Среди обитателей деревни Свинолуповки, сгинувшей в непролазной грязи полей и бесконечности земли, тракторист Никанор Макарычев талантами не выделялся и к сорока пяти годам особой мудрости не скопил. В справедливости печатного слова давно разуверился, оттого книг и газет не читал, а нанизывал их на ржавый гвоздь в сортире. Человеком был он тихим, самогоном, как и все мужики, не брезговал, но пил в меру. Волю рукам не давал и жену Глашу колотил раза три-четыре в год, да и то лишь по большим праздникам.
Жизнь Никанор вел неспешную, с расстановкой, не напрягая сил ума до предела. Политические переустройства воспринимал с терпением, а всевозможные начальственные безобразия относил на счет государственной необходимости, отчего порою испытывал на себе активное недоумение односельчан.
Так множил он годы, идя навстречу темной судьбе, довольствуясь повседневностью и хозяйственными заботами. И дожил бы до старости, не смущаясь парадоксами мыслей и чувственных восприятий, ежели бы не окаянная Глаша, выгнавшая его однажды из прохлады избы в июльское пекло на приусадебные работы. В нервном смятении поплелся он полоть сорняки, поминая супружницу последними словами, мысленно жалея самого себя, пострадавшего безвинно от нерадивости жизни.
С тоскою Никанор глядел на поникшую от солнцепека огуречную листву, иссушенную землю и сочные бурьяны, паразитировавшие на несовершенстве растительного бытия.
От скуки механизатор пытался завести разговор с огородными травами, но беседа почему-то не клеилась. На ум шли отвлеченные мысли, вовсе не связанные с окружающей природой, изнывавшей от всеобщего томления середины лета. Макарычев бездумно, больше по обыкновению, орудовал сапой, впадая в тоскливое оцепенение. И вдруг, заслышав скрежет металла, Никанор встрепенулся.
Врожденное любопытство заставило свинолуповского жителя остановиться и осмотреться. Мать-земля преподнесла ему что-то коричневое округлой формы. Никанор подумал, было, о снарядном осколке, дарешил выбросить прочь скрытого вредителя. Рука ушла в рыхлый и теплый грунт. Бережно извлек он находку, слишком большую и необычную для осколка. Весом никак не меньше трех кило, с гладкими краями, вся покрытая какой-то ржавой коркой. На вид вроде как и железо, а на ощупь походила на камень.
Дивясь происшествию, Никанор оставил работу. Незнакомый предмет снес в сарай, рассудив про себя, что коль сыскал он железо - определит его в скупку вторсырья. Окажись оно камнем, тоже ведь в убытке не останется. Всегда подобный материал на стройке сгодится. А ежели строительство не предвидится, так можно подпереть им покосившиеся от ветхости деревянные ворота. Так что, как ни крути, а в хозяйстве такая вещь весьма полезна и годится для всякого применения.
В конце знойного дня, когда звезды, словно прыщи на роже соседской девки, высыпали на небосвод, Глаша накрыла стол, и Никанор со спокойным сердцем утолил естественный голод. Опорожнив для укрепления душевного равновесия стакан самогону, Макарычев вышел из избы вдохнуть ночного воздуху. Наслаждаясь внутренним ублаготворением, неспешно закурил, проверил, заперт ли хлев и курятник, и в полном согласии с самим собой отправился спать.
Ночью от выпитого за ужином в человеческом организме случилось брожение внутренних соков. Макарычев проснулся, ясно ощутив желание отдать природе то, что так неосмотрительно забрал у нее накануне. Никанор неуклюже перевалился через храпящую Глашу. Та, не выказав неудовольствия, лишь промычала что-то невнятное и перевернулась на другой бок. Сев на пол, Никанор, чертыхаясь и сопя, натянул сапоги и подался вон из избы, задев в темноте головой дверной косяк в сенцах.
Выйдя во двор, он основательно вздохнул, наполняя глубину легких атмосферой Земли. Справив малую нужду и ощутив легкость во всем теле, решил вернуться в постель, согретую широким глашиным телом, как вдруг взгляд привлек рассеянный желтоватый свет, сочившийся сквозь щели меж растрескавшихся от времени и непогод досок сарая. Подумав, что туда забрались воры, Никанор ухватил подвернувшиеся под руку вилы и стал приближаться к сараю, где хранилась всякая рухлядь и скудный инвентарь земледельца.
- Эй! А ну-ка вылазьте, ироды!
Механизатор, донимаемый нервным зудом и, дивясь собственной прыти, вломился в сарай. Нерушимая тишина, запах пыли, тряпья и пересохшей кожи царили вокруг. Макарычев огляделся по сторонам, но никакого злоумышленника не выявил. Все, как и прежде, включая лопаты, грабли, старый хомут и прочее хозяйственное снаряжение, размещалось на отведенных местах, лишь только с полки, висевшей в дальнем углу и заставленной пустыми трехлитровыми банками, распространялось холодное желтое сияние. Неведомые лучи молчаливо неслись в пространство. Отчего-то вспомнилось новое бархатное платье продавщицы Дуни, работавшей в продмаге. И осознав, что свету тому нашлось знакомое сравнение, Никанор успокоился, и на душе у него распространилось удовлетворение. Всем естеством своим задумался он о причине столь необычного явления природы. А свет, меж тем, испускал чудной предмет, найденный давеча на грядке. Никанор коснулся камня огромными задубелыми ладонями, но кроме шершавой поверхности да холода ничего не ощутил.
Мозг тракториста, не отягощенный особыми познаниями в науках, да к тому же отравленный стаканом самогона, не мог родить никакой подходящей мысли. Подумалось о Глаше, теплой постели и будильнике, заведенном на шесть часов. Захотелось спать, и Никанор, не смея противиться воле естества, разгадку тайны огородного камня отложил до лучших времен, более благоприятствующих неспешным размышлениям.
Проснулся Никанор от незнаемого доселе нетерпения. Открыв глаза, он осмотрел избу, в которой несколько поколений его предков вело нескончаемую борьбу с напастями личной и общественной жизни. Однако все вокруг не показалось столь знакомым и незыблемым, как мыслилось накануне. Вместо привычной Глаши, прожившей с ним в замужестве без малого шестнадцать лет, большую часть скрипучей кровати занимала толстая тетка с небритыми подмышками в цветастой ночной рубахе. Оплывшая жиром, невольная ночная подруга Никанора громко с присвистом храпела. Губы ее блестели слюной и непрестанно шевелились, словно ножки омерзительного насекомого. И показалось Никанору, будто видит он, как чрево женщины полнится ядом тоски и скорой смерти, темной зловонной жидкостью распространяясь по внутренностям.
- Глаша! Да ты ли это? - пробормотал удивленный супруг и толкнул в бок то, что еще вчера было его женой, отчего обтянутое стареющей кожей сало пришло в движение.
- Ты че? Совсем ополоумел, хрен старый? - пробасило существо, отбрасывая в сторону латаное одеяло, обнажая невообразимых размеров ляжки.
- Стало быть, ты и есть Глаша? - в недоумении переспросил Макарычев.
- А то кто, алкаш проклятый! - она уставилась на мужа мутными выцветшими глазами. Лицо ее опухло ото сна, русые волосы растрепались. Видом своим она произвела отвлеченное смущение в сердце механизатора. Но тут Никанор вспомнил, что пора следовать направлению привычной жизни, не обращая внимания на всяческие недоразумения, происходящие от непосильности работ и хронического недопития.
Весь день Никанор томился тяжестью в теле. Приготовив трактор и прицепив к нему бочку с водою, он отправился на пойменные луга, где селяне выпасали фермерское стадо. Проезжая мимо сосняка, Макарычев впервые за многие годы с неподдельным интересом рассматривал знакомые с детства места, дивясь мудрости природы, изобразившей на песчаных холмах, поросших чахлым мхом и разнообразными травами, волнительной красоты лес. Будоражимая глухою тревогой, кровь неслась по жилам, удивляя человека обыденными вещами.
На ум пришло ночное приключение, диковинное свечение огородного камня, нечесаная Глаша и много такого, о чем Никанор никогда и не думал. Вспомнил он и про Митрича, тощего мужичонку лет пятидесяти пяти. Тот был хоть и пьющим, но все же приближенным к культуре человеком, так как заведовал клубом, имел в подчинении библиотеку, киноустановку и магнитофон. Старый клуб довоенной постройки давно нуждался в капитальном ремонте, и районные власти, ссылаясь на категорическое отсутствие средств, не раз пытались его закрыть. Клуб - учреждение казенное, и без бюджета вся его судьба бы и вышла, а Митрич, хоть и родился на свет без всякого плана и указания, по воле сердца находился при исполнении культурного строительства, потому как обыватель без исполнения есть одно пустое место. Митрич, будучи в Свинолуповке лицом значительным, всячески препятствовал вышестоящим возмущениям и щедро делился с сельскими жителями плодами просвещения.
Вечером, отработав положенное, Никанор положил чудо-камень в прохудившийся мешок и, мучимый умственным томлением, отправился в клуб. В этот день, согласно графику, деревня обходилась без мероприятий, и скучающий культработник проводил время в безделии на крыльце общественного здания. Лениво покуривая "Приму" погарской табачной фабрики, он наблюдал за тем, как изделие пищевой промышленности медленно превращалось в седой пепел.
- Здорово, Митрич! - рявкнул Никанор, поскольку завклубом был туговат на левое ухо.
- Здорово. С чем пожаловал? - с ухмылкой проговорил Митрич. Докурив цигарку до самых пальцев, желтых от никотина, он тяжело, с глубоким чувством, вздохнул. - Аль на кино пришел? Так сегодня нету. Приходи завтра. Из района обещали привезти старую картину, душевную... Как же ее? Вот черт! Забыл! Ну, ничего, приходи завтра, тогда и узнаешь. Погоди, а что это у тебя за мешок? Куды собрался? С воровством, на фермерские поля? Задумал разбой учинить?
- Да я...
- Знаю, знаю тебя! Думаешь, не помню, как ты с мужиками окрест подсолнух да кукурузу чистил?
- Так ведь время не пришло, - виновато оправдывался Макарычев.
- И то верно, - спохватился Митрич - Чего же тогда землю топчешь? Аль дома не сидится, аль какая нужда?
- Стало быть, нужда.
- Ну, докладывай, коль пришел.
- Вот и говорю. Ты даром что тощ да ростом мал, но люди трезвонят, будто вся сила у тебя в мозги ушла...
- Ты людей слушай, слушай. Особливо баб. Не такое сбрешут.
Никанор запнулся, сообразив, что сболтнул не то, но все же продолжил.
- Вчерась огурцы полол да вот неведомый плод земли отыскал, - запустив пятерню в мешок, он достал огородную находку и протянул ее завклубом.
- Да, брат..., - в задумчивости произнес Митрич, почесав в умственном напряжении щеку, заросшую грязно-серой трехдневной щетиной. - Не силен я в космических фактах, да только сдается мне, что к тебе на грядку метеорит свалился.
- Это какой такой метеорит? - в удивлении спросил Никанор.
- Ну, ты оглобля, дурья башка! Аль не слыхал никогда? Летают в межзвездном пространстве куски мертвой планеты. Летают, значится, по астрономическим орбитам. А там, глядишь, самый непутевый отобьется от общего стада и на Землю плюхнется, да от воздушного трения гореть начинает. О том и корка свидетельствует, - сказал свинолуповский просветитель, словно приговор определил - Бывают такие штуки железные да каменные.
- А этот какой? - не сдержался Макарычев.
- По всему видать, железный. Видишь, как ржавьем изошел.
- Ну, Митрич, спасибо за науку, - с некоторым разочарованием в голосе произнес Никанор, пряча метеорит в мешок.
- А ты, должно быть, решил, что там золото внутрях? Лучше скажи, чего делать с ним надумал.
- Да ничего.
- Надобно в район свезти, в музей показать.
- Успеется.
- Как знаешь...
- Ну, ты того, по деревне зря не болтай, не то участковому в момент доложат, а тот приедет и враз отымет.
- Да раз такое дело... Я-то промолчу.... Коль к бабе Марфе за поллитрой сбегаешь.
- Договорились. Зайду на днях. Ну, прощай.
- И тебе того же. Кланяйся Глаше, - сказал завклубом, достал очередную цигарку, глянул вслед Никанору и погрузился в потаенные мысли.
Речи Митрича внесли смятение в душу, породив нечаянное тоскливое чувство. Меньше всего на свете Макарычев помышлял о куске мертвой планеты. "И то сказать, железо - неспешно размышлял Никанор - Комбайн, трактор или, на худой конец, лопата. Вот тебе железо! А этот корковатый, да и весом не тянет. Скорее уж чугун. Отчего я Митрича не спросил про химическую точку зрения? Да и есть ли в космосе чугун? Должно быть есть. Без чугуна и железу не быть. Вот тебе, здрасьте, чугун-метеорит".
Никанор в задумчивости шел по деревенской улице, равнодушно глазея на покосившиеся от естественного износа заборы, любопытных старушек в пестрых платках, брехливых собак и облезлых котов. Всюду он чувствовал усталость жизни и косность сельского бытия.
В пустоте собственной избы он обнаружил Глашу и двух дочерей, хлопотавших по хозяйству. Домашних бесед начинать не стал. Молчаливо выслушал упреки, поужинал и завалился спать. Но сон обходил его стороною.
Ворочаясь с боку на бок, он слушал мерное похрапывание жены, отчего в душе пробуждалось сожаление о прожитых в бестолковой суете годах и о загубленной молодости Глаши. Вспомнил и о дочерях, чьи судьбы будут похожи на участь матери как две руки. От этих мыслей Никанору захотелось плакать. Он встал и подался прочь, туда, где среди сельхозинвентаря в бесполезности лежал чугун-метеорит.
Близилась полночь. Звезды без всякого смысла пялились на изможденный дневным бдением мир, тонувший в омуте сна. Скрипнули давно не знавшие масла ржавые дверные петли. Таинственный космический посланец, как и прежде, дарил Никанору дармовой желтый свет.
Макарычев остановился. Долго смотрел на пришельца из пустоты мироздания и тихо мыслил: "Какова твоя судьба? Где ты родился и зачем явился? Какая неизвестная науке нога ступала по тебе?" От тех рассуждений в тело Никанора проникала мировая скорбь, грызя усталые человечьи кости, а в голове воцарялась простота и складность.
Утром, позабыв о бессонной ночи, Никанор бодро зашагал в правление. Зайдя в руководящий кабинет, он потребовал у бывшего председателя колхоза "Заря коммунизма", а ныне фермера и главного работодателя деревни Прохора Степановича Мироедова, полный расчет. Озадаченный небывалым для жителя Свинолуповки поступком, Мироедов насупился, помянул чью-то мать, но расчет дал.
Оставив в прошлом тяжесть прожитых лет и хозяйских забот, Никанор, что-то насвистывая себе под нос, поспешил к Митричу просить разрешения записаться в библиотеку. Завклубом, не найдя толкового объяснения разительной перемене в жизни тракториста, закурил цигарку и выдал формуляр для заполнения.
Весь вечер Макарычев разглядывал цветастые корешки книг и дивился их множеству. И мир для Никанора потерялся. Лишь незадолго до полуночи он вернулся домой, съел наспех две вареные картошки и отправился в сарай наблюдать космическое излучение.
На следующее утро, дознавшись про увольнение, Глаша учинила форменный скандал. Но муж не стал терзать женщину злостными ругательствами, а только улыбался внутренним мыслям. Те же разбрелись кто куда, словно куры по двору, роясь в ветхости воспоминаний в надежде отыскать зерно истины.
Мирно и счастливо летели порожние дни. Колос наливался желтизной земляных питательных соков. Угрюмые облака ползли по стылому небу. Вслед за ними в поисках улучшения судьбы потянулись и птицы. Заморосил надоедливый дождь, мешая грязь полей с омертвелой стерней. По всем приметам выходила осень.
Глаша, подчиняясь зову женского сердца, пыталась наладить семейный быт, да только Никанор не шел на поправку. По совету соседей она послала за фельдшером, чтоб тот установил причину внутренней болезни мужа и отыскал подобающее лечение.
Оробевший супруг досмотру не противился, но ничего противоестественного в устройстве организма Макарычева местный эскулап не обнаружил.
- Видимо, дело обстоит в скрытом обороте умственных токов, - витиевато выразился лекарь и пошел из избы мокнуть под октябрьским дождем.
Почуяв неладное, Глаша собрала вещи, детей, скотину и ушла к матери, тихо дожидавшейся смерти на другом конце деревни.
Никанор тем не опечалился. Всяческие бытовые стеснения сносил безропотно, ел мало, а пить бросил еще летом. Все время читал, да созерцал чугун-метеорит. После того, как в свинолуповской библиотеке не осталось ни одной не прочитанной книги, Никанор отправился в район, где пропадал помногу дней кряду. Когда же его охватывала умственная тоска, он возвращался в Свинолуповку, ходил по окрестностям, дивясь лаконичности природных картин поздней осени, а также тому, как много на улицах валяется битого кирпича и прочего мусора без всякой пользы для человечества.
С людьми теперь Никанор общался мало, а ежели и пытался заговорить, то по большей части оставался непонятым. Лишь в Митриче он видел достойного собеседника, подолгу споря с ним о философских системах Канта и Ницше.
Сострадая глашиному горю, свинолуповцы прозвали Никанора странником и босяком, а иные и вовсе юродивым. Макарычев не обижался, злобы в сердце не таил, а только сочувствовал да жалел их, списывая ту неприязнь на умственную ограниченность и косность быта. Нынче все для него уподобились деревьям: всяк схож лицом, а каждый родит свое. В том неизведанном факте Макарычев видел великую загадку и утешение.
Охваченный тихой скорбью, Никанор шел из избы, блуждая без видимого дела по пустым проселкам, где только вороны да пронизывающий ветер были ему верными сотоварищами. Наблюдая тихую смерть природы, он силился понять, как в век поголовной грамотности и компьютеризации люди обходятся без Пушкина, Толстого, Достоевского и Булгакова, променяв скупую красоту мира, звездного неба, росу на стеблях трав и трескотню кузнечика на ложь коммунального рая, подчинив себя неписаным циркулярам и предписаниям убогого технократического существования? Зачем хоронятся в укромных местах, питаясь завистью и злобой? Помышляют они только о харчах да железе, гния на корню. А где же любовь и душа? Покойно ли им в скорлупе безразличия и цинизма?
И тут, теряясь в безднах человеческого нутра, небывалое внутреннее освобождение зажгло в Никаноре нехитрую радость, даруя пытливому разуму идею обновленной жизни. Понял он, что камень, прозванный им по невежеству чугун-метеоритом, вовсе не метеорит, а ретранслятор космического естества, произведение иных миров, недоступных глазу статистического обывателя. И от мысли той сделалось тепло и уютно, а дух воспарил над раскисшей от дождей землею. Почувствовал себя Макарычев вселенским человеком, коему стала доступна для постижения умом гармония мирового устройства. Ясность и покой охватили тщедушную плотскую оболочку, изможденную внутренней работой. И грезились ему ландшафты далеких планет, населенных всевозможными расами высокоразвитых существ, творивших в один такт с природой. Увидал он множество космических туманностей, всяческих небесных тел и познал тайну жизни и смерти. Оттого взяла его обида за бесцельность предыдущего существования: "Я, свободный человек, все годы жуком навозным ползал по отбросам цивилизации, кормясь помоями духа. Какая нечаянная вышла моя судьба".
Думая так, он жалел Глашу, чью жизнь извел через бытовое непотребство. Жалел дочерей и Митрича, прозябавших в скудости и серости деревенской обыденности. И внутреннее единство Никанора надломилось, а после и вовсе рухнуло, обратилось в прах. Он пытался отыскать путь к счастью всего человечества, да не сдюжил, надорвался и потерял веру. Нет, не свободный он, а слабый, никчемный человек, годный только послужить полевым удобрением, и жизнь его всего лишь сплошное недоразумение, турбулентность природных потоков.
"Истина моя - зло! Она весь мир замучит. Ведь чего случится, ежели каждый сообразит, что он червь, блоха, зверь дикий, а не человек? От мысли такой народ тоской изойдет, да и вымрет от совестных страданий. Уж пусть тогда я один изведусь. А камень тот проклятый изничтожу!" - от тяжкой грусти собственных противоречий мозг Никанора полнился желчью тоски. Из глаз холодными осенними дождями струились слезы. Разочарование скользкой противной крысой пожирало сердце. Забываясь отчаяньем, теряясь неприкаянным бродягой, он поплелся домой, терзаемый страшным намереньем.
Войдя в сарай, он бросил полный ненависти взгляд на мирно лежавший чугун-метеорит, спешно сунул его в мешок и снес скупщику металлолома. На вырученные деньги взял у местной самогонщицы Марфы бутылку хмельного пойла, выдул всю залпом и провалился в липкую бездну пьяного сна.
Хоронили Никанора Макарычева всей деревней в пятницу. Мужики не сдержались и вновь подрались. Глаша, почернев от горя, тихо плакала, поминая непутевого мужа. И только осоловевший Митрич смирно сидел за столом, смутно догадываясь о тайной причине происходящего.
