Мартовский Александр Юрьевич : другие произведения.

День начальника

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть. Ох, как не просто быть начальником отдела в воинской части, особенно, если твои подчиненные гражданские лица.

  АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
  ДЕНЬ НАЧАЛЬНИКА
  
  
  ОТ АВТОРА
  Есть такая штучка, она называется молодость. Сохранить ее невозможно, удержать ее бесполезно. Вот плыла и сплыла. Вот приходила, и не заметил, в какое время рассыпалась по помойкам. Позавчера еще здесь, вчера еще под руками, а сегодня уже в совершенно другом месте. Засыпаешь вроде бы свежим, невинным и бестолковым младенцем. Просыпаешься дряхлым, сплошь виноватым и все равно без ума пердуном. Последний пункт не меняется. Ну, разве в худшую сторону, как и первые два, а в лучшую ни за что не меняется. Твой юношеский максимализм поредел. Раньше ах какой юношеский, теперь только ох. Раньше много чего проповедовал под этот максимализм, теперь ничего. Даже для касты начальников не то отношение, что оно раньше.
  Было время, согласен. Классифицировались людишки по производственному признаку, согласен опять. Человечество подлежит классификации, как любой из представителей животного и неживотного мира природы. Другой вопрос, только ли по производственному признаку классифицируется человечество? Есть и дополнительные признаки. Признак номер один - агрессия. Признак номер два - живучесть. Признак номер три - доброта. Впрочем, не самый худший классификатор, если в основе его доброта. Но классифицирующая сторона часто передерживает свои полномочия, и тем самым замылились хорошие признаки. Существовала вчера доброта, теперь агрессия и живучая падаль.
  Но не ругайтесь товарищи, я человек технический, я из пресловутой цивилизации технарей, я уважаю технические методы, я не выстраивать классификацию на основе чего-то абстрактного, покуда так много конкретного. Признак номер четыре - пища. Признак, под пятым номером - выпивка. Признак под номером шесть - мебель. Отчего бы и нет? Наше доброе человечество существовало, в который раз существует, будет всегда на лихом коне по признаку мебели, занимаемой представителями этого человечества. Для юношеского максимализма никакая другая классификация, никакие другие подразделения не дадут более четкой картины внутреннего или скрытого движителя нашего общества и всех его винтиков. Только мебель, только в полном наборе дает нечто такое, что называется 'четкость' или 'конкретность', и безоговорочно принято юношеством.
  Ничего личного. Вот мягкое кресло, вот табурет. Рассмотрел кресло, рассмотрел табурет. Не знаю, какая фигня получается, но первый шаг сделан. Оценил кресло, оценил табурет. Это следующий шаг. Может шаг из поспешных, но все равно. Кресло мягкое, его достоинства выше всяких похвал. Табурет шершавый, затертый, занозистый. Есть извращенцы, которые считают табурет мягким. Ну, сколько подобным козлам объяснять, это стул бывает мягким и даже жидким, а табурет никогда. Зато кресло не бывает с занозами, но повторяет изгибы твоего тела. Только присел, тут же и окочурился в кресле. Табурет никакого черта не повторяет. Вот разве что газоотводное отверстие в нем. Оно для вывода газов из работающего органа прямо в космическое пространство. У кресла такого отверстия нет. Зачем тебе орган? Зачем тебе работающий? Если не шатко не валко доклассифицировался до кресла.
  Дальше можно не объяснять. Подчиненному товарищу пристало одно, начальнику пристало иначе. Ты еще юноша, ты еще маленький человек, ты совсем человечек. Ты начинаешь свой путь по земле практически из пустоты. Больше того, тебе повезло, что пустота не совсем абсолютная пустота. Есть там рубаха с чужого плеча, есть там штанишки с чужого бедра, есть еще то местечко, на который не год, и не два, и, скорее всего, не одно поколение падали газы. Путь обыкновенный, хотя не совсем чтобы скорый. После чужого табурета свой табурет. Затем стул облегченной конструкции. Затем утяжеленной стул в рюхах и бархате. Затем еще много этапов и разновидностей стульев, покуда усталый, самодовольный, зажравшийся и отупевший от очередного из этих этапов или очередной разновидности не завершаешь положенный круг на положенном кресле.
  Высшее достижение, снова черт. Но юношеский максимализм тут не совсем соглашается. Для юноши высшее достижение все равно, что кусок дерьма на помойке. Не верю, не поддерживаю, наплевать. Пускай полудурки поддерживают. Пускай эти развалины, которые настолько пропахли газами, что в газоотводной системе теперь не нуждаются. Их право, их интерес, их обязанность, наконец. Свояк свояка поймал в закутке бардака. Но юноша ни в какую не соглашается. Он максимален во всем, он со своим табуретом, что с куколкой или с птенчиком. Вот выйду из юношеского возраста, и тогда... А сегодня пускай залезает углами мой табурет в обалденные телеса более важных товарищей.
  Черные полковники
  Для любимой родины
  Упыри-любовники,
  Лешаки-уродины.
  Тянут из посудины
  Зубками кровавыми
  Кашицу иудину
  С орденами-славою.
  Тянут-наслаждаются,
  Брякают заслугами:
  'Пусть Россия мается
  Смертными потугами.
  Пусть трещит проклятая
  Слезами обильными.
  Все равно сопатая,
  Все равно партийная'.
  Не открываем подоплеки подобного действа. Так было, так будет, пока не проснулся однажды товарищ юноша повзрослевшим и подурневшим, запутавшимся и ухудшимся взрослым товарищем, пока не попробовал поколупать пальчиком чего там положено в его возрасте. И простить. В юношестве ничего не прощал. Вы ко мне не приставайте, все равно не договоримся на ваших условиях. Юношеская философия не совсем чтобы пляска дебилов, хотя все максимальные величины кажутся родственницами дебилизма. Зачем кажутся? Вот твое место, охраняй его честно. Только бесчестные выходки порочат человека и его человечество, даже если юношеское человечество и та самая цивилизация технарей, о которой практически ничего не рассказывается, но которую из песни не выкинешь.
  Теперь постарел, теперь легче, теперь на табурете мешают мозоли, и на стуле не так чтобы очень крепко сидится. Пора приготовить себе нечто поспокойнее и помягче. Сначала с моральной точки, затем в виде натуральной материи. Точка моральная не совсем правильная, но от юношества к материи так просто не перейти. Еще колется вышеупомянутая материя, еще не совсем обнаглел, еще стыдно. Хотя ничего страшного, но стыд есть. Не все в хороших руках, что относится опять же к материи. И руководящее кресло не всегда мягкое, и руководящий ковер усеян не только розами. А если только? Что же, на это свой подберется ответ. Розы с шипами, лепестки увядают и превращаются в слякоть, а шипы они не увядают и не превращаются опять-таки никогда. Шипы есть шипы. Как подумаешь про шипы, так передумаешь подготавливать кресло. Может и не надо ничего подготавливать. Табурет перед глазами, стул опять же заждался в своем уголке. Не юноша и не старик. Между табуретом и стулом поделите внимание. Плевать, что мозоли. А для более мягкого места скупая слеза. Может и мягкое место вожделеет твоих деревянных сокровищ.
  
  6 ЧАСОВ
  Обе стрелки, жирная и худая, выстроились друг против друга. Как говорится, пятки вместе и носки не совсем, чтобы врозь. Обе стрелки обменялись армейским приветствием. Это мне, а это тебе. Хотелось добавить, это опять-таки мне, но не добавил, но не успел. Нечто треснуло, булькнуло, задребезжало в железном желудке будильника, затем завелось, затем разорвалось пронзительным клекотом, столь недобитым, таким несуразным, что дохлая муха задергала лапками.
  - Каждый день, каждый день горбатиться.
  Майор Дубов очнулся. Обыкновенный майор и фамилия его обыкновенная. Что вы хотите, из самых русских фамилия. Вырос дуб, а от дуба произошел майор. Не совсем чтобы дуб, но почти. Вон он какой дородный, вон какие у него крепкие ляжки, вон как чешется, черт подери. Это не чудеса, это армейские телеса. Белые и волосатые. Ей богу, сейчас проклюнется белая кость, а может и голубая кровь в белесых прожилках.
  - Чертова жизнь...
  Снова майор Дубов. У товарища офицерская голова, где стальной механизм. Ну, может не самый стальной из самых стальных механизмов. Например, полковники, подполковники, генералы, они стальнее. Но и у майора присутствует сталь. Даже чувствуется, как присутствует сталь, как она работает в форме забритых висков. Думал предупредить про сталь под висками, но там забрито, хотя все равно, если что-то работает. Сначала маленьким инструментиком, затем шестерней покрупнее, наконец, тяжеленной кувалдой.
  - Жена? - все еще Дубов.
  - Прекратить! - в который раз он.
  Призыв, конечно, начальственный, но никто не откликается с первой попытки. Будильничек верещит, а товарищ мемекает. Не самые хорошие у него ощущения между печенью и поджелудочной железой. Вот если бы хорошие ощущения, тогда еще ничего. Но ничего хорошего не замечаю, его просто нет. Гаденький звоночек вгрызается в печень. Р-раз по печени. Дв-ва по печени. Третьего, четвертого и пятого ударов не выдержит слон. А чертова баба, которая, между прочим, жена, она не слон, она выдержит.
  Так всегда. Каждый день сам. Для чего выбивался в начальники, если самостоятельность первое правило. Начальник не обязан действовать самостоятельно. Его оружие приказ. Его действие скорее словесное, чем физиологическое. Кто уповает на физиологию, тот в большей степени исполнитель или раб. Подцепил, прихватил, утащил всякую гадость. Майор Дубов не раб, но какая досада, все приходится доводить до ума своими белыми ручками. Не выполнил ты, и никто не выполнит. Словно на Малой земле, словно в твоем подчинении пни да коряги.
  Просто невыносимо. Рука пошарила и нашарила. Она могучая, она армейская, как всегда она дотянется до армейской фуражки. Вчера дотянулась, позавчера дотянулась, сегодня не исключительный признак. Есть фуражка, есть армейским размах, есть навыки опять же не из самых паршивых. Год назад, два года назад, четыре года подобные вещи происходят с закрытыми глазами. Бросил, попал, сковырнул. Ты, значится, так, а я сяк. Ты зловредное верещащее насекомое, а я профессиональный военный. Ты решил вытряхнуть мою душу, а я все равно не поддамся. Годы занятий не прошли впустую для офицера Дубова.
  - Пи-пи-и, - по крайней мере, будильник заглох.
  - Не шуми, - зато сынок заскрипел на соседней койке, - Ух-ты, юх-ты начальник.
  Старая история. Каждый день в одну щель. Нет, чтобы с подобострастием: 'здравствуй папа'. Или почтительно: 'как здоровье родной'? Или по-детски: 'горячий привет'! Ничего подобного, никакой реакции. Каждый день хамство, склока и грязь. Так и хочется поругаться:
  - В нашей прекрасной стране, в нашем человеколюбивом отечестве каждый клоп или крохотный человек должен, ну просто обязан знать свое место...
  Ничего особенного, лекция минуты на три, может на четыре минуты, в крайнем случае, на пять или шесть. Встречаю день полезным делом. В Дубовском дневнике это дело отражено. Молодежь необходимо воспитывать. Чужую молодежь и тем более свою. Какой ты отец, если не воспитываешь? Какой ты начальник, если упустил молодежь? Плевать на ответную и даже на негативную реакцию со стороны молодежи. Молодежь не знает, чего творит, а ты знаешь, с тебя и спросится. Поэтому оценивается только твоя реакция. Материал известный, задача есть, пора приносить пользу. Можешь отказаться на последнем этапе, но в стотысячный раз говорю, какой ты отец и начальник.
  - Понеслось,- реплика молодежи.
  Противней того, наглая молодежь залезла под одеяло, на ухо подушку и ну через нос распевать какую-то ерунду. То ли 'хру', то ли 'хрю', то ли 'хряк'. Чертова наглость, говорить не о чем. Чертово безразличие к своей же собственной судьбе. Молодежь всегда одинаковая, то есть всегда безразличная. Офицер ненавидит подобный подход. Будь грубым, но с огоньком в глазах. Грубые товарищи иногда становятся передовиками производства. Они по глупости грубые, а как натолкаешь правильной идеологией, как в достойный возраст войдут, тогда одно удовольствие. Посмотри, какие бутончики и какие розанчики. Это ты своими ручищами, голубыми или белыми, или черт его знает, откуда, но ты сотворил подобное чудо. Только не надо ворчать на четвертой, пятой, максимум пятой с довеском минуте:
  - Чертовы дети, чертова молодежь.
  Не надо, однако, приходится. Ненормальная опять голова. Не печень, не поджелудочная железа, но самый бесполезный для офицера предмет зудит и звездит без будильника. Хорошо под рукой полотенце. Замотал, узлом завязал, чуть ли не до крови, которая голубая, и на кухню. Полотенце обязано быть под рукой. Вот если бы его не было... Но полотенце - вторая одежда майора Дубова после семейных трусов за рубль сорок. Трусы есть первый номер. Без них как-то совестно и не совсем уютно. А номер три это майка за девяносто копеек. Без нее вполне можно обойтись в теплое время и не всегда нужно в холодное. Хотя на кухне не совсем чтобы нужна майка.
  - Проспался? - жена почувствовала приближение властелина и деспота.
  Оно самое время.
  - Продрыхся, старый сапог? - жена еще уважает, хотя по-своему, то есть не совсем, чтобы литературным языком.
  Оно как полагается.
  - Ну конечно, - снова жена, - Концерты с кошками надоели, помойные ямы достали, лужа подсохла еще неделю назад. Кто в этой луже сидит, тот не знаю, какого звания, но видит бог, пора заниматься делом.
  - А я занимаюсь, - это ответ да еще во-от такими губищами, - Любовь дорогая моя, мышонок мой ласковый.
  Правда в мышонке пуда четыре и более. И от ласки осталась одна только пыль, если была когда-нибудь ласка. Но как вы представляете, литературное слово против нелитературного многое значит. Литературным словом лужи высушиваются, канавы засыпаются, коты улыбаются. Кто сказал, что неулыбчивые коты? А вы беседовали с ними литературно? Нет, не беседовали никогда. Только гав на каждое мяв. Вот бы с вами так побеседовали. Именно таким тоном, именно таким слогом. Кто тогда подойдет под улыбку? А если выражаться литературно? Первое слово, пускай сипящее. Второй оборот, пускай харкающий. Еще метафора из самых заштампованных, но литературная, черт подери. Поглядите, чего там творится. И откуда мышонок. И капризничать нечего. И угрюмое соединение рта вовсе не соединение, а начало игры:
  - Отвяжись.
  Вот именно, все игра, все одно и то же, все каждый день. Дубов полез целоваться. Опять полотенце мешает. Да ты отбрось полотенце. Ни в какую не отбросит полотенце бравый майор Дубов. Что мне тряпки, что мне ваши порядки. Я офицер, я народный герой, я главная сила в отечестве. Офицер для женщины это мед. Наплевать, умелый он офицер или не очень неумелый. Родина приказала, значит умелый. Если бы не приказала, тогда другой вариант. А здесь умелость высшего сорта. Ну зацепил сковородку, ну посыпались останки или зачатки армейского завтрака. Сковородка армейская, сам притащил из одной из подотчетных военных частей, значит и завтрак армейский. Он не поганый завтрак, могем и с пола собрать. Главное, чтобы приказ дошел до конца и никакой обиды для родины.
  А еще фартук в позицию номер восемь.
  - Экий шалун, - Маша удовлетворенно причмокнула, - Ишь присосался, совсем как молоденький.
  В семье воцарились покой и порядок.
  
  7 ЧАСОВ
  Прекрасное утро. Не то чтобы самое нежное из самых нежных произведений искусства на ленинградской земле, но подойдет для товарища Дубова. Как нечто среднее между девственной свежестью зарождающегося рассвета и состоятельной слякотью ленинградских болот. Болота сохли, сохли, да не просохли. Для них, что холодный период, что мокрый, что самый сухой, оно все едино. Как не подсыхает верхняя корка, под коркой все та же болотная жижа. Радуйся, чтобы не так парило да туманило, да гнилостью не воняло. А капелюшки росы на асфальте оно только маленький плюсик среди многочисленных минусиков. Особенно если подпрыгивают капелюшки под первым лучиком все того же болотного солнца.
  - Не положено, - буркнул майор, зажмуривая то правый, то левый глазок под непрерывной бомбардировкой лучами, - Если партия и правительство не разрешили, значит не разрешили. Если закон не вошел, значит не вышел обратно. Если форма одежды старая, значит ничего нового. И не надо подначивать своей якобы естественной красотой. Если сказал ничего, оно и есть ничего, а не булка с котлетой.
  Дальше мысль приостановилась и забарахлила.
  - Не положено, - снова буркнул товарищ.
  Не представляю, кого он решил отпугнуть, но во второй его серии или в этом аристократическом бурканье еще меньше металла и много меньше огня с пороховыми дымками. Неплохо бы обзавестись бронебойным зарядом, чтобы земля задрожала, а все ваши солнышки выстроились на асфальте мелкой рысью по росту. Но откуда найдешь бронебойный заряд? Что-нибудь жалкое, скажем, без ножек, без ручек, какая-нибудь ерунда пока еще есть под фуражкой. Но армейского материала мало в самой ерунде. Не сконцентрироваться, не доложить по уставу, полная остановка мысли.
  А была ли чертова мысль? Да что вы товарищи? Да что вы плетете? Дубов невольно поморщился. Вишь, какая штуковина. Против природы ничего не имею, но соблазняет природа. Какого черта она соблазняет? Этот свет и эта тень, но еще больше смешанное состояние света и тени. Оно не по правилам. Глаза должны смотреть открыто и прямо. Прищуренный глаз не есть принадлежность офицера советской армии. А прикрытый лоб есть его принадлежность. Глаза вперед, фуражка на лоб, чтобы кокарда аккурат поперек носа. И что такое? Глаза закрываем, фуражку сдвигаем, кокарда почти до уха дошла. А еще капельки пота, что подобно осколкам росы заблестели в седеющих волосах офицера.
  - Все равно 'не положено'.
  Минутная слабость такая мелочь для Дубова. Врага не боюсь, ни перед кем не склонюсь, ну разве кроме устава или приказа, или еще там какого начальника. Вон поднимается солнце, прямо гляди на него. Солнце воспитывает волю, солнце воспитывает храбрость. С Поклонной горы солнце красное, даже более красное, чем твое офицерское знамя. Значит гляди на красное солнце. Ах, не просто глядеть на красное солнце. Конечно, не просто. Для этого и существует фуражка. То есть спасительный инструмент. Надвинул на лоб инструмент, перекрыл дорогу лучам, захлопнул окошечко в мир, который тебя не касается. Стало сыро и мрачно, пускай. Внутри не то что тюрьма, но отдушина. Еще лучше, ты защищенный, ты подготовленный, ты боец и настоящий солдат. Где там солнце? Сыграло труса оно или что? Так точно, спряталось солнце.
  Вот офицерское правило:
  - Не отклоняйся, не уклоняйся, не изобретай ничего. Все изобрели до тебя. Не дураки сидели в изобретателях, а если и дураки, не твоего ума дело. Армия не требует перестройки. Страна может и требует, там правители решат, а армия нет. Если перестраивать хорошую величину на очень хорошую величину, то не получится ничего хорошего. Правильный курс потеряешь в поисках наивысшей степени хорошести, затем ничего не найдется. А может и наоборот. Если выставлены на посмешище святыни из прошлой жизни твоей, грех не рассмеяться в надежде на более хорошую жизнь. Но, посмеявшись единственный раз, грех не застыдиться, что же такое ты совершил. Стыд похвальная вещь. Но до конца жизни один этот стыд... Нет, не желаю. Лучше не стыд, только гордость.
  Дубов замер на следующем шаге:
  - Хорошего мало, плохого много. Перестройка армии есть конец армии. В результате проиграет народ, в результате пострадает отечество. Мы пока еще не одни на этой планете Земля или в этой вселенной, чтобы экспериментировать, чтобы перестраиваться. Великое множество сволочи рядом. Я не ошибся, сволочь загадила Землю, сволочь затмила солнечный свет, сволочь подкрадывается и подбирается к нашей собственной родине. Мыслишки гнилые, поступки тупые. Ничего общего с идеями марксизма-ленинизма, ничего повторяющего единственно верное учение партии. Как оно так? Учение верное, оно основа для мирной жизни на планете Земля. Все понимаем учение и принимаем его, если даже не понимаем. Для спокойствия, для той же мирной формации, которая жизнь, можно и поступиться своими божками. Богатство есть хлам, только горб напиваешь да живот нажираешь. Главное мир во всем мире. Так говорит партия. Это волнует, не может не волновать разум и душу настоящего патриота, это первопричина твоей службы и противостояние сволочи.
  Теперь примеры. За ними не надо ходить далеко и есть о чем волноваться. Впереди солнечный свет, впереди светлое будущее, впереди счастливая судьба человечества. Но между ними и между тобой крохотная точка. Что еще за точка? Что еще за мразь? Ага, понимаю, та самая сволочь, вынырнувшая неизвестно откуда, неизвестно зачем. Или известно зачем? Ничего не случается просто так. Армия в положении боевой готовности, армия бдит, ее бдительность проверяется. На конкретных примерах, согласен. На сопливой поганке, которая враг или сторонник врага, согласен опять. Пуговицей гимнастерки, которая расстегнута. Ремнем, который висит ниже пуговицы. Сапогами, которые все равно что в дерьме... Вы говорите, точка. Вы говорите, мальчишка. Вы говорите, сопля. А я говорю, проверяется армия.
  - Опять 'не положено'...
  И пилотка такая похабная, и морда такая унылая. На каких еще блядках торчало подобное чмо это не спрашивают, это твои проблемы, а теперь гляди молодцом. Сапоги в скрип, шаг по линеечке, вся земля должна радоваться, Ах, она не радуется. Да и честь своей бабе оставил. Кто ты такой? Отдавай честь! Нет ничего, не получается, не отдается вот так честь. Разве что костяшками пальцев щелкануть у пилотки, словно согнал в коробок жирную надоедливую скотинку с жужжащими крылышками, словно выполнил некий занудливый долг, слишком позорный для эдакой величины, слишком противный.
  Дубов побагровел от натуги:
  - Что такое, тов-варищ рядовой!!!
  Дубова вытошнило:
  - Смирн-но!!!
  И еще один раз передернуло:
  - Р-раз-говорчики!!!
  Вот уже хорошо, вот это по-нашему. Каждой сопле спускать или каждую пакость не замечать почти что предательство. А здесь никакого предательства, оно служба. Маленький негодяй скончался на месте. Ты мне попробуй хамить. Ты это не мне хамишь, но хамишь своей родине, которая сделала такого подонка защитником и разрешила себя защищать по приказу. Неужели до сих пор не вырос из детства? Неужели еще не дошло, что значит защитник родины? Ах, не дошло! Вот постой и послушай, чтобы дошло. Улыбка ехидная, но мы ее выправим. Осанка скабрезная, но мы ее сделаем. Должен быть вроде палки, а не вроде куска студня. Но не расстраивайся, студень мы уберем. И прыщи уберем. Что за такие прыщи? Родина чистая, отечество настоящее, даже не боюсь более крепкого эпитета, оно солнечное. А тут сволочь, а тут мразь, или самое мерзкое и позорное существо, что еще можно увидеть в нашем отечестве и пожелать нашей родине.
  - Товарищ майор...
  Ну, молодчага, в звездах пока разбираешься. А почему не назвал капитаном? У тебя, скотина, на морде написано, хочу назвать капитаном. Ну, ничего, что хочу. С этим мы сами когда-нибудь разберемся. Дубов не простак, его на пушку не возьмешь и танком его не подмажешь. Дубов много чего понимает. Хоть назови подполковником или выше того полковником, оно пустая затея. Сначала за родину. Вот тебе пряник, вот тебе калачик, вот тебе ушаты помоев. Они ослепительные, отрезвляющие, освещающие, черт подери. Не помню только чего, ушаты или помои, не суть. Всяк для такого как ты. Ах, не переводится! Ах, не идентифицируется! Ах, это не русский язык! Нет, ошибаешься, он очень русский язык. Может, излагается не совсем литературным слогом, но здесь не твое дело. Докажи преданность родине, будет литературный язык. Покуда не доказал преданность родине, ты словно в бочке затычка и не пентюхай, пока не сломали.
  Всего восемь минут. На каждые четыре минуты по одной переводимой фразе:
  - Как стоишь?
  - Трибунал!
  - Против родины?
  - Вольн-н-но!!!
  Может я где ошибся во фразах или минутах, но полный порядок. Задача выполнена, чистка проведена, мордоворот у солдата заблеял иссиня-мертвецкими пятнами. Зато для майора теперь никаких пятен, и все 'положено'.
  
  8 ЧАСОВ
  Вот тебе кресло, вот тебе сейф. Дубов водворяется в кресло и трогает сейф. Этот сейф железный, конечно, не девушка, но его приятнее трогать. Секреты там всякие, полезные вещи, бумаги. Не уточняю, секреты в бумагах, или бумаги в вещах. Оно опять же секрет. На такое дается подписка, чтобы никакой отсебятины. У врага длинные уши, у тебя короткий язык. Вот враг доберется до сейфа, вот с риском для жизни, вот за большие деньги, а значит... Ну, нет, здесь ему никакого навара. Только по помойкам да по забегам навар. Там авось повезет. У Дубова не повезет. Дубовский сейф со множеством отделений. А в каждом отделении еще отделение, а в том которое 'еще' есть потайная пружина или ящичек или коробочка. Оно от прежнего хозяина осталось, и Дубов не до конца изучил, как всем этим пользоваться. А вы говорите, враг. Если прежний хозяин не разобрал этой самой механики.
  Ладно, потом разберемся. Сейф закрыт, за ним диктофон:
  - Леночка, кофе.
  Оно правильно, оно так и должно быть. В кабинете никого постороннего плюс односторонняя связь:
  - Леночка, передай остальным, до двенадцати занят.
  Если бы двусторонняя связь - споры там, разговоры всякие, изъявление почтительности и предупредительности, а это мешает. Мы не базар-вокзал, у нас каждая минута на счету. Мы считаем минуты, мы переводим минуты в человекочасы. Человекочасы в свою очередь дают человекодни. Из человекодней вырастают человекогоды и крепнет обороноспособность родины. Кто-то сказал, не крепнет обороноспособность родины? Ах, мне послышалось. Знаю, что послышалось. Ты в присутствии Дубова такое не ляпни, чего доброго и человека обидел, и сам пострадал, и родина в убытке вместо прибыли.
  - Разрешите поздравить с началом текущего дня.
  Черт подери, это парторг Михаил Исаевич Рашпиль. Диктофон его не касается. Даже лицо перекосило. Ты бог, а он парторг. Черт подери, думал поработать до двенадцати. Вот мягкое кресло, вот бумаги. Некоторые важные бумаги, некоторые не очень. Следовало выяснить, какие важные бумаги, а какие потерпят до завтра и послезавтра. Важные бумаги на подпись. Задерживающий важные бумаги товарищ ухудшает обороноспособность родины, то есть подкапывается под идеологическую и общественно политическую подготовку личного состава. Не ухудшай и не подкапывайся. В данном деле многое на твоих плечах. Думал, что голова на плечах, но снова не так. Во-первых, родина. Во-вторых, оборона. В-третьих, партийный наказ. Но как бы не подпирали бумаги, опять-таки не прогонишь парторга.
  - Входите, Михаил Исаевич, - это Дубов,
  - А я уже вошел, - снова парторг.
  И дальше скороговоркой:
  - Разрешите пожелать успеха в вашем нелегком труде, чтобы каждый день не пропал даром, чтобы как яркий подвиг вложил свою лепту в наше общее и нелегкое дело...
  Дубов поежился. И так четыре года, два месяца, две недели с довеском. Ритуал какой-то, масонство какое-то. Ну не знаю, хотя грех возмущаться против этого. Партия тебе не масонство. Буржуи напридумывали масонскую партию, чтобы обгадить общее дело. Но вот без ритуала нельзя. Труд и впрямь нелегкий, дело и впрямь общее. Только голова своя, она дура, она тяжелеет под вашим нелегким привеском, она становится ни чуть не лучше огромного чугунка, набитого мокрой землицей заместо сладкой и вкусненькой кашки. Пора бы и мимо. Все-таки новый день, все-таки боль отечества новая, все-таки фимиам вчерашней попойки...
  Нет, не вспоминаю, не стоит.
  - Садитесь, Михаил Исаевич.
  Ритуал почти завершенный, однако придется выдержать еще несколько пассов.
  - Простите, Виктор Иванович, - снова парторг, - Прошу вас, простите за это вторжение.
  И дальше без церемоний:
  - Ваши заботы знаю. Все на благо отечества, все для страны. Рабочий день рассчитан не то чтобы по минутам, но по секундам. Так должно быть, только так и никак иначе. Вот сидим мы с вами, вроде как белые люди, вы в кресле и я в кресле. Вроде мы ничего не делаем, а на самом деле голова работает. Что ты страна, как ты страна? Если голова работает, нельзя сказать, что ты ничего не делаешь. Голова есть первое орудие офицера и человека. Головой человек отличается от животного, а офицер от человека. Убери голову, оставь только руки, и что? Нет, я вас спрашиваю, что? И сам же вам отвечай, да ничего. Рукам свое место, голове свое место. А я не для того пришел на рассвете, чтобы вам помешать, но очень срочное дело для головы привело меня в стены вашего кабинета.
  Мы рассуждали про церемонии, да куда уж тут церемониться? Если на первом этапе майора передернуло, на втором он поежился, то на третьем его глотка распухла и воздуха что-то в ней маловато. Не он говорил, он только слушал, но все равно маловато. Через ушное отверстие выкачался воздух. Я ничего не поставлю против высокоидейной, политически грамотной и подкованной речи парторга. Не размазня с тумаками, это правильная подкованная речь, она организовалась в свое время и на своей грамотной почве. Но для майора лучше бы речь безграмотная и безыдейная. Не так за горло берет, не так прихватывает, не так выворачивает наружу. Я вас узнал, вы меня знаете. Я вас послушаю, только, пожалуйста, произносите слова через рот. Это ваша работа, а это моя работа. Только попроще произносите слова, полегче и меньше всяких эпитетов насчет родины.
  - Тринадцать-тринадцать, - почти бессознательно брякнул майор, - Неужели крыша слетела с объекта?
  Вот до чего доходит, когда голова думает. Еще ничего не случилось, а в голове выключатель. Но успокоились, дорогие мои, парторг не такой кровожадный и деспот:
  - Крыша она целая, и на объекте полный порядок; По крайней мере, с утра доложили, что там опасаться нечего. Хотя бывали загвоздочки. Во-первых, недостаточный энтузиазм молодого специалиста Мурашова. Во-вторых, некомпетентность и разгильдяйство того же специалиста. В-третьих, халатное отношение молодежи в лице опять-таки Мурашова к своим правам и обязанностям, внутреннему распорядку части и армейским традициям, которые заложены, по крайней мере, не нами, но нам за них отвечать. Теперь подумайте, сколько всего за один раз, это почти чепэ государственного масштаба, которое в простейшем из вариантов потянет на масштаб нашего города. Хотя могло быть и хуже. Такой пэпээр, понимаете.
  Парторг проглотил плевок, словно проглатывал с булкой весь свой масштаб со своим пэпэером:
  - Неподкованный специалист Мурашов двоякомысленно отказался поехать на север. Больше того, он подбивал молодежь к отвратительному неповиновению властям. Его агитационные выходки выше всякого понимания и против всяких традиций советской армии. А, следовательно, против социалистического строя, обороноспособности родины, нашего народа, нас с вами, как представителей народа, то есть лично меня и лично вас, как непосредственного начальника товарища Мурашова. Но это еще допускается. Молодежь гордится, что без нее никуда, да мы ее по носу. Мы и без молодежи любое дело сошьем. Кадры у нас хорошие, кадры у нас испытанные. Они на верном пути. Кто тридцать, кто двадцать пять лет, в крайнем случае, двадцать четыре года прослужил своей родине. Одно слово ветеранские кадры. Маргарита Семеновна, Елизавета Абрамовна, Исаак Моисеевич. Все наши ребята. Да для части родной, да для дела, да жизни не пожалею... Вы не сомневайтесь, Маргарита Семеновна четыре часа в дороге. Объект устоит и целой останется крыша.
  Майор едва отошел:
  - Ну, если Маргарита Семеновна...
  И лицо майорское отошло:
  - Ну, в таком случае...
  И голос командный прорезался:
  - Так какое у вас дело?
  Вот вам уже настоящий майор. Не рохля, не мямля, не паршивый зануда или чернушник с соплями на мордочке. Но настоящий майор, но с майорским лицом и майорского звания. Время мое дорогое, мысли мои дорогие, все у меня дорогое и не терпит какого-либо вмешательства и отлагательства.
  Теперь побледнел политолог:
  - Не поверите, Виктор Иванович, опять в сотый, нет, в пятитысячный раз негодяй, зазнайка и пакостник Мурашов. Мало позорному ренегату баламутить отдел, отрывать законопослушных сотрудников от работы и их обязанностей. Он же лежебока, слюнтяй и пацан. Еще не исправили в нашей кузнице, еще сыроват, я понимаю, скучно оно, вот и балуется. Поругал святыни, ох хорошо. Обложил перестроечное пространство, ох молодец. Наплевал на парторга, какое позорище. Он думает для парторга позорище, а это для него самого. Позорный, гадкий, мелочный, просто червяк Мурашов, никак не уймется. Разоблачает и оскорбляет совершенно непонятные пакости правильных граждан, все оно мало, напал на командира части.
  - Что такое? - Дубов выдавил с гноем.
  Парторг додавил с отчаяньем;
  - Вот именно, что? На самого командира, на самого благодетеля, на отца родного. Ни в какие ворота не проходят позорные выходки вашего подопечного Александра Сергеевича, это на заборе не написать, и то обсмеешься. У командира тяжелый сон, у командира плохое здоровье, тем более никакой выгоды от командования частью. Ей богу, отец родной. Вы не думайте, что я верующий. В бога не верую, но в командира пожалуй. Все потерял, все раздал, это не я, это он командир, ради ничтожного 'я' неких ничтожных существ, ради благополучия сопленосой, недееспособной, недоразвитой молодежи. Или вы не согласны? На одних весах командир, на других молодежь. Командир в одном экземпляре, а молодежь кучами и пачками. Положил на весы, ее не жалко. К уже существующему барахлу можно добавить еще барахла в еще большем количестве. Сколько не подкладывай молодежь, все равно не перевесит свою чашу. А командир один, другого командира не будет. Чем более его убавляется, тем хуже для вас и для нас, и для вашей дрянной молодежи.
  Тут подкованный голосок изменил парторгу. Оно дело, я ничего не имею взамен. Даже подкованному партийцу, когда рассматривается высокая материя. А если материя не совсем чтобы высокая, но высочайшая, но гиперпространственная материя, но черт его понимает какая? Как тут сохранить голос, как не сбиться на истеричное нечто вплоть до свинцового шепота:
  - Совсем переврался, совсем обнаглел ренегат Мурашов. Чувство меры есть у животного из самых наглых, из самых безмерных экспериментов природы. У волка есть, у крысы, у таракана. Животное и то с понятием. Кто твой кормилец? Кто твой даритель? Кто для тебя отец или мать? Животное знает, кто еще кто. Его не обманешь, не закомпостируешь, не извратишь. Если вокруг хорошее, ласковое, добротное и бескорыстное нечто, то самый лютый волчища станет щенком, самая лютая крыса поднимется на задние лапки и приведет к тебе таракана, который придет по своей воле и подставит под тапок вонючую спинку.
  Парторг сломался до хрипа:
  - Такого стоило ожидать. Не ужучили подлеца в свое время. Все оно зарубежное либеральничание. Вот тебе молодежь, вот ты ее воспитывай, но не так чтобы дубиной. Дубина есть дедовский метод, а сегодня метод во всем перестроечный. Кто ударил дубиной, тот повредил перестройке. Как же ей повредить, перестройке? Скорее наоборот. Перечитайте в который раз Домострой, книга теперь разрешенная, в ней все сказано. Если воспитываешь с лаской, то не оберешься греха. Если воспитываешь дубиной, то можешь и промахнуться, но греха за тобой нет. Просто такой гад, просто такая мразь, как Александр Сергеевич Мурашов, уже не воспитывается. Обругал политотдел и меня лично. Обругал начальственные органы и вас в том числе. Всех и всяк обругал. Маргариту Семеновну, Елизавету Абрамовну, Исаака Моисеевича... А ты стоишь с правильной рожицей, будто так и должно быть. Ругайтесь, кривляйтесь, товарищ молодой специалист, только, пожалуйста, сберегите силы свои, чтобы иногда поработать. Вот какие интеллигенты вокруг, так называемые наши либералы, перестройщики и всякое прочее. Не задеваем легко ранимую душу молодого специалиста. И где-то затерялась дубина...
  Там еще что-то было. Но Дубов не слышал и, кажется, вовсе не слушал товарища парторга с весьма знаковой фамилией Рашпиль. Капля за каплей яд распирал благородное сердце.
  
  9 ЧАСОВ
  Теперь телефон. Не звонил, не звонил, наконец, зазвонил. Прямая связь, черт возьми со всякими потрохами. Ой, простите, я что-то не так говорю. Прямая связь, сами представляете откуда. Это не детский сад, не школа для малолетних хулиганов, не гастроном или рынок. Прямая связь только одна, только оттуда, сами на данный момент догадались. Она бы доставала пореже эта прямая связь или вообще никогда не действовала. Впрочем, она и так достает не особенно часто, но для напоминания есть, но на самом почетном месте. Гляди и не забывайся, товарищ майор. Чувствуй, и не засыпай, верный слуга отечества. Враг не находится в состоянии дремоты, его глаза такие жучковатые, такие острые, а глаза майора обязаны быть острее. Значит, не засыпай, твою мать. Черный телефон всегда перед глазами, ужо если он зазвонил...
  Дубов не выдержал, Дубов подпрыгнул в своем генеральском кресле, машинально схватил трубку:
  - Майор Дубов, - это Дубов.
  - Товарищ майор, - это в ушах неприятный, точнее торжественный рокот, - Отвлекитесь на пару минут.
  Вот повезло. Сонливость, как после бани. Задумчивость без всяких прикрас скончалась под офицерским ковриком. Прочие прибабахи и закидоны отпали от офицерских мозгов. Им бы не выскакивать и не высовываться, но они скок-поскок и разом под стол, где торчит провод. Говорят, на проводе тупая машинка. Говорят, слепое устройство. Говорят, вообще ерунда. А кто его знает, а кто проверял? Техническая революция изменила весь образ жизни советских граждан. Научный прогресс перевел 'невозможное' ничто в разряд 'обыденных' вещей и предметов. Даже сокровенные мысли, невысказанные и непродуманные, становятся достоянием общественности. Каким путем, не твое дело. Но есть над чем поупражняться, прежде чем замутить воду.
  - Полковник Врулев на проводе.
  Видит бог, повезло. Начальник политотдела. Дубов приподнялся миллиметров на сорок от мягкой поверхности кресла. Сам начальник, черт его в рот. Тут не абы как приподнимешься, тут полетишь. Видит бог, еще куда полетишь! Или кубарем вверх, или по наклонной, но вверх тормашками. Нет, не хочется по наклонной куда-то лететь, а только вверх, не обязательно кубарем. Еще миллиметров на сорок, даже на пятьдесят приподнялся майор Дубов. Это не страшно, это не больно. Даже ох тебе здорово, как идеологическая жила среди самых простых и отстойных кусочков материи. Идеологическая жила на проводе! Мозг России на проводе! Гений и поводырь, снова черт! Далее голова на куски, в том числе и широкий ленинский лоб товарища Дубова:
  - Слушаю, товарищ полковник.
  Фуражку натягиваем до самых ушей, а лицо не лицо, но подобострастная рожа. И как нечто подобное выносит родная земля? Хотя постойте, почему не выносит? Неужели навытяжку перед телефоном стоять? И так более чем достаточно приподнял офицерский зад Дубов. Хотя кое-кто говорит, не достаточно. Пока при маленьких звездах, то бишь майор, можешь и постоять, невелика важность.
  - Не слушаю, а слушаюсь, - опять же оттуда.
  Самое время сойти с ума. Но провод паршивый, халтурщик из рабочей (то есть неофицерской) среды делал. То скрипит, то рокочет, то заливается соловьем, черт его разберет, этот провод. Может, обругали, может, похвалили, а может, к награде представили, и несколько слов пронеслось мимо. Они конечно важные слова, даже очень важные, но не будешь же переспрашивать. Не зациклился на подобной тупости Дубов. Тем более не бабка на базаре товарищ майор. Бабка всегда переспрашивает. С бабкой и глухо и в ухо, а тут тебе величина ого-го какого масштаба. Чего уловил, на том и ладно:
  - Поступило распоряжение отыскать понимающего электрика. Самосознательного, молодого, здорового, энергичного, опять-таки с образованием и руками. Отыскать и немедленно доложить по инстанции.
  Еще один перерыв технического свойства. Он как передышка. Хлопает, булькает, зудит на другом конце провода. То ли там наливают, то ли решили повеситься, то ли прошлись пилой по зубам, то ли секретная защита сработала. Неужели секретная защита сработала? И весь разговор будет записан, отредактирован, подвергнут более детальному пересмотру или анализу, после чего попадет на стол командира части. Лучше бы пилой по зубам. Ах, вы зубы, мои зубы. И чего оно так заболело под левой скулой, словно к врачу не ходил двадцать лет некто майор Дубов. Не правда ваша, каждый год ходил и ходил майор Дубов, хотите справку из сейфа:
  - Есть другие вопросы?
  Пожалуй, от того и заболело, что вопросы есть, а отвечать обязан не в пример базарной торговке:
  - Никак нет, товарищ полковник.
  Вот это ответ не мальчика, но офицера. Собрался все-таки, выдержал, отстоял свою гордость товарищ майор. На сорок миллиметров плюс еще сорок от поверхности мягкого кресла. И никакого подхалимажа. Если стоишь навытяжку, значит подхалимаж, хуже того, перед нами типичный доперестроичный лизоблюд, шестерка ходячая. Но офицер не шестерка, он честь, он совесть эпохи, на нем русская земля держится. Если не против, на нем целый мир русской, настоящей и бескорыстной культуры, выпестованный из самого сердца России. Вот точно, никакой нынче корысти нет вытягиваться перед телефоном. Даже если подразумеваешь в телефоне секретный глазок или еще там чего. Я тебе повторяю, офицерское бескорыстие - капитал нашей родины. На твоем конце сорок плюс сорок миллиметров или какая-нибудь адекватная величина. На чужом конце, который прямая связь, там одобрительно хмыкнули, или мяукнули, или еще чего промычали. Но кажется, оно с положительным знаком, и ничего больше.
  - Никак нет...
  Это уже в пустоту, это для закрепления пройденного материала. На том конце хлобысь трубкой. С того конца размашистые гудки. Очень импульсивный товарищ Врулев. Зато Дубов выдержанный товарищ и стопроцентный атлет. Какие у него руки! Какие у него ноги! Какая спина! Другой бы давно обломился, а Дубов держит и держит дистанцию сорок плюс сорок или почти пятьдесят миллиметров от плоскости кресла.
  
  10 ЧАСОВ
  Наконец отпустило. Атлет очнулся. Атлет дернул ножкой, чуть позднее, минут через восемь бедром, еще позднее всеми последующими частями своего стопроцентного организма. Эк, затекло! Ух, повело! Не понимаю, чего здесь такое случилось, едва не дошел до больницы. Если бы каждый час упражняться по вышеперечисленной методике, оно точно дойдешь до больницы. Но если не каждый час выполнять столь полезное упражнение, тогда еще можно справиться, тогда еще хватит атлетической подготовки товарища Дубова.
  - Доложить?
  Тоже мне задача. Коварная, между прочим, задача. С очень существенным подвохом и множеством подводных камней. Как еще доложить в сложившейся ситуации? Откуда особенная форма доклада, если душа у тебя чистая, почти праведная? Ты не отказываешься, ты докладываешь практически каждый день. Но зачем еще лишний доклад по особенной форме? Может с точки зрения государства он и не лишний доклад. Но с точки зрения офицера он выходит за рамки повседневных обязанностей офицера. Хотя какие рамки? Тебе приказали очень ответственные товарищи, ты и докладывай. Вот если бы приказали не очень ответственные, но просто ответственные товарищи, разрешается еще поворчать, но все равно не уйти от доклада. Здесь ничего крамольного, тем более недостойного. Никаких неуставных отношений, никакой дружбы, одна служба. Да какая еще служба, скорее отсиделовка на рабочем месте. Но тонкости есть. Слишком задача ясная, слишком хорошо укладывается в офицерском мозгу, чтобы в какой-то степени не уложиться, но довести все предстоящее дело и весь доклад до полнейшего абсурда:
  - Ах, этот клуб! Словно вампир выгрызает плазму, соки и кровь, плюс много хорошего из отдела. Что он такое? Подумал и повторяю, вампир. Но разве так можно про клуб? Строится по высочайшему повелению, создается по высочайшему указанию. Всякий товарищ обязан и должен поддерживать строительство клуба, если он патриот части. И поддерживает строительство клуба всякий, который обязан по службе. Начальники групп поседели на вывалке мусора. Ведущие инженеры и старшие специалисты пожидели на помоечно-распилочных мероприятиях. Кто не помоет, того распилят до полного отсечения премии. Точно не помню, на какую сумму распилят, но все равно. Отдай, выполни, сделай. Да что тебе инженеры? Сам заместитель товарища Дубова и верный вояка капитан артиллерии Чушкин, вроде простой солдафон, протирал лампочки. Хорошо протирал, за то благодарность в приказе.
  Дубов сморкнулся:
  - Ах, этот клуб! Первостатейный объект обороны. Какая здесь оборона? Говорят, очень какая здесь оборона. В училище не учили, что клуб первооснова основ. Ты думал он 'чудище' на кривых щупальцах, ты называл его 'кровосос' или как там еще, но не первооснова. Для него и только для него отложили второстепенные дела оборонной промышленности. Ты думал дела первостепенные, а оказались второстепенные. Министерство бормочет, ведомства куксятся, стройка стоит. Да и пусть, стоит стройка, если твой сорт номер два. Сначала беремся за первый номер. Лучшее офицерство, лучшая инженерия, лучший обслуживающий персонал... Приказ родины! То есть приказ командира части. А кто сомневается, что командир не есть родина? Сам согласен, сам не сомневаюсь. Но неужели нельзя потерпеть несколько месяцев, или один месяц, или пару недель? Неужели не дать передышку для второстепенных объектов? Танковый завод, ракетная станция, военный городок. Оно второго сорта, может и так. Но за второй сорт можно загромыхать на границы отечества.
  Дальше не совсем чтобы членораздельная речь, хотя связь не совсем чтобы и прямая. Дубов застонал. Где его вера? Где его комсомольский задор? Да что я такое говорю, не комсомольский, но коммунистический задор выдающегося защитника советского государства. Хватит прикидываться. Всем трудно, и времена трудные. А в армии времена особенные. То есть в армии они всегда особенные. Ты не обманывай папу, маму и прочих товарищей. Или в армию направляется личный состав груши да яблоки околачивать? Какие груши? Какие яблоки? Пришел служить, так служи. Бывает службишка, но для тебя все равно служба. Ничего первостепенного и второстепенного не может быть в армии. Опять же крамолой пованивает. Есть приказ. Все силы сюда, значит сюда, но от прежних обязанностей приказ не освобождает даже выдающихся защитников советского государства. Ты думал, освобождает приказ. Ишь какой прыткий у нас Дубов. В армии запрет на прытких и шатких товарищей. Побежишь во всю прыть, обязательно споткнешься. Прыткие товарищи, они точно спотыкаются, черт подери. Прыткие товарищи бегают от приказа и до приказа. Вот ничего не делаю, вот подождем, пока 'это' заменит 'то' или вообще отменит новым приказом.
  Ничего подобного, мой дорогой. Мягкое кресло только сегодня мягкое кресло в прекрасном городе Ленинграде, а завтра оно трансформируется в скорый поезд или в медленный в самолет и ту-ту. Россия большая, армия наша рукастая, власть дотянулась до самых до окраин, специалисты нужны. Или не чувствуешь, какая рукастая армия? Наконец-то сознался, наконец-то прочувствовал, что и куда полагается. Сегодня здесь, завтра там. Не обязательно там с понижением. Да что ты, мой праведный? С повышением там еще интереснее. И служить дальше и выслуживаться больше. Там нормальная служба до двадцати пяти лет, затем еще пять и еще пять, пока армия не решит - хватит. Ты не думай, повышение оно повышение. Но из-за него вон какая рожа торчит. Одутловатая, окосевшая, в желтых потеках и черных разводах, с мешками невиданной величины под поросячьими глазками. Неужели глазки опять поросячьи? А ты думал какие опять глазки? Всего тридцать два товарищу Дубову. Не много, не мало. Не жарко, не холодно. Это с того момента, где по иронии глупой судьбы народился на свет глупый пухленький мальчик по фамилии Дубов, когда с колыбели решили за мальчика воспитание, обучение, обстоятельства. А затем нищета, бесконечная глупость, убожество положили на чашку весов пожелания новой, достойной, с каких-то сторон человеческой жизни. Что тебе путь инженеров? Это не путь. Или приколы рабочие? Оно не отсюда. Шагаешь, надеешься, глазища такие и уши развесил в разные стороны. Ради чего? Кажется, опять ничего. То есть ничего праведного, если желаете, настоящего нет в самой жизни. Все одна фикция. Вон армия, она не фикция. Только там горят звезды.
  Дубов вздохнул;
  - Слушал, слушаю, до конца буду слушать, что принесла с собой армия. Это глупые сказочки о военных. Родина матушка, офицер батюшка, и еще защитник отечества. Офицер, конечно, защитник, пока его защищает отечество. Но не всегда его защищает отечество. Благородный долг не всегда с толком. Великое дело по обратной защите может случиться единственный раз за всю жизнь, но скорее ни одного раза. Больше дела мелкие, чем великие. Защищаешь по мелочам. Как трогательно растратить на мелочи жизнь, но как тяжело. Защищаешь, защищаешь и защищаешь. Говорят, офицеры погрязли в несоциалистической роскоши. Говорят, офицеры засыпались льготами. Говорят, офицеры нажрали огузок и брюхо почти до колен. А еще зашибают бабло до усрачки, а еще квасят бочками или кадками презренный металл, а еще кладут в мешок и в сундук всякую рухлядь. Да кто говорит? Или кто говорят? Ребята на нюх не видели армии.
  Дубов снова вздохнул:
  - Сначала маленький офицер, даже не офицер, но офицерик. Переезжаешь по точкам и базам, из одной маромойствующей дыры в другую не менее маромойствувщую дыру, а может и более. Капуста долой, богатство долой. Все размотано, все запорчено по дороге. Это не путь, но дорога. Пресмыкание, лебезение, послушание в каждый момент. Когда еще можно расслабиться? Кажется, никогда. Переезжаешь и поднимаешься по служебной лестнице, но расслабиться опять же нельзя. Вот в этом году новые звезды. Светят ярче, но и пресмыкание не клубничника с картошечкой. Удовлетворяют больше, но и лебезение не из последних щедрот. В кармане чего-то звякнуло, оно опять-таки наконец, но не спеши, не для тебя звякнуло.
  Дубов провел по глазам ладонью:
  - Мешки, сундуки, капуста...
  Неожиданно остановилась ладонь. Неужели что-то капнуло сверху? Неужели идея, черт ее подери? Я не думаю, что идея. Но глядите, просил и выпросил, канючил и выклянчил идею майор Дубов? А еще жаловался в пустоту, но пожаловали за это идею. Неужели точно пожаловали? Да вы не сомневайтесь, товарищи, оно железно, так оно есть. Офицерский мозг, что вулкан. Тянет, потянет, вдруг взрыв, и все покрыл лавой:
  - Ренегат Мурашов...
  Правильно, чудненький ты. С дуба рухнул, а раньше стучали в башке одни камешки. Следовало раньше подумать над сложным вопросом, все равно бы сюда достучали мозговитые камешки. Подобный стук кончается на единой закваске. Ты заквасил некоторый суррогат под идею, а когда-нибудь выпьешь идею. Ну, может не ты, но лучше все-таки самому дорасти до идеи. Чтобы другие товарищи не перехватили и не воспользовались. Больно у нас ушлые эти другие товарищи.
  - Значит скотина, - первый подход.
  - Значит похабная мразь, - подход номер два.
  - Значит отъявленный негодяй, ренегат, сочинитель, - а это под номером три.
  И еще много-много всяческих 'значит'. Они ширятся, они расплываются, они кусками и матюгами разносят офицерский мозг товарища Дубова. Нет, никакой литературной подоплеки для вышеописанного явления. Ты про свою литературу забудь. Вот за пределами воинской части, вот повесишь кителек на сучок, а фуражечку в уголок, тогда заниматься литературой самое милое дело. То есть будет у тебя право на возвышенный слог или букву, или еще там на какую фигню. Даже стихами.
  Спросишь, отчего стучу?
  Быть начальником хочу.
  Чтобы выглядеть спесиво
  А приказывать визгливо.
  Перед зеркалом скакать,
  Вздорно губки поджимать,
  К повелителям ласкаться,
  Над другими издеваться.
  И достичь такой судьбы,
  Чтобы чванились рабы,
  А любители свободы
  Превратились в кучу сброда.
  Почему бы и нет? Поэзия, светоч разума, взлет какой-никакой, пускай даже юношеской мысли. Александр Сергеевич Мурашов и поэзия - оно смешно, оно ляпсус, но за пределами службы вполне разрешается. Тогда и служба все равно, что забава. Хотел сказать, службишка, но об этом где-то уже говорилось с незначительными ремарками. Значит забава. Забавляемся и умиляемся по любому поводу. Но только не здесь. На рабочем месте ты только майор, а он только молодой специалист, и точка.
  - Метелка, подлец, негодяй!
  Дубов почувствовал жжение в переносице, очень схожее с вдохновением:
  - Этот мерзостный прыщ человеческий изгалялся и распространял свои пасквили среди таких же гнусных прыщей. Ишь чего учудил! То бишь ему разрешается, то бишь умненький-благоразумненький товариш. А я повторяю, прыщ как он есть прыщ. Общество сильное, крепкое, бескомпромиссное, даже перестроенное на правах перестройки. Только сильное общество способно перестраиваться, слабое общество не перестроится никогда. А ты со своей шпаной против общества.
  Майор улыбнулся. Правда, не так, как оно следовало. Угловатая вышла улыбка. Точнее, вымученная она и попросту жалкая. Но проскочили еще один серьезный рубеж. Всем чего-то не хватает, у всех чего-то не получается. Пускай лучше будет улыбка. С улыбкой мы как-нибудь разберемся дедовским методом. Углы подрезали, а жалость долой. Не всегда в цене твоя жалость, иногда она хороша, но скорее не так чтобы очень хорошая жалость. На более высоком уровне степенное, строгое, командирское слово уничтожает ту самую жалость. Впрочем, наедине со своими мыслями возможна и жалость. Ух, я какой жалостливый, просто жуть. Встал перед зеркалом, погримасничал, покривлялся майор Дубов. Вы не думайте, будто глагол 'скакать' из дурацкой поэзии. Никакого 'скакать', просто 'встал' перед зеркалом майор Дубов. Для того оно и зеркало, что перед ним репетируем блеск, железо и злобу. Хотя зачем она злоба! Впрочем, не представляю зачем, но нужна в определенный момент злоба. Главное, что так положено, что это порядок.
  Далее диктофон:
  - Александра Сергеевича в кабинет.
  А в диктофоне те же железо, злоба и блеск. Приятно-таки ощущать, как заметались рабы на противоположном конце провода.
  
  11 ЧАСОВ
  - Вызывали? - растрепанная голова, не имеющая ничего общего с офицерским стандартом, протиснулась в дверь. При чем дверь не хлопнула, не отлетела на весь свой пролет, а была открыта настолько, насколько могла пройти голова. Даже пройти с трудом: тихо, интеллигентно, как-то совсем по-ребячески. И чтобы за головой, или за подбородком интеллигента и инженера протиснулся невысокого роста крепыш, намереваясь занять самый ничтожный клочок в кабинете.
  'Ничтожество, пальцем одним раздавлю, - рубанул втихаря разыгравшийся Дубов, - Пальцем одним по столу, не останется мокрого места'.
  Ничтожество сделало некий кульбит, при котором то ли пролезло немного вперед, то ли качнуло по сторонам свой крепкий, но чертовски непрезентабельный корпус. Я имею в виду, по Дубовской мерке непрезентабельный и непохожий на дуб корпус. Как вы понимаете, крупная мерка привлекает крупные формы, а мелкие формы привлекают мелкую мерку. По крайней мере, четыре свободных кресла на данный момент не заинтересовали прибывшего товарища. Но старенький стульчик с корзиной для бумаг стал объектом его пристального внимания.
  'Уселся и бумаги не убрал, - подумал Дубов, - Работы минуты на три, не больше'.
  Впрочем, можно и ошибиться, если перед тобой молодежь.
  - Насчет, вчерашнего, - Александр Сергеевич Мурашов сморгнул без приказа, - То есть сразу предупреждаю, оно прошло, оно вопрос решенный. А мне наплевать на все ваши возражения о справедливости, чести, достоинстве гражданина в период координальной перестройки вашего координального общества. Да засуньте себе это общество, догадались куда. Сыт по горло подобной фигней, не интересуюсь, не перестраиваю ваше насквозь прогнившее общество. По крайней мере, с вами не перестраиваю. Оно глупость и профанация идеи. Верхи не могут перестраивать общество, верхи вообще ни на что не способны, кроме как пакостничать во вред своему государству. По крайней мере, их перестройка не наша молодежная перестройка. Верхи только подстраиваются под существующий момент, чтобы не оказались на улице ни с того ни с сего. А это для них страшнее, чем пуля.
  Вот тебе раз. А ведь верно заметил Михаил Исаевич Рашпиль, что за товарищ? То глаза в пол, то моргал или смаргивал, ну точно девица-красавица и невинная, черт подери, шлюха. Теперь задирает свой подбородок чуть не поверх головы. Губы тонкие, между губами щель, зубы желтые. Но подбородок противнее и злее всего. Он точно подбородок интеллигента и инженера. Такое упрямство, такая воля, опять же черт. Думал сказать, каприз. Нет, здесь капризом не пахнет. Это упрямство врага, это воля, воспитанная на убеждении. Ничего шаткого, все убедительное. С таким подбородком не то чтобы пальцем одним, но танком вряд ли раздавишь.
  Легкое облачко на небосклон:
  - Вчера оно было вчера.
  Сказано про небосклон для майора Дубова. Как-то неуютно становится в кабинете. Вроде и кабинет свой, вроде и кресла пустые, вроде и стульчик с корзиной - его не жалко. Но все равно неуютно, точнее, противно в своем кабинете товарищу Дубову. Впустил заразу, прокралась зараза. Скромненько, мягонько, черт ее знает как. Пока что расположилась на стульчике. Места под ней мало, места совсем ничего. Но зараза опять же зараза. Хотя можно и отмахнуться от этой заразы. Не твое дело, товарищ майор. Ты производственник, ты работяга, ты всегда работал для родины. А тут идеология с политологией, а тут чистейшей воды вопрос риторический. Да ты не вмешивайся, товарищ майор. Неужели страшилка несчастная быть руководителем электротехнического отдела? Неужели каждый руководитель обязан заботиться о душе своих подчиненных? Неужели хлеб отбиваешь у комсомольских товарищей и сотрудников политорганов? Повторяю, мы говорим по работе. По риторическим вопросам они. Проморгали, не подковали, заварили кашу на киселе. Снова они. Пускай расхлебывают заваренную кашу. Твоя позиция более сложная, но более ясная. Что-то насчет хаты, которая с краю. Только не думайте, что струсил и отступил майор Дубов. Не бывает трусливых офицеров в советской армии, а чужой хлеб и чужая каша очень бывают. Вот это хлеб политорганов, а это твой хлеб. Пора говорить о работе.
  - Я человек хозяйственный, - снова майор Дубов.
  - На том спасибо, - здесь ренегат Мурашов.
  - Никакого спасибо, - как можно больше беспристрастия со стороны Дубова.
  - Никакого так никакого, - как можно больше наглости со стороны молодежи.
  Вот теперь самое время разобраться со своим хозяйством. Если ты человек хозяйственный, так чего размусоливаешь перед какой-то там молодежью? В политотделе пускай размусоливают про перестройку и прочие молодежные радости. У них другая профессия. Рот закрыл, рабочее место убрал. В политотделе можно и лаской и таской. Все зависит от курса правящей партии. Сегодня курс на отстрел, значит таскаем за зад молодежь. Завтра на перестройку, значит ласкаешься с молодежью. Но работа всегда есть работа. Поставил ее на ребро и довольно.
  Позиция майора:
  - Вам известна хозяйственная политика части?
  Реакция ренегата:
  - Допустим.
  Основная идея майора:
  - Мы подготавливаем бумаги и направляем их в министерство. Министр их утверждает и отправляет обратно. Кажется, все очень просто. Мы сами хозяева над своей судьбой. Чего подготовили, или как у вас говорится 'урвали', то наше. Но это не так. Министр опять-таки человек. Есть свои соображения, проекты и планы, он не всегда подписывает, что нам удобно, а чаще подписывает, что совсем неудобно. И это не самое главное. Даже если мы получили в удовлетворительном виде бумаги, оно не значит, их следует положить в сейф и отправиться на обед с чувством выполненного долга.
  Ответ молодежи:
  - Знаю, знаю. Опять ваши россказни, опять этот долг. С ним ложишься в кроватку, и с ним из кроватки. С ним берешься за ложку, и он из-под ложки. Каждый день, на любом перекрестке стоит этот долг в белых тапочках. Комсомолец, а каково твое отношение к долгу? В выходные дни поспешим на работу! Лучший отпуск с лопатой! Вот такое твое отношение к долгу. Вышел на улицу и проскандировал комсомольские лозунги. Но на этом заканчивается долг и само отношение к долгу. Нет, товарищи коммунисты и перестройщики, на лозунгах молодежь не возьмете. Ваши бумажные лозунги не имеют ничего общего с молодежной концепцией развивающейся России. Можете манипулировать лозунгами, можете на них махинировать, можете под ними наделать красивую кучку и выкушать. Ваше законное право, если настолько привлекательные и вкусные лозунги. Только простите, я в стороне. Всего хорошего, делаю ручкой.
  Ну, как с таким разговаривать на родном языке? Дубов закатил глаза, и напоролся взглядом на противоположную стену. На стене грамота. Одна, вторая, девятая. На каждой грамоте печать или подпись. Каждая грамота не за здорово живешь. Каждая из Москвы и подтверждает правильность позиции Дубова против неправильности позиции его собеседника. Дубов прав, и ежу понятно, насколько. Дубовская позиция выше позиции ренегата. И слова правильные. С этими молодыми специалистами, с ними еще нянчиться и нянчиться, пока не отработал три года. Что будет потом, не желает думать майор Дубов. Но сегодня приходится нянчиться, опираясь на правильные слова. Вот если бы да солдат, да на твоем месте...
  Но ведь уходит скотина. Без спроса, черт подери, без приказа, опять-таки черт, и уходит.
  - Постойте, - в нерешительности майор Дубов.
  - Могу и постоять, пока левая нога не устала, - с безразличием ренегат Мурашов.
  - Вы просто невыносимы, - снова майор Дубов.
  - Я не несун и ничего не выношу из вашей, заметьте, игрушечной части.
  Сейчас уйдет, тогда все пропало:
  - Но будьте человеком!
  Это мольба:
  - Я же на вас не оказываю давление, не провожу урок агитации. Но по-человечески неужели не договориться двум интеллигентным товарищам? Чтобы вы не пострадали, чтобы родина не осталась в накладе. Да что вы за человек? Неужели такая ничтожная родина? Неужели она ничего не значит для вас? То есть совсем ничего. Ну, вот карандашик, он значит, он орудие инженера. И бутерброд опять-таки значит, он инженерная пища. А родина ничего. Пустой звук. Услышал и позабыл. Подумал и ничего не придумал. Неужели вы не из русской России, и это не ваша родина?
  Странная мольба. Зато ответ на нее подходящий:
  - Да пошел ты...
  Видит бог, слушает, понимает товарищ майор, через секунду скроется ренегат Мурашов. Его не заставить, его не вернуть обратно. Унижайся не унижайся, доказывай не доказывай, да хоть снизойди до него всем своим начальственным положением. Ты производственник, я производственник. Ты инженер, я инженер. Ты молодой, а я разве старый товарищ? Все равно скроется ренегат Мурашов. А ведь по справедливости хотел поступить майор Дубов. Чтобы подчиненного не ударить, и администрации хорошо, и тем самым путем, которым позвала своих сынов перестройка. Если бы ренегат Мурашов был в солдатском хэбэ... Господи, разве сейчас это важно?
  Новая мольба:
  - Мы договоримся!
  Мольба к спине:
  - Я заплачу.
  Дверь открывается:
  - Заплачу вдвое!
  Дверь нараспашку:
  - Шестичасовой рабочий день!
  Кажется, осенило:
  - И три отгула...
  На этот раз никакой ошибки. Точно, оно осенило. Дверь, кабинет, мягкое кресло, дьявольский подбородок товарища. Да не такой он и дьявольский, твою мать, подбородок. Из мягкого кресла в мягкое кресло переместилась вполне подходящая величина, которая еще недавно нас раздражала до отупения. Не выпячивается и не задирается подбородок. Тем более неподходящий товарищ вполне подходящий. Две руки, две ноги, два глаза, один нос. Неужели ренегаты делаются из подходящего теста? Нет никакого там теста. Впрочем, не ренегаты они совсем. Это мы растерялись, это мы попустительствовали, это мы не нашли своевременно или заблаговременно нечто человеческое, где бы его следовало поискать. Вот и кусай локти.
  - Похоже на разговор, - успокоился Александр Сергеевич Мурашов, - Собственно говоря, ничего не имею против, чтобы послужить на благо отечества. Все-таки мое отечество, мой народ, мой город, моя работа, даже моя перестройка. Вы не думайте, я не обманываю, не такой беспринципный и страшный молодой специалист за год до амнистии. Нет, ничего подобного. Со мной моя родина.
  Вот теперь пронесло.
  - Не приказ, а просьба, - начальственным тоном майор.
  - Валяйте, - милостиво разрешил его собеседник.
  - Вам предстоит поработать в чужом коллективе...
  И еще длинная-длинная речь, что значит чужой коллектив, каков его уровень, какие там подобрались товарищи. Да что еще за товарищи? Просто людишки из работяг, просто накипь на стройке, тунеядцы, пьянчуги, дебилы. Пьянь и рвань, разврат и кривляние, за бутылку готовы продаться, а так же продать родину. Вот именно, что продать родину. Вы не продаетесь, вам якобы совесть не позволяет, а у меня нет совести и нет родины. Вот такая задача, черт подери. За товарищами необходимо следить. Обязательно возникнут вопросы, а конфликтная ситуация возникнет наверняка. Эту бы пьянь танками. Но сегодня рано, но сегодня демократический путь и либеральный подход. Сегодня стоят в гараже танке. Здесь майор совсем озверел. Мат на мат и вообще перемат. Сволочь, вредители, гавнюки, всех их в тюрьму. Зато мы с вами порядочные граждане своей родины.
  И еще:
  - Если какие вопросы, если с каким докладом, мой кабинет открыт...
  Дальше опустим завесу над кабинетом начальника.
  
  12 ЧАСОВ
  Дубов развернул газету. Наконец-то дорвался, и сразу до последней страницы, где содержатся самые, что ни на есть полезные советы и нравоучения для высокоразвитых читателей. Например, про культуру. Какая у нас культура? Да никакая, черт подери! Ни культуры мысли, ни культуры слова, ни тем более действия. Читаешь и потрясаешься, два неизвестных злодея пристали к собачке некоей добропорядочной пенсионерки села Завихлюево. Вели себя гадко, не говорю по-культурному. Что ни словечко, то нецензурная брань. Не так чтобы четвероногий товарищ, пенсионерка не выдержала. Они тяф, она гав. Они гав, она тяф. И так на все село. Благо гарнизон рядом. Рота солдат под командованием капитана Горыги всегда готова прийти на помощь униженным и обездоленным товарищам. Защита родины - это во-первых. Наказание врага - во-вторых. Законность и правопорядок - следующий пункт. Но главное, в лучах перестройки никакой злобы и хамства. Капитан Горыга как есть закон села Завихлюево. Действует решительно, четко, энергично. За его спиной двадцать пять лет беспорочной службы по гарнизонам. Имеются правительственные награды и грамоты. Дальше такой послужной список, что позавидует сам господь бог. А вы говорите, хулиганы, бабка, собачка. Не жалей на них пули, не жалей на них штык товарищ Горыга.
  Ладно, с культурой мы разобрались. Обновленная страна просто обязана быть культурной страной. Но с другой стороны она обязана быть спортивной страной. Если чистота слова является лучшим свойством души, то чистота тела является лучшим свойством физиологии человека. Хотел сказать крепость тела. Не сказал, но все равно что-то такое является. Вот читаешь газету и чувствуешь, не перевелись еще спортсмены на русской земле. Шахматисты, доминошники, рыболовы, охотники. Особенно последние. Ох, не перевелись. Свежий пример подполковник Сокольский. Его поле деятельности - заповедные леса. Его образ деятельности - стрельба по движимому и недвижимому имуществу. Его помощники - подчиненные по службе. Нет, вы не думайте, никаких неуставных отношений. В нашей стране неуставные отношения давно искоренились сами собой. Только устав. Но устав предполагает обучение подчиненных по службе. Здесь любое средство вполне подходящее средство, если хорошо проводится бучение. Как заряжать, как направлять, как постреливать. И не только серых утят или белых зайчиков, или наоборот, серых зайчиков со светленькими утятами. Утята дергаются, зайчики так же не абы какой хрен. Но мы говорили о том, что есть недвижимое имущество, а это есть подчиненные теперь уже майора Сокольского.
  Наконец, досуг. Что-то мы все о трудах праведных, что-то мы все о работе. Так не пойдет. Наши подполковники, майоры и капитаны не из железа, они отдыхают. Хотя верится с трудом, но опять-таки так. Даже лейтенанты, то есть самая мелкая мелкота и те отдыхают. Без отдыха быстро скурвится офицер. Но и отдых следует проводить с огоньком, или, по крайней мере, с дымом и сажей. Как, например, лейтенант Твердохлеб, отправившийся на прогулку на танке. И все ничего. Ну, раздавил по дороге два с половиной плетня, семь курятников, одного петуха, двадцать четыре курочки, три с четвертиной собачки, корову с телком, двенадцать утят, свиноматку, будку сапожника, тещу сапожника в будке, пацанов у пивного ларька без счета и еще там какую мелочь. Танк опять же не велосипед. Он давит, что давится. Другое дело, какого черта вылез из танка лейтенант Твердохлеб? Сел на танк, значит рули себе понемногу. А вылезать и беседовать у пивного ларька с забулдыгами это наносит ущерб чести, достоинству, самосознанию гражданина советской родины и представителя славной советской армии. Кроме того, кто доказал, что не скрывается враг в этом самом ларьке, чтобы выведать у тебя какую-нибудь тайну.
  Дальше еще интереснее. Но Дубов берет информацию малыми порциями. Перестроечная пресса и впрямь переполнилась информацией. Слишком ее много, этой информации, слишком ее в избытке. Голова может уйти не туда. А надо, чтобы уходила туда. Священное время обед. То есть самое достойное из всех разрешенных удовольствий. Не ты придумал обед. Его разрешила родина, его подтвердили министры, обед отражается в приказе. Не думай, что ты такой умный, если обедаешь в разрешенный обед. Без разрешения или подтверждения твой обед как удар по яйцам. Ты преступник номер один. Не согласовал, не договорился с вышестоящими товарищами, устроил какой-то позорный обед и пытаешься доказать, что не ты виноватый.
  Оно все-таки лучше, когда есть приказ. Дубов очень доволен существующей системой внутри армии. Даже икает довольно, с таким вот расчетом, что икать не возбороняется во время обеда. Икота для переваривания пищи. Плохо переварил пищу все равно, что родине навредил. Твое здоровье для родины. Если родина позаботилась устроить обед, грех чего-нибудь сделать наперекор заботливой родине. Например, не обедаю. Мне не по нраву приказ. Ибо приказ написан не в то время, слишком сухими буквами, от него несет канцелярщиной и всезнайством. А кто сказал, что обедать полезно именно в это время? Да все сказали, что именно так. Ну и пускай все. Я единственный знаю, где вредно, а как полезно обедать.
  Нет, не из такого материала майор Дубов. У каждого работающего товарища свой обед. Женщины бегают по магазинам, молодежь рубится в пинг-понг, средний возраст за мяч, а ветераны застыли над шахматами. Дубов не возражает. В распорядке части чуть ли не пофамильно расписывается, кому, чего или как положено. По понедельникам пинг-понг, по вторникам штанга, по средам перекладина, и так далее, и тому подобное. А сегодня булочки да пирожные. Завтра не будет ни булочек, ни пирожных, завтра велотренажер и массаж. Но это завтра, но это чтобы согнать сегодня. Ты не обманывайся, мой ласковый. Если бы сегодня попробовал попасть на массаж, то перешел кому-то дорогу, у кого сегодня то самое, что у тебя будет завтра.
  - Ох, хорошо!
  Опять Дубов. Ворчит, родимый, но не совсем, чтобы яростно или без ласки. Это он с лаской ворчит. Ничего проблематичного, ей богу проблемы потекли на хорошо и отлично. Родина заботится, партия заботится, командование заботится о проблемах товарища Дубова. В какой еще земле, у каких еще народов такое может случиться? Кажется, нулевой вариант. По крайней мере, Дубов как человек эрудированный и читающий не нашел другие народы, или единственный среди прочих народ, но с соответствующими параметрами. И его газета, самая прогрессивная газет, так как ее орган армия, даже она не нашла. А искала. Вон сколько всячины по континентам и весям. Гнилое лицо запада. Мерзкий пафос империализма. Самоубийство нации имярек. Экология, которая есть параша. Придаток капиталистического строя.
  Нет, не все дается легко. Но обед он святыня, его хватает, чтобы забыть и забыться. Впрочем, легкая жизнь не для товарища Дубова. Легкие пути для жмуриков и ханыриков. Тяжелые пути для человека с большой буквы. Если присягаешь на верность родине, ты все равно, что сама родина. До присяги ты не совсем человек, верный родине. Мальчишка, бестолочь, шалопай все из тех же жмуриков и ханыриков. Другое дело после присяги.
  - Тр-рень!
  Не додумал до данного места товарищ Дубов. Чертова связь, чертов прямой телефон. Надобно отключать телефон во время обеда. У тебя так называемое святое время, а телефон в темя? Шалишь, мой крохотный. Телефон вроде той же присяги, что есть боевая готовность номер один. Вот-вот, она самая есть. Кто отключает прямой телефон, тот не всегда получает апельсины с бананами, или урюк и инжир. Каждого отключающего к ответу! Не думай, что у тебя обед. Родина на часах, родина всегда на работе.
  - Как успехи, майор?
  - Есть.
  - Хвалю, молодец.
  А ведь все тоже и в тысячный раз. Забытые пирожные, разлитый кофе, газета в дырках и пятнах. Не отключил телефон и газету испортил. Хотя с другой стороны похвалили вышепоставленные товарищи. Не каждый день нечто подобное случается в жизни майора Дубова, иногда не каждую неделю и через месяц. Но повторяю опять, похвалили. Еще 'молодец'. В армии редкостная похвала, сто рублей не жалко. Какое, не жалко? Возьмите двести, триста, и больше рублей. Что есть деньги? Всего-навсего эквивалент. Что есть похвала? Всего-навсего звук. Но звук несоизмеримо выше, чем эквивалент. Некоторые недоноски доказывают, он ниже, но ты не относишься к асоциальной категории граждан. Проявляем расторопность, напрягаемся и надрываемся, рапортуем и получаем по морде. А все ради чего? Сами знаете, ради чего. Это чтобы на разрешенное 'есть' получить такое же разрешенную похвалу, и можно без 'молодца', и так много.
  - Рад стараться!
  - Старайтесь, майор.
  Затем нечто булькнуло в ухе, задергалось раз пятьдесят, затюкало, запыхтело и отразилось тем же скрипучим тоном:
  - Не забыли политзанятия?
  - Никак нет!
  - Буду присутствовать лично.
  Дубов чуть не загнулся в бисквитах, пирожных, газете и всяческой всячине.
  
  13 ЧАСОВ
  После обеденного перерыва с новыми силами и вперед. Во-первых, обстоятельства изменились. Во-вторых, вперед не означает назад. В-третьих, черная полоса. То есть закончилось время, когда товарищи находятся на рабочем месте, не бегают, не суетятся и никому не мешают. Теперь покидаем рабочее место, теперь самое время контактов. Один ум хорошо, одна рука здорово, одна нога выше всяких похвал. Но два ума, две руки, две ноги... Вы не придирайтесь, вы не подтрунивайте, что цифра два с головой, как цифра четыре с руками. В армии два всегда два. Эй, вы двое, ступайте четверо ко мне! Как-то не очень выходит. Если двое товарищей, так и получат приказ двое, и никаких начетов на армию.
  Теперь догадались. Виктор Иванович пришел к Михаилу Исаевичу, а Михаил Исаевич пришел к товарищу Дубову. Честь отдела и мозг отдела. Культура отдела и сила отдела. Защита отдела и его направляющая стезя, разве могло быть иначе? Соберитесь и подтянитесь, Михаил Исаевич. Подтянитесь и соберитесь, Виктор Иванович. Задачи сложные, отступать некуда, да и какого черта нам отступать? Не инвалиды, не тунеядцы, не голодранцы и гавнюки. С нами родина, с нами партия, с нами политотдел. Ах, этот политотдел! Лучше бы он не с нами. Хотя как посмотреть. Если родина поручила, если родина на своем поставила, если это великая честь... Или я что-то не так сказал? Не следует отроить глазки, сам знаю, что она родина.
  - Рад стараться!
  Снова Михаил Исаевич Рашпиль. В части кое-чему научили товарища. И не совсем чтобы штафирка теперь не штафирка. Нет, гражданское воспитание не искореняется до конца, но в части дисциплины кое-чего прибавляется. Праздничный день! Повезло! Масса потрясающих и непреходящих событий, у которых непреходящее, по крайней мере, если не потрясающее, значение. Вот у собаки врага, у нее не ищи сердце. И души у нее нет. А парторг не собака. Он гражданин и хотя бы наполовину защитник родины, строитель светлого будущего, единица коммунистической формации и крохотный винтик, если не болт. А весь его облик доказывает, что значит винтик и что значит честь или бесчестие в лице комиссара Врулева.
  - Старайтесь, парторг.
  Это сказал Дубов. Но у него не так получается, как на том конце провода. Замполит полковник Врулев умеет общаться на том конце. Вот Дубов пока не умеет общаться. Прибили, придавили, озаботили. Или думаешь так просто подделаться под ответственного товарища? Ты среди ответственных товарищей просто пацан. Возраст не подошел. Вот подойдет возраст, вот станешь настоящим политотдельцем... Впрочем, политотдельцем не станет никогда майор Дубов, для этого нужен талант и соответствующее образование. Но голова исправится, но невеселые мысли исчезнут, но радостная улыбка расплескается от офицерской фуражки и до тельняшки. Ты строил и ты построил. А чего построил, тебе и жить, так нечего корчить рожу.
  - Положим, - слово за парторгом, - Мы находимся в привилегированном положении. Другие отделы нет, а мы да. На других работников не обращают внимание, они непривилегированные товарищи, они когда-то, ну не представляю когда, ударили в грязь лицом, а мы пока не ударили. Мы лучшие из лучших, и самые из самых работников нашей воинской части. Но можно в любой момент измениться. Если, к примеру, прилипнет позорная грязь. Я не сказал, что так оно и получится, я сказал 'если'. Но от желаемого до действительного результата один шаг. Не справился с правительственным заданием, не так посмотрел, не та ляпа. Человек слабое существо и легко выводимое из равновесия, может что-то сделать не то и не так. А надобно то и так. Если перед тобой посланник народа, если в твоем отделе руководитель народной души, если как на духу сама власть. Ты знаешь, ты чувствуешь, власть очень строгая, но справедливая. Никаких скидок на больные зубы, или большой живот, или твое неумение. Чуть поскользнулся, вот она правда, а ты среди ударивших в грязь и непривилегированных прочих отделов.
  Парторг думает:
  - Люблю свой отдел. Уважаю своих девчонок и ребятишек. Они хорошие инженеры, они на работу звери, они настоящая костка русской земли, как вы понимаете, настоящие русские. Исаак Моисеевич, Елизавета Абрамовна, Маргарита Семеновна... Без исключения все, кроме может быть негодяя Александра Сергеевича. Этот негодяй, простите за выражение, самый, что ни на есть жид. Я не ругаюсь, но удержаться на данный момент не могу. Вот нам не повезло. Вот нам досталась жидовская харя. И уровень в отделе понизили. И глаза как-то прячем. Чего же так? Мы идейные, мы подкованные граждане, а одного жида, а одну харю не сумели перековать в свою веру. Что же оно такое? Съезды, доклады, заседания, выступления. Еще не все. Конференции, пленумы, симпозиумы, народные депутаты и заседатели. А лицо в грязи. Все из-за одной хари.
  Парторг ошалело развел руками на уровне крепкого русского лба товарища Дубова. У парторга русские руки, они без мозолей. У Дубова русский лоб, он крепкий, почти дубовый. Ну и что? Ничего не изменилось при этом. Вот если бы решение какое пришло в голову. Вот если бы Мурашова куда услать. Так ведь гад не ушлется. Или домой отпустить его со второй половины? Так ведь не погладят за это. Кто посмел отпустить молодого специалиста домой? Заместитель по политической части в отдел, а ты неугодных всех из отдела? И разве дело в одном только Мурашове? Половина молодежи, черт подери, их почти половина. Все тупые, все косоротые, мозгами не ворочают, чего не спросил, всяк забыли на полуслове. То есть, не зная, забыли. Разве ушлешь молодежь из отдела? То есть разве ушлешь половину отдела?
  Дубов вскочил и забегал:
  - Вещь прискорбная. Вляпались мы, дорогой мой товарищ парторг, очень по-глупому вляпались. Старые кадры точно не подведут. Я за них как за самого себя отвечаю. А вот ренегат Мурашов да и вся эта молодежная компания...
  Захотелось ругнуться. Только Дубов попридержал свой язык. Кульбиты в сторону вышепоставленного начальства иногда разрешаются, но при парторге лучше всего подходит улыбка. Шут его знает, каков еще масляный шут. Здесь это он ни с того ни с сего разворчался, а при случае может и стукнуть. По крайней мере, тебе не докладывали, стучит или нет, этот самый товарищ Рашпиль. Да и кто такое доложит? Наверняка, товарищ Рашпиль стучит. Может рожа у него из озабоченных, зато остальное внутри на определенную информацию. Ты ругайся, мой трепетный, ты ругайся хотя бы на командира и весь наш правящий строй, а я стукну.
  Нет, Дубов по тормозам:
  - Всего три часа.
  И с некоторой надеждой:
  - Еще три часа.
  На понт не возьмешь великого Дубова. Кто теперь разберется, откуда этот спектакль, где его истоки, кем разработан сценарий? Возможно, Михаил Исаевич есть вдохновитель и сценарист. Но и мы не маменькина попа. Ты вдохновляй предстоящее шоу, я тебе подыграю. Если даже ошибочка вкралась, оно не факт. Каша бывает масляная, каша бывает сахарная, каша бывает соленая. Только соли нельзя слишком много ложить в кашу, а остальные ингредиенты не жалко, от них не испортится каша.
  Теперь начальственный взгляд:
  - Три часа - целая вечность. Свежие газеты, политбеседа, всех подопечных проинструктировать до одного, особенно молодежь. И чтобы никто не сбежал. Полным составом выходим на встречу с высоким начальством, выходим все до последнего. Кто сбежит или у кого бобик сдох, тому прогул, того на доску позора, с тем бороться материальными средствами. Пускай считают сегодняшний день одним из основополагающих дней своей жизни. Полная мобилизация на сегодняшний день. Мы докажем, на что способен отдел. Проколовшихся слабаков на три месяца без премии и без отгулов. Отличившимся гражданам увеличить премию за счет проколовшихся слабаков и каждого обеспечить путевкой в однодневный дом отдыха. Ветераны получат по две путевки, если сумеют нейтрализовать молодежь и их главаря Мурашова.
  Дубов обрушил на стол кулаки:
  - Полная сознательность!
  - Личный контроль!
  - Никакой самодеятельности!
  
  14 ЧАСОВ
  Штудирование документов и комментариев к ним не такая простая задача, как может показаться с первого взгляда. Документы еще пустяки, они очень похожие, почти близнецы-братья. Даже слова в них похожие. А вот комментарии - те не такие похожие. Каждый комментатор наглядно показывает и доказывает, где и какими темпами мы поднялись на более высокий уровень и превзошли предыдущий уровень, который был также очень высокий, но этот куда более.
  По документу не разберешься. Документ официальный и сухой. Это тебе не песенка и не плясовая. Шуточки и прибауточки забыли еще на предыдущем этапе. Шутить в документах не позволяется, доказывать что-либо не полагается. Доказательства и так доказательные. Посмотрел, прочувствовал, весь в доказательствах. А если не прочувствовал в который раз, читай комментарии. В партийной библиотеке их сколько угодно плюс какого угодно сорта. Они словно для армии издаются. Обложись и читай. Не простая работенка, согласен. Пот по щекам, как и должно. Ты думал, пройдет на халяву?
  Дубов устал. Сидеть тяжело, читать не легко, ей богу заснешь. В некоторой степени такие симптомы есть. Буквы плывут, а слова ни туда, ни сюда не вставляются. Что еще за сон на рабочем месте? Где самоконтроль? Где офицерская несгибаемость? Где офицерские принципы, наконец? И приказ негласный по части. Поймаешь спящего сотрудника, тащи к позорной доске, там таких негодяев целая прорва красуется. Александр Юрьевич Тощий, Сергей Иванович Ворчунов, Александр Сергеевич Мурашов, Екатерина Евгеньевна Шишкина-Тишкина, Елена Васильевна Тощая, Людмила Тимофеевна Звездич. Нет, не дождетесь, товарищи. Нет и не будет среди вашей прорвы товарища Дубова.
  Где-то сказали, что первое спасение от сна на ногах. И чтобы с пользой. Вышел из кабинета, в голове держи документ. Сонливое состояние отливает от головы пока на ногах. Документ наоборот, он приливает. Прошелся налево, первый прилив. Прошелся направо, следующий прилив. Спустился с лестницы, сразу два или три прилива. Ну а если поднялся по лестнице? И еще один фокус, зачем разгуливать просто так? Голова работает, голова включена, голова с документом. Но ты не чебурашка ушастый, хотя чертовски похоже на вышеупомянутое экзотическое животное. Налево, направо, вниз или вверх разгуливает майор Дубов по лестнице. Никакого движения ушами, пускай несут, куда следует ноги.
  Дубов и не заметил, что значит, положиться на ноги. Но длинное и ровное, мягкое и просторное пространство родной части постепенно превратилось в нечто иного свойства. Нет ковров, нет освещения, нет воздуха. Зато гвозди, щепки, стекло и кирпич. А еще какие-то маслянистые лужи, обрезки кабеля ниоткуда и в никуда, инструмент, селедочные головки. Ну ладно, против инструмента мы ничего не имеем. Хотя зачем он валяется, где попало, этот означенный инструмент? Опять же народное достояние, могут и увести. Шустрых да цепких товарищей всегда хватает, особенно в наше время, в любой воинской части. Выглядывают, выискивают, вынюхивают, как оно плохо лежит, означенные товарищи, особенно если плохо лежит инструмент. Но инструмент все-таки инструмент. А при чем здесь селедочные головки?
  Дубов попробовал философствовать и соединил теоретическое и документальное начало своей философии с открывающейся перед ним панорамой. Скажем так, для примера. Пример наглядный, польза двойная. То есть теория лучше усваивается на практике. Там про бесхозяйственность, разгильдяйство, апатию. Здесь и то и другое и прочее под ногами. Раковая опухоль разгильдяйства расползается по русской земле, отечество ранимое или болезненное, когда на него напала апатия. Опять же на отечество много свалилось болезней сегодня, не говорю про врага. Враг подкарауливает еще со вчерашнего дня. А сегодня чувствуется некое замедление ускорительного процесса, то есть самой перестройки. Входили легко в коммунизм, теперь не так чтобы очень легко там укрепляемся. Какое-то копошение или тормоз. На бумаге традиции старые, а на деле традиции новые. Не скажу, чтобы новые традиции лучше, чем старые, скорее наоборот. По крайней мере, для коммунизма оно так. Оторвались от старых традиций и отошли за черту коммунизма. На бумаге существует подвижка в сторону демократизации общества, для соединения истинного труда с капиталом, чтобы капитал подчинялся, чтобы деньги рабочим, чтобы истинные хозяева владели страной. А на деле?
  Дубов поморщился. Перед ним святая святых. Перед ним будущее лицо части. Ну, вы знаете, какое лицо? Точно оно самое место, куда делегировал Александра Сергеевича Мурашова майор Дубов, и за что делегируют товарища майора до самых до окраин. Но погодите, товарищи, ничего еще нет. Только изнаночная сторона. Вот эти харчки, вот этот мусор, эта вонища. Сказано тебе, труд. Понимаю, труд не такой, чтобы в белых халатиках и с кружавчиками. Но нечто пристойное обязано быть. Мы перестраиваемся. Мы теперь хозяева русской земли. Не номинальные хозяева, как до сегодняшнего дня, но настоящие. Партия приказала, чтобы мы были настоящие хозяева. Эксплуатация вырвана с корнем, ее нет. Безжалостное ограбление труженика бездельником, или то продавцом, махинатором, вором, его нет, и не будет. Только свободный труд на себя. Раньше неразбериха, раньше чужое хозяйство, то есть общественное хозяйство. Под словосочетанием 'общественное хозяйство' скрывались все пороки нашего общества, тем более причина, затормозившая коммунизм. Теперь и впрямь ты хозяин. Немедленно перестраивайся, немедленно владей и как в своем доме будь счастлив.
  - Значит, наше хозяйство?
  Дубов не заметил, что последнюю фразу произнес вслух. Больше того, произнес ее достаточно громко, чтобы во всем этом хламе произошло некое копошение. Трудно сказать, какая хреновина закопошилась во всем этом хламе. Может социальная структура, обновленное общество, орудия труда, государственная, коммунистическая, армейская и прочие виды собственности... Может, все это попробовало запротоколировать болт на перестройку, чтобы дела подтверждали слова, тем более слова в документе. А может, просто закопошился мусор. Доски, обрезки трубы, орголит, рубероид и черт его знает какая хреновина, от всяких там лампочек, до шаебочек. Оно очен-но может быть. И ребенок выходит из весьма мусорного места весьма мусорным способом. Тут тебе не просто ребенок. Тут новый строй, который, возможно, и нравится меньше старого строя, но который есть продолжение старого строя, который утвержден партией, и за который цепляются все документы и инструменты, что сейчас в голове Дубова.
  - Здорово, сапог, - толстяк оттуда, где раньше был мусор.
  - Здорово, зеленый, - дылда оттуда же.
  - А где твоя шестеренка с во-о-от такенными мелкими звездочками? - первый источник.
  - Или сам подвалил шестерить? - дальше уже ни в какие ворота.
  Сволочь. Дубов поморщился, словно от резкой зубной соли. Для сволочи стараешься, сволочь поднимаешь из мусора. Так нет, все они в мусоре, все торчат и не вылезают обратно. Им харчок милее самой перестройки. Да понимают ли они, что значит перестроиться хотя бы единственный раз? Нет, не понимают. Харкнуть или нажраться еще они понимают. Но торжество коммунизма, но победа светлых идей, но отечество... Об этом не заикайся, этого нет, и не будет. Не туда попался, товарищ Дубов. Скоты и рабы, отморозки. Раб не способен жить как свободный товарищ. Нажраться, да. Заблеваться, да. Принести вред дающему и поддерживающему представителю своего государства, сколько угодно. Но капелька пользы...
  Дубов пересилил себя:
  - Завтра будет замена.
  Толстяк добродушно рыгнул:
  - Знаем твою замену. Пришлешь сосунка, который стакан неученый держать. Или девку, которую не полапать, не трахнуть.
  Дылда прикрыл окровавленный глаз:
  - Сучья твоя замена.
  И снова майор пересилил себя:
  - Если чего не так, если завтра получится против народа, партии, родины... Вы не стесняйтесь, ко мне в кабинет... разберемся.
  
  15 ЧАСОВ
  Во второй половине дня сотрудники словно взбесились. Все им чего-то надо, все им до тебя дело. Посмотри, разберись, подпиши. А ты не обязан смотреть, и разбираться ты не обязан. Вот подписывать еще куда не шло. И то подписывать рука устанет. Чертежи, документация, инструктаж, докладные записки. Все на подпись к товарищу Дубову. Не только свои троглодиты стараются. Своих пятьдесят шесть душ. Лучшие сотрудники, например, Маргарита Семеновна, приходят раз в неделю. Для средних сотрудников приходится подписываться в одном месте или в одной клеточке. Для большинства в двух или трех с половиной клеточках. Как догадались, почти лимит, по крайней мере, негласный план на руководящую подпись. Два или три места в течение дня вполне достаточно, чтобы осознал трудовой порыв сотрудника майор Дубов. У молодежи с планом или лимитом пока затруднение. Цифра пять или шесть. Не притерлась, не успокоилась молодежь. Давай больше, больше и больше. Вот заблуждение! Ты лучше давай. Чтобы потянуло на одну подпись, но качественную. А не то негодяй Мурашов меньше десяти бумаг не приносит.
  Ну ладно, свой отдел это святое. Двести десять, максимум двести двадцать раз чирканешь подпись. Дубов подписывает вяло, спокойно, со знанием поставленной перед ним задачи. Один росчерк на одного человека за одну минуту. Два росчерка на одного человека за минуту пятнадцать секунд. Три росчерка за полторы минуты. Так же пять, семь и двенадцать росчерков. Даже на Мурашова с его ворохом. Ты мне хоть сто чертежей подавай. Перед низшими товарищами нельзя проявлять торопливости, но и расслабляться нельзя. Рабочий день не резиновый день. Если минута-полторы на каждый чертеж, не на человека, то рабочего дня не хватит. На своих не хватит. А тут еще пришлые товарищи со стороны. Так называемые смежники. Топчутся и смежничают. Вот мы здесь пересеклись, или здесь, или не знаю где, но все равно нужна ваша подпись.
  Дубов не в духе. Не скажу, чтобы сегодня не в духе. Оно каждый день не вдухе. Беготня в кабинете испортила настроение. За час оборачивается до пятидесяти человек, а подписи и вовсе не в счет. Смежники любят накапливать чертежи, документацию, докладные записки и всякое прочее. Каждый с двадцатью, тридцатью, сорока единицами прется на подпись. Бывают случаи до сотни и выше. Как вам не озвереть после подобной хреновины? На каждого смежника прежний лимит. Минута, ну полторы. Они не святые, они не твоя команда. Кое-кого за всю службу единственный раз и увидишь. Особенно тех, что зарылись в бумагах. Черт подери, и что за базар? После четвертой сотни как бы не промахнуться, не залудить свою подпись в клеточку командира части.
  А вы спрашиваете, отчего вяло подписывается майор Дубов? Только со своими ребятами спасение. У которых одна, две или три бумажки. Почерк ровный, рука не дрожит. Это можно и переделать. Помарочка в уголке. Пожалуй, и не совсем помарочка, но мне не нравится. Вы еще молодой человек, даже на внешность есть время, а для работы времени требуется больше, и красота опять-таки требуется. Если в чем не уверен на сто процентов, лучше исправь и отрежь, пока не потопало в общий отдел. Там сошьют, там сколенкорят, там под печать. Тогда никакого времени, тогда не красота, но одна стыдоба, точно показал себя голым.
  Со своими подчиненными всякое разрешается, особенно с молодежью. Подписываешь и наставляешь пресловутую молодежь. Стариков наставлять не приходится. Они себе на уме. Но и это пустяк. Со стариками просто подписываешь. Молчаливый, важный, монументальный, а еще надул щеки. Что впереди? Готов ли ты к обороне, товарищ?
  
  16 ЧАСОВ
  Столы сдвинули, кульмана опустили. Вот тебе аудитория. Может не совсем просторная. В обычное время здесь выполняет свой долг перед родиной привилегированная половина электротехнического отдела, а другая непривилегированная часть выполняет долг по клетушкам да по чуланчикам. Где два человека, где три. Группа загрузки, группа поддержки, группа разгрузки. В обычное время здесь не толкаются непривилегированные товарищи. Чтобы попасть в эту комнату надо лет десять трудиться на родину до тошноты, да еще и не попадешь, если какой-нибудь ветеран не освободил место. Отсюда чаще выносят чужие ноги, чем сам уходишь своими ногами. Пятьдесят пять, шестьдесят, шестьдесят пять, семьдесят лет. Бывают товарищи постарше, но реже. Родина слишком суровая, она любого за сорок спровадит на вынос.
  Но продолжаю. Столы прямо, а кульмана боком. Стулья поставлены, семинаристы посажены. При чем посажены, как пожелал Дубов, то есть в шахматном порядке. Молодой, старичок, опять молодой. Может вам и не нравится верный порядок товарища Дубова, но в сложившейся ситуации только так. Старичок, молодой, опять старичок. И вы не думайте, что товарищи от скучищи подохнут. Никакой скучищи, ты сюда записался не хреном груши околачивать. Ты на работе. Это рабочий день, это прямая твоя обязанность, это тебе повезло, что духовная пища не после работы. Ведь бывает и после работы. Командир изменил приказ своей волей, и никакого везения. Сиди до семи, до восьми, до двенадцати.
  Впрочем, Дубов доволен. Отдел перед глазами. Отсутствующих нет, кроме больных и которые в командировке. Присутствующие все как один. Лица светлые, чувства добрые. Правый угол, левый угол, везде улыбаются старички. А кто это там в закутке? А какая там дрянь? Надо же, просмотрел. Пока переходил глазками слева направо и справа налево, сумели нагадить. Аппендикс для секретаря, что мозоль или темное пятно на чреве отечества. Ах, Леночке там уютно! Ах, Леночке там спокойно! Пускай уютно, пускай спокойно секретарю Леночке. Но в особенно торжественных случаях мозолит или пятнает отдел этот чертов аппендикс. Нет, не своим внешним привкусом. Скорее своим содержанием. Возле аппендикса всякая крамола вьется, трется, кучкуется. И шахматный порядок нарушен, и впереди ренегат Мурашов. Дубов чувствует, его поганая морда.
  Придется терпеть. Полиберальничал, вовремя не разнес темное пятно в собственном отделе, теперь поздно. Может оно к лучшему. Вся эта молодежная крамола или крамола из закутка не так высовывается, когда в аппендиксе. Одеты они не очень прилично, морды у них не очень пристойные. Подобных придурков самое время запрятать в аппендикс. Копошение, матерщина, всякая лабуда. Но с почетного места вроде как шум тараканов. Тараканы шумят на чей-нибудь шибко придирчивый взгляд. Зато и ты притворился, что ничего не случилось серьезного. Только не сосредотачивайся на лабуде, только без лишних деталей про этот аппендикс, тогда почти что порядок. А если почти привереда, то сам виноват. Для таких дураков в полном объеме вся идеология молодежи:
  Ехал чукча на базар,
  Славный продавать товар.
  Не вино, не пироги -
  Тонну пудры на мозги.
  Пока терпимо. Пора бы начинать семинар. Две минуты, четыре минуты, восемь, двенадцать минут. Начальник политотдела не появился. Кажется, пронесло. Он ведь тоже не машина этот начальник. У него работы невпроворот, может и запыхаться где-нибудь по дороге. Хотя дай ему бог здоровья, но от запыхавшегося начальника больше пользы, чем от здорового. По крайней мере, так думает Дубов. Ты сегодня не приходи, товарищ начальник. Ты сегодня поработай на благо родины с многократной отдачей. А что с нами, то есть с нашими дураками, они потерпят, они не на такое терпели для родины, они как-нибудь тихонько и ладненько выполнят долг перед родиной. Вот уже поднялся Михаил Исаевич. Самый разумный, самый стоящий, самый искренний из присутствующих отдельцев. Пускай начинает Исаевич. Его доклад такой настоящий, такой искренний, но его голос не для начальника политотдела. Половина слов сжевывается, другая половина проглатывается. Дубов уважает Исаевича, только не сегодня, только не в перестройку. Пускай оно завтра, когда перестроимся до конца, а сегодня как-то более чем перестроечная атмосфера, и может товарищ Врулев, знакомец парторга во-от с таких вот ногтей, посчитает его устаревшим.
  - Мы коммунисты, - этот оборот повторился сто двадцать четыре раза.
  - Мы опора отечества, - этот восемьдесят девять.
  - Мы гвардия перестройки, - этот всего семнадцать.
  Но, в общем, речь удалась. Она против застоя. Она против всяческой выдвиженщины и выдвиженцев, паразитирующих на народном добре. Она против халатности и бесхозяйственного отношения к народному хозяйству. Она за инженерный подход. Если вам не нравится инженерный подход, то она за инициативу, высокое качество, интернационализм, дружбу народов, любовь к братским народам и ненависть к небратским вредителям.
  - Мы не вредители, - вот еще один оборот, который безоговорочно завоевал первое место и превзошел предыдущие обороты вместе взятые.
  Но вы не обольщайтесь, родные мои, ложка дегтя была. Зудение, пришепетывание, зевки и улыбочки. Не только среди молодежи, но и среди товарищей более солидного возраста. Про самых старых, про самых заслуженных товарищей ничего не скажу. Те на высоте, те как штык, граната и бомба в едином лице. Но про середочку приходится констатировать факт. Тем более про ренегата, который в аппендиксе.
  Посадили чушку в будку,
  Посадили ненашутку,
  Чтоб партийцев аксиомы
  Перечислил псу цепному.
  Все из аппендикса. Что там за оргия не разберешь, но чем дальше усердствует Михаил Исаевич, официальный перестройщик и коммунист, тем больше мешает аппендикс. Перестройка - вам не помойка. Уклонистские тенденции неких апологетов создали проблемы в нашем развивающемся и совершенствующемся государстве. Коммунизм практически утратил авторитет. Семьдесят лет ничего подобного, даже под пытками и в лагерях не было. Нынче утратил авторитет. Не так разглядывают, слушают, чувствуют коммунизм за границами нашего государства. Не с таким подобострастием поклоняются коммунизму иные народы. Михаил Исаевич очень честный товарищ. Он не боится критики, он согласен критиковать, если это принесет пользу для всего государства в целом и для коммунизма в отдельности. Но может и не принести ничего критика. Критиковать надо умеючи. Например, уклонистов и реваншистов, отщепенцев и негодяев, а самое главное тех же вредителей.
  Михаил Исаевич подключился на следующий круг. Вредительство его конек. Ты вредитель, он вредитель, всяк вредитель, но мы не вредители. Мы великий русский народ, который трудолюбивый и очень хороший. Народ в массе своей не вредит никогда. Вот отдельные личности, которые слишком много о себе возомнили, те вредят. Но не трогайте народ. Давайте спустимся к отдельным личностям и их потрогаем. Ничего ультранового, ничего выходящего за рамки всемирной идеологии марксизма-ленинизма. Перестройка - не догма. Вот отрицание перестройки есть догма. Хорошо живется, хорошо сидится, кое-кто от безделья и недобросовестности совсем очумел. А такого козла не оставит в покое ни один коммунист и истинный русский.
  Следом выступила Нона Давидовна. Еще один выдающийся человек. Если хотите, еще одна совесть отдела. Правда, очень пахучая совесть, но не с морально-идеологической или нравственной сторону. Мораль, идеология, нравы - все наше. Ничего пришлого, ничего чужеродного, ничего, что нельзя проповедовать детям. Милая Нона Давидовна почти что ребенок. По крайней мере, все еще подстраивается под девочку, которая порхает от цветка на цветок. Вся такая порхающая, вся такая порхатенькая. Четверть века назад сдала экзамен на настоящего человека и сдала с оценкой 'отлично'. Вы присмотритесь, на ней еще наша оценка видна, больше всего она на душе этой самой Давидовны. Душа кристальнее снежных вершин. Душа не пахнет, она никогда не пахла и не запахнет она никогда. Другой разговор, платье.
  Но мы немножко залезли не в те эмпиреи. Сначала государственной уровень, теперь местный. Сначала страна, следом отдел. Сначала партия, после партии конкретные единицы или, если хотите, отдельные личности. Нона Давидовна вращается больше в конкретном подтексте, нежели в отвлеченном. Она за отдел. Она оперирует цифрами. Она о тех чудаках, которые не перестроились, и по именам сумеет назвать каждого. Вы не сумеете по именам назвать каждого неперестроившегося товарища, а бабочка с двадцатипятилетним стажем сумеет. Курс на молодежь. Взгляните на этих бездельников и крохоборов. Значит, они не перестроились, а им премии. Значит, они за старое, а им прогрессивка. Значит, они такие и рассякие, а им блага до вселенских вершин, которые перестроившемуся человеку не то что во сне, но и в кино не увидеть. Очень проникновенно рассуждает Давидовна. Не поспоришь, не опровергнешь ее перестроечный пафос. Или какой-то шум из аппендикса?
  Чукча детство вспоминал,
  Как пеленки завонял.
  Бегал с полною мощной
  И кичился - я герой.
  Простим теперь шум. Одни визжат, другие гнусят, третьи ребятишки с душой. Я повторяю, простим. Если так дальше пойдет, и волки сыты, и Дубов целый. Покой, удовольствие, высокий уровень, мир приятных вещей, да чего вам еще? Да какие вы привередливые, в конечном итоге? Замполит бесследно исчез. Отдыхаем.
  
  17 ЧАСОВ
  Все начинается и все заключается. Семинар подходит к концу. Его заключение самое политичное. Ничего аполитичного. Пускай аполитичное заключение заключается где-нибудь в другом месте, в другой эпохе, среди ненаших народов, по крайнем мере, не в нашем отделе. Даже мальчишки вполне политичные, и девчонки вполне подойдут. Их упрямство, их наглость, их бесполезная воркотня во время полезного диспута есть неотъемлемая часть диспута и перестройки. В былое время попробовал бы так поболтать простой советский гражданин, а я бы на тебя посмотрел, на что это похоже. Теперь разрешается, теперь можно. Молодежь, ветеран, офицер. Все можно. Дубов совсем разомлел, он не запрещает, он и в данном вопросе согласен.
  Вместо дедовой иконы,
  Вместо прочих потрохов
  Прикреплю к стене погоны,
  Прикреплю без дураков.
  Буду ими наслаждаться
  В перестроечном раю,
  А придет пора сдаваться,
  Их обратно откреплю.
  Зря разомлел майор Дубов. Перестройка перестройкой, а армия армией. Ты чего себе позволяешь, товарищ майор? Подумал, что больше часа прошло и замполиту кранты? Никакие ему не кранты. Вот он свеженький, вот он ласковый, вот произвел эффект неурочной получки. А ты сидишь, где сидел. Да не только ты. Все сидят. Даже ренегат Мурашов немного опешил. Полная задница.
  - Продолжайте, пожалуйста, - замполит как живой.
  А глаза-то его ну точно жертву подметили. Не прямо, не на ветеранов, но точка точкой попали в аппендикс. Знает же стерва, куда бы не следовало засматриваться и куда следовало. Но засматривается, но выискивает всякую дрянь замполит, но самое слабое место есть хлеб его подлой натуры. Давайте искореним слабину! Давайте оставим сильное государство! Или ваши сильные стороны приобрели некий странный душок? Уже не прогнать по второму кругу передовую гвардию электротехнического отдела во главе с Михаилом Исаевичем Рашпилем. Выдохлась Нона Давидовна, если не сдохла. Сидит, молчит, не хрюкает. Тоже мне сильные стороны, мать перемать. У Дубова вытекло сердце.
  - Кто следующий? - несчастный сделал попытку уйти от судьбы.
  Поздно товарищ. Раньше сие следовало. Три минуты назад, две минуты назад, одну минуту с секундами. За чистую минуту до вышеупомянутого события уже поздно, уже не следовало. Врулев не из мякины, он перестроечный замполит. Ты мне фуфло не подсовывай, товарищ Дубов. Я на семинарах с семидесятого года. Такого наслушался, когда ты еще под столом не пентюхал сопливым носиком. Мне такое не надо. Время не то чтобы по минутам, но по секундам рассчитывает замполит. Если чего и подсовываем в расчетное время, так только чистой монетой, чтобы не зря потерял замполит свое время.
  - Никаких следующих, - это Врулев.
  - Пускай стихоплет говорит, - снова он.
  Ишь ты, потянуло пощупать подрастающее поколение. А поколение подрастает, а платформа его меняется. Сегодня такая, завтра другая платформа. Ты не трогай мое подрастающее поколение. Само до всего дойдет. Только тронул и получил на орехи. Чего-нибудь из этакого да не такое в ответ. Зато если не тронул, то славненько, добренько, миленько.
  Теперь допустили козла на погост. Поскакал ренегат Мурашов. Он и без допуска настоящий козел, зато с допуском втрое и вдвое. Хочешь стихами, а хочешь прозой. И чешет, и чешет, и чешет. Лучше бы он как козел отпущения. Но козлом отпущения будет Дубов, как пить ему водку. А ренегат опять же не будет. Какое тут отпущение? Платформа на платформе, теория из теории, лозунгов тьма. Коммунизм - счастье, честь и достоинство граждан! Шаг вперед лучше шага назад! Прошлое нас не забудет! И откуда он взял лозунги? Да все с подколочкой, да все с издевкой. Не разговаривает, но шепелявит. Думал сказать, гундосит, но хватит с него шепелявого выговора. Единственный жид в отделе может себе позволить коверкать русский язык. Не знаю, чего там у мальчика в паспорте, но по действиям жид. Только жиды так кривляются, так порочат чужие идеи своим языком, который не в силах осемениться хотя бы единой идеей.
  - Перестройка, - Врулев еще помогает.
  Опять тебе пища для Александра Сергеевича. Губу раскатал, слюни текут. Оно не слюни, оно желчь, оно яд. От такой ядовитой гадины всего ожидается. Что слюни, что еще там какие продукты. Гадина и есть гадина. Видите ли, подобная пакость не разобралась в чем сущность самой перестройки. Народ интересуется, все-таки нет или есть перестройка? Кормят ли тут холодными завтраками или лапшой революционного года издания? Бурлят ли повсюду революционные страсти или в желудке бурлит? Больше того, вопросов прорва и бездна. Зачем надрывается родина? Зачем выпускает пары? Или это мы выпускаем пары? Или это наша свобода? А что такое свобода? Откуда она взялась? Неужели раньше ее не было? Неужели до настоящего дня мы несвободные твари и гады? Вопросами просто запутался ренегат Мурашов. Несвободные граждане они рабы иди как? Чувствую, они рабы. Раб номер один, раб номер пять, раб номер сто миллионов. А свобода эта чесать языками. Или раньше меньше чесали товарищи несвободные граждане? Сталин подлец, негодяй, кровосос и змеюга! Ладно, пускай он подлец, пускай кровосос разложившийся в гробике и начинка для падали. Мне наплевать на какого-то Сталина. Все оно быльем поросло, все оно урановый дождь, все оно не в мое время. Желаю сегодня, желаю в мое. Рядом полно негодяев, полно кровососов, если еще не устали, глистов и змеюг, не менее высокопоставленных, знаменитых, зловонных, разжиревших народной силушкой, обожравшихся на слезах и боли народной. Подобного барахла завались. Так, чего же мы замолчали? И какого черта такие скромные? Или привыкли кричать исключительно под дубьем, да еще завывая от радости?
  - Ваша мысль не отструктурирована, - снова Врулев.
  - Это что еще за дерьмо? - опять ренегатская морда.
  Наконец-то нарвался, наконец-то получит позорный злодей за свои позорные гадости. Долго, ох долго все ждали подобного часа. Я не постесняюсь сказать, великого часа.
  - Объясните, про дерьмо, - наседает Врулев.
  - Сами, знаете, - в который раз Мурашов со своей демагогией.
  - Нет, не знаю.
  - Значит вы лицемер, каких мало.
  Опять мудология и котовасия. Вот мы ожидали, вот мы понадеялись на благополучный исход в поединке между правдой и кривдой, но ничего не вышло. То есть ничего толкового или конкретного. Длинный ругательный выпад в лицо командования, политорганов, остальных представителей власти. Будто власть это гадость какая-та. Да не шумите, она не гадость, она всего-навсего власть. Выполняет, чего от нее требуют, и не выполняет, чего не требуют. Это тебе не палочка-обдрочалочка и не пилюля от горла. Хотя в пилюле негодяй не нуждается. У него и так луженое горло. Разорался опять негодяй Мурашов. И рубит, и рубит, и рубит. Да откуда сие мельтешение? Впрочем, у жидов оно национальное качество. Вот русские говорить не мастера, но делать, черт подери, они до работы что звери. Разве не понимаете, для них перестройка опять же работа. Стучи, колоти, разгребай. Вот для жидовствующего товарища Мурашова или шайки товарищей Мурашовых только слово и все. Ничего не вырастет. Земля гнилая. Грядки дерьмо. Грядки следует удобрять. Но не под умелым и пламенным руководством прежних садовников, а костями и прахом все тех же садовников. Тогда может чего и получится, хотя сомнительно, хотя шанс не велик, но кто его знает.
  - Ну, ну, - в прострации замполит.
  Сам виноват, сам напросился. Зацепи ренегата слегка за пупок, раздразни его на разок, даже на пол раза. Поскакал, заметался в словах ренегат. При Сталине так и дразнили слова. Оно 'словесный понос' называется. Чего и не думал, то высказал. Все из себя высказал. Черную желчь, черную боль, молодежный максимализм и не знаю какой альтруизм. Тебе хорошо, внутри пустота, ты очень и очень довольный товарищ, от болезни и от всего прочего разом избавился. А заодно от дурацкой, от мерзостной жизни своей. Зачем тебе жизнь? Все равно, пока молодежь, никому ты не нужен, никто о тебе не заплачет. И вообще катись колбасой по тарелке пустой. Вот если не молодежь, тогда другой разговор. Строить и перестраиваться надо умеючи. Это сам замполит объясняет для непонимающих строителей коммунизма, бесноватых приспособленцев или дебилов. Ты не суетись, ты послушай четыре слова. Тяп да ляп подобные вещи не делаются. Впереди большая работа. Да что я такое сказал? Впереди нечто грандиознейшее и колоссальнейшее. Каждый строитель обязан готовиться, каждый на своем рабочем месте. Здесь молодой специалист, там ветеран и начальник.
  Нет, не слушает ренегатская морда. Не нравится ему постановка вопроса. С какой подачи внизу молодой гражданин молодой перестроившейся родины? Нечего нас в фундамент ложить. Мы еще способные, мы взрывоопасные, нам бы на солнышко и на воздух. Вот старикам в фундамент полезно. Положили, залили, пускай кое-как пробавляются. Они старики, они хлам, их не жалею. Все равно, с такими в разведку не нарываться и каши не делать. Давайте уберем все блатные места. Каждому по труду. Я замандячил одно бревно, мне заплатили за одно бревно. Я распрямил один гвоздь, мне заплатили за один гвоздь. Я начертил один чертеж, пускай опять за один чертеж, но по честному заплатили. Если два бревна, два гвоздя, два чертежа, тогда плата удваивается. Если три, значит утраивается. Никаких коэффициентов, прибавок и льгот на вашу чертову старость.
  А, зашумели товарищи? Или не по зубам ренегат Мурашов? Или опять получился неправедный шум? Ах, это сирена! Ах, окончание рабочего дня! Неужели из-за этого и зашумели товарищи? Догадка правильная. Что для нас отвратительная трескотня молодежи? Неужели совсем ничего? Никто не слушал, не возражал, не вмешался. Один замполит своей волей ввязался в войну, да еще майор Дубов на яйцах. Опять же не понимаю. Какая тут перестройка? Какой такой семинар? Вот окончание рабочего дня и перестройка и семинар в едином лице. Рабочий день кончился, ты уже там за воротами. Ни во что не подстраиваешься, ни коим образом не перестраиваешься. А вы говорите, образцовый отдел. Ей богу он образцовый. Столы хлопают, стулья падают. Никто не сидит, всяк служит предметом для шума. Даже ветераны не то чтобы тихие мышки. Они скорее крысы и гидры. Больше других выказывают свое нетерпение. Молодежь еще туда-сюда прячется, но ветераны они на дороге домой. Мы никакая не молодежь. Давай отгул или наша встреча за две ошибки. Не желаешь за две, пускай за три, за четыре ошибки, за сколько угодно недовыполненных чертежей. Этой галиматьи набрались по самый пупок и довольно, пора по домам. Даже Врулев не указ. Не отмечаю товарища Дубова.
  - Черт возьми! - Александр Сергеевич Мурашов с невиданным бешенством выскочил в дверь.
  - Да пошли вы! - ну настоящий базар, за ним остальное стадо.
  Врулев покачал указательным пальцем на левой ноге и удержал на почтительном расстоянии бедолагу майора:
  - Интересные объявились кадры!
  - Интересные объявились мысли!
  - Как-то серьезно здесь пахнет.
  
  18 ЧАСОВ
  Дубов остался один. Работе конец. Неужели не ясно, ей самый настоящий и стопроцентный конец? Можешь отправляться на все четыре стороны и даже на шесть, если шило торчит в заднице. Никто тебя не контролирует, никто не удерживает. Вон проходная, или как там еще по-армейски. Отвали веревочкой и за здорово живешь из воинской части. Дома жена, дома ребенок. Ну, тот самый маленький негодяй, которого не мешает и повоспитывать. А то вырастет не совсем, чтобы в маленького негодяя, скорее наоборот. Не забыл, из таких маленьких негодяев получаются ренегаты Мурашовы и прочая сволочь.
  Черт побери, опять не забыл. Как говорится, ты в цикле. Это зацикливание страшнее болезни. Из части не выйти, ноги ватные. Из кресла не подняться, живот безвольный. Мысли не удержать... А были ли они мысли? Что-то еще про перестройку. Опять цикл, опять привязалось. Перестройка для нашего общества истинное чудо и благо. Но отчего чудо? Но почему благо? Так приказали более уполномоченные товарищи. Раз приказали, то не опротестовывай вышеозначенный приказ. Снова не понимаешь, оно цикл. Или точнее, чистая полоса на загаженном горизонте. Я не про сегодняшний ляпсус, который во всех отношениях грязь, я про саму перестройку. Прежние выпивки, прежнее извращение, прежний застой. Как пошло! Ах, простите, не то чтобы пошло, но гадко. Всяк негодяйство, все отвращает советский народ от настоящей работы. Сегодня мы перестроились, сегодня на первом месте работа. Имеется право считать, что работа творческая. В нашей стране работа не бывает не творческая работа. Партия, правительство, твой непосредственный начальник и ты сам, наконец, все вы перестраиваетесь, все вы в процессе творчества. Не негодяйства, черт подери. Разница есть, так что не путайте партийный дар с малахаем. Или опять черная ночь? Или испорчен прекрасный облик народа? Или помойка на весь горизонт? Не путайте с перестройкой вашу помойку. Горизонт грязный и много прорвалось вокруг грязи, а ты вошел в цикл, и там окопался.
  Сердце болит. Что дальше? Черт его знает что. С перепоя так не болит сердце. Перепой вещь конкретная, а сердце вообще вещь расплывчатая. Оно в голове, оно в большом пальце руки, сначала в левом, затем в правом пальце. Оно ничего не решило, твое сердце. Зато перестроечная работа решила. Сами осознаете, работа не сердце, хотя и сердце работает, но как-то не так. То бедро, то ухо, то опять большой палец руки. Какая-та дурная работа. Я насчет сердца. Насчет перестройки порядок. Проблемы решаются, углы закругляются, ошибки искореняется. Все в едином лице. Теория Маркса, завещание Ленина, практика Сталина. Да вы не подпрыгивайте, товарищи. Сталина ругаем только для порядка. Он сам перестройщик номер один. Точно теоретизировал по Марксу и точно копировал Ленина. Вот если бы успел довести до конца... Но не успел. Враг осилил товарища.
  Боль адская. И голова без мозгов. Мысли есть, Дубов чувствует, они есть. Мозгов нет, Дубов опять-таки чувствует. Вот если бы да мысли с мозгами... Но перестань упирать на свое 'если бы'. Это еще один цикл. Итак, циклическое начало изуродовало обыкновенное бибиковское начало. Твой Мурашов есть враг, который осилил Сталина. Ну конечно, Сталин не совсем чтобы замполит полковник Врулев. Так мелочевка. Однако Врулев не совсем чтобы ренегат Александр Сергеевич. Чертова рожа, чертова ухмылочка, опять-таки паскудные словечки его. За душу хватает и выворачивает словечко 'серьезно', но противней всего 'пахнет'. Да что ты себе позволяешь, товарищ полковник? Или вернее, не тыкаем в замполита всяческой пакостью. Да что вы себе позволяете, товарищ полковник? Глазенки буравчиками. Голосок шильцем. Руки что когти вампира. Ну, точный вампир, любую броню продырявит, любого проткнет этот самый полковник Врулев. Вроде и ты не тряпичная кукла, по крайней мере, еще можешь тыкать. А попал на словечко 'серьезно', плюс из каждого закутка и аппендикса 'пахнет'.
  Нет, как-то не хорошо получилось. Дубов попробовал отбиваться. Что он маромой или враг своему отечеству? Нет, не согласен, не враг майор Дубов. Наше правительство на сегодняшний день является самым разумным правительством в истории человечества. Прежнее человечество ошибалось десятки и тысячи раз. Оно не сумело пройти предназначенный путь без ошибок. Не сумело хотя бы еще потому, что не признавало этих ошибок. Вот если бы более оказались сговорчивые товарищи. Никакой критики, никакого навала на коммунистический строй. Сегодня коммунистический строй нечто незыблемое. Может быть завтра... Но об этом молчи. Ты принимаешь за основу сам коммунизм. Основа есть, она существует. От этого и отталкиваемся. Но с умом. Все мы грешные, все мы ошибающиеся представители русской земли, даже на самом верху. Больше того, чем выше, тем ошибаемся больше. Власть заливает глаза. У маленького начальника не так, чтобы у большого начальника, и тем более у партийного заправилы и босса.
  Дубов почти в нокауте. Ей богу опять 'пахнет'. Врулев такой. Он тебе не маленький начальник и здесь представляешь какие глаза. Или не представляешь? Наша родина учится на ошибках. В прошлые годы подобного добра, что навоза. Перегибали, переправляли, перемалывали. Наконец перестраиваем. Чтобы не так больно, чтобы не так глупо, чтобы не знаю как. Но и Врулевы на самом верху... Опять погодите, чего-то не то сказал. Нокаут не улучшает положение Дубова. Шоковая политика перестройки обязана улучшать. Она на малое нечто поставлена, она сюда предназначена, отсюда ее сила, мощь и оружие. Не перестроиться без шоковой политики. Но пускай шоковая политика шокирует неким особенным образом. По-старому не желаю. По-старому надоело. Давайте перестраиваться вместе, давайте поддерживать друг друга. Ты поддерживаешь меня, я поддерживаю тебя, мы поддерживаем взаимно каждого перестройщика против каждого отщепенца и всякой антиперестроечной сволочи.
  Снова не помогает. Если запах пошел оно надолго, если не навсегда. Отбрось запах! Но он не уходит, но он возвращается. Чертовски подлый полковник Врулев. Просто гнида, просто подлец. Значит неуставные отношения, покуда ты по-человечески обращаешься с человеком? А уставные отношения, если хуже собаки? Так давайте гавкать, давайте собачиться. Я начальник, но с точки зрения политотдела, кто я такой? Неужели шишка? Неужели куча дерьма? И даже не куча. Дерьмо еще можно пустить в оборот. Положил на землю, выросли цветочки. Сами чувствуете, цветочки значит красиво. Но провинившегося офицера не называют красивым товарищем. Цветочки увяли, осталось дерьмо. В дерьме торчит шишка.
  Спрашиваю, за что? Неужели нельзя иначе? Ваша ренегатская методология она смешная, она вздорная, она ничего не стоит. И дураку понятно, на полторы копейки не стоит даже перед лицом смертельной опасности для твоей и моей родины. Вылизана из стакана, чтобы увеличить престиж политорганов. Ах, еще не все перестроились! Ах, еще не все чисто и наблюдаются отдельные явления! Ах, у нас вражий прихвостень! Какой вражий? Есть прямые продукты перестройки, есть обратные. Александр Сергеевич Мурашов и его компания ни в коей мере прямое явление. Но пускай охренеет в дерьме Мурашов. На нем закаляется сталь, на нем воспитаем истинных ленинцев. На нем покажем, что значат наши ряды, то есть ряди перестройки, против ваших рядов, то есть гадов и сволочи.
  Запершило в горле. Плевок на ковер. Хреновая перестройка! Еще один день, вот такой точно, сам стану сволочь. Что я тебе, майор или раб? Неужели не понимаешь, майор и защитник родины это синонимы. Раба засунь себе в одно место. У майора родина, отечество, народ. У раба хозяин и цепи. Ненавижу хозяина, ненавижу вождей. Все равно ни на что не годятся такие товарищи. Просто они не товарищи, просто козлы. На них посмотрев, враз скурвился и замудохался майор Дубов. Роль партии извращена. Роль родины опозорена. Ведущая роль русской земли среди прочих-земель - она опять никакая. Глупость и наглость, бред и позор. У которого извращенца пахнет из задницы, затыкай и заштопывай нос. Пускай оно пахнет снаружи. А внутри это твой микроклимат. Гадко, мерзостно, дико. Ей богу, сердце здоровое, но на пределе. И вообще, кто сказал, что здоровое сердце? Вон звенит и трещит. Ей богу, сейчас разорвется.
  Впрочем, приехали. Опять телефон:
  - Капитан Чушкин на проводе.
  Впрочем, пора успокоиться и расслабиться:
  - Глянь, Серега, а не осталось чего от вчерашних запасов.
  Фамильярничает Дубов, в его положении можно. Или так или полный дурак. После работы все мы Витьки, Сашки, Толяны, Сереги. И никакой крамолы против устава:
  - Прошу поскорее.
  Там не обижаются:
  - Приказ принят.
  Только нерасторопный у тебя капитан. Маменькин сыночек, папенькин любимец. Шаркает ногами, в трубке гудит. Роняет мебель, провод трясется. Чухи и кроки такие, словно кого-то ударили в морду. Оно бы совсем ничего, но просили же сделать скорее. Каждая минута, да что там минута, каждый вдох или выдох отравлены перестроечным угаром. После работы ничего перестроечного. Начнешь перестраиваться и доперестраиваешься после работы. На собственной шкуре испытал подобное барахло майор Дубов. Во время работы согласен на всякие извращения товарищ майор, но после работы... Только нормальный режим, только человечная человечность, только круг человеков тебе симпатичных. Хотел сказать уважающих твое внутреннее 'я', но передумал. С уважающими товарищами мы еще разберемся. Пускай уважают, если не лень. Но человеческое достоинство опять без пустяк без симпатии. Не стучи, не пищи и не роняй мебель. Просили скорее.
  - Полный абзац, - это там.
  - Сложно достать? - это здесь.
  Но надежда не умирает вот так:
  - Пороем у Алксниса.
  
  19 ЧАСОВ
  - Ну и скоты вокруг, - почти в настроении Дубов.
  В пальцах мутный стакан. В стакане мутное нечто. Должна бы плескаться прозрачная жидкость, но уж какую открыли бутылку. Да и не все ли равно? Если вокруг ваша мразь, в провонявшихся пиджачишках, в испохабившихся сарафанчиках, с тупыми и опять же похабными мордами. Дубов не понимает, отчего пиджачишки и сарафанчики его раздражают. Раздражительное состояние души не всегда способствует дружбе народов. Носишь гнилые зубы, пожалуйста. Просишь на хлебец, пожалуйста. Русская натура есть зубы и хлебец в едином лице. Тем более русская натура есть пиджачишки и всякое прочее. Особенно, если стакан недостаточно мутный, а лекарство недостаточно крепкое. Лучше всего другое лекарство. Лучше всего автомат с полной обоймой патронов. Или железная власть, которая подкрадывается по ночам, которая действует без суда, без разборок, без следствия. Сам подписываюсь, куда лучше железная власть. На пятнадцать секунд опоздал на работу, скабрезное слово сказал командиру, улыбка желтая и взгляд подлый могут оказаться последними в твоей жизни.
  Дубов в ударе:
  - Железная власть никогда не мешает развитию личности. Личность (хреновый товарищ) не понимает, как развивается и куда развивается. Пусти на самотек развитие личности, одни потемки, одна неудача, гибель и факт. Самотечное развитие всегда гибельное развитие. Свобода остановила, а власть подхлестнула развитие личности. Свобода испортила, а власть из железа благоустроила испорченные обломки. Можно и другое слово, кроме 'обломков' поставить рядом со словом 'свобода', но это уже дурь извратившейся молодежи. Не родись свободным, я повторяю тебе, не родясь. Под железной пятой и спокойнее, и благоразумнее, и надежнее. Пята не давит, но придерживает твою личность. Ибо личность необходимо придерживать. Личность как пакостное животное. Хотел сказать существо, но пускай будет животное. Одно и то же, и все равно пакостное. Ты люби личность, но придерживай ее за одно место. Придерживать это хорошо, это надежно. Вот удавка, вот в которой раз хорошо. В удавке болтается и развивается личность. Из удавки выскользнул, где еще личность твоя? Неужели конец? Неужели башкой об асфальт? Неужели, грязные пятна?
  С Дубовым антиприпадок. На первом этапе припадок, дальше наоборот. Стаканом махнул, нечто выхлебал. Нечто скользнуло по жилам самым, что ни на есть законным путем. Оно напоминает путь общества, оно повторяет закон общества, оно не изворачивается, но просачивается. Хлоп, хлюп, хлип. Это оно. Прощающее и ненаказывающее нечто, возводящее к жизни и пресловутый напиток богов. Нечто и перестройка. Черт подери, никакого сравнения. Гигант и карлик. Вселенная и клоп. Множество и единица. Человек и самый крохотный атом... Чего не выдумываем, с данной помощницей не достать Дубова.
  Он блаженствует:
  - Железная власть не нужна старикам. Достигли перестроечного возраста, пора на помойку. Пенсия расслабляет, а возраст умиротворяет. Ты в конце дороги, ты выдержал более сложный отрезок пути, ты не подох. Прочие не такие крепкие товарищи, прочее не такие здоровые, они не достигли, но претендуют на стариковские привилегии, пока еще называются молодежь. Зачем претендует? Молодость не могила, а старость в попу пробралась без мыла. Не трогайте старость, для нее что всевластие, что безвластие. Она не ответственная за свои поступки. Если бы была ответственная старость, тогда самое время готовить огонь и железо. Но чего с нее возьмешь с этой продажной девки, которая старость. Продаваться так хочется, но никто не берет. Вот тебе мое почтение, сиди и не пентюхай в розовых старческих рюшечках. Мы другим способом тебя отпентюхаем. Если мы без всяческого почтения посадили в дерьмо молодежь, на цепи, под танки. Старость давно на помойке. Зачем ее трогать? Только трогаем молодежь, или если не против, этих сосунков недобитых, которых плеткой учить все равно что лечить железным сиропчиком. Они от плетки и от железа становятся только крепче. Кто-то сказал, хилая молодежь, а я не согласен. Да отвалите! Да сами вы хилые долбаки и ублюдки! Неученая молодежь выльется в ту же отвратительную и бесполезную старость. Наших стариков хорошо учили в прежнее время. Наших стариков и плеткой и черти какой там селедкой. Благодарю за науки. Все ученые, что дерьмо перченое. Сидят и перестраиваются, а в душу не плюй. Или не наше сегодня железо?
  Дубов испражнился на пол и растоптал сами знаете что сапогами:
  - Страна наша, только власть не совсем чтобы мы. Грустно смотреть на страну, которая не под той властью. Еще более грустно чувствовать и осознавать, как ломается, падает на кусочки система, сбитая нашими предками. Я не говорю, из пулеметов она сбитая. Нет, пулеметного огня мало. Необходимо нечто покрепче, нечто более высокого ранга. Чтобы со всех сторон, чтобы по всей линии нападения и обороны. Впрочем, наши предки дерьмо. Может они и талантливые предки, может не так чтобы очень талантливые, но что дерьмо, с этим я точно согласен. То есть согласен на все сто процентов. Если бы в здравом уме творили наш мир предки, так самое время укоротить язычок и прикрыть ротик. Но ничего не укорачивается в перестроечный век предков. Наоборот, длинное стало длиннее, а очень длинное еще длиннее. Раньше языки бессловесные, теперь не понимаю какие они, но что-то не вышло у нас в королевстве. До чего, твою мать, доросло королевство, до какого такого и растакого к чертям сволочизма. Не понимаю в который раз. Вот бы топор и ударить по вашему ротику. Да чего там топор? Вот бы стрельнуть.
  Стакан задрожал в суровой армейской руке, несколько капель упало на брюки. Мы не заметили, откуда взялись сами собой капли. Может лекарство, может слюна, может выше причина. Но не сделалась чище от этого брюки.
  - Витя, кончай, - Алкснис брякнул посудиной, - Прекрати философию. Ты не философ, ты человек, разумеешь меня, че-ло-век. Или рухнуло что-то в твоей голове? Или не разумеешь? Все равно че-ло-век че-ло-вечина. Другие падаль, другие отстой. Ты не другие. Я уже кончил.
  Неловкое молчание, где еще несколько капель, теперь в стакан Алксниса.
  - И правильно.
  Ответные капли в стакан Дубова:
  - Значит договорились.
  - Видимо так.
  - А я знал, что договорились. Жизнь собачья, судьба смердячая. Все мы под пулей ходим, все мы у стенки встали. Кто не сам, того поставят, и может сию минуту, чтобы не отличался от прочих товарищей. Зачем отличаешься от прочих товарищей? Неужели ты не такой, как они? Я такой, а ты нет? Наглеешь, приятель. Не хорошо. Чушкин не отличается. Будь как товарищ Чушкин.
  Снова плевки:
  - Значит будь?
  - И без обид.
  Чушкин мирно посапывал в кресле.
  
  20 ЧАСОВ
  - Смотри шалопай, - Дубов, на кэпэпэ, - Перед тобой защитники родины.
  - Смотри сосунок, - Алкснис уперся за Дубовым, - Перед тобой величие родины.
  И в кого они там? И на кого наседают? Великие, упертые, человечищи и человечины. Неужели не догадались? Все в эту калитку. И так каждый вечер. Привратник меняется, а позиция повторяется. Отсюда родина, которую требуется защищать. Отсюда враг, который есть шалопай и сосунок одновременно, и от которого следует защищаться, пока еще живет родина. Ты не надейся, что просто отделаешься от самой родины. Неправильная позиция усугубляет твой долг перед родиной. А правильная позиция опять-таки долг, где ты не стал уклоняться. И никаких 'но'. На тебе китель, на тебе погоны, на тебе, что обязано быть. Я подчеркиваю слово 'обязано' как принадлежность защитника родины. А враг без кителя и погоны на нем какие-то дрековые, ни одной звезды, ну самой малюсенькой нет. Две буковки 'СА'. Да что оно такое, что за позорные буковки? Начало слова 'сапог', 'сачок', 'салабон', 'саботажник'.
  - Так точно, - то самое 'СА'.
  Противно на него разоряться. Разве что дать по мордам. Настолько детская морда, настолько она саботажная. Посмотрел и противно. Опять каждый день. Пока не посмотришь на этого, на того, на пятого и десятого, ну на кого угодно с чертовой надписью 'СА', в данном случае выдерживает желудок. Но посмотрел, и уже не выдерживает желудок. Кто сказал 'точно'? Почему 'точно'? Откуда она точность? Мы не проверяли твою точность. Неужели ты сам проверял твою точность? Не верю, кажется, не проверял. Все якобы точные товарищи, а на самом деле в кошачьих катышках. Никто нечего не сказал. Опять послышалось, опять желудок, опять Дубов выплюнул 'Йок!' Ах, вам не нравится? Да откуда вы взялись, придурки вы эдакие? Дубов выплюнул не чужое, но очень и очень свое, и между прочем с необычайным глубокомыслием в данной точке пространства.
  - Смотри, пацан, - Алкснис всегда на страже.
  Сами понимаете, Алксниса не проведешь. Что из парламентской кабины, что из помоев. Он тебе не пацан. Его речь и после четвертой бутылки ладная, тем более русская. Он нравоучает, но не привязывается. Это сволочь привязывается, Алкснис нет. Если засомневались, ступайте и поговорите с товарищем Алкснисом. Вам никакой дружбы, одна служба. Это у звезданутых товарищей после сирены дружба, а у буковки 'СА' или у двух буковок, что все равно, у них только самое интересное начинается. Ах, совсем распустились, скоты! Ах, борзота! И еще две тысячи двести двадцать два слова. Армейские харчи, жирная задница, морда кочан, одно место через калитку, горб государства. Ах, простите, здесь не калитка, но кэпэпэ, и еще неподкупная стража.
  - Смотри, губошлеп, - Алкснис выпустил слюни, - Вокруг мое государство.
  А кто сомневается, что не твое государство? Или ты думал, конек-горбунок из детской слюнявой, слезливой, потливой, и трахнутой сказочки заменит хотя бы на пять минут государство? Значит, не думал? Прекрасная мысль. Правильно оценил момент Алкснис:
  - Государство это машина. Ого-огого! Вот такая машина, на пальцах ее не покажешь. Ты думал, оно не машина. Ты в технике нуль и червяк. А я представляю... Какое там представляю, я знаю, какая это машина. Молчать! Заиграет мотор, закрутятся всякие, мать перемать, шестеренки, поршни, колеса. Оно не просто за так. Нормальный, обусловленный временными границами путь в развитии моего государства. Или еще не понятно? Или в тебя не вошло? Государство закрутится, заиграет и вздрогнет. А еще поползет, поползет, поползет неизвестно куда и наступит ногой на никчемные и никому ненужные яйца.
  - Так точно! - снова солдат, кажется с побагровевшей мордахой вместо того пресловутого 'СА', хотя никакой разницы.
  Дубов выплюнул 'Йук!', а Чушкин совсем ничего не сказал, ну совсем ничего не сказал капитан Чушкин. Настоящий русский характер, и взгляд его русский. Во взгляде отсутствует то, что не присутствует в русском характере, и соответственно вообще не присутствует. Чушкин не государство и не машина. Разрешается нести на руках, если не устоял на ногах. Можно и головой вниз, но тогда не устояла фуражка. А как без фуражки на кэпэпэ? Это не по правилам, нельзя исключить из списка фуражку. Мы законопослушные офицеры. Мы понесем и так вынесем товарища капитана, как полагается по уставу. Крепкие ноги - большая редкость в нашей среде. Чего не хватает у Чушкина, в избытке у Алксниса:
  - Гимнастерку можно еще отстирать и портки отстирать. Для такой процедуры наладил масенький крантик в своем кабинете. Беру салабона, выворачиваю, разглаживаю. Ты покусился на наш великий народ, ты презирал честь и совесть великой родины, ты не уважаешь законы страны. Ах, это не ты. Ах, это такая мамочка. Она с детства не уважала и покушалась на честь и совесть великой родины. Ну, приводи мамочку. Далеко, не по уставу. Знаю, что далеко. Знаю, не по уставу. Теперь не за маменькиной попкой, мол, прячемся. Теперь своей, то бишь попкой своей отвечаем. У меня крантик и кабинет, я человек военный, не размазня, черт тебя ниже пояса, у меня каждый день по военному. Ах, не понравился каждый день? Ничего, он понравится. В армии прикажут, точно понравится. Ты не думай, что я пошутил. Мамочкиной или какой там еще попке кранты. Теперь защита, теперь армия, теперь никаких шуток. Ты покусился на доброе имя отчизны. Это зря. Не люблю таких раздолбаев. Отношусь к тебе как родному, но не люблю. Я не слюнявый папаша, но настоящий отец. Пора в кабинет, три ведра кипятка и открыть крантик.
  А вы волновались. Тупые придурки волнуются, умные товарищи никогда. Если Алкснис командует, если Алкснис надыбал в отцы, мысли и чувства льются из крантика:
  - Кипяток есть орудие воспитания. Он не обжигает, но обмывает всякие непотребные чувства и мысли. Каждому салабону не грех обмыться. Меньше будешь дурить и прикидываться, господин салабон, больше слушать и слушаться старших по званию. Я добрый, но не добренький офицер. Чистота гимнастерки почти чистота родины. Не отрицаем, что грязная гимнастерка вот настолько не значит для родины. Она значит. Она предатель и враг. Зато чистая гимнастерка это почти чистые мысли. Самообман не отсюда. Саботажники саботажничают и самообманываются. Я их из крантика. Ужо получите у меня! Ужо выйдем кристальными и отчизнолюбивыми представителями нашей отчизны! Опять после крантика. Или еще не дошло? Или не ясно, кто враг? А отчизна и родина это одно и то же, и это здорово.
  Дубов выдавил 'Йак!'. Чушкин едва не свалился на пол и тем самым чуть-чуть не зашиб самодура с погонами 'СА'. Хотя если бы и зашиб, невелика важность.
  - Хорошо под крантиком, - Алкснис блевнул.
  - Так точно, - ответил солдат.
  И схватил хорошо по сопелке:
  - Что так точно? - это опять учение Алксниса.
  Длительный курс, длительная обработка, длительное прополаскивание не представляю чего. Много там длительных, блевотноподобных, маменькиных и папочкиных, и не повторяю каких поворотов. Кто-то делает человека, а кто-то его не делает. Точнее калечит. Чтобы ты вырастал не нормальным защитником родины, но вроде отверстия анального с большим геморроем внутри. Вот если бы поливали или воспитывали тебя правильно. Но кто поливает подобное дерьмо? Но кто воспитывает? Поливальная машина в кабинете у Алксниса. На кэпэпэ вертушка и никакой машины. Ни поливальной, ни государственной. И кому доверили кэпэпэ? Это же вход в цитадель. Если на входе ничтожество, значит, просачивается враг. И не надейся, что враг такой недоразвитый, как отщепенец, который на входе. Он враг, он очень доразвитый враг. Проткни иголочкой дырочку, вмиг просачивается этот поганый товарищ. Впрочем, можешь и не протыкать ничего. Алкснис большой знаток кэпэпэшной ботвы. Там ведь никакие герои стоят. Мамочка, с папочкой пристроили, чтобы в армии служил, да не тужил. Блатная мамочка, блатной у нее папочка или попочка, что все равно. Настоящего солдата сюда не пристраивают, он на передовой, этот настоящий солдат. А маменькиного сыночка в полном объеме пристраивают. Давай, мое золотце, пристраивайся, пока повезло. Это тебе не армия, это курорт. А ты настоящая гниль из курортных подстилок. Человека отсюда не сделаешь. Для родины что либо путное не возродить, для отечества и подавно. Сгнил, завонялся, по морде хотя бы разок. Огого! Да и это не для тебя. Не заслужил, чтобы марать офицерские лапки.
  Алкснис снова блевнул:
  - Значит ясно, навозная вошь?
  Снова, снова:
  - Если не ясно, подлюга, скажи. Не позволю вонять, твоя мама.
  
  21 ЧАС
  Бой часов встретил Дубова в парке. Алкснис вовсе куда-то исчез. Обещал привести подкрепление. Это из бронебойных гранат и снарядов. Да я сейчас, да я, как штык. Да чуток потерпите. Много чего обещал товарищ Алкснис. Языком его золото наворачивать и негодяев приканчивать. Но исчез, хотя чертовски полезный товарищ. А от Чушкина никакой пользы. Впрочем, и неприятностей от него никаких. Лежит себе на скамеечке. Красота! Лицо мирное, улыбка военная. Сразу не разобраться, то ли мирный, то ли военный лежит гражданин на скамеечке. Скорее всего, мы попали на умиротворенного бойца после боя. Лежит себе, посапывает капитан Чушкин, под головой пара армейских ботинок.
  Дубов выплюнул 'Йек!'
  Свежий воздух и опускающаяся серинка в воздухе они отрезвляют. Не говорю, протрезвляют. На окончательный вариант пока рановато рассчитывать, а вот нечто среднее, нечто временное в самый раз. По крайней мере, твой разум не грязный, не чистый, но из самой середины. Вагонетки туда не грохочут, уголек не зажигается, искры не так чтобы гибкая величина. Опять же с одной стороны. Но и цветочки во всю не цветут. Какие елы-палы цветочки? Так, проехали. Так, улетучились угольной пылью.
  - Дерьмо замполит.
  Дубов смачно и длинно выругался, смакуя каждый оттенок, каждую буковку непростого ругательства. Следом построил несколько девятиэтажных заборов, на них взгромоздил сарай или два, еще будочку для собаки, еще общественный туалет, еще не припоминаю чего. И только окончив строительство, заволновался. Оно неожиданно как-то у нас получается. Оно без подготовки. Оно не из правильного устава. Взгляд по сторонам. Готовность номер один. Взгляд под скамейку.
  - Никого. Ни одной сволочи.
  Вот теперь из устава. Бдительный офицер. Не надейся на случай, не отдавайся на волю судьбы. Что такое сама бдительность? А что такое трезвый расчет? А что есть воля защитника родины? Даже в пьяном виде только расчет. Хотя ты не пьяный товарищ. Кто докажет, что Дубов пьяный товарищ? Никто не докажет. Трезвое начало все равно, что армейский конец. Хотя попадаются пьяные товарищи. Например, капитан Чушкин. На часах и заснул капитан Чушкин. Оно от невоздержанности. Меры не знает, а пьет товарищ капитан. В себе не разобрался, а все туда же.
  - Ни одного шпиона.
  Впрочем, не зарекайтесь, родные мои. Мимо скользнули две тени, почти что у самой скамейки:
  - Сегодня прекрасная ночь. Одухотворенная ночь, похожая больше на сказку, или какой-то чудесный дурман из невинной, по-детски неопределенной легенды.
  - Вокруг абсолютный дурман. Птички вроде кряхтят, букашки вроде шумят. Снова кряхтят и шумят, доставляя лишь нам удовольствие.
  - Именно нам, дорогая.
  - Именно нам, дорогой. Это время пришло несомненно для нас, выбрано доброй, скорее счастливой судьбой для нашего милого счастья.
  - Только для нас и для нас. Ах, какое оно это время...
  Повторяю, не зарекайтесь, товарищи. Может тени и настоящие, но слова, черт его знает, какие слова. Неужели так разговаривают настоящие пацаны и девчонки? Неужели с такой интонацией? Неужели серьезно, не для отвода глаз? Не верю, если серьезно. Вот хлопок, в него верю. Вот смакующий треск, верю опять. Может, и впрямь так теперь разговаривают? Перестроечная волна. Может, не для отвода?
  - Но никого.
  Тени скользнули, сломались, исчезли. Чушкин изобразил новый хлопок, еще треск, такой же точно смакующий. Затем захрапел пуще прежнего.
  - Дерьмо замполит, - вот называется с подготовкой и по уставу, - Как есть дерьмо.
  Ты раскрываешь государственные секреты. Лучше бы осталась подобная ерунда нераскрытой, но что-то наехало. Такое случается, особенно на волне перестройки. Все раскрывают какую-то ерунду, ты не хуже, не лучше. Зачем в себе? Зачем это дело накапливать? Все раскрывают и ты точно так же. Но так чтобы близстоящее деревце или вот этот кустик попали в свидетели. Других свидетелей не хочу ни за что. Раз, два и ладно. Только смотри, чтобы враг не пролез из-за кустика или деревца. Враг хитрющая бестия, четверти часа не пройдет, информация переправилась через кордон. А информация из самых секретных.
  Во-первых, какое дерьмо у нас замполит. Во-вторых, как долго необходимо учиться на счет государства, чтобы достигнуть чуть ли не абсолютного состояния дерьма. В-третьих, где товарищи, достигшие состояния дерьма, побираются, протираются и отсиживаются. Неужели не понимаете, очень важный вопрос? Выявил сосредоточение сил, направил удар. Оно в самый центр вышеупомянутых товарищей. Можно ракетный, можно танковый удар, можно ядерной бомбой. Но лучше всего идеологическая диверсия. В-четвертых, раскрыл тактику, как пройти в замполиты. Здесь потерял, там подхватил. Здесь распустился, там запустился. И главное, где сидит задница, из которой хлещет дерьмо. Враг не знает, не понимает, а хотелось бы. Ты для него находка. Никто не уговаривал, никто не приплачивал, сам показал своей волей. Глядите, вот еще задница! Навар немалый, а вы сказали дерьмо. Навар такой, что и дохлый карась заделается очень приличной рыбешкой. Да что опять же карась? Попала к врагу информация, когда оно полагается, уже не то что карась, не то что рыбешка, но кит. Во, ротище! Во, хапает! Во, тебе радости за твое карасиное детство!
  Дубов ругнулся опять:
  - Это чертово детство.
  Дальше слова и покрепче, но как-то не хочется их распаковывать в столь обалденную ночь. Ничего плохого не сделал на данный момент товарищ майор Дубов. Но и ничего хорошего он опять же не сделал. Впереди на лихом коне замполит. Он всегда впереди. Ты бедненький, а он жирненький. Ты жирненький, а он все равно жирнее. Ты все равно жирнее, а он опять обскакал. Твои таланты не его таланты. Твои успехи не его успехи. Твоя философия не его философия. Впрочем, какая еще философия? У кого никакой философии, тот самый и будет всегда впереди, который достойный товарищ. Не философствую, но знаю. Недостатки и так налицо. Это белое, это черное, это чертово. Не обманешь, не уговоришь, не превзойдешь такого товарища. Ты глупый, а он еще глупее. Ты еще глупее, а он совсем идиот. Ты совсем идиот, а он на недосягаемой высоте партийного дебилизма.
  Дубов плюнул в сердцах, прямо на китель сопящего Чушкина:
  - Карась недоделанный...
  От подобной несправедливости вроде как слюна образуется. Да что еще образуется? Слюна так и прет. Хотел подумать, непруха отстойная. Зря не подумал майор Дубов. Которому товарищу пруха, тот обманывает, обдуривает и запудривает недальновидных товарищей. Народ недальновидный, государство недальновидное, партия недальновидная... Черт подери, да что я такое, куда и зачем? Мы в курсе, партия самая недальновидная из самых недальновидных образований на русской земле. Если бы она обозревала не только кусок колбасы или водки стакан, тогда еще здравствует партия. А так никакой здравницы. Тем более, здравия желаю для партии! Мерзавец обманывает, предатель обкуривает, сукин сын... Что тебе сукин сын? Это ты на параше застрял, а он у руля. Тебе сидеть, а он сосет свой обычный подарок за родину, партию и государство.
  Дубов снова сморкнулся на Чушкина:
  - Карась и в китовой форме карась.
  Впрочем, вышло не очень громко. Скорее задумчиво. Эдакая серинка, как уже говорилось где-то в начале. Я задумываюсь, ты задумываешься, он задумывается. Нет, солнце еще не совсем под землей. Как бы наполовину зашло и как бы наполовину осталось торчать солнце. Это и есть серинка. Или не есть? Или про какое дело подумали? Плохо подумали, голова не в той плоскости почему-то работает. Парк закрывает солнце. Город что парк, куда более закрывает солнце. Но оно еще не совсем под землей. Оно где-то рядом, оно в твоих мыслях и линиях... Опять не то говорю. Про какую линию вы подумали? Никакая не линия партии. Надоела чертова партия. А может, не партия вовсе, а может сердечная боль, но все равно надоело.
  Дубов проработал идею в который раз и снова на Чушкина:
  - Я пятнадцать годков ковырялся в дерьме.
  Как-то не интересно. Слышали, в реестрик внесли, помним. Каждый из нас ковырялся в дерьме, каждый страдал не по-детски. Посредственности много, а настоящих ребят мало. Вся ваша посредственность, ваши караси заедают. То есть заедают наш век, а если подумать, то заедают не только его. Карасино-китовое государство не может не заедать саму личность. Оно прямо с горочки да на головку твою. Топот, увечье, человеческое достоинство долой. Ты думал, ах какое достоинство, а получается ох! Неужели совсем ничего не значишь на русской земле или совсем ничего не стоишь для этой чокнутой родины?
  Нет, в таком состоянии душа, что параша. Дубов рванул воротник. И душно, и мерзко, и больно. Даже железная пуговка отлетела:
  - Скоро четырнадцатый год.
  Оно точно, оно так. Хорошо считает товарищ. После тринадцати цифра четырнадцать. Столько годков продирался наверх, на карачках, ползком, черт его знает как будущий майор Дубов. Да что тебе черт? Дубов знает, как это ползать между двумя жерновами, с поджатыми лапками и подтянутым животом. Береги лапки, не распускай живот. Р-раз-говорчики в строю! Грудь четвертого! Нал-л-лево! Не вздумай направо, если не приказали. Жернова крутятся, а ты знаешь. Жернова перемалывают, а ты среди них. Единственная щелочка твоя. За нее абсолютное благоденствие, настоящий экстаз и мировое господство. А что такое абсолютное благоденствие, как не квартира в большом городе. А что такое настоящий экстаз, как не кормушка из самых жирных. А что такое мировое господство, как не погоны начальника.
  И вот уже путь позади. Город для великого Дубова. Кормушка великому Дубову. Погоны... Они опять же не ваши, они принадлежность великого Дубова. Унижался, что гад. Но из унижения вырастает величие. Пресмыкался, что сволочь. Но и пресмыкающееся существо имеет право на жизнь. Лебезил, прямо в горле свербит. Но разве это порок, если вокруг такое дерьмо, о которое ноги не вытрешь, а ты очень и очень великий. Все поклоняется Дубову, любит, лелеет такое дитя, доставляет на чистых руках к чистому небу и звездам. Все оно чистое, оно небесное, оно потрясающее. Только поганая шваль, только мерзость не может спокойно глядеть на прекрасные чистые руки, на прекрасную чистую душу, на прекрасный и русский характер товарища Дубова. Только карась и жидовская морда надеется кончить добро и превратить его в нечто из чмо и навоза.
  Мимо мелькнули тени:
  - Редкий сегодня вечер.
  - И будет редкая ночь.
  - Надеюсь, что будет. Там на горизонте собираются тучи. Они тяжелые, они мрак, они все ближе и ближе с такой быстротой, что скоро закроют наш небосклон, сделают его серым и мертвым.
  - Мертвый это не наш небосклон.
  - И серый не наш небосклон.
  - Пускай будет редкая ночь, пускай будут звезды.
  Впрочем, ничего страшного. Чушкин дернулся подбородком. Рывок перешел в плечо, из плеча в другое место и в ногу. Не помню в какую, правую или левую ногу, но опять все равно. Чушкин упал со скамейки, не потревожив великого Дубова.
  - Только карась...
  Великий Дубов залился слезами.
  
  22 ЧАСА
  Раненая птица пробирается в свое гнездо. Изуродованный зверь пробирается в свое логово. Подбитый муравьишка пробирается в свой муравейник. Что оно такое, черт подери? Не знаю, не разбираюсь, а если знал, то забыл, а если напомнить, то не поверю. Птица, зверь, муравьишка в едином лице это величайший на свете майор, это товарищ Дубов. По засыпающим улицам, по застывающим переулкам, по перестроенному городу, в свое гнездо, в свое логово, в свой муравейник пробирался майор Дубов. Это не ты или я. Мы у телевизора, мы за книжечкой или под боком у сладкой жены. Это товарищ майор. И вид отвратителен, и зрак его страшен.
  Скажите на милость, откуда такое дерьмо? То есть в притоне, в сарае каком и от какой срамоты побывал настоящий мужик майор Дубов. Нарочно не отбояришься, нарочно не залетишь, чтобы так. Только лапа врага, только коварный и яростный выпад по яйцам, только не представляю какая позорная погань. Китель в дырах, фуражка в дерьме, брюки что китель и в то же время фуражка, ботинки не лучше чем брюки. Говорили тебе, одевай сапоги. Они хотя бы высокие, они не очень гавняются и легко отмываются, они сохраняют опять-таки брюки, по крайней мере, нижнюю часть. А ты все 'летняя форма одежды', а ты все ботинки.
  Господи, ну что это такое? В родном городе, на самой что ни на есть русской земле, в самом что ни на есть отечестве русских товарищей... Снова лапа врага. Попал и пропал майор Дубов. Достали и заломали достойного человека в какой-нибудь недостойной помойке. Наскочил на помойку и ни в коей степени отскочил все тот же товарищ. Нет, не хочу! Нет, наросло. Мы русские, мы человеки, мы ненавидим врага. Не суйся в наш город, не выделывай свои извращенные пакости, нечем здесь поживиться. Дух у нас цепкий. Душа у нас то, что надо. С духовностью полный порядок. И в таком кителе, и в таких брюках, ботинках, фуражках мы духовнее тысячи тысяч других недостойных товарищей. То есть чистеньких, свеженьких, мытеньких и прилизанных извращенцев не из нашей земли. Нам плевать на врага. Врешь, не сломаешь русский характер. Врешь, под кустом твоя философия. А заодно идеология и все остальное. Мы не ломаемся никогда. Эй, запевай армейскую песню.
  Киска милая, не плачь,
  Дам тебе обновку,
  Стань майоровой женой,
  Не простой плутовкой.
  Коль не хочешь пирога
  И стаканчик чаю.
  Лучше доброго пипка
  Я лекарств не знаю.
  И не бойтесь товарища Дубова. Черный, вонючий, не повторяю какой. Снова он, этот самый товарищ майор. В руках его настоящие розы. Свежий букет, точно сама невинность и приятный, как нежная кожица девушки.
  
  23 ЧАСА
  Дверь приоткрыла Маша:
  - Явился старый ублюдок, приплелся.
  Щель крохотная, но рука с букетом прошла. Пройдет рука, пройдет и нога. Пройдет нога, проедет и живот. Пройдет живот, пройдет обладатель букета, руки, ноги, живота. Запах, конечно! Ветер подул, но это мы обсуждали.
  - Горе-горькое ты мое.
  Маша ахнула, и уже взметнувшаяся над головой сковородка полетела на пол. Цветы затрепетали на обвислой груди, а по щекам разлилась такая вот масленица. Словно несчастная женщина перекинула десять, возможно двенадцать годков, словно она превратилась в ту безмятежную девочку, в того мотылька, покорившего некогда мальчика Дубова.
  - Милая, дорогая, любимая, - Дубов полез целоваться.
  Маша встряхнула его за широкие плечи, прижала все к той же груди, потрясла еще раз или два, или больше.
  - Чудак-человек. Каких не наделает глупостей, какой не наляпает чепухи, когда ничего у тебя не просили. Повторяю, совсем ничего. А ты кричишь, а ты бьешься ногами, а ты наехал на подлых и гнусных врагов. Дал по щекам, получил все то же обратно, Дал по ногам, получил не меньше, но больше. Зачем мне силы, если они нерастраченные? Зачем мне здоровье, если оно невостребованное? Зачем эта жизнь, если ее не сложить за чужое дерьмо, за успехи какой-то расплывчатой родины?
  Маша вздохнула:
  - Конечно, чудак. Мир огромный таких чудаков поднимает на гребень и отправляет обратно в кипящую бездну. Хотя бы единственный раз зазевался, и стал частичкой потока. Снова вверх, снова вниз, снова бездна. Пока поднимаешься, на что-то как вроде надеешься. Но в конечном итоге, вот этака пена, вот этот песок, вот эта гнилая травинка и ракушка... Без обиды, они твои, пена, песок или ракушка. Какие бы ни были малые, раскуроченные, опоганенные, но твои. Все прочее не твое. Родина ничего не знает, родина ничего не помнит, родина ни во что не вникает. Ей наплевать. Боль, кровавые раны, душа в синяках... Где-то там далеко-далеко почти что твоя, но такая чужая, но безразличная родина.
  Маша вздохнула чуть тише. Чего там осталось? Вздохи не помогают. Вот если бы уберечь чудака или прикрыть хоть немного его своим собственным телом. Пускай тело грузное, пускай в нем почти ничего уже нет. Но так оно лучше. Может и хватит, чтобы прикрыть чудака и уберечь хоть сегодня на пару минут от всей его родины.
  - Да ты не расстраивайся. Дерьма всегда много. Оно на каждом из нас такое дерьмо. Все мы вымазались, всяк из одной обоймы. Но это проходит, но это не навсегда и не совсем безнадежно. Будет над нами ясное небо, будут над нами безумные звезды, будет все хорошо и все впереди. Большое счастье, большая любовь. Наша любовь, наше счастье. Разве не чувствуешь, насколько оно наше счастье? Надо верить и ждать. Надо ждать и любить. И счастье вернется обратно.
  - Хорошо бы, - Дубов прохрюкал в ответ и склонил в унитаз свою бренную голову.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"