Крупные снежинки застилают взор, головокружат. Все сверкает, дышится на холоде с трудом. Наконец мы, после получаса упорных попыток поймать фару, устало суетясь, втискиваемся впятером в ободранный опель. Тесно, душно, от резкой смены температуры начинает болеть голова. Локоть Юки упирается мне прямо в ребра, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не утрамбовать их на заднем сиденье в фарш. Тайно завидую Руду, который вроде как с комфортом занял переднее сиденье. Но, видимо, комфорт его иллюзорен. у меня как раз получается сконцентрировать внимание на мелькающих сквозь метель зимних огоньках витрин, а он неожиданно тихо просит у водителя притормозить. не дожидаясь полной остановки, открывает дверь и покидает салон. в наименее освещенном месте, возле какого-то обувного, в сугробе по колено Руд пытается сблевать, но черта с два у него выходит - никто из нас ничего не ел уже более суток. Мне слишком знакомо это состояние, это положение и эти ощущения - выхожу из машины следом за ним и интересуюсь, когда он садится в снег, бледный, с горящими глазами и почти кататонически спокойный - не надо ли чего.
- Надо, - отвечает полковник. - Водки.
Я пресекаю его попытки достать денег - у меня есть. В непосредственной близости от обувного находится маленький круглосуточный продуктовый, и я беру пузырь какой-то синьки. теряя железную сдачу, спотыкаясь о порог, выхожу обратно в январские холода и протягиваю Руду обещанный предмет. Терзаемая любопытством, Юки тоже вылезает из опеля и останавливается в паре метров от нас. Полковник решительно встает, с хрустом отвинчивает пробку и по-солдатски серьезно присасывается к бутылке. Он пьет жадно, как воду, даже не переводя дыхания. и когда в таре остается меньше половины жидкости, мной начинает овладевать сомнение. Мне казалось, выдержать это испытание способен один только Флойд.
Руд отрывается от горлышка лишь когда оставшейся водки не наберется даже стакана. Опускает руку и некоторое время дико смотрит куда-то вдаль.
- Вот это да, вот это мы... - наконец бросает он, механически протягивает мне бутылку, снова садится в снег. Поскольку лишнего места среди наших вещей нет, я допиваю спиртное, закуриваю и, чувствуя как тяжело меня, голодного, вставляет, опускаюсь рядом с ним.
- И как, легче стало? - спрашиваю. Интересно, что еще может случиться в эти бешеные сутки.
- Не тянет, - отзывается полковник с некоторым запозданием, и томно добавляет. - Не темно.
- Не поедем? - встревает Сейбл. Я и не заметил, как он вышел. Шофер терпеливо ждет.
- Давай к тебе-е, - следует ответ. - Я а-а-адрес не помню сво-ой...
- Это был опрометчивый поступок, - заявляет капитан, обращаясь ко мне. - Полковник не менее чувствителен к алкоголю, чем, к примеру, индейцы.
- А мы вдвоем и не вдвоем, - неожиданно вспоминаю. Это такой проникновенный трек. язык заплетается, видимо я не менее чувствителен к спиртному чем индейцы или де Блэк.
- Поехали, полковник, - спокойно говорит Норд. - Ты как, стоять можешь?
- Есть "стоять"!
Руд вскакивает, будто винтовой. Действительно, держится он достаточно прямо. Во всяком случае, я почти уверен, что на его месте повторить этот трюк было бы не в моих силах.
Меня слегка шатает, ноги вязнут в рыхлом сугробе. Водитель нервно курит, мы впихиваемся обратно на заднее сиденье и наконец-то снова трогаемся с места. Спереди Рудом овладевает наконец шумное веселье.
- А я сюда вписался зря, из-за тебя, из-за тебя-а, - мастерски имитируя интонации, громко и задушевно исполняет он, а я сам не замечаю, как начинаю подтягивать, хотя мне далеко не так хорошо. Наряду с накатившей отстраненностью, по мере того как мы продвигаемся вперед, меня все более и более донимают приступы сильной тошноты. В конце концов спустя еще пятьсот метров уже я хрипло умоляю - остановите, пожалуйста. Капризничающего шофера Руд быстро затыкает очередной купюрой, и машина, наконец, перестает ехать. вываливаюсь в хрустящую белую гадость, блюю на четвереньках водкой под уличный фонарь. задыхаюсь, жжет носоглотку. отвратительно.
Руд, дьявольски хихикая, вразвалку подходит ко мне.
- Может, во-одочки? - тянет с цинизмом. Поднимаюсь, держась за фонарь. Особого веселья не испытываю.
- Именно, - отвечаю, сам не понимая - то ли в шутку, то ли всерьез. - Водочки.
В автомобиле хохочут. Руд, также не переставая полоумно ржать, исчезает в метели, а я пытаюсь усилием воли избавиться от мерзкого вкуса во рту. отплевываюсь. голова болит, перед глазами разноцветные искорки. Слишком мало для обморока, слишком плохо для трезвости.
И когда полковник появляется снова, со снежинками на ресницах, и тычет мне в руки квадратную бутыль с уже отвинченной пробкой, я почти неосознанно хватаюсь за нее, лью в глотку обжигающее, травящее, дурно пахнущее пойло, чувствуя как вместе с тошнотой из меня уходят остатки самоконтроля.
Все это напоминает большую карусель, мы почему-то в городе, а не в машине, и снег ужасно мешает ходить, он набивается в рот, нос, глаза и за воротник, в такси везет меня домой. Флойд силой отнимает бутылку, они все так путаются под ногами.
- Mein Ehre Heisst Treue! - выкрикивает полковник, обращаясь, по-видимому, к часам на площади, а может быть, это церковь. А может, это и те бляди слева.
- О Боже мо-ой, - слышу свой голос, будто со стороны. Становится смешно и легко. - Рудольф Шикльгрубер.
Сейбл и Флойд похожи на существ, которые никогда в жизни ничего не испытывали.
- Смотри, они собрались в Крестовый Поход...
В переходе водится - ничего не водится, скользкий кафель и шум воды из-за стен. Оба мы то и дело теряем направление, хотя вполне может статься, что я и Руд - это одно и то же лицо. Вот это да, вот это мы.
- Маршрутка! - в самое ухо вопит Юки, дышит теплом и духами. - Конечная!
Вокзал, поезда!
- Нет! - продолжает. Я, наверное, сказал про поезда вслух.
Возле "конечной" толпится бессмысленная куча людей, в народе называемая очередью. Это настолько нечестно и несправедливо, что после того, как мне три раза наступают на ноги, я зверею и незаметно для себя разражаюсь "Флагом и факом".
- А мне от вас не надо ничего!..
О, да мы уже деремся. Чужие рычащие ебала под рукой вдохновляют на дальнейшие подвиги, но меня за шиворот затаскивают в салон и закрывают дверь. Сесть негде. Когда маршрутка трогается с места, я и Руд, ни за что не держащиеся, теряем равновесие, падаем на каких-то охающих девушек дальше в проходе, которые падают на других охающих девушек, которые... Полковник смеется истерически.
- Я понял, что все остальное было мимо, - сообщает Флойд, безо всякой суеты подтаскивая меня к поручню. Судя по связности его речи, он тоже достаточно пьян.
- Мимо? - удивляется Юки.
- Я буду петь то, что я хочу спеть, - отвечает он и замолкает, задумчиво прищурясь.
- Однако, - яростно вздыхает капитан. Сейблу не следовало оставаться таким трезвым.
И над Кремлем, Пентагоном, Рейхстагом я буду размахивать флагом.
Экая тематика.
Я выключаюсь где-то на полпути до дома, выбрав паузу, когда не шумит никто из нас, молчит водитель и не возмущаются пассажиры.
мне снятся ангелы, много разных, и княжество Сатаны, и Астарот с бутылкой мартини. Персефона играет на рояле; на каждой из ее щек мирно отдыхет по фосфоресцирующей бабочке. Бабочки горят настолько ярко, что полностью освещают готическое помещение, отведенное Бегемотом для пирушек. Я в великом восхищении бегаю между высокими и элегантными князьями, жму руки, раздаю женщинам комплименты и все время мучаюсь тайным желанием узреть Люцифера. И когда я наконец набираюсь духу и спрашиваю у Астарота, где же Князь Гордости, он как-то нехорошо ухмыляется и заявляет "видишь ли..."
Видишь ли. Больше он ничего не говорит, оставляя мне достаточно пространства для раздумий.
Просыпаюсь оттого, что кто-то трясет меня за плечо. Последовательность мыслей рассеивается, едва я открываю глаза.
- Выходим, - говорит Юки.
![Больше жизни. Труп и Гроб. [Господь.]](/img/m/menja_z_m/japonjal/wooooohooooo.jpg)