Меламед Марина Львовна : другие произведения.

В Гефсиманском саду

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга опубликована в декабре 2009, в библиотечке "Иерусалимского журнала". Действие происходит между Иерусалимом и Парижем, небом и Землёй, реальностью и, возможно, вымыслом.

Марина Меламед

В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ

(повесть)

  

...белые волки - это легенда.

И белые медведи - это легенда.

И белые чайки - это легенда.

Не легенда только белые льды....

Феликс Кривин, "Легенды Севера"

...все-таки жизнь длинна, лемуры мои,

и так длинна,

что к середине ее

забываешь и речь о ком...

Михаил Генделев, "Послания к лемурам"

Трехногая собачка Атлантида

то бродила ревизией по комнате,

то сидела под стулом

возле тощей ноги Аркадия Максимовича.

Михаил Анчаров, "Самшитовый лес"

Пролог

  
   Базары, автобусы, дома, сумасшедшие, остальные люди и собаки, идущие за горизонт, - всего понемножку. Потому что, если всего помногу и близко к сердцу, то не каждое сердце выдержит...
   Планеты тоже выдерживают нас с трудом. Именно теперь Земле пришло время освободиться от заблуждений юности и пойти дальше, расширяясь и трансформируясь. Всё меняется, от Земли до галактики, но день похож на день, ночь на ночь, растут дети, сохнет бельё, варится обед, а тем временем сдвигаются полюса, и сады растворяются в ближайшем будущем и давнишнем прошлом, меняя течение дней. Прошлое говорит настоящему о будущем...
   Древние камни Иерусалима так прекрасны, просто дух захватывает, а о чём они молчат - никому не ведомо... всё зыбко, неточно, колеблются стены времени, меняя переулки и картинки с выставки, в которую постепенно превращается история.
   Говорят, что единственное неизменное место в этом мире - это Гефсиманский сад и его древние оливы с потемневшими от времени стволами, похожие на старинные фолианты времени, раскрытые где попало. Неизвестно, кто его посадил - он был всегда. Остаётся предположить, что посадил его не иначе как сам Всевышний... а люди ходят рядом, думая о своём.
   Итак: здесь и сейчас, когда финики становятся пальмами, а ветреная пустыня подступает близко к сердцу, где люди степенно выпивают свою чашечку кофе и оливковые деревья шелестят веками...
  
  
   ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ
   Время собирать листья
  
   Лист первый
  
   Дело было в Иерусалиме, возле старого города, там, где исчезает линия горизонта, а небо распахивается во все стороны. Справа - часовенка, слева - женский монастырь, наверх и прямо - Старый Город. Вокруг деревья, трава, пахнет летом и кричат неведомые птицы.
   Не уверена, что это был именно Гефсиманский сад, но думаю, что именно он. Рядом, прямо через дорогу от официального музейного сада.
  
   В этих окрестностях века назад оливы росли по всей Масличной горе, как-то Иисус со товарищи, прогуливаясь, оставил в веках небольшой сад, за которым приглядывают добрые люди и зовут Гефсиманским, а рядом, за заборчиком, - остальная Масличная гора и всё те же оливковые сады.
   Вообще-то, олива - дерево вечное, если её не спилить, не сжечь - так и будет жить веками. А если не подстригать - будут дикие кусты, как в этом заброшенном саду, куда не ходят туристы.
   Там находится приют для наркоманов, которых мой приятель Женя, социальный работник, возвращает к жизни. То есть, сейчас уже не возвращает, теперь он живёт в Париже, а тогда возвращал.
   История, впрочем, не о нём, и может быть, зря, - он постоянно творит свои истории на глазах у окружающих, а те в изумлении останавливаются, цокают языком и говорят: "Вот так история... как такое придумаешь..."
  
   Довольно долго Женя жил в Кишинёве. Его жена-композитор говорила по-молдавски и была хороша собой, как яблоки сорта антоновка. Даже изысканна, как яблоки сорта бергамот. Как подымет глаза из-под ресниц - сама изысканность смотрит. И требует. Он в то время преподавал французский, запивая иногда хорошими сортами вина с друзьями, и вольный ветер зажигал ему вдали какие-то неясные перспективы уже тогда.
   Постепенно Женины друзья заговорили на странном гортанном наречии, собираясь в неведомые края под названием Израиль. Это завораживало. Тем более что французский он и так знал, а английский так и не выучил.
   Говорить с женой по-молдавски с каждым днём становилось труднее, хотя молдавский он любил, и детей тоже, да и Кишинёв город хороший, - но Женя выбрал Париж, или Париж выбрал его - кто их теперь разберёт, эти закаты-восходы и настенную живопись...
   Молдавия отпустила его к вольным парижским платанам, уличным кафе и сигаретам "Голуаз". Правда, поначалу он пару лет провёл в Израиле, - задержался в пути повидать друзей, посмотреть на пальмы, поработать, где придётся, комментируя происходящее.
   Теперь Женя живёт как бы в Париже, а на самом деле - везде. Он перелетает с места на место, как летучий парусник, успевая поймать нужный ветер, потом возвращается, и, проходя сквозь Сену по пешеходному мосту, считает себя парижанином.
   А я выбрала жить в Иерусалиме. Иногда мне кажется, что это - всё, что у меня есть. Хотя иногда встречаются друзья, песни и картины бытия. Всё то, что случается само собой.
   Мне кажется, этот город привораживает своих. О чём-то с ним беседуем в неведомой тишине под оливами, и остаётся нечто - ни нарисовать, ни рассказать, а только молча поздороваться через окно с этими холмами и звенящей листвой...
  
   Женя приехал без чемодана. О своём приезде он не сообщал никогда, радость должна быть неожиданной, - так он считал и звонил прямо с автостанции. Мы встретились и пошли дальше, разговаривая, в поисках финикийской пальмы, по направлению к башне Давида.
   Беседа случается сама собой, когда есть резонанс, он же закон взаимного сочувствия. Это я не в осуждение монолога, а в поддержку беседы, можно в сопровождении кофе, чая или вина по вкусу.
   Мы сидели на ступеньках у мельницы Монтефиори, оглядываясь на огни старого города, выпивая светлое сухое вино имени царя Давида. Закусывали жёлтым сыром, неспешно отщипывая по кусочку. Время остановилось здесь, под небом Иерусалима.
   Остановилось поглазеть на подсвеченную кладку стен старого города, на идущих мимо людей из параллельного мира.
   Славное дело - поглядывать на другие миры, сидя на ступеньках у стен старого города, отщипывая по кусочку жёлтый сыр.
   Иногда мне кажется, что я до сих пор там сижу.
  
  
   Лист второй
  
   Очень хочется поступать правильно, приходить вовремя и чтобы все тоже не толкались. Они могут не чистить зубы, это их личное дело, лишь бы не говорили под руку и не кричали в ухо, особенно по утрам. Но часа в четыре утра я регулярно слышу муэдзина. Когда приходит время молитвы, некоторые молятся прямо в микрофон. Наша квартира близко к старому городу, слышно неплохо, там отличный усилитель, распылитель утренних снов.
   Кстати, я прекрасно запоминаю сны.
   Недавно мне приснилась лестница в небо, по которой носились вверх-вниз фигуры в белых костюмах, а может, и ангелы - издали было не разглядеть - но это явно была та самая Лестница Якова.
   Так вот, эти товарищи в белом, как объяснило сопровождавшее меня во сне облако, лечат Землю от нас, паршивцев, ДНК разрабатывают новым поколениям... в общем, все заняты и бегают. От этого Земля начинает вращаться всё быстрее, стараясь нас не задеть, хотя получается не всегда... ну, пора ей то ли звездой стать, то ли бабушкой новым звёздным системам. Что-то в этом духе.
  
   Утром, уже не во сне, а наяву - передали в новостях, что было цунами и землетрясение где-то в Америке. Картины произошедшего очень не радовали. Утешало только то, что близких моих там не оказалось, но мироздание стало раскачиваться из стороны в сторону, не уследить...
   Люди не очень-то влияют на мироздание. А влиять ой как хочется - управлять, надёжные чтобы стены, пол и потолок. Но мироздание с нами почему-то не советуется. Поэтому мы только и делаем, что прикарманиваем друг друга. Такой у нас способ существования, - жизнь в поисках устойчивости. На самом деле мы просто держимся за соседнее плечо, с ним легче идти, оно такое надёжное, гораздо надёжнее, чем своё.
   Мы вообще не очень умеем любить, пользуемся другим человеком, как полезной в хозяйстве вещью... а терять близких совсем не научились, хотя этому закону природы столько тысячелетий, не мешало бы привыкнуть или закон изменить...
   Единственное, что нам остаётся - это выстроить свой мир, а как иначе? - не говоря уже про сад, держать его под боком, согревая липовым чаем. Лишь бы он никуда не девался... почёсывать за ушком и пересчитывать пряники. Должно хватить.
  
   С утра снова появился Женя, который носился по дружеским домам, как хвостатая комета по галактике. Открыл дверь и зашёл, дымя своим "Голуазом".
   Я как раз терзала мольберт в поисках сути, а Тот, Кому Нравятся мои очки, фигура и интонация (зовут Лёня) готовил наш традиционный полуденный кофе.
   Комната-студия на улице Пророков, коридорчик на улицу, соседская собака для уюта и скамейка для разнообразия. Внутри разбросаны тушь и ватман, и сами собой рисуются человечки. По стенам они ходят в рамочках, но мне всегда кажется, что они меняют свои позы, когда нас нет. Ну, в конце концов, надоедает им находиться в одном и том же виде.
   Собака молча проводила Женю в студию и также молча удалилась. Женя тоже умолк на целую минуту, настоящий рекорд для закрытых помещений. Посмотрел на акварельных человечков, распахнул синие глаза и замер, как будто захотел окликнуть и поздороваться, но в последний момент передумал. Узнал своих...
   Я ещё не рассказывала, как Женя разговаривает? Он вдыхает сигаретный дым, а выдыхает слова, и кажется, что к нему прислушиваются деревья, дома и бродячие кошки.
   Слова путаются в его небритом подбородке и разлетаются веером по ближайшему пространству. Голосу его мог бы позавидовать знаменитый декламатор Журавский, если бы декламатору было присуще это чувство - зависть. Тут ничего не скажешь наверняка, очень, знаете ли, человеческое чувство, но бывают стойкие люди. Наверняка Женина композиторша постоянно пыталась прикрутить звук, но бесполезно: Женя думает вслух, невозможно не заслушаться этим оркестром духовых баритонов. Или баритонального выдоха:
   - Я что хотел сказать, дорогие Инесса Юрьевна и царь Леонид, бразильский кофе попадает во Францию воздушным путём, не теряя при этом своих удивительных свойств. Кстати, Лёня, почему у царя спартанцев было такое странное имя - Леонид Первый?
   - Почему странное?
   - Так больше ни одного царя не называли Леонидом. Лев у нас - царь зверей, а Леонид - это кто такой?
   - Ну... "подобный льву", по образу и подобию Льва.
   - Не уподобляйся, Лёнь, и не уподоблен будешь... Скажи, Армандовна, мы начинаем пить кофе или идём искать неведомого?
   Инесса Юрьевна (домашняя кличка Арманд, само собой) - это я. Лёня, соответственно, - царь Леонид, а Женя, наоборот, Евгений Борисович. Мы с друзьями любим называть друг друга с уважительным полупоклоном.
  
   С Женей, Евгением Борисовичем, мы познакомились на выставке в Кишинёве, где он обсуждал картины местных авторов, отвлекаясь на рассказы о своём детстве и отрочестве. Не помню, как это выяснилось, но кофеманов нас оказалось ровно двое на всю выставку (остальные предпочли молдавские вина). После очередного распития чёрного кофе за соседними столиками, Женя представился и спросил, без какого именно сахара я кофе пью. Собственно, теперь Евгений Борисович предпочитает кальвадос, но тогда он ещё об этом не знал и завалил меня сведениями о заваренных собственноручно сортах кофе.
   - Нужно капнуть воды, - говорил он так увлечённо, что очередь за молдавским букетом стала прислушиваться, - обязательно холодной воды, ложечку, не больше. После такого кофе ты забудешь обо всём на свете и сразу пойдёшь искать неведомого...
  
   Женя незримо стал присутствовать в нашей текучей жизни, как плавучий остров со своим атмосферным давлением и постоянной ровной погодой. С ним приятно было плыть рядом, и солнце тут же начинало дарить лучи всем, кто случился вблизи. Наверное, поэтому Женя преподавал французский язык трудным подросткам.
   В Кишинёве придумали неплохую программу улучшения и просветления сознания молодых людей до пятнадцати лет, включающую театр, французский и танцы. Молодые люди, правда, не отвлекались от улицы и распития спиртных напитков, но стали наполнять свой досуг французскими словами и художественными темами. Этим они вполне походили на окружающую взрослую действительность...
   Евгений Борисович заваривал кофе для всей компании, приговаривая:
   - Учитесь, а то уеду в Амстердам искать неведомого, останетесь без хорошего бразильского кофе. Вы, конечно, сможете заваривать арабский, но я не рекомендую. Что нам арабский кофе? Горькие воспоминания об Аравийской пустыне, напомните мне, кстати, где она находится...
  
  
   Лист третий
  
   Женя приехал в Париж под вечер. Накрапывал мелкий дождь, светили фонари, а полуголые мальчишки, невзирая на мокрый асфальт, беззвучно танцевали брейк-данс на Пале-Рояль.
   Париж показался знакомым и уютным, как питерский дворик, отстранённо-беспечным, как воспоминание неизвестно о чём.
   В лёгком парижском ветерке Женя почувствовал, что он, наконец, дома. Что этот ветерок - его собственный, персональный, и всегда будет с ним, что бы он ни закурил, "Нашу марку" или гаванскую сигару.
   И Женя пошёл к старому другу, капитану Скамейкину, чтобы поздороваться и начать чувствовать себя живущим в стране живописи и богемы.
   С капитаном Скамейкиным они встретились в мансарде, тут же был и кальвадос, друг парижских художников.
   Женя сразу закурил французскую сигарету, проникаясь воздухом милой Франции.
  
   - Садись, - сказал капитан Скамейкин, - в ногах правды нет, но нет её и выше, выше, выше...
   - И в руках, значит, нет, - догадался Женя, - и в голове. А что ты сейчас пишешь?
   - Я пишу, - согласно кивнул капитан Скамейкин, - и когда-нибудь потом покажу другу. Пока, кроме меня и Всевышнего, показывать нельзя никому.
   - А, так значит, Всевышнему ты, всё-таки, иногда показываешь?
   - Попробовал бы я не показать... Он высоко сидит, далеко глядит, но иногда заходит. Вот, почти как ты...
  
   Капитан Скамейкин был худ, жилист и прокурен насквозь. Капитаном он стал давно, ещё в студенческие годы, когда остался на борту катера управлять поворотами судьбы, а остальные в дождливый, как сегодня, вечер, остались на берегу. Капитан Скамейкин плыл себе по жизни и в конце концов приплыл во Францию.
   Рисовал он с детства, маслом и акварелью, год от года всё лучше. Одно из самых своих замечательных полотен он, пожалуй, продал зря - теперь бы мог гордиться, показывать внукам... но нет, захотел повысить благосостояние и пообедать со вкусом хоть раз, - отдал полотно первому попавшемуся покупателю за пять рублей. Тогда это были деньги.
   На полотне изображался Летний сад апельсинового цвета и с искажённой перспективой. На первой плане стоял сам капитан Скамейкин и держал в руках уменьшенную Адмиралтейскую иглу небольшого размера. Ангел из рук Скамейкина смотрел печально в сторону наблюдателя.
   - Хорошая была картина, - сказал Женя, выдыхая дым французской сигареты, - ты её больше нигде не встречал?
   Капитан Скамейкин печально промолчал и налил кальвадос в большие гранёные стаканы, привезённые из Питера и служащие основанием заваривать чай, грог, а также наливать кальвадос. Остальные напитки в доме не ценили.
  
   - За живопись, - твёрдо произнёс капитан Скамейкин, - и за то, чтобы она продолжала меня кормить.
   - А то! - согласился Женя.
  
   Двигали мебель у соседей. Прохладный воздух вплывал в открытое окно и смешивался с клубами дыма.
   После кальвадоса действительность показалась ещё более французской, хотя присутствие капитана Скамейкина навевало разные мысли и чувства. Одновременно захотелось попасть в Амстердам и Рим, но оставаясь в Париже. Скрип соседской мебели напоминал движение поезда неизвестно куда.
   На другой день после посещения капитана Скамейкина Женя нашёл работу - для человека, говорящего по-французски и знающего иврит было плёвым делом зайти в местное отделение Сохнута, поговорить о том, как у них тут.
   Обычно встречные люди тут же готовы поделиться с Женей всеми проблемами, он умеет слушать, когда молчит и грамотно чередует одно с другим (молчание и слово). Как раз требовался воспитатель в группу трудных подростков.
   И, конечно, хорошей приметой оказалось то, что накануне за стеной двигали мебель у соседей капитана Скамейкина.
  
   Мне кажется, не стоит пренебрегать добрыми приметами, даже если у вас за окном до утра играют на балалайке. А вдруг это к тому, что вам подарят звуковидеозаписывающий центр?..
   Ибо всё в этом мире взаимосвязано прочными корабельными канатами.
   Группа подростков от Сохнута считалась еврейской и, действительно, - было там три еврея, пять арабов и шестеро негров от девяти до двадцати лет. Да, ещё трое белых французов и один настоящий индус.
   Париж успел стать многонациональным городом, невзирая на наши о нём представления и ожидания. Прочитанные книжки, сами знаете, до добра не доводят - внешний мир совершенно перестаёт совпадать с внутренним.
   Женя отнёсся к внешнему миру с пониманием, и мир ответил ему взаимностью - хулиганьё, набранное Сохнутом на парижских улицах, признало в нём своего и стало прислушиваться.
   В итоге он поселился прямо в интернате, а капитан Скамейкин стал проводить время как попало, скрашивая его кальвадосом.
   Другим следствием интернатской жизни стала зарплата, которая частично всё-таки оседала на Женином счету и давала возможность иногда путешествовать поездом и даже самолётом.
   Вообще-то говоря, поначалу Жене и так, помимо путешествий, было куда зайти. Он ведь и во Францию переехал только потому, что здесь жила Жозефина.
   Да, именно Жозефина, хотя иногда Женя называет её Жозефой Пьеровной.
  
   Как-то Жозефина съездила в Израиль на практику в кибуц, и там наткнулась на Женю. То есть, они столкнулись у столовой, где встречаются голодные люди, привлечённые запахом биточков. Женя говорил без перерыва, как он умеет, но не сразу звуки его голоса проникли в Жозефины уши.
   Жозефина давно усвоила простое правило - или взаимная любовь с первого взгляда, или все довольные расходятся по домам. Но Женя, раз уж попался на дороге - его непросто было обойти, и теперь он регулярно появляется у неё в пригороде, почти как муж - не может расставаться с Парижем надолго, приручил его этот город.
   Всему остальному миру он мог сказать много ласковых слов и даже на нём жениться, - только если можно было вернуться домой на Монмартр. Кроме того, Жене нужна хоть какая квартира для приезда своих молдавских детей, когда вырастут...
  
   В общем, этот беспечный человек умудряется так рассчитать свою жизнь, что она складывается сама собой. Даже, когда он возвращается в Иерусалим, и мы гуляем вне времени и пространства вокруг стен старого города.
  
  
   Лист четвёртый
  
   На следующий день мы отправились в старый город, а тот, которому нравятся мои джинсы и свитер (практически муж) поинтересовался на прощанье, где мой мобильный.
   Не лишний вопрос, так легко потеряться в этом дрожащем воздухе, раствориться в краю вечной весны или постоянного августа, кому что, выбирайте на свой вкус... мне, пожалуй, ближе весна.
   Если меня переодеть в "маленькое чёрное платье" от Шанель, вдеть в каблуки повыше и два бриллианта в уши, и волосы пепельные рассыпаны по плечам, то худоба превращается в стройность, а шея оказывается лебединой.
   Да, чуть не забыла: накидку с высоким воротником, лучше меховую.
   И белые перчатки до локтя.
   Потом вернуться в студию, рваные джинсы в пятнах от краски, конский хвост на затылке, очки. Свитер до колен. Глиста в скафандре.
   По уговору я как бы замужем, но мы не расписаны по обоюдному согласию. Мне это сохраняет некоторую иллюзию свободы...
  
   Замуж я вышла по недосмотру. Другие люди по недосмотру детей рожают, разводятся...
   Вообще, недосмотр - важный двигатель прогресса.
   Когда ты перестаёшь гипнотизировать дорогу, на ней может случиться разное, иногда даже хорошее.
   Понимаете, внешний мир так хочется, чтобы не мешал, тут внутренний столько места занимает... поэтому в доме должно быть тихо и чтобы не мелькали.
   И, откровенно говоря, меня никогда не привлекала борьба самолюбий как форма существования белковых тел - то, что обычно называют словом "семья". Хотя дети отчего-то сами собой не заводятся...
   Да мне и чужих детей в студии хватало, не говоря уже про остальную вселенную.
  
   Поначалу казалось, что наша с Лёней многолетняя дружба не представляет для меня семейной угрозы. Лёня работал режиссёром и мы сочиняли сказки, не думая о социальной активности.
   Сказки... а жизнь не сочиняли.
   Широкоплечий, боксёрской стрижености и атлетической выправки, одет во что-то элегантное, что и не запомнишь... ну, не галстук, но шейный платок на нём найти можно. В общем, типичный царь Леонид.
   Дети при его появлении замирают и смотрят восторженно в ожидании. Никогда не кричит, взятую паузу доводит до конца, пока народ не утихнет, при этом вид такой, что убить может лёгким поворотом плеча.
   Легко улыбнётся и скажет:
   - Ну что, все меня рады видеть? Тогда поехали.
  
   Так мы и жили, репетируя. Скоро к нему приехала дочка из Питера. Лёня когда-то рассказывал об её маме, учительнице математики, любительнице острых углов и роскошной причёски.
   Решительности её хватало на всю среднюю школу, да что там - на весь район.
   Управление детьми - дело, требующее таланта манипулятора и командирского голоса, я убеждена, что в школьные учителя идут скрытые садисты.
   А Большой Быт - это такие рельсы, по которым скользишь автоматически, изо дня в день, не замечая пейзажа за окном. Потом внезапно замечаешь, пытаешься вдохнуть-выдохнуть, не повредив семейной оболочки, но от резких движений она часто рвётся, и люди часто обвиняют в этом друг друга.
   Особенно учителя, которые скрытые садисты. И даже если нет.
   В конце концов, Лёня развёлся и уехал в Израиль. Алина, единственная дочь, через пару лет сбежала к папе. Серые глаза, прямые волосы, берёзка белая, типичная принцесса из тех сказок, которые мы сочиняли с её отцом...
   К которой и подойти трудно, и бросить невозможно. Года три они с папой прожили душа в душу, а потом появился принц и увёз принцессу в Италию.
   Скажу больше - в Венецию. Лёня научился посылать электронную почту. Подписывался - Папа. Отчего-то эта подпись мне постоянно напоминала о папе римском...
  
   И вот, однажды, когда Лёня провожал меня домой после затянувшейся репетиции, я опоздала на автобус и осталась у него, в Алининой комнате, денег на такси не оказалось у обоих.
   Мы проговорили часов до трёх и всё не могли наговориться... то ли потому что впервые говорили не о сказках... не знаю.
   Лёня говорил о себе, впервые я услышала его настоящий, не режиссёрский голос, открылась маленькая дверца в другой, далёкий близкий мир, я вдруг поняла, что роднее этого человека в моей тридцатипятилетней жизни нет никого.
   Ещё пару недель мы разговаривали обо всём, встречаясь неожиданно на улицах и автобусных остановках. И тут же забывали, куда идём...
   Боже мой, говорила я себе - что за глупости, никогда не променяю настоящую дружбу на дурацкую романтику, какой от неё толк.
   Романтика всегда заканчивается. А дружба пускай продолжается. Я знаю его шесть лет. Что ты знаешь, отвечал внутренний голос...
   В какой-то момент, прощаясь, мы, как обычно, пожали руки... и вздрогнули.
   И застыли, не в силах шелохнуться. И после команды "отомри!", которую дали себе одновременно, обнялись так, словно не виделись несколько лет и уже не было надежды никакой никогда.
   Словно маски, наконец, упали, это же ты, это же я - сколько вечностей, сколько эпох?..
   И хватит оплакивать потерянное прошлое, от Лемурии до Атлантиды, иногда звёзды сходятся напоследок и возвращается то, что по всем канонам вернуться не может.
   Оказывается, что человек иногда может быть счастлив. В виде исключения...
  
  
   Лист пятый
  
   Надо иногда рассматривать действительность при разном освещении. И непременно - светлым субботним днём со ступенек у мельницы Монтефиори.
   Небо тут - отдельная страна, в которой и звёзды ближайшего космоса, и горячий воздух Востока, и небесный Иерусалим перемешаны в одном коктейле или, если хотите, в едином кристалле... если смотреть со стороны Яффских ворот на небо в поисках горизонта, проступает и сам город.
   Воздух прозрачен, мимо просачиваются туристы и местные гуляющие хасиды. Да и остальные где-то рядом, живут параллельно горизонту.
   Правда, здесь линия горизонта куда-то пропадает. Если смотреть за Масличную гору, то её и вовсе нет, этой линии. Как писал Лев Кассиль совсем о другом месте, - здесь земля закругляется.
  
   - Ты знаешь, что в Париже скоро не останется русского народа? Мы все переедем в Амстердам и станем художниками-передвижниками, - говорил Женя, глядя в отсутствующий горизонт. - Я хотел познакомить тебя с капитаном Скамейкиным, но он опять пишет какой-то Версаль. А ты никак не соберёшься в Париж. Чем тебе Париж не угодил?
   - Да я как-то не уверена в его существовании, - отвечала я, разглядывая Яффские ворота - туда поднималась группа школьников в сопровождении мальчика с ружьём.
   - Вот посмотри на меня и убедись - я в нём живу. Я теперь стал совсем парижский человек из Кишинёва.
   - Не знаю. Ты мог бы жить где угодно, зачем ещё придумывать какой-то Париж?
   - Что значит - какой-то? В садике на Пале-Рояль по вечерам зажигаются фиолетовые тюльпаны... Огни парижских улиц отражаются в прохладной воде. Приезжай, я отведу тебя к Сене, и ты будешь отражаться в парижской воде.
   - Спасибо. Я, действительно, давно не отражалась ни в какой воде...
   Стайка подростков посыпалась из Яффских ворот и опустилась прямо на траву, побросав рюкзачки. Ланч на природе у стен Старого города. Пикник у обочины. Школьники на отдыхе. Наверное, царь Давид предполагал именно это, когда начинал обустраивать свой город...
  
   - Не знаю никакого Парижа, - вредно сказала я. - И он меня не знает. Мы с ним квиты.
   - Ну и что? Васнецов тоже не знал Парижа. И Репин.
   - Да, главное - Репин. Очень ему был нужен Париж для написания "Бурлаков на Волге"...
   - И совершенно напрасно. Ты представляешь, бурлаки были бы одеты как рантье, Волга напоминала бы Сену, а вдали виднелась Эйфелева башня - издали она очень неплохо бы смотрелась...
   Мы умолкли и задумались неизвестно о чём. Потом я увидела картину как живую - думаю, от неё не отказался бы и капитан Скамейкин.
  
   На первом плане бурлак в пенсне вёл на поводке шпица. Остальные, заслонившись вечерними газетами, шли по воде, блестя лаковыми туфлями. Замыкающий в котелке покуривал трубку.
   Мне не хватало чего-то в небе, и сразу в синеве над бурлаками показался планер.
   За планером следил мальчик в галстуке с соседнего берега. Соседствующий пионерский мальчик. Гипсовый.
   - Человек на девяносто процентов состоит из воды, - неожиданно сказал Женя. - Интересно, если нас инопланетяне захотят как-то изменить, допустим, к лучшему, то достаточно заставить выпить много килограммов воды. И не давать ходить в туалет.
   От этой идеи я содрогнулась и чуть не свалилась со ступенек. А на моей картине, появился водяной человек, заслонив собой бурлаков.
   Шпиц, оглянувшись, лаял на него остервенело. Из ушей человека били фонтанчики.
   Неплохо бы всё это нарисовать, что ли, холст, масло...
  
   - Человек из воды предпочтительнее человека из воздуха, - продолжал Женя, - И значительно приятней человека из земли. А человек из огня - это так хорошо, что я даже не знаю, как об этом рассказывать. Ты представляешь?
   - Чего я не представляю, так это того, что ты якобы не сумеешь рассказывать...
   Солнце начало припекать. Школьники валялись на траве, обложившись булками с хумусом и пластиковыми бутылочками.
   Беседа небольших еврейских детей была слышна на нашей стороне, словно стае птиц приделали микрофоны на каждый клюв.
   Мальчик с ружьём сидел молча, иногда сумрачно оглядываясь. Нелёгкая это работа - охранять стаю птиц...
   Впрочем, охранники - естественная часть местного ландшафта, обычная работа для людей обоего пола, прошедших армию. В какой-нибудь Испании охраняют бизнесменов, а у нас - детей.
   - Давай я тебе расскажу о Новгороде. Или нет. О Барселоне. Там летают чайки размером с небольшой вертолёт. И парят планеристы, конфетти в воздухе, непрерывно, сутками и неделями заполняя небо...
   - Держатся за воздух...
   - Да... высоко-высоко, в Испанской Венеции летают люди в безоблачной небе Испании... Но я тебя туда не зову. Взлетишь ещё - и поминай как звали... Пошли пить кофе.
   Мы постепенно встали, с трудом оторвали себя от нагретых ступеней и неспешно двинулись по направлению к Яффским воротам.
  
  
   Лист шестой
  
   Старый город начинается с кофейни. То есть, он начинается с Яффских ворот, если собираешься прогуляться и по армянскому кварталу, и к синагоге Рамбама, и к храму гроба Господня, и к Храмовой Стене, у которой молятся все конфессии, не оглядываясь на чины - я имею в виду туристов.
   Местные люди, наоборот, переборчивы, каждый ходит пока что в свою синагогу, мечеть, церковь... выбор своего огорода - дело серьёзное в нашем жарком климате. Но случаются времена, когда гулять можно повсюду. И заходить в арабские кофейни.
  
   Кофейня "Самара" - сразу же за Яффскими воротами, перед входом в арабский рынок, налево христианские святыни, направо - еврейский квартал. Тут подают кофе с кардамоном, заваривают в турочках среди аравийского песка...
   Мы сели в глубине, у каменной стены, выложенной сухими цветами, вязками лука и видами старого города в художественном исполнении.
  
   Кофейня "Самара", между прочим, к городу Самара не имеет никакого отношения. Просто её хозяин приехал из Самарии, там осталась вся его семья, и кофейню он назвал соответственно.
   Очень полюбили это заведение самарские барды, некогда нагрянувшие сюда впятером встретиться с друзьями из Германии, такими же, хоть уже и бывшими, самарскими бардами.
   Конечно, самое естественное место встречи для таких людей - вечный город Иерусалим, кофейня "Самара"...
   Принесли кофе. Мы отхлебнули, стараясь растянуть блаженный вкус, который иным людям может показаться горьким. Но не боимся мы горечи, мы её так хорошо знаем, горечь, так что, если она с сахаром - это уже и не горечь вовсе...
   Потом, для сравнения, мы навестили еврейский ресторанчик, на пути к Стене. Кофе там был никакой, но можно было перекусить не спеша, столики стояли прямо на улице, и мы заказали крылышки.
   Рядом какой-то мужик уже получил салат по-гречески и, обложившись газетой, неспешно макал лепёшку в хумус, почитывая новости.
  
   - Элиэзер, ты с ума сошёл! - подошёл к нему хозяин заведения. - Брось эту гадость и давай поешь, для кого я готовил...
   - Ну, я же должен знать, что тут у нас происходит...
   - Оставь. Я уже два года регулярно выбрасываю газеты, которые сюда приносят. У меня традиция. Коплю всю неделю, в пятницу выбрасываю... Ешь, давай.
   Элиэзер послушно отложил газету, внимательно посмотрел в тарелку, выбрал чёрную маслину, и тут раздался хлопок. Все замерли, как в стоп-кадре. Хозяин нёс кому-то кофе, чашечка тихо вздрогнула в застывшей тишине.
   Тогда раздался ещё хлопок, но уже громче и ближе. Это взрыв, подумали все и вскочили. Раздался третий взрыв.
   Здесь у меня провал в памяти, я сразу вижу нас с Женей бегущими к площади, в сторону синагоги Рамбам - звук был оттуда. Вокруг - люди, много людей, вроде все целы, но кто-то кричит, кто-то плачет, не скрываясь, в сувенирном магазинчике за поворотом разбиты окна и рядом кровь на камнях. Её немного, но это точно кровь.
   И вдруг я начинаю отличать израильтян от нас, которые из России-Украины. Потому что у израильтян истерика. А мы - несколько человек с угрюмыми лицами, пытаемся прорваться сквозь заграждение. Вдруг там ещё кому-то можно помочь...
   Полиция уже здесь и "Скорая" завывает где-то за углом, сюда ещё не так просто подъехать, я думала, Старый город весь пешеходный...
  
   Улицу перегородили, прямо у сувенирного магазинчика, кто-то равномерно повторяет в мегафон: "Отойдите от заграждения. Делается всё необходимое".
   Кричит девушка с опрокинутым лицом, её растерянно держит за плечи приятель в мотоциклетных очках, а мы крепкие, зачем кричать, помочь бы там, что же там, и наши дети как раз ходили туда за сувенирами...
   Вдруг Женя ныряет между двух полицейских, по дороге доставая свой значок Красного Креста.
   Звонит Лёня, это его звонок, Штраус, "Большой вальс", так странно слышать его сейчас... Мобильный тут же теряется в сумке, но Лёня терпеливо ждёт. Наконец, открываю аппарат и не знаю, что сказать.
   Голос у Лёни такой, словно он звонит из другой страны:
  
   - Ты там, конечно? - говорит он почти спокойно. - Молодец, что взяла мобильный... я тебе его когда-нибудь привяжу к руке.
   - Да, тогда мы наверняка перестанем волноваться друг о друге...
   - Ты в порядке?
   - Я-то да...
   - Женя?..
   - Нет, он просто пошёл туда. Потом...
   - По радио сказали, пострадавших - четверо тяжело и десять человек "средней тяжести". Я не знаю, что это такое - "средняя тяжесть"... и для кого она... средняя. Один убит. Что удивительно - там было полно народу.
   - А террорист бежал?
   - Вроде нет... Ладно, возвращайся скорее. Поедем куда-нибудь.
   - Поедем?..
   - Ну да... Если эти ребята хотят, чтобы мы целыми днями сидели в трауре, то не дождутся.
   - Аминь...
   - Пока.
  
   Когда-то в Иерусалиме было подряд три теракта, и тогда впервые решили не объявлять траур. Веселиться назло врагам.
   Не знаю, как можно веселиться назло... отвлечься, наверное, можно. Только я всё равно отвлекаться не умею...
   Женя вынырнул из-под ограждения, мы пошли ловить такси и чуть не заблудились в тихих улочках времён крестоносцев, но всё-таки вышли на проезжее шоссе.
  
   - Понимаешь, там двое погибло и масса раненых, но могло быть больше... Примерно одного возраста и террорист, и солдат, который вход в магазинчик охранял... Перед входом куча народу, дети... Охранник успел крикнуть: "Все назад!" и все отпрянули. Причём, террорист пробирался к Стене Плача, это же совсем рядом, там сегодня было тьма народу, не успел, слава Богу.
   Мы взяли машину. Таксист сокрушённо цокал языком. Он уже всё слышал по радио. Новости вся страна узнает моментально.
  
   - Им же всё равно, что такое жизнь, каково это детей вырастить, - сказал он, - В рай они спешат, чтоб им в том рае мало не показалось... Что будет, что будет... Где тот Мессия, я понять не могу, уже мог бы и прийти, сколько можно ждать...
   - Пускай будет не хуже... - отозвался Женя. - Жизнь стала такой неожиданной...
  
  
   Лист седьмой
  
   На следующий день Женя улетал. Мы сели на прощанье, пару минут "помолчать", но само собой, он говорил без перерыва. Звал к своим подросткам ставить "Другой Нотр-Дам" в сопровождении современных французов алжирского разлива...
   О вчера не говорили.
   Будем жить сегодня, у него тоже свои причуды, у дня сегодняшнего. Нужно просто замечать его, сегодняшний день, в лучших его проявлениях, может быть, он это заметит и оценит, и начнёт светиться от любви...
   Как раз об этом был наш спектакль, и возраст артистов оставлял большой простор для романтики, хотя и прагматичны нынешние романтики, соблюдают как-то равновесие между мечтой и реальностью.
   Наши актёры, люди тринадцати-пятнадцати лет, играли увлечённо, успевая периодически влюбляться, меняя объекты как бутылочки с "Кока-колой". Две-три роковые драмы за квартал.
   Так что сказки о любви получались довольно убедительными...
  
   Правда, всё происходило в Атлантиде и дело было совершенно в другом, но режиссёр считал, что без любовной драмы не обойтись, иначе нас не поймут.
   Кого сегодня интересует, почему и куда ушла Атлантида? Тем более, что, на наш взгляд, она как раз собралась возвращаться...
   Мы начали играть спектакль в июне, а в августе забрали в армию исполнительницу главной роли, уверенную в себе принцессу Машку из Ростова.
   Русская красавица была наша Машка, с прямыми светлыми волосами до пояса, но ушла в израильскую армию, карьера царицы и офицера ей светила несомненно... Теперь она приезжала только на выходные, забегала на стакан колы и кусочек пиццы, но нужна была новая актриса.
   Не прошло и недели, как появилась Вики, состоящая из овалов, скрытых обид, пепельной шапки волос и разнообразных талантов. Вошла, оглянулась, как кошка, которая ищет место поуютнее.
  
   - Привет! - сказал ей Акива, человек четырнадцати лет и обладатель большого количества вопросов к миру. - Ты, может быть, сядешь? Если хочешь. А если нет, то вряд ли получишь хороший кусок пиццы с луком и помидорами. Выбирай!
   - Ну, разве что, - лениво отозвалась Вики, опустилась у низенького столика.
  
   Пицца с грибами - тут устоять, конечно, трудно, практически невозможно. Правда, чаще на репетицию народ притаскивал хлеб с хумусом, но иногда и позволяли себе развратную пиццу, которую я как раз не люблю, но чего не сделаешь из любви к детям...
   Вики, как кошка, получившая блюдце тёплого молока, расслабилась и осталась в театре, получив роль принцессы за ехидный взгляд серых глаз и гибкую пластику. Правда, внимания она требовала примерно, как остальные четырнадцать человек, вместе взятые... в этом мудрый Лёня углядел отсутствие любви и ласки. Собственно, именно с таким диагнозом обычно к нам народ и приходил.
   Судя по всему, в первую очередь этой любви и ласки не доставало их родителям, но тут уж мы ничем не могли помочь...
  
   На репетиции Вики приходила со своей собакой, японкой Бестией, довольно мирным и очень собранным созданием, похожим на небольшого волка. И разговаривала только с теми, кому Бестия позволяла подойти без тихого предупредительного рычания.
   Дивное создание была Бестия. Устраивалась в углу зала и без интереса следила за происходящим, высунув розовый язык. В конце делала круг по залу, подходила (не к каждому!) и одобрительно тыкалась мордой, дружески прощаясь.
   И Вики постепенно прижилась, особенно, когда ей предложили написать сказку по мотивам собственной жизни... Себя она увидела, естественно, в виде Василисы Прекрасной, которая в силу обстоятельств (заколдовали) должна была трансформировать местное болото в цветущий сад.
   Все персонажи, от змей подколодных до лягушек, превращались попутно в людей. После сказки сыграть практически быль - принцессу на выданье - уже было плёвым делом...
  
   В основном народ в театре подобрался местный, отчего эти люди считают себя "русскими", неясно: родились они в Иерусалиме, говорят большей частью на иврите. Странные как бы израильтяне.
   Родители и тусовка - русские, да и то частично. Понятия не имеют о Достоевском-Толстом, но Булгакова читали в переводе на иврит и салат "оливье" пробовали. Историю России почитывают, ориентируются в Сталинской эпохе особенно.
   Что там ещё? Видели "Бриллиантовую руку" и цитируют с любого места. Некоторые подсели на винегрет. Поют Визбора. И даже говорят по-русски...
  
   Мы с Лёней как раз их угощали на Новый год - пришла вся компания и зажгла бенгальские огни, требуя загадывать желания. И в ручеёк играть. Так что, свои.
   Потом они поехали в центр гулять по барам и нечаянно набили морду нехорошему человеку, совсем как нормальные русские люди четырнадцати лет.
  
  
   Лист восьмой
  
   Отзвуки, волны, картинки Атлантиды приходят невзначай, словно она собирается вернуться и пойти дальше... То есть, мы тут всем человечеством в пути, сквозняк по всей планете, на носу четвёртое измерение, если кто не заметил. А если заметил, то пятое...
   Так вот, об Атлантиде. Люди, приходящие к нам, в спектакль и друг к другу почему-то реагировали на это слово как на нечто близкое, полузабытое и родное. Вики, например, уверяла всех, что Атлантиду скоро найдут, потому что пора. Что "пора", она объяснить была не в состоянии...
  
   Ариэль рисовал странные иероглифы и уверял всех, что это письменность атлантов, он нашёл картинки в интернете, срисованные с камня чинтомани, который, в свою очередь, атланты успели спасти и оставить где-то в Гималаях. Это не могло не радовать...
   В поисках сценария спектакля, Лёня устраивал обсуждения на тему - почему и как погибла Атлантида и кому это было нужно...
   Акива заявил, что падение болида, планетарное землетрясение и сдвиг полюсов, сохранившиеся в памяти человечества как Всемирный Потоп - только следствие. А причина - потерянная связь с небом.
   То ли с родительской галактикой, то ли с собственной душой. Ну там, технический прогресс, амбиции, гордыня, борьба за власть, войны за превосходство и всё такое...
   В общем, про Атлантиду читали, думали и видели сны. Дошло до того, что Акива как-то проснулся от того, что кто-то над ухом говорил низким тягучим голосом на непонятном языке, непохожем ни на один известный Акиве язык. Просыпаясь, Акива осознал, что говорил он сам. Во сне. На языке атлантов.
   Хотя вначале ничего не предвещало, ходил человек в школу, удирал с уроков, любил пиццу и ни о чём таком не думал.
   Впервые Акива появился у нас на исходе субботы - руки в брюки, независимый взгляд, тёмный загар средиземноморского жителя, скуластое лицо, ладно скроенная фигура человека, умеющего лазить по деревьям и играть в футбол.
   С ним был Ариэль, гибкий, как виноградная лоза, с плывущим взглядом мечтательных глаз и старательно уложенным "кактусом" на голове. Когда человек плывёт в душе своей неведомо куда, неплохо снаружи оборудовать хоть какой кактус...
   Родился Акива, когда в природе ещё не было мобильных телефонов, вроде бы и недавно, и трудно в такое поверить, но - такое тогда стояло тысячелетие на дворе. Отец Акивы, Баркан Штейн, в это время работал шофёром в компании "Эгед", и баранка лихо крутилась в его руках. Работал он на севере, четыре часа от Иерусалима и жены Лены, где совершенно другой географический пояс, кемпинги, закусочные с гипсовыми оленями и Генисаретское озеро.
   И вот, когда Баркан уехал на север, Акиве пришло время появиться на свет. Рядом нет никого, звонить неоткуда, телефона нет и у Лены начались схватки. Стала стучать в стенку, звать на помощь - соседка услышала и прибежала, входную дверь Баркан очень удачно забыл утром запереть. У соседки оказался дома телефон, приехала "Скорая", увезла рожать.
   Рожала Лена в больнице "Шаарей Цедек", за руку её никто не держал, хотя сегодня иногда держат близкие люди в такой ответственный момент, если у них находится время. Но вот, наконец, всё закончилось (или, наоборот, началось?) человек Акива пришёл в этот мир и немедленно заорал то ли от радости, то ли от ужаса и неожиданности... такой он, путь в неизвестный мир, а кому-то было не страшно?..
   Тут начинается дорожное радио. Соседка дозванивается своему мужу, тоже шофёру, на работу - тот собирается в рейс - и говорит: "Передай Баркану - сын, два пятьсот!". Тот отвечает "я понял" и уезжает.
   На ближайшем перекрёстке он открывает окно и сигналит соседнему водителю, который едет на север. "Томер! Передай Баркану - у него сын родился! Два пятьсот!"
   Томер едет дальше, на следующем перекрёстке открывает окно и сигналит что есть сил: "Шимон! Передай Баркану - сын! Два пятьсот!"
   Дальше, дальше летит новость по Израилю. Такая маленькая страна... через пару часов новость настигает Баркана где-то за Тверией.
   Он не может остановить автобус, не имеет права, и он кричит в микрофон на весь автобус: "Люди, у меня сын! Два килограмма пятьсот грамм!! У меня есть сын!!!"
   И запевает субботнюю песню, приплясывая на месте и прихлопывая по рулю, билетной кассе, раскрытому окну и своим плечам.
   Автобус кричит: "Ай, молодец!" "Счастья всей семье!", подпевает, машет руками...
   Рядом, слева, переливается тишиной и летом Генисаретское озеро, проплывают палатки и кемпинги, автобус мчится, обгоняя такси и другие автобусы, и из него ликующе несётся субботняя песня...
  
  
   Лист девятый
  
   Как бы где чего не вышло, подумала автор. Как бы всё хорошо, в жизни так не бывает. Или бывает, хотя бы иногда?..
   Странные вопросы иногда приходят к автору бессонными ночами. И так хочется понять, что же дальше будет, чем сердце успокоится, каков финал у нечаянного сюжета. Когда каждая минута рискует превратиться в событие и уйти в неведомое...
   Наступило утро, автор заварила кофе, появились герои повествования, расселись перед столом с пряниками, которых пока хватает на всех, и стали утешать, рассуждая о жизни.
   - Всё случается само собой, - веско сказал Акива, независимо пожимая плечами, - о чём переживать?
   - Мячик покатится дальше, главное - успевать записывать на ходу, - добавил Ариэль.
   - Расскажите обо мне, - попросил Акива, - я сам даже не знаю, что... ну, расскажите!
   И всё действительно покатилось дальше, начался новый день и подъехал нужный автобус.
  
   Акива вернулся домой и первым делом взял пару бутербродов для Ариэля, который наверняка голодный. Вообще-то, лучше всего было взять хумус с хлебом, но бабушка не уважает хумус, ей бы накормить человека супом или даже борщом, иначе она продолжает считать тебя голодным и продолжает настаивать на тарелке. Тут, само собой, лучше уступить, хотя кому нужен этот борщ? Тем более - суп.
   Акива всему предпочитал пиццу, но к жизни относился философски. Пицца - она как погода, может появиться неожиданно, надо успеть обрадоваться, особенно, если с грибами. И луком.
   Жил Акива с бабушкой, не любящей пицц. Родители постоянно пропадали на экскурсиях, то в Европе, то в Америке, - они организовали свою фирму и возили теперь туристов по всему миру. Баркан рулил, а Лена рассказывала о древней и современной истории, перемешивая их друг с другом.
   Домой звонили регулярно и спрашивали "ну, ты как?", хотя, конечно, любили. Что приятно - не проверяли каждую отметку с полицейскими собаками, а в случае чего с ними можно было посоветоваться по-взрослому. Если надо.
   И отец, и мать как-то сразу отнеслись к Акиве по- взрослому - а как ещё относиться к человеку, который от тебя почти не зависит и своё время проводит неизвестно где? Не заставлять же писать отчёты. Растёт себе и растёт, бабушка присмотрит в случае чего.
   Бабушка Ида Семёновна, мамина мама, приехала года два назад и осталась насовсем жить в этой жаркой стране, невзирая на давление, своё и окружающей среды. Это вообще единственный способ выжить в любом государстве - жить, невзирая на давление, так, словно его не существует вовсе. Мало ли, какая сегодня у природы температура, так что же, и не жить?
   Бабушке было здесь тепло и уютно, особенно потому, что нашлось, наконец, о ком заботиться, а ещё она завела маленькую шерстяную собачку по кличке Шнапс.
   С Акивой они души друг в друге не чаяли. Акива почувствовал себя мужчиной-защитником, хозяином дома при большом женском ребёнке, которого надо оберегать. Она вон даже пауков боится...
   Бабушка - понятное дело, не могла наглядеться на внука и всё пыталась его кормить, умывать и даже знакомить с девочками, хотя в этом проблем у Акивы не было никогда. Женский пол по нему вздыхал с ясельного возраста.
   - Ба, ты слышишь? Я пошёл!
   - Куда ты пошёл? Возьми Шнапса, пускай погуляет. Ты поел?
   - Поел.
   - А ты наелся? Может, согреть котлеты? Или голубцы, я только вчера...
   - Нет, ба, я убегаю, меня ребята ждут.
   Он быстро целует бабушкину щёку и исчезает, забыв взять Шнапса, всё равно бабушка с ним выходит по четыре раза на день, неясно, кто кого выгуливает... И бабушка не обижается.
   Ещё бабушка обожает новые диеты, а также поговорить по телефону с теми, кто пытается задавать вопросы, анкетируя население.
  
   - Да? - отвечает она в трубку, - это кто говорит?
   - Это Давид из службы анкетирования "Дом для..." - он не успевает закончить фразу. Сказывается отсутствие тренировки. Акива мог бы ему объяснить, что скорость, как и паузы, должна соответствовать бабушкиным, иначе все фразы так и останутся незаконченными.
   - А откуда у вас мой телефон, его теперь всем дают?
   - Нет, это из книжки телефонной...
   - Значит, вы звоните наугад...- ставит диагноз Ида Семёновна, бывший детский врач на пенсии. - И что же вас интересует? Коклюш? Ветрянка?
   - Ответьте, пожалуйста, на несколько...
   - С удовольствием.
   - Сколько лет Вы в стране, когда вы сюда...
   - А я ещё не приехала, так и стою на причале...
   - Сколько Вам лет? - выпаливает Давид, стараясь успеть договорить.
   Он так и не понял, что на этот поезд всё равно не успеть, никуда он не идёт, этот поезд, а уютно сидит в кресле, коварно беседуя о своём.
   - Сколько - мне - лет?.. Молодой человек, как Вам не стыдно задавать подобные вопросы?.. Вам родители не потрудились объяснить, что спрашивать у женщины возраст - это неприлично?
   - А Вы...
   - Да, это я. Кстати, хотите, я у Вас тоже о чём-нибудь спрошу? Как зовут Вашу маму, где она училась? Чтобы воспитывать Вас, ей точно пришлось где-нибудь учиться...
   - Она...
   - Вот видите! Вы уже плохо помните, как её зовут.
   - Я...
   - Как можно свою маму называть местоимением женского рода третьего лица?!
  
   Бабушка Ида считала, что людей, которые звонят занятым людям, задавая дурацкие вопросы, нужно наказывать. У неё как раз было на это время.
   В пользу опросов она не верила, как и в экстрасенсов, гомеопатов, хиропрактов, махателей руками и прочей аурой. Ей харизма не позволяла и большой опыт работы в детской поликлинике.
   Она верила только в то, что можно потрогать своими руками и в непредсказуемость судьбы, как и положено дипломированному врачу с большим жизненным опытом.
   - Надо быть готовой ко всему, - говорила она сама себе и покупала соль, муку, спички и сахар на полгода.
   Мало ли, что... Разве можно в наши дня поручиться за сахар? Он падает и повышается, он абсолютно не зависит от того, что мы о нём думаем...
   Акива тоже был человеком практичным, весь в бабушку, но ко всяким неясным людям типа йогов относился со снисходительным вниманием, а вдруг они скажут-сделают нечто дельное? Всё может случиться, мир большой.
   Такой подход выдавал в нём ещё более практичного человека, чем бабушка Ида. Ещё Акива с некоторых пор знал, что он атлант, но бабушке, в силу всё той же практичности, об этом не рассказывал. Зачем расстраивать пожилого человека?
   Акива верил в то, что Атлантиду спасут, ну, то есть, вернут тогда, когда люди станут людьми. Когда прекратят заниматься чепухой вроде борьбы за власть и деньги, а начнут уважать жизнь - и свою, и чужую, и брать ответственность за себя - на себя.
   И за поступки, и за даже мысли... в общем, было ещё, над чем работать...
   Ещё он верил во Всевышнего, как в большого друга, вернее даже, старшего брата, и иногда рассказывал ему в подушку о своей непростой жизни.
   С кем-то же стоит иногда поделиться. Всевышний никому не растреплется, а может быть, и поможет. Кто ещё, кроме?..
  
   - Ты понимаешь, - говорил Акива куда-то вверх, устраиваясь поудобнее на подушке для долгого разговора, - я набил морду учителю физики...
   Ну да, я знаю, что это нехорошо, конечно... но иначе было нельзя. Он же ударил моего друга, причём, когда их никто не видел. Завёл в кабинет и треснул. Ну, я не знаю, за что, какое это имеет значение... Не может взрослый бить ребёнка, то есть, конечно, может, но я этого не хочу... в общем, я объяснил ему, что он не прав. Как сумел... Только сделай так, чтобы никто не узнал, ладно? Если меня погонят из школы, бабушка очень расстроится...
  
  
   Лист десятый
  
   Большими борцами за справедливость были Акива с Ариэлем, особенно со школьной администрацией. Борцами за права детей против взрослых.
   У Ариэля были свои счёты с этой компанией, в частности, с полицией, которая регулярно принимала его за араба и требовала документы.
   Кроме того, как представителя "этих русских хулиганов", когда вся компания мирно гуляла с пивом в скверике, его регулярно забирали в участок. Даже, если шумели рядом гуляющие эфиопы...
  
   При этом, Ариэль был самым настоящим израильтянином, - он родился в этой стране, да и мама его была родом из Махачкалы, что не могло не отразиться на его лице. Объяснить всё это каждый раз было очень трудно, потому что не успеть.
   Люди старше двадцати почему-то успевают подумать и решить раньше, чем ты откроешь рот.
  
   Взрослые вообще правят миром и всегда считают себя правыми. Выбирают за тебя всё на свете, - продукты в холодильник и как тебе себя вести, особенно в школе.
   Когда ты давно уже сам большой и самостоятельный человек четырнадцати лет, это особенно обидно.
   Такое неравенство бесило и требовало неимоверных усилий держать себя в рамках, не двигая мускулами. Но иногда мускулы не выдерживали и начинали двигаться сами собой...
   Чтобы показать всем этим взрослым, а заодно заглушить голоса сомнения и неуверенности, Ариэль пошёл качаться, и довольно скоро его мускулам мог позавидовать сам учитель физкультуры.
   Хотя почему-то завидовать не спешил, мускулы одобрительно щупал и шлёпал по спине от избытка чувств.
   Акива качаться не пошёл, ему хватало футбола. Книги он не очень любил читать (правда, с детства писал приключенческий роман), и мудрость откуда-то в нём бралась невесть откуда - возможно - из прошлых жизней.
   Откуда-то он всегда знал, что делать вовремя и куда повернуть, но не всегда сам слушался собственной интуиции. Особенно, когда мышцы успевали сократиться быстрее умной и опытной головы...
   Поэтому Акива стал по утрам развозить пирожные на заказ и познакомился нечаянно с Ленкой-большой, человеком, жутко уважающим пирожные. Ну и пиццу, само собой, а больше всего - вафельный торт. Что не могло не сказаться на Ленкиных размерах и характере.
  
   Акива как-то позвонил нечаянно не в ту дверь, разбудил Ленку, но и в заспанном виде она учуяла пирожные в совершенно незнакомом пакете. Акива всегда сочувствовал людям и их маленьким слабостям, они просочились на Ленкин балкон и тихонько прикончили весь пакет в процессе знакомства.
   Потом, правда, Акиве пришлось мчаться сломя голову за новым пакетом, но он всё успел и даже вечером привёл Ленку на репетицию.
   Добродушнее человека не было во всём Иерусалиме и Иерусалимской области. Но и габариты у новой примадонны не подкачали. Естественно, в нашем театре она стала играть кормилиц, богинь, особенно плодородия и всякую живность типа королевы лягушек.
   Амплуа её нисколько не смущало, и её круглое улыбчивое лицо в окружении прямых соломенных волос вплывало по праву в любую афишу, сразу привлекая внимание. Ленку научили паре приёмов каратэ и решили взять в Париж для защиты охранника от возможных инцидентов.
   Когда до поездки оставалось каких-нибудь два месяца, Ленка влюбилась. Это вообще у нас не редкость - влюбляться, в этом кругу истории бурлили на уровне тропических температур и средиземноморского бриза. Но влюбилась она, как нынче политкорректно выражаются, в афроамериканца.
   В натурального негра из Канзас-Сити, по имени Пеле, который приехал в Израиль погулять по буфету.
  
   Мальчику было семнадцать лет, школу он не закончил, но хорошо ездил на лошади и неслабо изображал звуки Ниагарского водопада в остальных прериях.
   Талант, в общем. Никак не мог решить, продавать ему хот-доги как дедушка или устроить свою аптеку, как бабушка.
   Потому что про родителей он мало что помнил, куда-то они подевались, одна сбежала, как говорили, с акушером (очень тоже полезная профессия), а другой уплыл в кругосветку и пару раз в год присылал поздравительные телеграммы, на Рождество и на День Благодарения.
   Свой день рождения Пеле и не знал, поэтому праздновал, когда погода была хорошая и когда заводились деньги.
   Такой вот негр достался нашей Ленке. Он был значительно более щуплый и существенно меньше ростом, чем она, но выглядел крупнее и выше. Его великолепная уверенность в себе, не какое-то там нахальство, которое дунь - исчезнет, а спокойная, как море, уверенность, заполняла всё вокруг вас и утихомиривала окружающий мир. Не зря Пеле так понравился Ленке.
   Они пришли вдвоём как-то, и вблизи белозубая улыбка на совсем тёмном лице выглядела даже обаятельно, хотя не киногеничным оказался наш герой, совсем нет. Встретишь в тёмном переулке - испугаешься.
   В темноте все делается страшным и тёмным, хотя тени от яркого солнца на самом деле ещё темнее.
   Ленка хотела детей, и много. А замуж - можно постепенно, но лучше сразу.
   Её удивительные родители, питерские учителя в израильском хай-теке, познакомились с потенциальным женихом и протеста не выразили никак. Не думаю, что им было всё равно, но почему-то они решили, что Ленке виднее, что выбирать - ей... Поразительные люди.
   А нам сначала показалось, что нестандартной во всех отношениях девушке просто нравятся субъекты, ни на кого не похожие.
   Но потом оказалось, что Пеле у неё один такой. Потому что, когда он вернулся в Америку к своим бабушке-дедушке, Ленка только и делала, что отвечала на его эсмэски и показывала нам его изображения на мобильном - с лошадью, без лошади...
   Вдруг пришла мрачная, как декабрьская туча и молчаливая, как полицейский на посту, посидела вечер, глядя в стенку и раздувая ноздри...
   Бестия сочувственно ткнула её в коленку, на этом общение и ограничилось, человек даже отказался от пиццы. Через час Ленка вообще ушла и отключила телефон. Прошло две недели.
   Вдруг звонит и облегчённо сообщает, что она пока ещё в больнице, аборт прошёл, спасибо, хорошо, хотя всё болит но терпеть можно, а детей она больше не хочет никогда никаких, ни чёрненьких, ни беленьких...
   И что никогда больше Пеле не появится в её жизни, потому что на вопрос о ребёнке он страшно удивился. Испугался.
   Всё, нет его больше, улетел на Марс, ускакал в прерии, у неё амнезия. Пускай себе теперь найдёт кого хочет в своём Канзас-Сити, её это больше не касается...
  
  
   Лист одиннадцатый
  
   Листья падают, падают, падают... длинные пальмовые листья, жёлтые сухие ветви. Народ строит шалаши, оставляя просветы для звёздного неба, хотя говорят, что в Иерусалиме звёзды не очень заметны.
   То есть, они есть, но нужно присматриваться. Такое впечатление, что город и вверху, и внизу, а звёзды стараются его не заслонять...
   В общем-то, мы держимся неплохо. Для поколения эпохи последних времён, мы держимся очень даже хорошо, празднуем хорошие дни на природе.
   Вон, индейцы майа настолько опасались Космического Перехода, что и календарь свой посчитали аккурат до 2012 года. Дальше у них воображения не хватило. Или времени...
   А мы живём, не наблюдая часов - счастливые, наверное...
   Когда Женя возник в жарком иерусалимском воздухе, наступал вторник. Праздник Кущей набирал обороты.
   Страна отдыхала, закусывая в "шалашах", похожих на праздничные шатры, звенящие колокольчиками, украшенные именами праотцев и колеблющимися от ветра портретами верблюдов в профиль.
   По всей улице колыхались белые полотнища шатров, а к вечеру доносилось нестройное, но дружное пение с гортанными призвуками. Что-то в этом было от картин Феллини - карнавал, который всегда с тобой.
   Праздники на этой земле похожи на детский конструктор, из которого всегда собирается новый домик - вроде составляющие одни и те же, и кажется, что время остановилось, но лица меняются, улицы шумят другой жизнью, распевая всё те же песни.
   Не все, правда, отмечают праздник в "шалашах", многие, пользуясь возможностью каникул, удирают за границу или просто к морю прогуляться в прозрачном воздухе октября.
   Лёня уехал с нашими ребятами на Кинерет (он же Генисаретское озеро) поваляться на песчаном пляже. Акива нашёл приятеля с минибусом, всей стаей оккупировали старенькую пыльную машинку и с криками загружались часа два, пока не уехали.
   Стало неожиданно тихо, словно вдруг выключили звук, только ставня на ветру скрипела, продолжая музыку фестиваля в пустыне. Я была свободна, как пальмовая ветвь на ветру.
   Тут в дверях появился Женя, помахивая цепочкой с мобильным. Отчего-то он был гладко выбрит, а причёска довольно упорядоченным хвостом седеющих волос являла миру парижского человека, то ли художника, то ли беглого скульптора, живущего в мансарде.
  
   - Инесса Армандовна, привет! Я тебе решил не звонить, потому что раз есть телефон, то зачем ещё какие-то действия. Ты что тут одна?
   - Ну почему одна и тут, я уехала, как видишь, со всеми на Кинерет. Купаться в мокрой воде, и спать на холодной земле, питаясь остывшим шашлыком...
   - Могла бы и горячим... мать, ты с ума сошла, где ты нашла в Израиле холодную землю? Да ещё и на пляже. Это нонсенс - знаешь такое слово?
   - Ты моей спине объясни - и про нонсенс, и про то, как приятно сидеть, согнувшись в машине три часа подряд, и ещё пару подробностей. Кофе будешь?
   - Не за кофе я к тебе приехал. - Женя тяжело вздохнул, измерив меня оценивающим взглядом. - А за тобой. Ты сама пойдёшь или придётся тащить на спине? Моя спина - это не твоя спина, но можно пешком или автобусом. Я не возражаю. Пошли смотреть дом. Я решил жить на два дома и три страны... присмотрел тут домик на Герцля, близко от помойки и автовокзала, по-моему, самое то... поехали смотреть?
  
   Улица Яффо по обыкновению оказалась перекрыта демонстрацией протеста учителей против низкой зарплаты. И мы, вместо смотреть домик у живописной помойки, отправились гулять в старый город. Собственно, не в сам старый город, а рядом, в Гефсиманский сад.
   Потому что по дороге мы встретили Толика, буддийского монаха из Петербурга с уклоном в иудаизм.
   Толик не столько монах, сколько бывший математик в поисках странного. Сначала это был человек, увлекающийся йогой и увлекающий за собой окружающих. Встать на голову для него было плёвое дело. В позе лотоса он проводил дни свои.
   Но потом душе стало чего-то не хватать, и оказавшаяся под боком духовная литература привела его в небольшую церковь, к стареньким иконам Божьей матери и тоненьким дрожащим свечкам. Некоторое время он ежедневно приходил в церковь, налаживая контакт со своей душой.
   Когда контакт был налажен, оказалось, что душе не хватает корней, Ветхого завета на гортанном языке иврите, историй о праотцах и возможности читать "Псалмы" в оригинале.
   За пару лет Толик освоил и "Псалмы", и язык, и даже умудрился перейти в иудаизм, исполняя попутно все положенные заповеди.
   Не знаю, как он уговорил раввинов, память у него всегда была отличная - мехмат университета, слава Богу, за плечами. Через два года он уехал в Индию и потерялся из нашей жизни. А сейчас оказался идущим навстречу по улице Яффо.
   - Привет, ребята! - сказал он, - вы будете смеяться, но я теперь монах. Прошу заметить, буддийский.
  
   Что-то буддийское было в нём определённо. Сандалии времён второго храма, естественно, на босу ногу, полосатый бухарский халат с весёленькой расцветкой на груди и тёмно-синяя накидка, которую очень хотелось бы назвать словом "рубище", пока никто не успел объяснить мне смысл этого слова...
   Толика мы застали на полпути к Гефсиманскому саду и в середине мысли об освящении часовни. Какая-то там была бесхозная маленькая часовенка близко от женского монастыря, которую наш буддийский монах решил освятить. Мы ему встретились вовремя.
   То есть, не столько мы, сколько Женя, который когда-то неплохо пел Окуджаву, о чём Толик, оказывается, помнил.
   - У меня там есть гитара, - говорил Толик вдохновенно, - у кого-то из моих наркоманов, они так чувствуют музыку...
  
   Оказалось, что наш Толик числится в социальной службе города. Не как буддийский монах, правда, а как социальный работник. И работает в приюте для наркоманов - в том самом, в котором Женя работал пять лет назад, до отъезда в Париж.
   А в приюте продолжают отучать людей от их нелёгких пристрастий, приучая к другим по мере сил.
   И близость стен старого города очень помогает некоторым вернуться к себе, этим они ничуть не отличаются от остальных смертных.
   Все так или иначе возвращаются к себе, рано или поздно, оставляя в покое окружающий мир.
  
   - Самая главная тема сегодня, - сообщил Толик, - собрать свою душу из потерянных частей. Собирайте свой конструктор, други, она вам спасибо скажет...
   Мало ли, где мы теряем свою душу, забывая на чужом подоконнике, на свалке обид и поражений... или когда кричим на близких, выкрикивая кусочки души в неизвестные пространства.
   Расселяем частицы души в своих родных и близких, а как же без этого, мы ведь срастаемся веточками-корнями. Но, когда близкий становится неблизким или вообще уходит из жизни, наши частицы уходят вместе с ним. Потому мы так плачем.
   А сколько всего странного, попутно занесенного в нашу душу, мы таскаем на себе, не пытаясь разобраться?
   Нужно хоть иногда отпускать на волю все частицы чужой души - чтобы могла вернуться своя. Чтобы ей было куда вернуться...
   Ты, как цветущее дерево, ну хотя бы миндаль, раскинул свои ветви под этим небом, которое на самом деле - зеркало вселенной, как отразишься, такой и мир возникнет над тобой, в другой вселенной...
   Очень трудно было по дороге нечаянно не свернуть в параллельный мир, отразившийся от этих теорий, но мы справились, и слева проступила улица Кинг Давид.
   Тут же мы наткнулись на уличного скрипача Сергея Михалыча, седого господина в сером костюме при жилетке - в другом виде он не позволяет себе играть на улицах святого города.
   И всей толпой мы пошли к Гефсиманскому саду.
  
  
  
   Лист двенадцатый
  
   Вечер опустился на оливковые деревья. Огромная жёлтая луна улеглась на древние стены, подсвеченные снизу современными фонарями, и казалось, будто сами стены светятся нежно-жёлтым светом на фоне чёрного неба.
   Мы зашли в сад, оказавшийся запущенным диким пространством, сочетающим монастырскую стенку с одной стороны, часовню с другой и небольшое жилое строение в центре. Вместе с несколькими оливковыми деревьями и парой финиковых пальм, смотрелось неплохо.
  
   - Это и есть Гефсиманский сад, ребята, - произнёс Толик, восторженно глядя на луну.
   - Ты уверен? - отозвался Женя. - Кто тебе об этом сказал?
   - А никто и не говорил. Подходит под описание, смотри: вон там Белая церковь. Через дорогу - Масличная гора.
   - Через дорогу?
   - Ну, немного дальше, какая разница? Всё равно рядом. Я высчитал. Да и вообще, мне тут некоторые апостолы снятся достаточно регулярно, беседуем...
   - И что говорят? - не выдержала я. - Как они оценивают наши шансы? Я имею в виду - что они прогнозируют, мир или войну?
  
   Толик повздыхал по поводу моей практичности по отношению к снам и воображению, но всё-таки ответил:
   - Говорят, Конец Света отменился. А там уж как пойдёт...
   - С чего это он отменился? - хмыкнул Женя, усаживаясь прямо на землю. - Люди старались, работали, писали пророчества. Нострадамус вон даже зашифровывал, как честный человек...
   - Ну, это же сон, за что купил, за то и продаю. Сказали - отменился. Что человечество оказалось лучше, чем они о нём думали...
   - А когда ожидался?
   - Да были варианты - и в 85-м, и в 91-м, и даже в 97-м. Но шансы уже поменьше были.
   - А теперь что?
   - Ну как... переходим на Календарь Нового Времени и прямым шагом в пятое измерение. К 2012 году, а может, и раньше.
   - Ага... и куда именно перейдём?
   - Долго объяснять... Они мне там схемку набросали, но понимаешь, я же рисовать не умею.
   - Вот это действительно странно. Уже рисовать мог бы за это время научиться...
  
   Тихий скрипач Сергей Михалыч раскрыл потёртый футляр и бережно развернул его. Достал скрипку, потрогал пальцами струны, взмахнул смычком и заиграл Шостаковича.
   Мир замер. Музыка улетала прямо в открытое небо, возможно, даже в пятое измерение. Или в шестое.
   И думалось... ни о чём не думалось, просто казалось, что кроме музыки и этих стен нет ничего на свете. А то, что было, улетело вместе с мелодией, и не о чем жалеть, да и стремиться не нужно, всё случится само собой.
   Потом прибежали две монашки. У них, оказывается, какая-то молитва, а они там, в монастыре, молиться не могут - музыку слушают.
   Мощный это инструмент - скрипка, и молится он сам собой, и звук такой, что разносится не хуже колокола, ему и микрофон не нужен.
  
   Сергей Михалыч спеленал свою скрипочку, спрятал в футляр и мы пошли в дом.
   Что-то очень средневековое было в этой хижине - выложенные камнем стены, старые фонари под потолком, длинный деревянный стол. Словно пространство разворачивалолось у нас на глазах в прежние времена, от которых нам остались разве что литературные ассоциации. Исторические памятники редко выглядят по-домашнему.
   Мы почувствовали себя в кинокадре нездешнего времени, живущего другими скоростями и пожалуй, в другой интонации. Какие-то струны слышны были в тишине - в этой тишине - то ли средневековая лютня, то ли арфа Давида...
  
   Три сумрачных человека, подопечные Толика, нарезали хлеб и колбасу, поставили древний металлический чайник на электрическую плитку.
   И даже эмалированные кружки оказались в этом странноприимном доме, и гитара негромко звучала, говоря о любви и разлуке, о раскрытой двери и о песенке короткой, длиною в жизнь.
   Вечер переходил в ночь без предупреждения, тени гуляли по углам, и казалось, что это апостолы Толика пришли послушать, как Женя поёт Окуджаву...
  
  
   Лист тринадцатый
  
   Наутро Толик устроил Жене точечный массаж прямо в часовне, наверху. Как заправский китаец (или японец), он усаживался на каменный пол, трогал что-то на Жениных конечностях, перелетал к голове, массировал уши, потом опять ступни, и так по кругу.
   Мы с Михалычем смотрели, как за монастырской стеной бегали монашки по двору, то ли убираясь, то ли собираясь к заутрене. Хотя, кто знает, когда у них заутреня... Просто хотелось музыки, но неловко было мешать молитве.
   После массажа Толик встал, закрыл руками лицо, постоял минут пять, потом расслабился и улыбнулся Михалычу:
   - Можно. И лучше всего - Моцарта.
   Михалыч зарядил Моцарта минут на двадцать, и солнечное утро вместе с Моцартовскими пассажами и трелями не хуже соловьёв оживили округу. Это и было обещанное "освящение часовни".
   Потом мы перекусили, а на прощанье Толик вдруг сказал:
   - Спасибо, ребята, я вам премного благодарен. Настолько, что готов исполнить ваши желания, по одному на брата. Ну?
   - Мне бы денег, - не задумываясь, бросил Михалыч, вешая на плечо скрипичный футляр, - миллиона хватит... дом купить. Устал я на старости лет освещать улицы классической музыкой...
   - Записываю, - серьёзно кивнул Толик, - следующий!
   - Ну вот... желания придумывать какие-то, - лениво протянул Женя, - лет пять назад я сказал бы насчёт Парижа. А потом бы добавил - и ещё любви. Так всё это уже при мне, не знаю, что и сказать...
   - Как хочешь, - равнодушно отозвался Толик и забросил руки за голову, - это твой выбор.
   И тогда Женя вдруг сказал, неожиданно для самого себя:
   - Чтобы я всегда возвращался. Отовсюду. Домой. Туда, где будет дом...
   - Замётано, - кивнул Толик, - я всё понял. Хотя, есть такой вариант, что вечная жизнь и так наступит у всех. Но не сразу... Госпожа Инесса что скажет?
   - А говорить - это обязательно? Что-то у меня мыслительный процесс совсем замедлился, после Моцарта...
   - У людей обычно после Моцарта просветление наступает. Экие вы, художники, неожиданные! Ты просто не думай, говори, что в голову взбредёт. Начали!
   - Да, лет пять назад я бы тоже... насчёт жить в Иерусалиме. И ещё - любви...
   - Ты думай, пока время ещё есть!
   - А если мозгов нет, чем прикажешь думать?
   - Не кокетничай. Клещами из тебя тянуть надо? Загадывать будешь?
   - Дом и сад, да?
   - Есть у тебя дом и сад.
   - Счастливые такие мы люди, ужас один. Вечную молодость что ли заказать непонятно зачем...
   - Не то.
   - Да... ну ладно, ребёночка мне бы. Я не настаиваю, чтобы оказался Мессией или гениальным художником... чтобы здоровый был и счастливый, по мере возможностей... Как-то не случился до сих пор.
   - И счастье человечеству принёс вот этими своими руками, - понимающе кивнул Толик и стал жевать длинную травинку, поглядывая на облака. - Волхвы чтобы приходили проведывать?
   - Ну зачем, меня вполне бы устроили праотцы, скажем, или царь Давид в качестве покровителя...
   - Армандовна, - не выдержал Женя, - не сходи с ума, зачем тебе Давид, он же только и делал, что воевал.
   - И стихи писал, между прочим, в народе их называют "Псалмы"...
   - Лучше возьми Соломона, ты меня послушай. Он Храм построил, между прочим. Бери Соломона, пока я добрый...
   Толик вздохнул и мы перестали. Он стал чертить травинкой куда-то в сторону неба и комментировать:
   - Меркурий во втором доме... Юпитер в Водолее И Нептун в Водолее. Уран в Рыбах... а Плутон как раз перешёл в созвездие Козерога!
   - Луна на ущербе, - Женя сел и заржал. - Тоже мне Воланд. Никому нельзя верить в этой жизни, особенно питерским йогам.
   - Хрен тебе на ущербе, - ласково отозвался буддийский монах, - сейчас полнолуние. Фирма предсказаниями не занимается, фирма посылает свет, чтоб ты знал.
   - Да я разве против, посылай, родной! Армандовна у нас девушка чувствительная, доверчивая. Свет ей не повредит.
   - И тебе не повредит, дружище. Ладно, хорош трепаться, идите, люди, и храни вас Всевышний.
   - И тебе всего...
  
   Мы спустились к Яффо, которая опять оказалась перекрыта, на этот раз - праздничным шествием. Если демонстрации - это национальное бедствие, то шествия - как раз наоборот, благословение и отрада глазу.
   Народ стремится к единственной Храмовой стене прикоснуться и сказать ей пару ласковых слов... Если учесть, что приезжают не только друзья-родственники-знакомые, но и паломники со всего мира, то становится немножко тесно в святом городе. Если ещё уложить рельсы и построить трамвай - Машиаху просто негде будет пройти.
   - Что стоит Всевышнему хоть немного расширить тротуары? - сказал нам молоденький полицейский, пропуская Михалыча дальше по Яффо.
   - Ему виднее, - лаконично отозвался Михалыч и пропал в толпе.
  
  
  
   ВТОРАЯ ТЕТРАДЬ
   Книга Царств
  
  
   Лист первый
  
   Да, насчёт ребёнка я загнула. Ничего себе такое желание. Мало того, что у меня малоизученное заболевание неизвестно чего, неподходящее для продолжения рода, и родимый орган собирались вырезать из меня навсегда, в ближайшую пятницу. Так что желания, конечно, загадывать можно, почему бы и нет?.. Лёня ничего об этом не знал, и очень удачно уехал с народом на Кинерет, не пришлось ничего объяснять Женя оставался до конца праздников, его я посвятила в тайну с операцией, всё-таки, не так страшно, когда свой человек рядом.
   Такси привезло нас в больницу "Шаарей Цедек" минут за двадцать. Регистратура, нисколько не напоминая советские кошмары детства, моментально выплюнула меня дальше, а Женя остался ожидать в приёмной, как я ни пыталась прогнать его домой.
   - Если что, звони на мобильный, - предложил он, - если наркоза тебе будет недостаточно. Я знаю несколько анекдотов. Или расскажу тебе истинную историю Франции. Не боись!
   И меня увезли. В операционной случилась заминка. Пять минут, десять... сестра уже приготовилась сделать укол. И тут в палату ворвался врач, причём кричать он начал ещё до того, как вошёл. Гортанные звуки сливались в отчётливую сирену.
  
   - Какой мудак?! - вдруг отчётливо донеслось справа. Это приближался другой то ли врач, то ли не знаю, кто, но текст как-то успокаивал, уж не знаю, чем...
   Около каталки, на которой меня привезли в палату, они встретились и стали орать друг на друга.
   - Ты!.. Две недели назад!.. Всё знал!.. Я тебе послал карту! Ты что, читать не умеешь?!
   - Я отдал все распоряжения! Откуда я мог знать, что в регистратуре сидят полные идиоты и только умеют пить чай! Почему больной никто не удосужился позвонить?! Кто здесь завотделением, ты или твоя задница?! - надрывался мой русский брат.
   Очень хотелось дёрнуть его за халат, отвести в сторонку и покурить. И чтобы всё объяснил, наконец.
   - Ребята, я вам не очень мешаю? - Отважилась я подать голос. - У вас тут ремонт, землетрясение или смена власти?
   - Простите, - отозвался первый, гортанный завотделением, делая шаг назад. - Вас не предупредили... Не знаю, как всё это объяснить... Миша, давай ты. - И он спешно ретировался за дверь.
   Миша мирно улыбнулся, как будто это не он сейчас орал, как зарезанный:
   - Дело в том... в общем, операции не будет. Вам никто не сообщил, Вы нас простите... Ваши анализы ничего не показали. То есть, вообще ни-че-го. Конечно, вырезать можно всё на свете, но зачем? Одевайтесь и езжайте домой.
   Вышли мы ещё быстрее, чем вошли. Но теперь моя дальнейшая жизнь и вовсе укрылась туманом...
   - Ну что, раз так, теперь будешь рожать Князя Мира? - ехидно поинтересовался Женя по дороге домой. - Не каждому обламывается такая удачная ошибка в диагнозе. Спасибо, что ребята вовремя успели проверить. Лежала бы сейчас...
   - Хорошо-хорошо, ошибка - это всегда приятно, только организм, знаешь ли, продолжает болеть и сильно, ты ему поди объясни, что анализы ничего не показывают...
   - Болит? И ты молчишь? Тогда... - Женя быстро набрал номер на мобильном.
   - Игорь? К тебе сейчас можно? С подругой... Ага, через полчаса. - И тронул водителя за плечо. - Подожди, друг, маршрут изменился. Нам в Маале-Адумим.
   Водитель невозмутимо повернул налево, в туннель.
   - Алё, куда ты меня тащишь?
   - Ты мне веришь?
   - Да...
   - Мой друг - классный акупунктурщик. Он разберётся, и почему болит, и вообще. Что ты теряешь?
   - Действительно...
   - Пока Меркурий во втором доме, мы всё успеем. Хотя мне кажется, дело тут в Сатурне.
  
  
   Лист второй
  
   Тихий домик утопал в розах и странных фиолетовых цветах, ползущих по стене. Эти цветы меня как-то загипнотизировали, я даже забыла бояться. А чай, которым нас немедленно угостил Игорь, благоухал яблоками и какой-то лесной травой. Самое главное, раздеваться не пришлось, очень не люблю я это дело.
   Осмотр был удивительный. Доктор прикладывал к разным точкам меня иголку, от которой тянулся шнур к аппарату с мелкими цифрами и записывал показатели. Ушло у него на весь процесс не более получаса, а Женя курил рядом на балконе, делился с дочкой Игоря своими познаниями на тему арабского кофе в странах Востока. Кофе на набережной в Тель-Авиве он мне пообещал организовать, когда мой организм будет не против.
   Игорь что-то долго записывал в толстой тетрадке, потом сел рядом со мной на диванчик.
  
   - Я вам сейчас буду говорить странные вещи. Но Вам придётся мне поверить. А дальше - Ваше дело, принимать мою помощь или нет.
   - И Вы... поможете? - наконец, я стала выходить из ступора, в который впала ещё в больнице. - Вы знаете, что со мной?
   - Дело не в названии... В общем, когда-то вы стыдились быть женщиной.
   - ???!
   - Вы стеснялись себя и одновременно вам ужасно не хотелось подчиняться. А уж интимные отношения и вовсе казались агрессией с мужской стороны. Верно? Плюс независимый характер.
   - Да, но...
   - И какие-то комплексы... скорее всего, безответная любовь, довольно длительная. Верно?
   - Ну... двадцать лет... была. И сплыла!
   - Значит, организм ещё не поверил, что сплыла... Внутренняя мантра такая засела "раз любимому меня не надо, то себе и подавно"...
   - Вы психолог, что ли? Заглядываете прямо в душу?
   - Какая разница... Не надо со мной сражаться, я прошу Вас. Это же Ваша жизнь летит неизвестно куда...
   Я заткнулась, хотя очень хотелось разбить пару тарелок и уйди подальше. Всё человек понял про меня, даже такое, о чём я и думать не хотела...
   - Короче говоря, организм на Вас обиделся. Вы же его пытались вычеркнуть из своей жизни, Вы меня понимаете?
   - И что теперь, он меня не простит?..
   Игорь улыбнулся.
   - Ну, поговорите, как человек с человеком. И лучше - говорить каждый день, на ночь. Как с ребёнком. Скажите ему, что не бросите, что любите... А я дам вам специальные природные антибиотики, будем выводить заразу постепенно. И простите себе, что всё это так случилось...
   - А, да?
   - Именно. Иначе никак...
  
   Как долго я собирала камни обид и тревог, и несла их на себе, и таскала за собой по всем дорогам, боясь выпустить из рук... а их, оказывается, нужно просто отпустить на волю.
   Им тоже, оказывается, нужно на свободу... чтобы свои потерянные осколки души могли вернуться. Чтобы им было куда возвращаться.
  
  
   Лист третий
  
  
   ...Вики нечаянно забежала к автору, у которой всегда найдётся чашечка кофе для персонажа или другого хорошего человека.
   - Как жизнь? - легко поинтересовалась автор.
   - Я пришла к тебе с приветом... - автоматически ответила Вики, - рассказать, что всё фигово...
   Единственная из всех героев, она называла автора "на ты", по израильской привычке.
  
   Вики здорово мешало, что некоторые люди требовали смотреть на себя снизу вверх. Особенно, например, директор школы. Он иначе тебя вообще в упор не видел. Родители тоже.
   То есть они видели, но раздражённо удивлялись, - почему это чадо смотрит на них параллельно земле? Чадо заводилось и начинало орать.
   Конечно, ты же зависишь от них с пелёнок. Надо бы человеку сразу с пелёнками выдавать независимость, в том числе - материальную, а также равенство и братство, в одном пакете.
   Вики говорила, что равенство людей (включая неравенство их талантов) даёт основание для... тут она фыркала и добавляла: "Ну как сам ты не понимаешь?" Собеседник, чтобы не выглядеть идиотом, делал вид, что всё понял.
   Манера произносить фразу ровно до середины делит мир на тех, кто тебя понимает, невзирая ни на что, и остальных, которые тебе не нужны.
   Так она строила отношения и с кавалерами. Оставаясь ночевать у очередного Большого Друга, она считала, что это навсегда. Каждый раз - навсегда. Потом Большой Друг переставал её понимать. Он укорачивал свои предложения на треть и думал о своём, вместо того, чтобы думать о ней. Вики молча исчезала, говорила себе, что ошиблась, каждый человек имеет право на ошибку. Если не ошибаться время от времени, как догадаешься, что ты поступаешь правильно?
  
   - А ты - как? - спросила Вики.
   - Я - никак, - по-честному ответила автор, - одно утешение, что завтра будет новый день. Что дни не похожи один на другой...
   - Как сказать, - отозвалась Вики, - лучше вообще не знать, на что похожи дни...
   - Что ты этим хочешь сказать?
   - Я ничего не хочу сказать. Оно само всё говорится...
   - Это у тебя всё само говорится? - заинтересовалась автор.
   - Это мною всё само говорится, - легко уточнила Вики и они переглянулись со значением.
   - Это такая волна, - предположила автор, - которая проникает в человека в области темечка, спускается к гортани и выдыхается словами. Иногда при полном неучастии разума. Должен же и разум отдохнуть иногда...
   - У меня он регулярно отдыхает, - мрачно сообщила Вики, - ума не приложу, когда он вообще бодрствует. Наверное, мы с ним не совпадаем.
   - Кто с кем? Уточни, я тут что-то пропустила.
   - Ну вот... нужен ли человеку разум - это ещё вопрос. Есть мнение, что разум нужен только для того, чтобы принимать неправильные решения...
   - А как же опыт, он же сын ошибок?
   - Вот так ошибки на пару с разумом и действуют. Сыновей рожают...
  
   В общем, ничего существенного Вики так и не рассказала, наверное, потому, что находилась в процессе становления личности. Трансформация мешает формулировкам и отвлекает от жизни.
   Понимаете, когда мироздание поворачивается боком, тут же сбивается фокус и меняется уровень восприятия...
   Тут на кофе заглянул Акива, который легко понимал фразу ещё до того, как её произнесёшь. Его никакая трансформация не смущала. Кроме того, он сегодня видел сон, а таким сном порядочные люди обязательно должны поделиться со своими друзьями.
   Акиве приснилось, что он бредёт по пустыне, в белой хламиде и библейских сандалиях, рядом шумно вздыхает верный верблюд и они оба хотят пить. Вдруг на пути что-то блеснуло. Верблюд остановился.
   На песке лежала монета. За монетой оказалась бутылка "Спрайта". Первым делом Акива напоил себя и верблюда, а потом стал рассматривать монету. Верблюд подглядывал из-за спины.
   Монета была большая и древняя. На ней был выбит горбоносый профиль, а вокруг него крупно написано угловатым письмом, похожим на египетские иероглифы - "Император Атлантиды". Профиль на монете был знакомый, но во сне не удавалось опознать. Глаза были распахнуты, прикрыты веками, как у древней черепахи, подбородок по-капитански приподнят.
   Владыка, император, знакомый Акиве ещё по Атлантиде... Кстати, надпись Акива расшифровал сходу, он там во сне вообще всё понимал.
   Тут бабушка загремела утренней посудой, восприятие переселилось в этот мир, оставив верблюда на произвол судьбы. Правда, с ним оставалась бутылка "Спрайта". Акива умылся, прихватил с кухни бутерброд и оседлал компьютер. Интернет, как известно, знает всё, хотя не всё понимает правильно.
   Главное, поисковые программы донесут до нужного места не хуже верного верблюда. Сразу нашлась куча сайтов со словом "Атлантида".
   Так вот, на одном из сайтов показалось лицо с этой монеты. Это был портрет Александра Моисеевича Городницкого, атланта.
   Знаменитого барда Акива когда-то видел и смутно помнил про кожаные куртки и про то, что "над Канадой небо сине", но тут бард был в профиль и почти император. На монете было написано, что у Городницкого юбилей и нарисовано число 75. Заодно там имелась краткая биография юбиляра, и было написано, что этот человек ищет именно Атлантиду, а не что-нибудь другое.
   Теперь Акиве стало понятно, почему: вот идёт император Атлантиды в поисках своей земли и своего народа...
  
   Новый миф родился в голове Акивы и остался жить на улице Пророков. Легенда о том, как снятся императору золотые храмы Атлантиды, и идёт он за забытой своей звездой, подымаясь в горы и опускаясь на дно океана, и ищет забытые лица, и не помнит свою Атлантиду, но не может её не искать...
   А народ, который сам в круговороте рождений забыл свой солнечный остров, узнаёт своего императора - он был хороший правитель, он всегда умел заботится о своих... В общем, поэт оказался Акива, последний поэт Атлантиды...
  
  
   Лист четвёртый
  
   Два месяца народ готовился к поездке в Париж и вовсю репетировал сцены из жизни рыцарей, отрывки и интермедии - мало ли что там понадобится. Хотя поездка всё откладывалась и откладывалась, то министерство образования не разрешало, то охранника найти не могли, то не ото всех родителей годилось разрешение... мирная страна, вроде бы, Израиль на прогулке требует бронированный танк для детей. А если нет - так нет...
   Все силы народ вкладывал в игру, начались гладиаторские бои и рыцарские турниры.
  
   - Ну какой ты пёс-рыцарь! - кричал Акива на своего друга Ариэля. - У тебя глаза добрые, нельзя же драться с такими глазами!
   Ариэль в ответ расколошматил дверь просто, чтобы показать собственное молодечество - а на вид мелкий, даже хлипкий. Дверь, правда, оказалась не бутафорская, настоящая дверь, потом Лёня с Акивой собирали новую из подручных досок.
   В свободное время они обыгрывали друг друга в теннис, не желая уступить ни за что. И пили пиво за клубом на ступеньках, хотя на пиво мы регулярно устраивали гонения... Иногда подсаживались к народу на ступеньки потрепаться за жизнь.
   Жизнь била через край. Во-первых, к Вики приехал брат и поставил на уши всю семью. Когда-то он отказался уезжать категорически, а теперь кишинёвский раввин его благословил, и этот брат приехал сюда жениться. А девушек он искал себе через интернет, и приводил их в дом по одной. Поскольку пока знакомства ничем не заканчивались, процесс продолжался с частотой четыре девушки в неделю. Общаться братец предпочитал дома, при родителях, как порядочный мальчик. В крайнем случае - при сестре. Через месяц такой жизни Вики вместе с Бестией собралась уходить из дома.
   Вики уже присмотрела себе место на Тель-Авивском пляже и собиралась там перебиться пару месяцев, пока брат не найдёт себе невесту...
  
   - Вики, - сказала я твёрдо, как могла, после того, как мы с Лёней помолчали-повздыхали о своей грядущей потерянной свободе, - решать, конечно, тебе... но бегать от полиции по тель-авивскому пляжу с некормленой собакой врагу не пожелаю. А не врагу - тем более.
   - Я согласен, - поддержал меня Акива, прихлёбывая независимую от упрёков родителей "Колу".
   - А куда мне деваться? Ещё и с Бестией... - мрачно отозвалась Вики и нежно погладила собаку за ухом. Бестия слушала вечерние звуки, и, казалось, охраняла нашу "подпольную сходку" от посторонних ушей.
   - В общем, - тяжело вздохнула я, - давно у нас детей не было...
   - Мне кажется, никогда...- развил тему Лёня.
   - Удочерять пока не будем...
   - Разве что Бестию, она воспитанная девушка, в отличие от некоторых...
   - В общем, поживи пока у нас вместе с собакой.
  
   Люди застыли, потом выпучили глаза и стали орать "Ура!" и почему-то "с праздником!". Только Акива молча сочувственно улыбался, а Бестия недоумённо оглянулась и на всякий случай лизнула Вики в нос. Потом опять отвернулась и стала оценивающе поглядывать на улицу, по которой иногда осмеливались прогуливаться кошки.
  
   На другой день они переехали к нам вместе с сумкой, собачьей едой и двумя мисочками для Бестии. Вики была без кастрюльки, но с большим запасом учебников, которые свалила грудой у телевизора и под Лёниным руководством уже прибивала полочку к стенке, усаживая её на уголки.
   Приятно смотреть, когда люди работают, просто душа отдыхает. Хотя иногда приходится готовить обед, впрочем, если думать неизвестно о чём, то и работа превращается в медитацию на солянке сборной...
   И мы зажили вчетвером. Собаку гулял каждый, у кого находилось время, готовила я с желающими подручными, потому что мы продолжали трепаться - не переставать же ради такого несложного дела, как приготовление бараньей ноги... а посуду они с Лёнькой теперь мыли по очереди, я устранилась. И в магазин я теперь сопровождала его чисто номинально.
   Потому что вдруг оказалось, что я жду ребёнка.
  
  
   Лист пятый
  
   Итак, сказала я себе, Инесса Юрьевна, дожили. Будем теперь принимать реальность за чистую монету. Слишком долго я не принимала её всерьёз.
   Придётся теперь учиться дышать по системе Бутейко, а также правильно питаться и вовремя ложиться спать, гуляя по часу в день с севера на юг.
   Честно говоря, мне успело надоесть гулять "в положении" в первый же месяц. Столько раз меня тошнило, что не в сказке сказать, ни в прозе описать... Опыта никакого, свежие впечатления. Ещё предстояло потяжелеть в процессе. Нет, чтобы ребёночка сразу в руки, не спросили меня, когда устраивали мироздание, ой, не спросили... я бы уже устроила для людей, а не для закона кармы.
   Лишь бы вот это чистить кармическую грязь, отрабатывая грех общения со Змеем-Искусителем.
   Вообще, у меня большие сомнения, что тогда всё случилось именно так, как нас учили тысячелетиями. Дурят нашего брата (сестру), всё записано со слов Змея. Чтобы раньше времени правду не узнали, спички, девочка, не тронь...
   Кстати, есть у меня сказочка о пернатом Змее, который мечтал стать Голубем Мира. Ну, нравилось ему наблюдать за голубями, сдерживал свои природные инстинкты или вовсе был травоядным - что мы знаем о Драконах? Наверное, это был всё-таки Дракон, только очёнь юный. И принимали его все за Змея. Или, скажем, крылья скрывал под грубой маской желчного искусителя...
   Искусителя придумали исключительно для людей. Или даже нет... люди его и придумали, чтобы было на кого свалить собственные недоработки. Есть у людей такая милая привычка - сваливать ответственность на окружающих, а сами мы белые-пушистые аки голуби... Паки.
   Пакля это, рвакля и другой самообман. А попробуй сказать себе, что сам отвечаешь за себя и свою жизнь - страшно. Легче поминутно пытаться воспитывать окружающий мир...
   Так что не было искусителя, ясно? Был Дракон, который хотел стать Голубем. Потому что очень не нравился самому себе, это часто бывало ещё до изобретения зеркала...
   В общем, беременные мысли меня настраивали прямо-таки на сказочный лад. Я спешила, как советовал китайский целитель Игорь, собрать себя по частям, как детский конструктор, чтобы ребёнку было с кем полноценно общаться. Да и себе портрет на память заодно, хотя бы анфас... Но пушистости явно недоставало, как и всему человеческому роду, и пережитки сознания гнались за мной по пятам.
   Короче говоря, изо всех сил я не ревновала Вики к Лёне... Красивая юная девчонка ходила по дому, улыбаясь нам обоим, и вдруг я представила, что эта молодость и красота отвлечёт его от меня в любой момент. Что останусь я одна с ребёнком на руках. А никто и не обещал, что это навсегда...
   Дело всё в том, что я научилась жить, не считая окружающих своей собственностью. Двадцать лет богатой практики безответной любви, когда человек тебе не принадлежит никаким боком, хоть ты выпрыгни из себя, потому что не любит. Можно было успокоить душу, скажем, тем, что эгоист, мол, кроме себя никого не любил, только фигня всё это. Любил. Жену свою. Я точно знаю. И сейчас любит. Детей у них нет.
   Она ему изменяла и изменять будет, живёт по полгода в Питере якобы по работе. А он - любит. Как я вынесла эту любовь, и сама не знаю. Двадцать лет отзвонила, непонятно почему на свободу выпустили, чем заслужила. Мы учились с ним в одном классе и дружили всю жизнь. Читали одни и те же книжки, даже пару раз сходили вместе в кино...
   В институте он прибегал пообедать, я и готовить научилась благодаря ему. А рисовать начала, когда он женился на Таньке с параллельного курса, я тогда бросила инженерно-технический вуз, через год поступила в художественное училище, большое спасибо нашим разлукам и разочарованиям. Они подарили мне хорошую профессию...
  
   Как-то Вики вернулась с вечеринки заполночь и позвала нас пить чай на кухню, мы всё равно не спали, полуночники мы. Я рисовала, Леня что-то писал себе в компьютере.
   - Никому я не нужна, - начала Вики старую любимую песню, - но я вдруг поняла, что и мне никто не нужен.
   - Как это? - отозвалась я, не понимая, к чему она клонит.
   - Выкладывай, что случилось, - потребовал Лёня, разливая чай в большие чашки.
  
   Мы сели на балконе, оглядываясь в тихую ночь, которой, казалось, вовсе не было до нас никакого дела.
  
   - С кем ты на сей раз поссорилась?
   - С родителями. Теперь уже с обоими.
   - Чем не угодили?
   - Да уж, не угодили, - хмыкнула Вики и достала сигарету, но вовремя вспомнила, что при мне решили не курить. - Им плевать, что я думаю или не думаю...
   - Ну, а конкретнее?
   - Они разводятся. У мамы появился друг, она переезжает к нему. И ей не до меня, новая жизнь, всё такое. Но и у папы, оказывается, есть подруга, причём с сыном, они въедут на той неделе в нашу квартиру. А я как раз собиралась возвращаться домой...
   - Интересная жизнь какая... - сказал Лёня и незаметно погладил меня по руке. - Что же ты будешь делать?
   - А мне летом вообще в армию. Вопрос, кому из них собаку оставить. Я-то переживу, побуду пока у друзей... или у вас, если не выгоните. А может, к своему другу перееду...
   - Это что-то новое. Кто у нас друг? Кто-то из наших?
   - Нет, конечно. Наши ещё совсем дети...
   - Ну, как сказать... Ты тоже не очень, прямо скажем, взрослая...
   - Ой, на себя посмотрите, - засмеялась Вики, - кто знает, когда человек взрослеет на самом деле? Да Вы сами как-то сказали, что взрослые на самом деле - дети, которые забыли, кто они и откуда.
   - Молодец, вовремя цитируешь. Но не отвлекайся слишком на цитаты из чужой жизни...
  
   Я вдруг расслабилась и отвлеклась на мерцающие огоньки, словно издалека слышала, как они обсуждают Викиного парня-студента, которому она - всё, а он телефон отключает не вовремя...
   Пронесло, не сейчас, слава Богу, какие чудные переливаются огоньки вдали, то ли звёзды, то ли фонари в горах...
   На следующий день Лёня повёз меня в дальний кибуц на севере страны, отдохнуть.
   Охранять дом оставили Вики с собакой под твёрдое обещание мужиков не приводить, в доме не курить и пьянок не устраивать...
  
  
   Лист шестой
  
   Тут рукопись обрывается. Никаких слов не найти... так нам было прекрасно, что ещё и рассказывать людям об этом будет, пожалуй, чересчур.
   Впервые за полтора года совместной жизни мы устроили себе медовый месяц. То есть, медовую неделю. Раньше никак не получалось - театр, проекты, выставки, спектакли, и поездки с народом. Уединяться нам позволяли разве что в студии или когда народ в школе.
   Вечером мы сели на берегу местной речушки посмотреть, как она течёт, а в ней отражается небо. Наутро Лёня провёл со мной профилактически-лечебную беседу, пытаясь уговорить замуж. Я приводила аргументы против. Мы пили чай на гостевой веранде, и утреннее солнце безмятежно стояло над головой, думая о своём.
  
   - Один человек не может принадлежать другому человеку, - убеждённо повторяла я в утренней тишине, и какие-то птицы неразборчиво соглашались.
   - Кто с этим спорит... - якобы не настаивал Лёня, - знаешь ли ты, что в тебе говорит страх перед Большим Изменением, а ты его слушаешься. И другой страх - потерять независимость.
   - И третий, - что в один прекрасный день всё закончится само собой... - отозвалась я.
   Мой режиссёр встал, подошёл к окну, заложив руки за спину.
   - А тебе никогда не приходило в голову, что Большое Изменение уже произошло? - спросил он, не оборачиваясь, чтобы не смущать пациентку, есть у него такая славная манера... - Мы ведь и без штампа в паспорте уже одно, не говоря уже о физических изменениях ближайшей реальности.
   - А?
   - О нашей беременности.
   - О чьей?
   - А ты что, собираешься рожать от голубя?.. Я слышал, мужу тут позволяют держать жену за руку, пока та рожает. А не мужу - не позволяют. Я понятно излагаю?
   До меня стало, наконец, доходить, что неизбежность, действительно, наступила, пока я думала о другом.
   - И, пожалуйста, дай мне возможность иногда выражаться вслух этими словами "Моя жена", "супружница"...
   - Муженёк, глава семьи, супруг, - фыркнула я, и мы стали хихикать, как школьники на переменке.
   - Передайте моей супруге, я, пожалуй, посоветуюсь с женой...
   - Мой благоверный будет против, уж не взыщите...
   - Какие люди, такие и слова...
   - А ничего смешного, люди этими словами пользуются уже давно...
   - И словам даже некому пожаловаться на этих людей...
  
   Кончилось тем, что мы стали целоваться и до отъезда - через неделю - эта тема больше не обсуждалась.
   Только по дороге домой Лёня деловито предложил назначить дату свадьбы, "пока меня ещё можно показывать людям и раввинам". И мы назначили.
  
   Когда мы вернулись, в доме было тихо. Бестия молча подошла, лизнула меня в руку и снова молча улеглась напротив дверей. Вики нигде не было.
   Её мобильный телефон валялся на кухонном столе, видимо, забытый в спешке. А на кухне отчётливо пахло свежей краской.
  
   - Бестия, может, объяснишь, что тут случилось? - Лёня присел на корточки, внимательно глядя на собаку.
   Та шумно вздохнула и отвернулась.
   - Тааак... признаваться стыдно. Ну что ж, будем ждать.
  
   Мы прождали до вечера, Вики так и не появилась. А в десять вечера в "Новостях" сказали, что в центре Иерусалима был теракт, в баре "Бочка".
   Этот бар - излюбленное место наших мальчиков-девочек, место четвергового ночного отдыха.
   Камера показывала разрушенный вход, разбитую дверь и неподвижную фигуру, вроде знакомую...
  
   - Тебе нельзя нервничать, - слишком спокойно сказал Лёня, - может, приляжешь?
   - Да, конечно, - покорно ответила я. И упала.
  
   Смутно помню, как Лёня легко перенёс меня на диван, потом набрал "Скорую" и стал гладить по голове.
   Наверное, они быстро приехали, или это провал в памяти, или я просто куда-то делась. А пока меня несли в машину, я вообще уснула. Или не уснула.
   В общем, сразу, без перехода я увидела "наш" садик, который Толик обозначил как Гефсиманский.
   Только там ещё было полно цветов и они потрясающе пахли. Вроде бы, розы, но фиолетовые. Изгородь тоже была другой - вместо каменной кладки что-то зыбко-колеблющееся.
  
   По садику гулял некто в сандалиях и длинной перепоясанной рубахе, как часто гуляют по Иерусалиму некоторые местные ребята. Чернобородый красавец с медальным профилем. Он ходил и бормотал:
   - Прекрасны ланиты твои под подвесками... шея твоя в украшениях... нет, лучше так: шея твоя в ожерельях...
  
  
   Лист седьмой
  
   - Освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Или изнываю? Нет, изнемогаю...
   Передо мной прохаживался царь Соломон и сочинял "Песнь Песней", сразу в пересказе Веры Инбер, рассказ "Роза и соловей". Даже во сне мне не отказала память. Но больше я ни о чём так и не вспомнила и наблюдала, как в кино, - вот он срывает травинку, смотрит на небо...
   Соломон оглянулся на меня, пожевал губами, зажмурился, потом, медленно растягивая слова, произнёс как-то выжидающе:
   - На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя. Искала его и не нашла его... - коротко глянул и спросил, отвернувшись куда-то в сторону:
   - Нравится?
   - Ага... стихи. Хотя рифмы ни одной ни разу...
   - Рифму ей подавай, - ехидно улыбнулся царь, - где я тебе возьму. У нас тут другие, между прочим, законы гармонии...
   Он вдруг прислушался и скомандовал, опять глядя в сторону:
   - Тебе пора. Извини. Ещё увидимся, какие наши годы, впереди - вечность.
   И, хмыкнув, добавил:
   - Не поговорили...
  
   Очнулась я на столе-каталке и тут же перепугалась, что мне сейчас что-нибудь будут вырезать. Вокруг толпились медики и занимались делом - вставляли мне в руку трубку, кололи... и тут я действительно уснула.
   Проснулась в палате. Рядом никого не было, кроме открытого окна и запаха чуть ли не сирени. Сразу же появился Лёня, поцеловал, сел рядом. За ним ввалилась толпа. Первым был Акива, за ним зарёванная Вики, Ариэль и ещё человек пять. Они уселись на единственный стул и на пол.
  
   Некоторое время они очень громко молчали.
   - Мы там были вчера рядом, - с места в карьер сообщил Акива, ему не терпелось рассказать. Человек практичный, действительно, зачем тратить слова? И так ясно, что я вернулась...
   - Ты прости, - шмыгнув носом, перебила его Вики, там такое было... ну, я должна была уйти из дома.
   - А записки она писать не умеет, то есть, раньше не умела, - добавил Лёня с нажимом, - но теперь, надеюсь, научится...
   - Так мы были там, у "Бочки", - продолжил Акива, которого было не сбить. - Но у нас не было денег, и мы туда не зашли. Двинули к Яффо, и почти сразу за спиной - взрыв...
   - А я готовила плов, - не слушая его, продолжила Вики.
   - Не ты, а мы, - поправил Ариэль, - и ещё Лиза, новенькая, ну, и ещё Денис. А потом по телевизору пошёл сериал "Любовь за углом", по второму каналу...
   - И плов сгорел.
   - Но сгорел не только плов.
   - Там было столько дыма, что кто-то вызвал пожарников...
   - Не мы...
   - Пожарники, когда увидели наши чумазые морды, решили, что правда - пожар, еле объяснили.
   - А то бы они весь дом залили водой...
   - А Бестия удрала сразу на улицу и наблюдала с безопасного расстояния...
   - Как мы там с ума сходили...
   - Потом папа Дениса принёс краску, и мы покрасили кухню. Правда, красиво получилось?
   - Правда...
   - В следующий раз обязательно покрасим салон, - задумчиво добавила Вики, и тут народ, наконец, стал хохотать. На хохот пришла медсестра и сказала, что она разделяет нашу чистую радость, но меня нужно кормить, колоть и не волновать. Что ребёнок во мне может у них заранее научиться чему угодно...
  
   Тут Лёня напоследок сообщил, что у него две новости, обе хорошие. Во-первых, поездка в Париж, всё-таки, состоится, невзирая ни на что. Причём, через пару месяцев.
   Во-вторых, в Париж они поедут без меня, и это хорошо, я сама должна это понимать. Чтобы не волновалась, а гуляла, отдыхала...
  
   - Да, я буду очень не волноваться, сидя тут, когда вы там, - пробурчала я, - будете звонить каждый день. Иначе меня хватит ровно на четыре часа чистого времени, сколько летит самолёт...
   - Будем звонить даже два раза в день, - пообещал Акива, - я прослежу.
  
  
   Лист восьмой
  
   Свежий ветер прошёлся по нашему садику и поселился под старой оливой, под большим окном, у стены, выложенной белым иерусалимским камнем.
   Во дворе мы поставили теннисный стол, а наши театральные мальчишки притащили продавленный диван и пару кресел. Теперь хотя бы раз в неделю под окном собиралась вся компания, посидеть-потрепаться, оглядываясь на холмы Иудейской пустыни.
   Всё, что накопилось за неделю - в школе, дома, на репетициях - они тащили сюда, словно ломкие сухие веточки к вечернему костру.
   Ветер гулял по ним и снаружи, и внутри. Иначе невероятно сложно было бы принять то, что происходит вокруг, а когда ветер, - то само собой принимается, и баночка пива, и необходимость, скажем, тащить на себе пьяненького брата домой.
   У Ариэля водился именно такой брат, по имени Хаим, для своих двадцати лет успевший довольно много. Ограбить магазин, разбивая двери-окна, поджечь детскую площадку июльской ночью, побывать в тюрьме и у родственников в Америке, написать полтора десятка стихов по-английски и надираться до остекленения пару раз в неделю.
   Регулярно Хаима подбирала полиция в каком-нибудь подъезде, многие сердобольные люди его знали в лицо. Полиции надоело с ним возиться, они стали звонить Ариэлю, младшему родственнику двенадцати лет, потому что их родители постоянно уезжали в Болгарию на заработки, Ариэль стал временным главой семьи. Он приходил, взваливал братца на себя и тащил домой. Так он накачал себе неплохие мышцы философского отношения к жизни и олимпийского спокойствия в процессе бурь и цунами.
   Хаим пил каждый день. В трезвом виде он был похож на героя американско-немецкого фильма - высокий, серые прямые волосы до плеч, холодные синие глаза. В пьяном сходство становилось меньше - он краснел, волосы непонятно как светлели при этом и становились дыбом, как от электрического заряда. Такие припадки агрессии, словно тигр вырвался на свободу, отомстить служителям зоопарка и развалить пару клеток. Лёня тогда и предложил ему сыграть роль царя Атландиды. Меньшее его, пожалуй, не заинтересовало бы...
  
   Тёмное это дело - Атлантида, загадочное. То ли спасти материк, то ли поработить вселенную предлагалось, пока сочинялся сценарий. Остановились на картинках из жизни народа и его правителей, которые до жути напоминали школьные разборки Акивы и Ариэля...
   Подправленный цитатами из классики, сценарий оказался очень даже ничего, и люди стали репетировать, называя друг друга атлантами.
   Хаим конечно, должен был играть не такого как все, непонятого гения с задатками диктатора, потому что именно такие люди плохо находят общий язык со своими друзьями, семьёй и подданными. Когда выпьют, так особенно...
  
   - Это что, - угрюмо вопрошал Хаим, и глаза его застывали как синие льдины, - я смогу врезать, кому захочу?
   - Извини, - отвечал Лёня, - для этого у царя есть стража. И бить на сцене будем понарошку.
   Тут же показывалось всей группе, как нужно аккуратно уходить от удара, как изображать пощёчину, как "умирать" в три приёма. Хаим мечтательно улыбался и падал на пол со всего размаху. Ему так понравилось падать, что даже стали немножко симпатичны окружающие, и перестал он крушить теннисный стол в перерыве.
   Сцену расстрела изменяли на ходу. Стражники должны были стрелять в восставших, но всем захотелось красиво падать в конвульсиях. Пришлось добавить секретный заговор во дворце. Хаим был нужен для развития сюжета, поэтому его "убивали" не окончательно, но долго и с удовольствием.
   В последнем действии состоялся суд над царём и его камарильей. Защитником был Акива. Забыв начисто, кого он защищает, он доказывал с горящими глазами, что царь должен быть наместником Бога на земле, и его жизненная задача - научиться милосердию. Чтобы взять на себя ответственность за весь народ, как за детей своих...
   В общем, из него самого получился бы довольно удачный правитель хоть в Лемурии, хоть во Франции, хоть в Китае, хоть в Израиле...
   В конце концов, царя оправдали, предоставив его суду собственной совести, недобитый Хаим встал, содрогаясь, и гордо завернулся в свою мантию.
   Ему дали последний шанс спасти Атлантиду, но было уже поздно, и он увёл свой народ в параллельную реальность прямо на глазах у публики.
   После спектакля Хаим воспрянул духом. У него изменились глаза и походка. Он стал изучать психологию и сам собой перестал пить. То есть, трансформация была налицо, и мы даже подумывали над проектом - "Найти царя в себе", чтобы давать людям возможность взлететь над собой и найти себя в себе.
   Хаим, наконец, почувствовал себя Старшим Братом, стал помогать Ариэлю по языку, а младшей Дине по географии, как-то сам собой нашёл работу, а потом его забрали в армию, и выбрал он трудно достижимую службу в лётных войсках.
   Теперь мы его вовсе не видим, звонит иногда поздравить с праздником, но на праздники обязательно прибегает, и всякий раз мы с удивлением слышим:
   - Я пришёл поговорить об Атлантиде...
  
  
   Лист девятый
  
   Ну вот, а пока прошлая цивилизация отсиживается в параллельном пространстве, наша история всё время куда-то движется без остановок и отпусков. Хотелось бы, конечно, узнать, куда...
   В один неудачный день, во имя мира на земле с братьями двоюродными, решено было отдать им часть земли Израиля, на которой жили люди и возделывали свой хлеб с виноградниками придачу. Вся страна разделилась на "за" и "против", а телевидение показывало изо дня в день кадры, как из дому выкидывают несогласных. Несогласные отбивались как могли... Мы обрывали телефоны близким, которых выбросило из прежней жизни на просёлочную дорогу истории вместе со всем скарбом. Или без него.
   Наши пацаны оказались совсем аполитичны - или просто не хотели рассуждать на эту тему. Очень практичное поколение, лучше совершать поступки, чем молоть языком, наверное... спросить, что же они об этом думают, хотелось, но они сразу меняли тему. Пока однажды Ариэль и Акива не пришли на репетицию в синяках и ссадинах. Они светились от тайной гордости, но двигались с трудом.
   - Мы там были, - сказал Ариэль, - и сделали всё, что смогли.
   - Где - там? - выясняла Вики, пытаясь вытереть лицо Ариэлю влажной салфеткой, а Бестия тихонько рычала куда-то на дверь.
   - На перекрёстке Гивъат Царфатит ("Французский холм"). Там была сидячая забастовка.
   - Думаю, даже лежачая, - добавил Акива, потирая разбитый кулак. И вся правая рука была в тёмных полосах, да ещё и за бок человек держится - что же это такое?!
   Я достала из шкафчика йод - в этой компании йод всегда должен быть под рукой...
   - Да ладно, так заживёт, не волнуйтесь, и вообще Всевышний за нас, так что всё наладится когда-нибудь...
   - Всевышний тебе так прямо и сказал, что он за нас?
   - Ну, намекнул...
   - Когда он успел, ты что там, сознание терял?
   - Народ, дайте рассказать, ладно? По порядку. Мы шли на автобусную остановку...
   - Кто там бастовал?
   - Девчонки, религиозные, лет двенадцати и старше, длинные юбки, всё такое. Хотели, чтобы их деревню домой вернули... Улеглись они на землю, на шоссе, и лежат поперёк, машины проехать не могут. А мы как раз идём себе мимо, на автобус. И тут полицейские стали выдёргивать их из цепочки и избивать...
   - Как - избивать?..
   - Руками. Там такие быки были... дорогу, в общем, открывали для машин. А девчонки пытались держаться цепью, хватали друг дружку за руки...
   - А вы?
   - А мы стали драться с полицейскими.
   - Нормально... так, прямо на них и пошли?
   - Ага...
   - Вдвоём?
   - Вдвоём...
   - Так вас должны были забрать в полицию?
   - И забрали. Но выяснили, что мы несовершеннолетние, так сразу отпустили... А били нас, как взрослых...
   - Надо бы жалобу написать, да и к врачу вообще-то, пускай всё запишет.
   - Какой врач... ну, может быть... потом...
  
   Конечно, ни к какому врачу они не пошли. Отлежались пару дней и прискакали обратно - мы же собирались со спектаклем в Париж, в гости к Жениным французским разгильдяям от Сохнута.
   Всем хотелось выглядеть не хуже, а лучше. К тому же страна всё равно не собиралась спрашивать нашего мнения, в какую сторону разворачивать свою историю.
  
  
   Лист десятый
  
   Пролетело два месяца и наступила обещанная поездка в Париж. Мы с Бестией тоскливыми глазами наблюдали из угла за сборами населения, которое все сумки приволокло в нашу квартиру.
   По квартире носились люди, обрывки бечёвки, ножницы, чайные кружки и забытый реквизит.
   Бестия один раз боком выдвинулась из угла, понюхала картонный пенёк, чихнула от запаха пыли и вернулась ко мне, перестав интересоваться всей этой суетой. Нам показалось, что про нас забыли, и мы ушли гулять по улицам Иерусалима, который нас принял и утешил.
  
  
   В Париже, как известно, тоже есть своя жизнь. Там имеется Эйфелева башня, Пале-Рояль, Мулен Руж и капитан Скамейкин.
   Поэтому совершенно естественно, что сразу же по прилёту, дети были брошены на растерзание французским коллегам, а Лёня был утащен Женей в гости к лучшему рисовальщику на этой стороне Сены, да, прочем, и на той. Акива клятвенно уверял, что все будут учить брейк-данс и французский, причём без пива.
   И, хотя сомнения оставались, Женя с Лёней оставили охранника по имени Ханох у дверей сохнутовского интерната, а сами отправились долгими линиями парижского метро вперёд и в сторону.
   Не посетить капитана Скамейкина было нереально, к тому же нужно было решить, как организовать его приезд в жаркий восточный климат вместе с картинами для проведения выставки на тель-авивской набережной. Капитан Скамейкин хотел к морю.
   Для гостей хозяин расстарался, раздобыл где-то капитанскую фуражку и прикупил сыра к неизменному кальвадосу. А также достал из запасников свою старинную картину "Русские в Париже".
   Вечер прошёлся по Парижу огнями витрин и кафе и прочно обосновался в садике на Пале-Рояль, куда необходимо было забежать хоть на минутку, постоять, посмотреть на фиолетовые тюльпаны и случайных прохожих, чтобы уйти дальше, в поисках других садов, но и этот унести в сердце своём.
   Вообще, поиски внутреннего сада могут привести то в Пале-Рояль, то в тихий скверик имени Жуковского в городе Харькове, но самый сад находится в том человеке, который ходит по этим улицам, занятый неизвестно чем.
   Он может прогуливать собаку или опаздывать на троллейбус, возвращаться домой, пересчитывая сдачу последнего дня, или открывать просыпающийся город, а сад тем временем тихонько растёт сам собой, невзирая на погодные условия.
  
   Картина капитана Скамейкина завораживала. Она занимала полстены и смотреть в другую сторону просто не получалось. Это было эпическое полотно. На нём был изображён матрац.
   В старенькой мансарде, слева, среди старенькой же мебели и давно не ремонтированных стен, написанных маслом, лежал матрац и резко контрастировал со всей этой богемой своим новеньким видом. И размером.
   Огромный двойной пружинный матрац, как-то небрежно придавивший собой пожилое канапе, и нагло заявляющий миру, что отныне люди здесь будут жить на матраце, что людей двое, они относительно молоды и что людям нужен матрац, чтобы любить друг друга.
   Это был вызов судьбе, состоящей из старых стен, низкого потолка, потрескавшейся люстры и вечернего неба, просачивающегося сквозь полуразбитое окно.
   Матрац нагло светился яркими красками и только что проведённой на нём бурной ночью. Двое находились рядом у деревянного стола.
   Лицом к публике сидел Женя, небритый, с типичным парижским хвостом вместо шевелюры. Он потрясённо смотрел прямо сквозь наблюдателя, погружённый в себя, и на лице его было написано две короткие фразы.
   Не буквами, но так ярко, что невозможно было не прочесть: во-первых, это была фраза "Нифигасебе я даю!!!", а короткая полуулыбка явственно добавляла: "Моя!"
   Рядом находилась женщина. Её взгляд выражал совсем другое, а руки - третье. Начнём с рук.
   Руки вдохновенно и уверенно резали сыр. Они всё знали - про то, что было, что будет, чем сердце успокоится. Они не спешили и всё делали вовремя, нож казался продолжением, частью целого, и ясно было, что новый мир будет построен неизбежно именно этими руками. Лицо её отстранённо сигнализировало: "Знать не знаю, ведать не ведаю, месье, ночь - это ночь, а день - это день. Считайте, что ничего не было".
   Это была Жозефа. А на столе стояла, естественно, бутылка кальвадоса.
  
   - Вы себе представляете, - мечтательно сказал Женя при виде матраца, - как это будет смотреться на тель-авивской набережной? Многие захотят воспользоваться. Там же люди ночуют прямо на песке.
   - Картина не про это, - обронил Скамейкин, разливая кальвадос, - друг мой, жаркого песка уже достаточно для любви. Вот когда нет у людей жаркого песка и прохладного моря, приходится обходиться матрацами.
   Лёня молча отдыхал. После перелёта хотелось спать, ходить по Парижу и в душ, но Женя не дал ему даже переодеться.
   - У тебя всего неделя, - убедительно заявил он, - Париж не ждёт, он носится по своим делам и сидит в кафе на Монмартре. У тебя не будет времени даже выпить чашечку кофе. Завтра начнём семинар, и на улицу больше не успеешь выйти. Хотя бы один вечер подари себе и Парижу.
   Женя оказался совершенно прав. Потому что все остальные вечера оказались нужны жизни, детям и наблюдениям за окружающей средой. Среда не подкачала, много в ней оказалось того, что обычно не встречается в повседневном меню.
  
  
   Лист одиннадцатый
  
   Весь рацион семинара, организованного Сохнутом, держался на игре в театр и объединении культур. В фойе первого этажа интерната, оно же актовый зал, рядом со столовой, из которой уже пахло неразборчиво, но вкусно, собрали международную команду для проведения семинара "Культурный диалог" или что-то в этом духе.
   На совместное действо, пробуждающее душу к творчеству, а культуры - к взаимопроникновению.
  
   Лёня вёл занятия по-русски, Женя переводил. Они оба выглядели довольно спокойно на фоне бурных вод и мелких брызг, но уже в первый вечер выяснилось, что напрасно было их подозревать в безмятежности.
   Лёня часто выглядит незаметно, стать тенью, вывести себя за скобки - правило номер один, но до поры до времени. Верхнее "фа" у него тоже имеется, хотя не применяется до последнего. Во время занятий он превращается в небольшой танк, движется неумолимо и бесшумно, давая предупредительные сигналы ультразвуком, ощутимо раздвигая рамки пространства.
   В первый же вечер ему собирались устроить "проверку". Местный народ для начала, то ли с голодухи, то ли, чтобы себя показать и других посмотреть, встал на уши, включил пропеллеры, громкость и наушники, никого-не-вижу, никого-не-слышу, куча-мала в детском саду.
   Наша пятёрка израильтян поглядывала на происходящее сочувственно, хотя и с некоторым нетерпением. Акива сдерживал естественное желание показать людям жест рукой, чтобы посмотреть на их реакцию, но природная практичность подсказывала, что последствия будут непредсказуемы...Тут Женя как-то сумел махнуть привычно своим разношёрстным гаврикам, отчего те частично притихли и оглянулись. Тогда он по-доброму пообещал явиться в страшном сне к каждому, кто немедленно не заткнётся, после чего этот каждый будет долго звать маму, но мама не придёт, а будет сидеть в наушниках, слушая любимый "Queen". Народ уважительно притих.
   Затем уже Лёня, представленный в качестве израильского укротителя тигров, режиссёра и в прошлом десантника, превратился в танк и сказал негромко:
   - Значит, так. Все, кто выбирает быть живым в ближайшую неделю - остаётся здесь. Кто намерен продолжать быть клюшкой для забивания гольфа или простывшей манной кашей - свободен уйти. Выбирайте. У вас есть десять минут. Задавайте вопросы.
   - А что это значит - "быть живым"? - не выдержал индус в порванных джинсах и оранжевой майке, свесившись с лестницы.
   - А ты не знаешь? Интересное дело, люди живут и не знают... Хорошо. Это значит - быть самим собой, если вы понимаете, о чём я. Быть здесь и сейчас и жить так, как тебе и не снилось...
   В общем, он купил их с потрохами, через десять минут они уже были индейским племенем и ловили льва в прериях. Львом был индус, причём ему было предложено стать именно львом, а не плюшевой игрушкой для трёхлеток. Объясняя, Лёня показал натурального льва из собственных нервов и прочего организма. На его рык сбежались повара из кухни, а всё племя рефлекторно сделало шаг назад...
   В общем, неделя проходила нескучно, к тому же Ленка стала уединяться с индусом в труднодоступных местах в свободное от репетиций время, и Ханох, охранник, был при деле, постоянно пересчитывая по головам нашу пятёрку, не досчитываясь крупногабаритной девушки.
   Акива постоянно пугал его хищением израильского имущества в особо крупных размерах, но Ленка тактично находилась вовремя - строго перед ужином. Индус неопределённо улыбался и, как сомнамбула, плёлся к тарелке.
   Правда, Вики скучала по дому и всё время ожидала неприятностей неизвестно откуда. Мир такой непредсказуемый, никогда не знаешь, чего от него ожидать, ну вдруг. Вот, откуда ни возьмись.
   Акива терпеливо объяснял ей закон природы для простейших - то, чего упорно ждёшь (когда плохое), имеет обыкновение сбываться. Объяснения не утешали, ей хотелось домой и дверь закрыть. Что-то такое в воздухе...
   При этом она ссылалась на Луну в Скорпионе. Жалкие отговорки. Лёня точно знал, что всё дело в Плутоне...
   Люди даже не знают, каково это - переходить из Стрельца в Козерога, а Плутону вот пришлось, и идёт, не жалуясь ни на какие созвездия...
   Наверное, Вики не хватало внимания окружающей среды, но эту самую среду, на всякий случай, она держала на таком расстоянии, с которого очень трудно было бы проявить внимание.
  
   Лёня звонил чётко один раз в день, сообщал, что в Париже тихо и что ни одного танка не замечено, что Вики страдает, потому что никто не обращает на неё внимания, кроме охранника, который, во-первых, не курит, во-вторых, не говорит по-русски, а нужный человек обязательно должен говорить на двух языках и давать прикурить девушке, зажигая вовремя огонёк.
  
  
   Лист двенадцатый
  
   В последний вечер ожидался театр импровизации в исполнении наиболее продвинутых французов и "Атлантида" с новым уклоном.
   За день до этого, в девять часов, одновременно с "Новостями" по французскому радио, постучали в дверь. За дверью слышался неразборчивый шум, выкрики и автомобильные гудки. Собственно, это был не стук.
   Дверь интерната ломали.
  
   Окна первого этажа, по счастью, были забраны решётками, сквозь них виднелась толпа - подростки, скорее даже юноши, с мотоциклами и без, уже сломавшие ворота, как-то наши артисты пропустили это увлекательное зрелище.
   В перерыве кто-то включил радио на полную громкость, и тут всё началось.
   На фоне радио новостей, где рассказывали о погроме в предместье Парижа недалеко от интерната, толпа, подступившая к дверям интерната, выглядела угрожающе.
   С интерната, на первый взгляд, взять было нечего, но на втором этаже стояли компьютеры, двадцать штук. Какая разница - что громить, в конце концов... Да и драка вполне могла вспыхнуть нешуточная, никто не собирался сдаваться просто так ни за что.
   Ханох пытался уволочь израильтян на чердак, но непросто это было сделать, все рвались защищать своих, а не прятаться за спинами, стыдно прятаться для мужчины...
   Тогда Ханох взмолился, что за них отвечает непосредственно он, что его выкинут с работы, если что, моментально, и детей кормить будет не на что, а "мужчины" вряд ли ему сумеют помочь. Пришлось им смириться, хотя очень не хотелось. Ленка исчезла ещё раньше, неизвестно куда.
  
   - Открывайте! - орали в дверь, - или мы сами откроем!
   Дверь затрещала. За дверью продолжали неразборчиво орать. Женя быстро что-то сказал своим, и через минуту мы увидели, как за окном льётся вода мощным потоком.
   - Тёпленькая пошла! - жизнерадостно сообщили сверху...
  
   После чего оттуда раздался чудовищный вопль ирокезов, переходящий в львиный рык. Люди не зря неделю учились хорошим вещам. Этого, к сожалению, было не достаточно. Правда, толпа притихла и остановилась.
  
   - Два шага от дверей! - заорали сверху, - К вам выйдет парламентёр.
   Что-то из войны Америки за независимость, "парламентёр"... хотя было ясно, что игры кончились. Но, как оказалось, не всем.
   Женя открыл дверь и быстро вышел наружу, захлопнув дверь за собой...
  
   О том, что было дальше, потом рассказала Ленка, которая, как оказалось впоследствии, просочилась со своим индусом в мальчиковую спальню на втором этаже, из которой всё было прекрасно видно и слышно.
   Разглядеть их в тёмном окне (особенно индуса) было невозможно, надо было только сдержаться и помолчать. Но Ленке очень хотелось высказаться...
   Первый ряд нападавших стоял ошарашенный, частично мокрый и негромко ругался.
   - Добрый вечер, - сказал Женя очень мягко, - и ты Ринальд, здравствуй...
   Он знал в лицо примерно треть присутствующих - народ с соседней улицы, шпана, гуляющая вечерами как придётся.
   Ринальд, естественно, не ответил, а только независимо засунул руки в карманы. Зато несколько других, наверное, знакомых с Женькой, отступили назад, чтобы их не узнали.
  
   - Поднимите руку те, кто сегодня не ужинал! - Продолжил Женя, и как-то все его услышали, а трое на мотоциклах перестали бибикать.
   - Кто хочет отомстить, всё равно кому, за то, что ему так хреново! Кто злится на весь мир! - Женин голос разносился по всей тёмной улице.
   - Кто думает, что ему хуже всех... кто думает, что его никто не любит! И назло кондуктору идёт пешком, ковыряясь в носу... дурни, мир не полюбит вас, пока вы не полюбите его... Подымайте руки, я пока стихи читать буду:
  
   Даже дикий зверь в лесу
   не копается в носу!
  
   Дикие звери потеплели и захихикали. После паузы несколько рук поползли вверх. Даже дикий зверь в лесу любит, чтобы с ним поговорили, как с человеком...
  
   - Ладно, голодных я готов накормить. Хотя мы тут не миллионеры. Но в дом я приглашаю только друзей. А вы сюда пришли в качестве кого?..
   Народ безмолвствовал, ошарашенный происходящим. Жрать, конечно, хотелось, чего уж там. Но не друзья же, в самом деле, только что чуть не...
  
   - Хорошо, господа, ваше молчание меня убеждает. Что вы будете соблюдать нейтралитет. И что стоит пожалеть ваши молодые годы, лишённые любви и ласки, а вы будете вести себя по-человечески... Идёт?
   Какое-то движение наметилось в рядах несостоявшихся погромщиков и довольно согласное бормотание зажурчало из середины толпы.
   Вдруг журчание перебил шум мотоцикла - въехал опоздавший, остановил машину, сбросил шлем и рванул к Жене.
  
   - Я успел вовремя! А вы что ждёте?! - радостно завопил он и ударил Женю в лицо. И Женя упал.
   В следующий момент произошло две вещи. Во-первых, из дверей интерната хлынули на улицу Женины мальчишки, окружили его кольцом и подняли с земли, придерживая за голову и за руку.
   А во вторых, на расстоянии трёх шагов, опоздавшего стали бить свои. Жестоко бить, ногами. Их только что позвали в тёплый дом, с ними говорили, как с людьми и никто даже не отчитывал за сломанные ворота...
   - Стоп! - закричал Женя, и его опять услышали. - Покажите мне этого придурка.
   У мотоцикла расступились. Нападавший, основательно помятый, лежал на тротуаре и с ненавистью, смешанной с недоумением, оглядывался вокруг.
   - Ты живой, мудила? - сочувственно спросил Женя. - Давайте его в больничку. Он больше не будет...
  
   Двери открыли. Парня отнесли в больничку вместе с Женей, долго сочувственно дышали у дверей, дожидаясь, а всё понимающая команда поваров накрыла в столовой на всех, невзирая на позднее время.
   Перебинтованный (оказалась, и рука сломана) Женя вышел в столовую и задумчиво сообщил:
  
   - Война Алой и Белой Розы закончена. Открываю запись на компьютерные курсы. Бесплатно. То есть, платить будете натурой - дом охранять, ремонтик там, стены покрасить... Лады? Родителям скажете, что у вас есть работа.
  
   После ужина многие записались и мирно ушли домой, хотя не все. Несколько человек остались до утра трепаться за жизнь на тему - "кто я", "зачем я" и "ради чего всё".
   Израильтяне сидели в кабинете директора под охраной Ханоха и слушали Ленкин душераздирающий рассказ.
   Ради исключения был допущен Ленкин индус, но он молчал и только улыбался, когда Ленка говорила странные для его уха русские слова.
  
   Собственно, и слово "мудила" прозвучало именно в Ленкином переводе, кто его знает, как это будет по-французски...
  
  
   Лист тринадцатый
  
   Что касается вечера импровизации и прощального представления, то он был на следующий день, после бессонной ночи и суматошного дня. Публики пришло больше, чем ожидалось.
   Все сели в большом зале по периметру, вокруг сцены и получили от Лёни указание не только заткнуться и молча внимать, но и участвовать по мере сил. Если актёры будут настаивать, а руки начнут чесаться... то есть, если сердце ответит согласием.
   Зазвучал музыка, погас свет, и в темноте прозвучало пророчество. Ужасное пророчество о гибели Атлантиды. Когда зажгли свет, на сцене сидели пять индейцев майа. Они вспоминали, как были когда-то атлантами. Это походило на встречу выпускников школы спустя тридцать лет.
  
   - Не знаю, - говорил один индеец и закуривал, - как вы, а я хорошо помню Атлантиду. Справа стоял храм, а я жил прямо через дорогу.
   - А какая там была красота, - вздыхал другой индеец, затягиваясь, - но я не помню, как меня тогда звали... С той поры прошло, наверное, семь жизней, когда я рождался индейцем майя...
   - Замок Времени у человека, - сообщил туманно третий, - состоит из четырёх периодов, каждый по тринадцать лет. Мы называем их "крылья времени". И мы их должны проживать так, чтобы расти. Иначе всё повторяется.
   - У каждой цивилизации - свой Замок Времени, и четыре крыла его - по тринадцать веков. Если она не учит своих уроков истории, то и у неё всё повторяется - тогда неминуемо разрушение, - согласно кивнул четвёртый.
   - Это условно, - неожиданно добавил пятый. - Даты и сроки сдвигаются. Кстати, мы живём в последнем крыле времени, если кто не понял. И что будет дальше - зависит только от вас. Мы свой календарь построили до 2012 года, а дальше давайте сами.
   Индейцы ушли, пообещав вернуться когда-нибудь. Затем вышел атлант, похожий на Моисея и сказал, что он собирает своих атлантов, потому что пришла пора держать небо по-новому и менять мир как получится.
   И что заветные камни Атлантиды - это и есть скрижали завета. Хотя теперь небо изменило там какие-то слова...
   И что если присутствующие не вздумают лепить горбатого (он имел в виду тельца), то всё ещё может закончиться неплохо.
  
   После двойной интермедии играли собственно пьесу, с главным жрецом, кормилицей, царём и прочей камарильей, которые решали свои мелкие драмы, боролись за власть над миром и за обладание женщиной, ошибочно принимаемое за любовь к ней. Царь на глазах у публики становился другим человеком, с чувством ответственности и уважением к ближнему.
   Во втором действии Главный Жрец коротко информировал присутствующих, что он занят переустройством мира, потому что он знает как правильно для всех. Правда, может подняться цунами и случиться сдвиг полюсов, но его это не смущает. Потому что он велик, а, главное, умён и разберётся со всем.
   В общем, после традиционного заговора во дворце и расстрела мятежников, всем предложили совершить выбор - уйти в параллельную реальность или остаться. Причём желающие должны были выработать свой план спасения человечества.
   Потому что Жрец успел на прощанье нажать какую-то кнопку и Земля собиралась сдвинуться с минуты на минуту. Времени на прощанье с Атлантидой почти не оставалось.
  
   Внезапно Ленка, игравшая Кормилицу, почувствовала, что действительно всё. Что скоро не станет ни её, ни папы-мамы, ни прежней жизни с её крепким бульоном страстей и ежедневных событий - да и какой другой жизни тоже не будет. Всё уйдёт под воду.
   Она сидела в царском дворце и с ужасом прислушивалась. Вот, голос наследника семилетнего, что-то он неразборчиво вопит главному визирю, скоро эти голоса пропадут как утренний туман. Как же так... такой хороший был мир, удобный, привычный, да и жизнь складывалась довольно удачно в этот раз... Она даже замуж собралась за Дворцового Стража, так пожить и не успели.
  
   В залу вбежал раб, задыхаясь:
   - Госпожа! - крикнул он, - пчёлы покинули свои ульи! Мятеж в столице! Небо меняет свой цвет!
   - Расскажи это своему царю... - мрачно отозвалась госпожа, - это он у нас заведует законами мира... Небу виднее, какого цвета у нас будет конец счета... - кормилица встала и подошла к окну, - да уж... сиреневое... уходить будем красиво. И ты исчезни. Лучше всего - попей травяного настою...
   Раба сдуло. В залу вошел царь.
   - Ну что, - будем прощаться? - поинтересовалась Кормилица, - я уже ничего не понимаю. Нас больше не будет?..
   - Дорогой друг... - царь опустился на соседнее кресло и качнул головой. Он был еще не стар, царь, ему бы еще царствовать и царствовать... - Мне нечем тебя утешить. Да и себя - нечем. Я скажу тебе одно.
   Он встал и опустился на пол рядом с Кормилицей, как в детстве, когда играл с ней, заглянул ей в глаза и произнес:
  
   - Я знаю одно: душа - вечна. Мы обязательно вернемся. Хотя мы уходим навсегда...
  
   Раздался гонг и включили свет в зале. Ленка так и осталась неподвижно сидеть в ожидании конца света, пока Акива не увел ее с помоста...
  
   Затем разделили всех на команды по шесть человек и стали записывать планы спасения. Пятнадцать минут на спасение одного человечества.
   Затем, по очереди, стали выходить на сцену и спасать. Одна команда предложила массовые гипноизлучатели добра...
   - Где-то я об этом слышал, - ехидно пробормотал Женя, - будем силой принуждать к добру и счастью?
   - Насильно мил не будешь, - согласно закивала Ленка в костюме Кормилицы.
   - Я считаю, что все сейчас должны искренне и от сердца помолиться, на любом языке, - неожиданно предложил Ханох, заинтересовавшись происходящим. К присутствию арабов и негров он привык за неделю и считал их уже своими подопечными.
   Вышла команда из парижского пригорода и сказала, что сжигать покрышки, пожалуй, не стоит, но, может, отобрать деньги у банков и раздать их людям?
   - Учите матчасть, - мрачно пробурчал Женя, - во Франции уже переболели этой заразой...
  
   Тогда вышла команда из пяти татуированных мальчишек и стала танцевать брейк-данс на помосте. Молча. Все стали прихлопывать, а некоторые - приплясывать. Когда они закончили, в центр вышла Вики и сказала, что вообще она не поёт, но попробует, потому что, если не она то кто. И если не сейчас - то когда. И запела песню без слов.
   Мотив был то ли русский, то ли испанский, она стала отбивать ритм, и тут местные любители джаза не подкачали, импровизация стала разливаться по всему залу, голоса ринулись навстречу и в стороны, разные голоса и манеры пения создали удивительную и довольно слаженную гармонию.
   Когда импровизированный хор умолк, на помост вышел Акива. Он молча начал молиться, слегка раскачиваясь. В конце сказал:
   - Боги, простите мою Атлантиду. Спасите мой народ. Скажите, что я должен делать. Я отсюда не уйду, пока вы мне не ответите...
   И раздался голос Лёни. Ну, то есть Главного Жреца:
   - Ты можешь не уходить, но Атлантида всё равно вот-вот уйдёт под воду. Вы нарушили равновесие.
   - Я понял. Что я могу сделать, чтобы всё исправить?
   - Вы забыли, что мир начинается с сердца. Что твоё сердце и сердце Земли - одно. Они должны биться в одном ритме. Что ум - слуга сердца, а не наоборот. Запомни этот урок. Если ты бы ты успел всё исправить хотя бы к двадцать первому веку, было бы неплохо...
   - А наш материк?
   - Обойдётесь пока без материка, другие земли найдутся. Атлантида возродится только после того, как человечество станет другим. Сдвинутся полюса, настанет всеобщее потепление, затем похолодание, малый ледниковый период. Растают льды... Атлантида вернётся, и вы её поначалу не узнаете. А сейчас уводи людей. В любую щель в пространстве. Времени у тебя больше нет.
  
   Акива протянул руку первому попавшемуся зрителю, положил её себе на плечо и пошёл по кругу. Немедленно все встали, постепенно соединились в одну цепь и пошли за ним. Акива заранее изучил план здания, он повёл свой народ сначала на улицу, потом к чёрной лестнице, затем на чердак и на крышу.
   Спускались по пожарной лестнице, распевая что попало, кто во что горазд. Внизу страховали Женя с Лёней, снимая усталых атлантов с последней перекладины.
   Внизу собрали людей возрождённой Атлантиды. Обнялись по кругу, зажгли свечи и спели гимн. То есть, каждый пел, что хотел. Потом помахали друг другу свечками и разошлись, не прощаясь.
  
  
   ТРЕТЬЯ ТЕТРАДЬ
   Время разбирать стены
  
  
   Лист первый
  
   Жили мы с Бестией тихо, растворяясь то в вечернем, то в утреннем воздухе, не спеша прогуливаясь взад-вперёд по улице Пророков, распугивая прохожих. Некоторые отчего-то боятся собак и шарахаются в сторону, развевая полы своих чёрных костюмов, хотя люди, вообще-то, более опасные создания. Вот я, если вдуматься, точно опаснее Бестии...
   Обе-две не прекращали наблюдения - когда я готовила, Бестия ходила за мной следом и пыталась предложить свои услуги. А я прислушивалась к её шагам.
   В защитных стенах друг друга, неразлучные и неразделимые, как близнецы в одной коляске... Мы даже оглядывались, гуляя, в одну сторону, я - на дерево, она - на дерево, я - на машину, и она туда же. Только рычала Бестия в одиночку, если ей казалось, что на меня не так посмотрели. Убедительно рычала, чтобы не смели случайные люди подойти ближе, чем на два метра, но никогда я не видела, чтобы Бестия кусалась. Так, дружески прихватить сзади идущего человека, где повезёт, и тут же отпустить, если испытуемый начнёт орать.
  
   Когда мы с Бестией в очередной раз прохаживались около старого садика, забросанного неразборчивой листвой, позвонил Лёня из Парижа и сказал, что они задерживаются. Что погода нелётная, а завтра обещает непременно измениться и пропустить все самолёты в их дальние рейсы.
   Это жизнь, сказал Лёня, мы тут за погоду не отвечаем... И нечего волноваться, у них всё в порядке, - Ариэль купил себе шляпу, а Ленка передумала оставаться в Париже, у неё внезапно открылась аллергия на индусов... Главное - чтобы я не вздумала переживать по этому поводу.
   Внезапно Бестия заволновалась, подошла ко мне и лизнула меня прямо в штанину. Не нравился ей этот разговор, почему-то она захотела меня утешить, а заодно отвести домой, в безопасное место.
  
   В это время Лёня с непроницаемым лицом отключил мобильный и закрыл глаза. Можно было хотя бы мысленно убрать самолётное пространство, вообразить прозрачный воздух Иерусалима, мягкий вечерний свет фонарей, тонкий запах кипариса...
   Они сидели в закрытом самолёте вот уже более трёх часов.
   Ещё на взлёте по проходу забегал крупный мужчина в чёрной кипе и чёрных одеждах. Он коротко что-то бормотал под нос, возможно, молился, иногда поднимал голову и с тоской смотрел на стюардессу, которая не спешила подойти, а втолковывала ему издали, чтобы сел и пристегнулся. Минут через десять она подошла, они пошептались, и тут же по проходам забегали стюарты...
   Акива высунулся вперёд и разглядел, что плохо женщине в первом ряду. Через некоторое время ей прикатили капельницу, а пилот спросил, нет ли среди присутствующих врача.
   Потом пилот объявил, что мы садимся в ближайшем аэропорту, в Риме, экстренная посадка. Через полтора часа самолёт приземлился.
   В ту же секунду открылись входы-выходы, заскочили люди с носилками, и пронесли на выход маленькую женщину, она, не переставая, стонала, лицо у неё было совсем белое. За каталкой на взлётное поле вышел тот человек в чёрных одеждах, видимо, муж, и четверо мелких детей, тоже в чёрном.
   - Внимание, - сообщил пилот в микрофон, - всё в порядке, скоро взлетаем.
   Весь самолёт вздохнул с облегчением.
   - Смотрите, люди, мы в Италии... - сказал Акива. - Может быть, к Колизею сбегать?..
   Вечный город Рим всё равно было не разглядеть издалека, только аэродром, огромное поле и далёкие огоньки аэродромных служб.
  
   Они не взлетели и через час, и через два. На исходе третьего часа пилот сказал убитым голосом, что люди ищут свой багаж. Что у них было шесть чемоданов, и шестой не могут найти.
   То есть, увезли человека в больницу, а оставшийся муж с четырьмя детьми, включая всю таможенную службу, не могут найти чемодан. Да, прошли те времена, когда бродячие люди ходили по земле налегке, с одной котомочкой в руках...
   В самолёте стало жарко. Закрыли входы-выходы, видимо, опасаясь, что пассажиры начнут разбегаться по взлётной полосе.
   Вокруг сидели явно израильские люди не старого возраста и куча ребятни. Родители кормили детей из бутылочек, читали сказки вслух, беседовали о своём, ровное успокоительное жужжание стояло в самолёте, так по-домашнему, словно в обычном рейсовом автобусе где-нибудь в Галилее или под Бней-Браком.
   Прошло ещё два часа. Пилот объявил, что вот-вот взлетаем, только нужно дождаться разрешения занять взлётную полосу. Прошёл ещё час.
  
   Наши гаврики сидели смирно, но в конце концов у Вики началась истерика.
   - Это всё из-за меня, - обречённо всхлипывала она, спасая салфеткой парижский макияж. - Я не простила брата перед отъездом. И ни разу не позвонила домой. Даже с Бестией не попрощалась...
   Тут не выдержали нервы у Ленки, и она стала молча выдираться к проходу. Тогда Лёня негромко сказал ей:
   - Слова помнишь?
   - Чего? - не поняла Ленка и села.
   - Как это начинается? Мы вчера только слушали запись...
   Ленка закрыла глаза, вздохнула и тихонько запела:
   - Прощайте, красотки...
   - Прощай, небосвод... - подтянул Лёня.
   - Подводная лодка уходит под лёд, - крепнущими голосами продолжилась песня.
   Акива и Ариэль подпели мальчишескими басами, и даже Вики стала вторить, выдыхая грусть-печаль:
   - Подводная лодка, морская гроза...
   Израильтяне вокруг, не понимая слов, заулыбались, а самолёт стал разбегаться.
  
   - Под чёрной пилоткой
   Стальные глаза...
  
   Самолёт взлетел.
  
  
   Лист второй
  
   Вечерние огни Иерусалима завораживают так, что ты улетаешь в ближайший космос, не оглядываясь.
   Тут вечность проходит неслышно на мягких лапах, иногда усаживается в ближайшем кафе с видом на старый город и тёплые стены, освещённые снизу и вверх, и молчит себе, поглядывая на лунный минарет у башни Давида.
   Мне кажется, вечность квартирует где-то здесь, жилище на вид не самое устойчивое... её временные караваны разбросаны по всему миру. Временные квартиры вечности - быть может, это пальмы на Яффо в феврале, которые под тяжестью снега клонятся к земле... или нищий с лютней, гуляющий у стен старого города в библейских сандалиях на босу ногу, то ли в накидке, то ли в хитоне.
   Когда время вбирает в себя миры и пространства, а ты сидишь, попивая свой медленный кофе, глубинная память проступает и начинает гулять безнадзорно. Хорошо, когда есть, куда возвращаться... По крайней мере, необходимо запоминать дату и вкус сегодняшнего дня.
  
   Закончилась парижская эпопея миром, объятиями на пороге нашей студии и запахом новых духов, от которого Бестия расчихалась, а Вики смутилась. Тут, как по расписанию, зазвонил телефон и все замерли. Жизнь стала такой неожиданной... время на переходе, каждую секунду всё меняется.
   Это звонил Викин брат, полгода искавший девушку своей души по интернету, он, наконец, выбрал себе невесту и переезжал в семейную жизнь. Он хотел отдать ключи от родительской квартиры Вики или Бестии на выбор, потому что папа-мама, не дождавшись дочери, одновременно разъехались в разные стороны.
   Развод, стало быть, и свадьба в одном флаконе, для компенсации. Для Вики - самостоятельность, наконец, засветила большой люстрой по темечку. Ремонт, что ли, устроить... красить стены она теперь умеет... и Вики уехала за ключами, пообещав вернуться за Бестией и остальными подробностями через пару часов.
  
   Так что, вся команда, слава Богу, оказалась на месте, и только мы с Бестией вынуждены были расстаться.
   Собака легла поперёк кухни, не обращая внимания на происходящее. Время от времени она шумно вздыхала, будто не понимала, как быть с этим всем, а просить о помощи не считала нужным. Потом встала, подошла ко мне и улеглась на мои тапочки.
   Я молча сидела на диване, ни о чём не думая, потому что когда это кому помогало - думать, если решение уже принято, причём не тобой. Тут надо медленно дышать, выравнивая дыхание. Можно в позе льва, да и поза змеи не помешает, особенно поза лягушки.
   Лёня тихо разбирал дорожные причандалы, стараясь мимоходом погладить то меня, то собаку. Заодно включил чайник и радио. Слава Богу, ничего нового и интересного в мире пока не происходило...
   Скоро вернулась Вики, собрала вещи и потащила к дверям чемодан на колёсиках. Бестия даже не повернула головы.
  
   - Алё, гараж! - сочувственно сказала Вики. - Как слышно?
   Бестия коротко глянула на неё, отвернулась и закрыла глаза.
   - У нас забастовка, - объявил Лёня и присел почесать забастовщицу за ушком.
   Собака кивнула. Или просто потрясла головой, не желая ничего слушать. Вики обречённо вздохнула.
   - Меня никогда не учили бить животных, наверное, стоит попробовать... надо же когда-то начинать... - задумчиво пробормотала она.
   Бестия в ответ негромко порычала - что, мол, попробовать ты, конечно, можешь, но за последствия она не ручается. Лёня отошёл к окну, стараясь не смеяться. За окном уже бибикало такси.
   Я стала тренировать ритмическое дыхание на счёт восемь. У меня тут трагедия, можно сказать, уводят родное существо, а никому нет дела, надо срочно перейти в позу, ну, я не знаю, хотя бы коалы или, в крайнем случае, полевого тушканчика...
   Тут Вики отлепилась от своего чемодана, подошла к собаке и присела рядом.
   - Ну, Бестия... может, ещё передумаешь?
   Собака покосилась на неё и аккуратно зевнула, не переставая ровно гудеть. В зевке пасть выглядела неплохо. Как челюсть хищного животного, выглядела. Пантера Багира могла бы обзавидоваться...
   - Хорошо. - Обречённо сообщила Вики. - Бестия остаётся. Если вы, конечно, не против.
   Мы с Лёней переглянулись, как двоечники, которые удачно свалили с урока... подошли к Вики с двух сторон хотя бы руку пожать.
   - Ага, - вздохнула понятливая Вики, - вот вам одна моя рука на двоих! - и сразу повеселела.
   - Зато я теперь уезжать буду куда хочу и когда хочу... ладно, и к вам тоже, если позовёте. Все трое!
  
   Тогда Бестия встала, подошла к Вики, уложила голову ей под руку, лизнула, потом на всякий случай, чтобы не быть неправильно понятой, сделала шаг назад и присела в ожидании, как хозяин дома, провожающий гостей. Хлопнула дверь, открывая, кажется, новую страницу в нашей ненормальной жизни.
   - Эта собака ещё всех нас построит шеренгами по одному, - подытожил Лёня и стал разливать чай.
  
   Вечерние огни Иерусалима подмигивали в наши окна, будто говорили - радуйтесь, люди, всё равно чему, и снова радуйтесь, а будет только то, что будет...
  
  
   Лист третий
  
   "В скандинавских странах люди двигаются быстрее, а говорят медленнее, стараясь согреться. Не бывает на севере вечной весны", - думал капитан Скамейкин, раскрашивая белого медведя в бурый цвет. Картина "Программисты на привале" готовилась к завершению.
   Трое программистов закусывали бутербродами с сыром, расположившись на стволах поваленных грозой деревьях. Перед каждым уютно поблёскивал серебристый ноутбук, а в тени деревьев скрывались медведи, которых Скамейкин в последний момент решил сделать бурыми. Среди них затесался мелкий белый медвежонок, которого закрашивать было жалко. Он с такой укоризной глядел на капитана Скамейкина, что пришлось так оставить.
   Что поделаешь с этими детьми, то им колу подавай, то цвет хотят свой собственный...
  
   Тот, Кто Сидел Внутри, пока не очень отвлекал меня от жизни. Правда, иногда ему хотелось поделиться впечатлениями - о жизни в странной среде, куда он свалился прямо с неба, но слова звёздного языка до меня не доходили. Тогда он толкался. По-моему, пятками.
   Надо было как-то готовить его к мягкой посадке в этом мире, и я стала потихоньку с ним разговаривать, обращаясь куда-то в сторону живота своего, с полной уверенностью, что меня поймут. Откровенно говоря, мне самой хотелось жаловаться на букеты разных страхов, пока Лёня и Бестия не слышат. Они у меня такие бесстрашные, стыдно не соответствовать....
   Тревоги ходили вокруг, натыкаясь на стены и углы, особенно по ночам. Вдруг я стала бояться темноты и резких звуков. Заодно прицепился удивительный страх, что у меня не получится родить, как-то вдруг само рассосётся... И что Лёня догадается, какая я мартышка трусливая, "разочаруется и разведётся" - перепугано шептал внутренний голос, которому дали слишком много воли.
   Бестия переживала неизвестно о чём, иногда разговаривала сама с собой о своём, собачьем, личном, хотя вполне возможно, что и о нашем, человеческом. Не хотелось её отвлекать от этой музыки... А Тот, Кто внутри, слушал мои глупости и вроде даже улыбался в ответ - так тепло вдруг становилось где-то около сердца...
  
   Однажды я уснула в автобусе и снова увидела Гефсиманский, по-видимому, сад. По крайней мере, древние оливы чернели своими стволами, а где-то рядом виднелось небо.
   На траве, а точнее, на роскошном персидском ковре расположился в йоговской позе уже знакомый царь Соломон. Хотя в прошлый раз он не представился, но откуда-то я точно знала, что это он.
  
   - Садись, - сказал царь Соломон, щёлкнул пальцами, и у ковра образовался плетёный дачный стул. Я села.
   - Угощайся, - со вздохом добавил царь, и к стулу добавилась небольшая плетёная табуретка, а на ней - ваза с фруктами.
   Про вазу ничего сказать не могу - виноград закрывал её со всех сторон.
   - Извини, - отозвалась я вежливо, - пока не хочется.
   - С какой это радости я с царём Соломоном "на ты"? - внятно произнёс внутренний голос, - Прямо какое-то амикошонство.
   - Ничего, - кивнул Соломон, - будешь теперь по утрам заниматься амикошонством, вместо физзарядки. Это полезно...
   - А что, уже утро?
   - Поскольку ты спишь не дома, то, вероятней всего, время движется к полудню.
   - А где это я сплю? - поинтересовалась я. Хотя мне было всё равно, главное, не нужно было шевелиться, и спина перестала болеть и не тошнит, словом - рай...
   - Я тебе потом скажу. Угощайся, виноград "изабелла" ничего себе получился в этом году...
   Я попробовала - вкус оказался вполне райским. Захотелось подольше не просыпаться...
   - Дорогой царь, давно хотела тебя спросить...
   - Ни в чём себе не отказывай. Кстати, там и яблоко есть.
   - Из райского сада?
   - Наверняка... Теперь у нас тут везде сплошной райский сад. Спрашивай.
   - Скажи, а в Иерусалиме третий Храм будет построен когда-нибудь?
   - Ну... Теория всегда была моим слабым местом... я, вообще-то, практик. Строительство, конечно, продолжается, да... Но, понимаешь, как тебе понятнее объяснить...
   - Может, это и не заметно царям, но я иногда пользуюсь парой извилин, по выходным и праздникам....
   - Хорошо, - вздохнул царь, - попробую. Храм на этой планете - это ваше личное дело. Хотя все вам, само собой, сочувствуют, приветы шлют, лучи разнообразные...
   - То есть, это уже перестало быть твоим личным делом?
   - Не совсем, но... Видишь ли, ответственность теперь лежит на вас - и за себя, и за храм. А вы её пока не очень на себя берёте. Любит народ обвинять окружающую среду в своих недоработках... Возьми яблоко, там тебе такого не дадут.
   Я стала грызть яблоко. И что-то такое важное открылось мне, что-то о строении вселенной, не помню точно, но вдруг я стала вообще всё понимать о строении вселенной. Миров оказалось до фига и больше, параллельных, перпендикулярных... на расстоянии вздоха и на другом краю Галактики. Одиночество нам, точно, не грозит...
   Все эти знания помаячили и улетучились, только сияющий октаэдр долго подмигивал откуда-то сверху и крутился надо мной, как ханукальный волчок.
   Но одна мысль осела в голове: то, что человек - это волна в пространстве. Летит себе куда-то, а рождается где-нибудь, в последние пару сотен тысяч лет - на Земле. И самая большая тайна жизни - не атомы-электроны, а вот это самое рождение. По физике у меня всегда была твёрдая двойка. А философию, слава Богу, изучить не довелось...
  
   - Кстати, ты просила напомнить о том, где ты уснула. В автобусе. Номер... не вижу точно, кажется, 27-й. Извини, но тебе пора выходить. Увидимся!
   На минуту я провалилась в настоящий сон, без сновидений, успокаивающий, как стакан сладкого чая с малиной. И вдруг резко включили звук - машины, голоса, неразборчивый шум и голос водителя в микрофон:
   - Не спи, замёрзнешь! Приехали. Станция последняя.
   Грешным делом, я подумала, что срок мой завершился в этом мире, станция, говорят, последняя, и тепло как в раю...
  
  
   Лист четвёртый
  
   На автостанции было шумно как на базаре, солнечно, постоянно снующие люди делали вид, что жизнь кипит. Почему-то простое физическое движение всегда создаёт впечатление бурных потоков бытия.
   А сад растёт неявно, подспудно и негромко, в тишине мощно прорастают, например, ветви, а погода об этом ничего не знает. Но воздушные потоки постепенно заполняются запахом цветения трав и даже весенних побегов из зимней тюрьмы.
   Началась забастовка учителей, и за месяц дети устали больше, чем от года учёбы. Нормальная школьная жизнь откладывалась на неопределённый срок.
   Акива стал приходить через день - погулять с Бестией и послушать новости в компании, Ариэль появлялся ежедневно - помолчать, пройтись с Бестией и покурить, глядя в небо. Вики - само собой, выпить чаю и повидать людей, (она уже готовилась к армии), и конечно - выйти с Бестией на улицу.
   В конце концов, вокруг Бестии образовалось небольшое гуляющее племя, которому некуда было себя девать, а я готовила бутерброды этим праздным людям, потому что к обеду они не успевали вернуться, уходя в неведомое всё дальше и дальше. Бестия чувствовала свою ответственность и строго вышагивала впереди, разведывая дорогу. Поводок она перестала признавать, потому что он мешал правильному обзору. Иногда коротко оглядывалась, пересчитывая своих подопечных и взрыкивая на машины, на всякий случай.
  
   Однажды они забрели на концерт уличных артистов. Прямо на улице Бен Еуда, в центре её пешеходного сердца, там, где сидят обычно гитаристы и лениво наигрывают босса-нову, появились фигуры в костюмах. Какие-то пузыри, велосипедисты на одном колесе, застывшие клоуны со сметанными блестящими лицами...
   Нашим тоже захотелось попробовать себя в деле. Готовились дня два, писали плакаты, выбирали эффектные позы. Подумывали обратиться в мэрию за разрешением, но сообразили, что незачем. Движение они перекрывать не собирались, но, если родина скажет, или смолчит, а народ потребует... пригодится, опыт никогда ещё не мешал будущим создателям нового мира, которым пока нечего делать.
   И вот, день настал. Дело было на Бен Еуда, Вики села, предполагая заранее упадок сил, Акива взял в руки плакат "Да здравствует школа! Я хочу учиться!" и влез на дерево. Ариэль просто лёг на землю. На нём был заранее написанный плакат "Я не учился месяц, жить не могу без математики!".
   Они не стали красить лица мелом или другой штукатуркой, просто замерли, обратились в камень и стали слушать, как растёт трава. Акива потом рассказал, что ближайший куст он очень даже расслышал.
   Бестия сначала смотрела на всё это с недоумением, но потом осознала серьёзность момента и тоже замерла, сидя под деревом. Так она одновременно охраняла бастующих и изображала картину "Собака пограничника".
   Улица пришла на них посмотреть, некоторые бросали шекели перед мордой Бестии в Акивину кепку, которая свалилась с дерева, не поднимать же было... Через час пришла полиция. Посмотрела на них молча, покурила и пошла себе дальше.
   Внезапно Бестия ощетинилась и стала рычать на гражданина, увешанного значками, как новогодняя ёлка. Гражданин тупо смотрел на собаку, не приставал к ней, но и не убегал. Он её как будто не видел и пытался пройти насквозь. Бестия отодвинулась и вцепилась ему в ногу. Пришлось его спасать, а ещё больше - нервы зрителей, которые хотели оттащить Бестию, но боялись к ней подойти.
   Акива слез с дерева, погладил собаку и вздохнул:
   - Ну, чем он тебе не понравился? Просто человек третьей плотности...
   - Какой-какой кого? - заинтересовался Ариэль, который сел, размялся и открыл, наконец, бутылку воды.
   - Читай новейшие разработки. Мы с тобой - люди шестой плотности. Это такая, понимаешь, плотность, когда... ну, мы слышим друг друга, даже когда мы молчим. А он - видит и слышит только себя. При этом ещё и молчит...
   - А Вики?
   - Не знаю, ты её сам спроси... Но Бестия - может, даже и седьмой...
   - Вики, ты у нас в какой плотности?
   - Я прозрачная. Даже воды сегодня выпить забыла.
   - Вот это зря. - Акива протянул ей бутылку. - Давай, поливай растущий организм. Соцветия, почки пить просят... вода натуральная, сок земли, не "Кола" тебе какая... энергия "янь". Или "инь"...
   - А что за "шестая плотность"? - спросила Вики, прихлёбывая сок земли.
   - Да ладно, я её только что придумал... Кстати, я тут Землю услышал, пока молчал, правда! Честное слово...
   - Ну и как она? Что сказала?
   - Устала... гудит... она живая, кроме шуток! У неё душа болит и растёт, а мы по ней шляемся, засоряем нафиг... представляешь, каково это - быть Землёй?
   - Не представляю. Но, может быть, вообще всё - живое. Даже Солнце. Поговорить с ним, правда, пока сложно.
   - Ну ничего, после плюшек с чаем попробуем. Так вот, я почувствовал, что наступают большие кранты. Надо срочно перевоспитать человечество, чтобы оно прекратило глупости, Земле от этого плохо. А когда ей плохо, её, между прочим, трясёт...
   - Прям как меня... и как ей помочь?
   - Надо это... вывести гибрид. Человеко-ангела. Вырастить из себя методом перевоспитания. Я всё продумал: надо прекратить обижаться на мир, это первое, уважать чужой выбор, это второе... И там, по мелочи - убрать высокомерие, вот это "я знаю как надо"... будем пробовать на себе, вдруг получится.
   - Я и часа не выдержу... - отозвалась Вики.
   - Видишь... а как тогда спасать человечество? Ты как хочешь, а я буду уважать твой выбор изо всех сил...
   - Да уважай, мне не жалко... Слушай, моя энергия "янь" истощилась, страшное дело... пошли домой?
  
   Превращение в человека-ангела пришлось пока отложить (Акива пообещал ещё подумать над концепцией) И пошли себе обратно. Около улицы Штраус вдруг послышались крики и запахло гарью. За ближайшим поворотом улицы показалось толпа возбуждённых людей в чёрных одеждах с проблесками белоснежных белых рубах. Акива взял Бестию на поводок.
   Лист пятый
  
   На улице Штраус гуляла очередная демонстрация с сожжением покрышек и перекрытием дорог. Иначе, как видно, не достучаться было до тех, кому поручена справедливость, и протестующие в красивых чёрных костюмах забрасывали камнями наклонившийся автобус... Правда, автобус был пуст. Рядом пылал небольшой пожар из автомобильных шин.
   Бестия быстро, но решительно обошла ближайшую урну, на ходу обнюхала подступы к ней и рванула домой, натягивая поводок.
   - Осторожная какая японка оказалась, - неопределённо протянул Акива, но подчинился.
   - Что-то такое в воздухе, - подтвердила Вики, которая женскими нервами чувствовала то же самое, что и Бестия, - лучше обойдёмся без интересной жизни.
   Жгучие демонстрации протеста - не редкость в нашем жарком климате. Темпераментная попалась среда...
   У нашего подъезда Бестия как-то опасливо заворчала и присела на задние лапы, отказываясь идти дальше.
   - Новое дело, - удивился Акива, но спустил её с поводка, и вся компания, исключая собаку, заглянула в парадное.
  
   У наших дверей лежал внушительных размеров пёс и смотрел прямо перед собой круглыми жёлтыми зрачками, не мигая. Публику он не заметил, и радости в его взгляде не было. Акива осторожно протянул руку вверх, стараясь не делать резких движений, и позвонил в дверь. Я открыла, не думая о плохом.
   - У нас гости, - предупредительно сообщила Вики из-за Ариэлиной спины, - а на улице демонстрация.
   - Жизнь бьёт ключом, - вяло отозвалась я, пытаясь рассмотреть нежданного гостя.
   Собака лежала поперёк половика, занимая половину лестничной клетки, тут же рядом с дверью, как лежит обычно домашний пёс на своём месте у хозяйского кресла.
   - Может, дать ему попить?
   - А заодно и поесть... Люди, смотрите, какая у него рана...
  
   Пёс выслушал всё это безразлично и поднял лапу для обозрения - лапа была в крови. Движение причинило ему боль, и он оскалился, обнажив резцы совершенно волчьей формы. Треугольные...
   Он не скулил, не жаловался, показывая миру свою перебитую конечность, а как-то опасно рокотал, предупреждая всех и каждого, что подходить не стоит, а ввязываться в личную беседу - тем более, и зубы треугольные. Но помощь нужна, невзирая на эти зубы, хотя какая - он и сам не знает...
   Я, в общем-то, всегда предполагала, что мой дом - моя крепость, а заодно и питомник для спасения людей и животных от окружающего мира. Люди и животные дорогу сюда находят сами, по запаху...
   Сбегать за мисочкой, набрать воды, заодно кусок колбасы, аккуратно поставить поближе к псиной морде, что ещё? Может, уговорить его зайти - отлежится, перебинтуем, если Бестия возражать не будет...
   Бестия никуда не делась, эта дипломатка с интересом наблюдала за происходящим, осторожно высунувшись из лестничного пролёта, не мигая и, кажется, не дыша.
   Пёс понюхал воду и с отвращением рявкнул. А на колбасу он вообще смотреть не стал. Потом тяжело вздохнул и осторожно положил лапу на каменный пол.
   Тут показалась соседка с третьего этажа и моментально стала вопить, что это чудовище загромождает подъезд, что он плохо пахнет, а она боится, боится, боится, и пускай дети уведут его на улицу. Дети не шелохнулись, а я мирно предложила ей проскользнуть под стеночкой в направлении выхода, а через пару часов, когда мы тут разберёмся - продолжить беседу.
   Пёс поднял опять раненую лапу и злобно сообщил всем желающим, что с места не двинется и пускай его оставят в покое, ему и так тошно.
   - Надо вызвать ветеринарную службу, - очнулся от транса Ариэль, - они всегда приезжают по вызову.
   - А псину они не убьют? То есть - не усыпят? - ответственность за раненого пса приветливо улеглась на моей пояснице, и я взялась за стенку обеими руками.
   - Нет, мой друг подрабатывает там, я точно знаю, их колют, лечат и вообще...
   Следующие полчаса ушли на попытки дозвониться в городские службы, объяснение с ветеринаром и беседу Вики с Бестией наедине за углом - ещё не хватало, чтобы ветеринары нечаянно перепутали собак. Хотя разница была очевидна, но чего не подумаешь, в ужасе ожидая неизвестного поворота судьбы...
   Ещё через час пса уволокли на длинной цепи с поводком. При виде ветеринара он сначала пытался упрыгнуть на трёх лапах вверх по лестнице, но потом был отловлен и водворён на улице в небольшой грузовичок.
   Мы вышли проводить, выслушать рекомендации - вымыть лестницу, а лучше всего - сделать небольшой ремонт и сжечь половик на соседней улице, там как раз горят автомобильные шины, потому что пёс, скорее всего, бешеный, а мы - или идиоты, или - герои.
   То есть, одна Бестия тут нормальная на всю компанию, потому что догадалась держаться подальше, мало ли что могло случиться...
   На прощанье пёс оглянулся на меня и как бы кивнул, то ли прощаясь, то ли благодаря.
   - Не за что, - автоматически пробормотала я сама себе, - заходите ещё...
  
  
   Лист шестой.
  
   Летние сады растут, если рядом - тишина. Если домики не выше второго этажа, в крайнем случае - третьего. Если на базар легко проехать на машине, то и автобус не помешает, но пускай он едет не на бензине, а так. Небольшой летний дождь устроим, не часто, но устроим. Звездопад, само собой. Летние сады лучше растут, когда с неба осыпаются звёзды.
   Не помешает также озеро или бассейн, кипарисы, пальмы и ливанский кедр не повредит, и орешник посадим, это обязательно. Крыжовник устроим, а смородину, наверное, не стоит.
   Не те ассоциации приходят на красную смородину, хотя ассоциации разве удержишь? Разве что, если клубнику высадить и отвлекать ассоциации клубникой со сметаной...
  
   Так размышляла бабушка Акивы, которой прямо в дверь подбросили приглашение сразу в три христианские церкви и в одну синагогу. В интернете подобную информацию именуют "спам", то есть - мусор. А на бумаге выглядит даже красиво. Так, что хочется позвонить и потребовать объяснений.
   Например, почему не зовут в Бахайский Храм? И дзен-буддисты молчат. Скоро осень... Пускай бы помолились и прекратили войну, тогда и поговорить можно. А так - какой смысл? Реклама веры - что за чепуха...
   Бабушка стала готовить обед, заправляя листья хасы средиземноморскими травами и соевым соусом. Единственное неизменное новогоднее блюдо - оливье - по-прежнему напоминало о себе иногда, но руки готовили салат из хасы. А ноги вели остальной организм в лавку за хумусом.
  
   Потому что бытиё, действительно, определяет сознание, хотя сознание у нас ещё о-го-го, оно ещё покажет этому бытию... особенно, если его покормить вовремя. И отключить телевизор...
   Бабушка постепенно заполняла посудины салатами, магазинная пицца пока что прохлаждалась в морозильнике. Обед, подумала бабушка, из трёх блюд, на первое - солянка сборная по-иерусалимски, на второе - зелёные побеги с уроков, на третье - кока-кола...
   По телевизору показывали снежных барсов. Барсы, сами того не подозревая, рекламировали зубную пасту "Жемчуг". Бабушка вздохнула и включила духовку. Пицца с оливками, с луком и грибами. Голодные израильские дети любят пиццу. Это такой, знаете, закон природы. Ещё они любят боулинг, пиво любой марки, лишь бы они только были здоровы...
   Приготовив обед, Ида Семёновна стала вязать свитер. В качестве детского врача ей как-то не довелось связать ни одного свитера, а теперь нашлось и время, и нитки.
   Ей казалось, что она ещё в недостаточной степени бабушка, и вязание свитера её должно было приблизить к бабушкиному статусу на максимально близкое расстояние. Пора вязать и рассказывать детям сказки. Чтобы они не запоминали мифы нового времени... И не надо ничего ожидать. Выбросить ожидания, забыть их на случайной дороге, как чужие или лишние вещи. От привычных ожиданий мы хуже растём...
  
   Петля всё время соскальзывала, но упорство и труд что-нибудь перетрут, говорила себе бабушка Ида, начиная вот уже третий ряд петель. Тут в дверь постучали.
  
  
   Лист седьмой
  
   Не дожидаясь ответа, позвонили снова, и бабушка, вспомнив наставления внука, решила всё делать постепенно. Сначала посмотреть, например, в глазок. Она на цыпочках подошла к двери и стала проверять обстановку.
   В глазке просматривался незнакомый гражданин в белой рубашке и белых штанах. Уходить он явно не собирался, хотя бабушка активно показывала всему миру, что её нет дома, то есть, молчала и почти не дышала. Гражданин опять позвонил, и бабушка решилась открыть дверь на чуть-чуть, оставив цепочку последним бастионом. Запах перегара просочился первым, а вслед за ним прозвучал текст.
   - Хде здесь... - запинаясь, произнёс молодой человек в белом, пошатываясь, - дом с девушками?
   - Вам публичный дом? - отчётливо переспросила детский врач на пенсии. Ей нужна была ясность, хотя непонятно, зачем.
   Молодой человек облегчённо кивнул и для устойчивости вцепился в дверь. Ида Семёновна осознала, что хорошо сохранилась в полумраке. Но дверь не открыла. И решила попрощаться, поскольку в дальнейшей беседе не видела для себя больше ничего интересного.
   - Юноша, Вы ошиблись дверью. Того, что Вам нужно, здесь нет. Уйдите навсегда... - и она закрыла дверь.
   Но вернуться к вязанию не успела. В дверь снова позвонили, и плывущий голос снова спросил про "дом с девушками".
   С минуты на минуту должен был вернуться Акива, и возможно с Ариэлем, но не хотелось к их возвращению баррикадировать вход, хотя мысль об этом была успокоительна, а к тумбочке вполне можно было бы прислонить книжный шкаф или пианино.
   Воображение быстро нарисовало компанию молодых людей, которые стремятся в "дом с девушками", не различая лица в полумраке. Что-то, видимо, с физиологией, если она никак не соединяется с мозгами, отрешённо подумала Ида Семёновна и набрала номер Акивы.
  
   - Ба, я уже здесь, мы вот-вот будем, - отозвался внук, и бабушка облегчённо вздохнув, решила пока ничего ему не рассказывать.
   Она, наоборот, уверенно открыла дверь и сообщила нелепой фигуре в белом костюме, что муж будет с минуты на минуту. И что все вопросы - к нему, и про девочек, и про дом.
   Фигура заколебалась и двинулась вниз по лестнице, бормоча что-то под нос, скорее всего - о трудной жизни в этом мире, в котором так почти невозможно найти понимающую душу. Не говоря уже про тело... Всё устроено так нелепо...
  
   Через пять минут пришли Акива с Ариэлем, а ещё через минуту появилась Вики, и бабушка стала рассказывать свою сагу, накрывая на стол. Народ живо заинтересовался.
   Правда, каждого занимало своё - Акива желал знать, какой акцент был у гостя, а Вики - подробности о росте и ширине плеч... Ариэль наслаждался происходящим, предрекая постоянные визиты неизвестных юношей в костюмах разнообразных цветов.
   В это время в дверь снова позвонили. Открывать пошли втроём.
  
   - Это дом с девочками? - раздалось из-за двери, и стук подтвердил серьёзность вопроса. Акива напряг бицепс и произнёс в открывающийся проём двери несколько слов, которые бабушке знать было не положено, но она их знала с детства.
   Хотя не факт, что арабскому, судя по акценту, юноше они были знакомы. Так и оказалось. К тому же юношей уже было двое.
   - Прости, друг, - сказал первый. - Я не знал, что она твоя жена.
   Спина Акивы выразила радость и весёлое изумление по поводу бабушкиных талантов соблазнять арабских жеребцов, но лицо осталось невозмутимым. Чего не скажешь об Ариэле, который, согнувшись пополам от хохота, укатился в комнату.
   - Меня зовут Мухаммад, - серьёзно сообщил второй. - У арабов есть собственная гордость, ты не думай, мы уйдём. Я вижу, у тебя брат заболел...
   Из комнаты раздался стон Ариэля, подтверждающий тяжёлое состояние и, возможно, колики. Вики, наконец, набрала дыхание и решила вступить в разговор:
  
   - Так может, Вы уже уйдёте? - вежливо спросила она, - Мне дует. Я вот-вот тоже заболею...
   - Простите, госпожа, - расстроено сообщил Мухаммад, - мне очень понравилась Ваша дочь. Я не знал, что она уже замужем.
   - Кстати, - вступил другой соискатель, - вы не знаете, где тут дом с девочками?
  
   История грозила повториться на новом витке, и Вики гостеприимно пообещала вызвать полицию, если общение немедленно не прекратится. И оно прекратилось.
   Хотя идея вызвать полицию понравилась всем, кроме бабушки. Ей с детства казалось, что служители закона - это нечто, здорово осложняющее жизнь любым свидетелям любой Истории. Но Акива недрогнувшей рукой набрал 001.
   - Да? - Отозвался в трубке девичий голос с явным русским акцентом, - что у вас случилось?
   - Мы мирные люди мирной страны... - жизнерадостно вступил Акива. - К моей бабушке тут приставал пьяный араб. Искал с товарищем на пару публичный дом. Но в конце извинился.
   - Я всё записала, спасибо. Сейчас к вам приедут, - привычно закончила полицейская и положила трубку.
   Ровно через пять минут в дверь позвонили, двое служивых в форме, один, казалось, возраста Акивы, другой чуть постарше.
   - Ну, "мирные люди мирной страны", - сказал ехидно старший, - рассказывайте, что у вас тут. Кто открывал дверь?
   - Я, - вздохнула бабушка, - учила меня мама не открывать дверь посторонним...
   Полицейских напоили чаем и отпустили с Богом прочёсывать окрестности, детально описав настойчивых гостей. Хотя идея найти в округе "дом с девочками" показалась заманчивой. Ариэль предложил открыть такой домик один на всех, а Вики как самую опытную, сделать заведующей.
   Девочки породы доберман-пинчер могли бы здорово развлечь непрошеных гостей и всю улицу заодно...
  
  
   Лист восьмой
  
   Назавтра была война. Не кричали чёрные репродукторы и не собирались у военкоматов ополченцы, но война подошла близко, маленькая у нас страна, когда в Хайфе падают ракеты - слышно и в Тель-Авиве, и в Иерусалиме. Не физически, конечно, слышно - оттуда к нам ещё ехать и ехать, на машине - целых часа три с половиной...
   Сначала из телевизора раздалась сирена, знакомая уже по войне в Персидском заливе, на фоне картинки Цфата. Не было надежды, что это кино - художественное, - передавали ежедневные новости. На экране появился обрушенный ракетой дом. У дома не было двух стен, обнажились перекрытия, похожие на скомканный матрац, и поднимался то ли дым, то ли пыль - выше и выше. Улицы рядом были пусты, из-за угла просматривалась трое детей - они молча сидели на земле, держась за руки и крепко зажмурившись.
  
   Ракеты падали весь день, и новости превратились в сводки. Хотя само слово "война" пока никто не произносил. Чёрный дым висел над Хайфой, Кармиэлем, Тверией, Наарией, а древний город Цфат не успевал вдохнуть и выдохнуть, как начиналась новая сирена.
   Шли дни, складываясь в недели, ракетные установки продолжали стрелять, попадая всё точнее по земле обетованной, и радио, не переставая, транслировало новости с места событий. Иногда террористы попадали по своим.. То есть, по арабским деревням, где так по-детски радовались атакам на Израиль, танцевали-плясали на крышах, словом, праздник с фейерверком пополам...
  
   Война шла сквозь нас, хотя её по-прежнему официально не называли войной, так, местный конфликт в жарком климате. Разборки на Ближнем Востоке, - писала западная пресса, а наши мальчики уходили на фронт защищать свой дом.
   Скоро в центре страны и в Иерусалиме появились беженцы из северных районов. Они здорово отличались от местного населения, одеты были легко, по-летнему, и яркие краски южных городов напоминали о курортах, пляжах и постоянном солнце.
   Иерусалим - город значительно более прохладный и суровый, чем какая-нибудь Наария или Тверия. Такой нарядный стиль одежды на фоне растерянных лиц, идущих в никуда...
  
   Народ гулял целыми семьями в разгар дня, выглядело это нелепо на фоне бегущей деловой толпы, да и вид у этих семей был не очень-то отдыхающий... словно собралась толпа на пляже, когда давно закончился сезон, и дует пронизывающий ветер, и купаться давно никто не идёт, вода холодная, но уйти некуда и незачем, и ходят в полупрозрачных одеждах с блёстками вдоль моря, держа детей за руки, чтобы не разбегались.
   Всё это походило на неудачную попытку карнавала. Какой карнавал, когда из гостиницы могут выкинуть не вовремя, а последние деньги уходят на завтраки...
   Но "отдыхающие", по крайней мере, не вскакивали ночью, чтобы быстро одеть в разбуженных сиреной детей и бегом тащить их куда-нибудь, потому что бомбоубежища в стране плохо предусмотрены. Хотя, казалось бы, не самое тихое место в мире...
   Стали забирать резервистов, и Лёня уехал с такими же двумя сорокалетними хлопчиками из соседнего подъезда, куда-то на границу, адрес нам не сообщили, хотя район достаточно явно обозначился во всех средствах массовой информации...
   На границу с Ливаном уехал, туда, откуда стреляли ракетные установки, потому что начались боевые действия. Регулярные войска Израиля - само собой, агрессора, он же пересёк границу суверенного государства? - сражались, уничтожая ракеты в безысходных траншеях и нищих деревушках Ливана, где террористы прятались среди местных жителей.
   Мы опять забыли, что человек смертен... может, пора что-то менять в мироздании? Может, и страдание - не обязательное условие развития, а? Может, человека стоит любить просто за то, что он есть?.. Зачем в него стрелять?..
   В форме Лёня выглядел по-домашнему, сказалось отсутствие строевой подготовки, кому она тут нужна, если вдуматься, но что-то военное проступило, и очень не хотелось нам прощаться.
   Лучше вообще никогда и ни с кем не прощаться, лучше подольше здороваться, пока ещё можно. Не выстроишь дорогу заранее, не уговоришь судьбу, у неё на нас свои планы, только вот как научиться всё это принимать как данность - непонятно. Не люблю я слово "смириться". Но мы учимся, и кажется, что нет важнее задачи...
  
   - Я позвоню, - сказал Лёня, - вообще, ты тут не вздумай рожать без меня. Вернусь - проверю...
   - Я согласна, - пробормотала я, - я вообще рожать без тебя не буду, придётся тебе вернуться. Иначе так и буду ходить беременной всю оставшуюся жизнь...
  
  
   Лист девятый
  
   Жить в безвыходных ситуациях - профессиональная обязанность нашего народа. И он, народ, научился замедляться. Зачем бежать, когда кровь и так кипит под этим жарким солнцем. Да и некуда, откровенно говоря, бежать.
   На исходе второй недели бомбёжек Акива с Ариэлем решили пробираться на север. В армию им идти было рано, но сидеть без движения не было сил. А вдруг кому-нибудь понадобится их помощь...
  
   Они доехали автобусом до Хайфы, и первая сирена их накрыла прямо в междугороднем автобусе, когда они подъезжал к конечной станции. Пассажиры отрешённо, как в трансе, потащились на выход, даже не толкаясь, - в поисках бомбоубежища. Которого там не оказалось, хотя теоретически, должно было находиться где-то в районе автостанции, но его не могли вычислить до сих пор даже диспетчеры междугородней связи.
  
   Все набились в ближайшую кафешку под навесом каменной балюстрады, закрыли двери и стали с интересом смотреть телевизор. Там показывали уже знакомые кадры из Ливана с одной и той же тёткой в чёрном платке на переднем плане, кричащей по-арабски.
   Это было, кажется, "Бибиси".
   Хозяин кафе налил всем кофе за счёт заведения и переключил программу на первый израильский канал. Показали центр Хайфы, Адар, разрушенный дом и тучу пыли. Обнажившиеся коммуникации, половина умывальника, спальня, открытая настежь, на улицу, то ли второй, то ли третий этаж...
   Рядом стояла толпа людей, полицейское оцепление разгоняло любопытных, видимо, жителей этого самого дома... но пострадавших не оказалось, слава Богу.
  
   Потом тревога закончилась. Шоссе в центр города было по-прежнему закрыто, и Акива с Ариэлем сели на ближайший автобус - в Цфат. Какая разница, куда ехать, лишь бы на войну, - сказали они друг дружке и укатили.
   В новостях Цфат показывали по восемь раз на день, жители оттуда уезжали семьями. Там должно было оказаться ещё интереснее... Автобус мирно докатил до Цфата, оттуда Акива позвонил бабушке.
   - Всё преувеличивают, - сказал он небрежно, - тут тихо как в раю.
   И немедленно прозвучала сирена.
  
   - Ба, я потом перезвоню, - Акива быстро закрыл телефон, чтобы бабушка не услышала стон сирены, и они с Ариэлем нырнули в ближайший подъезд вслед за какими-то людьми.
   На лестнице сидел араб, не обращая внимания на идущих, и что-то скороговоркой диктовал по мобильному.
   Ариэль и Акива спустились со всеми в подвал и закрыли дверь.
   Радио работало, выходить пока не рекомендовали, атака продолжалась. Видимо, тот встреченный на лестнице араб точно передал координаты. Потому что дом резко встряхнуло и радио умолкло.
  
   В это самое время бабушка Ида Юрьевна включила телевизор, увидела что Цфат бомбят и всё поняла. С интуицией у неё было всё в порядке, а легенда "мы в Беер-Шеву, на день рожденья", с самого начала была шита белыми нитками.
   На экране показывали наклонившийся дом, вокруг которого стояли две полицейские машины и суетились люди в жёлтых куртках, готовя носилки. Передавали про десятки погибших и раненных, телефоны больницы - всё как обычно, как обычно...
  
   Слишком точно совпал звук сирены, прерванная беседа по телефону с картинкой на экране...
   Как врач, она понимала, что реальность сильнее любой надежды на спасение, что надеяться на счастливый исход глупо. Но как бабушка, она не могла с этим смириться.
   Не задумываясь и не анализируя ситуацию, она вдруг стала молиться, чего не делала никогда, не умела и всегда относилась скептически ко всем попыткам достучаться в глухое небо:
   - Я Тебя прошу, - сказала она решительно, - у Тебя тоже был сын, ты должен понять. Сохрани в живых моего мальчика. Спаси его. Он ещё не вырос, он живой и настоящий. И с другими детьми Ты тоже мог бы помягче... В конце концов, они же дети!! Ты меня слышишь или нет?! Да будь же Ты человеком!!!
  
   У неё закружилась голова, она быстро села в кресло и стала заставлять себя успокоиться, дышать медленно-медленно.
   Хорошо эти йоги придумали - отключать мозги посредством правильного дыхания. Иначе как бы ещё можно было взять себя в руки, когда рука не дотягивается до сердечных капель...
  
   Телефон зазвонил через пять часов с небольшим...
   - Я, - раздался голос внука, - не могу говорить. Со мной всё в порядке. И не вздумай волноваться. Самое страшное позади, честное слово. Часов пять назад было самое страшное...
   - Ну да, ты же сейчас на детском утреннике в Беер-Шеве... - отозвалась бабушка, стараясь говорить спокойно, - с чего это мне тут волноваться...
  
  
   Лист десятый
  
   Акива с Ариэлем вернулись тихие, на расспросы не отвечали. Они подолгу сидели в баре, два однополчанина... кто всё это поймёт, когда и рассказать не хватает слов, что было, чего не было... Романтики им с головой хватило на ближайшую пятилетку.
   Бабушка вообще не задавала Акиве лишних вопросов. Она была так счастлива, что внук вернулся... ну, а когда пациент созреет, он и так сам всё расскажет. И готовила ему обеды с пиццей пополам. Ещё один день прожит в относительной тишине...
   И только через несколько дней, после очередного обеда из трёх блюд, Акива с Ариэлем, наконец, рассказали подробности эпопеи "Дети бегут на войну". Хорошо, что бабушка уже успела привыкнуть к тому, что внук живой и дома...
  
   Когда Акива звонил бабушке, они спускались в бомбоубежище, а точнее - в подвал. Закрылись внутри и тут же прогремел взрыв. Подождали минут десять - тишина.
   Собрались выйти наружу, но оказалось, что после взрыва заклинило дверь. Она не открывалась ну никак, и у наших мальчиков (да и у всех обитателей подвала) оказалась совсем интересная жизнь.
   Для начала нужно было как-то успокоить мелких детей, которых оказалось в убежище штук двадцать и они, конечно, испугались - а кто бы не испугался? Взрослые тоже были не в лучшем виде - некоторые плакали, раскачиваясь, как на молитве, другие лихорадочно ели. В углу пара хасидов молились, неотрывно глядя в молитвенники. Родители - их было человек пять - успокаивающе гудели, доставали салфетки, вытирали носы и всё повторяли: "Потерпите, потерпите"...
   Детей надо было напоить и как-то занять. Нашлась предусмотрительная мать семейства, которая взяла с собой в убежище пару бутылок воды с разведённым малиновым сиропом и одноразовые стаканчики. Акива командовал парадом, как настоящий воспитатель, пытая превратить всё это в детсадовскую прогулку по окрестностям:
   - Кто будет хорошо себя вести, станет моим другом и получит конфету. Не сейчас, но обязательно получит. А кто будет толкаться, получит по шее... ну, то есть, конфету не дам. Или дам, но не сразу же завтра с утра, а через год... А теперь, на счёт три, все быстро превратились в каменные статуи! Буду оживлять по одному. Только тот, кто выпьет сока из моих рук, может превратиться опять в обезьянку...
   Конечно, и Ариэль, и Акива тоже побаивались продолжения банкета, но просто у них на это не оставалось времени. Одного мальчишку нужно было убедить, что мама вот-вот придёт, другому вытереть нос, а маленьким от волнения немедленно стало нужно в туалет. Не было в убежище туалета. Было только ведро, а занавеску содрали со стены - праздничную надпись "Праздник свободы". К "Празднику свободы" немедленно выстроилась очередь.
   Кончилось тем, что Акива усадил всех детей на деревянную скамейку и стал рассказывать сказки, сочиняя и вспоминая на ходу, а когда он уставал, Ариэль за ним продолжал...
  
   про красную шапочку, которая застрелила волка с первого выстрела, потому что была чемпионом школы по стрельбе, а дома у неё был настоящий волшебный кубок за первенство школы, и поэтому у волка не было никаких шансов...
   про мальчика-с-пальчик, который при виде великана быстро выпил волшебную бутылочку пива с названием "Маккаби" и стал сильнее всех, и ударил великана так сильно, что тот улетел на Марс, кувыркаясь и забывая слова древних проклятий...
   про девочку Машу, которая выдрессировала медведей и научила их танцевать "яблочко", одновременно стреляя из лука по вражеским ракетам, и ни одна ракета не успела долететь до земли...
   про Буратино, который открыл мебельный магазин, потому что умел уговорить любое дерево превратиться в волшебный шкаф и даже стол, и вся эта мебель вела себя, как хороший слуга - готовила пищу, пела на ночь колыбельные и охраняла дом от нападения...
   И никто и никогда больше не мог подойти безнаказанно к такому дому, а бандиты-разбойники впадали в транс и перевоспитывались у всех на глазах, теряя свои ракетные установки...
   Дверь открыть по-прежнему не удавалось и дышалось уже с трудом, когда вдруг послышались гортанные голоса с призывом не волноваться, потому что прямо сейчас будет "всё в порядке".
   Ещё через минут сорок при помощи дрели и лома дверь открыли снаружи - полиция и спасатели. Тихо, не спеша, всех постепенно вынесли наружу, усадили около дома, там уже и "Скорая" стояла наготове... только на вопросы некоторых детей "а где мой папа?" отвечали уклончиво.
   В общем, хорошо оказалось тем, кто попал в подвал всей семьёй. Их перевезли в больницу. А тем, кто не успел спуститься в убежище, помощь уже не понадобилась...
  
   Ида Юльевна, выслушав историю, решительно позвонила подруге в Цфат, позвать к себе, в Иерусалим, хотя бы недели на две. Трубку подняла дочь подруги, которая недавно закончила продвинутые религиозные курсы.
  
   - Чтоб они сгорели, - с остервенением сказала дочь подруги, - мы не можем уехать, мой муж тут работает спасателем. У него нет времени нас перевозить! У него нет ни секунды на семью!
   - Ну, не знаю, - огорчённо вздохнула Ида Юльевна и, вспомнив только что обретённое умение, добавила, - остаётся только молиться, ну, хотя бы - псалмы почитать...
   - Ни за что! - возмущённо крикнула дочь подруги. - Всё это - враньё и опиум для недоумков, у меня есть диплом. Я всё про это знаю, я сама - раввин!
  
  
   Лист одиннадцатый
  
   Всё, сказала себе страна, хватит, жизнь продолжается. Плакать будем в Судный День или в День Разрушения Храма. А сейчас мы будем жить каждый день. Вечный огонь и так горит в нашей душе...
   Где возможно - жизнь пыталась вернуться в колею, хотя война тянулась по-прежнему и новости по-прежнему смотрели неотрывно. Эффект присутствия и достоверность - этого не отнять у здешней жизни. Тут вообще ничего не скроешь, ни одного погибшего солдата, сразу показывают его семью, близких, могилу... Каждый - либо соседский ребёнок, либо родственник друзей.
   Пророки с телевидения, кстати, обещали, что закончится война к 13-му августа. Астрологи накидывали ещё неделю, глава правительства ничего никому не обещал, а "Хизбалла", наоборот, обещала - воевать до победного, взять себе Иерусалим и развесить флаги ислама по всей местности.
   Война продолжалась, но беженцы, невзирая ни на что, стали возвращаться домой. Логически объяснить это было трудно, но... на Сдерот уже лет пять ракеты падают, а люди, тем не менее, живут. Стали отпускать домой резервистов - то ли отдохнуть немного, то ли война закончилась, а нас не предупредили?
   Лёня вернулся домой. Я так долго не могла от него оторваться, что даже, с трудом но слитно, назвала его "мой муж". Это был, безусловно, прорыв. Сам Бог велел грамотно поздороваться, потому что "Скорая" приехала за мной буквально через пять минут после Лёниного возвращения.
   Чудо новой жизни зашевелилось во мне, пытаясь просочиться наружу, не дожидаясь положенного срока. И меня увезли рожать. Мы успели обсудить с "моим мужем", что будем всегда готовы, ко всему. Потому, что так или иначе, будет всё, что угодно...
   Имени Тому, Кто Родится не стали придумывать из суеверия. Мало ли что, пускай сначала появится, назвать мы всегда успеем. Но прямо по дороге в больницу в моей голове стало выстукивать слово "Давид".
   Мыслительный процесс во мне продолжался, хотя и с перебоями, и я предположила, что это намёк такой. Что внутренний голос не прочь бы почитать "Псалмы", помогает, говорят, ото всего. Особенно, когда больно и страшно, и больше ничего не может помочь.
   Стараясь не слушать, как врачи выясняют отношения ("воды отошли...", "а сколько ей лет? очень маленький таз...", "спасать, конечно, будем, но я не ручаюсь, тут резать негде...", "Михаэль, отключи мобильный, идиот!!!") я стала вспоминать начало первого псалма.
  
   "Ашрей" - лихорадочно думала я, стараясь не слышать того, что происходит вокруг и со мной, отключиться от разрывающей боли, "ашрей" - это стихи, это псалом, как же там дальше... Господи, я не могу больше... пускай он родится, а я больше здесь не могу, забери меня отсюда, Господи ... нет, не забирай, хорошо, как же он тут без меня... пускай я останусь, ты меня не слушай, делай, как знаешь... "Ашрей" - значит Тот, Который...
   Тот Самый, который "не шёл злодеям вослед"... а куда же он шёл, бедный? И в этом... "в собрании насмешников, клоунов не сидел..." но смеялся же он хоть над чем-то?! Людей обижать нельзя, но чувство юмора позволено человеку или прах земной только молиться должен вовремя и руки мыть перед едой?!
   Мне было так плохо, что я набросилась на бедный псалом, хотя, может, стоило бы лучше овец считать или умножать...
   "Ашрей", повторяла я снова и снова, давай же, ну: "Тот, Который к Великой Книге стремится, и только о ней говорит", бормочет, живёт ею, а как же любовь, неужели он не знает, что любовь - это не только книга, но люди, наверное, знает, это просто подтекст, не виден только на первый взгляд, а никаким другим взглядом мы смотреть не умеем... Тот Человек, Который... Которому... О Котором...
  
   Схватки продолжались, я уже лежала на операционном столе, и, наконец, от обезболивающего всё погрузилось в туман, а последней мыслью было:
   "Он будет... как чинара в скрещении... вод..." и всё, я куда-то провалилась, ушла в забытье.
  
  
   Лист двенадцатый
  
   Говорят, что мы вовсе не знаем нашей настоящей истории - всё фальсифицировано или пересказано неточно, рассказчики противоречат один другому, каждый звонит со своей колокольни... наверное, чтобы повествование из одноцветной нити превратилось в персидский многоцветный ковёр. Это так хорошо, когда есть ковёр. Тепло...
  
   Ариэль и Акива отправились в бар "Бочка" выпить пива, покурить, значительно кивая окружающим и улетая в глубины пространства, в котором нет ни школы, ни надоевшей рутины, ни беды, ни войны...
   В баре обсуждали "Евровидение", тель-авивский "Маккаби" и мировую политику.
   - Буш думает, что у него есть голова, но это иллюзия, - говорил грузный бармен, протирая деревянную стойку.
   - Если бы он играл в футбол, я бы за его голову не поручился, а так - не страшно. Зачем президенту голова? - отвечал седой посетитель, отхлёбывая пиво из стеклянной кружки.
   - Не скажи... он же своей головой командует всей Америкой!
   - А вот это уж точно иллюзия...
  
   Смотрели новости по телевизору, экран там во всю стенку. Внезапно диктор сообщила, что сбежал опасный маньяк, который за три минуты сумел выйти из тюрьмы и пропасть в неизвестном направлении.
  
   - Не потоп, так наводнение, - хмыкнул Ариэль.
   - Вот увидишь, его поймают к концу недели, за это время кончится война, никто и не заметит, как, и кто проиграл, и кто победил - не разберутся...
   - Потому что сразу же начнётся скандал с наследниками Шарона и подпольным казино на территориях...
   - А вот и не угадал. Это будет история о подкупе судьи...
   - Или врача, который усыплял больных за деньги навсегда...
   - Не за деньги, а из любви к комфорту - чтобы поскорей уходить домой с дежурства...
   - Ну ты даёшь... - восхитился Ариэль, - а что, и такое у нас вполне возможно...
   - Вот чего я не обещаю, так это прихода Мессии, - мрачно отозвался Акива, - и я, кажется, знаю, почему...
   - Ну?..
   - Потому, что все ждут - придёт, мол, Мессия, спасёт человечество ото всего сразу...
   - А что, мне нравится, и нам по два пива...
   - С воблой...
  
   Принесли пива, жизнь окончательно наладилась на какое-то время, хотя, что делать с человечеством, было пока неясно. Ариэлю хотелось всех спасать. Но Акива высказался против.
   - Нашёл, понимаешь, воробышка. У человечества свобода воли есть - это раз. А во-вторых, оно вообще спасения пока не заслужило, не берёт оно на себя ответственность за свой мир. Человечество нам с тобой попалось дикое и безответственное...
   - Да уж, - вздохнул Ариэль, - наглое такое, невоспитанное человечество. Зубы не чистит, людей убивает...
   - Ну ничего, вот придёт Машиах, научит людей ответственности.
   - И вдруг окажется, что он же по совместительству - Иешуа. Вот люди удивятся...
   - Что ты несёшь...
   - А почему бы и нет? Высшие принципы проявляются там, где нужно, а не там, где мы себе думаем...
   - Поосторожнее с формулировками, тут каждый сам себе Машиах...
   - Скорее, все мы ослики Машиаха... Ладно, считай, что я пошутил. Но соберёт он своих в Гефсиманском саду.
   - Это почему?
   - А для чего он этот сад посадил, по-твоему?..
   - Логично...
   - Кстати, маньяка завтра поймают, вот увидишь...
  
   И действительно, неплохой из Акивы получился пророк, - назавтра расстроенный маньяк пришёл в полицию сдаваться.
   Устал человек бегать по стране, скрываться от родной полиции, а заодно проголодался и захотел покоя. Оказалось, что сбежал он поговорить с женой на прощание. Чтобы помириться...
   Потому что иначе навряд ли она будет его навещать в тюрьме, и неизвестно, сколько лет жизни осталось, а второй раз жениться он не собирался. И один быть тоже не хочет. Теперь маньяк просился на ливанскую границу, чтобы сгладить тяжёлое впечатление от своего побега, а заодно помочь родному государству справиться с его проблемами. Силы есть, стрелять он умеет...
   Конечно, его оставили сидеть в положенном месте, да и, кроме того, закончилась война.
   Лист тринадцатый
  
   К тому же, наступило 15 августа. Оказался хороший день, солнечный, а тут ещё меня спасли, хотя и не ручались.
   Удовольствие длилось сравнительно недолго - сутки... Поначалу организм рожать отказывался, справедливо полагая, что "пускай оно само". Пришлось делать кесарево, общий наркоз, сердце, капельница...
   Лёню выставили на улицу, чтобы не мешал работать, он курил на улице, мысленно уговаривая меня никуда не деваться, двое нас всего в мире, а скоро даже трое будет... в конце концов, звёзды пока подождут...
   Я об этом ничего не знала, потому что там, куда провалилась без сознания, оказалось любимое место без времени в окружении древних олив.
   Встретил меня знакомый бородач, которого я почему-то до сих пор считаю царём Соломоном, и даже подал руку.
  
   - Религиозный мужчина не подаёт руку женщине, - пробормотала я сама себе, царь Соломон услышал и отозвался:
   - Всё это позднейшие вставки и историческая фальсификация... то есть, конечно, не подаёт, но при чём тут я...
   - А ты что, не религиозный?
   - Ой, оставь, я нормальный... и верующий, и религиозный, и царь. Сядь, поговорить надо.
   - О чём?
   - Ты сядешь уже наконец?..
   Я села на знакомый плетёный стул и стала отщипывать виноград.
   - О сыне, Давиде.
   - А что, у меня уже сын?
   - Ну, пока мы тут пообщаемся, он как раз прибудет.
   - Сюда?
   - Туда, туда, что ему делать - здесь... В общем, у меня просьба к тебе. Он мне, в общем, тоже не чужой...
   - Что, тоже сын? - хорошенькие у меня тут персональные галлюцинации, подумала я автоматически, хорошо бы крышу вернуть хотя бы после родов...
   Соломон обиженно отозвался:
   - Это я галлюцинация? Ты меня ни с кем не путаешь? У меня совсем другая профессия...
   - То есть, царь?
   - То есть, нянчить заблудших художников, когда их заносит на седьмое небо... заодно помогая вернуться.
   - Ага, проводник, - догадалась я.
   - Ты ещё скажи - "Проводник-Между-Мирами" или там "Открывающий Дверь", - ехидно заметил предводитель еврейского народа, - я не из фэнтези вашего дурацкого, я царь Соломон. Усвоила?
   - Уговорил. - Мне, наконец, стало весело. - Ваше величество.
   - Ну, слава Богу. А то я тут заклинать птиц и зверей собрался, кольцо Соломона показывать... Дабы отвлечь девушку от мудрых мыслей... так вот, Давид. В общем, вы же там страшно умные и детей воспитываете с позиции Главного Взрослого...
   - А что, взрослые у нас идиоты? Кольцо, кстати, мог бы и показать...
   - Про взрослых ты и сама знаешь... а на кольце написано - любой школьник знает - "И это пройдёт". Куда я его задевал в последние пару тыщ лет...
   - Дурят нашего брата-сестру, а ещё царь... показал бы колечко?
   - Будешь хорошо себя вести - покажу. Ты Давида встреть, умой, накорми... в общем, он из дальних пределов космоса
   - А, да?.. Так что, всё расскажет, как там, на другой стороне?
   - Он многое забудет, как приземлится... ты только не дави на него, а прислушивайся, иногда. Может, умное чего скажет. Или не скажет, а подумает, тоже дело...
   - Мессия, да? - с ужасом догадалась я.
   - Да ладно тебе, Мессия... Но про Мессию почитай, не помешает... хотя все ваши представления об этом аспекте я даже не обсуждаю... Короче, Давид человек серьёзный, помочь может хотя бы словом, а иногда и делом... Обещаешь?
   - А обещание, данное во сне, считается?
   - Считается. - Хмыкнул Соломон. - Только ты, между прочим, не спишь.
   - А, да? А я что?
   - Ты у нас без сознания и рожаешь. Тебя там скоро в чувство приведут, кстати.
   - Давид уже там?.. - внезапно перепугалась я, куда-то заторопилась, встала, отодвинула стул...
   - Само собой. И не забудь поздороваться с мальчиком, он у нас воспитанный, в отличие от некоторых... Ну, всё, закрывай глаза.
   И я закрыла. Голова кружилась так, словно меня прокатили на "Чёртовом колесе", а тело ныло везде.
   Раздался низкий стон, жалобный и какой-то даже утробный, я с ужасом поняла, что звук идёт из меня... и открыла глаза.
   Вокруг была палата и люди в зелёных костюмах. Не надевают белых халатов зелёные человечки...
  
   - Очнулась, слава Богу! А вот твой сынок, начинай знакомиться.
   О Боже... красное сморщенное создание со светлым пушком на голове, мордочка как печёное яблоко... такой странный, славный и - живой...
   Давид крутил головой, верещал, и совсем не был похож на ангела, спустившегося с небес. На инопланетянина похож как раз был, или давно я не видела инопланетян... Тут до меня дошло, что теперь мы всегда будем вместе, и отвечать за него тоже мне...
   - Давид, привет тебе... - растерянно протянула я, и он еле заметно улыбнулся. В голове у меня явственно захихикал царь Соломон.
  
   А мне пока что больше всего хотелось творожную запеканку со сливками...
  
  
   ЧЕТВЕРТАЯ ТЕТРАДЬ
   Пешком на седьмое небо
  
   Лист первый
  
   Давид... Что же такое - сад. Человек вырастает из такого мелкого зёрнышка, что и не разглядеть, идёт внутри себя, меняя кожу - да и всего себя - постоянно, словно из одного вида существ переходит в другой. Растёт изнутри наружу и снаружи вовнутрь. А ускользает отсюда так просто...
   Может быть, сады - это ворота, сквозь которые мы приходим в этот мир? И уходим в иные миры... Давид, ты уж, пожалуйста, не уходи...
  
   Во всем мире не было такого ребёнка - говорит каждая мать. И отец говорит. Я не оказалась исключением. Этот ребёнок успевал сказать во сне, чтобы я просыпалась, потому что ему меня нужно. Мог позвать меня из соседней комнаты, когда что-то случалось, - он не хныкал, молчал и улыбался, а внутри меня раздавался негромкий голос "мааам"! и я неслась к нему.
   Однажды я возилась на кухне, вдруг услышала это "мааам!" и тут же помчалась в комнату. А там его кроватка чуть не перевернулась - так он её раскачивал. Бестия едва удерживала кроватку зубами, так что успела я вовремя...
   Как будто раскачивал кроватку младенец, которого я родила, а звал меня мудрый товарищ, который сам себе помочь не мог. Или мог, но зачем-то нужна была я - наверное, чтобы чувствовать себя при деле...
  
   Создание выглядело беззащитным и трогательным. Оно чмокало, сосало соску и пачкало подгузники. Удивлённо таращилось круглыми глазками, хваталось крохотными слабыми пальчиками за наши взрослые руки...
   В то же время, это был Давид, который наблюдал за этим миром, снисходительно улыбаясь. И раскачивал кроватку в полтора месяца, что вообще-то, нереально - люди этому учатся ну хотя бы месяцам к шести...
   Мне кажется, что все младенцы, - на самом деле пришельцы с далёких планет, потому и смотрят поначалу на нас такими круглыми глазами... А трогательными Всевышний их сделал специально, чтобы мы, забывшие своё звёздное прошлое, ненароком их не зашибли.
  
   Мы ставили ему классическую музыку, как советуют умные книжки, открывали рядом окно в мелкий садик. В общем, Давид занял собой всю мою жизнь, как я и опасалась. Лёня ещё убегал на работу, но тоже, возвращаясь, одним ухом постоянно был нацелен на кроватку.
   Бестия охраняла его как никого. Она рычала на дверь, кто бы ни приходил, и становилась между кроваткой и посетителем, ощетинив загривок. А Давид улыбался - так, что мы забывали обо всём на свете, и жизнь налаживалась, и мир становился хорош несказанно...
  
   За окном началась стройка века - новый то ли универмаг, то ли Дом культуры, то ли стоянка. С восьми утра начинались звуки, леденящие кровь - мерные удары судьбы по чему-то железному, лязганье цепей и другие радости...
   Мы с Бестией смотрели друг на друга в ужасе, вздрагивали стены, фон существования становился похож на жизнь в самолётном ангаре. Давид улыбался.
   Я хватала сыночка в охапку, мы отправлялись гулять по Старому городу, мимо торговцев фалафелем и швармой, хотя москвичи называют её шаурмой. Мимо полицейских и перекрытых дорог, мимо завывающих скорых и чихающих чёрным дымом грузовиков. Давид улыбался.
   Конечно, он освоил и младенческий плач, и сморщенное лицо человека, которого все достали - но пользовался этими средствами в гомеопатических дозах, когда жаждал общения. В остальное время он, как маленький Будда, улыбался неизвестно чему - то ли своим мыслям, то ли внутреннему разговору с кем-то отсутствующим, то ли просто солнцу и небу.
  
   Однажды, когда в доме вылетели пробки, я почувствовала, что Давид меня зовёт. Стояла ночь, отдельные собаки перегавкивались за окном, в доме было тихо. Лёня уютно сопел, прижав меня к подбородку. И в ночной тишине я отчётливо услышала его "Мааа"!
   Встала, нашарила в темноте тапочки и халат, подошла к кроватке - маленький обогреватель стоял потухшей сиротой, а Давид вроде как спал. Я выдернула шнур и потащилась к электрическим пробкам, которых боюсь с детства, даром что они теперь автоматические.
   Надо было всего-то поднять рычажок. Будить Лёню было жалко, он набегался и вставать ему в шесть утра. Я, дрожа, взобралась на стул и застыла. И услышала где-то в недрах глубин то ли сознания, то ли зарождающейся шизофрении - детский голосок:
   - Не бойся, я с тобой. Поднимай руку.
   Не давая себе времени на психоанализ изнемогающей психики, я подняла руку.
   - Прикоснись к клавише.
  
   Я ткнула пальцем в нужную точку. И она как будто поднялась сама. Или нет. Или всё-таки, сама... не знаю. Тут же загудел холодильник и включился обогреватель.
   Что я должна была обо всём этом думать?.. Просто решила во всём отныне полагаться на Давида и его улыбку...
  
  
   Лист второй
  
   Через пару месяцев в Израиль приехал капитан Скамейкин вместе со своими картинами. Среди иерусалимских сумасшедших капитан, несомненно, стал бы своим и попал в первую десятку. Это я говорю в качестве похвалы. Они великие люди.
   Иерусалимские сумасшедшие поют в автобусе, танцуют на проезжей части, разговаривают сами с собой о чём-то важном... не зря на Руси любили юродивых, в Иерусалиме тоже есть такая традиция. Но, к сожалению, выставка Скамейкина должна была открыться в Тель-Авиве.
   Вернисаж капитана накатил на берег Средиземного моря, как небольшое цунами домашних размеров. Нужно было разместить картины поудобней, поближе к Тель-Авивской набережной, в снятой для этого небольшой галерее.
   По пути к каравану с живописью прибился Женя, в качестве подсобного рабочего, так что запасы кальвадоса угрожали иссякнуть не только в районе набережной, но и во всём Большом Тель-Авиве. Караван отправлялся в Тель-Авив обустраивать искусство, вся компания на время выставки решила переселиться на пляж, только мы с Давидом оставались на хозяйстве охранять Бестию.
   - Никого не впускать! - на прощание скомандовал Акива, - ни бродячих собак, ни проповедников. Если появится ангел и скажет, что от меня - тогда, конечно. Если человеко-ангел в натуральную величину... вы его сразу узнаете.
  
   Пророка затолкали в минибус и бригада, наконец, укатила. В наступившей тишине застучал соседский молоток, потом дрель, снова молоток... день обещал быть нескучным - у соседей наступил ремонт. Природа не выносит застоя, она требует регулярной трансформации, особенно при смене времён года. Мироздание обустраивается на ходу, не смущаясь попутными звуками. Было время, когда за стеной двигали мебель у соседей капитана Скамейкина, воспоминания наводили на размышления... Так что, я решила считать это доброй приметой, на всякий случай. Тем более, с нами Бестия, японский охотник сидит у неё в крови и следит за происходящим как снайперская винтовка, но человеческие нервы не так крепки.
   Я готовила, Бестия лежала в углу, злобно поглядывая на дверь, мимо которой ходили к соседям ремонтные рабочие, оставляя на лестнице белые следы. Давид ползал, требовательно гукал, отвлекая Бестию от строительных звуков, и полз прямо к ней, катился по полу, как дождевая капля по стеклу. Потом он обнимал её за шею обеими ручками, и Бестия застывала в молчаливом восторге, забывая про всё несовершенство этого мира.
  
   Как-то в дверь постучали, и я открыла, забыв наставления Акивы. В дверях стоял человек странного вида - в белых одеждах с золотыми письменами невнятного содержания. Если это был сумасшедший, то не иерусалимский, скорее, американского разлива. На улице оказался дождь - первый в этом сезоне.
   Странный человек изобразил руками стакан, просительно улыбнулся, и я налила ему воды. Потом он что-то спросил на птичьем языке - возможно, это был английский или, к примеру, японский - я не разобрала, только вдруг они с Давидом уставились друг на дружку очень напряжённо.
   Они не улыбались, а словно подумали об одном и том же, ужасно важном. И почему-то мне захотелось взять Давида на руки, что я немедленно и сделала. Человек кивнул и поманил меня за собой.
   Давид успокоительно что-то пробормотал мне на ухо, и мы всей компанией, включая Бестию, просочились на улицу. И тогда раздался взрыв.
  
   В первую минуту я подумала - какое счастье, что все остальные в Тель-Авиве - а то мы бы не успели выйти из дому. Потом я вспомнила, что Бестия сегодня даже чересчур злилась на весь мир, оказалось - не зря.
   Мы сидели на лавочке под мелким дождиком у детской площадки и бездумно смотрели, как из подъезда выскакивают ремонтные рабочие, как весь наш этаж заволакивает дымом... Скоро приехала пожарная машина, а заодно и полицейские.
   При виде полиции наш странный гость встал, улыбнулся Давиду и ушёл небрежной гуляющей походкой беспечного человека, идущего всё равно куда. Кажется, он нас спас.
  
   Лестницу разбирали полдня. Это взорвался баллон газа в соседней квартире. И прихожую у нас тоже завалило осколками, потому что кусок стены разлетелся в пыль. Чтобы провал не очень провалился, рабочие спешно заложили дыру и даже покрасили.
   Ночью Бестия сидела у белого пятна величиной в два метра и чихала на эти катаклизмы. Её хвост недовольно дёргался, и всем видом она намекала нам с Давидом: "А я предупреждала!"
   В новостях сообщили, что на нашей улице была диверсия, что никто не взял на себя ответственность, что жителей нашего дома разместили ночевать в какой-то гостинице и что муниципалитет собирается оплатить все разрушения. В общем, рассказали много нового.
   Что видел кто-то незадолго до взрыва человека в белых одеждах, который беспрепятственно вошёл в дом и, вполне возможно, устроил этот самый взрыв. Полиция просила всех, кто что-то о нём знает, сообщить по названному телефону, а я быстро помолилась за странного человека.
   А вдруг это был тот самый человеко-ангел, которого недавно придумал Акива, - под белыми одеждами что угодно можно было скрыть - хоть бомбу, хоть крылья...
   Кстати, пока не забыла. Акива нашёл в интернете, в портале "Галактика", странный отрывок, который провисел всего два дня и пропал бесследно.
   Писал какой-то медиум, назывался материал "Блог Земли".
  
   "Атлантида вернётся не там, где её искали. Гибель Атлантиды произошла во время прошлого сдвига полюсов, поэтому географические координаты указывали на океан, а не на острова рядом с материком, которые прочно и наглухо скрыл материковый лёд.
   Когда Антарктические льды начнут подтаивать по сантиметру в год, в мир придёт потепление. Антарктида начнёт таять в конце двадцатого века, а на восьмом году третьего тысячелетья учёные обратят на это внимание.
   Съёмка из космоса покажет, что таяние Антарктиды идёт полным ходом. Когда она полностью растает, там обнаружат новый материк, который и окажется пропавшей Атлантидой.
   Атлантида успела очиститься за тысячелетья, чтобы вернуться юной и свежей, как в первый день творенья. На ней найдут сохранившийся Храм Солнца и пару-тройку городов. Там будет такой дивный воздух, какого, и не бывало на Земле. Там такие сады вырастут, что нам и не снилось..."
  
  
   Лист третий
  
   После выставки капитан собирался задержаться у нас и написать новое полотно "Давид в Гефсиманском саду". Композицию он уже придумал: внутри чёрной хасидской шляпы, среди ветвей древнего оливкового дерева, как в гнезде, будет сидеть Давид с погремушкой в виде льва, с изумлением глядя на зрителя. На слюнявчике - традиционная надпись "Царь Израиля". Под деревом должна возлежать Бестия, а рядом с ней - шляпа котелок, донышком вниз. В котелке - гнездо и две голубки. Наверху гроздь винограда с оливковой веточкой будут возбуждать поток неконтролируемых ассоциаций...
  
   На выставку Скамейкина народ пришёл в пляжном виде, да и здание галереи было слишком близко к пляжу, смелые люди собирались потом пойти окунуться.
   Капитан Скамейкин щеголял в новой чёрной фуражке с паровозиками над околышем. Она, правда, ничем не отличалась от старой, но зато была новой и по-настоящему чёрной. Скамейкин полюбил её за цвет.
   Посетители осторожно проходили внутрь галереи и долго молчали. Потом они переползали в соседнее бистро, заказывали себе хумус и маслины, и, обмакивая лепёшки в хумус, обменивались впечатлениями.
   - Да, - вздыхали они, - это Париж, что вы хотите, там всё иначе.
   - Был я в Париже, ничего не иначе, точно такой же кофе.
   - Ты не понимаешь - там другое искусство...
   - Другое - это как раз у нас. Когда идёт соединение культур, появляется креатив, а в том Париже кусты до сих пор подстригают по шаблону... Париж тут ни при чём, это чисто русский гротеск...
   - Авангард...
   - Неореализм...
   - Чего только эти русские не выдумают...
  
   "Это чувство юмора в сопровождении красок, это чувство жизни в отсутствии смерти и в сопровождении всех остальных чувств", - писала потом газета "Запад на Востоке" и печатала снимки, на которых гениальные картины бесследно терялись на фоне фуражки капитана Скамейкина.
   Фуражка художника, как "Чёрный квадрат" Малевича, поглощала окружающий мир, готовясь вернуть его в другом состоянии и цвете.
   Каталог покупали, чтобы читать и перечитывать. На большом глянцевом листе поясной портрет художника протягивал внимательному читателю поднос, на котором значилось:
  
   "Гибель Помпеи в отдельно взятой стране на берегу реки" (цена как договоримся).
   "Бурлаки идут морем за счастьем, исторический триптих" (дорого, и не пытайтесь торговаться).
   "Русские в Париже" (зачем вам русские в Париже? Выпьем лучше чашечку кофе)
   "Евреи везде" (берите, даром отдаю, только возьмите, бога ради)
   "Бои в помидорах, Амстердам"
   и так далее...
  
   Двадцать шесть картин совершенно преобразили галерею. По гениальной задумке художника, картины располагались на стенах, потолке и дверях.
   Причём, репродукции картины "Евреи везде" виднелись повсюду. На них был изображён сам капитан Скамейкин в окружении Авраама, Исаака, Якова, а также Ноаха и Мафусаила. Тем, кто не помнил их в лицо, надписи напоминали, как кого зовут.
   Праотцы строго смотрели прямо перед собой, но фигуры не выражали ничего, кроме необходимости сидеть прямо. Все фигуры сидели на скамейке, в белых подштанниках, и только капитан Скамейкин - в чёрных трусах. Видимо, так он символизировал свою паршивость как овцы.
   Выставка, скажем прямо, произвела фурор. "Бурлаков" купил Тель-Авивский музей, а "Русских в Париже" - иерусалимский университет, видимо, для повышения посещаемости. "Евреев везде" долгое время не покупали, и только к вечеру приехал степенный человек с бородой, очень похожий лицом на изображённых личностей и скупил все репродукции.
   Наверное, он собирался сжечь неприличные картинки, но проследить за этим процессом не было никакой возможности. Может, и сжёг, а может, завесил картинками свой тайный кабинет - кто знает? Документов он не предъявлял.
   Через неделю выставку разобрали, вернули галерее прежний вид, но долго ещё соседнее бистро пахло французскими сигаретами "Голуаз", хотя сам художник курил трубку. Парижские сигареты курил Женя, и почему-то этот дым напоминал ростовскую "Нашу марку" - должно быть, в этом и заключался пресловутый "русский гротеск".
  
   Капитан Скамейкин сдержал обещание и оставил нам в подарок новую картину "Давид в Гефсиманском саду". Он сам съездил на Масличную гору полюбоваться оливковыми деревьями, потом долго молча наблюдал за Давидом, почёсывая Бестию за ушком. Бестия недоумённо косилась на нас и чихала от неистребимого запаха краски.
   Потом Скамейкин прикупил себе чёрную шляпу, положил её на стол, украсил фруктами по вкусу и только тогда стал рисовать, неотрывно глядя на полотно.
   Он терзал мольберт с утра до ночи. Мы ходили на цыпочках, творческий процесс лучше обходить стороной, чтобы ненароком не разбудить шаровую молнию...Питался художник чёрным кофе и сообщал в минуты передышки, что мир сквозь него ищет свои формы...
   На картине всё оказалось очень похоже - я имею в виду, что Давид был вполне натуральный. Зато Бестия оказалось размером с африканского льва. Что касается сада... там оказалась всего одно оливковое дерево, на котором помещалось гнездо с Давидом. Остальные деревья были стилизованы под книги, от современных томиков до древних фолиантов...
  
  
   Лист четвёртый
  
   Давид рос так быстро, что даже не верилось. Уже пытался встать на ноги. Я грела молочко и почему-то думала про деву Марию - интересно, как она своего растила без подгузников... будил ли её малыш по ночам или молчал, улыбаясь?
  
   Женя внезапно уплыл на белом теплоходе, который отправлялся в тропические страны, где никогда не бывает зимы. Утомлённых жизнью пассажиров уносили ветра дальних странствий. Наши парижане сидели подолгу на палубе, глядя на убегающую воду, и не строили никаких планов.
   Это Женино кредо - дорога должна складываться сама, планы ей могут только помешать. Нужно только загадать и отпустить свою мечту в облака, а там посмотрим. Потому что, если загадать что-то конкретное - оно может сбыться и не дать проступить чуду, которого не знаешь в лицо...
  
   Мы стали снова репетировать "Атлантиду" - это казалось необычайно актуальным. Почему земля перестала терпеть атлантов, как они умудрились не удержать небо на своих плечах - об этом пришлось думать Ариэлю, израильскому подростку, сыну русских родителей, человеку с "кактусом" на голове.
   Акива ударился в телемаркетинг и на приветствия стал отзываться предложением продать хоть что-нибудь... ему стало не до театра, и Атлантиде пришлось подыскать себе другого царя.
  
   - А что я, атлант как атлант... - ответствовал Ариэль, когда мы приставали с вопросом, - когда он в первый раз почувствовал себя Атлантом и каковы были его первые впечатления...
   Он снисходительно улыбался, щекотал Бестию за ухом и задумчиво открывал правду:
   - Беру пример с хороших людей. Или не беру... На себя, короче, посмотрите. Вот Вы, Леонид, скажите честно, Вы Атлант?
   - Само собой, - отвечал Лёня, - и жена у меня Атлант, и собака... а сын так вообще из Лемурии...
   Ариэль настолько вжился в образ, что поражение Атлантиды стал переживать как своё собственное. И стал причины гибели Атлантиды выискивать в космосе.
   - Люди, вы читали про шумеров? они вычислили такую планету... это целая легенда, если меня не будут перебивать наивные люди, которые не читали про шумеров и другие хорошие книги... рассказать?
   - Ну давай... наивные люди попробуют заткнуться...
   - Короче говоря, эта планета появляется на нашем горизонте раз в 3400 лет и обязательно проходит между Землёй и Солнцем, а у них всё дрожит и перестраивается. Ну, орбита у неё такая... Тогда Атлантида и погибла, кстати. Потоп наступил... а планета она разумная, космические объекты вообще, все разумные, только мы про это не знаем. В общем, эта планета, называется Нибиру, она как бы... планета-чистильщик. Когда в Космосе превышен уровень зла, она приходит, и зло распыляется на атомы. А добро частично остаётся отстраивать Землю заново, а частично уходит на Нибиру - подлечить нервы, сохранить знания, сочинить новую вселенную... Так вот, я думаю, что Атланты ушли вместе с ней.
   - Хорошая легенда...
   - Главное - доказать ничего нельзя.
   - Ты мифы Древней Греции давно проверял? Или - откуда у нас созвездие Кентавра?
   - Ладно... и когда они обещали вернуться?
   - Сроки дело такое... мы-то живём в линейном времени, а они в едином...
   - В каком-каком?
   - В едином.
   - Спасибо, всё понятно...
   - Когда Нибиру вновь появится на небосклоне, атланты начнут рождаться тут, на Земле, назовут их "кристаллические дети". Хотя, это будут не только атланты... а Земля в этот раз уцелеет, потому что чаша добра перевесит. Всё, в общем, закончится хорошо...
   - Ну ты сказал...
   - Это не я придумал, только прочитал... мне годится, а?
   - Ладно, даёшь рай на отдельно взятой планете...
   - Э... до рая нам пахать и пахать...
   - А кто эти "не только атланты"?
   - Да кто только не... с Плеяд, с Ориона ребята подтягиваются... лемурийцы обещали вернуться - такой праздник, конец времён...
   - Ты говоришь в настоящем времени - подтягиваются?!
   - Ну да. Почитай новости - Нибиру уже заметили в небе, кажется, в апреле этого года...
  
   Так что, теперь, в свете новых знаний, концепция изменилась. Древние атланты (Ариэль и другие) со сцены обращались к потомкам.
   - Вы, потерявшие память, стёртую многочисленными провалами земной коры! Которые вернулись, чтобы всё исправить и начать сначала! Теперь Земля войдёт в новую фазу и всё закончится иначе, по-хорошему. То есть - не закончится никогда...
  
   Короче говоря, мы решили отменить конец света - в одном, отдельно взятом спектакле. А там, может, и люди подтянутся... В конце концов, все мы в глубине души в чём-то атланты... или ослики Машиаха.
   В общем, нам тоже захотелось уплыть на белом теплоходе и забрать с собой всех. Давно пора найти такой остров, который всех вместит и спасёт, и вода горячая каждый день...
  
  
   Лист пятый
  
   Женя вернулся в Париж и стал нас звать в гости так отчаянно, что мы дрогнули. "Нельзя ничего и никуда откладывать, - кричал он в телефон, - надо жить сегодня и здесь! Если вы не приедете, Франция вам этого не простит!"
   И мы решили прогуляться по Сен-Жермен, выпить кофе на Монмартре, показать маленькому Давиду фиолетовые тюльпаны на Пале-Рояль. Почему-то нам казалось это особенно важным.
  
   В самом разгаре репетиций мы оставили клубные дела на Ариэля, который медленно но верно вырастал в нового царя возрождённой Атлантиды. На предложение порулить, будущий царь сдержанно кивнул стриженой головой, и мы почувствовали, что нас отпустили.
   Хотелось надеяться, что за время нашего отсутствия они не отправятся, скажем, в Иорданию на Красные горы или прогуляться в Египет посмотреть на мумии. От этих мумий всё можно ожидать, а Акиву хлебом не корми - только дай кого-нибудь спасти. Но мы пообещали бабушке Акивы, что внук будет всегда возвращаться. А потом снова уходить в большой мир поиграть...
  
   Собираю в дорогу сожаленья, беспокойства, опасения и другие радости - а как хочется выйти, сжечь, разметать в пух и прах тревоги, такие пироги, слоёное тесто вчерашних обид, уйди, улети, растворись...
   Вид с высоты полёта железной птицы снова показался мне попыткой прыжка в иную реальность. Все эти холмы облаков, подсвеченные солнцем... мне казалось, что ходит кто-то по этим холмам босиком, легко касаясь неба, взлетая и возвращаясь... И что в самолёт этот кто-то не заходит только, чтобы нас не напугать - а желёзная стена ему не проблема.
   Давид что-то мурлыкал сам себе, раскачиваясь в колыбельке-гамаке - хорошо это в самолётах придумали пристёгивать для мелких такие маленькие гамаки - и руки у родителей свободны, и человека легонько качает. И стала я вспоминать, как моя мама катала меня на саночках.
   Мама растила меня одна, и когда нужно было куда-нибудь смотаться по делу, брала меня с собой на прогулку. Зимой она волокла меня из последних сил по накатанному сугробу, тяжело дыша на подъёме, с трудом перетаскивая через бордюр. Мне было приказано сидеть смирно, и я смотрела, как мама тащит меня по жизни не хуже небольшого паровоза...
   Летом мы обходились без санок, и заставить меня сидеть смирно становилось нереальным: натура кипела и бурлила, требуя неизвестно чего. Один раз я сбежала от мамы прямо сквозь шоссе, мимо в ужасе притормозивших машин - куда глаза глядят, то ли пытаясь взлететь (мне казалось, что нужно только хорошо-хорошо разбежаться), то ли убегая от какой-то детской обиды.
  
   В детстве я часто обижалась на мир - что он не такой, каким стоило бы ему быть. Никто не мог мне объяснить - почему мир такой, почему в нём есть зло, отчаянье и боль. Мне казалось, что мир просто плохо себя ведёт, что всё могло бы быть иначе - если очень захотеть. Что сказка могла бы быть везде и во всём. А мир строился без моих ценных указаний, он уже был какой-то, и так трудно было принять его таким, какой есть...
   Папы у меня не было никогда, то есть, мама ничего о нём не рассказывала - и нужно было смириться с тем, что у людей папа бывает, а у меня - нет, как вот у дуба не бывает так, чтобы на нём росли груши. Не было - и всё. Поэтому мама была только моя и ничья больше.
   Бабушек-дедушек в нашей семье тоже не случилось. И когда у мамы появился мужчина (а у меня - отчим), я восприняла это как кровную личную обиду. Не на маму, нет - разве можно обижаться на единственного близкого человека?
   Вот на чужого - за что угодно. Например, за то, что он уделяет внимание маме, а не мне. Сказки мне не читает.
   Откуда-то я знала, что он мог бы читать мне сказки - на ночь, а ещё днём и когда болею. Но он - не читал. От недостаточности сказок во мне стала копиться злость. На этого худого, постоянно кашляющего человека, которого мне так и не удалось прикарманить в мои тогдашние четыре года. Он просто меня не любил.
   А я с ним зато не здоровалась, чтобы не показать, как мне его не хватало. Как я хотела, чтобы он стал моим папой и любил бы меня больше всех...
   Однажды он исчез из нашей жизни. И я прекрасно обошлась без отца. Хотя, если честно, я до сих пор без него плохо обхожусь...
  
  
   Лист шестой
  
   В Париже наступила осень, цветные сумерки времени года. Нас встречал Женя с мальчиком-индусом, за которого Ленка полгода назад ещё хотела замуж. Мальчик легко взял у меня сумки и мы понеслись на электричку. Ещё два часа качания, входят-выходят люди, сумки-чемоданы, подвинься, выйди, пересадка... и мы вывалились в ночное предместье Парижа, потрясённые внезапной тишиной.
   Где-то лаяли собаки... тихая деревня. Мы остановились дома у Жениной Жозефы - она недавно купила квартиру где-то на Сен-Дени.
  
   - Вы вовремя приехали, - хмыкнул Женя, разливая неизменный кальвадос, - у нас теперь даже русское телевидение имеется. Сегодня наблюдали Москву, уважаемых людей в галстуках. Они что-то там вручали друг другу, я не обратил внимания - что именно. Типажи для нашего художника... Стальные глаза и твёрдые плечи.
   - Гротеск Скамейкина, по заявлению Тель-Авивской прессы, "организует пространство, которое не подчиняется законам логики", - сообщил Лёня, - я привёз вам газету.
   - Если художник станет слушаться критики, - хмыкнул Женя, - его пространство провалится в чёрную дыру...
  
   Мы чокнулись, пока Жозефа накрывала на стол, быстро резала сыр, моментально доставая тарелки. Она очень напоминала саму себя с картины капитана Скамейкина, который обещал появиться попозже.
   Он как раз заканчивал новое гениальное полотно "Грека едет через реку не снимая пальто", картина обещала грандиозные показы друзьям и близким, усиливая их жизнестойкое отношение к жизни...
   Вскоре появился и капитан Скамейкин, весь в творческих планах и в фуражке. Он не успел измениться после посещения Израиля, только стал пить пиво "Карлсберг", отдыхая от кальвадоса.
   Капитан напоминал собаку добермана, портрет которой висел у Лёни в кабинете, напоминая ему капитана Скамейкина, с прошлой весны. Собаке пририсовали милицейскую фуражку, а в зубы вставили красную хризантему и получилось, действительно, очень похоже.
   Капитан явился без хризантемы и заявил с порога, что он голоден, но есть французских коров отказывается, потому что они недалеко ушли от английских, а сальмонарелла, хотя она может называться иначе, ему сегодня совершенно ни к чему, у него и так много дел и несколько хронических заболеваний впридачу. Кроме того, его ждёт новая картина здоровым и невредимым.
   Мы тихо сидели на новеньком, с иголочки, диване, попивая каждый своё, Давид - молоко из бутылочки, Лёня - коньяк, я - чай с мятой.
   - Это первый новый диван в моей жизни! - с гордостью говорила Жозефа, неуловимо меняя очертания.
   Своей гибкостью она как-то соответствовала всему своему домику, куда бы ни прислонилась. Сидеть с ней рядом было очень уютно - словно с огромной, но при этом грациозной кошкой.
  
   Я в этом уюте как-то расслабилась и растеклась по дивану, не в силах пошевелиться от тепла. Дорога, наконец, закончилась. В дружеских вечеринках мне не часто удаётся расслабиться - всё время следи, чтобы никто не ушёл обиженным, а тут, в гостях - каждой клеточкой я почувствовала, что всё, можно. Как здорово, что мы уехали хоть на неделю...
   Лёня скоро устроил нас в гостевой комнате, не давая хозяевам подойти близко, постелил, наладил рядом детскую кроватку и убежал к Жене на балкончик покурить.
   Давид уснул. Я легла, глядя в окно, в низкое небо со звёздами, не спрашивая себя, а что же завтра? Надо отвыкать бояться будущего, оно ведь и так случится, успеть бы порадоваться в пути... Пока Женя с Лёней неторопливо журчали на кухне, рассказывая о своих пацанах, я снова припомнила отчима.
   Он был электрик, с большими рабочими руками, чёрными торчащими волосами, прокуренный и какой-то весь шершавый, с хриплым голосом. Наверное, я просто мешала ему быть с мамой, физически мешала - в однокомнатной квартире. Всю жизнь меня тянуло к таким же точно мужчинам, сухощавым, прокуренным, и - мне это казалось признаком мужества - с умелыми руками, не боящимися электричества.
  
   Когда такие люди появлялись - а они всегда появлялись, - я знала, что они родом из чужой неприрученной вселенной, с которой не бывает резонанса...
   И научилась рисовать, выплёскивая невозможные сюжеты, а сказки читала себе сама. Так что, ничто в этом мире не случайно. И то, что кажется поражением, уколом судьбы - вдруг окажется неожиданным подарком, и ты не просчитаешь заранее свои шаги, нечего и пытаться.
  
   Лёня приручил меня так естественно, как солнечный луч, пробегающий по листве... когда и лучи не грезились - да и листвы, казалось, уже нет. Он, кстати, оказался совсем не похож.
   Иногда вдруг наступает состояние, именуемое "здесь и сейчас" - и ты проживаешь свою минуту как единственную, имеющую значение. Как славно, что мы приехали в Париж, действительно - вовремя...
   На следующий же день во всём Париже погасло электричество.
  
  
   Лист седьмой
  
   Сначала, как водится, пытались чинить пробки - оказалось, что свет не горит во всём доме, жильцы встретились на лестнице, желая друг другу "хорошего дня невзирая ни на что...". Потом обнаружили, что на улице у соседей тоже не горит свет. Телефон работал.
   Из интерната Жене позвонили часов в девять и сообщили, что свечи собираются купить в соседней лавке, газ пока есть, беспокоиться не о чем. Женя нашёл велосипед и поехал.
  
   Мы остались. Сказано - не высовываться, значит - не высовываться. Жозефина затеяла большую стирку, показывая, что и французские женщины умеют стирать руками, а мы с Лёней готовили обед на рекордное количество гостей - Женя мог приволочь из города неизвестное количество страждущих, хорошо, что подвал был забит продуктами.
  
   Автобусы как раз ходили, но быстрее было бы электричкой - а при такой ситуации даже спускаться вниз не имело смысла. Женя оказался абсолютно прав. Пока он добирался на своём велосипедике в центр, поезда стояли. Стояли они до вечера, точнее, до следующего утра. И там были люди.
   Кто оказался близко к выходу из метро - благополучно ушёл, хуже всего было тем, кто остался в поезде. И тем, кто застрял в лифте... Какие-то поезда на собственной тяге докатили всё же до станции и открыли двери. Несколько поездов остановились между станций.
   По вагонам прошла поездная бригада с фонарями - они проверяли входы-выходы - оказывается, из подземных путей есть скрытые ходы наверх, по ним спускаются вниз чинить рельсы. И в итоге по таким путям удалось вывести людей наверх.
   Но паника была сильная... нервными расстройствами этот день не ограничился. Некоторые - с десяток человек - предпочли уйти из этого мира, не дожидаясь развязки.
   Электричества не было и в больницах, везде искали газовые светильники, свечи, всё, что подвернётся под руку. Ощущение было как в первую мировую войну, когда наступила нехватка всего - хотя сейчас можно было, по крайней мере, съездить в предместье, закупить продукты - тем, у кого был автомобиль.
   Только ехать приходилось "на цыпочках" - светофоры не работали.
   В основном парижане легко отнеслись к происходящему. "Сбылось старинное пророчество, - грустно пошутил потом телеведущий, - "Увидеть Париж и умереть..."
   Все обрывали телефоны справочных служб, а там отвечали стандартно - ждите, поломка на электростанции. Правда, поговаривали, что не поломка, а диверсия. Или начало войны. Или приближается конец света.
   А может, уже начался...
  
   Женя легко, около часа добирался - дороги были пусты, а светофоры не работали. Не горели огни реклам, магазины были закрыты, кроме мелких лавочек, которые привыкли обходиться без компьютеров и освещались газовыми горелками.
   Дети играли в подпольный штаб Сопротивления. Они патрулировали соседние улицы, устроили дежурство на перекрёстке, размахивая белым флагом, на который пошла новенькая простыня, рядом с интернатом вообще выкатили огромную канистру с супом и раздавали прохожим. В общем, работа шла, они сами были готовы спасти кого угодно, и Женя решил вернуться.
   Через две улицы Париж приобрёл совершенно бродячий безумный вид, как в триллере о войнах последних времён. Горел огонь в каких-то железных бочках, к нему подходили погреться и вид отчего-то приобретали бездомный, уличный, - даже прилично одетые господа.
   Накрапывал мелкий дождик, но с улицы никто не уходил. Часам к десяти прикатили газовые светильники - на весь город не хватило, поставили в местах скопления народа.
   Женя ехал, с трудом узнавая парижские улицы - словно город то ли вернулся к тридцатым годам, то ли уплыл в туман, предсказанный ещё Нострадамусом...
  
   - Дожили, - сказал некто в свитере и джинсах, обмотанный шарфом, грея руки у канистры, - неужели свет заканчивается в этом мире...
   - Всевышнему надоело с нами возиться... - отозвался солидный господин в котелке, - наверное, мы принимали не те законы...
   - То, что мы принимали за законы, вряд ли Его как-то заинтересовало...
   - Посидели бы Вы на Его месте... Мне бы гораздо раньше всё надоело.
   - А вас не смущает, что Париж уже не тот, что был?
   - Тот, этот... оставили бы хоть какой... Сегодня меня уже ничего не смущает...
   - Между прочим, пророчество новозеландского племени Вайтаха говорит, что поворотный момент в истории Земли и человечества наступит 15 августа 2009 года.
   - Три месяца назад...
   - Ну да... Оно станет началом новой человеческой мечты, совпадающей с верой майя в то, что небеса расступятся и оттуда сойдут к нам наши братья и сестры по Вселенной...
   - Но сам момент - будьте уверены - никто не заметит...
  
   "Сутки во тьме" - так назвали этот день газеты и телевидение. И сразу же стали появляться новые прогнозы, отпуская человечеству ещё пожить год или два, а то и все десять.
   Пока небо не передумало, мы вернулись в Иерусалим.
  
  
   Лист восьмой
  
   Прошлый день так быстро теряется за спиной, когда ты идёшь и, кажется, что вперёд. Месяца не прошло после аттракциона под названием "Сутки во тьме", а казалось - не меньше года. Время всегда ведёт себя странно - то ускоряется, то замедляется, непонятно, как оно позволяет измерять себя такому ненадёжному прибору, как часы...
  
   Спектакль "Сады Атлантиды" прошёл на "ура", смена царей никак не отразилась на общем энтузиазме. Актёры выросли над собой, открытие в себе атланта подняло самооценку, выпрямило осанку и расправило плечи даже у рабов.
   Публике, смирно сидевшей в зале, прямо со сцены предлагали совершить свободный выбор немедленно, иначе поздно будет, и зрители, не споря, тут же выбирали позитив.
   К сожалению, зал не позволял бегать вокруг зрителей, как когда-то в Париже - это был обычный зал со сценой и амфитеатром - но позволял разбрасывать над головами что-нибудь увлекательное - блестящую бумагу, муку или сахар по вкусу, но мы ограничились всё-таки цветной бумагой.
   В Золотом Храме Атлантиды не было принято обсыпать верующих белым порошком или обливать водой, в отличие от сегодняшнего театра. Водой у нас обливали строго по желанию прямо на сцене, добровольцев. Это было ритуальное посвящение, дающее право на бесплатное посещение наших спектаклей...
   Про Храмы Атлантиды мы всё знали точно, Ариэль по этому поводу целый трактат сочинил... Достаточно сказать, что во время молитвы повышались вибрации всего в радиусе пяти километров. И публике предложили на минуту закрыть глаза и полюбить мир. Музыку включили Моцарта. Моцарт хорош всегда, и, если с миром тяжёлые отношения, надо включить Моцарта и закрыть глаза...
  
   Потом устроили банкет - с поеданием яблочного пирога, распитием зелёного чая в крупных количествах с видом на Масличную гору.
   О концепциях бытия собирались забыть хоть на какое-то время, расслабится, поговорить о детском питании, но не тут-то было.
   Менеджер Акива, который смотрел спектакль из зала, так как телемаркетинг отвлёк его от искусства перевоплощения, стал делиться впечатлениями. Он слишком долго молчал.
   - Поздравляю, - сказал он, - вот мы и дожили до нового царя. А что он сделал нового, чего не сделал предыдущий царь, то есть я? Атлантиду - спас? Дал людям новое учение? Обеспечил их тёплыми вещами на случай космического перехода?..
   Чувствовалось, что он готовился к выступлению. С таким менеджером миру больше не страшен никакой кризис...
   - Кстати, - продолжал Акива, - космический переход вообще не является разрушением мира, чтоб вы знали. Хотя прежнее, воспитанное на сказках и мифах Древней Греции сознание со мной не согласится. А является, наоборот, глобальным переходом всего на другой уровень. Так всё просто...
   - Ты это к чему, - не выдержал Ариэль, - будем переходить немедленно или пока подождём?..
   - Вы мне хотя бы сейчас скажите, - неумолимо потребовал будущий министр экономики, - а что лично каждый из вас совершил для развития Вселенной и, в частности, земного шара?
   - А что, по-твоему, должен сделать этот каждый? - отозвался Ариэль, который ещё не очень вышел из роли царя Атлантиды и всё порывался взять на себя ответственность за всех присутствующих.
  
   Мы сидели у нас на веранде, отмечая Ариэлев день рожденья, который наступил немедленно после спектакля.
   Люди продолжали гореть только что проявленным героизмом спасения материка от ухода под воду, а народа - от рассеяния, и предложение ещё позаниматься каким-то "развитием Вселенной" энтузиазма не вызвало.
  
   - Понимаете, друзья мои атланты и сочувствующие... представьте себе, что вселенная - это сад. А не остров, за свободу и независимость которого мы регулярно боремся.
   - Ну, допустим, сад... а тёмные силы у тебя кто?
   - Тёмные силы - это заблуждающиеся сорняки, в борьбе с которыми мужает и крепнет отдельное дерево.
   - После чего сорняки путём перевоспитания превращаются в орхидеи и розы...
   Бестию передёрнуло, она чихнула и ушла в темноту охотиться на тени, кружащие вокруг дома.
   - Собаки тебе больше не верят, пророк...
   - А новое знание всегда вызывало скепсис и неверие, в том числе у собак. Вы просто не можете оторваться от своих старых представлений.
   Лёня принёс из кухни яблочный пирог и заинтересовался беседой. Хотя запах пирога отвлекал и завораживал.
   - Скажи, - спросил он, - а как ты представляешь себе развитие этого отдельного индивидуума?
   - Не так чтобы представляю... я думаю. Что каждый человек - он тоже вселенная. И он - сам себе сад. А всякие гордыни, обиды, тщеславие, зависть и тому подобные сорняки - это болезни роста.
   - Ага, и ты их будешь выкорчёвывать. То есть, лечить?
   - Не буду. Сами, сами давайте... Мы пока что будем глубже копать...
   Вики устала от философских бесед и ушла с Ленкой покурить в темноту.
   Втроём с Бестией они смотрелись на фоне дальних фонарей, как странное дерево из неизвестной или ещё не родившейся реальности. Эту реальность только предстояло сочинить...
   А в свете вышесказанного - они напоминали скорее даже галактическое растение, из туманности Андромеды занесённое на нашу планету прогуляться по кущам и садам.
   Акива потянул паузу, закусив яблочным пирогом. Аудитория, вопреки обыкновению, не отвлекалась. Судя по всему, народ просто устал. Прохладой тянуло с Масличной горы, сухой и нежный неповторимый запах Иерусалима гулял по веранде, хотелось даже запаковать пару баллонов и послать друзьям в далёкие страны, где нет олив...
   - Так вот. Сорняки - это продукт жизнедеятельности Эго. Вот его-то мы и будем превращать в человека путём перевоспитания...
   - Тогда уже в ангела. Человек у нас обладает не лучшей репутацией, а про ангела мы пока ничего такого не знаем.
   - В человеко-ангела...
   - Фигасе гибрид... а Бога ты себе отрастить не предлагаешь? В плане увеличения и просветления внутреннего голоса...
   - Тоже красиво... А неплохая идея. Подожди... слушайте меня, люди возрождённой Атлантиды! Сейчас я всё скажу.
   - Ну, давай уже, пророк, жги.
   - Эволюция человека - есть превращение его в Бога. Точка. В конце концов, божественную искру нам зачем-то дали?
  
  
   Лист девятый
  
   Наступил февраль, мороз в минус два градуса, даже снег пошёл. Неплохо, когда снег выпадет там, где хорошо и ему и людям. А не там, где от него ломаются пальмы в Гефсиманском саду.
   Оливы, слава Богу, стоят, за две тысячи лет они и не к такому привыкли...
   Земля, как куколка, которая готовится стать бабочкой - и уже вот-вот. А мы - как струны, которые натягиваются на новые, неведомые инструменты.
   Иногда очень хочется понять, увидеть - что там, за поворотом, но мне кажется, что можно слишком точно всё придумать. До деталей, увидеть явственно - как воон тот автобус, которого долго не было, а потом он приехал.
   Хватит у нас воображения на всё, особенно на то, чтобы воплотить свои страхи, они только и ждут за левым плечом...
   Но мир такой неожиданный и громадный - в нём может случиться то, чего не ожидаешь, что и вообразить невозможно, если оглянуться по сторонам и заметить... А не погружаться в раны и царапины души, промахивая невнимательно по ежедневным рельсам, стараясь изо всех сил выстроить завтрашний день по своей маленькой человеческой мерке...
  
   Как-то к автору забежала Вики, погреться, доложить о текущей жизни, пожаловаться на армию, а заодно закатить небольшой скандальчик.
   - Про меня писать больше не будем, совсем?
   - Ну ты же в армии, - вяло отбивалась автор.
   - Значит, с глаз долой, из сердца вон? Я вообще в выходные дома, могла бы и заметить...
   - Ну началось...
   - Так вот, - Вики сразу успокоилась и налила себе чаю, - Я уже поняла про Атлантиду. Это мы и были атлантами. И лемурами - тоже мы... Ты и сама могла бы про это написать, вот в этой манере - "автор сказала", "автор вспомнила..."
   - Обидеть автора каждый персонаж может... нет, чтобы понять...
   - Ага, ещё лучше - простить... Ты мне судьбу придумывать собираешься? Хотя бы личную жизнь...
   - Зачем тебе придуманная судьба?
   - Да ладно! Просто ты отвлекаешься на судьбы мира, а меня, между прочим, люди ждут...
   И Вики убежала, оставив автору неясные сожаления неизвестно о чём. Вдруг накатило чувство вины перед человечеством и долго не отпускало, но потом отпустило. В конце концов, подумала автор, какие картины с человечества можно писать... портреты маслом.
   Кстати, что касается конца света, я думаю, что он произошёл давно и не один раз. Просто мы, вместе со всей нашей Землёй, плавно переместились в следующий миг в иное пространство и пошли себе дальше. А в предыдущем - сгоревшая Земля и сбывшиеся пророчества.
   Мы или спали, или замерли на секунду - словно вздрогнул мир - знаете, как бывает, когда чуть мелькает изображение? Никто ничего не заметил. Наверное, мы слегка изменились, но со стороны на нас посмотреть некому... те, кому мы видны, существуют в других измерениях.
  
   Пелена закрыла Иерусалим на неделю, снег держался целых десять дней. На улице можно было провалиться в мокрый сугроб запросто, а настоящей зимней обуви за годы жизни в этой южной стране, не образовалось ни у кого.
   На улицу мы ходили по очереди в старых Лёниных сапогах, а лапы Бестии заматывали целлофановыми кульками, что ей очень не нравилось, но прихоти этих людей приходилось терпеть. Когда любишь кого-то - приходится терпеть и его странные поступки, именуемые заботой, потому что он тоже тебя любит - как умеет.
   Он просто считает, что если всё за тебя решит, накормит несъедобной кашей, поступит тебя в ненужный тебе институт, выдаст замуж за хорошего мальчика, а за плохого не пустит и обмотает тебе лапы целлофаном, то всё у тебя будет хорошо. И столько любви, сколько отмерено.
   Бестия понуро плелась, оскальзываясь в своих целлофановых тапочках, быстро делала свои дела и немедленно тянула домой, пытаясь лизнуть первого попавшегося - кто дверь откроет, в подвернувшуюся часть тела - словно говорила: "Я правда не обижаюсь, чего уж тут"...
   А как только всё растаяло и подсохло, она пропала. Не вернулась домой - выскочила без поводка и не вернулась. На вторые сутки я уже обзвонила все ветеринарные службы - без толку. Мы стали печатать объявления и увешивать ими ближайший район. Пару дней работали без перерыва.
   Дорога перекрыта, а ты всё ещё бежишь по ней, пока хватит сил, и сердце бежит впереди тебя.
  
  
   Лист десятый
  
   Новый мир начинается постепенно и незаметно глазу, хотя на изменения климата внимание обращают все, но выводы почему-то не делают. Или делают, но молчат. Бункеры строят для спасения элиты, где-нибудь в Южной Родезии, неплохая жилплощадь на первое время, кучу денег вгрохали, а всё уже случилось и продолжает случаться, в пути мы.
   Однажды под утро наш дом тряхнуло. Задрожал потолок, стены и мебель, свалилась картина, а тумбочка поехала к окну...
   В ужасе, мы схватили Давида и пулей вылетели наружу. Улица гудела и качалась, и это было страшно так, как никогда, земля, самое устойчивое место в мире, пыталась вырваться из-под ног...
   На улицу выбегали все, кто мог, деревья как-то жалобно скрипели, а дома начинали трещать. Шум, грохот, люди выскакивали, завернувшись в одеяла и простыни, и стояли молча, стараясь придвинуться друг к другу.
   Кто-то стал молиться, раскачиваясь, к нему присоединились - в белых простынях они напоминали молящихся в Судный День, и казалось, что Судный День для всех, наконец, настал.
   Спокойное небо, ни облачка... и такой озноб, так хотелось зарыться в землю, спрятаться, а в дом зайти ещё страшнее.
   Давид уютно устроился на моих руках и мирно дремал. И такое спокойствие распространялось от него, что мы никуда не хотели бежать, а только стоять в этом маленьком кругу, поближе к нему... Во сне он улыбался.
  
   Потянуло гарью, откуда-то летели бумаги, мусор крутился, заворачиваясь в небольшие смерчи. Асфальт кое-где потрескался.
   Внезапно землю тряхнуло так, что некоторые стали оседать прямо на асфальт. Тут шестиэтажный новенький дом напротив обвалился посередине... и вдруг всё прекратилось. Но никто не знал, всё действительно закончилось или нет...
   Ветер стих. Постепенно земля перестала качаться под ногами, но ещё долго дрожала, и все мы дрожали, не смея пошевелиться.
   Медленно-медленно люди начали шевелиться, говорили тихо, шёпотом, словно боялись - услышит неведомый дух Земли, снова начнёт трясти, а мы упадём неизвестно куда, как яблоки с дерева...
   Приблизиться к домам ещё не осмеливались. У кого-то при себе оказался мобильный - стали звонить в городские службы, но дозвониться было трудно, наверное, туда звонили все, кто мог... Кому-то на звонок ответили, и все замерли, ожидая неизвестно чего, как дети, которые только что мирно играли в песочнице, и им сказали "замри" - а "отомри" сказать забыли, и неизвестно, как теперь двигаться дальше, будут на тебя кричать или окончательно засыпят песком...
   Из полиции ответили, что у них не хватает людей, и чтобы справлялись своими силами. Собственно, об этом и предупреждали нас последние два месяца все новостные программы...
  
   Народ растерянно потащился к обломкам своего жилья, кто-то звонил в полицию, кто-то друзьям-родственникам...
   Давид открыл глаза и кивнул мне, здороваясь спросонок. И такие ясные были эти глаза, что я забыла обо всём, кроме них. Очнулась уже дома, куда, оказывается, Лёня нас привёл не помню как. Радио работало, электричества не было, слава Богу, нашлись свечи.
   Многие так и стояли до вечера на улице, закутавшись в простыни, не решаясь двинуться с места...
  
   Потом мы узнали, что обвалилось в общей сложности около сорока домов - в основном, новых, в районе Хома и ещё где-то между Тель-Авивом и Иерусалимом, что трясло весь Израиль включая пустыню Негев, что разрушено несколько линий электропередач и пострадало пять самолётов.
   Землетрясения прошли одновременно в Иране, на Аляске, в Пакистане и в Грузии. Везде создавались комитеты спасения, разбирали завалы, строили временные городки. Прекратились военные конфликты по всей Земле. Как-то стало не до того...
   Правда, появились мародёры, но общественная милиция оперативно с ними справлялась. Мобильная связь - великое изобретение, здорово оно помогло человечеству в этот раз - когда снова заработало электричество. И ему за это отдельное спасибо...
  
   В Иерусалиме разбирали завалы, как после террористических актов - хаббадники, религиозные команды спасателей. Полицейских катастрофически не хватало.
   На многих улицах, где пострадали дома, возникли палаточные города, мэрия постаралась - палатки были просторные, солдатские, в них перетаскивали самое необходимое. Некоторое время даже привозили паёк с армейских складов, и все помогали всем.
   Около месяца жили табором, ходили друг к другу в гости, варили на открытом огне, на мангалах, а некоторые и на кострах.
   Пока на скорую руку ремонтировали дома, кто как мог - жили без компьютеров, без телевизоров... словно только что вышли из пустыни и остановились всем племенем на перепутье в ожидании - что решит Всевышний, куда нам теперь... Как будто Судный День, а за ним праздник шалашей прошли в неурочное время и совсем по другому сценарию.
  
   И, самое главное - на Храмовой горе возникла широкая трещина. Она шла от Восточной стены Храма - через мечеть Аль-Аксу. Мечеть устояла, но продолжала обваливаться по камешку.
   Кажется, было об этом какое-то древнее пророчество... во всяком случае, раввины комментировали происходящее оптимистически - что наступит прямо сейчас Новое Время, и Мессия въедет в город на белом осле через Золотые Ворота.
   Потому что стена, которой были веками закрыты эти ворота, тоже разрушилась.
  
  
  
   Лист одиннадцатый
  
   Народ притих и ждал неведомо чего, - воскрешения мёртвых, осликов белых или человечков фиолетовых. А то, может, и инопланетян, вот и астрологи на них намекали...
   Вместо этого постепенно всё стало налаживаться, как это всегда бывало, ремонт, новые стройки века... и казалось, что всё становится почти как раньше, заработало электричество, залатали дома, как смогли, жизнь покатилась дальше.
   Газеты писали о проворовавшихся министрах, о сбежавшей из зоопарка зебре, о новом конкурсе "Роза ветров" и снижении цен на квартиры. Как-то быстро стала правда выходить наружу, ничего украсть невозможно, сразу всё становится известно.
   У Золотых ворот открылась лавочка, где торговали сувенирами, и на каждом было написано на древнем языке иврите "Золотые ворота". Говорят, сувениры приносили счастье... и стоили недорого.
   Туристов было не оторвать от открытых, наконец, Золотых ворот...
  
   Человечество, как бродячая собака, умеет зализывать раны и снова бежать вперёд, независимо помахивая хвостом. Только поэтому мы и не вымерли... садимся опять на самой кромке, свесив ножки и наблюдаем - что там ещё покажут?
   Нестерпимое солнце зимой, в стране вечной весны, никого не удивляло. Только Иерусалим держался в холодном воздухе, напоминая, что не всё так просто на Ближнем Востоке, и это обманчивое тепло - не настоящее, ещё всё может быть - и дожди, и даже снег.
  
   В январе Бестия вернулась. Где она пропадала, не рассказывала - её не было около месяца. Заботливо пересчитала нас, облизала каждого по несколько раз и улеглась спать в углу. А в доме чувствовалась тихая звенящая радость - словно кто-то смотрел на каждого из нас и облегчённо улыбался. Иногда собака вставала поесть к своей миске и опять заваливалась спать.
   К утру землю опять трясло - но недолго и как-то... словно нас всех немножко покачали на гигантской ладони, как в люльке.
   Бестия, не открывая глаз, порычала немножко, словно сказала: "Так, хватит уже, я против - ты меня слышишь?" И дрожание прекратилось.
   Она прожила с нами ещё две недели. Всех успела повидать, потыкаться носом в коленку. Как вдруг её не стало.
   Когда я вышла утром за порог, собака тоже вышла, ткнулась мне дружески в ногу и упала. И сразу перестала двигаться.
  
   Что тут скажешь? Был друг и нет друга. Мы стояли рядом, не двигаясь, зачем теперь куда-то идти, если ты всё равно уже ничем не поможешь, всё уже случилось...
   Неделю мы с Лёней прожили как в тумане, ходили тихо, всё делая по необходимости - и, конечно, Давид нас утешал, хотя он перестал улыбаться, но обязательно тянулся поцеловать, погладить ручкой по лицу... а ночами он нас вовсе перестал будить.
   Земля никак не могла успокоиться, и трещина прошла по Старому городу, и больше не охраняет нас замечательная японская псина, хотя, может, и ходит вокруг дома, а сквозь неё светят звёзды... но скорее всего, ушла по своим делам в неизвестность.
   Да, я понимаю, это эгоизм, это мы остались одни, а у собаки вполне могут быть другие планы на ближайшую вечность, кроме как охранять наш дом, но душа болит и так не хочется прощаться.
   Мы срастаемся в одно целое, забывая, где чьи веточки... что за Мичурин потом рассаживает нас по разным углам. Всё, всё, надо готовить какую-то еду, кормить Давида, рисовать, рисовать, рисовать... промывать кисточки и выбросить, наконец, черновики.
   Передвинуть шкаф, покрасить потолок. Залезть на дерево и молча посидеть на ветке...
  
   Мир побежал вперёд, не оглядываясь. Накатила странная эпидемия ветрянки - все, кто не переболел в детстве, покрылись фиолетовыми пятнами, которые сами прошли через пару недель. Увлечение натуральными продуктами росло и ширилось, а мясо народ есть отказывался, и пищевая промышленность перестраивалась, как могла.
   Некоторые граждане умудрялись вообще ничего не есть, питаясь от солнца. Такие люди, оказывается, бывали и раньше, но очень редко, а теперь по телевизору регулярно показывали жизнерадостных бабушек из глубинки России или из Аризоны, которые внуков кормили, а сами уверяли, что обходятся без еды. Свидетели, деревенские соседи - подтверждали...
  
   Стали меньше спать. Раньше только знаменитый физик Никола Тесла спал по два часа в сутки, теперь движение "двухчасовиков" росло и ширилось.
   Бензином уже почти не пользовались, - кто-то изобрел двигатель, работающий на воде, давно изобрел, лет шесть назад, а теперь их начали, наконец, выпускать пачками. Ещё энергию стали получать от кристаллов, а так, в общем, всё по-старому. Разве что, воздух без бензина становился чище.
  
   Открывалось небесное окно, зацвёл миндаль, и свежий ветер приносил странные лёгкие цветы ниоткуда. Я никогда не могла запомнить названия цветов и растений...
   Мы постепенно начинали радоваться неизвестно чему, потому что пришла весна, и небо как ни в чём ни бывало раскрыло свой простор от тяжёлых зимних облаков.
   Давид уже доползал до порога и долго с интересом рассматривал улицу. Потом он поднимался, держась за мою руку и обнимал меня за ногу. Он даже начал произносить отдельные звуки, которые мы трактовали как "мама". Или "папа", в зависимости от того, кто оказывался рядом. Хотя мы и так понимали его без слов...
  
   И тут пришло письмо из Парижа. Писала Жозефа о том, что погиб Женя.
   Он шёл по улице, когда стали рушить магазин в предместье Парижа, и камень, который летел в витрину, попал ему в голову. "Скорая" приехала только вечером, когда спасать уже было некого.
   Неделю я не могла ни разговаривать, ни двигаться, и только необходимость кормить Давида заставляла меня хоть что-то делать. Потом стала, как обычно, готовить-убирать. Хотя всё казалось ненужным. В сущности, всё и так происходит, так или иначе, ожидаешь ты этого или нет.
   Мир может рушиться, сколько ему угодно, но близкие находятся так близко, что и уйти хотелось бы вместе. В конце концов, на нашу долю миров хватит...
   Взявшись за руки, мы забываем о том, что уходить придётся поодиночке, эта брешь не закрывается никогда. Почему-то с этим невозможно смириться. Мы только делаем вид, что согласны жить дальше.
  
  
  
   Лист двенадцатый
  
   Я совсем перестала спать. Какая разница? Спать, есть... всё это лишнее, вообще, жизнь - это фикция, когда ты не чувствуешь в сердце ничего, кроме сквозной дыры. Надо научиться принимать мир таким, какой он есть, я знаю. Но организм пока что был против.
   Неделю мне казалось, что не усну больше никогда, но однажды вдруг задремала, когда прилегла отдохнуть.
   Когда я открыла глаза, напротив сидел Женя и щурился на солнце. Улыбался и молчал. Откуда-то из-за спины раздался голос царя Соломона, а вслед за голосом появился и сам царь.
  
   - У тебя тут гость, - сообщил он небрежно, - но я решил, что представлять вас нет необходимости.
   - Нет, - согласился Женя, - но дама к беседе не очень-то готова... Армандовна, ты что ли, не рада? Я здесь вот он. А то и не попрощались...
   - У меня один вопрос, - пробормотала я, старательно глядя в сторону, - а можно всё переиграть? Чтобы ты опять был?
  
   Женя сморщился, как от зубной боли, потом достал из кармана флягу.
  
   - Дорогой царь, у тебя тут рюмки найдутся? А то ведь из горла будем...
   - Не царское это дело - из горла, держите рюмки, - лениво отозвался царь Соломон, и на плетёном столике появились две рюмки. Затем он протянул руку, в которой тут же возникла небольшая запотевшая фляжка.
   - Вам не предлагаю, сие нектар, - обозначил он и отхлебнул.
   - Это почему? Размером не вышли? - ехидно поинтересовался Женя.
   - И это тоже, - согласно кивнул царь, - показал бы я тебе свои истинные размеры...
   - А показал бы!
   - Далеко тебе пока до седьмого неба, сын мой, вон, даже даму пока сам успокоить не умеешь.
  
   Дама постепенно приходила в себя. После первого глотка и сердце болеть перестало, и серая пелена, закрывающая небо, стала рассасываться.
   Кажется, это был кальвадос, но кто её знает, амброзию эту...
  
   - Так что, отвечать будем или царю голову морочить? - наконец, отозвалась я.
   - И это вместо того, чтобы броситься мне на шею с криком "ты живой!" Вот они, современные женщины...
   - А ты - живой?
   - В каком-то смысле - безусловно. Но на Землю, извини, уже не вернусь.
   - Почему? - упрямо долбила я.
   - Потому, что кончается на "у". Дела у меня здесь закончились, - туманно пояснил он, - надо, понимаешь, дальше идти.
   - А мы все? А я?
   - Ну, извини... Каждый уходит в одиночку, это такой закон природы, пора бы уже и привыкнуть.
   - Как к этому можно привыкнуть?
   - Ну, если понять, что такова дорога. Путь. Мы не можем оставаться долго на одном и том же месте. И... видишь ли, дорогая моя, мы всё выбираем сами - и, в частности, время и способ ухода. Это неизбежно.
   - Сами?
   - Именно.
   - Так мог бы и предупредить...
   - А я как бы и не знал... милосердное небо заставляет нас забыть об этом, мы ничего такого не помним, и испуганно цепляемся за жизнь, хотя кто-то мудрый и древний внутри всё прекрасно знает и смотрит на эту суету большими глазами... Барышня, мы не раз ещё встретимся в очередной галактике, я тебе обещаю.
   - Встречаются волна с волной...
   Женя легко поднялся, подошёл и, наклонившись, не больно щёлкнул меня по лбу.
   Щелчок оказался ничуть не потусторонний, вполне земной такой шелбан.
  
   - Примерно так поступает ангел с новорожденной душой, - наставительно прокомментировал царь Соломон, - глядя на нас с интересом, - впрочем, имейте в виду, - к Давиду это не относится, он-то всё помнит...
   - Ну всё, я пошёл домой. Не грусти, Армандовна, всё суета сует, ещё встретимся...
   - Простите, что я вмешиваюсь, мне больно и обидно, что человек Вас плохо понял, - сурово произнёс иудейский царь, предварительно глотнув из фляжки, - я уточню. Все всегда встречаются. Это первое. Завеса истончается. Это второе. Скоро вы здесь сами будете принимать гостей - имейте в виду, накрывать стол здесь проще простого...
  
   И Женька ушёл в поисках странного на своё седьмое небо.
   Он поднимался прямо по воздуху, прихлёбывая кальвадос - хотя вполне мог бы исчезнуть без этих штучек.
   Наверное, он хотел, чтобы я полюбовалась - над оливой, чернеющей в тени забора, - оглянулся, помахал рукой и исчёз.
  
  
   Лист тринадцатый
  
   Я проспала, по рассказам, сутки, нежно улыбаясь во сне. И стоило мне потом провалиться в щель в пространстве на минуту-две, почувствовать себя снова в ледяной пустыне, откуда никуда и никому не докричаться - меня требовательно звал Давид, обнимал и раздельно произносил:
   - Ма-ма...
  
   Вскоре стали так часто говорить о конце света, что это отвлекло от бурной внутренней жизни, хотя вся эта суета сует казалась ещё одним ненастоящим карнавалом в преддверии то ли очередной войны, то ли, не дай бог, революции...
   Вдруг все газеты дружно стали писать, что конец света наступит буквально вот-вот. Что цунами и землетрясения - это цветочки по сравнению с тем, что ожидается. Что Земля наша рассыплется на атомы, атомы изменят строение, и из них Всевышний соберёт себе новую игрушку.
   В общем, что скучно не будет, мало не покажется, и переход в пятое-шестое измерение не за горами. Конечно, в компании не страшно, то есть, страшно, конечно, но не так. Когда компания - всё человечество... Хотя были мнения, что всё уже случилось...
   Появилась масса пророков, некоторые вещали прямо на улицах. Мы, конечно, привыкли, что город наш притягивает сумасшедших, но не до такой же степени...
   - Опомнись, народ! - вещал один, взобравшись на серебрянного льва на улице Кинг Давид, - грядёт Мессия! Собери свои лучшие дела и пересчитай все до единого, а худшие оставь, как будто и не твои они были...
   - Сейчас всё брошу и пойду пересчитывать, - мрачно бормотала Ленка, доставая сигарету.
   - Прекратите нарушать заповеди! - настаивал другой, на площади в начале улицы Бен-Еуда, - осталось слишком мало времени, чтобы продолжать нарушать!!!
   - И никто не скажет самого главного: народ, будь человеком! - комментировал Ариэль, уводя компанию с шумных улиц.
   - Наверное, наше человечество сильно в детстве недолюбили... - вздохнул Акива, - вот оно и ведёт себя как дитя неразумное...
   - В детстве ему пряников не хватило...
   - Ага, родители была жёсткие и неласковые, не баловали...
   - Родители нашего человечества были рептилии...
   - С чего ты взял?
   - Интуиция...
  
   В какой-то день нас вынесло погулять на центральную артерию города, не слишком широкую улицу Яффо. Народу было, как в праздник, и одеты все были ярко - как это принято в нашем жарком климате летом.
   Толпа гуляла медленно и негромко жужжала. Внезапно небо ослепительно вспыхнуло. Мы схватились за руки и встали поближе друг к другу. Честно говоря, я зажмурилась от ужаса, а Лёня прижал нас с Давидом к себе.
   Улица по-прежнему гудела, иногда ахая то ли от восторга, то ли на нервной почве, кто-то вскрикивал, кто-то застыл, как каменный.
   Акива бесстрастно комментировал:
   - Ещё одна вспышка. Такое впечатление, что небо режут стальным ножом. Обращаю ваше внимание, что земля мелко дрожит...
  
   Мы стали ещё теснее и я открыла глаза. Небо было фиолетового цвета, а солнц было два. Одно - прежнее, жёлтое, второе - оранжевое, чуть крупнее.
   На фоне фиолетового неба это смотрелось фантастически красиво. И воздух как-то изменился - он стал чище и прозрачнее, с привкусом какого-то аромата. Земля по-прежнему дрожала, и всё время что-то гудело.
  
   У обочины дороги, там, где не было людей, вдруг поднялись полупрозрачные цветы - сквозь асфальт - серебряного оттенка, похожие на орхидеи.
   В общем, можно было двинуться крышей всей улицей, но мы стояли заворожено, потихоньку привыкая и не пытаясь понять - что же будет дальше, завтра или прямо сейчас, через минуту...
   Весь день был таким - вспышки в небе, два солнца над головой и фиолетовое небо. Полупрозрачные цветы иногда попадались по дороге, глаз уже воспринимал их как обычную часть пейзажа. А воздух - воздух был так пронзительно чист, что его хотелось пить глотками...
   Откуда мы пришли и куда идём - кто знает? Дорога меняется, когда сердце начинает биться иначе. Когда в этом же ритме пульсирует солнце. Даже если вдруг оказывается, что солнце не одно, а два...
  
  
  
   ПОСЛЕДНЯЯ ТЕТРАДЬ
   Когда мы вернёмся...
  
   Лист первый
  
   На следующий день я проснулась в Гефсиманском саду. Небо было почти обычным, ярко-синим, солнц по-прежнему было два. Открыла я глаза у плетёного столика, сидя на плетённом же стуле.
   Давид сидел рядом в плетёной коляске и улыбался мне, как утренняя заря.
   Царя Соломона нигде не было видно, зато на мощной ветке древней оливы сидели Ариэль и Акива, они явно тоже только что открыли глаза. За моей спиной раздался сонный голос Вики:
  
   - Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
   - Легко! - раздался Лёнин голос, и он подошёл ко мне сзади, полуобнял одной рукой, а второй поставил на столик крошечную чашечку кофе.
   - Откуда здесь кофе?
   - Чего здесь только нет... Тут сзади кухня под открытым небом и запасов еды как на полк солдат.
   Народ продолжал прибывать. На стволе, рассохшемся пару тысяч лет тому, открытом наподобие древнего фолианта, вдруг обнаружилась Ленка.
   Она держала за руку своего индуса, невесть как попавшего в Иерусалим.
  
   Город сомнений у меня не вызывал (по крайней мере, это точно была Масличная гора), вот с пространством могли быть неожиданности - да впрочем, какая уже теперь разница?..
   Всё казалось хоть и странным, но отчего-то привычным, словно с детства меня учили сидеть на дереве с ребёнком на руках, при желании перелетая на соседнюю ветку.
   Я так и сделала. Взяла на руки Давида и взлетела на ветку. На соседней ветке оказалась автор с чашечкой кофе и ноутбуком. Она кивнула нам и продолжила печатать.
  
   - Привет всем! - сообщил Ариэль, потянулся вверх, взялся за самую тоненькую веточку и стал на ней раскачиваться.
   - И тебе привет, Качающийся-В-Воздухе, - ответил Акива с соседнего дерева. - Я же говорил, что всё будет так, как будет... Не расходитесь тут без меня.
  
   Акива взмыл вверх, внимательно огляделся и полетел в сторону Маале-Адумим, поглядывая на автобусное шоссе. Там брели отдельные фигурки, некоторые махали Акиве, улыбаясь.
   У дороги компания - двое взрослых и трое детей надувала воздушные шары, покрикивая друг дружке и связывая шарики в единую фигуру. Вся гирлянда уже колыхалась в полуметре от земли, а на ней уже сидел карапуз, раскачиваясь, как на качелях.
   На повороте у Французской горки Акива развернулся и полетел над Иудейской пустыней, не задумываясь и не оглядываясь. Было прохладно, но не холодно.
  
   Бабушка стояла, раскрыв настежь окно и неотрывно глядела в небо на два новеньких солнца.
   Иногда бормотала себе что-то успокоительное, но отчего-то и так было спокойно на душе, хотя странности росли и ширились и превращались в норму.
   В окно влетел внук и стал обниматься.
  
   - Ба, всё хорошо, дай пару бутербродов, а лучше котлетку. Хотя на самом деле, я не голодный - так, на всякий случай.
   - Дорогой и любимый внук, ты хоть что-нибудь понимаешь? - отозвалась бабушка, быстро собирая походный завтрак занятому человеку.
   - А зачем понимать, я и так всё знаю.
   - И что ты знаешь?
   - Что всё хорошо.
  
   Бабушка включила телевизор, который почему-то работал. Хотя электричества вроде бы не было.
   Показывали новости - праздничное гулянье в центре какого-то города, то ли Москвы, то ли Парижа, то ли Тель-Авива. Изображение было размытым, но было видно, что часть публики гуляет по крышам, иногда перелетая на соседнюю крышу. Заметно было, что народ отдыхает, как на пикнике, свободно и под музыку.
   Прямо в небе горел экран, на котором уютно расположился некто, напоминающий царя Соломона, и давал пресс-конференцию, снисходительно поглядывая на журналистов.
   - И самое странное то, что всё это ничуть не странно, - сообщил кто-то в микрофон, - два солнца появилось, а кажется, что всё так и было. Люди вон летают, куда сами хотят...
   - Все мы ушли куда-то в поисках неведомого, - отозвался телеведущий.
   - Ба, - сказал Акива, - меня ребята ждут. Я полетел.
  
  

Послесловие

  
   Наш ослик по-прежнему идёт строго куда попало, не замечая, куда ему попало. За моим окном - Масличная гора, и дорога к башне Давида, и Гефсиманский сад за поворотом, и солнц ровно столько, сколько нужно душе.
   А звёзд на пути, на земле и на небе - не пересчитать:
  

Дима, Саша, Галка, Игорь, Лена,

Зоя, Гриша, Ира, Лида, Толя, Юра, Миша,

Борис, Владимир, Наталья, Женя, Лёня, Инна,

Даниэль, Илья, Давид, Соломон,

Рахель, Лея, Яша, Мария, Осик, Исай,

Ганс-Христиан,

Кай, Герда, Марк, Юлик, Цезарь,

Вера, Надежда, Любовь...

Иерусалим, 2007-2009

  
  
  
   154
  
  
   9
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"