Аннотация: Этот рассказ продолжает сюжетную линию рассказа "Стяги Словенска Великого", поэтому для лучшего понимания описанных ниже событий и поступков персонажей я рекомендую ознакомиться с предшествовавшим произведением.
(Этот рассказ продолжает сюжетную линию рассказа "Стяги Словенска Великого", поэтому для лучшего понимания описанных ниже событий и поступков персонажей я рекомендую ознакомиться с предшествовавшим произведением.)
Делай, что должен и будь что будет.
Солнцу и сердцу известен рок.
Нас только избранный враг разбудит -
слишком высок болевой порог.
Демон идет по мечтам народов.
Крошево камня и схватка рас.
Кровь поднялась до небесных сводов,
Апокалипсис - здесь и сейчас.
Марина Струкова
Они шли с Востока, и ничто не могло остановить их. А след в след за ними неслись над Европой Смерть, Боль, Ужас и Разорение...
Империя, которая некогда мечтала о мировом господстве, ныне трепетала перед ордами грязных дикарей - наездников. Немногие выжившие, которым довелось видеть врагов вблизи, называли их полузверями из степей Азии, и утверждали, что их тела и лица обезображены ритуальными надрезами, а ноги искривлены от жизни в седлах. У них даже не было собственного имени, и то имя, под которым их знал потрясенный мир - "гунны" - принадлежало народу, из которого происходил их владыка, народу, который давным-давно растворился в завоеванных им племенах. Однако дикари побеждали. Снова и снова они уничтожали целые армии Империи и ее союзников, брали неприступные крепости, врывались в города, заваливая врага трупами, как лемминги или чумные крысы... Ужас был так велик, что духовенство, только что призывавшее христолюбивое воинство силой обратить нечестивого врага в истинную веру, объявило предводителя гуннов "бичом Божьим" - это означало, что сам Господь карает Империю, и можно лишь молиться и страдать.
Каждый житель Европы в те годы должен был выбрать, на чьей стороне сражаться. В хаосе Великого Переселения Народов перемешались кельты, германцы, славяне... Многие, не понимая, что предают собственных потомков, шли на Запад вместе с гуннами, живя за счет грабежа и убийств. И казалось, что смерть Империи станет смертью всей Европы!
Но были и другие...
Аттилла медленно оглядел панораму затихшего поля брани, расстилавшегося перед ним. Трупы, трупы, трупы, а дальше, среде все тех же трупов - руины, каменные остовы, выгоревшие снаружи и изнутри... Вот она, красота, которой никогда не поймут эти жирные патриции - ромеи! По мнению гуннского вождя, погибших в бою вообще не следовало предавать земле или огню. Если человек сражался достойно, то Тенгри-хан и примет его достойно - вне зависимости от того, как похоронили павшего. И даже через годы белые кости и ржавый металл говорили бы путникам: здесь прошел великий завоеватель! Но - обычаи нельзя нарушать... На обычаях держится власть, и даже страха и корысти не достаточно для поддержания этой власти, если нет веры в обычаи. Аттилла смотрел в тот миг на убитых с теми же чувствами, с какими смотрит мальчик на живописно разбросанных солдатиков, когда долгая игра в войну подошла к концу: играть больше пока не хочется, но не хочется и расставаться с азартом минувшего дня.
Узнай об этих мыслях вождя какой-нибудь худосочный словоблуд, да хоть тот же учитель философии, который страшно надоедал Аттилле в детстве, проведенном в качестве почетного заложника в Царьграде, он тут же бы пришел в ужас - "безумец вершит судьбы народов". Но - Аттилла не был безумцем, и доказательство этого - очередная ромейская армия, нашедшая под стенами этого городка свою смерть. Ах, как все эти беки и тарханы перетрусили, когда после успешного, но изнуряющего штурма на горизонте появились нежданные враги! Лишь он, Великий, мог выиграть два сражения в один день... И он это совершил. Без него не бывать бы гуннам и в Персии, в самом начале их завоеваний! Нет, Аттилла не был безумцем, напротив - он поднялся над человеческими чувствами, над человеческими мелочными рассчетами, и взглянул на Власть именно что полудетскими глазами азартного игрока - имели значение лишь победы, и ничто больше. Так просто властвовать людскими умами...
-Никто не выжил? - задал он вопрос, не поворачиваясь. Аттилла хорошо знал, что без его разрешения ни один из знатных гуннов не сдвинется с места, хотя бы пришлось стоять часами.
-Никто. - Тут же откликнулся тархан левого крыла, ему было понятно, что вождь спрашивает о ромеях. - Почти никто...
Повелитель гуннов стремительно обернулся, и его карие глаза стали от гнева почти черными:
-Так никто или "почти никто"? - чуть повысив голос, спросил он у военачальника, и тот внутренне содрогнулся, зная, как не любит Великий двусмысленных и неясных ответов. Тархан сглотнул и попытался выкрутиться:
-Из ромеев - никто. Спасся только один из отрядов конных наемников, они в самом сердце побоища перестроились клином и прорубились через наше кольцо. Я попытался организовать преследование, но воины уже делили добычу, а когда они заняты этим, их не испугаешь никакими казнями!
Аттилла кивнул, продолжая внимательно вглядываться в скуластое лицо тархана. Тот уже начал мелко дрожать, прощаясь с жизнью, когда вождь сказал, обращаясь не только к нему, но и ко всем прочим знатным военачальникам, стоявшим рядом:
-Я надеюсь, что в следующий раз ромеи узнают о своем поражении не от трусов, бежавших с поля боя, а когда от топота наших коней рухнут стены их "Вечного Города"!
...А спустя несколько часов древняя земля Галлии вновь задрожала, когда Великая Орда продолжила свой поход...
Вышевита, некогда - варяжского воина, затем - словенского боярина, а ныне - имперского военачальника, одолевали печальные мысли, и в такт им ныло плечо, несколько часов назад пробитое гуннской стрелой. Он всегда относился к ромеям пренебрежительно, но теперь стал их просто ненавидеть. Раз за разом терпели они поражения, хотя давно могли бы научиться распознавать ложные отступления и атаки с флангов, которыми изматывали грозных в честном бою легионеров степняки! Тысячи людей платили своей жизнью за то, что имперская знать, зажравшись, разучилась воевать... Так было и в этом бою. Своих людей Вышевит вывел с минимальными потерями, и они, такие же "варвары" для жителей Империи, как и их командир, теперь так же мрачно ехали рядом с ним. Каждый из них знал, чем обернется для их народов победа Аттиллы над ромеями, и знал также, что у Империи осталась только одна надежда выстоять - надежда на армию, которую возглавляет Флавиус Аэций, начальник личной императорской стражи. А поскольку "варвары" прекрасно знали, какие низкие и бездарные люди как правило занимают такие посты у ромеев, особых надежд на будущее они не питали. Может быть, вот она - последняя битва Богов и чудовищ с Востока, в которой суждено погибнуть миру?..
Мысли Вышевита обращались к тому, что было. "Отец..." Из тумана минувшего вставало строгое обветренное лицо, пристальный взгляд стальных глаз, в глубине которых едва заметно мелькала незлая усмешка, редко повышаемый голос уверенного в себе человека... Человек, которому Вышевит обязан всем, который научил его сражаться мечом, метать стрелы, ездить верхом, который объяснил ему, что такое - быть варягом, воином Арконы. Ты давно уже в чертогах Свантевита, отец. А твой сын верен твоим заветам, он бьется с тем страшным врагом, о котором ты поведал ему на берегу моря. Бьется долгие годы...
Лицо отца сменилось перед мысленным взором другим лицом, тоже мужественным и несущим отпечаток высоких дум. Лоб мыслителя, гордый и самоуверенный взгляд, выдающийся вперед подбородок... Князь Словенска Великого, Ростислав. Человек, под стягами которого Вышевит впервые встретился с Аттиллой и в бою с его превосходящими полчищами одержал верх. Сам повелитель гуннов был пленен в той битве! А потом Ростислав заключил с Аттиллой мир, разделил с гуннами земли Русколани, чей князь, союзник Словенска, пал, сражаясь плечом к плечу с Вышевитом, разрешил словенским повольникам, от бояр до простых общинников, присоединиться к ордам гуннов...Так князь надялся взаимно ослабить Империю и гуннов, перенеся войну от своих границ в глубину Европы. Что бы сказал Ростислав, предстань перед ним все те славяне, галлы, ромеи и германцы, которые пали с оружием в руках или были замучены дикими степняками, все те белокурые женщины, изнасилованные и оставленные умирать со вспоротыми животами на пепелищах городов, те голубоглазые дети, которые с самых ранних лет узнают ужасы азиатского рабства у покрытых грязными шкурами победителей?.. Что ты наделал, князь Ростислав...
Вспоминал он и Гудрун - сначала пленницу, а затем - любимую и любящую жену, сына и дочь, живых и павших соратников. Об Аттилле варяг думать не хотел, хотя в свое время сталкивался с ним лицом к лицу. Что Аттилла? Дремучий дикарь, когда-то получивший возможность приобщиться к культуре, к чему-то более высокому и чистому, чем безродные азиатские скитания кочевых полчищ, и теперь из зависти разрушающий и опошляющий все, что создавали долгие поколения белых европейцев - вот и весь "великий завоеватель". Вышевит не слишком симпатизировал современным ему ромеям, но пусть уж лучше соседями славян будут мелочные и ненадежные имперцы, чем гунны, умеющие только грабить и высасывать из покоренных все соки, подобно упырям. Не говоря уже о том, какая угроза нависла бы над Русколанью, Словенском Великим, Арконой, попади богатые и густонаселенные земли Запада под власть тирана, всерьез мечтающего о мировом господстве своего жестокого, но ублюдочного племени. По крайней мере, лучше было погибнуть в бою, чем своими глазами увидеть возвышение этого чудовища, пришедшего из Азии!
На миг выдержка изменила варягу, его пальцы рывком сжались на рукояти меча, и он едва не приказал поворачивать коней, но окрик одного из передовых наездников о том, что близко лагерь Аэция, привел его в чувство. Впереди показались всадники, судя по внешнему виду - такие же "варвары" на службе ромеев, как и сам Вышевит. Предводитель встречного отряда стремительно, не обращая ни на кого внимания, подъехал к варягу почти вплотную и с силой хлопнул того по здоровому плечу:
-Эй, рус! Говорят, твои люди неплохо погуляли на минувшем тинге мечей! Клянусь Вотаном, будь я с тобой, эти грязные етуны из Гуннланда отправились бы в Хель все до единого! А, рус?
Вышевит нашел в себе силы улыбнуться. Аберульв, правая рука предводителя германских союзников Империи - Германариха, был его надежным другом, несмотря на все собственные недостатки: к ним относились несдержанность, любовь к длинным пафосным фразам и фамильярность по отношению даже к ромейским патрициям. Ромеев этот гот вообще недолюбливал, считая, что они изнежились и позабыли те заветы, по которым изначально жили все народы с белой кожей. Свою нелюбовь к Империи Аберульв демонстрировал самыми разными способами, начиная с намеренного коверканья ромейского языка и заканчивая очень скептическим отношением к приказам имперских военачальников. На своеобразное приветствие друга Вышевит ответил так:
-Вот и я подумал, что тебе тоскливо следовать за ромейским военачальником без дела! Но не печалься - гуннов хватит и для тебя, только успевай поднимать меч!
-Хорошо сказано, рус! - снова хлопнул его по плечу Аберульв, и друзья поехали дальше конь-о-конь.
В это страшное время, когда нерушимые истины перестали быть нерушимыми и все перепуталось, варяг и гот инстинктивно, преодолевая многовековую вражду своих народов, потянулись друг к другу. Оба они были представителями языческой аристократии, оба волей судьбы оказались среди чужаков, оба были куда лучше своих рядовых соратников посвящены в судьбы мира и, в конце концов, оба были мужественными и находчивыми людьми, ценившими в окружающих те же качества. Аберульв вовсе не лгал, сокрушаясь о том, что не смог сражаться против гуннов вместе с Вышевитом - для него это было само собой разумеющимся проявлением уважения к воинской доблести варяга. И в то же время он надеялся, что подвиги его германских воинов на поле грядущей брани позволят ему утверждать: русы, конечно, сражаются хорошо, но все-таки не идут ни в какое сравнение с готами, лангобардами и франками - давала себя знать старая племенная рознь.
Они ехали через обширный укрепленный лагерь, который в случае внезапного нападения противника вполне мог стать маленькой крепостью. В его черте располагались легионеры Империи: союзники из числа варваров, в число которых входили Вышевит и Аберульв, остались вне укреплений. Мрачные солдаты сосредоточенно занимались мелкими делами, для каких всегда найдется место на привале, желая этой суетой заглушить мысли о том, что вскоре и им суждено встретиться с непобедимыми ордами гуннов. До ромеев уже дошли слухи о гибели очередной армии, которая должна была остановить Аттилу и ослабить его перед боем с основными силами Империи, а вместо этого не смогла продержаться и трех часов...
Вот и шатер Аэция, воти он сам выходит из него навстречу всадникам. Вышевит никогда прежде не видел этого человека, но немало слышал о том, что он совсем не похож на остальных патрициев Империи, бездарных и выродившихся сибаритов. Внешность Флавиуса Аэция говорила о том же, словно высшие силы, устав созерцать ничтожество и подлость, одному-единственному человеку даровали несколько искр доблести непобедимых предков. Вьющиеся золотистые волосы, крупный прямой нос и почти квадратный подбородок делали его похожим на какого-то божественного цезаря древности, взгляд голубых глаз был цепок и внимателен. Он выглядел усталым, но тем не менее решил немедленно выслушать Вышевита в присутствии всех прочих военачальников. Поприветствовав варяга, полководец вернулся в шатер, сделав знак следовать за собою.
Когда военачальники собрались, Вышевит рассказал о судьбе погибшей армии, хотя ничего нового они от него не услышали. Аттилле было даже незачем изобретать какую-то новую тактику, чтобы сокрушать легионы Империи: каждый полководец ромеев совершал одни и те же ошибки, словно перед ним были не дикие степные кочевники, а чучела, на которых легионеры отрабатывают удары! Владыка гуннов, напротив, неустанно совершенствовал тактику, не забыв горькой неудачи на землях Словенска Великого: теперь в его орде кроме конных лучников сражались тяжелые бронированные кавалеристы, а из разношерстных дружин союзных варваров он создал сильное пешее войско. Играя на старой племенной розни и ненависти к Империи, Аттила перед тем, как вторгнуться на земли очередного племени, предлагал местным жителям присоединиться к его походу. Непокорных ждали смерть и разорение, а поскольку за гуннами к тому времени закрепилась репутация "непобедимых", их орда постепенно росла, и в ее рядах звучали славянские, германские, галльские, ромейские наречия, звучали самые разные языки, собранные Аттиллой на просторах от Великой Степи до Рейна.
Пока длился рассказ варяга, Аэций неподвижно сидел за своим походным столиком, обхватив голову руками. Казалось, он слушает Вышевита в полуха, погрузившись в свои мысли. Лишь через некоторое время после того, как варяг замолчал, Флавиус сбросил оцепенение и коротко приказал военачальникам:
-Ступайте к своим воинам... Висгевитус, останься.
Вышевит, привыкший уже к тому, как переиначивают ромеи его имя, кивнул и сел на такое же подобие небольшого трехногого тубарета, на каком сидел хозяин шатра. Когда военачальники оставили их вдвоем, на некоторое время вновь повисло молчание. Затем Аэций спросил:
-Висгевитус, ты же сражался с гуннами у себя на Родине?
Варяг покачал головой:
-На Родине - нет. Мы бились с Аттиллой на землях Словенска Великого, и разбили его войско. - он помолчал и добавил - Я стоял во главе воинов Словенска.
-Если ты однажды побеждал гуннов, то ответь - как можно одержать над ними верх?
Вышевит ответил не сразу:
-Они воюют совсем не так, как мы. Их главная цель - поразить врагов стрелами издалека, а потом окружить по отдельности разные отряды и уничтожить их. Но вряд ли они смогут пробить линию щитов... Что еще сказать - не знаю. Тогда, на словенских землях мы победили только благодаря удаче, когда был пленен сам Аттилла и гуннов охватила паника. Может быть, нужно выждать подходящий момент...
Аэций оживился. Он закивал в ответ на эти слова:
-Да, и ударить туда, где их главные военачальники! Так побеждал Александр!..
-Скорее всего, только так мы сможем победить. В конце концов, гуннов и их союзников больше, чем нас.
Опять воцарилось молчание, которое нарушил варяг:
-Когда я был совсем ребенком, я часто слышал, как наш волхв - по-вашему это "жрец" - повторял: "Кровь всегда говорит последней!". Да, гунны, пришедшие из степей, многочисленны, и они хорошие воины. Но их кожа темна, как темны их мысли, а лица безобразны, как их дела. Мы никогда не покоримся этим ублюдкам, живущим разбоем и воровством... Недостойный может выиграть одну битву или даже несколько. Но войны выигрывает тот, в чьей крови больше благородства и отваги. Волхвы говорят, что кровь людей с белой кожей - это кровь Богов.
Промелькнувшая на лице Аэция улыбка была насмешкой знающего Высшую Истину христианина над язычником. Но эта улыбка тут же пропала, и полководец снова обратился к варягу:
-Скажи мне, в каких Богов верит твой народ?
-Мы верим в Свантевита, покровителя храбрых, который выражает свою волю полетом птиц и грохотом грома. Он любит тех, кто добывает славу, сражаясь за свой народ и свою землю, и презирает трусов и предателей. Когда мы умираем, небесные девы уводят нас в царство Свантевита, чтобы мы могли занять место рядом с нашими предками в его дружине.
-И это все?
-Это то, что достаточно знать воину. О прочем ведают волхвы.
-Тогда ответь, что если гунны - это Судьба? Что если нам предопределено стать их рабами или погибнуть? Об этом шепчутся по всей Империи!
Вопрос поставил Вышевита в тупик. Он даже не совсем понял слова Аэция, потому что понятие Судьбы, Предопределения, свойственное германцам и ромеям, было чуждо славянству. Последние "варвары" Европы в поэтическом смысле этого слова, варяги, словене, русколаны и все их братья по крови были слишком близки к Силам Природы, чтобы видеть себя игрушкой в руках Богов. Повседневные наблюдения подсказывали им, что как бы ни сложились события, человек выживает или гибнет лишь в зависимости от собственных способностей и собственного поведения. Этот взгляд на мир породил невиданное дотоле вечевое самоуправление, и немало чужеземных землеописателей дивились славянской самобытности... Подумав, Вышевит сказал:
-Разве воин, вступая в бой по велению долга, задумывается о том, что может погибнуть? На наши земли пришли враги, и мы должны сражаться. А поскольку это наши общие враги, мы сражаемся вместе.
-Если бы все думали так, как ты, Висгевитус... Наши союзники предают нас, на сторону гуннов переходят целые армии - да что там, целые народы! Твой народ тоже выставил своих воинов - на стороне Аттиллы. Может быть, это и вправду Судьба?..
Теперь смысл вопроса окончательно дошел до Вышевита, и он почувствовал закипающую в груди ярость. Вот поэтому ромеи и терпят поражение за поражением, что не уверены в собственных силах! Их предки сломали шею Ганнибалу, а они не могут остановить орду грязных степных разбойников... Варяг сжал руку в кулак и угрожающе прошептал:
-Если это и в самом деле Воля Богов, то мы погибнем! Но мы уж точно погибнем, если будем трястись перед боем, словно бабы! - не в силах сдерживать свой гнев, он хватил кулаком по походному столику, едва не сокрушив его. - Клянусь Свантевитом! Мы отомстим этим гуннам за смерть наших братьев! Я уже бил Аттиллу на землях Словенска!!
Аэций со скрытым восхищением наблюдал за этой вспышкой варварского гнева. В глубине души он всегда чувствовал, каким должен быть настоящий мужчина, но воспитание, полученное в упадочной Империи, тянуло его назад - в сытую праздность патрицианских вилл, в безделье высокопоставленных ничтожеств, в предопределение и безвольное смирение перед волей судьбы. Однако ромейский военачальник кивнул головой:
-Мы должны победить. И мы победим. Сейчас я напишу обращение к войскам, которое прочитают утром...
На языке Вышевита завертелся ядовитый ответ о том, что если уж ромеи до сих пор не знают, чего ради они воюют, то им лучше сразу ступать домой, но он сдержался. Прощаясь с Аэцием, он вдруг вспомнил, что хотел предложить еще в самом начале разговора:
-Я думаю, что для удара на вражескую ставку лучше всего подойдут мои воины. Я собрал лучших наездников из варягов, русколан и венетов, а это что-нибудь да значит! Прикажи - и мы будем преследовать Аттиллу до его родных степей!
Аэций снова кивнул:
-Да, я не сомневаюсь в твоих воинах. Я поставлю твой отряд в центре, усилю кавалеристами из своей гвардии... Мы вместе поведем их в атаку!
Он не нашел в себе решимости договорить: "Потому что нам незачем жить после поражения." Однако варяг понял недосказанное и, покидая шатер, повторил:
-На наши земли пришли враги... А кровь всегда говорит последней.
Слова варяга не слишком ободрили ромейского военачальника, и стоило Вышевиту уйти, как на Флавиуса Аэция опять навалилась непроглядная тоска. Вот уже больше часа он сидел над девственно чистым пергаментом, пытаясь понять, что же может хоть немного воодушевить это сборище согнанных на военную службу из-под палки крестьян и мелких ремесленников, для которых возможность прожить хотя бы еще один день бесконечно выше судеб народов и Империй, которым суждено было решиться вскорости.
Если оглянуться назад, во тьму веков, то Аэций предстанет перед нами последним из классических римлян. Прирожденный полководец, он не был чужд миру искусства, и если ничего не создал сам, то по крайней мере мог оценить чужой гений. Нельзя, конечно, сказать, что придворный разврат не коснулся его - но грязь оргий и бегства от реальности, составлявшая основное времяпровождение патрициев того времени, не заглушила того лучшего, что было в его сердце: любви к Родине, благородной гордости человека, не желающего отдать захватчикам то, что поколение за поколением с любовью создавали его предки. Тем более, что Аэций сам побывал в плену у гуннов, и знал, что ждет покорившихся и побежденных...
Да, императрица Плацидия, чьим любовником ему пришлось некогда стать - вместо того, чтобы править страной, она целыми днями предавалась разврату с несколькими мужчинами и женщинами разом! - вспомнила его, и назначила военачальником: в конце концов, он был единственным, кто почти никогда не принимал участие в дворцовых дрязгах. Но не поздно ли спохватилась царственная гетера? Все, что составляло воинскую славу Империи, ныне лежало во прахе, и в спешно собранной армии Аэция далеко не все умели хоть как-то обращаться с оружием. И с ними - побеждать?..
В эту ночь высшие силы положили свои руки на пульс Истории.
Снова прозвучало в памяти Аэция все то, что сказал в его шатре неистовый язычник, волей случая ставший союзником Империи.
Странное чувство охватило полководца. Не на уровне осознанных мыслей, но на уровне чувств, неясных образов он словно постиг, что ждет его в будущем. Да и не только его. Понял он, что так или иначе не избежать ему смерти: победи он гуннов, вряд ли простят ему этот подвиг завистливые патриции, отсиживающиеся в тылу. Понял Аэций и то, что вскоре должно решиться нечто большее, чем участь двух народов, и даже большее, чем судьба Империи - ведь не смотря на все непреодолимые различия, ромеи, галлы, германцы, славяне принадлежали к одной расе, а пришедшие словно из другого мира гунны несли белым народам гибель и рабство.
Нет, да и не может быть между двумя такими врагами ничего, кроме ненависти.
Их жизнь - это твоя смерть. Твое торжество - это их гибель.
Полководец народной армии склонился над пергаментом. Потом, когда его - такова участь великих людей при дворе деспота! - обвинят в измене, этот приказ тоже станет частью обвинения: как посмел Флавиус не упомянуть в нем божественную императорскую власть?!
"Наследники и защитники славы великого Рима!
Предки ваши оставили вам державу, которой нет и не было равных. Труд поколений, к которым возводим мы свой род, сделал ее процветающей и грозной. С самого начала Рима легионеры его не страшились никакого врага, и о подвигах их по сей день помнят Альпы и Сицилия, Испания и Галлия, Африка и Азия! Теперь же, когда враг, равно дикий и беспощадный, угрожает Риму, по примеру предков обнажаете вы меч, чтобы защитить свою Родину.
Вы идете в бой, чтобы дома, в которых вы родились, не пожрал огонь, чтобы ваши дети избежали судьбы рабов, а ваши возлюбленные - судьбы наложниц в шатрах грязных кочевников! Тот, кто может сейчас думать о чем-то ином, нежели честь и доблесть, не заслуживает имени ромея, и пусть на него падут все те кары, которыми грозят нам гунны! С нами Господь! С нами все минувшие века нашей славы! Сражайтесь же до победы, воины Рима, и пусть ни один гунн или их союзник не вернется домой, чтобы рассказать о позоре своего войска! Сражайтесь, ромеи! Сражайтесь и побеждайте!"
Флавиус Аэций устало отложил перо. Он знал, что еще следует сделать. О нет! Он не станет ждать Аттиллу, он сам двинется ему навстречу - чтобы с самого начала взять инициативу в свои руки.
Налив себе из кувшина вина в золотой кубок, полководец одним духом осушил его и в нежданном приступе решимости бросил кубок себе под ноги:
-Выступаем!
Когда два войска, два мира замерли друг напротив друга близ города Труа, словно два зверя, которые вот-вот бросятся друг на друга, Вышевит думал о том, что всю жизнь сражаясь за счастье и славу своего народа, как он их понимал, он слишком мало внимания уделял той части этого народа, что была ему всех ближе - своей семье, детям. Вот сейчас он, закованный в надежную броню, с надежным мечом и варяжским топором у пояса, вновь готовится повести за собою воинов в битву, чтобы обрести победу или смерть - а Радослава уже стала совсем большая, и к ней, должно быть, присматриваются молодые парни, и Яровит наверняка целыми днями машет игрушечным мечом и стреляет из маленького лука.
Доченька и сынок... Без него росли они, на попечении Гудрун, старого Вышевитова отца да волхвов из капища Свантевита, без него учились говорить, без него узнавали с каждым днем все новое о мире вокруг. Слово "отец" было для них далеким, едва ли не чужим - ладно Радослава, она-то его помнит, а что Яровит? Ну, может, вспоминает словно сквозь сон, что незнакомый дядька сажал его на колени - и все. Гоже ли так? Вырастут ли они достойными людьми, без отца-то?..
Заревели трубы, сначала - в войске Аттиллы, затем - у ромеев. Легионеры Аэция с грохотом сомкнули щиты - Вышевит отметил, что держатся они гораздо более мужественно, чем их предшественники, разбитые гуннами: сказывался короткий, четкий и пламенный приказ полководца, прочитанный ранее. На левом фланге стояли галлы и славяне, на правом - германцы и аланы. Варяг поднял руку и повернулся к своим кавалеристам:
-Без приказа не ввязываться! Нам важное дело поручено - до вражьих военачальников добраться!
А впереди уже вздымались клубы пыли и грохотали копыта бесчисленных всадников...
Аттилла начал битву на Каталаунских полях иначе, чем все прежние. Тяжелых, бронированных конников с длинными копьями, которых он завел по примеру ромейских катафрактариев, завоеватель бросил на левый фланг Аэция, желая стремительно прорвать его и окружить легионеров, стоявших в центре. С лязгом, с невообразимым шумом налетели гунны на пеших воинов, и вот уже галлы, непривычные сражаться в строю, дрогнули. План Аттиллы удался бы, если бы не варяги, части которых Вышевит приказал спешиться и встать на левом крыле, рядом с прочими славянскими союзниками ромеев. Привыкшие биться в плотном строю, защищенные надежной броней и большими щитами витязи Арконы заставили тяжелую конницу остановиться, поражая не столько воинов, сколько их коней копьями и тяжелыми секирами. Задержанные гунны стали хорошей мишенью для лучников, стоявших за спинами рядов пехоты.
На правом фланге ситуация сложилась по другому. В самом начале сражения старый, полупарализованный король готов Германарих очень неудачно свалился с коня, и командование германцами принял Аберульв. Аттилла же,опасаясь, как бы Аэций не перебросил силы с правого крыла на помощь левому, приказал своим германским союзникам, бившимся пешими, атаковать аланов и воинов Германариха. Не смотря на то, что наступающих было больше, чем обороняющихся, Аберульв вознамерился кинуться в битву, на слова какого-то алана о том, что враг превосходит числом, ответив лишь: "Это предатели, а предатели не бывают хорошими воинами!". Впрочем, может быть неистовый гот и остался бы стоять на месте, как приказал ему Аэций, но его слуха достигло, как германские союзники Аттиллы подбадривают себя во время атаки именем Вотана.
-Нидинги клевещут на Одноглазого! - заорал, распаляясь, Аберульв - Они лгут! Вотан на нашей стороне!!!
С этим кличем он бросился вперед, увлекая за собою своих воинов, а с ними и аланов. Эта неожиданная атака была столь яростной, что противостоявшие Аберульву воины обратились в бегство. Такого не ожидали ни Аттилла, ни Аэций. Ромейский полководец сразу сориентировался, и бросил в поддержку германцам и аланам свою конницу, за исключением отряда Вышевита. А вот Аттиллу подвела та самая свирепая дисциплина, которую он ревностно насаждал в своих войсках всю жизнь: те гуннские всадники, которых он двинул против стоявших в центре легионеров, и которые легко могли бы ударить во фланг пехоте Аберульва, вместо этого продолжили наступление, словно не замечая, что их самих обходят справа. Но как только они первый раз натянули луки, чтобы засыпать стрелами легионеров, как линия тяжелых щитов пришла в движение, и ромейская пехота сама перешла в наступление. А вскоре над гуннами и их союзниками нависла угроза не просто поражения, но уничтожения.
Аттилла не был трусом, хотя и не рисковал собою без крайней на то необходимости. Понимая, что теперь он может выравнять ряды своих воинов лишь лично, он во главе своих тарханов помчался в самое сердце битвы. Как и желал того ромейский военачальник.
К Вышевиту подскакал Аэций - потный и без шлема. Как видно, он уже побывал в бою, возглавляя атаку конников на правом крыле. Кто-то попытался сунуть ему в руки новый шлем, но полководец только отмахнулся и поднял коня на дыбы:
-Пришло время! Вот он - сам Аттилла! - Аэций указал рукой туда, где реял похожий на змея стяг личного отряда повелителя гуннов, куда входила только степная знать.
Вышевит выхватил меч и высоко поднял его над головой:
-Свантевит! За славой! Ура!
Вслед за ним с обнаженными мечами сорвались с места его варяги и ромейские кавалеристы Аэция. Кони несли их в атаку, которой было суждено завершить этот бой победой ромеев, победой белой цивилизации над степными дикарями. И навстречу им тоже неслись всадники - видно, не только Аэций, но и Аттилла приберег последний резерв для завершающего удара.
Вышевит узнал этих всадников, узнал их остроконечные шлемы, их знамя, и застонал, стиснув зубы, словно от боли. Будь проклят ты, князь Ростислав, и все твои политические игры, если ради них славяне должны убивать друг друга! Видимо, понадеявшись принять участие в дележе добычи на руинах Империи, правитель Словенска не только позволил повольникам примкнуть к гуннским полчищам, но и отправил вслед за Аттиллой часть боярской конницы! Воины Словенска Великого неслись теперь на своих братьев - варягов, занеся мечи, и точно так же, с поднятыми клинками, мчались им навстречу витязи Арконы.
-Стоять! - изо всех сил закричал Вышевит, взметнув коня на дыбы. Сила его повелительного голоса была такова, что не только его конники остановились, но и словене, сражавшиеся на стороне Аттиллы, придержали коней. Вышевит бесстрашно выехал им навстречу и крикнул, подняв к небу сжатый кулак:
-Словенск!
Теперь воины, отправленные Ростиславом в помощь гуннам, окончательно встали на месте. Вышевит подъехал к ним почти вплотную, продолжая надсаживать глотку:
-Бояре словенские! За кого бьетесь?! За черного степняка?! А ну, поворачивай коней! Они наши земли разоряли, людей в полон угоняли, а вы им на подмогу пришли?!.
Старый волхв Арконы, чьи слова когда-то слышал будущий варяжский витязь, не ошибся. Кровь действительно всегда говорит последней, и ее голос сильнее, чем общепринятые убеждения, вековые догматы и даже страх смерти. Так было и в этот раз. Голос Вышевита словно пробудил бояр ото сна. Воля князя Ростислава перестала существовать для воинов - теперь они видели лишь темнолицых захватчиков и противостоящих им белокожих сынов Европы. И когда конь Вышевита вновь сорвался с места, не только ромеи и варяги, но и словенские бояре устремились вслед за ним, а над полем брани грянул их боевой клич:
-Словенск! Словенск!
Над головой Вышевита несколько раз свистнули стрелы, потом он с силой размахнулся мечом - и врубился в месиво охваченных паникой людей и коней, которое совсем недавно было великой армией, угрожавшей Риму. Разя гуннов направо и налево, варяг рвался туда, где, как он помнил, в окружении своих лучших наездников, пытался изменить ход битвы азиатский завоеватель. Вот и они - знатнейшие из знатнейших гуннов, с восточной пестротой и бесвкусицей разряженные поверх доспех в дорогие ткани кричащих цветов. Вышевит вновь размахнулся...
Свантевит посылал свою священную птицу только тогда, когда желал известить варяга о чем-то важном, чему предстояло свершиться в ближайшем будущем. Воин прислушался к своему сердцу - и ледяная волна набежала на него: он ясно почувствовал, что где-то рядом уже бродит его смерть. Мелькнуло в мыслях: "Любушка моя, Гудрун - как ты без меня будешь! А деточки наши как?.."
А потом варяжская сталь в недрогнувшей руке опустилась на голову какого-то жирного степняка-тархана, рассекая его едва не до седла!
Врагов сразу стало много, Вышевит едва успевал отбивать удары и рубить сам, прося Свантевита только об одном: чтобы тот позволил ему узнать, чем кончится эта битва. Краем глаза варяг увидел, как навстречу Аэцию выехал сам Аттилла и вдруг вскинул свой короткий лук с наложенной на него стрелою, но военачальник ромеев опередил гунна, с силой метнув в того короткий дротик. Тот вонзился в бедро азиатского завоевателя, Аттилла вытаращил от нежданной боли глаза, громко закричал и, не удержавшись в седле, свалился на землю. Его тут же заслонили тарханы, вставшие живой стеною на пути ромеев и варягов, пока доверенные из доверенных уносили потерявшего сознание вожака с поля брани.
И в этот самый миг что-то с силой обрушилось на шлем Вышевита, и мир вокруг исчез за пеленой боли. Вывалившись из седла, варяг нашел в себе силы встать, хотя в голове шумело, а перед глазами все кружилось. Меч он потерял, но руки нащупали топорище верной секиры, и тогда Вышевит отбросил иссеченный щит, обхватил страшное оружие варягов обеими руками и пошел напролом, рубя направо и налево. У него еще был шанс остаться живым, пробейся он через ряды врагов к своим... Но увы - не зная, в какую сторону идти и видя вокруг лишь морды коней да оскаленные азиатские рожи, Вышевит с каждым шагом удалялся вглубь бесформенного хаоса, которым стало теперь войско Аттиллы.
Новый удар пришелся в спину, и Вышевит, с торжеством в глазах - стало быть, он не последний воин, раз его смогли достать лишь со спины! - еще сумел обернуться и напрочь снести голову поразившему его степняку. Топор вырвался из его рук, и варяг завалился навзничь, а из страшной раны между лопаток сплошным потоком хлестала кровь...
Когда он вновь открыл глаза, перед ним стояла Гудрун. Она выглядела так же, как в далекой юности, когда он увозил ее домой с разграбленного варягами свейского побережья. И за ее спиною были лебединые крылья.
-Вставай! - сказала его Гудрун, протягивая вперед руку - Идем, Он ждет тебя!
-Я... Я не могу, мне тяжело... - едва слышно сумел прошептать Вышевит, напрягая пересохшее горло.
-Почему? Ведь это так просто! - ответила Гудрун, и сама взяла его за руку, помогая подняться. Когда варяг с трудом встал, она свободной рукою указала ему куда-то вдаль:
-Идем. Он ждет.
Вышевит напряг зрение, вглядываясь туда, куда указывала женская рука, и прошептал:
-Куда ты зовешь меня? Там темно...
-Там звезды. Идем...
Теперь Вышевит и вправду видел звезды, часть которых складывалась в подобие дороги или золотого моста, по которому медленно шла его Гудрун. И варяг шагнул вслед за нею, навстречу животворящему свету, тайне иного бытия, вечности, бесконечности, новому рождению...
А над Каталаунскими полями кружил орел, и клекот его был песней Славы всем стражам белой Европы, всем, для кого Честь неотделима от Свободы, а Слава - от процветания родной земли.