Майский вышел от родителей и, чувствуя, что не в силах сейчас вернуться домой, несознательно пошел в прямо противоположном направлении. Он был до крайности взбудоражен, так что не мог даже спокойно стоять на месте, не говоря уже о том, чтобы остаться в маленькой своей квартирке один на один с ураганом эмоций, бушевавшем сейчас в его душе. Мысли и чувства, которые полностью захватили Майского в последние месяцы, во время разговора с братом проявились в его сознании с абсолютной очевидностью и вместе сформировали что-то совершенно нераздельное, цельное, истинное.
"Это они, они во всем виноваты! - шагая по улице, восклицал про себя Майский, закипая изнутри неудержимой яростью. - Преступная власть, продажные и алчные бюрократы - вот кто загубил мою жизнь!!! Восемнадцать лет! Восемнадцать лет - свои лучшие годы я потратил на нескончаемые процессы и разбирательства, в которых мне приходилось раз за разом отстаивать полагающиеся по закону выплаты, защищая их от произвола и грабежей ненасытных чиновников. Из-за этих паразитов я вынужден был все время бороться за существование, впустую растрачивая свою жизнь, пока они обогащались и развлекались за мой счет!.. Эти гады лишили меня шанса совершить что-то действительно значимое, что-то великое! Они отняли у меня мою жизнь!!!".
Майский задыхался от отчаянной злобы, пронизывающей все его тело. Действительность вдруг раскрылась для него со всей ясностью и очевидностью, неимоверно распалив его дух. Бесстыдство, вседозволенность и безнаказанность чиновников, коррупция, беззаконие, торжество власти - в этом молохе жизнь Майского оказалась не более чем сопутствующей издержкой. Вопреки всяким социальным нормам и ценностям, вопреки любым законодательствам, а лишь согласно принципу "у кого власть - тот и прав", его судьба была положена на алтарь и принесена в жертву ради удовлетворения чужих неуемных желаний. Размышляя обо всем этом, Майский продолжал идти прямо и прямо по тротуару, ни на секунду не задумываясь, где он находится и куда движется.
На улице, между тем, стояла уже настоящая зима. Снега за последний месяц выпало предостаточно, так что город был полностью укрыт в белое: на крышах зданий, павильонов и гаражей, на клумбах, газонах и лавочках ровным пушистым слоем лежали нетронутые сугробы, на тротуарах стоптался ледовый наст, высотой в пару сантиметров, и только дороги черными грязными полосами рассекали обелившийся город. Лютых морозов пока не было, но ночью температура вполне могла опускаться и до минус двадцати; сейчас же в самый разгар дня тоже было довольно холодно - градусов тринадцать ниже ноля. Солнце теперь лишь на несколько часов одаривало землю своими лучами, даже в самый полдень только чуть-чуть приподнимаясь над крышами домов. Сегодня, правда, было особенно ясно и оно, играя и отражаясь в лежавшем вокруг снеге, казалось светило по-летнему ярко; но, несмотря на подобные еще случавшиеся солнечные деньки, природа уже окончательно замерла. Кусты и деревья, сбросив всю листву, стояли голые, раскинув серые мертвые ветви и совсем обнажив город, так что шум проезжавших и проносившихся по дорогам машин распространялся теперь особенно далеко и отчетливо. Куда-то подевались собаки и кошки, и если первые, отпустив уже густую зимнюю шерсть, изредка все же показывались на помойках, то последних и вовсе не было видно. Птицы все улетели на юг, кроме разве что голубей, которые по обыкновению остались в городе. Спрятавшись под крышами домов, голуби покидали свои зимовки, только если какая-нибудь одинокая пожилая женщина рассыпала где-нибудь на снегу предусмотрительно заготовленные хлебные крошки; тогда они спускались вниз, быстро, за каких-то несколько минут съедали все угощение и сразу возвращались назад, под крышу. Город, все его улицы и парки, скверы и дворы стали мрачными, безжизненными, необитаемыми, и лишь только люди, несмотря ни на какую погоду, продолжали приводить в движение созданный ими же организм. По дорогам то и дело проезжали машины, по тротуарам сновали пешеходы, и даже некоторые из тех, кому сильно никуда и не нужно было идти в этот воскресный день, предчувствуя долгие месяцы, когда без особенной надобности на улицу и вовсе не захочется показываться, тоже выбрались сегодня из своих домов.
Но все равно прохожих было немного, и Майскому редко попадался кто-то навстречу. Впрочем, он шел опустив голову, всецело погрузившись в свои размышления, и не обращал сейчас никакого внимания ни на людей, ни на здания, мимо которых проходил, ни даже на стоявшую на улице холодную погоду. Он хорошо оделся сегодня: на нем были отменного качества высокие импортные ботинки на меху (привычку особенно тщательно подбирать обувь Майский приобрел еще во время работы на севере), под брюками имелись плотные подштанники, голову покрывала черная с красными полосками вязаная шапочка, а куртка, хотя и была все та же, весенняя, но накануне он прицепил к ней изнутри толстую теплую подкладку, и она грела сейчас вполне сносно. Такая приличная одежда позволила Майскому гулять довольно долго, совсем не замечая мороза, но стоило только усилиться ветру, как ему сразу стало неуютно.
"Надо уже меховую шапку доставать", - подумал Майский, когда очередной порыв ветра со свистом продул улицу и, подняв с сугробов клубы снега, неприятно прошелся по его шее. Ощутив попавший за шиворот снег, Майский поморщился, вжал голову в плечи и впервые с момента, как вышел от родителей, огляделся вокруг. С немалым удивлением обнаружил он, что успел уйти уже довольно далеко и, решив, что пора возвращаться, направился назад к дому.
Погода, между тем, начала ухудшаться. Порывы ветра становились сильнее и продолжительнее, делая мороз все ощутимее, а пребывание на улице совсем некомфортным. Щурясь от ветра, Майский прибавил шагу и, пройдя только с полпути, начал уже хорошо подмерзать, как вдруг заметил впереди знакомое ему кафе. Пару раз он бывал в этом заведении и, немало обрадовавшись, что набрел сейчас на него, решил заглянуть внутрь, чтобы немного согреться, а заодно возможно и перекусить.
Быстро дойдя до двери, Майский зашел внутрь, проследовал по темному коридору с несколькими ступеньками и, свернув в конце него направо, оказался в самом кафе. Расположенное на первом этаже нового многоэтажного дома, оно находилось во вполне просторном светлом помещении с высокими потолками и тремя высокими же окнами в одной из стен. Эти окна были метра на два выше уровня тротуара и проходившие мимо люди не могли заглянуть в них, зато изнутри открывался довольно неплохой вид почти на всю улицу. Но, несмотря на отличное месторасположение, отнести устроенное здесь заведение к кафе можно было только с очень большой натяжкой.
Помещение условно делилось как бы на две зоны. К первой зоне относилось половина зала, в которую попадали посетители сразу при входе. Здесь у стены слева, возле двери, находился высокий продолговатый и нелепый стол, чем-то напоминающий самодельную барную стойку, над которым висел стеллаж с выставленными на нем напитками. Возле стола, дальше от двери, стоял самый обыкновенный домашний холодильник, а еще далее находилась дверь, по-видимому, ведущая на кухню. Все остальное пространство было занято десятью металлическими белыми дешевыми столами, выставленными друг напротив друга в два абсолютно ровных ряда, к каждому из которых было подставлено по четыре стула. Больше (если не считать еще две вешалки для одежды) тут не было никакой мебели; здесь отсутствовала и какая-либо отделка интерьера, отчего у посетителей создавалось впечатление, будто они попали в дешевую студенческую столовую. Во второй же зоне, к которой относилась дальняя половина помещения, располагался большой стол для игры в русский бильярд и несколько высоких барных стульев, расставленных вдоль прикрученной к стене длинной столешнице. Стены в этой части зала были обклеены темно-зелеными обоями, а окно закрывала плотная штора, отчего здесь было чуть темнее и потому комфортнее играть в бильярд.
С первого взгляда на самодельную барную стойку, Майский не нашел там никого, но подойдя ближе обнаружил, что за ней, как в окопе, совершенно незаметная со стороны, сидела молодая девушка. Совмещая в своем лице должности единственной официантки и администратора заведения, она со скучающим видом читала сейчас какой-то приключенческий роман, а когда Майский попросил у нее меню, отложила книгу и протянула ему маленькую синюю папку, в которую было вставлено несколько листов бумаги с напечатанными на них наименованиями.
Ограниченный скромным своим доходом, Майский редко питался вне дома и сейчас, в кафе, его охватила вдруг сильнейшая неуверенность. Он не знал наверняка, сможет ли позволить себе заказать хоть что-нибудь из еды, отчего почувствовал себя неловко и как будто виновато. В первые секунды Майского даже посетила мысль вернуться назад на улицу, но он отогнал ее от себя, решив, что если цены окажутся высокими, то хоть даже только какое-нибудь кофе, но возьмет всенепременно. "Одну чашку выпью в любом случае, сколько бы ни стоила - пусть даже сто рублей", - твердо заключил он про себя. Выйти просто так, ничего не заказав, после того как изучил меню, ему не позволила бы гордость.
Однако, несмотря на опасения, цены приятно удивили Майского. С последнего его визита в это заведение они нисколько не изменились: все было по-прежнему очень дешевым и доступным и он, с самого утра ничего не евший, решил даже в придачу к кофе взять что-нибудь покушать.
- Чашку кофе без сахара и два пирожка: один с яйцом, другой с капустой, - возвращая девушке меню, сделал заказ Майский и тут же рассчитавшись, направился к столам.
Пройдя через весь зал в дальний правый угол помещения, Майский принялся раздеваться у стоявшей здесь вешалки для одежды. От волнения и неуверенности, обуявших его, он, прежде всегда снимавший куртку ловко и быстро, в этот раз двигался до того несуразно, что не успел поймать ее рукой, и она, раскрывшись в падении, расстелилась на полу. Майский совсем смутился; спешно нагнувшись, он подобрал куртку, но уже поднимаясь неудачно поддел локтем стол: тот подпрыгнул и с грохотом опустился на пол, привлекая внимание всех посетителей. Майский тут же ощутил тепло распространяющееся по его лбу, щекам, ушам, и понял, что краска залила ему лицо. Впопыхах неловко пристроив куртку на вешалку, он сел за стол и, совсем потупив голову, уставился на стоявшую перед ним подставку для салфеток. Ему было до такой степени стыдно и неудобно за себя, что он не осмеливался даже оглянуться, поднять взгляд, просто пошевелиться. Некоторое время, он продолжал смотреть то на салфетки, то на солонку, то на бутылку с кетчупом, думая о своих несуразных нелепых движениях, о том, как глупо, наверное, выглядел он сейчас, и только лишь спустя несколько минут смог, наконец, приподнять голову и робко оглядеться.
Выбирая себе столик, Майский несознательно сел в самом углу, спиной к стене, где он имел возможность обозревать весь зал, практически не поворачивая при этом головы; окинув же сейчас взглядом заведение, он нашел его еще более скверным, нежели прежде. Стены и мебель при ближайшем рассмотрении со всей возможной очевидностью обнаруживали свою обшарпанность и убогость; шторы оказались сильно засалены, да и окна отнюдь не отличались чистотой; стол, за которым сидел Майский, был плохо протерт: в большом количестве на нем имелись оставленные то тут, то там крошки, местами блестели еще не до конца засохшие пятна; а справа от него с потолка свисала липкая лента-ловушка для насекомых, находившаяся здесь, наверное, с весны и представлявшая собою длинную пышную гроздь ссохшихся желто-зеленых мух.
Но, несмотря на несуразную смесь институтской столовой, дешевого кабака и бильярдной, заведение, похоже пользовалось определенной популярностью. Через столик от Майского сидели две неряшливо одетые девушки вместе с двумя молодыми парнями, громко о чем-то беседовавшие, а дальше за столами почти у самой барной стойки располагалось еще две компании мужчин, по три человека в каждой - они кушали и выпивали, занятые не менее оживленными разговорами. Никто из присутствующих не обращал на Майского никакого внимания и он, чуть успокоившись и даже укрепившись этим обстоятельством, посмотрел в сторону бильярдного стола. Там, орудуя двумя киями, передавая их друг другу по очереди, играли партию сразу четверо мужчин. Они пили пиво, много курили и, в общем-то, вели себя вполне обычно, но один из них привлек особенное внимание Майского: одетый в джинсы и светло-коричневый свитер, худощавый, возрастом лет за сорок самый веселый и бойкий из компании он показался ему очень знакомым. Майский точно знал, что раньше уже где-то сталкивался с ним, но силясь припомнить где, ничего не смог сообразить, и оставив тщетные попытки, снова вернулся взглядом к барной стойке.
Девушку-официантку по-прежнему не было видно из-за стола: она показывалась лишь изредка, для того, чтобы разнести заказы, которые выносила ей из кухни упитанная бурятка в крайне неопрятной на вид белой поварской форме и с влажными, распухшими от воды руками. Со всевозрастающим нетерпением Майский ожидал, когда подадут его кофе с пирожками, но девушка отнесла один заказ, затем второй, а его очередь все никак не наступала. У него промелькнула неприятная мысль, что про него попросту забыли, и ему нужно идти к стойке напоминать о себе. Не отрывая взгляда, наблюдал он теперь за официанткой, а когда она с очередным заказом подошла к сидящей через стол от него компании, то как мог вытянул шею и приподнял голову, в попытке привлечь к себе внимание. Девушка, однако, вовсе не заметила этот порыв (хотя его, кажется, невозможно было не заметить), и Майский вконец разволновался. Меньше всего желая сейчас снова идти к стойке и наводить разборки, он недоумевал про себя, как можно было забыть о его заказе и, распаляясь от возмущения, все более приближался к тому, чтобы предпринять решительные действия, которые, впрочем, не потребовались, потому что через несколько минут девушка-официантка подошла, наконец, и к нему.
- Долго вы очень два пирожка готовили, - с видимым раздражением сделал ей упрек Майский, пока она выкладывала тарелку и чашку с подноса на стол.
- Мы готовим заказы в том порядке, в котором принимаем, - еще более раздраженно, даже неприязненно бросила девушка и, подчеркнуто резко развернувшись, направилась назад.
Майский подвинул к себе тарелку и чашку с кофе. Пирожки выглядели вполне аппетитно: ровные, румяные, зажаристые и совсем не жирные. Раскусив же один из них (с яйцом и зеленым луком), Майский к удивлению обнаружил, что на вкус пирог был даже еще лучше, чем на вид. Тесто оказалось воздушным, сдобным, мягким, а рассыпчатая начинка совсем свежей, и вопреки ожиданиям не отдавала характерным недельным душком, столь свойственным выпечке в подобных заведениях.
Майский ел, периодически возвращая пирог назад на тарелку, чтобы отхлебнуть немного кофе, и в те моменты, когда он поднимал чашку с блюдца или, наоборот, ставил ее назад, посуда предательски звенела, выдавая его сильнейшее внутреннее напряжение. От этого Майский смутился и зажался. Он вновь понурил голову и потупил взгляд, начав настороженно выхватывать окружавшие его звуки, подобно какому-нибудь зверю, находящемуся в ожидании постоянной опасности, который опустив голову во время еды, продолжает держать уши торчком, на слух контролируя, что происходит вокруг.
- ...Пора бросать курить, - разобрал Майский оживленный женский голос, доносившийся со стороны сидящей через стол от него компании.
- Почему это? - довольно беспечно ответил ей юношеский бас.
- Я не проверяла, но говорят - убивает. Рак легких и все-такое.
- Ерунда! - включилась в разговор другая девушка. - Рак легких уже давно перестал быть болезнью курильщиков. У меня вот у знакомого обнаружили рак легких, а мужчина никогда в жизни не курил.
- Ну и что из того?
- А то, что с нашей экологией в зоне риска оказывается каждый. И куришь ты или нет - сейчас уже не столь важно.
- Как это не важно?! - еще более оживилась первая девушка. - Я согласна, что в наше время можно никогда не курить и заболеть раком легких. Но это лишь единичные случаи.
- Ничего себе единичные случаи! Зайди в онкологию - там даже маленькие дети с раком легких лежат. Таких случаев - тысячи.
- В абсолютном выражении действительно много, но в относительном - единицы. Единицы процентов. В той же онкологии ты увидишь, что девяносто пять процентов больных раком легких - именно курильщики! Конечно, в наше время можно ни разу в жизни не сделать ни одной затяжки и заболеть раком легких, но если ты заядлый курильщик, то шансы вырастают многократно. Так что куришь ты или нет - это очень даже важно!
Компания замолчала, а когда беседа продолжилась, говорили уже тише, и Майский больше ничего не мог разобрать. Просидев так немного, он не выдержал, неуверенно приподнял голову и исподлобья окинул взглядом зал - на него по-прежнему никто не обращал внимания. Майский чуть выпрямился и посмотрел в сторону бильярдного стола: тут он сразу наткнулся взглядом на худощавого мужчину в светло-коричневом свитере, который в тот же самый момент резко развернулся и застыл в самой неестественной позе, уставившись на готовящегося к удару приятеля. Майский готов был поклясться, что на какую-то долю секунды взгляды их встретились; ему стало не по себе - он вдруг почувствовал, что этот странный и будто бы знакомый ему человек наблюдал за ним. Продолжая всматриваться в мужчину, Майский силился понять, где, в каком месте, при каких обстоятельствах мог с ним встретиться. Прошло несколько минут, в течение которых он не отрывал взгляда от мужчины, но тот больше не смотрел и даже не поворачивался в его сторону. "Может быть, показалось", - подумал Майский, однако неприятный тревожный осадок остался. Он вернулся к пирожку с яйцом, быстро доел его и принялся за второй; когда же потянулся за ним к тарелке, то бросил резкий взгляд в сторону бильярдного стола, пытаясь на этот раз застать худощавого мужчину врасплох: однако тот не только не смотрел в его сторону, но, обойдя стол, и вовсе стоял теперь спиной, по-видимому, определяя наиболее удобную позицию для удара.
Немного успокоившись этим, Майский откусил пирожок с капустой и, положив его на тарелку, отхлебнул немного кофе. "Прокуренная забегаловка. Одни пьяницы да бездельники. До чего же убогое заведение... До чего же убогой стала моя жизнь, если заходя в такое место я боюсь, что не смогу позволить себе заказать два пирожка! - неожиданная и до крайности болезненная мысль моментально заняла все сознание Майского. - Это уже нищета. Нищета и несостоятельность! На какие свершения я рассчитываю? Размышляю о каких-то великих делах, которые увековечат меня в истории! Да на что я вообще надеюсь?! - вопрошал он, весь скривившись от нестерпимой боли глубокого разочарования в себе и своей жизни, которую приносили напрашивающиеся сами собой очевидные ответы. - Кого я обманываю? Все это бессмысленные глупые мечты!.. Мне уже сорок семь лет! Впереди меня ждет только граничащая с нищетой жизнь на пять тысяч в месяц, каждый день которой наполнен тревогой и беспокойством о том, как умудриться прожить его, чтобы иметь возможность заплатить в конце месяца за тепло в квартире, чтобы быть в состоянии накопить к зиме на новую куртку, элементарно поесть. Жизнь, больше похожая на существование! А дальше?.. Дальше - только хуже! Постепенно, медленно начнет приходить старость; за ней неизбежные болезни, на лечение которых попросту не будет денег. И останется только мыкаться по клиникам, как эти измученные старики, пить бюджетный аспирин, понимая бессмысленность такого лечения; медленно угасать от самых разных заболеваний и пытаться выкроить из ничтожных пяти тысяч хоть что-нибудь на нормальное лекарство. Если к тому времени останутся эти пять тысяч и их не потребует за выписанный рецепт врач поликлиники или не отберет очередной чиновник из пенсионного фонда. Стервятники - не гнушаются никакими методами! Обирают самых беззащитных: стариков да инвалидов. Знают, что те ничего не смогут сделать, что не будут объединяться, не станут протестовать, отстаивать свои права, а просто стерпят, смолчат, смирятся. И чем слабее человек, тем охотнее и быстрее эти гады ограбят его! Гнусные, отвратительные паразиты, озабочены только мыслью, как бы побольше хапнуть!!! Сколько жизней и судеб было ими разрушено! Они полностью погубили мою жизнь!!! С двадцати девяти лет я только и делал, что выживал, пытаясь отстоять выплаты, полагающиеся мне по праву. Но бесполезно - они все забрали! Все, что только можно!!! И на крайнем севере, и в Я-ске, а теперь и здесь, в N-ске, они десятилетиями цинично наживались на мне, обрекая молодого и деятельного человека на бюрократическую каторгу! Где я не искал справедливости? Нескончаемые суды, хождения по инстанциям, многочасовые ожидания в коридорах высокопоставленных чиновников - все это было бессмысленно! Поднимаясь выше, я натыкался лишь на еще более закоренелых мерзавцев, получая в ответ только откровенные угрозы и оскорбления! Гады. Гады! Гады!!! - от сдавивших сердце отчаяния и обиды Майский что есть мочи сжал в кулак руку. Он сидел с перекосившимся от гнева лицом, с пылающими неутолимой злобой глазами. - Восемнадцать лет они целенаправленно уничтожали меня, а сейчас довершили начатое. Впереди у меня лишь годы унижений и нищеты, а затем - смерть. Да и что смерть, если я уже мертв?! По сути, я и сейчас не существую, будто меня и не было вовсе! Я уже уничтожен! Они уничтожили меня!!!"
- Здравствуйте, - раздался справа от Майского живой и вместе с тем осторожный мужской голос.
Услышав неожиданное обращение, Майский повернулся так резко и нервически, что стоявший рядом мужчина вздрогнул и отпрянул назад, но быстро совладав с собой, вновь улыбнулся и повторил приветствие.
- Здравствуйте... Я вот... с друзьями в бильярд играю, - отрывисто проговорил мужчина, оборотившись при этом к бильярдному столу, где его товарищи продолжали втроем раскатывать партию, нисколько кажется не озабоченные отсутствием партнера. - Я сяду? - поинтересовался мужчина следом.
Уставившись на незнакомца растерянным взглядом, Майский продолжал молчать, будто совсем не услышав вопрос. Мужчину же замешательство собеседника нисколько не смутило: не дожидаясь ответа, он опустился на стул, стоявший с противоположной стороны стола и, по-хозяйски отодвинув на край бутылку с кетчупом, солонку и салфетки, водрузил вместо них свои руки.
- Вы смотрели на меня. Я видел, - лукаво сощурившись, сказал он Майскому. - Да вы кушайте-кушайте, а я пока еще одну бутылочку пива себе закажу.
С этими словами мужчина, не вставая со стула, развернулся в зал.
- Лариса! - громко обратился он к девушке-официантке, которая в это время принимала заказы у компании выпивох, устроившихся за одним из дальних столов.
Девушка никак не отреагировала на этот оклик: с прежним скучающим видом она продолжала записывать в свой маленький блокнот пожелания, сыпавшиеся ей от подвыпивших клиентов. Полное отсутствие у официантки какой-либо реакции навело Майского на мысль, что незнакомец брякнул имя наобум, вовсе не зная как ее на самом деле зовут; но вопреки сделанному выводу, закончив принимать заказ, девушка не пошла назад, за барную стойку, а направилась к ним. Мужчина ловко, по-свойски обхватил приблизившуюся официантку за талию, начав весело расспрашивать ее о чем-то. О чем - Майский уже не слышал, всецело захваченный разглядыванием внезапного собеседника.
Это был тот самый худощавый мужчина, которого он заприметил среди играющей в бильярд компании и который показался ему очень знакомым. При ближайшем рассмотрении мужчина обнаружил довольно неопрятный вид: щеки его были плохо выбриты, волосы торчали в разные стороны, а растянутый, вконец обвисший свитер оказался весь усыпан катышками. Светло-коричневого оттенка он отлично гармонировал с желтоватой кожей своего обладателя, но, несмотря на неприятный цвет, лицо мужчины выглядело вполне красивым, с аккуратными чертами, расплывшимися в довольном расслабленно-пьяненьком выражении. Это выражение, которое, кажется, должно было раскрепостить собеседника, отчего-то насторожило Майского, успевшего как следует разглядеть мужчину вблизи и окончательно укрепиться в том, что они прежде уже где-то встречались.
Закончив с официанткой и проводив ее взглядом, мужчина вновь развернулся к Майскому.
- Отличное место, - сказал он, закинув правую руку за спинку стула и обмякнув всем телом в крайне расслабленной, даже расхлябанной позе. - Около, года назад открылось. Скромненько, конечно, но есть бильярд... Да и готовят вкусно - что еще нужно?.. А то, что обстановка скромная - так это же лучше, - поразмыслив немного, добавил он. - От этого и цены приемлемые.
Мужчина замолчал. Майский тоже сидел молча и неподвижно. Мужчина улыбнулся.
- Вы не узнали меня? - вдруг спросил он.
Когда прозвучал вопрос брови Майского чуть приподнялись, но он по-прежнему продолжал молчать.
- Меня зовут Иван Сергеевич. Мы с вами встречались, где-то месяц назад. В пенсионном фонде, возле кабинета Белокобыльского... Вы еще меня ни в какую к нему пускать не хотели, - иронично улыбнулся мужчина. - Вспомнили! Ну как, решили вы тогда свой вопрос?
- ...Нет. Не решил, - впервые подал голос Майский.
- Как же так? - искренне изумился Иван Сергеевич. - Это какое-то недоразумение. Владимир Алексеевич замечательный человек и всегда готов прийти на помощь.
- А вы, я смотрю, очень хорошо его знаете.
- О-о-о, мы с ним давние знакомые, - значительно заметил Иван Сергеевич, принимая у Ларисы принесенный ею бокал с пивом и тарелочку с фисташками. - Можно даже сказать, что Владимир Алексеевич в какой-то мере мне обязан, - не без гордости в голосе добавил он. - Но все же, что за дело было у вас к нему?
- Я нисколько не хочу говорить с вами о моих делах к Владимиру Алексеевичу, - произнес Майский, с особенным едким раздражением выговаривая имя Белокобыльского.
- Прошу прощения, но вы наверняка неправильно меня поняли, - округлив глаза, принялся объясняться Иван Сергеевич. - Если вы посчитали, что я интересуюсь из одного только голого своего любопытства, то это совершенно напрасно. Я спрашиваю, потому что думаю, могу помочь вам.
- И чем же, как вам кажется, вы можете мне помочь?
- Ну-у, - сделав несколько глотков пива, протянул Иван Сергеевич, - если ваш вопрос касается пенсионных выплат, то мне довольно хорошо знакома данная тема. Вы же наверняка по поводу пенсии ходили к Белокобыльскому?
- По поводу пенсии.
- И какой у вас размер выплат, если не секрет?
- Я не собираюсь вам говорить размер своей пенсии, - отрезал Майский. В голосе его снова зазвенели нотки раздражения.
- Пожалуйста-пожалуйста, - заметив нервозность собеседника, поспешно отступил Иван Сергеевич. - На самом деле это совсем и не принципиально. Наверняка она у вас установлена на минимальном уровне... Что-нибудь около пяти-семи тысяч, - пристально посмотрел он на Майского.
Майский молчал.
- Да, - улыбнулся Иван Сергеевич. - Пять тысяч. Ах, этот Белокобыльский! Все осторожничает... Это же самый что ни на есть минимум. Я не исключаю, конечно, что вам хватает... Но если нет... я бы мог подсказать, как ее можно поднять.
- Поднять?.. Белокобыльский сказал мне, что для N-ской области это общий уровень и увеличить ее не получится.
- Он немного слукавил, - еще ярче улыбнулся Иван Сергеевич, откровенно чем-то позабавившись сейчас. - Вы, конечно же, получаете не меньше, чем фонд обязан выплачивать по закону. Но и не больше.
Заметив, что он завладел интересом собеседника, Иван Сергеевич с видом особой значительности отхлебнул еще пивка, закинул в рот пару фисташек и, неспешно тщательно разжевав их, продолжил.
- В пенсионном фонде образовался большой дефицит, и они уже на протяжении нескольких лет устанавливают пенсии на минимальном уровне. При этом помимо общей схемы, о которой говорил вам Белокобыльский, и в соответствии с которой вам рассчитали пособие, в законе присутствует поправка на региональное решение. Согласно нее местные власти в праве устанавливать свои собственные коэффициенты на базовые выплаты, которые могут существенно увеличить размер этих самых выплат.
- Насколько существенно?
- В разы, - сощурившись, проговорил Иван Сергеевич.
Майский слегка опешил и несколько секунд молчал, перемещая растерянный взгляд то на стол, то на собеседника, то снова на стол.
- И что нужно, чтобы в расчет моих выплат включили эти коэффициенты? - наконец спросил он.
- Элементарно - договориться с Белокобыльским.
- Договориться?
- Да. Он вполне может организовать вам перерасчет пенсии... При определенных ответных действиях с вашей стороны, конечно же.
- Откуда вы все это знаете? - скривившись в презрительном отвращении, поинтересовался Майский.
- Я тоже пенсию по инвалидности получаю.
- И сколько, если не секрет?
- Не секрет, - просиял Иван Сергеевич. - Тринадцать тысяч... Чистыми.
- А какая у вас группа инвалидности? - спросил Майский.
Услышав вопрос, Иван Сергеевич вдруг замялся. Улыбка хотя и осталась на его лице, но уже не содержала прежней самодовольной радости, а приобрела как бы даже растерянный вид.
- ...Группа "Б", - неуверенно произнес он после паузы. - А у вас?
- А у меня вторая, - ответил Майский.
Иван Сергеевич перестал улыбаться. Он склонил голову, опустил глаза на уже полупустой бокал с пивом и начал судорожно вертеть его в руках.
- На самом деле нет у меня никакой инвалидности. Все это липа. Просто... надо же на что-то жить. А так всем хорошо... и мне, и Белокобыльскому... и врачам из трудовой комиссии тоже..., - он поднял на Майского кроткий, взывающий к пониманию взгляд. - Все в доле и все довольны, - неуверенно улыбнулся он.
Майский встал из-за стола и, сняв с вешалки куртку, принялся наскоро одеваться.
- Вы уходите? - как-то заискивающе-виновато поинтересовался Иван Сергеевич. - Даже пирожок не съели; вон, только один раз откусили... и кофе не допили...
Майский одевался, не обращая уже никакого внимания на Ивана Сергеевича.
- А с Белокобыльским поговорите. И скажите, что от меня. От Ивана Сергеевича... Иначе он даже слушать не будет... Обязательно поговорите и скажите, что со мной знакомы..., - второпях проговаривал он вслед Майскому, который одевшись немедленно направился к выходу.
Солнце уже скрылось за домами, но было еще довольно светло и, вместе с тем, морозно. Майский же теперь вовсе не замечал холода. Он даже не задумывался о том, чтобы застегнуть верхние пуговицы куртки или поправить впопыхах плохо надетую шапку; он лишь машинально спрятал руки в карманы и направился домой.
В душе Майского все бурлило, кипело. То, что он услышал от Ивана Сергеевича, ввергло его в состояние крайнего смятения. "Как же это может быть?! - задыхаясь, вопрошал он про себя, не в силах успокоить сбившиеся легкие, которые судорожно хватали кислород в попытке поспеть за неистово колотящимся в груди сердцем. - Как такое вообще возможно?! Ну не может же он быть такой тварью! Ну не может этого быть!!!". Майский упорно не хотел верить тому, что услышал сейчас в кафе. Подсознание его, проникнутое до крайности обостренным и вместе с тем всюду ущемленным чувством собственной значимости, всячески отказывалось принимать информацию, которая рождала невыносимые, до невозможности мучительные переживания. Но глубоко внутри Майский понимал, что все услышанное правда и душа его металась в отчаянии. "Это что получается: он оформил этому тунеядцу и пьянице пенсию по инвалидности?! Не-е-ет, это берд какой-то! Не может этого быть!!! Каким же надо быть скотом, чтобы так поступать?! Как можно потом с этим жить?!! Тринадцать тысяч ему выплачивают!.. Инвалидам да пенсионерам жалкие подачки в пять тысяч, а этому алкоголику тринадцать!!! Что же это такое твориться?! Как он после этого людям в глаза смотрит?! Он же юрист!.. Ха-ах! Поначалу такой приветливый, отзывчивый был! Двуличная гадина!!! Заставил меня пробиваться через все возможные инстанции, а потом сидел и улыбался: "...фонд не может вернуть выплаты на прежний уровень... для N-ска не предусмотрены такие северные надбавки..."; про себя же, наверное, вовсю потешался над дурачком-инвалидом! Да он же просто ноги об меня вытер!!! Как о тряпку половую!!! - Майский сжал зубы. От нестерпимой обиды слезы наворачивались у него на глаза. Голова кружилась. - Завтра с самого утра туда пойду! Послушаю, что он будет говорить! В глаза ему посмотрю и сам все увижу!.. Завтра я его прижму!", - заключил он решительно.
Но переживания Майского были столь глубокими, что, даже твердо решив для себя идти на следующий день в пенсионный фонд, он не смог успокоиться. Вернувшись домой он, переполняемый гневом и негодованием, ни на секунду не мог отвлечься от нестерпимых и навязчивых мыслей: сев ужинать, Майский оказался не в состоянии съесть хоть что-нибудь, а улегшись в кровать, в продолжение всей ночи так и не сомкнул глаз.