Мартовский Александр Юрьевич : другие произведения.

Деревенские зарисовки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Было такое время, когда господа студенты ездили в стройотряды, и развлекались там по полной программе.

  АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
  ДЕРЕВЕНСКИЕ ЗАРИСОВКИ
  
  
  Живописный берег Вуоксы. Спортивный лагерь Политехнического института. Чертовски ядерная смесь, и более чем взрывоопасная. Вуоксе тысячи, сотни тысяч, может быть, миллионы лет. Спортивный лагерь ведет счет на годы, может быть, на десятки. И вот они вместе. Кому-то покажется, так не бывает, наехали паразиты на родную природу и все испортили. Но так бывает, именно так. Никакого паразитирования на чистом теле природы. Просто в восьмидесятые годы двадцатого века нужен был лагерь. И мы получили его, потому что он нужен.
  Дальше самые простые краски. Точнее, краской как-то не захотелось попользоваться. В сложившейся ситуации удовлетворяет и карандашный набросок. Чуть коснулся бумаги не самым заточенным карандашом, провел две-три линии, сделал три или две закорючки. Вот родная земля, вот ее атмосфера, вот вершина ее и все прочее, что наболело вокруг. Никакой превосходной степени, никакого гипертрофированного убожества. Сосны, камни, песок. Спорт, комсомол, коммунизм. Вечная и бесконечная материя переплетается с житейскими мелочами. А еще мелочи оставляют тот самый набросок, который набросок на вечном теле вселенной. Тронул набросок, и он исчез навсегда. И даже если не трогал, он исчез все равно, сколько не подрисовываем, не приукрашиваем, не используем здесь краски.
  Нет, я не спорю, берег Вуоксы и впрямь живописный, чего не расскажешь о лагере. Берег содержит в себе нечто гармоническое в своей завершенности, лагерь вообще ничего не содержит. Это платформа, которая необходима под нечто. Жесткая грань стирается, мягкая остается, когда человек пристраивается к природе. Сильный выступ в плесени и шелухе, слабый в цветах, кустах и деревьях могут зависеть от прихоти человека. А еще природная завершенность отступила под натиском человеческого безобразия, а гармония превращается в фикцию. Мусоросборник, согласен. Прыщ или язва, согласен опять. Таким со временем становится любое из человеческих творений, когда зарубцуется, сгладится, ослабеет, как подходящий материал для величайшего скульптора, для природы.
  Мы подражатели. Наша архитектура не то и не так. Думали, она то. Прямая, прямоугольная, квадратная. Живем, прячемся, оберегаемся от величайшего скульптора, все от той же природы. Отсюда с архитектурой проблемы. Представляли, она так. Железная, пластмассовая, резиновая. Если не прячемся от природы, значит не оберегаемся и не живем. Счастливчики попали на юг. Там какая угодно архитектура, там юг. Здесь ни какая и ни угодно. Здесь Северный лагерь.
  А еще этот лагерь спортивный, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Партия, комсомолец, спортсмен - очень нужные слова в лексиконе восьмидесятых годов. Еще несколько закорючек, которые вроде удара молнии. Партия построило государство на песке, комсомолец отдыхает под соснами, спортсмен еще не закончил свой завтрак. Вычеркивая одно, вычеркиваешь другое. Вычеркивая другое, выбрасываешь третье. Прием неправильный и по большому счету очень мне надоел. Но песок нравится, а сосны расположились до неба и из мечты спортивная жрачка. Опять же мечта, как архитектура коммунистического строительства, все тот же материал. Сквозь хламовидное вещество проскальзывает песок, сквозь полуистлевшую оторопь разваливаются сосны, сквозь обрывочные пустышки не упиться и не обожраться. Здесь пока далеко до произведения природы, или почти рядом с человеческим гением.
  Впрочем, я ошибаюсь в который раз. Не так и не то. Взгляд художника проскочил дальше реальности. Рука скульптора дрогнула и проскочила еще дальше. Некоторые линии есть, некоторые закорючки на месте, но общая картина не проглядывается, ее нет. Только линии, а на них закорючки. Вот если бы мы живописали берег Вуоксы, тогда другой разговор. Не получилось, черт подери, чего не умею, того не умею. Со жрачкой из коммунистического прошлого, с комсомольцами и партийными вроде чего-то умею, а дальше нет. Все полуистлевшее, хламовидное, обрывочное, как составные ингредиенты моего таланта. Лагерь, спорт, комсомол... Снова они. А если всем этим не пахнет?
  Вы не пугайтесь. Чего нет, а что есть. Может спортсмена после второго стакана и не найдете в спортивном лагере, а лагерь все равно спортивный. Может и с комсомольцами здесь нерешаемые проблемы, а лагерь оплот комсомола. Прошлое в будущем не всегда реализуется с такой достоверностью, как будущее в прошлом? Каждый из молодежи восьмидесятых годов прошел комсомол или спорт, и не видит проблемы. А она таки есть. В Северном спортивном лагере собрались нестареющие душой ветераны Политехнического института и их вечно молодые подруги. Если кому не нравится вышеупомянутый комсомол, разрешается обратиться в администрацию лагеря в письменной форме. А лучше обратиться в Политехнический институт и получить пару законных пинков в морду. Ибо институт решает, кому постареть душой, а кому оставаться всегда молодым, спортивным или достойным провести несколько незабываемых дней и ночей в объятиях нашей любимой природы.
  Ах, мы оставили партию. Партия победившего коммунизма такую забывчивость может нам не простить. Она весьма необычная партия. Как вы уже догадались, здесь любое телодвижение делается для человека и на его благо. То есть удобный, практически механический расчет. Человек обязан меть благо. Повторяю, просто обязан. Коммунистическая действительность предполагает внутри себя благо. И никак не иначе. А если такое благо относится к более выдающимся товарищам, это уже не вопрос. Потому что вопрос реализует опять-таки партия. А в партии пустота. В партии нет молодежи, среди человеков ее опять-таки нет. Ну, разве отпрыски наших товарищей или подруг все тех же товарищей. То самое гарантированное будущее русской земли, которое приготовил этой земле коммунизм, и которое обкатывал на многих конкретных примерах. А один из конкретных примеров есть Северный лагерь. И еще в этом лагере разрешается молодежи, которая будущее, копировать взрослых.
  Хотя постойте, копия не оригинал, тем более не стопроцентный прорыв в наше светлое будущее. Все-таки отпрыски выдающихся товарищей пускай на один процент, но отличаются от выдающихся товарищей. А следовательно, есть у нас нечто необъяснимое и незапрограммированное партией. Все-таки они привнесли немного тепла в этот спортивный мирок. Пудра, веревка и хлам не являются главным достоинством Политехнического института. Так же как брюхо, партийность и комсомол не те вехи на жизненном пути, на которые хотелось бы равняться. Уходит то поколение, приходит это. Кажется похожие поколения, однако ничуть не похожие. Как с Вуоксой. Сегодня там распустилась река, завтра здесь, послезавтра в еще неизведанной точке. Пускай на десятую долю процента, на сотую, на какую не соображаю какую, но чем-то сравнима Вуокса с теми маленькими придурками, что притащили с собой выдающиеся товарищи в Северный лагерь. Нечто родственное есть. Как не выпячивает губки маленький раздолбай или кривлючая продолжательница рода нашей науки, уже накатило на них то самое нечто. И Вуокса несет дальше свои беспокойные воды.
  
  ***
  Да чего приукрашивать всякую хренотень? Кукольная, подопрелая, недееспособная суета угнездилась в сырых казематах, в блевотной столовой, на волейбольной площадке, на пляже. То есть на всех рубежах Северного спортивного лагеря. И не надо мне втюхивать цифры из очень гладких бухгалтерских отчетов. В восьмидесятые годы все у нас гладкое, даже наша бухгалтерия, которая по определению не может быть гладкой. А по большому счету выдающиеся товарищи у нас не из самых капризных. Они бодаются за путевки в Северный лагерь не для того, чтобы обжираться в блевотной столовой и отсыпаться в сырых казематах. Они сюда едут на пляж. Ну, иногда поиграть в волейбол. Хотя пляж и волейбол почему-то давно превратились в единое целое.
  Вообще-то я не рассказываю про нечто целое. Я зациклился на мелочах. Мелочей даже в Северном лагере масса, чертовски просто зациклиться без подготовки. Ну и суеты здесь хватает. Ибо суета - жизнь, а жизнь практически как суета. В городе те же самые лица, те же команды, тройки и пары. Декорации иногда меняются, но лица... Не помолодели, не постарели, не поумнели. Насчет того, чтобы поглупели, опять сказать ничего не могу. Поток интеллекта на прежнем уровне. Водовороты разума более или менее предусмотренные. Пища не то чтобы та, но все прочее предугадывается в четыре секунды:
  - Иван Иванович, вы включили вчера приемник? Ну, конечно, включили. Вы не изменяете своим правилам и привычкам.
  - Петр Петрович, премного вам благодарен за столь лестное мнение. Не хочу вас разочаровывать, но я обязательно включаю приемник.
  - В таком случае вы не пропустили последние новости из взбунтовавшейся Польши.
  - Совершенно согласен, последние новости я не посмел пропустить. Польша взбунтовалась. Это событие имеет мировое значение. враг отыскал лазейку в мировой системе коммунизма. Кто мог подумать, что наши польские товарищи станут добычей врага? Сначала Венгрия и Чехословакия, теперь самый пострадавший от капиталистов народ, теперь Польша.
  - Не возражаю, коллега. Однако сомнения есть. Может не все так ужасно, может, товарищи преувеличивают опасность? Несколько взбунтовавшихся реакционеров, несколько антисоветчиков, вспышка нацизма среди молодежи. Такое случается. Ослабела узда, и случается. Утерял бдительность человек будущего, и опять же случается. Поляки всегда хороводили в разных гадостях. Неспокойный, смутный народ. Но не могу поверить, что за последние годы они опустились до этакого абсурда.
  Говорил вам, даже угадывать нечего. Вот тройка номер один, вот пара. Вот еще тройка, вот пара из лучших и наиболее выдающихся товарищей. Они расхаживают, они общаются, они рассуждают. Точно на кафедре, пускай далеко эта кафедра. Точно на лекциях и семинарах, пускай то же самое далеко. Внутренняя подоплека не изменилась на пару копеек. Не послушал, сберег свое время:
  - Право, доцент, вы близки к периферической части проблемы. Я бы посоветовал не оглядываться на периферию. Здесь слухи, возможно, и не совсем верные. Слухи вредят мировой системе социализма. Но с другой стороны авторитет дружбы народов нарушен не по нашей вине. Авторитета как бы и не было, набежали молокососы, постучали ногами, чего-то там крикнули. Еще молоко на губах не обсохло, но крикнули против нашего строя, против родного, против того, за что мы боролись. В горле першит, но придется сказать, все оно несовместимо с истинным разумом.
  - Как не говорите, ваша правда, профессор.
  - Знаю, что правда. Сегодня легче живется. Пара носков на троих опять-таки в прошлом. Но молокососы есть наше будущее. Носки можно постирать и выбросить, будущее не постирать, оно останется после нас, оно будет за нами, ради него мы живем. Я еще не закончил, ради него мы расслабились и ослабили на минуту хомут, тот самый, что прижимал за горло наших противников. Он прижимал, а мы ослабили. Больше того, протянули братскую руку помощи этим самым противникам, которых нельзя было отпускать, а мы протянули.
  С другой стороны, вечер длинный, природа красивая, места хватает на всех. Кружатся пары на волейбольной площадке, курсируют тройки возле шезлонгов и столиков, не отрицает сам интеллект наличие нашей природы. А интеллект не только в словах, которые ты уловил и подслушал:
  - Погодите, Иван Иванович, братский почет или братская связь не есть побрякушки взбесившегося врага. В нашем государстве вне всяких сомнений еще осталось какое-то братство. Но во вражеском, тем более в капиталистическом государстве, я не соглашаюсь что оно есть. Правильно я вас понял?
  - Петр Петрович, вы меня правильно поняли. Доброе и человеколюбивое начало коммунистической формации прощает злобный и отвратительный конец приспешников человеконенавистнической системы капитализма. Ежели не прощать этот самый конец, то никогда его не исправишь. Злоба всего лишь реакция негодяев. Опять же добро является реакцией человеков даже на откровенную злобу. Кто вечно злобится, тот ошибается. Кто великодушный товарищ и научился переламывать собственные интересы в интересах всего государства, тот победит. С ним удача, с ним счастье.
  - Ну, если в таком разрезе...
  - Конечно, в таком. Будь добрым, но не будь добреньким. Будь суровым, но не ослабляй бдительность. Враг нападает исподтишка. Враг не считается с твоими принципами. Если добренький, это враг посчитал за слабость. Неужели ты ослабел? Неужели можно опошлить все светлое, чистое, лучшее? Неужели не будет ответа?
  - Кажется, мы приблизились к цели. Кажется, получили ответ. Коммунистическое добро как лекарство против всех доброхотов и добреньких гадиков. Мир состоит из злобы, мир наполняется, мир переполнен всяческой гадостью. Злобствуем в ипостасях. Молодежь не осознала свое предназначение на русской земле, но злобствует. И это прискорбно. Мы для нее, то есть для молодежи, для заблуждающейся, для неосознающей, построили новый мир. Светлая жизнь, настоящее счастье, если желаете, само государство стали составляющей чертой нового мира. Мы построили, мы указали куда или как следовать. Только, пожалуйста, не сворачивайте с указанного пути. И еще не надо кривляться, что нет выбора. Выбор всегда есть. Вот добро, вот опять-таки зло. Империалисты опять баламутят воду...
  Предупреждал тебя, не подслушивай, мой драгоценный товарищ. Разговор продолжается не день и не два. Он достиг высочайшей интеллигентности под скрежет зубовный на воздухе. И с интеллектуальными фишками здесь полный порядок. А насчет поучительной составляющей я разговаривать не хочу. Для тупой молодежи здесь скрыты величайшие ценности, которые не приобретаются за деньги. А если без шуток, что мы имеем в конечном итоге? Партия, спорт, комсомол. А еще родная земля, берег Вуоксы и самое правильное во вселенной отечество.
  
  ***
  Дальше та самая молодежь. Наконец доползли. Если расположился на берегу институт, если Политехнический, если тети и дяди плюс продолжение рода, то должны быть студенты. Я смеюсь, какой институт без студентов? Невозможно выгнать всех на хрен и вариться в собственном соку, даже если вокруг только выдающиеся преподаватели и гении. Институт обязан кого-то учить. То есть, как бы это не было глупо, но процесс гениальничанья даже не самый главный в Политехническом институте. А вот учебный процесс кое-чего да значит. Следовательно, нам необходима определенная молодежь, то есть молодежь определенного толка, которую мы называем студенты.
  Наконец, вопрос на засыпку. А кому дерьмо разгребать? Все-таки не из железа выдающиеся товарищи. После них остается кое-какое дерьмо, которое приходится разгребать. Можно, конечно, удовольствоваться всеобщей помойкой, и как-нибудь выйти на уровень мирного сосуществования с отходами лагерной жизни. Двадцать дней не такой утомительный срок. Дерьмо лежит, а ты его не заметил.
  Э, ребята, хватит прикалываться. Выбираем альтернативный вариант, вроде студенты есть, а вроде их нет. По лагерю студенты не шастают, под ноги не попадаются. Кухня, толчок, кочегарка. Разделились по возрастным признакам: наша вотчина, ваша вотчина, а вариант альтернативный. Под ноги попадешься, между прочим нарвешься. Порицание, раз. Обструкция, два. Поругание, три. Более старшие товарищи не могут не участвовать в воспитании молодежи. Тем более не могут они проскочить мимо работающего студента. Сами понимаете, как работает каждый студент. Правильно, вот так он и работает, что удивляемся, как еще не сгорел лагерь. А выдающиеся товарищи и на отдыхе представляют Политехнический институт во всей его красоте и величии. И не надо нам втюхивать всякую дурость, что это ошибка.
  Впрочем, проехали. Интеллектуалов здесь больше, чем на каком-нибудь семинаре по правам человека. Плюс их жены и детки. А представителей славного, но чертовски неинтеллектуального студенчества, раз и обчелся. А почему? Тогда встречный вопрос, а нахрена всяким потрахам здесь прохлаждаться? И что мы имеем в итоге? Кухня, толчок, кочегарка. Плюс объедки, полы и белье. Плюс за идею: кипячение, собирание, вытирание. Плюс особы женского пола: Маша, Наташа, Дуняша. Возможно я ошибаюсь, их называли иначе, но мы согласились, что нет. Отдых, лагерь, Вуокса - и ни одного завалящегося мужика образца восьмидесятых годов, которого называют студентом.
  Стоп, товарищи, студент в кочегарке. Толстый, рыхлый, большеголовый. Не особь женского пола, черт подери, настоящий студент. Тот самый, совмещающий в себе блеск, стремление к истине и полет над вселенной. Не спутаешь, не отбросишь, не попытаешься отрицать его принадлежность к студенчеству - все признаки настоящие. На природе нужен такой гражданин. Среди отдыхающих и расслабляющихся он первый номер. В чуждой, точнее, в неадекватной среде от него столько пользы. И вообще, кого еще можно послать далеко-далеко, в кочегарку?
  - Я старожил, - это он рассуждает.
  - Старожил всегда первый номер, - это особы женского пола.
  - То же самое говорю, - снова студент, - не помойная бочка и не ведро под забором.
  В конце концов, разрешается слушать:
  - Старожил есть принадлежность конкретного лагеря. Его сердце, его печень, его голова. Все прочие товарищи - в лучшем случае волосы. Они отросли, их отрезали. Сердце нельзя отрезать, и печень нельзя, тем более голову. Волосы можно, остальное нельзя. Лагерь развалится, лагерь умрет, если осуществить над ним неправильное обрезание. Я повторяю, что обрезание может быть только в одной плоскости, только правильное. И относятся сюда волосы. Ибо волосы как величина переменная. Их отрезали, они под забором. Постоянная величина это сердце, и все остальное, и лагерь.
  С другой стороны за прослушивание деньги берут. Мало чего тебе разрешается, давай деньги! Или их заменитель. Для старожила, для патриота, для единственного из единственных на этой земле никакой разницы. Можно деньги, а можно отходы с барского стола. При определенных обстоятельствах отходы более чем подходящий материал. Кочегарка темная, в полумраке не разобраться, чего тебе принесли, то ли райское яблочко, то ли отходы. Кочегарка грязная, здесь не стоит выделывать из себя чистюлю и привередничать по любому поводу. Да и девчонки нормальные попались. Самое дерьмо, поверьте моему опыту, не принесут. Только лучшие из отходов попадают сюда в кочегарку.
  Ну и что? Человек теряет энергию, человек ее пополняет. Старожил теряет больше других, даже если не сдвинулся с места. Его кочегарка дымится на весь лагерь. Она связующее звено. Отсюда можно распространяться и растекаться по лагерю, а можно застрять и закостенеть навсегда. Это как разрешат выдающиеся товарищи: доцент, профессор, подруга доцента, собака и отпрыск профессора. Или в который раз ошибаюсь? Да идите подальше, товарищи! Вы никто, вас не спросили, и разрешение не потребуется. Маша, Наташа, Дуняша... Опять не потребуется. Первая группа произвела отходы, вторая их уложила в пластиковый мешочек и принесла в кочегарку. Дальше грохот работающих челюстей. Дальше болтающиеся щеки. Дальше закатившиеся глазки. Дальше его величество старожил, которое вы оплачиваете по полной программе, и вам разрешается слушать:
  - Проникая в дебри природы, город приводит сюда слабые, можно прибавить, неприспособленные существа, тот самый продукт цивилизации, за который и больно, и стыдно. Если бы ничего не было и оставался на своих позициях город, мы могли поприветствовать столь правильное решение и заложить не один памятник для столь разумного города. Но извините, не повезло. Слабые существа о себе понимают чуть посильнее, чем это в разумных пределах. Слабые существа не тараканы, сбившиеся в кучку. Они не муравьи, копошащиеся под ногами. Они цивилизация, якобы цивилизующая природу под руководством не самого разумного города.
  Впрочем, слушать всегда интересно, если не помешала кость или хрящ. Тогда обрыв речи.
  - Все вижу, все знаю, - становится вялым язык.
  - Все знаю, все вижу, - глаза закрываются.
  - Я старожил, - дальше не спрашивайте. Кость раздавлена, хрящ изничтожен. Товарищ склонился на бок. Товарищ прикрыл свою печень и спрятал бесценную голову. Товарищ теперь под контролем Маши, Дуняши, Наташи. И это надолго.
  
  ***
  Нет, никакого сюжета, никакой любви, ничего романтического или весьма прозаического в деревенской действительности. Только мягкие линии, только штрихи. Первая линия, первый штрих. Вторая линия, следующий штрихующий номер. Лагерь, да. Спорт, да. Еще деревня... Почему бы и нет? За лагерем находилась деревня. Она, то есть деревня, присутствует, она существует, она физическая подкорка русской земли. Заборы, домишки, сарайчики, человеческий фактор. Кто-то придумал, деревня. Мне показалось, что маленькое почти бомжовское поселение никому не нужных бомжей, отринутых цивилизацией без права вернуться обратно. Впрочем, вопрос из самых тяжелых. Налейте стакан, и будет деревня.
  Стакан опять-таки аргумент. Вышел из лагеря, сделал полсотни шагов, ты на нейтральной земле. Здесь наливают прежде, чем попадаешь в деревню. Не за так наливают, но единственное место, куда добираться полсотни шагов. То ли палатка, то ли сарайчик, то ли ларек. Два часа наливают, двадцать два часа находишься в подвешенном состоянии, потому что не наливают, потому что все налито. Вот привезет пароход первую порцию жидкости, тогда пожалуйте сюда что есть мочи со своим оскудевшим стаканом, пока наливают.
  Остальное не так интересно. В палатке, или сарайчике, или ларьке все скучное, неинтересное. Консервы, раз. Консервы, два. Консервы, три. Как вы понимаете, жирная, очень жирная, непереносимо жирная свинина в стеклянных банках. Ее еще называли "завтрак туриста", но мне не попадался турист, способный выдержать этакий завтрак. Плюс кое-какой инвентарь. Лопаты, раз. Лопаты, два. Лопаты, три. Не представляю, какую траншею копать, чтобы использовать в подобном количестве лопаты. Или гвозди, что заняли половину стены. Все они самые-самые, то есть большие. С ними на крест, в остальном потерялся, зачем эти гвозди.
  Слушайте, оно не так интересно, но единственный по округе ларек. Пешедралом миль десять до следующего, или вплавь те же десять миль (только морские) через все переплеты Вуоксы. Не нравится вплавь? Не нравится пешедралом? Тогда полсотни шагов, тогда сюда заходите, родные мои, со счастливой улыбочкой на интеллигентном лице, заходите и радуйтесь. Сковородки, кастрюли, тазы опять-таки здесь. Миски, вилки, лохани - все рядом. Заходите, черт подери, и выбирайте. Здесь такое непредсказуемое и допотопное волшебство (иного слова не подыскал), чего уже нет в городе. Может четырнадцать лет, может двадцать, а может сто пятьдесят лет волшебство пролежало на полках. Кто не поверил, может пощупать. Ей богу, оно допотопное, я не шучу, все кроме этого, что наливают.
  - Чаво отвали.
  - Самово к маме.
  Не шучу и не приукрашиваю, как же без этакой милушки? Стержневой момент, связующее звено, основная точка пересечения города и деревни. Без вышеозначенной точки не пересекаются город и деревня. Ибо город на своей площади, а деревня в который раз на своей. Не заступали бы вы, ребята, не на свою площадь. Есть же нейтральная полоса. А нейтральная полоса, она для каждого, и сарайчик для каждого, что мы называем "ларек". Приносишь стакан в свое время, тебя не обидят.
  На что у нас власть. Мужик бородатый, полудеревня и полугород. Родился в деревне, учился в городе, послали обратно в деревню. Теперь хозяин ларька, коновал или дохтур. Если желаете, городской деревенский. Если не желаете, все равно городской. Опять же для местных, для окопавшихся, для привыкших себя величать патриотами своей собственной родины, то есть деревни. Раз уехал, значит уехал. Раз вернулся, какого черта вернулся? Тебя испортили, тебя подменили, ты не соответствуешь своему народу, который не возвращался, тем более не уезжал никогда. Ты всего-навсего нейтральная полоса. Для тех и для этих. Вот придет пароход, тогда черти какая нейтральная полоса. А ежели не придет? Не запугивайте, товарищи, он пароход, он для того приспособлен, чтобы прийти. И следовательно, не сегодня, так завтра приходит.
  - Медвежий угол.
  Вот шум парохода, вот толпы туристов. Не думайте, не за "завтраком" прибывают туристы в деревню. "Завтрак туриста" всего лишь неуничтожаемая принадлежность ларька. Толпы искателей приключений ежедневно садятся на пароход и находят в конечном итоге то, что искали. А может и не находят. Не знаю, насколько является романтической сегодняшняя деревня. Если однажды взобраться на пароход, пересечь из Приозерска Вуоксу и появиться в деревне... Впрочем сие не имеет значения. Искатели приключений тонко чувствуют превосходство культуры своей над прочей культурой и прочей Россией. Для себя они такие великие, для деревни такие дурацкие. Но приходится мириться с подобной фишкой деревне. А вдруг никого не заманишь? А вдруг не придет пароход? А вдруг не нальют никогда в твой стакан? Но самое страшное, не найдется привеска к этим кривлякам и этим придуркам в виде народного достояния, народной любви и народной мечты. Я говорю про наш хлебушек.
  - Чаво есть?
  - Самово надо.
  Тут собирается очередь с ночи, тут ужо в ход идут кулаки. Не деревня, но муравейник. Не старушечник, но тараканник. Сумки, авоськи, тележки. Все полезли за достоянием. Все боятся, а вдруг и не вдруг? Как она жизнь, до какого предела дошла в недоразвитом городе, после кошмара и муки какой для деревни? Дайте, дайте, ну дайте, прошу хлебушек. Всюду наша отчизна родная. Тележки, авоськи и сумки свистят. Не суйся товарищ из города.
  Хотя еще один штрих. В столь приятные дни, в такие часы и минуты лагерная жизнь становилась приятнее:
  - Посмотрите, Иван Иванович, какая дикая, скажем еще, беспросыпная Русь. Сколько собралось осколков: старых и рассыпающихся, бесполезных и отживающих, копошащихся и самобытных до отвращения. Вы не ожидали, я не ожидал, мы вместе не ожидали, что будет именно так. Такое дикое, кажется, дореволюционное прошлое. Без цивилизации, без прогресса, без города.
  - Занимательный феномен. Ничего не скажу, занимательный. Наука пошла вперед, цивилизация развивается, люди умнеют. Если впереди всей планеты наука, ты обязан быть умным. Столько сил, столько средств, столько энергии вложило в тебя государство. Никакого антагонизма, никаких столкновений, никаких пережитков из прошлого. Новая Россия, светлое будущее, цивилизация умных. Прогресс, да. Регресс, нет. Это просто смешно, и вдруг пережиток.
  - Оно не укладывается в голове. Одна система, один строй. Космические корабли отправляются в космос. Батискафы и батисферы достигли дна океана. От Москвы до самых до окраин можно добраться за десять часов. Электричество, радио, телевизор, высотные здания, скоростные автомагистрали, самолеты и поезда, метро. Все наше, все как торжествующий образ жизни, все коммунизм. Неужели может быть что-то другое? Неужели это реальность? Патриархальная Русь, прошлый век, хлебные бунты.
  - Вы абсолютно правы, милейший доцент.
  - Акцентирую вашу идею, любезный профессор.
  
  ***
  Ладно, проскакиваем село. После нейтральной полосы, дальше и дальше от ласкающей наше сердце Вуоксы. Проскакиваем дома, заборы, собак и старух. Скучное зрелище, работенка из самых дурацких. Вдруг покусает старуха, вдруг обругает собака. Или наоборот, но все равно проскакиваем. Новый ориентир для наших поисков есть клуб. Он с противоположного края. Он трухлявый, разбитый и изможденный, если желаете, никакой. Когда-то надеялись, будет какой, принесет истинную культуру в массы, а бескультурие унесет. Теперь не приносит и не уносит. Где твоя истинная культура? Где бескультурие? Где опять-таки массы? Хотя чуть-чуть потерпите, товарищи. Я сказал "ладно". До настоящего момента вытерпели, после настоящего разберемся. Клуб не сарайчик, он клуб. Какой бы ни был, он возвышается над селом и рейтинг его высокий.
  - Красавец, - судачат бабки.
  - Не предатель и свой, - а это деды.
  Они нашли правильную точку отсчета. Полусгнившие стены, разваливающиеся лестницы, фанерные или картонные перегородки. Не отвлекаемся на ерунду, перечисляю не главное. Главное есть человек. Всегда человек, везде человек, во всем человек. Мое перечисление относится к полусгнившим, разваливающимся и картонным субстанциям. Не хочешь, не заходи в клуб. Кино показывают старое, музыку крутят древнюю, книги не выдаются вообще никогда, даже по праздникам. Такого добра не бывало, нет и не надо. Зато другое добро, оно есть, оно с нами и наименование у него самое человеческое. Это механик Леха.
  Теперь согласились с бабками, аз человек. Теперь понимаем дедов, се не предатель. Хотя красота, как понятие относительное распространяется не во всех направлениях. В высоту, нет. В ширину, нет. Конопатины есть и взгляд бычий. Зато предательство, как понятие абсолютное выброшено в помойку. Родился Леха в деревне, служил в армии, вернулся в деревню. Ничего городского к нему не прилипло, никаких институтов он не кончал и находится вне всякого развращающего и унижающего воспитания. Армия воспитывает, но не унижает. Пришел деревней, ушел деревней. Пришел городом, снова ушел и снова деревней. Вот если бы где-то там проскочил институт? Но не подмазывайтесь, не такая сволочь наш Леха.
  - Честь и совесть, - партийные говорят. Бабкам здесь послабело, им не додуматься до подобающей рекламации. Дедам опять послабело, на сволочь или на свояка еще тянут, дальше ни-ни. Маленький механик выше дородного секретаря. Усохшийся патриот интереснее заматеревшего профессора. Секретарей туча, профессоров море, а где ты увидишь подобного Леху? И не важно, что он матюгается.
  - Собачья дыра.
  - Скучища смертельная.
  - Эка на кладбище...
  Матюгается, зато крутит любимый проектор.
  
  ***
  И это не все. Новенький клуб еще можно построить, а там пустота. Вот в стареньком, вот в трухлявеньком здании никакой пустоты. Левое крыло клуба под склад. Правое крыло для студентов. Что за студенты? Думал, с ними разделались в лагере. А вот ошибочка вышла, еще не разделались. В лагере белая кость, вне лагеря черная. В лагере отдых, вне лагеря не совсем, чтобы отдых. Вы представляете, что происходит в отряде студентов, собравшихся за стенами лагеря? Только взрыв, только энергия масс, только большой комсомольский привет, но не капелькой меньше.
  - Прекрасно устроились, - мы решил послушать профессора.
  - В нашем прекрасном отечестве, - опять-таки он, - Все устраиваются. Слабые или сильные. Отщепенствующие или послушные. Ошибающиеся или которые встали на правильный путь. Отечество не отвергает, но принимает во всех отношениях правильный путь. И я повторяю, так правильно. Пожелал воздух, получил воздух. Пожелал знание, получил знание. Пожелал развлекаться, пускай будет так. Тебе повезло, никаких усилий, никакого труда, за все в ответе отечество.
  Дальше не слушаем. Клуб в пятистах метрах от лагеря с незначительной ошибкой в ту или иную сторону. Однако это достаточное условие, чтобы нам разделиться на две неравные группы. Здесь лагерь, там клуб. Здесь студенты свои, там чужие и баста. Здесь почти что спортсмены, там не спортсмены, но отщепенцы, которых может стыдиться родной Политех и стыдится при определенных условиях. Ах, если бы не было отщепенцев на русской земле. Но сегодня они есть, они наша боль, наше горе, наша тоска и позор. Теперь выводы.
  - Страна благодатная, - рассуждает доцент.
  - При такой благодати, - не кто иной, все тот же товарищ, - Плохое выступает против хорошего, отвратительное против прекрасного, разумное против безумного или глупого. Ты учишься, ты работаешь, ты счастливый винтик отечества. У других нет учебы и нет работы, но деньги есть. Они получили деньги, они развратились, они испорченный материал. Думал сказать "развращенный", но лучше сказать "испорченный". Порча проникла так глубоко, что хирургическое вмешательство бесполезно. Больные или мертвые ткани стали реальностью. Не знаю, как они держатся, нет ни одной здоровой клетки, не то чтобы ткани.
  Я не преувеличиваю. Лагерь, нейтральная зона, село, дальше клуб. Самый подходящий из вариантов, если лагерь остался в лагере, если клуб не спускается за нейтральную зону. Впрочем, насчет лагеря никаких вариантов. Как приспичило, эти товарищи сели на пароход, и поехали. Город близко, город ласковый, город наш. Какого черта в клубе забыли товарищи? Я повторяю вам, нелюбовь. Вот если бы нелюбовь и взаимная. Ты из лагеря не ходи нашей улицей, мы из клуба не станем толкаться с тобой в твоем лагере. Тогда все довольные, тогда разбежались. Однако какого черта взаимная нелюбовь, и так далее?
  - Ох, не нравится это, - вывод профессора.
  - Ух, такие дела, - вывод доцента.
  Не зря рассмотрели, что рассмотрели товарищи. Студент дело тонкое. С точки зрения философии не подберешься, тем более не рассчитаешь, когда ему спать, когда вкушать пищу, когда хулиганить. Особенно, если дикий студент. Секунду назад не было ничего дикого, теперь прудами пруди. Во налезли, во прутся, не представляю откуда. Секунду назад тихий лагерь, теперь бесноватый. Хаос и визг. Маша, Наташа, Дуняша визжат, а хаос сами решайте откуда.
  - Я старожил, - кое-кто прохрипел в кочегарке.
  - Да заткнись, твою мать, - и дали по роже.
  Девки не работают, девки забыли свои обязанности. Те самые лагерные девки. Больше того, они забыли про кочегара и кочегарку. Они теперь с дикими девками. Страшнее того, они с парнями, которые студенты и дикие. Визг перешел в истеричный хохот. Истеричный хохот почти перешел в плач. Никуда не спрячешься, никуда не денешься. Это чувствует каждый. В столовой замок. В бараках тонкие стены. Не такие тонкие, как студент, но достаточно тонкие, чтобы все слышать, если не видеть.
  Впрочем, оно не самое страшное. Есть еще детеныши, ну те профессорские, черт подери. Мы забыли про них. Про самое обалденное, про будущее наше забыли. Они не то что слушают во все уши, они попались глазами в глаза. Так и лезут, так и нарываются, так и хочется пару горячих советов оставить для них. Куда нарываешься? Чего лезешь? Мать-перемать. Шлепками и подзатыльниками, подзатыльниками и шлепками:
  - Грубые, невоспитанные дяди!
  - Вульгарные тети!
  - Какая пошлятина!
  К счастью, набеги диких студентов не частое в нашей вселенной явление.
  
  ***
  Теперь обдумаем частое. Мы не варвары, не извращенцы, не мазохисты со стажем. На данный момент понимаем, ничего не делается просто так или сяк. Не было диких (как бы это выразиться) особей, зачем они есть? Их притащили не для того, чтобы тревожить покой мирных граждан, чтобы портить и пакостить отдых. Какой еще отдых? Не притворяйтесь, вы знаете, какой. Профессор устал от научной работы, он отдыхает. Доцент замордовался на своей практике, и право на отдых опять-таки получил. Профессорская жена или доцентовская так же не белоручки, не чистоплюйки. Они за профессора или доцента зубы сломали свои, теперь как все отдыхают. Не добавляю детей. С детства учитесь и привыкайте к профессорской жизни.
  Кажется, нам понятно. Варвары за порог, извращенцев долой, рот закрыть мазохистам. Наука, только наука и снова наука. Охраняем умных, породистых, настоящих. Отвергаем наглых, врывающихся, опошляющих. Или не охраняем? Или не отвергаем? Или что-то не так, а следы ведут в институт? Ей богу, ведут, да куда вы подумали, прямо в кресло декана.
  - Ваша задача, - как-то сказал декан перед строем диких и злобных товарищей, - Она простая задача. Вы поддерживаете честь институт.
  Чушь какая-та, однако послушаем:
  - Вы поддерживаете не просто честь, но честь своего института. Лучшего из институтов страны, самого передового, самого традиционного, самого-самого.
  Не поверю, что на такое способен декан. Возможно, он сам не поверит, однако способен. Декан такой гладкий, такой выхолощенный. Его слушатели такие похабные, такие разболтанные. Еще не настал конец света, только в пути, хотя почти рядом, если гладкий декан не отрицает похабную накипь, если выхолощенное ничто снизошло до раздолбанных нечто:
  - Северный лагерь существует не день и не два. Его построил наш институт, его же наш институт оборудовал, его подготовил для выполнения важной миссии на советской земле. Вы думаете, там отдыхают? Вы глубоко заблуждаетесь. Отдыхают одни бесполезные люди, не патриоты, не граждане. Там все не так. Там завершается наш институт и начинается наша земля. Там поддерживаем честь института и укрепляем все ту же великую землю. Невежество, нет. Цивилизация, да. Каждый год, каждый день, каждый миг вместе с лагерем прибывает цивилизованности советской земле, то же самое без него приводит в невежество.
  Честно говоря, отвлекся и не запротоколировал речь декана. За окошком сияло солнышко, ну и где-то под солнышком свистели птички. Можно сказать, естественный фактор, чтобы отвлечься. Не часто бывает солнышко, не часто бывают птички, а декан он бывает всегда, может с этой, а может с похожей ей речью:
  - И не надо мне впаривать репу про слабость цивилизации перед лицом всеобщего хамства. Как не надо сравнивать развивающее действие города на деревню или обратное действие деревни на город. Мы вычислили, что развивающее действие всегда сильнее обратного, если его поддерживаешь долгие годы без перерывов. Но может случиться и так, что развивающее действие прекращено. Вот именно, тот пресловутый и незапланированный перерыв, во время которого начинается обратное действие. Оно не развивающее, однако в единственном варианте оно способно испортить или отбросить, что существовало за год, за день или миг до него, чем город наполнил деревню.
  Здесь повторяю, память моя сплоховала. Декан потратил сколько-то квантов энергии на вышеупомянутый город и на деревню. Я потратил не менее квантов на паутину в углу (ну, которая аккурат расплодилась над плешью декана). Паутина болтается при каждом звуке, при каждом вздохе и выдохе. А вдруг упадет? Вот бы здорово, чтобы она упала на плешь. Или нет? Какое там здорово, если приходится слушать декана:
  - В деревне образовательный и цивилизующий процесс идет медленно. Деревня еще не готова на восприятие в чистом виде научного потенциала города. Через товар, да. Через деньги, пожалуйста. Но в чистом виде не получается что-то с деревней. Как мы не бьемся, наука не попадает в деревню. Сначала деньги, следом наука. Сначала выгода, следом все остальное. С точки зрения малодушного обывателя мы имеем право не соглашаться и отступиться от цивилизаторского процесса деревни. Но с точки зрения советского гражданина, мы не имеем такого права. Наука должна попасть куда следует. Деревня обязана стать образованнее и цивилизованнее даже за наши деньги.
  Нет, вы не думайте, свет пока не пробился сквозь тучи. Для студента материальный подход или денежный все равно что китайская грамота. Студент, который из диких, наплевал на деньги и на другую материю. Пускай материализуется культурный студент, пускай рассчитывает дебеты с кредитами, но дикий вообще ничего не рассчитывает. Дикость в порядке, спасибо руководящей роли коммунистической партии! Наука на высоте, спасибо политбюро в полном составе! Дикий товарищ в любом перевоплощении идеалист. Ум, интеллект, развитие мысли. Здесь его атрибутика. Деньги, расчеты, мелкотоварные махинации, грязная морда политиков. А это совсем не его. Или скорчит такую вам рожу, что захлебнетесь словами.
  - Лагерь обязан существовать, - первое правило.
  - Студенты в помощь деревне, - правило номер два.
  - Пока работают на деревню студенты, деревня закрыла глаза на лагерь...
  Не перечисляю, не помню все прочие правила. Их много, они мелкотоварные, они политические. От них отталкиваешься, не оттолкнешься. С ними заигрываешь, не заиграешься. Кто-то знает, кто-то до корочек изучил подобные правила. Дикий товарищ опять же не знает, дикий вылез на солнышко и на птичек уперся глазами. А если бы он уперся идеями? Мать его в нос, кому нужны сегодня идеи? Вуокса, ладно. Берег, прекрасно. Физкультура, природа, свобода... Как легко зацепить и послать неизвестно куда и зачем самого сумасшедшего из студентов.
  
  ***
  Позади интеллектуальный отдых профессорско-преподавательского состава, позади интеллектуальная старость деревни и быт ее на нейтральной земле. С этим мы справились. Штрихов много, линий хватает, кое-что вырисовывается и вытанцовывается в нашем маленьком королевстве. Но картины как таковой нет. И сюжет из более чем тривиальных. Но вот этот крохотный набросочек, или эскизик два на полтора сантиметра, он есть, он железный, его не порвать, он как преддверие перед более сложной работой.
  А что такое более сложная работа? И что такое работа студента? Не отрицаю, возможно у нас родственные понятия. Не получается отдых студента, зато получится труд. Тот самый, который неистовый, ради идеи, ради великого будущего русской земли, ради цивилизации и деревни. Но погодите, товарищи, я не господь бог, не гений, тем более не мазилка, способный в четыре присеста все получить и создать к удовольствию публики. Широкое полотно не моя специальность. Всеохватывающая панорама пугает и сокрушает мой недоразвитый ум. Вот если бы выпустить часть полотна или часть панорамы. Вот если бы получилась твердая четверть, ну половина в конце концов. Вот если бы разделиться или поставить барьер, который сделает более легкой мою задачу.
  И барьер такой есть.
  До обеда
  Все победы,
  Все удачи
  Невпопад.
  Все секреты,
  Все советы,
  Что от клячи
  Тухлый зад.
  Переборы
  И раздоры,
  Взлеты страсти
  И идей,
  Злые ссоры
  Под забором
  Примиряет
  Миска щей.
  Не спешите с выводами, скоро сами поймете, что собственно все эти манипуляции для работающего студента.
  
  ***
  Солнце еще не взошло, а студент на ногах. В городе в такое время постелька, перинка, подушечка. На природе ни то, ни другое, ни третье. Сонный, квелый, расслабленный вываливается из постельки студент. Ну и дальше по расписанию. Вскочил, одежда комками, глаза еще не раскрылись. Но ты на природе, но никакой пощады врагу. Чуть тебя понесло не в ту сторону, значит враг, значит не выполнил предписание старших товарищей, значит не воссоединился с деревней во славу города и опозорил сам город. Так не пойдет. Город нельзя позорить. Только деревенские потрахи долго спят, они напросыпались в прошлом веке, или в каком-нибудь позапрошлом. Теперь отсыпаются за все века и все прочее. Ты такого не пережил, ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Дали возможность, не упусти, твоя мама, возможность. Когда еще встретишь восход на природе?
  Природа прекрасная. Холмики, бугорки, низинки, овраги. Хотя бы один миллиметр гладкой поверхности. Поверхность выскубал трактор. Для студента романтическая начинка природы куда интереснее, чем сглаженное пространство. Коси коса. Той самой косы не встречал и не лапал студент. Теперь вполне нормальная встреча, если так хочется, теперь лапаем. Опять же коса. Она твоя, она под руками, она романтическая, как природа. Особенно, если на холмиках или в низинках. Раз коса, два коса, три коса. Будь осторожным, будь мягким, будь чистым душой. Впереди такой же как ты студент, позади такой же как ты товарищ. Они копошатся в новой для них вселенной. Они не косят, а рубят. Но ты, неужели ты косишь, когда вселенная собралась под руками?
  Все-таки здорово! Первый луч, в сапогах хлюпает, мокрый до пояса или выше. Но первый луч твой, он заблестел на косе, он возрадовал душу, он прокрался куда угодно, во что угодно. Ты представляешь, он не последний, но первый. С последним лучом до того одиноко, точно вывернули душу наизнанку и выбросили. Но первый луч из другой категории, за ним всегда следует солнце. То есть самое лучшее движется следом. Чтобы не хлюпали сапоги, чтобы пар стоял где-то у пояса, чтобы душа постепенно сливалась с природой и чтобы зной разливался в груди вместо восторга и всяких там гадостей. А ты наконец-то почувствовал, это не город, это деревня.
  Нет, товарищи, кто не почувствовал, с тем разговаривать вовсе не здорово. Природа проникает, природа просачивается, природа охватывает наши грешные души. Для бездарного и бесчувственного человечка кажется страшным мучением каждый рывок на природу. Такого человечка просто тошнит кровавым поносом, и он матюгает природу. Но студент не бесчувственный. Наша природа его природа. Она не чужая, она не принадлежность деревни. Домики, может быть, принадлежность. Но природа для русской земли. Кто столкнулся с русской землей, того принадлежность. Кто попробовал хотя бы единожды возлюбить эту землю, тот получил от нее свой особый подарочек. Ну и конечно же, здесь угнездилась большая-большая любовь. А в любви, как вы понимаете, застряла природа.
  Теперь ближе к истине. Сон суть великая благодать. Ты пожертвуешь в крайнем случае тем, что тебе больше всего нравится. В остальных случаях ты не пожертвуешь, но разозлишься. Я хочу, я желаю, я думаю... Сколько воплей, сколько энергии выплеснулось зря, настоящий бунт и настоящее неповиновение власти. Однако и неповиновение становится повиновением, если жертва себя оправдала. Спрашиваем, как оправдала себя жертва? Отвечаем, да так. Коса переходит в руки. Руки почувствовали косу. Сердце колотится и постигает природу.
  Ах, это сердце! В который раз оно дикое. Нет более дикого сердца во всех закоулках вселенной. Студент завопил, вселенная встала раком. Студент замолчал, еще больше встала вселенная. Никаких компромиссов, вы со своим отдыхом канайте отсюда, вы со своей цивилизацией мне надоели до чертиков. Отдых и цивилизация для придурков. Для студента не так, но иначе. Он плохой идеолог, он дрянной комсомолец, из него веревки вьются дерьмовые или цепи куются гнилые. Ты не трогай студента. Тихо, весело, скромно живет настоящий студент. Видите ли, нет у него времени на поганые гадости. Солнце почти поднялось над горизонтом, трава скрипит на зубах. Трава раз, трава два, трава три. Только про комсомольский привет не надо меня уговаривать. Комсомольский привет в нашем случае гадок.
  - Не отставай, твоя мать! - взялись за дело студенты.
  - Не наезжай, мать твоя и твоя! - снова они.
  - Не выпендрежничай, эхма и юхма...
  Вы слышите, где город зарыли, а где культура из города? Нет, не слышите, не улавливаете, нет у вас русского стержня. Цивилизация осталась давно за бортом, дикая Русь совсем рядом. Руки дикие, ноги дикие, глаза дикие. Солнце еще не взошло окончательно. Но какая сила под этим "еще"? какое наслаждение, где не может быть наслаждения ни при каких обстоятельствах? Не удивляйтесь, сила и наслаждение стоят рядом. Роса снизу и пот сверху. Здесь не ваш кафедральный и ваш институтский мирок. Это наша, мы вспомнили, ну которая Русь. Наша природа и наша деревня.
  
  ***
  Стоп, любезные, там на горизонте обожгло глаза, да так, что пришлось прикрыться ладонью. Солнечный диск выше, выше и выше. Мокрая трава не такая и мокрая. Секунду назад поносили ее за сырость, нынче поносим за сухость. Как же, мать твоя муха? За считанные минуты подсохла и забурела трава. Даже в укромной лощинке она утеряла свои первоначальные свойства. И не хочется вылезать из лощинки, чтобы не прикрываться ладонью от солнца. Но там за лощинкой все та же трава, сохнущая, можно сказать, на корню. Она высыхает быстрее, чем ты успеваешь к ней подобраться.
  На этот раз город осилил деревню:
  - Пацаны, давай по кустам.
  - Сам давай.
  - Я тебе не давалка.
  Нудный город, настырный, интеллектуальный осколок из прошлого никуда не исчез. Он стоит за твоей спиной и слегка ухмыляется. Один студент заменяет трактор, два - экскаватор, три - самолет. Пока не взошло окончательно солнце. Но по мере продвижения любимого нашего светила на небосклон, утрачивают свои гранды студенты. Пригляделся получше, и нет никакого трактора, и экскаватор куда-то пропал, а самолет скончался на старте. Я повторяю, нет ничего. Лощины и буераки на месте. Деревня дымится во всем своем отвратительном безобразии. Зато студент не дымится ни под каким градусом. Он прижался к родимой земле, он такой нежный и распластавшийся, он такой вздрагивающий и замирающий, он продукт этой самой земли. Наконец-то он отдыхает.
  Не верю глазам, как посмел оставить работу студент? Профессора на отдыхе, доценты на волейбольной площадке, супруги этих и тех засели под бережком и пустили веселые бульбы. Студент далеко. Ни отдыха, ни площадки, ни бульбы. Чего нет, того нет, а коса есть. Как посмел отбросить косу, что тебе навязали? Твой институт, твоя родина, твоя деревня. Ах, не твоя? Какого черта сопротивляешься, ласковый наш? Какого черта набрался всякой фигни, и позволил ничтожной душонке опять извращаться? Ах, не ничтожная у студента душа? Даже не знаю, чем припугнуть подобную тварь. Солнце, кусты и трава. Ничего не выходит с противным студентом.
  Хочу - работаю, хочу - прижался к земле. Город другой. Другая земля, другое солнце, другие мечты, и душа совсем не такая, как за границами города. А еще город цивилизованный, на первом месте цивилизация с ее маленькими игрушками, на втором все остальное. Здесь земля, здесь есть возможность прижаться единственный раз к этой самой земле, а прижавшись лежать не вставая. Пускай переходит сила земли в твою хилую грудь, пускай ее соки будут твои соки и напитают чего-нибудь внутри твоего организма, то ли мускулы, то ли грешную душу. Не отказывайся, не тянись за косой. Вон намахал от рассвета до данного места какую вселенскую кучу. Деревенским за месяц такое не снилось. И ты успокойся, мой маленький. Еще успеешь устроить какой-нибудь подвиг.
  Не злитесь, товарищи. Деревня ленивая, деревня заплесневелая, деревня расчетливая. Город деятельный, город суетящийся, город выполняет двадцать четыре нормы на круг. Какого черта двадцать четыре нормы? Так и домахаешься, так и упустишь юность земли, так и останешься суетящимся шариком, не постигшем нашей природы. А зря. Земля красивая, земля добрая. Она интереснее всего остального, что предлагает дурацкое и суетливое человечество. Она понимает, когда отдыхать, а когда ей работать.
  Пока земля не состарилась, пока солнце не выше локтя, пока роса на коленях... Нет, гадко чувствовать себя эгоистом. Тебе в который раз повезло, что разрешили, что дали, что вытянули из кроватки. Но дальше в который раз запрещает твои закидоны земля. Она капризная женщина, зачем оставил ее, зачем позабыл про ее капризную женскую сущность? Кончай свои бредни, кончай издеваться над собственной и такой обалденной землей. Это уже издевательство, это уже не работа, а извращение всего светлого, чистого, настоящего. Ты такой, как земля, повторяю опять и опять. Хватит кощунствовать, что обманул в своей хитрозадости землю.
  - Работа или искусство?
  Вот теперь разговор городской. Студенты созрели, студенты наполнились счастьем и болью земли, имеют право на то или это. Укусила какая оса, так примыкаешь к искусству. Не укусила, так примыкаешь к работе. Довольствующийся малым товарищ, довольствующийся хотя бы той малостью, что язык еще не опух и способен о чем-то там спорить, всегда примыкает к искусству. Я не уточняю, насколько полезен спор для здоровья. На земле спор ни в коей степени есть вспышка ярости. Он тихий, он величавый, он из самых достойных и городских споров. Ты сказал слово, я сказал слово, другие поддакнули или вообще не поддакнули ни черта. Они лежат, они еще в трансе эти другие. Впрочем, им можно.
  - Любое искусство - работа.
  В данном случае нечего переваривать чужую жвачку. Много слов очень плохо. Мало слов не хорошо и не плохо. Профессор не подружился с косой, оттого переваривает. Доцент ведет себя как маленький профессор, а кто подумал иначе? Но студенту пока далеко до доцента, тем более до профессора. Он солнечный луч, он романтичный цветок, он разомлевший в траве ежик. Не встает, но лежит эта странная личность, увитая чувствами. Не дергается, но застыло некое инопланетное существо, отдаленно напоминающее студента. И голос его из земли, иногда такое ощущение, что наполнила студента земля, что с ним за одно и через него подает свой прекрасный и усыпляющий голос.
  - Хорошо работаем, значит искусство.
  - А если плохо работаем?
  - Тогда не искусство.
  Солнце почти у критической точки, земля еще вне любой критики. Она всегда отставала от солнца, она не догонит его никогда, и не надо, если земля для студента. Зато на земле благодать. Чего не залезло в тупую голову, кажется откровением господа. Чего не представляется твоему затуманенному воображению, то выше вселенной. Чего не расскажешь после второго стакана... Впрочем, тебе запретил рассказывать. Ты не один. Остальные ребята, такие как ты. Без слов, без улыбки, без резких движений. Они на земле. Даже последние, даже герои, что пожелали перекосить, пересидеть, перераболепствовать менее раболепных товарищей. Даже они среди всех. Еще секунда, и примут вовнутрь обалденную землю.
  - Ты накушался?
  - Му.
  Никаких вопросов, никаких ответов, вообще ничего. Работа теперь на законном рабочем месте, где-нибудь ниже пояса. Деревня исчезла совсем. Город внутри с его лучшей и самой возвышенной стороны. Остываешь наполненный. Растекаешься бесконечный. Рядом земля, рядом природа, рядом господь в своем первозданном облике крохотного зеленого гоблина, ну и какой-то кусочек вселенной. Слова или мысли, мысли или слова - ничего больше нет. Только божественный сон, только нирвана, только земля. Неужели на сто процентов вернулся к земле, которая обалденней твоего человеческого "я", и человечности всей, и искусства твоего забуревшего города.
  
  ***
  Теперь посмотрели на небо. Нет, не туда высоко-высоко, но чуть ниже. Наше небо застряло в одних командирских штанах, и следующий штрих он точно оттуда. Вы угадали, в каждой системе должен быть командир, без которого не вздохнуть и не пернуть. За него партия, за него комсомол, за него полный состав отдыхающих в северном лагере. И не только. Советское государство задохнулось под командирам. Социалистическая система без них, что трухлявый пень на помойке, ибо система повторяет или поддерживает государство. Я не затронул в который раз коммунизм, с данным ублюдком понятно. Коммунизм построен на связи командования и подчинения. Одни коммунисты командуют. По определению их поставило государство на столь ответственный пост. Другие товарищи подчиняются. Мы их называем "все прочие", то есть "некоммунисты". Ну, и понятно, где сейчас эти товарищи
  - Партийный рай или ад?
  - Скорее рай, нежели ад.
  - А я не согласен.
  В кустах, на лоне природы другая система, другая жизнь, там нет командиров. И вдруг появляется командир. Его нет, но он появляется. Его не звали, но он тут как тут со своей отвратительной рожей. Выдрыхся, вывалился из командирской кроватки своей, осовел. Э, ребята, который час? Ты погляди на солнце, там все написано. Черти как высоко солнце. Уже опалило суровые лица твоих подчиненных. И их преподлые глазки опять-таки в зайчиках или кроликах. Это смотря у кого глазки. Командирская морда, она из разряда неопалимых, на нее не действуют зайчики или кролики. Смотрит товарищ куда-нибудь в переносицу, слюни пускает, трясет кулаками:
  - Почему остановилась работа?
  Дальше рот на замок. До одиннадцати провалялся товарищ в кроватке. Ну и соответственно, непорядок ему виднее, чем тем козлам и шестеркам, что приползли с косой на рассвете. Какого черта расслабились тут? Какого рожна напортачили? Вон бугорок, вон бугорок, вон еще бугорок в траве и цветочках. Норма была такая, а вышла сякая. Я же командовал, я же приказывал, я же отмерил от сих и до сих вам практически детские нормы. Ну и что получается? Не работа, а просто какая-та хрень, за которую больно и стыдно.
  И это не все. Щетина трехдневная, нос синий, командир зверский. Почти подумал, садист, но не понравилось слово. И вообще, не только у нас командир, который может понравиться. Чего-то ему не хватает. Самую малость и не хватает, словно смеется над командиром природа. И никто не поднялся с земли. Реакцию, снова мать, нулевая. А пошел ты! И болт тебе внос! Пускай разорвет пополам твою сытую морду.
  - Ох, надули скоты!
  Конечно, надули. Кто спал, тот проспал красоту встающего солнца. В кроватке и не такое можно проспать опять же по определению. И не надо прикидываться, что встает каждый день солнце. В славном городе Ленинграде, а тем более в Ленинградской области на реке Вуоксе не каждый день встает солнце. Просто так получилось сегодня, сейчас, что каждый день встает солнце. А обычное положение такое, по утрам на Вуоксе липкий туман, через который не разобрать солнце.
  Уф, разобрались. Кто-то проверещал из кустов:
  - Валера идет!
  Да и хрен с ним, с Валерой. Мало ли какой придурок подкрадывается к отдыхающему студенчеству. Мало ли какой ставленник партии посетил сие великолепное место. Мы не выбирали Валеру нашим начальником. Его за нас выбрали. Та самая партия в связке с родным для нас комсомолом взяла подобное чудо и выбрала. А нам плевать, что она выбрала. Посмотри в календарик, ласковый наш. Что там на дворе? А там восьмидесятые годы. Теперь посмотри на партию. Наводящий вопрос, какая партия в восьмидесятые годы? Теперь наводящий ответ, а хрен знает какая. Теперь выводы. По дорожке идет командир, выдающийся ставленник партии. Идет не абы как, но проконтролировать, чем занимаются его бойцы. А бойцы не работают. Режутся в карты.
  Впрочем, все тихо, все благородно. Кто сказал, что кто-то режется в карты? Сие есть наглая ложь. Никто не режется в карты. Пока этот свинтус идет, пока переваливается ослабленными конечностями, больше того, пока зыркает по сторонам и кряхтит на поганую жизнь, ничего уже нет, совсем ничего. Откозлились, отмизирились его подчиненные, попрыгал на ножке дурак. И вообще, откуда у нас могут быть карты? Советский студент с точки зрения партийной пропаганды относится отрицательно к нездоровому увлечению всякой там азартной игрой, что в свою очередь пришла к нам с гнилого запада. Поэтому повторяю в который раз, студент не играет в карты. Его увлечение всегда здоровое. Например, песни и пляски под "Интернационал". Или работа за так за дармак на свежем воздухе до и после работы. А кто-то нам квакнул про карты.
  - Ох, надули, надули!
  И чего разорался товарищ Валера? Или после здорового сна всякая хрень померещилась? Может, во сне ему снился простой джентльменский набор, приписываемый партийными работниками сегодняшнему студенчеству. А какой джентльменский набор? Да тот самый: карты, водка и девки. Партия определила набор на своих конференциях и симпозиумах по научной методике. Не может студент образца восьмидесятого года не играть в карты, не пить водку и не любить девок. Так и установлено, что не может. А это запрещенные вещи по мнению партии. И студент, как вы понимаете, не упал мордой в грязь. Он играет, пьет, любит. В чем никак не ошибся Валера:
  - И что, раздолбаи?
  А ничего. Трава жесткая, солнышко высоко, пар из ушей. Все валяются на траве с невинными улыбочками, то есть сделали такой вид, вроде не замечают Валеру. Вроде как не существует товарища. Нет его, не было и не будет вообще никогда в нашей конкретной вселенной. А он здесь, я повторяю, что существует товарищ. Проснулся, разлепил свои оплывшие глазки, чтобы приступить к прямым командирским обязанностям или выполнить те самые задачи, что поставила перед ним партия.
  - Я ведь в курсе, чем вы тут занимаетесь.
  Опять нулевая реакция. Разве что один раздолбай, кажется его зовут Шурик, встал, расстегнул ширинку и стал отливать на командирский сапог. С трудом отскочил Валера. Маты замерли на командирских устах. Пудовые кулаки сжались, и жирные ручки непроизвольно дернулись, сами догадались в какую сторону. Но раздолбай (возьмем его на заметку) сделал свое грязное дело, застегнул ширинку и плюхнулся мордой в траву:
  - А знаете, пацаны, чего мне сию минуту приснилось?
  - Да откуда нам знать? Расскажи.
  - А приснилось мне, пацаны, что я обоссал одного засранца Валеру.
  Тишина, несколько хлюпающих звуков, затем истеричный всхлип:
  - Ой, какой страшный сон. Валера этого не оставит.
  - Точно, что так не оставит.
  - В деканате его обоссанные портки будут вещественным доказательством.
  - Но это всего лишь сон.
  - Тогда ладно.
  Партия, комсомол, деканат тихо рыдают в сторонке.
  
  ***
  А собственно, ничего страшного. Самый обычный день. Явление командира на поле как бы является стопроцентным сигналом к концу работы. При живом командире не может быть никакой работы. Как говорил еще один раздолбай (партийная кличка - Дерево или ласково - Фокич):
  - Он меня сглазил.
  Ну, и вы понимаете, какой нормальный студент может работать при командире? Да вы что, дорогие мои? Этот потрах и поц между делом подумает, что работа находится в прямой зависимости от его командирских действий. И еще возгордится, жирный козел. А такого нет и не может быть в нашем отечестве. Не важно, что ты облизал чью-то жирную задницу где-то в партийном углу, и тебе нашили за вышеупомянутый подвиг командирские лычки. Важно, что мы не лизали ни чьей задницы и не уважаем твои лычки.
  Плюс девчонки закончили свою миссию. Сгребли нашу траву в один аккуратный стожок и пришли поглазеть, чего там мальчики делают. Устали небось, бедненькие? А не нужен кому массажик? А хочешь, я тебя поцелую? Да не стоит, как-нибудь в другой раз. Зря отказываешься, другой раз представится только завтра, а сегодня его не будет. Дикие какие-то девчонки. И для них командир, словно пустое место.
  - А Валера еще не проснулся?
  - Я Валера, вот перед вами стою.
  - Нет, ты не Валера, ты не проснулся.
  Душно, солнце высокое. Сейчас бы искупаться, но остался последний штрих. Он не имеет никакого отношения к присутствию командира. Просто такой штрих, как вы опять понимаете. Дикие девчонки занимают место диких мальчишек в кустах. Дикие мальчишки берут вилы и отправляются загружать трактор. Еще раз повторяю, никакого подхалимажа, Валера не суется под трактор. Со стороны может показаться, Валера боится трактора. Сел на пригорок, положил на колени папку, на папку бумажку, на бумажке выводит каракули. Иногда со значением чмокает карандаш и бросает многозначительные взгляды на тех пацанов, что копошатся у трактора. Но по-прежнему никто не заметил Валеру.
  В сложившейся ситуации есть свои плюсы. До обеда преподавательский состав Политехнического института и его молодая поросль могут наслаждаться ничем не ограниченным отдыхом. Никто из диких студентов гарантированно не появится в лагере. И это разрешаю приписать в актив комсомола. Все-таки есть нечто такое хорошее у диких студентов. Видимо, комсомол отработал свои денежки по культурно-просветительской части, каким-то образом добавив в джентльменский набор еще одну составляющую. А сия составляющая называется "сознательность". И не надо мне втюхивать про какую-то несознательность, если дикий студент не может уйти с поля, не загрузив продукт своего труда (то есть скошенную траву) на трактор.
  И что мы имеем, черт подери? Да ничего мы здесь не имеем. С одной стороны процесс воспитания человека коммунистической формации существует, его отрицать невозможно. Но с другой стороны, какой-то неправильный, нерегулируемый процесс. Коммунистическая формация пожелала воспитывать зомби, а зомби почему-то не очень воспитываются. То есть дикие студенты у нас в наличии, и работать они умеют, и работают, твою мать, а вот зомби из них все равно не воспитываются. Обязаны подчиняться начальнику зомби, то есть тому потенциальному поводырю и командиру, которого поставила партия. Чего нет, того нет. Скрежещет зубами Валера:
  - Издеваются, сволочь.
  Здесь любой партийный товарищ облюется от гадости. Не так воспитывала этих скотов партия. Работа не просто как выполнение с определенным энтузиазмом нормы. У нас и зэки работают с энтузиазмом, если верить буржуазному писателю Солженицыну. Работа сама по себе ничего не значит в социалистическом государстве даже в восьмидесятые годы, а вод под чутким руководством партии и правительства она много чего значит. И вдруг какие-то раздолбаи и сопляки вычленяют из общей связки "чуткое руководство" и оставляют саму работу.
  Теперь наводящий вопрос, до чего может так докатиться родная держава? Вопрос хороший, черт подери. Родная держава держится не на одной дикости. Она ведет планомерное социалистическое хозяйство и выдвигает на основные должности не каких-нибудь потрахов, но проверенные кадры. Так и должно быть. Всякую шваль с косами или вилами никуда не выдвигает партийное государство. Подобного барахла мы всегда наберемся в избытке. А вот с руководящим составом другой разговор. У нас опять же всегда не хватало руководящих работников. Во-первых, чтобы безоговорочно верили в дело партии. И во-вторых, чтобы внедряли в жизнь такое дело без воплей и визгов. Вот таких-то товарищей у нас не хватает. Особенно в тот судьбоносный момент, когда свежескошенная трава перекочевала в прицеп трактора.
  - Стой, запрещаю!
  Ага, оживился Валера. Техника безопасности, госты, двойные стандарты и прочая бумажная хренотень распространяются даже на трактор. Нельзя кататься на тракторе. Или у вас с головой непорядок, в кабине кататься можно (одно пассажирское место), а больше нельзя. Потому что не предназначался для подобной дурости трактор. Сие сельскохозяйственный агрегат. Сие столп коммунизма. С трактора в немалой степени пошел коммунизм. Это когда дебильный крестьянин пересел с дебильной лошадки на трактор. И не надо мне заколачивать баки, что пересел дебильный крестьянин, чтобы кататься.
  Все не то и не так. Валера прошел инструктаж по гостам и технике безопасности еще в институте. Он же попробовал проинструктировать (то есть поделиться полезной нформацией) своих подчиненных. Но его не слушали, вели себя подло и гадко. Короче, галочку Валера поставил насчет того самого мероприятия, но в душе осталась некая гадость, которой мы еще не нашли названия. Уверяю вас, что-нибудь будет не так. И вот подвернулся трактор.
  - Вы же расписывались!
  - Да ни кто с тобой не расписывался.
  - Вот документ.
  - А мы чо тебе, гномики.
  Нет, никаких претензий к девчонкам. Скромно бредут за перегруженным трактором. А вот дикие пацаны точно устроили из трактора некий языческий ритуал. Забрасываем сено, забрасываем вилы, забрасываем косы, и сами должны залезть сверху, в количестве не менее десяти штук. Сжимается законопослушное комсомольское сердце. Как же так? Десять гаденьких извращенцев на один трактор. А чего это тут понимать? Дикие студенты час провалялись на поле в ожидании трактора. Могли, твоя мама, свалить. Но студенты дождались, преодолевая позывы пожрать, напиться и искупаться. Им нужен был трактор. И вот пришел трактор. А дальше рывок в никуда, последнее усилие на охрененной жаре, трава в прицепе, как оно полагается, ну и там же студенты.
  - Вы рискуете!
  - Заткнись, жирный хмырь.
  Здесь открытая перебранка. Валера на жирных ножках прыгает вокруг трактора. Его оппоненты сидят наверху. А знаете, что такое сидеть наверху, когда внизу некто прыгает и кривляется? Нет, вы не знаете, что сидеть наверху. Там расположилось само превосходство культурного города над некультурной деревней. С точки зрения городской культуры только на верхних этажах сглаживается некультурность деревни. И опять по тому принципу, что ты проскочил через нижние этажи. То есть ты не замечаешь нижние этажи, их гнилостность, маромойство и грязь, потому что не хочешь их замечать, находясь сверху. Ну и никаких поблажек начальнику.
  Может, поэтому так суетится Валера? А может, и на него девчоночья часть коллектива подействовала? Там среди диких девчонок, которые тянутся резвой цепочкой за трактором, очень трудно быть комсомольским работником и сохранить свое неприкасаемое командирское достоинство. Я повторяю вам, очень и очень трудно. А следовало бы. Строят глазки девчонки. Перемигиваются девчонки. Шушукаются девчонки. И у всех на лицах одна извращенная хрень:
  - Какой же ты потрах, Валера.
  Господи, за что такое наказание? Вроде бы ничего плохого не делал один комсомольский работник, поставивший на комсомол (а следом на партию) всю свою жизнь. Я повторяю, он ничего плохого не делал. В коммунистическом государстве просто необходимо на кого-нибудь делать ставки. И хорошо, если ты поставил на партию, а не на диких пацанов и девчонок. Дикие товарищи тебя все равно не оценят. Для них оценка одна, и она дикость. Чем более дикие выходки придут тебе в голову, тем больше шансов, что на сегодняшний день тебя оценят подобные гады. Но только на сегодняшний день. Завтра кто-нибудь переплюнет твою дикость своей дикостью, и вот уже оценят его, а тебя снесут на помойку.
  Нет, так дела не делаются. В правильном коммунистическом обществе правильно выбрал Валера. Вот его и в лагере привечают почти как родного. Ну, я бы не сказал, что его там привечают без доли сарказма, но все-таки Валера находится на половине пути между отрядом и лагерем. А это уже кое-что, если учитывать отношение профессорской элиты к студенческому составу. И это надежда, что в какой-нибудь благополучный момент переберется Валера с комсомольской работы куда-нибудь выше, где сможет запросто пожать руку любому профессору.
  Почему бы и нет? Вот только встал на дороге гадостный трактор.
  - Эх, подохните, подлецы!
  - А пошел ты.
  - А сами пошли.
  Сколько счастливых судеб сломал этот трактор.
  
  ***
  Я не настаиваю на продолжении банкета. Чего с дурака возьмешь кроме криков и воплей? Дурак и на помойке дурак, а власть всегда власть. То ли комсомольская власть, то ли партийная, то ли в белых тапочках и смешных бантиках. Ты это сам по себе, она сама по себе. Ты блуждаешь во мраке, портишься, извращаешься и несешь несусветную чушь. Ты ошибочный, глупый и злой. Она не такая. Власть позаботилась обо всех и о каждом. Для личного употребления с властью у тебя никаких шансов. Для общественного шабаша шансы все-таки есть. Власть выискивала, предугадывала, изображала и позаботилась о каждом из недобитых придурков. А еще чтобы отчизна всегда счастливая, чтобы народ всегда сытый, чтобы студент всегда на работе. И это не полный список. Переполнение властью не предусматривается, пока существующий мир вроде чистого золота:
  - Милый Иван Иванович, по счастливому стечению обстоятельств вы есть удивительный человек. Вокруг не такие, не удивительные, хотел сказать, человеки. Но "человеки" плохо звучит. Слово вульгарное, плохое слово. Так разговаривают в деревне. Сие есть деревенский стиль не совсем соответствующий городу. В городе так не разговаривают. В городе другой стиль и другой соответствующий, в городе "люди", но ни в коем случае "человеки". Это вы человек, это в единственном экземпляре, хотя слово "это" плохое слово. Так разговаривают опять-таки только в деревне. Я бы так никогда не сказал, если бы не чувствовал, где нахожусь на данный момент, и как приблизилась нынче деревня.
  - Совершенно правильно, Петр Петрович, деревня приблизилась, хотя сочетание "совершенно" и "правильно" тоже плохое слово. Подобным образом в деревне не разговаривают. Сие из города, хотя приставка "сие" плохая и очень плохая приставка. Наш лексикон деградировал за последние годы. Наш словарный запас деформировался от наносного мыла пепла. Наши мысли теперь под влиянием слов. Я не уточняю, но и так ясно, если деревенские слова, то и деревенские мысли. Я знаю опять же из опыта, если слова впереди, если мысли от них отстают, то какого качества могут быть мысли?
  - Не так мрачно, мой дорогой.
  - Кто сказал, мрачно? Свет яркий, день в полном разгаре, до деревни дотянуться рукой. "Дотянуться" опять-таки нехорошее слово. Тянешься, тянешься и куда-нибудь да дотянешься. Не исследовал, не изучал, никаких выводов из полученного материала, только опыт какой-то там ерунды с тягомутиной. А "ерунда" какое гадкое слово? Просто дрожь, просто мурашки по коже. Неужели наша страна измельчала? Здесь в деревне она измельчала. На факты больше не обращают внимание, сущность в словах. Чем противнее предложенное слово, тем лучше. Извращенец и молодец как бы скрестились в одном флаконе. Косноязычный товарищ и лапушка там же. Эта "лапушка" вертится на языке, но ничего отвратительнее не попадалось мне в жизни. Бог ты мой, дошли до тюремного слова.
  Нет, товарищи, еще не тюрьма. Светлое будущее стыкуется с менее светлым прошлым. Мудрая Русь нападает на Русь бестолковых и грубых привычек. Вся бестолковщина у нас от деревни. И чего уродилась деревня на свет? Ее разрушали, но не разрушили. Ее добивали, но не добили. Ее облагораживали, не облагородили до конца. Вроде прыща, вроде гнойной отметины наша деревня. Держится, гноится, надоедает до тошноты. Могла бы вести себя с некоторым культурным оттенком. Но хватит нести чепуху, потому что наша деревня.
  А вы ожидали нечто иное? Например, небо в ромашках и поле в звездах? Так не бывает ни при каких обстоятельствах. Или точнее, вы ожидали правильные слова от деревни. Вот соберется деревня и попробует говорить правильно. В первой попытке у нее не получились правильные слова. Но зато во второй попытке... Тут и покажет всяким ученым товарищам, насколько культурной стала деревня.
  Или что-то мы упустили?
  - Давайте, Иван Иванович, сделаем круг до столовой.
  - Приватная мысль.
  - Все-таки до столовой идти не так утомительно, как на берег Вуоксы.
  - Да, какие-нибудь пятьдесят метров.
  А в столовой Наташа, Маша, Дуняша. Очень воспитанные правильные девчонки. Они только кажутся прототипом деревни. Но направил сюда эту славную троицу Политехнический институт. Отсюда делаем выводы.
  - А после столовой как бы так извернуться, чтобы нам не попасть в кочегарку.
  - Ваша правда, Петр Петрович, давайте не попадем в кочегарку.
  Ну и ветер, свистящий в кронах деревьев чего-нибудь значит в деревне.
  Когда живешь,
  Как на вулкане.
  Когда несешь
  Пятак в кармане.
  Когда душа
  Залита светом
  И ни шиша
  На сердце нету.
  Когда невзгоды,
  Что идеи,
  Не стоит сброду
  Громко блеять.
  Впрочем, мы знаем, откуда берется студенческий ветер.
  
  ***
  Студенты не роботы или монстры. Есть среди них хорошенькие, а есть не совсем. Есть среди них спортивной наружности, а есть не то чтобы очень. Вы представьте, низкорослый такой паренек, жидковатый, с двойным подбородком да выпуклыми глазенками. И это студент. Думали, что робот, но получилась ошибка. А про монстра и говорить мне не хочется. Перед нами точно студент, он из самых из диких. Его подрядили, как и остальных в деканате, его направили выручать институт. По какому признаку шел отбор в деканате теперь не имеет значения. Может зависел отбор от фамилии. Если фамилия у тебя подходящая к настоящей и честной работе, почему бы и нет? Я руками, а так же ногами за отбор по фамилии, а не по каким-то моральным или физическим признакам. Тем более что у вышеупомянутого паренька чертовски крутая фамилия:
  - Красный.
  Кажется, разобрались товарищи. Это не шутка, не дурь воспаленного разума. Красный он в Африке Красный, не говорю за деревню. На очередном первенстве Политехнического института по тяжелой атлетике выиграл товарищ шестое предпоследнее место. Опять-таки не представляю, кто занял последнее место, но предпоследнее выиграл Красный. Соответственно, поздравления прочих товарищей, разные там приколы болельщиков и поездка в деревню. А кто сказал, что поездка в деревню суть наказание? Чего-то не вижу таких умников. Поездка в деревню она как поощрительная поездка для лучших из политехников. Или забыли, так в этой самой деревне спортивный лагерь? Вот пускай и едут спортсмены в деревню. Но не в сам лагерь, о чем уже говорилось, а немножечко в сторону, чтобы спорт у нас процветал, и была довольной деревня.
  - Красный, вот говоришь?
  - Ну, и будь себе Красный.
  Что там у нас получается? Приехал известный штангист, занявший предпоследнее место на первенстве Политеха. Вытащил из мешка дежурную штангу... Ой, простите, не было в мешке никакой штанги. Вот поэтому нехорошо получается. Если бы привез штангист штангу или парочку пудовых гирек, или какую-нибудь другую хреновину. А он ничего не привез. То есть совсем ничего. Точно отправился не тренироваться, а развлекаться в деревню.
  Нет, мы так не договаривались. Если ты ничего не привез в наш сплоченный студенческий коллектив, мы всегда найдем для тебя что-то. Не утверждаю, что штангу найдем, с подобным добром большие проблемы в деревне. Но вот мешочек с цементом, или носилки, или большая лопата... Опять повторяю, подобного барахла у нас много. Деревенские не очень уважают носилки или большую лопату, а мешочек с цементом черт его знает какую зиму валяется перед клубом. Неизвестный придурок его сюда притащил, но не дотащил. Видимо появилась более интересная цель, вот и валяется бесхозный мешочек с цементом.
  - Кто самый сильный? - спросил тракторист Пашка.
  - Он самый сильный, - все указали на Красного.
  А раз самый сильный, - Пашка слегка попинал мешочек с цементом, - Вот тебе первое партийное задание.
  Теперь понимаете, зачем нам нужны спортсмены в деревне? Особенно спортсмены, занявшие предпоследнее место на первенстве института. А нужны они, чтобы не валялся перед клубом мешочек с цементом, а валялся метров на двести правее, в том самом сарайчике, где ремонтировал железного коня тракторист Пашка.
  - Сейчас сделаю, - уверенной походкой вышел на задание Красный. И сделал, твою мать. То есть, хрюкнул, дрюкнул, чуть ли не попу порвал, но отодрал от земли мешочек с цементом. Ну и конечно же поцелуи, овации, прочая хрень. Что деревенские, съели? И мы из города не пальцем делались. И мы в городе кое на что сгодимся. А не только торчать на горшке и удобрять ваши деревенские огороды.
  Не обиделся тракторист Пашка. Никаких претензий к выдающемуся штангисту из Политеха. Еще в армии поднимал мешочки с цементом тракторист Пашка, а потом перетаскивал их на охрененное расстояние. Но было это очень давно, кажется, первый год службы в армии. А потом ничего не поднимал тракторист Пашка. Разве что стоял и похлопывал молодых солдатиков по плечу. Точно так же, как хлопнул сейчас Красного:
  - А теперь потащили.
  Красный сделал шажок, сделал другой, и упал под мешочком с цементом.
  
  ***
  Короче, Валера накаркал. Для командира оно позволительно в коммунистическом государстве. На безоблачном небе ни с того ни с сего собираются облака. На безрябистом море ни с сего ни с того зарождается ураган. Небо крысится, потому что оно небо. Море бесится, потому что оно море. Валера каркает, по той же самой причине, он командир, он Валера. Говорили товарищу, веди себя тихо, не каркай. Пока ничего не случилось, веди себя тихо, радуйся маленькому командирскому счастью. Неужели не ясно, какая опустилась к нам благодать, пока есть счастье. Пускай хлипкое, пускай на грани распада, пускай у последней черты, но счастье такое есть. А ты подошел к нему с уважением, не накаркал. Авось пронесет тебя счастье. Иногда не такое хорошее дело отливало на нет, если каркали всякие гадкие потрахи, а тем более выплескивалась позорная брань из командирского ротика:
  - Доиграетесь, вот мой совет.
  Не люблю советовать, тем боле слушать шибко умных и идеологически подкованных по большому счету советников. Для меня советник, точно гнилой паразит. Сначала разбираемся в своем хозяйстве, следом залезаем в чужое. Покуда не разобрался со своими тараканами, не стоит возиться с чужими или моими. Ты советчик, но я не ответственный за твою дурость. Мне даже хочется сделать чего-то не то и не так, чтобы на публику воспротивиться твоим командирским советам. А что такое не так? А это забраться на перегруженный трактор.
  - Перевернетесь, чертова сволочь.
  Вот и накаркал Валера. Ни один уважающий себя гражданин нашей великой коммунистической родины не скажет нечто подобное, когда десяток придурков кривляется в аварийном прицепе вместе с граблями, вилами, косами. Это дурной тон. И все-таки отыскался не уважающий себя гражданин, который сказал, да еще во весь голос нечто подобное. Далее словно вспышка мрака, гнетущая тишина, застывшие рожи придурков, торчащие во все стороны косы. Можно сказать, немой кадр, всеобщая растерянность, затем порыв ветра и злобы на непроходимую тупость не уважающего себя гражданина. И отходняк:
  - Ну, что за дерьмо?
  - Да просто собачий кал навязался нам в няньки.
  - А не набить ли дерьму морду?
  - А у дерьма есть морда?
  - Чего не знаю, того не знаю. Хотя обязательно надо набить.
  И заключительный аккорд одного из раздолбаев по имени Шурик:
  - Щас набью, только слезу я с трактора.
  И полез, твою мать. Оцепенел, остановился Валера. Ребята задергались:
  - Брось ты его.
  - Не слезай.
  Очень упрямый товарищ:
  - Не, я так не могу. Можно сказать, этот поганец наплевал в мою нежную поэтическую душа и разрушил потрясающую гармонию природы в моем сердце. Жить не хочется, черт подери. Я обязательно слезу, и расплатится дерьмо мордой.
  Господи, а тут подвернулся овражек в самый неподходящий момент. Трактор перевалил через этот овражек и даже выбрался на дорогу. А вот прицеп не сумел повторить маневр трактора. То ли весьма энергично покинул его Шурик, то ли еще по какой причине, но оказался сегодня не слишком шустрым прицеп. Короче, прицеп вывалило вместе со всем содержимым. Трава, косы, вилы, студенты посыпались смачной плюхой на землю. И не разберешь, где трава, где инструмент, а где у кого руки и ноги.
  Замедленное кино, да и только. Кадр первый. Шурик свешивается за борт, отрывает руки, отталкивается. Кадр второй. Прицеп проходит критическую точку переворота. Кадр третий. Студенты подпрыгивают, словно мячики или бабочки. Кадр четвертый. Хаос. Кадр пятый. Немая сцена. А что это было? Никто ничего не понял и не почувствовал. Вроде и не было ничего. Только что уютно расслаблялся в прицепе, и вот к земле припечатали мордой.
  - Мамочка родная!
  Дальше взрыв, дальше истерика. Девчонки визжат. Командир плюхнулся на колени: то ли вошел в ступор, то ли молится богу. Шурик подошел к командиру, занес ногу для пинка, и передумал:
  - Ни хрена себе.
  Затем еще передумал:
  - Жалко, что нет камеры.
  Девчонки визжат. Командир глотает слюни и сопли. Кому-то из пацанов срочно приспичило пробежаться в кусты. На кого-то напал хохот. Скажем так, половинка на четвертинку. То есть, кто не прорвался в кусты, те катаются по траве и почти задохнулись от смеха:
  - А мы его сделали.
  - Да, кого это сделали?
  - Да его, мать твою, трактор.
  Кадр тридцать четвертый. Кадр радости. Все радуются, похлопывают друг друга по плечам. Девчонки достали платочки и вытирают разбитые носики у пострадавших товарищей. Шурик ковыряется в куче с зеленкой, вытаскивая оттуда то вилы, то косы. Тракторист Пашка наконец-то соизволил покинуть кабину и тупо разглядывает навернувшуюся технику. Нет, вы не думайте, что некая мысль промелькнула в тупых деревенских мозгах. На то и тракторист Пашка, чтобы не было у него никакой мысли. Он стоит, курит и тупо разглядывает, чего ему хочется. Валера все в том же ступоре, но жить будет. Уже обращается к самому себе и отвечает (более или менее разумно) на поставленные вопросы:
  - Неужели не говорил?
  - Говорил.
  - Неужели не предупреждал?
  - Но игнорировали.
  Вся трава заблевана командирской болью и гноем:
  - А где Красный?
  
  ***
  Нет, товарищи, не надо устраивать политическую дискуссию по поводу трудовой дисциплины и чуткого партийного руководства, наша страна не какой-то зверинец, переполненный придурками. Это со стороны кажется, что мы попали в зверинец. На самом деле ничего необычного не произошло. Ну потерялся прославленный чемпион по тяжелой атлетике. Россия большая, просторы ее необъятные, здесь не грех потеряться. Выбрался из канавки, завернул за кустик, зацепил ногой за корягу, впереди еще кустик, так или сяк, но потерялся.
  - Может, мы покричим? - показал неприличный жест Шурик, - Вот так построились ровными рядами и под чутким руководством нашего уважаемого командира Валеры покричим в один голос, ау Красный!
  А что, хорошая мысль. Попробую доказать, мысль дельная. Даже у дураков возникают хорошие мысли. Правда не часто, но возникают. И это должен признать командир. При всем неуважении к мерзкому клоуну и дураку по имени Шурик, ну просто обязан признать командир, что мысль получилась хорошая.
  А вот тебе хрен. Валера не в ступоре. Подогнулись коленочки, и уткнулся товарищ откормленной мордой в траву, или точнее в нашу прекрасную русскую землю. А земля на самом деле прекрасная. И не потому что она русская, а потому что она твоя мамочка, и не способна тебе принести хоть какой-нибудь вред, а несет только счастье и пользу.
  - Я только предложил, - не обиделся Шурик.
  Тем временем тракторист Пашка докурил свою последнюю сигарету:
  - Пора загружать трактор.
  Черти что, а ведь нравится мне тракторист Пашка. Чего мы тут хренью маемся и растрачиваем по кустикам драгоценное время. Солнышко перевалило через двенадцать часов, сокращая обеденное время. Каждая минута теперь на счету, можно добавить, каждый бросок вилами. Не оставишь вот так валяться в канаве зеленку. Трава в канаве не сушится, а гниет, и из нее в конечном итоге выходит не сено, а всякая гадость. Теперь наводящий вопрос, что мы тут делаем? И наводящий ответ, хрен знает что. Но ответ чертовски неправильный. Разрешаю прослушать ответ правильный. Мы заготавливаем корм для скота в оврагах, на бугорочках и кочках, куда не может пройти трактор.
  Вот теперь совсем полегчало. Налегли, бултыхнули прицеп на законное место. Вилы в руки, трава летит тучей за борт. С каждой секундой ее все меньше и меньше в канаве, а в прицепе все больше и больше. Наконец, последний рывок. Мать моя, что такое? На дне сидит Красный.
  - Не ушибся?
  Валера на своих командирских ручках поднял с земли Красного. Валера, словно заботливый папочка, отнес Красного к трактору. Валера снял свою командирскую куртку и положил ее на засаленное сиденье. Валера усадил на свою куртку, словно единственного ребенка, все того же товарища Красного.
  Кадр двести семнадцатый. Ох-ти, мама моя! Девчонки захлопали глазками. Пацаны выронили вилы и раскрыли хлебальники. Шурик едва ли не уронил скупую слезу. По крайней мере, этого гада чуток поколбасило. И кто теперь клоун? Думал, что ты клоун. А вот и ошибочка вышла, а вот и не так. Неужели не ясно, кто у нас клоун? Тракторист Пашка едва не сломал трактор.
  - Трактор не пожалею.
  Так сказал тракторист Пашка. И не будем зацикливаться на событиях текущего дня. Хрен его знает почему так сказал Пашка? И по какому поводу он посчитал трактор за свою личную собственность? Еще наводящий вопрос, в каком мы живем государстве? Вот именно, или вы позабыли, что социалистическое у нас государство, то есть государство с общественной формой собственности. И вдруг появился какой-то там тракторист Пашка. Можно добавить, выпятил рыло и посчитал государственную собственность своей личной вотчиной, и почему-то наехал не трактор.
  Ну сколько раз повторять, дела так не делаются. Еще раз для дураков и дебилов, трактор общественный. Использует его Пашка для общества, когда отправляется за травой. А когда отправляется за бутылкой, то снова для общества. Проснулся, крякнул, трактор у дома стоит, пора за бутылкой, чтобы на следующем грузить сено. Ничего извращенного, все для победы. А если бы трактор использовал для себя тракторист Пашка? Да что вы такое мне говорите, как для себя? То есть для какой такой левой работы, где не фигурируют ни бутылка, ни сено.
  Вот и запутались товарищи. Личное использование трактора трактористом Пашкой на самом деле является общественным использованием трактора всем социалистическим государством под названием Советский Союз. Ничего не использует просто так Пашка. Он национальный герой в вышеупомянутой деревне, поэтому он ничего просто так не использует. Деревня знает своего героя в лицо, деревня разве что не молится на своего героя. Последний стакан, последний хлеба кусок, последнюю папиросу готов отдать своей родине Пашка. Это не какая-та левая общественная родина. Это его личная родина. То есть та самая личная родина, которая рассмотрела выдающийся талант своего героя и вручила ему вроде бы общественный трактор.
  Ну, и какие отсюда выводы. А выводы на следующий день. Прямо к клубу подается вроде бы общественный трактор. На часах еще нет шести, и солнце где-нибудь за горизонтом. Из трактора выходит деревенский герой Пашка. В кирзовых сапогах, в гимнастерке, подпоясан солдатским ремнем, ну тем самым со здоровенной пряжкой. Поднимается тракторист по ступенькам, толкает ногой дверь. Все для родины, все для победы! А там внутри тишина. Вырубились городские товарищи после напряженного деревенского дня, додавливают последние двадцать минут перед рассветом. Ладно, это не наши проблемы. Вошел тракторист Пашка. Его путь к единственной и в определенном отношении ничем не выделяющейся кровати. Там ничего стоящего, там барахло, как вы помните, кепка и тряпка по имени Красный. Что такое, черт подери? А ничего, твою мать! Подошел тракторист Пашка, сдернул ремень, меткий удар по кепке и следующий удар по тряпке, если не выскочил из зоны обстрела политеховский чемпион Красный. И опять что такое? Трактор урчит под окном, его терпение лопнуло. Трактор не может ждать долго вот так, пока соберется с силами Красный.
  Дальше последняя зарисовка из мира кино. Кадр девятьсот пятый. По дороге ползет трактор. В кабине деревенский герой Пашка. На Пашке все та же солдатская гимнастерка, называемая в просторечье хэбэ. И несколько традиционных солдатских значков готовятся встретить первые лучики солнца.
  Перед трактором бежит Красный.
  
  ***
  Господи, что-то я там говорил про мучительный сон на рассвете. Правильно говорил. В стройотрядах блаженного сна не бывает. Если сон, то только мучительный, потому что студента усталость замучила. Такое ощущение, не успел родиться студент, как его усталость замучила. Можно сказать, студент родился уже смертельно уставшим. Один студент не студент. И это с одной стороны плохо, но с другой здорово. В нашей стране барахло одноразовое. В нескольких экземплярах у нас не является барахло барахлом, а приобретает более благородный оттенок. Это в других государствах является барахло независимо от количества. Там придурки, там маромои, там извращенцы всяких мастей. Им имя студенты, но по сути они не студенты. Потому что они не бегут с первым лучиком неизвестно куда и не вкалывают за так за дармак по приказу родного отечества. Я повторяю опять, барахло. Где-нибудь такого добра много, у нас мало. Где-нибудь общественное явление, у нас единичный случай. Мы умеем бороться за единичный случай. Мы вселенская и бесконечная поросль русской земли, пока разрешила отчизна героев прорыв в бесконечность, пока не загнулся геройский народ и над всем этим сияет партия из самых-самых героев.
  Впрочем, я не настаиваю, могут быть варианты. Насчет героизма мы разобрались. Абсолютное большинство представляет собой правило, но кое-кто без намека на личность, он исключение. Чего есть, того не отнимешь ни за какие денежки. Чего положено, с тем не разделаешься и под дулами пушек. Россия сегодня на таких высотах и эмпиреях, что поглядел и упал с вывернутой шеей даже особо безбашенный товарищ. Вы представляете, сам поглядел, сам упал. Не подталкивали, не заставляли, все получилось по собственной воле. Даже быть исключением великое счастье в России.
  Другое дело, классифицируемый элемент, каким является сегодняшнее студенчество. С этим нельзя расплеваться. Студенчество как аккумулятор энергии, где я не вижу вопросов. Оно действует, атакует повсюду, в опасной точке или на передовой. Тут бы хотелось свалить в сторону, но я соглашаюсь. Столько энергии, столько задора, столько молодости, наконец. Кто сказал, что не совсем удачная молодежь? Я сказал, восьмидесятые годы воспитали новую поросль молодых технарей, что оказались практически антиподами всех предшествующих им поколений, в том числе поколения доцента или поколения профессора. Хотя с другой стороны вчерашнее зло это вчерашнее зло, а сегодняшнее добро это сегодняшнее добро. Доцент из вчерашнего поколения, профессор тем более. Можно и их называть "молодежь". Но не каждый товарищ в здравом уме на такое способен.
  Стоп, дорогие мои, мы опять подошли к вопросам удачи. Молодежь комсомольских годов предпочитает горение и борение. Мы не борцы с погоревшими мордами. Нет огня, соответствующего политике партии. Есть огонь, что пока еще в искорках, в самом зародыше, что не в силах пока угодить более старшим товарищам. Даже у Красного есть. Иначе он не студент, иначе он не из наших. Мусор, да. Хлам, согласен. Но не студент. А мы решили, какой никакой, но из студентов, из диких гроза политеховской штанги по прозвищу Красный.
  Я не запутываю ситуацию. То ли да, то ли нет. С точки зрения старого партийного государства не состыкуешься с юной цивилизацией технарей. Ибо цивилизация технарей не профессорского отлива, а возникла в недрах студенчества. Студенты еще вне стыковки, они не испортились, не осатанели, не стали, что стол или стул. У каждого возраста свой подход к развитию общества, ну и свои привилегии. Тебе можно, а мне нельзя, а я не верю, что только тебе можно. Пускай будет так. За старым, за умирающим миром следует новый и возрождающийся. Если не возрождаться вообще никогда, в любом варианте умрешь. Сначала душа, затем тело, затем все прочие мелкие клеточки, молекулы, атомы, затем родная земля, по которой когда-то бродили они. Вы понимаете, не чужая земля, но наша, но самая лучшая, но Россия.
  - Глупая молодежь, - поставил точку доцент.
  - Недоразвитая молодежь, - как всегда согласился профессор.
  Ваше мнение, дорогие мои, что помойная жижа. Пожелали быть вечными, умными и доразвитыми в мире обыкновенных людей, и что получилось? Значит, ваши приемники не такие, как вы? Пускай вырастают медленно-медленно из пеленок, пускай развиваются двадцать пять лет, или сорок, или все шестьдесят. Пока существуют умные и доразвитые, даже не души, только тела. Вы догадались, от умных товарищей происходят тела и всякое прочее. Они еще есть, они существуют в нашем изменчивом мире. С ними не то чтобы полный порядок, но горожане пока что не жалуются. Почти четверть города состоит из таких пережитков нашего комсомольского прошлого. Вспомнили про отчизну героев? Вспомнили про народ и заткнули свой пакостный ротик.
  А я не хочу. То есть совсем не хочу затыкаться. Неужели жизнь унизительная даже в восьмидесятые годы? Неужели держит за крохотных недоразвитых гадиков молодежь, а тем более лучшую ее часть - студенчество? Неужели только по мнению старших товарищей можно чего-то добиться на русской земле? А если отсутствует мнение? А если ваши герои (и в том числе дедушка Ленин) не наши герои? А если ваша великая и всепобеждающая партия не нравится нам? А если профессор всегда умнее студента? То есть простите, не то говорю. Так считает профессор, что он умнее студента. И так считает доцент, поддерживая главенствующую позицию профессорско-преподавательского состава, но и не отрицая свой скромный вклад в нашу технику. Глюки какие-то, так считает доцент. Неужели и молодежь так считает?
  Нас разделили на красных и белых. Нас рассортировали по бирочкам, ленточкам и коробочкам. Нам не оставили ничего человеческого. Да и вообще, что такое есть человек? Согласен, гадкое слово. Согласен, вообще некультурная блажь. При определенных обстоятельствах это пощечина вашему языку. А нашему языку? Неужели и здесь получилась пощечина? Попробовали поиграть со словами на высоком старческом уровне и получилась обыкновенная ерунда. Из словаря стариков выбросили самого человека. А каких-то "товарищей" почему-то оставили. Или обходятся без человеческих качеств товарищи? Почему бы и нет, если культуру, интеллигентность, мораль им заменила в определенный момент партия.
  Ах, перестаньте валять дурака! Товарищи все хорошие, все достойные, только одно козлище, только одна овца и паршивая в стаде. Сегодня покуролесит такая овца, завтра изгоним ее, послезавтра найдется другая. Есть на русской земле весьма любопытная традиция, разделять стадо на паршивых овец и козлищ. Короче, есть такая болезнь. Не утверждаю, что с этой болезнью бороться совсем невозможно. Есть определенное лекарство на русской земле против всяких болезней. И заключается оно в том, что паршивые овцы пугаются. Видите л, и жизнь у них какая-та неправильная, и взлет какой-то неправильный, и донимают их слишком сурово. Вот и кусаются овцы.
  А вы говорите, страна героев? Да плевать мне на ваших героев. То есть на всю эту накипь, что к нам принесло партийное прошлое. Восьмидесятые годы есть не есть прошлое. Они моя настоящая жизнь, моя молодость, мой потрясающий взлет и отрыв в бесконечность. И хотя ничего героического не случилось в неистовые восьмидесятые годы. Достаточно той самой малости, что они есть. Как прекрасный цветок на разлагающемся трупе страны победившего коммунизма. И в эти годы среди студентов не было козлищ.
  
  ***
  Впрочем, я пошутил. Можно добавить, лирика какая-та неправильная наехала. Само по себе студенчество в цивилизацию технарей являлось красивой сказочкой, о которой можно вздыхать и плакаться, пока не откинет концы человеческая раса. Было время такое, черт подери, когда дети бывших студентов стали студентами. А так же дети простых работяг стали студентами. А дети профессоров и доцентов затерялись чуть ли не в бесконечной толпе, потому что и они стали студентами. Но еще один маленький штрих. От таких гениальных товарищей, как профессора и доценты, получились ни в коей степени гениальные дети. Скорее наоборот, получилась такая посредственность, что самим родителям тошно. Вроде бы папа с мамой работали до отупения, расчищая путь своим отпрыскам, вроде расчистили путь, и тут такая хреновина. Приходится снова и снова работать.
  Был в отряде некто Сынок. Если честно, место его не в отряде, а в первых рядах Северного спортивного лагеря. Потому что этот Сынок был не какой-то маленькой фошкой, а натуральным сыном декана. Но как не старался декан, не взяли его выдающегося ребеночка в Северный лагерь. И вот почему. Хотя и говорят, что яблочко от яблоньки недалеко падает, но яблочко получилось с гнильцой. Очень неправильно вел себя сынок в институте, в то время как папа декан вел себя более чем правильно.
  Ну, про папу мы как-то рассказывали. Это тот самый товарищ, что оказался у руля студенческого отряда. С его легкой руки студенты получили напутствие в правильную жизнь и очень правильного командира Валеру. Про остальные подвиги папы декана я не рассказываю. Не любил я этого папу. Не получилась у нас с ним правильная комсомольская любовь. Вот не получилось и все. По долгу службы я должен был полюбить папу. Как вы понимаете, декан первый друг студента. Со своими пакостями и болячками студент обращается не куда-нибудь, но к декану, а тот в свою очередь выносит правильное и справедливое решение.
  Отсюда выводы. Студент просто обязан любить декана. А я его не любил. То ли моя бунтарская натура сказалась, то ли еще какая фигня, но почему-то именно к этому декану была внутри меня неприязнь, с которой я не боролся. А с другой стороны, дети за родителей не отвечают. Если папа великий, при чем его дети? Папа раз в месяц посмотрит на этих детей. Так-так, кажется в росте прибавка. Ну-ну, кажется больше волосиков на голове. Ох-ти, жирный какой. И ничего. Следующий взгляд через месяц. А вы со своей ответственностью, перерастающей почему-то на личные отношения, опять же в любовь. Ребенок растет, ребенок жиреет, ребенок умнеет без всяких там оговорок. Если папа великий, значит ребенок умнеет. Он обязан наследовать папе.
  Не угадали, товарищи. В ученой среде не больше наследников, чем среди дворников или пекарей. Маленькие дворники не желают становиться взрослыми дворниками в восьмидесятые годы или очень понравился институт. Маленькие пекари опять-таки не желают, и их найдешь в институте. Так чего привязались ко мне? Маленькие ученые в точно такой же пропорции отрицают великого папу. Ты декан, а сынок у тебя обалдуй. Ты профессор, а твой мальчик гоняется за пьяненькими принцессами. Кто сказал, они не принцессы, но шлюхи? Пустая брехня. В социалистическом государстве всеобщее равенство рас и народов. И кое-кому не понравится (взгляд наверх), если папа декан не пустил в народ своего сына.
  Но и некоторые выходки этого сына кое-кому не понравятся. Если тебя устроили в институт не без протекции папы, да еще на самый престижный из факультетов (на Факультет технической кибернетики) оно не все можно. Я понимаю, звездная болезнь левизны в коммунизме. По дороге усыпанной розами слишком легко поднимается к звездам. Но наверху слишком жгучие звезды, они могут и сковырнуть тебя вниз. И не только тебя, но еще твоего ни в чем неповинного папу. И тут возникает дилемма. А может стоило пойти в дворники?
  
  ***
  Развиваю идею. Пока еще не конфликт поколений. Поколения видит бог, они конфликтуют всегда. Молодые со старыми, умные с дураками. И не важно, кто считается умным, а кто дураком. В нашем случае каждый считается. С точки зрения старого поколения, только старые кадры сумели постигнуть всю мудрость вселенной. Ну, если не всю, то по крайней мере ее большую часть. С точки зрения молодых придурков, вселенная никогда не постигается, но на определенном этапе рассматривается, а у стариков слишком паршивое зрение. Ну и опять же самый пошлый, самый пропойный Сынок, сколько над ним не тряслись или сколько над ним не работали правильные (то есть из стариков) товарищи, ни в грош не принимает папашу.
  Может, ему виднее, все-таки личная жизнь, ну и своя голова барыня. Пришел в общежитие под хмельком, устроил дебош. Пришел на кафедру не совсем трезвый, провернул мордобой. Пришел в деканат к доброму папочке. Вы не думайте, что пришел радовать все того же папашу. Спасибо, добрый! Спасибо, заботливый! Спасибо, за тепленькое местечко! На твоей спинке мы войдем в коммунизм! Твоими молитвами там хорошо обожремся и обопьемся, соответствуя коммунистической власти! Никакой похвальбы. Головка больная, глазки больные. Глистообразное тельце совсем повернулось и скрючилось. Сейчас скопытится тельце. Я повторяю, в святую святых пришла надежда нашей науки. Деньги давай, или больше мне не папаша!
  Господи, это кошмар. Будущее за пащенками дворников и гавночистов. Нищает ученая каста, вырождается настоящая кость, то бишь ученая. Не хочу, чтобы так, чтобы исчезла та самая кость настоящая. После папы конец. Папа вроде последнего маромоя. Не пьет, не курит, не жрет. Квелый, желтый, вообще никакой. Как направить сыночка, который Сынок, на путь истинный? Чем его повязать, какими благами, или каким наказанием? Неужели работой его повязать? Почему бы и нет? Говорят, в деревне многих перевоспитала работа.
  Ах, деревня! Сынок собирайся, Сынок отправляйся. Дам тебе на бутылку, дам тебе на стакан, вот только с одним условием. Ах, не хочешь вообще никаких условий? Тогда послушай родителя. Здоровье твое покачнулось от страшных трудов праведных. Институт не таких героев ломал. Для института необходимо другое здоровье. А твое никуда не годится. И если ты его не подправишь в ближайшие тридцать часов, последствия могут быть всякие, вплоть до уютного места на кладбище. Нет, не расстраивайся, мы организуем уютное место на кладбище. Все-таки ты еще наш сын, и это наша прямая обязанность. Но хочется сделать дело как-то иначе. А здесь необходимо здоровье. А здоровье (вот тебе ученая книжка американского автора) нам приносит природа. А природы сегодня нет в городе. Зато есть такая природа не так чтобы далеко, не так чтобы за горами и за долами, не так чтобы в какой-то грязной деревне. И что, можно пить? Можно, можно, давай собирайся.
  Умный папа. Не бил, не харкался, не покрывал козла матами. Чувствуется интеллигентное воспитание, ну и партийная закваска (а декан не имеет права быть беспартийным) сыграла здесь не последнюю роль. Во-первых, папа вырос в глазах руководства, уже поговаривающего, а не сменить ли нам к черту декана. Постарел ныне действующий декан, утерял хватку, зубы сточились. А ты им сюрприз. И заткнулись все глотки. Ибо не каждый отец отправит единственное чадо в деревню.
  Что такое? Неужели у нас с социализмом проблемы. Сколько мы обсуждали коммунистический строй и его производные, в первую очередь равноправный статус города и деревни. Вроде бы все на своих местах. Город ничем не превосходит деревню, деревня ничем не отличается от самого навороченного города. И вот результат, ни один чадолюбивый отец не пропишет как лекарство своему сыну деревню. Только государственный деятель, ратующий за само государство, только честный работник такое дело пропишет. А декан у нас честный работник, что и следовало доказать. Он всегда был честным со студентами. Кого послал на картошку, кого в посудомойке сгноил, кому урезал стипендию или не допустил до экзаменов. Опять же вся эта шобла получила путевки в Северный лагерь. Ой, простите, конечно, не в сам лагерь, а в тот пресловутый отряд, где ожидали с распростертыми объятиями пресловутого сына декана.
  И до чего мы договорились? А до того самого лекарства от звездной болезни, которого так не хватало Сынку. Выдающийся папаша рассчитал свои шаги более чем правильно. В стройотряде было такое лекарство. Оно называется "коса". А для неизлечимых больных можно было принять повторную дозу. Называется "вилы". Несколько правильных приемчиков под присмотром своих же товарищей излечивают любую болезнь. Даже болезнь, от которой раньше помогали только стакан и бутылка. А вот сочетание пресловутой бутылки с новым лекарством ничего не излечивает. Здесь обманул доверчивого отпрыска папочка. Но я повторяю, обманул в его же собственных интересах. Ибо болезнь настолько зашла далеко, что о честности не могло быть и речи.
  Плюс еще пару слов про лекарство. Я понимаю, сама природа является лекарством. Так есть, потому что так должно быть. Человек, попавший на природу, не то чтобы избавляется от вредных привычек, но создает предпосылки для последующей борьбы за здоровый образ жизни. Вот на это Сынок не мог пожаловаться ни при каких обстоятельствах. Предпосылки для него создавались на высшем уровне, следовало их только использовать. А чтобы использовать предпосылки, здесь уже нужна шоковая терапия.
  Вытянув кулак
  С добрую колоду,
  Этак или так
  Надо врезать в морду.
  Нет для дурака
  Лучшего момента,
  Как от кулака
  Получать презенты.
  Дальше конкретный пример. После работы на поле так хорошо расслабиться. А что такое расслабиться? После стакана так хорошо размяться. А что такое размяться? А это сломать стол или стул, вырвать несколько досок где-нибудь на крыльце и погоняться с ними за каким-нибудь зазевавшимся студентом вроде товарища Красного. Нет, не думайте, Сынку не догнать Красного. За неделю товарищ настолько натренировался, что убегает даже от трактора. Но погоняться все-таки надо. Иначе неправильная разминка, без комсомольского огонька. И доски используются не по назначению. Можно их разнести о кровать или стену, но все равно куда романтичнее погоняться за Красным.
  Вот тут самое время для терапии. Собрались студенты, стоят, матюгаются. Бежит Красный, сзади Сынок, жонглирует сразу двумя досками. Пробежал Красный, студенты больше не матюгаются. Поравнялся с группой Сынок. Кто-то подставил ножку, кто-то пихнул в спину, кто-то сверху накинул армейское одеяло. Откуда, мать твою, одеяло. А черт его знает откуда. Может вывалилось из подпространства в руки товарища, который подарочку удивился, но использовал одеяло. Дальше в ход идут ноги и кулаки. Что-то там корчится, что-то визжит из-под армейского одеяла. Затем несколько всхлипов и тишина. Терапия закончилась. Взяли на руки белые, уложили больного в кроватку.
  Наутро к кроватке подходит Валера:
  - Вид чегось у тебя нездоровый?
  Прячет разбитую морду Сынок:
  - Кажется, упал с лестницы.
  - Сильно ушибся?
  - Не важно.
  После лекарственной процедуры Сынок выглядел сущим младенцем.
  
  ***
  В очередной раз подобьем бабки. Мы молодые, мы настоящие, мы надежда русской земли. Вы старые, вы испортились, вы давно не надежда. Если дети позорят родителей, значит такая яблоня, значит правильно дети позорят. Повторяю, ликбез для родителей. О себе следует заботиться в последнюю очередь. Все твое прошлое ради детей. У тебя никакого будущего. Со временем постареешь, поглупеешь, сделаешься скотом. Только ребенок, он твое будущее. Если мерзкий ребенок, не обессудь, что будущее из мерзких. Если настоящий ребенок, значит не даром толкался по русской земле, значит прожил свою жизнь человеком и праведником, а не дрянью и сволочью.
  И еще раз выписка для больных и дебилов. Дети не несут никакой ответственности. Но родители точно несут. Не отмазывайся, не кривляйся, плевать, что декан. Мерзкий ребенок твое упущение. Хапал, гадил, гавнялся ты на вершине карьерной лестницы. Нынче плохой (то есть мерзкий) ребенок. Пускай будет так. Яблоко испортило яблоню. Гниль все выше по веткам, гниль перешла на другие плоды. Ты никто, ты ничтожный, ты гниль, если отродье твое и последыш не может назваться студентом.
  Ах, студенты! Первая любовь, первый взлет, первый восторг. До этого периода не совсем красивая жизнь, после этого куда гаже. Крохотный кусочек судьбы, крохотная завитушка, годы считаем по пальцам. Какие безумные годы и какие вселенские! Подлости здесь нет места. Ненависть сдохла и обломилась в который раз. Добродушие как истинный флаг или тяга к прекрасному. Тянешься, тянешься, тянешься, опять ничего не достал. Но в тебе это самое, что не достал. Оно сегодня, покуда еще молодой и студент. Завтра оно исчезнет, завтра станешь папашей.
  И пошло и поехало:
  - Хочется жрать.
  - Нет, не правильно. "Жрать" чертовски вульгарная штучка, это для дворников и полотеров. Ты не имеешь права так говорить, не уподобившись презираемой касте.
  - Хочется тяпнуть.
  - Снова ошибочка, праведный мой, не твое это право...
  Господи, какое страшное завтра. Рафинированные слова, окастрированная речь, в горле мочало. Сам из дерева, из железа, из камня. Никаких эмоций. Смех запрещается. Слезы запрещаются. Вздохи хуже всего прочего, повторяю опять, железо, дерево, камень. Чтобы каждый увидел в тебе принадлежность системы, ее гаечку, ее винтик, ее болт. Но ни в коей степени, чтобы увидел в себе человека. Показали такому козлу человека, и обложился товарищ по полной программе. Предупреждение было насчет показухи, но ты не убрал рахитичные ручки и ножки. Детство такое тяжелое, что не стоило показывать козлу человека. Но показали, а зря. Теперь вокруг взрослая жизнь, теперь обязан выпаривать из себя не то чтобы память, но запах своего прошлого.
  А я не желаю. Мне нравится прошлое, мне нравится студенческий молодежный задор. Неужели вечный студент? Неужели до самой кончины буду кидаться словами, которые гадкие? Жрать, трахнуться, тяпнуть и прочее про человеков. Значит буду, если студент, если вечный, если выйти в железные и деревянные взрослые. Их хватает и без моей помощи. Полный комплект, больше того, перебрали ребятки во всех отношениях. Запах дикий и тошнота. Стошнило русскую землю.
  Ну, почему такая фиговая жизнь? И почему каждый раз происходит одно и тоже. На определенном этапе юношеский максимализм улетучивается и появляется опыт. Не утверждаю, что опыт приносит кое-какие блага, он их точно приносит. Но у всей этой хренотени есть и обратные стороны. А там не то что благами не пахнет, но за блага приходится кое-чем заплатить. Как утверждает опытный источник, лучше всего заплатить кое-чем ненужным. А что у нас сегодня ненужное? А кому нужны эти звезды, и солнце, и юношеский максимализм, и прекрасная сказка природы? Почему бы не заплатить такой ерундой? Вот и расплачивается без зазрения совести опыт.
  Теперь понимаете, почему отличаются самый обыкновенный студент и профессор? Ну если не понимаете, только не расстраивайтесь, пожалуйста, не кричите, не пробуйте кое-чего изменить в нашем насквозь материальном и заматеревшем от опыта мире. Ваши сопли не примет вселенная:
  - В чем загвоздка, дружок?
  - Офигел или бобик скончался?
  - Или был чесночок натощак и испортил здоровье?
  Звездные дни, солнечные ночи, обратная сторона. Чего не случается с обыкновенным студентом. Плохого нет, но хорошее есть. Если марево, значит марево. Если зарево, значит зарево. Если любовь, то такая любовь, до которой никогда не дойти в более старческом возрасте. Иголки, стекла и грязь покрывают дорогу любви, когда ты стал шибко умным и опытным. Вот потому не дойти. Поспешил повзрослеть мой ласковый мальчик, и повзрослел раньше времени. Поспешил нажрать морду, готово. Но кроме морды, что там еще впереди. В лупу рассматриваю, там ничего. Только безумная спесь и тупые амбиции. А дальше? Не спорю и не дурачусь, опять ничего. Ты когда-нибудь наплодишь дураков, но ты не достоин являться папашей для самого крохотного и ничтожнейшего студента.
  
  ***
  Ладно, проехали. Хочу накидать пару строчек про наших девчонок. Наши девчонки смешливые. Наши девчонки веселые. Они выпьют, они посмеются. Они потанцуют и выпьют опять. Пока еще недотроги, не надо к ним приставать с разными материальными пакостями. Подари свое солнышко, разыграй свои звезды, брось под ноги влюбленное сердце свое. Неужели такая роскошь влюбленное сердце? Неужели такая вершина не стоит другого влюбленного сердца? Повторяю в который раз, любое влюбленное сердце есть величайшая ценность, и оно очень многого стоит. Покуда бросаешь подобную ценность, ты выше других. Самое чистое, самое светлое, самое потрясающее не жалко отдать ради мимолетного каприза любви или вообще просто так, потому что так захотелось. На меньшее мы не согласны. Такие наши девчонки.
  Что выйдет в дальнейшем, то выйдет в дальнейшем, может какая гадость. Но сегодня не то, но сегодня не так. Мой студент с звездонувшимся сердцем милее профессора с толстой мошной. Профессор гадкий, профессор способен на материальную блажь. Его глазки гадкие. Он оценивает не тот интеллект, которым готовы делиться наши девчонки. С ним противно и гадко, после него надо долго отстирывать каждую тряпку, лицо и руки, чтобы убить отвратительный смрад гадости. А после горячего сердца? Вы представляете, после горячего сердца вокруг оживают цветы, и начинается настоящая сказка.
  Одно слово, дикие наши девчонки. Должны прислуживать жирным материальным божкам, но не прислуживают, потому что противно и гадко. Ишь чего захотел? Жир на брюхе, следовательно, жир в голове. Кто жирный, тот не способен справиться с мыслью. Мысль, устремленная к звездам, не может отталкиваться от земли под грузом старческой спеси и похоти. Молодость снова мысль, а любовь любит равных. Пускай кувыркаются старики со старушками, а молодежь решает любовь с молодежью. Не подкрадывайся к нашим девчонкам, ничего не получишь, паршивый пенек. Только позор на свою ожиревшую и отупевшую морду.
  Черт подери, вот почему я люблю восьмидесятые годы. В неистовые восьмидесятые не продавались наши девчонки. Ни за какие деньги и прочие бонусы не продавались они. Девчонки милые. Девчонки смешливые. Никаких шестерных переборов. Пьем и танцуем. Обнимаемся и улыбаемся. Ты умный, она умная. Ты восторженный, она восторженная. Ты не профессор, она не доцент. И ей наплевать, если рядом есть ты, на всех доцентов, на всю профессуру и прочих апологетов не нашей вселенной.
  Теперь профессорский голос:
  - Русские люди никогда не заботились о чистоте своей нации. Они пили, они ели, они скрещивались. Но чистота нации не в том, чтобы пить или есть и тем более скрещиваться. Чистота нации прежде всего ее интеллект. Если поддерживает нация интеллект, значит чистая нация. Если же интеллект обожествляется, опять-таки чистая. Нет никакой преграды для интеллекта, значит, не существует нации более чистой, чем эта.
  На следующем этапе голос доцента:
  - Интеллектуальную материю необходимо поддерживать. Неинтеллектуальная материя как преддверие интеллектуального. Это слуги. Женщина служит мужчине. Мужчина выше, чем женщина. Он более развитый интеллектуал. Чем старше мужчина, тем выше. А женщина, чем моложе, тем преданнее служит своему повелителю. Старый мужчина и молодая женщина - вот идеальная пара для интеллекта. Высокоразвитый ум и высокоразвитый организм. Здесь то самое сочетание лучшего с лучшим, когда интеллект получил все ему причитающееся и готов идти дальше, готов на вершины.
  И что дальше:
  - Ваша правда, мой друг.
  - Вы опять не ошиблись, коллега.
  Но девчонки, они из диких, они не согласны. Их не интересует ваш интеллект. Их интересует маленькая такая любовь даже внутри института. Вот поплачу, вот позубрю, вот расслаблюсь стаканом или бутылкой. Но никакой большой крови, ничего пошлого или развратного. Маленькая любовь наших девочек предполагает маленькую любовь наших мальчиков, чтобы две маленькие любви переросли в большое и сильное чувство. А ты, старичок, завонялся и стой. Пускай старушка твоя вытирает и нюхает.
  Ах, еще не дошло? И кто-то кичился каким-то там интеллектом? Опытным путем доказано, как развивается интеллект из нулевой в нулевую точку. А вершина его попала на восьмидесятые годы. А восьмидесятые годы стали цивилизацией технарей. А цивилизация технарей почему-то проскользнула мимо доцента и не заметила почему-то профессора. Вот и я повторяюсь, странные вещи творятся на русской земле. Общепризнанный интеллект, то есть интеллект, признанный коммунистическим государством, вышел совсем не того калибра, чтобы занять достойное место в восьмидесятые годы. Его не заметила цивилизация технарей, его проигнорировали настоящие технари, то есть те самые наши пацаны и девчонки. Ну, насчет пацанов разговор понятный. Самое главное, что его (то есть не наш интеллект) проигнорировали девчонки.
  Почему бы и нет? То есть нет ничего общего между предыдущими поколениями шестидесятых-семидесятых годов и величайшей цивилизацией всех времен и народов, накрывшей в восьмидесятые годы русскую землю. Не потянулись за стариками наши девчонки. Не отдали свою молодость взамен на их благоустроенную старость. Не продались, черт подери, ни за какие серебряники. А кто продался, так это были не наши девчонки. Только тупые шлюхи и чмо. Цивилизации технарей не нужны такие девчонки.
  Хотя с другой стороны, каждому поколению соответствуют свои удовольствия. Профессорская жена озверела от магазинов и магазинной рухляди. Ее свободное и даже несвободное время убивается в очередях, возле прилавков и полок. Как посмотришь в ее пожухлые глазки, там и глазок то не видать, ей богу, одна морда. В свое время за тем же прилавком кричала, кричала и докричалась. Теперь профессорская жена. Выступает культурно, действует плавно. Это машина, это железо, все тот же камень и дерево. Невинности нет, потому что и не было никогда, зато основательность есть. Та самая основательность, заработанная еще на базаре. Глаза бы мои не смотрели. Впрочем, не смотрят они. Полдень, Шурик стирает носки, где купается этот базар. Мыло плывет по Вуоксе, пена плывет и плывет. Скоро произойдет столкновение мыла и пены. Вот тогда мы послушаем песню великой подруги профессора:
  - И куда подевался партийный контроль?
  - Нет, куда подевалась сама справедливость?
  Хотя погодите. Может я ошибаюсь, перед нами подруга доцента образца семидесятых годов. Еще не совсем уверенная, еще присматривающаяся к более старшим товарищам. Из учителей. Готовит доценту учеников, а поглядывает, как вы понимаете, на профессора. Высшее общество раз, высшее общество два, высшее общество три. Без высшего общества жизнь не в жизнь и желчь в печени. Доцент еще маленькая величина, даже меньше, чем какой-нибудь ушлый учитель. От него и материальные слезы и нерешившиеся вопросы. Чего-то копается, чего-то в последних рядах застоялся доцент. А его подруга из учителей. Вот эта жирная, тупоголовая, наштукатуренная неожиданность, она не может в последних.
  Все равно стираю носки. Наши девчонки никак не реагируют на носки. Им хоть чистые носки, им хоть грязные. Они не унизятся до базара по поводу такой мелочи. Только наука и техника, только техника и наука в неподъемных количествах, чем больше, тем лучше. Я повторяю, наши девчонки продукт цивилизации технарей. Они некультурные. Ибо культурные товарищи плодились шматками и пачками в семидесятые годы. А сверхкультурные товарищи принадлежат еще более раннему поколению, их называют шестидесятники. Ну и раз в такую культурную компанию не берут на равных паях, остаются технарями наши технические девчонки.
  За носками стираю трусы. Мыло так-кой вот горой плывет по Вуоксе, и пена горой. Кто увидел, тот рассмеялся. Оказывается, Шурик теперь охрененный чистюля. И с какого это времени заделался Шурик чистюлей? Ах, с сегодняшнего дня он заделался. Ну, теперь Шурик будет настолько чистым, что ему любая телка отдастся. Блин, смеются наши девчонки. Жопой чувствую, как смеются они. Те самые девчонки, которые дикие, которые технические, которые наши. Они смеются и заглушают вопли подруги профессора:
  - Где деканат?
  И визги подруги доцента, что поглядывает на профессора:
  - Куда смотрит милиция?
  Плевать мне на вопли, облокотиться на визги. Главное, что такие смешливые наши девчонки.
  
  ***
  Ну и шустрый сегодня товарищ пошел. Куда-то бежим, спотыкаемся, снова бежим, а половина дня давно завершила свой бег. Слишком много случилось событий до переломной черты, которая называется просто - обед. И зарисовать я сумел только самую малость. Хотя даю честное комсомольское, очень старался. Но довольно, не стоит оплакивать упущенные возможности, потому что обед. Угадали, то самое место или та самая точка, где заканчиваются одни деревенские удовольствия и начинается совершенно иная жизнь. Или я ошибаюсь?
  Тогда рассмотрел проблему с другой стороны. Студенческий организм почти что машина. Запускается, раскручивается, работает. Но на очередном этапе необходимо долить топливо. Или вместо хорошей раскрутки произойдет нечто обратное, то есть произойдет тормоз. А если затормозила машина, на ее очередную раскрутку придется потратить и силы и время. Как бы не сдохла совсем. Ой, простите, как бы она не сломалась.
  Уговорили, мои дорогие, обедаем. Кто опоздал на обед, тот еще кормит коровок. Коровки гадкие, коровки кусучие. Хвать за палец, хвать за ладонь. Ты виноватый, что так неправильно обратился к коровкам. Береги ладонь или палец. Они не коровкины, но твои. Они не трава, которой кормишь коровок. Еще одно правило для заработавшихся товарищей, что променяли вполне разрешенную заправку топливом (или точнее, вполне законный обед) на каких-то коровок. Не для того советское законодательство придумало обед для своих граждан, чтобы они отнеслись наплевательски к законодательству и прогуляли обед. Я не привожу в пример профессорско-преподавательский состав. Те никогда не вступают и никогда не вступят в конфликт с государством. А студент почему-то готов на конфликт, и даже палец готов потерять ради каких-то коровок.
  Вообще-то у нас чертовски своеобразное студенчество. Наши студенты почему-то всегда и всюду опаздывают. На лекции, на семинары, на лабораторные и на обед. Сколько не торопятся наши студенты, они все равно опаздывают. Чем больше они тратят усилий, чтобы прийти первыми, тем больше шансов, что будут последними. Торопливость студента какая-та странная торопливость. Схватил некий предмет или вещь, не понравилось. Схватил нечто другое, задумался. И не важно к какой категории относится нечто другое. Столб это или чайник? Столб стоит, чайник кипит, а студент задумался, потому что студент не зомби, не робот, тем более не ученый придурок. Просто хорошая мысль появилась в студенческой голове и заскочила из винтиков и шестеренок в следующие винтики и шестеренки. Она заскочила опять-таки оттого, что заскакивает иногда, потому что торопишься.
  Трактор, трава и обед. Все на месте. Твой переключатель в порядке. Я повторяю, после утренних упражнений на свежем воздухе можно спокойно прийти на обед. А еще до обеда можно успеть поменять очень грязную и пахнущую майку (с маленькой буквы) на относительно чистую рубашку и даже с галстуком. А заодно, и на это более чем достаточно времени, можно переодеться в тапочки и коротенькие штанишки с еще живой молнией. Как там у нас говорится? С шести до двенадцати труд, после двенадцати стопроцентный капут. Неужели какие-то мысли еще выползают из головы после двенадцати? Или подслушал товарищей в Северном лагере:
  - Никто не хочет работать.
  - Все хотят гадить и жрать.
  - Во, гаденыши.
  - Их бы заставить жрать землю.
  А впрочем, после двенадцати правильная социалистическая идиллия. Одни коровки пасутся в поле. Другие, которые маленькие и кусучие, которые телочки, те не пасутся. Но кушать хочется каждой. Небо, воздух, солнечный луч. Даже четыре луча, даже двадцать четыре, даже триста четырнадцать чертовски ярких лучей для моей и твоей родины. И глаза такие огромные. У пасущихся и у непасущихся товарищей. Не твое дело, чего они там выражают эти вышеозначенные глаза. Может небо, а может все триста четырнадцать пятнышек, что подарили лучи твоего и моего солнца.
  Я просто ставлю конкретный вопрос. Ты зачем опоздал на обед? И не оправдывайся, что не опаздывал на обед, а засмотрелся на солнце. Никто не поверит тебе, что вот просто взял и засмотрелся на солнце. И не надо втюхивать всякую дурь, якобы загипнотизировало тебя солнце. Сегодня, завтра и послезавтра ничего не изменится. Коровки и телочки, пожрать и деревня. И не изменится, твою мать, солнце. И не надо так нагло торчать и смотреть на него, если в глазах твоих отражается город.
  
  ***
  Место сбора барак. Одно окно, один стол, четыре скамьи. Одна дверь, одна прорезь для выдачи пищи. Нет, пища выдается не через дверь, я не так объяснил на начальном этапе, попытаюсь объясниться немного толковее. Сразу за дверью маленькое такое окошечко, та самая прорезь, откуда приходит к нам пища. Сунул руку и получил пищу. Не сунул, нет ничего. Для нищего тараканы прислуживают.
  Впрочем, я не настаиваю на последнем пункте моих записей. Суп с тараканами, лапша с тараканами, компот с тараканами. Попадаются живые особ, которые плавают. Попадаются полуживые особи, которые вроде бы как в эпилепсии. Попадаются самоубийцы, которые уже завершили свой жизненный путь и самоубились. Здесь ребята лояльные, то есть спокойные, просто-напросто лапушки. Взял за лапку, облизал и выбросил. Ни одной капли даром, ни одной крохи врагу. Что на лапушке, то на твоем языке. Ну, разве ничтожная малость осталась на лапке.
  С эпилептиками и барахтающимися товарищами труднее, но время терпит. Посидел, понаблюдал, подождал пока они дойдут до последней стадии. Вот тебе цирк, вот театр, вот еще зрелище. Всяк забесплатно. А хочешь с выгодой, то предлагаешь пари, кто продержится дольше, вон тот толстозадый или этот обвислый товарищ. Не на деньги конечно, а на навар с таракана. Время покладистое, как уже говорилось, обед. Твой претендент на победу продержался четыре минуты пятнадцать секунд, а его противник только четыре минуты двенадцать. Теперь облизали, ты победитель.
  С пловцами хуже других. Такая нехорошая статья, можно добавить, статья расхода. Даже во время искусственной бури в тарелке держатся некоторые пловцы. Я уже не говорю про относительный штиль, который есть непременное условие студенческого пари. А то ведь знаем мы своего брата студента. Под видом бури может прихлопнуть противника ложкой. И что у нас намечается? Нет выигрыша, нет и проигрыша. Соседи слева и справа закончили битву титанов, бегут за добавкой. А ты замешкался на пару лишних секунд, так и останешься без добавки. А это уже неверный подход, можно сказать, дискриминация по социальному признаку. Не может остаться студент без добавки. Не может и все. Палец вверх означает долгую и счастливую жизнь. Палец вниз, тебя раздавили.
  Вроде бы я расслабился. Девчонки и те не визжат. Вот если бы крыса, а то таракан. Хотя иногда попадается крыса. Не представляю, откуда она попадается. Крысы в полях. Из-под косы выскакивают, на вилы прыгают. Там раздолье, там вольному вольность, здесь же тюрьма. Ни за какие деньги, ни за какие льготы не стал бы жить с тараканами. Палец вниз есть самое подходящее решение для тараканьего братства. Но мы то знаем, что не питаются крысы и не питались они никогда тараканами, и не умеют вниз задирать палец. Поэтому очень толковый вопрос, на кой хрен достали крысы наших девчонок?
  Хотя с другой стороны, может молоко привлекает хвостатую гадость? Может и молоко. Змеи вроде бы таким способом привлекаются, еще вроде бы зайцы и кошки. А крысы ничем не лучше других, и они привлекаются. Как вы понимаете, молоко из колхоза. Его можно вылить под стол, его всей командой на доски. Колхоз премировал своих косарей, деревня облагодетельствовала чудо-юдо работников. Однако блаженствуют доски. По капелькам кап, пускай себе травка растет, пускай себе всякая живность рыгает и кормится. А я отрицаю такое вот молоко. Даже под пистолетом, даже из благодарности к благодетелю и его шестакам отрицаю. Какое-то оно неоправданно жидкое молоко. Кажется, девяносто процентов вода, а остальное и есть молоко, те самые десять процентов, которые между прочим остались на досках. Вот если бы вместо десятипроцентного молока водочка. Не пьет студент водочку. Почему это он не пьет? Должен пить. А вот в нашем отряде не пьет. И даже назло Валере не пьет. И дело не в том, что Валера запретил водочку. Просто не пьет подобную лепоту студент образца восьмидесятых годов. И не путайте его с предыдущим поколением студентов. Ибо студент образца семидесятых годов водочку пил, пьет и будет пить, пока не вынесут его вперед некрепкими ножками. А студента образца шестидесятых годов в какой-то степени уже вынесли. Мать моя мама, не нашелся на него в свое время Валера.
  Или вы еще не догадались, Валера здесь не причем. Он доставляет на кухню колхозное молоко, разбавленное на девяносто процентов водой из Вуоксы. Его задача поддерживать физические и духовные силы вверенной ему молодежи. Он это дело поддерживает. Хотя с другой стороны, у девчонок всегда есть водочка. Какой-то парадокс получается. У пацанов водочки нет, а у девчонок она есть. Не стесняются девчонки зайти по дороге в ларек, и даже выстоять очередь, и опустив до земли красивые глазки, купить не каких-то конфет, но ту самую вкусную водочку.
  Вот и я говорю, парадокс. Валера студенческой едой не питается. Ему готовят отдельно в столовой Северного лагеря. Не вопрос, почему ему готовят отдельно. Может желудок слабый, или там получилась еще какая-та ерунда, или декан предложил ему сделку. Видите ли, есть у декана одна не очень близкая родственница с ненашего факультета. Так вот эта родственница страдает одним весьма распространенным недугом. Ну тем самым недугом, которым страдает Сынок декана. Или я выражаюсь пока непонятно? Так вот зовут эту родственницу Екатерина Ивановна, разрешается называть ее Катенька. А как по фамилии? Блин, перестали паясничать, твою мать! Декан говорит дело, очень серьезное и не для липких ушей. Надо взять в стройотряд Катеньку и пристроить ее на блатное местечко.
  А кто-то сказал, что Валера влюблен в Катеньку.
  
  ***
  Ну что за придурство такое? Нет никакой любви. И у студентов бывает блат. Может быть, командир раздражается на мальчишек, но уважает девчонок. Женская часть человечества она интереснее во всех отношениях и от нее хотя бы есть польза. Нет, вы не о том подумали, догадливые мои, есть прямая материальная польза. Например, сготовить обед, убрать со стола и привести в порядок посуду. Вот на все на это нужна Катенька. Девочка она очень аккуратная, недаром из интеллигентной семьи, хотя и дальняя родственница декана. Катенька не бьет тараканов во всю дурь и не размазывает по обеденному столу их поганые внутренности. Так только Шурик бьет тараканов. А Катенька выполняет подобную процедуру тихо и скромно, как добропорядочная девушка. То есть бьет она без замаха. Ну вроде не ударила, а только погладила. И вот посмотрите, от ее ладошки появляется совершенно целехонький таракан, ну почти как живой. Только маленькая в нем деталька испортилась и это секрет, как сумела испортить подобную хрень Катенька.
  А может это любовь? Я не про тараканов, а про одного тупого и жирного пацана, которого мы называем Валерой. Злопыхатели не всегда несут несусветную чушь. Иногда в их тупой болтовне просматривается правда. Мы уже говорили, Валера обедает в Северном лагере. Во-первых, чтобы поддерживать связь с институтом. Во-вторых, чтобы не забывали выдающиеся товарищи из Северного лагеря о своих братьях меньших из строительного отряды. Ну и хрен с ним, пускай там Валера обедает. А куда семенит с кастрюльками Катенька?
  Э, быстро пасть на замок. Все мы люди, все человеки, живет не только сегодняшним днем. Правильному студенту образца восьмидесятых годов не надо рассматривать байки про доброе девичье сердечко. Студент и так в курсе, какие девушки добрые, и какое у них сердечко. А Валера такой жалкий. Вы понимаете, он все равно что недодавленный таракан, пробарахтавшийся пару часов в супе. И нет ничего крамольного в том, что пожалела его Катенька. Просто взяла и пожалела его, черт подери. А вдруг не покушает вовремя, а вдруг похудеет Валера.
  Или что-то не нравится? Я очень довольный, что вы принимаете правильную позицию. Девичья жалость в восьмидесятые годы выражается маленькой тарелочкой супа и маленьким куском хлебушка. Это вполне нормальная жалость, особенно если исходит она от не совсем еще выздоровевшей девушки. Расклад примерно такой, не самая здоровая в нашем отряде девушка состряпала вкусный обед на всю нашу шарагу, затем сгоняла в ларек и немножко поправила свое пошатнувшееся здоровье. Работа на кухне это тебе не полевые работы, она пошатнет любое здоровье. Но девушка решила вылечиться, и она вылечится, твою мать, чего бы ей это не стоило. А путь ее к выздоровлению открыл один не совсем стандартный мальчик Валера. Нет, не видит Катенька командира в Валере, она видит в нем не совсем стандартного мальчика, которого недолюбливают более чем стандартные студенты и противный паяц Шурик.
  - Для командира жрачку не отпускаем.
  Очень трудно с Шуриком Катеньке:
  - Почему же не отпускаем?
  - Он на наших харчах выращивает жирную свинью.
  - Какую такую свинью, нет у него никакой свиньи.
  - Ну, что за дура, не догадалась, кого он выращивает?
  Очень трудно доброй девочке Катеньке. Очень трудно понять существующий мир и все его глупости. А еще труднее не бегать в ларек и не смотреть на командира большими круглыми глазками. Можно добавить, нечеловеческий труд выпал на долю девочки КАВтеньки. И обед можно сготовить, и посуду можно помыть, и даже с крысами разобраться. После походов в ларек не боится крысиной заразы девочка Катенька. Посыпала яд, подождала какое-то время, пора выносить трупы. И кто сказал, что непросто выносятся трупы? Еще как просто, потому что и здесь вполне нормальная, вполне человеческая жизнь. А ответьте, пожалуйста, на последний вопрос, чем все это закончится?
  
  ***
  Теперь бы в кустики и подумать. Чего-то хорошее думал вчера, но не додумал, прервался. Легонький ветерок оказался не лучшим помощником для укрепления серого вещества, и устроил сплошное расстройство в моих мыслях. А мне не понравилось, чтобы протекал именно так мысли. Почти без глаголов, только эпитеты. А какие мысли почти без глаголов? Не представляю, какие. Впрочем и без эпитетов далеко не уедешь в советской России. Хотя студент уезжает. Каждая его мыслительная ездка, это по сути ходка в кусты. Кусты вроде колючие, но ты не маленький мальчик в розовых тапочках. С такими мыслями, с таким образом жизни, с подобной идеологией можно сходить в кусты, сделать свое дело и при этом никак не испортиться. Вот коммунизм, тот испортился. А студент и при коммунизме студент, как эти кусты из которых открывается прекрасная перспектива и на деревню, и на студенческий лагерь.
  Люблю деревню. В обед ее можно только любить. Солнце жаркое, домики яркие. То есть не такие облупившиеся и позорящие свое собственное название. В тени они точно позорящие. Мрак или гниль струится на закате из деревенских домиков. А в солнечный полдень деревню люблю. Ничего не имею против пожить в таком домике. Три года, двенадцать лет, двадцать восемь... До гробовой доски найдется здесь чем поразвлекаться. Хотя с другой стороны, на закате проходит любовь. И жизнь в деревне совсем гробовая. И даже сказать не могу, почему оно так, почему на солнце совсем другая деревня. Не какой-нибудь гадостный склеп или зомбированный погост. Веселые домики, чистенькие старички и старушки, из страны романтиков трактор. Отупляющее действует солнце.
  - Валера идет!
  Черт подери, снова условный сигнал. Только подумал в кустах, в который раз не додумал. И какого черта прется Валера? Пьют в бараке, играют в клубе. В кустах не пьют, не играют, здесь думают. То есть думают с прекрасным видом и перспективой на клуб, на деревню. Объясняли жирному дураку, что думают. Или тупой, или точно непроходимый придурок? До камня дошло, до соломы дошло, до последней песчинки, букашки, соринки опять же дошло или когда-нибудь да дойдет, есть надежда. До этого не дошло. Ну, никак. Вот застегну кое-что, вот возьму палку, вот врежу.
  А, побежал. Сначала крался на разжиревших ножках, теперь побежал. Ты куда побежал? Неужели в деревню? Неужели до той полосы до нейтральной? Неужели гонец за бутылкой? А чего, нормальная мысль. Искали гонца, и нашелся гонец. Значит плохо искали, если так поздно нашелся. Стоило лучше искать. Вот если бы лучше искали на первых этапах, тогда смогли бы отпраздновать поиски, то есть отпраздновать за столом, как белые, как работящие, как настоящие люди. Ну и порадовали немного профессора:
  - Это такая шпана.
  А заодно и доцента:
  - Небось валяются под столом, пьяные свиньи.
  Нет, ошибаюсь. Нейтральная полоса не остановила Валеру. Он не заинтересовался палаткой. Неужели другая проблема? Неужели головку ему напекло и пора освежиться в Вуоксе? Продолжаю свое наблюдение из кустов. Нет, в таком лапсердаке нельзя освежиться. Нет, чего-то не то вытворяет Валера. Лапсердак не то чтобы рабочий костюм, однако не то чтобы пляжный. Значит, пока обойдется без командирского жира Вуокса. А дорога одна. Деревня, нейтральная полоса, поворот на пятнадцать градусов, лагерь. Неужели в лагерь пижон побежал? Что у него тренировка такая? Пол часа не прошло, как вернулся Валера из лагеря. Накушавшийся, отдохнувший, счастливый. Всем отрядом его проводили туда. Значит так, общее построение, песни и пляски, и пошел на три буквы Валера. Как туда он пошел, собственно начинается для студентов обед, отдых, кусты и прочее, мать твою, деревенское счастье.
  Нет, ничего не пойму, недожрал свой компотик Валера. Или повторный прокол с головой? Я уже говорил, лишь недавно вернулся Валера из лагеря. И ножки его не ходили, и ручки его не махали, и выглядел чертовски уставшим Валера. Он что надо мной издевается? Что делать в лагере такому козлу, как Валера? Задаю чертовски верный вопрос, что такого хорошего и сверхординарного в лагере, чего бы не было у нас здесь на пригорке? Если в лагере Валера не командир, если не возражаете, просто Валера.
  Вот тебе мысль. Думал, думал, придумал всякую чушь, пошевелился неправильно и едва не вляпался в то самое, что осталось в кустах от чужих мыслей. Тихий час, ведет себя тихо деревня. А тут такая неправильная суета, как у нас в Ленинграде на Невском. За Валерой крадется Сынок. Ой, погодите, товарищ не так чтобы просто крадется. Это походка у него непонятная, и положение тела какое-то неестественное. И всего его корчит, шатает и рвет той самой дрянью, которой в кустах только думают. А оно ближе к цели. Вижу болезнь, ту самую прогрессирующую. Сегодня не вышел в поле Сынок, он заболел. Нет, ничего страшного. Никакая это не эпидемия, просто один всем известный студент заболел одной всем известной болезнью.
  Можно больше не отвлекаться на разные глупости. Хотя последний вопрос, неужели Валера бежал за лекарством? Тогда получается новый вопрос, почему не в палатку? В палатке лекарство. Сынок вчера пользовался, и позавчера, позапозавчера. Ему полегчало. А четвертого дня от тумаков полегчало, но с тумаками разговор особенный. Не всегда собираются заботливые товарищи, чтобы почесать свои ласковые ручки и ножки о твои болезненные попку и ребрышки. Нужен повод для тумаков, ну и соответствующий комсомольский настрой. Поэтому куда надежнее просто лекарство. Тогда самый-самый последний вопрос, неужели ошибся Валера?
  А еще зачем понесло дурака в лагерь? Я тут за него измучался, можно сказать, утратил душевный покой и вышел из состояния медитации, а его дурака понесло в лагерь. Палатка и ближе и лучше. Все равно пробился дурак в лагерь. Весь в жиру и поту возвращается быстрым шагом обратно.
  - Ну, не надо, мой миленький.
  В руках какая-та баночка для анализов.
  - Потерпи еще пару секунд.
  Крупным планом счастливая морда Валеры.
  
  ***
  Впрочем, думать не вредно. Одни действуют, другие думают. Студент и действует и думает. До обеда действие, во время обеда мысль. Мне не нравятся ваши девчонки, а вам не нравятся наши. Мне не импонируют ваши мысли, но и вам мои опять же не нравятся. Или я ошибаюсь?
  Катенька потащила посуду, это которая после Валеры. Зачем потащила? Что за пресмыкательство, что за раболепие перед обыкновенным придурком? Или опять жалость? То есть жалость под номером два. Сначала была жалость в ту сторону, затем в обратную. Даже Шурик проголосовал против такой лабуды. Но настояла на своем Катенька, но потащила посуду. И вообще, заткнись Шурик. Здесь не может быть двух вариантов. Если попала посуда туда, значит вернется обратно. Не хочу объяснять, почему она вернется обратно, но для клоуна по имени Шурик потратила пару секунд Катенька. Если ты притащил посуду туда ни по воздуху, ни под землей, ни каким иным способом, а только через твои ручки она вернется обратно. Это Катенькина инициатива. Против общественного мнения, как вы припоминаете, действует Катенька. Или плохо припоминаете? Тогда расскажу популярно. После вчерашней работы Сынок заболел. И позаботиться о нем некому, вокруг придурки, козлы и засранцы. Вот только Валера он настоящий мужик, переступил через командирские лычки, чтобы спасти несчастного мальчика. Валера отправился за лекарством, чтобы (никто не смеется) спасти для отечества еще одну жизнь. Сынку совсем плохо, надо скорее лекарство, или вот тут и сейчас откину копыта. А следом за всеми бежит Катенька.
  Стоп, а ведь зрение у меня хреновое. Сразу не доглядел, с какой тарелкой бежит Катенька. Не то чтобы пустая, но полупустая тарелка. Надо же, облом. История поворачивается другим боком. Значит так, вернулся из лагеря командир: сытый, жирный, довольный. Его заметила Катенька, и побежала к сердечному другу с тарелкой. Нет, не такая еда в лагере. Ту еду готовили без души. А моя еда, она точно с душой. Той едой невозможно накушаться, а моей очень и очень возможно. Короче, принесла командиру свой жрач Катенька. Командир воткнул вилку и принялся жрать, ну может с кое-какими подробностями. Там пожал пухлую ручку, там прислонился к пухленькой ножке. И тут авария. Крики, стоны, подыхает Сынок, болезнь чуть ли не в последней стадии.
  А Шурик, этот потрах в кустах. Его голова переполнена всякими гадостями. Ничего толком не видел, ни в чем не разобрался, и делает выводы. Еще короче, финальная сцена как раз для такого придурка, как Шурик. Первой к Сынку подбирается Катенька. В руках тарелка, в тарелке остатки жратвы. Сынка крючит и рвет. Сынок корчится и вырывает тарелку у Катеньки. Ах, ты стерва поганая! Значит, кувыркаешься с этим козлом? Значит, с ним можно и ты можешь лечь под него просто так за красивые глазки? А под меня, а под единственного наследника декана? Неужели вот так и не хочется? Повторяю вопрос, твою мать, хочется или нет тебе, шлюшка?
  Блин, застегиваю портки. Эти придурки мне надоели. Валера не добежал пару метров, как полетела в него тарелка.
  - Ложись, твою мать!
  Маты, жрач по жирным щекам, куда-то упала анализная баночка с пресловутым лекарством. Снова мать, не простое лекарство. Валера встал на колени, Валера копошится в траве. Сейчас найду, обязательно найду, вы только чуть потерпите, и будет лекарство. Катенька опустилась на колени, Катенька помогает Валере. Ой, осторожно, здесь же напачкали. Ой, не вляпайся, и мы найдем, обязательно найдем это лекарство.
  Все выхожу из кустов. Я живой человек, учусь в институте, штудирую дедушку Ленина, а заодно его собутыльников Маркса и Энгельса. И душа у меня не такая черствая, как почему-то уверена Катенька. И вообще, я не клоун. Все знают, какая во мне душа. Добрая, сентиментальная, всескорбящая. Какой-то придурок сказал, что русская душа обязана быть всескорбящая. Вот она такая и есть. Я скорблю за несчастных товарищей, я хочу им помочь наилучшим образом. А еще я хочу (и это правда) ко всеобщему удовольствию решить их проблемы.
  Все, выхожу. Легкой и гордой походкой, с расправленными плечами.
  - Как это ты назвал девушку?
  Немая сцена. Выпучил болезненные глазки Сынок. Что за фиговина? Что за потрах приперся? Вот только секунду назад и не было никого. То есть не было никакой девушки. Или что-то такое творится в больной голове? Ах, была эта стерва. Ну, та самая тварь, что отдается любому и каждому. А на правах ее дальнего родственника за тварью обязан следить очень хороший парень Сынок, и охранять ее девственность. Или снова не так? Или снова сумбур в голове? Но я повторяю, родственные чувства даже в нашем мире имеют кое-какое значение. и поэтому просто обязан следить за позорной поганкой Сынок, потому что он настоящий мужик, а вокруг одна сволочь.
  - Да пошел ты...
  Ну все, душа моя тонкая, можно сказать, романтическая. Мне это надоело. Не могу переносить гадости. Бью по морде не в силу каких принципов, просто так надо. Подвернулась одна очень мерзкая морда, вызывающая в моей утонченной душе понос и отрыжку, поэтому бью. А то, что кровь на руке, не переживайте, рука заживет, неудачно попал в зубы.
  Ну, и концовка. Без нее в нашем деле никак. Поднимаю тарелку с остатками командирской жратвы. Поднимаю за волосы несколько утихомирившегося больного. Слышите, птички поют. Успокоился между прочим больной, обошлось без анализной баночки. Рупь за сто даю, дело пошло ко всеобщему удовольствию и выздоровлению. Валера и Катенька перестали копошиться в траве. Сидят обнявшись, как голубки. Ладно, с вами когда-нибудь в другой раз разберемся. В левой руке тарелка, в правой грязные волосы. Подняли, встряхнули, вселенская благодать! Или точнее, морда в тарелке.
  
  ***
  Все одолели первую половину рабочего дня. Ты в клубе, ты после обеда, ты никакой. Ни действующий, ни тем более думающий осколок материи. Ты добрался до койки. Она с твоим ярлыком, она поджидала тебя, она как любимая женщина. Черт подери, какая женщина и какая любимая? Ну не кривляйтесь, родные мои. И на чужбине в грезах и чувствах нас поджидают любимые женщины. По крайней мере, некоторых из студентов мужского пола, которые умудрились не только учиться (по дедушке Ленину) в институте, но и еще кое-что, то есть нашли себе любимую женщину. А девчонки нашли себе любимого мужика, хотя в этом я не очень уверен. Черт его знает, чего там творится под черепной коробкой с пухлыми щечками, мягкими губками и выпуклыми глазками. Хотя с другой стороны, там все нормально творится. В восьмидесятые годы очень приличные были девчонки.
  Ладно, у нас целых двадцать минут. Иногда повезет чуть больше, и окажется на минуту больше. Но чаще везет чуть меньше, и вычитается от общего знаменателя столь дорогая минута. Вот и лежу жопой вниз на кровати, а мордой вверх. Смотрю в потолок, расслабляюсь, мечтаю. Можно сходить на Вуоксу. За двадцать минут туда точно можно сходить. Но ноги настолько ватные, что не идут на Вуоксу. И вообще такое ощущение, что обед переваривает не желудок, но ноги. Вот поэтому и не будет Вуоксы, а будет, как бы оно выразиться поточнее, будет кроватька. Где потрясающие мечты, другой мир и недолгое возвращение (пускай даже мысленно) в твой дорогой город. Поэтому прямой рывок на кровать и так далее.
  - А не хочется в преферанс?
  - Нет, не хочется.
  И не зовите меня, дорогие товарищи. Шурик не враг преферансов. И проиграть не боится, и выиграть. Но именно здесь, именно в данный момент вы чуть-чуть опоздали. Следовало это дело продвинуть чуть раньше: за четыре метра, за три, за один до той самой кровати. Упустили момент, когда оно следовало, сами потрахи, рвем волосики на жизненно важных местах. Я, быть может, мечтал и надеялся выбрать счастливую карту, за это трех тараканов не жалко. Но железная сетка теперь подо мной. Она опередила, она вытащила из общественной жизни одного долбака, она обставила кое-каких не совсем расторопных товарищей. Видите ли, у каждого из нас есть хотя бы выбор на двадцать минут. И не обязательно выбор определяется между преферансом и рваным матрасиком. Просто я был немного быстрее и добежал быстрее в который раз до кровати, чем вы разложили свой преферанс и приняли не самое верное решение, позвать одного раздолбая и гада.
  А впрочем, пошло оно все на три буквы. Есть еще вариант, не самый лучший, но не так чтобы гадость. Лежу, медитирую, вспоминаю любовь. Такое возвышенное, или романтическое настроение просто привязалось на двадцать минут, и хорошо по ушам торкнуло. И начались какие-то шутки с поэзией. Нет, вы не ослышались. Двадцать минут поэзии все равно что целая вечность. Никак невозможно жить без поэзии. После трудов праведных очень нужна поэзия. Гораздо боьше, чем ласковые воды Вуоксы и преферанс. А еще нужна такая поэзия, что не имеет ничего общего с прозой. Ибо поэзия не должна соответствовать жизни, иначе какая она поэзия. Ты лежишь, а кажется, что бежишь куда-то далеко-далеко за горизонт, на самый край земного шарика, в самую что ни на есть бездну. Вот такая нужна поэзия, со студенческим запашком. Чтобы все чувствовали, что она и есть сама жизнь, а остальное не больше, чем гадость.
  Пил, курил, любил подраться,
  Били морду иногда.
  Спортом вздумал заниматься,
  Все исчезло без следа.
  Где веселые попойки,
  Собутыльников кагал?
  Вас я выбросил в помойку,
  На кроссовки променял.
  А это уже наша костка пошла. Поэзия, как лучший пищеварительный фермент и стимулятор после обеда. Можно потратить счастливые двадцать минут на всякую лабуду, а можно извлечь из них пользу. Какой студент не любит первое, то есть всякую лабуду, и не любит второе, что суть польза? Кажется, жизнь положит студент на несусветные глупости, чтобы обойти пользу. И правильно кажется. Душа студента ни в коей мере потемки. Вот душа взрослого состоявшегося человека, она до отвращения темная. Однако не сравниваем таких слабаков и студента. Взрослые товарищи просто лгут в ситуации, где студент только поэтизирует. Взрослая мораль как источник дебилизма, а студенчество как источник фантазии. И не закопаешь источник, тем более не испоганишь его грязными лапами. Мы уже доказали насколько целомудренная койка студента. Мы не только сие доказали, но принимаем на веру без доказательств. Так было, так будет и так оно есть. Студент восьмидесятых годов прославился чистотой помыслов, и не ищите в нем всякую грязь. Там нет ничего грязного.
  А время идет. Несколько минут проскочили за милую душу. Неужели увлекся товарищ Шурик. Ей богу, увлекся. Кто попадает в страну поэзии, с тем всегда так. Сперва бьется тихо поэтическое сердце студента, затем яростно. Раз не желаешь сидеть тихо и резаться в преферанс, поступай яростно. Раз не желаешь яростно... Нет, с этим не получается никогда. Если из глубин твоей крохотной, но непокорной души вырываются поэтические микробы, у тебя не осталось шансов изменить свою жизнь даже на самую малость. А впрочем, нужна ли тебе какая-та измененная жизнь? Хороший вопрос. Стихи прут рядами и пачками.
  Любовь не вешайте на реях
  И не пинайте мордой в пыль.
  Она погладит и согреет,
  Она примочка и костыль.
  Она не самый худший случай
  И не плевок со стороны,
  Когда спасает или крючит
  Портянки ваши и штаны.
  Она с блестящими зубами,
  Она что звездный парапет,
  Она над нами и над вами.
  И этой лапушке привет.
  Впрочем, нестандартный студент есть норма жизни. Хуже, когда студент принял лучшие стандарты. И не надо мне втюхивать, что русская земля во всех отношениях нестандартная. Без вас знаю, какая земля у нас нестандартная, и какие люди стандартные. Ибо с возрастом русский человек все больше отказывается от нестандартных поступков и все больше соответствует своему поколению. Например, студенты шестидесятых годов соответствуют поколению шестидесятников. Студенты семидесятых годов соответствуют поколению семидесятников. А студенты восьмидесятых годов соответствуют цивилизации технарей, которую они же сами построили. И это не шутка. Студенты семидесятых годов не могут соответствовать поколению шестидесятников, хотя шестидесятники очень надеялись, что загонят семидесятые годы в свой узкий вещистский стандарт и превратят следующее поколение в безвольных рабов их материальной культуры и денежки. В некоторой степени шестидесятники осуществили свою мечту, но получилось у них как-то не очень здорово и не до конца. Поэтому студенты семидесятых годов еще называются недоделанными шестидесятниками или ублюдками. Но ничего подобного не получилось с цивилизацией технарей. То ли слишком большой разрыв через целое поколение, то ли ребята такие попались самодостаточные и неуступчивые, так что обделались шестидесятники.
  Дальше опять койка. Лежу, радуюсь своему чистому счастью. Вещистские прелести моих предшественников проскочили на горизонте и сдохли. Я поехал в этот отряд не для того чтобы шинковать денежки. Просто послали сюда и поехал. Поэтому радуюсь. С неба не падают денежки, а я все равно радуюсь. Можно сказать, повезло. Все-таки цивилизация технарей превзошла прочие поколения на много порядков. Она такая чистая, она такая светлая, она из лучшего материала, то есть из материала наивысшего сорта. И главное, что она не запрещает лежать на кровати, и не выгоняет тебя пинками на улицу зашибать денежку.
  Я встаю на рассвете,
  Окунаюсь в росу,
  Строки светлые эти
  Для вселенной несу.
  Топорища и пилы
  В них свернулись в клубок,
  Чтобы мирное с миром
  Расплескалось у ног.
  Чтобы выпил скорее
  Этой прихоти ветвь,
  В пылком сердце лелея
  От мечты круговерть.
  И вообще с любой стороны было славное, доброе время.
  
  ***
  Это еще не конец. За утром всегда начинается день. За днем продолжается вечер. Вечернее увядание, вечерняя сказка. Кто сумел отдохнуть утром и отдохнул днем, тот послушает сказку. Чтобы окостенели твои непокорные ножки, чтобы нашли себе место твои шелудивые ручки, чтобы заткнулась свинцовой затычкой свинцовая голова, а сам вроде дерева. Нам необходимо послушное дерево, мы уважаем несопротивляющиеся особи, наша идеология в любом варианте рассчитана на раба. Раб работает, даже если он отдыхает, и тем боле он работает, если окончился отдых.
  Время такое, черт подери. Ну и защита от молодежи в какой-то степени. Молодежь на подходе, терзает страну. Это время как бы застойное. Чтобы побольше сказок и сказочек, бреда и ладушек, фальши и фальши. Вы не работали, дорогие мои, вы бездельничали в период развития коммунизма. Вы не помогали, а прятались. Вот старички они точно работали, они из последних сил, и по весьма весомой причине, чтобы вырваться из застоя. Не понимаю, как можно вырваться из застоя. Не замечаю, где эти трудолюбивые старички. На стройках их нет. На полях тоже нет. В институте сплошная халява. И, конечно, халява в деревне.
  Время интересное. Страна равняется по старичкам, но баламутит страну молодежь, которая Нина кого не равняется. Стариковская гниль, стариковская мразь, стариковская злоба обошли молодежь по огромной дуге и скончались где-то в стариковском болоте. И вообще, здесь ничего не вижу для подражания. Где начало вселенной? Где гиперпространственный взлет? Где музыка сфер? Где рубежи, достойные их покорителей? Сотни вопросов, тысячи, миллионы предположений и выводов. Некоторые робкие, некоторые настырные, некоторые непримиримые выводы. Старички выезжают на сказках. Они не могут ответить на самый элементарный вопрос, они боятся или блефуют даже в самых простых выводах. Потому что каждый ответ на каждый вопрос, как кончина могущества старичков и начало могущества молодежи. Боже, какой кретинизм! Страна пусть кончается, ей положено когда-нибудь встретить конец, а старички они вечные.
  Теперь понимаете, нет поблажек студенту. Страна неустойчивая, время бешеное, патриархальный уклад в опасности. Это, который коммунистический строй, тот и есть патриархальный уклад. Рисуем жирной линией, но белыми или блеклыми красками какую угодно выдающуюся старость. Опять-таки коммунизм устарел. Его не уважают, над ним насмехаются. Раньше боялись, теперь насмехаются. Хотя патриархи не насмехаются, зато насмехается молодежь и между прочих студенты. Кого воспитали, черт подери? Ни уважительности, ни боязни, крамола одна. Якобы молодежь обойдется без воспитания и морали. Якобы у старичков неправильная мораль. К черту ваш коммунизм. Он воистину ваш, но не наш. Был бы наш, тогда еще можно поговорить про светлое коммунистическое завтра. Но насчет вашего коммунизма никаких разговоров и никаких соглашений.
  Ситуация взрывоопасная. Патриархи не то что беснуются, но боятся. Вот создавали почти идеальное государство. Не демократическое, не тираническое, не олигархическое, но идеальное. Сначала эксперимент, без ошибок не обошлось на начальном этапе. Сначала Иосиф Виссарионович подлый тиран. Ну, случается. Ну, проглядели. Обманул Иосиф хороших и верных товарищей, уболтал чертов Виссарионович твердых ленинцев, в результате тиран. Двадцать миллионов убиенных, пятьдесят миллионов запытанных, двести миллионов оскорбленных морально. Зато вырастили и воспитали аристократию духа из ничего и на кровавых могилах. Не демократию, не олигархию, но нас старичков воспитали. Чтобы нам управлять, развивать, поправлять... Чувствуете, кого? Вот этих самых не верящих в коммунизм долбаков, вот эту мерзкую молодежь, которой останется идеальное или почти идеальное государство.
  Как останется? Если сидишь и глядишь на звезды, если балуешься стишками, если весь изошел в преферанс? Кто придумал останется? Какой отвратительный антисоветчик, какой маромой? Ежу понятно, ничего не останется. Пришло поколение погубителей и развратителей русской земли. Двадцать, пятьдесят миллионов, сколько там еще убиенных, которые протягивают кровавые обрубки свои и возопят. Они не для того убиенные, чтобы исчезла аристократия духа, чтобы вспять повернула страна, и стало неидеальным почти идеальное государство.
  Так не пойдет. Труд и работа, работа и труд. Самое трудное позади, самое трудное впереди. Ты отобедал, ты отдохнул, снова труд, снова работа. Чем больше работы, тем лучше на русской земле. Чем интенсивнее труд, тем прекраснее дорогое отечество русских. Твое здоровье опять же здоровье страны. Оно увеличивается, когда трудишься забесплатно. Оно уменьшается, когда ничего не делаешь и получаешь за это денежки. Неужели не догадался, у нас старички получают не только за это. Деньги, медали, блага они получают за прежнюю, очень кошмарную жизнь. А твоя деятельность есть воспитание, а воспитание и удовольствие, повторяю в который раз, несовместимые величины. Иосиф Виссарионович при всем своем дебилизме много чего доказал про несовместимые величины. А ты? Неужели еще не дошло, на какую ты дрянь подписался? Неужели попробуешь отрицать старичков? Ах, попробуешь! Ах, хоть кол на башке!
  Тогда хватит юродствовать. Двадцать минут истекли, ну-ка оставь койку.
  
  ***
  Дяди умные, тети приятные. Идеальное или почти идеальное государство обязано выжить. Его желудок старый и очень старый. Вся аристократия собралась в вышеупомянутом желудке. Жрут, пьют и гадят. Никакой меры, никакой совести, никакого предела... Сами представляете, что такое старый желудок. Язва, раз. Язва, два. Язва, три. А еще глисты, а еще простейшие, а еще желчь. Впрочем, я ошибаюсь, желчь идет в кровь, к конечностям и голове, которые молодые, которые требуют больше энергии, больше и больше. Но платят им желчью.
  Хочу вас обрадовать, профессор не есть голова всего прочего человечества. Думает, что голова, щеки надул, уши поджал и так далее. Я спокойный, я величественный, я имею свой взгляд на человеков и вещи. Неужели профессор имеет свой взгляд? И простите за выражение, каким способом он его имеет, сверху или снизу? Ах, ему не нужен никакой способ. Профессор просто имеет взгляд. Вот так с превеликим удовольствием берет и имеет. А слова, описывающие известный процесс, очень хорошие, добрые, разрешенные между прочим слова во всех государственных и прочих инстанциях. Они из желудка.
  Идем дальше. Не только на кандидатуре профессора зациклилась земля русская. Есть еще товарищ доцент. При определенных условиях доцент почти что профессор, ну чуть поплоше на пару копеек. Доцентами у нас не становятся, а профессорами у нас не рождаются. Каждый профессор на определенном этапе назывался доцент, а каждый доцент появился откуда-то из небытия, такое ощущение, что он таким и родился. И не надо мне вкручивать всякую хрень, что профессор с доцентом были когда-то студентами, ни в жисть не поверю. Цивилизация технарей отрицает подобных студентов. То что профессор, оно ладно, мы как-нибудь через это перешагнем. И за доцента где-нибудь выпьем стаканчик. Только, пожалуйста, не надо соваться в студенты.
  Идем еще дальше. Ваше идеальное государство после Виссарионовича вовсе не идеальное государство. Далеко-далеко те дурацкие времена, где пахали ребята с пеленок, где управлялись громкими окриками и понукались свинцовыми взглядами, если не пулями. И вообще надоели обрюзгшие и тупорылые морды. Ах, учимся забесплатно? Значит, работаем забесплатно. Но кто сказал, что бесплатный учебный процесс окупает бесплатную чуть ли не до конца жизни работу? Тот самый товарищ сказал, под чьим влиянием превратилась учеба в позор, а работа в фиглярство. Студент изучает чего угодно и как угодно, но только не то, чего пригодится в будущей жизни. Студент работает кем угодно и чем угодно, но только не так, как опять пригодится.
  Желудок в порядке. Вчера удачно сходил на толчок товарищ доцент, а за ним туда же прорвался профессор. Вы все придумали под себя. Ваши лекции самые дурацкие лекции во вселенной. Ваши исследования самые бесполезные исследования для отечества. Ваш интеллект из самых пошлых, паразитических и опять бесполезных две тысячи раз. Да это интеллект подзаборного питекантропа. Он предназначен жрать, испражняться и делать вид, какие у вас драгоценные получаются кучки. В землю внесешь подобную драгоценность, земля распустится и больше и толще. В воздух подсунешь все то же самое, воздух заблагоухает цветами. Студента накормишь хоть маленькой толикой столь именитой стряпни, студент поумнеет и станет вполне подходящим товарищем для страны победившего коммунизма. В теории так. А на практике незадача какая. Не умнеет студент, потому что такая он гадость.
  И что опять получается? Время новое, цивилизация новая. Иосифа Виссарионовича нет. На словах оплевали Виссарионовича и перемешали с дерьмом. Но чертовски нужен Иосиф, который Виссарионович. Без него сплошная фигня в синих бантиках. Пора реанимировать, пора за ушко да на солнышко. Пускай попытает студента Виссарионович правильным коммунистическим трудом. Труд есть лучшее лекарство от любого их недугов. Он же панацея от эгоизма и себялюбия. Он же для родины, если свободный труд. Народное достояние увеличивается или расширяется только в труде, за который не платят.
  Поверьте, мои разлюбезные, вам понравится. Колючая проволока, пулеметы, баланда. Это не то же самое, что сегодня, сейчас. Четырнадцать часов без колючей проволоки, может быть, утомляют, а за колючей проволокой облагораживают. Ты в безопасности, ты находишься под крылышком своего народа, ты такой разсякой и свободный. А за это не двадцать четыре часа, но только четырнадцать обязан работать.
  Нет, вы совсем развратились, родные мои. Сгинула идеология пахаря, выпала комсомольская идеология беспредела. Если обязан работать в своем стройотряде четырнадцать часов, увеличь вышеозначенный срок до пятнадцати. А увеличил, не останавливайся и продолжай, покуда не будет шестнадцать, семнадцать, двадцать четыре. Это здоровье, это сила, это молодость русской земли. Пускай старички застряли в желудке, но ты руки русской земли, ты ее голова, ты не питаешься желчью. Вот воздухом или солнцем, этим питаешься. Если доступ закрыт из желудка, если все забесплатно, не надо вопить, дорогой. Воздух и солнце они забесплатно. Они главная влага, они главная пища студента.
  День еще начинается. От шести до полудня прошло не так много времени, по крайней мере до четырнадцати часов каких-нибудь восьми часов не хватает. А родина требует абсолютный баланс по часам, и ни при каких обстоятельствах не простит тебе восемь часов бесполезной халявы. Не хочется работать на родину, пожалуйста, предоставь нам справку с печатью. Только справка с печатью дает возможность скрыться от гражданского долга и обмануть родину. Теперь поглядим, какая у нас справка? Эх, она никакая? Чего и следовало доказать. В Советском государстве образца восьмидесятых годов все рассчитано по буковкам и разложено по полочкам. Кое-какие товарищи имеют право на справку, но они не относятся к студенческой среде, потому что правильный законопослушный студент не имеет права на справку. А что касательно работы, то на работу он право имеет. Плюс традиции, плюс русский характер.
  - Вы, профессор, когда-нибудь поднимали топор?
  - Ну, а вы, драгоценный коллега?
  - Теоретически поднимал. Тяжелое детство того требовало. Это как неизбежность, как один из запасных вариантов жизненного пути. На тот случай, если сломается государственная машина, если выпадут шестеренки из собственного гнезда, если треснут болты или что-нибудь непредсказуемое взбаламутит порядок вещей в государстве.
  - Вроде бы запасной вариант?
  - Человек никогда не знает, какой вариант основной, а какой запасной. Желаешь лучшего для себя, но приходится делать лучшее для народа. Твой интеллект, твои знания, наконец, твой выдающийся опыт есть твои козыри. И не надо подсовывать никому неинтересный топор. Ты не имеешь права выбросить козыри, даже если чертовски устал, ослаб и сломался. Ты интеллект, а железкой пускай махают тупые студенты.
  Восемь часов все-таки срок, за который многое можно успеть и доделать. Например, подняться с кровати, выйти из клуба (обязательно строем и с песнями), куда-то прийти. Я не уточняю, куда. Адресов куча. Деревня старая, покосившаяся. Колхоз дряхлый, запущенный. Молодежи и днем с топором не предвидится. Умные тети и дяди, как вы припоминаете, не выползают из лагеря. Дядя на тетю, тетя под дядей. Они на определенном этапе разрабатывали и разработали программу благополучия русской земли. Они свое не упустят. А ты, мой ласковый, какого черта здесь оказался?
  - Делай раз, делай два, делай три...
  Вот где огромное поле работы для неблагополучного студента.
  
  ***
  Если бы жизнь была справедливой, то молодому поколению перепадала бы отсрочка от всяких трудов. И не важно, каких трудов - праведных или неправедных, интеллектуальных или дурацких. Справедливое общество жалеет свою молодежь. Ты еще молодая поросль, скажем точнее, ребенок, скажем еще точнее, великовозрастный, но ребенок. Нянька такому нужна, воспитатель из настоящих или здоровый пример. Главное, что пример. Не слова, но поступки. Посмотрел молодой товарищ на поступки своего воспитателя, запомнил и кое-где записал. Через определенный промежуток времени опять посмотрел, снова запомнил. Вы пока руками ничего не трогайте, только глазами. Руками потрогали, кое-где кое-как напортачили, того пресловутого опыта нет. А откуда он опыт, ежели взяться ему ниоткуда. Даже старые товарищи мучаются, мучаются, все равно ничему не научатся. А молодой товарищ не старый и для мучительной жизни он не подходит. Время играть, время сказки рассказывать, время резвиться на русской земле. Никому ничего не должен подобный товарищ, никому ничем не обязан. Твоя работа, она бесплатная, она развлечение стариков. Твоя учеба снова бесплатная и опять развлечение. Может пора прекратить развлекаться и перейти к чему-нибудь более существенному, и принести пользу. Твое дело любить. Твое дело продолжить свой род и наполнить такими же молодыми и позитивно настроенными личностями добрую землю, русскую землю.
  Старики отрицают, что это твое дело. Их идеальное государство суть сытое государство для стариков и голодное для молодежи. Характер воспитываем голодом, холодом, страхом побоев и смерти. Побои бывают не только физические, смерть бывает не только моральная. Так воспитывал дедушка Сталин, так воспитывают старик. Никакой отсрочки для молодого товарища. Мало чего тебе хочется, но ничего не получится. Сначала послужи на правах самого последнего раба и холуя для чужой старости. Эта старость совсем тебе не чужая, а только пример очень правильной и выдающейся жизни более правильных и выдающихся товарищей. Те, которые старше тебя, служили и заслужили. Те, которые в седине, пресмыкались и допресмыкались до определенного уровня. Те, что очень и очень морщатые, до сих пор раболепствуют перед более правильной старостью и с вожделением смотрят на кладбище. А ты не согласен. Да кто ты такой? Почему не согласен. Или тебя сделали из червивого теста, или машинку вложили не ту, или кто-то тебя уронил между прочим, а идущие следом слегка потоптали ногами. Ты обязан, ты должен слушаться старости. И когда тебя бьют по мордам, ты согласен.
  Хотя с другой стороны, на дворе восьмидесятые годы. Неприятие дедовщины вошло в поговорку. Молодежь скрывается в институте от армии и не желает подыхать под афганскими пулями за идеалы социалистического государства. Неприятие социалистического государства так же вошло в поговорку. Молодежь не скрывает свои симпатии к такому простому явлению, как свобода. И она же не скрывает свои антипатии к отсутствию свободы на русской земле. И что вы себе позволяете? Дедушка Ленин самый известный старик всех времен и народов разобрался с вашей свободой. Дедушка Ленин авторитет, потому что и сегодня он живее всех живых, а его трупик еще окончательно не разложился на атомы. Так вот этот дедушка выкинул к черту любую свободу, любой несанкционированный взлет и подъем, и прочую хрень. А оставил свободу в гробу для торжества коммунизма.
  Я не люблю торжество, тем более если торжествует какой-то там коммунизм без человеческого лица и прочих признаков человечности. И я не люблю Ленина, потому что он дедушка, а не по какой-то более интересной причине. И еще мне не хочется вкалывать по четырнадцать часов забесплатно, когда государственными законами установлено восемь часов. Я хочу вкалывать только восемь часов и ни минутой больше даже за самые охрененные пряники, благодарность и грамоту. Ибо я согласен с политикой государства, установившего нормированный рабочий день для своих рабов и шестерок. Но опять же сюда, то есть в эту политику не входят студенты. Мы уже догадались, студенты особая стать. Как-то восемь часов для них маловато, особенно если собрались такие товарищи в студенческий строительный отряд и поехали спасать свою родину.
  Хорошая мысль насчет родины. Старики кидаются родиной, точно здоровенными булыжниками, и бьют ей по морде точно неподъемной палкой. Чуть ли не в каждом слове у них родина, и уже точно в каждом поступке она. Такая чистая, такая неподкупная, такая гипервселенская. И не надо бы трогать ее грязными пальчиками, а вдруг испачкается. Значит встречный вопрос, кто сказал, что испачкается родина? И у кого эти пальчики грязные?
  Стоп, никаких ответов на встречный вопрос. Студент отдохнул после сытой и здоровой пищи. Лишние пара минут в кроватке могут привести ко всевозможным болезням и к разболтанности всего студенческого организма. Вычеркиваем лишнее барахло. На пороге Валера с его командирской папочкой:
  - Распорядок дня на сегодня.
  - Да пошел ты, знаешь куда.
  - Знаю, на сегодня коровник.
  Вот и все разговоры про родину. Ибо деревня не меньшая родина для природного, для настоящего русского, как его удивительный город. А в деревне, и такое случается, развалился коровник. А местные власти сюда пригласили студентов не хреном груши околачивать, а спасать родину. И я повторяю в который раз, что родина это коровник. То есть вполне конкретное задание для спасителей родины. Не что-нибудь такое, витающее в эмпиреях. Не глупые нападки недоразвитой молодежи на стариков. И не надо мне доказывать, что молодежь бесполезная, а старики чертовски полезные. Тебе поставили конкретную задачу. Берешь молоток, залезаешь на крышу. Берешь лопату, копаешь яму. Берешь пилу, и чего-то куда-то отпиливаешь. Да и вообще чего с тобой разговаривать, чай не из пробирки родился. То есть разговаривать с тобой нечего, сделал свое дело и получай удовольствие, что спаслась родина.
  - Возражения есть?
  - А почему сегодня коровник?
  - А потому что коровник.
  Блин, ну как объяснить одному правильному товарищу кучке неправильных придурков, что не командир выбирает коровник, и даже не сама цивилизация стариков, что выбор сделала родина. Да и объяснять не надо. Был бы Валера лет на тридцать постарше, он бы не стал объяснять. А тут неприятность какая, а тут одними словами никак не отделаешься.
  - Все в бумагах написано.
  - И про наши деньги написано.
  Здесь самое место поставить всяких ублюдков на место.
  - Какие такие деньги? Партия и правительство поручили своему авангарду в лице нашего строительного отряда именно эту, а не какую другую задачу. Если бы они поручили другую задачу, мы бы выполняли другую задачу. А они поручили именно эту, и мы ее выполняем. Вопросы есть?
  - Вопросов нет.
  Неужели не ясно, что только студент может поднять из пепла практически неподъемный коровник. Деревенские труженики испытывают кое-какие проблемы со здоровьем. Им работать на тяжелой ручной работе практически запрещается. Есть справка, что запрещается. Вот трактор не запрещается. Но где вы видели тракториста, таскающего носилки с цементом и обдирающего прогнившую черепицу с коровника? Не видели и не надо, глупый вопрос. Весь профессорско-преподавательский состав против глупых вопросов. Социалистическое государство наладило вполне нормальную жизнь в социалистической деревне. Пусть так и будет во веки веков. А ты сопливый студентик тащи тощий зад на коровник.
  - Ох, не нравится мне это.
  Наконец-то Шурик поднялся с кровати.
  
  ***
  Куда только жизнь не забрасывала Шурика. Бегал сто километров за восемь часов, опускался под воду в водолазном костюме, прыгал с парашютной вышки и, конечно же, ремонтировал крышу коровника. Вот последнее действие самое пакостное из всех. Ну, не понравилась Шурику крыша коровника. Вроде крыша и крыша, чего о ней между прочим рассказывать. Привязали веревками, чтобы совсем не разбился. В пальцах дрожь. Чужие, чертовски продажные пальцы. А все-таки что-то такое, ну вы понимаете, что-то студенческое есть. Мне отвратительна крыша, век ее не видал. Но чем более отвратительна крыша со всеми вытекающими отсюда последствиями, тем скорее увидишь студента на крыше.
  Неужели свихнулся? Неужели от страха у самого крыша поехала? Да нет, не поехала. Студент и на крыше студент. Глаза боятся, а пальцы делают. Сегодня делают, завтра делают, послезавтра опять-таки делают. И главное, послезавтра они не боятся. С первой попытки четыре минуты вползал товарищ на крышу по приставной лестнице. Первая ступенька, вторая, десятая. Всего десять ступенек содержит в себе лестница. Один этаж и вся твоя крыша, но целых четыре минуты вползал туда Шурик. Завтра получится две с половиной минуты, послезавтра счет пошел на секунды. Еще неделя-другая пройдет, и будешь не то что вползать, но промчишься галопом на чертову крышу.
  Вот если бы только галопом. В правой руке молоток, в левой гвозди, аж тысяча штук, на голове черепица. Точно от страха крыша поехала, а прочие причиндалы имеют тенденцию падать на землю. Теперь немножко воображения, и представляем как гвозди (все та же тысяча штук) выскальзывают из левой руки и рассыпаются веером. А на что в стройотряде девчонки? Шурик спускается вниз, потный, красный и злой, в душе матерится и дрючит в жопу Валеру, а в это время девчонки собирают те самые гвозди.
  Идиллическая картинка, очень привычная для деревни. Солнышко припекает, а молодежь выполняет свои простые обязанности. Если бы какой-нибудь доцент завернул ненароком на молодежную стройку, ему бы понравилось. Все вроде бы при деле. И даже придурошный Шурик забрался на крышу, привязал себя к трубе и корячится мордой вниз. Ему подают молоток на веревке. А затем на той же веревке ему подают гвозди. То есть какая-нибудь шустренькая деваха привязывает по гвоздику, и Шурик тянет веревку.
  Вот и я говорю, идиллия. Шурик самый легкий в отряде. На полтора килограмма легче товарища партийное прозвище Дерево, восемь килограммов уступает Сынку и почти тридцать пять командиру Валере. Других товарищей посылали на крышу, и черепица под ними подламывалась. А это не только прямое вредительство. На колхозном складе ограниченное число черепичинок. Валера выписывает подобную драгоценность чуть ли не тысячами, а приносит поштучно. Вот поэтому Шурик распластался на крыше, а остальные ребята курят в сторонке. Только вышеупомянутый перекур не кажется нелепостью под теплым и ласковым солнышком. И вообще у нас производственное совещание:
  - Оборвется веревка.
  - Не оборвется, сам пробовал.
  - А если все-таки оборвется?
  - Значит, не повезло. Но отвечаю мизинцем на левой ноге, не оборвется.
  Ребята курят в сторонке. Валера присел на пенек. Глаза слипаются, какие-то мухи перед глазами. А вдруг не праздный вопрос? А вдруг оборвется веревка? И вот отскочил к чертям правильный сон. Валера бегает, чертыхается, размахивает жирными ручками, отталкивает девчонок, собирающих гвозди:
  - Ну, ты как?
  Шурик распластался на крыше, стучит молотком. В зубах гвоздь, а глаза его такие противные:
  - Заткнись, жопа.
  Ответ неправильный:
  - Нет, скажи, у тебя все в порядке?
  Шурик звереет, Шурик стучит почти что с остервенением, Шурик утратил контроль над своими и без того бесконтрольными эмоциями. Один более сильный замах, один более сильный удар. Черепица вдребезги. Вот теперь пошел мат:
  - Что за хрень!
  Оборвалась веревка.
  
  ***
  Нет, не вся деревня оторвана от земли. Деревенские любят землю. Они выводят своих коровок, они пасут своих козочек, они катаются на своем тракторе. Они патриоты, приходят взглянуть на студента, работающего на коровнике, и кое-что унести под шумок. Нет, вы не думайте, что это наезд на наше любимое государство. Все делается с единственной целью, чтобы ученее сделать студента.
  Ученый студент не разбрасывает государственное имущество. Он же за каждый гвоздик зубами. Не уточняю, что то же самое за каждую досочку, черепичинку и кусок рубероида. Если будет разбрасывать государственное имущество студент, обнищает вконец государство. И так понятно, рядом враги. То есть вражеская разведка работает, чтобы напарить и наколоть государство. Неужели за столько лет ты не разобрался в тонкостях мировой политики и в противостоянии двух идеологий, двух образов жизни? Думаю, ты разобрался. Отсюда выводы. Если стукнул молотком лишний раз, то сгубил один гвоздь. Если провалился на крыше, то сгубил одну черепичинку. А если с крыши упал, то порвал рубероид. Или я говорю в пустоту, или не понимаешь, на чем стоит государство? Пришли деревенские, взяли ведра, положили цемент, сверху гвозди, и молоток, и рубероид. Ты не забил лишнего, не провалился и не упал. Но тем временем ушли деревенские.
  Валера корчится:
  - Нам нужны более тесные отношения между городом и деревней. За последнее время город практически отвык от деревни, стал самодостаточной величиной, заматерел и огрубел в своей исключительности. А мы должны помогать деревне. В этом наш интернациональный долг. Мы не можем вот просто взять и оставить деревню без нашей помощи.
  Короче, пришли деревенские, ушли деревенские. Рубероида, лопат и гвоздей до их прихода было несколько больше, а после их ухода их стало несколько меньше. Если учитывать, что неизвестно откуда и на какие средства, или по чьему указанию сюда завезли рубероид, лопаты и гвозди, то опять-таки неизвестно по чьему указанию их отсюда вывезут. Поэтому для Валеры вполне нормальный ответ:
  - А заткнись ты, придурок.
  Но что-то такое не так. Ходит со своими бумажками ожиревший Валера, поднимает зловонную жижу, что расплескалась у него под ногами и выливает из своего командирского ротика точно такую же жижу. Ну, насчет жижи под ногами оно понятно. Когда-то в данном коровнике тусовались коровки. Они здесь гадили и нагадили. А вот насчет командирского ротика большие проблемы:
  - Вы не думайте, что ничего не значит деревня для города. Если город любит и уважает деревню, то и деревня что-то значит для города. Ее ответная любовь есть залог нашего всеобщего процветания. А посему город ничем не жертвует ради деревни. Он просто делает вклад в свое очень близкое и счастливое будущее.
  Все, достало. Вот лежу, значит, я на крыше, приколачиваю дерьмовую черепицу. Эта дерьмовая черепица не всегда приколачивается, а иногда расколачивается на множество мелких кусочков. И надо сосредоточиться, чтобы не выскакивал из руки молоток и не летели в разные стороны гвозди. А какой-то потах несет какую-то ахинею перед самым твоим носом.
  - Еще одно слово, и ты покойник.
  Реакция нулевая. Никого не слушает, ничего не видит Валера. Такое ощущение, что с уходом деревенских товарищей из его жизни ушло нечто очень важное, может быть, личностное. Или оборвалась вселенская связь между ним и материальной вселенной, а от духовной вселенной остались только обломки. Не знаю, где дохлая кошка зарыта, и знать не хочу. Но совсем опустился Валера:
  - Я тут заключил соглашение с деревенским руководством на реализацию городского проекта "гуманитарная помощь деревне". Представляете, мы участвуем в настоящем проекте, одобренном партией и правительством, и курируемым комитетом комсомола нашего института. То есть мы участвуем в реальном проекте за реальные деньги. И нас не забудет деревня.
  Ну, вот опять упали все гвозди, выскочил из руки молоток, и придется ползти обратно по той самой еле живой черепице. А в довершение правильной картины деревенского процветания внизу ни одной девчонки. Вроде бы обязаны девчонки помогать Шурику собирать гвозди. все равно ни одной девчонки. Окружили товарища командира и слушают всякие гадости.
  - О, господи, какая сука так завоняла коровник?
  Шурик спустился с лестницы как бы не в ту сторону, и одна его нога угодила в нечто не совсем твердое и очень пахучее. А другая нога едва сумела подстраховать первую ногу, чтобы сам Шурик не угодил в нечто. А дальше? Стоят девчонки, вылупили глазки на жирные командирские телеса. Командир шевелит ручками и кривит носик:
  - Городское хозяйство сильно отличается от деревни. Ни каждый представитель нашего славного города может разобраться в тонкостях деревенской жизни. Многие здесь поломали себе зубы и уползли ни с чем в свою уютную городскую норку. Но мы не уйдем просто так. Мы не уступим деревне.
  Все, выключаю кран, сливаю воду.
  - И кто будет собирать гвозди?
  Шурика повело сначала в левую, затем в правую сторону. Короче, оба ботинка в дерьме. Как-то без удовольствия посмотрел на дерьмо Шурик. Можно добавить, неправильно посмотрел на дерьмо Шурик. Мало ли что нравится деревне? А какое мне дело до ваших трескучих фраз, когда придется копаться в дерьме и подбирать гвозди? точно, не получил удовольствие Шурик:
  - А кто подает молоток?
  Реакция нулевая:
  - Открою вам по секрету, мы здесь ломаемся не за так.
  Все теснее девчачий круг:
  - А за что мы работаем?
  - А работаем за хорошие деньги.
  Все, не выдержал Шурик. Подошел вплотную, раздвинул девчонок:
  - Вот иди и работай.
  И впечатал ботинок в жирный зад командира.
  
  ***
  Ладно, каюсь, этот жирный козел при окончательном расчете не совсем справедливо оценил самоотверженный труд одного пацана по имени Шурик. Это его проблемы. Если вы догадались, Шурик никогда не работал за деньги. Да и в будущем он не научился работать за деньги. Ну, что поделаешь, вот такой человек. Или точнее, истинный представитель цивилизации технарей, который может работать за так, но не может за деньги.
  Вот почему не долго выдержала цивилизация технарей в свой лучший период. Да потому что истинные технари отказались от работы за деньги. Смешно признаться, но дело обстояло именно так. Люблю технарей, в первую очередь тех пацанов и девчонок, которые ни при каких обстоятельствах не работают за деньги. Может у них и работа не интересная, но само отношение к работе имеет гораздо больше плюсов, чем минусов. Я технарь, я здесь работаю, и мне за это платят смешные деньги. Пускай кто-нибудь докажет, что я работаю не по доброй воле, а за какие-то деньги.
  Теперь перейдем к нашим зайчикам. Та работа, которая до обеда, она была ни за какие деньги. Студенческий строительный отряд помогал немолодой и неразвивающейся деревне без каких-либо корыстных побуждений, но просто так, потому что так надо. Зато работа после обеда оценивалась за реальные деньги. Можно сказать, по комсомольскому тарифу - двадцать копеек в час. При хорошем раскладе и комсомольском энтузиазме можно выдержать на строительстве коровника десять часов, то есть от двух часов дня до двенадцати часов ночи, а больше не выдержать. Но и эти десять часов, политые потом твоего комсомольского энтузиазма, дадут охрененые деньги.
  А ты еще возмущаешься, маленький гадик. Тебе комсомольский тариф не нравится. А разрешите спросить, почему он не нравится? Более чем достойный тариф при отсутствии строительных навыков и вообще какой-либо квалификации. Ты сначала получи достойную квалификацию, а на полученном материале наберись навыков, тогда и тариф твой немного повысится, может копеек на пять или шесть, а может чуть больше.
  Но сегодня квалификация у тебя никакая. Ни один из студентов не притащил в деканат правильно оформленные бумаги, те самые с квалификацией. Валера специально ходил в деканат за бумагами. Ну, его и послали. Видите ли, нет в Политехническом институте квалифицированных электриков, каменщиков, стропальщиков, операторов бетономешалки, плотников и даже чернорабочих. Есть один квалифицированный инженер Шурик Мартовский, а это сегодня не в тему. Плюс проблемные студенты, которых следует перевоспитывать трудом. Так что бери чего есть, и хватит кривляться.
  А с другой стороны, не такая страшная работа за деньги. Ночи у нас светлые, если не совсем последний придурок, с крыши не свалишься. Что такое десять часов пролежать на крыше с не самым большим молотком (кувалду точно тебе не дадут) и с кучкой вполне приемлемых гвоздиков? А что такое десять часов покидать в корыто цемент и пожумкать его лопатами? Оно еще проще и легче. Не упоминаю про плотницкие работы. Каждый советский гражданин должен управляться одинаково с карандашом и пилой, с авторучкой и топором, с линейкой или рубанком. В противном случае ты просто паршивая овца и не имеешь права на жизнь в нашем прекрасном коммунистическом обществе.
  И куда мы пришли? А все туда же, все к тому же вопросу про работу за деньги. Как-то не хочется работать вот за эти смешные тарифные деньги, что предлагает государство студенту. Но и не работать никак. Есть у тебя права на работу, но есть и обязанность. По праву тебе государство предоставит работу, а по обязанности ты не сумеешь от нее отвертеться. Теперь очередной пакет с выводами. Чем работать за такие смешные деньги, лучше совсем не работать или по крайней мере прыгнуть с моста в Вуоксу. Но раз не получается не работать, то лучше работать за так. Как-то и на душе спокойнее, и жаба не давит, что тебя поимели.
  Если хочется чего-то,
  Только не поймешь чего,
  А желудок пучит рвотой
  И наружу прет добро.
  Не спеши такое дело
  Выполнять в один присест.
  Без ветрил и без прицела,
  Где никто тебя не съест.
  И не лезь во тьму колодца
  От подобного бельма.
  Лучше блевани на солнце -
  На миру и смерть красна.
  Короче, тебе выбирать между парой рублей в кошельке и беззаветным трудом на благо лучшей на свете родины.
  
  ***
  Теперь усложняем задачу. Как известно, бывают задачи сложные, бывают задачи легкие. Когда человек гневается, он идет по пути усложнения, но когда радуется, он облегчает любую задачу. Вот скользнула улыбка, и съехал намордник с твоего предательского лица. Вот появилось задорное слово, и упорхнули глисты из твоего же желудка. А может их не было, то есть не было этих дурацких глистов. Может, подохли давно, скурвились и перепрели, как положено падали. Это ты сам словно глист, то есть твое нетерпение сердца и невыносимая гневливость твоя. Не думал, не предполагал, не разузнал в деканате, на что тебя посылают.
  Впрочем, студент из отходчивых и чертовски спокойных товарищей. Вчера разговлялся ломом и топором, сегодня кистью и шваброй, завтра опять ломом. Кисть она много хуже, чем прочие инструменты и требует кое-какой сноровки, по крайней мере, чтобы руки не из жопы росли. Но со временем привыкаешь. Особенно, если наносится битум по рубероиду. Рубероид дырявый, битум горячий. Когда мы смешали битум с керосинчиком, ох постреливает да побулькивает подобная смесь. А что такое вообще битум? По-нашему самая что ни на есть смола. На жаргоне профессионалов - строительный битум. Все равно постреливает, все равно побулькивает. На палец капля попала, есть контакт, есть пятнышко. А если не капля, а если лепешка, да еще в полведерка?
  - Не гавкай.
  Самый нормальный совет. Ребята вырвали доски, выкачали из-под досок дерьмо, наносили нормальной земли и из тех же досок соорудили опалубку. Где опалубка, там раствор, там бетон. Точнее железобетон. А железобетон такая интересная штука, когда из обыкновенного бетона торчат идиотские железяки, точно колья и пики. Часто торчат. Железо оно государственное, его много, его никто не жалеет. Чем железнее этот бетон, тем крепче твой пресловутый коровник. Студент любит не то чтобы пресловутых коровок, но просто делать не все через задницу, а через раз. Вот железобетон и является тот самый раз, который не делал студент через задницу. Можно пить, можно есть, можно жить через задницу, но железобетон делает студент на века. Ну, чтобы получилась такая хреновина, что не свернуть трактором.
  А как у нас делается на века. Да легко у нас делается. Главное, чтобы никакой спешки. Натыкали железяк на три маленькие тележки и очень большой ящичек. Деревья буквально очистились от ржавого мусора. Наши девчонки два дня слонялись по всем помойкам и закоулкам, присматривая чего, там плохо лежит, а пацаны из клуба весь ржавый хлам повытаскивали. Я еще удивляюсь, как они не утащили кинопроектор. И что получается? А ничего особенного. То есть железобетон получается, где затвердевают в художественных позах те самые железяки, которых ради своего светлого будущего лишилась деревня. Ну, и пацаны собрались у костра, варят битум и подливают туда керосин, потому что так надо.
  Время от времени кто-нибудь из ребят покидает костер, чтобы полюбоваться нашей общей работой:
  - А ничего.
  Ну, и парочка словечек покрепче, чтобы получить в ответ парочку таких же крепких словечек:
  - Чего тебе ничего?
  Ах, едва не забыл, мы еще не разобрались с Валерой. Как вы понимаете, не сидит у костра Валера, и битум опять-таки он не варит. Вот со своей неизменной папочкой путается под ногами Валера, и во время вышеупомянутой ходки в коровник можно и даже очень можно на него напороться. А если ты совсем невнимательный раздолбай, в дополнение ко всему можно споткнуться об этого дурака и сломать себе ногу.
  - Или не хочется жить хорошо?
  А еще можно споткнуться о вышеупомянутых деревенских товарищей, которые почему-то дружат с Валерой. Странная у них какая-та дружба, черт подери. На студенческую дружбу их дружба совсем не похожа. Не подсаживаются к нашему костру деревенские товарищи. Не интересует их студенческий битум, неправильно сваренный. Они лучше возьмут несваренный битум и сварят его. А как они сварят битум, это секрет. Впрочем, можно секрет рассказать за определенную плату. То есть тебе недоразвитому городскому товарищу расскажут секрет твои старшие товарищи из деревни. А плата она символическая, хотя и определенная. То есть плата - бутылка.
  Теперь риторический вопрос:
  - Кто пойдет за бутылкой.
  И риторический ответ:
  - А пошел и пошел.
  Тогда более развернутый вопрос с комментариями:
  - Кто полезет на крышу?
  И ответ без комментариев:
  - А для чего у нас Шурик?
  Нет, такие Одесские шутки не принимаются даже русским студенчеством. Шурик сегодня не в настроении, Шурик сегодня вляпался. Его вполне нормальные ботинки, любовно приобретенные за восемнадцать рублей мамочкой Шурика для любимого сыночка, так вот эти ботинки за пару минут превратились в совсем ненормальные гавнодавы. И оттереть продукт превращения не удалось до конца. А уж поверьте, Шурик очень старался. Поэтому Шурик теперь никуда не полезет. Ни его день. Есть такая хорошая русская пословица: если попал в гавно, то сиди и не чирикай. Вот и не чирикает Шурик. Возможно, завтра он заберется на крышу, поднимет свой молоток, сунет в рот гвоздик... А сегодня со злобой в глазах сидит Шурик:
  - Твою мать, не мой день.
  Значит, у нас проблемы. Значит, кто-то другой полезет на крышу. Впрочем, как вы уже догадались, не вся крыша у нас черепичная. Есть черепичные отделы, есть шиферные, есть рубероидные. С ведром битума не обязательно лезть на крышу, где расположена черепица. А это уже кое-что. Если черепица выдерживает вес Шурика, но не выдерживает любой другой вес, то с ведром можно послать более жирных товарищей. Например, послать Дерево.
  Точно-точно. Все закивали просмоленными головками. Кандидатура правильная. Фокич (партийная кличка Дерево) не такой зануда и самодур, как этот Шурик. Во-первых, он в гавно не вляпывается. А во-вторых, он по крыше не ползает. Вот за что Фокича любят девчонки. У него особая киношная стать и артистический псевдоним то самое Дерево. А еще Фокич поет в Политеховском хоре, умеет играть на гитаре и иногда танцует для избранных. Так вот по крыше не то чтобы поползет, но побежит Дерево:
  - А что такое?
  - К тебе тут наше студенческое землячество пришло с челобитной. Не дай погибнут, Фокич - деревянное солнышко, возьми на себя ведрышко.
  Почесал пышную шевелюру вышеупомянутый товарищ:
  - Не знаю, что и ответить.
  Тут ему аплодисменты, тут ему всякие здравницы. Опять же восторженные глаза девчонок. Опять же тайное хмыканье пацанов. Надо же, кА Фокич урыл Шурика. Жаль, что не получается явное хмыканье пацанов. Может, Фокич и урыл Шурика. Может, Шурик в помойной яме по самые яйца. Но почему-то ругается он жестко и если что бьет в морду. Поэтому ограничимся тайным хмыканьем. Все-таки хорошо, что Фокич урыл Шурика. Или кому-то другому пришлось бы осваивать крышу.
  Еще парочка слов про Валеру:
  - Будь, пожалуйста, осторожнее.
  Несет какую-то ахинею Валера. Даже противно слушать такое. Вроде бы не уважает Валера народного избранника, вроде бы не доверяет ему. Хотя бы раз этот жирный козел призвал к осторожности прочих товарищей и Шурика в том числе. Ну, насчет прочих я не заморачиваюсь, но Шурика он не призывал никогда. Или Шурик такой охрененный профессионал, что ему не требуется быть осторожнее, а все остальные просто сопливые детки в конфетках и вместе с ними народный избранник Дерево.
  Нет, не понимаю, во что мы такое вляпались.
  - Вот теперь я за сто рублей не полезу.
  Шурик нямкает корочку, пропеченную над костром и пропахшую испражнениями битума.
  - Ты на что намекаешь? - смутился народный герой.
  - А ни на что не намекаю.
  Шурик дальше жует корочку, и вообще забил самый большой болт из всех существующих в данный момент на поляне.
  - Нет, все же ты намекаешь, - волнуется Дерево.
  Даже во тьме заметно, как посерело лицо киношного бабника и народного избранника. А Шурик, этот гавнюк, жует корку:
  - Каждый из нас выбрал свою судьбу.
  Блин, чего-то расхотелось браться за ведро героической личности.
  - И какая моя судьба? - вопрос с придыханием.
  Я повторяюсь, у Шурика проблема с зубами, он долго жует корку:
  - А хрен его знает.
  Тут бы полезть на рожон Фокичу. То есть выбрать получше киношную позу и навалять в тычок Шурику. Но не страдает репутацией мордобоя наш кандидат в герои, хотя занимался пять лет боксом. А Шурик подобной репутацией очень страдает, хотя боксом не занимался. Поэтому маневрирует на расстоянии Фокич (сценическое амплуа Дерево):
  - Это не правильно.
  Блин, Шурик почти дожевал корку:
  - А жизнь сама из чертовски неправильных штучек. Если кто-то мне скажет, что правильная возле нас жизнь, я могу и обидеться. Между прочим, я могу чертовски сильно обидеться, и правильно сделаю. Потому что правильная жизнь имеет место на кладбище. Она слишком бурно явилась на свет, она слишком часто совала свой нос не в свое дело, и результат для нее кладбище. А неправильная жизнь сидит у костра, и демонстративно (ударение на последнее слово) жует корку.
  Вот пожалуй и все. Взял ведро Фокич Дерево:
  - А вот и я!
  В полный рост. Взбежал по лестнице, балансируя на одной ноге. Не пригнулся, не схоронился, по крыше как по асфальту. Его красивая монолитная фигура выделяется на фоне умершего дня очень недурно и, можно добавить, очень эффектно. Спина прямая, грудь колесом. Так сразу не скажешь, что в руке булькающее и обжигающее варево. Мы голубая кость! Мы вселенские брызги! Мы надежда нашей земли! Ну и пусть это варево булькает. Я повторяю, очень эффектный пацан Дерево. Ну, ничего общего с Шуриком, с этим долбаком и самодуром, ползающим по крыше от одной черепиченки к другой черепиченке. И еще раз, настоящий герой Дерево. С таким ведрышком сам Джеки Чан приписал бы бегать. Но ради красоты ничего не боится герой Дерево.
  - Нет, что-то не так, жопой чувствую, - Шурик достал следующую корку.
  Все нормальные пацаны и девчонки покинули на хрен костер и аплодируют своему герою. Только Шурик, вот же зануда и гнида, не аплодирует. Опять-таки зря. Надо уметь признавать свое поражение, чтобы в будущем хоть немножко исправиться. Или останешься навсегда одиноким придурком. Общество от тебя отвернется, общество перестанет реагировать на твои идиотские шутки, общество пойдет другим путем. А почему другим путем? А почему ты отстал от общества? Я же тебе говорил, было время, чтобы исправиться. Теперь времени нет, то есть его просто нет. Ты не успел исправиться, ты валял дурака, и отвернулось теперь уже безвозвратно твое бывшее общество. И стало оно не твое общество.
  - Валера козел, - вот и все, что сказал Шурик, - Валера нас сглазил.
  И бросил в костер корку.
  
  ***
  Яркие сполохи. Шум, гам. Что там еще? Деньги, деньги вокруг, всюду пакостная бумага и маленькие такие железки, за которые так не хочется кувыркаться, но почему-то приходится. Сколько я с вами не мучился, в нашей жизни не главное деньги. Сохраняем свою честь, сохраняем свое достоинство, сохраняем чего можно и даже нельзя. Сохранность номер один на такие простые вещи, как душевная чистота, жажда нового и справедливого, человечного или прекрасного, или просто любовь. Запомните, я не выделяю любовь в отдельную группу. Она с приставочкой "просто любовь". Она не плохая и не хорошая. Если играешь словами, то это чувство наживы, славы, разврата. Если ничем не играешь, то снова любовь, которая без приставочки и для тебя что-то значит.
  Ну, успокоились и закрыли свой ротик. Командир любит деньги, на то он и командир. Из настоящих студентов командующего состава не получается. Технари получаются. Инженеры - они те же самые технари, если попали в величайшую цивилизацию технарей даже по своей воле. И еще получаются борцы за свободу, которые выйдут в нужное время на площадь. Но командиры ни в коем случае не получаются. Для командующего состава нужны и чертовски нужны деньги. Это воздух, это балласт, это пена, это навар и всякое прочее. Кто не наваривает любым путем деньги, тот отваливает куда-нибудь далеко-далеко, и тем более не получается. В любом государстве, при любом режиме и при любых поворотах судьбы только любитель денег решится править такими как он раздолбаями.
  Еще вопрос по теме. Представили, что я люблю деньги, ты любишь деньги, всяк их любит больше чего бы там ни было или кого бы там ни было. Всяк за деньги удавится, кончится, облапошится. Подличаем за деньги, воруем за деньги, убиваем опять же за них. Все старики ослепли, в глазах это самое, ну которые деньги. На правый глаз пятачок, на левый глаз пятачок. Говорят, подобным Макаром мертвых хоронят. Пускай говорят. Они имеют право на разговор, а мы имеем право не слушать всякую гадость про деньги. Мы как и они говорящие существа, однако не слушающие. Слушают те, у которых нет денег. Это их обязанность, заботы и потолок, а если желаете, это их крыша, которая нынче поехала. Неужели поехала крыша за деньги?
  Опять не согласен. Фокич не то чтобы сделал свой выбор за деньги. Как настоящий народный герой он только поднялся на крышу с одним героическим ведрышком. А на крыше свои правила, и рубероид весь в дырках, потому что другой рубероид, который не в дырках, домой утащила деревня в рамках программы облагораживания деревни. А под дырками, то есть внизу торчит арматура, то есть торчит из бетона. Не из битума, черт подери! Вспомнили про коровник, бетон, арматуру, про нулевой цикл и так далее? Ах, не вспомнили. И товарищ не вспомнил. Красивый выход на крышу, аплодисменты, всеобщее признание, народный герой. Осталось поискать глазами одного негодяя, который почему-то усомнился в торжестве справедливости на русской земле. Господи, да какого черта ты привязался к такому придурку? Студенчество рукоплещет твоим подвигам. Сделай красиво и как полагается эти самые подвиги. Пускай отправится битум на уготованное ему место, и станет меньше дыр в рубероиде.
  Нет, чего-то не тем занят герой Фокич Дерево. Весь извертелся, вроде как резиновый, ищет глазами подлого клоуна по имени Шурик. А позвольте спросить, чем занят Шурик? Да какая тебе разница, чем занят гнусный дурак. Нет, позвольте спросить? Ну, если тебе интересно, сам спрашивай. Черти что, не интересно, что делает Шурик. А почему тогда спрашиваешь? А потому что обидно. Господи, не тем занимается дерево. Перед ним государственные задачи, перед ним чуть ли не вечная слава, по крайней мере, такая слава, которая на следующий курс гарантирована. А кто такой Шурик? Вот-вот, кто он такой? Все знают, кто такой Шурик. Известный институтский придурок, и только.
  Повторяю, не тем занимается Дерево. Что-то пошло не совсем по сценарию. Не та картинная поза на крыше, да и шаги не такие уверенные. Вернее, какие такие шаги? Что-то щелкнуло в пламенной комсомольской душе, и стал совершенно другим Дерево. Поплыла под ногами товарища крыша. Вроде бы ничего страшного, крыша она крыша и есть. Надо сосредоточиться, представить, что топаешь по асфальту, а затем дотопать до определенного места и опорожнить свое комсомольское ведрышко. Ну, и как полагается, с шутками и прибаутками вернуться обратно. Но какая-та, мать твою, неправильная крыша. Кажется, легко и просто выполнить свой комсомольский долг, но стал совершенно другим Дерево.
  Теперь крик. Вязкий, липкий, вырвавшийся из нескольких глоток. Даже Шурик утратил душевное равновесие и подпрыгнул на своих худеньких ножках, как на пружинах. Что за фигня? Шатнуло влево народного мессию, затем шатнуло вправо его. Крик ужаса, дошедший до хрипоты. Споткнулся народный герой. Наехала крыша, ударила по балде, выбила комсомольское ведрышко. И покатился герой в бездну, на острые пики и колья.
  
  ***
  Ладно, сняли мы Дерево. Матерясь, как последний придурок, Шурик забрался на крышу и вытащил из дыры выдающегося товарища. Затем пришлось потратить минут тридцать, чтобы затрещинами и оплеухами привести в порядок Валеру. Это он так дико кричал, нарушая покой деревни. А впрочем, рабочий момент. От Валериных воплей вообще не проснулась деревня. Спала, спала, и не проснулась, черт подери! А почему должна была проснуться деревня? Хороший вопрос. Вот именно, почему должна была проснуться деревня? Ну, заверещал какой-то придурок в ночи. Мало ли кому пришло в голову выйти на свежий воздух и открыть свой дурацкий ротик. Вот поэтому не проснулась деревня.
  Я не утверждаю, в деревне жлобы гпервселенского уровня. Чего-чего, есть у них много хорошего, например, есть у них краска, есть и олифа. Вот только краска нужна деревенским товарищам. Ребята знают, нужна. Валера знает, нужна. Столько лет обходилась деревня без краски. Это пакость, это позор, это свинство в невентилируемом свинюшнике, когда обходилась деревня без краски. Долой пакость, к черту позор, не желаю думать про свинство. Краска до самой смерти нужна. Зато олифа почти никому не нужна, не пользуется спросом олифа.
  Ну, чего уставились? Живет человек не только под крышей на недоделанном фундаменте, тем более если у нас жилье для коровок. А вот прекратили базар. Надеваем рукавицы, берем тряпки, а если имеется по определению или очистил от битума, то берем кисточки. Неужели кто-то потратил время на кисточки? Оно случается, оно бывает. Парни после работы в лежку лежат. Девчонки после работы на танцах. Нет, ничего ужасного. Зря вы подумали про разврат. Два кандидата в деревне: механик и тракторист. Или как там еще: Пашка и Леха. Только два, на всех не хватает. Клуб в электричестве, танцы почти до рассвета. Кто танцует, а кто в ожидании пока подойдет очередь. Вот этот "кто" великий мастер очистки.
  Нет, смешного здесь ни на грош. За танцы надо платить. Леха с Пашкой, или как там еще, Пашка с Лехой просто так не танцуют. Они не меркантильные, не выскребатели последних грошей из худого кармана студента. Они даже не претендуют на рубероид, гвозди, цемент. Им ничего не надо, вот настолько или насколько. Но танцы особая ипостась. Пока заведешься, время прошло. Пока разогрелся, вот тебе самый что ни на есть настоящий рассвет. А на рассвете коса, вилы, трактор. Значит опять не подходит. Значит что-то другое. Неужели не представляете, заводка нужна? Вот-вот, она самая, которая на нейтральной земле. Желаешь потанцевать, подготовь почву. Стакан Лехе, стакан Пашке. Затем еще стакан Пашке, стакан Лехе. И наконец, для механизатора третий стакан и для киномеханика третий.
  Мы разобрались, откуда пошли кисти, что как новые и каковыми олифят коровник. Хотя предпочитаю тряпку. Тряпка из мусорного ведра, отряхнул, макнул ее куда следует, и используешь по назначению. Кто не в курсе, рекомендую попробовать. Кто попробовал, не откажется на такое дело в следующий раз. Олифа течет, студент не придурок, не жмот, ему не жалко. На эту стену тратится олифа горстями, и на следующую, и так далее. Танцуй, веселись, не будь момчей. Момча зажался в углу со стиснутыми зубами. А ты разжал зубы, а ты открыл свою хилую грудь, во как булькает проолифенный воздух в хилой груди. Ну вроде битум на пальцах.
  Впрочем, забыли про битум. Та картина исчезла, ее нет! Когда Фокич висел над огрызками арматуры, битум растекался по крыше и капал на его пальцы. И девочки пожалели своего героя, а обложили матами Шурика. И на общем собрании был отстранен от покрасочных работ Дерево. Но это уже детали из прошлого. Даже горячий битум не сумел сломить непреклонную волю студента. А олифа она не горячая, она только с вонью. Студент наплевал и забыл. На таком ничтожном пространстве пять на пять метров, в крохотной комнатке с низкими потолками набилось то ли двадцать семь, то ли двадцать восемь студентов. Ах, здесь будет сидеть человек. Ах, скотину сюда не пустили. Здесь не скотина, здесь представитель колхозной власти, самый важный и главный в коровнике. Его стол, его бухгалтерия, его тараканы, то есть лежбище и его гений. Для гения ничего не жалко. Краски мало, зато горстями олифа.
  А куда мы спешим? Не представляю, куда. Паровозы спешат, самолеты спешат. Тихая страна вовсе не настолько тихая, как показалось со стороны. Старческое отечество вовсе не старческое, вас обманули неправильной информацией. Сумасшествующий народ вовсе не сумасшествующий. Но кое-чего изменилось. Того прежнего порядка уже нет. То есть того, что вышло из касты председателей, руководителей, командиров. Оно существовало, его похоронили восьмидесятые годы. Страна спешит, даже очень и очень. Самые тупые товарищи чуть-чуть поумнели. Самые бесноватые из нашей среды чуть-чуть успокоились. Зато обыкновенная и безопасная молодежь стала необыкновенной, стала опасной. Это порох, это огонь, это взрыв. Кто спешит, тот всегда опасен для общества. Но подумайте, если такая неуравновешенная страна, что мы в ней представляем, на что мы способны?
  - Жил да был маленький Валера, и ходил он на горшок.
  Олифа вонючая, студент открыл рот. Вполне закономерное решение: сначала разжал зубы, затем открыл рот. Лучше бы не открывал рот. Когда студент открывается крохотной частью своей, вся вселенная замирает в ужасе. Когда студент закрывается, вселенная все равно еще в трансе. Вдруг оно только оттяжка. По оттяжке бить не худшее из преступлений, но боязно все-таки для очень и очень огромной вселенной.
  - Можно уточнить про Валеру?
  - Можно.
  - Он не ходил, а ползал, или точнее, подпрыгивал на жирной попке.
  И еще хорошее правило, при девчонках нельзя выражаться, но выражается проолифенный студент. Чем больше в комнатушке селедок, то бишь студентов, тем выражения крепче. Вы запомнили мои мысли про рот? Это он, то есть студенческий рот, то есть самый незакрывающийся и черный. Ну, черный с точки зрения стариков. Старики от него без ума, или еще точнее, с полными подштанниками. Как бы закрыть подобную гадость? Как бы закрыть навсегда? Как бы закрыть и изобразить, что ничего не было? Туда гадость, вроде олифы. Назад гадость, вроде студенческой, или ничем не разбавленной истины.
  - Ходил Валерьянчик, а горшок вроде был не его. Там сидели большие дяди и тети.
  - А, теперь понятно, почему его выбрали командиром.
  - Да ни черта тебе не понятно. Его выбрали, потому что все отказались.
  Я не умничаю. Взяли тряпку, затем кисточку и на амбразуру. Туда, где двадцать семь рыл, не считая Валеры, да еще закрыты окна и двери. Нет, ничего личного. Была бы бочка олифы, чтобы хватило на всех, чтобы в рот, или в нос, и во все щели, в самые крохотные, в самые микроскопические и, соответственно, не предназначенные для этого, но чтобы вошла олифа.
  Что поплохело, родные мои? Или пускай другие олифят? Деревенские товарищи подобными шутками не развлекаются. Они здесь четыре собаки зарезали. И вообще, это подарочек для городских. Пускай развлекаются городские товарищи, очень полезно для будущей жизни. Вроде как тренировка. Молодость и тренировка. Олифа и тренировка. Комната пять на пять метров и опять тренировка. В который раз развлекаются городские товарищи. Ночь светлая, трава теплая, бочка пустая, теперь без олифы. Вот только никак не пойму, сколько их там, корчащихся и блюющих товарищей под этими обалденными звездами.
  
  ***
  Линии стали жестче. Штрихи стали круче. Мы приближаемся к завершающему этапу наших простых приключений в деревне. А кто сказал, что были такие вот приключения чем-то особенным? Мой хороший товарищ (блин, его тоже зовут Шурик) ездил в деревню в первую смену и развлекался косьбой по росе. А вот коровником он почему-то не развлекался. Тот другой Шурик оказался гораздо круче своего тезки. Не помню, рассказывал я или нет, но тот другой Шурик сколотил команду единомышленников и поимел, фигурально выражаясь, в одно место Валеру.
  Нет, не думайте, что я завидую своему хорошему товарищу. Ничего подобного, не осталось во мне больше зависти, осталась только гипервселенская грусть. Господи, до чего довели Россию всякие там товарищи! Нет, не думайте снова, про Шурика номер два я говорю только в восторженных тонах. Мы с ним неплохо дружили в институтскую пору, и раздружились по окончании института. Можно сказать, каждый пошел в свою сторону. Я родил мальчишку, и стал воспитывать из него будущего профессора. А тот другой Шурик родил девчонку и стал воспитывать из нее не знаю кого, то ли занозочку, то ли принцессочку. К тому времени мы уже раздружились.
  Но наша студенческая дружба по сути она никуда не ушла. Мы были чертовски похожими, этот и тот Шурик. Нет, не как физиологические существа. Другой Шурик высокий и толстый, а я маленький и худощавый. В периоды раздражения жена говорила с досадой:
  - Господи, зачем я вышла за такого страшного карлу?
  Только в двадцать первом веке, когда нами стал править Вовочка, жена перестала меня называть карлой и при случае уточняла, что я не красавец, но симпатичный. А когда Вовочку сменил Димыч, жена вообще прикусила язык, и у нас в семье воцарился идеальный мир и порядок. Так вот, о чем это я? Ага вспомнил, тот другой Шурик никогда не выглядел карликом. Белобрысый, толстомордый, короче, наша ленинградская кость. Чего-чего, а здесь мы не были похожи на близнецов-братьев.
  Но общее нечто такое было у нас. И общее это цивилизация технарей. Именно так, самая светлая, самая чистая, самая гипервселенская цивилизация объединила двух раздолбайских студентов. И не то чтобы в их раздолбайстве. Мы просто мечтали о светлом, счастливом будущем, когда космические корабли доберутся до звезд, а наш скромный вклад во всеобщее дело забудут. Ну, насчет космических кораблей оба Шурика точно погорячились. А вот про всеобщий вклад попадание в точку. И Северного лагеря уже нет, и колхоза, и развалился коровник.
  - Господи, но почему?
  Ответ опять же из самых простых. Хорошего помаленьку. Если хорошее зашкаливает выше определенной границы процентов на десять, уже начинаются трудности. А цивилизация технарей она точно зашкаливала. И не на десять поцентов, а на пятьсот или может на тысячу. Видите ли, никогда, ни при каких условиях не добиралось человечество до такой гипервселенской вершины, как в цивилизацию технарей. Были у человечества маленькие вершинки, но заоблачная вершина была только одна и, как вы уже догадались, только в цивилизацию. Добраться до нее человечество добралось, а удержаться ему не хватило ума, и посыпалось человечество обратно с вершины.
  Отсюда все наши муки и прочие гадости. Человек, мечтавший о звездах в цивилизацию технарей, не может быть гребаной подстилкой под всяких ублюдков. И не важно, что такой человек ничего не добился по жизни с точки зрения все тех же ублюдков. Но важно, что такой человек являлся частью цивилизации технарей и не забыл это, а сохранил свое техническое знание и пронес его через годы. Я понимаю, мало осталось у нас пацанов и девчонок, которые осознали на собственной шкуре значимость цивилизации технарей. Государственная машина их раздавила, обманула и ограбила само величайшее знание. Многие из технарей настолько ослабели в борьбе с прочими гадостями, что променяли свою любимую технику на ларек или даже сбежали в деревню. И я не удивлюсь, что в конечном итоге из всей молодежи восьмидесятых годов про цивилизацию технарей знает только один раздолбай Шурик Мартовский. Хотя с другой стороны, один раздолбай это уже что-то, и он не держит в себе свое знание.
  А еще это мой маленький подарочек вам, дорогие читатели. Почему-то Шурик Мартовский уверен, что среди вас обязательно найдутся пацаны и девчонки из тех неистовых восьмидесятых, о которых моя книга. Ибо никуда не делись те пацаны и девчонки. Они просто блуждают во мраке, не понимая в какую счастливую пору прошла их счастливая молодость, и частью какой цивилизации им удалось побывать чуть ли не в самом начале пути. Ну, и отсюда вся их последующая дурацкая жизнь. Тогда разрешите спросить, а для чего ты живешь, человек? И еще один очень коварный вопрос, а почему тебе нравятся звезды? Если бы часто задавали такие вопросы те пацаны и девчонки из неистовых восьмидесятых, они бы сами пришли к цивилизации технарей. И им не нужен Шурик мартовский.
  А так...
  Детские игры
  Пробиты на взлет.
  Прыгай не прыгай,
  Теперь не спасет.
  Бейся не бейся,
  Сплошная труба.
  Вырастит пейсы
  На трупе судьба.
  Лучше не рыскать
  По потной росе.
  Выбросил мысли,
  И делай как все.
  Это хороший совет для продающегося, извращенческого и недоразвитого сегодняшнего мирка, который не имеет ничего общего с гиперпространственным миром нашего детства.
  
  ***
  За стеной веселье. Стена фанерная, веселье настоящее. Леха киномеханик устроил разгрузочный день. Хватит топтаться с девчонками. Клуб не малина и не резиновая игрушка для неуемных приезжих из города. Будешь без толку его загружать, так не надейся, что он ответит взаимностью. Плесень, пыль, грязь. Это все наносили девчонки. Делать было нечего и наносили своими лапищами. Просил вести себя осторожнее с хрупким имуществом, но как-то проигнорировали просьбу девчонки. А зря. Клуб не просто кормушка для Лехи, или точнее, не просто поилка для Лехи. Клуб есть законное место, где выполняет свой долг перед родиной выдающийся патриот своей родины (то есть деревни). А если сгниет, если развалится клуб, если не выдержит напряжение разных танцев и манцев? Что тогда? Где тогда Леха?
  Нет, под замок родные пенаты, на запор что еще можно пока запереть, и разгрузочный день. Довольно нянчиться со студентами. У них свой долг перед родиной, у нас опять-таки свой. У них определенного рода задача, у нас опять же определенного рода. Они маленькие, в танке еще не горели. Кто горел, понимает такое прекрасное зрелище танк. Кто не горел, для него детские игры, пляски, фиглярство и непонятный долг перед родиной. Не выйдет. Детскому мироощущению свое будущее, а с одного стакана, двух или трех совсем ослабел Леха. Если отвергнуть разгрузочный день, где не считаешь стаканы, то мог откинуть копыта выдающийся патриот все той же деревни. С чем тогда останется родина?
  Переходим на правильный уровень.
  - Для чего мы живем? - сказал Леха.
  Стена из фанеры, за стеной молодежь. Слышимость стопроцентная. Надо что-то сказать такое и эдакое, чтобы почувствовала молодежь, здесь человеки вам не чета, здесь деревня не просто деревня. Нет, я не злобствую в сторону города. Просто в непростой схватке между городом и деревней иногда помогают чувства. Ты чувствуешь, он чувствует, остальные прочувствовали до определенной границы. Остальные не пряник, но молодежь. Трудно прочувствовать до глубины, оказавшейся ниже определенной границы, но все равно имеются чувства. И не имеет значения место, где обязана быть молодежь, когда патриотически настроенные товарищи чувствуют. Надоело лицемерие всяческой сволочи на фоне здорового деревенского патриотизма. И вообще, фанерная стена сближает даже с бесчувственной молодежью. Чуть громче сказал, и перестали быть тайной твои прекрасные чувства.
  Хотя не настаиваю, что соответствуют дело и слово. Дело оценивается разве что на первой стадии, точнее сказать, на начальной. Пустых бутылок мало, а полных много. Пока еще полные бутылки превратятся в пустые бутылки, пока еще сформируется не вопрос, но ответ на вопрос, или скажет нечто вселенское Леха. Или не скажет? Или вообще не произойдет ничего никогда? Не лезьте вы со своим "никогда". Слово на передовых позициях. Не ему указывать той же сволочи. Только слово разгонщик и тормошитель самого безнадежного дела.
  - Для чего?
  Молодежь не прислушивается, молодежь разворачивается и исчезает. Для студента нет никакого разгрузочного дня - ни такого и ни сякого. Будние дни продолжаются по четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать часов. Выходные дни по шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать. Коровки мычат, то есть требуют жрачку, и еще себе новенький домик. Куда там прислушиваться к патриотическим чувствам? Между первым вопросом деревенского патриота и номером два не то чтобы бездна, но сорок минут с половиной. Причем начальные сорок минут очень спокойные. Под грохот стаканов, под шарканье растоптанной обуви они спокойные, они усыпительные. Вот бы такая была половина.
  Ишь чего вам, половина совсем не такая. Усыпительное состояние просыпается, можно сказать, в одночасье, чтобы перейти во все прочие состояния с неподобающим зверством. То бишь усилить количество чувственной энергии из-за стены, которая только фанера. Молодежь никогда не любила подобные опусы. С нынешним поколением молодежи, то есть с поколением молодежи восьмидесятых годов не так все просто, как кажется с первого взгляда. Есть определенные приоритеты в молодежной любви. Кто любил, не влюбляется снова. Лучше коровки, бычки и телята. Вон бычок на коровке поехал. Какого черта поехал бычок? Он еще маленький, а коровка уже старенькая. У маленького бычка слабые ножки, у старенькой коровки опять же ножки не очень. Все равно оседлал товарищ коровку, все равно этот изверг поехал. А ты для него работаешь, а ты для него строишь и хатку, и кухню, и спаленку, и кабинет. И нет возможности слушать киномеханика Леху.
  - Ты ответь.
  Временной отрезок стал меньше. Основные силы студентов покинули клуб, и отправились выполнять тот самый долг перед родиной. Только неосновные силы чуть-чуть засиделись на старте, и вовсе не для того, чтобы пропитаться мудростью патриархальной деревни. Шурик заштопывает дырочку на штанах размером в кулак или больше. Фокич перебинтовывает облезающие пальцы. Сынок чего-то потерял под кроватью. И все еще спит Красный. Нет, ничего необычного в студенческом крыле клуба. Жизнь только обычная, даже скучная. Давно отправились на объект правильные пацаны и девчонки, а неправильные одной ногой уже там вместе с правильными, хотя другой ногой (в силу своей неправильности) все еще в клубе.
  - А ты заплатил? - продолжение темы с деревенской стороны клуба, - А ты вернул за початок?
  Это некто невидимый. Столько времени вроде не было никого, вроде разгружался один Леха. Для выдающегося патриота деревни вполне нормальный процесс. Разгружается в одиночестве, шебуршит в одиночестве, звякает стеклянной посудой и еще много чего интересного, но опять в одиночестве предусмотрел в разгрузочный день Леха. Впрочем, за фанерой не разберешь, сколько их там, этих невидимок и некто. Вроде не было никого кроме Лехи, а теперь оно есть. Разгрузка от каждой разгрузки, одиночество не похожее на одиночество.
  Убирайся студент. Чего глаза выпучил? Ах, интересно? Чего интересно? Чужая жизнь, чужие идеи и идеалы, чужие задачи и способ, которым решаешь задачи. А еще которое чужое дерьмо, оно до последней капли чужое. У тебя свое дерьмо в голове, а в деревне свое. С тобой не посоветуется деревня, не призовет к ответу за маленькие городские грешки. Так закрой пыльной варежкой глотку и сделай вид, чтобы тебя искали.
  - Какой е-мое початок?
  - А вот те какой. Чо вчера починали у этой сопатой козы.
  - Е-мое, чо за коза?
  - Ну, та, понимаешь. Ну, очень сопатая.
  Хватит, ласковый мой, надоело.
  
  ***
  Не все еще вылезли на природу. Лучшие и самые расторопные из студентов, а особенно наши девчонки, они тянутся за командиром Валерой. Валера рассказывает про Невский проспект и его окрестности. Интересный рассказ, кто сегодня не знает про Невский? Валера описывает Адмиралтейство. Занимательная история, кто теперь не опишет Адмиралтейство? Валера измазал Дворцовую площадь несмываемой краской. Неужели краски хватило, чтобы измазал Дворцовую площадь Валера? А вот так, все в избытке, всего хватило одному очень правильному товарищу. Процесс так называемого наибольшего благоприятствования. Как приятно выйти на Невский после большой и сложной работы. Как приятно пощупать Адмиралтейство, и не только во сне виртуальными пальчиками. Как приятно взглянуть на Дворцовую площадь, и не только с пустыми карманами.
  Здесь весь и полностью командир. Его приятие определенной действительности и его неприятие всего остального. Его вдохновенные мысли, которые облекаются в более чем тупые слова и противостояние опять же его против неопределенной действительности. В карманах звенит, в карманах шуршит. Я уточняю в который раз, звенит шуршащее, а шуршит звенящее. Наконец, нам дьявольски повезло, что карманы опять-таки принадлежат командиру. Я бы сказал, весьма примечательный взгляд на жизнь в городе. Невский, Адмиралтейство, Дворцовая площадь рассматриваются под совершенно особым углом с опустошенными и переполненными карманами, что именно здесь и сейчас доказал всем придуркам Валера.
  Ну, и что у нас проклевывается? Девчонки всегда более благодарные слушатели, чем пацаны. Может кому и не понравилась командирская версия, но ее приняли. И все те дурные рассказки, что сейчас мы будем очень упорно работать, а за упорный труд нам наполнят карманы. Ну, и последствия нашего труда в той или иной мере прочувствует на себе город. Вот такой разговор почему-то я понимаю. Ни за какие деньги, тем более ни за какой труд не удовлетворит культурные потребности городского товарища даже самая навороченная деревня. Здесь мотылечки, здесь лепесточки, здесь результаты животноводчества в виде очень красивых и аккуратных лепешек. Но культуры здесь нет. И не надо меня уговаривать, что культура здесь есть. Ее нет и не может быть, на такую фигню не подписывалась деревня.
  Вы шокированы, а я нет. То есть вы шокированы исключительным цинизмом комсомольского работника, который расставил все запятые и точки. Ну, это пройдет. Комсомол образца восьмидесятых годов часто шокировал маленьких мальчиков и глупеньких девочек. И не только тем, что внутри его некоторые комсомольские работники слишком любили запятые и точки. Просто такая у нас страна, наша дикая и необъятная Русь, где особенно не забалуешься, зато хорошо ставятся запятые и точки. А комсомол, как оплот молодежи, выплюнул из себя ту самую молодежь, что не могла смириться с неопределенной действительностью, пока не превратила ее в определенную действительность. И пошла дальше.
  Так что мы имеем в конечном итоге? Командир устроил обычное производственное собрание, где не обошлось без обыкновенной комсомольской агитации и таких же точно родных лозунгов. А что собственно потеряли товарищи, прослушав опусы командира на тему: "Какой красивый у нас город"? да ничего не потеряли товарищи. У нас и впрямь чертовски красивый город. В каждой рекламной бумажке его называют "городом всех времен и народов". Что это значит на самом деле затрудняюсь ответить. Ничего общего красота нашего города не имеет с партийными канонами и вообще с политикой партии. Город был красивым еще задолго до политики партии. Просто появилась партия и попробовала переделать под себя город. А комсомол ей в этом активно помогал. Но почему-то не переделался город.
  А что там с Валерой:
  - Есть один маленький секрет.
  Перешел в конкретную область Валера:
  - Вы не думайте, что наша работа тупая и бесполезная, как говорят некоторые неправильные товарищи.
  Лихорадочный взгляд по сторонам:
  - Пока нет неправильных товарищей, попробую вам доложиться, насколько правильная и не тупая наша работа.
  Голые цифры отчетов, которые наизусть и без всякой бумажки шпарит Валера:
  - Мы уже кое-чего заработали нашим честным трудом, как бы это не отрицали некоторые неправильные товарищи.
  И еще взгляд в сторону:
  - А в конечном итоге мы заработаем куда больше.
  Чувствуете, насколько прирожденный комсомольский работник Валера. Его отношение с городом базируется на основах чистой русской культуры. Валера патриот своего города, даром что он приезжий. Валера изнюхал и исслюнявил культуру. Нет такого камня на Невском проспекте, куда бы не вступил своей жирной ножкой Валера. Нет такого камня в стенах Адмиралтейства, который не облагородил бы командир своими комсомольскими чувствами. И нет такого камня на Дворцовой площади, на который бы не капали сопли столь ожиревшей душонки.
  Короче, пора это дело прикрыть:
  - А не вернуться ли тебе в родную деревню, мой мальчик?
  
  ***
  Возвращаемся в клуб. Несколько нерасторопных придурков, в том числе Шурик и Красный, решают никому неинтересные проблемы. А за фанерной стеной вполне нормальная жизнь. Можно добавить, вполне культурная деревенская жизнь, которой при любых обстоятельствах самое место в деревне.
  - Ты чо обижаешь?
  - Это кто обижает?
  - Я чаво не пойму, чо ты за человек?
  - А по-твоему не человек?
  - Чо не очень заметно?
  Расслабляемся, твою мать, вполне разрешено веселится деревня. Вроде бы так и должна веселиться деревня. Нормальный классический случай. Как-то же веселится деревня, а не только работает на благо нашей великой родины. Поэтому и веселится деревня. Только не надо лезть не в свое дело и навязывать городскую культуру деревенским товарищам. Или точно обидятся деревенские товарищи. Я уточняю, точно они обидятся. И может кончится их обида совсем не так, как тебе захотелось.
  - Значит, не человек?
  - А прикинь, голова чо на месте.
  - Ну, я тебя и прикину.
  Стыдно подслушивать чужие секреты. Если ты оказался случайным свидетелем маленького деревенского торжества, ты бы лучше сделал красивые глазки и пошел куда-то подальше. Зачем тебе деревенское торжество? Там на лужайке собрались твои городские товарищи. Вот и пошел куда-то подальше. Пускай городские товарищи устраивают одно торжество, а деревенские устраивают совершенно другое. И не смотря на то, что тебе захотелось участвовать в другом торжестве, соберись с силами и не мути воду.
  - Ну, ты и тля!
  Вполне нормальный праздничный разговор за фанерной стеной. Только немного на повышенных оборотах, чего можно ожидать от деревни. Деревня любит общаться на повышенных оборотах. В конечном итоге, она так и общается. А если так общается деревня, значит так оно надо. И наплевать, что с твоей позиции как-то иначе должна общаться деревня. Она общается, как общается без твоего городского придурства. И всем наплевать, что от фольклорных речей проснулся некий придурок по имени Красный.
  - Кто это тля, твоя мама?
  Все бы неплохо, но как-то неправильно вышел из состояния сна герой тяжелоатлетических баталий, как-то не лучшим образом. Дернул левой ногой Красный, а левая нога запуталась в простыне, а простыня почему-то оказалась привязанной к железной спинке кровати. Нет, ее туда не привязывал Красный. То есть дурацкая простыня должна была развиваться свободно, а она оказалась привязанной к дурацкой спинке кровати. И задумался Красный. Вернее, он плохо задумался. Если бы хорошо задумался Красный, то могло бы все получиться иначе. А он плохо задумался. Отсюда тот самый естественный, но не самый правильный результат. Дернул правой ногой Красный.
  - Гы, - оскалил гнилые зубы Сынок.
  И за стеной чего-то умолкли. Прислушиваются, твою мать, или как? Сильнее дернул правой ногой Красный. Ребята бросили, ребята подставили. Неужели это не кончится никогда? Неужели попался?
  - Угу, - Сынок потихоньку стал пробираться на выход.
  И что-то такое ему не понравилось в глазах Красного. Что-то неправильное и нереальное было в глазах. Не скажу, что сильно мучился Красный, дергая своими ножками. Но ужас все-таки замер в глазах. Вроде жизнь у нас правильная. Вроде на советские законы никто не жалуется. Тем более что живет недурственно родное студенчество, и для него старается в некоторой степени родина-мать, принося ему маленькие, но чертовски вкусные пряники. А ужас застыл в глазах Красного. Просто взял и застыл. Самый натуральный, а не какой-то там лубочный ужас. Что-то древнее подсознательно выскочило на поверхность. И дико взвизгнул великий тяжелоатлет, и повалился мордой с кровати.
  
  ***
  Бегают по лужайкам кошечки или зайки. Мы опять уклонились в сторону. Страдания молодого Красного суть его страдания, а удовольствие настоящих бойцов опять же их удовольствие. Вам объяснили, разгрузочный день. Леха сегодня разгрузится, и чуть позже устроит танцы, музыку и отвальную для тупых придурков из города. Но это случится чуть позже, когда разгрузится Леха, и его выдающийся патриотический дух будет чистым и светлым, как петербургское солнышко.
  Впрочем, я чего-то опять не то сравниваю. За фанерной стеной кто-то третий:
  - Кончай, мужики.
  Правильное решение, тольео не своевременное.
  - А чо кончай?
  - То и кончай.
  - Сейчас, твою мать, тебя кончу.
  Нет, мы совсем запутались. Не соблюдаем правильный паритет, и наши поступки не так чтобы здорово пахнут. А хочется соблюдать только правильный паритет, чтобы здорово пахли поступки. И не вопрос, куда относились слова из-за фанерной стены. То ли к неизвестному некто, расслабляющемуся во славу советского кинематографа, то ли к визгам товарища Красного.
  - Нож, твою мать!
  Теперь уже точно кричал Леха. И его расслабляющие вопли относились к чему-то точно конкретному.
  - Не хочу!- а теперь Красный.
  Знаете, как-то мы все растерялись от диких воплей и визгов. В славном городе Ленинграде дела так не делаются. Точнее, там чертовски мало воплей и визгов. Все нормальные товарищи в славном городе Ленинграде разговаривают приглушенным шепотом. А когда начинаются крики, то тихонько сворачивают свои делишки товарищи и испаряются.
  Короче, испарились студенты из клуба. Фокич эффектно выпрыгнул в окно. Ох, этот клоун из хора! И с обожженными пальцами чувствует себя киногероем. Не может он выпрыгнуть через дверь. А если бы выпрыгнул через дверь, то обязательно с какими-нибудь прибамбасами. Например, парочку хороших кувырков забесплатно делает Фокич. Хотя признаюсь, сегодняшний выход через окно не очень удался. То есть не очень чисто выпрыгнул Дерево. Окно оно не самое высокое, метра два от земли, но прыжок получился корявый и попортил себе лицо Фокич.
  - Как же я буду жить?
  Сынок просто открыл дверь и вышел. Но на пороге он почему-то столкнулся с Шуриком. А Шурик не захотел уступить свое право на выход. И следовало бы поостеречься от скороспелых решений блатному мальчику. Но Сынок не просек ситуацию, и попробовал выйти быстрее, чем Шурик. В результате столкновение, парочка увесистых тумаков. Еще какой-то несанкционированный шум, и оба товарища самоскатились с лестницы. Вы понимаете, их никто оттуда не сбрасывал, с дурацкой лестницы. Они по собственной воле совершили киношный трюк, на который претендовал Дерево. А после лестницы Сынок ничего не подумал на Шурика, он просто попробовал встать и уйти. А Шурик подумал против Сынка что-то совсем нехорошее. И не решился Шурик так просто встать и уйти. В результате весьма прозаический мордобой без комментариев.
  - Выпустите меня!
  Господи, вот тебе комментарии. Ну, никак не выпутаться из простыни Красному. Взял бы и выпутался собственными силами, чай не долбанный дошколенок попался, и пора прекратить апеллировать к маме и папе. Но не выходит чего-то у Красного. День такой несчастливый сегодня, то есть неправильный. Даже Фокич свалился в кусты и пострадал мордочкой. А Шурик вроде бы никуда не свалился, но у него с Сынком свои песни и пляски. Потому что такой день. В другой день мог выпутаться из простыни красный. А еще у него хорошая беговая подготовка, и мы могли поставить на столь разностороннего студента, что он первый добежит до Валеры.
  При чем Валера практически закончил производственное совещание:
  - Город Ленинград самый дорогой город в Советском Союзе.
  - А Москва?
  - Ладно, город Ленинград самый дорогой город после Москвы.
  И весьма полезные для студентов выводы:
  - Зарабатывайте денежки.
  Так вот полезные выводы не узнал Красный. Он хотел такое дело узнать, видит боженька, очень хотел, но не узнал, потому что не выиграл свой скоростной этап Красный. А не выиграл скоростной этап Красный еще по одной чертовски серьезной причине, потому что не побежал Красный. А не побежал Красный, потому что не выпутался из простыни. А не выпутался из простыни, потому что какой-то гад привязал простыню Красного.
  И вот вам закономерный итог:
  - Молитесь, ублюдки.
  В стену шарахнул выстрел.
  
  ***
  Нет, ничего страшного. Самая обыкновенная, самая культурная деревенская жизнь. Вечером ребята вернутся со своего коровника, подберут в траве расслабившегося клубного деятеля Леху, и отнесут его на старый и невообразимо грязный диван, чтобы Леха там расслаблялся и дальше.
  А кто сказал, надо вызвать милицию? Тогда совершенно детский вопрос, а кто слышал выстрел? Вот-вот, вопрос на засыпку. В этот день погода стояла дрянная. Тучи собрались над клубом, и временами накрапывал дождь, а временами шел ливень. Наш ленинградский ливень на пять минут, с такими аккуратненькими красивыми молниями. Когда за пять минут выливается не только месячная норма осадков, но вокруг все трясется и все шарахает так что святых выноси. А вы говорите про какой-то там выстрел.
  Нет, не было никакого выстрела. Красный обделал ту самую неподатливую простыню, вот и весь выстрел. А так ничего не было. Профессор не слышал какой-то там выстрел. И доцент ничего не слышал, потому что не было ничего. И преподавательские жены совсем ничего не слышали. И старожил из кочегарки оставался глухим, словно пень. Видите ли, у него разболелся зубик перед грозой, что соответствующим образом сказалось на посетителях кочегарки. Так что вышеупомянутые посетители (Маша, Наташа, Дуняша) и они ничего не слышали.
  И что у нас получается:
  - Снова идиллия?
  Угадали, именно так у нас получается. Патриотически настроенный киномеханик Леха успешно провернул мероприятие по расслаблению. Студенты из города осознали всю важность подобного мероприятия и прониклись еще большим уважением к деревенскому образу жизни. Шурик придумал очередную неправильную историю, как развлекаются деревенские долбаки и ублюдки. С обязательной выпивкой и мордобоем. А еще чертовски понравилось Шурику, что якобы был выстрел. И соответственно, Шурик якобы попал под огонь. Мамочка родная, ведь пуля от этого якобы выстрела могла полететь в любую сторону, и даже задеть Шурика. Нет, никого не интересует, была ли на самом деле пуля, а тем более выстрел, но Шурик получил величайшее моральное удовлетворение от якобы перспективы, что попал под огонь и мог схлопотать пулю.
  Относительно прочих товарищей я уже говорил.
  - Вы чего-нибудь слышали?
  - Мы ничего не слышали.
  - А чего-нибудь было?
  - Нет, ничего не было.
  В рапорте, предоставленном в институт командиром Валерой значились только голые цифры. Столько-то накосили, столько-то замесили, столько-то прокопали, прибили, надстроили. И даже никакой информации про отдельные личности. Повторяю, в рапорте не фигурировали передовики производства, как и отдельные революционеры и чмошники, вроде Красного, Сынка или Шурика. Хотя на итоговом собрании, это где раздавали отрядовские значки, Валера не преминул уколоть вредоносную троицу. Во-первых, отрядовских значков на всех не хватило. Сынок и Красный остались без отрядовского значка.
  - Все-таки соцсоревнование, - не преминул съехидничать жирный Валера.
  Шурик значок получил.
  - Это за крышу.
  Ну, не знаю, за крышу оно или как. Кто побывал в отряде в золотые восьмидесятые годы, помнит ценность простого отрядовского значка. Вроде бы ерунда, вроде побрякушка со стороны, но за подобную ерунду пострадала не одна командирская морда и жопа. Короче, правую руку даю на отсечение, мудро поступил на последнем этапе Валера. Или бы к числу пострадавших прибавилась еще одна морда и жопа.
  А что касательно самой отвальной, на которой раздавались значки, она опять же традиция. Валера проставился на сто грамм водки для каждого из отрядовцев, что вызвало по крайней мере несанкционированный шок, и девчонки точно влюбились в Валеру.
  - А ведь он такой хорошенький.
  - Да, в нем что-то есть.
  - А ты бы с таким смогла?
  - Ну, не знаю, если очень попробовать.
  Что касательно пацанов, те естественно ни в кого не влюбились. Пацанам пришлось выслушать длинную лекцию о пользе честно заработанных денежек в социалистическом государстве. Затем были розданы денежки. И сумма оказалась какая-та не такая, о которой можно бы распространяться среди хороших знакомых и родственников. Господи, о чем разговор? Да за такую сумму в землю закапывают. Была бы лопата.
  Вот лопаты и нет. Шурик залез в уголочек, сел на пенечек, развлекается с отрядовским значком. Даже не стал пересчитывать денежки. Морда у него красная, глазки блестят, в голове куча самых возвышенных мыслей. Господи, что за жизнь? Нет, не беритесь за камень, Шурику хочется выть от восторга. Правильная жизнь, счастливая жизнь, очень и очень хорошая во всех отношениях. Нравится Шурику жизнь. Жить можно долго и весело. А еще наслаждаться природой на двести процентов. А еще любить свою родину. А еще приехать домой и показать отрядовский значок товарищам по оружию, у которых нет и не будет такого значка. А еще любимая девушка...
  Представляете, замечтался до чертиков Шурик. И водку паршивец совсем не использовал. Была тупая идея, взять свой отвальный стакан и вылить на жирное брюхо Валеры. Типа, жри, гадина. Нам твоих подачек не надо. Мы и без твоего дерьма не голодные. Но почему-то не вылил стакан Шурик. Но мягко и ненавязчиво предложил его товарищу справа. А товарищ справа, он всем известный Сынок, взял стакан и даже не отказался, как требовали приличия. Затем еще пару стаканов поставил перед Сынком другие товарищи. Короче, прекрасная природа, хорошая жизнь, не у всех отрядовские значки, но жить нужно и можно.
  Еще пару слов про наших девчонок. Девчонки свои значки спрятали, а стаканы использовали по назначению. Затем одна самая шустренькая выгребла бутылки из дамской комнаты и успела смотаться в ларек за добавкой. И не важно, что там случилось с добавкой. Думаю, обыкновенная история случилась с добавкой. Шурик такую историю проморгал. Счастливый, чертовски довольный, с воспаленными глазами, в которых буквально набухли слезы, короче, сидел этот Шурик в своем уголке и думал про город.
  
  ***
  Все. Убираю краски. Складываю кисти, карандаши, бумагу и что полагается. Никаких больше линий в моей невыдуманной истории. Я закончил, я не возвращаюсь, мне надоело. Вы представляете, очень здесь надоело. Не за этим сюда возвратилось мое воображение через многие годы. В который раз представляете, не за этим. Вот только за чем? Если нравится солнечная игра, если нравится дуновение ветра, если радует небо, и тучи на нем. Иногда забываешь, в чем собственно дело.
  Впрочем, краски теперь не нужны. Жизнь сама разукрасила милую сердцу деревню. А еще та же самая жизнь разукрасила землю, и солнце, и звезды. Это жизнь. Она такая, почти никакая, черт подери! Я не обожатель. Ты ее почитатель. Он ненавидит ее, однако не в силах прогнать к какой-нибудь гребаной матери. Снова жизнь, которая ярче и колоритнее каждой из красок в отдельности или всех вместе. Здесь просто мусором кажутся краски.
  Впрочем, не претендую на оригинальность. Старое отступает с дороги, новое наступает. Старики отправились в гроб, молодые на звезды. К моим обязанностям не относится выяснять, какой еще гроб и откуда берутся звезды. Я только странник на грешной земле и только странник по вечной и бесконечной вселенной. Всякий человек странствует среди ослепительных звезд, но никто не задерживается надолго. Ты, или я, или он. Всякий со своим чемоданчиком, в котором бумага, в котором множество всевозможной трухи, а по сути в котором нет ничего. Разве только засохшее время и звезды.
  Для любимых букашек
  Стала пухом земля:
  Отпустила дурашек
  В тайники бытия.
  Получили довольно
  Эти твари кусков,
  И исчезли на воле
  Без следов, без следов.
  А еще за собою
  Унесли благодать:
  Что же это такое,
  Не понять, не понять.
  Я исчезаю. Но разрешите единственный вздох над Вуоксой. Разрешите погладить Вуоксу по шерстке. Мягко и сладострастно, вроде любимую женщину. Скорбно и праведно, вроде пустое ничто. Только погладить, прежде чем все исчезло навеки.
  - Обмельчала земля, вырождается и исчезает студент.
  - разве наука не обмельчала, не исчезает, не вырождается никогда.
  - Истина вместо науки.
  Пускай это будет прощальный и сладостный вздох. Среди кочегарки, среди обомлевших девиц, в куче хлама и мусора.
  - Я старожил.
  Пускай это будет прощальная зарисовка деревни.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"