Сакович Анна Сергеевна : другие произведения.

Невеста Ворона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  1. Скал туман.
  
  Осень добралась уже до Туманных скал, холодом ветров превращая листья деревьев в иссохшие золотистые трубочки, но вьюнок, укрытый тяжелым валуном от порывов ветра, цвел совсем по-летнему, раскрывая свои молочно-белые с розоватой каймой лепестки. Великий Океан Севера виднелся вдали, похожий на огромную перевернутую раковину моллюска. Такой же перламутровый, блестящий в лучах закатного солнца. Он далеко, очень, но дышит едким запахом соли и водорослей.
  Клан Воронов всегда жил здесь, на самой вершине туманных скал, отделяющих матерый берег от бешеных волн, разбивающихся о черные камни. И всегда, сколько себя помнила юная Морриган, дочь великого вождя Гаура Четвертого, Вороны боялись ледника, ползущего откуда-то издалека. Он приближался дюйм за дюймом, выживая людей из их домов и гоня их все дальше на южные склоны, где солнце грело хоть чуточку больше. Надо бы убираться с этих скал, но у их подножия правит Клан Волкодлаков, они злы и невероятно сильны, несмотря на малое число, если Вороны сорвутся с места, не миновать войны...
  Морриган вздохнула. Ей только девятнадцать, она старшая дочь вождя Гаура и Александрии, она принцесса Севера, но здесь ее совсем никто не слушает, ибо Воронам не пристало слушать женщин. Ее давно уже никто не мог обогнать в искусстве черной магии. Никто. Вся семья передает эту древнюю науку из поколения в поколение, но никто так не упивался атмосферой древних кладбищ, никто так не радовался, выпуская холодных духов из царства Теней, никто так не стремился стать лучшим Мастером в округе, как она. Даже отец втайне восхищается принцессой, что подает надежду всему роду. И все равно он слушает ее брата, Агаата, который только и умеет, что махать мечом, он далек от тонкого, как кружево, искусства плетения магических сетей. И все потому, что он мужчина, тоже мне, мужчина, в шестнадцать-то лет!
  Раздражение нарастало, поднималось в юной душе, словно пенная волна, и Морриган бросилась вниз с отвесной скалы. Высота была ошеломляющая, мерзлая земля завертелась перед глазами, как волчок, но тут девушка распахнула возникшие за спиной огромные черные с сизым блеском крылья и легко взмыла вверх, подчинив себе восходящий поток воздуха.
  Все Вороны имеют крылья, полеты им привычны с детства. Надо наслаждаться последними моментами свободы, полета, ибо все чаще стали заглядывать в дом сваты, звать принцессу замуж, но она всякий раз прогоняла женихов, вызывая раздражение родителей. Если Гаур лишь смеялся над строптивой дочерью, Леди Александрия приходила в ярость, ее и без того встопорщенные крылья поднимались, она кричала, светя глазами: "Проклятие моего дома, ведьмин подкидыш, меня наверняка прокляли, когда я носила тебя в своем чреве, чтобы я родила неблагодарную тварь! От сватов в скалы бежишь, метишь в Мастера магии!? Дорогая моя, Мастера - это я и твой отец!"
  Слова, злые, как стрелы, звенели в ушах девушки, и она не заметила, как оказалась на гладко выскобленной каменной площадке у замка отца. Он потрясающе красив, хотя и очень стар. Умелые руки древних Воронов вырезали стены прямо в вековом камне, так что замок не был построен - он был прямым продолжением скалы, украшенный острыми пиками по верху стен, на них красуются отбеленные временем и чайками черепа казненных, они скалятся в пустоту, и души их тоже здесь, служат Воронам рабами... нет. Хуже рабов. Морриган слышала их стенания, но никогда не обращала на них внимания: не пристало Мастеру выполнять просьбы низших духов!
  Сзади послышались чьи-то уверенные шаги, и девушка обернулась. Из тронного зала вышел ее младший брат, Агаат, безнадежно влюбленный в свою сестру.
  И сейчас, идя к ней, он любовался ею. Невысокая, худенькая, с узкими длинными крыльями, которые почти до половины закрывали ее черные кудри, она представляла собой занятное зрелище. На худом бескровном лице, казалось, жили одни глаза - желто-зеленые, с алой полосой на радужке правого глаза: Последствие первого ритуала, когда она, потеряв сознание от потери крови, упала в обморок и ударилась в каменное надгробие. Рана зажила, а пятно осталось. И оно совсем не портит ее - решил Агаат. Он подошел к ней (несмотря на то, что он много ее младше, они были почти одного роста), взял ее руку, поцеловал белые, как снег, и такие же холодные пальцы, украшенные серебряными кольцами, и мягко сказал: Мы почти потеряли тебя, родная. Переоденься и спускайся ужинать... - голос еще срывался, он совсем юный, только начинает взрослеть.. - подумала Морриган, взглянула в его красновато-карие глаза (признак Истинного Ворона), и удалилась, не оборачиваясь, она знала, что он смотрит ей вслед. И еще она знала, что он скоро будет просить у отца ее руки, едва ему будет семнадцать. Воронов не удивить кровными браками, это привычно... Не зря же девиз Воронов звучит как "Прахом Единым"... "Прах еси и во прах обратишься... Все создания праха посредством темной магии не имеют страха...." Параграфы очередного учебника кладбищенской магии лезли на ум, и девушка тряхнула головой, словно желая вытряхнуть ненужные мысли. Скинула широкий черный плащ и легко натянула длинное, до пола, платье черного бархата, подчеркивающее ее изящество. Прошлась расческой по волосам, и положила на голову тяжелую корону - с вороньим черепом, опутанную серебряными цепями - знак, что она старшая дочь Лорда Скал - и спустилась по длинной винтовой лестнице в большую залу, где у дымящего очага, отапливаемого плавником, собиралась вся семья. Морриган всегда опаздывала на ужин. Вот и сейчас на шее смотрят укоризненные глаза родителей и восторженные - братьев и сестер. Легко прошла к отцу и опустилась на колено:
  -Благослови, отец...
  
  Ужин прошел в непривычном молчании, лишь ветер свистал в зале, заставляя детей зябко подергивать плечами. Надо сказать, Вороны вырастили большой выводок Воронят: Морриган, Агаат - старшие. Агаат - наследник родового имения, после смерти Гаура Четвертого корона с вороньим черепом, инструктированным рубинами, перейдет к нему. И странно он выглядит для шестнадцати лет: Слишком высокий, худой, нос горбинкой, чуть смугловатая кожа - в отличие от снежно-белой кожи старшей сестры. И магией он не блещет, но зато лучшего мечника не найти... но на престоле должен быть и маг, как те, что защищают родовое гнездо темно-фиолетовой трещащей аурой. И поэтому Морриган и Агаат - прекрасная правящая пара... Правильно она женихов отшивала. Брат - ей истинная пара. - Думал Гаур. - Что получится из Вивиен и Ринии, еще неизвестно, им нет пятнадцати лет, они сидят, тихие, молчаливые, похожие на мать, только волосы укладывают по- разному: Риния копирует Морриган: маленькие пряди, которые убирают пышные кудри назад, а Вивиен заплетает две большие тяжелые косы, лежащие на плечах. Странные девчушки, надо понаблюдать за ними подольше.... А вот младшие Сэтэм и Ниал - просто еще маленькие мальчишки, ходят за отцом по пятам, желая казаться взрослее. Гаур улыбнулся. Улыбка невероятно его красила, казалось, даже седина, посеребрившая его волосы и крылья, отступала, и он снова был тем Гауром, великим воином и магом, про которого сложили сотни легенд, дошедшие до самого Таната! Его крылья давно выцвели от океанской воды и огня, но это не портило его, и сейчас он - Лорд Туманных Скал, и гордо несет герб дома Воронов: кельтский крест, обвитый плющом, на котором сидит, обгладывая человеческий череп, огромный ворон, из глазницы черепа выползает змея. Но... надо что-то делать с народом. Всеми Воронами. Их всего около шести тысяч, воинов из них ровно тысяча, магов - около пятисот. Вполне достаточно, чтобы оборонить замок, но недостаточно для захвата более пригодных для жизни подножия Туманных скал, Там обосновались Волкодлаки. Это клан могущественных, немногочисленных оборотней, но они способны во втором обличьинатворить дел. И они отвоевали себе лучшие места для проживания, сейчас, когда надвигается ледник и все люди замерзают, лучшего места не найти: Скалы закрывают их от ледяных вод океана и ветра, и они могут выращивать скот на пастбищах... Надо спешить, пока паразиты - Рыси не захватили исчезающих оборотней и не заняли их место! Если же Волкодлаки - просто невероятно сильны физически, то Рыси - дикари. Они не знают огня и живут на деревьях, но по ночам, обращаясь в невиданных размеров диких кошек, нападают на пастбища, режут скот и людей. У них даже хватает наглости подниматься к Воронам на горные кручи!
   Размышления короля прервала его жена леди Александрия, легко обнявшая его сзади.
  -Любовь моя, пора спать... Он взглянул на нее. Она уже немолода, лицо измождено вечными заботами о семье и холодом, но по-прежнему прекрасна для него, и светятся любовью ее желтоватые глаза. Он обнял жену, прижимая к себе, ощущая ее теплое дыхание и давно привычный и родной запах, зарылся лицом в ее пышные черные волосы, чуть тронутые сединой, и шумно вздохнул. На самом деле пора не отдыхать. Вот-вот начнется война...
  
  Морриган сидела в своей комнате, противный сквозняк шевелил ее волосы, разметавшиеся по подушке, а усталые глаза Ворона следили за колыхающимся огоньком единственной свечи. Вернее, за ее отражением в маленьком зеркале серебряной оправы. Губы ее шевелились, называя какие-то имена, и все новые духи - демоны обступали ее, не смея преступить черты очерченного ею круга. Девушка взяла кинжал и коснулась им тонкой кожи на запястье, собираясь извлечь каплю крови, как в дверь постучали. Ругаясь - все равно ритуал был сорван - она поднялась и открыла. Агаат стоял перед ней, глядя безумно светящимися глазами на нее, затем судорожно обнял девушку и силой протащил в комнату. Она сильными пальцами вцепилась в его руки, оставляя следы, и укусила за запястье. Агаат вскрикнул и зло отшвырнул ведьму в сторону, она ушла перекатом и схватила брошенный на пол атам. Он подскочил к ней и зло сжал ее лицо в своих руках, заставляя смотреть в свои красноватые страшные глаза с расширившимися, между прочим, зрачками.
  
  -Что ты делаешь? С ума сошла совсем? - голос его срывался от злости и разочарования; он весь дрожал.
  -Это ты сошел с ума, идиот несчастный, что ты вообще забыл в моей комнате? Ты явно пришел не просто поболтать с сестрой, м? - Морриган забыла про кинжал в руках и просто смотрела ему в глаза, спокойно и зло, одновременно жалея его. Он давно любит ее, слишком давно, чтобы это было просто страстью. Агаат отвернулся. - Ты моя нареченная невеста, ясно? И я могу делать, что хочу! - слова его дышали уверенностью, которой не было в голосе. Морриган встала и протянула руку, указывая брату на дверь:
  
  -Вон. Или отец все узнает.
  
  Агаат кинулся прочь, взметнув плащом черной кожи, а девушка без сил опустилась на холодный пол. Несчастный, за что же ему такая любовь, от которой не поможет ни один отворот? Скажешь ему - переплыви Великий Северный Океан - сделает, лишь бы улыбнулась сестра. Злое дело любовь...
  
  2. Волком выть.
  -Радуйся, Хильд! Радуйся! Вождь едет! - раздался над долиной Двуречья радостный крик, отдавшийся эхом далеко в скалах. Рослая статная женщина с развевающимися длинными волосами цвета спелой пшеницы стояла на холме, сложив холеные руки на груди и близоруко щурясь, вглядываясь вдаль - туда, где из-за кромки леса появлялись одна за другой крытые плотной рогожей повозки, которые тащили сытые кони. Впереди колонны ехал на рослом гнедом жеребце человек, которого всякий, кто на него поглядит, называл воином. Он не высок, скорее, среднего роста, но на диво широкоплеч и хорошо сложен. У него гладкие светлые волосы, выжженные солнцем, уложенные в две косы, лежащие на плечах. Смеющиеся глаза серо-зеленого цвета внимательно следят за тремя фигурками, стремительно приближающимися к колонне. Его дети. Вален и Трюд, им по семнадцать лет, оба истинные Волки - поджарые, с сильными руками и ногами, светлые волосы туго стянуты в хвост на затылке по обычаю их народа: не вступившие в брак дети знатный семей носят хвост до собственного брака. Тогда волосы отрезают и освящают ими новое родство.
  За старшими идет Вейлин, Сын Волка, он еще совсем волчонок, его подростковые угловатость и неуклюжесть обманчивы: он невероятно ловок с копьем, да и когда он обращается в зверя, с ним лучше не связываться: врожденная жестокость -редкий, но опасный дар. Причем более всего опасный для его обладателя... Волчонок улыбается, сверкая длинными, в палец, клыками. Аскольд, всего на три года младше Велора,как все говорили, пошел в отца: от работы и постоянных воинских упражнений твердые, как рыбья кость, мышцы бугрятся под тонкой кожей. Удивительное сочетание изящества и силы. Однако умом он не блещет: он воин по природе, брезгующий брать в руки писало. И всегда молчит, от этого порой становится жутко... И сейчас он тоже держится в стороне, синие глаза смотрят на Валена с благоговением.
  Дети взяли лошадь отца под уздцы и повели к дому, где его нежно обняла жена. Он без труда поднял ее:
  -Как вы справлялись без меня, Хильд, милая?
   - Как Боги миловали, муж мой... пойдем в дом.
  Вождь был в отъезде две луны, объезжая свои немалые владения в Междуречье, собирая дань и верша суды. Волкодлаки всегда близки своим братьям. Даже самым безродным. Каждый Волкодлак может обращаться в свирепого зверя, это объединяет весь исчезающий народ. Когда-то сын Волкодлаков сидел на престоле в Танате, но пришедшие с далекого юга, из-за Пустыни Смерти воины клана Саламандры сожгли дотла город, и Волки вынуждены были бежать, уступив престол Саламандре по имени Ругурд. С тех пор много воды утекло, но Саламандры по-прежнему правят, сейчас на престоле уже Андаль Второй, но они не законные правители. Истинный Волк должен править! Вален посмотрел на своего старшего сына, Велора, тот распрягал лошадей, такой красивый и сильный, солнце играло в его льняных волосах. Вот он, истинный Король... Сам Вождь тоже хотел на трон, но он уже слишком стар. Конечно, он моложе того же самого Лорда Скал Гаура, но все же седина коснулась уже его волос. Король должен быть молод. И невероятно силен. И у него должна быть армия... которой у Волкодлаков нет. Жители Двуречья в основном простые крестьяне, которые никогда в руки не брали мечей. Меч - оружие воинское. В лесу меч не потребен. Здесь нужен лук да, на худой конец, тяжелый нож. И копье с перекладиной - на крупного зверя. Но Волкодлаки чаще загрызают зверей во втором обличье, чем бьют их железом...
  Вален зашел в срубленную из необъятных сосновых бревен избу и поклонился резным ликам Богов, строго взиравших на него. Дерево было очень старым, закопченным, помнившим прикосновения прадедовских рук. Волкодлаки чтят предков, не зря их девиз звучит: "След в след".. . Вся семья не спеша ела масляную овсянку, опуская ложки в мису по старшинству. Разговор шел сначала о поездке Валена, о том, как урожайны нынче поля. А затем - о малочисленности Волкодлаков и о Воронах, что все чаще парили в небесах над Долиной.
  
  - Когда-то у нас отняли престол, - сказал Вален - не хватило еще, чтобы эти стервятники отняли у нас Долину! Пусть и дальше разводят на Скалах коз, никакая другая живность там не приживется, а переломает себе ноги о камни! - Вален все повышал голос, острое разочарование все больше его захватывало.
  
  -Тише, Вален, успокойся. Они тоже хотят есть, ледник наступает с Океана, и бедняги совсем замерзли в своих лачугах. Они не нападают, но если нападут...
  
  - Мы уничтожим их! - глаза Велора разгорелись охотничьим задором: он никогда не был на настоящей войне, несмотря на свой возраст и, конечно, ему хотелось бы побывать в боях.
  
  -Мы с ними воевать не будем. - Спокойно возразил сыну Вален. У них много людей, все закалены холодом и к тому же могут летать, а еще не забывай, что они неплохие кладбищенские маги. Нет. С Воронами надо дружить, хотя не особо хочется видеть их здесь, в Долине...
  
  -Можно заключить брак... - подала голос Хильд. У них есть старшая дочь, если она выйдет замуж за Валена, то мы заручимся поддержкой Воронов и получим в распоряжение их людей...
  
  -Я уже думал об этом, - молвил Вален, не обращая внимания на покрасневшее от стыда и гнева лицо сына. - Он сможет даже вернуть престол Таната, если будет... достаточно умным и верно распорядится шестью тысячами воинов и боевых магов.
  
  -Отец, я никогда... - Велор впервые спорил с отцом, сама мысль быть женатым на женщине из рода Воронов его пугала: О страшных кладбищенских магах Туманных Скал в Долине Двуречья ходили легенды: дескать, они высоки, как деревья, злы, упрямы, лица их черны, как их огромные крылья, и они питаются сырым мясом. Над этими легендами люди разумные и просвещенные, конечно, смеялись, но не бывает же дыма без огня...
  
  -Молчи! Да, Хильд, воистину мудрую жену я взял себе когда-то! А ты, Велор, успокойся, говорят, старшая дочь Воронов - отличный маг и к тому же красива. Ты ее сам увидишь.
  Но после. Я велю послать голубя Воронам, пусть спустятся в Долину. Мы все решим, но после Посвящения Вейлинв члены клана. Ему исполнится двенадцать, он станет матерым Волком, и мы пошлем им радостную весть! Мы объединим наши кланы! Радуйтесь, Волкодлаки!
  
  И Волкодлаки радовались. Почти все...
  
  
  -Все в Долине говорят, что ты скоро женишься. Велор, это правда?
  
  -Яра, я никуда не могу деться, это решение отца. Ворон предоставит нам людей...
  
  -Плевать! Мужчины всегда говорят о войнах и чести, когда им нечего сказать! Ты ОБЕЩАЛ на мне жениться, все рассказать отцу! Ты говорил, что меня любишь! Я тебе поверила! -Сильными руками Яра вцепилась в предплечье Велора, словно боясь, что он сейчас испарится, как туман на тех скалах, откуда была родом его невеста.
  
  Яра любила Велора, а он - ее, но сказать отцу, что женится на красивой, но безродной девушке, он не мог, все равно он не позволит такой союз. И еще - никакая любовь не вечна, она эфемерна, а вот шесть тысяч воинов Воронов - это реальная сила, способная захватывать земли и горячить кровь походами, как терпкое вино.
  
  Красивые глаза девушки наполнились слезами, Велор обнял ее, но она оттолкнула его. И ему это не понравилось. Он наклонился, с силой прижимая девушку к себе, руки стали сдирать с нее тонкое льняное платье, нарочно грубо, причиняя ей боль. Никто не смеет перечить Волку!
  Яра пыталась сопротивляться, но это еще больше заводило Велора. Повадки зверя рвались наружу, затуманивая сознание. Яра кричала под ним от боли и наслаждения, никогда он не был еще столь грубым и диким, но никто не мог ее услышать: они слишком хорошо подобрали место для встреч. Когда все было закончено, она спокойно лежала в объятиях Велора, не говоря ни слова и тяжело дыша. Он тихо сказал, гладя ее светло-рыжие, выгоревшие на солнце волосы:
  -Я всегда буду тебя любить и помнить. Но я не могу жениться на тебе. И это была последняя наша встреча.
  
  Девушка молчала, глядя, как он одевается - такой прекрасный в лучах солнца, пробивающегося сквозь густые заросли. И не удержишь его, даже Нея, богиня любви и покровительница всех женщин, не сможет его вернуть ей. Вкрадчивые шаги Велора уже стихли, а Яра все лежала на земле, не желая вставать - не было сил. Потом подняла голову и посмотрела на небо. По побелевшим щекам все текли и текли слезы...
  
  Двенадцать - священное число. Двенадцать богов чтили Волки, начиная с самого древнего, пращура всех богов, сущих на небесах, Лика, двенадцать борозд ограждали засеваемые сладкой репой и манником поля... Вот и по достижению двенадцатилетнего возраста Волчонок становился Волком, он проходил особые испытания, и после сам Волк отмечал его в закрытой храмине своим особым знаком - причудливой формы шрамом на груди...
  Вейлина долго держали в отдельной клети, где он постился три дня, не смея показаться Прадеду-Солнце, затем вышел оттуда, изможденный. Трансформация завершилась, и сейчас он был зверем. Небольшим, поджарым, с торчащими ребрами и горящими глазами цвета янтаря. Он повел головою, чувствуя на себе взгляды всего клана, и легкой рысью двинулся вперед - на ристалище, где Волкодлаки, большие любители лошадей, зачастую проводили состязания колесниц. Сейчас же это место должно было стать местом его, Вейлина, испытания. А потом он пройдет Посвящение, если будет того достоин. А в том, что он достоин, не сомневался никто. Двенадцать воинов расступились перед юным Волком, пропуская его к столбу, врытому в землю. Они ударят тяжелыми серебряными копьями трижды. Серебро смертельно для оборотней. Не уклонившийся от ударов получит в лучшем случае увечье, в худшем - он отправится прямо к Пращуру- Волку на Мировое древо рассказывать о собственном позоре в жизни. Вейлин ждал. Отточенные наконечники ринулись вперед, грозя вспороть ему кожу; кто-то из женщин отвернулся, но Вейлину было недосуг смотреть. Легкое тело взлетело вверх, прямо поверх копий. Еще удар. И еще. Все девять. На песке сейчас лежал обнаженный худенький подросток, откашливающий попавший в рот песок и не верящий себе: Свершилось!
  
   3. Родовая берлога.
   - Как думаешь, мама, успеем ли мы застать отца живым? - Высокий мужчина, облаченный в кольчатую броню и шлем, из-под которого выбивались заплетенные в косу длинные волосы, наклонился в своем седле, обращаясь к женщине, что ехала с ним бок о бок на кауром жеребце.
  -Право сказать, не знаю, Лучезар. Ты же знаешь своего отца: Он умирает все тридцать три года, что я замужем за ним. В любом случае тебе не о чем волноваться: Ни один из сыновей этих сучек ничего не получит. Может, и получит какие-нибудь болота на окраине, но Играт останется нашим по справедливости!... - говорящая женщина откинула плотный рогожный капюшон своего плаща, так, что стало видно ее лицо - немолодое, но все еще красивое, серо-зеленые усталые глаза смотрят на сына с обожанием. Длинные волосы цвета орехового дерева, совсем как у ее сына, уложены в косу, перевитую нитью речного жемчуга. Женщину звали Радослава, она - старшая и первая жена Великого Кнеза Дарена, она подарила ему наследника, что будет править после его смерти, и дочь Лыбедь. Когда ей было пятнадцать, ее отец, вождь клана Оленей, отдал ее за Дарена из рода Черный Бер... О Боги, как он был красив тогда! Светлые волосы и борода, синие, словно морская вода, очень ясные глаза. Ему было всего семнадцать, но что за важность. Он сумел объединить четыре враждующих клана и основать город Играт на берегу реки Теммис. Годы шли, росли их дети, рос Играт, множилось богатство и могущество Кнеза, и он женился второй раз. Невесту звали Томила, и была она из простых. Он говорил, что любит ее. Радослава не смогла перенести такого унижения и ее любовь к мужу превратилась в ненависть, которую она вымещала на Томиле и на ее четырех детях. Дарену этого показалось мало - и он женился еще раз. На рабыне, что ему подарили для утех Драговиты. Она забеременела, и он просто не смог оставить ее наложницей. Черноволосая и смуглая Виорика не знала Северного языка, поэтому сидела молча, облаченная в постыдно прозрачную одежду из тончайшего шелка (обычай Драговитских женщин, привычных к жизни в гареме), окруженная троими малыми сыновьями: Иол, Богдан, Вацлав. Дарен души не чаял в иноземной жене, все время ночевал у нее, а Радослава лишь молча усмехалась: Дарену уже сорок, в волосах его белыми крыльями проступила седина, а все туда же!
  -Сколько ты не видела отца, мама? - спросил вдруг Лучезар, он обернулся, чтобы махнуть рукой дружине, призывая ускорить движение.
  -Около трех лет... Или больше... Как только ты женился, я поспешила покинуть этот гадюшник и жить с тобой, мой мальчик. Ненавижу этих его шлюх и все их отродье! Я любила твоего отца, Лучезар, очень любила, но ему показалось мало моей любви, и он женился на этой толстухе - как ее? - Томиле! Ее сын Милонег - твой главный соперник, он всего на пять зим тебя младше... стало быть, ему двадцать...
  Они ехали уже три дня - как только гонец на взмыленном жеребце влетел в крепость города Камы с печальной вестью о болезни Дарена, уложившей его в постель, Лучезар кинулся собирать своих людей, чтобы немедленно выезжать в Играт.
  -Совсем все плохо? - спросила тогда гонца Радослава.
  -Ни один лекарь и травознатец не взялся за него, госпожа... - гонец задыхался, он ехал без малого седьмицу почти без отдыха и чудом не загнал лошадь. Радослава лишь задумчиво кивнула...
  И вот уже три дня теперь шел мелкий, промозглый, непрекращающийся дождь, грозивший размыть дороги и замедлить ход дружины. Люди безумно устали, лошади тоже, они спотыкались на дрожащих от холода и усталости ногах, но Лучезар почти не устраивал привалы. Но сейчас он поднял руку, останавливая людей, и велел устраиваться для ночлега.
  -Воевода, - вопросил один из воинов - почему мы остановились здесь? Здесь равнина, не набрать даже сухих деревяшек в костер....
  -А мы и не будем разводить костры - пожал плечами Лучезар, помогая матери спешиться.
  -На равнине сложнее меня убить из лука... А меня попытаются убить, поверь мне. Милонег не такой дурак, чтобы приводить сюда дружину... Прочесать окрестности!
  
  Ночь, несмотря на подозрения воеводы, прошла спокойно, и на рассвете воины двинулись дальше. На горизонте уже блестели пики главной крепости Играта, они приближались, делаясь все больше, и около полудня путники въехали в главные ворота города. Улицы города мостились деревянными горбылями, так что ехать приходилось шагом, чтобы не разнести мостовую в щепы. Дома теснились друг к другу, стараясь хоть одной своей стороной выйти на главную улицу, кое-где белели вывески, украшенными замысловатыми рисунками для того, чтобы понять вывески мог и человек, не умеющий читать. Люди узнавали молодого воеводу и его хмурую неулыбчивую мать, махали приветственно руками, признавая в нем будущего правителя. Воевода кивал людям в ответ. В крепости было непривычно много народа: Радослава не помнила, чтобы залы были битком набиты людьми, когда она покидала Играт. Но сейчас.... Лица пестрели, смешиваясь и накладываясь одно на другое, и женщина долго не могла понять, кто- кто.
  Лучезар прошел уверенным шагом, кому-то кивнул:
  -Разместите мою дружину, дайте людям и их коням еду и кров. Комнату для меня и матери - общую.
   -А вот и наследник Играта! - раздался за спиной какой-то насмешливый голос.
  Воеводе не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это. Милонег, сын Томилы, которая сейчас стоит на площадке лестницы и со страхом и благоговением смотрит на высокую фигуру Радославы в темно-зеленом бархатном платье. Удивительно была права мать: ее здесь действительно боятся и уважают.
  Лучезар ничего не стал говорить. Не дело мужу спорить с неразумным юнцом. Он обернулся.
  -И Милонегу от меня доброго дня. Как наш отец? - лицо его оставалось непроницаемым, и Милонег тщетно пытался понять, какая мысль скрывается в глубине этих серо-зеленых глаз.
  -Совсем плохо. Ты как раз вовремя, брат мой. Мы должны держаться вместе, все, иначе не сохранить мир в государстве!..
  
  Большая клеть, богато убранная привезенными издалека тканями и оружием- мечами, секирами, можжевеловыми луками, развешанным на стенах, обычно ярко освещалась свечами из бараньего сала, но не сейчас. Лишь очаг в глубине комнаты догорал, бросая на низкий потолок золотисто-красные зловещие отсветы. Дарен лежал на мягко устланной волчьими шкурами лавке- большой, грузный старик, глаза, бывшие когда-то синими, теперь были мутными, бесцветными, подернутыми мутной пленкой под тяжелыми, набрякшими веками. Он трудно дышал, и все время просил пить. Драговитка Виорика все время сидела в изножье, беспрерывно молясь Рогатому Богу и никого не подпуская к мужу. Вот и сейчас она обернулась, полные слез темные глаза впились в лицо Радославы, которая прошла мимо нее, словно мимо порожнего места, и легко коснулась губами лба Дарена.
  -Я здесь, муж мой. И Лучезар. Мы ехали несколько дней и ночей почти без роздыху, лишь бы увидеть тебя... - голос ее звучал очень тихо, нежно, в нем уже не чувствовались привычные Лучезару с детства стальные ноты. Радослава слышала, как в клеть вошла Томила с детьми, но не стала оборачиваться, нежно убирая спутанные пряди волос со лба мужа. Он силился что-то сказать, но язык его слабо подчинялся, и он только и смог просипеть:
  -Голуба! Голуба! - Радослава нахмурилась, не понимая. Тут вышитая плотная занавесь, разделяющая клеть на равные части, отодвинулась, и из-за нее появилась совсем юная девушка в широкой белой сорочке. Выступающий живот выдавал ее беременность, и в улыбке было тщательно сдерживаемое довольство: так угодна Богам женщина, несущая в себе новую жизнь! Девушка прошла через всю клеть, держась рукою за стены, и встала рядом с больным. Радослава задохнулась от внезапной догадки, и к ней наклонился седой, как лунь, старец, ухаживающий за Дареном, и тихо подтвердил:
  -Светлый Кнез не так давно женился еще раз, госпожа. Голуба - это и есть его молодая жена, ей исполнилось пятнадцать зим. И... можно поговорить с тобой наедине, госпожа?
  Женщина молча позволила себя отвести в сторонку и, глядя на старца, силилась вспомнить его имя, но тщетно. А он между тем протянул ей кусок овечьей кожи тонкой выделки, на которой были начертаны какие-то письмена. Радослава просмотрела его беглым, исполненным холодного презрения взглядом - и без сил опустилась на жесткую деревянную скамью:
  -Это уже слишком...
  
  Следующие три дня стали для Кнеза пыткою: Ему становилось то лучше, то хуже. Иногда он чувствовал себя настолько хорошо, что в жене его Томиле воспаряла надежда: а вдруг он поправится? И почти сразу же он заходился мучительным кашлем, после каждого такого приступа он лежал в полном изнеможении. Кожа посерела, глаза ввалились, он впал в детство и никого не узнавал, хотя к нему подходили все члены клана Чёрный Бер. Но ни Радослава, ни ее сын не подошли к умирающему. Едва прочитав свиток, поданный ей старцем Мером, она ушла из клети и более не заходила в нее. Ушел и воевода - мрачный, как грозовая туча. Он получит Играт в одном случае - если женится на Голубе и будет воспитывать рожденного ею сына как своего. И этот сын после смерти самого Лучезара встанет на престол - даже вперед Веслава, которого родила в этом году воеводе его жена Дария. Несмотря на то, что он взял Голубу лишь как вызов собственной старости, Дарен хорошо позаботился о ней. Остальные его жены останутся вдовами до конца жизни, но жить будут не здесь, а в городе Каме, в родовой крепости, и воспитывать детей. Подумал, наверное - чего ради юной да красивой девушке носить траурный платок? А так, глядишь, снова его сын, его кровь, будет Кнезом...
  Сейчас воевода ходил из угла в угол, точно загнанный зверь, сложив руки на груди, и гневно сверкали его глаза при свете тусклого березового светца.
  -Убей ее, - вдруг сказала Радослава. Она сидела перед зеркалом, причесывая роскошные темные волосы, лежащие своими концами на гладком берестяном полу. - Незачем расстраивать Дарию. Она беременна, на руках маленький Веслав, и ты приведешь в свой дом малолетнюю шлюху своего отца?
  Лучезар вздрогнул. Он и сам подумывал об убийстве, но мать сказала это так... спокойно. Будто не шла речь о женщине, несущей в себе дитя, а о мерзком таракане. Правду говорили о Радославе - выкована из самой прочной стали и закалена в огне...
  Он отвернулся, трудно вздохнул.
  - Почему же он навязал эту Голубу именно мне, не Милонегу? Милонег не женат, у него нет своих детей!.. Я не могу ее убить, мама, хотя очень хочу! Я убивал десятки и сотни людей, но все они были воинами, это был честный бой, каждый из них держал меч и мог унести мою жизнь. Я не могу убить того, кто слабее, ты сама внушала мне этот принцип с колыбели!
  Радослава отложила тяжелую серебряную щетку для волос и встала во весь рост, подошла к сыну, погладила его по волосам:
  -Чушь! Если ты хочешь быть Кнезом Играта, то должен привыкнуть к крови, чьей бы она не была. Миром не правят благородные, миром правят умные! - Видя, что сын все еще колеблется, она добавила:- Не поступай с женой так, как со мной поступил твой отец. Она любит тебя и не заслуживает моей участи. А Веслав? Он будет холопом у ублюдка, которого родит Голуба? Так?
  -Нет. Не так. - вдруг перебил мать Лучезар. Я убью ее. Ты права, мама. - Он обнял мать, поцеловал высокий ее лоб. - И не доверю это своим воинам. Тут надо действовать иначе...
  Сурово сжатых губ Радославы коснулась легкая улыбка. -Только я нужна тебе, сын. Только я...
  
  4. Навьи Вороны.
  
  Славная весть в родовое Гнездо Воронов прилетела с огромным королевским орлом: Вален посчитал, что доверить важное послание простому сизарю будет оскорблением гордому, вспыльчивому племени. Мальчишка-Вороненок, ухаживающий за птицами, осторожно изловил кормящуюся птицу и отнес его прямо вождю Гауру. Тот, кивнул, снял с ноги орла крохотный кожаный цилиндрик и вытащил письмо, начертанное на тончайшем, беловато-прозрачном листе. Их делают из тщательно отбеленных золою и солнцем листьев водяных цветов и используют в крайних и самых радостных случаях. Например, когда сообщают о рождении сына. Или о помолвке... Вождь, просветлев лицом, поднялся с кресла, сложенного из мощных переплетенных корней и пошел искать жену. Он любил ее всегда советовался с нею прежде, чем что-то сообщить своим советникам.
  Леди Александрия была рада: Избавиться от Морриган, отдать ее в другой род, чтобы старшим был Агаат - ее заветное желание.
  -Принимай их предложение, любовь моя, - зашептала она, обнимая его плечи. - Разве это не возможность покинуть Скалы, не развязывая войны? Твоя дочь будет королевой...
  -Не будет - мрачно сказал Гаур. - Королевой она была бы, если бы вышла замуж за брата. Она будет просто женой вождя Волкодлаков, да и только. И еще придворным магом... - Он отошел к зарешеченному окну и стал смотреть, как Бог-Солнце медленно заваливается в воды Океана на покой. - Она достойна лучше участи, она рождена для нее. А вышло все так...
  Закат догорал, лишь последние лучи солнца, словно мечи, пронзали ставшее темно-фиолетовым небо, отражающееся в ледяных океанских водах, так что казалось, что вовсе нет океана, лишь бешеная высота скал и бесконечное небо...
  -Ты примешь их предложение? - с дрожью в голосе спросила Александрия: она все еще лелеяла надежду иметь старшего сына - вождя. Тогда, быть может, они сохранят Родовое Гнездо, Агаат все сможет, он молодой и сильный, он вернет процветание Враньему народу!
  Гаур тяжело повернулся, рубины в черепе, вделанном в его корону, тускло блеснули в свете чадящего и плюющегося язычками пламени факела:
  -А у нас есть выбор? Примем. И завтра же мы выезжаем в Долину. Нас ждут там. Предупреди детей, а я отберу несколько толковых людей, чтобы сопровождать нас...
  
  -Морриган! Морригааан!- высокий, надсадный крик пронесся далеко над скалами, вспугнув птиц в кронах редких деревьев. Вивиен велено было разыскать сестру, сообщить ей радостную весть и проследить, чтобы та не "умерла от счастья", как выразилась мать. Девушка была задумчива. Что-то уж больно мама радуется, что Морриган стала невестой и скоро уйдет в чужой род. Конечно, это все из-за того, что теперь после ее свадьбы они смогут расселить людей в Долине, спасая их от мучительной смерти от холода, но тут было что-то другое. Мама говорила, что всех детей любит одинаково, но Агаата-то она любила больше всех, и все в ущерб старшей. Морриган даже убедила себя, что ей так лучше, но Вивиен, которая была особенно ей близка, все ЗНАЛА. Понимала, отчего из комнаты Морриган часто слышится ночами сдавленный плач и почему она не хочет уходить. Ей тоже нужна мать - как воздух, но матери у нее никогда не было. И почему все так сложно?- спрашивала себя юная Ворон, но не могла дать себе ответ. И вдруг она увидела хорошо знакомую фигуру на старом буевище. Морриган стояла возле безымянной уже могилы, из которой, словно простертая к небесам гигантская рука, торчало давно уже засохшее дерево - с отваливающейся корой, источенное временем и червями. Вивиен затаилась,... но нет. Сестра не творила колдовство, и можно подойти поближе безнаказанно; Морриган ненавидела, когда кто-то срывал ей ритуал.
  -Сестрица... - тихо позвала Вивиен, и Морриган обернулась, лицо ее было спокойно-печальным и казалось бледнее обычного. -Тебя зовет отец, Морриган, тебя..к тебе... присватался Волкодлак из Долины... Тебя зовут домой, завтра мы уезжаем в долину, ты познакомишься с женихом...
  Вивиен ожидала криков, слез, бунта, но нет. Похоже, Морриган все знала заранее. Спокойно кивнула и, распахнув возникшие вдруг крылья, весело крикнула:
  -Догоняй, сестра! - легко взвилась вверх, зачерпывая воздух огромными черными с синим блеском крыльями. Вивиен бросилась догонять. До родового Гнезда по воздуху добираться быстро: не успеешь разогнаться - уже видишь родные до боли ворота черного металла, украшенные черепами, и подвешенную во внутреннем дворе огромную клетку, в которой бьется какой-нибудь несчастный, осужденный Вождем на смерть: Летающие здесь хищные вороны, которых клан Гаура почитает своими братьями, отрывают от живого еще тела куски мяса и жадно заглатывают. А чтобы казнимый не мог ударить или прогнать птиц - его подвешивают на цепях. Морриган зачастую видела, как от человека оставался один лишь скелет, кое-где покрытый мясом, а он еще бился и кричал, моля о пощаде, и звон цепей и карканье птиц заглушало его мольбы. Но Вождь не щадил никого. И к этому же приучил своих детей.
  Но сейчас клетка была пуста. Морриган прошла прямо к себе в комнату: нужно подготовиться к торжественному въезду в Долину. Предстоящая встреча ее совсем не пугала: Она знала, что так будет. Черное зеркало неохотно, но все подчинялось ей, и всего позавчера ночью она явственно увидела себя рядом с худощавым юношей с волчьими глазами, и сейчас пребывала в глубокой задумчивости. Что-то странно влекло ее к отразившемуся в зеркале, над ним не хотелось зло подшучивать, как она подшучивала над всеми прежними женихами, но осторожность привычно нашептывала на ухо: подожди. Ты еще не видела его, не говорила с ним! Что бы ни говорили зеркала и вязи, сколько бы духов к тебе ни являлось, это не будет правдой до конца...
  Погруженная в свои мысли, Морриган не заметила, как в комнату вошел Агаат, и лишь его голос вывел ее из размышлений, заставив ее тело вздрогнуть:
  -Говорят, скоро ты будешь подстилкой для оборотня? Я все тут думал, сестра, кто у вас родится: люди или щенки? - Он пытался язвить, но в голосе слышались неподдельная горечь и бессильная, усталая злоба. Он долго пытался уговорить чету Воронов отдать за Волкодлака любую из сестер, а Морриган отдать ему, но родители были непреклонны.
  -Морриган давно пора замуж, остальные девочки слишком юны для этого, - заявила леди Александрия. Гаур согласно кивнул. И сейчас Агаат пытался сделать больно хотя бы сестре, прекрасно, однако, понимая, что она для него потеряна навсегда.
  -Я не знаю, кто у нас родится, - ровным голосом отвечала ему сестра. - спроси у отца. Он уж точно знает ответ... - И сразу вышла вон из комнаты, закрыв за собой дверь, оставив брата наедине с его злобой.
  Она не знала, что этой ночью он не будет ночевать в заиндевелых стенах Гнезда. Расправив легкие крылья, он бесшумно вылетел в распахнутое окно и долго носился в сияющей кристаллами инея тьме; он летел над водами Океана так низко, что иногда мелкие буруны на поверхности воды смачивали кончики его крыл. Отчаянье любви гнало его вперед, резкий ночной ветер хлестал крылья- подгонял. Вдали виднелся небольшой, словно щит, островок , на котором росло одно-единственное, давно погибшее от соли и ветра дерева. Это было Родовое Древо, которому молился весь клан. Здесь слышат молитвы всех страждущих - так когда-то сказала Леди Александрия маленькому Агаату, но он не поверил. А сейчас что-то гнало его к этому Древу, оно - его последняя надежда... Он сел на толстую ветвь Родового Древа, на котором когда-то, по преданию, жил самый первый Ворон. Бледные губы Агаата слабо шевелились, он гладил давно иссохшие ветви. Отломив небольшую веточку, он спрятал ее в складках одежды и отправился домой - чтобы наутро везти сестру жениху.
  Никто не заметил его бледности и мучительной синевы под глазами, все внимание было сосредоточено на его сестре, Морриган, а она выглядела будто бы как всегда. В бледном тумане, ее фигура была похожа на тень или призрак; не было никакой торжественности в этом отъезде, всего-то чета Воронов, их дети и десять боевых магов - для свиты. Кони, встревожено фыркая, осторожно ступали по обледенелым каменистым тропинкам. Отец мельком взглянул на Морриган, она сидела на серебристой смирной кобыле, низко опустив голову и, казалось, была погружена в свои мысли. Спуск был не слишком долгим- всего-то день пути, но с каждым шагом становилось теплее: здесь уже не хлестал соленый океанский ветер, а солнце не выжигало глаза, было теплым и ласковым. Наконец, осыпающаяся почва под копытами коней сменилась травой: равнина!
  Вороны с интересом рассматривали деревья и кустарники, в изобилии росшие здесь: в скалах нет ничего, кроме иссохших, мертвых трав, которые едят тощие козы, а деревья - жалкие коряги, торчащие из земли, не то, что здесь: ровные могучие стволы сосен, казалось, касались небес, и были ароматны их прозрачные слезы, сбегающие по гладкой теплой коре. Морриган восторженно смотрела на лесные травы и деревья, глаза ее блестели. Издав радостный крик, она послала серебристую кобылу вперед. Сестры, хохоча, ринулись за ней, кони прыгали, словно играющие норки: спины дугой. Чета Воронов сдержанно улыбалась, наслаждаясь теплом и ласковым солнцем.
  -Какая она радостная. - заметил Гаур. - Я счастлив, что не ранил ее этим...
  Путники проехали еще совсем немного, как вдруг услышали протяжный рев рога, заставший птиц в высоких кронах сняться с ветвей. Вороны остановили коней, сбиваясь поближе друг к другу, плотное кольцо боевых магов прикрывало господ. На поляну выехал на рослом гнедом коне сам вождь Волкодлаков - Вален, в воинском облачении: легкая кольчуга и штаны из мягкой замши, плащ его был скроен из нескольких волчьих шкур на диво искусно; кажется, будто это шкура была снята с одного гигантского зверя. Передние лапы шкуры, скрепленные застежкой-фибулой, обнимают грудь вождя, а морда со вставленными в глазницы изумрудами служит капюшоном. В этом плаще он и сам кажется зверем, седые длинные волосы выбиваются вперед, схваченные у лба ремешком оленьей кожи. Серо-зеленые глаза пристально изучали каждого. Рядом мирно скакали дозорные, высланные Воронами вперед. За вождем шли его сыновья, держащие в руках ярко раскрашенные копья остриями вниз - знак мира. Морриган жадно смотрела на них, пытаясь понять, кто из них будет ей мужем, кого ей в ту памятную ночь показало черное зеркало? Братья были похожи светлыми волосами и кожей, но на этом все сходство заканчивалось. Девушку пхнула локтем Вивиен, дернула головой: смотри, мол.
  Вожди кланов сдержанно приветствовали друг друга.
  Вален наклонил голову, изумруды-глаза вспыхнули в лесном полумраке, и, тщательно расставляя слова, произнес:
  -Приветствую тебя, Гаур из рода Воронов, Четвертый из рода, и благодарю, что оказал мне великую честь, посетив мой дом.
  Гаур тяжело спешился и встал лицом к лицу с Валеном, оказавшись его выше на полголовы. Он тоже произнес освященную временем формулу приветствия, и колонна двинулась в крепость Волков. Вожди шагали бок о бок - в знак доверия, ведя лошадей в поводу. Леди Александрия шепнула дочери:
  -Морриган, держись прямо: они оценивают тебя! - и снова горделиво выпрямилась в седле, приковав к себе восхищенный взгляд Аскольда, среднего сына вождя. А Морриган не смотрела никуда, у нее дико болела спина: ей гораздо были ближе полеты, чем верховая езда. Руки стерлись в кровь жесткими поводьями, но она не выдавала того, что ей больно, выдержка у нее была железная, гордость неслыханная. Она даже не приняла помощи Велора, когда он протянул ей руку, помогая спешиться.
  Взгляды их встретились. Оборотень и Ворон смотрели друг на друга, изучая. Агаат стоял вдали, кулаки его сжимались от бессильной злобы. Он видел, как его сестра ласково улыбнулась нареченному и сказала что-то. Волк отвечал ей, но немного неуверенно: он-то ожидал увидеть женщину ровней по возрасту матери, мрачную старуху-ведунью со всклокоченными волосами, а тут стоит перед ним красивая девушка его лет и смотрит на него желто-зелеными светящимися глазами, и что-то уже истаивает в его душе, словно лед под весенним солнцем... Бросив поводья лошади слуге, Морриган повернулась и пошла вслед за матерью, нетерпеливо ожидающей ее вдали. -Вечером будут состязания! И пир! - крикнул вслед девушке Велор. - В вашу честь!
  Вечером, когда солнце ушло за горизонт и зажглись яркие факелы, Волкодлаки на самом деле устроили состязания. Лучшие воины кланов будут показывать свою доблесть и выяснять, кто лучше владеет копьем или мечом... Гаур был доволен: он и не ожидал такого теплого приема. Он долго говорил с Валеном, тот рассчитывал получить людей Воронов в свое распоряжение, расселив их на своей земле.
  -Наши кланы должны объединиться - сказал он. - Ледники не только вас стряхнули с насиженного места... скоро начнется новое Переселение народов, и будет оно идти - кровью и огнем. Мы выстоим, если будем вместе!
  Гаур согласно кивнул. И сейчас он думал над последними словами Валена, глядя в пламя свечи.
  Волкодлаки не признавали очагов, считая их слишком дымными, а строили большие печи, которые топились малым количеством дров, но давали много тепла. Гаур коснулся прогретого глиняного бока печи и вздохнул: ради мира он должен оставить здесь любимую дочь, и неизвестно, как здесь с ней будут обращаться.
  -Отец, посмотри! - Морриган вышла из отведенной ей клети и круто повернулась, позволяя оглядеть себя. Платье, что она сшила вместе с портнихой, была верхом совершенства: целомудренное, но вместе с тем облегающее фигуру во всех нужных местах, скрепленное широким поясом драконовой кожи, что возят на торг купцы из остовов Ша-Самана. Волосы зачесала согласно северному обычаю: тонкие пряди волос закалываются сзади, давая длинным кудрям спускаться по спине. Украшала прическу корона Принцессы скал, украшенная перьями, птичьим черепом и массой мелких цепочек, которые мерцали в массе черных кудрей. Бесспорно, сегодня все девушки будут прекрасны, но Морриган будет прекраснее всех- решил про себя Гаур, любуясь красавицей-дочкой. Он наклонился и коснулся губами высокого лба девушки:
  -Ты прекрасна, дочь моя. Будешь самой красивой на празднике.
  Морриган улыбнулась, подождала, пока переоденутся сестры - все, как одна, в платьях черного и красного цветов - и спустилась вниз - смотреть состязания. Их уже ждали. Велор протянул руку невесте, чтобы проводить к почетному месту рядом с собою.
  -Ты прекрасна, Морриган. - Она ничего не ответила, лишь усмехнулась краем рта, привыкшая к вниманию со стороны мужчин. А Велор, словно не замечая ее холодной улыбки, продолжил:
  -Я думал, все Вороны могут летать, я видел кое-кого из вашего племени, у них были крылья. А ни у тебя, ни у твоих родителей, ни у магов крыльев нет. Почему?
  Морриган наклонила голову:
  -Все правильно, все Вороны могут летать, только крылья появляются у нас тогда, когда это необходимо. Это древняя магия, Велор, сын Валена, я расскажу тебе позже, если захочешь послушать. - И отвернулась, ускоряя шаг, ясно было, что ей не слишком приятен разговор, сам Велор, и вообще она хочет скорее уйти. Она сама толком не понимала, что происходит: В своих мечтах она видела себя нежной, тонкой, хрупкой, послушной, а едва он взглянет на нее своими яркими зелеными глазами, как она, сама того не желая, начинает хамить и хочет скорее уйти.
  А Волк, кажется, понимал ее смятение, поэтому легко поймал девушку за руку:
  -Я хочу послушать сейчас... И увидеть твои крылья. Можно?
  -Тогда пошли... - воровато озираясь, Морриган потянула его в тень яблонь. - Где тут у вас буевище?
  Велор опешил. Чего-чего, а буевища Волкодлаки всегда боялись: они хоронили своих предков в глухом лесу, считая, что не дело Зверю лежать где-нибудь на лужайке. Заметив удивленно расширившиеся глаза Волка, Морриган объяснила:
  -Я кладбищенский маг, мне необходимо бывать на месте упокоения предков, чтобы почувствовать себя лучше... Отведи меня. Пожалуйста.
  Подумав немного, Велор отвел девушку на старое буевище, больше похожее на вековой бор, где под корнями деревьев чутко спали его предки. Он заметил, что Морриган видела сквозь землю, безошибочно ступая в темноте и ни разу не наступив на едва видные холмики захоронений. Черное платье слабо развевалось от порывов ветра, а бледная ее кожа, казалось, отражала мертвенный свет полной луны, Велор чувствовал, как луна действует и на него, заставляя кровь вскипать в жилах, а глаза - светиться неясным волчьим огнем. Хорошее же время выбрали для помолвки Волкодлаки! В свете полной Луны сил у оборотня втрое больше, чем обычно. Морриган отвернулась, глядя в небо, в зрачках ее отражались две маленьких светила.
  -Это древнее предание.. Когда-то жила одна девушка из рода Воронов в маленьком селении среди скал, и не было ей жизни при злой мачехе, так как мать ее умерла, а отец женился снова. Она была красива, очень красива: само Солнце любовалось ею, сияя в выси... - девушка остановилась, судорожно вдохнула, похоже, эта история волновала и ее.
  -А потом..?-осторожно спросил Велор, понявший, что его спутница не собирается продолжать.
  -Завистливая мачеха изводила ее как могла, заставляла работать даже ночью, и однажды отправила она ее за водою к далекой горной реке... Как только она взглянула в свое отражение в воде, не стало тут более терпения у нее, заплакала она и протянула руки к Луне, сияющей тогда менее ярко, чем сейчас. - Забери меня к себе! - взмолилась прекрасная невольница, - Стану я тебе женою верной!
  И Луна подарила ей крылья, и взлетела она высоко, и уже никто никогда не видел ее. Но с тех пор все Вороны могут летать, а Луна светит еще ярче... И потрясенный Велор увидел, как разворачиваются за спиной девушки огромные черные крылья, как у птицы. Не удержавшись, он коснулся гладких холодных перьев.
  -А где сейчас та девушка из легенды?
  -Смотри... - Морриган показала пальцем. - Во-оон там, на Лунном диске...
  И Велор впервые заметил, что на Луне на самом деле виден силуэт девушки с распахнутыми черными крыльями.
  
  5. Хильд.
  
  Отсутствие Морриган и Велора заметили все: два резных деревянных кресла на специально устроенном помосте оставались пустыми. Взгляды Гаура и Валена пересеклись, плохо сдерживаемый гнев вспыхивал в зрачках Ворона, готовый выразиться в словах.
  -Успокойся, Гаур, дай молодым поговорить, забыл, что ли, себя в молодости? Я себя помню, я сбегал из дому, чтобы милую повидать! Им - любовь, а нам только и остается развлекать себя состязаниями.... - Волк улыбался, леди Александрия просительно коснулась руки мужа, и он едва смог сдержать себя.
  В этот момент протяжно заревел рог, и Волки- возницы скорчились на крохотных боевых колесницах, каждая из которых была запряжена тройкой боевых коней, подобранных в масть: Волкодлаки были большими ценителями лошадей. Острые пики, предназначенные для подсекания ног коням вражин, были сняты. Разгоряченные кони храпели, роняя пену с удил, нетерпеливо били копытами. Второй раз взвыл рог, и не успел он смолкнуть - колесницы ринулись вперед, возницы громко кричали, направляя бег ретивых коней, они грызлись и оттирали друг друга на ходу, как дикие звери. Гаур плохо видел, кто пришел первым, не видел, как награждали победителя - он смотрел на свою дочь: она шла, опустив голову, ее руку сжимал в своей Волк, ведя к резным креслам. Она не смотрела на него, погруженная в свои мысли. Выглядела она вроде бы как обычно, и отец немного успокоился. За гонками колесниц были еще метание копья, стрельба из лука, единоборство. Велор участвовал в каждом состязании: кто, как не сын вождя, должен отстаивать честь дома? Он был обнажен до пояса, сильные мышцы перекатывались под тонкой и нежной кожей, с которой уже сходил загар, светлые волосы, ныне распущенные и схваченные на лбу ремешком тонкой кожи, спадали на плечи. Конечно, все девушки любовались им, и он знал это. Знал он еще, что в толпе девиц, пришедших на праздник, была и Яра, но ему не было дела. Жених - внушал сыну Вален - должен показать невесте, что он воин, способный защитить дом и повести за собой войско. А у них войско есть. Докажи, что ты достоин... Он мельком глянул на невесту: она пила маленькими глотками густой мед и улыбалась ему.
  Время летело незаметно, темнота спускалась на Долину откуда-то с небес, кое-где начали вспыхивать костры, и девушки, сверкая яркими бусами на шеях, принялись прыгать через огонь - кто поодиночке, а кто - держась за руку с любимым. Морриган держалась стороной шумного веселья: сидела себе и что-то плела из соломы, тихо нашептывая, и отказалась прыгать даже с раскрасневшимся от обиды Велором.
  -Из нее не выйдет толковой жены, - строго сказала мужу Хильд. - Девушка худа, мала ростом, не имеет сил, чтобы перепрыгнуть костер! Она не сможет родить воинов.
  -Это и не обязательно. Достаточно того, что мы будем иметь шесть тысяч Воронов, это огромная сила...
  - Жена должна уметь и подоить бодучую корову, и превратить это молоко в масло! А она белоручка, ни к чему не приучена. Мне уже не кажется, что это хорошая идея с женитьбой. - Перебила Хильд.
  Вален смотрел на обычно тихую и кроткую жену, не узнавая ее: она впервые высказывалась против решений мужа, его это раздражало и удивляло одновременно. Она поднялась - величественная в своем белом, расшитом красными и синими нитками платье, повернулась и стремительно ушла в дом, и не появилась даже тогда, когда четверо здоровенных парней втащили огромное деревянное блюдо, на котором покоился дикий вепрь, целиком зажаренный над углями костра с травами и чесноком. Вороны только диву давались: для них это был бы пир на несколько дней, а вот Волки, как они сами говорили, могут убрать целого кабана за один присест. Поэтому-то они и крепкие, сильные, словно молодые дубы в роще...
  Хильд была в ужасном настроении, эта странная девица Воронов начала раздражать ее с первого же взгляда, и вообще все Вороны, они все казались ей выходцами из чуждого и очень страшного мира. Босые ноги привычно возносили ее по ступенькам деревянного всхода, она не заметила, как по стене скользнула легкая тень, чьи-то руки схватили ее за талия и увлекли в тускло освещенную единственной лучиной клеть. Женщина не думала сопротивляться.
  -Ты с ума сошел!? - зашипела она, когда, наконец, мужчина оторвался от ее губ. Она смотрела на него внизу вверх, на лице его плясали отсветы огня. Регон. Доверенное лицо Валена и его родной брат, сейчас правивший на восточных границах Долины, он когда-то любил Хильд, а она - его, и поженились бы они, не встань тогда перед Советом старый, седой волхв, одетый в просторную рубаху из некрашего полотна, без пояса.
  -Нельзя допустить! - закричал он, и голос его ледяным ветром сковал сердце юной Хильд. - Видел я в огне страшную беду: Повымрет род Волкодлаков, не будет им помогать пращур - Волк, коль женится он на этой женщине да родит она ему сына!
  Волки всегда верили волхвам, поэтому брак не состоялся, и быстро отдали Хильд за младшего брата Регона - Велора. Он любил тихую и гордую Волчицу, и всегда хорошо к ней относился, только она не смогла полюбить его по-настоящему, всегда смотрела на него и угадывала черты Регона: Нос такой же, форма лица... а глаза другие, у Регона глаза - точь-в-точь цвета океана, а у Велора - обычные для Волков серо-зеленые... И любовь тоже не прошла, Регон так и не женился потом - к вящему неудовольствию отца, но, как говорили, любил молодых девиц.
   Он часто виделся с Хильд, рискуя доверием брата и собственной жизнью. Вот и сейчас он страстно сжимал ее в объятиях, наслаждаясь ощущением теплого податливого тела в своих руках, а она пугливо прижималась к нему, словно боясь, что их снова могут разлучить:
  -Ты слишком рискуешь... Если кто-то увидит...
  Регон широко улыбнулся, показав длинные, острые клыки.
  -Не увидят, любовь моя. Здесь никого нет... И я с тобой. Чего ты можешь бояться, когда с тобой я?
  Это было правдой, поэтому Хильд, успокоившись, выдернула из туго заплетенных в виде короны кос заколку из кости ламаса (подарок леди Александрии, считавшей, что кость этого свирепого животного, живущего на вершине скал, приносит счастье), позволив волосам свободно рассыпаться по плечам, словно золотые лучи, и обняла возлюбленного. Он привлек ее к себе, заглянул в глаза, словно испрашивая разрешения, и вот она уже лежит на полу, беспомощная перед ним, его руками. Его пальцы касались ее шеи, плеч, легко пробегали по спине, вызывая сладостные мурашки, нетерпеливо и нежно губы его касались ее напрягшихся и занывших от сладкой боли сосков. Она притянула его руку себе между ног, ощутив свою влагу и вводя в себя его сильные пальцы, сладостно застонав, откинула голову. Все стало неважно, ведь перед ней он - ее возлюбленный.... Так, наверное, прошли часы, но она не тревожилась более: напившиеся браги и скисшего пенного молока Волки останутся на своих местах: не встанут, пока не выйдет из головы хмель. Сейчас они лежали, обнаженные, на волчьих шкурах, ласково согревающих тело, Хильд сонно проводила пальцами по покрытой шрамами груди Регона, он смотрел на нее, в синих глазах его вспыхивали огненные блики.
  -Когда Велор женится, - вдруг спросил он, - они останутся здесь? Я забыл спросить.
  Пальцы Хильд на мгновение остановились. Сжались.
  -Я не знаю - глухо проговорила она. - Муж хочет скорее поженить их, а я... смотрю на них и мне совсем не хочется отдавать его.. что-то плохое будет...
  Регон ухмыльнулся: -Ты говоришь, совсем как волхв перед нашей свадьбой. Не думал, что ты столь дорожишь сыном от него.
  -Все сыновья матерям близки... я до сих пор жалею, что он и Трюд - не от тебя. Вален тогда... меня заставил. Волхв, прокляни его Боги, сломал судьбу, все решил по-своему... А у них все иначе, все так рады им, никто не замечает, какими глазами они смотрят друг на друга, никто! - она сама не замечала, как срывается на крик: воспоминания молодости и старая обида жгли ее, словно раскаленные угли. Регон закрыл ей рот ладонью:
   -Тише... не надо никого будить... не упорствуй, если они поженятся, так, значит, угодно Богам. Возможно, я смогу убедить Валена уехать с сыном, и Трюд захватят пусть с собой. И мы останемся с тобой вдвоем, и я смогу наслаждаться тобой, сколько захочу... и Аскольд будет с нами, и Вейлин... Мы будем семьей, родная, не будем больше скрываться...
  Хильд улыбнулась, устраиваясь поудобнее на его плече.
  -Дети так похожи на тебя...
  Регон повернулся, что-то вытащил из кармана брошенного на пол мехового плаща: это были небольшие, причудливой формы кусочки черной кожи с резными символами, непонятными Хильд. Она повертела в пальцах один из кусочков, ощутив его плотность, и вопросительно уставилась на возлюбленного.
  -Это Птицы Огня, - пояснил он, - Кинь его на землю, и возникнет огненная тень, способная следить, читать мысли, уничтожать врагов. Мне удалось достать только такие, есть еще Сожжение - кинешь на землю да поставишь на него человека, и тело его рассыпается тлеющими угольями. Это изобретение Саламандр, сама знаешь, они сильные маги, могут выстоять против Воронов! Купил их у одного торговца с тех земель...
  Хильд задумалась. Когда-то Волкодлаки правили в Танате, пока не пришли Саламандры и не уничтожили все мечом и жестоким огнем, это она знала с детства. Зачем же...
  -Что же ты собираешься с этим делать? - тихо спросила она, все внутри нее съежилось от мысли, что может случиться, если Регон все же решит вернуть себе права старшего сына Волков и заодно - место Вождя. И его немолодую, но все еще красивую жену...
  Мужчина повернулся к ней, улыбка озарила его лицо, влажные зубы сверкнули.
  -Не знаю. Но все же приятно знать, что любое мое желание осуществимо... Я хочу вернуть Танат, родная! Мы сможем это сделать, у нас будет армия, и ты будешь только моей, знаешь, мне больно от мысли и знания, что ты так охотно раздвигаешь ноги не только передо мной! -Хильд, вспыхнув, попыталась ударить его, но он легко поймал взметнувшуюся руку и, ухватив ее, нагнул женщину, так что лицо ее уткнулось в теплые шкуры, а он взгромоздился на нее сверху, словно пес на суку, и яростно задвигался, в самый сладостный момент он рванулся, зарычав, и по бедрам женщины потекла струйка его семени:
   -Вот так! Ты родишь мне еще сына, и все будут знать, что он - от меня!
  
  6. Люди Крови.
  
  Сегодня в Танате было нестерпимо жарко, солнце раскаляло каменные перекрытия крыш так, что на них вполне можно было жарить мясо, побеги дикого винограда, густо оплетающего стены, давали хоть какую-то тень, и разомлевшие слуги скорчились под ними, отдыхая.
  Андаль Второй, Владыка Таната, не боялся жары, легко, словно кот, кружа с мечом возле своего соперника - высокого, изможденного человека, похожего на крысу и одетого в тюремную одежду, оборванную и обветшавшую. Заключенный стоял, слегка покачиваясь, и уже две минуты оборонялся от наступавшего Владыки, которого все считали по меньшей мере самим Злом. Он иногда позволял себе развлечение, выпуская заключенных из тюрем, и с них снимали кандалы: более они не надевали их никогда. Побившему Владыку обещали свободу, но никто и никогда не мог победить его, и их тела, слегка присыпав белым песков, чтоб не было луж крови, уносили прочь слуги. Владыка Андаль был невысок, худощав, с волосами цвета листвы осенью и славился как отличный Маг Огня. Так ли это - никто из заключенных не знал, знали они лишь, что он одинаково ловок и с кнутом из кожи буйвола, и с мечом из ша-саманской узорчатой стали, несмотря на солидный возраст. Сверкая глазами, в которых всегда будто бы полыхало пламя, он легко прыгнул вперед, кнут пронесся перед ним, как нападающая кобра, обвило шею несчастного, рассекая ее почти до кости. Человек дернулся, вскидывая руки к шее, из которой потоками хлестала кровь, затем задергался и осел - неловко и мучительно. Сопротивляться он более не мог. Владыка небрежно вонзил в его сердце клинок, с отвращением вытащил и взмахнул им, теплые капли слетели со стали, словно порванное ожерелье из самых чистых рубинов. Он кивнул:
  -Хватит на сегодня с меня этих крыс. Увести всех! - и пошел прочь, в тень мраморных колонн, длинное алое одеяние метнулось за ним, словно крылья. Раб поспешили увести заключенных, но он не смотрел более на них, его взгляд был прикован к человеку в скромной черной одежде, стоявшему у колонны и почтительно ожидавшему его. Он поклонился, но Андалю сейчас было не до церемоний, он резко наклонился и спросил:
  -Что, ну, ну? Где они?
  -У западной границы, Владыка, скоро перейдут благородный Теммис, они всего в нескольких ночах пути. Я посылал к ним надежного человека с нашими условиями мира, но сегодня утром его конь вернулся без седока... вернее, с головой седока. - Он помолчал. - В седельной сумке. Во рту его была земля.
  
  Владыка нервно расхаживал по каменной площадке, слушая крики своих наложниц из спальни, развлекающихся друг с другом; мысли его были далеко.
  
  -Я не понимаю, что нужно этим скотникам! У них есть целая степь, огромная, как два Таната, для кучки дикарей вполне достаточно!
  -Им нужны деньги, мой Владыка, - мягко ответил неизвестный в черной одежде, - рабы, женщины... вода, земля... все то, что когда-то твой род отвоевал у Волкодлаков. Вы поступили также. Сначала...
  -Молчать! - рявкнул вдруг Андаль, - Не позволю осуждать историю моих предков! - Его жуткое скуластое лицо с клином редкой рыжей бороды на подбородке приблизилось к мягкому пухлому лицу человека в черном. - Я прекрасно помню историю, помню, что мои предки были кочевниками в Пустыне Смерти, помню! Еще свежи в памяти рассказы отца о том, как горел Танат, как Волки бежали, поджав свои вшивые хвосты! Мне насрать на это, сейчас у меня есть проблема - к нам подступают эти скотники, это три клана, не один - ТРИ! - он перешел на истеричный крик, худые руки старика сжимали рукоять меча, но человек в черном не шевелился, все так же мягко улыбаясь.
  - Я узнал, что один из них - сын Черного Бера, второй по старшинству, его имя - Милонег. - Мелодичным голосом сказал он. -Он объединил кланы и именно он - твой Враг, Владыка... Наверное, его лишили наследства после смерти благородного Дарена, да прольются дожди под ноги его, и он стал разбойничать. Не прикажешь ли...
  -Его надо уничтожить. Без главаря все эти скоты быстро распадутся, они тупы, как их кони. Прикажи привести Мага Крови Милона сюда.
  
  Коротко поклонившись, человек в черном ушел, а Владыка наклонился над сосудом, наполненным ароматной цветочной водой, умыл лицо и руки. Как жарко сегодня во дворце... Он почувствовал на своих плечах нежные женские руки и обернулся. Перед ним стояла его юная наложница, всего пару дней назад были ее тринадцатые именины - возраст, с которого семья может продать свою дочь в дом удовольствий, если не может содержать ее. Нежное, тонкое тело отливало золотистым загаром, длинные черные волосы распущены, лишь слегка прикрывая нежные острые груди. Как и все наложницы во дворце, она носила прозрачное, словно туман, платье, открывающее до плеч тонкие руки, и ни разу не присоединялась к любовным играм остальных девушек. Вийера (так ее звали) протянула к нему руки, желая коснуться его щедро намасленных и надушенных волос, но он сердито дернул головой и отослал девушку. Ничего не хотелось, кроме как избавиться от мерзкой проблемы, ползущей с запада. Он услышал тихие шаркающие шаги и чей-то голос и сделал два шага навстречу седому старцу с бледным и скорбным лицом, двигающемуся к нему на изувеченных когда-то ногах. Тощий Маг Крови опирался на длинный посох, украшенный рубинами и изумрудами с богатых приисков Сурии. Шею старика обвивала тяжелая цепь, на которой висела небольшая книга, которую, говорят, старик писал всю жизнь, собирая лучшие свои рецепты и ритуалы. Старец пытался поклониться, но Владыка жестом удержал его:
  -Не нужно...
  Милон внимательно выслушал своего повелителя, изредка кивая седой головой, потом тихо сказал:
  -Магия оставила нас. Мы можем лишь воевать. Кто-то выкрал все "огненные птицы", а создать новые я не могу. Я слишком стар, я умираю, а для создания нужно около двадцати лет... Я не доживу, а никто, кроме меня, не сможет.. ученики слишком слабы, настоящие маги остались на севере да в глубинах Пустыни Смерти...
  Андаль ничего не ответил ему. Он задыхался. Маленькая голова дергалась на сухой шее, рука его инстинктивно тянулась к ножнам висящего на поясе меча. Маг Крови равнодушно наблюдал за ним: Отец Андаля, Ригар, был истинным Саламандрой, истинным правителем - мудрым и щедрым, но он рано умер, ему не было еще тридцати, и его сын, ничему не успевший научиться, вступил на престол, и с тех пор Танат пришел в упадок: Владыка позволял себе мотовство, устраивая жестокие бои, во время которых лучшие воины лишались рук, ног, глаз, зачастую - жизни. Зато победителей вдоволь натешивший себя кровью Андаль щедро одаривал - земли, прииски, рабы, прекрасные женщины. И деньги, много денег. Все ненавидели жестокого и похотливого старика, сошедшего с ума после смерти жены, Стриги. Милон плохо помнил, как выглядела эта женщина - слишком много после нее Владыка держал наложниц, да и старость давала о себе знать, но ее повадки нельзя было забыть. Нервная, как молодая пантера, она ходила из одной части замка в другую, пугая служанок всполохами огня, сходивших с ее ладоней. Ей было весело, она заливалась серебряным колокольчиком. А потом она полюбила женщину, работавшую в доме удовольствий, и ее перестал интересовать муж, она целыми днями пропадала там, разделяя ложе с любимой девушкой и всеми, кто желал ее. Мерзкие слухи наполняли город, точно грязная вода, и вконец рассвирепевший Андаль застал ее в постели с той самой девушкой и еще каким-то мужчиной, которого он не знал, - он убил всех троих. Он обожал рассказывать эту историю за чашей сладкого вина, когда взгляд его обессмысливался, делался пустым и влажным, точно у барана:
  
  -Она лежала поверх той шлюхи, я точно помню. Они целовались, трогали друг друга за груди, сосали их и стонали, стонали! А этот ублюдок был сверху, был на моей Стриге, и входил в нее, а она кричала, как никогда не кричала подо мной! От меня-то она берегла свою щель, говорила что-то о детях, о Рамаге и Ригаре, мол, они совсем еще малыши - ну, что там женщины обычно говорят!? А тут... я разрубил его спину мечом, он остался в ней, даже когда я разделал его, как свинью! Они не успели закричать, они не поняли, что вообще это было... я вонзил ей клинок в рот, кровь хлынула рекой... Она долго извивалась, умирая, хрипела, а я насиловал ее, драл во все щели, пока она умирала! - и заходился в безумном смехе, но по щекам его всегда текли слезы.
  Он любил свою жену, несмотря ни на что, и до сих пор приходил к ее усыпальнице, построенной с поистине королевской роскошью, с букетом снежноцветов, которые так сложно найти. Ее любимые цветы, белые лепестки, белые, как ее кожа, когда она лежала в саркофаге... От воспоминаний его отвлек голос Владыки, сухой и высокий:
  -Прочь! И воеводу позвать мне! Сейчас же!
  Старик исчез быстро, словно легкая тень, а Владыка устало сел на малахитовую скамью. Так жарко сегодня... и в небе кружит стервятник, и неизвестно, что его привлекло - запах трупов или близкая война. Птица села на крышу и громко гаркнула, словно предвещая что-то, повела круглым глазом на Андаля и тяжело снялась с места. Значит, все же война, и ее придется развязать, хоть и нет на нее денег, нет людей, не магии, нет ничего, кроме долгов. И старости. И наложниц.
  
  7. Милонег.
  
  Гадюка лежала, свернувшись, на прогретом осенним солнцем валуне, наслаждаясь покоем и теплом, пока резкий удар камня не размозжил ей голову. Тело резко забилось, извиваясь и брызгая кровью, его подхватил еще мальчишески гибкий, тринадцати зим, юнец, поднял тушку над головой и захохотал.
  Он забрал еще и голову: Каждая часть тела Богами обласканной змеи - огромная ценность: Пестрая шкура, блестящая полупрозрачной металлической чешуей, клыки, сочащиеся смертельным ядом, череп, сердце и прочие внутренности, а также яички, возвращающие старикам мужскую силу - все охотно скупалось магами в любом городе, коих предстояло пройти еще много, и только Боги знают их число. Мальчик вынул нож и, усевшись на землю, стал потрошить тушку, чтобы кусочки ее поджарить на угольях, нанизав на прутик. Он всегда готовил еду для воинов Милонега, но ему не хватало самому, до него доходила крохотная мисочка похлебки из овса и репы, в которой не плавало ни единого кусочка мяса или рыбы - еда раздавалась по старшинству. Но добычу у него никто не отнимет, никто. Он сам ее поймал, и съест ее сам, хотя это грозит наказанием... Но для начала нужно найти его в лесной чащобе...
  -Что, Влас, утаиваешь еду от братьев? - насмешливо поинтересовался за его спиной очень знакомый голос. Пальцы мальчика задрожали, он повернулся и взглянул Милонегу в глаза. Вождь был словно сплетен из железных ремней. Светлые, давно не мытые волосы висели сосульками и были убраны тусклым обручьем с черными камнями, обрамляя недоброе бородатое лицо с перебитым когда-то носом, оттого похожим на орлиный клюв; тяжелые одежды из черной кожи и шерсти нуждались в стирке и починке: от Кнеза разило псиной, но ему были все равно. Он стоял, скрестив руки, и улыбался, глядя на Власа. Мальчик, судорожно сглотнув, протянул ему почти освежеванную змею, кое-где под шкуркой виднелись прослойки белого жира:
  -Помилуй меня, государь. Я... просто очень хотел есть... - он заикался. О жестокости Милонега ходили легенды. Вот сейчас он взмахнет висящим у его правого бедра клинком, и....
  -Так ешь. - Милонег потрепал рукой соломенную шевелюру мальчика и улыбнулся. - главное, чтобы другие твою еду по запаху не нашли.
  Кнез прошел к берегу лесного озерца, что, как зеркало, лежало меж деревьев. От воды кисловато тянуло торфом, желтые листья устилали ее поверхность, дрожа от малейших порывов ветра, а плакучие ивы привычно купали у берегов свои тонкие гибкие ветви.
  -Как водичка? - поинтересовался вождь. Он снял сапоги из зеленой кожи, вышитой алым шелком, разившие немытым телом рубаху и штаны, и, не дожидаясь ответа, вошел в озерцо. Крякнул от удовольствия, когда стылая осенняя вода коснулась кожи, и легко, без плеска, нырнул. Милонег не выныривал довольно долго, и Влас уже подумывал - не утонул ли, надо кидаться в воду и спасать его, но страх проникал липкими пальцами за шиворот: Его точно утащил в свои холодные мертвые объятия Омутник, на самое дно, на шелковый ил, и его, Власа, тоже утащит, если вздумает подойти к воде!
  Влас потихоньку начал пятиться, оглядываясь в поисках полыни- горькой травы, которая своим запахом может отпугнуть любую водную нечисть, но тут над поверхностью воды поднялась голова Милонега, он кряхтел и убирал со лба намокшие волосы, и мальчик успокоился.
  Кусочки змеиного мяса уже успели покрыться хрустящей аппетитной корочкой, когда Милонег вылез из воды и подсел к костру, держа в руках только что выстиранную тут же рубаху. Влас осторожно наблюдал за ним, пользуясь тем, что дым почти скрывал его самого - впервые он видел так близко человека, который, являясь всего лишь вторым по старшинству из сыновей, сумел объединить дикие кланы, обитавшие на его территории, и заставить их присягнуть себе на верность и признать государем. Умерший его отец, по слухам, оставил ему совсем немного земель, сухих и бесплодных, точно утратившая материнство женщина, и сын, оставив в крепости мать и младших братьев, решил завоевать Танат, и сейчас его неутомимая орда медленно, но верно идет к своей цели. У них почти нет лошадей, только закупленные у северных торговцев мохнатые ламасы, способные идти с большим грузом несколько ночей и дней кряду без передышки, да и питающиеся мхом и прочей растительностью, непригодной для коней. На их черно-бурых спинах воины везли репу и сушеный горох в берестяных коробах, масло, доспех, сушеные мясо и рыбу, воду - словом, все, что нужно для похода, а сами шли пешком, оставляя после себя широкую вытоптанную полосу.
  Говорят, сам Андаль Второй боялся их числа и свирепости и даже прислал гонца с условиями мира: Они должны остановиться за Теммисом, а он, Андаль, будет платить им дань как залог того, что на него не нападут ночью и не перережут глотку.
  
  -Три тысячи золотых манна!? - вскричал тогда Милонег. - За кого он меня принимает? - широкие его ноздри гневно раздулись, со свистом пропуская воздух, он обернулся к драговитке Виорике, лежащей на его подушках. Девушка не спеша жевала сладкое сушеное яблоко и смотрела на него миндалевидными, влажно блестящими глазами - сына его умершего мужа, а ныне и господина: он взял ее сразу, как остыло тело отца, смуглая кожа и женственные формы, отлично просматривавшиеся под полупрозрачными одеждами, всегда его привлекали. Драговитская девушка была искушена в любви и готова была ублажать его столько, сколько он хотел, вознося его на новые вершины блаженства. Она томно улыбнулась, показав белые мелкие зубы, и тихо сказала:
  
  -Отруби ему голову да набей рот сырой землею. Отправь его вместе с конем его обратно в город. Так поступают в моем племени с теми, кого хотят опозорить во всех семи мирах и лишить покоя. Он поймет знак...
  
  Как выяснил Милонег, она отлично держала речь на четырех языках, не считая родного, но, пока была женою Дарена, никогда не показывала этого.
  
  -Ты не представляешь, сколько секретов я узнала только благодаря тому, что они думали, что я их не понимаю! - похвасталась она.
  Сейчас она была не только его любовницей, но и единственной его советницей: девушка до продажи ее в наложницы была жрицей в храме Рогатого Бога и сейчас носила на груди его знак - отлитый из металла череп тура. Благодаря ее хитрым советам, молитвам и чародейству Милонег смог стать вождем трех могущественных кланов.
  
  -Ты завоюешь город, - шептала она, - убьешь старика, ибо ты Сын Рогатого...
  -Я сын Дарена - возразил ей Милонег. - Мы оба знаем, что нет... Ты совсем на него не похож. - таинственно сказала драговитка и вышла из шатра - прекрасная в своих белых полупрозрачных одеждах. Все воины смотрели на нее. Она не скучала по своим детям, оставленным матери Милонега, она не была ни к кому привязана, кроме Рогатого Бога. И самого Милонега, которому она дарила себя каждую ночь...
  
  Кусочки змеи дожарились окончательно, и Влас протянул палочку Кнезу:
  
  -Не побрезгуй, вождь...
  
  Тот поблагодарил и начал есть, стягивая кусочки прямо зубами, по бороде его стекал горячий, сытно пахнущий жир. Он был в раздумьях: еще вчера вечером, перед тем, как лечь с ним рядом, Виорика показала ему сшитую ею для себя одежду: поневу, сшитую из шкуры дикого тура, и такую же короткую безрукавку.
  
  Это ритуальная одежда - объявила она. - Я хочу, чтобы все твои воины стали поклоняться Рогатому Богу!
  
   Кнез опешил.
  -Зачем? Они веруют в Богов, в которых верили их отцы и деды. Негоже менять пращуров на Бога из чужеземья! - зрачки Виорики злобно сузились, стали узкими, как у кошки, и Милонег ощутил резкую боль во всем теле, ноги отнялись.
  
  -БОГ ИЗ ЧУЖЕЗЕМЬЯ? - тихо, очень тихо переспросила она. -РОГАТЫЙ БОГ ПРИВЕЛ ТЕБЯ КО ВСЕМУ, ЧТО ТЫ СЕЙЧАС ИМЕЕШЬ, А ТЫ НАЗЫВАЕШЬ ЕГО БОГОМ ИЗ ЧУЖЕЗЕМЬЯ?- шепот ее превратился в кошачье шипение. -СМОТРИ! - Она протянула руку к лежащему на блюде куску жареной конины, скрючила тонкие пальцы, что-то коротко не то сказала, не то пропела - и кусок сморщился, усох, стал испускать зловоние, и могильные черви закопошились в нем. Милонега едва не вывернуло от вони.
  
  -Думай, что говоришь. И кому. Я могу сделать это с твоими врагами, а могу и с тобой - если будешь оскорблять ЕГО! И Милонегу пришлось согласиться: Он сам и все его воины сегодня же ночью войдут в Храм Истинного Бога, и Его Глаза узрят их. Так сказала Виорика. Она же велела ему и всем воинам совершить омовение в лесном озере:
  -Прежде, чем войти в Храм его и ступить на меховые ковры, нужно смыть с ног своих грязь и навоз...
  
  Жизнь вождя всегда идет с краю и скрыто от глаз людей, поэтому-то Милонег пришел к озерцу один. И увидел здесь этого странного мальчонку с его змеей. Вот кому никаких забот и проблем, никаких Богов и их распрей... -завистливо подумал Милонег. А вслух сказал:
  -Сходи, искупайся. Сегодняшней ночью Жрица Виорика будет призывать Рогатого Бога... Потом придут остальные воины - того гляди, затопчут тебя. Ты слишком юн для похода, но и деваться тебе некуда. Верно ведь? Ты сирота, как мне сказали.
  
  Мальчик кивнул, думая о своем.
  -А правда, кто Рогатый Бог питается кровью младенцев?
  Милонег не впервые слышал об этом, но лишь пожал плечами: Право, не знаю. Надо будет у нее спросить. Иди в воду, живее.
  
  На закате воины стали разводить костры, и запах варева и свиного сала наполнил воздух. Женщины, неутомимые и сильные, как и земля под их ногами, всегда, шлепая босыми ногами и нянчась с детьми, умудрялись по дороге нарвать чего-нибудь вкусного для котла: грибов, кислицы или щавеля или иных трав, Милонегу незнакомых. Некоторые даже умели острожить рыбу и лягушек в водоемах, и делали это сноровистее любого мужчины, долго стоя недвижно, а затем совершая одно-единственное быстрое и точное движение.
  Милонег лишь удивлялся этим женщинам и их детям - сильным, точно дикие звери, и одновременно таким же пугливым. Ни одна из прежде виданных им женщин не могла тягаться с ними. Даже Радослава. И Томила, его родившая и вскормившая. И Виорика... Все они были холеными, привыкшими к шелку и мягким перинам. И только. Воины сидели вокруг костров, согревая иззябшие на осеннем ветру руки и просушивая одежду, выстиранную в озере.
  Милонег осматривал свое нагое воинство, с хохотом и бранью разбирающих друг у друга на телах замысловатые рисунки, которые делали, обмакивая иглы в особые зелья. И ползли по живой коже змеи и ящерицы, летали сокола и орлы, у кого-то была видна тонкая, бледно-зеленая вязь на плече. Драговиты. Милонег хорошо знал эту татуировку: у Виорики была такая же.
  Он поманил к себе пальцем Елизара, командующего воинами из племени Рыси. Невысокий худой человек с неуловимыми чертами лица был рыж, и его космы,полные насекомых, в кои-то веки узнавшие мыльный корень и гребень, превратились в красивые блестящие волосы цвета листвы осенью, рассыпающиеся по плечам. Одет же он был в обычную одежду лесного охотника, которыми являлось его племя: Светлые штаны из оленьей кожи и рубаха из крапивного волокна, грубого и прочного. На поясе висел оберег: Рысьи когти и зубы, дарующие ловкость и защиту предка. Плащ волчьего меха оберегал его от резкого ветра, кое-где волос покрылся кристалликами инея. Милонег сложил руки на поясе и негромко спросил:
  
  -Видели ли твои рысьи глаза поблизости чужого человека?
  
  Елизар пожевал губу, припоминания. -Вроде, видели какого-то мальчишку... оборванца. Прикажешь прочесать лес, господине?
  
  Милонег кивнул - Прочешите. Я поеду с вами.
  
  Командующий, взяв с собою двадцать конников, медленно ехал сквозь густые заросли, держась по правую руку от Милонега, чей вороной конь размеренно бухал тяжелыми копытами по лесной дороге. В ставшем почти прозрачном лесу негде было укрыться, но Саламандры славились умением бесшумно ходить, сливаясь с неясными тенями на земле, и поэтому никто не спешил разворачивать лошадей к лагерю. Скрывающийся в лесу был ловок и хитер, несмотря на малый возраст; как сказал Елизар, ему было около десяти зим. Дети редко бывают умелы в бою или разведке, но этот, видимо, мастер, раз ему доверили...
  
  Мальчишку-разведчика нашли не скоро: солнце успело зайти. Едва завидев верших, он с ловкостью кошки полез на дерево. Пернатые стрелы, пущенные Елизаром, прибили его руки к стволу сосны - вырезать только ножом. Мальчик вскрикнул высоко, точно подбитая птица и, кривясь от боли, вытащил из висевшего на шее мешочка крошечную бутылочку с отравой. Действовала эта отрава быстро: Воины на землю спустили труп. Из глаз мальчика текли кровавые слезы. Одет он был в одежду с чужого плеча, изорванную и старую. Его тело похоронили под тем же деревом, засыпав камнями и землей.
  -Рядом могут быть его товарищи, - сказал Елизар, - мы поищем и их. Странно будет, если старый козел отправил только этого сопляка следить за нами!
  -Нет. Как раз воин в кольчуге и шлеме больше привлечет внимания, чем ребенок, который может быть и бродягой. - Мягко возразил Милонег: годы совсем не дали Рыси своей мудрости, он ведет себя как ребенок. - И не будем тревожить Виорику рассказом об этом парне.
  
  ...Огонь. Дымная завеса, собой закрывающая звездное небо. Запах смолы, запах лошадей.
  Черная тень, в которой лишь смутно можно узнать Виорику, мечется в безумном танце перед огнем в одной лишь поневе из меха, на голой груди блестит череп буйвола, отлитый из золота. В руках ее большой бубен, издающий глухой и торжественный звук. Тело девушки лоснится от пота и масла, ее бедра двигаются быстро, ударяя то вправо, то влево. Она извивается и откидывается назад, словно подставляя тело ласкам любовника. Воины сидят кругами вокруг костра - один круг внутри другого, все глаза смотрят на нее вожделенно и немного испуганно. Наконец, завершив танец, она приказала подвести к себе быка. Загодя купленный на торге черный бык заревел, но она угостила его кусочком подсоленного хлеба. Погладила длинные, смазанные маслом рога и, тяжело дыша после танца, вскинула руку.
  -Это олицетворение нашего Истинного Бога! Рогатый Бог, сущий в семи мирах и имеющий семь имен! На этом быке Благодать его! Пейте, дети мои, пейте да наполняйтесь им!
  В руке ее блеснул огненным отсветом меч. Меч Милонега, коему имя было Медвежий Коготь, прошелся по глотке быка легко, точно рукою по воде. Бык захрипел и забился, и под мощный поток крови жрица подставила большую золотую чашу. Когда она наполнилась до краев, она отпила из чаши и передала окровавленными дымящимися в стылом воздухе ночи руками чашу Милонегу. Тот тоже сделал глоток и отдал чашу следующему воину. И каждый воин отпил из этой чаши, и жрица закричала: Теперь вы вошли в Храм истинного Бога!.. - В вернувшейся к ней порожней чаше вдруг заполыхал огонь. Знак, что Рогатый с ними...
  
  Милонег отнес жрицу на руках в шатер. Там уже стояло большое корыто, заполненное горячей водой, настоянной на травах: Виорика мылась только в такой. Он осторожно опустил девушку в воду и отошел, наблюдая, как она мылась. Тела ее не было видно под темным травяным настоем, только чуть обвисшая грудь рожавшей женщины, тонкая шея и красивое смуглое лицо. Она откинулась назад и сказала:
  -Старый козел пошлет еще одного гонца, он повысит цену дани.
  -Почему ты так думаешь?
  Девушка намочила волосы.
  -Он не оставит попыток купить тебя. Даже шесть тысяч золотых - намного меньше, чем нужно, чтобы собрать, снарядить и кормить войско. Сам знаешь. Каждый шаг ее - целое состояние. У тебя это состояние есть. А у него - нет. Мой народ давно называет его не иначе, как Полуумным Владыкой. Не зря же. Он растратил всю казну, это было сложно, но он справился, поверь.
  
  Милонег промолчал, и девушка продолжила:
  
  -Согласись на следующую же цену, что он тебе предложит. Забери дань, что он даст - она тебе пригодится. Выжди и ночью напади на город, без шума, просто перелезьте через стену. Безоружные люди не станут оказывать тебе сопротивления, а ты, убив Владыку, станешь на его место. Да смотри - у него есть сыновья. Убей их, и именно твои сыновья станут править! - Она встала, и ароматная вода стекла с ее тонкой смуглой кожи, длинных волос. Она откинула их назад, чтобы они не закрывали грудь. - И я рожу тебе их, сильных и прекрасных, как сам Рогатый Бог, и его благословение будет на них!
  
  8. Дитя Зимы.
  
  Дождь обрушился на Долину неожиданно, превратив землю в раскисшую жирную грязь, в которую проваливались копыта лошадей, поэтому Велор шел широким, быстрым шагом, не прячась от серых дождевых потоков и холодного ветра, который, играя, кидал ему в лицо горсти отяжелевших желтых листьев, густо пахнущих осенью. Одежа промокла, противно облепляя тело. Снаряженный лук бился у бедра вместе с тулом, веселая краска с ушек стрел почти слезла от воды. Связанные тесемками сапоги он нес, перекинув через плечо, босые ступни озябли настолько, что не чувствовали сырости, пропитанный водою лесной мох чавкал под ногами.
  Мелкие капли дождя водяной пылью висели на его светло-русых волосах, в каждой из них отражалось низкое небо, отлитое из свинца. Велор не замечал ни холода, ни сырости, мысли его были далеко: Морриган, пробыв всего седьмицу у Волкодлаков, вместе с семьей вернулась в свое родное Гнездо до свадьбы:
  
   -Когда намерзнет на лужах лед - изрек Вождь Вален - тогда и станет невеста женою. Все сделаем согласно традициям. Нельзя забывать заветы пращуров!
  
  Никто спорить с ним не стал, и Велор, не обращая внимания на то, что разговаривать жениху с невестой до свадьбы не годно, много времени проводил с Морриган. Девушка, улыбнувшись, отослала охранявших ее магов, черных и молчаливых, как тени, и часто сидела в лодочном сарае, наблюдая, как Велор работает над новой лодкой, обшивая ее гладкими прохладными листами бересты, смолит ее, вытесывает тяжелые весла, прилаживает уключины.
  Солнечные лучи пробивались сквозь ветхую соломенную крышу. В сарае пахло сеном, лесом и деревом, прогретой на солнце и впитавшей ее тепло смолою и какими-то травами, которые неизменно приносила из леса девушка. Она могла долго рассказывать о каждой из них, раскрывая ее тайные свойства и песни, сложенные о них.
  Велор даже представить себе не мог, что хрупкий прозрачно-фиолетовый цветок-колокольчик на самом деле яд, подобному которому не сыщешь, но в то же время эта трава отгонит саму смерть, если попадает в руки ведающего человека. И каждая из пестрых травинок могла быть героиней целой легенды или сказки:
  
  -Народ скал любит истории, - сказала Морриган, болтая ногами в теплых сапожках.
  
  - У нас там, наверху, мало что есть, кроме камней, тумана да вечного льда. И книг. Мы летаем всюду и приносим ваши сказания на своих крыльях и записываем их, сохраняя от забвения...
  
  Собственные ее черные крылья сейчас были укрыты теплым меховым плащом, защищающим от ветра, проникающем внутрь сарая, и слабо поднимались, вздуваясь бугром при каждом ее движении.
  
  Часто они приезжали на пустынный берег, к большой одиночной скале, выросшей у самой воды, и Морриган позволяла себе полеты, дразня Велора взмахами крыл, то спускаясь к самой воде - вот-вот разобьется о ее зеркальную гладь! - то легко взмывая вверх, под самые облака, где стаями летели в теплый ирий журавли. Теплый ветер, пропахший солью и осенью, доносил их тоскливые крики - тяжко этим благородным птицам покидать родной край!
  
  Юноша разводил на берегу костер из сухих деревяшек, выброшенных волнами, и не подозревал, что Морриган, такая радостная, улыбающаяся ему, румяная на солнце и ветру, ночами не спит и боится выйти одной из клети. Ее брат становился все несноснее, ходя за нею черной тенью, его смугловатое лицо было всюду, и не выражало оно ничего хорошего. Страшным оно было и черным, отражалась в нем сама Государыня-Смерть.
  И никому нельзя об этом рассказать: как, какие слова подобрать, чтобы объяснить, что тебя домогается родной брат, проникая усилием воли в мысли по ночам и обещая убить твоего жениха?..
  Лицо девушки становилось все более печальным и бледным, и Велор коснулся ее волос, убирая упавшую на глаза прядь:
  -Все хорошо? Может, поедем домой, если ты устала? - голос его, низкий и хрипловатый, вывел девушку из оцепенения, она вздрогнула и поймала его руку, сжимая в своих, пальцы были холодными, несмотря на теплый осенний день и яркое солнце, пробивающееся сквозь облака.
  
  -Научи меня сражаться, Велор... - вдруг попросила она, жалобно глядя своими зелеными глазами. Велор видел в них свое отражение, оно было невероятно ясным, как в лесном озере. Чуть угловатое лицо, копна светлых волос, стянутых кожаным шнурком, и зеленые глаза, почти кошачьи по чистоте цвета. Что, интересно, в них видела сама Морриган? Видела ли она тайные мысли и желания, или его собственные глаза были такими же непроницаемыми и зеркальными, как у нее? Этого юноша не знал, но часто говорил себе:
  
  -Она веда, поэтому глаза не отражают сути, но отражают душу того, кто смотрит в их глубину...
  
  Но сейчас он смотрел и не видел ничего, мысли смешались. Веда. Маленькая, домашняя, привыкшая к любви и почету, и вдруг - сражаться? Велор осторожно высвободил руку и стал растирать ее озябшие белые пальцы, разгоняя кровь:
  
  -Женщины не должны драться, Морриган. Ты точно не будешь, я не позволю. У тебя к тому же есть магия, ты сможешь защитить себя от чужих людей, пока меня не будет рядом... А потом.. никто тебя не обидит. Обещаю.
  
  -Вот именно. - Подумалось Морриган. - От ЧУЖИХ людей. А от родных людей ни одна магия не защитит, брат - это твоя плоть, твоя кровь, нашлешь на него проклятие - пострадаешь и сам... Зря я сказала об этом. Чтобы убить человека, не нужно много умения. Нож, вонзенный в сердце, навечно останавливает его ход...
  С того дня она ни разу не заговорила об этом и не было похоже, чтобы она помнила этот разговор: все так же смеялась и летала над Скалами, помогала чинить шелковые сети для рыбы и шила с сестрами в клети.
  Перед самым отъездом она велела принести большую корзину, сплетенную из ивняка, в которой спал сизо-белый, как лунный свет в морозную ночь, котенок. Несмотря на то, что он глядел совсем малышом, размером он уже был со взрослую лайку. Котенок раскрыл синие, как зимнее небо, глаза с узкими щелками зрачков и пронзительно крикнул, его голос был похож на скрип заржавелой телеги. Мощные лапы вооружены длинными, с ладонь, черными когтями.
  Люди во дворе, увидевшие чудо, лишь восхищенно вздохнули: это великий дар!
  Многие сотни людей пытались приручить диких котов, и никому не удавалось это, кроме Воронов, потому что они и сами так же горды и суровы. И купить у Воронов этих котов примерно так же сложно, как девушек в неволю.
  
  -Это Скальный Кот - объявила Морриган, хотя все и так знали, что это за зверь, о котором ходили легенды, одна другой страшнее.
  Девушка стояла перед потрясенным Велором - незнакомая и холодная в длинном платье черного шелка с меховым воротом, открывающего белые, как выбеленная непогодой кость, плечи. Наверное, специально выбрала его для торжественного обряда.
  
  - Мы его три дня ловили! Будет тебе он другом верным. Мой народ верит, что Истинный Вождь, которому Боги назначили объединить народы и привести их к миру и свету, сможет оседлать такого зверя, и в этот день все люди склонятся перед ним... - она наклонилась, горячее дыхание ее обожгло Велора подобно огню. Легко коснувшись губами его губ ("Неслыханный срам!" - кричали потом женщины в Долине), она прошептала:
  
  -Я верю, что этот Вождь - ты...
  
  И уехала, лишь раз обернувшись, сидя на серебристой тонконогой колылице, и в Долине из всех Воронов остался лишь Агаат, как старший сын Вождя и обладающий его властью, должный следить за исполнением обычаев и заложник замужества сестры. Он совсем не был похож на своего отца, с надменной гордостью обращаясь с Волками.
  
  - Просто юн очень - заметил однажды Вален. - кровь в голову стучит...
  
  Малец не связывался с суровым Вождем Оборотней, но металлический блеск в красноватых глазах и настороженное молчание совсем не нравились Велору.
  Часто он видел краем глаза, как тот наблюдает за ним - осторожно, внимательно, тихо, как ядовитая гадюка, поджидающая момент для удара.
  Он сказал об этом однажды Морриган, она лишь пожала плечами и устроилась поудобнее на расстеленной по белому теплому песку лошадиной попоне:
  
  -Я знаю. Я должна была выйти замуж за него и быть его женою Короля скал и его Королевой. Не вышло, и я рада этому... - тонкие пальцы теребили небольшой ярко-оранжевый цветок, сорванный ею возле скалы, она говорила, глядя лишь на прозрачные нежные лепестки. Велор заметил это и пересел так, чтобы наблюдать за нею.
  -Почему? -задал он волнующий его вопрос. Эта странная девушка мало говорит о себе, но почему тогда он уверен, что знает ее всю жизнь? Ворон откинула плотный рогожный капюшон, устало вздохнула, было заметно, что ей трудно говорить о брате.
  
  -Ты бы хотел видеть его Королем Скал? - мягко вопросила она, и Велор понял. Воинственный и жестокий мальчишка никогда не сможет править, у него на то нет ни ума, ни дара, ни прозорливости, ни любви к своему народу. И маг, как обмолвилась однажды леди Александрия, он неважный, он гораздо более ловок с двуручным мечом, нежели с травами и снадобьями. А Королем Скал может стать по традиции лишь сильный маг, и поэтому придется Гауру Четверому ждать подрастания следующего сына - Сэтэма, но он слишком юн: видел всего двенадцать зим,и неизвестно, что из него получится.
  
  Морриган между тем продолжала:
  
  -Если бы он женился... если бы я... вышла за него, то он стал бы Королем, а я выполняла бы работу Мага, не более, ибо он слаб и немощен в искусстве заклятия Теней... Он вообще слаб, единственная его сила - меч, но меч - это не он сам... Он всего лишь его держит, но меч всегда можно выбить из руки... -Она подняла взгляд, и теперь смотрела Велору прямо в глаза.
  
  -Наш народ слаб. - Продолжила она. - Да, людей много, но они голодают, и нам нечем их накормить и обогреть. Вы обещали нашим людям еду и кров, они пойдут за вами, потому что хотят жить, но не потому, что вы - Король, а я Королева... Нет, это не так, мы оба для них уже чужие...
  
  Печальный тихий голос Морриган вспомнился Велору с такой ясностью, что он даже обернулся, чтобы посмотреть, не стоит ли она за его спиной. Но рядом не было никого, кроме подаренного ею Кота. Серебристая шубка звереныша была покрыта темными кольцами-пятнами и искрилась под солнцем, поэтому Велор, недолго думая, назвал его Снег. Синие глаза смотрели на мир подозрительно и недобро, все выдавало в нем, что вырастет он в большущего и свирепого зверя, которому ровня лишь сам хозяин. Сейчас он бежал рядом с охотником по лесной дороге и фыркал от воды и холода, густой пышный мех набряк. Скоро они пришли домой и, едва войдя в двери и поклонившись Богам, Велор отдал матери добычу - трех жирных гусей, что подбил, стоя в небольшой верткой лодочке, заваленной камышом, и заметил:
  
  -Их могло быть больше, если бы мне не помогал этот охотник. Ловил рыбы и лягушек на берегу, пока сам не шлепнулся в воду. Грязный стал, вонючий, смотреть тошно.
  
  Мать взяла гусей и, не слушая, засуетилась, стремясь поскорее накормить и обогреть сына. В ее поведении последнее время юноша тоже замечал странности: она стала более хлопотливой и мелочной, иногда не реагировала ни на что, а потом металась, словно не зная, чем искупить недолгую забывчивость. Велор, подумав, приписал это своей скоро женитьбе на девушке из Воронов. Какая женщина захочет для своего сына невесту из чуждого рода?
  
  Из клети, неслышно ступая, вышла его сестра, Трюд, и сердце Велора ожило: Они с сестрой всегда были близки, именно ей он могу доверить все мысли, зная, что она всегда поймет его. Высокая, стройная, удивительно похожая на него, Велора: даже годы не смогли сделать сильных отличий в лицах единорожденных. Пшеничные волосы, собранные в толстую, с кулак, косу, лежат на пышной груди.
  Обычно она радовалась, завидев брата, сейчас же прошла мимо него, даже не улыбнувшись, как-то стыдливо заворачиваясь в пуховую шаль, накинутую поверх алого платья. Велор потрясенно обернулся и встретился с глазами матери - цвета родниковой воды, и, наверное, поэтому таким же холодными, как реки зимою;
  Мать совершенно ровным голосом произнесла:
  
  -Твоя сестра опозорила род, Велор. Обрюхатилась незамужнею. - При этих словах, щелкнувших, словно удар кнута по воздуху, Трюд зарыдала в голос и прижалась к плечу брата. Тот рассеянно обнял ее, стал гладить по мокрой голове:-Все хорошо, тихо, не плачь... - Глядя поверх ее головы на мать, она стояла, сложив руки на груди, и бесстрастно взирала на них.
  
  -Что случилось, мама? - Тихо спросил Велор. - Ты все дальше уходишь от нас, ты не с нами, ты не чувствуешь нас! Ну, родит в девках -воспитает отец как своего ребенка, и я тоже, давно никто не удивляется этому! Не ругай ее.. - он глянул на руки сестры, покрытые свежими, только начинающим проступать, синяками, его лицо побелело. - И не бей.
  
  Хильд лишь досадливо дернула сильным плечом и, взметнув широкими юбками, ушла, величественная в своем одиночестве, - рассказывать мужу. Велор и Трюд проводили ее взглядом.
  -Пойдем, отведу тебя в клеть - прошептал сестре Велор. - Отдохнешь, выспишься... -Она не отвечала, лишь дрожала всем телом и тяжко дышала со всхлипами. Велору хотелось задать ей много вопросов, но он знал: не сейчас, когда горе и обида столь велики.
  Краем глаза он заметил застывшую в дверях черную тень. О, Боги, еще Агаата тут не хватало! И какого, спрашивается, Вороны оставили здесь этого щенка!? Нужен он тут, как мозоль на пятке!
  Юноша, стараясь не смотреть в сторону Ворона, отвел сестру в клеть, зажег светец. Тонкий огонек разогнал вечернюю тьму золотистым теплым кругом, пляшущим на потолке и пугающим злые тени.
  Трюд легла на мягко устланную лавку, Велор стал рядом с лавкой на колени и стал отводить с ее лба прилипшие пряди волос:
  
  - Тихо, родная - все повторял он, сомневаясь, что она вообще его слышит.
  
  Когда сестра затихла, он накрыл ее одеялом из теплых медвежьих мехов и собрался было уходить, как она вцепилась в его запястье с неожиданной для нее силой, острые ногти впились в кожу, оставляя следы:
  
  -А что.. если она заставит меня избавиться от него? От моего малыша? Как.. Велор.. ? - Зеленые глаза , так похожие на его собственные, полные боли, страха, отчаяния, как у зверя, попавшего в капкан и знающего о своей участи, причиняли Велору боль. Он высвободил руку и тихо сказал:
  
  -Никто тебя не заставит от него избавиться, верь! И я поговорю с отцом сегодня же, обещаю тебе. - И вышел, прикрыв за собою дверь.
  Под ноги ему выкатился Снег, как большой белый пушистый комок. Юноша потрепал животное по загривку, пытаясь успокоить: лай собак по вечерам всегда тревожил кота - и направился было в свою клеть, измученный, как тень, до того почти неразличимая в темноте, отделилась от стены и подошла к нему.
  Агаат улыбался, и недоброй была эта улыбка. Велор попытался обойти его - чего еще связываться с неразумным юнцом, не покалечить бы ненароком, отвечай потом, но мальчишка сделал шаг, заграждая путь.
  -Кто-то из нас лишний на этом свете, оборотень - зловеще произнес он, поднимая руку, в кулаке он что-то сжимал.
  -Почему это ты будешь обнимать мою сестру, укладываясь на ложе!? Она предназначается мне, а не тебе, она была рождена для этого! - Голос его превратился в клекот, похожий на тот, который бывает, когда перерезаешь кому-то глотку.
  Велор ответил ровным голосом:
  
  -Морриган уже моя по всем законам. Это ты не имеешь на нее прав.
  
  Агаат всхлипнул и что-то бросил на пол, оказавшееся небольшой веточкой какого-то дерева, издающего странный, удушливый запах. Едва он коснулся ноздрей Велора, тот понял - Он не успеет убежать, уже слишком поздно.
  - Беги! - успел он хрипло заорать мальчишке, не понимающего пока, что он натворил.
   Ветви Черной Ивы пробуждают Истинную Суть. Агаат не успел отшатнуться, как трансформация уже завершилась, и перед ним стоял крупный поджарый волк. Серебристая шерсть слабо мерцала в свете лучин, пасть оскалена, с черных губ свисали клочья пены. Зверь не рычал и не шевелился - он просто прикидывал расстояние. Если Агаат шевельнется -Волк кинется на него, и тогда никто уже не сможет заштопать такие раны: Оборотни загрызают насмерть, даже если не хотят...
  
  9. Лучезар.
  
  Пронесся по славному городу Играту судорожный горестный вздох, смешанный со звуками печального кленового била: Долго, очень долго мучился Дарен перед смертью: тяжко дышал, заходясь мучительным кашлем, разбрызгивая ярко-алую, словно ягоды калины в маковке зимы, кровь, не открывая глаз. Большое толстое тело, бывшее когда-то сильным и прекрасным, телом воина, дрябло дрожало от каждого движения, и вот тяжко вздымающаяся грудь опустилась в последний раз и сердце его остановилась. Заунывный звук плача жен его, стоящих у смертного ложа, возвестил, что Морана-смерть, легко шелестя инеисто-белым шелком понёвы, все же пришла за ним - страшная гостья с неземными, кошачьими глазами... Позвали волхвов, и они с мрачной торжественностью принялись читать над мертвым молитвы, обходя его посолонь, а Радослава, странно притихшая, со странным блеском в сухих глазах, ходила по клети и отдавала рабам распоряжения, не глядя на Томилу и Голубу, плачущих у изножья Дарена. Виорики нигде не было видно, и на том спасибо, надо было действовать быстро. Очень быстро...
  Дарена любили все. Любили за справедливость, что он неизменно являл горожанам, устраивая суды, на которых мудро разрешал все споры и тяжбы, не давая виновному уйти от наказания, а пострадавшему - остаться в обиде; За гибкий ум и неизменную улыбку, за щедрость с друзьями и ярость к врагам. Он часто устраивал пиры, роскошь которых стала легендарной. Вот и тризна в его честь затмит все пиры: пир последний; не всегда помнят правителя, а вот как он ушел - всегда. Дарен не умер в битве, о которой слагали бы легенды, но легенды сложат о его тризне, на которой будет много певцов и игрецов на арфе.
  Лучезар пришел посмотреть на то, что еще недавно было его отцом. По его приказанию уже насыпали курган, на котором будут складывать из березовых да дубовых поленьев погребальный костер- Краду, и сейчас Дарена, обряженного в белые одежды, осторожно переложили в загодя вытесанную лодку, в которую тут же принесли милодары: все, что пригодится Дарену в славном тёплом Ирии. Среди оружия, баночек и свертков со всевозможной снедью положили даже связку мелкой дичи, издающей острый запах крови.
  -Не буду я жениться на твоей меньшице, даже не жди - зло подумал Лучезар. - Старый вонючий козел, предавший мою мать, не заставит меня предать и свою Дарию, которая сидит и ждет меня в городе Крив... Она была непраздна, когда я уезжал, все ли хорошо!? Из Крива не прилетали голуби - ни с дурными вестями, ни с хорошими. А иногда молчание страшнее всего... Мать говорила, что все будет хорошо с Дарией и маленьким Веславом в доме ее отца, но, может, мстительная чёрная душа отца уже решила сгубить и женщину, и дитя, чтобы не было соперников для Голубы!?
   Тут Лучезар увидел чью-то бледную тень в дверях и вздрогнул: неужели его отец, завидев тайные помыслы сына, решил его наказать? Тень вытянулась, сгустилась, и из-за затканной золотом и серебром занавеси вышла сама Голуба. Светло-русые распущенные волосы ее, как у русалки, окутывали ее плечи, словно покрывало, мерцая и переливаясь в свете лучин, точно расплавленное золото. Светло-серые, чистые, как два родника, глаза смотрели на него наивно и немного напуганно. Кожа ее была нежной, молочно-белой, и, наверное, невероятно приятной на ощупь. Лучезар молча рассматривал ее, не зная, что делать. Она прекрасна, совсем еще дитя, но странно понимать, что она уже предавалась похоти с его, Лучезара, отцом и носит его сына. Так как же к ней относиться, если надобно взять ее в жены и воспитывать ее ребенка!? Он вспомнил блеск в глазах Радославы, когда она говорила об убийстве. Все должно произойти быстро, но вместе с тем никто не должен подозревать, что это не было случайностью. И до Дарии не должны доползти слухи... А никто, даже всевидящие Боги, не может сказать, что не улетел с голубятни маленький незаметный сизарь в далёкий город Крив...
  
  Голуба хитровато глянула на него из-под пушистых светлых ресниц:
  -Он хотел поженить нас, ведь я тебе не мать... а мой сын будет тебе братом и сыном, а я - женою верной. Я хочу узнать тебя, Лучезар, какой ты... Ты.. так похож на своего отца...
  Лучезар еле нашелся, чтобы ответить, ее слова жалили, как ядовитые пчёлы:
  -А я думал, что ты любила его. А я женат уже, у меня есть сын, и жена ждет еще одного малыша.
  Девушка коснулась его плеча - ростом она была ему по грудь. Пальцы ее были горячими, чуть влажными, но истинно по-женски мягкими и успокаивающими. Лучезар подумал стряхнуть ее руку, но передумал, и сейчас смотрел на нее, не мигая, и свет огненными пятнами плясал в его серо-зеленых очах. Голуба сложила пухлые руки на округлившемся животе:
  - Я...должна быть твоей женой, да, он умер, но кто знает, может, Боги вложили его душу в твое тело!? Я...
  
  Договорить она не успела. Расшитая плотная занавесь снова колыхнулась, и на пороге выросла фигура Милонега. Одет он был по-походному, а под плотным плащом угадывалась кольчуга. Рука лежала на витой рукояти меча- по давнему обыкновению своего народа он носил его у правого бедра. Лучезар хорошо помнил этот клинок, Медвежий Коготь - когда им было семь зим, отец велел выковать для братьев одинаковые мечи, которые самому государю не стыдно было бы носить! И мастер долго варил чистое железо с особыми чёрными камнями, добытыми из болотной топкой трясины, так что сталь стала узорчатой, покрытой льдистыми переплетениями, хитро повторяющимися и переходящими друг в друга. Рукояти в форме головы оскалившегося медведя тускло блестели глазами-рубинами.
  
  -Убивать пришел. - с внезапной беспомощной ясностью понял Лучезар. Меча при нем не было, Голуба пискнула и полезла прятаться за ео спину. Ну что же, иногда побеждает не оружие. Если при нем нет людей...
  
  Милонег миролюбиво поднял руку, облаченную в перчатку из дорогой тонкой замши:
  -Я пришел с миром. Пожелать тебе достойного правления, братец, и попросить беречь моих мать, братьев и сестру. Я уезжаю со своей дружиной.
  
  -Своей дружиной!? - Лучезар задохнулся.
  
  Милонег совершенно спокойно продолжил:
  
  - Да, моей дружиной: не все люди хотят служить тебе! Слышишь? - он махнул десницею в сторону резного окна, затянутого мутно-белым бычьим пузырем.
  Лучезар прислушался: Неясный гул, похожий на гул сонных пчел в бортном дереве, доносился со двора. - Это они! - молвил Милонег. - Они ждут меня. Мы будем искать себе новые места- мирная жизнь за стенами не делает чести мужу! - повернулся и вышел. Лучезар и Голуба молча глядели ему вослед.
  Милонег уехал, забрав несколько сотен людей. Уехала с ним и Виорика, бросив троих малых детей на заботы нянек. Иол, Вацлав и Богдан - мал мала меньше- плакали, ища мать в светлицах, но ее нигде не было. Драговиты не привязываются к своим семьям, но чтобы мать родная бросила деток чужим людям, пойдя за сыном навек уснувшего мужа - такого даже Радослава себе представить не могла, и лишь хмурилась, глядя на печальные детские лица. С тех пор утекло более седьмицы, а от Милонега не было вестей, мать его, Томила, денно и нощно стерегла голубятню - нет ли весточки от милого сына, так легко ушедшего в сторону дальнюю, сторону неизвестную!? Но сизари приносили все другие вести - об урожае, пожарах, сборах дани. Жизнь мало-помалу входила в обычное свое русло.
  
  Лучезар правил, поддерживаемый мудрыми советами матери, но пока не спеши посылать за своей женой: Нельзя, пока жива Голуба... Она приходила к нему каждую ночь, несмотря на свое бремя, и показала себя очень умелой и страстной, хоть и была очень юна. Радослава знала об этом:
  -Она околдовывает тебя, делает таким же, как твой отец, затыкает уши и закрывает очи твои ясные, чарует речами своими! Помни о своей жене, помни о детях! Ты не можешь с ними поступить, как поступил твой отец со мной и с тобой, с Лыбедью!
  -Я не могу убить ее! - воспротивился сын; Он сидел на резном стуле красного дерева. Одежда его сверкала соболиным мехом и дорогими каменьями. Мать невольно любовалась им- он так походил на Дарена в дни его славной юности! Строгое суровое лицо в обрамлении длинных волос цвета орехового дерева, убранных серебряным обручем с небольшим вделанным изумрудом - под цвет его глаз, который сверкал, когда Кнез поворачивал голову; Высокая, ладная фигура - олицетворение воинской силы и доблести. Ее прекрасный сын, ее кровь и плоть, которого она вынашивала в чреве своем, который благодаря ей стал Кнезом... А сейчас он отказывался ее слушать, и это надо пресекать! Радослава услышала свой голос словно со стороны:
  
  -А так ты лишишься семьи, да, у тебя будет власть, пока этот сученок не вырастет и не сподвинет тебя! А ты трахай молоденькую блудницу сколько захочешь: что же еще остается делать!? М?
  -МОЛЧИ! -вскричал Лучезар, на его крик сбежались обеспокоенные рабы, он отослал их, нетерпеливо дернув головой. - Я могу.. спрятать ее, не знаю, убрать с глаз долой, но не хочу убивать! Так нельзя!
  -Не можешь: Слухи о том, что ты не женился на меньшице, пойдут очень далеко, и трон твой отойдет Милонегу. А ты останешься где-нибудь на задворках, или тебя вовсе убьют: люди не идут за мужами, которые не держат слова! Лучезар задумался, а она склонилась к его уху, обдав своим горячим дыханием, и тихо не то сказала, не то пропела:
  -Сегодня ночью... - и дрожь прошла по молодому сильному телу от этого змеино-вкрадчивого шипения...
  
  Ночью Голуба и в самом деле пришла к Лучезару, одетая лишь в тонкую сорочку, вышитую золотом по вороту белого полотна. Она вошла в клеть, слабо освещенную единственным светцом, видя лишь силуэт Лучезара, сидящего на устланной волчьими шкурами лавке, привычно перешагнула было порог, стараясь не наступить на вечно лежащего на пороге мальчика-раба, прислуживающего Кнезу, но, глянув вниз, поняла, что мальчика там не было. Девушка открыла было рот позвать Лучезара, но тут чьи-то сильные тонкие пальцы обхватили ее шею, сдавливая горло. Изо рта девушки вырвался лишь протяжный хрип, она пыталась разжать эти пальцы, но хватка была железной. В панике скосив глаза, она увидела жутко перекошенное лицо Радославы, бледное, скуластое, с блестящими глазами. Чудесные волосы были растрепаны-знак, что готовится БОЛЬШОЕ ДЕЛО. Это было последнее, что она видела в своей жизни- женщина вынула охотничий нож, когда-то подаренный ей Дареном, и с силой воткнула его в горло Голубы. Та захрипела, дернулась и осела, а Радослава, опустившись на колени, принялась вспарывать ножом ее чрево, вырезая оттуда дитя. Лишь после четвертого удара она успокоилась и поднялась, перемазанная дымящейся, густо пахнущей кровью:
  -Теперь ты единственный Кнез!.. 10. Морриган: Там, где солнца нет... Маленькая хижина, наспех слепленная из глины и камней, словно гнездо ласточки, жалобно жалась к обледенелым черным, как смоль, камням Туманных Скал. Вороны из тех, что победнее, не могут позволить себе прекрасных чертогов, врезанных в вековые громады, вот такой домик - набрал глины, замешал с камушками да морским песочком, и вот тебе жилье... Внутри такого жилья всегда сыро и пахнет морем, а стены мерцает сотнями тысяч кристалликов инея, осевших на стенах. Небольшой очаг, теплившийся в середине хижины, давал тусклый красноватый свет, бросая блики на лицо лежащей на лавке женщины. Молодая - на вид ей было около семнадцати -восемнадцати зим - она была худой и изможденной, кожа - рябой и серой, словно зола, а волосы, свисающие с лавки, казались особенно темными. Ее мука, как говорили опытные бабы, стоящие возле роженицы, длилась уже очень долго - солнце успело зайти. Нет ничего хуже, когда младенец рождается не под светлым ликом Солнца! Нет над ним Их присмотра, нет ему и благословения!.. - доносился приглушенный шепот со стороны повитух. Юная роженица слышала их, но отвечать не хотелось: не было сил, все сознание было занято безумной болью, разрывающей внутренности. Помощь женщин нисколько не умаляла этой боли, а вот их перешептывания выводили себя. Никто не тронет ее малыша - их с Ингве, ее мужем, первенца. Она чувствовала запах каких-то сожженных трав,но не могла понять, каких, и откуда он взялся. Дочь Вождя, Морриган, неслышно вошла в хижину, неся в руках небольшую чашу, из которой тек слабой струйкой светло-голубой, точно хмурое осеннее небо, дым. Фигуру девушки скрадывал широкий плащ черного с серебром меха, а плотный капюшон не давал разглядеть лицо, вымазанное сажей и кровью - отгонять злых теней, являющихся из ночи и готовых унести и мать, и дитя. Ядрёный мороз, вошедший снаружи вместе с нею, привлек внимание женщин; Увидев перед собою Морриган, они почтительно расступились: Уважение Воронов к Ведам всегда было огромным. Девушка утвердила серебряную чашу с курящимися травами в изголовье роженицы (та зачем-то ухватилась за тонкие запястья девушки), погладила ее по голове, отводя упавшие на лоб слипшиеся пряди. Действовала она медленно-медленно, точно в полусне, пока ее плеча не коснулась пухлая рука одной из повитух: -Госпожа... - Морриган обернулась, капюшон спал с ее головы, и она увидела перед собой полногрудую, здоровую женщину, одетую, как простолюдинка: длинная шерстяная юбка и зеленая рубаха, вышитая бледно-голубой ниткой по вороту. Перья в Огне - традиционный узор жителей скал... -Да, Ринд? - Морриган вытащила из небольшой сумы глиняный горшочек с чем-то жирным, сладковато пахнущим воском, и, отведя ворот рубахи роженицы, принялась втирать эту мазь меж торчащих ключиц. Женщина мялась, не зная, как обратить знание в слова: -Госпожа, с прискорбием говорю, что эта женщина, волею Богов, не сможет родить здорового младенца. Вели послать гаврана в крепость, пусть муж ее узнает... - Ринд смотрела на затылок Морриган; Та не дрогнула, пальцы ее продолжали с материнскою нежностью втирать целебную мазь. -Не сможет родить? -Морриган говорила, не оборачиваясь, голос ее звучал звонко и немного угрожающе; -Она была здорова все время, почему сейчас не может родить? -Она аккуратно закрыла горшочек с мазью и обернулась. -Плохая примета, когда рождается дитя не под присмотром Богов! И она больна . Я поняла это, когда взглянула на нее, у нее Рудовая немочь! Мой брат, золотоволосый Ранвейг, ушел к Богам из-за нее, да будет широка его дорога! -Услышав эти слова, веда вздрогнула: она и сама подозревала у девушки болезнь, не желая признавать, а теперь ее увидела и Ринд, известная знахарка; Холодные пальцы беспомощности обхватили горло Морриган : Рудовая немочь- страшная болезнь: Сначала человек перестает есть, худеет, ослабевает, и хворь вгрызается в него изнутри злыми зубами, выедая легкие, отчего появляется кровавый кашель, отнимающий силы. Начавший кашлять кровью живет недолго, очень скоро Смерть приходит за ним... И никто не в силах излечить заболевшего; Морриган помолчала немного, подбирая слова, затем обернулась к роженице: та лежала, безучастно опустив веки, из-под которых текли молчаливые слезы: сама она не издавала ни звука. Тонкие руки скрещены на обнаженном животе, словно защищая нерожденное еще дитя, отчаянно стремящееся появиться на свет. Сердце Морриган болезненно сжалось: Она впервые должна была помогать при родах, как Маг, неужели они окончатся смертью? Когда-нибудь придет время, и это у ее ложа будут стоять женщины, верша судьбу, словно Боги, ушедшие на ночь! -Боги действительно ушли, Ринд, на смертный бой, и вернутся лишь с рассветом, и никто не знает, наступит ли сегодня рассвет! Но сейчас здесь есть я, а я смогу побороться и со Смертью, и с кривыми оборотнями, неслышно приходящими из Тьмы! Помоги ей делом своим, позволь разрешиться от бремени, а я никого не подпущу к вам! - Она поднялась и принялась очерчивать каким-то блестящим камнем круг в земляном промерзшем полу. Удивленные глаза женщин не отрывались от нее, а она лишь бросила: -Ингве всегда сражался и сражается с моим отцом, он гридень верный, стоит у его правого плеча! Неужели я тем отплачу ему за службу верную, что позволю забрать души его жены и дитяти? - Больше она ничего не слышала, мгновенно погрузившись в подобие дурманного сна: Краски смазались, превращаясь в единый бело-серый поток, и в этом потоке она явственно видела черные густеющие тени, собирающиеся за пределами очерченного круга, и не могущими его переступить: Круг-священен. Жизнь человека и всякой твари течет по кругу, и тем держится этот мир. Морриган вдохнула воздух и начала петь, поднимая вверх тонкий жезл орехового священного дерева, сплошь покрытый письменами и врезанными камнями.Тени, сплотившись возле круга, пронзительно закричали, и ничье живое ухо не могло их услышать, только такой же оборотень, как они сами: Всем известно, что оборотни живы в двух мирах, ибо на каждый мир у них есть по глазу, уху и руке, живые слепы в царстве мертвых, а мертвые не видят в свете живых... Крик теней становился все сильнее, Морриган, пребывая в трансе, все же слышала их и видела: Она была на грани, там, где начинается стремительный водоворот, не стой там никто неопытный, не знающий - утянет! Тени истаяли столь же стремительно, как и возникли, и пар, летящий над головам женщин, был светлым и белым. Никто более не кружил в нем, не разевал ядовитой пасти над беззащитными. Морриган вышла из круга и направилась к выходу. Более она здесь не нужна. Уже закрывая дощатую дверь, она слышала крик ребенка и радостный крик: -Мальчик! Мальчик... все показалось ужасно далеким и туманным, Морриган шатало из стороны в сторону, и не подоспей на помощь Вивиен, девушке пришлось бы худо. На трясущихся ногах дошла она дома и там бессильно повалилась на лавку: Любое действо забирает очень много сил и здоровья самого Мага... Вивиен принесла ей миску с масляной овсянкой и сидела рядом, расчесывая сестре черные длинные кудри, пока та ела: -Что там было, сестрица? - тихо спросила она. -Я ничего не видела, хотя и старалась смотреть и видеть, как ты учила... -Тени. - Просто ответила Морриган. - Те, что приходят за невинными душами людей по ночам. Есть одна легенда... -Расскажи! - немедленно загорелась Вивиен и, бросив тяжелый серебряный гребень, улеглась под одеяло к сестре, и та прижала ее к себе: всегда лучше слушать страшные легенды, когда есть кто-то, кто может защитить.. кто-то живой и близкий... ...Когда загорается вечерняя звезда, на землю спускаются черные тени, смешиваясь с холодным и липким туманом. Тени эти - слуги Князя Ночи и Тьмы, он приходит вослед за ними, со стороны, куда западает солнце ... -Именно поэтому - шептала Морриган, обнимая сестру - И нельзя выходить девицам в ночь из дому: Увидит Князя Ночи, прекрасного ликом: Сияющая лунной белизной кожа и ночной сгустившейся Тьмой - волосы, очи его -звезды ясные... Горе той девице, что глянет на него хоть раз: Вовек своих очей не сможет отвести! Сделает он ее тогда своей женою, и увлечет в свои чертоги, построенные из чистой Тьмы, из Луны и звезд,а там места для смертной нет... Слышала я о девице, что была всех краше. Звали ее Свэн, что значит - Лебедица, и была она, словно лебедь, легка и прекрасна, и она выходила ночью в лес , мечтая понравиться грозному Князю, и после ночи той и в самом деле у нее начал расти живот, и появилось на свет дитя, что было прекрасно и темнее ночи, да только потеряла она с тех пор покой, безумная стала, словно загнанная волчица, сторониться ее и ее дитяти начали люди... Ушла она однажды в ночь и сгинула, не вернулась более в отчий дом уже никогда, и люди теперь верят, что она стала Княгинею, и молятся ей, когда просят о милости самого Князя, чтобы уступил он Солнцу да ушел в свои чертоги... Тонкое тело Вивиен сжалось, но она крепче обняла сестру, глаза ее восторженно блестели. Знает сестрица все легенды и сказки на свете, одна другой прекраснее! Но Князь Ночи, что ликом прекрасен и темен, запал глубоко в юное сердечко, и было суждено остаться ему там уже навсегда. Но пока Вивиен сохранит это втайне и от Морриган, засыпающей рядом, и от всей семьи. Незачем им знать... Леди Александрия потом отругала Морриган. За праздность - что проспала она без малого почти два дня, за непокорность - что пошла помогать роженице, будучи невестой: -Ты понимаешь, ЧТО непотребство учинила!? Вот связалась ты с тенями Ночными, тенями злыми, отняла их жертву, и теперь, может, сама родишь урода. Или вообще полено, деревяшку мертвую, и такое тоже бывает! Вернут тебя, беспутную, обратно в род, корми тебя потом до скончания жизни! - Морриган молчала, она понимала, что плохое настроение матери связано вовсе не с ее помощью несчастной жене гридня Ингве. Она видела его, спускаясь по лестнице вниз: Он едва заметно коснулся ее ладони своей, благодаря. Он узнал о рожденном сыне и был счастлив, но Морриган остерегла: -Береги жену свою. Она должна жить в тепле, или болезнь вскоре унесет ее... Суровая мать Морриган теперь сидела у узкого окна, ловя солнечные лучи, и вышивала шелковый цветной ковер: Те, кто видели вышивки Воронов, всегда давали за них равный вес золота и не жаловались, что дорого; Но сейчас стежки веселой желтой нитью шли неровно, она постоянно совала в рот проколотый палец: Вивиен утром сказала, что прилетел сизарь с вестью об Агаате: Вступил в перепалку с Велором да использовал магию Пробуждения Волчьей Сути да сам едва остался жив - Волкодлак едва не загрыз его насмерть. Агаат отделался двумя ранами от клыков на деснице да промокшими портами. Последнее особенно оскорбило Александрию, зато Гаур хохотал от души: -Пусть-пусть! Не должен он быть вечно за мамкиной юбкой, связался с кем - должен выйти победителем или не связываться вовсе, если в магии не смыслит нихрена! -Леди Скал смолчала, но плохо скрываемая злость блистала в ее желтоватых глазах, она срывалась на своих дочерях: сыновей она любила и неизменно баловала. Но очень скоро судьба подготовила ей новый удар: Маленький Сэтэм, второй по старшинству Вороненок - всего двенадцати зим от роду, слабый и болезненный мальчик, подражая старшим, вздумал поучиться полетам с замковых стен, но крылья его оказались слишком слабы, чтобы поднять тщедушное тело вверх, и он камнем сорвался в пропасть - сорвался молчаливо и страшно, переворачиваясь в воздухе, словно перышко, пока не упал в океан, и бело-синие пенные волны захватили его.Никто не видел этого; Его выловили рыбаки и принесли в главную залу, и мать его бессильно опустилась перед ним на колени -Он жив. - раздался чей-то суровый, холодный, как те волны, из которых выловили мальчика, голос. -Пока жив... 11. Дорога холодной могильной земли. Прекрасны рассветы поздней осенью: холодные и грозные, как прекрасный маков цвет, тронутый безжалостным дыханием январского ветра. Медленно, неохотно поднималось солнце над синеющим горизонтом, разливая алую кровь по серебристому небесному своду-седьмому небуиз семи сущих. Велор, поднявшись рано по обыкновению, смотрел куда-то в сторону океана, стоя на сторожевой башне - туда, где стояли вековые Скалы, окутанные сырым холодным туманом. Вороны недаром там поселились: малочисленный народ, привыкший к полетам да величественным сплетениям слов стихов и баллад, был надежно укрыт от посягательств врагов высотой скал и мрачным туманом, скрывающим от глаз посторонних врезанный в камень замок. Иные говорили, что, поднявшись на головокружительную высоту, не находили в молочной пелене тумана, похожего на дым пепелища, никаких признаков скального города-одни деревья, сухие, источенные жестоким соленым ветром да океанской водой. И голые черные камни, острые, как бритва. Сами Вороны лишь улыбались, слушая эти рассказы. И называли свою страну они Эмктарр, что означает на их наречии - Сокрытая, Потаённая. Кто знает, что или кто защищало их-собственная магия, сама природа или Неспящее Око Богов? Никто не знал наверняка, но вот Морриган, наверное, знала. Велор положил себе спросить ее об этом, когда они встретятся вновь. Оставалось меньше и меньше времени, Луна все время росла, и девушка-Ворон с коромыслом становилась все виднее на бледно-желтом ее диске. Вчера мать показала Велору отрез ткани невероятной красоты: полупрозрачная, легко светящаяся, как сам лунный свет, она была окрашена в оттенки заката. -Эту ткань ткали и красили лучшие мастера Речь-Земли! Тончайшая, из самого нежного шелка, и крашена особым веществом, добываемым из редких моллюсков! Стоит она на равный вес золота, и никто не жалуется на дороговизну-с гордостью сказала Хильд. -И мы решили сделать Дочери Скал поистине царский подарок, такой же по ценности, что и она подарила тебе! -под подарком она, конечно, имела в виду Снега, бестолково крутившегося рядом, выпрашивая подачку. Скальный Кот, чем больше рос, тем более прожорливым становился, он ел гораздо больше любой собаки, но уже был большим, почти как жеребенок. Он и знать никого не хотел, кроме Велора, который ходил с ним на охоту и никогда не приходил без добычи: Снег был превосходным и тихим охотником. Одна досада-чтобы отнять у него пойманную косулю или зайца, приходилось отдавать ему по меньшей мере треть добычи. Сейчас он сидел тихо рядом с хозяином, лениво глядя одним глазом в сторону родных скал. Была у него такая привычка - спать одним глазом, а другим - смотреть на мир, когда не происходило ничего интересного. Прикрытый черным веком глаз кота распахнулся, уши с кисточками прянули назад: Ступени лестницы вдруг тяжело заскрипели под чьими-то тяжелыми шагами. Отец. Велор привык слушать шаги и узнавать, с каким настроением и вестями направляется идущий. Вести у отца были дурными, и что-то внутри юноши сжалось, словно пружина: Сердцем чувствовал он, что вести связаны с Морриган, дочерью Гаура четвертого из клана Воронов. Широкоплечая фигура отца выросла на верхней ступени. Одетый в дорогие меха, Вален казался еще больше, чем был на самом деле. Лицо его было мрачно и печально. В руках он держал небольшой, свернутый в трубочку, лоскуток кожи. Черного цвета. На таком пишут лишь печальные вести вроде смерти. Или расторжения помолвки... Прежде, чем отец успел открыть рот, Велор выхватил лоскуток из его рук и стал жадно читать. Письмецо было кратким и сухим, как и угловатый, чуть с наклоном, почерк. Гауру трудно давались чужеземные руны. 'Досточтимый Вождь, с прискорбием сообщаю, что мы должны отложить единение наших Домов. Мой меньшой сын, Сэтэм, упал со скалы и его жизнь находится в Руках Пресветлых.' Велор поднял голову. Перед глазами почему-то все начало подозрительно расплываться. Как же так!?.. Счастье было близко, а едва он коснулся его - растаяло, словно тот самый туман у вечных скальных вершин, когда его коснулся луч солнца... -Все, сын мой. Не видать нам трех тысяч их воинов, не видать их молодой жены. Велор тихо молвил: -Они написали 'отложить', а не 'разорвать'... -Это всего лишь обязательство вежливости! - холодно бросил отец . - Они нас отвергли, неужели ты думаешь, что мы позволим терпеть такое унижение!? Мы послали воистину царский подарок, а они нас отринули! Уж скорее сроднимся с любой семьей из Долины, чем будем терпеть выходки заносчивого племени! -Но, отец... - Велор не верил своим ушам. Вален подошел к сыну, положил тяжелую, в меховой рукавице, ладонь на его плечо и молвил: -Ты мой сын, в тебе - моя кровь, я не позволю никому отвергать тебя. И ты тоже не позволишь, не так ли? - Он сощурил серо-зеленые волчьи глаза. - Не скажешь ли, что чужеземная девица опоила тебя зельем приворотным? -Нет, отец, - ответил, опустив голову, Велор, и взошедшее солнце заиграло на светлых волосах, заблестевших, точно расплавленное золото. - Тогда и нет нужды тосковать - ответил Вален. - Красивых девиц много, а знатных - и тем паче. Я найду тебе лучшую жену! - Сказав это, отец, закутавшись в теплый воротник куньего меха, ушел, оставив юношу наедине с мрачными думами. Они ползли, словно ядовитые змеи, жалящие сердце, оплетая его холодными скользкими кольцами. Морриган, так близко и так далеко... Как далекие и холодные, как лед, звезды: кажется, протяни руку - и они упадут в ладонь, зазвенев, как весенняя капель... А на деле это очи Богов, взирающих с несметной высоты, и никому не суждено их увидеть близко... Снег, чувствуя настроение хозяина, завозился, положил тяжелую морду на колени. Велор рассеянно почесал за ухом кота. Друг верный, подаренный... Тут Велор не выдержал и опустил голову на шею Снега. Когда он ее поднял, на темной шерсти зверя были два мокрых пятна. Дома все были мрачны и подавлены; мать разом грохнула о стол глиняные мисы с тушеным горохом и кониной. Обед проходил в непривычном тяжелом молчании - Вален черпал и черпал тяжелой кленовой ложкой, пока она заскребла дно, мать не ела вовсе. Она вообще часто в последнее время не ела, ей было дурно, и муж ее подозревал, что она непраздна, как и Трюд, которая, наоборот, ела обильно и часто, и чрево ее росло, казалось, по дням. Вейлина вовсе в доме не было - сплавился вниз по реке, чтоб наловить рыбы к зиме, вялить да сушить - потом есть темно-бордовое плотное мясо с прослойками желтоватого сытного жира... Аскольд испуганно смотрел на старших, мало соображая, что происходит; Он перевел взгляд на Велора, тот слабо кивнул. Еда казалась ему удивительно безвкусной, он знал, что отца теперь не переубедить: Волкодлаки всегда были горды и жестоки... Хорошо еще, что остерегся нападать на поселение Воронов, боясь отмщения. Слух о разорванной помолвке разнесся быстро, как круги по воде от брошенного камня, и очень скоро прилетел в крепость гавран с предложением прекрасной и знатной невесты из славного града Играта, дочери самого Дарена из рода Черного Бера и его первой жены, Радославы. Девушку звали Лыбедь, она была юна и прекрасна, и никакой еще славный воин не отваживался просить ее руки, но ее красота была известна всему ПериМорью. -Чёрный Бер? - с сомнением переспросил Вален. - Я помню некоего Кнеза Дарена, но он был из рода Пятнистого Оленя, кажется... -Он затем перешел в род Бера. - Заметила Хильд, причесывая свои длинные светлые волосы у свинцового зерцала, подаренного братом мужа, Регоном. Отражение было чистым, словно в родниковой серой воде, эту диковинку привезли из далекого Ша-Самана и тщательно прятали от чужих глаз; Вален ходил из угла в угол, бросая взгляды на лежащий на столе лоскут бересты с письмом. И много прошло времени, прежде чем он произнес: -Играт большой город, великий и славный, а старшой брат невесты - Кнез в нем... думается, этот брак будет удачнее, чем с Воронами... и повысив голос, скомандовал: Отправьте в Играт орла! Морриган лежала на могиле своего деда отца Гаура, Атли, прижавшись к холодной заиндевевшей земле. Тьма сгущалась возле фигуры девушки, пульсируя, точно вынутое из груди сердце. Траурно-белое платье было окроплено жертвенной кровью, губы девушки слабо шевелились. -Месяц ясный всходит, солнца свет в Тьму уходит, и души мертвые, души голодные выходят на честной пир, пир ночной: Крови жертвенной, плоти дареной, хлеба вечного круг... Предок мой, кровь моя, плоть моя, отзовись, сослужи мне службу великую, покажи, что стало с моим нареченным, открой то, что сокрыто от глаз живых... И Великий Атли, когда-то качавший маленькую Веду на руках, отозвался. Он всегда отзывался на зов любимой внучки. Образы, словно в текучей воде, предстали перед Морриган, увидела она Велора, собирающегося в долгий поход, начищающего доспех и шелом с переносьем, выполненным в виде волчьей головы, и новую невесту. Невесту Волка. Морриган не знала ее, но ненависть лютая воспылала в ее крови, и запомнила она и пепельные волосы, и сероватые глаза и княжескую одёжу. Запомнила и пожелала убить, уложить в сыру землю навечно... Образы вдруг зарябили, как под дуновением ветра, и пропали, смешавшись с холодным липким туманом. Морриган вскочила, озираясь и сжимая в руке длинный кинжал с темной рукояткой: Кто-то или что-то было здесь. Что-то, что было сильнее воли мертвого Атли, великого воина, одержавшего множество побед... Сверху, с вершин хрупких осин, кто-то хихикнул, и Морриган вскинулась. Огромная серебристая птица взирала на нее с высоты, но птицей она была лишь телом. Голова и грудь были от прекрасной обликом девы, увенчанной короной из сплетенных трав. Серебряные волосы светились в свете луны. Дева улыбалась и охорашивала светящиеся перья. Морриган поклонилась. Редко кому удается увидеть вещую птицу-Гамаюн, но кому удалось - тому счастье: узнает он свою судьбу, ведь птица эта знает все на свете и никогда не ошибается. Никому не удавалось убить или обмануть Гамаюна... Говорили, что вещуны - птицы покинули ПериМорье, но теперь Морриган знала: Это не так. Просто не всем дано их видеть. -Приветствую тебя, о Вещая птица-Гамаюн... - тихо произнесла Морриган. -И Веде Воронов от меня привет. - Глухо отозвалась птица. - Лихо носят за собой все потомки Вранов Нави, и ты пойдешь по всем дорогам холодной могильной земли с сыном Волков и отличишь правдивую ложь от правды, что лживей лжи, и тем победишь огонь с Востока... - Гаркнула птице-дева и, тяжело взмахнув огромными серебристыми крыльями, бесшумно унеслась в синеющую даль небес. - Прощай, посестра...-Донес Ветер. Морриган осталась стоять, задумчиво глядя ей вслед.Мало из пророчества ей было ясно, лишь то, что Велор будет с ней. Так обычно и бывает: Лишь когда пророчество сбудется, поймешь Птицу-Гамаюн... 12.Степь Опустевшая. Теммис виднелся на горизонте, похожий на серебряную цепь, залитую ярким лунным светом. Огромная благородная река неспешно несла свои воды, смешиваясь с линией горизонта-не разберешь, где-что. Айсын, сын Ердена, славного охотника, впервые видел столько воды. Ему исполнилось пятнадцать лет, и сегодня его впервые взяли в дозор, надели на него традиционное одеяние воина и охотника: отбеленная солнцем расшитая рубаха, широкие полотняные штаны из темно-серого, крашенного травами полотна, сапожки конской кожи, вышитой шелком, плащ и шапка, отороченные бурым мехом. И особая гордость юноши, ставшего мужчиной-турьей кожи пояс с бляхами, обозначавшими принадлежность к древнему племени. Славный и гордый народ учкиры испокон веков берегут границы родной степи Учку-Рак: мало ли какой злой человек проникнет за освященный Богами и временем рубежи! Один-два дозорных, стоящих на деревянных, нарочно для этого возведенных мостках -один на три стрельбища лука- это мало, но дозор нужен лишь для того, чтобы узреть воинство, если таковое рискнет двинуться в бескрайние степные просторы. А одинокий человек пусть проходит, ежели захочет: степь коварна для неведающего: заманит ночными призрачными огнями, носящимися в воздухе и проводящими незнамо куда, иссушит жаждой, бросится когтями хищных птиц, парящих в небесах... И никто из племенных ему не поможет: учкиры жалуют лишь своих. Однажды изгнав все племена, что жили с ними по соседству, они не желали открываться более никому, кроме своих... Резкий крик, донесшийся сверху, заставил Айсына, разморенного палящим нестерпимым солнцем, поднять руку, и на нее с лету сел курганный сокол. Птица встрепенулась и некромко клацнула клювом. Похоже, сегодня без обеда он не остался. -А мне немного не перепадет, а, Баяр?-засмеялся юный дозорный. Вытащив из поясной сумы высушенное крыло перепелки, он стал гладить птицу. Оперение ловчих птиц не терпит касания человеческой кожи, и учкиры, испокон веков разводившие пернатых гордых хищников, прекрасно это знали. Едва родится в семье сын-идет отец искать гнездовье, вынимает из него птенца, и птенец растет вместе со своим хозяином, становится ему братом и другом. Вторую птицу охотник должен отловить сам, приручить, завязав ей глаза, петь ночами трыны - особые песни-заклинания, призванные проникнуть в гордую птичью душу и связать ее с душой охотника узами дружбы. И с такой птицей можно и на всякую дичь, и на волка, и в бою не подведет. Друг верный. Баяр вдруг странно дернулся, сорвавшись с руки, взмыл вверх и закричал, будто завидев дичь, и Айсын, вскинувшись, увидел за чертой реки темное движущееся пятно. Птицы всегда видят вперед людей. -Воины!-Закричал Айсын, быстро отыскал средь накиданного на вершину мостка сена и сухих веточек масляный светильник-горшочек, ножом отбил залитую воском крышку. Дряхлый фитилек занялся неохотно, и охотник подбодрил его пучком сена. Пламя выше человеческого роста взмыло вверх, и Айсын спрыгнул вниз, спасаясь от бешеного жара. Уже вспрыгнув в седло невысокой мохноногой лошадки, он обернулся посмотреть. Раскаленный воздух дрожал, как марево, и клочья сгоревшей травы поднимались вверх вместе с клубами черного дыма. Сигнал непременно увидят другие дозорные. Баяр привычно сел на луку кожаного седла, и перепуганный видом огня конь резво взял с места и, подобно стреле, ринулся вперед, к реке. За спиной Айсын слышал топот конских ног: все мужчины выстроятся у реки широкой полосой и не пропустят никого с той, чуждой стороны. Чужие воины были не одни: позади ровных колонн пеших и конников ехали тяжелые обозы, что волокли странные звери, никогда ранее учкирами не виданные: огромные, как быки, с острыми рогами, как у тура, и покрытые черно-бурой мохнатой шерстью, как у медведя. Странные быки тяжело хрипели, таща неподъемную тяжу. Из повозок робко глядели женские и детские лица. Похоже, они сюда не с войной... -Остановите его!-приказал вождь Монх-Оргилл, говоря о предводителе пришлых, чье лицо было трудно разглядеть из-за расстояния-понятно было лишь, что он высок, крепок и бородат. И сотни Учкир натянули маленькие изогнутые луки, и пернатые стрелы зажужжали, как пчелиный улей, срываясь вперед, и ровной полосой воткнулись в землю прямо у ног их предводителя. Он понял намек и остановился, подняв руку, и все его воинство остановилось, молчаливо глядя на строгий степной народ. -Я Милонег из рода Чёрного Бера, если только вы что-то когда-то слышали о моем роде! Я пришел не с войной, а за помощью! -пришлый говорил на общем диалекте, но мало кто его понял, лишь вожди и старцы, помнившие время, когда учкиры не были отрезаны от мира, знают этот язык... Айсын услышал, как Монх-Оргилл спешился со своего бурого, известного дурным нравом жеребца. Довольно высокий ростом для учкира, с черными соболиными бровями и густыми усами, он выглядел впечатляюще. Узкие глаза на смуглом лице смотрели подозрительно и недобро. -Имя твое мне неизвестно, и род-тоже! Но знай -никто не пройдет через реку, никто не осквернит нашу землю и не попытается жить на ней! Вы-отличная для нас мишень, и мы перестреляем вас всех! Убирайтесь, прочь отсюда, вы все! Милонег содрогнулся. Он так близко прошел к Танату, он почти у цели, но эти воинственные скотники ни за что его не пропустят, он знал это. Учкиры всегда были известны бешеным нравом и жестокостью...и превосходили они его жидкого воинство более чем втрое. Он раскрыл было рот в попытке объясниться, но тут вперед выступила лошадь Виорики. Девушка была нага и держала в руке посох, увенчанный высохшим черепом быка. Слегка выступающий живот выдавал ее бремя. Милонег посмотрел на нее искоса, но она словно не заметила, с диким гиканьем посылая лошадь вперед, она заставила ее войти в реку, и учкиры немедля ответили на такую неслыханную наглость новым градом стрел. Одна из них воткнулась девушке в ногу, но она не переменилась в лице. Вместе нее вскрикнуло воинство. Жрица бросила в воду свой посох и плюнула, затем подняла лицо к небу и что-то запела, и жутким было ее пение: был в нем и клекот орла, и ржание лошади, и детский плач... учкиры стали переговариваться, затем, кивнув своим, Монх-Оргилл, с трудом растягивая слова, спросил: -Чего хочет от нас жрица Рогатого? -в голосе его не звучало более ни угрозы, ни зла. Виорика выдрала из бедра стрелу, и рана стала затягиваться. -Ничего, кроме свободного прохода к Танату!-заявила она. 13. Песнь Смерти. -Ты готов умирать, Елизар? - тихо спросил Милонег, глядя в сторону степи, бескрайней и беспощадной, похожей на океан, ее родного брата, но, в отличие от него, отливающей золотом. Лошади трудно передвигались по каменистому, обманывающему резкими обрывами дну реки. Теммис совсем обмельчал, не видя хороших дождей, и грязно-бурая вода доходила едва до брюха коня. Копыта взбаламучивали глину на дне реки, и течение зализывало мутные облачка, как собака рану. Всадники ехали навстречу неизвестности - ровному ряду конных воинов степи, и трудно было сказать, что у тех на уме. Едва Монх-Оргилл признал в Виорике жрицу Рогатого Бога, он тут же переменился в лице (слава о кровавых расправах служителей грозного божества дошла и до степных жителей) и приказал пропустить самого вождя, страшную жрицу и двадцать человек верших- вместе со знаменными. -Мне не нужны их толпы здесь! - заявил вождь, и пришлось подчиниться, хотя это был страшный риск- идти, оставив женщин, детей, повозки и большую часть воинов, отрезанных рекою. Милонег обернулся, чтобы взглянуть на оставленных им людей - растерянных, неуверенных, и на душе у него было неспокойно. Что-то страшное чудилось ему в похожих друг на друга лицах степников, в их узких, чуть раскосых глазах, в хищных птицах, что смирно сидели, словно истуканы, на специально снаряженных седельцах спереди каждого всадника. Единственной, кого не пугала орда степников, была Виорика. Словно не думая об опасности, она глядела высокомерно и гордо. Длинные волосы, бывшие раньше смоляно-черными, а теперь выгоревшими до темно-рыжих, развевались по костлявым плечам, обрамляя лицо, ставшее под палящим солнцем еще более жестким и суровым. Она послала буланую кобылицу вперед и вскоре очутилась у правого брега. Милонег видел, как Монх-Оргилл поклонился ей и что-то сказал на неизвестном языке своим людям. Те ушли, чтобы вборзе вернуться, таща на плечах престранной формы лодки: узкие, сплетенные, похоже, из камыша, что в изобилии рос по берегам Теммиса, они блестели золотисто-коричневым блеском в лучах заходящего солнца. -Эти лодки могут нагнать ловчего сокола, ежели плыть по течению да по ветру, - трудно растягивая слова, сказал вождь Милонегу, заметив его взгляд, -Но сейчас они повезут вас не по воде. Садитесь! Мы понесем вас на руках!- молвил он. Милонег мгновенно перехватил взгляд Елизара, вдруг напрягшегося, словно кот перед прыжком. Положение было не из легких: и перед своими не осрамиться, чтоб не говорили потом, что заробел, но и не попасть в паучьи сети чужой, злой мысли... -Зачем? - спросил он. -Наши кони еще не устали. Мы отправимся конными. Монх-Оргилл разочарованно крякнул, почесал подбородок и повернулся к Жрице Рогатого. -Пусть госпожа скажет. Ее слово будет решающим. Та, не задумываясь, весело спрыгнула с кобылицы, бросив поводья ближнему степнику, словно холопу, и гордо вытянулась. Бремя совсем не отяжеляло ее поджарого смуглого тела, но наоборот-подчеркивало ее силу. -Воистину достойный муж ты, Монх-Оригилл - церемонно поклонилась Виорика вождю. -Не дело славным воинам нести нашу ношу на плечах, но коль скоро ты предложил, я принимаю эту честь. Пусть наших коней ведут в поводу. - Молвив эти слова, она села в заботливо подставленную лодку, и Милонегу и прочим ратникам пришлось подчиниться. Бурый орел Монх-Оргилла, грозная птица невиданных размеров, круто изогнул мощную шею, незлобиво разглядывая пришельцев янтарями глаз, и снялся с плеча хозяина, тяжело взмахнув широкими крыльями, когда лучшие воины степи Учку-Рак подняли камышовые лодки с драгоценным грузом и неспешно двинулись на восток - туда, где на горизонте клубился дымок. Лодки плавно покачивались, словно на волнах небольшого лесного озерца, и Милонег постепенно начал успокаиваться, глядя на миролюбиво-спокойную улыбку вождя и сосредоточенные лица его воинов. Про то, как будут переправляться его остальные люди и повозки, он пока благоразумно не спрашивал, и никто и не говорил ему. Вскоре стали видны небольшие хижины, сложенные из конских плотных шкур, натянутых на прутья. Похожи они были на мурашиные гнездовища, только сверху - узкое отверстие, из которого клубится дым. Всюду сновали женщины и дети - в меховых плотных безрукавках на богато вышитые самодельным бисером рубахах. Ребятишки удивленно смотрели темно-карими узкими глазами на пришельцев и показывали пальцем, оживленно переговариваясь, и говор их был похож на щебетание птичек весною. -Какие странные дома... - протянул Елизар, приглаживая маленьким костяным гребешком волосы цвета листа осенью. -Мой народ много путешествует, редко оставаясь надолго на одном месте. Мы остаемся на то время, когда трава еще может дать пищу нашим коням, а дичи довольно, чтобы накормить людей и орлов. - сдержанно отозвался Монх-Оргилл. Он подозвал к себе невысокого, плотно сложенного воина, вооруженного тонким копейцом, и сказал ему: -Ох-хи юрк индэ, Батырай-дэн. Иждер ку-Тама!Нигхэрр ша -ллах! Тот обвёл маслянисто-блестящими, словно ягоды черной смородины, глазами воинство, кивнул и погнал тощего, с выступающими ребрами чалого коня вперед - только хвостья меховой шапки мелькнули в угасающем свете солнца. Виорика, лучше всякого толмача державшая речь на их языке, удивленно вопросила, смотря на вождя: -К чему это он должен приготовить народ!? -К вашему прибытию, госпожа. Мы не знали, то вы явитесь, но негоже гостя оставлять без присмотра... -таинственно растянув губы, ответил Монх-Оргилл. Виорика еще говорила о чем-то с ним, но молодой сын кнеза не слушал их. Почти стемнело, и едва народившийся месяц поднялся над горизонтом, освещая траву, которая под его светом вдруг вспыхнула серебристо-лиловым пламенем. Было светло, словно днем, но черно-синий купол неба не оставлял ощущения, что Князь Ночи уже раскинул над Великой Степью Орлов свой шелковый плащ. Милонег в уме быстро подсчитал дни. Без малого целую луну они странствовали, пока добрались до Степи Учку-Рак и увидели ее легендарные чудеса! Где-то вдали стали раздаваться тонкие гудящие звуки, похожие на стрекот сверчка и звон натянутой тетивы лука одновременно. Звуки смешивались, наплывая друг на друга и рождая песню - нежную и печальную. Воины узрели древнего старца с руками и лицом чёрными, как уголь, и этими угольными руками он незряче перебирал туго натянутые струны на плоском пустотелом коробе, и короб этот плакал человеческим голосом. Как дитя, заблудившееся в степи, обманутое ее неверными огнями. Как пустельга над вдруг осиротевшим гнездом. Как мать без родного сына, не вернувшегося из похода... Жаркое лето ушло, сменившись холодной осенью, которая пришла неожиданно, словно зимние холодные сумерки. Маленький Милонег сидит, заглядывая в глубокую темную яму подполья, из которой тянет сыростью и гнилью, смешанной с кислым запахом квашеной капусты и моченых яблок. Мама выбирает самое румяное яблоко и вручает ему. Ребёнок радостно скачет, радуясь угощению, как вдруг резкий удар со спины предательски сбивает его с ног. Лучезар, сын первой жены отца, шестью годами старше, убирает за пояс вырезанный из дуба узорчатый меч и забирает из разжатых пальцев зарёванного брата душистый слиток ушедшего лета. -Лучезар, не смей! Не смей... Крик матери показался совсем близко, и молодой кнез обернулся, чтобы посмотреть. Матери не было, но эта странная мелодия подняла из глубины души те воспоминания, которые он предпочитал бы не переживать вновь. Выросший в тени старшего брата, Милонег не мог не ненавидеть его. И не восхищаться им, недосягаемым, словно солнце. -Это музыка степи... она может вогнать человека в сон, из которого нельзя проснуться. - Воины тихо перешептывались, стараясь, чтобы степники не услышали. Если те и слышали, то сделали вид , что не поняли. Как уже стало ясно - орлы степи не были дикарями, знающими лишь свое наречие - они лишь хотели жить свободно, как и их могучие птицы, что могли ударом клюва убить волка. -Мы почти пришли. - Вдруг раздался насмешливый голос Монх-Оргилла, и тут Милонег понял, что пришла их гибель. Острое зрение, которым он всегда гордился, позволило ему разглядеть в земле зияющую черную яму. Степники просто собирались погрести их заживо на земле, которую они так оберегали. Он обернулся, и в лицах своих воинов он не видел тревоги: убаюканные колдовской песнью, они мирно покачивались в лодках. Спасать их было нельзя... Конь Монх-Оргилла остановился, размеренно бухнув выкрашенными белой краской копытами, и комья земли с краев свежей ямы с легким шуршанием скатились вниз. Он поднял руку, и дальше все произошло слишком быстро - примерно за то время, когда спокойно бьющееся сердце успевает ударить трижды. Старец резко оборвал свою чарующую песнь. Лодки, потеряв опору рук, упали на землю, сухой камыш потрескался с оглушительным звуком. Ничего не понимающих людей, не способных сопротивляться, скрутили по рукам и ногам и легко столкнули в глубокую ямину, на дне ее были выставлены на совесть отточенные колья. Ночной густой воздух наполнился стонами и криками гибнущих людей. Виорика почувствовала, как дерево может быть тверже стали - один из кольев торчал у нее из груди, пробив сердце, затрепыхавшееся вдруг, словно пойманная пичужка. Перед глазами пронеслись какие-то образы, ей неведомые, и сквозь стучащую в ушах кровь она различила торжествующий хохот степников. Они стояли у края ямины и смеялись, смеялись без конца, поражаясь удивительной доверчивости людей с того края мира. Девушка раскрыла рот, почувствовала металлический вкус собственной крови и, превозмогая боль и пробитые легкие, закричала проклятия. -Вы, погубители невинных и гордых жизней, да прольется на ваши головы гнев Господа моего! Да иссохнут ваши поля, как грудь умершей матери, да пусть дети ваши пьют вашу кровь! Крикнув это, она захлебнулась кровью, хлынувшей изо рта и умерла: стрелы, выпущенные воинами Монх-Оргилла, пробили труп. Степники принялись поджигать просмоленные пучки трав и закидывать ими умирающих. Огонь занимался неохотно, больше чадил, распространяя удушливый дым с запахом горелой плоти и смерти. Елизар смотрел сквозь обгоревшие веки на жалкие останки собственных воинов- обугленные комья плоти, теряющие очертания человеческого тела, еще стонущие, молящие о пощаде. Боль мучила его, наполняя отчаянным гневом умирающего зверя. Он попытался подняться по отвесному краю, но руки скользили, лишь под ногти забивалась влажная земля. За такую дерзость его сняли считанными стрелами. Сознание покидало его, но он успел увидеть, как живот мертвой Жрицы начал трепыхаться, что-то изнутри разрывало тонкую кожу. Толстая когтистая лапа осторожно высунулась, словно пробуя воздух, и быстро, раздвигая лоскуты мертвой плоти, наружу выползло престранное существо: Похожее на обычного новорожденного ребенка, с пустыми и невидящими белыми глазами, оно было покрыто быстро окостеневающей и твердеющей на воздухе чешуей, как у ящерицы, но серовато-бурого цвета. Существо быстро повело носом с раздувающимися ноздрями и быстро закопалось в рыхлую мягкую почву - прямо под телом матери. Более Елизар ничего не видел - ночь застигла его, навсегда закрыла ледяной рукой его почерневшие глаза. 14. Лебеди да Вороны. Леди Александрия сидела, склонив голову, у богато устланной тёплыми мехами лавки, на которой,откинувшись на подушки, лежал Сэтэм и, казалось, мирно спал, но сон его был мёртвым. Уже прошла почти полная луна с того злополучного дня, когда он сорвался в Океан, но он не открывал ни разу ясных очей. Мать не отходила от него, творя бесчисленные молитвы и заклинания, заставила даже принести в жертву жирного ламаса, пролить его кровь на жертвенные камни, но ничего не помогало: Он все так же был недвижен и холоден, зыбко плавая между жизнью и смертью, и никто не мог сказать, доживет ли он до нового рассвета. Лицо женщины, и без того всегда бледное и худое, стало изможденным: глаза ввалились, по-волчьему светясь из глубины черных глазниц, губы пересохли и покрылись корками, тени морщин сеткой обрамили лицо. Гаур никогда не видел ее такой, но даже он не мог умалить ее горя, накрывшего ее вдруг, словно зимние сумерки. Старшой сын остался заложником мира у Волков, а младшего, того гляди, унесет Морана-Смерть, ступая босыми ногами по каменному промерзшему полу... Как же тут не собраться в дальний поход-броситься к ногам жестокой Богини да взмолиться: не губи детей моих! И ничего, что идти придется долго - пока не изломаешь три пары железных башмаков, три чугунных посоха и не изгрызёшь три медных хлеба. Дома притушили огни, лишь очаги давали танцующие блики на инеисто-белых стенах коридоров, вдруг опустевших: не было более веселого гомона детей, сидящих теперь в клети тихо, словно мышки, лишь изредка торопливо пройдет старая служанка с кувшином воды для господ. Морриган, казалось, полностью ушла в себя, почти не появляясь дома. Она каждый день стояла на высокой черной скале, о которую бились, разбиваясь на тысячу осколков, ледяные океанские воды, и до боли в глазах смотрела на далекую сушу, пытаясь разглядеть дом Велора, и иногда ей казалось, что над едва видимым селением клубится веселый дымок. Что это было-обман ли зрения или весёлые духи- митовары, трепеща в воздухе стрекозиными крыльями цвета изумруда и корча насмешливые гримасы на крохотных, на бутон цветка похожих рожицах, морочили ей голову - она не знала. Но когда в океане вдруг появилась далекая черная точка, едва различимая в рассветном холодном тумане, сомнений не было: Это не проказы духов-обманщиков, которые были созданы из белого одуванчикового пуха лукавым богом Одри, богом обмана и коварства, это отправилась слаженная еще в ее приезд лодия, и ее назначение - доставить Велора к невесте! Мир, так четко видимый, вдруг стал расплываться и, всеми цветами радуги собравшись в слезу, скатился по щеке Морриган. Она сбросила тяжелый меховый плащ, рухнувший на землю с мягким шуршанием и, резко взмахнув крыльями, бросилась вниз с отвесной скалы. Океан завертелся пред глазами, стремительно приближаясь, но крылья вдруг вместо ветра зачерпнули пустоту: ветер почему-то резко изменил направление. Девушка стремительно изогнулась в отчаянной попытке поймать его поток, и с криком поднялась в воздух, почти коснувшись острых камней, покрытых водорослями и засохшими моллюсками,коими было сплошь усеяно побережье Океана. Волкодлаки владели магией воздуха, позволяющей их судам всегда идти попутно с ветром, и почти не ходить на веслах, и оттого о них говорили как о искусных мореходах. Веда вгорячах положила себе лишить их всех зелий, что они разбрасывали над гладкой поверхностью воды. Лодья была все ближе-огромная, величаво плывущая по поверхности воды, как царственный белый лебедь с изогнутой шеей; вытянутые щиты, иссеченные в боях и политые собственной кровью для защиты от зла, красовались на бортах лодии, притягивая к себе взгляд. На чисто скобленой палубе почти не было людей, они все прятались под тканевым настилом от солнца. Что же - усмехнулась про себя Морриган, - мне это только на руку... вернее, на крыло. Она неслышно пронеслась над самыми зеркальными волнами, почти касаясь их кончиками крыл, как вдруг над лодьёй с оглушительным звуком заполоскался зелено-белый полосатый парус с вышитым гербом Волкодлаков: Два огромных вздыбленных волка, держащих на передних лапах, словно в руках, корону из сплетенных ветвей - знак бывшего царствования этой семьи. Она всё кружила и кружила, словно голодная чайка, перед самым носьем ладьи, сделанным в виде головы страшного водяного змея, коих, как говорили опытные мореходы, было много у побережья Речь-Земли: Огромная оскаленная пасть с кинжалами-клыками и хищные холодные глаза должны были отпугнуть морских гадов, не пожрали они весь корабль... Знающие люди рассказывали страшные басни о нападениях этих чудищ и показывали раны- она другой ужаснее, но уж больно глаза у них были весёлые. Да. Один из Волков - седой и жилистый дед с выбитым правым глазом - стоял у правила, не обращая на Веду никакого внимания, а более подшучивая над юношей, что бессильно лежал на палубе, мучаясь дурнотой, и изредка метал съеденное за борт: Кого невзлюбит Морской Бог, так это навсегда! ...Лихо носят за собой все потомки Вранов Нави, и ты пойдешь по всем дорогам холодной могильной земли с сыном Волков и отличишь правдивую ложь от правды, что лживей лжи, и тем победишь огонь с Востока... Морриган поняла, что время ее на исходе: надо вборзе что-то сделать, иначе с попутным ветром они доберутся до логова Чёрного Бера меньше чем за седьмицу. Кружить над лодьёй не было проку: её скорее застрелят из луков, чем позволят свидеться с любимым, который не должен был казать глаз солнцу и строго поститься, пока нога его не ступит новой земли: Умирая в своей прежней, холостой жизни, человек возрождается в новой, уже женатым, и поэтому он не должен вкушать пищи и его лик не должно видеть ясное солнце, ибо оно светит только живым... Поглядев на начавшее подниматься солнце, Морриган резко взмыла вверх и пропала в высоких облаках, что сгущались у самых вершин Туманных Скал... Лыбедь, дочь славного Кнеза Дарена и первой жены его Радославы, сидела в окружении многочисленных нянюшек и придворных жен и, слушая заунывную песню игрицы на лютне о всех погибших мореходах, вышивала рушник для своего жениха. Стежки тонкого кручёного шёлка ложились ровно и точно, и под хрупкими пальцами вырастали целые леса, озера с отражающимся в нём закатным солнцем, диковинные звери и птицы; -Прекрасная работа, Лыбедь, девочка моя... - мать склонилась над работой дочери, тонкие, плотно сложенные губы легко коснулись лба девушки. Та рассеянно кивнула. Ей недавно исполнилось девятнадцать зим, и все всегда восхищались ею. Удивительно похожая на Радославу, но без ее холодности и жестокости во взгляде родниковых серых глаз, она плела пушистую русую косу, как у отца, и смеялась с подружками, и все у нее получалось ладно и хорошо. Вышивать да шить - на то она первая мастерица, водить весёлые хороводы и петь - и тут нет никого краше и лучше, чем она. Воистину достойная невеста для любого жениха, пусть даже из княжеской семьи! Она терпеливо ожидала приезда Волкодлаков, глядя в узкое окно-бойницу, но оттуда были видны лишь душные городские улицы, застланные деревянными пыльными горбылями - вечный источник заноз для любого человека, вздумавшего прогуляться босиком. Правда, во многих местах горбыли были щедро устланы порядочным слоем шелухи от семечек да калёных орехов- местные были до них большими охотниками. Лыбеди совсем не нравился этот город, эта крепость, этот курятник знатных и сонных девиц, все её существо отчаянно рвалось отсюда в родные просторы города Камы с его прохладой и свежестью после дождя,с конными ровными дорожками и лесами, окружающими город, словно изумрудный браслет-запястье. Сама крепость её отца была старой и мрачной; множество тайн хранила она. Совсем недавно страшной смертью погибла меньшица ее отца, Голуба: ее нашли заколотой в покоях нынешнего государя Лучезара, и долго длились пересуды да поиск виновника, пока государыня Радослава не приказала снести голову с плеч холопу, что нашёл юную госпожу мёртвой. Первое время горе витало в старых стенах, словно солнечный зайчик на стене темницы, но потом память о Голубе стала истираться, как и память о ее ранее почившем супруге, и о них вспоминали лишь мельком, в разговоре. Но это не умаляло того дремлюще-гнетущего состояния каждого нового дня, прожитого в этих замшелых стенах. Лыбедь много слышала о своем будущем женихе и всё гадала, каким он будет: девушке ее положения не пристало мечтать о любви, а лишь всем Богам молиться, чтобы не был нареченный старым, лысым да беззубым... Неизвестно, какой Бог услышал бы ее - сегодня как раз горожане отмечали Змеев День, тот самый, когда все змеи уползают прочь, в далекие леса - до самой весны, а лешие да болотники с криком проваливаются под землю-досыпать. И Боги тоже спят: не слышат они людей всю страшную и холодную зиму, только злая Морана витает вьюгою за окнами, заглядывя-кого б унести. -Пойдем посмотрим праздник, - молвила мать. - Твой брат постарался на славу вместе с волхвами, чтобы праздник прошел так, как предки заповедали! -Это не были мои предки.-кисло улыбнулась Лыбедь, но все-таки отложила шитье и отправилась вслед за строгой и высокой фигурой матери. Солнце заливало деревянные теплые мостовые, словно летом, торговцы вытащили свои лавочки и торговали, казалось, всем на свете: книгами в тяжелых кожаных переплетах на девяносто девяти языках и наречиях; Птицей-как живой, помещенной в плотные ивовые клетки, так и самых различных сортов да посолов; Рыбой да дичью из далеких краев; Хлебом и снедью из горячих печей; Заботливо сохраненными яблоками да капустой, поздней зеленью, растущей в солнечных уголках; Сотни рук тянулись к молодой княжне, каждый торговец хотел, чтобы она хоть что-то попробовала-не иначе потом как весь город сбежится покупать товар, которого сама княжна не побрезгала отведать! Радослава приветливо кивала купцам, с иными даже перебрасывалась словом-другим, крепко держа за руку дочь, которая только и думала о том, чтобы вернуться в свои покои. -Ты должна знать свой город и своих подданных, чтобы они были верны тебе! - часто учила ее мать, но девица не слушала. Ее взгляд неожиданно упал на небольшую лавку, на которой аккуратно были разложены женские украшения: бусы да жуковинья, обручья и браслеты с самыми разными камнями, играющими в лучах солнца. Торговец-молодой, со смуглым лицом и смоляными волосами, одетый, как многие приезжие с юга, в ярко-зеленую рубаху с вышивкой по вороту бледно-голубой нитью-сидел, уперев в колено подбородок, и чистил ногти кинжалом, богато украшенном рубинами. Радослава едва заметно сморщила тонкий нос, зато Лыбедь, не обращая внимания, склонилась над прилавком. -Не иначе как госпожа хочет украсить себя к празднику? -улыбнулся торговец: он по-прежнему не поднимал глаз, но все прекрасно видел. -У меня есть все камни, которые встречаются на ПериМорье и вдоль берега Речь-Земли!-Гордо объявил он. -Чего же хочет твое сердце? Есть несравненные изумруды из копей Вечной Степи Учку-Рак: Воистину они политы кровью тех, кто добывал их! Есть и аметисты -слезы морских дев, потерявших свою любовь навеки. И вот еще редкость-загадочные чёрные алмазы из самого сердца Туманных Скал. Говорят, что... -Я возьму эти. - не слушая болтовню торговца, молвила девушка-она разглядывала нитку бус из дымчато-серых камней - чуть темнее ее глаз. Торговец скосил глаза и печально произнёс: -Это очень красивый камень, госпожа, но не принесёт он счастья в дом! Это серый, или дымчатый, хрусталь, и лишь кладбищенские маги могут носить его, не сойдя в ума! Он нужен для их чёрных обрядов и впитал всю их злобу, оттого-то он и стал такого цвета! -Я беру их. - Терпеливо выслушав продавца, отозвалась княжна. Неторопливо отвязала узорчатый поясной кошель и спросила: Сколько с меня? -Десять быков золотыми, но эти отдам за два. Ты не первая владелица этих бус...-загадочно ответил странный человек, снова опуская маслянисто блестящие глаза... 15. Лёд Вечности. Глаза Велора, совсем отвыкшие от яркого солнечного света, беспомощно щурились и слезились, он вытирал их рукавом прополосканной ветрами холщовой рубахи. Вален разбудил юношу и указал ему на видневшуюся вдалеке громаду льда, похожую на выстроенный кем-то среди облаков и снега неприступный замок. Острые пики его вспыхивали на рассветном солнце бледно-золотым светом, ярким и холодным. Не было видно льдам конца и края, насколько хватало глаз, тянулись друг за другом заснеженные вершины, прозрачные до боли, до слез на глазах. Ледник легко, словно корабль, держался на воде и казался совершенно недвижным, но, присмотревшись, можно было понять, что это не так: ветер неумолимо гнал его к суше, и волны упрямо бились об него, бессильные остановить или замедлить его ход. Правду баяли, он плыл издалека - целых два океана отделяли его от Речь-Земли, это откололся кусок от острова, состоящего только из снега и хрустального льда, на котором живут ледяные великаны да драконы. И кто знает, может быть, одна из ледяных тварей гнездится где-то внутри его? Велор не особенно удивился бы, увидев огромную, покрытую кудрявым инеем голову или руку среди льдов, и почему бы среди ледяных пиков не скользнуть легкому телу, покрытому белоснежной, с острыми, как сталь меча, краями, чешуей и янтарными глазами?... -Еще немного, и он будет у наших берегов, - кивнул Велору отец. - Мне бабка моя, покойница, рассказывала о пророчествах, что когда о Туманные скалы ударится громадная глыба льда, наступит Великая Зима, такая, которую еще никто не видел, и продлится она целую вечность, и сама Морана-Смерть воцарится в ледяных чертогах, и настанет тогда закат рода людей... Валену, похоже, хотелось примириться с сыном, он понимал, что творится у того на душе, и Велору не хотелось спорить. Он давно потерял счёт времени, что провёл здесь, запертый перед свадьбой, не смея казаться наружу, чтобы Богов не обидеть, и мало весёлого предвещало будущее. Он старался не думать о предстоящем союзе, лишь образ Морриган упрямо возникал перед глазами, слово она сама была здесь. Велор уже достаточно знал ее, чтобы понять: Она не из тех, кто будет плакать и убиваться по убитой и поруганной любви, она будет нести свое горе молчаливо и гордо до тех пор, пока привычка и годы не заставят смириться, и осознание этого травило душу, разъедало ее, словно весенний радостный дождь, разъедающий снег до сырой земли. -Я знаю, ты любишь её. Постарайся забыть, хоть это и сложно. Яру же забыл. Ради нашего рода, да и собственного счастья тоже. Знаешь, обнимая девушку, сложно быть счастливым, думая о другой.- Сказал отец и, положив тяжелую мозолистую ладонь на плечо сына, собрался удалиться - настал его черед брать в руки правило. Велор легко ухватил его за широкий рукав. Голова немного кружилась: в несколько дней от голода не ослабнешь, но дурнота - само собой будет. И краем сознания мелькнула мысль - Яра была всего лишь... как сон, ничего более, а вот любовь к Морриган была похожа на полночное море - такая же тёмная, опасная, манящая, из нее нет выхода, в ней тонешь, тонешь медленно, неотвратимо, и счастлив тем, что тонешь... -Ответь, отец, почему в мире, созданном вещими и справедливыми Богами, нет справедливости вовсе!? Почему люди не могут выбрать тех, кого любят? Вален посмотрел на сына, и в глазах его стояла неподдельная печаль. Он провел рукою по голове, разглаживая волосы, делая тем самым и без того растрёпанный ветрами хвост из светлых волос еще ужаснее. -Все люди могут выбирать, кроме вождей. Вожди идут тропою, отличной от тропы сотен людей. Быть вождем - значит, быть несвободным в своем выборе. И в конечном итоге, даже последний твой раб более свободен, чем ты. - Молвив это, он ушел, тяжело ступая по кренившейся палубе, а Велор обмяк на мягко постеленном прохладном сене и стал тоскливо смотреть на бесконечную синь океана, похожего на пролитое кем-то на землю небо, на кричащих голодных чаек, что-то вылавливающих в воде и качающихся на волнах, словно маленькие белоснежные лодочки, и ледник, грозный и прекрасный. Сознание его стало медленно растворяться в этой бесконечной синеве и холоде, как вдруг он заметил узкую серебристо-белую, словно иней, полосу, пронесшуюся под самым бортом лодии в воде. Он моргнул, думая, что это лишь игра воображения, и более этой полосы не увидел, но она стояла в глазах столь явственно, что он готов был голову дать на отсечение, что она была реальна, и это было что-то живое... Похожее на гигантскую, в размер лодии, рыбину, например. Чьи-то тихие, осторожные шаги отвлекли Велора, и он заметил мать, бессильно опершуюся на борт лодии. Вален жалел, что взял ее на борт, ибо понятно уже было, что она тяжела ребенком, но присутствие матери на церемонии помолвки и свадьбы-обязательно. Против традиций не попрешь, как жили предки- так и мы жить будем, а умрем-завещаем традиции своим детям и внукам, и обратится мир в пыль, а они все так же будут существовать, незыблемые, как тот далекий ледник, приплывший за два океана... Весь клан радовался пополнению, а Хильд сама же была грустна и задумчива и даже сказала как-то раз мужу, что не переживёт родов, чем смертельно напугала Валена. -Я не позволю тебе умереть, родная, - молвил он, беря ее руку, - никогда. Она лишь слабо улыбнулась в ответ. Вот и сейчас, стоя на неровной, залитой солнцем палубе, она обнимала начавший округляться живот рукою. Велор смотрел на мать и не узнавал. Куда делись ее уверенность и царственная походка? Она выглядела изможденной, уставшей и бледной, а синие круги под глазами выдавали бессонные ночи. Она совсем ничего не могла есть, Велор только удивлялся, как ходьба по кренящейся палубе заставляет иных людей метать съеденное за борт, в холодные воды океана, говорят, если Морской Бог кого невзлюбит - так это навсегда, лучше не ходи в море, коли морским обитателям не люб! И то хорошо, если не потопят гордые посудину, не бросят тела на корм чайкам! Велор поднялся, с трудом разгибая порядочно затекшие колени, поддержал мать, боясь, что она упадет. Она благодарно сжала ледяными пальцами его запястье, он нежно, бережно опустил ее на дощатую палубу, помогая сесть поудобнее, и гладил ее спутанные, пропахшие солью и океанской водой светлые волосы, совсем потерявшие блеск. Она едва слышно прошептала: -Зря я оставила его... - бледные, истрескавшиеся губы едва заметно шевелились, похоже было, что она говорит в забытьи. -Мой мальчик, Аскольд... Сын нежно провел рукой по ее лицу, убирая упавшую на глаза прядь. Он знал, о чём неустанно думает мать, что тревожит её, наполняя душу смутными сомнениями: Вождь Вален долго думал, на кого оставить крепость и все поселение, на чьи плечи ляжет ответственность за дом и сохранность добра, нажитого Волками, пока супруга не уговорила его вверить людей и дом Аскольду. -Хоть он юн, он сильный воин и должен учиться заправлять всем сам, без подсказки отца... Вождь с недоверием глянул на нее, холодные глаза блестели из-под густых нависших бровей: -Я думал, мой брат Регон с этим вполне справится, а Аскольд... нет ему пока доверия. На нас нападают Рыси, да и Воронёнок тоже у нас... А что, если Вороны все же вздумают отбить его? -Они не хуже нас знают, кто ляжет первым в этой битве... Регон пусть поедет с нами - тебе будет нужен кто-то, кому ты сможешь доверять как себе, на этой чужой нам земле... А внутри у нее что-то болезненно сжалось, словно мокрый напуганный зверек: доверять как себе, тоже мне... тот, кто желает жену брата, бесчестен, да и сама жена- тоже... бедный мой, седой совсем Вален, ты окружен людьми, которых ты любишь безмерно, но кто тебя может предавать, не в силах удержаться от страсти, которой давно было суждено угаснуть... - И все же - вовсе я не потаскуха - решила про себя Хильд. -Я просто... в ловушке. Она подошла к мужу, обняла его, прижалась к широкой тёплой груди и вздохнула. Поддавшись уговорам жены, Вален все же уступил, и Аскольд остался единственным главою в доме, и дан ему был строгий наказ: не спускать глаз с Агаата, что при всяком удобном случае пытался сбежать из полона. -Пока он тут, Вороны мстить побоятся, и ты в безопасности. Вернусь - отпустим его домой, пусть улепетывает! - заявил Вождь, и никто не стал спорить, только сверкнули гневным пламенем в темноте глаза Принца Воронов. С ним хорошо обращались, но все равно он был пленником, и в голове его роились и складывались планы мести - один другого страшнее. Оружия у него не было, и теперь он по-настоящему жалел, что нет у него совершенного дара в чёрной магии, как у сестры. Вот уж тогда бы их всех! Хильд понимала, что юный Ворон просто так не сдастся, и будет искать способы отомстить, и с каждым днем ей становилось хуже, предчувствие чего-то неотвратимо-страшного настигло её. А кто знает, может, этот сопляк что-то уже знает про неё с Регоном? Помнится, его тоже не было на том самом пиру, когда... Она снова застонала и из последних сил открыла помутневшие глаза и первое, что она увидела, было - лицо сына. ...К вечеру ей стало совсем худо, и перепуганный Вален велел зарубить загодя припасенного петуха в дар Морского Богу, чтоб не мучил он Волчицу, но едва кровавые капли, слетевшие с шеи жертвы, коснулись воды, начал подниматься сильный ветер, грозивший сорвать паруса, и никакие узлы и магия не могли его успокоить. Спасаясь от шторма, пригоняющего в бортам лодии отколотые куски льдины, грозившие пробить его и затопить, Вален велел стать на вёсла и причалить к ближней суше - небольшому островку, всего-то десять полётов стрелы в каждую сторону. Остров был густо покрыт песком и ошмётками засохших водорослей, что выбрасывали на берег бушующие волны, они ударялись о камни с оглушительным шумом. Кое-где торчали хилые деревца, едва цепляющиеся за жизнь, как они цеплялись своими корнями за солёную, каменистую почву. Было решено переждать шторм здесь, и воины начали сноровисто обустраивать лагерь. Шторм в море - эка невидаль, чего из-за нее удивляться! Вален снёс жену с корабля на руках. Она держалась неверными руками за его шею и что-то бессвязно бормотала: -Это она всё! Это она всё творит! Мы не вернемся живыми домой... она говорит, говорит в голове моей, страшная, чёрная, она грозит всё рассказать, грозит, что ребёнок не увидит света Богов... Муж осторожно гладил ее по голове, баюкал, точно малого ребенка, она металась в лихорадке, грозившей ее унести, и всё уверяла, что буря и её1 болезнь-это чары Морриган, что она творила, чтобы отомстить. Велор не хотел верить этому, он бесцельно бродив по островку, углубляясь в него все дальше, и видел, как рваные облака на время открывали лик полной Луны, и девушка-Ворон глядела на него, усмехаясь иссохшими мёртвыми губами. Он бежал прочь от этой страшной улыбки, похожей на оскал, бежал - сам не зная, куда, что-то манило и звало его вперед, он бежал, пока вдруг не понял, что откуда-то повеяло совсем не осенним холодом. Холод этот был дыханием январских ветров, что свистали над родовой крепостью длинными ночами. По стволу поваленного бурей дерева-могучего дуба, что стихия вырвала с корнями - пополз иней, белыми кристалликами сияющий в свете луны, и взору потрясённого Велора явился Дракон Льдов. Не было никаких сомнений, что он - дитя того ледника, что Велор видел утром. Огромное чешуйчатое тело блистало белизной, словно речной драгоценный жемчуг, и постоянно было покрыто инеем, спадающим с него серебристой невесомой дымкой при каждом движении, и каждая чешуйка сверкала тысячью граней, словно зеркало; Передние лапы его были тонкими и стройными, словно у самого быстрого коня, но вооружены когтями, более твёрдыми и прозрачными, чем алмаз. Сквозь прозрачные крылья, отливающими самыми нежными оттенками ледяного и грозного рассвета, были видны силуэты деревьев. Узкая морда с ледяными глазами, яркими, словно синие звёзды в зимнем небе, казалось, состояла из одной только страшной пасти, вооруженной шестью рядами зубов, прозрачных и острых, словно сосульки, гневно сверкающих, когда Дракон открывал пасть, чтобы попробовать длинным раздвоенным языком цвета лазури воздух. Дракон не выдыхал пламени - он дышал холодом, смертью, нетленным, вечным покоем застывшего мира. И сейчас его чудесные глаза с узкими щелками зрачков были нацелены на Велора, не смевшего пошевелиться, хотя вся его одежда и волосы покрылась инеем. Драконы прекрасны, бессмертны и вечны, и этот Дракон был огромен, очень стар, устал от всего и смертельно надоел сам себе, но сейчас его разум был занят новым гостем. Немногих видел Брандрис с того момента, как оказался на этом Богами забытом островке, что стал для него логовом, поэтому появление человека было для него, скорее, обещанием развеять его непреходящую скуку. Дракон раскрыл голубую пасть, потянул вибрирующими ноздрями стылый воздух и, помогая себе когтями на сгибах крыл, поднялся по стволу дерева чуть выше, чтобы лучше видеть человека. -Итак, ты здесь, человек - вымолвил он рокочущим, словно гром, совсем заглушаемым ревом бури, голосом. Говорил он на общем наречии народов Долины - верно истолковав обереги на вороте Велора. - Зачем ты здесь? Решил поживиться? Велор знал, до чего мнительны и боязливы гордые звери до своих сокровищ, что они старательно прячут в своих логовах; Им все время кажется, что их хотят обокрасть, и если пропадет хоть одна монетка, хоть крошечное украшение, хоть камешек с жуковинья - они впадают в ярость и будут крушить все на своем пути, и только сокровища способны унять его гнев. Велор церемонно поклонился Дракону. -Я не думал ничего у тебя красть, попал на этот остров случайно, не зная, что нарушу границу, я спасался от бури. - Краем сознания он замечал, что ледяные глаза с интересом рассматривают обереги на его поясе, литые из серебра да золота. Дракон встрепенулся, расправляя огромный, усеянный острыми, как копья, шипами, гребень, идущий вдоль хребта - от головы и до кончика длинного хвоста. -Значит, вор из Дома волков, ты явился сюда не один? Я помню тот день, когда ваш клан воцарился на Речь-Земле, и тогда мои собраться и я покинули это гиблое место, ибо люди объявили нам войну - и все ради сокровищ, наших сокровищ! А сейчас ты явился и сюда!?- гневно выдохнул ледяной поток воздуха Брандрис. Велор понимал, что еще немного - и гнев Дракона достигнет той точки, когда он начнёт покрывать все вокруг снегом, льдом и смертью, и еще он понимал, что надо действовать быстро, и снова поклонился, хоть ноги его дрожали от мороза и тело не слушалось. -Позволь нам покинуть твои владения невредимыми, обещаю, мы оставим все золото и подарки, что я вез своей невесте, на берегу, и ты сможешь забрать их себе, только - не убивай мою семью, прошу! Брандрис вдруг презрительно чихнул, распространяя вокруг ледяную мелкую пыль, чем чуть не оглушил юношу. -Оставишь, конечно, но просто так ты не уйдёшь... 16. Тропою звериною. Милонег лежал на теплой степной земле навзничь, приникая к ней, как к любимой женщине, и густая черно-алая кровь его, сочившаяся изо рта, медленно, тягуче стекала по густым волосьям бороды, противно щекотала кожу. В груди что-то устало трепетало, словно порванная тетива лука, при каждом вдохе, и горячо и больно было дышать. Стрела, пущенная кем-то из метких учкиров, вошла в спину, и зазубренный, тронутый рыжими пятнами наконечник ее торчал из груди, окровавленный. Милонег, обученный ратному делу витязь, видывал всякие раны раньше и уж точно разбирался в них почище любого лекаря. Он знал: смерть скоро придёт, и не так уж неправы были учкиры, подбежавшие к рухнувшему от боли и неожиданности Кнезу и порешившие, что он мёртв. Милонега грубо перевернули ногой в тяжелом, остро пахнувшем навозом и мочой сапоге, и воин кивнул своим: - Ка-хаар, что значило: - Готов... И они ушли, презрительно плюнув в тело пришлого с чужой стороны вождя по очереди. Кто-то даже развязал было тесемки штанов, чтобы осквернить тело Милонега, но Монх-Оргилл остерег. Решено было оставить воеводу гнить здесь, оставить на корм хищным птицам да зверям: позорная участь. Монх-Оргилл посчитал его недостойным честного костра, назвав трусом, порывавшемся сбежать тогда, когда его людям предстояло погибнуть. По разумению учкиров, достойно вождя - принять смерть вместе с теми, кто верил в него, а не бежать, точно 'лошадь с подожженным хвостом'. Молодому воеводе было все равно, что будет думать о нем этот человек, которому самому чести явно недоставало. Вот же удивительное дело - о чести тебе будут всегда говорить именно те, кто сам не раз шел на подлость. Все равно о нем в песнях не будут петь. И сама песня его жизни подходит к концу.... Вокруг была тишина под просинью высоких небес, усыпанных звездами, лишь высокие, серебристо сияющие в ночи травы о чём-то шептались под ласковыми руками веселых ветров. Милонег попытался приподняться на локте, но острая боль скрутила его, и он закашлялся - страшно и глухо, отплевывая куски запёкшейся густой крови. Ему хотелось увидеть небо - обитель богов, что сейчас взирали с неземной высоты на своего нерадивого сына. Его участь - известна. Только от своих Богов он ушёл, а к Рогатому так и не обратился до конца. Так и застрял на перепутье, ни во что и ни в кого не веря, а перепутье, как известно, место нехорошее. Мало ли какая нечисть и беды настигнут человека у развилки дорог... ...Маленькая девочка, обряженная в широкую просторную рубашонку светлого льна, раздвинула густые кусты малины, широко улыбнулась и принялась набирать крупные, сладко пахнущие медом и солнцем ягоды, настолько спелые, что чуть ли не лопались в пальцах, разбрызгивая ярко-алый, похожий на капли крови, сок. Место было отменное, солнечное, здесь не было столько надоедливых звонких комариков, поэтому девочка поставила плетеный из тонких полосок бересты кузовок на землю и стала собирать ягоды в горсти. Кузовок с утра уже успел стать весьма тяжеленьким, и на худеньких костистых плечах уже намечались натертые широкие полосы. Девочка почесала их и думать забыла. А ведь какой славный-то кузовок! Его сплёл ей старшой брат, которого она едва помнила. Плел, роняя длинные не подвязанные волосы на лицо, пока она мучилась жестокой болезнью, что могла унести ее. Плел и молился всем Богам, чтоб спасли его сестрицу, едва увидевшую свет. А когда она выздоровела - молча надел старую дедушкину шубу и ушел из дома, как в воду канул, и больше не слыхал о нем никто никогда. Только поговаривали, что где-то шныряет в окрестностях злой и мрачный колдун... Званка сама всего этого почти не помнила, но да ладно - мама рассказывала. Может, и утаила много чего, но одно Званка знала точно - брат ее жив, он до сих пор любит их всех и однажды обязательно придет домой, распахнет сильной рукою дощатую дверь, впуская в прокопченную, чёрную избу солнечный свет, разгоняющий тени и мрак, прячущийся в углах: -Здравствуй, мама, это я! Я вернулся...' И снова они - он, мама, Званка и три ее младшие сестренки - мал мала меньше - заживут счастливо, и не надо будет маме мучиться тяжкой работой, чтобы взрастить детей без отца. А отец Званки умер год назад - нашли его в зимнем холодном лесу - говорят, звери загрызли. Но вот не видели его мертвым ни жена, ни дети - молча похоронил его кто-то в лесу... Где-то вдали слышны были веселые крики и песни подружек, перекликающихся, словно малые пташки в ветвях малинника; Званка не хотела выдать своего заветного места, притаилась, словно зверек в укрытии, и вскоре перекличка девчушек перестала быть слышной. Званка распрямилась и вздохнула. Сколько она себя помнила, всю свою недолгую жизнь - всего-то восемь зим!- она отличалась от дружной стайки своих сестренок да подружек, все мнила в себе что-то... особое, недоступное им. И сторонилась их, как могла, правда, одну мама по грибы да ягоды дитятко свое не желает отпускать. Вот и вернётся Званка домой одна - будет мама ругаться, но, глядя на полный кузовок малины, оттает и похвалит еще расторопную старшую дочурку; Может быть, мама насушит малины на зиму, чтобы есть потом сладкий и душистый кисель, пахнущий летом, или смешает со свежим медом на радость себе и деткам. Званка, размечтавшись, не заметила, как сошла с тропинки и углублялась все дальше и дальше в лес. ....Большой чёрный медведь проснулся на лесной опушке. Просто открыл укрытые чёрными блестящими веками глаза и понял: надо спешить. Отдохнувшее молодое тело было словно наполненным новой, незнакомой силой, просящейся наружу. Медведь потянулся всем телом, ощущая сладкую истому в каждой косточке, и огляделся. Вокруг был светлый сосновый бор, кое-где стволы деревьев были обожженными. Пожар прошел здесь давно, зим этак пятьдесят назад, и лес успел воспрянуть вновь, но кое-где поцелуи жаркого пламени остались на кряжистых стволах как дань памяти. Где-то вдали стрекотала сорока, а юркие белки носились в высоких, пронизанных лучами солнца вершинах золотисто-рыжими комочками, упорно отказываясь бояться большого и страшного зверя. Бер поднялся и двинулся вперед, сильные ноги несли его вперед сяжисто и легко. Все казалось очень простым, легким и естественным, и даже приснившийся яркий и путаный сон не особенно его встревожил. А снилось ему, что был он человеком, да не просто человеком, а воеводой, княжьим сыном, объединившем кланы для завоевания славного и большого города, но погибшем в темной и страшной степи Учку-Рак.... Воспоминания о странном сне витали у самой поверхности сознания, никак не желая исчезать, и бер подумал немного, пытаясь понять, а не было ли это всё на самом деле. Куцый медвежий умишко никак не мог объять человеческой мысли, рассуждая отрывисто и просто. Где уж тут понять, что прошлая жизнь, жизнь человеческая, была не просто сном... Теперь уже никто, глядя на Милонега, не признал бы в нем сына кнеза Дарена: Люди увидели бы большого чёрного медведя с седой полосой на морде, огромными клыками и очень, очень опасными лапами с мощными когтями, способными запросто вспороть брюхо коню и содрать кору с дерева единым пластом. Только глаза остались человеческими - серо-зеленые, живые и мыслящие. Глаза, каких не бывает у зверя. Шагах в пяти от места, где он только что проснулся, Милонег нашел пояс - турьей кожи, с серебряными бляхами и множеством серебряных да золотых оберегов, пристегнутых к нему. Передние мощные лапы еще плохо слушались, и медведь раза четыре уронил пояс, пока пытался его поднять, чтобы рассмотреть получше. -Нет-нет! Оставь. - Вдруг приказал совсем рядом прозвучавший звонкий переливчатый голос. Милонег от неожиданности вскинулся, снова с жалобным звоном уронив тяжелый пояс на землю. Рослая, статная женщина в длинной белой рубахе без рукавов, обнажающей ее прекрасные сильные руки, и белой же поневе с вышитыми цветами, подошла совсем близко, наклонилась и подняла княжеский пояс с земли. Милонег изучал ее. Ее лицо излучало слабое сияние, а прекрасные длинные волосы, перехваченные у лба плетеным ремешком, неподпоясанная одежда, тонкая белая кожа - ровным счетом ничем не пахли, поэтому-то она смогла подойти к нему незаметно. Милонег понял, что перед ним - Богиня. Прекрасная и неведомая, она смотрела на него голубыми, словно небо, глазами, и в глазах ее были бесконечные любовь и сострадание к нему. У Милонега было много вопросов к Богине, имени которой он не знал, только как-то разом он забыл все человеческие слова, и из пасти его вырывался лишь рев. Жалобный, надсадный. Женщина же прекрасно его понимала, по-видимому, ей не требовались слова. Она видела то, что в сердце, все чувства и мысли, а это намного важнее слов. -Милонег, сын кнеза Дарена, предавший семью, Богов и людей своих. Ты пошел по неверному пути, не тому, что тебе был начертан свыше, и ты заблудился... - она укоризненно покачала головой. - Пойдем - она легонько щёлкнула опешившего Милонега по влажному черному носу - я покажу тебе дорогу! Милонег послушно шел за Богиней, легко ступавшей босыми ногами по мягкому лесному ковру. Ее ноги не оставляли следов, ни одна травинка не приминалась под нею, и ни один сучок не сломался. Казалось, она идет неспешно, но Милонегу пришлось перейти на рысь, чтобы не отставать. Пройдя немного, Богиня вновь продолжила говорить: -Вещие Матери выткали тебе новую шубу. Медвежью, ибо твой род ведет своё начало от самого первого Бера на земле. Пока ты не искупишь грехов своих и не выполнишь то, что тебе предначертано, ты останешься в медвежьей шкуре. А потом - она потрясла в воздухе поясом воеводы - мы тебя опояшем, и ты снова станешь человеком и сможешь жить среди людей. Просто Иди. Иди по своему пути. Звериною тропою. Не сходи с нее, и ты никогда более не заблудишься... - молвив это, она пропала, смешавшись с легким паром, идущим от влажной земли, как будто не было ее тут. Бер недоверчиво понюхал землю на том месте, где она только что стояла. Чихнул от соринки, попавшей в ноздри, поглядел на солнце, уже начавшее потихоньку склоняться к западу, и пошел широкой бесшумной рысью. Что-то все звало его вперед, звало отчаянным плачем погибающего живого существа, которому нужна помощь... ...Званка долго плутала между деревьями, пытаясь отыскать заветную тропинку, по которой она пришла, но та словно растворилась, и лес вокруг был незнакомым и угрюмым. Кричала в надежде, что подруженьки ее услышат, но те, по-видимому, уже разошлись по домам, собрав полные кузовки да лукошки, и девочка осталась в лесу совершенно одна, и Леший, к которому она обратилась, чтобы вывел он ее из лесу, не слышал ее. Тут хоть надевай одежду навыворот, чтоб развеять злые чары Лешака, хоть не надевай - толк один. Слезы сами собой навертывались на глазах, душили, мучительно что-то тянуло в груди, как от голода. Было совсем тихо, ни один звук не нарушал мрачной и торжественной тишины леса; если прислушаться, наверное, можно было бы уловить шелест падающих на землю сосновых иголок. Девочка всхлипнула и, поставив на землю совсем отяжелевший кузовок, уткнула лицо в костлявые худые колени, на которых были бессчетные синяки да ссадины (говорила ж мама - неугомонное дитё хуже чумы), и заплакала. Горьким, отчаянным, сдавленным плачем. Она не знала, не помнила, , сколько времени прошло, да только солнце опускалось все ниже к горизонту, и вытянулись на земле тени деревьев. Вдруг раздался сухой хруст трескающихся под ногами сучьев. Девочка обернулась, и выражение радости еще не успело сойти с ее лица, когда она поняла, что идущий - это не сестренки, хватившиеся пропажи, и не мама, и даже не просто добрый человек, который указал бы дорогу. Идущий был незнаком девочке. В семье Званку учили, что нельзя доверять тому, кого не знаешь: а вдруг окажется, что это вовсе не человек, а нечисть какая-нибудь, и сгинешь навеки вместе с ним, и поминай как звали! Девочка крепче прижалась к теплой сосне, под которой сидела, сил не было двинуться с места, от страха ноги стали тряпочные. А незнакомец все шел и шел к ней, он молчал и улыбался, и еще более было страшно от этой улыбки, ибо она была похожа на застывшую страшную личину, что надевают ряженые на праздники, чтобы отпугнуть злых духов, шныряющих по земле в поисках заблудшей души, которую можно утащить в междумирье; На незнакомце была добротная одежа охотника, да что-то тут было не так; девочка пару мгновений размышляла, но затем поняла: одежа эта не имела ровным счетом НИЧЕГО. Ни опознавательной вышивки, ни оберега, ни символа на поясе... Званка сидела неподвижно, и лишь когда человек, по-прежнему молча, подошел к ней шагов на пять, она, испустив громкий, надсадный вопль, кинулась прочь. Человек немедля стал ее догонять. Он был быстр и силен, гораздо быстрее маленькой девочки. Она понимала это и, пробежав немного, стала задыхаться: от быстрого непривычного бега легкие начали гореть. Человек тоже это понимал и не особо спешил, оттягивая триумф. Он еще успеет подойти к ней, а пока можно вдоволь напиться ее страхом и беззащитностью... -Пускай убьет, пускай унесёт, мне все равно... - пронеслась в голове девочки малодушная мысль, но тут же была спугнута: прямо перед ней из густых кустов волчьих ягод прыгнул большой черный бер, обдавая резким запахом псины. Девочка еще раз вскрикнула - скорее, жалобно, - и откатилась, как тряпочная, в сторонку и осталась лежать на земле. Человек тоже остановился, глядя на Хозяина лесов. Тот стоял недвижно, прижав округлые плотные уши, и лишь молча скалил клыки длиной в палец. Седая полоса на морде светилась, словно в лунном свете. Похоже, его когда-то ранили, и шерсть на месте затянувшейся раны уже выросла седою. Зверь выжидал. Человек медленно, осторожно шагнул в сторону девочки, не желая раздражать зверя, но и подобраться поближе к жертве. Черные губы зверя, покрытые густой пеной, снова поползли вверх. Званка смотрела на молчаливое противостояние во все глаза, прижимаясь к дереву и мечтая, чтобы оно втянуло ее внутрь, в свои глубины. Она не знала, кого больше бояться - странного злого человека или огромного медведя, вставшего на ее защиту? А, может, они ее делили? А может, он тоже страшный оборотень!? Человек не успел более ничего сообразить - медведь прыгнул еще раз, легко, словно кот. Миг - и человек оказался прижат к земле, и ребра его хрустнули так же легко, как только что хрустели сучья под его ногами, когда он гнался за девочкой. Бер стоял передними лапами на груди человека, глядя ему в лицо, и изо рта его капала слюна. Человек мало что теперь понимал - дурнота подкатывала к горлу, смешиваясь с клубками боли, и очень скоро кровь пошла изо рта его, он захлебнулся кровью и умер. Милонег еще немного постоял нам ним, что-то соображая, затем фыркнул и неспешно ушел, растворившись в густых зарослях волчьей ягоды. А девочка кинулась бежать прочь со страшного места, бежать, куда глаза глядят, и очень удивилась, когда ноги вынесли ее на знакомую тропинку. Навстречу ей уже шла обеспокоенная мать и сестры, увидев девочку, они остановились и стали махать ей рукой. А она плакала взахлёб и долго не могла вымолвить от пережитого страха ни слова, только молча показала им то место, где лежал мёртвый человек. Медведя нигде не было видно, а вот под деревом, где сидела девочка, нашли ее кузовок - целый и невредимый, а она его уже не чаяла найти. Соседи помогли им закопать незнакомого страшного человека в лесу. Перед тем, как опустить его в вырытую яму, его раздели и осмотрели. На теле не было никаких примет, только на левом плече тонкая вязь из хитросплетения неизвестных им рун. Закопали, да и постепенно забыли про него и его странную татуировку. Но в округе стали поговаривать, что поселился рядом оборотень в виде большого черного медведя с седой полосой на страшной морде... 17. Кровавое солнце. Раскаленный докрасна золотой диск солнца успел спуститься за горизонт, и душный, стоячий воздух Таната начал понемногу остывать, и на тесные улочки высыпали люди - кто на базар, кто в храм на вечернюю молитву, а кто- просто немного отдохнуть от мазаных глиной стен собственного жилища, полыхавших жаром уходящего дня. Словом, народу хватало, народу самых разных национальностей, внешности и занятий, начиная от дешевых шлюх, стоящих у входов в какую-нибудь вшивую хибарку и бесстыдно задиравших подолы цветастых юбок, и заканчивая роскошными экипажами, которые несли на своих плечах рослые чернокожие рабы в золотых, начищенных до блеска золотых ошейниках с драгоценными камнями. Стройные тела, лоснящиеся от пота и масла, едва прикрывали повязанные через плечо полосы шелка, крашеного пурпуром - крайне редким и ценным красителем, редким и ценным даже здесь, в Танате, где его, собственно, и добывали из тел моллюсков. Местная ребятня и бедняки днями напролет ходили по колено в соленой воде, от которой кожа трескалась и появлялись кровавые язвы, сквозь которые проглядывали кости, и собирали моллюсков в большие, сплетенные из камыша корзины, а затем продавали за бесценок красильщику, который перемалывал раковины вместе с моллюсками на специальных жерновах и этим раствором окрашивал ткани в оттенки заката. Запах при этом стоял невыносимый: словно смесь запаха отхожего места и тухлых яиц; он проникал в ноздри сладковатой вонью, и никуда от нее было не деться в этом жарком городе. Так моллюски и кормили огромный суетливый город, и всех этих людей, спешащих куда-то, протискивающихся сквозь бесчисленные, грубо сколоченные лавчонки, где продавалось все на свете: жареные птицы, пойманные прямо тут же, под ногами, но непременно выдающиеся несведущим людям за янтарноногих чирков, блестящие от масла и издающие острый аромат специй, украшения - как подделки, так и в самом деле дорогие каменья и металлы, лавки книжников и чародеев. Облаченный в серый широкий плащ всадник на тощем гнедом жеребце въехал в город неспешным шагом и сразу слился с пестрой толпой. Никто не разглядывал его, хотя он выглядел весьма примечательно: высокий, поджарый и гибкий, он держался в седле уверенно и прямо. Складки широкого замшевого плаща цвета слежавшейся пыли скрывали кольчатую броню с кожаными вытертыми вставками на плечах, которую нечасто видели в здешних краях, где воины предпочитали чисто кожаный легкий доспех, не сковывающий движений и не раскаляющийся под лучами солнца, а то и вовсе дрались нагишом, как Боги любят. За правым ухом человека тускло поблескивала оплетенная кожаными полосками рукоять меча. Другого оружия на первый взгляд при нем видно не было. У человека не было имени. В Братстве Квент-Ур -Нави вообще никто не имел имен. Только клички, назвища. Человек прибыл в Цитадель с далёкого Севера, с побережья, когда ему было десять зим, замерзший и дрожащий, как осиротевший рано волчонок, и не скоро прижился там, в замке из булыжников и глыб соли, кое-как, наспех сложенном среди каменистой холодной пустыни, и звали его посему просто: Чужак. Он давно не помнил своего прежнего имени, и не знал, было ли оно у него когда-то. Своей семьи и родины он тоже не знал и не помнил. Как и все дети, что волею случая попадали в Цитадель. Кого-то отдавали младенцами родители, ведь Маги за каждого здорового мальчика хорошо платили его семье. Кто-то приходил сам, просто потому, что некуда было больше идти, а быть боевым магом-наемником - это верный кусок хлеба да место в жизни. Кто-то приходил, мечтая о славе и ратных подвигах... Но очень скоро они всё забывали под действием опьяняющих курений и заклинаний, что творили над ними, в колдовском экстазе вскидывая руки, жрецы... В Цитадели долго работают с каждым мальчиком, особыми зельями трансформируя его сознание и тело, и очень скоро немногие из выживших учеников (обычно трое из десяти, не больше), могли приступить к главному-обучению. Сначала юноши учатся владеть своим новым, измененным магией и ядовитыми зельями телом. 'Ты должен быть быстрым, как змея, сильным, как медведь, и притом легким, как птица...' - крепко вбивали в юные головы наставники. Наука боя шла четыре года, и ряды учеников быстро редели - не всем под силу было стоять, например, с закрытыми глазами на краешке пропасти четыре дня без движения и при этом не свалиться в ущелье или уметь отбиваться палкой от десяти дюжих мужчин, вооруженных обоюдоострыми мечами. Пережившие трансформацию юноши потом семь лет постигали трудную науку чародейства, целительства, магии наговоров и порч, составлению эликсиров и ядов, боевым приемам, способам убить или ослепить супротивника на расстоянии. Квент-Ур-Нави не поклонялись Богам, но и не отрицали их. Они служили высшей Магии. И тем, кто им платил... Сейчас человеку по имени Чужак было двадцать шесть, но выглядел он из-за шрамов на обветренном, словно еловая старая кора, длинном и печальном лице и бороды на все сорок. Волосы его были наполовину седыми, и длинными космами спадали по спине и развевались на ветру. Человек ехал медленно, часто оглядываясь, похоже, он что-то искал. Его светящиеся едва заметным золотым огнем глаза ненадолго остановились на виселицах, что стояли на главной площади, дабы качающиеся в петлях мертвецы стращали воров, чтобы неповадно было красть чужое добро. Трое трупов были совсем свежими, покрытыми темно-синими и черными пятнами от палящего солнца, и слабый ветерок доносил исходившую от них сладковатую вонь. Еще двое были старыми - судя по всему, просмоленными, они были совсем черными и больше походили на грязные промасленные тряпки, болтающиеся на веревках. Чужак подумал немного, не набрать ли немного жира с висельников: как известно, это очень ценное вещество: знающие люди делают из них свечи пополам с бараньим салом, и свечи эти долго не прогорают, а еще, бают, если вложишь такую свечку в отрубленную кисть вора, то для тебя не будет больше никаких замков, и ни один стражник тебя не поймает. Так ли это-Чужак не знал, знал только, что такие вещи стоят очень, очень дорого... Углядев в бесконечной череде лавок то, что ему нужно, он повернул коня к небольшой и скромной лавчонке, притулившейся позади виселиц. Вывеска в форме раскрытой книги над нею была уже почерневшей от времени, так что прочесть надпись, выведенную кем-то много лет назад облупившейся белой краской, было нельзя. Да и не нужно это было никому. Об этом месте знали лишь немногие люди, те, кто прекрасно знал, что в сей лавчонке не только книгами торгуют. А обычные люди держатся от этого места далече... Чужак вошел без стука. Старая дверь жалобно застонала под его сильной рукой, облаченной в замшевую перчатку. Внутри лавчонка оказалась просторнее, чем выглядела снаружи: от одной только двери до прилавка было добрых шесть шагов. А вдоль стен помещались бесконечные полки, заваленные всевозможным добром, начиная от книг в черных кожаных переплетах и закованных в цепи, до человеческих костей, заботливо разложенных в большие плоские раковины моллюсков, словно в тарелки. Перламутр мягко мерцал в мутном свете с окошка. Залитые крепким вином ящерицы и змеи свернулись внутри бесконечных баночек и бутылочек, наполненных золотистой жидкостью. Человек неспешно огляделся, ища хозяина. Тот же недвижно стоял над большим шаром, выточенным из черного прозрачного камня и помещенным на подставку в виде птичьей лапы со скрюченными пальцами. Человек без всякого труда опознал обсидиан. Похожие шары не редкость в лабораториях жрецов, где они ставят бесконечные магические эксперименты, пробуя новые способы трансформации своих учеников - живых, настоящих людей - в бездушное подобие ходячего трупа, наделенного чудовищной силой и скоростью. Человек окликнул хозяина и тот, наконец, оторвался от своего шара и, заботливо накинув на него алый шелковый платок, вышел из тени. Впрочем - человек успел его рассмотреть до этого. Он уже успел отметить, что чародей был уже немолод, очень тощ и лицо его напоминало оттенком перезревшую голубику. Человеку хорошо были знакомы подобные признаки. Все члены братства рано или поздно становятся такими. Все дело в особых порошках и снадобьях, которые изменяют их тела и разум. Они даруют силу и скорость дикого зверя, способность видеть в темноте и усиливают интуицию. Ими можно залечить любые раны и спастись от ядов самого разного происхождения и свойства - главное, знать, как именно смешивать ингредиенты. Все члены принимают их всю жизнь - до самой смерти, и со временем их тела приобретают синюшный оттенок, волосы седеют, а глаза - становятся желтыми и зоркими, что кошачьи. -Приветствую брата Квент-Ур-Нави. - Сдержанно молвил хозяин, подняв вверх развернутую ладонь - знак приветствия братьев Цитадели: я не вооружен и не желаю биться с тобой. -Что привело тебя в Танат? Здесь редко кто из наших появляется. Чужак не спеша снял перчатки, потер запотевшие ладони. -Мазь из гадючьего жира с пеплом огненной ящерицы. И еще волчий корень в порошке. А привело меня дело к владыке Таната. Ему нужен мой меч. Зачем - не знаю, пока что, но все-таки въехал в город за мгновение до закрытия врат: не хотелось особо светиться городской страже. Они нас, бают, не особо любят, называя наемниками, а сами не лучше... Хозяин, порыскав на полках и чудом не уронив ничего, выставил перед Чужаком небольшие прозрачные баночки - безо всяких подписей, но заботливо запечатанные красным воском от сырости. -Ну, что же, раз дело к владыке, тогда поспешай: после захода солнца Андаль обычно запирается в усыпальнице своей жены и не выходит оттуда до рассвета... Владыка недвижно сидел у роскошного хрустального саркофага своей жены и молча смотрел на стену, облицованную редчайшим обснейдовым мрамором - прозрачно-белым в ярких алых разводах и полосах, похожих на кровь, брызнувшую на вековые льды горных хребтов, и в хитросплетениях мраморного рисунка ему чудились лица - в основном, страшные и нагло ухмыляющиеся ему. Да, они, безусловно, посмеялись бы над ним, имейся у них голос; Все потерявший и медленно тонущий в вине и крови правитель вшивого и душного города, богатого только на первый взгляд самого непроходимого на свете дурака. Правитель, допустивший, чтобы его жена спуталась с уличной девкой и сама стала такой же, а затем зверски убивший ее. Правитель, ничего не могущий сделать, когда перед самыми его воротами стоят враги, им нет числа, а у каждого только одна мысль в голове-убивать и грабить. Правитель? Разве такой человек может чем-то править? -мрачно спрашивал сам себя Андаль. И переводил взгляд на лицо той, кого любил более всех на свете, той, словно она могла ему ответить. Он знал, что у него есть несколько часов до момента, когда она встанет и начнет искать его, Андаля, своего убийцу, слепо натыкаясь на все предметы, стоящие вокруг, и не успокоится до самого рассвета, пока не взойдет солнце и не загонит ее обратно в саркофаг, а пока он мог смотреть на нее спокойно, забыв о том, что любимая когда-то женщина превратилась в монстра из сказок, коими пугают мамы непослушных детей. Лучшие бальзамировщики Таната сделали все, чтобы тело прекрасной Стриги осталось таким же, каким было при жизни. Сначала они серебряными крюками очистили ее чрево от внутренностей, затем промыли крепким вином, натерли ароматными травами и положили в ядовитую колкую соль на несколько лун. Потом обрядили в лучшее платье из алого бархата, расшитое золотом и бисером, и в глазницы ее вложили синие, как море, алмазы. И сейчас она была бледна и холодна, как мрамор стен ее усыпальницы; прекрасные тонкие кисти с чуть потрескавшейся, как глина, белоснежной кожей сложены на груди. Волосы цвета пустынных красноватых песков, давно потускневшие от времени и сухости воздуха, рассыпались вокруг лица с острыми скулами и ввалившимися щеками. Из памяти Владыки почти исчез образ живой жены, зато мертвую он видел каждый день, и любовался ею, и не было для него лица прекраснее и печальнее. Она была для него и другом, и советчиком, и источником желания жить, и одновременно самым жутким ночным кошмаром; один он находил в ней необъяснимую прелесть, стражники усыпальницы, видевшие ее, называли не иначе как 'упырица' (конечно, чтобы, не приведи Боги, не услышал Владыка...), и он часами мог сидеть так, разговаривая с ней, словно она могла его слышать, все говорил о малых сыновьях, что росли, не зная матери, о своей любви к ней и о врагах, подбиравшихся к городу, и верил, что когда-нибудь она исцелится от проклятия, поднимающего ее из гробницы каждую ночь, и она успокоится навек, но этого не происходило. Так проходили целые ночи, десятки и сотни ночей, и молчаливая серебристая Луна падала в Гиблое море, и ничего не менялось, никто живой не тревожил владыку в его мрачном чертоге. До сегодняшнего дня... Тонкая черная тень метнулась по стене, как напуганная летучая мышь, и пропала, растворившись в неясных колеблющихся бликах, что бросал факел. Андаль обернулся, более удивленный, чем напуганный, и увидел в углу усыпальницы высокого и худого человека, закутанного в серую пыльную одежду. Лица его не было видно из-за спадавших длинных седых волос. Андаль стоял неподвижно, не в силах уразуметь, что делал странный пришелец в глухой ночной час в усыпальнице его жены, куда никому не было хода, кроме него самого. Как он сумел миновать бдительную стражу? Кто он такой? И что ему, наконец, нужно? Незнакомец заговорил первым, и голос у него оказался глухим, надтреснутым и чуть гнусавым, так обычно говорят люди, у которых когда-то был нос перерублен чем-то очень тяжелым и острым. Вроде меча или топора... -Владыка Таната желал, чтобы ему служил человек Квент-Ур-Нави. Я здесь. Правитель медленно опустился в резное кресло чёрного дерева и, в раздумии пожевав сухими потрескавшимися губами, мрачно заявил: -Я запретил кому-либо входить в усыпальницу под страхом смертной казни. Ты ослушался приказа. Скажи, по вашему кодексу я имею право тебя повесить? Незнакомец тут же нашелся: - А я не твой человек, чтобы подчиняться приказам. Ты звал меня для дела, как ты сказал, я пришел. А найти тебя было несложно. Андаль скривился в подобии улыбки, его узловатые пальцы медленно поглаживали рукоять длинного кинжала, висевшего у него на поясе. Редкая вещь - прозрачный рубиновый клинок и золотая рукоять, сплошь расписанная тонкой вязью, по преданиям, такое оружие делает владельца непобедимым, ибо вызывает демонов огня и насылает страшные чары на врагов своего хозяина. Чужак неотрывно следил за его движениями, не забывая краем глаза приглядывать за покойницей. Опыт и чутье подсказывали ему, что мертвая женщина в любой момент может встать и тогда лучше не оказываться на ее пути. А особенно надо держаться поодаль от острых черных ногтей: прикоснется к тебе, оставит малую царапинку-тут же и помрёшь, охнуть не успеешь. На ногтях их страшный яд, который, однако, весьма ценился в кругах знахарей и любителей смертельных зелий: убивает быстро, противоядия от такого не придумал еще ни один лекарь, да и не успеет поднести прежде, чем человек перестанет дышать, коль придумает. Владыка тряхнул головой: -Как ты сюда вошел, миновав стражу? Кто тебя пустил? Чужак откинул волосы с лица, в отблесках огня оно казалось почти серым с явственно видными венами, набухшими под кожей. Он улыбался, показывая в улыбке выбитый зуб. -Мне за это и платят, чтобы обходить стражу и оказываться там, где меня не ждут. Владыка тяжело поднялся с кресла (выпитое в изобилии вино давало о себе знать) и, шаркая ногами в расшитых шелковых сапогах, подошел к Чужаку почти вплотную. Тот чувствовал идущий от него запах алкоголя и старости. А еще - страха. Знакомый запах, сопровождающий всю жизнь того, кто выбрал дорогу смерти. -Ты их убил, не так ли? -заговорщицким шепотом спросил Андаль. Он вдруг начал быстро пьянеть, язык плохо ворочался во рту, а мысли путались, перескакивая одна на другую. Чужак посмотрел прямо на него, и в его глазах стоял холод. -Верно. Убил. Это было несложно. Владыка вдруг взмахнул рукой, усыпанной перстнями с дорогими каменьями, изображая крайнее недоверие: -Врешь! Наверняка дал кому-то звонкой монетки, и тебя пустили! Не мог ты убить один десять человек, опытнейших копейщиков, да еще без шума! Чужак начал уже терять терпение с этим нахальным и пьяным старикашкой, но все же постарался, чтобы голос его звучал по-прежнему ровно и бесстрастно: -Можешь выйти и посмотреть своими глазами на их трупы, насаженные на собственные копья, словно поросята на вертеле. Я сказал, мне платят за то, что я убиваю, и убиваю хорошо. Поэтому цена моих услуг столь высока. Владыка его не слушал, глядя, как свет играет на начищенных гранях хрустального саркофага своей жены. Его трясло. -Моя жена - упырица. - вдруг заявил он. - Она встает к полуночи и ходит, все ищет, все ходит и зовёт меня, понимаешь!? А я стою здесь - он показал трясущимся пальцем на пол: вокруг резного его тяжелого кресла были заботливо очерчены круги - один в другом, всего три. Чужак понял, что круги Андаль наносил сам, именно этим рубиновым клинком, думая, что это его обезопасит от разъяренной покойницы, в чьих мертвых алмазных глазах горела лишь мысль о мщении. Что же - если не выходить из тройного круга, упырица на самом деле до тебя не доберется, но что за радость смотреть на мертвое тело, бестолково болтающееся у священной черты, словно кусок дерьма в весенней луже, он искренне не понимал. Еще он плохо понимал, к чему ведет рехнувшийся старик, и поэтому спросил резковато: -Ты позвал меня, чтобы я убил ее? Или просто пожаловаться на свою жизнь? Если так, то знай - я плохой собеседник. Андаль засмеялся сухим горлом, затем резко остановился и совершенно трезвым голосом сказал: -Нет. К Танату подходят враги с севера. Ничего особенного, объединенные кланы жалких лесных народишек, но их много, и все под стягом некоего Милонега из рода Черного Бера, будь он трижды проклят! Его поддерживают жрецы Рогатого Бога, как они его называют, но на деле это воплощенный демон Нозгрла. Я хорошо знаю возможности этих фанатиков, в Танате их пруд пруди. Так вот. Мне нужно устранить его и жреца рядом с ним, иначе не миновать войны. Справишься? -он посмотрел на Чужака: тот стоял и не мигая смотрел на саркофаг Стриги, напряженный, как кот перед прыжком. -Почему ты думаешь, что если я убью их, то ты избежишь войны, на которую, как я понял, у тебя нет денег? -спросил вдруг наемник. В его голосе сквозило плохо скрываемое презрение. -Потому что без предводителя все эти шавки разбегутся по своим норам, они веками грызлись между собою, пока не появился он! - заорал Андаль, и от звука его голоса что-то тихонько зазвенело в высоких прозрачных сводах усыпальницы. Через секунду его отшвырнуло в сторону, а Чужак уже был возле саркофага, перекрыв расстояние в восемь дюжих шагов одним звериным прыжком. Упырица дико визжала, тщетно пытаясь освободиться из его рук, железными клещами сомкнувшихся на мертвых иссохших запястьях. Чужак легко поднял ее, как тряпочную, и изо всех сил грохнул об стену. Во все стороны полетела мелкая пыль и кусочки отслоившейся кожи, удерживаемые на костях лишь плотно прилегающим платьем. Наемник легко схватил со стены чадящий факел и чуть не ткнул его в самое лицо женщины. Глаза его горели нечеловеческим огнем, лицо перекосилось, он рычал сквозь оскаленные зубы. Теперь это был не человек, а дикий зверь, жаждущий кого-то разорвать в клочья. Неважно, кого. Упырица, похоже, это почувствовала, потому что жалобно застонала и поползла на коленях к неподвижно лежащему в углу мужу. -Дохлая сучка! - выругался Чужак. Он понимал, что упырица не успокоится, пока не отведает крови. Меньше всего ему хотелось ей дать свою собственную или кровь ценного заказчика, поэтому он ринулся к выходу, туда, где висели, подвешенные на собственных длинных копьях, стражники. Легко снял мертвое тело, влажно подавшееся под его пальцами, и швырнул его в проход, понимая, что упырица пойдет на приманку. Так оно и случилось. Потрясенный Андаль очнулся и едва снова не лишился чувств: Стрига вгрызалась острыми клыками в нутро несчастному стражнику, выедая внутренности, она утробно рычала от удовольствия и голода, раздирала еще теплое мясо руками. Почти невидимый в тени, в незаметном углу стоял Чужак, держа меч в вытянутых руках. Серебристо-синий выщербленный клинок полыхал в полумраке едва заметным огнем. Такие мечи куют и носят только члены Братства, только их кузнецы передают друг другу секрет, как выплавить из свалившегося на землю с небес огненного камня чистое железо и создать мечи, способные рассекать заговоренные доспехи и сражаться даже с проклятым оружием. И убивать любую нечисть, встретившуюся на их пути... Чужак осторожно шагнул к упырице и замахнулся над ее головой, почти исчезнувшей в брюхе мертвого копейщика. -Не тронь!-закричал вдруг Андаль тонко и жалобно, и рука наемника остановилась на полпути... 18. Осколок Льда. Сын Волков очнулся на каменистом берегу, унылом и сером, похожем на потрескавшуюся кожу инеистого великана, сплошь покрытом сухими деревяшками да корягами, которые выбрасывали сюда в бессильной ярости бушующие волны и не сразу уразумел, как он оказался здесь. Все тело его жаловалось, как после тяжкой работы, а мысли путались в тяжелой свинцовой голове, как обычно бывает наутро после хмеля. Стискивая челюсти от накатывающей боли и зажимая руками рваные, невесть откуда взявшиеся, глубокие раны на бедрах, из которых лениво сочилась, постепенно превращаясь в бурые корки, руда, успевшая уже пропитать штаны и окрасить их в багровый цвет, Велор сел и принялся осматриваться слезящимися от яркого света, который отражали плавающие по поверхности воды куски битого льда, глазами. Вокруг не было ничего, кроме камней, темно-синего, словно ночное грозное небо, океана и облаков, в которых носились крикливые белые чайки, давно приглядывающиеся к недвижно лежащему человеку - а ну как мертвый? Велор скривился и тяжело поднялся на отнимающиеся ноги. Шатаясь и используя вытащенную из воды длинную ветку как посох, он побрел вдоль берега, надеясь отыскать лодию, доставившую его и людей на этот злосчастный остров. Привычный взгляд охотника, несколько замутненный болью и подкатывающей дурнотой, замечал невидимые обычному глазу следы и приметы, по которым он читал события ушедшей ночи, словно книгу, а холодный морской воздух и пение прибоя, смешанное с унылой песней страшных рыб- китов, лениво появляющихся время от времени над поверхностью воды, постепенно возвращали ему память. ...Ледяной Дракон по имени Брандрис метнулся прямо на Велора, гибкий как плеть, выставляя длинные, острые, ледяные когти на сгибах крыльев: погибель верная! И как время для сына Волков привычно замедлило свой бег и потекло-медленно, как тягучий мед, льющийся из чаши. Все тело его сжалось в тугую пружину и уже в прыжке начало трансформацию: Кости толчками вытянулись и истончились, отдавшись ноющей болью, лицо исказилось в страшной гримасе, изменяя очертания, обратилось волчьим ликом со страшенными глазами и обнаженными длинными, что танатские кинжалы, клыками. Острые уши плотно прижались к голове, а ноги сами понесли сына Волков прочь, далече от ледяного драконьего дыхания, от его пронзительных, словно колкий свет далеких звезд, полных презрительной мудрости очей и прозрачных тонких крыльев, свистевших, словно до предела наполненные паруса, за спиной: Брандрис тяжело поднялся в воздух, осыпая все вокруг морозной сияющей пылью и мелкими осколками льда. Велор бежал что было сил, но змей был много сильнее и быстрее: один взмах крыл переносил его мощное тело на добрый десяток саженей вперед. Сверкая острейшей гранёной чешуей, он камнем свалился на землю прямо перед Велором и в яростном реве, сотрясшем весь чахлый, измученный холодом и солью лес до самых вершин и разбудившем улёгшихся на зимний уже сон Лесовиков, разверз огромную синюю пасть, обдавшую Волка ледяным дыханием и сотней мелких острых осколков. Волкодлак зажмурился и прижался к земле, но это его не спасло: Один из них вонзился в сияющий желтый глаз Велора. Боль была сильной и резкой, от нее волчий взор погас на мгновение, но это было только мгновение. Боль ушла, сменившись чувством бесконечного холода и предчувствием чего-то необратимого, надвигающего со страшной силой, и...нетленного, спокойного, вечного. Словно часть великого Брандриса теперь была в нем и, несмело озираясь, искала пристанища внутри поджарого молодого тела. Дракон не понял, что произошло. Он легко, словно не было в нем сотен и сотен пудов весу и ледяных несгибаемых костей, обвился вокруг толстенного, промерзшего до самой сердцевины, дуба подобно гадюке и, склонив узкую, увенчанную кристально-прозрачными алмазными рогами страшную голову, направил на волка сверкающий глаз с узкой горизонтальной щелью зрачка: -Ты проиграл, сын Волков. Не тебе и не твоему вшивому клану облезлых оборотней тягаться с тем, кто жил задолго до вас и будет жить, когда все ваши мшалые кости будут похоронены в реке Вечности, а ветры вольные будут свистать над вами, но не ваши имена, будет он петь, а только лишь мое! И стальные рассветы и багряные закаты - вы этого ничего не увидите, только сияние моих крыл, и это будет последнее, что вы увидите! Согласись ты на мои условия, я бы отпустил с миром всю твою семью, но ты предпочел бежать, трусливо и подло, поджав хвост, как вы всегда делали! -Что ты со мной сделал?- Едва слышно прохрипел волчьей глоткой, но человеческие слова, Велор. - Почему твой страшный холод разливается внутри меня? -Он словно существовал на разных сторонах сознания, и волчьей разум советовал ему броситься прочь или разорвать глотку насмехающемуся Дракону, а человеческий осаждал зверя, понимая, что Брандрис давно бы убил его, если бы только захотел. Нет, он не собирался убивать Велора, по крайней мере, сейчас, он вел свою игру, пытаясь развлечь самого себя. Брандрис, заслышав речь Велора, заинтересовался: -Ах, вот как? Значит, один из осколков проник в твое тело и сейчас ведет свой путь прямо к твоему горячему, жарко бьющемуся сердцу. Готов поспорить, ты не знал, что Драконий Лед никогда не тает? Он отыщет путь к твоему сердцу и вонзится в него, и оно тоже станет сплошным куском льда... Знаешь, Велор, немногие в истории людей могли похвастаться подобным даром! Я не стану тебя убивать, Сын волков. Я буду смотреть, как ты мучаешься, сходя с ума, как ты убьешь свою семью и нареченную, сожрешь сердца своих волчат, искупаешься в их крови и сам сгинешь с тоски, как белый, истерзанный жестокими когтями коршуна лебедь! Нет-нет, я точно не стану убивать тебя... Эта игра затянется на долгие годы, целые поколения будут страдать, а я буду наблюдать за вами... вон оттуда, - Дракон кивнул в сторону Океана, туда, где медленно плыл в лунном свете молчаливый и страшный ледник, подобно громадной горе, состоящей из одной только замерзшей воды. Велор стоял недвижно, даже озноб, вызванным жестоким холодом, на миг оставил его; Он пытался уразуметь сказанное. Что-то подсказывало ему, что Дракон не лжет, слишком серьезен и насмешлив был взгляд его жестоких, напоенных свинцом глаз. Брандрису, кажется, уже наскучил разговор; он с нескрываемой тоской смотрел на мелко дрожащего от холода, исходящего от его ледяного тела, Волкодлака и презрительно прошипел: Оставляйте на берегу добро, злато и серебро, камни, все, что у вас на лодье, и убирайтесь прочь, куда вы там держали путь! И еще, - остановил он повернувшегося было, чтобы уйти, Велора: -Сестра твоя тоже останется здесь, навечно в моем логове. Мне она полюбилась. Волк в ярости зарычал, безрассудно ринулся в сумасшедшем прыжке, покрывшем добрые восемь шагов, отделявшем его от дракона, прямо на спину Брандриса, и принялся, не щадя клыков и когтей, рвать его мощные, постоянно трепещущие, живые, неуязвимые крылья: Он стерпел бы любые насмешки, любой приговор от громадного Змея, даже собственную смерть, но одно упоминание горячо любимой сестры заставило его забыть благоговейный ужас перед Драконом и кинуться на него в жалкой попытке отбить жизнь Трюд и ее нерожденного ребенка, хотя что-то тихо шептало, что это бесполезно. Трюд должна остаться здесь, в страшном логове Брандриса, ей суждено стать его невестой и женой, той, чье сердце и разум станут кристально-чистым-льдом, а глаза вберут сияние вечерней звезды... Брандрис легко стряхнул с себя Волкодлака, как конь стряхивает назойливого слепня и, сжав его в зубах, швырнул далеко прочь; ломая ветки, Велор свалился на землю. Угасающим взором он узрел над собой расправленные широкие крылья... На лодье царила мертвая тишина: Напуганные, бледные Волкодлаки стащили тюки и ящики, набитые всевозможным добром, оставляя их берегу, далече от могущей достать их прибойной волны, и стояли у берега, не зная, стоит ли ждать пропавшего сына вождя. Когда же надежда застать его живым почти угасла, а мать Хильд устало закрыла глаза, воспаленные после бессонной ночи, и они взялись за весла, Велор вышел к ним, израненный и изорванный жестокими клыками Дракона, страдающий от злой лихорадки, вызванной начавшими воспаляться ранами, но живой! Десяток дружеских рук подхватил Волка и втащил на палубу. Он силился что-то сказать, но замерзшие губы плохо слушались его, отыскивал глазами сестру, и не находил ее. -Она осталась. - Тихо сказал ему на ухо Вален, стараясь, чтоб ыне услышал никто из обступивших их Волкодлаков -Осталась, чтобы спасти нас всех. - Дракон Льдов не ждал бы никому пощады, если бы не она... Сердце Велора упало с огромной высоты в пропасть, которой не было дна: -Я знаю. -Тихо молвил он, каждое слово отдавалось болью в груди. - Я видел Его. Говорил с Ним. Его имя-Брандрис, и осколок, его слеза, теперь в моем сердце. Отец, я непременно скоро умру. Оставьте и меня тоже, здесь... Я не смогу принести ничего, кроме страданий клану... Отец побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным; За последние сутки он постарел лет на десять, сгорбился, а морщины прорезали его мужественное лицо с яркими глазами. -Я не оставлю тебя, сын. МЫ не оставим. Волки идут след в след, помнишь наш девиз? И не бросают сыновей клана в беде! Мы продолжим путь, я отдам все, что у меня есть, лучшим целителям и колдунам, они вынут его лед из твоей груди! ...Ночь обрушилась на Туманные скалы неожиданно, как океанская предательская волна, и полностью окутала родовой замок Воронов чернотой, как бархатным широчайшим плащом. Вивиен, средняя дочь великого Гаура Четвертого, привычно стояла возле узкого окна-бойницы в своей комнате, сложив холодные, как лед, белые руки на груди, и глядела в черное непроглядное небо, постепенно становившиеся пурпурно-фиолетовым ближе к горизонту, на котором медленно кто-то невидимый зажигал яркие свечи звезд. Прошло уже несколько дней с тех пор, как старшая сестра рассказала ей о грозном Князе, властвующем в ночи, и с той самой минуты сердце юной ведьмы не знало покоя. Каждую ночь она стояла здесь, на этом самом месте, не решаясь выйти наружу, но страстно желая увидеть, взаправду так ли прекрасен тот, кто сгубил сотни девичьих жизней всего лишь одним взглядом, одним случайно оброненным словом? Аппетит и сон оставили ее, но никто, даже суровая леди Александрия, не замечали поразительной бледности девицы и яркого румянца, блуждающего на бескровных щеках, все были поглощены своим. А она все время посвящала чтению древних рукописей, дабы понять, уразуметь, кто он, таинственный Князь Ночи, запавший ей глубоко в сердце, откуда взялся? Но, как назло, древние ничего не знали о Повелителе Теней, а если и знали, то благоразумно не писали об этом, дабы остеречь молодых. -Откуда Морриган о нем вообще узнала? - прошептала в который раз про себя Вивиен. Она отошла от темнеющего окна, бросила усталый взгляд на кучу свитков, лежащих в беспорядке там и здесь, и прилегла на лавку, невидящим взором уставившись в каменный холодный потолок, сплошь покрытый разводами копоти от вечно чадивших свеч и лучин. - Я Вивиен из дома Воронов, кладбищенских магов, я не боюсь ночных теней. Сколько я загнала обратно в бездну, из которой они вышли? Сколько жизней отняла я при помощи ядов? Неужели не справлюсь тут!? Я просто... хочу взглянуть. -Подумав так, Вивиен решительно встала и принялась одеваться с особой тщательностью. Выбор она остановила на длинном черном платье и такой же свите, богато вышитых бисером: с детства средняя дочь Гаура слыла мастерицей, никто, даже Морриган, не могли обогнать ее у прялки или резных липовых пялец... Под ее руками на тонком шелке росли леса и летали диковинные птицы и драконы, плескались в озерах рыбы, плыли величавые лебеди, бежали быстроногие олени и злые волки. А на все это смотрел с высоты огромный черный Ворон, невозмутимый и мудрый, как сама смерть. Девушка оглядела себя и осталась довольна: Никогда она не была столь прекрасна. Однако, надевая свиту, она отметила, что та, и прежде сидевшая не внатяг, стала намного свободнее. Значит, пара-тройка дней сладостного томления и сомнений все-таки пообстругали бока... Длинные, до пояса, черные волосы она привычно заплела в две тяжелые косы, лежащие на груди, и возложила на бледное высокое чело обручье с рубинами. Затем, простояв несколько минут в раздумьях, она решительным шагом прошла к двери и распахнула ее. В длинных извилистых коридорах замка никого не было, так что некому было задавать вопросы. Девушка взяла с собой тонкую березовую лучину и осторожно двинулась вперед, идя по стене и ощупывая ее рукой, как слепая, боясь упасть от неожиданного страха. Она не знала, что говорить в случае, если она кого-то повстречает и этот кто-то начнет вопрошать, что юной девушке делать одной в темных переходах замка, если ночь не для магии, и сердце ее бешено колотилось. Но замок спал, и никто не помешал Вивиен пройти к двери черного хода и выскользнуть из древних стен никем не замеченной. Перед ней предстал обрыв, крутой и высокий настолько, что захватывало дыхание. Зодчие, строившие замок, позаботились о том, чтобы пользоваться им могли только сами быстрокрылые служители Смерти, а попробуй выйти в любую тут дверь беглец -разобьется вдребезги об острые камни, что усердно точит и точит тысячелетиями волна... Вивиен, не колеблясь, прыгнула вниз, и широкие и легкие крылья подхватили ее невесомое тело в падении совершенно бесшумно. Она, скрываясь от случайного глаза из замка, старалась держаться низко, над самой водой, так что пена от бушующих волн ополаскивала кончики маховых сизо-черных перьев. Если кто и увидит тень на воде, пусть думает, рыба играет. Или Русалка... Вивиен не раз видела водных дев. Они часто сидели или лежали у самого подножия Туманных скал, ловя ускользающие солнечные лучи и беспрестанно поливая водой свои роскошные длинные, покрытые серебристой гладкой чешуей, как у лосося, хвосты с нежными бледно-оранжевыми прозрачными плавниками, постепенно переходящие к груди в тончайшую кожу, под которой были видны вены. На лик девы были красивы, но как-то слишком холодны: Ни одно чувство не скрашивало их удивительно-правильных, отточенных черт. Вивиен, глядя на них, не сразу поняла, что в них было не так, что же мешало отринуть все сомнения и назвать морских дев красивыми. Глаза. У них были пустые рыбьи красноватые глаза. Редкая русалка разумела человеческую речь. Они умели в совершенстве три вещи: Ловить рыбу, расчесывать свои длинные сиреневые, похожие на водоросли, волосы, и петь. Пели они поистине волшебно и печально, и заунывный хор высоких стройных голосов всегда придавал Туманных скалам атмосферу сладкой тоски, похожей на тоску влюблённой девушки по своему суженому. Случайные корабли, проплывавшие мимо, разбивались в щепки о скалы из-за Русалок: заслышав волшебные голоса, люди, все до единого, бросались с палубы прямо в студеную воду, где они становились добычей хищных рыб, змей и самих русалок, весьма любивших свежую человеческую плоть. Вороны вполне привыкли к такому соседству и даже часто дарили Русалкам гребни и бусины, за что те отдаривали их рыбой или большими моллюсками в раковинах, которые можно было есть. В них часто попадался мелкий жемчуг разных цветов, очень ценящийся за свой цвет и блеск и охотно используемый Воронами для вышивания. Сейчас камни у подножия скалы были пусты, омываемые редкими волнами, и Вивиен опустилась на их гладкую черную поверхность, сплошь усеянную мелкими раковинами и чешуей. -А не зря ли ты, девица, встречи ищешь? -Раздался за спиной ее голос, похожий на раскаты грома, и все существо Вивиен болезненно сжалось, и медленно-медленно она обернулась. Перед взором ее предстал муж, красивее которого она и представить себе не могла. Лунный мягкий свет источали его полные мудрости очи, их взгляд, казалось, проникает в самую душу. В бороде, длинной и черной, сверкали молнии, а длинные-длинные черные, как уголь, как ночь, как сама Смерть, волосы развевались по ветру и сливались со мраком неба, и точеная корона-полумесяц ярко светилась на его бескровном челе. Сам он был дымкой, полупрозрачен и величав, словно призрак, каких Маги вызывают из могил, но материален и ощутим рукою. Одежды его состояли из плотнейших грозовых туч, беспрестанно ворчащих и мечущих искры, и самого черного мрака, а рука, каждый палец который усеивали перстни-звезды, сжимали тяжелый посох, увенчанный крупным гематитом. На поясе Князя висел меч, вделанный в ножны доселе невиданной работы. Вивиен, оторопев, впитывала глазами его облик, запоздало понимая, что она не в силах отвести взгляда, а просто смотрел на нее, и взгляд его был суров и холоден, точно зимние сумерки. Наконец, она выдавила еле слышно: -Я просто хотела узнать, так ли ты велик и прекрасен, как описывала тебя моя сестра... -В ответ Князь рассмеялся, хрипло и без издевки, затем вопросил: -Думаю и боюсь, не разочаровал ли я красу ненаглядную? Вивиен, дочь Гаура Четвертого, славного воина и мага. Я часто наблюдаю за вашим кланом, укрываю вас своей тьмой, но никто, даже отчаянная твоя сестра, не мыслили даже о встрече со мной. Я являюсь только тем, кто сам меня хочет найти. Но потом они погибают, погибают все до единого... -Я не погибну, - возразила ему Вивиен, неожиданная смелость овладела ей. -Я знаю, что ни одна из тех, что следовала за тобой в сторону заката, не смогла дойти, и что ты остаешься один, и лишь Княгиня Свэн смогла, но она давно умерла! А я дойду. Мы, Вороны, сильны и смелы. У нас горячие сердца и острый ум... -Не так он и остёр, что ты пришла сюда, Дочь Воронов... - ответил ей Князь Ночи, и взгляд его был печален, лунный свет, льющийся из глаз, словно подернулся дымкой, и уже вместо зрачков она узрела яркие звезды-близнецы. -Ум иногда состоит в осторожности, а ты не осторожна. Ты отчаянно мечтаешь о любви. Я могу дать тебе любовь и все, что ты пожелаешь, тебе нужно лишь найти меня там, где нет солнца, там, где смертным места нет, там, где гаснут звезды... За рекой, отделяющей мир живых от мира Теней... -Я найду тебя! Я обязательно найду тебя!-вскричала Вивиен и припала к груди Великого мужа, прижимаясь к ней, словно пытаясь укрыться от ветра, хотя на берегу царил полный штиль. -Рассвет грядет, - только и молвил Князь. -Мне нужно уходить. Вивиен прижалась крепче и взмолилась: Останови, задержи рассвет ненадолго, дай тобой насладиться хоть мало! Никогда мне не был так не мил белый свет! Князь Ночи мягко отстранил ее и начал таять в воздухе, исчезать, как мираж, как дым от погасшего костра. Вивиен стояла и смотрела на него, пока не растаяли последними его волшебные глаза. В голове ее звучал голос громовых раскатов: Иди по дороге на сторону, куда падает солнце, изгрызи десять железных хлебов и сноси пятнадцать пар чугунных башмаков и сломай четыре каменных посоха, тогда-то ты и придешь в мои ледяные чертоги... Но помни-нет там тебе места... -Я найду тебя! Я обязательно найду тебя... - По щекам Вивиен катились слезы, в них отражалось всходившее солнце. ...Морриган вскрикнула от неожиданной боли, пронзившей ей виски, и уронила хрустальный сосуд с водой, который до этого держала в руках. Ясное до щемления в груди чувство, что случилось нечто ужасное и неотвратимое, не покидало ее. Ведьма стояла обнаженной, задумчиво глядя на разбившийся хрусталь и растирая виски, которые продолжали гореть словно в пламени. Никогда в жизни у нее так сильно не болела голова, хотя кладбищенскому магу всякое случается почувствовать на своей шкуре. Она перешагнула разбившийся сосуд, босой ногой ступив в холодную воду, и подошла к зеркалу. Оно было тусклым, металлическим, самым простым, сделанным много лет тому назад. Сотни рук Мастеров до нее касались его глади. Оно помнило прикосновение их пальцев и вкус их жертвенной крови. Зеркала не забывают. Морриган укусила палец и выступившей кровью принялась писать на холодной свинцовой глади тонкие рунные вязи. Губы ее беспрестанно шептали какие-то имена, взывая к давно почившим предкам, прося их показать то, что сокрыто от глаз. Закончив, она взяла тонкую длинную свечу, установив ее так, чтобы видеть свое отражение в исписанном зеркале, села прямо перед ним и стала ждать. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем холодный металл зарябил, взбурлил, словно живая вода, и в его глубинах Морриган увидела все: И лодью с волчьим парусом, сиротливо жмущуюся к каменистом, усеянному корягами и костями мертвых птиц берегу, и Дракона Льдов по имени Брандрис, и израненное, сочащееся замерзающей кровью сердце Велора. Больше Морриган не видела ничего. Она не смотрела в кипящий металл. Она сидела, обхватив голову руками, а из глаз текли и текли, капая на пол, горячие слезы. Никогда прежде Маг не ощущала так своей беспомощности перед неотвратимым, никогда она не боялась так смерти, никогда так не преклонялась и не страшилась ее. Мысль, что она потеряет Велора, потеряет навсегда, отрезвила ее. Голова очистилась, мысли стали предельно ясными и четкими. Велор не умрет. Она этого не допустит. А если он умрет - не Морриган, дочери Гаура Четвертого, великого Мастера, тому вина! Но живой или мертвый, он будет принадлежать ей, только ей одной. И любить только ее... Не зря предрекла это вещая птица-Гамаюн! Морриган пройдет с ним все дороги холодной могильной земли, и так будет! Девушка подняла голову и насильно улыбнулась. Вытащив тяжелую серебряную щетку для волос, она принялась расчесывать свои черные, мягко струящиеся кудри перед не остывшим еще зеркалом. Близился рассвет. В дверь осторожно постучали. Морриган обернулась, недоумевая, наспех накинула шелковую, белую с алой вышивкой, сорочку - подарок Хильд, скрывшую ее сверкающее белизной тело и, царапая длинными маховыми перьями крыл холодный до боли в зубах каменный, залитый воском пол, прошла к двери и открыла ее. Перед ней стоял невысокий и смуглый человек, очень похожий на приезжего с южных краев, одетый пышно и нарядно, в самые яркие оттенки зеленого и голубого. Гладкие смоляные волосы, несмотря на ранний час, были уложены безукоризненно при помощи большого количества масла и источали аромат цветов, а черные, как полночь, глаза, хищно осматривали Веду, словно пытаясь разглядеть то, что скрывала одежда. Его взор выцепил ее огромные вздымающиеся крылья и он почтительно поклонился, расплываясь в улыбке, обнажая блестящие белоснежные зубы. Морриган посторонилась, впуская человека в комнату. Вошедший вел себя несколько развязно, разглядывая свечи и коллекции кинжалов и ножей самой разной формы и назначения. Особенно его привлекло исписанное кровью зеркало. Он глядел не него, не отрываясь. Морриган заговорила первой. -Здравствуй, почтенный торговец Целыгост! Много времени прошло с тех пор, как мы виделись. Я не чаяла уже счастье лицезреть тебя вновь, думала, ты уже по ту сторону Черной воды. Надеюсь, с хорошими вестями ты объявился в столь ранний час? Целыгост улыбнулся косо, так что стал заметен небольшой шрам у края губ, создающий впечатление, что торговец беспрестанно улыбается одной стороной. Рука его ненавязчиво лежала на кожаном поясе рядом с инструктированным рубинами золотым кинжалом. От Морриган это не укрылось. Она напряженно наблюдала, черные крылья за спиной вздымались, готовые распахнуться в любой миг. Все знали Целыгоста как человека умного, внешне мягкого, но опасного. Он летал на колеснице, запряженной огромными орлами и, говорят, был сказочно богат, перепродавая товары, людей и информацию. Он был частым гостем в замке воронов, но Морриган обратилась к нему впервые и сейчас улыбалась немного хищно. Если этот человек сделал все правильно, то дочь Радославы Лыбедь, нареченная Велора, обречена. - Не изволь насмехаться, Дочь Воронов, вьющих свое гнездо столь высоко, что лишь симураны могут тягаться с вами. Я летел всю ночь без роздыху на орлах, так что у них чуть не переломились крылья, чтобы добраться до замка Эмктарр. Я принес то, что ты просила, колдунья. Он снял с шеи подвешенный на витой шелковый шнурок крохотный мешочек коричневой кожи и бросил его на стол. Морриган осторожно взяла его. На ладонь ей выкатилась небольшая бусина дымчато-серого хрусталя. -Я выполнил свое обещание, она купила его. Она в твоей власти, хоть мне и неведомы твои мотивы. Дай мне то, что я желаю! Морриган, не слушая, смотрела на бусину, наблюдая за игрой света в ее гранях. Простояв так некоторое время, она осторожно убрала бусину обратно в мешочек и повесила его себе на шею, разместив его ближе к сердцу. -Воистину ты порадовал меня, Целыгост. Твои услуги неоценимы. Клан Воронов благодарит тебя. Я сдержу свое слово. -Сдержанно молвила девушка и достала из сундука небольшой прозрачный пузырек, наполненный каким-то белым сверкающим порошком, и вручила его торговцу. - Раствори три крупинки в большой чаше вина, и ты получишь наслаждение, которого прежде не испытывал, и увидишь то, чего раньше не видел никогда... -Это нужно не для меня, а для некоего братства Квент-Ур-Нави...
  
   Продолжение следует...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"