Аннотация: - Не всякой тропинке в лесу можно доверять, - говаривал знакомый лесник.
Кто только не рассказывает о таинственно-непонятных случаях, начиная со слов: хотите-верьте-хотите-нет-однако-это-было. Далее следует повествование более или менее увлекательное, порой даже "с леденящим душу страхом".
Ну что ж! Все мы читали святочные рассказы об историях, рассказанных у жарко горящего камина долгими зимними вечерами, когда за окном пуржит и тускло светят сквозь суматошное мельтешение белых хлопьев уличные фонари, а уютный круг тепла и неверного света от живого огня располагает к тихим разговорам. Но это всё не про нас.
Наши беседы становятся задушевными к концу праздничного застолья, когда все вкусности почти съедены и почти выпиты, остывает в чайниках и чашках чай, ломтики лимона подсыхают на маленьких тарелочках. Часы показывают за полночь, а расходиться не хочется. Разговор вял, беспредметен и все словно ждут чего-то интересного, захватывающего, чтобы, взбодрившись, удивиться, пообсуждать и выпить рюмочку-другую или свежего чайку.
Мне тоже доводилось рассказывать о странных эпизодах жизни. Объяснить их я не могу, как не смогли объяснить и те, кто более-менее поверил в правдивость моих историй..
Расскажу о них в той последовательности, в которой они происходили.
Вот первый случай. Назову его "Привет из далёка".
Совершая полёт от полки серванта до пола, медленно падала ваза. Фонтаном кроваво красных брызг разлетелись осколки...
...Одна из моих тётушек Вера Ивановна, милая изящная петербургская дворяночка третьим браком была за одним из братьев моей мамы. Многое испытав, как и всё её поколение, пережив разнообразные катаклизмы как личного, так и вселенского масштаба, чудесным образом сохранила жизненные установки внушённые с детства. Для меня она была примером в обустройстве дома и семейного уклада, примером умения ладить с людьми, находить выход в любых жизненных ситуациях, как бы сложны и трагичны они ни были, являя собой пример самопожертвования во имя любви к ближнему.
Бездетная супружеская чета оказалась самой счастливой и благополучной в нашем многочисленном семействе. Свою бездетность они вначале переживали остро, потом, много позже, декларируя сознательную установку: "в наше время детей лучше не иметь", принимали активное участие в воспитании племянников и племянниц, а так как я была самая младшая, мне и доставалось больше внимания и привязанности. Когда тёте Вере было уже под восемьдесят, она овдовела. Потерю мужа переносила тяжело, скрывая от нас глубину переживаний, бодрилась.
Стараясь навещать её как можно чаще, порой ночуя на узком диванчике в гостиной, я старалась развлечь тётушку разговорами, а чаще, просто слушала её воспоминания. Она необычайно любила изящные, красивые вещи, и многое, что у неё сохранилось до старости, составляло предмет вожделения возможных наследников и приятельниц, в чём можно было убедиться после её кончины, когда её друзья начали выпрашивать у меня, и небезуспешно, то куклу-гейшу, подаренную знакомым японцем лет двадцать назад, то настольную лампу на бронзовых львиных лапах, то китайские, просвечивающие на свету, чашечки или прелестные фарфоровые статуэтки. Предпочтения были далеко не простыми.
Себе я оставила довольно большую вазу чешского стекла, не часто встречающейся формы: гармоничных пропорций, широкая, с лёгким пережимом в "талии". И цвет её насыщенно глубокий вишнёвый или, скорее, красного вина, с лёгким оттенком теплоты, служил великолепным фоном для прозрачно-голубоватого утончённого рисунка. Ваза была хороша. У тети Веры она стояла в гостиной на серванте, удачно двоясь в зеркале. Жаль только, что цветы в неё поставить нельзя: сквозная трещина, маскируясь в линиях узора, лишала вещь утилитарной ценности. Почему-то это меня волновало - трещина, придавала какой-то особый смысл: ущербность, в прямом смысле, не позволявшая использовать вазу по прямому назначению, усиливала её эстетическую привлекательность.
В память о любимой тётушке, я тоже поставила вазу на сервант, правда зеркала не было, но своя прелесть тут же обнаружилась: стоя в глубине открытой полки, ловя в свои грани свет окна или торшера, она таинственно мерцала в скромной полутьме.
...Ближе к вечеру, стоя в прихожей у зеркала и повязывая шарфик окидываю комнату взглядом. Всё в порядке, всё на своих местах. Отмечаю про себя, что полка серванта, где стоит ваза отсюда выглядит странным тёмным пятном, неприятным для глаза. Наверно, всё-таки не случайно в такие полки вставляют зеркала. В этот момент из так неприятно поразившей меня тени, медленно, как мне показалось, о-чень, о-чень мед-лен-но ВЫ-ЛЕ-ТЕ-ЛА ваза. В полной тишине, описав естественную плавную дугу, она, наконец, упала на пол в метре от серванта...
Второй случай произошёл на даче, в жаркий летний день, вскоре после того как была поставлена в доме печь.
Так и назовём: "Возле печки".
Мы только-только начинали осваивать дачный участок, посадив на пустоши, заросшей богатыми луговыми травами, а местами - сорным будыльём и крапивой свои первые яблони, вишни и сливы, заложили небольшую облепиховую рощицу, издалека привезли кусты можжевельника и пару елочек. Поставили баню, и пока возводился дом, в ней жили, с нетерпением наблюдая за ходом строительства. Вот поставлен сруб, вот появилась крыша, и, наконец, дело дошло до печки. Печник работал споро: обычная деревенская печка-плита, с предполагаемыми чугунками и кастрюльками на ней была сделана за день. Обмазывать и белить печку Захар отказался, сказав, что любая баба с этим справится, а ему, мол, недосуг, так как заказов много, успевай только денежки считать, да передавать жене для сохранности и на расходы. Сезон короток, нельзя упустить работу .С тем и отбыл.
Почитав в книжке, как делать это "простое" дело, взялась замешивать раствор, готовить мочальную кисть, радуясь, что к осени печка уже покажет себя, и с наступлением дождей и холодов в доме будет уютно, тепло; будет, где сушить промокшие под моросящим осенним дождичком с вкраплениями первого снега куртки и телогрейки.
Дело действительно оказалась немудрёным, только требовалось терпение и аккуратность. И когда, закончив грязную работу, вымыла полы, повесила белые "деревенские" занавески, заметила, что хочется заходить в дом почаще, любуясь нарядной обновкой.
Собрав очередной букетик мяты, душицы, ромашки, зверобоя, зашла в дом. Стоя спиной к печке поплотнее связываю душистые стебли, представляя, как с наступлением ненастной погоды, затопим печку и засохшие уже травы наполнят дом летними запахами. Задумалась, глубоко уйдя в свои мысли. Кто-то настойчиво, с усилием тронул меня сзади за левое плечо. Потом ещё раз. Выходя из задумчивости начинаю разговаривать с мужем, полагая, что это он зашёл в дом сказать мне что-то. В ответ ещё одно настойчивое пожатие моего плеча. Оглядываюсь. Стою в нескольких сантиметрах от стены печи, в руках у меня милый душистый букетик, и рядом никого нет...
Много позже мне рассказали, что на месте нашего и соседских участков был хутор, существовавший длительное время на месте большой русско-татарской деревни времён Ивана Грозного.
В силу каких-то обстоятельств мужики в деревне рассорились. Татары ушли в одну сторону на новое место, а русские - в другую, основав поселение на берегу судоходной реки, и, как говорится, не прогадали: деревня быстро разбогатела на рыбном промысле.
Хутор, оставшийся от былой деревни, существовал до начала двадцатого века, жили там два брата. В двадцатые бело-красные годы погиб один брат, в Великую Отечественную - другой. Потом ушла вода из колодцев, что время от времени случается в данной местности; двор захирел, дома и постройки местное население растащило на дрова. И только черепки незамысловатого фаянса, обрывки колодезной цепи, ржавые подковы, что иногда попадают под лопату, напоминают о былом...
Какая связь, спросите вы? Не знаю.
Ещё один эпизод произошёл спустя несколько лет в южных предгорьях Урала. Наверно, стоит этот случай обозначить как "Мыльница".
В то лето я сопровождала мужа в экспедиции на Южном Урале. Геологи днём уезжали в маршрут, в лагере мы оставались вдвоем с Наташей-поварихой. Наташа гремела на кухне кастрюлями и тарелками, закончив с делами, отсыпалась в палатке за ранние завтраки и поздние ужины. Я же, занимаясь своими делами, удивлялась тому, что ни дома в городе, ни здесь среди чудной природы и первозданной тишины ну никак не хватает времени, чтобы выполнить всё задуманное на день.
Лагерь расположился на несколько дней в чудном месте на отлогом берегу предгорной речки у основания череды предгорий. Вдоль воды тянутся путаные заросли дикой вишни и смородины, местами прерываясь и образуя небольшие галечные пляжи с разнообразно "разрисованными" камушками, бледными на берегу и нарядно играющими на солнце в струях холодной воды. Где-то за купами деревьев в десятке метров от лагеря среди сильного подлеска маячат странные полуобгорелые то ли столбы, то ли сваи, поражая толщиной в обхват и заставляя задуматься о размерах вековых дубов, которыми они некогда были.
Середина лета выдалась жаркой. Позади палаток поросшие огромными папоротниками крутые склоны источают запах мяты, вишенника, нагретой солнцем смолистой хвои молодого колючего соснового подростка, мешающего собирать переспелую полевую клубнику. Росы обильно кропят траву на поляне, сверкая драгоценными россыпями в лучах утреннего солнца. С грустью думается о том, что через несколько дней всё это великолепие будет уже в прошлом.
Кончается очередной день. Солнце вот-вот зайдёт за гору, на берег ляжет тень, и к возвращению геологов лагерь, остывающий от дневной жары будет манить домашними запахами ужина, мягким теплом июльского вечера, обещанием позднего костра, тихих разговоров, гитарных задумчивых переборов под близкий плеск воды на мелких перекатах.
К одному из таких перекатов я как всегда и направилась, едва солнце коснулось вершин сосен на горе. Поправляя на плече полотенце роняю мыльницу. Нагибаюсь за ней и без удивления вижу свои кожаные башмаки, скреплённые по швам толстыми жилами, какие-то шнурочки-завязочки из тонких ремешков, расшитый странно-диковатым тускло-красным орнаментом подол платья вроде как из домотканого холста. Выпрямляюсь с мыслями:
- Как жаль! Ну что за неумеха! Опять разбила! - и с огорчением рассматриваю расколотую небольшую мисочку, черепки которой держу в руках. Огорчение велико. Здесь и мысли о том, что миска была очень удобной, что новая когда ещё будет, и как без неё будет плохо и неудобно, то есть чувства и мысли, знакомые каждой хозяйке при разбивании любимой чашки-блюдца-тарелки-пиалушки - урон в хозяйстве, но и не только: к вещам мы привыкаем. На черепках узор из углублённых черточек, точек и волнистых линий. Края нерОвны, местами в щербинках, что появляются со временем у керамических толсто-глиняных посудин, безглазурные стенки шершавы, с вкраплениями слегка поблёскивающих на изломе частиц - что-то вроде слюдяной или тальковой крошки. Разглядывая черепки вижу края широких рукавов платья, с таким же узором, что и на подоле - темно-красное по небелёному холсту, следы потёртостей и возни возле очага. Чувствую на лбу повязку - грубую ленту, схватывающую волосы. Слышу за спиной неясные детские голоса, звуки небольшого скотного двора, запах дыма и слегка подгорающего зерна.
Видение исчезает внезапно. С ощущением лёгкой дурноты и зыбкости стою на берегу в тапочках-шлёпках, в лёком халатике, в руках красная пластмассовая мыльница, на голове соломенная шляпа, через плечо полотенце. Солнце касается вершин сосен, осознаю себя в своём мире, который только что покидала на несколько секунд...
И случай последний, после которого все "чудеса" прекратились, возможно навсегда.
- Не всякой тропинке в лесу можно доверять, - говаривал знакомый лесник. Ну что ж , тропинка, так "Тропинка".
Отгремели последние летние грозы. Осень внесла разнообразие в зелень парков и лесов, где к прелому запаху прошлогодней листвы уже ощутимо примешался запах грибов. Неудержимо тянет, бросив все дела, пройтись по заветным тропинкам.
Еду на дачу. Нет, не с утра, а в середине дня, когда дачники, что порасторопнее, уже с корзинами грибов тянутся к автобусу. Предполагаю, что пару часов могу погулять, а потом успею к последним автобусам ещё до сумерек. Прихватываю с собой небольшой кузовок, полагая, что далеко не пойду - просто наберу на грибницу к ужину.
День прелестный - тихий, ясный. Солнце только-только миновало зенит, но совсем не жарко.
Рассчитав маршрут, не торопясь иду от одной поляны к другой, заглядывая под низкие ветви берёз и отыскивая взглядом группы осин, где, по моим расчётам, могут быть подосиновики. Грибы попадаются, но не так часто, как ожидалось. Да и не в грибах дело. Такая удача: среди недели вырваться из города, побродить, подышать.
Незаметно забрала немного в сторону. Почувствовала, что здесь никогда не была. Под ногами стало сыровато. Лес сменился на более таежный, встречаются ели, среди мха обнаружился неведомый ручеёк, удивляя чистотой, соблазняя прикоснуться, ощутить свежесть и мягкость лесной воды. Лодочками покачиваются первые опавшие листья, увлекаемые медленным течением.
Проблем особых нет. Тут не заблудишься. С одной стороны старые торфяники, с другой - дорога, вдоль которой через каждые два-три километра расположены дачи. А дальше Чусовское - огромное, одно из красивейших озер нашего края, правда, до него шестнадцать километров. В какую сторону не пойди - обязательно выйдешь к людям. Прикинув направление, двигаюсь вдоль ручья. Под ногами подушка из мха становится толще, пружинистей, на мощных стволах старых елей наросты лишайников чётко обозначают северную сторону. Тропинка еле заметна, временами пропадает, потом снова манит всё дальше. Попался и муравейник - верный помощник в лесных блужданиях. Надо поторапливаться, иначе сумерки застигнут в лесу. Кругом тихо. Только под ногами порой хрустнет сухая веточка, прошуршит среди листвы какая-то шустрая мелочь - то ли мышь, то ли ящерица ...
Смотрю на часы: что-то рановато наступают сумерки при таком ясном небе. А оно уже и не ясное, оказывается. Лес окутался хмарью, словно лёгким туманом. Воздух стал гуще, скрадывая звуки. На какое-то мгновение показалось, что кружится голова, но быстро прошло. Наконец, деревья расступаются, а я, выйдя на опушку поляны, замираю от удивления.
В нескольких метрах от меня маленькое тёмное озерцо - не больше шести-семи метров в диаметре. В самом центре на небольшом плотике мальчик лет десяти ловко орудует шестом, отталкиваясь от не глубокого дна. У его ног на каком-то чурбачке сидит девочка. Плот медленно скользит по зеркалу воды, шест без всплесков неспешно погружается в воду. Вокруг высокие старые ели. На противоположном берегу скрестив на груди руки в задумчивости стоит, наблюдая за детьми, молодая женщина. Удивляет её одежда. Такое уж и никто не носит сейчас. Длинная то ли рубаха, то ли платье грубо расшитое по низу крупным узором, широкие рукава. Тёмный платок туго обхватывает голову. Бледное строгое лицо.
Первая мысль, когда миновало удивление, - вышла на кордон, и где-то лесник тут же рядом. Он мне немного знаком, иногда пойдёшь в лес, а он либо косит, либо сено ворошит, и почти всегда около него молодой лось лежит. Голову повернёт, посмотрит мудрым взглядом, но не встанет, тяжело вздохнёт, дрогнув ноздрями, и снова отвернётся, демонстрируя благородный профиль.
Нет, не кордон. Он в другой стороне. И странно, что женщина, словно не видит меня. Сделав взмах рукой, чтобы привлечь её внимание, неловко оступаюсь. А в следующее мгновение нет уже ни поляны, ни озерца, ни женщины, ни дома за её спиной. У моих ног с тихим плеском выбивается из под мха и лежалых сучьев ручей. Сквозь деревья - лучи близкого к горизонту вечернего солнца. Чуть правее - хорошо натоптанная тропинка, ступив на которую, быстро выхожу к знакомым берёзам и осиннику, припасшего для меня парочку крепких красноголовиков.
К последнему автобусу, к счастью, успела. Всю дорогу размышляла о своём приключении. Вспоминала, как поразил меня дом позади женщины. Добротный, крепко сложенный из толстенных брёвен, отнюдь не новый, окружённый постройками и пристройками, разглядеть которые не успела.
Больше всего тревожила мысль о том, что глядя на мальчика, словно внутри себя услыхала голос:
--
Петруня совсем уж большой, и как ладно управляется. А Ксютушка-то наша красавицей будет...