Кристабель Д : другие произведения.

Глава 1,

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:

    в которой много места отдано пустым рефлексиям и реминисценциям, но ближе к концу происходят, наконец, некоторые ключевые события

    Роман-долгострой, пока без названия. Героиня попадает в середину 19 века, чтобы встретиться там с любимым историческим персонажем. Но сначала она попадает в парижскую оперу, "Ту-что-сгорела-перед-постройкой-сегодняшней- Гранд-Оперы".

    Примечание. Первоначально хотелось поставить эпиграфом к произведению примитивный юмористический пересказ "Маятника Фуко" Умберто Эко - "Во всем виноваты тамплиеры". Или хотя бы банальное "Все не то, чем кажется"

  

Глава первая, в которой много места отдано пустым рефлексиям и реминисценциям, но ближе к концу происходят, наконец, некоторые ключевые события

  
  Несколько слипшихся хлопьев снега, обжигающе холодных и быстро тающих на щеках и носу, убедили меня в том, что я не сплю. Уже не сплю. Вот пару минут назад, вероятно, усталость взяла свое, и едва устроившись на лавочке в сквере, я на краткое время задремала. Много времени не могло пройти – дымчатый декабрьский день еще не перетек окончательно в густые декабрьские сумерки. Но фонарщики заблаговременно начали зажигать фонари.
  
  Я узнала газовые фонари. Доводилось видать их загадочные тускло-зеленоватые огоньки на улицах Праги. Но сейчас я находилась не в Праге, а в родном Киеве! Или нет? И сквер, и лавочка, и дома через дорогу – да и сама дорога, наконец! – были совершенно другими. Наистраннейшим, тем, что никак не давало мне поверить в реальность происходящего, было следующее: я могла назвать это место. Ведь я сама, полушутя-полувсерьез, стремилась перенестись сюда. Это мог быть только Париж. Париж 1851 года.
  
  На самом деле об этом месте и времени у меня было довольно расплывчатое представление. Чего уж там, почти никакого, несмотря на мою необъятную любовь к истории и к девятнадцатому веку. Я знала разве что о совсем недавнем приходе Наполеона Третьего к власти. Время событий «Графа Монте-Кристо» уже давно прошло (там, кажется, тридцатые?), то же с «Парижскими тайнами». С другой стороны, еще далеко до импрессионистов, Родена, синематографа братьев Люмьер, Гранд Оперы Шарля Гарнье с ее падающими не то люстрами, не то противовесами. Короче говоря, не из-за особого пристрастия к эпохе я хотела попасть в это место в это время. Совсем в другом было дело.
  
  Менее месяца назад я впервые попала в историческую ролевую игру. Не имея должного опыта, выбрала роль молодой наивной девушки. В будущем – прима мюнхенской, берлинской и других сцен, а пока – застенчивая и никому не известная барышня, из-за стечения обстоятельств моя Матильда заменила отравленную за кадром певицу. То был ее дебют на большой сцене; так и я в тот вечер первый раз пела перед совершенно незнакомыми людьми.
  
  В моей музыкальной школе, оконченной в весьма нежном возрасте, уроки вокала в программу обучения не входили. Но года четыре назад от неудержимой тяги к прекрасному я начала брать частные уроки вокала. При безумной загруженности сперва в старшей школе, потом в вузе, с непременными языковыми курсами и олимпиадами по предметам специализации, еле находилось время для одного занятия в неделю. Это значит – прогресс шел черепашьим ходом. Но он был! И результат, вкупе с природным тщеславием, вдохновил меня на неслыханное (с точки зрения учительницы и далеко не очарованных беспрестанным вокализированием родственников): миниатюрный концерт из аж четырех арий подряд!
  
   Легко представить, как я готовилась многие месяцы, как тянулось ожидание игры. Особенно мучительными были последние две недели. Меня терзали мысли, что нечто пойдет не так. Но выступлением остались довольны и публика, и я, ставшая за все время тренировок ужасно самокритичной, и даже строгий судья в лице моей signora maestra. А сам вечер был волшебной сказкой!
  
  Но сказка и для меня, и для моей героини была слишком красивой,чтобы затем слишком резко оборваться. Матильде – сперва внезапная слава, похвала коронованных особ, предложения о покровительстве и заманчивые перспективы. А перед самым окончанием игры случился ужасный скандал с участием ее учителя. Покушение на жизнь высокопоставленной дамы, попытка проломить череп графином, wenn Sie es wissen wollen1. О мило певшей девочке все благополучно забыли. И в то же время существовал риск, что все-таки вспомнят, сочтут причастной к политическому преступлению и арестуют. Неужели те обещания останутся в силе при таком положении дел?
  
  Меня мучила эта неопределенность. Ничего от меня не зависело! Времени было мало, чтобы игру довели до какого-то логического и безвариантного конца. Вообще, времени было мало – мало я пробыла в этом совершенно отличном мире мундиров, фраков и роскошных платьев, реверансов, от которых я потом неделю пыталась отвыкнуть, изысканных обращений и комплиментов, элегантно завуалированных угроз.
  
  Я слилась со своей героиней, все это одинаково вскружило голову и ей, и мне. «После бала» я не могла избавиться от состояния щемящего томления, грез о несбыточном – о Той Эпохе.
  
  И через малое время все это воплотилось для меня в одной личности. Граф Дьюла Эндрёди-Виттенберг.
  
   Разумеется, о нем я узнала задолго до памятного вечера. На летнем отдыхе в Венгрии после восьмого класса, наверное. Уже тогда обрывки сообщаемых на экскурсиях фактов привлекли к этой фигуре мое внимание. Много позже, всерьез увлекшись Австро-Венгрией, я узнала значительно больше. У графа Эндрёди была интереснейшая судьба. Удивительно, что она до сих пор не вдохновила ни писателя, ни композитора — сложно сыскать биографию романтичнее. Потомок влиятельного венгерского рода и патриот, он участвовал в революции 1848 года, сперва как боевой офицер, затем — дипломат. Всего-то в 25 лет! Крах революции принес смертный приговор. Ему все же удается бежать в Париж, да еще и помогать другим венграм в схожем положении. Годы ярчайшего сияния в парижском высшем свете. «Le beau pendu», «красивый висельник» - такое броским прозвищем наградили его французские дамы (в Австрии тот смертный приговор условно привели в исполнение).
  
  Ближе к концу пятидесятых случается «удивительное рядом» - помилование императора и возможность вернуться на родину. Вернуться для блестящей политической карьеры. Сначала в пределах Венгрии, а потом и на первых ролях во всей Австрийской империи. А близкая дружба с императрицей и эти неистребимые сплетни про «нечто большее», оставляющие истории толику пикантности и место для гаданий «было или не было»!
  
  Иначе говоря, «до» меня уже захватывала и восхищала фигура графа. На игре он был в списке персонажей, но на самом вечере я слишком поздно узнала, кто это был. А такие замечательные планы имелись! Вернее, нет, нет, не было никаких планов… просто ужасно хотелось хотя бы в лице моей Матильды приблизиться к такому герою. Вот если бы получилась красивая история, юная певица и граф-дипломат, оба венгры, оба за пределами Magyar hazám… Но прописанная застенчивость персонажа вкупе с моей нерешительностью на первой-то игре никак не способствовали такому разворачиванию событий за недолгое время от нашего знакомства до той драмы и конца игры.
  
  Вернувшись домой, я немедленно принялась просчитывать возможные варианты развития событий. После обнародования точек зрения некоторых других персонажей вырисовался как минимум один, очень логичный, и одновременно легкий и благоприятный для моей героини. Но мне уже хотелось ей не какой-то стабильности и перспектив карьерного роста, а счастья с графом!
  
  Я погрузилась в изучение его жизни так глубоко и точно, как позволял Гугл и мои «английский, немецкий, французский и венгерский на онлайн-переводчике с голой интуицией». Даты, названия, изображения… Ах, кто видел портреты и фотографии этого красавца, может быть, поймет меня. Я и не заметила, когда забыла о Матильде, а желала его исключительно для себя.
  
  Он был женат. В «нашем» 1865 году женат уже девять лет как; уже родились все трое его детей. Собственно, женился он еще в изгнании, в Париже, за пару лет до амнистии. И за многие года до постов венгерского премьер-министра и имперского министра иностранных дел – а последний означал также председательство в высшем имперском органе управления и второй после императора статус в стране. Да, положение, позволяющее вершить судьбы Европы, чем gróf úr2 успешно и занимался.
  
  Вот не нравились мне эти «уже девять лет в браке» к году 1865. Следовательно, чтобы его заполучить, нужно оказаться в Париже в начале пятидесятых, до его знакомства с будущей женой. А меня тянуло в Австро-Венгрию, именно эта страна меня уже давно привораживала. (Может, частично из-за влияния языка: мой уровень немецкого давно был намного лучше французского, замершего на заученных баснях Лафонтена и песнях из мюзиклов). В пятидесятых граф не просто находится вне Австрии, он не может вернуться на территорию империи (то есть и я не смогу, если буду вместе с ним)! Но разрушать семью… это так аморально! И карме вредит…
  
  Выбора нет: хочешь познакомиться с перспективами с графом Эндрёди – отправляйся в Париж после окончания 1850, когда он приехал из Стамбула…
  
  Звучит смешно? Сейчас мне было совсем не до смеха. Не казались забавными эти изыскания с вздохами и там. Вернее, надо говорить «тогда» и «не будут казаться»? Ach, meinetwegen3, какое это имеет сейчас значение!
  
  Мне было тошно и тоскливо от давящей ежедневной рутины. Да, откровенных проблем вроде бы и не было. В медицинском университете, несмотря на тяжелый процесс обучения, я успевала хорошо, отлично даже. Другое дело – сколько учебный процесс нервов отнимал. Я была то загружена с утра до поздней ночи; то, напротив, если выпадал денек посвободнее или выходной без горы заданий, не могла найти себе занятия. По ночам меня изводила бессонница, днем же – смертельная усталость. Я перестала видеть смысл жизни. И был ли он когда-то мне известен? Просто дожить до ближайших выходных… потом до следующих… до Нового года… Дальше что? А тут еще это чувство, будто тебе показали кусочек праздника, который на самом деле не твой, в котором дальше ты не имеешь права принимать участие.
  
  Париж. 1851-й, год зарождения второй империи. Gnädiger Herr, gnädige Frau4… Ах нет, нет там никакого немецкого, лишь эти «Enchantée, Monsieur5». И там он.
  
  Париж в 1851 году.
  
  В серую туманную субботу я отправилась на традиционный моцион по близлежащему парку. Долго бродила по аллеям, любуясь тонкими нагими ветвями и размышляя, по своему обыкновению, обо всем и ни о чем. Утомившись, я присела на скамью. И… вот.
  
  Что же теперь делать?
  
  Я общипала все доступные участки кожи и даже прибегла к проверенному радикальному средству от головной боли, помраченного сознания, усталости и рассеяности ― приспустив перчатку, с силой впилась зубами в запястье. Последний способ всегда возвращал меня к реальности. Но сейчас он был излишним: в сгущавшейся темноте холод все более давал о себе знать; мягкие хлопья снега сменились крупкой, хлеставшей лицо. Это было настолько же неприятным, насколько и реальным.
  
  Ты попала в Париж, chérie, - горько усмехнулась я самой себе. Ха. Ха-ха. «Чтобы заполучить Эндрёди-Виттенберга, надо оказаться в Париже в 1851-м», да? Как красиво и легко об этом мечталось! Ярко освещенная бальная зала и вальсирующие пары... Галантные поклоны и реверансы, «Ich küsse Ihre Hand, Madame6»... Но никак не оказаться одной-одинешенькой в чужом городе, без ничего, без гроша в кармане (Луидора? Франка? Су?) Вот куда теперь идти? Как устроиться? Не думала же я, что по прибытии сразу же столкнусь с графом на улицах Парижа?
  
  Надо было действовать, хотя бы встать и пойти. Моя одежда, замечательно теплая, позволяла без будущих проблем со здоровьем провести на улице всю ночь. При условии движения, разумеется. Но не слишком-то хотелось. Да и сегодня die längste und dunkelste Nacht7. Крыша, теплая и мягкая постель, горячая еда... Эх! - к глазам подступили слезы.
  
  За пару шагов до выхода на освещенный бульвар я остро осознала, что одета вовсе не так, как положено. Да, безумных анахронизмов, по крайней мере, в материалах, нет. Дубленка из ягнячьей кожи с волчьим воротником, черные сапожки на каблуке, плотная шерстяная юбка, настолько длинная, что ее только с каблуками и можно было носить (чудно – значит, не заметят капроновых колгот!), длинный светлый свитер исландской шерсти. Шарф шерстяной, а не «вискоза и полиэстер пополам». Черную шляпку с натяжкой можно было назвать вариацией на тему чепчика. Но все это вопиюще противоречит моде, начиная с отсутствия корсета и кринолина!
  
  Квартал-другой быстрым размеренным шагом меня слегка успокоили. В плане нездорового внимания прохожих могло быть и хуже. Интерес к моей персоне был. Но не больший, чем когда я совершала променад по Киеву, уложив косы двойной короной. Идти было даже чудесно; ночной город завораживал. Улица явно из центральных. Величественные дома и каменная мостовая при мерцающем свете фонарей… Я могла бесконечно любоваться подобной архитектурой. Здесь витал дух старинной сказки, уже почти уничтоженный этими ужасным новостройками в Киеве – чтобы подышать им, я ездила во Львов, Прагу, Будапешт. А тут и цокот лошадиных копыт, и плавное движение экипажей… и танцующие снежинки…
  
  Я позволила себе отвлечься, и тем горше было напоминание о своем положении. Что делать? Надо найти работу. Прачкой или служанкой я бы быть не смогла, я не приспособлена, не выношу тяжелой работы и условий жизни. И потом, какие у прачки шансы познакомиться с графом Эндрёди? Раз я все равно здесь, то просто обязана попытаться с ним поговорить! Как-то войти в его круг… Ах, Сашхен, милая Сашхен, ты неисправима. Как можно в такой ситуации все еще лелеять пустые мечты?
  
  Чем я могу зарабатывать? Моя профессиональная сфера – медицина и биология. Я хорошо в них разбиралась и всегда уделяла столь большое внимание историческому аспекту, что смогла бы практиковать, располагая только средствами и знаниями середины 19 века. Но женщинам туда вход закрыт! На травести а-ля «Гусарская баллада» моей самоуверенности не хватит, да и с косой до пояса расстаться не решусь. Выдающиеся способности к языкам? Переводы здесь будут нужны на французский или с него. А французский был моим самым слабым иностранным. Он уже более пяти лет только забывался, брошенный из-за нехватки времени где-то между intermediate8 и upper-intermediate9. Сейчас я понимала слова в песнях, основной смысл новостей по радио ― но написать, сказать что-то... в голову лезли немецкие слова.
  
  Или же преподавание? Меня всегда к нему тянуло. Но... все «та же фигня» с французским. И разве возьмут непонятно кого, с улицы, без рекомендаций? Хотя... «Городок» Бронте ― ведь произведение автобиографическое? А его героиня и вовсе французского не знала, не то, что я ― и именно с улицы устроилась преподавать английский!
  
  А еще в «Городке» были яркие образы хмурого пансиона и властной директрисы. Гнетущее, недружелюбное окружение, непростая работа... И никакого шанса пробраться в высший свет!
  
  На какой-то миг, даже более того, я вновь позволила мыслям о графе, попыткам строить планы о встрече с ним унести себя. Вмешался голод, напомнив о том, как быстро у меня падает сахар в крови (эмпирически я так объясняла свою потребность постоянно перекусывать и непереносимость диет). Ведь даже по общечеловеческим меркам обедала я давненько. Удивительно, что до сих пор не возникла головная боль. Хотя злость, раздражительность и подавленное настроение были налицо. Забавный у меня объективизм. Могу вот так, отстраненно констатировать свое негативное неконструктивное психологическое состояние, могу определить вероятную физиологическую причину, но, черт побери, от этого не легче и над состоянием этим я все равно не властна!
  
  Хотя я сейчас над остальными обстоятельствами тоже не властна... Кровать с толстым одеялом. Еда. Горячий чай. Тепло. Просто хотя бы тепло и покой. Ну пожалуйста! А у бедной студентки нет ни одного... этого... су, да, су.
  
  Я остановилась перед зарешеченной витриной. Вывеска гласила: «Mont de Piété». Слово это было мне знакомо. До закрытия ломбарда оставалось менее часа. Итак, я должна что-то заложить? Ах, в романах заклад в ломбард всегда связан с отчаянием и трагедиями, никогда из этого ничего хорошего не выходит. Никогда на моей памяти герои не возвращали свои вещи. В лучшем случае друзья приносили их к трупу.
  
  Ценного с собой у меня были разве серьги с кольцом. Темно-зеленый янтарь в серебре. Я сняла перчатку и залюбовалась камнем. Погладила ровную поверхность его собрата в левом ухе. Вещи не особенно дорогие. Даже в том смысле, что никакая сентиментальная история не была с ними связана. Набор не был подарком матери, или кого-либо, не был приобретением на первую повышенную стипендию. Память о приятных поездках за рубеж ― да. Но я не так уж и мало ездила, вместо бесполезных сувениров покупая себе самой украшения с полудрагоценными камнями, которые точно собиралась носить. Аметист в серебряных листочках ― Турция. Подвеска из янтаря и вишневого дерева напоминала о Севастополе, хотя такие и продавались где угодно. Простое, но удивительно нежное кольцо ― циркон, «эконом-вариант бриллианта» в серебряном ободке ― Каменец-Подольский. А вот прозрачный зеленый кулон, из той самой первой поездки в Венгрию как-то затерялся. И я даже не удосужилась узнать и запомнить название камня!
  
  Мне стало ужасно себя жалко. Я стояла на морозе в этом чужом городе, совсем одна, брошенная на произвол судьбы. Я бы не смогла заставить себя расстаться с украшениями. Казалось, что эти серьги и кольцо ― память о том мире, последняя память; что, избавившись от них, я окажусь беззащитной и беспомощной. Где я потом устроюсь, где достану денег, чтобы их выкупить и чтобы жить дальше?
  
  Почему? Почему мне так плохо? Я отвернулась к стене, пряча от возможных наблюдателей свое наморщенное лицо, сузившиеся глаза, текущие слезы. В горле застрял комок, челюсти стиснулись, а губы скривились. Почему я так далеко от дома? «Там тепло, там яблоки»... Неужели меня можно было назвать обездоленной? Я судорожно сжала руку с кольцом, всхлипывая. Дух нищеты, знакомый по романам Диккенса и Сю закрыл весь горизонт.
  
  А там и тогда я получала такие замечательные вещи в подарок! Нефритовое колье. Обсидиановые серьги и кулон. А шикарный серебряный гарнитур, бабочки и стрекозы с салатовыми хризопразовыми крыльями и глазами ― на пальце, запястье, отвороте блузы или пальто, в ушах... И я могла наряжаться, как принцесса, на кофе с подружками или в столь излюбленные мной филармонию с оперой...
  
  Тут передо мной как будто появилась дверь, а провидение сказало: «Здесь» - прямо как перед альтер эго Шарлотты Бронте в «Городке». Неужели я не могла подумать об этом раньше?
  
  Сколько лет, говоря «Париж», я подразумевала «Парижская опера». Пусть еще много лет до закладки фундамента под знаменитое здание с подземным озером, именно в эти годы и в теперешней опере родились понятие «гранд-опера» и пятиактные гиганты Мейербера.
  
  И опера является центром культурной светской жизни, не правда ли?
  
  Может, я была слишком самоуверенной? Но «хоть хористочкой четвертого состава» разве я не могу стать? Я ведь не наглею и не лезу со своими ноктюрнами Шопена, аж двумя ― здесь наверняка пропасть барышень, кто их получше исполнить. Да, вокалом я занималась с низкой интенсивностью – но сейчас уже знала, как вывести вперед свое густое меццо-сопрано, была увереннее с дыханием. В репертуар уже были прочно включены Гендель, Моцарт и Глюк. Мы даже к хабанере Кармен подобрались – ну почему ее еще не написали?!
  
  Нет, сейчас я была уверена в своем твердом уровне хористки. So sei es!10
  
  С возникновением цели на меня нашло поразительное воодушевление. И утомление, и голод умолкли. Оставался какой-то сомневающийся голосок в недрах больших полушарий, а может, мозжечка, но он, как присяжные морские свинки в «Алисе», был подавлен. Я чувствовала, что направление правильное. Истинное. Опера, храм искусств. Только вот куда направляться?
  Так, надо собраться и спросить у кого-то дорогу, наконец! Решиться и подойти к кому-то! Что, если сейчас я удаляюсь от оперы все дальше и дальше? Вон фигура того господина внушает доверие. Он прямо излучает благородство происхождения, воспитания и намерений.
  
  -Excusez-moi, monsieur11, - от непривычки у меня получился даже немецкий акцент, для хорошего французского произношения я не настроилась, - pouvez vous m'expliquer où l'Opéra est située?
  
  Я опасалась различных вопросов. Но мсье, похоже, слишком спешил, чтобы проявлять особое любопытство. Зато – Dieu le béni, un vrai gentilhomme12! – он простыми фразами объяснил дорогу. Ура. Не более четырех кварталов отсюда и, кажется, не так уж и сложно найти!
  
  -Я был бы рад проводить вас, но, увы, мадемуазель, именно сейчас не смогу этого сделать. – добавил он. Тень от цилиндра скрывала его лицо, будто мне, «куриной слепоте», было недостаточно сумерок и снежной пелены. Но доброжелательная улыбка на нем угадывалась.
  
  -Ну что вы, не беспокойтесь, я сама доберусь, вы мне очень помогли, спасибо вам огромное-огромное, простите, что заняла ваше время, – примерно эту тираду я выпалила в ответ, не ожидая от себя самой такой прыти во французском.
  
  Уже a posteriori13 я отметила интересный выговор, красиво оттенявший его низкий бархатный голос. Бретонец или гасконец – или тоже иностранец? Меня всегда привлекали варианты произношения и красивые акценты.
  
  Пройдя метров двадцать, я оглянулась и на миг встретилась с ним взглядом. Впрочем, он тут же с удвоенной скоростью зашагал в своем направлении. Что ж, наверняка нечасто встретишь в Париже «не местную», разгуливающую в одиночестве в странной одежде. Или… может он даже принял меня за соотечественницу?
  
  В голове я начала прокручивать элементы своей легенды. Разумеется, я иностранка ― язык-то знаю слабовато... Стоп! Да ведь это и преимущество! Логично, я не смогу достаточно четко всё-превсё рассказать; все недопоймут мои разрозненные объяснения. Но вакуум самозаполняется, а человек верит в то, во что хочет верить. У них в голове сложится какая-то правдоподобная версия, даже идеи появятся, до которых я сама бы не додумалась. А я выберу удобнейшую из легенд и буду всячески поддерживать ее. Главное, вести себя так, чтобы всё-таки быть принятой за девушку из хорошей семьи, fille honnête14. Просто костюм карнавальный! А остальной багаж – украли, и вообще я попала в беду, помогите люди добрые хоть советом. Побольше наглости и уверенности в себе. То, что я иностранка – и очевидно, и в самом деле правда. А иностранцы столь необычны…
  
  Так. Знаю немецкий ― могу быть подданной Австро-Венгрии. То есть просто Австрии, еще вон сколько до 1867. Совсем землячкой Эндрёди не получится… Лучше всего Галиция. Львов-Лемберг? Или Ужгород-Унгвар? Последний, кажется, не в Галиции, но недалеко… а Венгрией в нем уже явственно пахнет. Наверное, я пожила некоторое время в обоих городах. Да, я из обеспеченной семьи; шляхтянка, хоть и не очень высокого рода. А что – Шопен вон тоже не из крестьян!
  
  Je suis d'Autriche, j'ai habité à Lemberg – ou bien ça veut dire Leopolis? C’est la capitale de Galicie – et aussi à Ungwar, je m’appelle15... и прочая, прочая, прочая. Французские фразы пока компоновались туговато. Однако я знала по опыту, что уже через час-другой общения начну использовать такие слова и грамматические обороты, которые вроде и не учила никогда. За последние «пять лет без французского» на самом деле имели место пара-тройка оказий общения с франкоговорящими…
  
  Похоже, я рано обрадовалась близости Оперы. Заблудилась всё-таки. Ладно, ничего страшного, спросим дорогу повторно.
  
  На сей раз мне подвернулась светловолосая миловидная девушка. Она искренне обрадоваласьмоему вопросу .
  
  -Quoi? L’opéra? Mais bien sûr, j’y viens moi-même! Allons, accompagnez-moi! Et qu’est-ce que vous cherchez là?16
  
  Я постаралась объяснить, что хотела бы пройти прослушивание и попасть хотя бы в хор. А затем – поскольку мадемуазель была такой участливой – и то, что положение мое не простое, что я в Париже совсем одна, без жилья и денег, даже без нормального гардероба – тут я покосилась на свою узкую юбку и дубленку, все же коротковатую по здешним меркам. История моя, мол, очень длинная и запутанная – и вы же видите, c’est pas simple pour moi, parler français17 – и, боюсь, ее придется держать в тайне (моя собеседница при этих словах оживилась). И тем более мне тяжело, что я une fille honnête, честная девушка из благородного семейства – и осталась без родственника или опекуна, мужчины-защитника, и вообще без никого… Я могу петь – конечно, стоило бы еще поучиться, но быть может…
  
  -Вы ведь не из Франции? – вдруг спросила она.
  
  -Нет-нет, я совсем недавно здесь. Я жила в Унгваре и Леополисе, это в Галиции, в Австрийской империи.
  
  -Alors, vous êtes donc autrichienne?18
  
  -Non, ukrainienne. Mais je parle allemand, bien sûr. Je dois le bien parler.19
  
  -Oh, ça doit être si magnifique!20 – воскликнула девушка. И тут я узнала, что она, единственна дочь второго из директоров оперы (наверное, вроде как заместителя) – пламенная поклонница поэзии Гёте, Шиллера, Бюргера, вплоть до неоднозначного, но популярного Гейне; таинственных и леденящих душу историй. Но их перевели так мало… И ей так хочется читать их в оригинале, потому что немецкий язык так волнующе звучит!
  
  -…Herzliebchen! komm! der Mond scheint hell;
  Wir und die Toten reiten schnell;
  Ich bringe dich, zur Wette,
  Noch heut ins Hochzeitsbette.21 – тут же выдала я с настолько, насколько смогла, безупречным произношением и интонированием..
  
  Романтичная парижанка захлопала в ладоши.
  
  -Oui! Oui! Je suis vraiment bénie de faire votre connaissance! Et vous pourriez m'apprendre cette langue en peu, n'est-ce pas?22
  
  А вообще ― она меня заверила ― сегодня мне смогут устроить прослушивание. Между прочим, она сама поет, даже в паре спектаклей «Пуритан» Беллини подменяла заболевшую приму, пела Эльвиру, главную женскую партию. Увы, критика ее мало пощадила… да, она знает, что у нее еще недостаточно окреп голос, что еще довольно многому надо научиться… но ведь это сущая беда для дочери второго директора, выступать в опере! Все вокруг толкуют только о том, что ее взяли лишь из-за отца, а это совершенно не так! Кстати, а какой голос у мадемуазель?
  
  -Меццо-сопрано, - ответила я, счастливая, что эта милая барышня в партиях мне не конкурентка.
  
  -Quelle chance!23
  
  У них уже давно было сложно с меццо-сопрано. Натурально, так мало низких женских голосов в труппе. И ей никто из них не нравится, в любом случае.
  
  Девушка повернула к двери в боковой стене какого-то здания и, отряхнувшись от снега, завела меня вовнутрь, в узкий освещенный газовой горелкой коридор. Теперь я смогла рассмотреть, что ее локоны были настоящего льняного цвета, как у музы Дебюсси, а глаза ― такими синими, что в нашем времени я бы немедленно приписала этот цвет контактным линзам.
  
  -Daignez attendre ici24.
  
  Прошло немного времени (мне и этой малости хватило, чтобы понервничать) – и в том конце коридора появился седовласый господин. Он ровно настолько напоминал патриархообразного Виктора Гюго, чтобы заронить во мне мысль «Уж не сам Олимпио ли передо мной?»
  
  -C’est bien vous, la demoiselle autrichienne? Je suis monsieur Ferrand, le directeur25.
  
  Я решила не поправлять мсье. Мне больше хотелось, чтобы меня сперва отметили как австрийку по подданству – детали национальности я успею растолковать. Тем более, я не была до конца уверена, как жители Карпат называли себя в то время – украинцы или русины.
  
  -C’est vrai, monsieur26
  
  В моем мозгу после беседы с его дочерью ― сходство между ними было вторым впечатлением от его внешности ― что-то переключилось, и в дальнейшем разговоре нужные слова находились довольно быстро. Я все еще спотыкалась тут и там, но уверенности было намного больше. Французский язык начал восприниматься ― нет, не как родной, но все же как-то ближе и роднее.
  
  -У вас довольно эксцентричный наряд.
  
  -Только волею злой шутки судьбы я сейчас в маскарадном костюме и двусмысленном положении. Я получила хорошее образование, происхожу их благородной семьи (ага-ага, ну прям все тонкости этикета 19 века знаю! Ладно, только бы устроиться…)
  
  -И вы думаете о поступлении в оперную труппу? - выразил удивление он.
  
  -Я ехала в Париж чтобы просто попробовать прослушаться в опере и узнать таким образом, насколько хорошо мое пение (да, эта идея мне только что в голову пришла. А как вы догадались?) Или найти здесь хорошего учителя музыки. Но теперь дело обстоит так, что мне нужно зарабатывать на жизнь.
  
  -Вам повезло, прослушивание несложно устроить прямо сейчас. – жестом он предложил мне следовать за ним.
  
  В элегантно обставленном кабинете курили сигары двое мужчин.
  
  -Огюст, - сразу с порога обратился мсье Ферран к ближайшему из них, полноватому, с обрамленным бакенбардами круглым лицом, - мсье Вер у себя на месте? Надо прослушать мадемуазель. Ах, Этьен, и вы здесь! Прошу извинить, надеюсь, я вам не помешал?
  
  -Нет-нет, что вы! – тот вскочил, прекратив теребить левый ус. – Мы уже все обсудили. Рад сообщить, что мы с господином бароном считаем одинаково: переиздание клавира «Черного домино» необходимо и своевременно. А нельзя ли мне пойти с вами? Вы же знаете, дорогой мсье, я нахожу в прослушиваниях нечто особенное. И столь обворожительная юная особа… вы не представите нас?
  
  -Мадемуазель… - и тут мсье Ферран запнулся. Я ведь так и не назвала своего имени.
  
  -Кристина, - начала я, отчего-то желая утаить настоящее имя и вдохновляясь обстановкой, оперной и французской. Но продолжить «Даэ» не решилась – это было бы уж слишком! Да и какая из меня шведка... В памяти всплыла другая Кристина, задумчивая панна из Сенкевича, и я закончила, - Дрогоёвская.
  
  -Мсье Субиран, самый процветающий издатель нот во Франции, - произнес мсье Ферран, а молодой усач наклонился, чтобы куртуазно поцеловать мне руку. Я совсем смутилась, не будучи уверена, насколько это принято в данной ситуации. – И барон де Монтиньяк, господин директор Оперы. - Тот кивнул; я изобразила некое подобие книксена.
  
  -Пройдемте же тогда, господа! – воскликнул издатель нот, и мы направились по лабиринту коридоров к небольшой зале с парочкой кресел у стены и кабинетным роялем в центре.
  
  -Ну где же запропастился мсье Вер! – второй директор оперы не мог скрыть раздражения. – Вечно нет его на месте! Пойду скажу, чтобы разыскали. – и он покинул помещение.
  
  -Позвольте ваше манто, мадемуазель. – мсье Субиран помог мне избавиться от дубленки, с интересом разглядывая ее покрой и мои свитер с юбкой. Я улыбнулась:
  
  -Маскарадный костюм средневековой скандинавки, довольно точный исторически.
  
  Он удивленно поднял брови, но от дальнейших вопросов воздержался.
  
  Первый директор оперы за все это время не проронил ни слова. Он производил впечатление скучающего человека. Я не могла понять, пошел ли он с нами, потому что прослушивания входили в его обязанности, хотя и были обычно удручающе тоскливыми – или напротив, с непрочной надеждой, что это событие хоть слегка развеселит его.
  
  Я оглянулась в поисках места, чтобы присесть. Усталость в ногах становилась все ощутимее – а ведь еще стоя петь! Но сиденья вдоль стены, как мне показалось, не предназначены для исполнительниц. Я опустилась на скамеечку перед роялем, полуобернувшись к господам. Его крышка была открытой, и бело-черный ряд манил к себе. Да, это моя слабость – стоит увидеть инструмент, особенно если он хорош, как возникает неодолимое желание на нем сыграть. Это не укрылось от взгляда господина нотного издателя.
  
  -Вы играете, мадемуазель?
  
  -О, - я засмущалась, - ничем не лучше любой другой девушки.
  
  -Я уверен, что только скромность заставляет вас так говорить. Отчего бы вам не попробовать?
  
  Как я могла устоять? Хотя прельстительнейшие комплименты были бы потрачены зря, если бы меня саму не тянуло к роялю.
  
  Обычно первым делом у незнакомого инструмента я играла вверх-вниз хроматическую гамму, пробуя таким образом каждую клавишу. Но сейчас, постеснявшись это делать, я решила сразу перейти к любимому посмертному ноктюрну Шопена до-диез минор. Он уже пару лет как умер – значит, это не анахронизм, можно играть смело.
  
  И, как уже случалось неисчислимое количество раз, я забыла вступление. Эта цепочка аккордов, что предваряет произведение, от до-диез-минорного секстаккорда до… забыла… не вспомню… В подсознании все было, но сейчас пальцы отказывались становиться в нужные положения. Я нажала одно сочетание клавиш, другое… кажется, пальцы правой должны были перемещаться именно в таком направлении – а в левой были до-диез, ля, соль… или сначала соль, потом ля? Но все зря. Звуки отзывались резким диссонансом по отношению к мелодии, что звучала в моей голове и не могла выбраться наружу. Какой позор! Сидеть вот так и подбирать невесть что…
  
  Обычно, если я спотыкалась на какой-то части произведения, то сразу переходила к следующей. Но тут я так расстроилась, что и помыслить не могла продолжать мучить ноктюрн. Что же исполнить? И интересное, и не столь сложное, чтобы опять не сбиться.
  
  И, проведя ребром ладони по черным клавишам, я перешла к произведению, известному мне до боли. Как же иначе! Последний месяц я занималась переписыванием его от руки, вернее, транспонированием на кварту вверх. Моя преподавательница сочла, что в оригинальном варианте многовато нот в нижнем регистре – поскольку на данной стадии у меня активно развивали и расширяли верхний, в таком количестве они могли повредить.
  
  Я уже продвинулась дальше того момента, после которого пьеса обретает вещественность, и игру нельзя внезапно прервать, не вызвав чувство раздражения и болезненной незавершенности – и до меня дошло. Это ведь была “Storybook”, вступительная ария Маргариты Сент-Жюст из «Алого первоцвета». Из мюзикла девяностых годов двадцатого века.
  
  «Ладно», - успокаивала я себя, ударяя левой рукой в соответствии с ритмом в три четверти и выводя мелодию правой, - «песня такова, что могла быть написана хоть в девятнадцатом, хоть в восемнадцатом веке».
  
  Сняв руки с клавиатуры, а правую ступню с педали, я развернулась. Инертный барон, к моему удивлению, первым обратился ко мне:
  
  -Прелестный вальс, мадемуазель. Но кто композитор? Я впервые слышу эту мелодию.
  
  Что делать? Кого назвать? Придумать на ходу?
  
  Как вспышка, пронеслась идея.
  
  -Я это написала, мсье. – почти чистая правда, ведь именно я переписывала произведение в этой тональности.
  
  -Вы пишете музыку? Подобную этой? – заметно оживился мсье Субиран.
  
  И я сознательно пошла на, наверное, самый неблаговидный поступок в своей жизни.
  
  -Да, мсье. Я пишу музыку на досуге. Столько мелодий прямо витает у меня в уме!
  ___________________________________________
  1. Wenn Sie es wissen wollen (нем.) - если вы хотите знать
  2. Gróf úr (венгерск.) - господин граф
  3. Ach, meinetwegen (нем.) – да ради Бога!
  4. Gnädiger Herr, gnädige Frau (нем.) – милостивый государь, милостивая государыня
  5. Enchantée, Monsieur (фр.) – я в восторге, мсье (обычно имеется в виду «…от знакомства с вами»)
  6 Ich küsse Ihre Hand, Madame (нем.) - целую Вашу руку, мадам (название немого фильма с Марлен Дитрих и известного танго конца 1920-х)
  7 Die längste und dunkelste Nacht (нем.) - самая длинная и темная ночь
  8 Intermediate (англ.) – средний уровень
  9 Upper-intermediate (англ) – уровень «выше среднего»
  10 So sei es! (нем.) – Да будет так!
  11 Excusez-moi, monsieur, pouvez vous m'expliquer où l'Opéra est située? (фр.) – Простите, мсье, не могли бы вы мне объяснить, где находится Опера? Здесь и дальше за правильность произносимых героиней французских фраз автор не отвечает. Перевод означает скорее то, что она хотела ими передать.
  12 Dieu le béni, un vrai gentilhomme! (фр.) – Благослови его Господь, настоящий джентльмен!
  13 A posteriori (лат.) – после, впоследствии
  14 Fille honnête (фр.) – честная девушка
  15 Je suis d'Autriche, j'ai habité à Lemberg – ou bien ça veut dire Leopolis? C’est la capitale de Galicie – et aussi à Ungwar, je m’appelle… (фр.) – Я из Австрии, я жила в Лемберге – или надо говорить Леополис? Это столица Галиции – а еще в Унгваре; меня зовут… (По поводу грамматической и любой другой правильности высказывания см. выше.)
  16 Quoi? L’opéra? Mais bien sûr, j’y viens moi-même! Allons, accompagnez-moi! Et qu’est-ce que vous cherchez là? (фр.) – Что? Опера? Ну конечно, я сама туда направляюсь! Идемте, следуйте за мной! А что вы там ищете?
  17 C’est pas simple pour moi, parler français (фр.) – Это непросто для меня, говорить по-французски
  18 Alors, vous êtes donc autrichienne? (фр.) – Итак, вы, значит, австрийка?
  19 Non, ukrainienne. Mais je parle allemand, bien sûr. Je dois le bien parler. (фр.) – Нет, украинка. Но я говорю по-немецки, разумеется. Я должна на нем хорошо говорить
  20 Oh, ça doit être si magnifique! (фр.) – О, это должно быть великолепно!
  21 Готфрид Август Бюргер, баллада «Ленора». Эти же строчки в переводе Жуковского: Но месяц встал, он светит нам...//Гладка дорога мертвецам;//Мы скачем, не боимся;//До света мы домчимся.
  22 Oui! Oui! Je suis vraiment bénie de faire votre connaissance! Et vous pourriez m'apprendre сette langue en peu, n'est-ce pas? (фр.) – Да! Да! Я в самом деле осчастливлена встречей с вами! И вы могли бы и меня немного научить этому языку, не так ли?
  23 Quelle chance! (фр.) – Какая удача!
  24 Daignez attendre ici (фр.) – Соблаговолите подождать здесь
  25 C’est bien vous, la demoiselle autrichienne? Je suis monsieur Ferrand, le directeur (фр.) – Итак, это вы – австрийская барышня? Я – мсье Ферран, директор 26 C’est vrai, monsieur (фр.) – Да, мсье
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"