ДАРМОЕД

       Они несколько лет не виделись, но однажды сошлись.
       Сидели один напротив другого недвижимо, и перед каждым дымилось кофе. Дымилось, пока не остыло, потому что каждый смотрел на брата, и говорил о своем.
       Они не спорили, хотя так казалось. Эпоха споров окончилась для них давным-давно, когда Старший Брат открыл дверь, чтобы уйти. Лицо Младшего было его отражением, но иным, и он не мог его с собой примирить ни в тот раз, ни после.
       Сейчас он только качал головой, потому что Младший говорил и говорил. Но все было такое давно известное и не раз слышанное, что Старшего коробило, и он не хотел соглашаться ни с чем.
       Он был старшим на какую-то минуту, но привычка остается привычкой, она отдавалась в пренебрежительном тоне, даже когда пожимал плечами. Он был гробовщиком, и ничто не пугало его больше, чем живые люди. Клиенты его покоились рядами на старых кладбищах, в старательно сделанных дубовых жилищах, оставив обеспеченных потомков и прочное положение. Они были его гордостью, и, если хотите, честью. И не мешали, и не мучили. Его же брат сделался не бесчестьем, нет, ведь никто не знал, на что он дает ему деньги. Но невыразительное что-то лежало у него на душе, предусматривалось, он должен это определить или понять.
       И вот он начал говорить, а Младший соглашался, или делал вид, что соглашается. Это ему не стоило ничего — он так и не услышал брата, думая о своем.
       Он вдруг спросил о чем-то, но сразу же забыл, о чем спрашивал, потому как впал в новый транс, а Старший пораженно умолк.
       — Я не знаю, что ты хочешь прибавить,— обиделся он.— Но я не могу заставить тебя колотить гвозди, как начинал сам, и не хочу тебя больше кормить.
       Младший вздохнул, но тяжело, и начал говорить, как говорят маленькому дитяти, когда хотят его успокоить.
       — Будешь кормить и поить, и будешь спрашивать, хорошо ли мне. Потому что ты — это ты. Я не способен на такой подвиг. Меня мама родила дармоедом.
       Старший Брат даже дернулся, а такое случалось нечасто, кода он на кого-то гневался или кричал. Он только трусился и трусил головой, но сказать уже ничего не мог — то единственное слово, что было у него на языке, выговорил брат.
       Младший пожимал плечами, глядя на него.
       -- Я не могу заставить себя есть булыжники. Может, в другой жизни.
       — Жизнь одна,— выдавил из себя Старший, но тот так махнул рукой, словно было ему все равно.
       Младший еще молчал, когда брат начал подниматься. Он хотел бы достойно кончить этот разговор, который ничего нового не принес. Но Младший в этот момент начал говорить, и поэтому пришлось присесть снова.
       — Я не скажу, что все время думал о тебе,— улыбнулся Младший для проформы,— но в какой-то момент мысль все равно приходит, хочешь ты, или нет. Я же не знал, чем тебя встретить и что рассказать, потому что много не виделись: я живу сам для себя и ни с кем не знаюсь. Может поэтому, а может и по иной причине, мне в голову пришла эта дурь. Но сейчас кажется даже забавным рассказать ее тебе. Даже если ты меня ударишь, или встанешь и уйдешь. Но если ты уйдешь, у меня будет только причина посмеяться, поэтому ты будешь сидеть как привязанный, знаю.
       Если вспомнишь, я тебе когда-то показывал одну барышню, точнее, ее лицо. Когда она идет, я всегда оглядываюсь вокруг: не видит ли кто этого клада, потому что он мой. Я не удивляюсь красивым дамам, но она не такая — стеклянная, ясная, если ты понимаешь. Так вот, я отдаю ее тебе. Дарю. С наилучшими пожеланиями.
       Старший иронически улыбнулся, но Младшего не сбил.
       — Ты хочешь меня уколоть? — Младший усмехнулся.— Подожди, это после. Так вот. В тот раз мне представилось — вы с ней знакомы. Она непременно авантюристка, потому что где же видано такие лица. И вы ищете клад старого деда — ее родственника, или так себе. Я представил, как вы ездите по всему краю, по десяти раз наведываясь на то же место, чтобы не упустить ни одной детали. Вы нашли то сокровище где-то в степи — прозаический сундук с четырьмя замками. А там монеты, украшения и какая-то дивная диадема с красным камнем посреди золота. Она, как надела эту игрушку, показалась тебе чудом земным. Такой ты ее и запомнил, потому что она исчезла наутро с деньгами и украшениями. Ты долго добирался до города, искал ее, но не нашел.
       Ты бы погиб в том же году в автокатастрофе по вине пьяного шофера. Об этом много должны были писать газеты. Но на то время девушка была уже за границей и нашей прессы не читала принципиально.
       -- Ты настоящий дармоед, братик,— скривился гробовщик, поднимаясь наконец.
       Встал и Младший. И вышли они из кафе плечо к плечу, как один большой странный человек.
       Когда Младший садился в такси, Старший Брат смотрел с тротуара. Хотел бы что-то сказать под конец, но только понял руку.
       Машина отъехала, в тот момент гробовщик оглянулся и увидел — девушка в золотой диадеме переходила улицу. Он махнул головой и закрыл глаза. Он увидел мираж.