Аннотация: Если бы дирижабль "Россия", самый амбициозный воздухоплавательный проект на рубеже XIX и XX веков, был доведён до лётного состояния, лавры Цепеллина принадлежали бы россиянам. Увы, история не знает сослагательного наклонения. Но помечтать не вредно.
Дирижабль "Россия"
Близкий разряд молнии осветил напряжённые лица трёх мужчин, укрытых от стихии лишь тонким стеклом гондолы. Каждый из них сотни раз видел грозу. Но никто и никогда через неё не летал.
Громовой удар сотряс корпус корабля. Молнии всё ближе, и любая из них способна нащупать шёлковые баллонеты, наполненные водородом и горючим светильным газом.
Капитан, тёмноволосый мужчина лет сорока с раздвоенной жёсткой бородкой, отдал серию команд.
- Немедленный подъём над грозовыми облаками, господа! Лево на борт! Открыть клапаны балласта. Руль глубины вверх до упора! Полный ход!
Последние два приказания он выкрикнул в переговорную трубу, подобные встречаются на мостиках морских судов. Команды были услышаны в задней гондоле. Летящий в ней механик под аккомпанемент завывания ветра повернул топливный кран, давая машине полные обороты, и вцепился в штурвал, соединённый с горизонтальным рулём.
Балластная вода хлынула вниз, смешиваясь с ливневым потоком. Дирижабль задрал носовую часть, пытаясь пройти над грозой: у мотора явно не хватило сил бороться со шквалистым ветром и увести корабль от непогоды. Спасение только наверху.
Капитан тревожно глянул в задний иллюминатор. Резкий манёвр создал значительную нагрузку на конструкцию. Баллон изогнулся, кормовая гондола показала бок, ранее невидимая за средней.
Оправдывая опасения, раздался громкий треск, на секунду перекрывший грохот бури. Командир, он же автор проекта воздухоплавательного аппарата, с ужасом представил, как ломаются фанерные стрингеры каркаса.
Жёсткое испытание не выдержал длинный приводной вал, изогнувшийся в момент наибольших оборотов пропеллера. Он разлетелся на куски. Мотор, внезапно освобождённый от нагрузки, бешено взвыл, тотчас остановленный механиком.
Дирижабль превратился в обыкновенный аэростат, игрушку ветров. Он продолжил набирать высоту среди мглы и грозовых разрядов, а четырём человекам на борту осталось молиться и уповать на Провидение Господне.
За полтора года до злополучного полёта будущий капитан воздушного корабля бочком проскользнул мимо швейцара в зал ресторации. Воздухоплаватель был одет в когда-то приличный, а ныне изрядно поношенный сюртук, заработав подозрительный взгляд официанта. Слишком уж не вязалась потёртая внешность посетителя с солидным обликом степенно обедающих чистых господ; каждый из них оставит не меньше пяти целковых, оттого в полном праве не видеть в зале унылую бедноту.
Неприятный субъект меж тем отодвинул кресло и подсел к двум трапезничающим, чья состоятельность никак не внушала опасений.
- Прошу прощения, господа. Увы, приходится избегать кредиторов. Им не достаёт малости терпения.
- Доброго здоровья, Огнеслав Степанович, - откликнулся первый из них, по фамилии Джевецкий, благообразный и седой, чей говор выдал уроженца польских владений России. - От тюрьмы и от сумы не зарекайся, сами знаете. Позвольте представить, пан Наркевич-Иодко из Минской губернии, замечательный изобретатель и врач. Яков Оттонович, познакомьтесь с господином Костовичем.
Второй поляк весьма сдержанно кивнул. Нечищенные ботинки, лоснящиеся брюки, вытертая сорочка и скрутившийся верёвочкой галстук, робко выглядывающий из-под клочковатой бороды покорителя воздуха, произвели на Наркевича-Иодко не самое лучшее впечатление. Тем паче в преддверии разговора о существенном денежном взносе.
- Всемерно признателен, Стефан Карлович, за уделённое время. И о ваших трудах, Яков Оттонович, премного наслышан, - тональность речи Костовича не соответствовала его более чем скромному виду. Говорил он уверенно, веско и довольно живо, ничуть не смущаясь респектабельных собеседников и собственной потёртости. - Что же касательно нищеты, смею заметить - до неё совершенно далеко. Мой арборитовый заводик успешен и весьма, однако не могу его выручку отдать за акции "Аэроскафа". Тогда банкротство настигнет и товарищество, и второе предприятие. Оба начинания в небытиё канут, увольте от такой напасти.
Пан Наркевич-Иодко подлил водки из хрустального графина и нанизал вилкой кусок осетринки. Его худое, аскетичное лицо аристократа не выразило никаких чувств. Тонкие холёные пальцы были куда подвижнее глаз и бровей. Он принимал водку мелкими глотками, аккуратно закусывая. Казалось, горячительная жидкость не производит ни малейшего действия. Ни крошки, ни пятнышка на короткой бородке с проседью, столь же чистой осталась салфетка, соперничающая по белизне с манжетами.
Джевецкий выглядел проще. Выпуклая лысина, по-хозяйски растёкшаяся к темени от высокого лба, блестела от близости канделябра с семью свечами. Серебристый ус прихватил каплю подливы, а перед каждым вознесением рюмки к губам доносился отчётливый выдох.
- За знакомство, господа. Пусть наша встреча послужит воздухоплавательному прогрессу, - провозгласил он, подавая пример в другом служении - зелёному змию. - Человек! Ещё по двести. И закуски добавь, любезный.
Когда обязательные и мало что знающие фразы были сказаны, Костович приступил к изложению аэронавтической идеи.
- Осмелюсь предположить господа, что рисунок "аэроскафа" знаком каждому, кто хотя бы в малой мере интересуется небесными открытиями. По чести говоря, первоначальный прожект, в котором подъёмная сила создавались бы не только баллоном с газом, но и от работы крыльев, устроенных подобно птичьим, при дальнейшем рассмотрении был отвергнут. Поднявшись на высоту, нельзя зависеть от капризов мотора, будущее определённо принадлежит аппаратам, свободно парящим в воздухе - наподобие аэростатов.
- Без сомнения, - коротко кивнул Наркевич-Иодко. - Как не сложно догадаться, "аэроскаф" нового типа вам также не удался?
- Отнюдь! - воскликнул Костович. - Наиважнейшие узлы готовы и хранятся на Охтинской верфи. Создан мотор необычайной мощности в восемьдесят лошадиных сил! Осталась выделка обшивки, сборка, и можно приступить к полётам уже в следующем году. Совершенно не вижу препятствий, кроме заурядной нехватки ассигнований.
- О какой сумме идёт речь? - Стефан Карлович мягко повернул к самому щеколивому вопросу.
- Изрядной. По меньшей мере - двести пятьдесят тысяч.
Озвученная сумма, равная цене поместья средней руки, повисла над ресторанным столиком невидимым, но осязаемым грузом.
- Вот как? - бесстрастно уронил Наркевич-Иодко. - Позвольте поинтересоваться, из каких расходов она складывается.
Ободрённый тем, что польский магнат не отверг просьбу с порога, Костович извлёк из внутреннего кармана вчетверо сложенный лист. Тонкие музыкальные пальцы шляхтича подхватили его и разгладили.
- Где вы изволили сказать - мотор и прочие снасти находятся?
- Здесь же, на Охтинской судоверфи, - повторил изобретатель. - Это по Неве в сторону Шлиссельбурга. Я могу рассчитывать на вашу поддержку?
Поляк помедлил. Испытующе глянул на воздухоплавателя.
- Стефан Карлович вас рекомендовал. Однако сие предприятие мне кажется сомнительным. Я также не чужд новаторства, держу лабораторию для электрических опытов. Вот только подобные траты мне представляются чрезмерными. Положим, вы построите аппарат. Сколько же лет пройдёт, пока вы вернёте вложенные тысячи?
- Сразу! Нет сомнений, что правительство выкупит его в казну после первых же удачных подъёмов.
- Стало быть, у вас контракт с Военным министерством подписан? - осторожно встрял Джевецкий.
- Увы. Часть средств, на постройку отпущенных, военные дали. До показа воздушного корабля ни о чём более говорить не желают.
Повисла неприятная пауза.
- Прямо говоря, финансовой выгоды из вашего начинания не приходится ждать, - подвёл черту Наркевич-Иодко. - Не только жертвователям, но и вам самому. Тогда позвольте спросить: зачем оно?
Костович откинулся на кресле, устало потёр переносицу двумя пальцами. В них въелась несмываемая чернота - верный признак приверженности к работе руками.
- Это сложно объяснить цифрами. Скажите, панове, вы Родину любите?
Вопрос, несколько неожиданный после делового разговора о деньгах, застал собеседников врасплох.
- О какой Родине? Речи Посполитой, германцами и русскими поделённой? Или же о России?
Наркевич-Иодко первый раз улыбнулся самым уголком рта.
- Вы, Стефан Карлович, моего кузена напомнили. Он со мной лет десять не разговаривает. Знаете, почему? Однажды после застолья я не подпевал "Ешче польска не сгинела". Хуже того - клятых москалей не поносил, - смутив Джевецкого, он повернулся к сербу. - А какую Родину вы имели в виду? Если память не изменяет, в Австро-Венгрии на свет появились?
- В Австрийской империи, если точным быть.
- И вам приписывают громкую фазу, сказанную после пожалования русского подданства за подвиг на турецкой войне. Газеты об этом писали взахлёб, как и в начале осьмидесятых про "аэроскаф". Дай Бог памяти... "Я славянин, и за мать всех славян - Россию - готов отдать жизнь!" Не переменились во взглядах, живя среди русских?
Костович развёл руками.
- Газетчики на всякие домыслы горазды, я за них не в ответе. Касательно вашего вопроса, представьте такое. Добился я успехов, приезжаю домой и вижу свою мать - не слишком образованную, не самую красивую и плохо меня понимающую. Она всё равно остаётся моей матерью, как и Россия славянам. Сербия, конечно, православный край, но, поверьте, Австро-Венгерская Империя - совсем не славянская. В России я дома, хотя не склонен считать её идеалом. Понять ли вам, в ней рождённым, чаянья славян с зарубежным прошлым? Здесь барская недоросль нос воротит, у маменьки с папенькой денег клянчит: поживу, мол, в парижах и берлинах, повидаю настоящий свет, не то чахну в русском захолустье. Нам, иностранцам-славянам, отнюдь не просто выправить паспорт российского подданного. Оттого и ценим сие по достоинству.
- Зря считаете нас к этим материям равнодушными. И под одну гребёнку стрижёте зря. Вот Стефан Карлович порывается вам сказать, что русские полки не захватывали Белград как нашу Варшаву. Стало быть, у польских славян, католиков по вероисповеданию, куда меньше оснований для приязни к России и русским, - Наркевич-Иодко перевёл взгляд на Джевецкого. - Я верно изложил вашу точку зрения?
- В точности. Я не карбонарий и в восстаниях не участвовал, власти Романовых лоялен, но и радости не испытываю от сознания, что Польша столько лет в оккупации.
- Видите? Все мы здесь патриоты. Господин Костович - слуга империи, Стефан Карлович - вольна Польска.
- А вы, простите? - с любопытством поинтересовался серб, начиная понимать, что под безучастной и холодной внешностью губернского изобретателя скрывается очень неравнодушная натура.
- Я - патриот и подданный её величества науки. У нашего царства нет национальных и государственных границ.
- Вот как? Стало быть, сделав открытие, вы напечатаете о нём за рубежом ради вящей славы?
- Не принимайте меня за монстра, Огнеслав Степанович. Мне Российская Империя не чужая. К тому же мои изыскания вполне безобидные - врачевание и плодородие почв. Опубликую их в Петербурге, пусть весь мир на здоровье пользуется.
Джевецкий промолчал. Восторженное русофильство Костовича и космополитическая неразборчивость Наркевича-Иодко его озадачили.
- Однако мне пора, милостивые государи. Огнеслав Степанович, ежели нуждаетесь в средствах, прямо скажите - это на науку. Подумаю - сколько смогу выделить, не слишком уповая на доходность предприятия. И не прочь поглядеть на ваши сокровища, что на Охтинской верфи. Позвольте откланяться, господа.
Изобретатели остались вдвоём. Джевецкий, рассеянно наблюдая, как лакей подаёт Наркевичу-Иодко шляпу и трость, заметил:
- Я поручился за вас словом дворянина, Огнеслав Степанович. Поместье либо какие-то средства заложить не могу - не имею-с ничего, к двумстам пятидесяти тысячам приближающегося. У Якова Оттоновича золотое сердце. А также голова и руки. Не подведите!
- Будьте покойны, Стефан Карлович!
Они вышли из ресторации под низкое сентябрьское небо. Начало темнеть, на улице зажгли фонари. Джевецкий сел в экипаж, Костович махнул извозчику.
Санкт-Петербург уныл и неуютен промозглыми осенними вечерами. Но сербского патриота России это не смущало никак. Немалым своим жизненным опытом он почувствовал, что холёный господин из Минской губернии - не просто новый жертвователь на благо покорения заоблачных высот. Он способен дать проекту куда большее.
Длинная, чуть изогнутая в середине сигара взмыла над облаками. Костовича охватил озноб. Через треснувшее стекло в гондолу просочился ветер, бесследно выдувая остатки тепла. Сырость, осевшая на обшивку, покрывшая приборы и оснастку кабины, пропитавшая одежду воздухоплавателей, начала стремительно замерзать. Вдобавок дыхание затруднилось. Но они вырвались из грозы!
- Нас можно поздравить, господа, с чудесным избавлением от неминуемой гибели.
Капитан перекрестился на крохотный православный образок, закреплённый у подволока гондолы.
- Отрадно слышать, - откликнулся рулевой, отставной штабс-капитан Вельяминов, большой поклонник воздухоплавания и прочих опасных предприятий. - Куда же нас занесло, Пётр Андреевич?
Штурман, которого "Товарищество по постройке воздушного корабля" сманило из солидной пароходной компании, только руками развёл. Внизу - клубящееся марево туч, над баллоном солнце. Невозможно даже определить, куда сносит дирижабль, ибо непонятно, какой своей частью он обращён в сторону дрейфа.
- Полагаю, господа, мы над Финским заливом к западу от Котлина. Точнее судить не берусь, пока не увижу земных ориентиров.
Костович обернулся к штурману, низенькому румяному человечку круглой наружности, чьи щёчки непривычно побелели на морозе. Чёрный суконный френч, специально придуманная форма воздухоплавателей, на большой высоте оказался явно недостаточной защитой от холода.
- А по солнцу, любезный, вы не можете определить местоположение?
Шахта из передней гондолы вела наверх, к маленькой кабинке наблюдателя. Лаз открылся, показывая неприглядную картину. Обрешётка из арборитовой фанеры треснула и сплющилась под давлением баллонетов, перекрыв путь и лишив возможности замерить высоту солнечного круга.
Штурман спустил из гондолы трос с полотнищем на конце.
- Что это нам даёт, Пётр Андреевич? Направление ветра?
- Более чем приблизительно, Огнеслав Степанович. Мы движемся в атмосферическом потоке, стало быть, неподвижны относительно него. Отклонение троса показывает, что ниже нас западный ветер. И мы постепенно снижаемся, входя в его струю, - короткий пухлый палец упёрся в циферблат указателя высоты. - С ним удаляемся на запад. В открытые просторы Балтики.
- Снижаемся? - удивляется Вельяминов, машинально подкручиая лихой гусарский ус. - Действительно, с изрядной скоростью. Одно радует - избавимся от зубодробительного холода. Впрочем, есть проверенное средство, господа. Не желаете?
На свет появилась объёмистая фляжка. Никто не отказался.
Охтинская верфь, на которой были спущены на воду парусные корабли, обогнувшие земной шар в начале века, основательно устарела в эпоху пара и железных кораблей водоизмещением во многие тысячи тонн. Поэтому часть эллингов пустовала, как и заводских корпусов, у достроечной стенки скучало единственное парусно-паровое каботажное судно.
Костович, одетый куда приличнее, нежели третьего дня на памятной встрече в ресторации, с воодушевлением показал Наркевичу-Иодко аккуратно складированные деревянные рёбра для корпуса корабля, собранную кабину и прочие узлы, не слишком впечатляющие на этой стадии постройки. Гость оживился только при виде мотора - странной конструкции из рычагов, шатунов, валов и цилиндров, с огромным маховичным колесом. Конструкция занимала отдельную мастерскую, низкое помещение с верстаком, ящиками и полками, неярко освещённое через единственное оконце.
- Не буду скромничать. Перед вами первый в мире осьмицилиндровый агрегат с циклом Отто. Цилиндры лежат попарно, друг против друга в одной плоскости, при этом в каждой паре поршни движутся встречно, сжимая топливо с воздухом в общей каморе. Здесь - впускной и выпускной клапаны, устройство зажигания.
Поляк задумчиво ущипнул себя за щёгольскую бородку.
- Топливо, как я догадываюсь, керосиновое. Или нечто другое из земляного масла.
- Вы поняли это по конструкции мотора?
- Боюсь вас разочаровать. Запах керосина ни с чем не спутать. А со светильным газом пробовали?
- Ничего не вышло. Искры в зажигании не достаёт для воспламенения.
Наркевич-Иодко обошёл машину и бережно тронул провода.
- Очевидно, вы электрический ток с батареи давали через размыкатель?
- Через лейденскую банку, для усиления разряда.
- Которого не хватает... Огнеслав Степанович, могу предложить дельную мысль. Импульс с лейденской банки пропустите через катушку Румкорфа. Тогда взрыв молекул эфира воспламенит и бревно!
Серб изумлённо раскрыл глаза.
- Как же я не догадался? Не думаю, что это просто - нужны особенные гальванические проводники и изоляторы, которые сами выдержат разряд.
- Материалы, надеюсь, подберёте. Сколько же он весит?
- Двадцать шесть пудов. Ежели точно - с четвертью.
- В европейских мерах - чуть более четырёхсот килограмм. Не кажется ли вам, что паровая машина с тройным расширением или пароперегревателем лучше послужит? Надёжный, проверенный агрегат. Француз Анри Жиффар на le ballon dirigeable именно его поставил.
- О французских опытах наслышан, от них отталкиваюсь. Только паровой котёл больше греет атмосферический воздух, а двигатель Отто сжигает топливо внутри цилиндра. От души надеюсь, что общий вес мотора и горючего в моей конструкции выйдет много меньше.
Гость ничего на это не ответил, затребовал чертежи и долго их изучал.
- Вы разбираетесь в воздушных машинах? - не выдержал Огнеслав Степанович.
- Не буду этого утверждать. Правильный механизм логичен и красив.
- А мой?
- Именно. Хотя некоторые детали предпочёл бы уточнить.
Наркевич-Иодко вернул листы.
- С готовностью. Но я могу рассчитывать?..
- Да! - твёрдо заключил поляк. - Жду от вас подробную смету. Для начала выделяю пятьдесят тысяч на оплату расходов и буду требовать отчёта за каждый грош.
- Добро! - расцвёл Костович. - Теперь "Россия" непременно полетит!
- Простите?
- Более подходящего названия я не придумал.
Светлые серые глаза шляхтича блеснули.
- Патриотично. Но не предусмотрительно. А если "Россия" не удастся, разобьётся? Представьте заголовки французских газет: Россия сгорела без остатка.
- Помилосердствуйте, сударь! Как можно говорить подобное? Если бы не верил в успех, не начинал бы.
- Вера - одно, воздухоплавание - другое. Самый яростный из известных мне русских патриотов адмирал Попов также рисковал, но тратил лишь казённые рубли.
- Какого Попова вы имеете в виду? Уж не Александра ли Александровича?
- Именно.
- Тогда извольте объясниться. Изо всех командиров в армии и на флоте в турецкую войну Попов - фигура наименее заслуженная.
- Полагаете? - в голосе Наркевича-Иодко проскользнула ирония. - Кто же в наибольшей степени отличился как самый отважный русский патриот?
- На море - Макаров, спору нет. На суше Гурко и Лорис-Меликов. Каждый свою лепту внёс, я воевал за Россию, пан Джевецкий также выказал изрядную храбрость.
Костович не продолжил, дабы не наносить прямое оскорбление человеку, выразившему желание финансировать воздушное судно, но и без слов ясно: неучастие польского помещика в турецкой компании, коему к 1877 году исполнилось тридцать лет, в глазах горячего серба чести не делало.
Наркевич-Иодко не выглядел ни уязвлённым, ни оскорблённым. Более того, в его умудрённых глазах проскользнула лёгкая грусть.
- Как у вас просто, прямолинейно. Война, враг впереди, убей или будь убитым. Вокруг товарищи, общий кураж опьяняет. Героизм на патриотической волне понятен и объясним. Но, простите, совершенно примитивен.
Чуть смуглое лицо Костовича вытянулось. Сказанное настолько вошло в противоречие с его жизненными устоями, что вернее отказаться от денег человека, исповедующего непристойные взгляды.
- Возмущаетесь? Зря. Логика на моей стороне. Другой лейтенант мог вести минные катера к турецким пароходам. И на Лорис-Меликове свет клином не сошёлся, в русской армии хватает доблестных генералов и офицеров. Поповские деяния на их фоне меркнут. Эскадру в бой не водил, более того - его броненосцы ни единого выстрела по османам не сделали. В чём его заслуга патриотическая, спросите? Отвечу. После Крымской войны и позорного мира Россия потеряла Черноморский флот. Как устье Днепра перекрыть? Адмирал нашёл остроумный выход - добился у генерал-адмирала одобрения на постройку круглых броненосцев. Над ним смеялись - что же это за лохани нелепые? А он не отступил. Поповки задачу выполнили, не побывав в сражении, османы не сунулись в акваторию под их пушки.
- Ничем не рискуя, - ввернул Костович, несогласный с доводами.
- Заблуждаетесь. Легко бросать вызов на поле боя. Как говорится, на миру и смерть красна. А чиновник Адмиралтейства, влачащий существование под шпицем в спокойные дни, по природе своей не склонен к созиданию бронированных блинов. Зачем? Звания присваиваются, бумажки подписываются, ордена к юбилею вручаются. Безбедное плаванье по паркетным волнам до пенсиона. И вот нашёлся человек, для которого в беззаботное довоенное время патриотизм вылился в смелость пойти наперекор традициям. Он отстоял выделку этих странных броненосцев, доказав, что круглая форма даёт наилучшие водоизмещение и остойчивость. Не отсиделся в норе, на карту поставил карьеру - и выиграл! А уж командовать поповкой или минным катером найдутся сотни героев.
- Вы равняете меня с ним?
- Именно! За ваши морские похождения - слава и почёт. Но посмотрите на Джевецкого. Он тоже воевал, по окончании боёв предложил железную субмарину... и охолонул. Что осталось от его патриотизма? Вы способны жить припеваючи, получая изрядную прибыль от арборитовой фанеры. Сознаёте, что воздушный корабль денег не принесёт и затрат не возместит. Да-да, будем честны друг перед другом. И всё равно стараетесь, во славу России. Притом стесняетесь подвижничества, выпячивая прошлые и, по правде сказать, уже забытые заслуги.
- Благодарю за комплимент, сударь. Хотя кажется мне он странным. Чтоб не сказать - сомнительным. Но не буду спорить о частностях. "Россия" обязана взлететь и не упасть. Я счастлив, что вы протянули ей и мне руку помощи.
Раскланиваясь на прощанье, Наркевич-Иодко глянул на высокий деревянный эллинг, где некогда собирали семидесятипушечные корабли.
- Ежели баллон до тридцати метров в поперечнике, ни на одном из этих стапелей каркас не выделать и не обтянуть. Так что эллинг требуется перестроить. Обязательно учтите - нужен молниеотвод. Страшно представить, если молния ударит в водородный пузырь. Эскизы для защиты от электричества я пришлю.
Эксцентрический поляк уехал, бросив Костовича в смятенном состоянии души. Деньги есть, надёжный партнёр - тоже, идею о катушке Румкорфа трудно переоценить... И крайне тяжкий осадок от разговора по поводу патриотизма.
- Продолжаем снижаться. Но клапана закрыты! Что происходит? - штурман, наименее опытный воздухоплаватель в команде, повернулся в сторону создателя "России". В его глазах - надежда, что капитан придумает, как вывернуться из опасной ситуации.
Тот кашлянул, поперхнувшись чистым спиртом. Отставной штабс-капитан, зная о малости места и грузоподъёмности, решил не размениваться на коньяк, ром и прочие слабые напитки.
Кое-как проглотив огненный комок, Костович шумно вдохнул и снова обернулся к прибору высоты, самому важному ныне инструменту.
- Боюсь, не в силах исчерпывающе ответить на ваш вопрос - недостаточен ещё опыт. Могу лишь предполагать. Когда корабль взмыл в вышину, водород расширился, клапана на баллонетах стравили его избыток. Потом газ остыл. По мере снижения атмосферическое давление нарастает и сжимает водород. Стало быть, полезный объём уменьшается, с ним - и воздушная плавучесть.
- Ждём-с. Он пригодится у поверхности. Тем паче нас несёт от грозовых облаков. Неизвестно - в какой поток угодим, если снова поднимемся.
Действительно, грозовые тучи остались в стороне. В разрывах облаков мелькнула чёрная гладь залива.
"Россия" выполняла пробный полёт по маршруту Ревель-Санкт-Петербург-Гельсингфорс. Если первая часть пути не вызвала особых трудностей, то внезапно обрушившаяся гроза у северного побережья Финского залива изрядно потрепала корабль. О расчётном спуске в Гельсингфорсе и речи нет; уберечь бы дирижабль от полного разрушения да самим спастись.
- Прикинул размеры нашей птички, перемноженные на толщину льда, - рулевой провёл пальцем по заиндевевшей панели. - Ледяная корка тянет на десятки пудов. Ежели она до воды не успеет растаять, это крайне прискорбно может закончиться. Кстати, а почему сохраняется дифферент на корму?
Действительно, корпус удерживал прежнее положение, круто задрав нос.
- Боюсь, из-за разрушения части стрингеров баллонеты с водородом сдвинуты вперёд, - пожал плечами Костович. - Либо повреждён один из них у моторной гондолы. Дай Бог, закончим полёт и разберёмся.
В том же виде - с приподнятым носом и изломом на миделе - "Россия" снижалась под облака, приводя в изумление команды мелких каботажных судов и океанских пароходов. В апреле Маркизова лужа и устье Невы свободны ото льдов, торговцы всех мастей спешат поправить дела, замершие на время зимнего простоя.
Оценив расстояние до волн, зловеще надвигающихся на падающий дирижабль, Костович приказал, наконец, отдать аварийный балласт. Снова открылся люк для доступа наверх. Воздухоплаватели втроём забились в свободную нижнюю часть тоннеля, ощущая себя в ловушке. Предложение капитана перебраться на сетку коллеги отвергли напрочь; механик перестал отвечать на вызовы по переговорной трубе.
Наркевич-Иодко, откровенно признаваясь, что профан в делах инженерных, не кривил душой. Имея в руках главный рычаг управления - финансовый, он отправил на Охтинскую верфь нескольких морских офицеров, имевших изрядный опыт полётов на аэростатах и техническое образование. В результате "Россия" кардинально изменила облик.
Костович сопротивлялся, негодовал. Даже кричал и размахивал руками, но постепенно согласился со всеми разумными предложениями.
Роскошный салон на восемь пассажиров уступил место клетухе с четырьмя крохотными насестами, на которых позже летали репортёры во время показательных вояжей. Мотор из середины баллона перекочевал в заднюю гондолу, отчего вдвое сократилась длина фанерного приводного вала к пропеллеру и протяжённость тросов к рулю глубины. Керосинное или бензиновое жидкое топливо было заменено на газовое. Часть балласта превратилась в мягкие мехи с водой, а корабль приобрёл длинный рукав и помпу для их заполнения из водоёмов у места спуска.
Накануне первого заполнения водородом Наркевич-Иодко, посетивший Санкт-Петербург по делам в Институте экспериментальной медицины, приехал в Охту.
- Не желаете, Яков Оттонович, прогуляться внутри? Наполним летучим газом - случая не представится.
Предчувствуя близость первых полётов, серб натурально светился изнутри. Но с собой прихватил керосиновую лампу.
Они проникли внутрь оболочки через клапан поперечником в половину аршина. В эллинге царил полумрак, а здесь оказалась бы кромешная темень, если бы не огонёк в руках изобретателя. Шёлк, пропитанный для воздухонепроницаемости особым составом, не пропускал не только газы, но и свет.
- Однако! - воскликнул Наркевич-Иодко, очутившись посреди обширной комнаты, закруглённые стенки которой терялись в вышине, а пол под ногами мягко пружинил. - Солидное сооружение.
- А ведь это лишь один из баллонетов, сударь. С водородом их шесть! Полный разрыв одного с истечением газа во внешнюю оболочку не повлечёт крушения.
- Отрадно слышать, - польский врач повернул голову к компаньону, чьё лицо, едва подсвеченное керосинкой, напоминало образы выходцев из преисподней, которыми любят пугать грешных обывателей, только вместо рогов и раздвоенных копыт раздвоенная же борода. - Но вынужден высказать порицание. Вы совершенно зря пригласили на пробный вылет Его Императорское Величество. Высочайшее присутствие замечательно, если успех неизбежен. А как трудности возникнут?
- Согласен с вами полностью, но совершенно не в силах отказать. Из канцелярии Зимнего несколько раз справлялись о ходе выделки корабля. Часть ассигнований - из казны, не забывайте, Яков Оттонович. И, главное, Государь не примет участия в полёте, только с земли намерен любопытствовать.
А тучность самодержавного тела для первого подъёма слишком тяжела. Сию крамольную мысль соавторы "России" не посмели выразить вслух.
Первый русский дирижабль, спроектированный сербом с помощью польского пана, показал себя молодцом. В августе 1890 года он принял на борт Императора Александра III и выписал круг над центром столицы.
Множество мелких огрехов, проявившихся во время первых полётов, устранялось тотчас. Были и существенные, из-за которых пришлось бы полностью переделывать корабль. А лучше - строить новый, учитывая опыт "России".
Слава первого практического, а не опытового воздушного судна прогремела на всю Европу. Особенно отрадно было, что утёрли нос французским зазнайкам. До сего времени наиболее громкие достижения в аэронавтике принадлежали исключительно выходцам из этой страны. Первый практический аэростат создали братья Монгольфье. Анри Жиффар своим дирижаблем дал имя моторному виду небесных конструкций. Феликс дю Тампль впервые построил летательный аппарат тяжелее воздуха с паровой машиной, попробовав оторваться от земли ещё в 1874 году, это удалось лишь шестнадцать лет спустя его соотечественнику Клементу Адеру.
Корабль "Россия" со всеми его недостатками доказал превосходство над неуклюжими планёрами с мотором. Он летал выше, дальше, быстрее. Дирижабль "Франция" Шарля Ренара и Артура Кребса с маломощной электрической машиной, обвешанный тяжеленными аккумуляторами, в одночасье превратился в технический анахронизм.
Государь Император лично распорядился выкупить у Костовича и компании их долю прав на воздушное судно, поставив условием завершить лётные испытаниями путешествием у берегов Финского залива. Дальше дело ушло бы в руки военных инженеров, скорее всего - флотских.
Удар о воду был силён. Костович едва удержался, чтобы не сверзиться. Ледяные объятия весенней Балтики охватили ноги до колена.
Главная и печальная мысль - отлеталась "Россия". Прав Наркевич-Иодко, одолеваемый сомнениями относительно наименования корабля. Россия разбилась, злорадно напишут La Gazette и Le Monde; только мужественные французы имеют право носить гордое имя пионеров воздухоплавания.
Капитан набрал полную грудь воздуха. Предстоит, показав пример товарищам, нырнуть в затопленную гондолу, выплыть наружу, вскарабкаться по сетке и постараться не погибнуть от холода, пока незадачливых аэронавтов подберёт проходящее судно...
Неожиданно вода забурлила и отступила. Костович осторожно спустился в гондолу. Оттуда донёсся радостный возглас: дирижабль снова взлетел! До поверхности добрая сотня футов, если не более.
Беглый осмотр показал, что удар о воду дорого обошёлся. С дирижабля сорвало и среднюю, и заднюю гондолу. Потерян мотор, часть каркаса. О судьбе механика можно только гадать.
Костович распорядился спустить трос. Сам, высунувшись из гондолы через проёмы, где некогда были стёкла, отчаянно замахал флажками. В течение часа буксирный конец был принят пароходом, идущим к Питеру.
У воздухоплавателей не осталось ни воды, ни пищи, всё слизнула стихия. До самых кронштадтских огней командир подбадривал аэронавтов и заставлял облегчить корабль. За борт улетели якоря и запасные тросы, гайдроп и аккумуляторы, приборы и штурвальные снасти. Это помогло на короткое время.
Прихватив инструмента, сколько нашлось в гондоле, капитан вылез на сетку. Там, повиснув над водой на высоте двух Александийских столпов, он часами откручивал, пилил и резал крепления, сбрасывая вниз сколько-нибудь весомые части "России", за которые Наркевич-Иодко, акционеры товарищества и державная казна заплатили полновесные суммы. Только подъёмная сила баллонов имела значение, остальное - балласт. Задубевшие на ветру руки, соскальзывающие с мокрых узлов, норовили разжаться. Или наоборот судорожно сжимали верёвку - не оторвать.
А ведь что проще - плюнуть на всё, забраться на спину дирижабля и спокойно дождаться, пока он опустится в воду, а экипаж снимет любое проходящее судно. Но тогда "Россия" погибнет, а Россия будет опозорена. И капитан терпел, разрывая очередное крепление чуть ли не зубами...
Ещё через сутки изувеченный дирижабль отшвартовался в Кронштадте.
Механик нашёлся на верхней части оболочки, куда перебрался в уверенности, что в гондоле ни на что уже не сможет повлиять. Он был промёрзший, но совершенно живой. А Вельяминов умер через две недели от обширного воспаления лёгких.
Тем не менее, доказанный случай выживания дирижабля в грозе, получившего повреждения, но не уничтоженного и на момент спуска не погубившего ни единого члена экипажа, послужил укреплению, а не потере реноме российского воздухоплавания. Костович за полгода отремонтировал "Россию" и сдал приёмочной комиссии Адмиралтейства. Сам же в компании с Джевецким окунулся в постройку субмарин с бензиновым двигателем.
К десятилетию первого полёта Огнеслав Степанович принял приглашение Наркевича-Иодко и наведался в его замок Над-Нёман в Минской губернии, где предприимчивый врач организовал кумысолечение и особую терапию электрическим током.
- Неважно выглядите, сударь, - заметил хозяин поместья, делая знак лакею добавить крепкой наливки в бокалы. - Отчего тянули с посещением?
В высокие замковые окна светило солнце, в весеннюю пору по-белорусски скромное. Убранство гостиной было выдержано в старопольском шляхетском духе, сам Яков Оттонович пребывал в строгом сюртуке и при галстуке, несмотря на домашнюю обстановку. Тенями проскальзывали вышколенные слуги и не менее вымуштрованные члены семьи. Всё свидетельствовало о подчинении воле одного человека, единолично определяющего правила и порядки. Надо сказать, весьма разумные. Мало где в российской провинции встретишь столь образцовое хозяйство.
- Не только здоровье беспокоит. Дочь приехала из Белграда. Уговаривала, умоляла - едем. А я не могу. Наследники там, сердце здесь.
- Дела сердечные не врачую, а расшатанные нервишки поправим. Давайте-ка лучше за Россию.
- Державу или дирижабль? - Костович глянул на просвет густую тёмную жидкость.
- За обоих. Державе - многие лета, кораблю вечная память. Кстати, молниеотводы они так и не установили?
Гость опустил стакан на вышитую скатерть.
- Увы. В первую же грозу в баллоны ударила молния.
Наркевич-Иодко печально качнул головой.
- А более никому не захотелось вкладываться в столь дорогой аппарат.
- Снова увы. Офицерская воздухоплавательная школа в Гатчине до сих пор только на аэростатах обучает.
- Печально. Французы не остановились и не успокоились.
- Не говорите. Столько сил потрачено зря!
- Вы жалеете? - в голосе врача проскочило нечто провокационное.
- Что "Россия" сгорела - да. А касательно потраченных лет - не знаю.
Наркевич-Иодко выбрался из кресла и неспешно шагнул к окну, выходящему на живописный парк.
- Помните, я говорил вам, что патриотизм и любовь к Родине адмирала Попова важнее батальных героических безумств? Думал, вы меня ударите или на дуэль вызовите.
- Покорно прошу прощения. Теперь я не столь категоричен в суждениях.
- Отрадно слышать. Полёты нашего корабля вписаны в историю покорения неба, независимо от бесславной кончины. Знаете, я тоже несколько переменил мнение. Вы прославились, и я не страдаю от безвестности в медицинских кругах. А ведь и это - второсортный патриотизм. Есть миллионы соотечественников, которые честно делают своё дело без малейшей надежды проснуться знаменитыми. Но - не отступаются. Поэтому любой подвижник в образе земского врача или сельского учителя мне дороже, нежели герои Шипки и Плевны.
- Вы не утратили талант удивлять...
- Что ж тут удивительного? - Наркевич-Иодко повернулся к гостю, и весенний солнечный свет ярко обрисовал его немолодое благородное лицо. - Куда как приятнее и легче сидеть в поместье, закутавшись в плед, ругать бестолковых министров, продажное губернское начальство, вечно пьяных ямщиков, ухабистые дороги и скверную погоду, чем самому делать нечто полезное, пусть и не столь заметное как дирижабль. Русским проще кидаться грудью на османские штыки, нежели прилежно работать. Поэтому ценю исключения и уважаю маленького труженика-интеллигента.
В многонациональной державе иногда встречается такой парадокс: люди, подобные сербскому изобретателю и польскому медику, не в меньшей мере патриоты России, чем выходцы из её титульного народа.