Аннотация: Всегда хочется, чтоб желания исполнялись, но порой по исполнении их, мы не радуемся... а учимся. Ведь отрицательный результат тоже результат?
Было это летом, нас тогда в колхоз на виноградники возили. Я шел по привычной дорожке, которая спускалась к большой дороге, на которой обычно нас забирал автобус. Я плелся медленно, времени мне хватало с лихвой. Да, собственно говоря, мне было плевать успею я или нет на эту колымагу. Голова была занята совсем другим. Или совсем ничем не занята? Мне ничего не хотелось, ничего не интересовало. Весь мир потерял для меня всякую привлекательность. Он был серым тусклым и пах какой-то сыростью. Чушь какая-то, как воздух мог пахнуть сыростью, если дождей уже не было недели три, а то и больше, а солнце пекло нещадно. Тем не менее я никак не мог отделаться от этого мерзкого ощущения. Черт, я любил ее! Как она могла со мной так поступить!? Я понимаю, это жизнь, и бывает всякое..., да-да я понимаю, всякое, но не это же! Не со мной же! В конце концов, я то чем заслужил этот отказ!? Извини, говорит, но ты мне безразличен. Ладно, пусть так, но неужели это нельзя было сказать как-то помягче? Как-то навешать мне лапши на уши, запутать? Так, стоп. Такие мысли до добра не доведут. Разнюнился совсем. Все есть как есть, и теперь нет никакого смысла думать, вот лучше было бы так, или вот так. Пустое. Просто я остался один на один со своей печалью... и любовью.
Я подошел к остановке встал и тупо уставился на противоположную сторону дороги. Кажется я смотрел на двух играющих собачонок, а может и не смотрел. Скорей сквозь них. И думал, думал. О чем думал? Известно о чем. Какой я бедный, несчастный, никому не нужен. Все меня бросили. Лучше бы вообще меня не было на свете. Уже не первый день у меня росло желание провалиться... не знаю, сквозь землю? Нет. Слишком тотально. Хотелось исчезнуть, да, но на самом деле быть, просто стать не видимым что ли. Да зачем, собственно, эти мысли. Так не бывает. Это каждому известно. Но ведь мысли они такие, им совершенно без разницы, бывает так или нет, просто вот хочется и все тут. Да, собственно, врятли кому-то от этого хуже было, а мне так точно было бы лучше чем сейчас. Не приходилось бы...
- Эй, так и будешь стоять тут и тупо пялиться вперед? - вырвал меня из мира собственных мыслей знакомый голос.
Я поднял голову, посмотрел на человека, узнал его, это был наш преподаватель, он отвечал за отработку в колхозе. Я кисло улыбнулся, буквально выдавил из себя это подобие приветливости.
- Что-то ты совсем плох, чего случилось-то? Конец света завтра наступить должен, а у тебя нет белых тапочек? - в ответ на шутку я повторил туже кислую мину. Честное слово, по-другому у меня ну никак не получалось. А может и не хотелось, чтоб получилось.
- Давай, запрыгивай уже!
И тут до меня дошло. Что-то тут не так, чего-то тут не хватает. Ну конечно, слона-то я и не приметил. А где, собственно говоря, автобус, тот раздолбанный скотовоз, на котором мы целым скопом тряслись до проклятого колхоза. Хотя почему проклятого? Не так уж я его и ненавидел. Просто не нравилась мне эта работа. По локоть в этом сладком виноградном соке. Осы вокруг. Жара. Весь липкий, сладкий, фу, противно. Скажите мне, что я после такой работы всю оставшуюся жизнь буду весьма пренебрежительно относиться к винограду, и я, пожалуй, вам поверю. Сразу, не задумываясь. По-другому быть тут не могло.
- Да что с тобой сегодня такое, я долго тебя еще ждать буду? - спросил Саныч. Да, кажется так мы его тогда звали, мировой мужик. Простой такой, и не скажешь что кандидат ветеринарных наук.
- А где автобус?
- Сломался. Вот дали мне эту "буханку", что б подобрал вас всех.
- Странно, где же остальные, моя остановка ведь не первая на пути, - нудно бубнил я.
- Садись, будут тебе другие. Не бойся.
И действительно, чего это я так занервничал. Что за подозрительность. Сан Саныч хороший человек. Мы знакомы уже не первый год. Он у нас в группе ветсанэкспертизу ведет. Какие могут быть причины для беспокойства. Наверное, просто пора нервы лечить. А то скоро превратится это в запущенный случай паранойи. Я тряхнул головой, пытаясь стряхнуть все эти бредовые мысли о заговоре против меня. И вообще, даже если и так, не мне ли тут так все опостылело, что еще пять минут назад я мечтал исчезнуть. Открыл дверцу у переднего пассажирского сиденья уселся рядом с Санычем. Тот улыбнулся мне. Он был гладко выбрит. Лицо было загорелое, даже чересчур. Не удивительно, на таком-то солнце. Я и сам мало чем уже от негра отличался. Волосы у него были коротко острижены. Они выгорели на солнце до светло-соломенного цвета. А глаза были голубые и какие-то... слишком уж живые. По крайней мере мои, когда я их последний раз видел в зеркале, выглядели куда как "мертвее". Я захлопнул дверцу, он нажал на газ и мы продолжили путь.
- Не хочешь мне рассказать, что с тобой действительно происходит? - спросил он меня, посмотрев мне прямо в глаза.
- Ничего особенного, - я не смог выдержать его прямого взгляда и отвел глаза.
- Конечно, если не хочешь, можешь не говорить.
- Не буду, - согласился я.
- Но позволь, я попробую угадать?
- Как хотите, - я пожал плечами.
- Тебе грустно и одиноко, мир потерял для тебя всякое очарование, стал серым и унылым. Сырым.
После этого его слова я чуть не подавился слюной. Откуда он мог узнать, что именно сырым, что сыростью для меня пах мир? Но я удержался от вопроса. Продолжал молча сидеть и смотреть на резиновый коврик под ногами. А Саныч, тем временем, продолжил.
- Тебе хочется... - он немного помедлил, как будто пытаясь прочитать неразборчивый почерк моих ощущений, - хочется провалиться, нет, исчезнуть, чтоб тебя просто не стало, не то чтоб умереть, нет. Просто ты хочешь исчезнуть. Отречься от всех проблем, что тебя гнетут последнее время.
Тут я уже не выдержал. Но какое-то время все равно хранил молчание. Нет, не из-за того, что не хотел ничем выдать своего удивления. Просто звуки как-то в членораздельные слова не складывались. Я как рыба на суше просто открывал и закрывал рот. Неужели он мог читать мысли. Нет, такого не бывает. Просто я слишком много прочитал фантастики за последнюю неделю, нужно было больше гулять и дышать свежим воздухом, может тогда и не было бы у меня таких бредовых мыслей.
Саныч с интересом наблюдал за моей реакцией. Его эта немая сцена, видимо, совсем не удивила. Но, на сколько я знаю, его вообще было трудно удивить. Он сидел, смотрел на меня и улыбался. Ничего не говорил больше, словно знал, что теперь настала моя очередь говорить. И он был прав.
- Откуда вы все это знаете? - наконец спросил я.
- Успокойся, - Саныч рассмеялся, - я не читаю твои мысли.
Вот тут меня совсем затрясло. Как же, не читает он мысли. Я именно об этом подумал, и он, как будто ответил на мой вопрос, заданный самому себе. А если он прочитает что-нибудь... не знаю. А чего это я так испугался, ведь мне и скрывать-то по сути нечего. Ничего плохого я не замышлял, ничего мерзкого ни о ком не думал. Это меня успокоило. Сразу как-то полегчало на душе, и страх отпустил.
- А если б и читал, - тем временем продолжал Саныч, - чего в твоих мыслях непристойного или плохого, злого? - он не переставал улыбаться.
- Ничего, - немного приходя в себя, согласился я.
- Так-то лучше, - он замолчал, и какое-то время мы ехали молча. Я совсем и забыл, что мы должны подбирать по пути остальных студентов. Он тоже об этом не вспоминал.
За окном тянулся однообразный пейзаж степей. Ничто не задерживало моего внимания. Я смотрел в степь и не в степь одновременно. Оно накатило на меня внезапно. Просто-таки приперло. Я начал свой рассказ. Сбивчивый, не подробный, но Саныч меня не перебивал, даже не смотрел на меня, но я был уверен, что он очень внимательно меня слушает. Я рассказывал, как меня достали лекции, учеба, езда в институт, общага. Я рассказал о девушке. Я не скрыл, как я люблю, нет, любил ее. Рассказал об отказе. Пожаловался как мне больно и плохо. Вот тут он улыбнулся. И в этой улыбке было все. И презрение, и жалость, и высота родительского опыта, и насмешка. Обидела ли меня эта улыбка? Скорее нет, чем да. Скорее мне и самому стало стыдно за все это нудение, жалость к себе. Но я ничего не мог с этим поделать. Хотя, может быть я и вру сам себе. Может и мог я с этим справиться. Но вы меня, наверное, поймете, ведь все знают, на сколько сладостны объятья жалости к самому себе. Вот я и наслаждался ими сколько мог, и когда мог. Да, мне порой было стыдно, за это, но не настолько, что б навсегда отказаться от этой приятной забавы.
Я закончил свое рваное повествование. Кроме той разной улыбки Саныч не проявил никакой реакции на мой рассказ. Мы опять ехали молча. За окном все также тянулась степь. А куда бы она делась, тут тысячи километров этих степей! Стоп, а чего это я начал злиться? Вот ведь мотает меня из стороны в сторону. То паранойя, то страх, а вот теперь гнев. Что-то совсем я оплошал. Наверное пора брать себя в руки. И я взял. Я спокойно сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на серую асфальтовую дорогу, плавно текущую под колеса нашей "буханки". Молчание перестало меня тяготить. Я более не ждал ответа.
- Я могу помочь тебе, - внезапно нарушил молчание Саныч. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности.
- В смысле? - не понял я.
- В смысле! - объяснил Саныч.
Я промолчал.
- Есть у меня кое-что, чтоб помочь твоему горю, - объяснил он.
Я все также молча смотрел на него, ожидая продолжения его речи. Он продолжил.
- На вот, - он протянул мне две таблетки розового цвета, - выпей их перед сном. На утро все изменится.
- Это что? Транквилизаторы? - удивился, да что там, обалдел я. Чтоб преподаватель своему студенту наркоту предлагал? Когда такое было?
- Расслабься, что-то ты совсем дерганый стал последнее время. Это не наркотики, - я с подозрением смотрел на него, - разве я тебя хоть раз обманул?
- Нет, - согласился я, но таблетки не взял.
- Бери, - он опять протянул их мне, я нехотя протянул руку ему на встречу, - бери-бери, не пожалеешь, - он смотрел мне в глаза, в упор, будто бы хотел протаранить меня насквозь. Еще какое-то время я медлил, пытаясь взвешивать все за и против. На самом деле, конечно, я ничего не взвешивал, просто "тормозил", если можно так сказать. Да и вообще, разве кто что-то взвешивает в подобную минуту? Скорей набирается храбрости для следующего шага, особенно, если это согласие на что-то новое. Вот и я медлил. А Саныч ждал, не опуская руки и не убирая таблеток.
- Хорошо, - наконец сдался я и таблетки перекочевали в мою ладонь, а потом ко мне в карман. Я немного помолчал, затем решил, что нужно поблагодарить, и я сделал это. - Спасибо.
- Не за что, - он внезапно остановил машину, пристально посмотрел на меня, и улыбка с его лица исчезла, как будто ее вовсе никогда не было. Я испугался. - Эти таблетки не панацея, будь внимателен к... - он опять помедлил, - к своим чувствам. Это самое ценное, что дадут тебе эти таблетки, - я нервно сглотнул, глаза мои блуждали по машине в поисках укрытия. Но он поймал их. Я опять испугался. - Что, запутал я тебя? Не принимай все близко к сердцу, - он снова улыбнулся и все его предыдущие слова, как будто исчезли из моей памяти. А может быть, он их и не говорил никогда?
- Иди домой, сегодня никто никуда не едет. Я просто проезжал мимо и заметил тебя, твое пасмурное настроение, вот и решил тебя расшевелить.
- Но мы же черти-где, сколько мы ехали по степи?
- Да нисколько, по сути, - растерянно пожал плечами Саныч.
- А... - только и смог, точнее успел сказать я. Потом я посмотрел в окно и у меня отпала челюсть. Мы стояли у подъезда моего дома. На улице вечерело.
- Иди, - мягко, по-родительски сказал Саныч и опять загадочно улыбнулся.
Я поблагодарил его, на том и разошлись. Он сказал, что завтра на виноградники тоже ехать не нужно, послезавтра он подберет меня на том же месте, что и сегодня. Мы попрощались.
***
Еще какое-то время я стоял на улице у подъезда. Думал. Хотя нет, не правда, в голове было тихо и абсолютно пусто. Мысли, видимо куда-то уехали отдыхать дружною гурьбой, оставив меня одного. В траве пели кузнечики, наконец-то, хоть чуть-чуть повеяло прохладой. Домой идти не очень и хотелось. Тем более меня там никто и не ждал. Родители вместе с Маринкой уехали на дачу. Я бы поехал с ними, если б не этот пр... если б не колхоз. Они думают, что я уехал. Завтра, когда вернутся, наверное, удивятся. Я порылся в карманах джинсов нашел ключи от дома. Очень порадовался тому, что они у меня были. Я, вообще-то не собирался их с собой брать, это матушка настояла на том, что б я их взял.
Зашел в подъезд, подошел к двери, открыл ее. Меня встретила тишина и темнота. Я включил свет, прошлепал на кухню. Открыл холодильник, посмотрел в него, закрыл. Есть не хотелось. Еще какое-то время потоптался у корзиночки со сладостями, нет, не хотелось. Выключил свет, пошел в свою комнату. Сел на кровать. Тишина угнетала меня. Опять начала подступать жалость и непонятная немая тоска. Я взял книжку с прикроватного столика, хотел почитать. Потом понял, что не хочу читать. Лег. Долго смотрел в потолок и о чем-то думал. Вдруг почувствовал, что сон уже взял меня за руку и мы идем в царство Морфея. Вырвался. Вспомнил про таблетки Саныча. Достал их из кармана. "Выпей их перед сном, на утро полегчает", - пронеслось у меня в памяти. И я сделал это. Даже водой запивать не стал. Легко так пролетели, я даже сам удивился. А потом опять окликнул сон, взял его за руку и отправился с ним в его царство.
***
Уж не знаю, на сколько мне полегчало на утро, но что все изменилось, так это точно. Такого поворота событий я совсем не ожидал.
Я проснулся от шума доносившегося из прихожей. Наверное, родители с Маринкой с дачи вернулись. Я оделся и пошел к ним на встречу.
Вот тут-то все и началось.
Матушка держала в руках большую тяжелую сумку.
- Мам, давай сюда, она же тяжелая, - но меня, как будто проигнорировали, - мам, - еще раз позвал я.
Она посмотрела на меня, потом протянула сумку. Я потянулся к ней, но сумку перехватил отец, который стоял у меня за спиной. Тут я осознал, что и смотрела она вовсе не на меня а на него. А меня как будто и не было вовсе.
- Мам, - опять позвал я.
Снова никакой реакции. Мне стало как-то не по себе. Даже не то что не по себе, а как-то жутковато. Потом посмотрел на Маринку, она смотрела на меня.
- Марин, ведь ты меня видишь? Слышишь меня? - она все так же смотрела на меня, нет на самом деле она смотрела не на меня а сквозь меня.
- Эх, - вздохнула она, - как там Вовчик. Не сладко там, наверное, на этих виноградниках.
Нет она меня не слышала и не видела.
- Бать, ну хоть ты-то меня видишь?
- Да, - как я был рад этому короткому слову, - наверное не сладко, - услышал я продолжение фразы и в душе у меня что-то упало. Стало тяжело и не приятно. - Ну ничего, он у нас парень сильный, справится.
Они пошли на кухню, Маринка поставила чайник они сели за стол, дожидаясь пока тот закипит.
- Ой, не знаю, - проговорила матушка, - я за него волнуюсь.
На лице матушки я увидел не поддельное беспокойство, от чего сильно защемило сердце. Кажется в тот момент я ощутил новое, до селе почти не знакомое чувство. Это была вина и безнадега.
- Мам, не волнуйся за меня, - сказал я.
- Он был такой хмурый последние дни перед отъездом, наверняка с ним что-то случилось, а мы не спросили что, - она всхлипнула.
Я думал, что от этого звука у меня разорвется сердце. Боже, какой же я идиот. Я самый настоящий эгоистичный придурок. Я вспомнил о чем я думал перед отъездом и мне стало стыдно. Я думал, что все, жизнь кончена, со мной случилось самое страшное. Нет, не так. Все моя жизнь - это сплошной кошмар. А главное, никому нет до этого никакого дела. Родители, друзья спрашивали меня, в чем дело, что со мной, но я-то "знал", что им это знать совершенно не интересно. И это "знание" расстраивало, обозляло еще больше. Я отворачивался от друзей. О да! Я отворачивался от родителей. Но как же мне при всем этом хотелось внимания и сочувствия. И что же я для этого делал? Когда матушка меня спрашивала, что со мной, я театрально закатывал глаза, выдавливал из себя самую кислую и вымученную улыбку, на какую только был способен и говорил, что у меня все хорошо. Думая про себя "а какая вам разница, вам же все равно". И теперь я горько расплачивался за эти свои выходки.
- Он мужчина и справится со своими трудностями сам, - настаивал отец, но и его голос предательски дрогнул. Правда этого никто не заметил кроме меня, но мне этого было вполне достаточно, чтоб получить еще один болезненный укол от собственной совести.
- Нет, - не унималась матушка, - он еще ребенок, я же видела как ему было плохо, я должна была что-то сделать, - слезы уже градом катились по ее щекам.
Что же мне делать? Я просто обязан был хоть что-то предпринять! Но что я мог?! Пытаться говорить было бессмысленно, они меня не видели и не слышали, чуть ли не сквозь меня проходили. Писать что-то на листе бумаге, а потом им подбрасывать? Даже если бы это у меня и получилось, я бы лишь напугал их и расстроил еще больше. Я сделал единственное, что мог в этой ситуации. Я вышел из дома. Рано или поздно Маринка сменит тему разговора и все будет хорошо.
Дверь была прикрыта не плотно и я тихо проскользнул через ее щель. Уж не знаю сколько было на часах, но было уже достаточно светло и жарко, что б предположить обеденное время. Ничего себе я проспал! Не суть. Куда же было мне податься? Пойти к приятелю, пошутить над ним малость? Да, собственно говоря, ничего веселого я в этом не видел. Он же меня не заметит, даже не заподозрит мое присутствие. Пойду лучше по городу послоняюсь. Надо же как-то развеяться. Решил пойти погулять по центру родного города. На улицах почти никого не было, еще бы, самое пекло на улице, кто в здравом уме на солнечный удар нарываться будет!? Ну разве что такой идиот как я. А может солнце тоже меня не видит? Нет, солнце меня видело, очень даже хорошо видело, и жарило так, что будь здоров. Я шел вперед и, не смотря на пятидесятиградусную жару, мне было холодно. Отправившись в центр, я хотел развеяться, но ничего у меня не получалось. Перед глазами все еще стояли матушкины слезы и слова. В сердце не переставала колоть совесть, да к ней еще и чувство вины присоединилось. Пожалуй, вдвоем они меня точно одолеют. Хотя, если подумать, мне вовсе не хотелось с ними воевать. Я знал, что истина на стороне совести. А врать самому себе сегодня не хотелось. Я сдался на радость победительниц - совести и вины. А стало ли мне от этого легче? Да ни капельки. Только ощущения сменились. На душе стало совсем гадко. При чем, если с совестью можно согласиться, а вину принять, то от этого мерзкого ощущения, что ты виноват, но ничего сделать для искупления своей вины в данный момент не можешь никак не избавиться. Я шел и шел вперед. На пути мне встретилась моя первая учительница. Я поздоровался с ней, а она посмотрела сквозь меня и чуть не протаранила насквозь. Что ж, я не очень сильно этому удивился, хотя и было не приятно. Пожалуй, еще немного и я привыкну к своему новому положению.
Как там Саныч сказал? "Я тебе помогу, выпьешь эти таблетки на ночь, а утром все изменится". Да уж, изменилось, ничего не скажешь. Удружил! Еще один прохожий чуть не прошел сквозь меня. Честно сказать, эта часть моей истории меня забавляла. Кто, хоть раз в жизни, не мечтал стать невидимым? А вот та часть, в которой были слезы и переживания меня вовсе не радовала.
Я все продолжал двигаться вперед по улице. Вышел к центральному парку. Там вовсю работали карусели. Что ж, пожалуй стоит хоть какую-то выгоду извлечь из своей невидимости. Покатаюсь-ка я на всех здешних каруселях. На билетах сэкономлю. Уселся на цепную карусель. Она понеслась в воздух. А удовольствия нет как нет. Не знаю сколько я катался на ней, десять минут, двадцать, два часа? Да, собственно, какая разница! Меня никто не видит.
Мысли постоянно возвращались домой. Как ни совестно мне было признавать, но получается что я очень жестоко обращался со своими родителями. Интересно, а с друзьями все обстояло также? Скорей всего да, но это меня сейчас не сильно волновало, ведь слезы не друзей я видел. Да, я виноват, да, я слабак, искал жалости к себе, да, это я довел матушку до такого состояния. Но что же мне теперь делать? Как загладить свою вину? Попросить прощения? Нет. Во-первых она меня не услышит, а во-вторых если и услышит, то не поймет, а если поймет, то, наверняка, это причинит ей еще большую боль. Что ж, если бы я мог продолжить свою обыкновенную "видимую" жизнь я бы все изменил. Я бы перестал хныкать и обморочно закатывать глаза, когда меня спрашивали о моих делах. Я бы вновь научился улыбаться. А еще я бы научился прощать. Да что там, я бы, я бы. Бью себя пяткой в грудь, а тем временем, врятли что-то можно уже изменить. Что ж, сам решился на это, никто меня силой не принуждал. Искал легкого решения своих, отнюдь не тяжелых проблем, вот и получил. Где расписаться?
Карусель остановилась. Я заметил, что техслужащая закрывает свою каморку. Как я понял, рабочий день закончился. Я слез с кресла и поковылял - куда глаза глядят. Шел медленно, еле волоча ноги. А куда мне было торопиться?! Никто меня ни где не ждет. Черт! Я же через две недели должен вернуться с виноградников, родители меня именно к этому сроку ждут. А когда я не вернусь, точнее они меня не увидят. Что же тогда будет? В ужасе подумал я. И к ужасу еще добавилась безысходность. Я ведь ничего не мог с этим поделать.
Я все также медленно шел домой. Начало вечереть. У нас на юге ночь опускается быстро, и я поспешил домой. Не то чтобы я кого-то боялся, особенно в моем настоящем положении. Скорей привычка просто. Голова шла кругом. От каруселей и от событий сегодняшнего дня. Я никак не мог придумать, что же мне делать дальше.
Я тихо проскользнул домой, стараясь не скрипеть дверями и половицами. Дома было уютно и спокойно. У меня опять защемило сердце. Маринка что-то писала у себя в комнате. Родители смотрели телевизор. Я зашел в зал и аккуратно устроился на полу, там, где на меня никто бы не наступил. Не приятное это ощущение, знаете ли, когда на вас наступают. По телеку шел какой-то фильм. Про дружелюбное привидение что ли. Ну неужели специально рок, судьба или Господь выбрали сегодня именно этот фильм для просмотра в моей семье! Больно. Так больно на душе у меня не было даже тогда, когда Лена разбила мне сердце. Придурок! Я совсем ничего не знал о жизни! Думаю, я и сейчас о ней мало что знаю. "Будь внимателен к своим чувствам..." - пронеслось у меня в голове. Что там Саныч еще говорил про эти таблетки. Я, правда, с трудом удерживался от нецензурных высказываний в его адрес. Будь внимателен, кажется так он говорил. Да что с того, что я буду внимателен! Что теперь я могу изменить!? Да ничего. Я угрюмо поплелся в свою комнату. Улегся на кровать и уставился в потолок. Голова моя была пуста как футбольный мяч. Ха, завтра я должен с Санычем опять встретиться. Вот он удивится, когда не увидит меня. Пожалуй я над ним постараюсь подшутить. Хоть как-то отыграюсь. Он-то надо мной вот как здорово пошутил. А я, дурак, повелся на его предложение!
***
Утром, все также не заметно я собрался и вышел из дома. Меня конечно же никто не заметил. Я шел по все той же привычной дорожке, что спускалась к большой дороге. Посмотрел на часы, оказалось, что я пришел на двадцать минут раньше чем нужно. Что ж, раньше, так раньше. Я уселся на какую-то ржавую бочку, подумал, что когда завижу автобус или пресловутую буханку выскочу на дорогу и... ну не знаю. Там придумаю.
Сидел, сидел, опять задумался о своей, теперь уже не легкой, судьбе. Ну сколько же можно нюни распускать! Я решил измениться, вернее не решил, а пообещал себе, что если бы я вернулся к нормальной жизни, то все бы изменил. А если подумать, что мне мешает это сделать даже в таком "невидимом" состоянии. Разве этого нельзя сделать прямо сейчас? Можно, вот только я сам себе всячески пытаюсь помешать. Откровенно говоря, все просто. Легко обещать, когда выполнять не придется, а если и придется, то очень и очень не скоро. А тут, вот, изволь, давай прекращай "проливать крокодильи слезы" прямо сейчас. Нет. Не могу, не хочу, не буду.
Но я прекратил это делать.
Сидел и сидел. Совсем забыл, что хотел как-то подшутить над Санычем. Увидев знакомую "буханку", я даже не шевельнулся. Зачем, ведь он меня все равно не увидит. Меня больше заботили свои собственные мысли. За эти двадцать минут я успел окончательно смириться с тем, что больше мне не общаться с близкими, да и вообще не... не. Нет. Я не буду жалеть себя, больше никогда не буду.
"Буханка" подъехала к моей ржавой бочке, остановилась. Это меня слегка удивило, но я не шелохнулся. Наверное, он просто решил меня подождать, подумал, что я задерживаюсь. Я посмотрел на него. А он посмотрел на меня. Я подумал, что мне это кажется.
- Так и будешь сидеть, или поднимешься и подойдешь к машине? Долго еще тебя ждать?
Я оторопел, нет, это слишком мягко сказано. Ну, сами подумайте, какая может быть реакция у человека, который уже распрощался с нормальной жизнью. Еще какое-то время я сидел неподвижно, тщетно пытаясь переварить только что произошедшее. Не получилось. Я соскочил с бочки и медленно, хотя мне казалось что я побегу, подошел к Санычу. Совсем не удивлюсь, если челюсть моя в это время уютно устроилась на груди.
Он как всегда улыбался.
- Ну что ты как не живой, что опять случилось? - он смотрел мне прямо в глаза.
- А... - дар речи почти вернулся ко мне, я откашлялся и продолжил более внятно, - а вы меня видите?
- Вижу конечно.
- Но, но... - я совсем заблудился в собственных эмоциях, переживаниях и чувствах. Саныч, похоже, это видел, потому как продолжил за меня сам. Мне осталось только кивать. Что я охотно и делал.
- Ты проснулся вчера утром, ну, как бы это сказать, невидимкой. Никто тебя не замечал, не видел и не слышал. Ты ходил по всему городу, пытался привлечь к себе внимание, но это у тебя никак не получалось. К вечеру ты в конец отчаялся и практически смирился со своей новой судьбой. Пожалуй, у меня есть к тебе один вопрос. Если ты думал, что я тебя не увижу, то зачем сюда пришел?
- Я хотел над вами подшутить, - немного помолчал, - отомстить вам за то, что вы со мной сделали, - все-таки признался я. Саныч рассмеялся.
- Но разве не ты сам положил себе в рот эти две таблетки. Ведь даже запивать не потребовалось, прямо так проглотил.
- А откуда вы знаете?
- Знаю, не ты первый, не ты последний. Ты же сам хотел исчезнуть?
- Вы правы, - нехотя согласился я. Но деваться от признания мне все равно было некуда, раз обещал измениться, то следовало начать прямо здесь и сейчас. П... простите, - я думал, что это слово уж точно застрянет у меня в глотке. Нет не застряло. Саныч улыбнулся.
- Вижу, лекарство пошло тебе на пользу?
- Да, похоже, - не сразу согласился я. - А только вы меня видеть можете?
- Ну почему же? Все тебя видят, даже вон та собака, - он указал на пса лежащего недалеко от помойки.
- Но... как? - использовать более длинные предложения у меня не получалось до сих пор.
- Очень просто, срок действия этих таблеток ограничен. Вот он и кончился. Надеюсь, я сдержал свое обещание, данное тебе?
- Какое? - не сразу понял я.
- Я же вчера обещал тебе помочь, - терпеливо напомнил Саныч.
Да, пожалуй, меня на месте Саныча, такая непонятливость и заторможенность давно уже вывели бы из себя. Кажется, я начинал восхищаться им, что было для меня совсем не свойственно.
- Да, помогли, - наконец выдавил я.
- Ну и отлично, тогда иди домой, а я поехал по своим делам.
- А как же отработка?
- Забудь о ней до четверга, уверен, тебе есть чем заняться дома. И что сказать своим родным, - он пристально и серьезно посмотрел на меня. Как в тот раз, когда давал мне эти таблетки. Но в этот раз я не испугался. Понял его. Согласился.
- Да, мне есть что сказать им. И спасибо вам, что помогли мне разобраться во всем. Я получил очень ценный урок. Спасибо.
- Не за что, - Саныч опять улыбнулся, но в этот раз, в его улыбке не было презрения и жалости. Я счел это добрым знаком. Верой в то, что у меня все получится.
На том и разошлись. Он поехал своей дорогой, а я пошел своей. Нет, я не пошел, я побежал. И уж не помню, когда я бегал так быстро.
***
Вконец выбившись из сил и запыхавшись, я влетел в дом.
- Вовчик приехал! - радостно воскликнула матушка.
Я подхватил ее на руки и закружил вокруг себя. Я смеялся и плакал одновременно. Но мне не было стыдно за эти слезы. Ведь это были слезы благодарности и любви. Боже, я совсем не ценил то сокровище, что у меня было. Материнская любовь, это... это все, что только может быть прекрасного в этом мире.
- Что с тобой? Что-то случилось? - забеспокоилась мама, когда я поставил ее на пол.
- Да мам, случилось, - не переставая улыбаться, согласился я.
- Что такое? Что не так?
- Все так, мам! Все хорошо! Просто я хотел тебе кое-что сказать. Мам, - я опустился на колени и обнял ее за ноги, - мам, я очень-очень-очень сильно тебя люблю. И еще, мам, прости меня, а? Пожалуйста. Прости, что я был таким.
- Каким, милый? - по ее щекам текли слезы.
- Жалким, - утвердительно, сам соглашаясь с таким определением сказал я.
- Сыночек мой, - она обняла меня за плечи и голову, прижала к себе и заплакала. Но я знал, это не были слезы грусти или тревоги за меня. Это были слезы умиления. Я был счастлив.
- Да что же тут происходит? - на все эти крики и вопли из зала вышел отец.
Я повернулся к нему, оставаясь в том же положении.
- Отец, прости меня, - твердо, по-мужски сказал я. - Я вел себя как слизняк. Больше не буду.
- Что ж, как скажешь, - спокойно ответил мне отец, выдержав предварительно театральную паузу, - не будешь, так не будешь, - он протянул мне руку. Я встал и с честью пожал ее.
Тут из своей комнаты выскользнула моя сестренка.
- Мам, а где...,- она увидела меня и улыбнулась. - Вовка вернулся.
Я подскочил к ней, подхватил на руки и закружил вокруг себя также, как совсем недавно кружил матушку.
- Эх, Маринка!
- Да чего с тобой, всего то два дня не виделись.
- А не разговаривали-то целую вечность!
Я смеялся, но по щекам моим текли слезы. И в отличие от слез умиления матушки, это были слезы раскаяния. Они тихо, как бы сами по себе текли по щекам. Но, казалось, прожигали мою кожу до костей. А я был рад этому, благодарен.
Пип-пип-пип-пип...
***
Пип-пип-пип-пип...
Что это? Не может быть! Опять вставать? Опять подъем! Когда же кончится эта учеба! Этот институт у меня уже! Так. Это все потом. Я же только что был дома. А теперь опять лежу на узкой односпальной кровати в комнате институтской общаги города Ставрополя. Мой сосед уже вовсю бегает по комнате, собираясь на учебу. Ох уж эти жаворонки!
Я нехотя сполз с кровати, начал свою обычную процедуру подготовки к отправке на учебу. Для этого мне вовсе не нужно было просыпаться, за три года учебы в институте все движения были доведены до автоматизма. И разум мой действительно еще спал, вернее все еще пребывал там, дома, откуда меня только что выдернул будильник. Все образы и чувства были так реалистичны, что я бы не удивился, если бы по моим щекам действительно текли слезы. Я потер лицо, оно было сухое. Я порадовался этому. А то пришлось бы объяснять другу, что со мной произошло с утра пораньше.
Мы собрались, вышли из комнаты, из общаги. Шли молча. Честно сказать я и забыл, что иду не один. Передо мной все еще стоял мой сегодняшний сон. Весь, как будто, реальность. Как вчерашний день.
Мы подошли ко входу в институт. Там было очень много народу, кто докуривал сигарету перед парой, кто кого-то ждал, а кто просто тасовался за компанию.
- Глянь-ка, Ленка уже с другим, совсем обалдела, - прокомментировал мой спутник.
- Дим, подожди меня, я сейчас, - я отправился к ней, к Елене.
Да, мне было больно, мне было себя жалко, она меня бросила, а я любил ее. Но именно из-за того, что мне было себя жалко, и я это очень хорошо осознавал я подошел к ней.
- Лен, - позвал я.
- Отвали от меня! - последовал резкий ответ.
- Лен, на пару слов, пожалуйста, - просил я.
- Я никуда не пойду.
- Хорошо, - я не сдавался. - А выслушаешь меня?
- Только при всех, и прямо здесь, - жестоко заявила она. Я уже хотел ее послать, но что-то меня остановило. Заставило согласиться. И я согласился. - Говори, чего хотел?
- Я, я хотел. Я хотел извиниться перед тобой за свое свинское поведение вчера. Я не имел права так разговаривать с тобой.
Вокруг воцарилась тишина. Уверен, никто не ожидал такого поворота событий. Да я и сам, честно говоря, не ожидал от себя этих слов. Но перед глазами, пусть это был и сон, но все еще стояли слезы моей матушки. И я помнил, что собирался измениться. И я действительно собирался.
- Закончил? - цинично поинтересовалась она.
- Нет, - меня уже невозможно было остановить. Я опустился на одно колено, грациозно взял ее руку, поцеловал, исподлобья, но кротко смотря на нее. И продолжил. - Я хотел сказать, что не смотря на то, что больше нет нас, я еще долго буду любить тебя, и если тебе что-то понадобится от меня, если я буду нужен тебе, я всегда откликнусь. Позволь остаться для тебя если не другом, так хоть хорошим знакомым. Поверь я больше ни на что не претендую, - после этого я встал и чинно отправился проч.
Меня никто не окрикнул, да я этого и не ждал. Но отворачиваясь, я увидел боковым зрением, что по щекам Лены текли слезы, а от жестокости и грубости не осталось и следа. Я был доволен. Нет, я не хотел специально причинить ей боль, и все что я сказал ей было правдой и шло от чистого сердца. И теперь я тоже поставил в наших с ней отношениях последнюю, самую жирную точку, которая для нее, скорей всего превратилась в многоточие.
Димка никак не прокомментировал увиденное. Просто шел рядом и молчал. Сама тактичность, за это я всегда уважал его. А теперь еще и очень ценил его дружбу. Теперь, после этого сна я решил все изменить.
***
Мы зашли в институт. По расписанию сейчас должна была быть практика по ветсанэкспертизе. Мы зашли в аудиторию. Сан Саныч был уже на месте. Мы поздоровались, он тоже. И, как всегда, улыбнулся нам. "Он знает про сон" - пронеслось у меня в голове. Я в этом был более чем уверен. Он пристально посмотрел на меня. Я ждал когда же он хитро улыбнется и подмигнет мне. Но так ведь только в фильмах Голливуда бывает. А у меня так не было. Он отвернулся к доске и продолжил что-то выводить на ней.
Мы с Димкой, как обычно, уселись за первый стол, прямо напротив стола преподавателя. На столе у Саныча лежал открытый ежедневник. Я взглянул мельком на него и... и протер глаза. Посмотрел еще раз. Опять протер, в ежедневнике прямо в сгибе я разглядел две розовые таблеточки, они были знакомы мне до боли. Я опять посмотрел на Саныча. Он ждал этого взгляда. Сам он был серьезен. Я опять почувствовал страх. Опустил глаза. И уже не увидел этих таблеток, как и самого ежедневника. Поднял глаза, Саныч опять улыбался, как ни в чем не бывало.