Шершавая тишина пустой квартиры наконец-то была нарушена.
С работы вернулся Еськин.
Он стряхнул с плаща остатки дождя, разулся, определил плащ на вешалку и автоматическим движением воткнул ступни в разухабистые шлёпанцы.
Дома.
Он неожиданно поморщился и глянул на ноги.
Носки были мокрыми.
Сентябрррь-с!
Еськин прошлёпал прямо на кухню, отчётливо понимая, что тапки-то не мешало бы снять, но пол потом мыть очень не хотелось.
Он вскрыл холодильник и жадно напился холодного сока, стараясь не смотреть в плачущее окно.
Так, в ванную, в ванную, а то простынем. Он отставил чуть недопитый стакан.
Продолжая разоблачаться на ходу, Еськин повесил пиджак на дверную ручку. Открыл горячую воду.
Спустя минуту он уже деятельно мылся, громогласно распевая "Голубой вагон бежит, качается..."
Удаление с кожи внешнего мира завершилось общим обтиранием организма огромным банным полотенцем.
Облачившись в махровый халат, Еськин босоного просеменил в комнату, где пока молчал телевизор.
На журнальном столике, под "дистанционником", одиноко белел квадрат бумаги. Салфетка.
Она была исписана мелким, странноватым почерком:
"Извини, Еськин, я ушёл от тебя. Не огорчайся, такое происходит рано или поздно со всеми моими хозяевами.
Я ведь не обычный кот. Таких, как я - единица на миллион.
Мой вид древнее, чем твой. Странная у нас была эволюция - мы так и не научились говорить, зато переняли письменность и выучились читать.
Быть уродом среди своих сородичей - безумно тяжело. И такие, как я, стали кочевниками, избрав вас в качестве защитников и кормильцев.
Спасибо тебе, Еськин.
Но, как и герой одного писателя, я обязан тебя покинуть. Допустимое время вышло. Нельзя врастать в человека до такой степени, чтобы появился соблазн раскрыться ему.
Мы совсем не хотим закончить свои дни в лабораториях и цирках, нас не так уж и много.
Я не ведаю, зачем природе-матушке понадобилось сотворить такое чудо... Хотя, знаешь, всё же одно предположение у меня есть.
Просто, чтобы хотя бы некоторые из вас тайно ЗНАЛИ.
Ведь всегда имеется шанс, что эволюция опять продвинется, и мы научимся-таки говорить.
Язык - квинтэссенция разумности, и, как это ни странно, когда мы заговорим, мы станем более защищёнными.
Мы живём больше ста лет каждый, так что, возможно, когда-нибудь...
Если ты, конечно, будешь рад меня видеть.
А на прощание - совет: салфетку сожги. А то в психушку упекут.
Да, и перестань ты петь в ванной! Через вентиляцию всё прекрасно слышно. Над тобой все соседи смеются."
Еськин поднялся с пола, судорожно запихивая бумажку в рот, и побежал в ванную стирать носки.