Аннотация: Говорят, стоит женщине увидеть своего ребёнка, взять на руки - и всё, любовь с первого взгляда. А если нет?
Бирта родила в субботу двадцатого июля, в девять вечера. Все трудные и муторные тринадцать часов, пока длился процесс, и ещё два часа после Ове не отходил от неё дальше уборной. На схватках массировал поясницу, помогал удержаться на вёртком фитболе, в перерывах целовал потрескавшиеся губы, поил холодной водой по глотку и кормил лимонными леденцами. Потом ласковым, но чётким эхом вторил акушерским командам, протирал лицо влажным полотенцем и давал сжимать свою руку до синяков.
Мальчика назвали Ари. Убедившись, что с женой и ребёнком всё хорошо, Ове съездил за вещами и остался в роддоме ещё на двое суток. Ночевал на раскладушке, общался с медиками, отвечал на звонки родичей и следил, чтобы Бирта ела, кормила, спала и поменьше нервничала. На третью ночь она всё же выгнала его домой, чтобы выспался перед рейсом. Тогда ей впервые в жизни пришлось самой сменить младенцу подгузник.
Солнце клонилось к закату. Двое стояли в больничном дворике и обнимались. Здесь журчал изящный фонтанчик в греческом стиле, окружённый пышными кустами ночной красавицы, а прямо над их головами розовым фейерверком мерцала шёлковая альбиция. Ажурные листья задумчиво шелестели, свежий аромат пуховок деликатно обволакивал ноздри. Если вместе зажмуриться и замереть, можно было превратиться в двойную скалу посреди душистой розовой реки.
Лёгкий перестук каблуков заставил Ове открыть глаза.
- Пост сдал, - сказал он вместо приветствия.
- Пост принял, - ответила Моника.
- Ты на предполётную не опоздаешь? - спросила Бирта и прижалась к мужу ещё крепче. Телефон в его кармане пиликнул.
- Не опоздаю, такси уже здесь, - вздохнул он.
Напоследок Ове ещё раз поцеловал Бирту и порывисто обнял Монику, а она ободряюще похлопала его по плечу.
- Я вернусь двадцать восьмого утром.
- Лети спокойно, я за ними присмотрю.
Когда они остались в больничном дворике одни, Моника притянула Бирту к себе.
- Как ты, мой бедный брат? - спросила она.
- Хреново. Нас из клиники не выпускают, - пожаловалась Бирта ей в макушку. - Детский док говорит, до понедельника ещё валяться. Без Ове я за эти три дня уже черепицей бы поплыла, а теперь у мелкого билирубин подскочил. Загорает сейчас под ультрафиолетом - оказывается, это помогает. Ещё лучше помогло бы молоко, но его всё нет, молозива кот наплакал, а смесь этот жук не признаёт. Сразу выплёвывает.
Моника погладила Бирту по голове.
- Вы справитесь, - сказала она мягко. - Вот увидишь, как откроется млечный путь - не будешь знать, куда девать. А желтушка у всех бывает и у всех проходит. Человек только-только начал есть ртом, а печень уже фурычит вовсю. Потерпи ещё немного, ладно?
- Не знала, что тебя интересуют дети, - Бирта невольно улыбнулась. - Ты раньше никогда...
- Меня интересуешь ты, - просто ответила Моника.
- А если завтра я начну вышивать крестиком и подсяду на "Сумерки"?
- Ну, сперва я, конечно, изрядно офигею и проверю, не горячий ли у тебя лоб, а потом подарю тебе пяльцы и накладные клыки.
Бирта благодарно шмыгнула носом. Какое-то время они стояли в тишине, нарушаемой только меланхоличным плеском воды. Вдруг Бирта воскликнула:
- Смотри! Там, перед фонтаном, словно крошечные птички летают по цветам. Это же бабочки такие?
- Да, это бражники - кажется, олеандровые, - Моника полезла в сумочку за смартфоном. - Пойдём, щёлкнем для Сабины.
- Помню, когда я впервые их увидела, приняла за колибри и всё спрашивала у Изабо, не растут ли здесь ещё и ананасы. После апельсинов и гранатов меня бы это почти не удивило.
Ночная красавица провожала день во всём своём роскошестве. Бражники кружили над тёмной зеленью, то и дело зависая в воздухе возле ярких душистых граммофончиков - розовых, малиновых и жёлтых. Запускали внутрь длинные хоботки, сверкая чёрными бусинками глаз и трепеща крылышками так быстро, что они сливались в два размытых пятна по бокам упитанного тельца.
Маленькая черепаховая кошка высматривала птицебабочек, таясь в тени ветвей. Она лежала под кустом притворно расслабленная, готовая в любой момент взметнуться и сцапать добычу одним точным хлопком передних лапок.
Спасаясь от охотницы, везучий бражник заложил крутой вираж, врезался в Бирту и пал Монике на грудь. Уцепился лапками за гавайскую рубашку и храбро полез по нарисованному цветку гибискуса, расставив крылья в стороны.
- Привет, парниша, - сказала Моника. - Для тебя там ничего вкусного нет, извини.
- Только не шевелись, - Бирта забрала у неё телефон, поймала бражника в объектив и навела резкость. - Жаль, моя камера в палате осталась, попробую покадровой съёмкой. Какие у него разводы на крыльях, просто отпад!
- Оттенки подобраны гениально: оливковый, оловянный и охра с пыльным розовым, - восхитилась Моника. - Надо будет Виноградине тоже показать, пусть насекомую коллекцию придумывает.
Вдоволь наснимавшись, Бирта подставила палец и бережно взяла бабочку на руку.
- Хочешь погладить? Бархатистый такой, щекотный. Приятно выйти из заточения и убедиться, что внешний мир ещё существует.
Она помолчала, разглядывая бражника, а потом заговорила тихо и медленно, словно через силу.
- Так странно. Мы ведь хотели сына, ждали и готовились. Говорят, стоит женщине увидеть своего ребёнка, взять на руки - и всё, любовь с первого взгляда. Большой гормональный бах, и ты уже мать без страха и упрёка. Не знаешь, как раньше жила.
- А у тебя так было?
Бирта покачала головой.
- Когда он родился, я ощутила... - она сделала паузу, подбирая слова, - ...огромное облегчение, удивление на грани шока. Радость, что боли больше нет и опасность позади. Волну благодарности и нежности к Ове. А про сына - растерянность ошеломляющую. Я хочу, чтобы у него всё было хорошо, но ужасно боюсь ему навредить, словно он хрупкий, как вот эта бабочка. Сегодня весь день думаю - смогу ли я полюбить его всем сердцем и что делать, если нет? Что, если я...
- Плохая мать? - Моника нахмурилась. - Извини, но этого быть не может.
- А вдруг? Откуда-то же они берутся, - в голосе Бирты прорезались отчаянные нотки.
- Скажи мне, чудище, только честно: я хороший музыкант?
Бирта перевела с бражника на Монику возмущённый взгляд.
- Офигенный, что за вопрос вообще?
- А если сегодня я, скажем, вывихну кисть, смогу ли завтра достойно отыграть концерт?
- Нет, конечно. Тебе же месяц нельзя будет к инструменту прикасаться.
- Запомним, - кивнула Моника. - Ове хороший пилот?
- Отличный. К чему ты клонишь?
- А смог бы он один вместо командира провести самолёт через бурю, заболев гриппом в тяжёлой форме? С головной болью, температурой под сорок и прочими спецэффектами?
- Его бы ни одна медкомиссия к полётам не допустила.
- А если бы, ну всё-таки?
Бирта задумалась на минуту.
- Нет, такое никто не смог бы, - признала она. - Разве что чудом.
- Вот! - Моника торжествующе подняла указательный палец. - Что и требовалось доказать. На всё, что мы делаем, нужны силы, и любовь - не исключение. Ты только-только родила, тебе ещё самой восстанавливаться неделями, а тут непривычная нагрузка, тест на выносливость круглые сутки. Ты ведь раньше не ухаживала за младенцами?
- Нет. Я в семье младшая, как-то не довелось.
- Не думаю, что найдётся на свете хоть одна молодая мама, которой никогда не было бы страшно, непонятно и тревожно. Особенно в самом начале, - Моника нежно улыбнулась. - Ты справишься. Если даже дикого бражника приручила, ребёнку тем более не навредишь. А любовь придёт обязательно, и не важно, с какого взгляда, дня или месяца. Потому, что любить ты умеешь лучше всего, уж я это точно знаю.
Бирта выпустила бабочку в прохладный вечерний воздух, без слов обняла Монику за плечи и поцеловала в висок. Потом спросила нехотя:
- Который час? Нет, лучше не говори, а то окажется, что мне пора. Медсестра за ним следит, но я обещала не слишком долго.
- Держись. Я приеду завтра в полдень, - пообещала Моника.
- Давай лучше в час, - попросила Бирта. - В полдень здесь дают обед, и вкусный, зараза. Даже банановое суфле - пальчики оближешь, уж на что я бананы не люблю. Никогда в жизни так жрать не хотелось, как после кормления. Причём не есть, не кушать, а именно жрать - зверски.
- Это потому, что еда идёт не в тебя, - улыбнулась Моника. - Хорошо, значит, в час. Что привезти с воли?
Бирта чуть отстранилась, достала из кармана ключи.
- Мой плеер. И зарядку к нему! А ещё наушники - зенхайзеры, которые складываются крест-накрест. Всё лежит у меня в верхнем ящике стола справа. Представляешь, камеру взяла и даже электронную книжку, а музыку забыла.
- Просто ты была немного занята. Плеер заряжаю квинами? Концертники, сколько влезет, потом студийные альбомы...
- Кроме трёх последних.
- И кроме мэевских сольников? - Моника понимающе кивнула.
- О да! - выдохнула Бирта с нервным смешком. - Мне сейчас своей хтони в голове хватает. Чувствую себя недозакрывшимся порталом, из которого сквозит ветер другого мира.
- Да он ещё и гудит, как сердитый шмель.
- Это телефон у меня в кармане гудит - значит, Ари проснулся и хочет есть. Или на ручки, или переодеться, потом на ручки, а потом есть. Кто ж его разберёт.
- Вот бы к детям инструкцию сразу выдавали, да?
- И не говори!
Бирта ушла, слегка покачиваясь, как голубая стеклянная рыбка на китайской подвеске в вестибюле клиники. Моника проводила её долгим сочувственным взглядом.
Отпустив детскую медсестру и оставшись с сыном наедине, Бирта запретила себе загадывать наперёд - у неё было дело здесь и сейчас. Дело лежало в прозрачном лотке на колёсиках, подсвеченное сверху инфернальным синим, в мультяшных защитных очках, как у Элтона Джона. Махало руками, дрыгало ногами и возмущённо верещало.
Так, сперва лампу надо выключить, очки снять, а дитя взять на руки и попытаться успокоить. Потом положить на пеленальный столик ножками к себе. Подгузник аккуратно расстегнуть, стянуть, свернуть и выбросить в мусорное ведро. Отнести ребёнка к раковине, переложить спиной на сгиб левого локтя, головой к себе, левой рукой захватить верхнюю ногу. Правой включить воду - тёплую, но не слишком. Налить на ладонь немного жидкого мыла и отмыть нижнее полусыние от субстанции, похожей на зеленоватый дёготь, стараясь не измазаться и не облиться. Вытереть полотенцем, снова успокоить. Отнести обратно на пеленальник, намазать кремом нежную кожу, надеть чистый подгузник фиолетовой лягушкой вперёд и застегнуть липучки так, чтобы пояс не съезжал со спины. Теперь человека хорошо бы покормить. Вон уже весь малиновый от нетерпения.
Ещё через час, надеясь, что уснувший на груди Ари не только устал, но и наелся, Бирта снова надела на него очки, положила под лампу загорать и поужинала сама рыбой с печёными овощами. То ли из-за толстых стен, то ли ещё почему телефонная связь здесь работала из рук вон плохо, радио не ловилось и в палате было очень тихо. Она попыталась читать, но текст пробегал мимо утомлённого сознания, почти не оставляя следов. Добравшись до конца абзаца, она успевала забыть, о чём говорилось в начале.
Около десяти вечера санитарка - маленькая темнокожая бабуля с улыбкой в тысячу солнц - принесла Бирте пакет. Внутри был полный термос холодного чая, круглая коробочка с калиссонами, выложенными в виде цветка миндаля, её любимые наушники, плеер и записка из двух слов: "Всё придёт!"
Калиссоны оказались превосходно свежими, зелёный чай с лимоном - чуть сладковатым и упоительно прохладным. Ополовинив и то, и другое, Бирта огромным усилием воли заставила себя остановиться и сбежала в душ, пока сын ещё спал.
Стоя перед зеркалом, она сбросила голубую больничную сорочку в мелких маргаритках и словно впервые поразилась произошедшей перемене. Беременный живот исчез. Вместо упругого футбольного мяча, топорщившего на ней рок-футболку четыре дня назад, теперь была загорелая верхушка от паннетоне - пышного кекса, которым Марчелло угощал друзей на Рождество. Пупок смахивал на удивлённую изюминку. Сила тяжести, последние два месяца прижимавшая Бирту к земле всё больше с каждым днём, словно потеряла над нею власть. Казалось, её может унести малейшим порывом ветра. Несмотря на эту странную лёгкость, Бирту ещё пошатывало от слабости, а все движения замедлились, словно ей приходилось плыть сквозь воду.
С её телом и сейчас что-то происходило. Грудь увеличилась вдвое против утреннего размера, сделалась горячей и тяжёлой, сквозь кожу, ставшую вдруг болезненно чувствительной, проступили нежно-голубые вены. Казалось, это проводки от двух бомб, готовых вот-вот взорваться. Тёплый душ принёс облегчение, но бюстгалтер для кормящих капризная шкурка решительно отторгла.
- Дурацкая сбруя, - сказала Бирта в сердцах и накинула сорочку обратно на голое тело. - И что мне теперь, всегда так ходить?
Вскоре пришла медсестра, выключила ультрафиолет до утра, сняла с малыша очки и пожелала обоим спокойной ночи. В ответ Бирта постаралась улыбнуться не очень криво.
Распластавшись полубоком на больничной кровати, широкой и приятно жёсткой, она обнимала сына одной рукой. Слушала ночные шорохи за окном, следила за игрой теней, рождавшихся от флирта кружевной занавески и ночника, пока не почувствовала, что её неудержимо клонит в сон. Ари, лежавший между матерью и стеной, спать пока не собирался и отпускать грудь не собирался тоже. Знай себе посасывал, уставясь в пространство рассеянным взглядом инопланетянина, ещё не привыкшего к продолжительности земных суток.
Заснуть с новорождённым под боком Бирта боялась. Она медленно встала с кровати, надела наушники, пристегнула клипсой крохотный плеер к вороту сорочки и взяла сына на руки.
Запустилась случайная песня. В ушах разлилась электронно-органная гармония, торжественная и плавная, как колыхания кувшинок на перламутровой глади бескрайнего озера. Знакомый тихий голос - интеллигентный, всегда немного простуженный, а сейчас поникший, как курчавая ива над водой - затянул:
Нет нам времени,
Места нет для нас,
Все наши светлые мечты
Прочь уплывут сейчас.
Кто жить хотел бы вечно?
Кто жить хотел бы вечно?
Кто-о-о-о?
- Брай, твою же мать, - прошептала Бирта, моргая часто и зло. - Вот обязательно об этом сегодня?
Другой голос вступил мощно и чисто. Фрегат - огромная чёрная птица с ярко-алым горлом, червовый король воздушного океана, невесть каким ветром занесённый сюда из жарких тропиков. Распустил могучие острые крылья, взмахнул ими - но и они поникли, не найдя ветра.
Нет надежды нам,
Всё в мире предрешено.
Был лишь один чудесный миг,
Но он минул давно.
Кто жить хотел бы вечно?
Кто жить хотел бы вечно?
Кто-о-о-о?
Любить посмел бы вечно,
Помня, что любовь умрёт?
Бирта ткнулась носом в плечо, пытаясь промокнуть слёзы маргаритками, но они всё равно капали прямо на детёныша. Новорождённого, живого, смертного. А он самозабвенно сосал, добывая из матери долгожданное молоко, сопел довольным ежом и ничегошеньки не знал.
Гитара заходилась плачем вместе с ней, контрабас подставлял надёжное плечо, барабаны набатом отдавались в ушах и рикошетили в сердце, тихонько всхлипывали скрипки. Вдруг Ари со звонким чмоканьем оторвался от груди, поднял голову с рыжеватым пушком на макушке, распахнул стальные очи и взглянул прямо на маму. Пристально, не моргая, будто видел, слышал и понимал вообще всё.
Но лишь коснись моих слёз губами,
Моего мира - лёгкими руками,
И жить мы будем вечно,
Любить мы сможем вечно,
Мы вечны уже сейчас!
В небе полыхнуло зарево, озёрная вода подёрнулась рябью, деревья зашумели. Чёрные крылья развернулись во всю ширь. Великолепный фрегат поймал ветер и, ликуя, взлетел над озером, над лесами и горами навстречу восходящему солнцу. Он поднимался всё выше и выше, купаясь в золотистых облаках. Хор стаей устремился следом.
Кто жить хотел бы вечно?
Кто жить хотел бы вечно?
Мы вечны уже сейчас!
Кто смог бы вечно ждать из нас?
Бирта рассмеялась сквозь слёзы и поцеловала сына в лоб. Он завозился на руках, припал обратно к груди, блаженно притих и, уже засыпая, хитро улыбнулся в сосок.
На следующий день Ари начал уверенно прибавлять в весе, а желтизна на его лице и руках - спадать, как по волшебству. Утром в пятницу, двадцать шестого детский док выписал их домой. Улыбчивая смуглая санитарка несла вещи. Снаружи встречали Изабелла с крафтовым бумажным пакетом, Моника с цветами и Марчелло с тёмно-синей автолюлькой наперевес - довольный и гордый, как молодой шах в окружении любимого гарема.
- Поздравляем! Поздравляем! - скандировали они.
- До чего же я рада вас видеть! - сказала Бирта. - Так хотела побыстрее смыться отсюда, что даже в зеркало не посмотрела. Что там у меня на голове?
- Волосы, красотка, - честно ответил Марчелло, расцеловал её в обе щеки и ловко подставил автолюльку. - Рапунцель закрылась в своей башне и отказывается вылезать, пока ты не уедешь. Сажай парня ко мне, у тебя руки, того и гляди, отвалятся.
- Есть такое, - Бирта медленно, словно пороховой бочонок, сгрузила спящего сына с локтя, но он этого даже не заметил.
Изабелла обняла её и вручила подарок.
- Вот, держи: там звёздное покрывальце для мелкого и туника для тебя. Должна быть как раз, я сделала прибавку в груди и удлинила подол на три сантиметра, чтоб не задирался.
Бирта заглянула в пакет.
- Так ведь это же...
- Чистый красный, эмблема с бесконечной гайкой - форма инженерного и связи, правильно? Силуэт я взяла из оригинального сериала, а вместо велюра пике. Должно же у тебя быть новое платье, неподходящее для кормления!
- Изабо, ты чудо! Как же я хочу пойти в этом на конвент, да хоть в кино - всё равно, какое. Пусть даже самое дурацкое.
- Мы обязательно что-нибудь придумаем, - пообещала Моника, протягивая букет. - Этот веник тоже тебе. Розы настоящие, не крашеные и честно пахнут.
- Ещё как пахнут! Чувствую себя оголодавшей пчелой, - Бирта взглянула на неё поверх белых лепестков, окаймлённых красным, словно бутоны обмакнули в свежую кровь. - Спасибо за всё, солнце. От нас обоих.
- Ничего себе, - Моника завороженно присвистнула. - Твои глаза...
- Прекрасно сочетаются с розами? Я неделю не спала больше двух часов подряд.
- Нет, они... шарашат неземным светом силы невероятной.
- Иди ты, - фыркнула Бирта.
- Куда?
- Сюда.
Тем временем Изабелла и Марчелло пристегнули люльку к заднему сидению своего голубого Ситроена, сложили все вещи в багажник, а сверху аккуратно пристроили букет. Изабелла, недавно получившая права и очень этим гордая, села за руль, Марчелло занял штурманское место. Забравшись назад, Бирта откинулась на спинку сидения, правую руку положила на край люльки, а левую уронила к Монике на колени.
- Вы лучше всех, вы знаете, правда? - она зевнула по-львиному и отключилась, едва автомобиль тронулся с места.