Она умерла. Я тупо смотрел сквозь экран, пытаясь осмыслить ожидаемое страшное известие. Не хватало воздуха... опять, как вчера ночью, когда я почувствовал через океан и два континента, как оживлявшая Настю невидимая сила судорожно уходит из ее тела. Я не знал, но почувствовал сердцем, всем своим существом, без новомодных бионических устройств. Это был не сердечный приступ, как я решил с перепугу. Я действительно ощутил ее смерть. Так же, как я ощущал, когда ей бывало плохо или она болела. Она потом писала мне или звонила ― и это всегда подтверждалось. Наша ненормальная связь, которой я в глубине души гордился, не подвела меня и сейчас.
Насти больше нет. Она хотела прилететь в Москву через два месяца, на свой день рождения. В августе ей исполнилось бы сорок пять. Я никогда больше не увижу ее, не услышу ее голос, не прикоснусь к ней... Это невыносимо. В марсианской теплице вырастили проклятые томаты, а мы все еще не можем справиться с раком!
Молодой индус на экране макпода вежливо кашлянул. Я поморгал, чтобы избавиться от слез, и обратил свое внимание к нему. Смуглолицый и худощавый, одетый в белоснежную рубашку с черным галстуком, он выглядел деловым и неуместно здоровым. Квадратные очки в толстой оправе придавали ему серьезный вид. За спиной индуса зеленел матовый заборчик офисной перегородки, сквозь который просвечивал силуэт его коллеги. Кажется, он представился, но все, что он сказал, мгновенно вылетело из головы после его слов "с прискорбием сообщаю о смерти Анастасии Рейнеке".
Кто он такой? Почему я узнаю это от него?
― Я понимаю ваши чувства, Виктор, ― сказал индус неживым голосом встроенного в макпод переводчика, ― но прошу вас собраться в этот тяжелый момент, чтобы исполнить необходимые формальности...
― Какие еще формальности? ― спросил я хрипло.
Индус придвинул к себе раскрытую папку с бумагами. Взяв ту, что лежала сверху, плотно заполненную черными абзацами, он показал ее мне и сказал:
― Миссис Рейнеке упомянула вас в завещании. Я ее юрист, вы слушаете меня?
Я машинально кивнул. Упомянула меня в завещании... как странно. Формально нас не связывает ничего, кроме многолетней дружбы. Кроме тайного обещания быть друг другу братом и сестрой. Она замужем и живет в другом полушарии. Была замужем... и жила.
― Она указала вас в числе наследников, ― сообщил юрист. ― Признаться, я не вполне понимаю, кем вы ей приходитесь, но ее воля сформулирована совершенно ясно, я лично записал ее слова при двух свидетелях...
― Я любил ее.
Индус удивленно посмотрел на меня поверх очков.
― Любили? ― переспросил он. ― Она была геем.
― Любовь зла.
Я почти ненавидел его.
― Хм, ясно.... ― пробормотал он, всем своим видом показывая, что ему ничего не ясно. ― Но вернемся к нашему делу. Анастасия завещала вам свой куббид.
― Свой... что?
Юрист смотрел на меня с нескрываемым изумлением.
― Вы не знаете, что такое куббид?! Мы живем в конце двадцать первого века, даже дети знают...
― Я цифровой минималист.
― Ах... понятно, ― сочувственно пробормотал он. ― Это персональная запись в облачном хранилище личностей пользователей сети.
Я смотрел непонимающе.
― Аббревиатура, ― терпеливо пояснил юрист. ― Кибернетическая Универсальная База Биометрических Индивидуальных Данных... или что-то в этом роде.
Увидев недоумение на моей лице, он вздохнул.
― У меня нет времени объяснять, простите. Если коротко, Анастасия выкладывала в сеть оцифровки нейронной активности своего мозга. Рисунок мозговой активности в сочетании с другими персональными данными называют куббидом. Это цифровой слепок ее личности.
― Зачем?! ― воскликнул я.
Индус посмотрел на меня недоверчиво.
― Она зарабатывала этим. Анастасия состояла в сети обмена личностями. Сейчас все в них состоят, это последний тренд. Она была очень популярна.
― Я этого не знал, ― пробормотал я.
Сети обмена личностями? Кажется, я многое пропустил за время добровольной цифровой депривации.
― Вы любили ее, но не знали, чем она зарабатывает на жизнь?
― Она уважала мой выбор избегать любую новую чушь... особенно цифровую.
Юрист понимающе кивнул. Извинившись и вновь сославшись на занятость, он поспешил закончить разговор. В завершении он переслал мне копию завещания и личный настин пароль от куббида. Индус пояснил, что для доступа к нему я должен иметь нейрошлем стоимостью в шесть сотен восточно-американских долларов. Шлем можно арендовать в ближайшем баре, но он настоятельно рекомендовал мне купить собственный, потому что из дома подключаться удобнее: меньше отвлекающих факторов.
Настя завещала мне только "куббид", чем бы он ни был. Остальное движимое и недвижимое имущество, которого, как я знал, у нее было крайне мало, досталось жене. Ее звали Евгения, я едва помнил ее. Мы встречались лишь однажды, еще до их эмиграции.
Я долго сидел в неподвижности, а потом касанием руки оживил погасший экран макпода. Я зашел в закрытую группу поддержки Насти, где три месяца наблюдал в режиме он-лайн бесплодные попытки лечения и ее мучительный уход. У меня нет калифорнийской визы, я не мог быть с нею в ее последние дни и часы. Все уже знали. Ее многочисленные друзья, о большинстве из которых я никогда не слышал, ставили лайки и сердечки, писали пожелания удачного перевоплощения в следующей жизни. Кто сейчас верит в перевоплощения? Я написал "прощай, сестренка" и тоже поставил сердечко.
Рецидив случился как гром среди ясного неба. Обследование показало множественные метастазы. Все понимали, что она не выкарабкается; я тоже понимал, но боялся думать об этом. Болезнь развивалась стремительно. Сначала ей давали месяцы, потом недели. После переезда в хоспис счет пошел на дни. Она перестала отвечать на мои сообщения две недели назад. Лошадиные дозы обезболивающих поместили Настю в ее собственную причудливую реальность, куда я не имел доступа.
Я включил последний видеоролик, присланный нашей общей подругой Софьей, у которой была виза. Исхудавшая Настя с огромными черными кругами вокруг глаз сидела на больничной кровати, раскачиваясь в трансе и непонимающе глядя в камеру, и улыбалась робкой, испуганной улыбкой. Она не узнавала человека, который ее снимал. Вдруг она заметила кого-то рядом и улыбка исчезла, на мгновение сменившись выражением страха. Потом она снова улыбнулась, узнав. Я никогда не видел ее такой. Я никогда не видел ее плачущей. Моей Насти, которую я знал и любил, в этом искореженном болью теле не было.
Посмотрев ролик трижды, я открыл фотоальбом и начал листать ее жизнь, вытирая кулаком бегущие по щекам слезы. Похожий на мальчика серьезный ребенок превратился в слегка полноватую девочку-подростка с трагическим взглядом, а затем ― словно бабочка выпорхнула из кокона ― в обаятельную девушку, предпочитавшую мальчишеские стрижки и одежду в андрогинном стиле. Настины черты не отличались тонкостью, но были гармоничными и своеобразно красивыми. Я гладил пальцем ее лицо веселой молодой черепашки, приятно округлое и украшенное носом-клювиком, всегда казавшимся мне бесконечно привлекательным и милым. Прекрасный эльф, мой любимый вечный ребенок... как получилось, что тебя обожала такая чертова прорва людей ― и мы все тебя упустили?!
Я жадно всматривался в ее идеальную, как у андроида, кожу, ища первые признаки болезни и стараясь обнаружить момент, когда нужно было спохватиться и сделать все, чтобы спасти ее. Я не находил их... разве что тени под глазами из-за частых джетлагов на фото последних лет. С московских снимков, сделанных этой зимой, на меня смотрела подавленная женщина со смертельной усталостью во взгляде. Уже тогда было поздно, но она не знала ― или не хотела думать об этом ― и продолжала делать дела и строить планы. Пустые дела и бесполезные планы, которым уже никогда не сбыться.
Вечером я пытался читать про куббиды. Политики и юристы обсуждали дееспособность "одержимых" ими людей, британские ученые вырабатывали этику взаимоотношений с ними. Религиозные деятели спорили, является ли куббид воплощением души. Католики и протестанты склонялись к тому, чтобы считать его душой; буддисты не соглашались, поскольку в принципе не верили в душу. Статьи были переполнены нейробиологическими терминами и техническими подробностями, совершенно непостижимыми. Решительно все в мире, кроме меня, знали, что такое куббид: простого объяснения "для детей", на которое я рассчитывал, найти не удалось.
Попытка активации настиного куббида успеха не имела. Макпод потребовал установить приложение, которое, в свою очередь, требовало нейрошлема. Я видел наклейки с изображением стилизованного шлема на дверях баров и видел людей в этих шлемах, похожих на мотоциклетные каски, но с глухим забралом на все лицо. Люди в них сидели, развалившись, в барных креслах и медленно водили руками в воздухе или ощупывали себя, словно не узнавали свое тело. Я думал, что это новая фотореалистичная игра, ― слава богу, я давно покончил с играми, спас свою жизнь от их затягивающего безумия, ― но, оказалось, это были куббиды... вернее, средства доставки куббида в мозг. Шлема у меня не было, как и лишних денег на его покупку.
2
Первая ночь в мире без Насти была ужасной. Сестра снилась мне в сменяющих друг друга кошмарах, после которых я вскакивал от боли под левой лопаткой, точно туда вонзили кол. Я запомнил последний: мы с общими друзьями собирали ее вещи в палате хосписа, рядом с мертвым телом на кровати ― и вдруг она ожила, обрадовав и одновременно напугав нас до полусмерти.
Следующие несколько дней я провел в параличе, пытаясь принять факт ее ухода ― и отпустить Настю ради лучшего перерождения, в которое я не верил... или ради себя, чтобы сохранить рассудок. Я не представлял силу своей привязанности к ней, пока она не ушла. Пробоина в психике была слишком велика, ― я тонул, мучительно умирал каждую минуту без нее. Мне стала безразлична моя судьба, без Насти все потеряло значение. Я взял отпуск за свой счет, но это не было сознательным актом: голосовой робот отдела кадров позвонила после моей двухдневной неявки и я сказал, что болею и она может уволить меня, если хочет. На вопрос о сроках возвращения я ответил: "Пока не кончатся деньги". Я не знал, когда это произойдет. Мне было все равно.
Я вспоминал строчку из настиного письма, написанного незадолго до того, как скорая увезла ее в больницу: "Я уже ничего не понимаю в этой жизни. Совсем ничего". Я чувствовал себя так же. Порой я ловил себя на том, что разговариваю с ней вслух. Я засыпал и просыпался ― когда вообще спал ― с ее именем на устах. "Настя" было первым словом, что я произносил утром, еще не вспомнив себя. Я не мог поверить, что ее нет. Мне хотелось написать ей, спросить о чем-нибудь или поделиться новостями... но потом я вспоминал, что она умерла и ее макпод в чужих руках, ― и беззвучно рыдал, давясь слезами и зажимая ладонями рот, чтобы мужик в соседней квартире за гипсокартонной стеной не услышал мой сдавленный плач.
Он все-таки услышал. Однажды я забылся настолько, что потерял всякую осторожность ― и он услышал мой нечеловеческий, полный смертельной тоски вой. Я стоял под душем и буквально выл, как зверь, потерявший близкого члена стаи. Наверное, сосед в этот момент оказался в ванной, где звукоизоляция между квартирами была особенно плохой. Он долго звонил и стучал в мою дверь. Пришлось вылезти из душа, наспех вытереться, одеться и открыть ему, чтобы он не вызвал полицию, как сделал бы на его месте всякий добропорядочный гражданин, услышавший из-за стены столь жуткие звуки.
Сосед был плотным низеньким мужичком за пятьдесят, располагающего вида, с густой черной бородой и веселыми глазками под мохнатыми черными бровями. Мы не общались с ним, хотя всегда здоровались возле лифта. Он был одет в низко надвинутую кепку с эмблемой Атари, свои обычные бесформенные шорты с карманами и облегающую черную футболку, подчеркивавшую изрядные объемы не знавшей спорта плоти.
Мы впервые представились друг другу. Его звали Павел. Я сказал, что потерял родного человека... и мне достался ее куббид. Выразив соболезнование, сосед с интересом заметил: "О, куббид! Вы уже включали его?" Я признался, что я инфоминималист и понятия не имею, что это такое. Павел предложил бесплатно одолжить мне свой шлем, дабы я мог познакомиться с доставшимся наследством. Разумеется, я согласился. Он ушел, а спустя четверть часа вернулся с обклеенным стикерами ярко алым шлемом, упаковкой пива и пачкой сигарет, на которой красовалось предупреждение о наказании за курение в общественных местах: год тюрьмы или штраф размером в шестимесячный доход.
― Вы не против? ― уточнил он про алкоголь и сигареты.
Я с благодарностью кивнул. Мы уселись в низкие продавленные кресла из кожзама ― драные, но удобные. Павел поставил шлем и остальное на разделявший нас журнальный столик, исцарапанный и грязный. Вся мебель в муниципальной общаге была убитой, но я не стеснялся этого: сосед жил в такой же квартире с точно такой же мебелью. Наверное, он был моим коллегой в "Мосгорочистке", хотя я никогда не видел его на работе.
Мы закурили "год тюрьмы или полгода рабского труда". Я молча смотрел, как Павел открывает пиво. У него были сильные руки, полные и волосатые, с ухоженными ногтями. Банки поочередно щелкнули, пенная жидкость с шипением полилась в стаканы. Мы выпили не чокаясь, помолчали немного и выпили по новой. Его толстое бородатое лицо выражало задумчивость. Потом он рассказал о куббидах, чтобы я представлял, что меня ждет, когда я напялю на голову его сияющий огнем шлем.
― Все началось с Фейсбука, ― пояснил сосед, выпуская изо рта мощную дымную струю. ― Накануне информационного коллапса шестьдесят восьмого года он пожирал столько времени и внимания, что люди не успевали ни писать, ни читать посты. Даже лайки ставить не успевали... вернее, успевали, но вменяемых постов становилось все меньше и ставить их было нечему. Тут нам на помощь пришли нейроинтерфейсы. Первые образцы представляли собой металлические сетки с датчиками нейроактивности мозга, их надевали прямо на голову. Кажется, что современные устройства недалеко от них ушли, ― сосед постучал пальцем по шлему, ― но сходство чисто внешнее, технология усложнилась радикально. Люди натягивали на себя эти сетки, те снимали активность мозга, а компьютеры преобразовывали ее в картинки... очень красивые картинки, которые заслуживали лайков и получали их! С ними Фейсбук снова ожил. А потом выяснилось любопытное: если преобразовать такую картинку обратно в электрический сигнал и подать его в сетку на голове другого человека... то в этой голове начинают происходить занимательнейшие вещи!
Я напряженно слушал, забыв о тлеющей в моих пальцах сигарете. Сосед продолжал:
― Получив "возвращенный" сигнал, другой человек мог чувствовать почти то же, что чувствовал человек-источник. Сначала это были смутные ощущения, непривычный паттерн мозговой активности... но технологией заинтересовались американские военные ― им нужен был нейроинтерфейс для дистанционного управления техникой ― и в тему пошли большие деньги. Военные довели интерфейс до ума. Потом у них сменился президент и с управлением техникой что-то не заладилось, а вот гражданское применение этой шутке нашли. Теперь она называется "обменом личностью". Сегодняшняя технология совершенна настолько, что когда вы наденете этот шлем и загрузите куббид другого человека, вы почувствуете себя этим человеком.
― Почувствую? ― переспросил я, неотрывно думая о Насте.
― Вы буквально им станете. Только на время сеанса, но гарантирую ― ощущения незабываемые. Куббид вашей подруги ― не просто оцифровка нейронной активности ее мозга. Это еще и видеозаписи, голосовые вызовы и переписка за всю ее жизнь, а также все, что она говорила и делала в присутствии устройств умной среды ― то есть вообще все, что она когда-либо говорила и делала. Этот гигантский массив данных становится куббидом после обработки специальной нейросетью, которая выделяет из него присущий человеку индивидуальный паттерн ― суть ее личности.
― А память?
Сосед покачал головой.
― Нет, увы. Ее память умерла вместе с ней. Но если вы хорошо знакомы и имеете общие воспоминания, отождествление происходит легче. Как ее звали, могу я спросить?
Я хотел сказать "Настя Лисова", но вспомнил, что в сети она пользовалась псевдонимом.
― Анастасия Рейнеке.
Глаза соседа округлились.
― Вы дружили... с Анастасией Рейнеке? Это так круто!.. Подождите, она умерла?! ― изумление на его бородатом лице сменилось глубоким огорчением. ― Господи, только не она! Такая милая, такая молодая... Какое несчастье!
― Вы слышали о ней? ― спросил я растерянно.
― Я был ею, ― сказал Павел с гордостью. ― Она звезда! Подписка на ее куббид стоит шесть долларов в месяц. Мне повезло взять сразу на год с пятидесятипроцентной скидкой. Благодаря этой штуке, ― он показал пальцем на шлем, ― я знаю ее лучше, чем вы... хоть вы и ее друг.
Заметив мою неприязнь, он стер улыбку с бородатого лица.
― Знаете, она очень славная. Быть ею приятно... ― он осекся, его лицо приобрело озадаченное выражение. ― Но, постойте... в сети обмена личностями о ее смерти не знают! Когда человек умирает, его куббид перестает меняться. Сначала это незаметно, но однажды пользователи поймут, что новых впечатлений нет ― и перестанут ей платить. Или, постойте... перестанут вам платить? Если она завещала его вам, то получается, вы теперь владелец?
Я не знал. Все, что он рассказал, было для меня неприятным откровением. Посторонние, чужие люди... возможно, тысячи чужих людей вторгались в ум и душу моей Насти, а я ничего не знал. Не могла ли она заболеть раком от этого? Еще я подумал о том, что если бы не изолировал себя восемь лет назад от новых технологий, то мог бы и сам в любое время залезать к ней в душу... всего за три доллара в месяц, если иметь годовой абонемент. Мне было стыдно за свои мысли, но разве я не собирался сделать именно это ― залезть в ее душу, прямо сейчас, как только докурю третью сигарету? Шлем на столе ждет. Я обратил внимание на стикеры на его огненной лаковой поверхности: на них были лица людей. Одно из них я хорошо знал.
― Это люди, чьи куббиды я загружал, ― пояснил сосед, проследив мой взгляд. ― Сейчас модно покупать наклейки с их фотографиями. Там есть Анастасия.
Я зажег четвертую сигарету и сказал:
― Все же не понимаю, зачем кому-то может понадобиться стать другим человеком, пусть даже на время.
― О, это главный вопрос нашей эпохи! ― оживился Павел; его печальные еще секунду назад глаза весело засверкали. ― Об этом постоянно спорят и ответ обществом пока не выработан. Вернее, выработан сугубо практический ― поймете, когда попробуете сами. Я считаю, что переставая быть собой, человек испытывает облегчение. Личность ― это огромное бремя, знаете ли. Мы привыкли и не замечаем его, как гравитацию или вес атмосферного столба. И понимаем это лишь тогда, когда бремя удается сбросить, ― Павел мечтательно улыбнулся, вспоминая о чем-то, и с энтузиазмом спросил: ― Ну что, попробуете?
Тут я был с ним согласен. Моя личность действительно была бременем, особенно сейчас. Я отрезал бы себе голову, если б мог, чтобы она перестала порождать мысли о том, что Настя ушла, а я все еще здесь ― и мне предстоит иметь дело с этим фактом всю оставшуюся жизнь.
Я спросил, что должен делать.
Павел коротко проинструктировал меня. Приложение в макподе уже стояло, осталось подключить к нему шлем, что я и сделал под его руководством парой касаний пальцев к экрану. Затем я ввел переданный мне индусом пароль.
Я осторожно поднял гладкий шлем двумя руками ― он оказался тяжелым из-за встроенного модуля дистанционной зарядки ― и водрузил его себе на голову, тут же вспомнив совет индуса о том, что шлем лучше приобрести свой. Этот был мне явно велик, о чем я мог бы догадаться, посмотрев на размер головы соседа. Впрочем, Павел заверил, что технология надежна и сеансу это не помешает. Хуже было бы, если бы шлем оказался мал ― тогда я просто не смог бы его надеть.
Мягкие ушные накладки заглушили жужжание стай посылочных дронов и синтезированный вой электромашин с улицы. Я почувствовал стук по лбу и поднял толстое забрало. Сосед сказал: "Подумайте "старт" и постарайтесь расслабиться. Употребленное пиво вам поможет. Обычно люди принимают релаксанты, но и алкоголь годится". Я показал на растерзанную пачку антидепрессанта на своей прикроватной тумбочке в дальнем углу комнаты, дав понять, что всецело готов.
Он сказал: "Я уйду к себе, чтобы не мешать. Устройтесь в кресле поудобнее. Не шевелитесь, старайтесь ни о чем не думать. Сеанс продлится около часа, если вы сами не захотите прервать его раньше... тогда просто снимите шлем. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Технология абсолютно безопасна". Я благодарно кивнул. Последним, что я услышал перед тем, как опустил забрало, был щелчок закрываемой им входной двери.
Отрезанный от звуков и красок мира, я некоторое время сидел в полной темноте, пытаясь расслабиться. В какой-то момент мне это удалось. Я поймал себя на привычных мыслях о Насте, ― я думал о ней все время с того проклятого дня, когда она попала в больницу, ― а потом увидел ее образы: новые, в незнакомых местах. Это содержимое ее куббида, догадался я. В какой-то момент образы стали настолько яркими, что я начал галлюцинировать наяву. Я видел ее рядом с собой, слышал ее глубокий грудной голос и нежный смех, который любил так сильно, что всякий раз старался рассмешить ее, чтобы слушать и слушать его... Потом все прекратилось, я вновь обнаружил себя в черной темноте. "Неужели час прошел?" ― подумал я разочарованно. Но тут случилось нечто... случилось то, ради чего я надел этот шлем. Я исчез. Вернее, не исчез, я по-прежнему сидел в продавленном кресле в полной темноте, ― но это был не я.
В кресле сидела Настя. Настоящая, живая. Я был ею физически: ощущал ее лицо изнутри, шевеля губами и представляя, как они складываются в задумчивую улыбку, от которой наяву у меня щемило сердце. Затаив дыхание, я осторожно ощупывал себя, находя все новые и новые признаки того, что в моем теле находилась она. Подсунул руку под забрало шлема и потрогал горбинку на ее носу, которая мне так нравилась. Огладил ее круглые щеки, прикоснулся к милому мягкому подбородку. Я даже скрестил ноги в лотос, как она часто делала, совершенно не удивившись тому, что они способны принять такое непривычное положение. Разве что грудь не соответствовала ― все-таки я мужчина, ― но в остальном иллюзия была полной.
Иллюзия ― неверное слово. Это было реальное перевоплощение, оборотничество. Я замер в восхищении, чтобы не спугнуть вселившийся в тело дух. Не было никаких сомнений в том, что это ее дух, что она живет во мне. Она жива прямо сейчас, в этот самый момент! Нет нужды рыдать над ее фотографиями и видео: она здесь, внутри меня.
Я ― это она.
Не знаю, сколько длилось это счастье. Я вернулся без всякого перехода: вдруг обнаружил себя прежнего, сидящего в кресле в душном шлеме на голове. Настя исчезла, я снова был самим собой, раздавленным и жалким. Я снял тяжелое устройство и пригладил взмокшие волосы. Индус прав ― мне нужен собственный шлем, и как можно быстрее.
Я сам зашел к Павлу, чтобы вернуть шлем. Ожидая, когда он откроет, я смотрел на глянцевый стикер с лицом Насти, чувствуя себя так, будто смотрюсь в маленькое зеркало. Сосед открыл дверь, улыбнулся и сказал: "У вас сейчас ее взгляд... такой озорной и веселый". Я согласно кивнул: это был не комплимент, а констатация факта.
3
Ночью я снова видел Настю во сне, но сон отличался от предыдущих. В нем не было тяжести, не было отчаяния и смерти. Собственно, и самой Насти там не было. Мне снилось, что какой-то человек обнаружил записанное ею частное видео, которое не стоило показывать посторонним. Он собирался выложить его в сеть, чтобы заработать. Я не мог ему помешать, поэтому попросил... сделать мне копию. Истолковать сон было несложно. Мне было стыдно за вторжение в ее внутренний мир, но куббид влек меня и я не имел сил сопротивляться.
Я стал проводить с Павлом почти каждый вечер. Не знаю, какая ему была от этого радость; я благодарно принимал его общество, не спрашивая о причинах. Как и я, он жил один и, наверное, просто скучал по вечерам. Сосед был единственным, с кем я мог говорить о Насте. Немногочисленные друзья и знакомые отвернулись от меня, устав от моей одержимости ее смертью. Даже роботесса отдела кадров не желала меня слушать: она рвала связь, как только узнавала мой голос. Лишь Софья изредка звонила, чтобы узнать, как дела и подбодрить меня... хотя подозреваю, ею тоже двигала тоска и она пользовалась возможностью поговорить о Насте и сблизившем нас горе.
Мне хотелось узнать о новом друге побольше. Однажды за пивом я поинтересовался, чем он занимается. Павел ответил:
― Вы не поверите: я продаю эти шлемы! Не ради денег даже, хотя деньги неплохие. Я энтузиаст. Меня увлекает возможность сломать рамки личной ограниченности и стать кем-то другим. Это настоящая магия... неотличимая от развитой технологии, как сказал один старинный писатель.
Я посмотрел на него с уважением. Более полезной профессии и придумать невозможно!
― А вы? ― спросил меня Павел.
― Уборщик.
― Хм, разве они еще остались? Я имею в виду, город ведь убирают беспилотные грузовики-пылесосы и мусорные дроны...
― Кто-то должен приводить их в божеский вид. Вы не представляете, какими грязными они возвращаются после смены.
Мы некоторое время пили молча. Потом он спросил:
― Простите мое любопытство: как уборщик смог подружиться с Анастасией Рейнеке?
Я не спешил отвечать. Мы с Настей не подходили этому миру, не вписывались в его реальность. Мы были одинаково чужды ему ― отсюда наш общий странный интерес к средневековой европейской мистике, который свел нас вместе. Два фрика, лишние под сырым московским небом цвета бетона. Названные брат и сестра. Следует ли рассказывать ему все? Я сказал:
― Мы знакомы очень давно. Она не всегда была Анастасией Рейнеке... а я не всегда был уборщиком.
― Кем же вы были?
― Дизайнером-конструктором. Создавал дизайн этих дронов. Теперь они так поумнели, что проектируют себя сами. А я их чищу и мою.Кто-то должен этим заниматься.
Павел кивнул и задумчиво сказал:
― Вот почему у новых поколений такой инопланетный вид...
― У них своя эстетика, которую нам не понять. И, как не крути, их решения всегда экономичнее наших.
Он поднял стакан за прогресс: не за самопроектируемых роботов, а за сети обмена личностями. Я с готовностью поддержал тост.
Главное происходило после наших вечерних бесед. Павел удалялся, оставляя меня наедине с ней. Вернее, оставляя Настю наедине с собой: едва куббид пробуждал ее к жизни, Виктор исчезал, словно его никогда не существовало. Была лишь она в моем теле, живая и прекрасная. Забвение себя имело цену. Взамен душевного страдания я обретал физическое: тянущую боль в том месте на ноге, где опухоль передавила ей нерв ― первый симптом настиного рецидива. Но это была такая малая плата за счастье оживлять ее, что я почти не обращал на боль внимания. Стоило мне снять шлем, как она исчезала.
Сосед тоже был увлечен Настей. Не так сильно, как мы с Софьей, ибо он не знал ее в жизни, но настина личность определенно его завораживала. Как-то я спросил его: "Зачем вам становиться ею? Я знал ее много лет, мы были близки. Но вам-то это к чему?" Благодаря объяснению Павла я понял суть бизнеса с куббидами. Настя торговала своим обаянием, которое он и другие подписчики охотно покупали. Уставшим от самих себя людям хотелось ненадолго сбросить бремя собственной личности и стать кем-то другим: добрым, очаровательным, светлым. Настя, мой маленький Питер Пэн, непоседливый мальчик в женском обличье, идеально подходила на эту роль.
Я привязался к Павлу... и его красному шлему. Они объединились в моем сознании в неразрывное единство, как Гамлет и череп или Белоснежка и ее гномы. В редкие вечера, когда сосед отсутствовал дома, я чувствовал себя потерянным. Не зная, чем заняться, я накидывал пластиковый плащ с капюшоном и уходил бродить один под дождем. У меня не было цели, я просто не хотел сидеть в опостылевшей квартире, мучая себя мыслями о ее смерти.
Я бездумно шел по лужам, невольно отмечая места, где мы бывали с Настей до ее эмиграции и после, когда она прилетала в Москву по делам. Знакомые кафешки, медиа-кебабные, музеи, спортплощадки, тропинки в парках... Все напоминало о ней, даже чертовы бело-рыжие терьеры на поводках, как две капли воды похожие на ее собаку, ― казалось, все жители города, будто сговорившись, в одночасье решили обзавестись такими же.
Я смотрел на наши места, на этих собак... и не мог заплакать. Ничего не изменилось: сестра по-прежнему мертва. Но куббид словно отменил ее смерть. Странным, непостижимым образом он возвращал ее к жизни, будто духа на спиритическом сеансе. Стоило мне надеть шлем и ввести пароль, ― заклинание, вызывающее Настю, ― как она оказывалась в моем кресле. Это не было обманом или трюком. Во время сеансов она была живой ― и я был ею.
4
Не помню, сколько сеансов я прошел к моменту, когда случилось то, что заставило меня задуматься о последствиях. Возможно, пару сотен? Я сбился со счета. С каждым разом я все быстрее и легче отождествлялся с Настей: если на первом сеансе на это ушло минут тридцать, то сейчас превращение происходило мгновенно ― стоило мне надеть шлем и закрыть глаза, как я уже был ею. Порой мне казалось, что перевоплощение начиналось еще до надевания шлема, настолько привычным стал для меня процесс.
К изумлению Павла, оно не заканчивалось с завершением сеанса. По его словам, это было невозможно, но я продолжал чувствовать себя Настей еще некоторое время после. Я осознал это, когда однажды возвращал Павлу шлем и он вдруг сказал восхищенно:
― Господи, у вас ее лицо! Ее выражение глаз, ее улыбка... Никогда не видел такого прежде. Обычно это проходит сразу после отключения куббида, но у вас... Потрясающе!
Я не понимал его удивления. Вернее, понимал умом, ― если куббид отключен, сознание должно принять привычную форму "Виктора", ― но мне казалось естественным, что моя любовь к Насте способна на время удержать ее в моем теле. Это время постепенно увеличивалось: раньше после снятия шлема я оставался Настей секунды, теперь это длилось часы. В такие моменты я позволял себе невинные развлечения: например, звонил роботу-кадровичке ― и она не узнавала меня.
Случались флешбэки, когда я просыпался ночью и не мог понять, кто я, ― или внезапно превращался в Настю среди бела дня, на улице и в метро. Мгновенно менялось все: взгляд, настроение, голос, выражение лица, жесты, походка... Исчезала характерная жесткость Виктора, я словно становился ребенком внутри. Меня охватывала непривычная доброжелательность к людям, даже к прохожим на улице. Они чувствовали это и улыбались в ответ, подтверждая улыбками произошедшую во мне перемену.
Я не говорил Павлу о своих спонтанных перевоплощениях, чтобы не пугать его. Столь радикальные трансформации не тревожили меня, ― я ликовал в душе. После настиной эмиграции мы виделись редко. Она прилетала в Москву дважды в год и мы обязательно встречались, проводя вместе целые дни, а еще переписывались и созванивались между ее прилетами. Но мне было этого мало ― я хотел быть с ней постоянно, хотел владеть ее вниманием безраздельно. После ее смерти моя бессознательная тайная мечта сбылась.
Не знаю, связано ли напугавшее меня событие с тем, что Павел подарил мне мой собственный шлем. Месяц назад, в день рождения Насти сосед принес его упакованным в большую красивую коробку и торжественно вручил мне, несмотря на мои неискренние отпирательства. Внешне он не отличался от красного шлема Павла, но идеально подходил к моей голове и был болотно-зеленым ― нашего любимого с Настей цвета. Я не рассказывал соседу о моих предпочтениях, он догадался сам по цветовой гамме одежды: моей и настиной на ее фотографиях в сети.
Это был слишком дорогой подарок, однако я принял его, ибо одержимость куббидом уже размыла мои принципы в отношениях с людьми и деньгами. Ради ее воскрешений я был готов почти на все. Сосед объяснил подарок тем, что никогда прежде не видел такой сильной личностной трансформации. Он сказал, что это знак уважения к памяти Насти ― и ко мне, способному воплощать Настю столь совершенно. Вместе со шлемом я получил стикер с фотографией ее лица, который сразу на него наклеил.
Наверное, связь с появлением собственного шлема все же была. Прежде я зависел от вечерних встреч с Павлом, сейчас же я мог становиться Настей каждый день, в любое время ― что я и делал, уподобившись одержимой крысе с рычагом из знаменитого опыта, открывшего систему предвкушения в мозгу. Я проводил по несколько сеансов в день, а иногда и вовсе не снимал шлем в течение дня. Надев его с открытым забралом, я подметал комнату, смотрел тубовизор, читал макпод, ел и даже спал в нем... точнее, все это делала Настя в моем теле. Должно быть, в результате злоупотреблений я и пережил то, что любители психоделиков называют "бэд-трипом".
Был полдень, я находился в квартире один. Решив провести очередной сеанс, ― уже третий с утра, ― я лег на кровать, надел шлем и расслабился. Как обычно, Настя "пришла" сразу. Спустя полчаса мне надоело лежать, я открыл забрало и встал.
Вернее, я открыла забрало и встала.
Потроллив робота-кадровичку голосовым вызовом, ― это стало моей милой традицией, ― я решила выйти наружу. Нужно было купить сигарет и какой-нибудь еды в пустой холодильник. Я удачно совпадала с Виктором в житейских привычках: мы оба равнодушны к быту, но в пище все-таки нуждались. К сожалению, ходить по улицам в нейрошлемах пока не принято, это привлекло бы ненужное внимание. Я осторожно сняла шлем, боясь прервать отождествление и вернуть брата в его тело. Ничего не случилось, я не исчезла.
Я вышла на улицу. Супермаркет находился в соседнем квартале, минутах в десяти ходьбы. Я отправилась туда, чтобы не рисковать. В нашем доме на первом этаже был продуктовый магазинчик, но неизбежная болтовня продавца-турка уже несколько раз разрушала волшебство и возвращал личность Виктора, ― к его немалой досаде. Я избегала подобных встреч ради брата. Меня огорчали его скорбь и зацикленность на моей смерти.
Прихрамывая из-за боли в ноге, я подошла к супермаркету и, остановившись перед глянцевым стеклом витрины, внимательно изучила свое отражение. Странное зрелище... будто наши с Виктором лица совместили в программе редактирования фотографий. Знакомый лисий блеск в глазах и темные круги вокруг них были моими, а трехдневная щетина на щеках и подбородке принадлежали ему. Я усмехнулась. Из воспоминаний Виктора я знала, что однажды делилась с ним желанием стать мальчиком физически; временно ― на год, не больше. Он убедил меня, что дело того не стоит ― ежедневное бритье доконает любого ― и мы свели разговор к шутке. Сейчас я думаю, что наверняка попробовала почувствовать себя мужчиной с чьим-нибудь чужим куббидом. Предполагаю, я не могу этого знать: куббид не переносит мою память в это тело, лишь чувство бытия мною.
Наглядевшись на себя в витрине, я вошла в магазин и купила все запланированное, удачно избежав контактов с людьми. По дороге домой я вспомнила, что ничего не ела с утра и решила зайти в грузинскую кафешку на соседней улице. Это было ошибкой. Там работала официантка, которая нравилась Виктору... и мне. Я видела ее при жизни, когда мы заходили туда с братом. Она была геем и даже пыталась заигрывать со мной, принимая наши заказы, ― Виктор ничего не заметил, я сама рассказала ему об этом. Как странно знать такие вещи о себе из его памяти! Я лишилась собственных воспоминаний и словно узнаю себя заново ― не такой, какой реально была, а тем, кем он видел меня все годы нашей дружбы. Я вижу себя глазами Виктора... и такая я очень нравлюсь себе.
Увидев меня, официантка растерялась. Перед ней сидели два человека в одном теле. Привычный ей Виктор ― и я внутри него, словно просвечиваясь сквозь его плоть. Я улыбнулась ей, чем окончательно ввергла ее в замешательство. Кое-как совладав с собой, она робко спросила, что мне принести... и магия была немедленно разрушена.
Настя испарилась, Виктор вернулся обратно.
Сделав заказ, я сидел на диване у окна и мрачно глядел на улицу, где шел нескончаемый дождь. Струи бежали по стеклу, настроение испортилось подстать непогоде. И тут меня словно ударила молния. Я с ослепительной ясностью осознал: Настя действительно жива. Умерла не она ― умер я! Меня нет в живых, а Настя оживляет меня с помощью моего куббида, доставшегося ей... уж не знаю, как. Может быть, я завещал ей его в наследство? Ситуация перевернулась. Я находился в галлюцинации, из которой нет выхода.
Я неподвижно сидел, прислушиваясь к звукам с кухни. На лбу выступила холодная испарина, мокрая рубашка прилипла к спине. "С вами все в порядке?" ― спросила официантка, ставя на стол чашку кофе. Я молча помотал головой. Даже пожелай я описать ей мою ситуацию, я не смог бы этого сделать. Как объяснить ей, что я и она ― настина галлюцинация под воздействием куббида? Я представил, что Настя сидит сейчас в своей калифорнийской квартире в нейрошлеме и галлюцинирует меня, и почувствовал себя совсем дурно. Но почему я в Москве, а не в Сан-Франциско? Должно быть, я неправильно понимаю принцип работы куббида. Я провел так много сеансов, что почти сравнялся опытом с Павлом... но что, если весь мой опыт, включая знакомство с ним ― тоже ее галлюцинация?! В конце концов, я ведь ничего не знаю о куббидах. Я впервые услышал это слово после настиной смерти... или своей?
Так плохо мне не было никогда, даже при известии о ее уходе. Я потерял уверенность в собственном существовании. Это был полный, абсолютный жизненный крах. Сердце прыгало в груди, как стиральная машина, в которую сунули кирпич вместо белья. Я подумал даже о вызове скорой, но не стал ничего предпринимать, ибо чем поможет воображаемому "мне" воображаемая скорая?
Не помню, как я выбрался из кафе и дополз до квартиры. Пару дней я лежал с температурой под сорок, сдавшись происходящему и смиренно ожидая чего угодно. В галлюцинаторном лимбе возможно все: воскрешение мертвых или даже явление Бога и Чеширского Кота. Я был готов ко всему. Пугавший меня до нервной дрожи шлем я спрятал в стенной шкаф.
Потом меня отпустило. Бог и Кот не явились; Настя, словно затаившись, тоже не проявляла себя. Я, Виктор, был непоколебимо реален. Страх постепенно оставил меня. Но кое-какое решение по поводу произошедшего я все же принял. Я обещал себе перестать подключаться к ее куббиду.
5
Моей решимости хватило ровно на три дня. Желание вернуть Настю перевесило. Успокоившись и поразмыслив, я понял, что у меня нет способов проверки реальности окружающего мира. Я мог выбрать любую версию ― и я выбрал считать ее мертвой, а себя живым. В пользу реальности Виктора говорило то, что одев шлем, я никогда не оказывался в Сан-Франциско, но всегда был в Москве. Раз опыт Виктора преобладает, то он скорее жив, чем мертв. Обдумав это как следует, я достал из шкафа свой зеленый шлем.
Сеансы продолжились. Теперь я был Настей примерно половину времени бодрствования своего тела. Мы разделили жизнь пополам. В день, когда я решил продолжать, я сходил в парикмахерскую и подстригся на настин манер, впервые покрасив волосы ― в ее приятный каштановый цвет. Это было непросто, учитывая густоту ее шевелюры и мою склонность к облысению, но бесстрастный робот-парикмахер сделал все, что мог. Результат меня почти удовлетворил.
Задачу облегчало то, что Настя никогда не носила макияж, не считая старших классов в школе. Мы были немного похожи, поэтому имитировать ее андрогинную внешность не составляло для меня труда. В конце концов, я не зря называл ее сестрой. Мне подумалось, что мы с Настей будто стремились к некой гендерной середине, ― она при жизни, я сейчас, ― приближаясь к ней с разных сторон.
Поздно вечером того же дня опять звонила Софья. Ее испугали перемены во мне, особенно новая прическа и чернота вокруг глаз. Встревоженно глядя на меня из экрана макпода, она говорила:
― Дорогой мой, когда ты уже поймешь? У тебя не было шансов, ей нравились женщины. Будто этого мало, она уехала на другой континент и вышла там замуж. И, наконец, умерла ― стала полностью недоступной. Какие еще факты нужны, чтобы увидеть ― она не была тебе предназначена? Отпусти ее! Ищи счастье в себе. Ты жив, ты все еще дышишь. Живи!!!
― Много ты понимаешь, мудрая сова... ― проворчал я. ― Она жива прямо сейчас... и доступна мне по щелчку пальцев, буквально. Ты пробовала ее куббид?
Услышав про куббид, Софья помрачнела. Она разразилась длинной речью, убеждая меня, что я должен жить собственной жизнью, говорила о необходимости отпускания и любви к себе... Я понимал каждое ее слово по отдельности, но вместе они казались мне бессмысленным набором звуков, иностранной речью. Поняв, что усилия по моему спасению тщетны, Софья коротко попрощалась и разорвала связь.
В другое время я был бы огорчен тем, что расстроил ее: мне нравилось наше общение, поскольку все наши разговоры были о Насте, а не обо мне, как сегодня. Но сейчас мне было все равно. Куббид Насти лучше пустых разговоров о ней. Я решил, что Софья ревнует, потому что он достался не ей.
6
Я возненавидел новые технологии после того, как был уволен из проектного бюро восемь лет назад, но куббид страшно заинтриговал меня. Я не понимал, как происходит волшебство. Почему электромагнитное воздействие на мозг так убедительно превращает меня в Настю? Я хотел верить в реальность превращения. Мне нужны были доказательства того, что это не работа моего воображения, усиленная хитрой электроникой шлема, ― что Настя действительно жива, когда я подключаюсь к куббиду и ощущаю себя ею.
Раз уж Павел торгует этими шлемами, он должен знать. Во время одной из вечерних встреч я спросил его: как такое вообще возможно? Что происходит в момент загрузки куббида ― почему я становлюсь ею?
― Прежде всего, "единой теории сознания" не существует, ― сообщил сосед, довольный моим интересом к предмету его увлечения. ― Сознание по-прежнему остается трудной проблемой, поэтому удовлетворительного объяснения происходящего при подключении к куббиду нет. Есть несколько гипотез, выдвинутых известными нейрофизиологами, психологами и философами, но предмет настолько обширен, что потребуется прослушать университетский курс, чтобы составить хотя бы приблизительное представление о вопросе.
― Что же мне об этом думать?! ― воскликнул я огорошено.
Павел улыбнулся в бороду. Беседа явно доставляла ему удовольствие.
― У меня нет профильного образования ― я торговец. Но есть опыт, мой личный и моих клиентов. На его основе у меня сложилось свое мнение о происходящем. Могу поделиться, если желаете.
Я очень этого желал, о чем немедленно ему сообщил.
― Моя теория немного безумная. Мне говорили, что она похожа на какую-то древнеиндийскую философию, но я ничего об этом не знаю. Я полагаюсь исключительно на практику.
― В чем же она заключается? ― спросил я, сгорая от любопытства.
― Я верю, что собственный разум для человека невозможен.
― Простите?
― Человеческой личности не существует. Это фантом, видимость. Мы не являемся разумными в том смысле, в каком это понимается в современной культуре.
Наверное, я выглядел настолько озадаченным, что Павел рассмеялся.
― Я предупреждал, что моя теория безумна. Но вы же хотите, чтобы я продолжал?
Я энергично закивал.
― Я верю, что сознание ― под этим словом я понимаю неизвестную науке силу, оживляющую наши тела, ― едино для всего живого. Эта сила не распределена между отдельными организмами, она управляет ими всеми одновременно.
― Звучит смело, ― заметил я.
Павел ухмыльнулся и сказал:
― Ну да, свежая мысль... которой уже несколько тысяч лет. Но позвольте продолжить. В новорожденном ребенке всеобщее сознание присутствует в, как бы сказать... нетронутом виде. Это податливая заготовка, которой родители и окружение придают форму индивидуума: бесконечно твердят ей ее имя; внушают, что она есть забавное пухлое тельце ― и в конце-концов сознание начинает верить в эту историю и окончательно отождествляется с организмом. Принимает форму индивидуума. Не становится им, ― единое сознание невозможно разделить, ― но кажется.
Теория Павла действительно казалась бредом. Но я хотел выслушать ее до конца.
― Допустим. И как это связано с куббидом?
― Сейчас объясню. Сознание в простом, непосредственно доступном каждому виде ― это чувство "я". Оно одинаково у всех людей, потому что единственно. Множество тел создают впечатление множества индивидуальностей, но чувство "я" внутри каждой головы одно и то же...
― Этому есть научные доказательства? ― перебил я.
― Нет, если не считать доказательством происходящее с помощью куббида перевоплощение в другого человека. Когда вы надеваете шлем, вы ведь не утрачиваете свое "я", не так ли? Я говорю не об уникальных чертах вашей личности, а о чувстве себя, если вы понимаете, о чем я.
Я понимал. Павел был прав, я действительно не терял чувство себя. Я не исчезал, а Настя не занимала мое место: я был непрерывно, просто в какой-то момент переставал быть Виктором и становился Настей, словно актер, меняющий маски. Один человек, два разных лица. Чувство "я" ― по словам Павла, одно и то же во всех людях ― оставалось неповрежденным.
― Сознание, оно же чувство "я есть", при подключении к куббиду остается прежним, а личность меняется полностью, ― продолжал Павел. ― Из этого я делаю вывод, что личность является искусственной и несущественной конструкцией, к тому же легко заменяемой. Как это происходит? Куббид придает сознанию новую форму. Позволю себе прибегнуть к метафоре. Представим сознание в виде пластилина или похожей субстанции, способной принимать разные формы. Вот пластилиновый человечек по имени Виктор, ― сосед сплел свои короткие толстые пальцы, изобразив похожего на спрута человечка с множеством пальцев-ног. ― Под действием внешних манипуляций он меняет форму, превращаясь в Настю... ― его пальцы сложились в нового толстоножку-осьминога ― но по сути остается тем, чем был всегда ― пластилином. Или, чтобы сделать метафору технологичнее: россыпь металлических опилок на столе под действием магнитного поля. Меняя характеристики поля, мы получим разные фигуры, но какие бы формы они не принимали, это всегда будут только опилки. Понимаете?
Я неуверенно кивнул.
― Индивидуального разума нет, есть лишь игра бликов на поверхности океана сознания. Имитация, если хотите. Когда вы видите человеческое лицо в случайном узоре на обоях, вы же не принимаете его за реального человека? Это просто обои.
Павел замолчал, прикуривая сигарету. Затянувшись и выпустив струю дыма, словно иллюстрировавшую его слова, ― она извивалась, принимая причудливые формы, пока не растаяла под низким потолком моей комнаты, ― сосед тихо сказал:
― Не знаю, утешит ли вас это... Если я прав, Насти никогда не было. Был рисунок энергий, очень красивый, казавшийся "Настей". Сейчас он рассеялся, волны разгладились. Океан сознания снова спокоен.
Я покачал головой. Его слова показались мне совершенно неутешительными. Единственное, что действительно могло меня утешить ― это предстоящий сеанс с настиным куббидом. Я подумал, что больше не стану расспрашивать Павла о принципах его работы.
7
Спустя четыре месяца после ее смерти индус-юрист позвонил снова ― глубокой ночью, своим калифорнийским днем. Вырванный из сна, я сел в постели, схватил с тумбочки макпод и, жмурясь от света, непонимающим взглядом уставился в яркий экран. Одетый в ту же рубашку с тонким черным галстуком, индус был подозрительно вежлив, даже вкрадчив. После приветствия и извинения за поздний вызов он сказал:
― Куббид ― вещь интимная. Я удивлен, что она завещала его не своей жене, а вам. Наверное, вы с Анастасией действительно были очень близки.
― Что вам нужно? ― спросил я тихо, чтобы не разбудить соседа за стеной.
― Вы еще не решили, что собираетесь делать с ним?
Я растерялся. Что значит "что делать"? Я уже делаю с куббидом то, для чего он предназначен.
― Често говоря, я не понимаю, какой прок в этом наследстве, если любой может подключаться к нему, ― признался я. ― Разве что я подключаюсь бесплатно, но это совсем небольшие деньги...
Настин куббид пользовался спросом ― вместе с ее паролем я получил доступ к статистике. Цифры поражали воображение: каждый день к нему подключались десятки тысяч человек со всего света. В сети не знали о ее смерти, а я не знал, следует ли что-то делать по этому поводу.
― Вы не любой, ― веско сказал юрист. ― Во-первых, вы будете получать прибыль от доступа других пользователей к ее куббиду... после завершения всех выплат по счетам за оказанные медицинские услуги. Во-вторых, вы можете закрыть доступ другим пользователям и подключаться к куббиду единолично. Это будет странным решением, но такая опция имеется.
Тут он попал в мое больное место. Я много думал об этом и мое отношение к тому, что другие пользуются куббидом, постепенно изменилось. От резкого неприятия, даже отвращения при мысли о том, что незнакомые люди ежедневно примеряют на себя настину личность, я пришел к пониманию и своего рода сочувствию. Я решил, что несправедливо лишать их счастья, которым я сам пользуюсь неограниченно и бесплатно.
― И, наконец, главное, ― продолжал юрист. ― Вы можете продать его. Как раз о последней возможности я хотел бы поговорить. Мой брат работает посредником в подобных сделках и готов организовать продажу...
― Продать Настю?!
Я посмотрел на индуса так возмущенно, что придушил бы его взглядом, будь мой макпод современной моделью, умеющей преобразовывать эмоции в физические воздействия.
Он возразил:
― Нельзя продать Анастасию Рейнеке, она умерла. Но можно продать ее куббид. Не следует путать его с живым человеком. Это не одно и то же.
― Я не стану ее продавать!
― В сети все еще не знают о ее смерти, но слухи уже поползли, ― продолжал юрист, будто не заметив моего отказа. ― Пользователи начали отмечать, что куббид не меняется. Если продать его быстро, можно выручить порядка двух миллионов восточно-американских долларов. Когда все узнают, цена ее личности стремительно упадет и будет падать каждый день, пока не достигнет дна ― примерно десяти тысяч. Мертвая личность ― лишь слепок с живого человека. Они не стоят столько, сколько личности живых. Глупо терять деньги, которые сами упали вам в руки. Как я уже говорил, мой брат...
― Нет.
Сумма была огромной, но все мое существо противилось идее продажи. Я буквально физически чувствовал: Настя не желала, чтобы я продал его. Она хотела, чтобы куббид принадлежал мне... и ей, когда она заменяет меня в этом теле.
Индус выглядел разочарованным. Уже не стараясь казаться вежливым, он недовольно попрощался, напоследок посоветовав мне хорошенько подумать над его предложением. Он сказал, что свяжется со мной через несколько дней. Я занес его номер в черный список, погасил экран макпода и упал обратно в постель.
Сон не шел. Глядя в темноту и слушая, как дождь барабанит по подоконнику, я думал о ее последних неделях. Я пытался представить, как Настя, зная о неизбежном конце, решала судьбу своего наследия. Она наверняка пробовала куббиды других людей и точно знала, что я буду ощущать с ее куббидом. Почему она отдала его мне, а не жене?
Внезапное понимание испугало меня. Настя хотела сохранить свою личность, но не ценой исчезновений Евгении. Исчезать должен был кто-то другой... Она хотела быть с нею в моем теле? Я снова сел в постели, включил макпод и через поисковую систему нашел контакты Евгении. Звонить не стал, ― о чем бы я говорил с ней? ― но подумал, что стоит иметь ее номер на всякий случай.
Утром я позвонил отцу Насти, также найдя его номер в сети. Не знаю, зачем ― мы даже не были знакомы. Я представился ее другом и выразил соболезнование. Мы разговаривали минут десять. Я с некоторой тревогой осознал, что говорю ее голосом. В конце, забывшись, он вдруг назвал меня "Настей" и тут же смутился. Мы попрощались, договорившись когда-нибудь созвониться снова. Я знал, что этого никогда не произойдет.
8
За окном моей уютной квартирки шумит непрекращающийся дождь. Я зажгла все лампы ― утро, а на улице темно, словно наступил вечер. Вот уже почти два месяца, как Виктора нет. Я начинаю забывать, каково это ― быть им. Если подумать, ничего не изменилось: просто личность, которая обитает в этом теле, приобрела другую форму. Как любил говорить Павел, "тубовизор, переключенный на другой канал, не перестает быть тубовизором". Сосед внезапно съехал из нашего дома... жаль, я успела привязаться к нему. Я ― всегда я. Правда, это в некотором роде жизнь с нуля, ― я мало что знаю о себе, зато переполнена воспоминаниями брата, ― но я накоплю новые воспоминания.
Он считал меня легкой личностью, Питером Пэном... Вспоминая это, я горько усмехаюсь. Как же плохо он знал меня! Я принесла в его тело своих скелетов в шкафу, все свои проблемы, о которых ничего не помню. Они надежно упрятаны в куббиде, зашифрованы в нем вместе с моей болезнью. Мне не сбежать от себя. Судьба найдет даже в другом теле и довершит начатое.
Нога и живот болят нестерпимо. Я задыхаюсь от кашля, от которого не помогают аптечные спреи. Убившая меня болезнь прокралась и в это тело. Обнаруживший метастазы врач сказал, что у меня агрессивный рак и что я... что тело вряд ли протянет больше года. Что ж, у меня есть год. Я проживу его на полную катушку, до конца ― в память о Викторе.
Его тело старше меня совсем ненамного. Брат оставил его мне, чтобы я могла жить. Я буду вечно признательна ему за это. Я не чувствую угрызений совести, потому что он ушел добровольно. Брат любил меня, любил больше жизни. Он хотел, чтобы я жила. Я заняла его место, но это именно то, чего он хотел. Я должна жить ― ради его жертвы, его бесценного подарка. Жить столько, столько смогу.
Ну, а сейчас... Я взяла макпод и набрала номер, который Виктор нашел в сети и сохранил для меня. Спустя долгие минуты ожидания на экране возникло сонное женское лицо, знакомое мне из воспоминаний брата ― он однажды видел нас вместе, еще до моей эмиграции. Ее пышные кудрявые волосы были растрепаны, точно их обладательница только что вылезла из постели. Я улыбнулась и сказала нежным грудным голосом:
― Здравствуй, Женечка!
***
В далеком Бостоне, столице Восточно-Американских Соединенных Штатов, плотный чернобородый мужичок в облегающем бордовом пиджаке и потертых джинсах вошел в здание штаб-квартиры корпорации Джона Ньюмана. Циклопический зеркальный небоскреб-обелиск, чья вершина вонзалась в облака, кроваво блистал в лучах закатного солнца, накрыв соседние здания и синий залив своей огромной тенью.
В холле визитера ждал одетый в черный костюм-тройку высокий седой господин лет шестидесяти. Его звали Марк, он был помощником самого Джона Ньюмана ― человека, владевшего всем земным интернетом и четырьмя процентами мировой экономики. Молча обменявшись рукопожатием, мужчины вошли в лифт. Марк приложил перстень с чипом к неприметному кружочку на панели управления и блестящая сталью кабина бесшумно устремилась на последний этаж обелиска, в личные покои Ньюмана.
Лифт ехал бесконечно долго. Павел откашлялся и сказал: "Я прочел договор с продавцами шлемов ― все сто страниц, от первой до последней строчки. Я всегда ищу возможности". Высокий господин одобрительно улыбнулся. "Вы редкий человек, ― заметил он. ― Внештатные торговые агенты обычно не утруждают себя изучением деталей. Мистер Ньюман оценит вашу лояльность по достоинству".
Двери кабины разъехались. За ними была тьма. Когда глаза Павла привыкли к темноте, его взору предстал круглый мраморный зал с монументальными колоннами по периметру, напоминавший храмовое помещение инопланетной цивилизации. Павел не знал, почему ему пришло в голову это сравнение: то ли из-за странно скошенного потолка, то ли из-за чуждых, негармоничных пропорций высоты и диаметра зала, ― а может, из-за непривычных форм казавшихся живыми корявых колонн. Своей пустотой зал вызывал ощущение холода и отчужденности.
У противоположной от лифта стены угадывалась в тусклом свете ночника кровать-каталка, окруженная медицинской аппаратурой. Рядом с ней сидели на стульях два человека, чьи лица Павел не мог разглядеть. Единственными источниками света в зале, помимо ночника, были медицинские мониторы, чье мертвое сияние отражалось призрачными бликами на черном глянцевом полу.
Мужчины направились к кровати. Их шаги отдавались гулким эхом в пустом мраморном зале. Приблизившись к ней, оба почтительно остановились. В воздухе висел едкий запах лекарств. Павел почувствовал, как ладони взмокли от волнения. Перед ним, накрытый по шею белоснежной простыней, худой и бледный как смерть, лежал с закрытыми глазами Джон Ньюман. Похожий на Кощея Бессмертного древний старик был опутан проводами и трубками, связывавшими его тело с дорогими медицинскими машинами. Он был скорее киборг, чем человек: похоже, без этих ставших частью его организма машин он не прожил бы и минуты.
Много лет назад Павел шутки ради подсчитал вероятность своей гипотетической встречи с ним. Она оказалась ниже, чем шанс пройти отбор в отряд безвозвратных колонистов Марса. Теория шести рукопожатий с такими людьми не работала. Ньюман был недоступным божеством, от чьих желаний и видения зависели судьбы миллиардов. И вот Павел стоит перед ним: не жалким просителем, а как человек, имеющий нечто ценное для прикованного к кровати бога.
Рядом с изголовьем сидели два незнакомых Павлу пожилых господина. Судя по их одежде, один был врачом, а другой ― высокопоставленным священником Универсальной Религии, набравшей в последнее время большую популярность. Марк сказал им: "Я привел его. Джон уделит нам пару минут?"
Врач озабоченно посмотрел на один из мониторов, а потом кивнул. Он взял в руки беспроводную клавиатуру и набрал какую-то команду. Машины загудели, по идущим к телу старика прозрачным трубкам побежали сверкающие ртутью и алым жидкости. Резко вздохнув, старик открыл глаза. Они были ярко-синими, горящими живым огнем, и составляли удивительный контраст его обветшалой плоти. Глаза были единственным, что осталось от легендарного Джона Ньюмана, каким его когда-то знал мир. Глядя в них, Павел подумал, что они довольно злые. Пробуждение явно не обрадовало старика.
Марк слегка поклонился ему и почтительно сказал:
― Получилось! Зафиксирован случай необратимого переноса.
Старик попытался пошевелиться. Врач и священник вскочили со стульев и бросились на помощь, устраивая его подушки, чтобы ему было лучше видно Марка и Павла. Павел стоял ни жив ни мертв. Он надеялся только на одно: что Ньюман не спросит его ни о чем. Его пересохшее от волнения горло не сможет издать ни звука.
Включился динамик и знакомый всему миру голос ― не живой, а синтезированный одной из машин ― громогласно вопросил:
― Это точно?
Голос шел не от старика, а откуда-то сверху, с потолка, усиливая ощущение, что Павел стоит перед богом. От его громыханий задрожали склянки с лекарствами на колесном столике возле кровати.
― Никаких сомнений, ― заверил Марк. ― Павел предоставил нам необходимые доказательства.
― Наконец-то, ― прогремел синтезатор гулким клокочущим голосом. ― Я слишком долго ждал. Кто?
Врач покрутил ручку на машине, регулируя громкость.
― Ее имя Анастасия Рейнеке, ― ответил Марк.
― Кто это? ― спросил голос уже на нормальной человеческой громкости.
― Участница сети обмена личностями из Калифорнии.
Старик недовольно скривил высохшее бледное лицо, выражая презрение к кибер-пролетариату варварского Западного побережья. Марк сказал:
― Мы предполагаем, что перенос удался из-за большого личного горя человека, который ее любил. Он вызван психической травмой, причиненной ее смертью.
― Мне плевать, чем он вызван! ― оборвал его старик. ― Это воспроизводимо?
― Сейчас мы работаем над этим.
― Сейчас... ― проворчал старик. ― Вы не понимаете, что значит это слово. У меня нет времени. Сейчас ― уже поздно. Мозг не пересадишь, как сердце и печень.
― Мы сделаем все, что в наших силах, ― пообещал Марк.
― Позволь мне сказать, Джон, ― впервые заговорил священник.
Он был грузным седобородым мужчиной, облаченным в пурпурную сутану до пола. На груди его на тонкой золотой цепочке висел медальон, символ Универсальной Религии: круглое серебряное зеркальце в фигурной золотой оправе. Ньюман скосил на священника взгляд и моргнул, разрешая говорить.
― Джон, ты знаешь, я люблю тебя как брата. Но ты совершаешь ошибку.
Старик яростно сверкнул глазами.
― Объяснись! ― прогремел голос с потолка.
― Это не настоящее бессмертие ― и ты сам это знаешь! ― с горячностью воскликнул священник. ― Это имитация, насмешка над божественной мудростью и человеческой природой! Твоя душа не спасется! Ты будешь навеки проклят, как диббук...
― Твоя религия бесполезна, Том, ― перебил его старик. ― Я доверяю лишь технологии. Моей технологии.
Священник сказал умоляюще:
― Джон, не ты переселишься в другой тело ― другой человек станет тобой! Это не спасет тебя от смерти.
Старик отвел свои синие глаза от Тома и устремил взгляд в сумрак потолка.