Аннотация: Мальчишка превращается в защитника рубежей родины... Трудный путь становления.
МОЛОДО - НЕ ЗЕЛЕНО
из цикла "Моя граница"
Александр Машевский
гор.Москва
I.
Из всех самых бесполезных дел на свете, очевидно, самым бесполезным считается ожидание. Пусть будет, в том числе, и ожидание поезда, на котором ты должен уехать сам.
Гнусное чувство возможного опоздания на него вскоре оборачивается томительными минутами нервного напряжения.
Правда, определенный плюс в этом все же есть. Для пассажира - это возможность многократно убедиться в целостности своего билета, а для провожающих своего дорогого человека, если он этого заслуживает, то вволю наплакаться и насморкаться, постоянно поглядывая на часы.
Ничем не отличавшаяся от других троица топталась и всхлипывала посреди перрона. Уезжал один. Пожилая женщина и девочка-подросток усиленно промокали носовыми платками носы и глаза.
- Ма, да брось ты. Ну, радоваться же надо. На службу еду, - молодой лейтенант обнял тихо плачущую мать. - Юлька, хоть ты-то не реви. Ну что вы, как я не знаю.
- Ну, тебя самого, - злилась сестренка. - Приехал вот, привыкли снова, а теперь опять вдвоем остаемся. Какой-то!
- Ма, да я снова скоро приеду, не горюй. У нас так заведено: если молодой - то отпуск в январе! В январе мороз холодный - едет в отпуск Ванька-взводный!
Алексею очень хотелось развеселить свою мать. Получалось все неуклюже, ничего подходящего для такого случая в голову не приходило.
К всеобщему облегчению показался состав.
- Па-а-брегись! - кто-то дико рявкнул рядом. Из-за горы тюков и котомок показался носильщик, изнывающий от тяжести груза. За ним шумела, гремела, звенела, орала, гадала, разменивала и накатывалась золотозубой волной толпа цыган.
- Па-а-брегись! И-эх! Ромалэ!
Все как-то очень быстро пронеслось и стихло.
- Ма? - в очередной раз пытался Алексей вызвать улыбку. - А почему шаль называется цыганской? Вот оренбургский пуховый платок, понятно, его там делают. А когда ты последний раз видела, чтобы цыганки сидели и ткали что-то для своих будущих платков?
Юлька все-таки хихикнула. Мать отмахнулась изрядно вымокшим носовым платочком.
- Тебе бы все хи-хи да ха-ха. Офицер уже, а все балбесничаешь! Вон через два вагона твой тринадцатый. Юль, бери-ка его авоську!
Лейтенанту сетки, видите ли, носить не положено, чемоданчики да дипломатики только, понимаешь! - ворчала мать. - Не вздумай замуж за военного. Натаскаешься!
- Мам, я же в форме. А сестричке не переломится, ей полезно.
Юлька, "дюже вредная", самая последняя и любимая сестричка, зыркнув смоляными глазищами, подхватила "неподъемную" авоську со снедью и засеменила к вагону.
- Ты пиши чаще, сынок, - мать снова закрыла лицо платочком. - Жаль, отца с нами нет, порадовался бы.
- Да прекратите же, ну как дети! - не на шутку рассердилась мама.
Алексей схватил чемодан с авоськой и, затолкав их в купе, снова выскочил на перрон. По щекам мамы неукротимыми ручейками текли слезы. Тоскливо и сумрачно стало на душе - остро чувствовалась горечь разлуки.
- Ладно, ма, ты не болей давай. Держитесь! Обживусь, к себе заберу! Природа там, говорят, бальзамная!
- Ну, куда уж я, Лёня? Вон невеста вторая подрастает. Тут никуда не денешься, а застав твоих пока здесь не понастроили. Служи лучше хорошо. Пока я на ногах - в гости с Юлькой подъедем. Пиши, сыночек!
- Пиши, Лёнька! Привет заставе, - пискнула Юлька.
Вагон дернулся и плавно пошел вдоль перрона, мимо пестрой и приунывшей толпы провожающих. Широко раскрытыми глазами Алексей смотрел на свою мать, за последние годы заметно поседевшую, пытаясь запомнить ее именно такой - печально-торжественной. В душе Алексей чувствовал, что его мама была безмерно счастлива за своего сына - лейтенанта, выпускника пограничного училища, отправляющегося в свой первый, по-взрослому настоящий, самостоятельный путь.
Быстро набирая ход, поезд нес в будущее молодого человека, оставляя на перроне вокзала безмятежное время первого лейтенантского отпуска.
Алексей увозил с собой самое главное и дорогое - никогда не остывающее тепло материнских рук.
- Ну и встал! Во, нашел место! - острый угол огромного чемодана ткнулся в спину.
Алексей оглянулся. Мощная, не терпящая преград и возражений, "вся из себя", разноцветная, но с преобладанием фиолетового и канареечного, "особа в крупных размерах" протискивалась в купе.
- Извините, - сказал Алексей и сел на свое место.
- Ща, конечно!
Появилась проводница.
- Постельки - рупь, билетики быстренько-быстренько! Чаек, горяченький до слез, попозже, хоть залейся!
Рассовав все по кармашкам матерчатого кляссера, она также быстро исчезла, чтобы повторить свою сакраментальную фразу в соседнем купе.
- Сыночёк, сыночёк, - старушка, сидевшая напротив, легонько дернула Алексея за рукав. - Сыночёк, можот ты местечко-то свое нижне уступишь? Мне, ведь, старой на верёх-то и не подняться. - О-хо-хонюшки!
Странно выговаривая слова, бабушка смотрела Алексею в глаза.
- Да, пожалуйста, занимайте. Мне на второй полке еще и лучше будет.
- Ну и ладно-ть, вот оно и дивья, - обрадовалась бабуся.
Молодая женщина с девчушкой на руках, по всей видимости из одной семьи с инициативной старушкой, молчком сидела на нижней полке, уставившись в окно.
- Кушай вот, сыночёк! - бабушка принялась шуршать обертками, раскрывая вареную картошку и соленые огурцы. - Кушай! У нас самих такой же вот служит. Настрогал - и в армию! Вот они нонеча! Кушай, домашнее-то - не казенное. Наш-то все о мембеле, али о мебели какой-то пишет...
- Да о дембеле! - вставила девушка.
- Ага, во, о нем. Домой, грит, скоро. К ноябрьским поспеет! А ты кушай! - продолжала шефствовать старушка.
Когда все наелось, напилось и угомонилось в вагоне, то было уже поздно. Однако спать не хотелось.
Алексей вышел в тамбур. За слегка прозрачным стеклом давно немытого окна новостройки сменялись полями и перелесками, пробегали небольшие деревушки.
Стук колес и литавровое звякание сцепки отдаленно напоминали бравурный марш училищного оркестра. Перед глазами поплыли картины шумного выпускного вечера.
Было весело. Молодые лейтенанты, успевшие позволить себе" грамм по сто", старались перекричать друг друга. Прощались человек по пять-шесть в охапку. Жаль было расставаться, коллектив за четыре года сплотился до гранитной тверди. Некоторым курсантам из его взвода, в том числе и Алексею, предлагали остаться в родном училище курсовыми офицерами. Куда там! Все считали, что их место только на границе. Четыре года учебы, тридцатидневный отпуск и снова в училище? Нет, только не это!
Прошла половина суток. Пересадка с чемоданчиком и авоськой - дело пустяковое. Новое купе, новые попутчики с разговорами каждый о своем - все это впереди.
Работяга-дизель, не зная усталости, тащил за собой вереничку вагонов. Поезд медленно полз по одноколейной железной дороге среди болот и дремучих лесов, стараясь, все же, вовремя поспеть к очередной станции. Постоянно приходилось уступать дорогу тяжеловесным составам с лесом и, время от времени, проносившимся длиннющим рудовозам.
Упущенное приходилось нагонять, и вот тогда чувствовалась неукротимая сила стальных мускулов локомотива, его неуемное желание показать дремлющим пассажирам, на что он все-таки способен.
Не на каждой станции выходили люди и не на каждой подсаживались новые. Однако на удивление дружное, как привык выражаться пограничным языком Алексей, местное население" с завидным упорством дожидалось встреч с редкими пассажирскими поездами. Чувствовалось, что это значительно нечто большое, чем любопытство. Станционный образ жизни, что ли.
Солнце, похоже, и не думало садиться за кромку леса. Оно застряло где-то в верхушках елей.
В воздухе ликовало неистребимое множество бессердечного комарья - сущей напасти для всех изнеженных городских и отпускников, еще не умевших по-настоящему постоять за себя.
Пестрели старушечьи платочки. В ведрах и кульках из старых газет и ученических тетрадей ярко вспыхивали рубиновые ягоды, вызывая оскомину одним своим видом.
Ясное дело, что брусника - это всего лишь предлог для появления на станции в столь позднее время. Всех интересовали только приезжие. Железнодорожная миграция, утвержденная не менее железным графиком движения поездов, всегда маленькое событие, вносящее какое ни какое разнообразие в монотонно-размеренную жизнь этих крошечных поселочков и разъездов.
Пассажиры изнывали от длительных стоянок, отчаянно морщились от свежих ягод с "кислинкой".
Истерзанная до отупения одними и теми же вопросами проводница отчужденно бормотала:
- Как же вы мне все ..., родненькие. Встречного пропустим и тронемся. И года не пройдет!
Из соседнего, насквозь прокуренного купе доносились приглушенные голоса загорелых бородачей. Нежно и проникновенно они выводили про такого же, очевидно, парня, ушедшего "на разведку в тайгу". Алексей завидовал им. Смелый, волевой народ. Они-то уж точно знают - чего хотят в жизни. Мысли о прошлом и будущем роились в голове Алексея и не давали ему не только заснуть, но даже и сомкнуть глаза.
- Привет, лейт, дай-ка дернуть! - небритый и крайне старомодно-одетый мужчина двумя прокуренными пальцами правой руки постучал по губам.
- Извините, не курю я.
- А чё в тамбуре застрял?
- Да так, душновато в купе, да и спать неохота. - Алексей оглядел мужчину с ног до головы.
- Ладно, погранец, не мучайся. Зэк я, так что ли вы нас называете? Домой, к маман еду! Полный аншлюс, понял! - разоткровенничался собеседник. - Четырнадцать лет в три приема, это тебе не изюм косить!
Глаза небритого засветились в ответ на улыбку Алексея.
- А почему в наборе? - поинтересовался Алексей.
- Ну, ты же в кино-то бывал: "Украл, выпил, в тюрьму - романтика!". Первый раз машинёшку угнал по пьянке. Покатался и бросил. А кто-то колеса с неё "толкнул", но впаяли срок мне. Вернулся: ни денег, ни жрать, ничего. На работу ни хрена не берут. А жить-то надо? Спроворил дельце - снова сел. А через срок уже назло всем повторил, хотя и ходку-то делать уже не хотелось.
- И что? Снова, что ли "на дело"?
- Да нет, надоело. Завязал, паря. Я свое "ворьете" закончил. Так и жизнь пройдет, а из норки в клеточку неохота на солнышко пялиться. "Бабки" можно делать и без этого, - мужчина ловким движением рук извлек из кармана пачку папирос и так же лихо спрятал ее обратно.
Алексей выразил восторг ловкостью рук.
Бывший зэк, заметив свою оплошность, попытался оправдаться.
- Да я, понял, дрянь не курю. Трава эта - полная "Герцеговина - хлор", одним словом. А теперь ты мне расскажи, погранец, куда и зачем? С "нуля" одет, значит, только что из инкубатора?
- Да, только что. Отпуск вот закончился. На заставу теперь еду, границу охранять.
- Слышь, а на кой ее вообще-то охранять?
- Как это? - удивился Алексей. - Ведь есть же еще это...
- Шпионы, что ли? Отты григи? Ха! - съязвил рецидивист.
- Нет, нарушители всякие. Кто туда, а кто обратно...
- А я так тебе скажу, паря! - и без этого угрюмое лицо стало еще больше серьезным. - Я вор. Я свои четырнадцать от звонка до звонка оттянул. А за бугор не дернул. Зачем? Родина - это что мама родная. Она меня то грудью, то баландой, но кормила все же! Я же у родных моих жлобов и тянул! А на что бы я жил?
Мужчина призадумался.
- Не! От дома никуда. Те, кто Родину не любит, за бугор бежит - волки. Открой, паря, границу, пусть вся эта шушера схлынет к чертовой бабушке! Это даже не воры. Воры - они испокон веков на Руси, вроде, как и нельзя без них уже. А эти хуже. Продажные шкуры никогда в почете не были! Правильно я говорю, погранец?
- Вообщем-то да... - Алексей хотел продолжить тему, но ему не дали договорить.
- Всё! Кранты, паря! Спать! На шконку пора, - бывший зэк резко повернулся и хлопнул за собой дверью тамбура.
Алексей еще долго стоял, вспоминая так неожиданно закончившийся разговор.
- А я вот тут служил! Помню вот! - едкая "беломорина" заполнила собой тамбурное пространство. Бравый старичок, отчаянно дымя, принялся рассказывать самый захватывающий эпизод из своей лихой службы в далекое время.
Алексей невпопад кивал головой, с трудом различая сквозь сизый дым удалого дедулю.
- Э, да ты, видать, сынок, меня и не слушашь! - вставил старичок. - Ну, дак и мешать не буду.
Дышать стало невмоготу и Алексей вышел из тамбура. Дедок, вдавивший в пол тамбура папиросу, последовал за ним. Краем глаза Алексей заметил, как старик уже стал одолевать неустанно жующего толстяка типа "инженер Карасик".
Легкий толчок. Ксилофонно брякнула сцепка. Вслед за долетевшим через секунду гудком локомотива раздался облегченный вздох пассажиров.
- Поехали!
Алексей вновь смотрел на припустившиеся трусцой низкорослые сосенки, на огромный, заманчиво-пушистый ковер клюквенного болота.
Далеко за лесом продолжало свой бег, уставшее за суточно-долгий путь, солнце. Ему, трудяге, так и не отдохнув где-то там за морями и горами, снова подниматься к зениту.
- Надо считать до трех! - Алексей вспомнил "средство" от бессонницы. - Ну, максимум до полчетвертого!
Снова небольшая станция. Похожая сценка, будто те же действующие лица встречали состав. Очертил круг фонарь в руках дежурной по станции, совсем еще молоденькой веснушчатой девушки. Красная фуражка сочным подосиновиком сидела на ее ярко-рыжей голове.
- А ведь ей можно и без фуражки на перрон выходить, - улыбнулся Алексей. - Зимой и летом - одним цветом.
Коротко, баском, словно боясь разбудить утомившихся пассажиров, гукнул тепловоз. Недовольно загомонили очень важные вороньи персоны, по-орлиному горделиво восседавшие на крыше станционной постройки.
Заметив стоящего у окна Алексея, девушка браво вскинула руку к козырьку и расхохоталась.
Позади четыре года нелегкой, но интересной военной учебы.
Как получилось, что парнишка из средней полосы России вдруг размечтался стать на охрану границ необъятной Родины. И учиться еще ни где-нибудь, а в знойной казахстанской столице (это если учесть, что вокруг его города сотни престижных вузов).
Что же все-таки с ним произошло?
II.
Что касается детства, то оно было, как поётся в одной одесской песенке, "нежно-голубым". Семейство Осевых занимало полдома, стоявшего на берегу реки, мелеющей и стареющей от времени и безобразного к ней отношения. Когда-то по ней сплавляли лес. Потом, когда все вырубили, речка перестала быть нужной. Никто и не подумал её очистить.
Во второй половине дома, в водокачке, натужно чавкали насосы, поставляя живительную влагу в чрево ненасытных монстров - чернопузых паровозов.
Детство было, как и у всех поселковых, слегка голодным и босоногим. Первой жвачкой был застывший вар, первой вкуснятиной - ворованный соседский ревень и недозрелые яблоки.
Мать старалась вовсю. Но легко ли одной прокормить, одеть и обуть Лёньку, двух старших сестер, да бабушку, родившуюся еще до Революции. Перешивала старое, вязала какие-то ажурные нитяные коврики, делала на продажу цветы из поролона. Да мало ли чего она умела для того, чтобы её дети выглядели "не хуже". Жили более чем скромно, но дружно и весело.
Мама Тося, как её все называли, была женщиной общительной, обаятельной, знавшей множество сказок, историй, шуток-прибауток.
Казалось, что на любые, произнесенные кем-то слова, брошенную невзначай фразу, у нее находились поговорки, пословицы или просто получались какие-то каламбуры-экспромты.
Мама Тося работала кассиром в Доме культуры. Возвращалась из ДК всегда поздно, неся с собой всю дневную выручку за три сеанса на "пять-семь-девять". Семья чинно восседала за столом в ожидании "казенных" денег. Помогали маме тем, что разглаживали купюры и складывали их в пачки по сто штук. После двух-трех вечеров вся наличность сдавалась в банк.
Забыть тот "самый" случай нельзя. Алексей всегда с улыбкой вспоминает лихой "налет" на мамин комод, где хранились, не закрываясь ни от кого, злополучные денежные знаки.
Лёнькины дружки как-то подсоветовали:
- Лёнь, богатенькие вы, однако. Мамка-то твоя сумками из кина деньги носит!
Лёнька сделал удивленные глаза бестолковки-второклассника:
- Ну и чё?
- А ни чё. Ты чуток нам бы взял. А? Там много, Лёнь. Ей хватит.
- Ну, подождите, я скоро.
Первая "акция" прошла успешно. Мороженое, лимонад и шоколадки трескали все вместе за сараем на берегу реки. Давились от хохота, хвалили Лёньку за ловкость и отвагу, радовались найденному и, конечно же, всем казалось, неиссякаемому "источнику".
Канал этой сытой жизни был перекрыт вскоре после очередной сдачи денег в сберкассу. Мятые рублики были извлечены из потайного кармашка пальто.
- Так! Срака драна у барана! - серьезно заявила мама Тося и сняла с вешалки широченный отцовский ремень.
Друзья-едоки исчезли мгновенно. Приговор обжалованию не подлежал и, прилично выдранный офицерской портупеей, будущий пограничник выл белугой в кладовке-одиночке, прося прощения.
Наука пошла впрок. Лёнька переключился на другой, менее рискованный вид промысла. Рыбалка! Ни свет - ни заря, а уже с удочкой. "Свои" места на реке, своя лодчонка, свой метод насадки червя.
Лучше всегда ловить вдвоем. Напарников было великое множество. Но, однако, особым спросом пользовался на редкость удачливый сорванец, закадычный друг Стаська Соколов с уникальнейшей уличной кличкой "Дзокыль".
Всем казалось, что Стаська родился с удочкой в руках. Из совершенно безнадежной, поганой лужи ему удавалось выловить или обжору-окуня, или костыша. Ну, а в ночном ему вообще не было равных.
От зависти заходились даже опытные рыбаки. Иногда их просто сгоняли с берега, пацаны постарше лупили, а то и просто отнимали рыбу.
Лёньке доставляло огромное удовольствие пройтись по поселку, хотя и со Стаськиной щукой, неся ее на кукане. Однако, копируя Дзокыля во всем, Лёнька и сам вскоре достиг выдающихся результатов. Случалось даже так, что вода в кастрюле уже закипала, а Лёньку еще только начинали уважительно просить:
- Лёнечка, парочку щурят для ушички не помешало бы! Сгоняй! Касатик ты наш!
- Ладно, ма, я щас, мигом! - Алексей стрелой летел на свое любимое место на реке, где шустрые зеленцы гоняли дружно-трусливую мелочь.
Через час семейство, приступая к обеду, нахваливало уху и рыбака. Лёнька со свекольным румянцем на щеках томился за столом в роли отца-кормильца.
- От горшка два вершка, а поди ж ты, целую ораву накормил! - бабушка гладила Лёньку по светленькой головке. - Вот кому мужик работящий достанется!
- Мне бы спиннинг, я бы тогда вам показал! - Лёнька отчаянно взмахнул руками, как бы забрасывая блесну.
Почти что новый бокал с надписью "Новгород" врезался в стену, обдав горячими брызгами незадачливого спиннингиста и двух сестер.
Тут же раздался дикий рев перепуганных до смерти девчат, последовали увесистый подзатыльник и не заставившая себя долго ждать фраза из той части фольклора, которая использовалась прапрапрадедами для общения с нечистой силой.
На этом обед и закончился.
Вода не пугала Лёньку. Ни горячая, ни холодная. Ранней весной, когда еще только начинало пригревать солнце, когда сосульки радостно перезванивались, частоколом свисая с крыш, уличная шпана и примкнувшие к ним Дзокыль, Лёнька и Прок, решались на потрясающий, дикий по нынешним меркам, поступок.
Отыскивали неглубокую, почти что без льдинок лужу где-нибудь на окраине поселка, подальше от глаз. "Армянку" бросали больше для протокола. Желающих искупаться было, хоть отбавляй, но шагнуть первым... Открыть купальный сезон дело престижное и до невозможности страшное. Отчаянно дымя самокрутками, сплевывая сквозь редкие зубы, сквернословя и гогоча, беспорточная команда для куража раскачивала за руки и за ноги верещащего лишенца.
Когда это ему удавалось, нарушалось равновесие, и ошалевший счастливец шлепался о землю.
- А-ну! И-эх... мать! Йё-у! - по-йерокезски вопя, одуревший от холода и ожидания, смельчак летел в воду.
Иногда это был и Лёнькин вопль.
Если же говорить об уличном авторитете, так он у Лёньки был.
Пацаны ценили его доброту. Лёнька никогда не выходил на улицу с одним куском хлеба, не ел втихую вкусненькое, не жалел дать в долг несколько сэкономленных медяков.
О щедротах его души особо помнила мама Тося, доведенная однажды Лёнькиной выходкой до прединфарктного состояния.
Как-то по весне Лёнька объявил своему первому классу, что приглашает всех в гости на "какаву" по случаю дня его рождения.
Ликованию не было предела! Ватага в количестве тридцати голодранцев понеслась на водокачку. Надо сказать, что этот средневековый набег был для семьи весьма некстати. Для юбиляра, в силу отсутствия материальных и денежных средств (дотянуть бы до получки!) готовилось более чем скромное вечернее чаепитие.
Новая коричневая вельветовая кепчонка-шестиклинка должна была, по идее мамы Тоси, растрогать ласкового сыночка и завершить на "ура" скромное торжество.
Появление боевого дозора чествующих разрушило все иллюзии.
Сопливое, готовое на всё, раскрасневшееся братство чревоугодников столпилось на пороге.
- Вам чё, огольцы? - робко вопросила бледная мама Тося. Ритка схватилась за подол уже готовая заголосить от страха.
- Да мы это, того! За уши драли уже! Вот и подарок есть! Аменины - знамо-дело такое! - загомонила толпа.
- Ма, ты же сама сказала: "Лучшего друга вечерком!" - сияющий Ленька шагнул к маме Тосе. - А чё один-то? У меня все лучшие!! Да и вечерком мамки их не пустют! Я вот и подумал так.
- Молодец! - мама Тося тихонько выдохнула и села на подставленный старшей дочкой табурет. Она еще раз оглядела толпу дикоросов, норовя уже который раз пересчитать их по головам.
- Сколько?
- Все тридцать! В нашем классе, ма, никто всю зиму не болел! - гордо заявил Лёнька.
Лёнька удивился, почему это его мама Тося, бабушка Ольга и его сестренки не разделяют с ними такого радостного момента в его жизни. Родился же ведь он в этот день! Всё это он поймет попозже.
- Девки, за мной! - грозно скомандовала мама Тося и, схватив авоськи, вылетела во двор.
- Бабуля! Самовар по твоей части. Ритка, дуй на станцию. По два бублика на едока! Лёлька со мной в сельмаг! Полчаса на все! - на ходу командовала мама Тося.
Детвора, уловив, что через каких-то тридцать минут они будут набивать себе пузо вкуснятиной, стала заходиться в преддверии пиршества. Тут и началось.
Прятки, пятнашки, крики, давка, потасовки и драки на портфелях! Дай им волю, и бревенчатый дом с одной кирпичной стеной, отделявшей водокачку от кухни, был бы разнесён по бревнышкам и кирпичикам в считанные минуты. Бабушка, уединившись, молила Всевышнего о ниспослании легкой смерти.
День рождения удался на славу!
Набесившись и надувшись вволю газводы и чаю, собратья по перу и промокашкам засобирались восвояси.
- Спасибо, тё Тось! Натрескались!
- На здоровье, голубчики мои! - с облегчением произнесла мама Тося. - Заходите в кино!
- Это мы запросто!
Чудная дранка заднего места за авантюризм венчала не менее дивный юбилей!
Самые близкие Лёнькины содельцы не раз пользовались добротой тети Тоси. Безбилетники запускались в зал на "лежачие" места с началом фильма. "Пластуны" пробирались на сцену и, подперев ручонками немытые моськи, лежа созерцали экранное действо.
III.
Совершенно неожиданно для Лёньки всё семейство Осевых переехало на новое место жительства - в город с потешным названием Окуловка. В меру грязненький, в меру пьяненький.
Городишко робко притулился в выменной части вечно доимой с незапамятных времен Новгородчины, бестолково оседлав скоростную железную дорогу между Москвой и творением Петра.
Наиболее отчаянных и полоротых, а также не желавших пользоваться единственным на всю Окуловку переходным мостом, иногда плющило беспощадными товарняками.
Станцию огораживали. За потенциальными "самоубийцами" носились охранники и штрафовали. Это никого не пугало. Под колеса лезли добровольно. Километровый крюк до подвесного моста никто давать не хотел.
По приезду Лёнька тоже был смят и раздавлен нечеловеческим грохотом беспрерывно несущихся составов, диким ревом маневровых паровозов, ожидавших заспавшуюся стрелочницу. Стрелка в депо была напротив Лёнькиного дома.
На своей "родной" станции в Тверской губернии, где всего пару раз в сутки проходили пассажирские и, тихо поскрипывая рельсами, шлепали столь же редкие грузовые, Лёнька чувствовал себя хозяином.
Дядя Вася, машинист прокопченой "Овечки" - маневрового паровозика, часто брал Лёньку с собой до соседней станции и обратно. Лёнька умел подбрасывать уголек, шуровать в адовой топке и любил дуть чаёк с чумазыми паровозниками.
- Дядь Вась, а чё Вы как негр-то всегда? Не моетесь, чё ли? - Лёнька пытался, послюнявив палец, дотереться до белой кожи.
- А я, Лёнь, всю жись по принципу: моются только те, которым чесаться лень! А мне ещё даже и чесаться неохота.
Домишко, в котором поселились Осевые, был низенький, одноэтажный, с окнами на рельсы. Печурку приходилось топить дровами.
Дрова надо было таскать из сараюхи. Колонка для забора воды находилась метрах в трехстах от дома. Все остальные удобства были тоже во дворе.
Но скучать Лёньке не приходилось. Впрочем, как и его соседям.
Как-то в местном кинотеатре показывали фильм "Подвиги Геракла". Лёньке запомнился эпизод, в котором Геракл "запузыривает" диск чуть ли не в стратосферу. Лёнька схватил приличный камень размером с солидную грузинскую кепку и закружился в лихом танце дискобола. Сорвавшийся булыжник угодил точно в крестовину окна. Рама упала в комнату, до смерти перепугав вязавшую носки ба-бушку Ксению. "Дискобол" заметался по двору как драный кот по амбару. Суд мамы Тоси был строгим и правым. Ухо горело три дня.
- Давай со мной водиться! - предложил вдруг пацан, модно стриженный, но по всему видать, середнячок.
- А давай, - согласился Лёнька. - Меня Алексеем зовут. Я тут еще никого не знаю.
- А я Лёвка, Лев, то есть! - сказал пацан. - А ту морду видишь? Ты с ним не водись. Он, может, твои удочки и спёр! Кась такая!
Мордастый, угреватый парнишка по прозвищу "Хорь", которое он в действительности неоднократно оправдывал, пробирался между сараями и забором.
* * *
В пятый класс пошли вместе. Вместе и уселись за одну парту. Лёвка лихо играл на кларнете, но был дремучим двоечником. В шестом классе появился новый сопартник. Вовка Беленький увлек Лёньку игрой на гитаре и широкими взглядами на жизнь. Вскоре к ним примкнул еще один "бурсак" - совершенно безвольный оболдуй, сыгравший в последствии роковую роль в Лёнькиной судьбе. Санька Добрин - обладатель самой придурошной в школе клички - "лейтенант итальянской армии генерал Дибриникки". Откуда она взялась? Никто толком и не знал.
Трое последних учились нормально и примерно одинаково. Вовка обожал английский, Санька - химию (явление явно ненормальное), а Алексей - немецкий и биологию. На остальное просто не было времени. Хотя, как сказать.
Как-то утром после первого урока в класс вошел директор школы Тин-Тиныч и, глядя поверх изумительных роговых очков, наисладчайше повелел любить и жаловать новую "классную даму". Пожилая краснощекая женщина в зеленой кофте (Дора, Дора-помидора), даже не улыбнувшись, взяла с места в карьер.
- Ну что? Человек без математики - ноль! - в голосе явно звенела начальственно-металлическая струночка самолюбования. - Вы уже не дети. Через пару лет выпускные экзамены. Математика - это ваше будущее!
Лицо дамы в зеленом зарделось от счастья.
- Всё, что касаемо математики, буду вести я!
- Хо-х!! - вырвалось что-то наподобие стона.
- И нечего вздыхать! Я вас подтяну! И еще я люблю художественную самодеятельность!
Глаза будущих солистов продолжали увеличиваться в размерах.
Петь Лёнька не отказывался, мало ли что, голоса нет. Не беда. Хор - он на то и есть хор. Сачкануть можно. Серега-горлан вытянет за троих.
Но произошло событие, чуть было не поставившее точку на биографии ученика Алексея Осевого. Как-то Надежду Александровну охватило новое желание. Ей было недостаточно первого места подопечных на школьных смотрах. Ее мучила сверкающая вершина районного Парнаса!
- И так, дети! Сегодня начинаем репетицию к Октябрьскому смотру! Побеждать нам - не привыкать. Но в этот раз надо победить "бэшников" с еще большим отрывом! - энергичные руки Доры отмерили в воздухе дистанцию максимального отрыва от наступающего на пятки класса "б". - Я предлагаю вам новое, э, как его там, секретное оружие!
Палец Надесанны устремился ввысь.
- Противника можно победить только танцами. Да-да! Хор уже себя изжил! Танцы народов ЭС-ЭС-ЭС-ЭР! - раскрасневшийся оратор, похоже, входил в раж.
- Хорошо, что не народов мира. - Вовка сподобился на замечание. - Я бы папуасский отчебучил!
- А Вы, Вова! Вы лично будете, э, чебучить с Машей Кондацкой молдавский танец!
Весь класс был разбит на пары, благо союзных республик в СССР было предостаточно.
Лёньке опять не повезло. Для исполнения какого-то очень кавказского танца ему досталась явно не пригодная для такого дела Валенька Павлова, редкостная тихоня. Да и это бы ничего. Но ведь на её голове безобразным жгутом лежала толстенная, настоящая коса цвета спелого льна. Стыдоба-то какая!
Железнодорожный "горец" был упрям.
- С Валькой танцевать не буду! Чё позориться-то. Там у них на Кавказе все черные такие. А она? Сивая какая-то.
Белобрысая однокашница некавказской наружности тихо всхлипнула и скуксилась в беленький платочек.
Однако класс занял первое место на районном смотре к непонятой учениками радости Надежды Александровны, женщины одинокой и весьма крутых нравов. И лучше всех танцевал Лёнька с тихонькой, на время окавказившейся, блондинкой. А затанцевать пришлось поневоле.
- Осевой, к доске! - в классе молча переглянулись, запожимали плечиками. Обреченный в очередной раз подался на лобное место.
После недолгих мытарств следовало всеобщее облегчение и "два шара" закрасовались в дневнике. Разминка закончилась, преподаватель переходил к основной части урока.
"Шары" стали появляться все чаще. Лёнька забросил "улицу" и впал в зубрежку. Силы оказались неравными - высшее педагогическое образование взяло верх! Лёнька сломался и затанцевал. Он готов был танцевать даже с отчаянно рыжей японкой или с лысой эскимосской, лишь бы не загреметь под второгодние "панфары" как неисправимому двоечнику. Цвет волос или их отсутствие уже не имели значения. Далекая мечта о мореходке могла бы так и остаться мечтой.
Дора, сменив гнев на милость, вывела Лёньке за год по "всем математикам" твердые четверки. И то хлеб.
А в мореходку Лёнька так и не поступил! Не прошел по конкурсу. "Подкузьмил" преподаватель-эстонец, хотя на математику-то Лёнька и надеялся. Четверку, а даже "пятак", было слабо получить.
Но последний экзамен решил все. Новгородский парень не стал преемником легендарного Садко.
Задачки на экзамене по математике были до неприличия просты. Ленька, сложив черновик вчетверо, как по линейке и начертил для будущей параболы образцовые оси координат.
И вдруг сладенькие грезы о заветной "пятерочке" рассеялись в один момент.
- Ни-ко-му-не-пе-ре-фа-таль..., - юный кандидат в арматоры еле прошептал губами.
Да кому и чего тут можно передавать на вступительном экзамене, когда вокруг одни конкуренты. И хотел бы, да не смог. Даже столы стояли так далеко, что и камнем не добросишь. Все пространство "простреливалось" недреманным оком "белоглазой чуди".
- Польша, польша тройка нэ полючите!
Лёнька поначалу так и не понял, почему именно Польша виновата. Оказалось - "больше". Слушать Лёньку дальше никто не захотел.
Балтийская одиссея Осевого завершилась в две недели.
Школа и класс приняли как ни в чем не бывало. Ни "польша", ни меньше.
Время летело быстро. Хотелось ухватить все сразу. И почитать, и потанцевать, и винцом побаловаться, и подготовиться к выпускному. Не хотелось только одного - подвести маму Тосю и провалиться еще раз в какое-нибудь заведение.
Мир увлечений Лёньки был широчайшим. Времени было в обрез. А тут еще "битломания" из Ливерпуля переместилась в донельзя провинциальную Окуловку. Не лыком шиты! И Лёнька сварганил себе ту самую "рогатую" электрогитару из старого дубового стола. За звукоснимателем пришлось съездить в Ленинград. Усилителем был примитивный радиоприемник "Серенада". Ужасно. Но все-таки ласкало слух.
Тексты песен просто зазубривали, не отдавая себе отчета. Вот, к примеру, знаменитая "Семнадцатилетняя":
- Вэлл ши вол джайст севентин, ю ноу вот ай мин, эн зе вайт ши лукт, вос вайн би хайн комбас...!
О чем речь?
Грохот самодельщины и вопли англоманов, как ни странно, действовали положительно на одноклассников. Ансамбль под названием " Стэрри кьюс" (офонареть!) пользовался успехом на школьных вечерах, когда в числе ответственных за мероприятие не было директора школы.
- Оу, оу-е ..., - страдал Лёнька.
- Ах, ге-орл! - исходил в постельной муке Вовка Беленький.
Директор регулярно разгонял напортвейнившиеся языческие сборища.
Старшеклассники бурно протестовали и ритуальные "шейки" продолжались на улице, но без электросопровождения.
"Немка" и "биологичка", нечаявшие души в Лёньке, усиленно перетягивали "канат", обещая "золотые горы" в пединституте, но каждая на своем факультете.
Честно признаться, Лёнька после мореходки стал больше обожать биологию. Зачитывался Брэмом, Опариным и Дарвиным. По-своему пытался трактовать теорию происхождения жизни на земле, иногда соглашаясь с "маэстро" Опариным. По вечерам носился до отупения за майскими жуками и прочей летающей тварью, сидел в холодном болоте за городом, высвечивая фонариком редких бабочек, не теряя надежды схватить за хвост свою "синюю" птицу. Комарье, жуки, лягушки и головастики - все это в баночках и коробочках затаскивалось в школу, повергая в ужас нервных обывателей.
"Биологичка" "выбражала" перед "немкой". "Немка" "запрягала" Лёньку в школьные сценки с диалогами на немецком языке, изредка поручая вести даже уроки за себя.
-Nun so, beginnen ..., - начинал урок учитель Осевой.
К окончанию школы Лёнька более или менее окреп, вытянулся, хотя, как и прежде, стоял предпоследним, только перед "шплинтом" "Дибриниккой", на физкультуре.
Карманных денег ему никто никогда не давал, а идея быть сказочно богатым и до расточительности щедрым с друзьями не покидала Лёнькиной светлой головы.
Микроклондайков было предостаточно - не ленись. Драли лыко для заготконторы, кололи дрова в местной типографии, даже подряжались с ребятами "калымить" на вагонах с удобрениями и углем. Зимняя трелевка дров на нешуточном морозе завершилась достижением полного отвращения к воспетой Эдуардом Хилем работе лесоруба. Он, видимо-то, сам явно никогда не баловался топориком. Зарабатывали немного. Львиную долю пропивали взрослые "лидеры" сомнительного предприятия. Но один или два червонца в кармане в то время казались Лёньке состоянием, с которым под силу покорить что-то среднее между забегаловкой "Мутный глаз" на вокзале в Кубинке и игорным домом где-нибудь на Диком Западе!
Летом выручала все та же рыбалка, благо озер и речушек на Новгородчине сплошь и рядом. На вырубах собиралась почти по-шанелевски пахнущая земляника. Несколько стаканов ароматнейших ягод Лёнька сбывал в своем городке на базаре.
Не ахти какие деньги вручались маме Тосе, не баловавшей большеротую семью разносолами. Коротенько всплакнув, она гладила Лёньку своей усталой рукой:
- Ну, спасибо, кормилец!
* * *
Любовь вспыхнула как-то сразу. Одноклассницы были виноваты сами, единогласно признав Лёньку самым симпатичным мальчиком. Не понимая особого смысла этой фразы, Лёнька переводил на танцы в парк почти всех красавиц из параллельных классов. За это его особо не лупили, но "отмахиваться" приходилось и не раз. Красавицы на него не обижались. Кто бы подсказал, как поступать в этих случаях?
Но целоваться было все же интересно.
Время в десятом классе пронеслось громыхающей зеленой электричкой по Октябрьской железной дороге, к электрификации которой Лёнька тоже приложил руку. Рядом с домом стояла насквозь промасленная палатка с мотками медной проволоки самых разных диаметров, из которых на нехитрых станках гнули заготовки для будущей подвески контактной сети. Наловчившийся за каких-то полчаса крутить петли, Лёнька с удовольствием подменял черномазых "дядь", присевших "глотнуть с устатку" какую-то красноватую жидкость.
Дора, достигшая зенита славы за постановку зрелищного, по её мнению, спектакля "Партизаны на привале", отошла от сценических дел, бросив все силы на подготовку своих "артистов" к выпускным экзаменам. Натаскивала умело, прессингуя по всей доске.
Готовились к экзаменам вместе с "лейтенантом итальянской армии". Обычно в хорошую погоду они занимались на берегу озера, или в саду около дома под развесистой яблоней.
-Уч-чи-етись? - иногда их спрашивал Санькин отчим, проходя в который раз мимо них за огурчиком в состоянии легкой трезвости.
- Угу! - отвечали знатоки истории и обществоведения, треская пирожки от заботливой мамы Тоси.
- Надо это, как его..., - дал как-то раз совет отчим. - Закусывать, э..., тьфу ты, шоколад есть. Для мозгов дюже пользительно, память становится лучше. На-ка червонец, леший тя задери! От сердца, може, отрываю ради вашего ума. Пос-следний!
Отчим сунул "генералу" десять рублей и засеменил на покой.
Собрав всю имеющуюся наличность и решив так вкусно и разом поумнеть, приятели бросились в магазин.
Кусковой развесной шоколад, по тем временам не являвшийся редкостью вообще, был скуплен в продуктовом магазине в приличном количестве. Расположившись поудобнее, друзья начали основательно заедать каждую прочитанную главу учебника истории. Часам к двенадцати, по наблюдениям Лёньки, никакого ума не прибавилось, а только слегка начало подташнивать. А еще через час и вовсе стало плохо. Несостоявшихся вундеркиндов выворачивало наизнанку. Пацаны в прямом смысле наелись исторической науки.
Через день бледные и трясущиеся едоки предстали пред очами экзаменационной комиссии, расценившей по-своему их бледное, трепетно-аристократическое состояние. "Хорошо".
Не хуже было и со сдачей любимого немецкого языка. Как же, знаем! Наплевательский лозунг "Сами с усами" увлек парочку юных ловеласов с незаконченным средним образованием в парк на летнюю танцплощадку.
Она стояла рядом с эстрадой. Подружек не было видно.
- Приезжая. Тем лучше! - решил Ленька и, по-белогвардейски щелкнув каблуками, склонил голову в полупоклоне.
- Я, видите ли, не танцую, извините, - молвила девушка, слегка краснея. - Так просто, на местную молодежь зашла посмотреть. Как танцуют, знаете ли.
- А чего тут смотреть. Танцы как танцы! - Лёнька был навязчив. - Слышите? Да это же "Маленький цветок"! Соло на кларнете Лев Орлов, собственной персоной!
- Ой, да ладно, - вздохнула "красна девица" и взяла под руку настойчивого кавалера.
- Вы прекрасно танцуете, мадам! - расшаркался счастливец.
- Мадемуазель, - поправила партнерша. - Судя по манерам, вы тут бываете часто.
Расхрабрившийся в конец Лёнька вызвался проводить. Взять под ручку так и не удалось до самого дома, который к тому же оказался обыкновенной гостиницей.
- Да, да, молодой человек. Я, видите ли, в командировке. А вы где работаете?
Лёнька этот вопрос отнес на счет старенького отцовского пиджака, значительно расширявшего плечи.
- А мы, видите ли, учимся.
- Понимаю, прекрасно понимаю, Алексей.
Лариса, крепко пожав руку, скрылась за громыхавшей входной дверью. Дверь на одной петле грохала постоянно. Спать там было невозможно. Народ гулял всю ночь.
- Девойко мала...! - Лёнька запел надоевшую всем за вечер песенку и пошел прыгать через рельсы на "ту сторону". Домой, значит.
- Зеен, за, гезеен! Эр, зи, эс!
Завтра немецкий. Гут. Знаем, не пропадем.
Нежное солнечное утро. Одна из последних серий в 1642 шага до школы.
- Лёнь, как будет: "Я не знаю, как это будет по-немецки", но по-немецки? - растерянно бормотала Люсьпетрова.
- Их вайс нихт..., да ну тебя! Перед смертью дыхнуть захотелось?
Лёнька стукнул в дверь с надписью "Deutsch". - Дарф ман, это... херайн? Майне наме..., их бин...
- Алексей. Мы знаем. Берите билет, битте шен.
Ступор. Столбняк. Иначе и назовешь. За экзаменационным столом орудовала "красна девица" Лариса.
- Картина Репина "Приплыли"! - Ленька потянулся за билетом.
"Пошпрехали" на славу и без подготовки. Своя родная "немка" ликовала, мол, знай наших, и в провинции не лыком шиты! Пять баллов Лёнька заслужил. А, может, все-таки он действительно неплохо танцевал?
* * *
Выпускной вечер был со спиртным. Родителям позволено было, разумеется, всё. Свой портвейн для "перед танцами" ребята спрятали в надежном месте. Веселились, как водится, до утра. До роковой фразы, произнесенной оболдуем от "итальянской армии".
- Слышь, Лёнь! Накось, зыркни.
- Чёй-то ты мне суешь, сам и читай! Я школу закончил. - Лёнька поправил громадный галстук-удавку.
- Да нет, тут написано, что в одном месте училище есть пограничное. Знаешь, какая подготовка? "Над Тиссой" видел? Агенты там, лазутчики всякие. А ты их - "бац"! Понял?
Лёнька явно не схватывал. Ему хотелось пить. Стакан дешевого "портвишка", делая свое гнусное дело, постепенно растворялся в организме, вызывая жажду.
- Сам иди. А я уже решил. Поеду в Алма-Ату. - "Дибриникки" похлопал себя по пузцу. - Знаешь, там какие яблочки-то. Во!
Лёньке тоже захотелось яблочка размером с "Во!".
В понедельник они уже сидели в военкомате.
- И-то дело! Романтика, граница, одобряю! - подполковник Лымарь устроился поудобнее и отблагодарил часовой лекцией двух "нормальных" парней, решивших стать офицерами и выполнивших разом всю его районную разнарядку по погранучилищам.
Какая романтика? Путешествие по джунглям или пампасам - вот это романтика! Да и не в романтике дело. Мать получала чуть больше полусотни "рэ". От пуза наедались редко, за исключением злополучного шоколада. А на "битловский" костюмчик для выпускного вечера мама Тося где-то перезаняла.
Пять лет в институте без родительских фининьекций не выдюжить. И вся логика.
Прощай, хордовые и позвоночные! А в "военке" и сапоги, и котелок, и койка. И все бесплатно! Учись только. Лёнька думал правильно.
Мама Тося поддержала. Как водится, всплакнули в семейном кругу.
Через месяц с небольшим после всяких там проверок, унизительных для юношей медкомиссий и собеседований "там, где надо", поезд "Москва - Алма-Ата" потащил через желтые пески Казахстана дюжину будущих стражников с Новгородчины. Облезлые верблюды и одичавшие ослы радовали глаз своей экзотичностью.
"Отец яблок" удивил среднеполосцев почти не восточной красотой. Все нормально. Людей в халатах и с ятаганами на шустрых лошадёнках они не обнаружили. Навстречу шли и улыбались загорелые земляки-русские, украинцы, белорусы. Город как город. Вот только уж очень жарко. А яблок действительно было много.
* * *
Все.
Ворота училища захлопнулись за абитуриентами.
Отсев начался с первых секунд и продолжался до приказа о присвоении звания "лейтенант". Будущий лейтенант-пограничник, а пока "лейтенант итальянской армии генерал Дибриникки", струсил. Второго экзамена по математике, включая школьный, Санька не вынес бы. Поэтому документы он подал на политический факультет. Кстати, он был еще и дальтоником. Содержание таблиц для про-верки зрения: круг, треугольник там, или что-то другое, он помнил по порядковому номеру листа. Ленька лично тренировал несчастного, для которого красного цвета в жизни не существовало.
Не смотря ни на что, они поступили. Отчисленных было много. Тогда ещё профессия офицера-защитника границ Родины почиталась.
Некоторые были здесь по второму или третьему разу, но одного желания во все века бывало недостаточно. Надо еще что-то и знать. Спасибо меломанке Доре.
По мере сдачи экзаменов катастрофически таяли личные вещи. "Старики" из роты учебного обеспечения чистили "лопоухих" абитуриентов. После экзаменов Лёнька остался в одном трико и тесненьких, почти что китайских кедах. "Битловочка" ушла с нахальным сержантом в Пензу.
Жаль. Не драться же с дюжими менялами, которые запросто могли подстроить тебе одинокому и "ускоренный выпуск".
IV.
Впервые в жизни Лёнька оказался так далеко от своего дома.
Началась целая эпоха! Эпоха создания офицера, одного из сотен тысяч, которые в массе своей составляют, очевидно, лицо пограничной службы, чистую совесть защитников Отечества.
Началась тяжелая учеба всему тому, без чего на границе
просто не выжить даже, а не то, чтобы её охранять.
* * *
Первый курс. Первый взвод второго дивизиона.
Сначала было плохо.
Все давалось с трудом. А стыдно было быть последним. И от того Лёнька сильно переживал. Первые ночи, как правило, без сна. Успеть бы встать в строй! Бега и ночи! Казалось, что другого ничего просто нет. Бегали строем и помногу. Не успел проснуться - беги. В выходные - соревновательная беготня. В конце концов, бегать он все же научился, в нормативы укладывался, однако марафонцем не стал и любви к этому виду спорта не воспитал. Но результат был достигнут. И для нормального человека этого предостаточно.
Те, не "влюбившиеся" в мышечную радость бега и регулярный групповой грохот сапог, вязали котомки и, сменив погоны с желтым галуном на цельнозеленые, постригались в заставские на границу.
Многое в армейской жизни было нелогично. Трудно было понять, почему, только что загнав дивизион в столовую, старшина Вася Роговик начинал дико верещать: "Позубастее! Побыстрее! Выходи строится!" Может он включился в соревнование под девизом: "Больше отходов училищным свиньям!". Честно признаться, но на первом курсе не наедался никто. О, день получки! О, сгущенка и пряники! Мама Тося переводов не присылала.
И все-таки это была замечательная пора! Народ во взводе подобрался что надо. Сдружились сразу. Ведь даже тосковать вместе - и то легче.
А еще Лёнька помнит замечательного курсового офицера. Стройный, всегда подтянутый, он чем-то смахивал на благородного офицера царской армии. Капитан Юрий Соколов с первых дней стал душой взвода. А что сдружились в группе сразу, Лёнька подозревал в этом заслугу курсового. Ни злого словца, ни оскорбления, ни металла в голосе, как ни хотелось бы ему, глядя на этих бестолковых,
выбившихся из сил неумёх и недотеп. Незлопамятный,
умевший прощать и требовать, он был любим пацанами. Его тихой просьбы было достаточно для того, чтобы весь взвод выложился из последних сил, не спал ночь, лишь бы на смотре или проверке не ударить в грязь коллективным лицом. А как иначе? Все-таки маловато вот таких командиров. Не многие Честь имеют!
Но в любой семье, даже пограничной, как говорится, не без урода. И о них тоже будет идти речь.
- Грю-уп-па, па-адъём! - чем истеричнее крик, тем считалось "уставнее" действует дежурный сержант. Сержанты- командиры отделений и замкомвзводы, как правило, из прослуживших год-два в войсках. Многие, умом не блиставшие, пытались на первых порах выделиться за счет грубости и неоправданной требовательности к первокурсникам. Зачем нормальному человеку подниматься с постели и ложиться на неё сотню раз подряд за несколько десятков секунд? Сомнительно, чтобы это издевательство в виде тренировки было основной слагаемой нашей вымученной боеготовности. А уж хохотать над тем, что сапоги одеты не на ту ногу, или то, что с перепугу не застегнута ширинка, дело вообще идиотское. Но дураков, действительно, достаточно, коли многими это воспринимается как повод для веселья.
Был такой у Лёньки командиром отделения младший сержант Бартак. Ну ладно бы сам чего-то мог, а то ведь стоеросина, не более.
Это он и орал по-сволочному: "Грю-уп-па". Бартак любил повыдрючиваться, повыпендриваться. Представьте только. Стоит строй на утреннем осмотре, все наглаженные, побритые, легкий запах одеколона. Гренадеры! А Бартак куражится, кулаки под нос сует, властью любуется: "Я вас, так, мол, и так, сукины дети! И ремень не затянут, и ..., да и мордой не вышли, салаги несчастные! Умники!"
А сам, негодяй, небритый, с грязным воротничком, зубы не чищены. Поначалу все отделение терпело. Даже иногда помогали этому отпетому тупице по математике. Потом надоело. Устроили обструкцию, люто невзлюбили. Честно признаться, позорил он Ленькино отделение, назад тянул. Комдив, прослышав про "отношения" в первой группе, тихо убрал "полководца" в другую группу, где он всех устраивал.
Училище Бартак закончил, однако вскоре его все-таки уволили. Раскусили!
Занимался Лёнька добросовестно. Что ни семестр, то грамота. Но самым первым поощрением была благодарность. Запомнилось это на всю жизнь. Отдраив как-то свой автомат до зеркального блеска, Лёнька представил его на проверку самому Соколову. То ли день оказался солнечным, то ли настроение у курсового улучшилось в предвкушении выходного дня, однако "рушныця" была принята с первого предъявления.
- Та-ак! - любимое слово руководителей всех рангов заставило строй умолкнуть и подтянуться. - Осевой, выйти из строя!
Лёнька вышел на середину и попытался хоть за что-то зацепиться глазом. Не получалось. Вот так всегда, когда вызывает начальник: легкое головокружение, затем возникает вопрос: "За что?" и на лице образуется глупая улыбка.
- За добросовестное отношение к чистке оружия от лица службы объявляю благодарность!
Здорово, конечно. Но как-то вдруг Лёнька вспомнил эту чистку оружия и слова капитана. С тех пор начались мучения в попытке представить себе это лицо службы.
Шли дни. Лёнька понравился и здешней "немке". Он тянул "дойч" за всех, под шумок сдавая за свою "немчуру" внеаудиторные чтения, если их принимали другие преподаватели.
В математике ему тоже не было равных. Дора сделала свое дело.
В училище вел математику нетрадиционными методами доцент Стрельцов. Очень милый и интеллигентный старичок, сержантом закончивший войну. А как он умел снимать с балбесов фаску? Залюбуешься! Пощады не было. К занятиям по математике готовились все, особенно дубиноголовый Бартак. Как-то раз, записав на доске задачу высшей степени трудности для лоботрясов, доцент произнес:
- Ну-с, кто начнет-с?
Класс трепетал. Более сосредоточенных физиономий в этот момент трудно было представить. Все уткнулись в конспекты. Лишь бы не меня!!!
- Тэк-с, так кто же? - повторил доцент и ткнул пальцем в классный журнал. - Куда же я попал и на кого напал? На букву О!
Стрельцов приложил к глазам очки лорнетом и вслух прочитал:
- А-си-вой! Вот, пожалте!
Дора задавала задачки и покруче. Лёнька вышел к доске и, не долго думая, написал ответ. Удивленный доцент сначала поинтересовался источником, откуда, мол, этот хитрющий курсант содрал решение, но, убедившись в обратном, потребовал сатисфакции.
Лёнька толково объяснил.
- Мастерски, мас-тер-ски! - доцент обвел Лёнькину фамилию красным карандашом. Знать бы Лёньке, что бы это значило.
* * *
Лысая физиономия в военной фуражке набекрень, запечатленная полутрезвым училищным фотографом, привела в восторг маму Тосю.
На днях Лёнька схлопотал от Бартака первый наряд вне очереди.
Огрызнулся, но с дураком оказалось себе дороже. Все это называлось пререканием, которое на русском языке звучит куда понятнее: "Сам дурак". Проходивший мимо курсовой из параллельной группы капитан Толстухин, тоже по мнению Лёньки настоящий военный человек, с юморком спросил хорохорившихся курсантов:
- Чего шумите, мужики? Рук что ли нет разобраться?
Можно бы, да только нельзя. Устав.
Наряд на праздник или с субботы на воскресенье - дело пустяковое, даже можно согласиться, что полезно для здоровья и умственного развития. За счет не пришедших на прием пищи можно основательно подзарядиться маслом и котлетками. Ну, а двоечники и, мягко говоря, недисциплинированные после серии заплывов по гектарам полов становились более разумными.
Раньше таких вот курсантов пугали нарядами. Ну-ка, на Новый Год загреметь к тумбочке. И, надо сказать, дело в дивизионе с дисциплиной шло на поправку, успеваемость росла. Но вдруг какой-то уж очень мудрый военный начальник прислал с "Лубянки" циркуляр, где предписывалось впредь в наряды на праздники ставить только "отличников боевой и политической подготовки". Каково? Ну, хоть не учись. Двоечники возликовали. Справедливость по-армейски!
Воспетая в курсантских песнях, обильно политая потом воинов в зеленых фуражках нескольких поколений, знаменитая гора Кок-Тобе регулярно принимала по несколько раз в день курсантские группы со всего училища.
Лёнькин взвод как-то занял первое место в бегах по полной выкладке. После обеда, еле волоча ноги, вместе с задушевным другом Сергеем Сергеевичем, попросту Серегой, Лёнька отправился в первое увольнение в жизни. Шинель и шапка, а на дворе плюс двадцать. Алма-Ата же!
Но приказ о переходе на зимнюю форму одежды уже состоялся.
Писали его опять же в холодной Москве, очевидно, в кабинете, в котором на ночь была открыта форточка.
Увольнение прошло на уровне. Прекрасный парк культуры и отдыха в Алма-Ате, прохладная тень вековых тополей. Вечнозеленые кусты. Присоединившийся к флиртующей парочке взмокший от выполнения требований строевого устава новый командир Лёнькиного отделения Ваня Сюсюкин предложил использовать эти дивные заросли по назначению.
Рядом, за детской железной дорогой, кто знает, находился продовольственный "лабаз". Колбаска там, булочки... А какое прекрасное вино умеют делать в солнечной Молдавии! А все ли способны четыре года - "ни-ни"? Все знают, все запрещают. Остальные клянутся, но делают. Проблема, которая требует решения, если хотите считаться цивилизованными армиями.
Пить в увольнении не положено. Патрули шастали всюду. Но, главное, это быть застегнутым, молодцевато отдать честь и не шататься. Лёнька делал это не часто, так себе. Как говорится, по великим праздникам. Пить он не умел, как не умели и те многие, косяками отчислявшиеся из училищ после выходных, праздников, дней рождений, юбилеев, похорон, разводов, отличных оценок и неудов, и т.п., и т.д.
Крайность всегда плоха. Гауптвахта и изгнание с позором - вот и весь разговор. Господи, да ткните мне и сейчас пальцем в высокого руководителя - трезвенника!
Но учить этой "хмельной" науке (даже и вспоминать) никто не хотел. Вот и гибли таковые храбрецы, дувшие из горла, закусывавшие рукавом. И все за зря! Откройте статистические отчеты: сколько процентов к числу грубых нарушений в подразделениях, в частях, да и во всех погранвойсках составляют так называемые "пьянки"? Если уж от неё гибнут люди, калечатся судьбы солдат и командиров, не выполняются задачи и приказы, то не проще ли пересмотреть вековое "табу"! Нельзя же решать проблему одними запретами. Есть же НИИ, свободное время, нормы, коллективы для эксперимента и т.п., и т.д.
И многие со мной согласятся. Вот только доложить "грамотно" об этом высшему руководству (не по итогам, а хотя бы о проекте) ни кто не посмеет! Почему?
Сибаритствовать Лёнька и не собирался. Денег не было. На восемь "рэ" не разбежишься. Правда, есть хотелось всегда. В правом крыле здания курсантской столовой помещался тесненький буфет. Потом его перетащили в другое помещение, более просторное. Размах этот и погубил тетю Катю, родную мать вечно голодных, дававшую под запись насытиться в долг до получки. Лёньке стыдно было слышать, как тетю Катю застукали за процессом сколачивания состояния буфетчицы. Стоя на коленях во время перерыва, кормилица разбавляла для "родненьких" и "касатиков" водопроводной водичкой, наверное, излишне концентрированный томатный сок.
В буфете ставились своеобразные рекорды. Кто способен за банку сгущенки слопать подряд пять банок той же сгущенки?
Лёньку ставили в пример, как отличника учебы и чемпиона по ОМП (оружию массового поражения). Как-то со страху он надел противогаз за четыре секунды. До сих пор не понять. Вовка Василенко, стоявший рядом, тоже не поверил. Однако секундомер был точен. Потом Вовка еще долго засекал время. Не получалось. Но ЭТО произошло с Лёнькой тогда, когда надо, и его фото долго висело на "Доске почета" в дивизионе.
Науки изучали разные, но не все, казалось, они были нужны. Зачем, скажем, будущему начальнику заставы органическая химия, физика и шестьсот часов высшей математики? А надо!
Лёньку во многом вывозила хорошая память. Упущенное наверстывать сложно. Выходных, как таковых, для этого дела не было. Рытье траншей, задернование немыслимых территорий, строевые тренировки и бега - все это заменяло личное время курсанта и досуг.
Трехчасовая самоподготовка? Не верьте. Слыханное ли дело, чтобы за три часа подготовиться к трем занятиям на завтра или к одному шестичасовому семинару, зачету или экзамену? Тем более, что преподаватели, сменяя друг друга и расхваливая свое "болото", агитировали готовиться только к "ихнему" предмету, мешая своей консультацией сосредоточиться на главном.
Потогонная система. К гласу курсанта в песках Муюн-Кумовых учебный отдел был глух.
Преподаватели были разные. Хорошие, плохие и даже очень нежелаемые, вредные. Как они оказывались в училище, курсанты не понимали. Но знали, что семинарские баталии с ними чреваты неприятностями. И ничего хорошего от них не ждали.
Лёньке "сотоварищи" позарез хотелось в увольнение. С "парой" или с "тройкой" - полный отлуп!
Из-за такого вот рвения Лёнька чуть не лишился жизни. Дело было на втором курсе в ПУЦе - полевом учебном центре, затерявшемся в жарких песках под Алма-Атой.
Ночные стрельбы в составе парного наряда. Три рубежа, шесть мишеней: две "грудные", две "поясные" и две "бегущие". Освещение - на последнем рубеже три ракеты белого огня. И всё. Тьма кромешная.
Взвод стрелял неважно. Некоторые "резались" по совершенно непонятным причинам на втором рубеже. Лёнька и Сергей стреляли предпоследней парой, горюя о "четвертаке" за год из-за этой дурацкой стрельбы.
- А что, если... ? - Лёнька ткнул напарника в бок. - С первого рубежа, когда стрельнем по "грудкам", я рвану до "поясных" и засажу в упор! А? Ты потом подтянешься, и вместе "бегунцов" отстреляем. Понял, Серега? Нас никто не заметит. Темнотища!
- Я-то понял, тока ты сначала свою "махни", а потом мою. И жди, мы с Кузьмой подбежим, он ракеты даст.
- Хо-кей!
Друзья проверили оружие и трусцой пустились на исходный рубеж.
- Очередная пара, к бою! - скомандовал руководитель занятий. "Грудки" поразили с первых очередей.
Лёнька дернул стометровку и через несколько секунд оказался между двумя автоматическими показчиками мишеней.
С пульта управления дали сигнал, и две поясные мишени поднялись на короткое время. Ленька сделал шаг влево. Держа палец на спусковом крючке, стал наблюдать за Серегиной мишенью. Часто замигала маленькая лампочка.
Неизвестно, как целился Серега Федоров, но его фанерный "визави" дернулся и упал вслед за короткой очередью. Поразил!
- Молодец! - подумал Лёнька и поднял свой автомат.
То, что произошло дальше, вспоминается как в кошмарном сне. Обрадованный случайным попаданием и возомнивший себя ночным снайпером, Серега прицелился и дал очередь и по Лёнькиному "противнику". Просто счастье, что "олимпийский" дубль ему сделать не удалось. Две пули прошли в нескольких сантиметрах от головы будущего отличника огневой подготовки. Бледный Лёнька, все-таки
нажав на курок, грохнулся в нежный песок.
- Ма-ма.
- Лё-а-а-... .- "Вильгельм Телль" летел, не чувствуя ног, ко второму рубежу, черпая песок отвалившейся от ужаса нижней челюстью. - Лё, ты где, а? Лёнь!!!
Кузьма бежал рядом и жестоко ругался.
- Не ори, дурак, услышат! - голосом с "того света" Лёнька возвестил о себе. - Где Кузька? Пусть ракету дает, а то движки, слышь, поехали.
- Лёнь, ты прости гада. Сам не понимаю как. Сорвалось! - Серега трясся всем телом.
- Да ладно, главное жив, и "пятерки" в кармане! Не боись! В "чепок" поведешь, сгущенки нахряпаемся, засранец!
- Ага, засранец! - согласился Серега.
С этой ночи вольные стрелки сдружились еще крепче.
За такие проделки обычно отчисляют. Не всегда, однако, молчание группы есть круговая порука.
Дивизион гудел. Завтра последний день перед отпуском.
Занятия не воспринимались. Считали часы, минуты и секунды. Дикий рев возвестил о завершении семестра. Отпуск! Первый, курсантский!
На такси, еще по десять копеек за километр, летели в аэропорт. Однако пятнадцать дней пронеслись как шестичасовой семинар, если хорошо к нему подготовиться.
Бывшие школьные товарищи жили славненько. Попивали, покуривали. Работали. Подружки, считавшиеся ранее привлекательными, как-то вдруг подурнели.
Мама Тося состарилась ровно на год. Появилась седина.
Как не говори, а жизнь у неё была не сладкой. Лёнька чувствовал, что набирает на маминых харчах вес. Спал, пока росток не подастся. Возвращаться в "бурсу" не хотелось.
Из отпуска чуток запоздали. Самолет из Ленинграда просидел в жутком аэропорту Кустаная два часа. Дивизион уже стоял на плацу, готовый выдвинуться в ПУЦ. Комдив полковник Белоногов рыком и фронтовым словцом заставил и без того несущихся аллюром отпускников ускориться.
Хохот и издевки толпы напоминали "шевченковские" шпицрутены.
Всё продумали молодцы из учебного отдела. Чем меньше времени для отпускных воспоминаний, тем легче пройдет "ломка динамического стереотипа". Гражданская "дурь" выгонялась десятикилометровым марш-броском. Преподаватели твердо верили, что химической формуле "ЦЭ-ДВА АШ-ПЯТЬ О-АШ" в организме курсанта места быть не должно и, сидючи в кабинах автомашин, ответственно созерцали трудный оздоровительный бег оверблю-женных вещмешками курсантов. Великий стон стоял над песками!
День первый. Кто сказал, что "Это хорошо"?
Все силы отдавались подготовке к первой стажировке.
Подготовились. Поехали. К черту на кулички. Граница с "братьями на век" - китайцами.
- Ну что? - очень старый капитан в рубашке без галстука сидел на крыльце нетиповой заставы и курил. - Старшина! Покажи им свободные койки. Отдыхайте, потом поговорим.
Равнодушный капитан затянулся и, видать, перебрав, закашлялся. И застава, и капитан, и все вокруг было серым от пыли. Камни, пыль, жара, безводье. Чудненько!
Ничего себе, заставушка.
Привыкай, Ленька, говорят, что есть места и похуже. Первый же день на заставе породил у двух друзей-курсантов неотвратимое желание написать рапорта об отчислении. Лёнька метался.
Мучил вопрос: "Неужели здесь вот или на подобной заставе можно потратить всю свою жизнь? Какой ужас!"
Но своего рапорта он так и не написал. Надо было учиться. А куда, в локомотивное депо к какому-нибудь дяде Васе? Мама Тося ему бы это не простила. А все написавшие по приезду в училище рапорта были приняты комдивом и его заместителем. После непродолжительной, но на редкость душевной беседы жалких писак выгнали прочь.
На утро дневальные выметали из кабинета изодранные в клочья позорные свидетельства минутной душевной слабости.
Многим стало стыдно. Те, которые устыдились больше всех, доросли впоследствии до больших должностей и званий в пограничных войсках. И сейчас еще служат. Есть среди них даже генерал-полковники.
А застава была не так уж и плоха. Человек привыкает ко всему, будь налажен какой ни какой быт, и если он почувствует к себе внимание.
По случаю приезда стажеров ужинали все вместе на свежем воздухе. Хрустящая корочка свежевыпеченного хлеба растапливала своим душистым теплом сливочное масло. Эта прелесть напоминала по вкусу самые умопомрачительные деликатесы детства.
Белый хлеб выпекался обычно по утрам. Измученные трудными пограничными верстами наряды не ложились спать, а дожидались у кухни своего ароматного ломтя, ласково и незлобливо поругивая самого повара-хлебопека. На заставе - это фигура!
Но есть и еще в войсках наиважнейшая фигура. Хлеборез! Как ни крутись, а у буханки только две горбушки. И кто её получает, тот наверняка состоит с ним в крайне тесных дружеских отношениях. Земляк!
Это был шестьдесят восьмой год. Активно переходили на двухгодичный срок службы. Хорошо? Ну, не знаю. Лёньке постоянно казалось, что ефрейтор-трехгодичник годился ему в отцы. А он, несмышленыш, мог часами слушать пограничные приключения отъявленного служаки. Служили хорошо. Не озоровали и друг друга не обижали. Заливали на сувениры эпоксидной смолой мохнатых фаланг и нервных скорпионов, драли на ремни пресмыкающихся. Клеили дембельские альбомы и деловито тузили рехнувшихся от зубрежки цитат маоистов на оспариваемых участках.
Помогал капитану Завьялову свежевыпущенный младший лейтенант Горбушенко. Совершенно "деревянный" человек, умственное развитие которого было на смехотворно низком уровне. Нет, тут не эмбрионом, тут зиготой попахивало! Спасало его то, что он не был активным и других не мучил своими звездами. Тихо сопел над наставлениями и вместе со всеми подметал двор заставы. На вышке только не стоял.
Сам-то он мучался здорово, Лёнька это видел.
Затянули человека портупеей на офицерские курсы и бросили. Помучает себя, помурыжит подчиненных до одного громкого скандала и уволится. В лучшем случае, переведут в другую часть. А дальше что? Да то же самое.
Затыкать "дыры" кем ни попадя - это как раз не находка кадровой политики, не достижение, а скорее печальный сбой с ломкой человеческих судеб.
- Курсант Осевой! С двух часов. - сухо сказал капитан Завьялов на боевом расчете, назначая курсантов на службу.
Старшим наряда шел огромный детина, двухметровый хохол, ефрейтор Пукало.
ЧГ (часовой границы) на стыке с Жаланашкольской заставой - наряд не самый интересный. Дребезжащая машина скрылась из виду, и два человека остались сидеть на голых камнях в непроглядной тьме друг против друга в нескольких метрах от границы. Страшно? Страшно.
Стыдиться этого чувства... . Ну, что было, то было.
Китайцы уже начинали вовсю хулиганить. Толпами нарушалась граница, разрушались погранзнаки, системы. А тут два балбеса с автоматами на ровном месте. Ну да еще электросигнализационный прибор "Кристалл-2". И всё! Приборы ночного видения доверяли только офицерам. Разрешалось носить только каски. Но как говорится, поможет ли каска голове, если на ней взорвется граната.
Капитан Завьялов подменял начальника заставы, старшего лейтенанта Ильина, ушедшего в отпуск. Тяжела доля офицеров-службистов отрядного звена: вечные подмены кого-либо, вечные учебные пункты, постоянные командировки и прочая, и прочая. Бесконечно, лет двадцать пять. Попробуйте без семьи, на казенной койке и солдатском пайке с обилием комбижира. Вокруг пески да камни, и за "бортом" градусов сорок пять(!) с суховейчиком. "Сайкан" и "Евгей", так вроде назывались эти мощные Джунгарские фены.
- Ну что, Осевой? - капитан, сидя на крыльце, играл носком сапога с подлой фалангой. - Как первая служба?
- Нормально, товарищ капитан! - Лёнька замер перед Завьяловым в ожидании продолжения разговора.
- Дурак ты! - капитан сплюнул, раздавил каблуком мерзкое существо и не спеша направился к жилому дому. - Тебе выбирать, курсант, еще не поздно. Смотри сам.
Лёнька правильно понял эти слова. Он не думал, что это были слова неудачника. Не все должны заканчивать службу полковниками да генералами.
Наверное, с местом службы ему не повезло. Ялта была у нас только одна. А граница - шестьдесят две тысячи километров, поди.
А мало ли "прелестей" пограничной жизни на задворках...
И что же все-таки держит в таких местах, куда простого смертного и рублем не заманишь, Ивановых, Петровых, Завьяловых?
Не буду фантазировать. Это совесть. Нормальная офицерская совесть.
Лёнька времени даром не терял. Он думал, обмозговывал прошлые события, делал робкие попытки прогнозировать свое будущее.
А в это время китайцы перепахивали границу, злостно браконьерствовали, строили дзоты, доты и другие железобетонные укрепления против наших жиденьких вышек.
Ребята на заставах острова Даманский и озера Жаланашколь еще ничего не подозревали. Страшные события начнутся позже, спустя несколько месяцев после отъезда Лёньки со стажировки.
Русских парней, погибших на этом участке китайской границы, Лёнька знал лично: Дулепов и Рязанов. Его товарищ Мишка Рычагов был награжден орденом "Красной звезды".
* * *
- За первую стажировку от лица службы - благодарность!
- Служу Советскому Союзу!
V.
Осень - училищная страда. Все завидуют больным, хромым и отвертевшимся по другой причине от строевой подготовки.
Подготовка к параду - это образ жизни. Ведь многочасовые "прощания славянки" всё еще могут кому-то нравиться как ария Сольвейг, партия Мефистофеля или как рулады Ленского для "сыров" Большого театра. Полет души, праздник!
У шагающих другое отношение к празднику. Не назову отвращением, скорее дикое нежелание ради одного показушного прохода шлепать по асфальту дней эдак шестьдесят. Знаю, красиво, но только со стороны. Есть предложение нанимать для этого за плату всех желающих по числу "коробок" - и любуйтесь! Но ради пяти минут два месяца? Разве это можно назвать тренировкой?
Это так, курсантские мысли.
А у других? Оказывается, от твердой поступи и равнения шеренг зависит коэффициент надменности взгляда представителя того или иного рода войск, стоящего на трибуне. От прохождения зависит многое! И звания, и должности, и инфаркт, и увольнение, и некоторая возможность утонченного укола соседа за неудачное прохождение его "коробки".
Пограничники всегда проходили отменно.
* * *
Лёньке нравилась казахстанская осень. Только курсантам-пограничникам, и никому больше, доверяли уборку яблок в саду Совета Министров. Сколько яблок может съесть за один присест нормальный человек - одному Богу известно. Ленька был уверен, что курсант может съесть значительно больше.
В течение часа курсанты ели. Старший уборочной команды пытался даже угрожать, просил, умолял приступить к работе.
Норму они все-таки выполнили, ящики с яблоками сдали на склад, предварительно затарив свои вещмешки.
Двадцать пять мешков. По "Малинину и Буринину" такого количества могло бы хватить до Нового года.
Курсант сделал свое дело за неделю. Трепещите, плодожорки! Не вздумайте тягаться с этой категорией людей!
Честно признаться, но тяжко было только на первом курсе.
После стажировки всё как-то уравнялись. Учеба и бега уже не были в тягость. А всё потому, что в основе дружбы в Лёнькином взводе была взаимовыручка. И это не высокие слова.
Помогали всем и всегда, чем могли. Хотя бы и "шпорами". Колбасу по ночам под подушкой никто не хряпал. Завели свою взводную "черную" кассу, собирали небольшие деньги каждому ко Дню рождения.
К другим событиям по кругу ходила фуражка.
На эти деньги как-то Лёнька справил себе дивные румынские "корочки" и щеголял в них лет пять до полной их неузнаваемости. Вдрызг разбитые туфли, как память, еще год хранились в тесной кладовке.
Первая группа одна или в составе дивизиона, часто выезжала на машинах, а ещё лучше верхом на бронетранспортерах в полевой учебный центр, где отрабатывались все практические занятия, проводились стрельбы и пограничные учения.
О вечной весне мог петь только далекий от Казахстана Яак Йоала. Лёньке казалось, что здесь вечное лето в своем худшем варианте. Летние осадки - граненый стакан курсантского пота на квадратный километр песков под названием "Муюн-Кум"!
Конечно, занятие занятию рознь. Обороняться любили все, да еще если бы кто-то для тебя подготовил прохладненький окопчик. Другое дело - атака по раскаленным пескам Муюн-Кума в защитном комплекте и портящем прическу противогазе. Лучшее средство для снижения веса.
В Лёнькино время толстячки-курсанты не встречались. Майор Шепель этого не любил.
Как-то ранней осенью окапывались на берегу утлой речушки Каскеленки, по весне бывающей горно-неукротимой от дружного таяния снегов.
Окопы в полный профиль. Через некоторое время какой-то там "противник" должен был атаковать Лёнькину группу.
Вырыть окоп несложно. Сложнее удержать бесконечно осыпающиеся стенки. Время истекало, курсанты копали с остервенением, перелопачивая центнеры мельчайшего песка, годившегося даже для заполнения песочных часов.
Малая саперная лопатка уперлась во что-то твердое.
- Не хватало еще булыжников" - Лёнька недовольно поморщился.
Вытаскивать валунчики из почти что готового окопа ему не хотелось. И без того хлипкое сооружение грозило превратиться в позорную яму для сидения по нужде.
То, что вывернула лопата, никак не походило на камень.
-Чёрт, да это же череп! - Лёнькины руки затряслись мелкой дрожью. - Выбрал же себе местечко, дурак, на левом фланге.
Глаза глядят, а руки делают. Скелет, мешавший фортификации, был извлечен из окопа. Судя по всему человек был небольшого роста, но как он сюда попал?
Несостоявшийся биолог с чекистским уклоном попытался представить себе картину происшедшего в давние времена. Под нижней челюстью был обнаружен небольшой предмет, напоминавший кольцо от верхней части детской пирамиды-елочки. Сделано это было из какого-то камня.
Все ясно. Сунул себе неудачно колечко в ротик и подавился.
В низине захлопали холостые выстрелы. Атака. Вдвоем отбиваться легче.
Лёнька разложил перед окопом "Веселого Роджера" и приготовился к стрельбе. Но к Лёнькиному окопу никто так и не подбежал.
Отбились.
Колечко до сих пор хранится в шкафу среди редкостных вещей.
* * *
Вторая стажировка. Памир. Горный Бадахшан. Местные жители утверждают до сих пор, что они потомки Александра Македонского.
Столица ГБАО, размером с небольшой посёлочек, разделена на две половины горной рекой Гунт, впадающей в быстрый Пяндж. На противоположном берегу в то время дремал патриархально-бедненький, шахский Афганистан.
Из Душанбе, что в переводе означает "Понедельник", самолет стартовал не сразу. Облако, величиной с овчинку для полковничьей папахи, перекрыло неудобные и очень узенькие ворота между горными вершинами. Сущая напасть.
Авиация ловила момент. Поймала через двое суток.
Ванька Сюсюкин, командир отделения, страдал в ожидании, маясь в одуряющей духоте.
- Ну и жарища! Я нэ можу, бо я ляжу. Люди, пить! - взывал Ванька, делая глотательные движения ртом. - Скорее бы в этот Горный Бахардон!
Все дружно заржали. От этого прозвища он вряд ли освободится теперь до конца дней своих. В общем, Бахардон!
Прозвища имели все. Не обидные, но за исключением. Исключение составлял Лев Васильевич Филатов. Прозвища у него не было. Его так и звали "Лев Васильевич". А почему? Можно было просто догадываться.
Угнездившись на скамейках в грузовом варианте Ан-24, равнинные жители с ужасом созерцали страшную картину. Самолет летел в огромном каньоне. Казалось, что его крыло вот-вот коснется скалы и ... Весело!
В Хороге, находящемся на высоте птичьего полета, где-то тысячи за две метров над уровнем моря было прохладно. Однако, все относительно на этом свете.
Встречал курсантов сам командир части, обнимая всех по очереди и называя спасителями. Приятно, конечно, когда не знаешь почему.
За курсантами сразу прибыла молодежь. Учебный пункт теоретически был готов. Офицеров, как и везде, не хватало. В войсках серьезно взялись за очередную авантюру - партнабор, прилично подмывший репутацию пограничников в глазах местного населения. Пусть мне возразят. Или полковнику Шевченко, ныне покойному, но которому довелось командовать этими курсами.
Курсанты, закончившие третий курс, были на Памире на вес золота.
Через день Лёньке дали учебную заставу. Пятьдесят пять ворошиловградцев, отмытых в бане после дикого марша через памирские перевалы, сияли в строю как новые "карбованци".
Ленька "бугровал".
- Кто такой? - вопрошал юный начальник учебной заставы.
- Рядовой Бондарик, - отвечал стриженный под ноль парень - точная копия небезызвестного штангиста Василия Алексеева.
- А чегой-то ты такой здоровый?
- Шахтер я, товарищ курсант. Уголек шуровал.
Лёнька представил его в забое. Вдвоем было бы тесно.
- А за сколько шуровал?
- Немного, пятьсот давали.
Леньке стало стыдно. Начальник заставы капитан Завьялов, прослуживший двадцать пять лет и потерявший здоровье на границе, получал в два раза меньше Лёнькиного ровесника.
Власть мальчишке-третьекурснику была дана неограниченная. Монарх! Царь, бог и воинский начальник. Правда, царствовал здесь вообще-то другой человек. Начальник штаба капитан Сагдулаев был раза в три шире рядового Бондарика. Курсантов он любил. Иногда своеобразно поощрял, совместно употребляя в выходной день напитки, категорически запрещенные Уставом, но в дозах, не роняющих честь. Курсанты его уважали и ни в коем случае не панибратствовали и не подводили. Никто не спился, никто не схулиганился. Вспоминали его всегда с благодарностью.
Он учил жить и выживать. И, как ни странно, учил БЫТЬ офицером.
Такой науки в училище не было. И не будет, пока не прекратят вечно перестраховываться и не доверять курсантам.
Городок, зажатый со всех сторон горами, жил размеренной, непроизводительной жизнью. Чем тут занимались люди, Лёнька так и не понял.
Солнце здесь садилось за вершины гор одним махом и так же резко вставало, будто кто-то включал и выключал вселенский торшер. От жары плавился асфальт, выработанный местным "карманным" асфальтовым заводиком. Жители "Вильной Украины" падали в обморок.
А ведь надо было еще и бегать, и "учиться военному делу"...
Дело это обстояло так.
Лёнька был один на один с заставой. Позориться не хотелось и поэтому приходилось готовиться к каждому занятию. Получалось неплохо.
- А что, Осевой, - как-то сказал начштаба учебного пункта. - Оставайся. Из тебя получится хороший начальник заставы. Дадим тебе младшего лей...
- Не-ет! - заорал Лёнька, не дав договорить Сагдулаеву. Он живенько представил "динозавра" Горбушенко. Нет, только ни это! Превращаться в окаменелость ему не хотелось.
- Ну, а оно может и правда, - согласился капитан. - С высшим образованием тебе еще и майором можно стать.
Лёнька командовал своими хлопцами во всю. Знай, что делали курсанты здесь, то все это довело бы до инфаркта училищных зубров-преподавателей, редкостных консерваторов. Где это видано, чтобы салага-курсант один проводил боевые стрельбы. С ума сойти!
Да вы что!?
Да ничего страшного. Меры безопасности писаны для всех, они работают вне зависимости от лычек или больших звезд. Требуй, доверяй.
Лёньке доверяли.
И людей, и ящики с патронами, и стрельбы.
У Лёньки были помощники. Сержанты Макаров, Лебедев, Безбожный, Фомин и Сидык - замечательные парни. Кое-кто был постарше своего начальника. И Лёнька им доверял. Заставу выпустили с оценкой "хорошо". Очередная грамота от "лица службы" заботливо была упакована в чемодан.
Выпуск отметили посещением уникального сероводородного источника "Гарм-Чашма" - "Теплый глаз", так что ли. Капитан Сагдулаев как мог по-мужски отблагодарил курсантов. Вечер завершился исполнением проникновенных русских песен, которые очень понравились афганским крестьянам, слушавшим их на другой стороне Пянджа.
Пели от души.
Вообще-то Лёнькин взвод был певучим. Заводилой был Кузьма, Женька Кузьмин, высоченный парень, хорошо игравший на баяне. Солистом и запевалой был трогательный Лёнечка Керсен.
После второй стажировки взвод вырос наголову. В дивизионе возмужали все, даже "папенькины" сыночки.
* * *
Лёнька влюбился. Вдрызг, в драбадан, или во что там еще. Он был глух к советам старших.
Мама Тося была шокирована. Вопрос стоял серьезно. Жениться. Башка не соображала. Любофф!!!
Глядя в её огромные глаза, думать ни о чем не хотелось. Хотелось скорее ... жениться! Быть мужчиной!
Физиология, одним словом.
Выдрать бы от души, да некому. "Срака драна у барана".
* * *
В принципе-то любое военное училище - это монастырь с ограниченной ответственностью. Ответственность за курсантскую судьбу ограничена шорами учебного процесса. Зазаборной жизнью никто не интересовался. А сколько пар расстались в результате скороспелых венчаний. К партийной ответственности! На плаху!
Разведенцев наказывали за аморалку!? Ты виноват всегда! В принципе-то так оно и было. Курсант должен думать, а не просто чем-то махать. Но вокруг училищ всегда вертелись и вертятся "невесты", у которых на уме только одно - любой ценой замуж!
В невесте Лёнька так до конца и не разобрался. Понравилась и все тут. Родители у нее были душевные. Дом ухоженный. Может Лёньке именно этого только и не хватало?
На свадьбу приехала мама Тося. Знаменитый для молодоженов "второй день" начался со скандальчика-репетиции. Молодая ни с того ни с сего приревновала Лёньку к своей подружке.
Поводом стал Лёнькин взгляд, задержавшийся на веселой соседке дольше положенного. Подобных нормативов Лёнька еще не знал.
Вот такие дела.
Однако впереди выпуск.
Будем готовиться к нему.
* * *
На консультации по научному коммунизму в лектории номер пять было откровенно скучно. Старый преподаватель, уткнувшись в пожелтевший конспект, по-фурмановски "бестолково мял и жевал про гидру мировой контрреволюции".
Курсанты играли в "морские бои", писали письма, кивая в такт речи подполковника с видом скрупулезно конспектирующих любимую тему.
Лёнька читал "Двенадцать стульев". Все было хорошо, но когда дело дошло до драки Ипполита Матвеевича с отцом Федором, Лёнька внезапно всхохотнул. Забылся. Бывает.
Консультирующий "коммунист" коршуном метнулся с подиума.
- Ага, попался! - преподаватель с шарообразной бородавкой на носу, как у Пифа, ликовал. - Я тебе покажу "госы", товарищ будущий замполит! Какая наглость, на таком партийном предмете безобразничать! Это же вызов обществу! Партии!
Извлеченная из-под парты красивым, почти театральным жестом, ветхая книжонка сыпанула листьями на головы рядом сидящих.
Подполковник Новиков в это время сам был похож на бендеровского сеятеля.
- Ладно, ладно, голубчик. - Скоро увидимся в другом месте. Вашу группу экзаменую я!
Подполковник еще долго потрясал оставшейся в руке обложкой.
Лёнька знал из расписания, что "НК" стоит в обойме самым последним экзаменом.
- А, будь что будет! Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут!
Лёнька четыре года шел на золотую медаль.
И на тебе, наткнулся на "стулоненавистника", на человека, за два года не улыбнувшегося ни разу милым курсантским шуткам.
* * *
Начиналась финальная гоньба. В увольнение ходили редко.
Первым государственным экзаменом была "Высшая математика".
Доцент Стрельцов, явно взволнованный, поминутно протирал очки.
- Тэ-экс, А-си-вой, билетик! - сказал доцент, когда в класс вошли четыре "забойщика".
Стрельцов помнил Лёнькину фамилию и в экзаменационный лист не заглядывал. Превосходная память! Кстати, после того памятного обвода Лёнькиной фамилии красным карандашом в той тетрадочке, Лёнька НИ РАЗУ не был вызван к доске за четыре года. Да, знать бы это наперед. Но Лёнька не подвел преподавателя и на этот раз.
- Спасибо, Осевой, я в Вас, молодой человек, не ошибся. - Доцент долго тряс руку Леньке. - Решение Ваше несколько затянутое, но нетрадиционное и весьма разумное. Весьма! Поздравляю! Вам "отлично"!
Лиха беда начало.
Тактика и "пограничная" (СТПВ) сданы были без особого труда на одном дыхании. На "физо" три километра по прекрасной роще пробежали сверхнормативно, в удовольствие. С "самозащитой без оружия" справился как с классовым врагом. Делай раз! И "противник", Вовка Василенко, элегантно повержен. Делай два! И Лёнькина очередь изображать ничтожество перед неукротимой силой бойца-пограничника.
Перед экзаменом по СТПВ случился групповой конфуз. В класс, где загодя готовились к сдаче, зашел любимый преподаватель, один из самых толковых офицеров кафедры, подполковник Филимонов.
- Сидите, сидите! - махнул рукой преподаватель. - Ребята, у меня к вам просьба.
Взвод притих. Редкостное по тем временам обращение.
- Дело в том, что на кафедре меня обвинили в неправильном подходе к оценке ваших знаний. Через пару дней госэкзамен. Прошу, не подведите!
Филимонов вышел из класса бледный и расстроенный. Начался невообразимый гвалт, заорали все сразу.
- Да мы, да я! Да мы их! Все к начальнику кафедры! Рапорт начальнику училища!
- Тих-ха! - заорал "замок" Семеныч. - Сами виноваты!
- Эт-та как же? - завопрошали наиболее нервные.
- А так!
Лёнька уже вспомнил этот эпизод на контрольной проверке. Всеми довольный Филимонов собственноручно выставил их взводу двадцать две оценки "отлично" и три "хорошо". Слыхано ли дело?
Не надо было бы ему так поступать. Наставь троек, разозли курсанта, ткни "селедочным рылом в морду" лишний разок. Скажи, что он тупица, безнадега несчастная - любо-дорого будет! Успеваемость поднимется!
А он пошел "по-Макаренко", заслужил - получи. Ну и сам получил за "неправильные действия". Бред какой-то!
Здесь была задета не только курсантская честь, а, более того, честные и порядочные отношения учеников с любимым учителем.
Но злопыхатели очередной раз получили по мордасам. Звонкой пощечиной в тишине звучала каждая "пятерка" за ответ. Их было всего на одну меньше.
Седовласый Филимонов плакал.
На госэкзамене по огневой подготовке в учебном центре больше нервничали командир дивизиона, преподаватели и курсовые офицеры.
Если как-то, что-то и где-то по гуманитарному предмету курсанту можно было "натянуть", то отверстие в мишени даже самым острым словом политбойца не проткнешь. Госкомиссию не проведешь. Дырку давай!
Экзамен был поделен на четыре "куска". Вопросы по матчасти и три стрельбы: из пистолета и два раза из автомата, днем и ночью.
Если две "пятерки" и две "четверки, то общая - "пятак". Да, делать нечего!
Но "враг-то" хитер и коварен.
Матчасть, по выражению полковника Северухина, на "отлично" знает Бог, на "хорошо" преподаватель..., ну и так далее.
"Отлично" на матчасти не получил никто!
Из автомата, на который Лёнька мог бы положиться как на себя самого в любое время суток, ночью стрельнул на "отлично".
Ну, уж из ПЭЭМ - двадцать пять очков-то, да не выбить? Позор тому! И Лёнька опозорился. Двадцать четыре. Опять картина Репина "Приплыли".
Капитан Вячин, курсовой офицер, вечером собрал еще не срезавшихся кандидатов на медали и "красные" дипломы.
- Да, есть такое положение полностью! - образно и глубокомысленно начал курсовой. - Что же дальше будем делать полностью, есть такое положение?
Вячин, манипулируя нехитрым набором слов, старался мобилизовать всех отчаявшихся на меткую "ворошиловскую" стрельбу.
Не спалось. Мандраж начался еще вечером.
* * *
Эх, была не была!
- К бою!
Лёнька рванулся на огневой рубеж. С первого показа снял "пулемет". Две "грудные" показались почему-то в другом месте. Пришлось перемещать локти в другую сторону, теряя дорогие секунды.
Две очереди прошли мимо цели. Слышалось, как запричитал расстроенный курсовой офицер.
Лёнька вновь прицелился. Патроны он не экономил, времени оставалось чуть. Седьмой очередью он все-таки зацепил злосчастную "грудку".
Тихий ужас овладел Лёнькой. Остался один показ, одна мишень и один патрон. Одинокий курсант с не менее одинокой мишенью. Чем не сюжет для душещипательного рассказа в "дивизионке"?
Мишень поднялась. Лёнька почувствовал, что "зацеливается". Мушка ходила ходуном.
Лёнька нажал на крючок. Бах! "Грудка" дернулась и упала.
- Есть! - заорал курсовой.
- Нет!- холодно произнес проверяющий. - Время показа кончилось.
- Товарищ полковник! - обратился оператор. - Вроде бы было попадание. Датчик у меня на секунду раньше сработал.
- Ладно, защитничек отличничков, - полковник из Москвы не против был подразмяться. - Давай-ка в машину. Съездим, дырочки посчитаем, прогуляемся.
Лёнька стоял как в воду опущенный. С рубежа припылила машина. Оператор вскинул руку вверх с двумя растопыренными пальцами.
- Ура! - заорал Вячин, сгребая Лёньку в охапку.
Всё на нервах. Черт бы побрал эти госэкзамены. До диплома сдохнуть можно. Неужели нельзя разработать толковые тесты для заполнения клеточек, из-за которых нет нужды находиться в стрессовой ситуации.
Но это еще не всё. Впереди "НК" - научный коммунизм. Лёнька понимал, что вредный Новиков ему не помощник.
Так оно и случилось.
Судорожно пробежав глазами по билету, Лёнька сообразил сразу, что по третьему вопросу будет грандиозный "заплыв по Янцзы".
Осевой поднял руку.
- Разрешите обратиться! Тут вот в третьем вопросе мне непонятно немного...
"Отец"-преподаватель даже не соизволил поднять головы.
- Готовьтесь, готовьтесь, милый юноша! - сказал он, глядя в свой журнал.
И это вместо того, чтобы помочь своему курсанту получше выглядеть в глазах "неучилищной" экзаменационной комиссии? Аномалия!
Ему, видно, плевать на успеваемость группы и на свое благополучие, лишь бы досадить курсанту, на которого он когда-то обиделся. Низковато.
Черт возьми! Но я бы никогда не взялся за ручку, если бы не знал, что Лёнька Осевой родился в рубашке.
В тот самый момент, когда с соблюдением регламента готовилась гнусная ритуальная, средневековая расправа над "обидчиком", в класс зашла небольшая группа офицеров во главе с генералом - председателем экзаменационной комиссии.
Новиков вскочил и дурным голосом проорал команду "Смирно".
- Вольно, - сказал генерал. - Продолжайте. А это кто такой?
Генерал остановил свой взгляд на Лёньке, стоявшем с указкой у политической карты мира.
- Курсант Осевой! Билет номер пятнадцать! Второй вопрос...
- Достаточно. Так вы говорите, отличник? - спросил он у стоявшего рядом начальника кафедры полковника Неучева. - Так вы говорите, что Осевой медалистом стать собирается?
- Так точно, товарищ генерал! Он самый. Четыре года в отличниках по нашей кафедре.
Дальше все пошло по новому сценарию и совершенно не в пользу "инквизитора". Аутодафе не состоялось!
- Достаточно, товарищ курсант. Вы свободны! - скомандовал генерал-спаситель.
По лицу несостоявшегося "Торквемады" пошли цвета побежалости.
Золотая медаль была в кармане! И не только у Лёньки. Петька Ипатов, неисправимый отличник, завоевал ее часом раньше. Петька был твердым отличником. Лёньке, однако, больше везло.
* * *
27 мая 1971 года, в аккурат накануне дивного профессионального праздника Дня пограничника, зачитали приказ Председателя КГБ при СМ СССР. Начальник учебного отдела, долго читавший приказ, в коем значилось не менее полутора сотен выпускников, забылся и вместо "Председателя Андропова" ляпнул фамилию его предшественника, "Семичасного".
Народ заметно оживился. Какое ни какое разнообразие.
Лейтенант!
Какие чувства наполняли Лёнькино сердце, когда он стоял в строю медалистов из девяти человек? А самые разные. Загибай-ка пальцы, не хватит!
Жаль расставаться со всем этим, что окружало его здесь все четыре года.
Прекрасный город. Яблочный "Горный Гигант". Горы Заилийского Алатау, снежные вершины которых видны прямо из окон казармы. Замечательные преподаватели и курсовые офицеры с их неповторимым армейским юмором типа: "Ты что молчишь, как рыбы в рот набрал?"
А милые лица друзей? И этого он больше не увидит? На душе стало сиротливо.
Четыре года пролетели быстро. Все тут было в этом тугом клубке курсантских судеб, проблем и событий.
Любовь и ненависть, победы и поражения. Крепко дружили, смачно ругались, учились ценить "локоть товарища". Иногда и дрались не по злобе, а так, чтобы другим неповадно было.
Били морду и по другой причине.
Проэкспериментируйте у себя в приличном коллективе, даже дома, на худой конец. Спрячьте куда-нибудь ничего не значащую мелочь, а потом объявите о ее пропаже. И коллектива нет! Недоверие друг к другу - страшная штука.
Так вот, самое последнее дело - у своих воровать. А такое было. Но сами выслеживали "тягунцов", этих редких, но крайне паршивых овец.
Случались и самоволочки. А чего греха таить. Опять же - любовь! Маше или Кате не объяснишь, что Иван лучше тебя потому, что сегодня он получил "пятерку", а ты "трояк". Или, что по Уставу внутренней службы в увольнение может идти только тридцать процентов личного состава подразделения, в которые ты не вошел.
А там, у памятника всемирноизвестного Абая ждет на первое свидание единственная и неповторимая.
Выдержит ли сердце рыцаря в хромовых сапогах?
Закончилась золотая пора. В соответствии со всеми философскими законами курсанты перешли в новое качественное состояние. Офицеры. Но таких много.
Курсант - это не военный студент и не студент вообще. Это образ жизни истинно военного молодого человека.
Лёньке вручили золотую медаль "За отличное окончание военного ВУЗа", маленькую, как трехкопеечная монета. Зря, конечно. Нужно что-то другое, пусть не из золота, так как эта, но что-нибудь на подвеске, чтобы не пылилась среди армейских кальсон в комоде, а висела бы на груди. Чтобы видно - отличник! И спрос с него другой.
Хотя именно это многим бы завистникам и не понравилось. Да и черт с ними!
Лёнька представил, как обрадуется мама Тося и будет просить вечером пройтись с ней по улице возле дома, чтобы "утереть нос" вреднющим соседкам, у которых ребятишки таскали ревень и яблоки. Мама Тося много значила для Лёньки. Она "дотянула" с ним десятилетку, как бы ни было трудно материально.
Выглядел Лёнька не хуже других, всегда чистенький, рубашки и носки штопались искусно.
Именно она благословила его пойти в училище, скорее, тихо-тихо сказала:
- Лёнь, надо бы. А?
Лёнька не получал ни переводов, ни "жирных" посылок. И не надо. Зато ее письма, такие нежные и ласковые, были настоящей поддержкой доброго друга. Она тонко чувствовала настроение сына, хотя и находилась за тысячи верст.
- Это твоя медаль, мамуля! - с улыбкой произнес юный лейтенант Лёнька.
Он огляделся вокруг.
На зеленом фуражечном ковре удалого лейтенантства вырисовывался едва различимый овал будущего лица пограничной службы.
Во время банкета выпускникам предложили по бокалу вина в присутствии генералов! Черт возьми, чем не знаменитое офицерское собрание в старые добрые времена. Однако и это вскоре было прикрыто.
Пить, так и не научившись, продолжали, но более узким кругом, убоявшись средневековых партийных расследований. Пили много, "под одеялом", без настоящего примера командира, блистательного седого гусара. Жаль. Да и опять я об этом.
VI.
Монотонно постукивали колеса. Ленька сидел у окна. События прошлой курсантской жизни последовательно и четко вырисовывались в памяти.
Кто-то из не очень-то знаменитых, но весьма вредных классиков совершенно неудачно ляпнул, что старый курсант лучше молодого лейтенанта. Чепуха.
Если разобраться предметно, то курсанту приходится отвечать только за себя. Самостоятельные решения за условные там взвод или роту он может принимать только на занятиях, да и то в узких рамочках изучаемой темы. На стажировке его тоже практически всегда опекают "усатые няни" в портупеях. И все тут.
Другое дело - молодой лейтенант. Под его началом и коллектив заставы, и участок границы, причем государственной. Ее охрана - дело государственной важности. И от лейтенанта требуется принятие решений такого же порядка.
Делайте Ваш вывод, господа хорошие!
Со стороны может показаться, что курсант-теоретик выглядит предпочтительнее робкого лейтенанта, начинающего практиковать и успевшего только-только набить свою первую шишку, претворяя в жизнь указания сверху. Советую заглянуть в зеркало своей юности.
Все так и было.
Своей будущей заставы, честно говоря, он немного побаивался. За четыре года в училище Осевой узнал, что значит не прижиться в коллективе. Стерпится-слюбится - это только для будущих родственников характерно.
Застава, хотя и называют ее "дом родной", но это дом с несколько другими понятиями о любви к ближнему. Лёнька вспомнил рассказ капитана Соколова, бывшего в свое время начальником заставы.
Как-то к ним на заставу прислали солдата с "энурезом" - ночным недержанием мочи. Из комендантской роты его "выжили", заклевали совсем. А парень застудился на посту не по своей воле, не меняли на учениях часов шесть. Соколов собрал всех и в открытую предложил своим солдатам два пути: или затравим до конца, или поможем стать человеком. Так прямо, по душам. Выбрали второе. По-мужски.
Парнишка выпрямился, из заморыша, загнанного в угол насмешками, превратился в нормального человека. Улыбаться начал. Душа его оттаяла, да и болезнь отступила. Солдатские шуточки только в газете хороши. Однако если все пустить на самотек, то они могут превратиться и в петлю, и в гильотину.
Лёнька подумал, что на заставе тут же найдутся "спецы", которые возможно заинтересуются и происхождением его фамилии - Осевой!
- Самая обыкновенная, - говорила ему в детстве мать. - Прямая фамилия. Вроде как осевая линия на дороге. С намеченного пути не свернет. Не бойся, сынок. К прямой фамилии привыкают не сразу. Будут ждать от тебя прямых и честных дел.
Рано утром прибыли на станцию назначения - низенький и не выспавшийся от белых ночей городишко.
Алексея и еще троих "женатиков" - так называли молодых офицеров, ехавших на границу с боевыми подругами, поджидал майор из управления отряда. Слегка помятый, небритый и подшофе. Но с лицом типа VIP.
Дорога была отвратительная, как многократно увеличенная стиральная доска. С мыслью о сохранении "столичного" вида лейтенантшам пришлось расстаться. Видя их ужасающее состояние, майор изредка рукой делал знак водителю.
Ушлый ефрейтор лихо тормозил и распахивал дверь расхлябанного отрядного автобуса.
В нос шибал стойкий запах хвои и разнотравья. Над землей сновали юркие ласточки, исполняя на полуметровой высоте фигуры высшего пилотажа. Красотища! А запахи! Наинежнейший ветерок принес свежесть лесной ламбушки.
Алексей дышал полной грудью, любуясь сказочной красотой янтарно-изумрудных сосен, словно купавшихся в живом зеркале озера.
- Па-а-ма-шинам! - не без удовольствия и самолюбования командовал отрядной офицер.
В отряде их ждали.
Ужин в столовой - и в гостиницу. Встреча с командованием была назначена на десять утра.
- Лёха!- кто-то крепенько двинул Лёньку в плечо. - Земеля!
- Ванька, черт усатый! Здорово! - Лёнька пытался вырваться из цепких объятий усача.
Иван Федотов уже прослужил год на заставе.
- Молодец, Лёха, здесь служить можно. Долго те будет Карелия сниться!
Остановить Ваньку, истосковавшегося по части выговориться, не представлялось возможным.
- Ну давай теперь ты, - вдруг остановился Иван. - Рассказывай, как там дома. Целую вечность не был. Отпуск только в октябре. - Давай-давай! Не томи!
Уставший от монолога, Иван приготовился слушать. Лёнька принялся рассказывать.
Перед Ванькиным внешним видом он несколько терялся. Ладное "ПЭША", видавшая виды фуражка и лихие гусарские усы.
- Может, для солидности и себе усы отпустить? - подумал Лёнька, но тут же отказался от этой мысли.
Вспомнилась печально известная "усовая" болезнь, которой заражаются все, пытающиеся повзрослеть раньше отведенного природой срока. Полный провал.
Пшеничного цвета неровная строчка "мужской гордости" при первой же встрече с друзьями после отпуска была подвергнута жестокому осмеянию, будто Лёнька явился в училище в шотландской юбке.
Неожиданная встреча с лейтенантом Федотовым обрадовала Алексея. Иван был годом старше. Их детство прошло в одном городе, учились в одной школе и, честно признаться, это было единственным общим для обоих. Дружить они не дружили. Так просто - земляки! А земляк - он и в Карелии земляк!
Молодому пополнению рады были все, особенно измученные службой начальники тех застав, на которых не было замов.
Утром, после стандартного завтрака в отрядной столовой, все собрались в офицерском классе в управлении.
Выступало командование. Довели обстановку на участке отряда. Поговорили о причинах низкого уровня воинской дисциплины.
Мягко говоря, удивил начальник политотдела майор Рейзов, за полчаса упражнения в ораторском искусстве не высказавший ни одной толковой мысли. А ведь это тоже талант!
- Ну, а теперь самое главное! - сказал начальник отряда. - Лейтенант Осевой!
- Я! - звонко, по-мальчишески ответил Алексей.
- Вы назначаетесь заместителем начальника тринадцатой погранзаставы.
- Есть!
И было это тринадцатого июля 1971 года.
Назначения получили все. Лёнька почувствовал себя много уверенней. Очень довольные молодые лейтенанты, "отхватившие" должности, разошлись по заставским машинам.
Как-то разом приуныли офицерские женушки, успевшие подружиться и обзавестись в местном военторге нехитрой утварью. Жаль, что всем вместе на одну заставу нельзя. Такое количество офицеров на заставе возможно лет эдак через пятьдесят, когда наконец-то поймут высшее предназначение заставы!
Застава стояла на боевом расчете. Залепленная болотной грязью машина затормозила рядом со строем солдат.
- Так сразу? Вот ведь подгадали, - обиделся на судьбину лейтенант Осевой.
Переговорив накоротке с начальником заставы, офицер штаба представил лейтенанта Осевого личному составу.
- Капитан Звягин! - начальник заставы протянул Алексею свою руку. - Звягин Виктор Иванович.
Новый начальник, казалось, и не глядел на своего замполита.
Алексей поздоровался, делая попытку уяснить причину слегка холодноватого приема.
- Надолго к нам? - спросил начальник. - Или через полгодика - того?
Алексей непонимающе пожал мелкозвездчатыми плечами. Только потом Алексей понял, почему были заданы такие вопросы.
Капитан Звягин на этой заставе с первых дней службы. Сам ее и строил, и перестраивал. И срочную здесь, и старшиной сверхсрочной службы. Затем был экстернат. Попросился обратно на родную заставу.
Просьбу удовлетворили, хотя предлагали места и получше.
Став начальником заставы, Виктор Иванович научился вкладывать в понятие "моя застава" какой-то особый смысл. Так обычно говорят о родительском доме, очаге или дорогом сердцу месте. На совещаниях в отряде в его присутствии старались не затрагивать эти "родственные" чувства. Если и критиковали, то очень сдержанно. Жалели его самолюбие, хотя и критиковать-то особо было не за что. Застава считалась одной из лучших в отряде, несмотря на тяжелые условия службы. Но это не главное. Патологически не везло с замами. Год-другой на заставе и дёру: на повышение или на учебу. Предлогов много. Один даже рапорт написал о переводе. Тут, мол, трудно.
Такая нелюбовь к его дорогому детищу сильно обижала Виктора Ивановича.
- Да нет, - как-то неловко выдавил из себя Осевой. - Мне тут нравится, буду служить.
Виктор Иванович удивленно взглянул на молодого лейтенанта.
- Ну-ну, посмотрим. Послужи. А пока вот знакомься с заставой. Солдаты хорошие, службу знают. С ними и будем государеву границу охранять!
Польщенный строй осклабился.
- Смирно! - голос Звягина стал тверже. - Слушай боевой расчет.
Алексей стал на правый фланг и замер вместе со всеми.
Ну не так он все это себе представлял. Думал, что в Ленинской комнате о себе расскажет после того, как денек-другой к заставе присмотрится, пооботрется.
Но что ни делается - все к лучшему.
Алексей понимал, что застава была в курсе и тоже готовилась к встрече с ним. Чувствовалось это во всем, особенно когда минутой назад стоял перед строем.
В глазах абсолютного большинства солдат и сержантов огоньком любопытства вспыхивал вопрос - наш или не наш?
- Наш, это, наверняка, добрячок? Надо разобраться, как здесь понимается этот вопрос, - отметил про себя Алексей.
К неудовольствию лейтенант Осевой поймал на себе изучающий взгляд какого-то белобрысого сержанта, отдаленно напоминающего нахального мультфильмовского сорванца.
- Антошка, идем копать картошку! - улыбнулся Алексей. - Вот с тебя-то я и начну свое знакомство с заставой.
Словно прочитав мысли, нескромный созерцатель отвел глаза в сторону и придал лицу приторно-медовое выражение.
- Сержант Савочков!
- Я!
- Выйти из строя! Доложить результаты проверки!
- Есть!
Щедро осыпанный веснушками "инспектор" вышел на середину строя. Судя по обилию знаков воинской доблести - отличник службы, мастер своего дела.
Сержант, оказавшийся инструктором службы собак, довольно толково доложил о проделанной работе, о недостатках в службе проверенных им нарядов.
Критикуя недавно прибывшего на заставу рядового Бобкова, рыжий нахалюга вдруг присовокупил:
- Если разрешите, товарищ капитан, то я завтра проведу занятия по следопытству с молодым Бобковым и вот с новым товарищем замполитом!
Каково? Знай наших!
Капитан Завьялов хмыкнул в кулак.
- Занятия проведу я сам. А вы, товарищ сержант, будете мне помогать. Не забудьте подготовить Ургава!
Боевой расчет закончился.
- Ургав, - подумал Алексей. - Это кто еще такой? Ур-гав! Собачьи составные какие-то.
Первый ужин был у начальника заставы. Так заведено.
Добрейшая из всех женщин на свете, Мария Ивановна, под стать степенному Виктору Ивановичу, накрыла сказочный стол. Грибочки соленые, грибочки маринованные, щука фаршированная, котлеты из лосятины, рябчики "буржуиновские", брусника моченая, варенья всевозможных сортов. И так далее, и тому подобное.
Алексей уплетал за обе щеки к неописуемому восторгу хозяйки. То, что на заставе люди не жаловались на поваров и питание - в этом была заслуга Марии Ивановны.
Делай как я! Таков был у нее подход ко всему. И корову она тоже помогала доить. Просто так Буренка не давалась. С этой коровой одни мучения были.
Предыстория такова.
Легкоранимая и большеглазая Зорька откуда-то "узнала", что на сопредельной территории, на несоветском хуторе проживает особь мужского пола. Вот и снарядилась как-то страдалица вплавь через пограничное озерко к иностранному обольстителю. И смех, и грех вышел бы из этого случая, не заметь часовой с вышки отчаявшуюся пловчиху. Погоня на лодке круто обошлась с перебежчицей, завернув ее к родным берегам отрезвляющими "советами" весел. Попытки предпринимались скотиной еще несколько раз, но бдительной службой эти космополитические поползновения пресекались тут же.
Поблагодарив гостеприимных хозяев за прекрасный ужин, замполит отправился в свою комнату в объятия старой "панцирной" подружки, застеленной прохладным, новеньким бельем от в/ч.
Застава была старая и, как говорится, все удобства во дворе. Печи топились дровами, вода из колодца, электроэнергия исходила от астматичного дизелька "ЧА-2". От него одного зависело многое: быть или не быть на заставе кинофильму, включить или не включить радиоприемник в поисках последних новостей. Телевизоров, понимаете ли, на заставах в Карелии еще не было.
В солнечные дни, коих в данной местности, тем более осенью, крайне мало, застава смотрелась, даже если не обращать внимания на то, что она стояла среди болот. Но стоило пойти дождю, как картина резко менялась. Все становилось серым, удручающим. Настроение становилось под стать окружающей среде. Сапоги и куртки просыхать не успевали. И снова два десятка километров по хищно чавкающему болоту под воспетым поэтами-домушниками осенним дождем. Чему же радоваться? А кружке горячего заставского чая, который всегда поджидает тебя со службы, как добрый и верный друг.
Ненавязчивое шефство Марии Ивановны над Алексеем негласно поощрялось Виктором Ивановичем. Точки зрения на это шефство были разные. Начальник хотел, чтобы заместитель уделял службе как можно больше времени. Мария Ивановна, в свою очередь, жалела женатого холостяка. Их сын пошел по стопам отца и после училища тоже возможно окажется в Лёнькиной "шкуре". Невестушка-москвичка, не дай бог!
Вечно в джинсах и курит, курит, курит. Насмотрелась она за свой век на "вертихвосток". Замуж за курсанта выскочить не трудно, а вот освоить профессию жены пограничника - дано не каждой.
- А я-то, Лёня, - по-матерински говорила Мария Ивановна. - Думала на старости-то лет соседкой обзаведусь. Не суждено, знать. Видать, до своего дембеля с одними мужиками хороводиться.
Лёнька схватывал на лету все полезные советы. Быстро настрополился сушить боровики и варить малиновое варенье. Желе из красной смородины было неповторимым!
По вечерам Лёнька, забегавший к себе в комнату на минутку, слышал, как поет Мария Ивановна. Репертуар, состоящий в основном из песен конца пятидесятых годов, то есть до ее умыкания под зеленые знамена погранвойск, был подобран с необычайным вкусом.
Все бы ничего. Но "...горе горькое по свету шлялося..." почему-то выводило Лёньку из равновесия. Становилось грустно. Письма от "благоверной" приходили редко, неся на себе легкую печать летних страданий южного города. Правда, мадемуазель Осевая грозилась все же приехать.
Вскоре Алексей узнал и про Ургава. Так очень грозно звали-величали розыскную собаку, злую и красивую.
- Ургав! - говорил Алексей. - Что-то перемудрили воспитатели. Такого красавца можно было бы назвать и поприличнее.
Ургав - заставской старожил. Пес с характером. Достался он сержанту Савочкову по наследству от предыдущего инструктора. Несколько лет назад собаку привезли на границу из Ленинграда. Служила она исправно вместе со своим доморощенным хозяином. Да только тот махнул после службы по комсомольской путевке за широко разрекламированным красноярским "алюминиевым" рублем, оставив тихо скулящего Ургава в запущенном вольере. И собака пошла по рукам.
Было время, когда сержант Савочков порывался написать рапорт по команде, чтобы убрали эту непослушную собаку, не пожелавшую признать очередного нового хозяина. Немного погодя, он порвал рапорт. Передумал. Решил все-таки попробовать. Больно уж пес был хорош собой, даром, что непослушный.
Савочков часто останавливался у вольера и подолгу смотрел на Ургава, вглядывался в умные глаза собаки. Сначала шепотом, потом и погромче произносил всякие нежные и ласковые слова. Величал Ургавушкой!
Однажды Савочков заметил как, видать обознавшись, вскочил с пола Ургав и радостно завилял хвостом.
- Нет, дудки, все равно ты будешь мой! - твердо заверил его и себя сержант.
Сдружились не сразу. И тот день, когда Савочков впервые зашел к собаке в вольер, был, как ему показалось, одним из самых счастливых в жизни.
Ребята просто-напросто не верили, что это когда-нибудь произойдет. Савочкова поздравляли и скептики, и оптимисты:
- Молодец, Василий! Тут вот до тебя один старался во всю и кнутом, и пряником. Не вышло. А ты, видишь ли, его добрым словом уломал.
С тех пор они стали неразлучны. Ургав преобразился, присмирел, в очередной раз доверившись человеку.
Как-то Алексей зашел на питомник. Из лающе-рычащего хора выделялся один голос, принадлежащий явно необычной собаке.
- Вот так Ур и Гав! - произнес лейтенант, прочитав табличку на вольере. - Красавец!
Алексей не решился подойти ближе. Активно-оборонительная реакция собаки на чужака впечатляла.
Училищный курс собаководства составлял десяток-другой часов. Маловато для такого дела. (Зато математики 600 часов! Да химия).
Представьте, что темной ночью, да и не на снегу, а на твердом грунте или в болоте, скажем, Вам необходимо отыскать след нарушителя. Дождь делает свое гнусное дело. А Вам, уважаемый, еще предстоит по болотцу-то пройти не один десяток километров. Увлекательно! Увешайтесь дюжиной следовых фонарей, но ничего из этого не выйдет. Нужен нос! Нос собаки - это настоящие ночные глаза! И беречь этот нос, дорогие друзья, нужно как зеницу ока, или еще пуще.
На Алексея смотрела восточноевропейская овчарка с хорошо развитым костяком и крепкой мускулатурой. Крупные белые зубы внушали уважение. Темные овальные глаза были наполнены одновременно злобой к нарушителю собачьего покоя и сверлящим любопытством.
Метавшийся по вольеру Ургав вдруг остановился. Алексей так и не смог отыскать в экстерьере собаки какой-нибудь порок или недостаток. Замечательную картину дополнял чепрачный окрас. Это было радующее глаз сочетание рыжего цвета светло-палевого оттенка и черного чепрака, попоной покрывавшего собаку от головы по всему туловищу, включая верхнюю сторону хвоста.
- Красиво. Ничего не скажешь! Ну, не буду больше тревожить. - Завтра, Ургав, снова приду. - Произнес вслух Алексей.
Уши собаки понимающе задвигались.
Странный этот народец, собаки! Очень толковый. Сколько его шатается по свету подзаборного, голодного и верного своим хозяевам до гробовой доски. Разве такого друга можно бросать? До слез жалко всех этих бессловесных существ.
Укусила грубого человека - пшелвон!
Завели дорогой ковер - прочь из дому. И делу конец!
Не поддалась нетерпеливому горе-дрессировщику - прогнали "недотепу". А что ее дрессировать? Ее же, собачуху, воспитывать надобно, как любого другого несмышленного малыша.
Собаки даже профессии получают, учебные заведения для них имеются. Курсы всякие проходят, дипломы да свидетельства разные им выдаются. Сразу всего и не перечислишь, чего могут делать четвероногие специалисты.
А мы их пинком на улицу. Мордашка этого существа способна выразить все: и радость, и горе, и боль, и недовольство.
Морда собаки - лицо своего хозяина. Нет глупых и бездарных собак. Есть глупые и злые люди, дурно обращающиеся со своими подопечными. Есть искалеченные судьбы умных животных, отброшенных человеком до положения зверей.
А след Ургав брал мастерски. В эту минуту его больше ничего не интересовало. И всю свою собачью злость он вкладывал в достижение только одной цели - догнать и схватить неизвестного, оставившего неприятный след в этом привычном для собаки мире запаховых частиц.
Не каждый из солдат-помощников, назначенных на проработку учебного следа, шел на это с великим желанием. Мощные клыки Ургава чувствовались и через дресскостюм.
Зато в состав наряда вместе с Ургавом стремился попасть каждый. С такой собакой никогда не пропадешь, особенно в ночное время. Его острое чутье еще никого ни разу не подводило.
Савочков страдал.
- Мой Ургавушка, как ночные глаза. ПЭ-ЭН-ВЭ - это ерунда. Вот бы его разговаривать научить, так лучше друга на свете и не было бы!
Сам сержант Савочков был тоже непрост. Даром, что белобрысый. Пользуясь тем, что начальник на заставе долгое время руководил в одиночестве, имеется в виду без своих заместителей, Васек прибрал небольшой коллектив заставы, человек десять, к своим рукам. Да, "дедовство" было и тогда, но не в такой уродливой форме, как это проявляется сейчас.
Служба была службой. Разгильдяев никто не любил, "сачкование" не поощрялось. "Второй год" во главе со "стариком" Савочковым просто чувствовал себя немного вольготнее других. Заплывы на полах осуществляла в основном молодежь. Зато по части службы "старикам" равных не было. Ничего и никого не стесняясь, Алексей учился у опытных сержантов и "хитрых" ефрейторов. Отдавался службе полностью. Времени не хватало. Служба отнимает все: время, здоровье, личную жизнь, годы, спокойную старость.
Старенькая, возведенная на камнях и болотах, электросигнализационная система работала плохо. Гроза вдрызг разбивала блоки. Одуревшие от медвежьей погони лоси уносили на рогах целые пролеты колючей проволоки. Но без системы все равно плохо. Если она все же отключалась, то оставалась надежда только на ноги. Они оставались на втором месте после "забора". Ходить приходилось много, причем при полном отсутствии дорог. Ходили и днем, и ночью, и при любой погоде.
После месяца службы у Лёньки появилось единственное желание: поспать кряду часов пять-шесть.
Шло время в делах и заботах.
Складывалось впечатление, что всех этих солдат Алексей знал очень давно. Привыкли и они к новому замполиту. Алексей был настроен по-боевому. Служить хотелось, нравилось. Всё, казалось, было в порядке.
Но, как говорится, за исключением.
Изредка, перед революционными праздниками в межозерном дефиле выставлялся пограничный пост на недельку-другую. Попасть туда норовили все. Воля! Грибы, ягоды, рыбалка, охота. Словом, отсыпались, отдыхали душой и телом. В основном караулили нитку "Кристалла" да созерцали с вышки с высоты объевшейся вдрызг ягодой птицы небольшой финский хутор.
В связи с надвигающимся государственным праздником на заставу пришла совершенно безрадостная депеша: опять усиленная охрана границы. Усиленная, это должно быть, когда придадут побольше сил и средств усиления. Но во все времена в погранвойсках это означало, что тем же количеством ты просто должен отдать побольше собственных сил, чтобы выполнить почти непосильную задачу.
Алексей возглавил этот пограничный пост.
"Были сборы недолги". Продуктов на неделю и в поход. К вечеру добрались до места. Растопили печурку. Поужинали.
Сержант Савочков, "керувавший" здесь ранее, уступил лейтенанту лучшее место у окошка. Алексей заметил излишнюю суетливость Савочкова, но значения не придал. Завтра праздник все же. На стене висела гитара.
- Может, самодеятельность готовят?
И Алексей не обманулся. "Самодеятельность" была на высоте. Номер удался на славу.
На следующий день, намаявшись с проверкой службы, Алексей проснулся к обеду.
Повар с улыбкой известил о праздничном обеде, который будет готов минут через десять.
Алексей быстро поднялся с постели. Улыбнувшись, он вошел в комнату, совмещавшую функции кухни, столовой, ленкомнаты и спальни. За праздничным столом сидели пять человек "стариков" во главе с Савочковым. По лицу собаковода блуждала подлая улыбка.
- Ну что, товарищ лейтенант, с праздничком! - сержант осклабился в полную мощь. - Решили вот немножко, как положено!
Как положено. На столе красовалась неизвестно где добытая бутылка "Рябины на коньяке"!
Вот те раз!
Схватить и разбить бутылку, дать Савочкову в челюсть, всех арестовать, гнать бегом до заставы, сесть и выпить со всеми - ведь никто не узнает и т.д., и т.п. За какую-то секунду с компьютерной быстротой ответы засновали в голове замполита.
- Савочков! - сказал Осевой. - Чтобы я этого больше не видел!
Лейтенант вышел из столовой. Сидя в своей комнатушке, он начал бестолково перебирать струны гитары.
"Праздник" состоялся.
В Москве был салют.
После долгих раздумий Осевой сам себе сознался, что в этот день он не знал, как ему поступить. С запахом ему никого, к счастью, встретить не удалось. Бутылку Осевой, как бы невзначай, не нашел. Спрятали надежно. Ну не разбили же.
Савочков заметно поник, однако, на службе это не отразилось.
Начальнику заставы все было доложено по полной форме в присутствии "дегустаторов". Виктор Иванович тихонько ругнулся и закурил папиросу.
- Иди, Осевой, я с ними сам поговорю. Давненько, понимаешь, в отряде не гремели. Пьянки мне тут еще не хватало на усиленную, понимаешь!
На следующий день состоялась "казнь". Савочков, протопавший до поста и обратно, лично на плацу перед строем расквасил бутылку настойки о камень, краснея физиономией.
"Строгачей" получили все устроители неудавшейся оргии.
Савочков каялся, самолично выдраил питомник.
Прошел еще месяц.
Начальник заставы, принявший поначалу Осевого столь хмуро и нелюбезно, оказался прекрасным и общительным человеком, знающим, казалось, все тонкости пограничной службы.
Алексей проникся к нему еще большим уважением, когда узнал от прибывшего на заставу отрядного офицера, что старшина Звягин был ранен в перестрелке с нарушителями границы. Проявив мужество, старшина умело командовал пограничным заслоном до полного задержания опасных преступников.
- А ты присмотрись, Осевой, как он бережно носит старенькие часики, - советовал офицер. - Другой на его месте давно бы сменил их на новые. Ан, нет! Память о том случае. Часы лично начальник войск вручил!
Из писем родителей сержанта Василия Савочкова лейтенант узнал многое.
С детства Васька, как его нежно называла мама, очень тянуло к животным, особенно к собакам. Бесчисленное множество изголодавшихся "постояльцев" перебывало в укромном месте под кроватью. Гости с треском и визгом выпроваживались, а мать принимала успокоительное.
Васек выл не хуже дворняги по отлученному другу.
Однажды сына поколотила уличная шпана за то, что тот не дал шумной и распоясавшейся ватаге поглумиться над несчастной животиной. Лохматой беспородине грозила ужасная кара - метаться по двору с консервно-баночным монисто в усладу больному интересу человекообразных.
Несколько раз Васек и сам становился объектом нападок отвыкших от ласки и несобачьего обращения, обездоленных и обозленных на свою скотскую судьбу некогда сытых "шариков" и "полканов".
Но и это не могло повлиять на отношение к животному миру.
Пришлось завести "свою" собаку. Все свободное время Савочков отдавал воспитанию быстрорастущего щенка колли. Их высшим достижением стала оценка "отлично" на городской выставке собак.
Затем ветеринарный техникум и полгода работы на ветстанции до призыва в пограничные войска.
Злополучная "ноябрьская фиеста" изменила многое в его отношениях с замполитом.
Лейтенант Осевой уже не замечал на лице сержанта и тени снисходительного отношения, может даже и неудовольствия, как это бывало в первые дни, когда Алексей делал ему замечания или отдавал распоряжения по ремонту питомника. Озорные глаза белобрысого сержанта смотрели на Осевого теперь как на старшего товарища, человека интересного, быстро освоившегося в коллективе заставы.
Алексею нравилось работать с людьми. Все свободное время находился среди личного состава. Неожиданно пришло в голову, что вопросы, которые ему "подбрасывались" в первые дни, с хитринкой и коллективно надуманные, вдруг сменились на конкретные, житейские, требующие пусть не сиюминутного, но простого, понятного им солдатского ответа. Вопросы самые разнообразные, только успевай. В основном все же о выборе профессии и о любви. Разговор о последнем, честно говоря, у него не получался. Трудно говорить о том, в чем еще и сам как следует не разобрался.
Спасали "взрослые" книги, прочитанные ранее. В основном из них черпалось все, что Алексей считал нужным сказать на эту тему. Лейтенант Осевой по-мужски, по-настоящему полюбил свою заставу. Ему нравились пограничники второго года службы, всегда подтянутые, готовые на любое трудное дело. Им через пару месяцев домой.
Тяжело будет расставаться с ними. С тем же сержантом Савочковым...
Ему нравился негромкий, размеренный пульс заставской жизни, иногда взрывающийся мобилизующей, пусть даже трижды уставшего воина, командой "В ружье!".
Граница приняла. Радостно было на сердце лейтенанта. Прошло еще три трудных месяца. Наверное, самых трудных из всего времени жизни. Времени становления.
Ургав постепенно привык к Алексею. Завидев лейтенанта, он вскакивал и начинал метаться по вольеру, радостно взвизгивая и виляя хвостом. Алексею казалось, что иногда глаза Ургава выражали согласие и готовность дружить.
- Ну вот, дорогая моя собачища! Вспомнить страшно, что в первые дни было! Хоть на съемках "Собаки Баскервилей" пробуй. Дай время! И мы будем с тобой настоящими друзьями! - говорил Алексей понимающе урчавшей собаке.
* * *
Тревога как всегда неожиданна. На то она и тревога. Вернувшись под утро с проверки, Алексей выпил кружку наскоро заваренного чаю и, предвкушая прелесть трехчасового утреннего сна, стал неторопливо раздеваться.
Зуммер микротелефонной трубки рассеял все радужные грезы.
- Бегу! - только и сказал Алексей, зная, что капитан Звягин наверняка уже отдал необходимые распоряжения.
От офицерского дома до здания заставы каких-то полтора десятка шагов. Пробегая, Алексей заметил, что на небе еле-еле обозначился рассвет, высвечивавший на горизонте тяжелые контуры высоких деревьев. В воздухе чувствовалось приближение моросящего и холодного дождя, возможно уже и первого снега.
Тревожная группа быстро собиралась в дорогу. Пограничники привычно вытаскивали из шкафов и пирамид все необходимое. Ургав нервно перебирал лапами, тихо скуля у крыльца заставы, вздрагивая от утреннего холода.
- Если что-нибудь серьезное, - подумал Алексей. - То в твоей шкуре, дружище, да и нам всем будет не то слово, что жарко!
Взвизгнув тормозами, остановился "УАЗзик". Водитель открыл заднюю дверку. Ургав метнулся было к машине, но поводок заставил его вернуться на прежнее место.
- Вот что, Алексаныч! - Алексей несколько удивился такому обращению. - Давай-ка на "левый". Проверь этот "пятый" хорошенько. Зверье-то уже отшалилось за ночь.
- Есть, товарищ капитан!
- Радиостанцию взяли?
- Так точно!
- Действуйте!
Вот и наступил (в который уже раз) тот самый момент, когда застава, как целостный живой организм, поглощена единым стремлением - перекрывая нормативы, выйти в указанные точки и квадраты, быстро определить причину создавшейся ситуации, найти, задержать, а если потребуется, то и уничтожить нарушителя. Граница должна оставаться неприкосновенной! Это нигде и никогда не обсуждается!
Из-под колес несущейся машины, суматошно хлопая крыльями, шарахались перепуганные тетерки. Ошалевший от неожиданного и яркого света заяц долго метался в лучах фар, а потом, по всей видимости, предельно отчаявшись, метнулся с дороги в непроходимую чащу.
Проезжая по пятому участку вдоль контрольно-следовой полосы, Алексей сразу же обратил внимание на то, как резко выделялись на профиле даже при слабом утреннем освещении кем-то наспех заделанные следы. Сердце сжалось и резко заколотилось. Кровь ударила в лицо.
- Вот оно, Алексей! То, с чем ты должен был когда-то встретиться! - подумал лейтенант.
Лейтенанту Осевому казалось, что он отдает команды каким-то чужим голосом. Похоже, за его спиной стоял и руководил другой человек, привыкший уже к таким ситуациям.
- Спокойно, Алёша, спокойно. Все будет хорошо! - успокаивал Алексея двойник-помощник.
Лейтенант в этот момент и не думал, что может в чем-то запутаться, принять другое решение. Он не имел на это права. Решение должно быть правильным и очень быстрым. Ему казалось, что еще одна лишняя секунда, и он будет выглядеть в глазах подчиненных растерянным новичком. Мозг работал над выбором только одного, самого оптимального варианта!
- Савочков, собаку на след!
- Рядовой Кирюхин, доложить на заставу!
- Савочков, вперед! Тревожная группа, за мной! - скомандовал Осевой.
Сержант Савочков со своим Ургавом стремительно исчез в лесу.
- Главное, не отстать от инструктора! - думал про себя Алексей. - Не отстану, не должен. Хотя с Ургавом бежишь как на привязи у хорошего тягача.
Ургав шел по горячему следу. Не по такому, как он привык на тренировках. Это был неприятный ему след чужого человека!
С чем можно сравнить преследование по лесу, по болоту ненастным осенним утром? Это не бег по пересеченной местности, когда знаешь, что где-то, уже недалеко, тебя ждет финишный транспарант и повар со сладким чаем. Это не рядовая тренировка на выносливость с полной выкладкой! Это все значительно труднее. Ты не должен переводить дух и останавливаться хоть на секунду раньше времени. Ты не имеешь права позволить себе даже чуть-чуть расслабиться. Ни в коем случае нельзя уповать на то, что где-то там впереди есть непреодолимое препятствие, есть тот, кто может подстраховать тебя на всякий случай! Как бы ни было тяжело, ты должен отбросить эти лезущие в голову мысли. Ты сгусток нервов! Духовные и физические силы в едином порыве! Все работает на выполнение задачи - задержать нарушителя границы, которым руководит страх и обычный для этой категории людей животный инстинкт оторваться от преследователей! На карту поставлено все, а может даже и сама жизнь.
Алексей почувствовал, как стали наливаться тяжестью ноги. Зло и неприятно зачавкала болотина. Дышать становилось все труднее, пот застилал глаза. Пришлось сбросить китель. Рядовой Кирюхин с радиостанцией безнадежно отстал.
- Вот, Ургав, уже и жарковато нам! - прохрипел Алексей, в который раз перепрыгивая через закамуфлированное бело-зеленым мхом, поваленное временем дерево.
Алексей старался не упустить из виду Савочкова. В пылу погони сержанту веткой сбило фуражку, и его белокурая голова служила прекрасным ориентиром в темном, еще не проснувшемся лесу.
- Ой! - громко вскрикнул Савочков, падая. - Нога!
Ургав натянул поводок и, загребая лапами мох, продолжал тащить инструктора за собой. Алексей подбежал к ним. Савочков бледный, стиснув зубы, недоуменно рассматривал свою левую ногу.
- Вот черт! Что же это? - он попытался встать. Собака, почувствовав слабину поводка, рванулась дальше. Савочков вскрикнул и упал как подкошенный.
- Что случилось, Васек, что?
- Не знаю, товарищ лейтенант! Что-то с ногой, вот здесь. Это я когда через бревно перемахивал... Зацепился, а там вон яма. - Савочков еще сильнее стиснул зубы и замолчал.
Алексей попытался снять сапог с ноги сержанта. Острая боль заставила Савочкова вскрикнуть и прикусить до крови нижнюю губу.
- Не надо, товарищ лейтенант... больно! Как же я, а? Вот растяпа! - ругал себя Савочков. - Ведь уйти может, товарищ лейтенант!
- Лежи здесь! Догонят ребята, укажи направление! Сообщите на заставу! Давай Ургава!
- Понял вас, товарищ лей... - Савочков передал поводок и согнулся от нахлынувшей боли.
- Ургавчик, родной, вперед! - произнес Алексей.
Ему показалось, что собака, услышав команду, повернула голову и понимающе посмотрела на сержанта Савочкова и своего нового вожатого. Ургав присел, резко натянул поводок и бросился по следу, чувствуя близость нарушителя.
- Вперед, Ургав! - подбадривал его Алексей. - Вперед, дружище! Замечательный ты мой пес!
Он понимал, что до встречи с неизвестным осталось совсем немного.
- Слышишь, Ургав! А он от нас не уйдет!
Ургав работал на совесть. Своим собачьим чутьем, способным различать до полумиллиона запахов, он выбирал только один, тот самый неприятный и зливший его запаховый след.
Все слилось воедино. Бег и прерывистое дыхание человека и собаки. Поводок звенел, как тетива. Алексей знал, что его надо будет отпустить в нужный момент. И такой момент наступил.
Невдалеке, пытаясь маскироваться низкорослым кустарником, горбатилась фигура бегущего человека. Вскоре Алексей стал уже четко различать мотающийся в разные стороны зеленый рюкзак.
- Фас! - скомандовал лейтенант и выпустил поводок из рук.
Ургав словно ждал этого. Длинный ремень тонкой линией вился следом за собакой, будто летевший над землей. Мощный прыжок! Ургав и сбитый с ног нарушитель покатились по мху.
Алексей и впоследствии не винил умную собаку за то, что она не рассчитала и схватила зубами за этот злополучный зеленый рюкзак.
Первым опомнился человек. Вскочив на ноги и скинув рюкзак, он с силой ударил Ургава в живот тяжелым сапогом. Собака с визгом отлетела в сторону.
- Стой! Руки вверх! Буду стрелять! - закричал Алексей. - Брось нож!
Нарушитель понял, что проиграл. Однако в его глазах все же судорожно металась, не угасала искорка преступной надежды. На что?! Заросший, с измятым и потным лицом, детина испепеляюще смотрел на лейтенанта. Дрожащая рука сжимала рукоять огромной самодельной финки.
- Убью, гад!!! - дико заорал верзила и бросился на пограничника.
Алексей уклонился влево, правой ногой нанося удар в пах. Нарушитель согнулся напополам и взвыл от боли. Собравшись из последних сил, он все-таки сумел метнуть в лейтенанта свой нож.
- Ерунда, должно быть, царапина! - подумал Алексей, когда острое лезвие коснулось предплечья.
К бандиту стрелой метнулась тень.
- Убери собаку, сволочь! Убери собаку! - истошно заорал верзила, барахтаясь в грязи и, пытаясь высвободиться из стальных клыков Ургава.
- Молодчага, Ургав! - доля секунды, и Алексей уже сидел верхом на детине, выворачивая за спину одну за другой сильные руки нарушителя.
- Товарищ лейтенант, я здесь! - подбежал запыхавшийся и насквозь мокрый Кирюхин.
- Что с Вами, товарищ лейтенант?!
- Все хорошо, Кирюхин! Оттащи собаку за поводок, разорвет ведь! - сказал Алексей.
Кирюхин с опаской взялся за поводок и сделал попытку оттащить Ургава от орущего благим матом верзилы. Ургав не поддавался. Цепко захватив плечо, он сводил счеты со своим обидчиком, причинившим ему сильную и оскорбительную боль, с которой он ни разу в жизни не был знаком.
С противоположной стороны от границы бежали люди.
- Товарищ капитан! Нарушитель государственной границы задержан! - доложил Алексей.
- Спасибо, замполит! Молодцы вы все! - проговорил Виктор Иванович. - Евсеев, индпакет, живо!
* * *
Днем на заставу прибыл вертолет.
- Зачем же меня в госпиталь? Я здоров! Ну, подумаешь, царапина! Вот Савочков - другое дело! - отбивался Алексей.
- Ничего, ничего! Все будет хорошо! - успокаивал Звягин. Если рана окажется пустяковой, так скоро и назад приедешь. Лечись! Да, если б не Ургав...
По мельничному раскручивая винт, вертолет медленно оторвался от земли и, сурово набычась, рванулся навстречу ветру.
Алексей сверху смотрел на свою заставу. Внизу, рядом с площадкой, стояли его теперешние друзья, близкие и надежные люди. Они провожали отлетавший вертолет, придерживая руками срывающиеся фуражки.
Что-то вспомнив, лейтенант начал судорожно искать глазами среди построек заставы питомник. Вот он!
Алексей ясно представлял себе понурого, неподвижно лежащего Ургава, его полуприкрытые, наполненные невыразимой тоской глаза.
- Ургав, Ургавушка! - ресницы лейтенанта стали непозволительно влажными, и он еще сильнее прижался лбом к холодному стеклу иллюминатора.