Ольга работала в столовой авиаполка. Ей казалось, что она не 
работает, а все время ест. Или ртом или глазами. Когда она несла 
поднос с борщом, то не сводила взгляда с блестящих тяжелых мисок, 
исходящих одуряющим сытным паром. 

Ольга собирала со столов остатки хлеба и сушила на горячей трубе, 
насквозь прошивавшей ее маленькую каморку на пятом этаже старой 
школы, приспособленной под нужды авиаполка. Она никого не пускала в 
свой крошечный мир. 

Нелюдимой Ольгу сделал укус ядовитой гадины, свернувшейся тугим 
кольцом вокруг Ленинграда, тихим сентябрьским днем первого года 
войны. Укус для Ольги оказался не смертельным, она выжила, а вот 
родные - умерли. Их высохшие тела лежали в гостиной на ковре, на 
третьем этаже большого старого дома. На этом ковре, меньше двух лет 
назад, эти умершие люди кружились в вальсе. Гостиная была 
просторной, в углу стоял рояль. 

Потом холодные тела родных забрали, положили в крытый грузовик и 
увезли. Ольга не спрашивала - куда. Она не верила, что сможет 
навестить их могилы. Она была уверена, что скоро увезут и сожгут ее 
саму. И что некому и некуда будет прийти, чтобы вспомнить веселую 
порывистую Ольгу, любившую Пушкина и почтовых голубей. Она не знала, 
почему именно - почтовых голубей. Просто дорога к дому казалось ей 
главной целью в жизни. 

Можно трудолюбиво летать в бескрайнем просторном небе, но всегда и 
во все времена возвращаться домой, как бы ни был труден этот путь. 
Нужно вернуться туда, откуда ушел. Жизнь - это изогнутая над миром 
радуга - яркий путь в небо, долгий полет и победоносное возвращение 
домой. 

Ольгу везли на промороженном грузовике, а она смотрела на исчезающий 
в темнеющем воздухе родной город и плакала сухими слезами. Ее 
привезли в истребительный авиаполк в Заполярье. Вначале решили 
назначить уборщицей, но, вглядевшись в провалившиеся глаза Ольги и 
ее исхудавшие дрожащие руки - отправили на кухню. 

Ольга резала репчатый лук и тайком отправляла в рот хрустящие белые 
перья. Она ничего не могла с собой поделать. Она сосала сухой 
лавровый лист, справедливо полагая, что это не мясо и не масло, а 
значит, ничего предосудительного в ее воровстве нет. 

Когда ей сказали отнести цепной собаке миску с объедками Ольга не 
смогла сделать ни шагу. Она смотрела на горячие жилистые куски, 
измазанные овсяной кашей, а перед глазами стояли высохшие тела 
родных на ковре в гостиной. 

Летчики давно заметили новую подавальщицу, не отрывавшую взгляда от 
подноса с едой. Вначале все решили, что Ольга слишком застенчива, а 
значит, доступна. Механики, скучавшие на земле во время боевых 
вылетов, один за другим пробирались к Ольге на кухню, где она 
скребла котлы от утренней раздачи. 

Механики не были летчиками, но они были мужчинами. В конце концов и 
летчики и механики делают одно общее дело и еще неизвестно, чей 
вклад в победу важнее. Летчик, он кто? Летчик садится в готовую 
машину и летает. Сидит себе в кабине, держит штурвал и палит из 
пушек. А кто эту машину ему подготовил? Кто закручивал промерзшие 
гайки и дышал бензином? Кто колдовал над двигателями, без нужных 
запчастей? Кто придумал заменить шланги вакуумных насосов резиновыми 
катетерами из лазарета? Понятно, что это заслуга механиков. 

А что такое заслуга? Это прежде всего ответственность, и только уже 
потом, если техника не подвела, - поощрение. А техника может 
подвести сама по себе. И механик не при чем, но разве летчик это 
понимает? Летчик - барин, он и знать ничего не хочет. У него 
механик - козел отпущения. Прилетел, бросил горячую продырявленную 
машину, буркнул недовольно про течь масла и пошел отдыхать, а 
механик опять на мороз, опять дышать бензином, опять отвечать за 
вылет. Так что летчики, строго говоря, это бездельники, а механики - 
работяги. 

И если у механиков есть свободное время, то простые подавальщицы, 
вроде Ольги, должны понимать, кто на самом деле герой и, со своей 
подавальщицкой стороны, оказывать этому герою всемерный почет и 
уважение. После этих слов механики протягивали грубые обветренные 
руки, пытаясь залезть склонившейся над котлом Ольге под юбку. 

На этот случай, Ольга держала под рукой огромный кухонный нож. Не 
оборачиваясь, она хватала нож и наносила размашистый удар, спереди 
сверху - назад вниз. Нож ужасающе свистел огромным стальным 
полотном, способным перерубать говяжьи кости. Механики матерились, 
вертели пальцами у виска и обзывали Ольгу мумией. 

Ольга не обращала внимание на эти слова. Она думала про еду. Вот 
сейчас она домоет котел и пойдет в свою каморку, где на трубе лежит 
кусок белого хлеба. Ольга зальет кипятком несколько крупинок 
заварки, бросит полкуска сахара, и будет пить чай. У нее сохранилась 
кружка, купленная на свою первую университетскую стипендию. На 
кружке был портрет Пушкина. Ольга пила чай, и Пушкин отдавал ей свое 
тепло. Хотя стихи Ольга давно забросила, она была слишком жесткой 
для поэзии. Жесткость была похожа на латы рыцаря, она помогала 
выжить. Ольга поднимала забрало и пила чай. Потом вновь опускала на 
лицо тяжелую решетку и шла на кухню. 

В обед прилетали летчики. Они входили в столовую внося шикарный 
запах одеколона и дорогого табака. Щеголеватые сапоги, галифе и 
привычно прищуренный в прицел взгляд. Летчики выпивали по стопке 
водки и порывисто разговаривали руками, показывая, друг другу 
заходы, боевые развороты и пике - слушай, взлетели, и так 
получилось, что идет группа, девятка,- и наша четверка - таран, 
получился на встречных курсах, я чуть крен дал,- юнкерсу крылом и 
мотором задел плоскость - у него плоскость напрочь отлетела. 

- Вас как зовут? - донесся из общего шумного разговора уверенный 
мужской голос. 

Ольга подняла голову и увидела веселые глаза под седым коротким 
ежиком.

- Ольга.

- А, знаменитая Ольга, - сказал мужчина с седым ежиком. На широких 
плечах новенькие погоны полковника. 

- Короче, - за столом продолжали оживленно говорить, поэтому на 
Ольгу никто не смотрел. Кроме полковника с веселыми глазами, - 
тысячи на две я его стукнул, метров восемьсот мы падали вместе - 
потом я вывел машину - рули слушаются, мотор, конечно, не работает, 
потому что винт погнут, редуктор полетел от удара.

- А почему я знаменитая? - спросила Ольга, нахмурив брови.

- Механики говорили, - сказал полковник, - они даже фашистов не 
боятся, а тебя опасаются.

- Правильно, я страшнее фашиста, - кивнула Ольга. 

- Ты видела фашистов? - спросил полковник.

- Нет, - сказала Ольга. - Только звуки их бомбежки.

- И я тоже только звуки бомбежки, - сказал полковник. - С самолета 
много не разглядишь. 

- Я принесу компот, - сказала Ольга.

- Ольга, у меня вопрос, - сказал полковник. - Я могу к тебе зайти на 
минутку после работы? 

- Зачем? - спросила Ольга.

- Спасибо, - сказал полковник и, встав, вышел из столовой. 

А Ольга вернулась на кухню и выпила его компот. Все равно никто не 
заметит.

Вечером она расчесала волосы. В зеркале отразилась худощавая женщина 
с тонкой, словно бумага, кожей. Взгляд был острым, протыкающим, 
некрасивым. Ольга попыталась улыбнуться, но сухая кожа болезненно 
натянулась возле рта. Ольга вздохнула и печально подмигнула Пушкину, 
скучавшему на пустой чашке. 

- Нет, милый, - сказала Ольга, - придется обождать. Я тоже хочу 
сладкий чай. 

В дверь постучали. На пороге стоял полковник. 

- Можно?

- Проходите, - Ольга отошла к окну. 

- Ольга, я не один, - сказал полковник. 

Он вытащил из-за ворота теплой летной куртки крупного голубя. - Вот, 
смотри - настоящий почтарь.

- Это правда почтарь? - спросила Ольга. 

Она никогда не видела живых почтовых голубей. Хотя написала много 
стихотворений о них. Когда это было? 

- Ага, вожак, - кивнул полковник, - смотри какая восковица.

Ольга посмотрела на темно-серый выступ на основании клюва. Вокруг 
блестящих глаз два белых мясистых круга.

- Мощный парень, - сказал полковник. - Сегодня только сел, как он и 
ворвался в кабину. Хуже снаряда. Забился под штурвал, и ни в какую. 
Ладно, думаю, если ты так по людям соскучился - возьму с собой.

- Откуда он тут? - спросила Ольга.

- Откуда угодно, - сказал полковник. - Тут магнитные поля так 
перепутаны, что самолеты сбиваются, не только голуби. Ты присмотришь 
за ним?

- Присмотреть? - не поняла Ольга.

- Ну, понимаешь, мне его оставить не с кем, - сказал половник. - Я 
сам как голубь все время в небе. А почтаря кормить нужно, поить.

- Кормить? - насторожилась Ольга, - а чем?

- А тем, что от стола осталось, - пожал плечами полковник. - Ему 
много не надо. Он же спортивный голубь. Ну, ладно, я пошел.

Ольга открыла форточку, и голубь немного полетал над аэродромом. 
Потом послушно вернулся в форточку и уселся на спинке стула, возле 
горячей трубы.

- А ты неженка, - сказала Ольга, укладываясь спать и, невольно, 
улыбнулась. Боль от натянутой кожи показалась ей терпимее, чем 
прежде. Ольга намазала лицо крохотным кусочком сливочного масла и, 
не удержавшись, с наслаждением облизала губы. Пусть они будут 
заветренными, зато во рту до утра будет стоять запах настоящего 
коровьего масла. 

Утром пришел полковник. Он был в теплом синем комбинезоне, 
отороченном по рукавам и вороту кремовой цигейкой. На ногах меховые 
унты на крепкой широкой подошве, толстые кожаные краги, через 
тяжелое плечо переброшен ремешок планшета, на поясе кобура. Красивое 
лицо охвачено полетным шлемом, с большими 'очками' поднятыми на лоб.

- Привет, Ольга, - сказал полковник, - я за почтариком.

- Уже забираете? - спросила Ольга, - а можно я его покормлю?

- Покорми, - полковник тяжело ступил в коморку Ольги. - Понимаешь, 
хочу взять его на задание. Он пилот и я пилот - вместе веселее. А 
вечером опять принесу, хорошо?

- А он не замерзнет в кабине? - спросила Ольга, рассыпая на полу 
ложку вчерашней гречневой каши. 

Почтарь сделал вираж и красиво опустился на пол. Он был голоден. 

- У меня есть теплая муфта, - сказал полковник и достал из кармана 
муфту темного меха, - жена забыла. Когда приезжала сюда ко мне. 
Кстати, мы жили с ней вот в этой комнате и спали на этой кровати. 
Потом она уехала, а муфту забыла. 

- Красивая муфта, - сказала Ольга. 

- Это от соболиной шубы, - сказал полковник, - подарил ей до войны. 

- У вас красивая жена? - спросила Ольга, наблюдая, как голубь жадно 
подбирает последние крупинки гречки.

- Она артистка, - сказал полковник, - сейчас в Алма-Ате, снимает 
кино про войну. Играет блокадницу. 

- Блокадницу? - спросила Ольга.

- Ага, - кивнул полковник, - их там корольками кормят, инжиром, 
сушеными дынями. Чтобы не толстела. Она склонна к полноте.

- А я никогда не ела корольков, - сказала Ольга. 

- Сушеная хурма, - сказал полковник и посмотрел на часы. - Ладно, 
нам пора. 

- Счастливо, - сказала Ольга, наблюдая, как полковник ловко спрятал 
голубя в муфту. 

- Слушай, кстати, - у двери полковник, оглянулся, - у меня осталось 
полпакета корольков, тех самых алма-атинских. Хочешь, вечером 
принесу?

- Корольки? - задумалась Ольга. Когда речь шла о еде она не могла 
отказаться. - Хорошо.

- Ну, вот и договорились, - кивнул полковник и вышел в дверь. 

В обед Ольга сходила в баню. Ей хотелось, чтобы волосы поправили 
впечатление о ее наружности. Волосы, пожалуй, было единственное, что 
не изменила голодная жизнь. Ольга с удовольствием намылилась и долго 
стояла под душем, ощущая шаловливые ручейки воды, ненароком 
забиравшиеся между ног. 

Вечером пришел полковник. От него вкусно пахло морозом.

- Как слетали? - спросила Ольга, принимая голубя из рук полковника.

На минуту их ладони встретились. Ольга вздрогнула и торопливо 
погладила голубя.

- Бедненький, - и было непонятно к кому именно относились ее слова. 

- А чаю нальешь? - полковник опустился за стол.

- Да, - Ольга поставила граненый стакан и чашку с Пушкиным. 

- Ну так вот, слушай, почтарь - отличный летчик, - сказал 
полковник, - сегодня погнались с ним за юнкерсом. А немец нос задрал 
и вверх прет. Залез на восемь тысяч. Чем дышать? У меня только гофра 
с мундштуком. Ну, ладно, я буду дышать, а почтарь? Короче, не стал 
дышать в гофру, летим - оба терпим. Короче, сбили мы юнкерса, и тут 
у меня черные пятна перед глазами - бац! - потерял сознание. Очнулся 
на двух с половиной тысячах. Вывернул с перегрузом. Гляжу, почтарь в 
порядке, бодрый. 

- А корольки где? - спросила Ольга. 

Она еле сдерживала свое нетерпение вцепиться зубами в сказочные 
корольки, которых никогда не пробовала. 

- А, вот, -сказал полковник и поставил на стол хрустящий пакет. - 
Ешь сладкие.

Ольга жадно ела не чувствуя вкуса, вначале нужно было насытиться, 
вкус вернется. 

- Значит, ты из Ленинграда, - сказал полковник.

Ольга молча кивнула с полным ртом. Невольно она переставила пакет 
ближе. Полковник заметил, и ничего не сказал.

- Знаю я ленинградцев, отличные летчики, - полковник закинул ногу на 
ногу. Его хромовые сапоги ярко сверкнули, - у них еще такие желтые 
гимнастерки, из английского материала. И курточки коричневые. Сразу 
видно, когда ленинградцы идут. Красота. 

Ольга благодарно кивнула. Она опьянела от сладких сухофруктов. Ей 
было хорошо. Полковник пересел ближе и обнял ее за плечи. Поцеловал. 
И положил ладонь на грудь. Пушкин с чашки ревниво смотрел на 
граненый стакан полковника. 

Ольга лежала на кровати с полковником и пыталась его любить. Он 
бормотал несуразности, жадно шарил по ее чистому ароматному телу и 
властно перемещал с бока на спину и со спины на живот. Голубь смирно 
сидел на спинке стула и деликатно смотрел в стену. Потом полковник 
закурил душистую папиросу и ушел.


Ольга прибрала посуду и долго лежала без сна. В голове крутились 
обрывки мыслей. Ночью ей приснилось, что она съела голубя. Открутила 
шею и долго пила его горячую кровь. Утром ее разбудил стук в дверь. 
На пороге стоял готовый к вылету свежебритый и пахучий полковник. 
Ольга быстро вскочила с кровати, покормила голубя и на прощание 
поцеловала полковника в жесткие губы. 

Весь день на кухне она была сама не своя, порезалась ножом, ошпарила 
руку горячим паром и наступила на разложенный для просушки 
подгнивший лук. Вечером стало известно, что полковник пропал. 
Никаких сведений. 

Ольга сидела за столом, ела корольки из хрустящего пакета и 
мучилась, что получает от этого удовольствие. Ей надо было плакать, 
а она тщательно разжевывала покрытые тонкой сахарной пудрой 
корольки. Во рту было сладко. Потом она легла на кровать и заснула 
без снов. 

Утром она проснулась с ощущением потери. Ее горе было так велико, 
что она рыдала и не могла остановиться. Ей было жалко голубя, 
полковника, свою порезанную руку и ошпаренную душу. Она чувствовала 
ужасное одиночество. И самое главное, она не хотела есть. И это было 
самое страшное для нее ощущение. Значит, у нее нет сил жить. Она 
будет лежать на кровати и сохнуть. И превратится в такое же легкое 
холодное тело, в которое один за другим превратились ее родные. А 
потом ее заберут люди в грубых резиновых фартуках. И ее радуга 
упрется в землю и погаснет. 

Вечером Ольга поднялась и достала семейный альбом. Долго 
разглядывала своих родных. Потом также долго рассматривала остатки 
хлебных карточек, проживая день за днем свою прежнюю жизнь. А потом 
снова легла, чтобы умереть. 

Утром в каморку без стука вошел полковник. Он сел возле кровати 
Ольги.

- Уже возвращался домой, когда вижу, по плоскости идут шнуры. У 
немцев белые трассы. А у нас красноватые, розовые трассы, а у них - 
белые. Пламя сразу появилось. Я взял почтаря за пазуху и прыгнул. 
Спиной к земле. Кольцо - раз! Парашют вышел, сильно ударился ногами. 
И вот два дня сидел в снегу, куда денешься без лыж. 

Ольга молчала. Она лежала и смотрела в потолок. Она ничем не могла 
помочь, она не могла повернуть время назад, она не могла помочь 
полковнику, она не могла вернуть своих близких, она не могла 
отменить войну. 

- Что ты ел? - спросила Ольга. Спросила по привычке.

- Есть было нечего, - после паузы сказал полковник, - поэтому на 
второй день я съел почтаря. Я очень ослаб от удара, мне нужны были 
силы, мне требовалось мясо.

- Ты правильно сделал, - сказала Ольга. - Я бы тоже его, в конце 
концов, съела. 

- Да? - удивился полковник. 

- Да, - сказала Ольга, - а что? 

- Если бы знал, - полковник вынул из-за пазухи живого и невредимого 
голубя, - никогда бы не доверил его тебе. 

- Значит, ты не съел голубя? - спросила Ольга. 

- Как видишь, - сказал полковник, пряча обратно почтаря за пазуху, - 
пожалуй, я заберу его с собой. Тебе что, еды не хватает?

- Не хватает, - сказала Ольга. 

- Ты же работаешь на кухне, - сказал полковник, - всем хватает, а 
тебе не хватает?

- Просто ты никогда не голодал, - сказала Ольга и помолчала. - Ты не 
сказал, что ты ел эти два дня. Скажешь? 

- У меня был американский сухпай, - сказал полковник, - ветчина, 
кофе, шоколад. 

- А голубь что ел? - спросила Надя. 

- Размачивал ему галеты в чае, - сказал полковник, - он жутко 
разжирел за эти два дня без движения.

Ольга молчала и смотрела на потолок.

- Слушай, - сказал полковник. - Пойдем в столовую, сегодня вечер 
отдыха. Монголы прислали нам и танкистам свинину, копчености и вино. 
Несколько вагонов. Ты пила когда-нибудь монгольское вино?

- Я не хочу есть, - сказала Ольга.

- Ну, как знаешь, - сказал полковник, - а мы с почтарем пойдем. Нам 
нужно тепло. Откровенно говоря, я надеялся отогреться у тебя, все-
таки, два дня на снегу это нелегкое испытание даже для такого 
крепкого мужика, как я. 

- Я не пойду, - сказала Ольга. 

- Так и будешь лежать? - полковник поднялся со стула и с 
удовольствием пристукнул хромовым сапогом. 

- Сегодня выходной, - сказала Ольга. 

- Ну, как знаешь, - полковник вышел, оставив в каморке запах 
дорогого табака и шикарного одеколона.

Ольга с трудом встала и открыла окно. За окном стояла глухая 
полярная ночь. И на границе света и тьмы она - Ольга. Тоненькая 
фигурка, нарисованная тонкими изломанными линиями. И тут, неожиданно 
и мощно ударил ослепительный факел Северного сияния. Сполохи 
переливающегося света окружили ее холодную душу и наполнили 
отчаянной жаждой жизни. В этом небесном свечении было все, что 
любила Ольга - ее стихи, ее родные, ее город. Они звали ее к себе, 
они указывали ей путь. И Ольга ощутила себя почтовым голубем, точно 
знающим направление полета. И ощутила силы, способные опрокинуть 
встречный ветер. Она окрепла, и теперь ее не упрятать в чужую теплую 
муфту и не заставить лететь на чужих крыльях. Она будет жить. И 
будет есть. И рожать детей. И любить своего мужа. И писать стихи о 
своем городе. Ольга взмахнула руками навстречу Северному сиянию. И 
увидела в нем свою радугу, горящую сильным и ровным светом. Ольга 
радостно засмеялась. И не ощутила привычной боли от натянутой возле 
губ кожи.