"В закрытом обществе, где каждый виновен,
преступление заключается в том, что тебя поймали"
(Хантер С.Томпсон)
"Онда" - так называется лагерь в Карелии, но отнюдь не летний. Перед тем, как меня, вместе с другими "счастливцами", привезли на Онду, я слышал много страшных историй про это место. Настолько страшных, что не верил в них. Про этот лагерь рассказывали такие вещи, которых просто по природе не может быть - что людей забивают до полусмерти, растягивают на шпагат, разрывая при этом связки, и заливают концентрированным хлорным раствором, который разъедает кожу и легкие. Смертельные случаи, когда человек выплевывает сожженные хлоркой легкие, или умирает от побоев, оформляют как "смерть от туберкулеза". Говорили, что убить заключенного и списать его со счетов на Онде легче, чем списать порванную простынь. Все, кто слышал такие истории, думали про рассказчика: "Во заливает", никто не верил, что такое может быть на самом деле. По приезде туда выяснилось, что может...
Когда приезжает очередной "этап" (партия заключенных), их первым делом отправляют в "приемную" камеру и дают прочувствовать, что такое хлорка - всех сгоняют к дальней стене камеры, выливают на пол два-три ведра дымящегося от сильной концентрации хлорного раствора и закрывают дверь. Вентиляции никакой. Раствор начинает действовать моментально - сначала начинает щипать глаза, и они начинают слезиться и опухать. Следом за этим пары хлорки проникают в дыхательные пути и в легкие, становится очень тяжело дышать, горло раздирает удушливый кашель. Когда дверь захлопывается, звучит команда: "Дежурный по камере, приступить к уборке. Остальные скучковались к стене". Тот несчастный, кого по приезде назначили дежурным, а им мог оказаться любой, на кого упадет волчий глаз представителя администрации, брал в руки маленькую тряпочку (размером с носовой платок - чтобы уборка не произошла слишком быстро и чтобы дежурный мог оценить иронию) и начинал собирать расплесканный раствор в раковину или в унитаз. Делал он это практически вслепую, потому что близкий контакт с раствором полностью разъедал глаза и они просто физически не могли находиться в открытом состоянии. Если у всех страдали глаза и легкие, то дежурному не везло ещё и рукам - за время уборки хлорка сжигала на них несколько слоев кожи. В этом деле была важна скорость - если не успеешь убрать раствор быстро, во-первых, он осядет глубоко в легких и все в камере измучаются от кашля, а во-вторых, кожу на руках разъест до мяса и последующая уборка будет куда более болезненной. Всевидящее око пристально наблюдало в "глазок", чтобы никто не бросился помогать дежурному и чтобы дежурный (не дай Бог!) не воспользовался чем-либо кроме предоставленной ему для этой уборки тряпочки. В противном случае, дверь открывалась и нарушителя выводили на индивидуальную профилактику, а остальным в камеру доливали ещё пару ведер раствора.
Чтобы выявить, нет ли среди новеньких так называемых "авторитетов", сразу по приезде всем в камере задавался вопрос: "Есть ли такие, кто отказывается дежурить?". При виде стен, в которых всем нутром чувствовалось, что умерло не один и не два человека, и жаждущих крови глаз дюжины палачей в военной форме моментально снимало всякую спесь. Те, кто ещё в дороге был уверен: "Ну я то не сломаюсь", стояли молча и притупив взгляд. Но если кто-нибудь смелый решался бросить вызов судьбе и говорил: "Я не буду дежурить", его выводили из камеры и дверь закрывалась. Из коридора начинали доноситься звуки. Трудно было догадаться, что именно там происходило, но все, кто остался в камере, слышали сначала кряхтение, следом крики, а следом и душераздирающие вопли смельчака. Было очевидно: то, что с ним там делают, - очень больно! Когда крики замолкали, звучал вопрос: "Будешь дежурить?". Если смельчак продолжал упорствовать, его крики и вопли становились ещё более душераздирающими, потом вопрос повторялся. Как правило, желание дежурить появлялось если не с первого, то со второго или третьего раза, и смельчака возвращали в камеру, но уже в качестве дежурного - с повязкой на руке. Были и такие, кто упирался подольше, их сажали в отдельные камеры и "работали" с ними круглосуточно. В конечном счете, человек соглашался надеть эту повязку, потому что рано или поздно понимал, что единственная альтернатива - мучительная смерть.
Атмосфера страха и всеобщего унижения начинала действовать с первых же минут. Когда звучал вопрос: "Есть ли такие, кто отказывается дежурить?" - каждый внутри себя понимал, что правильно было бы выйти из строя и отказаться, и дело даже не в каких-то там "тюремных понятиях", а просто в человеческом достоинстве. Так называемое "дежурство" было крайне унизительным занятием. Но все молчали. Люди, которые ещё вчера смеялись над предстоящими трудностями, будучи уверенными в силе собственного духа, переживали мучительное осознание того, что духу-то на самом деле и нет.
Следующий вопрос был ещё более издевательским: "Есть ли такие, кто хочет подежурить?". Это была не шутка, это была четко отработанная программа по уничтожению в человеке личности. В этот момент все понимали, что дежурного все равно назначат, и каждый ещё больше притуплялся, думая про себя: "Только бы не меня". Никто не хотел, понимая неизбежность ситуации, проявить благородство и взять это бремя на себя. Индивидуальный страх переходил в коллективный.
В приемной камере всех брили наголо и выдавали одинаковые робы и ботинки, чтобы начисто сгладить не только внутренние, но и внешние различия. Вчера это были люди, в которых за счет цвета волос, прически и одежды была индивидуальность, а сегодня - бритые наголо и одетые в одинаковые убогие робы "мартышки", с опущенными в пол головами, испуганно бегающие по камере под команды дяденек в форме.
Прибывших держали в приемной камере несколько мучительных и переломных для психики дней. Главной целью пребывания здесь было полностью разобщить людей и довести до взаимной неприязни и недоверия друг к другу. В созданных условиях это начинало происходить почти сразу. Человек, которого назначали дежурным, совершенно не готовый к таким испытаниям, не мог быстро убрать хлорный раствор. На остальных это действовало угнетающе, потому что хлорка сильно разъедала глаза и легкие. Не имея возможности помочь из-за постоянного наблюдения в "глазок", его начинали поторапливать словами:
- Давай быстрее, задыхаемся.
- Возьми эту тряпку и попробуй сам, - огрызался в ответ дежурный.
Его можно было понять: тем, кто дышал хлоркой, было нелегко, а тому, кто убирал её, было ещё тяжелее. Но, задыхаясь от кашля и от страха за свои глаза и легкие, никто друг друга понимать уже не хотел. Общаться в этом состоянии было невозможно - все общение сводилось к короткому обмену впечатлениями, которые можно было выразить несколькими фразами: "Жесть!", "Я в шоке!" и "Куда мы попали?!". Заливка хлоркой происходила два раза в день - этого было достаточно, чтобы находиться в состоянии хлорного опьянения постоянно.
Все ждали скорейшего перевода в "карантин" - так называется отряд, куда вновь прибывших переводят из "приемной" камеры для прохождения врачей и ознакомления с порядками колонии. Все были уверены, что "приемная" камера - самое страшное и самое тяжелое испытание. Но когда нас перевели в "карантин", стало ясно, что "приемная" камера была самым комфортным и спокойным местом в этой колонии...