Часом ранее, еще до того, как в дом к Леониду Федоровичу заявился со своими требованиями недовольный кредитор, Роман уже подъезжал к одной из остановок общественного транспорта, расположенной в самом центре N-ска. Выйдя из автобуса, он прошел вдоль большой пятнадцатиэтажной гостиницы, протянувшейся до самого перекрестка и, повернув налево за стоявшими на углу торговыми павильонами, направился прямо по узкой улице, пролегавшей между старыми, построенными еще в дореволюционное время домами. Здания на этой улице пестрели витринами различных кафетериев, магазинов и развлекательных клубов; вокруг ходили пешеходы, проезжали автомобили, но для Романа ничего из этого сейчас не существовало: уткнув голову в землю, он весь был поглощен до предела будоражащими его душу переживаниями.
Роман вернулся с Китая чуть меньше четырех месяцев назад. К тому моменту его болезнь настолько обострилась, что он уже даже не приходил в сознание, постоянно пребывая в смешанном полубредовом состоянии. Несколько дней и ночей мучился он в забытье, пока, в результате стараний Марины, окружившей его своим вниманием и заботой, Роману, наконец, не стало легче. Но только-только он начал выздоравливать, как тут же со всей очевидностью вынужден был столкнуться с фактом своего полного провала. В их совместный с Дульцовым проект он вложил все сбережения, по сути - все свое имущество, и сейчас оказался вконец разорен. Он потерял все что было, и вместе с этой потерей рухнули его надежды на реализацию заветной мечты, к которой он неуклонно шел всю свою сознательную жизнь. Само же по себе банкротство оказалось лишь вершиной айсберга: в действительности дела обстояли еще хуже. Часть денег, что были вложены Романом в предприятие, он взял в кредит, и теперь, лишившись всех своих сбережений, оставшись без работы и вообще какого-либо дохода, ему еще нужно было возвращать огромную сумму банку. Сложившиеся обстоятельства обескуражили Романа: начиная дело с Дульцовым, он на много раз оценивал все риски, но никак не рассчитывал на такой вариант развития событий и оттого совершенно отчаялся. Еще только совсем недавно преисполненный надеждами и оптимизмом он блуждал в пьянящем тумане мечтаний и грез, даже не подозревая, с какой жесткой неумолимой реальностью суждено ему будет столкнуться. Действительность Романа стала кошмаром, а будущее предвещало только еще большие проблемы; но вместе с тем в душе его вспыхнуло другое, не менее тягостное ощущение.
Вслед за осознанием своего полного провала, Романа охватило непереносимое чувство вины перед родителями и в особенности - перед супругой. Принимая весной решение о вложении в бизнес всех их с Мариной совместных сбережений, Роман даже не пытался прислушаться к мнению жены, игнорировал любые ее доводы и просьбы. Конечно, такое его поведение происходило отнюдь не из одного лишь слепого эгоизма: у Романа были высокие требования к самому себе как к сыну, мужу, отцу и главе семейства. И хотя бизнес в первую очередь должен был стать основой его личного успеха, помимо этого одним из важнейших внутренних мотивов Романа было обеспечить полный материальный достаток жене, чтобы она смогла, наконец, бросив невыносимую работу, заняться тем, чем сама захотела бы. Роман не шел ни на какие компромиссы с супругой, не обращал внимания на ее уговоры, потому что на все сто процентов был уверен в успехе предприятия, потому что знал - в конце концов, он даст ей значительно больше, чем могло родиться в ее самых смелых мечтаниях.
Но вышло иначе. В действительности он не мог теперь предложить Марине ничего из того, чем оправдывал прежде свои категорические, единоличные решения. Роман увидел сейчас себя лишь эгоистом, который проигнорировал все желания и просьбы жены, воспользовался ее самозабвенной преданностью и - подвел ее. Несознательно, в глубине души он вдруг остро ощутил, что недостоин и маленькой толики ее внимания и заботы. Чувства вины перед супругой было в Романе настолько всепоглощающим, что он не мог переносить даже только ее присутствия рядом с собой, не говоря уже о том, чтобы принять ту опеку, которой она пыталась его окружить. Роману было бы намного легче, если бы Марина стала ругать его, устраивать сцены, обвинять в том, что он потерял все накопления и уничтожил их с Алиной будущее. В таком случае он смог бы ругаться в ответ, с чистой совестью обвинить жену в непонимании и начать искать себе оправдание в этом. Но Марина не только ни разу не намекнула о его критической неудаче, а напротив окружила мужа исключительным вниманием. Она буквально не отходила от него, готовила ему каждый раз только самое свежее, убирала и ухаживала за ним. Но эта же самоотверженная забота супруги, позволившая Роману быстро справиться с обострившейся болезнью, стала настоящей пыткой для его подсознания, когда он пришел в себя. Доброта, любовь и понимание Марины до предела усиливали раздирающее Романа чувство вины перед ней. Видя, как жена, несмотря ни на что, ухаживает за ним, он только еще отчетливее ощущал, насколько самонадеянным и неблагодарным эгоистом оказался в действительности. Он был недостоин и капли ее внимания, и каждый раз эта несознательная мысль до безумия бередила его душу. При виде супруги в Романе многократно усиливались его терзания, до такой степени, что ему казалось, будто бы он физически ощущает боль от сдавшего ему грудь чувства глубочайшей вины и отчаяния. И не в силах переносить эту боль, Роман несознательно начал стремиться избавить себя от ее причины - избавить себя от внимания жены, от самого ее присутствия рядом. Стоило только Марине появиться в комнате, как он тут же гнал ее от себя, а если она не уходила то он, не отдавая отчет своим действиям, взрывался в гневе, кричал, оскорблял, доводил ее до совершенного смятения, подсознательно желая только лишь, чтобы та скорее оставила его одного.
В одиночестве Роману действительно становилось легче, но душевная боль его лишь стихала, переходя из острой, будоражащей, в глухую, тяжелую, до крайности изматывающую. Ни в чем он не мог обрести успокоения: оценивать настоящее или заглядывать в будущее было для него просто невыносимо, а погружаясь в прошлое, он начинал испытывать жгучее чувства вины и отчаяния от невозможности хоть что-то изменить. Любые мысли приносили ему самые мучительные переживания, и вскоре он несознательно стал стараться избегать вообще о чем-либо думать. Роман перестал выходить из комнаты, даже не вставал с постели, пребывая в совершенно обреченном, каком-то летаргическом состоянии. Всеми силами он пытался убежать от реальности, в которой был сплошь один мучительный кошмар, и неизвестно сколь долго продлилась бы его ипохондрия и чем бы она закончилась, если бы не болезнь Марины.
Известие о том, что Марина больна, и что спасти ее может только дорогостоящая операция, произвело на Романа будоражащее воздействие. К этому времени он уже много недель подряд бежал от окружающего мира, бежал от самого себя, от собственных мыслей; но факт болезни супруги мгновенно вернул его в реальность. Роман мог наплевать на свою жизнь - она уже несколько месяцев не представляла для него никакой ценности, но на смертельную угрозу, нависшую над Мариной, он не мог закрыть глаза.
Вернувшись в действительность, Роман сходу озаботился единственным вопросом - где достать деньги на операцию? В несколько дней он посетил все банки города, пытаясь получить кредит, однако сумма оказалась слишком большой и везде от него требовали трудоустройства со стажем работы на одном месте не менее года. Выяснив это, Роман без промедления принялся искать работу: он накупил газет с объявлениями, разместил резюме в интернете и стал ездить по собеседованиям. Уже на протяжении двух недель не зная выходных дней, он каждое утро вставал в шесть часов, умывался, завтракал и отправлялся на поиски работы, возвращаясь, как правило, уже вечером, после восьми.
Но хотя болезнь Марины и вернула Романа к жизни, заставив подняться с кровати, она же ввергла его в страшную, кромешную депрессию. В свете обнаружившегося у жены недуга его неудача приобрела фатальное значение и от этого чувство вины, которое прежде скрывалось глубоко в душе Романа, вдруг сделалось явным, вспыхнуло с такой силой, что затмило даже разочарование в самом себе. Мучительная, невыносимая мысль, что потерянные им деньги могли спасти Марину, теперь стала его страшным судом. Эта мысль неустанно преследовала Романа и даже в те недолгие периоды, когда сознание его переключалось на что-нибудь постороннее, он продолжал ощущать ее присутствие рядом с собой - она как черная тень всегда была рядом, выжидая только малейшей возможности, чтобы вновь наброситься на него, окутать и поглотить.
"Если бы я только не потерял деньги - сразу можно было бы сделать операцию, - идя сейчас по улице, в сотый раз за день возвращался Роман к этой испепеляющей душу мысли. Он совсем понурил голову и весь скривился в лице от обуревавших его крайне болезненных переживаний. - Смогли бы даже разменять с родителями жилплощадь; маленькую квартирку купить. А сейчас что? Денег нет, банку должен огромную ссуду... Зачем я вообще связался с Дульцовым?! Почему не послушал Марину?!... А ведь она же и тогда мне еще говорила, что у нее боли усилились!".
- Ой, дур-р-ра-ак!!! - вдруг сокрушенно воскликнул Роман. Неожиданная мысль пронзила его сознание, и он как вкопанный остановился на тротуаре, закрыв ладонями глаза и до онемения сжав зубы.
"Она же говорила мне! В тот самый день, когда я уволился и говорила!!! А я не придал ее словам вообще никакого значения - для меня они почти и не существовали!.. Все могло быть по-другому! Все по-другому, но я не слышал ее!!! Как я мог?! Дурак! Дурак! Дурак!!!", - уничтожал он себя, с невероятной силой сдавив поникшую голову дрожащими от напряжения пальцами, будто бы желая вырвать что-то из нее. Губы Романа затряслись, веки напряженно сомкнулись, грудь сперло, дыхание замерло на время, но лишь для того, чтобы прорваться глубоким, судорожным вдохом, за которым так и не последовало слез.
Роман поднял голову и некоторое время еще стоял с отрешенным видом, не замечая ничего вокруг, а когда собрался с мыслями, то увидел, что был уже почти на месте. Он перешел на другую сторону дороги и проследовал дальше по улице вдоль забора, за которым располагался хорошо знакомый ему детский городок в виде большого пиратского корабля. Городок как обычно к концу года выглядел совсем удручающе: краска на корабле облезла, все паруса, флажки и даже украшавший мачту Веселый Роджер были сняты, расположенные поблизости ларьки со сладостями, по-видимому уже давно не работали, а на палубе, также как и на земле вокруг, лежал снег. Но и сейчас, в этот холодный и пасмурный день здесь еще играли дети: двое уже взросленьких, лет по восемь, мальчиков с серьезными личиками по очереди поднимались на корабль, чтобы скатиться с него по какой-нибудь горке или канату, а их мамы, стоявшие тут же возле заснеженных лавок, молча наблюдали за своими чадами, с заметным нетерпением дожидаясь, когда же они, наконец, наиграются.
За детской площадкой Романа встретило здание городского суда. У входа в него не стояло сейчас ни полицейских, ни машины для перевозки заключенных, но только и от одного вида данного учреждения его охватили тревожные переживания: Роман весь напрягся, сжался, еще сильнее нахмурился, совсем опустил голову и ускорил шаг, желая быстрее миновать неприятное место. Свернув же за угол, он вышел на небольшую площадь, на противоположном конце которой прямо по центру возвышалось одно из областных министерств. Роман посмотрел на здание, где прежде работал: в глубине души он категорически не хотел идти туда, и сейчас сомнения вновь одолели его.
Несознательно Роман всячески противился возвращению в министерство, потому что в таком случае ему пришлось бы признаться бывшим коллегам в своей полной несостоятельности. Сам факт его возвращения красноречиво свидетельствовал бы о том, что он прогорел в бизнесе, нигде больше не смог реализовать себя и от безысходности пришел проситься обратно. Роман предстал бы перед сослуживцами жалким неудачником, и, предвосхищая мучительные переживания, чуткое подсознание его всеми силами сопротивлялось этому: только у него возникала мысль вернуться на прежнюю работу, как он тут же подавлял ее в себе. Первое время Роман вообще не допускал такого варианта - он был уверен, что сможет устроиться где-нибудь в другом месте; но помыкавшись по кадровым агентствам, быстро понял, что шибко-то никому и не нужен и что найти работу, под которую бы дали огромный кредит, на самом деле не так просто. Бывало, возвращаясь затемно домой, без какого-либо результата объездив полгорода и пройдя с десяток собеседований, он под действием неожиданного порыва вдруг твердо и непреклонно решал про себя, что завтра обязательно пойдет в министерство; однако на следующее утро пыл его спадал, вчерашние неудачи отходили на второй план и он снова успокаивался тем, что "сегодня-то мне точно повезет, и я найду работу". По мере же того, как все больше дней проходило в бесплодных попытках трудоустройства, мысли о возвращении в министерство чаще и настойчивее проявлялись в его сознании. И если при прочих обстоятельствах гордость никогда не позволила бы ему пойти на такой шаг (он скорее согласился бы на бедность), то в текущей ситуации Роман уже не мог игнорировать эту возможность и спустя два месяца безрезультатных поисков, он, наконец, решился поехать и попытаться устроиться на прежнее место работы.
Неуверенным шагом Роман двинулся к министерству. Однако пошел он сейчас не привычным своим маршрутом, прямиком мимо фонтана, а начал обходить площадь справа, вдоль окружающих ее строений, за деревьями, стараясь прокладывать свой путь таким образом, чтобы не попасть под обзор выходивших с министерства окон да не столкнуться по пути с кем-нибудь из бывших коллег. Он двигался настороженно, и с каждым сделанным шагом в нем все сильнее нарастало внутреннее напряжение. Чем ближе подходил он к министерству, тем медленнее шел, а когда оказался уже на таком расстоянии, что мог видеть входивших и выходивших из здания людей, вовсе остановился.
Сомнения терзали Романа. Он не знал, что за сила сдерживает его, но всем своим существом чувствовал, что не хочет заходить внутрь и под давлением этих ощущений стал придумывать причины, по которым ему не следовало сейчас этого делать. "Какой смысл вообще мне идти? - вопрошал он, обращаясь к себе. - Наверняка кого-нибудь уже взяли на мою должность... Да и конечно взяли - такое место! Нет, смысла в этом нет никакого...", - уговаривал сам себя Роман, чувствуя, как становиться легче на душе от этих оправданий. На подсознательном уровне он ощущал, что если уйдет сейчас отсюда ему, хотя и на время, но станет спокойнее, если же все-таки решит зайти внутрь, то охватившее его душевное беспокойство только усилится. Соблазн отступить был большой, и Роман уже почти убедил себя повернуть назад, но рассудок все-таки взял вверх. "А вдруг место еще вакантно?.., - промелькнула мысль в его голове. - Или им как раз сейчас требуется человек с моей квалификацией? Это бы многое решило: с прежней зарплатой мне бы наверняка одобрили кредит... Времени все меньше, а тянуть дальше нельзя. Если осудят, так потом вообще никуда устроиться не смогу. Надо идти!", - заключил он и, подавив клокочущее подсознание, быстрым шагом направился к входу в министерство.
Войдя в здание и оказавшись под пристальным взором устремивших на него свое внимание охранников Роман совсем смешался. Не слушающимися от волнения руками он достал из кармана старый свой электронный пропуск. Он был почти наверняка уверен в том, что карточку давно заблокировали, но по неведомой причине все же решил взять ее с собой. Неожиданно пропуск оказался рабочим и, миновав пункт охраны, Роман без промедления последовал к лифту. С огромным облегчением обнаружил он, что подъехавший лифт был пустой, и как только двери в нем закрылись, сразу же повернулся к закрепленному справа зеркалу, чтобы оценить свой внешний вид. Роман был одет в джинсы, белую рубашку, строгую серую безрукавку и черную кожаную куртку. Он выглядел опрятно: вся одежда была вычищена и выглажена, волосы на голове аккуратно пострижены, щеки тщательно выбриты. Правда лицо его осталось по-прежнему измученно-худым и бледным, а под глазами все так же мешками свисала кожа, но за несколько месяцев он уже совершенно привык к этому отражению и не нашел сейчас ничего необычного. Напротив, окинув себя взглядом, Роман пришел к заключению, что выглядел, в общем-то, и неплохо; однако столь необходимого расслабления за этим не последовало, а когда двери лифта открылись, он встревожился еще сильнее, нежели прежде.
Выйдя из лифта, Роман направился вглубь коридора. От внутреннего напряжения мысли его путались, а движения были топорными и заторможенными. Когда же ему попадался кто-нибудь навстречу, он и вовсе весь зажимался и, потупив голову, старался скорее отойти ближе к стене, отчего один раз чуть не опрокинул стоявший на полу горшок с цветами. К счастью в это полусонное послеобеденное время по коридорам ходило немного людей: Роман не встретился сейчас ни с одним своим знакомым и, благополучно проскочив кабинет, в котором прежде работал, проследовал дальше.
"Как неудачно мы с Николаем Петровичем расстались. Очень некрасиво! И на что я надеюсь сейчас?.. - подходя к кабинету начальника, думал Роман, вспоминая свой последний день на работе. - Да нет, ерунда это все! Николай Петрович замечательный человек, и если у него есть свободные вакансии, он не должен отказать... Если же не станет ничего предлагать, то расскажу ему про Марину! Все расскажу!!! Просить буду! Пусть куда-нибудь меня устроит, хоть даже с понижением - мне все равно! Но просто так не уйду!", - твердо решил Роман, стоя уже возле двери в кабинет к бывшему своему руководителю.
Собравшись мыслями, он снял куртку, глубоко вдохнул, открыл дверь и зашел внутрь.
- Николай Петрович, здра..., - приветливо улыбаясь, начал Роман и осекся.
Напротив него за столом в кресле, в котором должен был находиться Николай Петрович, сидел сейчас Кирилл. Роман замер на месте и совершенно сбитый с толку уставился на бывшего сослуживца округлившимися в изумлении глазами.
- Рома? - тоже порядком удивился Кирилл, но увидев замешательство Романа и поняв причину такой его реакции широко и самодовольно улыбнулся. - Проходи. Давно не виделись.
- Давно, - отрешенно произнес Роман, продолжая все так же в растерянности стоять возле двери.
- Да что ты там стоишь-то? Проходи! - не вставая с кресла, повторил приглашение Кирилл.
Роман медленно, будто не вполне отдавая отчета своим действиям, направился к столу. Подойдя, он подал руку Кириллу, который даже не привстал для приветствия, а лишь только слегка приподнял предплечье, как бы милостиво дозволяя протянувшемуся над всем столом Роману пожать себе ладонь.
- Ты теперь здесь что ли? - спросил Роман, окинув глазами стол.
- Как видишь.
- Ну что же - поздравляю, - тихо проговорил Роман, совсем забыв вернуть себе приветливое выражение лица.
- Спасибо... Да ты присаживайся.
Роман сел на стул и положил куртку себе на ноги.
- А где Николай Петрович?
- Николай Петрович теперь в А-ске.
- В А-ске? Что он там делает?
- В администрации города работает. Лично мэр пригласил, на должность начальника департамента обеспечения.
Роман несколько раз кивнул.
- У тебя-то как дела? - поинтересовался Кирилл, успевший уже отметить про себя крайне исхудалый и измученный вид Романа.
- Нормально.
- Чем занимаешься сейчас?
- Да так... бизнесом... с Артемом Дульцовым, - прерывисто проговорил Роман, не поднимая глаз на собеседника.
- С Артемом Дульцовым? Понятно. Привет ему передавай, - сказал Кирилл, и Роману показалось, будто в голосе его прозвучали легкие нотки иронии.
- Давно тут у вас все изменилось? - спросил Роман.
- Два месяца назад Николай Петрович уехал.
- Ты все уже? Утвержден?
- Да. На днях приказ получил.
- Ну и как в новой должности?
- Просто завал, - откинулся глубже в кресле Кирилл. - Работы море. Вот только-только подготовка к зиме закончилась, а до этого в кабинете почти не появлялся - все по командировкам да по объектам катался. На севере области так вообще..., - и он принялся с упоением рассказывать о том, что успел сделать в новой своей должности.
Изображая внешне, будто бы занят речами Кирилла, про себя Роман был поглощен наблюдением разительных изменений, которые произошли в его бывшем коллеге с момента, как они последний раз виделись. Вся одежда на Кирилле была сейчас с иголочки: он был одет в красивый приталенный костюм, сшитый из модной переливающейся ткани с рисунком в широкую полоску, из-под которого выглядывала белоснежная рубашка с высоким плотным воротником, большим ярко-синим галстуком и шикарными золотыми запонками на манжетах. Но намного сильнее, нежели сияющая роскошью одежда, внимание Романа зацепило изменение в поведении бывшего коллеги. Кирилл сидел сейчас в кресле особенно осанисто, даже величаво, речь его сделалась еще протяжнее, нежели прежде, лицо выражало теперь легкое высокомерие, а жесты были широкими и показными.
- ...Похоже, все хорошо должно пройти, - неожиданно заключил Кирилл, так что занятый своими мыслями Роман даже не сразу сообразил, что тот закончил, и некоторое время еще сидел, как бы ожидая продолжения, слегка кивая и улыбаясь, отчего стало совершенно ясно, что он вовсе не слушал собеседника.
- Да конечно все в порядке будет, - с запозданием выразил свое заверение Роман, заметно при этом сконфузившись. - Что у вас еще нового? Кого на мое место взяли?
- Никого не взяли. Со всеми этими увольнениями... Да ты же наверное и не знаешь ничего?! - вновь выпрямившись и положив руки на стол, спросил Кирилл. - Где-то, через месяц после того как ты ушел у нас волна сокращений пошла. Сверху решили устроить оптимизацию численности персонал и по всему министерству начали людей увольнять. Почти тридцать человек сократили - в основном, конечно, пенсионеров. За наш отдел тоже поначалу взялись, но в итоге сошлись на том, что просто твою должность упразднили, так что у нас без жертв обошлось. Сейчас вот, правда, все ждут второй волны сокращений, которую с нового года обещают, - Кирилл мельком взглянул на экран монитора. - Рома, извини, мне надо срочно договор доделать. Ты что-то хотел? Я могу тебе помочь?
- Не-е-ет, - махнул рукой Роман, вставая со стула. - Я просто так заглянул... Мимо проходил и решил навестить... Я пойду.
- Ну, если что - заглядывай.
- Хорошо, - сказал Роман, находясь уже в дверях.
Только оказавшись в коридоре, он быстрым шагом направился к лифту, всей душой желая скорее вырваться из здания на улицу. Проходя мимо бывшего своего кабинета, Роман вдруг заметил, что дверь стала открываться - кто-то выходил из него. Он опустил голову и ускорил шаг. "Рома!", - раздался сзади знакомый низкий бас, услышав который Роман, почти уже бежавший по коридору, рванул за поворот. Даже не пытаясь дождаться лифта, он устремился вниз по лестнице и, пулей сбежав на первый этаж, выскочил на улицу.
Ошеломленный бушевавшими в нем эмоциями Роман некоторое время пребывал в полном беспамятстве. Он нашел себя уже возле гостиницы на остановке и при всем желании не смог бы сейчас сообразить, каким образом добрался сюда. Поднявшись в стоявший поблизости автобус, он сел на одно из сидений, расположенных возле самого окна. Автобус тронулся и направился по маршруту. Роман смотрел в окно, но не видел в нем ничего: он не замечал ни проплывавшие мимо дома, ни деревья, ни прохожих, не различал где едет и не понимал даже куда. Автобус тем временем продолжал свой путь, периодически останавливаясь, чтобы подобрать стоявших на остановке пассажиров. В один момент он заехал под мост: окно, к которому был повернут Роман, вдруг потемнело и в нем проявилось его отражение. Слегка размытое, оно обнаружилось из мрака, будто какая-то скрытая неведомая сущность, и испытующе уставилось ему прямо в глаза. От неожиданности Роман отпрянул от стекла и резко отвернул голову. Несколько остановок он проехал в совершеннейшем смятении, не отрывая взгляда от своих рук, которые в волнении никак не мог определить, постоянно производя ими какие-то бессмысленные действия, пока вдруг в салоне автобуса не раздался громкий женский голос:
- Граждане помогите, Христом богом прошу!
Роман поднял голову: голос принадлежал стоявшей прямо посреди полупустого автобуса женщине уже не первой молодости, лет тридцати с небольшим, невысокого роста и довольно крупной комплекции. Она была не накрашена и от природы блеклые и невыразительные черты ее пухлого лица совершенно терялись. На женщине имелось длинное мятое пальто гнусно-коричневого цвета и стоптанные ботинки. Голова же не была покрыта ни шапкой, ни каким-либо другим убором, отчего ее длинные плохо прокрашенные взъерошенные ветром волосы были все спутаны, а примороженное лицо украшал яркий румянец. Она стояла возле самых дверей, похоже, зайдя в автобус только что, на предыдущей остановке, и обращала свою речь разом ко всем присутствующим.
- Помогите, кто чем может! - продолжила женщина. - Я болею раком и мне нужно лечение! Денег у меня нет. Зарабатываю тем, что полы с утра до вечера мою! Люди добрые, помогите собрать на лекарства!
Слова женщины звучали очень эмоционально, даже истерически, но в то же время и навязчиво, с каким-то упреком в голосе, будто бы она не столько молила, сколько требовала помощи от окружающих. Она говорила стоя все на том же месте, у дверей, а когда закончила, направилась по салону автобуса.
- Помогите, пожалуйста! Сейчас только с больницы еду - нету денег даже до дому добраться! - продолжала она просить о помощи, но обращаясь уже не ко всем сразу, а попеременно то к одному, то к другому пассажиру, изредка собирая с протянутых рук монеты самого разного достоинства.
Женщина прошла мимо Романа, который сидел, опустив голову, почти прижавшись вплотную к стеклу, а дойдя до конца автобуса, развернулась и направилась назад.
- С матерью я жила, а мать как узнала, что я больна, так и выгнала меня из дома! Обузой я для нее стала, она и выгнала меня. Что делать - не знаю! Помогите, Христа ради! Болею очень сильно! Рак у меня!!! Мучаюсь!
- Замолчи! - вдруг вскинул голову Роман, когда женщина вновь приблизилась к нему. - Заткнись сейчас же!!! - проревел он, вскочив с кресла и подавшись на женщину.
Налитое кровью лицо Романа было перекошено от гнева и ярости, кисти крепко сжаты в содрогающихся кулаках. Лютая злоба бурлила в нем: в несознательном импульсивном порыве он вскинул было руки, и еле сдержал себя от почти поглотившего его желания наброситься сейчас на эту женщина, ударить, бить ее.
Женщина растерялась и замолчала. Реакция Романа была столь неожиданной и резкой, что она даже не успела испугаться и смотрела на него оторопевшим взглядом. Впрочем, на Романа уставились сейчас все без исключения пассажиры. В автобусе стало необычно тихо. Роман рванул в переднюю часть салона.
- Откройте двери, - потребовал он у водителя так резко и категорически, что тот без промедления исполнил волю ополоумевшего пассажира.
Выскочив на улицу, Роман забежал за угол протянувшегося вдоль дороги забора, оперся на него спиной, опустился на землю и, обхватив голову руками, замер в попытке заглушить раздиравшие его эмоции. Редкие слезы скатывались из сдавленных век. "Ничего не сказал! - раздавалось в голове у Романа. - Должен был... Должен был!.. Но не сказал. Даже просто спросить не осмелился! Ничего не сделал! Ничего!!!".