Мартовский Александр Юрьевич : другие произведения.

Благодетели. Книга первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман в двух книгах. Самое известное произведение Александра Мартовского о молодежи восьмидесятых годов. На Книжном Фестивале во Франкфурте-на-Майне в 1992 году "Благодетели" были названы лучшим русским романом конца двадцатого века.

  АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
  БЛАГОДЕТЕЛИ. КНИГА ПЕРВАЯ
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  Коля родился уродом.
  Ничего физиологического в смысле этого слова. Разные бывают уроды на русской земле, не только такие, у которых отсутствуют некоторые важные детали их неудавшегося организма. Или, наоборот, кое-какие детали присутствуют. Например, крохотный прыщик на слишком большой голове может закрыть человеку вполне конкретную дверь вовнутрь вполне конкретного общества, и откинуть вышеупомянутого неудачника далеко и надолго от умопомрачительных пряников. Только не надо со мной пререкаться, что не каждому нравятся пряники. Ибо каждому нравится внимание общества, в котором он существует. То есть движется, дышит, мечтает и допускает не совсем, чтобы оправданные ошибки, и даже находит свою собственную нереальную вселенную любви и печали.
  Дальше нечто реальное. Мальчик вышел духовным уродом, с очаровательными признаками духовного разложения в нашем здоровом, оптимистическом, наполненном животного торжества обществе. Я повторяю, всякая тварь торжествует внутри общества. Вон тот камешек торжествует, и то облачко, и красивая пташечка, и тем более маленький червячок с маленькими ножками, маленькими ручками и совсем незаметной головкой. Червячок торжествует в первую очередь. Он человечище, он же вершина вселенной, он поднялся на горний простор за вселенскими звездами. Короче, триста тридцать три повода для торжества. Нет никого совершеннее торжествующей твари. Это дело нельзя упустить просто так, дело надо отметить. А мальчик вырос чертовски большим дураком. Уже не совсем маленький, а полезные развлечения прочих особей опошляются и отвергаются в угоду всякой бессодержательной пошлости.
  Разлетелся тяжелыми глыбами
  Застарелый и смрадный бардак:
  Не приносит рассчитанной прибыли
  Потерявший основы кулак.
  Что кулак без достойного разума,
  Без достойной ведущей руки:
  Груда мяса, покрытая спазмами,
  И гнилой оболочки куски.
  Лишь подвластный разумному гению
  Гений силы не знает цепей:
  Создает внеземные творения
  Из бардачных замшелых камней.
  Право, вырос приятный товарищ!
  Поворачиваюсь налево и радуюсь, сколько поэзии, сколько огня в этой тлеющей головешке. Поворачиваюсь направо и снова улыбочка на глазах. Поэзия не исчезла, головешка не собирается уступать обществу ни одного миллиметра обожженного чувства. Искры такие холодные, но обнадеживающие. А вдруг чего-нибудь большее прорвется наружу? А вдруг настоящий огонь? Говорят же, что настоящий огонь является принадлежностью нашей России. Земля русская не просто кусочек какой-то грязи, это такая земля, где сегодня тлеешь, но завтра... Черт его знает, какое вселенское завтра.
  Впрочем, еще один штрих. Он ни по какому признаку есть вселенная. Он крохотуля. Он совершенно никчемный, бессмысленный и невесомый, если желаете так. Скорее штришок, на который сам разорился, все равно, что водицы покушал. Но штришок, который приклеился к мальчику. И это при неизменной правдоподобности в рассуждениях, при подкупающем благоразумии поэтических образов, при философии опыта. Мамочка ты моя, мы уже договорились до опыта. Вышеозначенный опыт определяет жизнь, а жизнь определяет опыт. Вроде бы просто и мягко. Но на деле жесткость неимоверная. Для философии подготовили мальчика, а для опыта нет. В уме или на пальцах все просчитал мальчик, а результат отрицательный.
  Ну, и как полагается, детство с открытой душой. Посмотрите, я не скрываюсь от временных сложностей. Послушайте, как люблю этот мир. Оставим распри и склоки, выбросим на помойку мелочный эгоцентризм. Еще никого ваше чертово эго не сделало человечнее на пятнадцать секунд, я не повторяю про счастье. Давайте бороться за счастье, давайте вместе и общими силами. Люди такие хорошие, люди такие разумные, они точно созданы для борьбы и всеобщего счастья. Или ошибся? Или не так? По философии истинно так. А вот опыт предполагает обратное. Ну, чего за соплюшки и вопли? Р-раз по морде, дв-ва по морде, тр-ри по морде. Или тебе мало? Или думаешь, накостыляли за скверный характер, за счастье твое? Нет, ничего похожего. Опять опыт. Надо же детушкам упражняться на ком-то и чем-то до поступления в большой ослепительный мир с его ослепительными порядками:
  - Слабый - козел отпущения.
  - Сильный - он враг, пока не начальник.
  - Рай - место для раболепствующей сволочи.
  Дальше не философия, но та самая физиология, от которой чуть было не отказались на начальном этапе. Коля не относился к сильным начальникам мира сего. Самый обыкновенный мальчик. Плечи обыкновенные, мускулы обыкновенные, спина немного сутулая и такая же обыкновенная. Подбородок не так чтобы чувственный, но и не то чтобы волевой, короче из тех же обыкновенных. Если присмотришься, нечто инфантильное укоренилось в походке и жестах, но ничего раболепствующего, кроме обыкновения. Это ваше, а это мое. Что-то для сволочи, а это не трогайте. За дремучими лесами, за скрипучими замками, в темной темнице лежит и на свет не выглядывает. Теперь уже философия, подхлестнувшая физиологию. Правда, настолько секретная философия, что до поры до времени черт не сумел разобраться, какая она. Пожалуй, и обыкновенному человеку здесь разобраться достаточно тяжело. Я, например, до сих пор в дураках. Хотя понимаю на кончике хилого разума, что наехал сей разум на камень. Ибо Коля младших не бил, не сквернословил, не воскурял фимиам в туалетных компаниях и учился (какая гадость!), будто желал поиметь золотую медаль.
  Меткая характеристика:
  - Слизняк.
  Вернее, человек абсолютно пропащий, если бы не папа.
  
  ***
  Ах, еще папа!
  Прекрасная палочка-выручалочка для недоразвитой молодежи. Оно не секрет, что молодежь необходимо подталкивать, принуждать, направлять на путь истины. При чем необходимо этим заниматься если не постоянно, то чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Молодежь спит, а ты занимаешься. Молодежь бодрствует, а ты на посту. Задача не из благородных, скорее из самых тяжелых. Однако если прикинулся палочкой, не забывай про взаимодействие с выручалочкой. Все-таки не какое дерьмо выручаем, но будущее нашей несчастной земли. Вот если бы молодежь представляла собой прошлое... Неужели не понимаете, она молодежь, она не обязана ничего никому? Для молодежи единственная задача быть молодежью. Что до чертиков здорово, что освобождает от многих проблем, и упаковывает двадцать четыре часа до единой минуты или единой секунды. Ничего личного, дальше работа.
  Папа на боевом посту. Силы отдаются лучшей на свете родине, энергия высвобождается такими аккуратными порциями. Посмотрел, и вселилась энергия в карандаш. Послушал, опять пару строчек на фирменном бланке. Подумал, на лице появилось осмысленное выражение. Не взгляд, а нечто от бога:
  - Есть общепринятые законы. Их принимали мы сообща. Весь народ принимал, все общество в этом участвовало. Кто напрямую, а кто через посредников, но равнодушных здесь не было. Десятки поколений. Какое там десятки? Может быть сотни и тысячи. Они опять же русский народ. Они корректировали и улучшали саму жизнь. Чтобы в конечном итоге лучшее выплеснуть на бумагу в виде законов. Ничего худшего, только лучшее. Ибо на веру принимается лучшее. Только молодежи кажется, что доказательствами можно улучшает какой угодно закон, но на самом деле молодежь отвергает или опошливает все эти народные массы: десятки, сотни и тысячи. Сначала незначительное отступление от идеала и незначительное отвержение общепринятых истин. Однако в дальнейшем отступничество и раскол. А за отступнической гранью целой жизни не хватит, чтобы вернуться. Ты отступник, ты диссидент, ты попался на веки вечные, ты погиб. Нет, чтобы не попадаться в самом зародыше.
  Кажется, намек ясен. Хотя это можно перефразировать как-то иначе, но все равно. Короткая речь или длинная, задушевная или ругательская - перед нами образец настоящего человека, то есть пожившего, поварившегося и кое-чего понимающего в колбасных объедках. Молодежь не такая, на три процента не понимает. Ей бы дурачиться, ей бы какой-то подвох. Вот вы настолько правильные, вот вы сякие праведные, вот у вас двадцать четыре шишки на лбу. А у нас ни одной шишки. Покуда не стукались, не расшибались, еще кожа гладенькая и рожа сладенькая, ну точно твой поросеночек. На ваши шишки наши плевки. Наши сани торчат за кустами. Заведем моторчик, сожрем мухоморчик. Значит взбодрилась не шибко сознательная молодежь, значит поехали, значит вокруг красота. Черт его знает, какая вокруг красота. Может праведная, может наоборот. Мы еще про такое не говорили, не преступали правила ваши и ваш идиотский закон, покуда кажутся эфемерными шишки.
  Примеров тьма тьмущая. Первый из сомневающихся товарищей в помойке лежит, второй за санями бежит, третий нагнал, навалился и выключает моторчик. Не обязательно сразу переключаться на третий пример, достаточно первого. Например, полюбил парень девушку: красивую, добрую, неиспорченную. Нашел в ней товарища верного, такого товарища, что руками или ногами за эту неуравновешенную, неопределенную и черти какую натуру. Ты беснуешься и выламываешься, а она ничего. Ты на бровях и обратно, а она улыбается. Ты вообще никакой, а она в щенячьем восторге. И главное, умеет так пожалеть, чтобы не затошнило от жалости. Вывод, конечно, известный. Парень - лопух. Дубовые уши развесил, глупенькие гляделки размазал, показал себя настоящим ослом на бесконечных просторах вселенной:
  - Жениться хочу!
  А еще выблевал жвачку:
  - Скорее жениться!
  Кто остановит его? Кто убедит в некоторой некомпетентности его социальной формации для решения назревающего вопроса? Кто предостережет от предосудительного, в немалой степени ложного шага? Естественно, не товарищи по оружию. Им бы зубы по полкам и щелкам. Ради крохотного прикольчика готовы папашу с мамашей перепрофилировать в евреи. Ради пары прикольчиков жизнь, что дорога в небытие, а смерть на дне балагана. Ради тройки прикольчиков пусть родная земля станет прахом. Дальше не продолжаю, вся милиция с омоновцами и спецназовцами, что тот трахнутый клопик против товарищей. Живем один раз, радуемся однажды, влюбляемся, чтобы уже никогда не отвергнуть прекраснейшую во вселенной любовь. Вот вам дурацкая тройка.
  О самой девушке ни слова. Она из заинтересованных товарищей, она катализатор и совратитель дурной молодежи. В женской головке мозгов на две трети от установленного образца. Основная треть испарилась, и ее тем более не хватает. Ты бы сначала подумала, ласковая, зачем тебе чертов слюнтяй. Но ты не подумала. Треть за морями и за горами. Не то чтобы очень не повезло, но эффект отсутствия очень серьезный. В отсутствие трети мозгов только хочется, ни в коей степени думается. Женитьба, во-первых. Женитьба, в-четвертых. Женитьба, в сорок восьмых. Ну, какого черта поганим себя? Прежде чем жениться, можно здорово повеселиться. А девушка упертая, без этих самых мозгов. Только так, только таким образом, только отсюда стою, ни на копейку иначе.
  Вот мы и договорились. Ставки на авторитет. Необходима не просто рука или ручка, но нечто солидное, крепкое, а еще лучше настоящий кулак величиной с телевизор:
  - Это куда, дорогой?
  - Дела... дела...
  - Посиди, потерпи маленько. Что еще напридумывал в твои-то годы?
  - Просто дела.
  - Не скажи, дорогой. Для работы еще маловатый. Пить красиво пока слабоватый. Да и на что тебе пить? Верно не на свои, а на добытые потом родителей денежки? Ах, за трезвый порядок, не пьешь, и работать пока не желаешь? Ну, чего покраснел? Или влюбился поди от безделья?
  В ответ, как положено, лепет и трепет козлиный, краска разукрупненным планом по недоразвитой морде, может дерзость какая. Скорее не дерзость, но глупость или ошибки молодости. Одним такие ошибки покажутся немножко стыдливыми и не то чтобы похотливыми во всех вариантах. Другим покажется гаденькой морда и без какого-либо налета достоинства. Но в большинстве случаев ничего никак не покажется. Разве что отправной пункт для любви. И соответственно лекция:
  - Ты еще дилетант. Только начинаешь, только исследуешь один из особенно сложных предметов человеческой психологии. Тебе кажется, что это чисто физиологический предмет. Немного потренировавшись, ты наловчился настраиваться на подобную тему. Но тебя обманули. Прежде всего, твои чувства, которые по большей мере обманывают. Во-вторых, твоя школа, которая не обманывает, но скорее обманывается сама. В-третьих, все остальное, что вынес за те же пятнадцать, шестнадцать, не важно, за сколько там лет из спичечного коробка, что с бодуна называется жизнью. И, наконец, само состояние твоей несчастливой души, представляемое за нечто гипервселенское и необычное, на самом деле это болезнь. Ты заболел, ты чего-то не то скушал или чем-то не тем надышался. Факт неоспоримый и научнообоснованный. Любовь - штука опасная и чертовски прилипчивая. Нет, она не сифилис, она хуже. От нее и сифилис, и спид, и душевное загноение с разложением. Вроде бы разлагаешься, а подумал, тебе повезло. Вроде бы загниваешь, а выводы отсюда самые неправильные и лженаучные. Как прожить без любви? Миром движет любовь! Что такое весь мир, если главного нет? Кажется, он ничто и никто. У всех есть, а у тебя нет. Желаю, чтобы дурацкое 'есть' заменило дурацкое 'нет'. И уже наплевать, какая это зараза.
  Впрочем, я привожу основные тезисы. Лекция куда длиннее и интереснее, лекция рассчитана на три с половиной часа в течение тридцати с половиной дней. Иногда бывает короче, но чаще бывает длиннее. Здесь установка на продолжительность. Главное, не торопиться, или, как вы представляете, тихой сапочкой давить по взбесившейся лапочке. Болезнь или заразу кавалерийской атакой не прошибаем, здесь подход более политический. Зато тишина и покой удаляют гормоны даже у бабушки, что возмечтала быть дедушкой. Я не договариваю про дурацкую молодежь. Стариковское средство по три с половиной часа в сутки много чего удаляет.
  Есть и тяжелые случаи. Иной дуралей не в своем уме. Долго заражался, болезнь запустил, последняя капля рассудительности утрачена. Его бы подлечивать током на триста восемьдесят вольт, а вместо этого пряниками да ягодками. Ток очень верное средство, хотя не совсем безопасное. А от пряников дуралей раскисает на девяносто девять процентов и еще на девять десятых. Больше того, он раскалывается. Никогда еще с ним так по-взрослому не обращались. Никакой пытки холодной водой. Никакого прожаривания на вертеле. Никакого членовредительства и расчленения. Голос вкрадчивый. Ягодка этот голос. С паршивцем именно так действует опыт, чтобы не шибко хотелось рогами в землю или зубами на образа? Ты всего-навсего молодежь. Чувства много, а голова на две трети усохла и переполнена. Разве посмеешь представить, что дорогие родители не размышляют, как уберечь дорогого сыночка и единственного наследника от заразы? Воображения маловато, черт подери. Или папа всего-навсего выразитель маминой воли против 'воровки', 'чертовой перечницы', прочего бардака, который ты величаешь 'любовью'?
  Но продолжаем...
  Разговор постепенно теряет сдерживающую окраску. Интеллигентный папа смущается и раздражается на непроходимость своего неинтеллигентного отпрыска. Вроде бы раньше понимали друг друга. Папа командовал, а малыш подчинялся, и это устраивало обе договаривающиеся стороны. Вот если бы отпрыск командовал... Но такого быть не могло. Даже подобная мысль на сто процентов крамола. Папа прошел через подчинение в юношеские годы. Его подчинение по Домострою, хотя никто вышеозначенной книги не знает и не читает, но как мы заметили, подчинение суть составляющая или синоним самой мудрости. Только неподчинение является антисинонимом и соответственно принадлежит опустившейся молодежи. А как вы догадываетесь, молодежь никогда не попадала в разряд поднимающихся товарищей. Здесь преимущество папы.
  - И как далеко зашло?
  Вопрос серьезный. Вопрос честный. Он прямо в лицо, что удар или плевок. В нем немного от деспота, от фискала, от сплетника или ябедника. Он настораживает, и самое время зажаться. Это экзекуция, не только вопрос. У тебя и так ничего своего, кроме все той же любви. Не хочу, чтобы лапали грязными пальцами. Однако с пальцами неприятная штука. Пальцы еще в воздухе, они на другом конце нашей или вашей вселенной, только влюбленный товарищ корчится и содрогается, точно его отловили и лапают как никогда. Вот бы на пошлость, на всякий позор и интим дать такой же позорный ответ. Спрашивают с игривыми нотками, и отвечаешь играючи. Подкалывают сурово, и отвечаешь не абы как. Папа за командира, но и ты не каша-малаша. Бодрый, резкий, нахальный, циничный. Эпитеты через край. Остроумный, наглеющий, сорвиголова, ловелас и любитель бабенок. Но ничего подобного. Откуда любитель бабенок? Мальчик теряется, несет несусветную чушь, из которой кроме некоторых булькающих звуков удается, в конце концов, разобрать несколько мяукающих нот и чего-нибудь вроде занудного подтявкивания и подвывания. Мальчик едва не глотает слезы.
  - Уймись, - папа его по плечу, - Я начинал с поцелуйчиков.
  Выпад вполне партийный. Неважно с чего папа твой начинал. Он и сам ничего не помнит. Старческий склероз и офицерский маразм. Если помнит, для пользы дела забыл. В папином возрасте разрешается только для пользы. В нужное время забыл. На повестке дня не сентенции с импотенцией. Здесь то самое время, когда упустивший победу рвет волосы, а победитель кушает ягодки. И неважно, что морда пытуемого становится пунцовее коммунистического знамени. Узкий лобик готов на последнюю треть подать воздух вместо каких-либо мыслей, и даже от этого отказаться. Лишь бы пытка скорее прошла, лишь бы получить разрешение на три капли своего личного счастья, вместо трех миллионов пудов желчи и пота, что совсем загадили щеки, волосы, ворот рубахи.
  - Нет, - отвечает пытуемый, - До поцелуйчиков далеко. Мы только держимся за руки.
  Разговор тем временем сводится к арифметике:
  - Скажи, драгоценный сынок, да без фальши и без обмана скажи, как дела в институте?
  Оно куда легче. Оно та чертова передышка, где еще властвует молодежь. Вроде бы отпустило. Немного померкантильничаем и подебильничаем. Институт почти бесконечная тема. Ни в коей степени про любовь. Всякие зачеты, всякие расчеты, всякое ахинейство в отсутствие душевного потенциала. Берешь наблу, умножаешь на лямбду, выбрасываешь эпсилон, и на четыре часа образуется компот из остатков. Неужели не чувствуете, твои четыре часа против папашиных трех с половиной? Или точно не чувствуете? Папашу такого не провести. Он и игрек прибавить не даст. Его арифметика не наблоидноэпсилоидная математика. Всяк точно и четко. Что такое студент? Что такое страсти студенческие? Не господние страсти, этого нет. Но студенческие, чего сколько хочешь. Наконец, что такое стипендия?
  - А кто у вас кормилец? - атака номер один.
  - А кто у вас обжора? - бастион номер два.
  - А кто одевает и раздевает? - атака на бастион за атакой.
  Думал передохнуть, ничего не получится. Мальчик носиком хлоп, мальчик ротиком топ. Самое время навалиться на ножки и ломануть по дорожке. Допотопная арифметика сильнее любой математики, тем более высшей с наблами или лямбдами. Если бы математика с лярвами... Но опять-таки нет. Любовь твоя честная, благородная, самого высокого полета. Только непотребная сволочь кривляется, а ты ложишься в кровать, как восхитительный джентльмен для произведения новых восхитительных джентльменов и всякого прочего на благо отечества.
  - А она?
  За такой вопрос трех лимонов не жалко. Мальчик крепкий, мальчик воздушный, но в душе что-то есть. За себя он уверен. Прежде чем выкобениваться, попробовал подкрепиться молодежной философией образца восьмидесятых годов. Нет, не водочкой с балычком. В его хозяйстве полный порядок. Утром стипендия, вечером работа на кафедре. Первое не ахти какая величина и второе не ахти какие приносит доходы, но в совокупности кое-чего есть. Преподаватели умиляются. Оч-чень приятный товарищ. Не карьерист, не дурилка из ватных, не молчальник и сплетник. Где не наезжаем с каверзными подначками, всюду полный порядок. И наезды преподавателей, скорее они просто так, чтобы сильнее учился и лучше работал будущий создатель коммунистической формации, чтобы жизнь не выглядела застойным болотцем, но родниковой водой, чтобы семейное благополучие процветало среди всяких тучек и кучек.
  Бывает и так. Первая атака отбита. Папа долго дремал, папа поздно проснулся и не заметил, что чадушко подросло, а романтическое рядом с практическим. Больше того, жажда вот этой беспутной романтики приносит очень и очень отчетливые плоды. Но только не безбедное существование двух сердец. В нашем отечестве не бывает безбедных товарищей. И самый богатый у нас все равно бедный. А студент он практически никогда не зацикливался на богатстве. Отсюда залог физиологии, психологии и философии русских студентов. А впрочем, какая разница? Плоды не совсем, чтобы ягодки, скорее арбузы или дыни.
  - Я за нее на что угодно согласен, - здесь дыня.
  - Она за меня хоть на край света, - следом арбуз.
  В данном случае папашина миссия усложняется. Не вмажешь теперь кулаком по столу, как в стародавние времена: 'Прокляну, пса смердящего!' Не привяжешь строптивое детище к ножке стола, не пройдешься по непокорной спине воспитательной розгой. Деспотизм нынче не в моде. Приходится выворачиваться:
  - Мы потомственные интеллигенты. А родители твоей раскрасавицы?
  - Не с родителями трубить.
  - Жизнь за это накажет.
  
  ***
  Отвратительная борьба в любых вариантах. Не для слабого желудка. Такая хреновина скорее сказывается и наказывается желудочными коликами. Вот замутило, вот развернуло, вот понесло желудок. Ты и сам не так чтобы отвратительный пессимист, просто не ожидал ответной атаки. У тебя внутренние органы еще не железо, не камень или песок. Они такие же точно, как внешние органы. Припоминаем про кожицу поросенка и про его непорочную душу. С твоей непорочной душой только резвиться и охать, в худшем варианте глаза завернуть на бочок и завязать в узел. Ух, какие мы добренькие! Ох, какие вы свеженькие! И опять чего-нибудь в духе поэзии. Два часа потерял на поэзию новоиспеченный гражданин советского государства, даже два с четвертью. Три куплета разделили на два с четвертью, и получился более или менее приемлемый результат. Но черт в квадратиках, что это за пакость под завывание Невского ветра, под удары Невского грома, при свете молнии опять же с Невы? Я повторяю, такая пакость, что думать смешно. А ты решился подумать, что данной хреновиной можно усилить желудок.
  Прощальные слезы,
  Такие простые
  И в каплях любви и тепла.
  Пускай не тревожат
  Пути грозовые,
  Как сердца совок и метла.
  В них малая вечность
  Лазурного неба
  Не то чтобы скромно молчит,
  Не то чтобы нечто
  В предвечную небыль
  Свои направляет лучи.
  Лучи эти самой
  Обыденной масти,
  Они из следов без следа.
  Они только рама
  Для вечного счастья
  И вечности та же среда.
  Тут настала пора открыть карты. Колин папа был замполитом.
  
  ***
  Таким образом, в оживленной беседе, с некоторыми ухмылками и прибаутками мы достигли желаемого. Не так чтобы 'оживленный' процесс считался 'желаемым'. Скорее наоборот, что получается слишком легко, то и отдается слишком легко. А мы не любители легоньких пряников вместо трудной крапивы. Пускай 'желаемое' окажется 'трудным', но на этот раз настоящим. Наша философия то же самое, что общечеловеческая психология. Мы уважаем скорее процесс, чем его результат. Если перед нами процесс беседы, значит, мы уважаем все связанное с беседой. Я ошибся, но и ты оступился в кое-каких выводах. Я взлетел, но и ты не последний из гномов. Я попробовал более жесткие методы, но и ты не киселек на сиропчике. Кажется, мы нашли общую точку. Где твое гиперпространственное 'я', там не забудь отыскать и мою неприметную личность. Каждая точка пространства есть общая или 'желаемая'. Короче, оно так просто, когда беседуешь на общие темы, но коснись чуточку частностей, и снова не совсем будет просто. Точнее все тот же вопрос:
  - Что есть достойный родитель?
  Нет, вы не обижайтесь, пожалуйста. Кто не вникает в существо спора, с тем можно не спорить. Носик задрал, губки бантиком, щечки поперек пояса. Человек рождается не от дерева, или камня, или железки. Сколько не пробовали выпестовать данного товарища в искусственных условиях, пока только бред и вранье. Человек от кого-нибудь да рождается. И о чем собственно спор? Семья алкаша, грузчика, дворника - это отбросы. Кто желает родиться в семье алкаша? А ну подними руки! Что-то скромные ребятишки сегодня или никто не желает? Ну, конечно, в семье не без йогнутых. Но со временем йогов становится меньше, а нормальных становится больше. Я возможно алкаш, но это мое хобби. Сегодня алкаш, завтра алкаш, зато послезавтра...
  Примерно та же история с грузчиком или дворником. Папы всякие нужны, папы всякие имеют вес в обществе. Хотя приятнее, когда одновременно важные и чертовски нужные папы. А дворник, кому он нужен? И грузчик, откуда в нем важность? Ползаешь, значит, в отрепье, когда другие ничтожества, что гораздо ничтожнее по своему интеллекту и по чему угодно, не то чтобы ползают, но летают. На мерседесах, на шестисотых и даже с крыльями. А ты только ползаешь. Охреневшему дворнику оно все равно. Кроме лопаты и лома ничем не разжился за долгую жизнь. Вот лопата есть инструмент. Если бы нечто другое, как лом. Хотя и он инструмент. Чем больше махаем вышеупомянутым инструментом, тем больше звенит инструментальная сталь. Лопатой по лому, ломиком по лопате. А в это время вся ваша сволочь кривляется и на своих шестисотых железках чуть ли не отдавила ноги. Кому интересно в дерьме? Снова на цыпочках, снова копаться и не иметь паршивой полушки на возрастающую нужду все того же вселенского интеллекта все той же божественной личности. Ответ однозначен, отсюда не интеллект, но долбак вроде Коли.
  Впрочем, постойте. Коля полушку имел. Никаких дворников, грузчиков и алкашей. Только достойная жизнь, только достоинство человека, только вершина среди заплесневелой канавы. Я не уточняю моральный аспект. Родитель у Коли достойный и родительница достойная. Не для того рожали, чтобы недостойное сделалось достойным или наоборот. С самого начала только достойное. Тебе повезло. Твои родители как капитал, наибольший из всех наибольших или прочнейший из самых прочных. Уже родился ты с капиталом.
  Загибаю пальцы, а юношеское воображение заработало. Захотелось купить книгу - пожалуйста! Захотелось в кино - какие проблемы? Шоколадка или конфетка - будьте любезны! А если воображение не пошло дальше? Нет, ничего страшного, просто оно не пошло. Никаких мерседесов, никаких шестидесятых, тем более шестисотых. Наконец, мопед только глупость, жирная шавка это предательство, музончик под магнитофончик или еще там какая фигня не так что тошнит, но и не так что затягивает.
  Я не осуждаю родителей. С любой подачи не их вина. Товарищи очень старались:
  - Приучайся, Коленька, быть хозяином.
  Мама гоняла мальчика в магазин между прочим и по любому поводу, в большинстве случаев не стоившему затраченной энергии:
  - Купи нитки, пуговицы, молоко, макароны...
  Мальчик гонялся не так чтобы очень счастливый и улыбающийся. Сама по себе процедура дурная, но не настолько, чтобы ради нее очи бантиком и возопить. Хотя самое время и возопить. Другой вопрос, чего из этого выйдет, кроме ответных воплей или куда хуже. А так обыкновенная процедура:
  - Сколько осталось?
  - Рубль пятьдесят две.
  - Две для копилочки...
  Папа с другой стороны, то есть практически через ремень, заставлял конспектировать выдающиеся труды Маркса-Энгельса-Ленина. Я отмечаю степень 'практически', ибо в случае отказа всегда появлялся ремень. Вещь, как вы представляете, не умная, бесполезная и омерзительная во всех отношениях. Ничего не стоило ее вытерпеть и не подчиняться. Но гораздо умнее до омерзительной фазы не доходить. Достали из шкафа талмуд, открыли многотомный блокнот, карандаши у тебя острые и ручка чернильная. Прилагательное 'многотомный' стыкуется с существительным 'чернила', а 'острые' карандаши всегда пригодятся. Норма не из самых бессовестных, но иногда увлекаешься до такой степени, что две нормы покрыл и опять не задаром:
  - Сколько сегодня?
  - Десять страниц.
  - Получи гривенник...
  Наконец, бабушка. Она не совсем родитель, но трудотерапия без нее, что брюки без пуговицы, или куртка без молнии. Бабушкин труд скорее приучающий, чем отталкивающий. Бабушкин труд тот самый краеугольный конек дарвинизма, по которому человек отличается от обезьяны с упорством истинной обезьяны. Вот разве что человек не всегда человек. В холодное время имеешь право пообезьянничать. Зато в теплое время:
  - Чем похвастаем?
  - Вычерпал туалет.
  - Пятачок причитается...
  И никакой уголовщины. Одни безлицензионно торгуют, другие безлицензионно воруют, еще масса поратовала за мелкие спекулятивные делишки против великой и неделимой родины. Ваша чертова масса противнее остальных. После мелкой, но очень настойчивой спекуляции родина теряет устойчивость. Так легче ее облапошить и сколотить для себя капитал. А мальчик не спекулянт. Ничего не сколачивает за счет родины, никакой спекулятивной крамолы. Деятельность его законная. Или-или. Можешь сопротивляться, можешь за нечто иное, скажем, за нечто крамольное пострадать попкой. Все равно придется пройти через маму, папу и бабушку. Общественно полезный труд, как вы понимаете. А остальной труд вообще неполезный. Как опять понимаете, трудовые копеечки не сколотишь из воздуха. Вот нетрудовые возможно сколотишь. Деньги делают деньги, деньги сделали деньги. Наш мальчик, наш образец Ленина-Энгельса-Маркса. Его деньги ничего не сделали и ничего не делают. Сначала труд, затем деньги. Из воздуха только воздух. Если воздух несвежий, значит, тем более будет несвежий или несвежий в квадрате после новой партии воздуха. Но если мы присобачили сюда труд, то в конце недели, в крайнем случае, месяца, кое-что убавляется. И твое кое-что опять деньги. На книгу, тортик, кино. Как трудился, так и заработал. За паршивый труд паршивая книга, паршивый тортик, опять же кино. Но зато за примерную деятельность...
  Воистину благодеяние родителей не имело пределов.
  
  ***
  Вообще-то Коленька жил сносно.
  Папа выхлопотал четырехкомнатную квартиру в лучшем районе города. При других обстоятельствах район мог оказаться и худшим. Но при таком папе не только не мог, он не имел права на нечто отличное и своевольное, кроме превосходнейших степеней. Если бы сегодня котировалось болото как степень, можете мне поверить, папина квартира сплошь на болоте. Но если сегодня вокруг кислород, цветы и улучшенная планировка во-от с такенными коридорами, это снова из области папы. Он не ботаник, он замполит. То есть скромный служащий своей родины. Разве что родина уважает служащего, и повернулась к нему улыбчивой половинкой лица вместо того, чтобы плакаться и кувыркаться, как положено с теми, которых не уважают.
  Нет, никакой манны небесной. Только закон. Во-первых, закон для защитника родины. Во-вторых, личная инициатива этого защитника, чтобы закон не нарушали, но выполняли. Вы сами знаете, сколько у нас нарушителей. Конечно, за всеми не углядишь. Однако в некоем конкретном случае, касающемся некоего конкретного лица, возможно и углядишь. Если инициатива, инициатива и снова инициатива сконцентрировалась в данной точке пространства. А папа, в который раз уточняю, он комиссар. Ибо замполит и комиссар слова одного корня. Вы, пожалуй, не поверите, но поверить придется. Если замполит не совсем комиссар, а комиссар не совсем замполит, тогда какого черта вся эта галиматья с погонами, защитниками, родиной? Сам не представляю, какого? Но замполит, как пить или есть комиссар. Его скромный труд уважается, его заслуги оцениваются. В данном случае позорный чинуша вынужден лапки поднять. Ну, вы в курсе, чинуша никогда не сдается, кроме некоторых из ряда вон выходящих случаев. Но данный случай и есть из ряда. Может мама не велит, может в руках ревматизм. Однако пускай будут руки подальше и выше, или их вырвут по самые плечи.
  Нет, ничего особенного, папа за справедливость:
  - Пока на земле справедливость, наша земля не сорвалась с орбиты.
  Нет, ничего интересного, папа играет по правилам:
  - Если в душе рядовой, ты не родился на нашей земле.
  Папа очень серьезно играет:
  - Если еще лейтенант, ты существуешь как пища клопов, тараканов, мокриц и другой дребедени. Но говори спасибо, что существуешь.
  Хотя с другой стороны:
  - Если ты капитан, тебе причитается угол...
  Опять ничего интересного. Много разговоров, много расчетов и не только на крохотные капитанские звезды. Следующие звезды уже не крохотные. Их несколько меньше, зато они больше. Сами соглашаетесь, одна большая звезда не четыре маленьких, а две большие звезды не одна. Я пока не затронул следующую плеяду. Две большие звезды есть тот самый предел, после которого угол похож на кощунство. Но и при одной большой кощунственный угол. Хотя при одной разрешается кое за чем потолкаться или кое-чему подучиться. Зато при двух звездах стопроцентное попадание на отдельную площадь, хотя не обязательно в престижный и модный район, где цветы, деревья, птички, но самое главное воздух.
  Комиссар начинается на цифре три. Цифра магическая, то есть магнетизирует и завораживает кого угодно насколько угодно. Следом за ней очень-очень большие звезды, но они отличаются менее правильным магнетизмом в отношении той же магии цифр. Если ты цифра три, это практически навсегда. Но если цифра один даже с чертовски великой звездой, это скорее временная удача на фоне маленьких неудач. Мы то понимаем, в какую сторону отклонилось отечество и где его истинные герои. Гипертрофированная звезда такая же опасность, если не большая, для человека. Лейтенант, капитан, в конце концов, рядовой они еще не опасность, скорее ступеньки одной лестницы. Имеете право перепрыгнуть через рядового в лейтенанты. А еще твое право не задерживаться в лейтенантах и резвым козликом дальше. Особенно до самой огромной звезды. Но повторяю, мой трепетный, гипертрофированная звезда означает тяжелый пост командующего. И рядовой командует, и лейтенант, и всякие прочие. Но командующий не только командует. Он скорее в постоянной напряженке, в ожидании одного единственного слова: 'неблагонадежен'. А вы сами знаете, из какого ротика, от ласковых зубок и губок каких рождается слово.
  Ты хотя и генерал,
  И большая цаца.
  Над тобою комиссар
  Властен надругаться.
  Он без пушки и гранат.
  Только сдвинет брови -
  И почешешь наугад
  Драить хвост коровий.
  Теперь никакой фантастики и никакой поэзии насчет квартиры. Ничего удивительного в том, что папа, а по совместительству замполит, выхлопотал эту квартиру или ее заработал. Город на Неве, престижный район, зеленая зона. Здесь мечтали поселиться многие питерцы со стажем не менее четырех поколений и прекрасными перспективами в коммуналке. Однако многие питерцы не замполит. Мечтать разрешается, а трогать руками нельзя. Доработайся сначала до замполита, тогда и трогай, и все остальное. Я даже скрывать не хочу, это не квартира, но сказка. В ней по последней моде ремонтик, и мебелишка опять по последней моде, аккурат из Европы. Сказку никто просто так не отдаст. Выхлопотал, теперь наслаждайся ее акварелями до конца комиссарского века. Век долгий, но конец близкий. Говорю тебе, наслаждайся. Или что-то не так? Или некое неприятное 'но' поставило всю систему в тупик? Ах, оно точно поставило! Слишком много желающих занимает эти прекрасные комнаты:
  - Самую большую - замполит с женой.
  - Вторую по величине - бабушка.
  - Следующую - Коля с Надей (младшей сестренкой).
  - Самая маленькая - под кабинет.
  Из всей категории перечисленных помещений, только кабинет представлял нечто стоящее в глазах человечества. Здесь на ничтожном пространстве, на шести квадратных метрах творилась История. Да, вы не ошиблись, та самая, которая с очень большой буквы, я имею в виду настоящую Историю. В ваших учебниках она не настоящая. Там ее припомадили, отшлифовали и отполировали до нестерпимого блеска. Давно это было, свидетелей нет, а если и есть, так все те же гладильщики, шлифовальщики, полировщики, то есть кровно заинтересованные товарищи в своей блестящей подделке. Они ни за что не признаются, у них мозги набекрень. Прежде чем заниматься историей с маленькой буквы, они хорошо подлечили мозги полировкой, шлифовкой и прочим.
  К замполиту маленькая буква вообще не относится. Это не профессиональная история и не оплачиваемый труд государством. Скорее долг, но не труд. Каждый выдающийся деятель имеет свой долг. Как мы уже догадались, папа - самый что ни на есть выдающийся. Следовательно, его знания выдающиеся, а мысли выдающиеся в квадрате. Это не разговор о деньгах. Деньги в рабочее время, а в свободное долг. Рабочее время закончилось, значит, дорога твоя в кабинет для выполнения долга. Запираешься на ключ, достаешь нечто мощное в переплете на тысячу с лишним листов, крякнул от тяжести нечто - и потекли мысли:
  - Что такое солдат? Сырой материал, пустышка, бездарность, не пропитавшаяся всепоглощающей линией партии. В голове в любом варианте лапша. Думы глупые, неответственные: попить, погулять, порезвиться на воле с идеологически невоспитанными пустышками. И таковой слизнячок достается советской армии, дабы утяжелить выполняемые задачи для обороноспособности родины. Многократно подчеркиваю, тяжелые это задачи. За два, в лучшем случае три года из стопроцентного мусора получаем готовый продукт, способный в следующую очередь стать орудием советского государства.
  Здесь самое время передохнуть, потянуться или рассеяться на чем-то неотносящемся к делу, на постороннем. Чем более посторонних продуктов, тем более концентрация мысли и более мощь ее выхода на бумагу:
  - Во время культурного мероприятия либо праздников обращайте внимание на нравственность младшего офицерского состава. Младший офицер тогда нравственен, когда понимает свое место в советской армии и не замахивается на нечто большее. Идеальный вариант - не допускать мелкоту в офицерское собрание. Удовлетворительный вариант - это место младшего офицера за стулом, но никак не подле начальников, тем более командира части. Сперва научись прислуживать и подчиняться вышестоящему товарищу, чтобы того же со знанием и основанием требовать от нижестоящего. Офицерский праздник - тот же урок практического мастерства. Празднуют только старшие. Младшие на посту. Никакого излишества, ничего вне устава. Трезвость, бдительность, решительное взаимодействие всех систем и подразделений, чтобы враги не испортили праздник.
  Попытаюсь отметить, что такое посторонний предмет в кабинете историка. Это, конечно же, бюст величайшего из человеков. Величайший у нас один. Нет, он не папа. Может, и хотелось быть величайшим товарищу папе, но родина запретила. Невыполненный долг не дает тебе право на какое иное звание кроме величайшего должника родины. А бюст принадлежит Ильичу, и с этим кажется все согласятся, даже Историк с большой буквы:
  - Роль молодого специалиста - ничтожная роль. Это не строитель коммунистического государства и не созидатель нового общества абсолютно свободных людей. Чтобы строить и созидать необходимо нечто большее, чем симбиоз института и школы. Молодой специалист все еще ученик. Учила школа, учил институт, учит жизнь. Ничего самостоятельного внутри предлагаемой экосстемы, одно наносное. Никакого понимания, подобающего рангу строителя коммунизма, опять же труха в голове. Очень нужен наставник. Инициативный, идейно подкованный, без трухи. Если желаете, направляющее звено молодежи, душевед и душелюб высшей степени. Школа только напортила. Институт поставил на узкий профессионализм. Но жизнь не только профессионализм, тем более узкий. Профессиональные навыки придут между делом, как говорится, в процессе общественно полезного производства или в процессе развития личности. Главное на начальном этапе развития не потерять духовную связь с личностью, не запустить человека на самотек, не оставить его в хищных лапах врага неподкованным и бессильным.
  После подобной записки бюст разрешается даже потрогать. Тактильный контакт иногда сильнее духовного. Потрогал за лысину бюст, и что-то в тебе еще есть, и на что-то еще гораздый, а казалось, выдохся окончательно и пустышка:
  - Если основной контингент части милые, обаятельные и немного несобранные женщины, значит руководитель части артист. Прекрасная половина не признает одиозность и ограниченность, солдафонские обороты, нереспектабельные замашки и перхоть на звездах.
  
  ***
  Папа любил философию. В мягком кресле, в клубах дыма, с рюмкой наперевес:
  - Что есть человек?
  - В масштабе вселенной?
  - В масштабе страны?
  - Для партии и народа?
  Папа любил философствовать до последнего уровня, где философия расплывалась в тумане, а сам философ, утомленный работой мысли, погружался туда же, то есть в туман, и пробуждался, когда барабанил рассвет, когда предстояло идти на работу.
  Остальные квартиранты прохаживались мимо кабинета чуть не на цыпочках:
  - Папа думает.
  Перед этим гигантом Коля чувствовал себя совсем маленьким. Умственной энергии его хватало на несколько мелочей, столь затрепанных и несуразных, что одного взгляда на кабинет было более чем достаточно, чтобы понять ничтожество каждой мелочи.
  О, как давно я не писал
  Посланий страстных и горячих,
  Перо мечтателя не брал
  И в рифмах не искал удачи.
  И как давно шальной рекой
  Струя поэзии не лилась.
  Душа приобрела покой,
  И сердце трепетно не билось.
  И были сумрачные дни,
  И были скудные творенья.
  Не звали, не несли они
  Любви прекрасные мгновенья.
  Но все исчезло, все прошло:
  Я снова в бешеном потоке,
  Я снова раздобыл перо,
  И сочиняю эти строки.
  Другое дело, папа - творец коммунизма. Право, есть чем восхищаться, если в придачу к умственному превосходству добавлялось превосходство физическое:
  - Коммунизм беспощаден к своим врагам!
  Папа не терпел неповиновения. Разбуди его в неподходящий момент, отвлеки от мыслительного процесса - и получишь пару страниц (для конспекта) из дедушки Ленина.
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  Так дотянули до института. Рубеж совершенно естественный. Когда-нибудь кончается школа и начинается институт. Каждый в курсе, что такое школа и что институт. Первая инстанция, как обязательная строка твоей жизни. Никто не спросил, никто не интересуется, никого не волнует насколько школа подходит ребенку. Это государственный заказ. Государство приказало, следовательно, подходит. Ты обязуешься выполнить заказ от сих и до сих. Если тебе от этого легче, пускай вместо заказа будет добровольное рабство перед вторым этапом. Если тебе все равно тяжело, то не выполнивши заказ, ты не имеешь права на институт и всякое в том же духе, как бы тебе не хотелось.
  С точки зрения нормального человека, разговор у нас пустяковый. Даже коммунистическое общество не является совершенно усредненным обществом совершенно усредненных шурупчиков или винтиков для таких же гаечек или шайбочек. В школе оно возможно. Более или менее тупые учителя, более или менее тупые ученики. Степень тупости не всегда определяется уровнем твоих знаний, а чаще неформальными отношениями между тобой и тем самым, которого мы называем источником, а на деле он просто испорченный телефон в руках эгоистов.
  Я согласен, эгоистическое общество, эгоистическая школа. Одни отсиживают, потому что им приказали. Другие работают, потому что иначе работать они не умеют и потенциальный претендент помереть с голоду. Таким образом, школьные умники ни в коем случае умные люди, а школьные дураки это скорее отбросы без будущего, но ни в коем случае дураки. Школа не обучает и не раскрывает твой ум. Она вроде фильтра. В любом отечестве, коммунистическом или эгоистическом, необходима фильтрация и сортировка. Если пропускать основной поток без изменений, отечество захлебнется. Кто-то обязан дерьмо убирать, и не только в белом халате.
  Институт есть переосмысление ценностей или водораздел на окончательных умников и дураков, на интеллигентов и неинтеллигентов. Кажется, в этом вся разница между институтом и школой. Тебе предоставлен последний шанс выползти из отбросов и получить в розовых бантиках будущее, или при полном параде школьного эгоцентризма низринуться в ад. Ну и что, если умничал в школе? Дело прошлое, печать поставили и забыли. Институтские преподаватели не школьные учителя. Открою секрет, институтские преподаватели всяк презирают твое школьное образование. Школьный умник для них раздражитель номер один. Он зубрилка и ябеда, какового в первую очередь приспичило подцепить и отделать. Там ты отличник, а у нас не потянешь на залежавшийся мусор. И вообще в институте другая жизнь, о чем зубрилки мечтают не то чтобы с ужасом, но с какой-то внутренней болью.
  - Главное, не ошибиться.
  А что я вам говорил:
  - Главное, чтобы выбор удачный.
  Можете не соглашаться:
  - Или точно отбросы.
  Не знаю насчет точности, но после школы чаще всего начинается семейная драма, ведущая к расколу семьи. Во время школы никакого раскола, но в переходный период, в те несколько месяцев между школой и институтом, между первой ипостасью и ипостасью второй единство семьи теряется, а благополучие семейной идиллии в эдаких трещинах, что теперь посмотреть страшно и даже без боли. Дети перестают понимать родителей, а родители почитай потеряли детей. Но точнее, они потеряли себя, они в лютой схватке, не опасаюсь сказать, в самой лютой из лютых борьбе за будущность отпрыска.
  - Хватит миндальничать, - решил замполит, - У отца-солдата сын обязательно будет солдат.
  Казалось, легко и просто. Надеваешь благоухающее хэбэ после тринадцатого хозяина, подпоясываешься драным-предраным ремнем, лепишь звездочку на пилотку - и отключаются все проблемы. И сам довольный. Три минуты назад существовало идиотство без цели, поиск неизвестно чего, общественный полигон, общественное стойло, если желаете, такая параша, откуда тошнит. А теперь ничего. Выбор из окончательных, место на сто процентов, нервные курят в коридоре. Ничего изменить нельзя, вы понимаете, совсем ничего. Ничтожный клочок бумаги, подпись, приказ. Волна подхватила, волна понесла. Еще не продаваясь продался, уже без приговора купили тебя с каплями пота на коже. Раб, раболепие, абсолютное рабство, работа. Наконец, никакого контакта с вашей крохотной экосистемой по имени человек. Нет экосистемы, нет человека. Воистину легко и гладко, потому что нет ничего.
  Но на дыбы мама:
  - Да пошел ты...
  Понимаете, на кого окрысилась мама? Кажется, не понимаете. Родина у нас большая, но правила для всех одинаковые. Я не упражняюсь в остроумии. Если нарушаются правила, нарушается родина. Я не повторяю, чего следует повторить двадцать пять раз перед сном и столько же на рассвете. Мама не виновата. Время такое особенное, когда разучился что-либо и как повторять, а новому не научился. Вот если бы послевоенное время, вот если бы шестидесятые годы. Но опоздали, товарищи. Нынче время иное, как не сложно себе в этом признаться. Камешек сомнения брошен. От камешка круги. Круги одолели шестидесятые и семидесятые годы, и остановились в восьмидесятых. Замполит пока что величина, больше того, потрясающая величина. Но подумайте, есть и другие не менее потрясающие величины. Скрывать теперь невозможно и поздно: армейская выправка потеряла в цене, девушки не цепляются за мундир, а деньжата, сэкономленные потом и кровью армейцев, вытекают сквозь разные дыры при переездах.
  Отсюда вывод:
  - Катись колбасой.
  Папа пытался одернуть нежданного оппонента:
  - Ерунда, сын всегда при отце.
  Но командирствующий окрик уперся в стену:
  - А дедовщина?
  И чуть не разбился на множество мелких кусочков:
  - Скажешь, что дедовщину нам навязала Америка?
  Это уже не намек, но насмешка и издевательство. Человек, посвятивший жизнь без остатка служению родине, имеет хотя бы право не подвергаться сей унизительной процедуре. Закрой свою пасть и молчи. На тебе не сошлась клином родина. Одно иждивенчество несет в себе отрицательный заряд, после которого следует издевательство. Иждивенец всегда издевается, а может и надругаться над родиной. В голове пустыня, на языке кактусы. Я такой же, как ты, ты такой же, как я. А кто доказал извращенную правоту твоего языка? Никто не доказывал. Оно проскочило не понимаю зачем. В голове повернулась наискосок шестеренка, после чего проскочило все прочее. Это твоя родина, но она же моя родина. И чего побежал, как придурок? Дверью хлоп, ножкой топ. Косяк вдребезги, на паркете следы. Никто не гонит, можешь остаться, товарищ папа. Слова у нас русские, разговор своевременный, можно сказать правильный. Ты разговариваешь с человеком, черт подери, а не с какой-то мерзостной дрянью.
  Вот если бы в кабинете наш разговор. Но кабинет заповедная зона, и там скрывается папа. Ах, твою маму, бабье! Ох, эта капля куриных мозгов! Ух, больше нет моей мочи! Если нет, значит, нет. Стол сегодня особо дурашливый, а глубокое кресло похоже на мелкое. Наконец, ни то, ни другое не могут уволить от происков глупенькой женщины. Что еще за куриные штучки в такое суровое время? Что еще за предательство против отчизны моей? Или это наша отчизна? Нет, ничего не получается. Даже любимые, годами проверенные цитаты из Маркса-Энгельса-Ленина на сей раз не подействовали, не оказали не то что решительного, но вообще никакого влияния на результат переговоров между папой и мамой. Папа договорился, больше того, донервничался до тошноты. Под конец стучал по столу, подражая рабочей привычке. Совершенно без пользы. Ты стучи и кричи, а мы плевали в три горла.
  Коля пошел в инженеры.
  
  ***
  Пять с половиной лет пролетели практически как один день. Для духовного дегенерика это могли быть только годы учебы. Не сравнивайте, пожалуйста, со школьной учебой. И уровень более высокий, и интерес, идущий процентов на семьдесят изнутри. Я не сказал, на полные сто интерес. Полные сто означают абсолютное и беспрекословное увлечение институтской деятельностью. За что не взялся, всяк вдохновило твой развивающийся интеллект и, мамочка родная, как оно нравится. Но в семьдесят процентов кое-какие предметы не попадают. Например, экономика, английский язык, марксистско-ленинская философия и физкультура. Нет, от них нельзя отказаться. Опять же обязательные предметы, с обязательной строчкой в дипломе. Но полюбить их так же нельзя. Представим духовного дегенерика влюбившегося в английский язык. И не пробуйте, нормальный человек еще может влюбиться в английский язык, но духовный, тем более дегенерик, не то чтобы не имеет права, просто не может.
  - Я изучаю науку.
  Вот и весь сказ. Предметы технические, предметы тяжелые и не совсем понятные, они хорошо изучаются, точно внутри сама жизнь, в этих наблах и лямбдах. Зато предметы гуманитарные, по сути своей очень легкие, но изучаются на пределе резервных сил организма. Я повторяю, основные силы здесь не участвуют, только резервные. Организм скорее стушевывается и паникует перед тупой беллетристикой, и самое время себя заставлять с помощью кулаков, плети, дубины.
  Нормальный человек не будет себя заставлять вышеописанным способом. В институте лучшая оценка - удовлетворительная оценка. Не так чтобы очень собачился, но окружающие товарищи удовлетворились и без претензий. Только ненормальный человек опять же из породы неудовлетворяющихся товарищей. Его интеллектуальная энергия или душа не научилась учиться ради учебы. Нет, никакой плети и палки. Вот эти семьдесят процентов необходимы, значит, учись, учись изо всех сил, учись на отлично. А эти тридцать из идеологического отстойника, так пускай отправляются снова в отстойник. Вы желаете удовлетворение за тридцать процентов, будет вам удовлетворение, но, пожалуйста, не поганьте мне душу.
  Ах, если бы так! Узкий курс, узкая направленность и, наконец, цель. Ненормальный товарищ знает про цель. Он на нее концентрируется, он ради нее жопу порвет. Ни одна минута, какое там, ни одна секунда не должны пропадать даром. Родина на тебя разорилась. Родина целых одиннадцать семестров или пять с половиной годков улучшает и развивает тебя. Ты не имеешь права выйти из института ухудшенным, ты обязан выйти улучшенным. Что такое ухудшенный вариант, мы уже догадались. Пьяница, развратник, закоренелый дебил. После школы оно разрешается, чтобы дебил. Всех дебилов на дебилизирующие работы и на дерьмо. После института не разрешается. Следовало сделать свой выбор еще после школы. Ты не сделал, ты в колебаниях, еще маленький, еще дурачок, еще желаешь играться. А родина пострадала при этом. Черт возьми, за что же так родина?
  Повторяю, Коля необычный товарищ. Его любовь к техническим дисциплинам на уровне сумасшествия. Его ненависть к гуманитарной работе на том же уровне. Физкультура не то чтобы гуманитарный предмет, но по старой привычке попала в гуманитарии, где и осталась. Хотя для Коли особо сложный предмет физкультура. Вот если бы ты нормальный товарищ, накачался до чертиков, а там наплевать. Но Коля совсем ненормальный, даже более чем ненормальный. Какого черта при гипервселенской любви к технарям размечтался о красном дипломе?
  Дальше совсем просто. Нормальные люди живут в свое удовольствие и получают законный синий диплом. Здоровье не пострадало, голова в полном порядке, впечатлений на двести лет или, по крайней мере, до конца всей оставшейся жизни, которая нудная, серая и дерьмовая. Я не шучу. Институтская жизнь - это да! Рабочая - это нет! Какой бы интересной не оказалась работа, но молодость твоя в институте. Только всучили диплом, как пошла к дуракам молодость. Стареешь, тупеешь, звереешь, исподличался, наконец. Дальше не продолжаю. Институт вроде первой любви. Не успел налюбиться и наглядеться, такого не будет вообще никогда. Вторая любовь ни в коем случае первая.
  А что говорит мальчик:
  - Я готовлюсь в науку.
  Вот и весь сказ. Красная бумажка в руках. Можешь ее пожумкать, можешь ее потипать, можешь ей подтереться. Она опять же бумажка, даже если отражает истинное положение вещей в твоей голове. Наблы и лямбды там хорошо устаканились, но за наблолямблоидной сферой опять пустота, точнее сказать, абсолютная пустота. Институт не готовит для жизни, а только для наблы, в лучшем случае для наблы, лямбды и эпсилона одновременно. Затем пустота. Ничего не интегрируется, тем более не дифференцируется. Ты уже заинтегрировался и отдифференцировался в некое жуткое существо, не похожее на тебя самого пятилетней давности. И это не глупость. Сутулая спина - раз. Дряблые мускулы - два. Впалая грудь - три. Ибо сутулая стала еще сутулее за истекшие годы, дряблые мускулы совсем развихлялись, впалая грудь почти впадина или ящичек для твоего дорогого диплома.
  Нормальные ребята играют в футбол. Нормальные девчонки носятся по стадиону. После футбола нормальные ребята щупают нормальных девчонок, а нормальные девчонки проделывают то же самое с нормальными ребятами. От такого иногда получаются дети. Но не дуйся, мой ласковый, дети опять же нормальные, дети обязаны когда-нибудь и как-нибудь получаться. Если бы только дебилы рожали детей, то через поколение у нас отчизна дебилов. Если бы только учителя занимались детским вопросом, то через то же самое поколение у нас отчизна учителей. Вот так загадочка! Сами себя рожаем, сами дебилизируем, сами заучиваем до отрыжки и смерти. А как же с коммунистической категорией 'инженер' или 'нормальный'?
  Опять не про Колю. Поэзия, философия и любовь, как вы соглашаетесь, они составляют особенную закваску. Поэзия не только воодушевляющая, но чаще других расхолаживающая величина. Очень хочется, но никак не могу собственный поэтический образ втиснуть в габариты вот именно той краснощекой и красномордой девахи. Коммунистический образ могу. Всякие там шпалы, рельсы, даже колючую проволоку, а поэтический нет. Как не стараются коммунисты, розы не получились на шпалах, а птички в колючей проволоке. Даже поэзия философии дьявольски далека от реальности той же девахи. Красномордая философия суть кощунство на русской земле. А краснощекая то же самое, что красномордая. Хотя в институте попадаются отдельные особи без морды, без талии и без сисей, короче, те же шпалы и проволока, но это другой вариант, оскорбивший любовь. Как-то не хочется поэтизировать по поводу 'без', а философствовать еще больше не хочется.
  С ненормальным материалом нормальная ситуация. Хочешь стихи? Не хочу. Хочешь немного любви? Не желаю. Почему не желаю? Потому что такая любовь, которую не желаю. Стихи привлекают внимание. Даже более чем привлекают. Им в противовес выдающиеся родители, ленинградская прописка, квартира в престижном районе и будущее в розовых красках. Но степень 'более' она более. Внимание так привлеклось, что девушки обходили поэта за тридевять государств, да еще за десять кварталов:
  - Накой этот девственник?
  Ему бы чуть-чуть поднапрячься. Ему бы поэзию с философией и диплом отложить в сундучок. На четыре минуты, на три или две. Может куда-нибудь склеется философия и прогоркнет поэзия на красных корках диплома, может придет ниоткуда искусство любви. Или у нас за любовь совершенно другое искусство:
  - Маша, задачу решить?
  - Реши.
  - А еще?
  - И другую... и третью...
  Процедура почти бесконечная или совсем никакая. А пока безотказный любовник в задачах своих, Маша имеет сто шансов ослепнуть и окосеть. Недаром состроила глазки рыжеволосому дылде, косая сажень в плечах. Ничего удивительного, предок наш обезьяна.
  
  ***
  Теперь право выбора. Институт позади, впереди настоящая жизнь, ну которая называется рабочая. С красным дипломом вроде бы шансов больше, а глупостей меньше. На самом деле не так. Существует несколько 'но', вне которых красный диплом только бумажка. Прежде всего, хороших мест недостаток. Даже на всех блатных не хватает, не упоминаю краснодипломников. Чаще первое не есть второе, а второе не есть первое. Зато нормальных мест изобилие. Восьмидесятые годы самые изобильные для технаря. Требуется, требуется, требуется. Контора по переработке кожи. Завод по внедрению металлокерамики. Мастерская на полупроводниках. Контора на ввоз и вывоз металла. Завод или фабрика неизвестно чего. Мастерская для дяди. Бюро по просиживанию штанов и его филиалы. Наконец, ящик.
  Хотя с другой стороны, ящик идет во-вторых. Он не совсем чтобы блат, но не совсем чтобы место из невостребованных. А если желаете, для краснодипломника наиболее подходящее место. Заманивают, обрабатывают, заколачивают - и все в ящик. За то, что заколотили десятирублевая надбавка. У нормальных товарищей сплошь и рядом сто двадцать, а у заколоченного в ящик надбавка. Нормальные не так чтобы за работу, но на первом плане штаны. За три года трое штанов просидел. Если обережешься, можно одни сэкономить. И получается не худший из вариантов, за три года две пары. Твоя потрясающая экономия при ста двадцати рублях в месяц делает тебе честь, если никто не дознался, что ты нормальный товарищ.
  Диплом с красной обложкой есть очень точное указание на физиологическую и психическую ненормальность его обладателя. Ящик есть указание номер два. Обыкновенные мальчишки и обыкновенные девчонки выбирают нечто более чем обыкновенное. Например, Красный Октябрь, Красный Пекарь, Красные Колокола, Красное Знамя. Вы не смотрите на упоминание 'красного' цвета на фасаде завода, конторы и мастерской. Здесь все та же нормальность против взбесившейся ненормальности. На фасаде ящика нет ничего, то есть совсем ничего. Правая стенка, левая стенка, крышка и дно. Заходишь, следом захлопнулось дно, заколотили как минимум на три года. В это время девчонки гуляют с мальчишками, а мальчишки гуляют с девчонками и не обязательно через улицу. Разрешается по всему городу, а город большой, даже слишком большой. В нашем городе до тошноты 'октябрей', 'пекарей' и на каждом углу 'знамя'. Опять же обыкновенный режим или самый нормальный. Надоело сидеть, значит, встал. Надоело стоять, значит, вышел и прогулялся. Надоело слоняться без дела, значит, встретил, а следом облапал девчонку.
  Красные корочки никак не стыкуются со словом 'красный'. Должна же быть разница между обыкновением и всем остальным. Если синие корочки очень и очень стыкуются, на то они синие. Русский бардак только на вывеске 'красное', зато внутри он таков, каковым полагается быть. Синяя рожа, синие глазки, синяя жидкость в бутылке. Кто-то сказал, прозрачная жидкость. Но посмотри повнимательнее, разрешаю даже прищуриться, и жидкость получится синяя. Ее никто не опрозрачивает, за ней никто не следит. Твое дело закабалиться на три послеинститутских года, а дело государства за тобой проследить. Дальше и выгнать не могут, и уйти не имеешь права. Но имеешь право на жидкость.
  Красный диплом вообще ничего не имеет. Для кафедры он слабоват, это в-третьих. На кафедре одно единственное местечко на шестьдесят рыл, да и то под освобожденного комсомольского деятеля. Как вы понимаете, туда претендует бывший неосвобожденный комсомольский деятель и всяк еще настоящий сыночек замдекана по хозчасти. Впрочем, это может быть и не замдекана, но начальник бюро, или доктор наук, или просто профессор со стажем. Все мы не безгрешные, у каждого дети. Только профессорские, директорские, начальниковские дети не совсем чтобы нормальные и не совсем чтобы нет. Они находятся в середине. С одной стороны, пьют, девок трахают и оценки не аховые. Но с другой стороны, папа и мама давно подшустрили, почему именно их, а не кого-то другого, даже самого краснодипломного-раздипломного специалиста оставить на кафедре.
  Слышу яростный крик:
  - Доколе!
  Это технарь возопил. Ты думал, что гидра разжала щупальца, что за пять с половиной годочков подготовил себя для любой неожиданности и кандидат номер первый заняться наукой. Очень зря. Гидра ничего не разжимала. Она только затихорилась. Мама с папой поспорили и закрыли глаза. То есть закрыли глаза на твою ненормальность. Не приводишь девочек, и не приводи. Одиннадцать семестров на первом плане его величество институт. Взялся за институт, взялся за красный диплом, пальцы прилипли и отпустить уже не удастся. Дальше самое время поинтересоваться, что институт для диплома. Между прочим, там точно такие же знания, как в ошельмованной и обрыганной школе. Точнее, не знания, а только их видимость. В школе играют в одни игры, в институте в другие, однако снова играют. Ты не подумай, игра в институте не более бесполезная, чем игра в школе, но и не более полезная. Разница в том, что после школы ты работяга, а после института ты инженер. Хотя для вселенной нет никакой разницы.
  Или ослышались:
  - Господи, мама моя!
  Еще один вопль. Начнешь кувыркаться по гребаным ящикам, которые уважают красный диплом, и точно свихнешься. Ящики далеко, а Скворешник, как излюбленное место отдыха всех кувыркающихся или свихнувшихся ленинградцев, совсем рядом, в том же престижном районе. Ты, конечно, не ожидал. Тебе мерещились мировые почести. Ты подготовил себя к новой жизни, то есть к ученой жизни. Круг науки, люди науки, сфера науки. Но получилось что-то не так и не то. Десять рублей сверху, разверстая пасть, заколочен. Разрешаю вопить, разрешаю кататься и делать чего угодно, но выбора нет. Или в тот, или в этот, или не знаю в какой ящик. Выбор только на гвозди.
  Или из-за угла папа:
  - Маленький переболел.
  Призывали маму, а отзывается он:
  - Беру в ежовые рукавицы.
  И вместо ящика Энская часть, где имеет блат папа.
  
  ***
  Следующий этап, как полагается, время жениховства и время женитьбы. Фамилия у Коли известная, самая что ни на есть ленинградская, что-то там связанное с Невой или Каменным островом. Припомнить вот так на слух не могу. То ли он Каменев, то ли Островский, а может быть Невский. Но все равно фамилия высший класс. Заморозить такую на Коле не совсем, чтобы здорово. Нет, какое там здорово! Сие есть тягчайшее преступление и безобразие двадцатого века. Мы рожаем детей, чтобы они продолжали нашу фамилию, и они рожают детей, чтобы опять-таки продолжали ее, и их дети рожают. Родивший ребенка в любом варианте недаром толкался на русской земле. Вот неродивший, он из другой публики. Что ты не собрал, чего не нажрал и чего не украл, все равно даром. Только не путайте время любви и время женитьбы.
  - Гаденький кустик вырос в прекрасное дерево, - так говорит мама.
  - Колючий сорняк породил шикарную розу, - и снова она.
  Женщины привыкли преувеличивать, где разумнее преуменьшать. Женщины из более кислого теста, чем мы мужики. Более кислое всегда более забродившее тесто. А более забродившее тесто занимается тем, чем ему положено заниматься, то есть бродит. Я ничего не придумал. Мама ни в коем случае оппортунистка. Она согласна держать своего отпрыска под семью замками и за семью засовами. Так спокойнее, так надежнее, все силы направлены на собственное благополучие, и без эксцессов. Но кто сказал, что один замок ненадежный, а семь надежные? Где ненадежный один, там в конечном итоге окажутся ненадежными семь. Дело скорее во времени и в разъедающей ржавчине, что есть продукт времени. Один год приходится на один номер, два года на два, и соответственное количество номеров на все последующие годы. Как вы соглашаетесь, разъедающая ржавчина разъест последующие годы. Оно не очень приятно, но этого не избежать. Так не лучше ли как-нибудь извернуться, чтобы отдача была маленькая, а удача большая. То есть, чтобы женился и не женился одновременно твой мальчик.
  - Чужое дерево, - мама в слезах.
  - Чужая роза, - а слезы капают, капают, капают.
  Я попытался не упустить ни одной мелочи, чтобы понять, почему это Колина свадьба заинтриговала так окружающих товарищей, хотя предшествующие свадебному торжеству обстоятельства не содержали в себе никакой интриги.
  
  ***
  Воинская часть встретила мальчика самым обыкновенным совком и самой обыкновенной лопатой. Вы не думайте, что совок всего-навсего прототип социалистического строя, а лопата более механизированный прототип коммунизма. Это придумали гораздо позднее восьмидесятых годов, когда Ленинград назывался Санкт-Петербургом, а Россия просто Россией без всевозможных добавок. В технические восьмидесятые ничего подобного не было. Но техника все же ценилась на вес золота, и прежде чем допускать молодого специалиста в техническую житницу нашей страны, следовало немного помучить его на совке и лопате.
  - Не мокрая курица, - приказал замполит.
  Папа плохого не посоветует. Кульман, рейсшина, карандаши. Такое всегда успеется, не заржавело еще, даже если из очень паршивого дерева. Но совок из железа, как и лопата. Они не то что не заржавели, в них ржавчины пуда на два или три. Ждут не дождутся молодого специалиста, чтобы очистил до блеска и показал свою удаль.
  - Пускай развивается, - очень резонный приказ.
  Техника инженера она не из самых простых. Чтобы поставить кульман торчком, чтобы прикнопить бумагу и довести карандаш, для этого необходимы кое-какие мускулы. Инженер без мускулов обречен на незначительную производительность труда, на нерациональное использование карандашей, бумаги и кнопок. Если бы все выполнялось из головы. Мозгами пошевелил, вот тебе результат сто процентов. Кульман разворачивается, бумага ложится, кнопки прикнопливаются и всякое прочее. В данном случае можешь забыть мускулы. Мозги как естественный заменитель много сильнее и злее.
  - Хоть какая-та польза, - опять замполит.
  Это не насмешка. Папа не смеет смеяться над собственным детищем. Больше того, он не думал смеяться. Сочетаем приятное и полезное. Для молодого специалиста жизнь во всей ее наготе. Для армейской организации эквивалент бульдозера и экскаватора за никакие деньги. Бульдозер, может быть, быстро ровняет, а экскаватор быстро копает землю. Но спрашиваю товарищей, где человеческий фактор? Вот именно, где? А если еще не успели собраться c мыслями, то спрашиваю дополнительно, каков воспитательский эффект на месте неиспользованного человеческого фактора? Теперь уже точно вам не собраться. Папа не отрицает свой опыт в области всяких факторов. Он и настолько не собирался. Он прочувствовал и просчитал за полгода, как отчизна потребовала экскаватор, и за год с четвертью, как пригодился бульдозер. Просчитал, а затем доложил куда следует.
  Я не скажу, чтобы все обрадовались такой постановке вопроса. Есть у нас еще ретрограды, есть негодяи, есть равнодушные. Только вы не подумайте, эти товарищи из верхов. Куда доложил папа, там более или менее соответствующие товарищи. Они не кривляются, но принимают доклады с восторгом. Каждая новая волна в отношении подрастающего поколения почти что манна небесная. Это 'подрастающее' поколение те самые ретрограды, те самые негодяи и равнодушные. Старые методы не годятся. Или точнее, они годятся, но в какой-нибудь новоприобретенной для них оболочке, чтобы старое выглядело только за новое, но никак не иначе. Новая оболочка еще умеет отвлечь негодяев от ретроградства, а ретроградов от равнодушия, и возможно единственный шанс справиться с этой дурной молодежью.
  Впрочем, не очень верится. Молодежь неистовая, молодежь взбалмошная, молодежь разбирающаяся. В ее глазах техника не то чтобы совок и опять же, не то, что лопата. Верно сказано, она дурная, которая молодежь. Но кто докажет, что это так? Молодежь сама кому угодно и что угодно докажет.
  - Дурак твой папаша, - сказали Коле.
  - Можешь ему доложить, - добавили чтобы скорее дошло.
  Но мальчик, очаровательная душа, в который раз не дошло. Он ведь тоже из молодежи: неистовый, взбалмошный и непонимающий несправедливость прочих товарищей. Кто понимает, тот, кажется, поспешил на доклад. В нашем случае никакой суеты или спешки. Разве что Коля отбросил совок, тем более расстался с лопатой.
  - Сами вы дураки, - ответ по всем правилам.
  С дальнейшей ситуацией я не согласен. Оно, конечно, здорово перевоспитываться на конкретном примере, имя которому жизнь. Но не всегда здорово, если приходишь домой в несколько более перевоспитанном виде, чем уходил из дома. Во-первых, очки твои треснули, что есть материальный ущерб. Во-вторых, нос у тебя на сторону, что скорее ущерб физиологический и моральный. Или точнее, только физиологический. Насчет морального ущерба я бы чуть-чуть потерпел и не лил сопли.
  - Батюшки, - мама всплеснула руками, - Кто тебя так?
  - Споткнулся о камень.
  - И костяшки пальцев содрал?
  - Тормозил при падении.
  Целую неделю Коля гордо носил расхреняченные очки на носу, на том самом, что на сторону. И хотя бы единая тварь посмела теперь заикнуться.
  
  ***
  Однако, при чем здесь женитьба?
  Да потерпите маленько, не сразу такие дела делаются, не сразу невесты на шею бросаются. Невесту надобно еще заслужить ударным коммунистическим трудом на благо коммунистической родины. Ах, мы уже говорили про труд: про этот чертов бульдозер и экскаватор. Ну и что? Мало ли чего говорили? Если бы все так просто и быстро. Вышел, копнули, свое получил. Кто тогда будет работать? Этот с получкой, и тот со своей, и вон тот. Нахватались, зажали в когтях, тусуются по норкам и радуются. А коммунистическое отечество страдает. Экскаватор нужен не так чтобы на один день, и бульдозером в двадцать четыре часа не наешься.
  Мы повторяем, коммунистическое отечество в опасности. Опасность представляет собой молодежь и ни какая-нибудь, но именно из ваших гремучих восьмидесятых. В шестидесятые годы молодежь смотрела на звезды и много болтала. В семидесятые опять же смотрела и бегала за бугор. Наконец, надоело смотреть, а тем более бегать. Что для нас болтовня? Что теперь беготня по помойкам? Звезды далекие, звезды высокие, звезды вообще никогда не спускаются на молодежь. На стариков, может быть, кое-какие звезды спускаются. Старичок приблизился, даже лапкой не помахал, а звездочка на головку его. Может, не совсем придавила, но навсегда угнездилась на лысой головке. И ходит звезданувшийся старичок, и чванится, словно теленок.
  Удивительные восьмидесятые годы! Сами достанем звезды с небес, пока молодежь. На старичков падает всякая мертвечина или тухлятина. Пускай падает. Если звезда подохла, значит протухла. Если звезда протухла, значит упала. В мертвечине молодежь не нуждается, от тухлятины дерет она носик. Такая бешеная, такая прыткая молодежь, ее не удержишь, тем более не уследишь современными методами. А коммунистическая родина обязана удержать молодежь, чтобы в дальнейшем процветала коммунистическая мораль и восходила заря коммунизма. Или наша чертова цивилизация технарей что-нибудь нехорошее сделает с коммунизмом.
  Как вы понимаете, лекарство прежнее. Замполит в свое время прописал, командир в свое время подтвердил. Молодежь обязана подрасти, сделаться серьезнее и почувствовать ответственность за свое маленькое дело в этой огромной стране победившего коммунизма. Если она почувствует, значится, дело сделано. Не важно, какое дело. Я говорю, что маленькое, но сделанное дело гораздо выше большого и извращенного. В инженерах еще успеете обделаться, тем более среди технарей. Воинская часть образца пятидесятого года и вся техника из прошлого пятидесятников. Тот же совок, та же лопата. Да и технология не особенно убежала вперед. Никаких погрузчиков или разгрузчиков. Подходим к машине, подставляем крепкое плечико, получаем коробочку. Затем еще, еще и еще. Иногда настолько умаялся товарищ технарь, что самое время нарваться:
  - Папенькин сынок, подряжайся сюда!
  Или нечто совсем возбуждающее:
  - За подол держаться, без руки остаться!
  Далее можно не переводить. Всякая случается молодежь. Даже в восьмидесятые годы. И нормальных пацанов с обыкновенными мозгами заносит, я не упоминаю про ненормальных. Которые воспитывались Пушкиным, Чеховым, Достоевским, Толстым. Которые не вышли из прошлого века. Которые шуток не понимают или на веру не принимают, но с каждой новой коробочкой становятся все угрюмее, злее и лезут в бутылку.
  - А ну вылезай!
  Странное соотношение на строительной площадке перед воинской частью. И этому мальчику тяжело и вон той девочке. Каждый ругается и огрызается. Разок ругнулся, стало немного легче. Другой ругнулся, целая вселенная по барабану. Больше русский народный язык не потребуется. Вселенная такая прекрасная, звезды такие яростные, коммунистическая пропаганда, что лапочка. Ты меня запропагандировал, я тебя распропагандирую, и при чем здесь бутылка!
  А вот при чем:
  - Выйдем, поговорим.
  Да чего, мой ласковый? Осталось с десяток заходов. Тяжеловато? Согласен. Хребет не железный, но сочетание разных болячек и пакостей? Это согласен опять. Зато отработаешь свой десяток заходов, укладывайся на травку, что только-только из-под земли пробивается, заглядывай в небеса, что только-только синевой наливаются, ну и всякое прочее. Отсюда выводы. Жизнь чертовски приятная, молодость чертовски заманчивая, чувства должны открываться, ни в коей степени закрываться. Коммунизм пускай закрывается, а тебе все равно. Ты не шибко влюблен в коммунизм. Ты с ним не нянчился, ты под него не подлаживался, ты рядом с ним не валялся, не нанимался и ради какого черта страдаешь. А то бывает и так: бац по башке. Коля лежит на асфальте.
  - Поговорим...
  Не уточняю, какая свинья подложила свинью наиболее хилому из наиболее хилых созданий родимой земли, какая похабная мразь поступила так непристойно, подло, трусливо. Молодежь встречается разная среди обыкновенных пацанов и девчонок даже в восьмидесятые годы. И коробки и ящики не всякий раз по преступному умыслу падают. На меня, например, их упала такенная прорва, что если бы каждой приписывать умысел... Да мы и не приписываем. Любой замполит или начальник с портфелем докажет случайность коробки. Реальный процент реальных потерь при воспитании молодежи воинской части. Подошел твой процент. Бац! Башкой на асфальте.
  - Кто?!
  Коля приходит в себя. Мгновением раньше один человек, мгновение спустя совершенно другой. Мозги тронулись и повернулись на сто восемьдесят градусов. Для молодежи восьмидесятых каждая встряска есть нечто особенное. Встряхнулся водочкой, другие мозги. Встряхнулся девочкой, снова другие. Встряхнулся коробочкой... Нет, вы не радуйтесь, с асфальта встаешь совершенно другим человеком.
  - Жизнь уходит, - подумал этот другой человек, - Чертовски паршивая жизнь. В двадцать пять ничего, совсем ничего, на три копейки не наскребается. А осталось еще меньше. Может меньше былинки, меньше росинки и полудохлого мотылька, вылетающего утром из кокона. Вылетел, помахал крылышками, к вечеру трупик и плесень. Кто знает, сколько осталось существовать в нашей грешной и очень коварной вселенной? Где-то на улице стукнуло в лоб. Похоронили, забыли.
  Коля подумал и сделал выводы:
  - Хочу жениться!
  Железная логика, черт подери!
  - Бог с тобой, - всполошилась мама.
  Отец посмотрел свысока:
  - Пускай себе женится.
  Серьезный мужик, такого врасплох не застанешь:
  - Я подыщу невесту.
  И начались поиски.
  
  ***
  По справедливости, впитанной с молоком матери, я привык возлагать это дело исключительно на молодые плечи. Поди пойми, что молодым поколениям надобно. Одному нравится нос картошкой, другому орлиный. Одному импонируют глаза синие, другому глаза карие. Одному не прожить без умницы, другому подпихивай дуру. Признаков бесконечное множество. И если отец выбирает душевную девушку это совсем не факт, что такая забота порадует сердце его шизонутого отпрыска. Скорее наоборот. Старики стараются, а молодость огрызается и корчит козлиную морду. Молодость всегда молодость. Ее заносило, заносит, и через тысячу лет занесет в неизведанные дали и нераспробованные дебри. Хотя при ближайшем рассмотрении дали не шибко далекие и даже очень изведанные. Я уже не упоминаю про дебри.
  Впрочем, справедливость обязана быть. Нос горбинкой становится носом картошкой. Карее темнеет, а синее светлеет. И дура способна кое-чему научиться. Ибо человек суть животное, что за тысячу тысяч естественных перемещений никогда не имело определенного места. Разве только сегодня, сейчас, в обусловленный современной эпохой момент у него проклюнулось что-то. Ну, что-то такое, что невозможно снести на помойку. Хотя надежда осталась. Вот соберусь с силами, напрягусь и снесу. По неопределенным причинам проклюнувшийся элемент вызывает неотвратимое отвращение. У твоего старика вожделение, а у тебя отвращение. Два взгляда на элемент. Никакие уговоры не действуют, все равно отвращение. Может через четыре года сформируется иная позиция, более или менее повторяющая позицию более старших товарищей, но сегодня оно вот так. Плюс память об этом 'сегодня' способна испортить четыре года.
  С другой стороны, молодой товарищ кривляется, а старичок действует. Покуда кривляется молодой товарищ, у старенького все отхвачено, пути расчищены, мосты или гати подведены, хапай голыми ручками. Неужели не понимаешь, вообще ничего лишнего? Перчатки дома оставил, и ладно. У тебя нормальные ручки, особенно в голом виде. Не стесняйся, протягивай, хапай! Старик не даром работает. Уши, глаза, нос ни его стихия. Тоненькие материи трансформируются в толстенькие, а толстенькие материи иногда за тенденцию похудеть. Старик через это прошел, возможно, не раз, не два и не три. У него глаза завидущие. Вот только руки подводят его, даже в перчатках подводят. Надо сюда молодого, надо голые ручки... И хапай.
  - Мама, моя молодость!
  Замполит действовал элементарно, ну вы понимаете, как замполит. Он не вынюхивал девчонок в метро и трамваях. Он не шатался по Невскому, по разным дурацким площадкам и клубам, что вроде бы детские клубы, а вроде и нет. Он не строчил объявления. Это дебилы шатаются, вынюхивают, в душу готовы залезть. Замполит даже не взглянул на предполагаемую невесту. Несколько личных дел, где все сказано. Это до первой подходящей кандидатуры. Ей богу, она подойдет. А затем на ковер ее папа:
  - Что майор, подполковника хочешь?
  - Как прикажите.
  - Приходи в гости.
  - Так точно.
  - И чтобы была дочка.
  Так молодых познакомили.
  Девушка получилась невзрачная: пришибленная, прибитая, под стать Коле. Во время визита почти не поднимала глаза, сидела тихо-тихонько, словно мышка, иногда механически реагировала на такие же механические вопросы:
  - Да, папа.
  - Спасибо, Василий Иванович.
  - Благодарю, Валентина Петровна.
  Но замполиту очень понравилась:
  - Что я вам говорил? Армия не рождает уродов. Только гражданка рожает черт знает что. Все гражданское с душком или трещиной. Если сюда опираться, обязательно промахнешься и наделаешь гадостей. Наша родина многотерпеливая родина. Наше отечество многопрощающее отечество. Наша позиция из самых мягких и добрых. Но никакого терпения и никакого прощения не хватит против позорной гражданки, ее душка или трещины. Вот только армия, вот только она настоящий оплот коммунизма. Если договоришься с армией, никогда не пожалеешь об этом. В тяжелое время, в условиях капиталистического разврата и нагнетания напряженности испугалась ваша гражданка. Она и противостоять капиталистическому разврату, как следует не умеет, она и бороться, как следует не способна, она и рожает через пень колоду, а еще сама себе разрушитель и гвоздь в крышку гроба. С такой повяжешься, не развяжешься. Помоги боженька, чтобы спрятался враг, и за тебя пошла армия.
  Будущей свекрови девочка тоже понравилась:
  - Славная девочка.
  Разве что Коля губищи поджал. Как-то принцесса его недорезанных грез не вязалась с этой простушкой. Но у Коли не было выбора.
  Сон, скука, тоска.
  - Как называют тебя? - лишь однажды сломался жених.
  - Вика.
  - Славное имя...
  Скоро сыграли свадьбу.
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  Во время бракосочетания молодые чувствовали себя не очень. И репетиция с ними проведена по полной программе, и репетитор высшего класса. Не абы какие слова или глупости выливались из репетиторского ротика, чтобы вливаться в самые подходящие для него ушки. Совет да любовь! Дружба навек! Счастье свое и народа! Уютное крылышко, уютное гнездышко, рай в шалаше! Молодая слушает, точно чего понимает. Молодой в трансе, точно совсем восхитился и обалдел от надвигающейся перспективы семейного счастья. Она из дерева, и он из дерева. Штампы как гвозди. Все ваши гнездышки, крылышки, рай - самые подходящие гвозди для дерева, то есть в ту самую пресловутую крышку гроба. Репетитор вколачивает, гвозди вколачиваются, и не надо давиться слезами.
  Сначала попробовала мама:
  - Не ударь в грязь лицом.
  Хотела сказать 'в гвоздь', но подвернулась привычная речь коренной петербурженки. Во-первых, много цветастых и не таких чтобы очень возвышенных штампов. Во-вторых, куча родственников, которые по большому счету есть сплетники. Это и ежу понятно, родственники приходят на свадьбу не только отметиться. Случайные люди могут пить, веселиться, плясать, отрываться и хулиганить на свадьбе. Но родственники никогда не опустятся до подобного мракобесия, разве что за редким исключением. Они проблема номер один. Для них свадьба как зрелище, особенно в первой стадии, представляющей официальную часть. Кто где стоял? Кто на что выглядел? Кто обиделся и облажался? Неофициальная часть иногда повторяется и тиражируется среди других родственников, почему-то не приглашенных на свадьбу. Но официальная никогда. Именно в таком настроении, с этими действующими лицами, и этими сплетнями. Впрочем, насчет последнего элемента я сильно загнул. Свадьба бывает какая угодно и где угодно. Но сплетни, что гвозди и штампы, они всегда одинаковые.
  На следующей подаче папа:
  - Родина смотрит, родина бдит.
  Неужели опять родственники? Или крупный начальник пробился на огонек? Командир части все-таки крупный начальник, но не настолько крупный, чтобы перед ним лебезить. А более крупных сегодня не будет товарищей. Москва не расщедрилась, Москва не прислала, хотя настоятельно требовал папа. Неблагодарная, между прочим, Москва! Сильно замастерилась, нос на макушку и хвостик торчком. Временами можно спуститься на землю. Для общего дела оно совсем не помеха. Какой бы ни был великий и заматерелый товарищ, не забывай, что величие формируется на земле, а на небесах только позорят и сталкивают.
  Папа немного не в духе:
  - Самая лучшая родина!
  Но бдительность есть основная черта замполита. Заметил тучку, взял зонтик. Почувствовал ветер, взял плащ. Может быть никакого дождя, тем более шквала не произойдет, но в условиях усиливающейся буржуазной пропаганды бдительности почти панацея от бед. В девяти случаях никакого дождя, зато десятый за девять ответил по самые уши. И где доказательства, что десятый случай в конце после всех девяти, а не самый первый из первых?
  Опять мама:
  - Чтобы не хуже, чем у людей.
  Детки словно вареные. Они, конечно же, испугались и поступают как детки. Мама на их месте о-хо-хо бы шик показала. Черт в кружавчиках, на весь Ленинград! Да чего там на весь? Россия ахнет и ухнет, стакнувшись с мамой. Но не положено. Шик это скорее выдумка для самоуспокоения стареющей женщины. Вот родственники, ни в коей степени выдумка. В передних рядах криво и подленько переглядываются, а в задних себе позволяют роптать и неприличные жесты. Может быть, что-то не так, может, все показалось? Просто кривые рожи от зависти или такие же вздохи восторга, очень и очень кривые.
  Папа не из тех, кто молчит:
  - Сохраним родину, отыщутся люди.
  Папа на самом высоком уровне. Что перед командиром, который приехал и сразу уехал. Что перед всей частью, которая не посмела ступить во дворец, кроме нескольких избранных и особо приглашенных товарищей, но и не посмела совсем отказаться. Ветераны, среднее звено, молодежь. Даже молодежь делегировала кое-кого. Даже дупнутые восьмидесятники. Или кишка тонка вечно злобствовать над более удачливым товарищем? Или беремся за ум и становимся шелковыми? Или наша система взяла против вашей?
  Впрочем, оно уже не играет значения. Мы в начале пути. Двое детей попали на путь. Девочка камень, и мальчик бревно. Нечто придавленное, неповоротливое, замшелое здесь затесалось. Что там у них в голове? Репетировали, наставляли, попали. Может быть, совершенно случайно. Да что вы над собой вытворяете? Каменная улыбка, деревянный взгляд, неповоротливые шаги. Всякая подавленность имеет предел, всякие приличия до определенной границы. Или вам кажется, что быть неповоротливым чертовски привычно, а лишний раз повернуться верх эгоизма? Зря, повторяю в который раз, кажется. Неужели процесс воссоединения двух ничтожных сердец превратился в пробный камень на плечи родителей?
  Еще теща:
  - Детки, смелее!
  Ее не просили, но вылезла теща. Вот деревня, вот скобарье и канава! Молодые и так без нее в обмороке. Дохнешь лишний раз, за это водой отливают и самое время на помощь позвать маму. Хорошо еще выстояли на ковре молодые, еще не упали. Может ворсинки ковра липкие, а эти детки, что пух или крохотные листочки. Представляете, какое сочетание, пух в каменюгах, дерево и листочки? Кружатся, ломаются, путаются, вечные порывы несуществующего ветра, вечный кошмар, опустившийся в самый неподходящий момент на твою окаменевшую землю. И слезы застряли в глазах. А глаза такие несчастные. А мордашки такие трогательные. А пот бусинками по щекам. И не знаешь, как дальше со всем разобраться. Молодые всегда трогательные и очень часто несчастные. Даже наглость несчастная, сколько ее не выпячиваем во дворце. Вступил на ковер, ничего больше нет, только мы, только бусинки по щекам и такое несчастье, что называется счастьем.
  Еще тесть:
  - Эй, мужик!
  По характеристике подходящая кандидатура для формирования новой семьи, а в жизни, черт его знает, каково оно в жизни. Кажется, тот же скобарь. Вика в полуобморочном состоянии, а ему хоть бы хны. Вика сейчас бултыхнется, а он аплодирует. Улыбка на весь экран, а под губищей зубища. Первая хлюпает, вторые клацают, можно и наоборот. Вика, что пташечка в клетке. Реакция все равно отрицательная, можно добавить, наплевательская реакция. Как у носорога жопа появляется лицо. Сами знаете, какое лицо. С утра прихватил для разогрева товарищ тесть, теперь кое-что появляется.
  - О, господи, - кажется, Коля вздохнул.
  Вот и неверующий уверует, а комсомолец споткнется и перестанет смеяться. Обручальное кольцо, предназначенное связать две жизни в одну, сегодня из самых дурацких. Маленький пальчик истыкал и чуть ли не разодрал Коля. У Вики пальчик совсем маленький. На этот пальчик примеривали на репетициях раз пятнадцать кольцо, и налезало. Сегодня не налезает. Руки трясутся, не только твой пальчик. Он все равно маленький, хотя представляется гигантским и бесконечным перед трясущимся лицом мальчик. А еще на ковре непорядок, вроде этот ковер весь в глазах. Голову не поднимешь, и так понятно, глаза на ковре, до дыр тебя, дурака, проглядели.
  Не думаю, что кто-то смеется. Мама разбросала всех любопытных. Куда тебе, милый, без мамочки? Мама на первом месте, она призовая лошадь перед рывком. Была мыслишка такая, что мир превратился в одно бесконечное стойло? Признайся, мыслишка была? А лошадь, особенно призовая, не может так долго стоять, или совсем застоится. Она нацелена на рывок. Сейчас доберемся, сейчас решим все проблемы. Думаете, подменили кольцо? Нет, ничего по ошибке не подменили работники государственной структуры, что выносят в зал кольца. Это ты такой каменный пуховичок или укрывшийся в листиках камешек. Это ты такой уродился на нашей нормальной земле, то есть такой непутевый, такой ненормальный. А кольцо самое, что ни на есть нормальное. Мама возьмется за дело, кольцо подойдет. Обещаю, оно подойдет словно шелковое. Или не надо? Или колечко само? Справился маленький дурачок, наконец. Обдирая кожу и кости полуобморочной новобрачной.
  - Экий пустяк, - аплодисменты для мамы.
  - Опыта им не хватает, - аплодисменты для папы.
  - Будет опыт, - аплодисменты для всех остальных.
  Ну, теперь поцелуемся. Священнодействие состоялось. Мама в засос папу, папа в засос маму. Тестюшка с тещенькой чуть ли не обрыгались. Она счастливыми материнскими слезками, все-таки тоже мать. Он тем самым для разогрева, все-таки его дочка. И пошло, и запрыгало. Эти целуются, остальные милуются, никто не заметил, что молодой слегка прикоснулся к щеке своей лапочки, а лапочка даже не отреагировала, не прикоснулась.
  Еще фотографирование, спуск с лестницы, машина. Слава богу, одни. Свидетели в счет не идут, у них своя свадьба. Оно опять-таки здорово. Вика потная, Коля мутный. Вика чокнутая, Коля трахнутый. По самые уши вас отодрали в момент торжества. Еще не приходилось быть главными фигурами на столь восхитительном празднестве, так тренируйтесь и по мере возможностей привыкайте. Занимательная жизнь, потрясающая штуковина, не захотелось, а отдерет. Впрочем, в который раз отдерет, не нужно никому этого или нужно.
  - Домой, - первая самостоятельная выходка Вики.
  И Коля, почувствовав себя джентльменом хотя бы на десять секунд, налетел на водителя:
  - Быстро!
  Ну, дальше уже ни в какие ворота. Свидетель перестал заниматься со свидетельницей, свидетельница растопырила пасть и отпустила свидетеля:
  - А к памятникам?
  Оч-чень резонный вопрос. Водила попытался поставить глупышек на место, но никуда не поставил. Здесь тебе не глухая деревня. Памятников уйма. Медный Всадник, Марсово Поле, Домик Петра, Петропавловка, Ленин, Крейсер Аврора... Возле каждого кто-то шныряет и подвизается. Ну, сами знаем, какие зеваки или какие бездельники. У них глаза еще хуже, чем на ковре. По крайней мере, куда острее и проницательнее. Темный костюм, белое платьице, кусочек фаты. Ты вроде магнита, притягивающего отрицательные флюиды, и оттолкнувшего одновременно очень ничтожный заряд такого тихого, такого почти незаметного счастья. А глаза по тебе шарк-шарк-шарк, а глаза все равно, что раздели. Под взглядами проницательных петербуржцев и самый одетый товарищ кажется голым. Мама моя, неуютно под этими взглядами. Сперва пот, затем холод. И кто вынесет то и другое вместе? Холодный пот, горячий холод. Нет, не понимаю. В машине нам хорошо, и чего так засуетились свидетели?
  - Никаких памятников!
  Коля совсем обнаглел, говорит, точно режет:
  - Они мертвые, а мы живые.
  Режет, точно готов разорвать:
  - Никаких обещаний, что мертвым живых нарожаем.
  С таким не поспоришь, разве что тихо-тихо, с отеческой добротой, с нежностью или лаской, ну как относятся иногда к сумасшедшим и старикам, еще не попавшим в Скворешник.
  Водила рискнул:
  - А поцелуемся на мосту.
  Напрасный риск:
  - С мужиками я не целуюсь.
  Кажется, мир на своих местах. Вы в своем уголке, мы в своем, а ты не выламывайся, делай дело, следи за дорогой. Разве не ясно, что новобрачную рвет? Ах, не ясно? Ну, молодец! Вот тебе треха на водку!
  
  ***
  Пока самодовольные родственники хлопотали над скурвившейся новобрачной, Коля спрятался в ванной. Можно было остаться среди других, или скорчить приличную случаю физиономию, что-нибудь эдакое скорбное и тошнотворное. А можно было остаться, как есть в своем первозданном виде и ничего не корчить. Физиономия сама себя корчила. Складки на лбу, обвислые щеки, глаза как у нарика в темных разводах, вот эта линия губ. В первую очередь 'линия', превосходящая по силе и мощи все остальное. Столько нахальства, злобы, отчаяния Коля вогнал в эту линию. Можно было, нет, нужно было остаться. Когда Вика осела на пол и испортила свое подвенечное платье, что-то зашевелилось внутри ее суженого. Не знаю что, не понимаю. Но он не послушал, он испугался.
  Сегодня такой день. Людишки бегают, суетятся и надоели. Сегодня умнее всего положить перед носом часы и погоняться за стрелками. Несколько часов не целая вечность, даже не маленькая вселенная. Секундная стрелка сделала круг, затем минутная и часовая. Каждый понимает, минутная стрелка медленнее секундной, а медленнее всех часовая. Но когда-нибудь самая медленная стрелка окончит свой круг столько раз, сколько от нее требуется. Погоня за стрелками будет завершена. А что взволновало тебя на сегодня, на данный момент, оно исчезло, его просто не будет. Другое время, другое окружение, другие людишки, другая жизнь. Ты просто перевернешь календарь. Не обязательно целый год огульно и скопом. Не более одного листа. Никаких усилий, никакого напряжения. Вчерашний лист в прошлом, сегодняшний в настоящем, а завтрашний в будущем. И ничего. То есть с твоей стороны ничего. Спрятался в ванной:
  - Что я такое?
  Глаза в зеркало:
  - Кто я такой?
  Ах, философия максимализма. Вопросы, вопросы и снова вопросы. На копейку не разобрался, какое чудо оттуда торчит, то есть оттуда из зеркала. И какого черта тебя потянуло на чудеса? Сегодня одна порция, завтра очередная, послезавтра полный бочонок и ржавый наперсточек. Со временем занудная постановка вопросов перерастает в самокопание, опять же занудное. Взмах кисточки, карандашный мазок, чего-то еще. После кавалерийской атаки не разберешься. Вопросы крутятся, мечты сталкиваются, белая полоса в самой черной канаве, а черная в ослепляющей белой. Если бы нулевое пространство торчало в мозгу вместо белых и черных полос и всякого прочего. Но никаких 'если бы'. Вчера просто мысли, сегодня уже не просто. Я повторяю, вчерашнее время растворилось в сегодняшнем, а сегодняшнее похоронило вчерашнее перед рывком в другую вселенную.
  Может, найдется выход какой или ответ? Но чтобы удобоваримый выход или ответ вразумительный. Может быть из романов? Новая жизнь, новые открытия, новые повороты судьбы, кое-какая петрушка с надеждой. На чем мы забуксовали? И что это в зеркале? Рыцарь на белом коне. Еще присмотрелись, рядом прекрасная дама. Оно все туманное, неразборчивое, но при желании можно увидеть подробности. Рыцарь галантный, дама в порядке, а еще подвиги на фоне любви. И что опять же любовь? Главное, чтобы фон. Главное, чтобы удобоваримо выйти отсюда, тем более вразумительно ответить на все вопросы. Красота она родственница надежды и младшая сестренка мечты. А может старшая сестренка? Может и старшая. Главное, чтобы всегда под рукой красота. Если любовь красивая, она в любом случае 'вразумительная'. Только некрасивая любовь вызывает отрыжку и не переваривается. Хотя непереваренных продуктов хватает сегодня. Неужели такая любовь? Или пока еще не любовь? Скажем, нечто потустороннее, просто попавшее на огонек. Ну да, так и скажем. Огонек загорелся, а самое потустороннее нечто не будь дурочкой и проскользнуло, пока прочие дурочки отмывали фату и оттирали чертовы пятна.
  - Кто я, черт подери?
  Вот уже разругался товарищ. Сидишь, мой маленький, в ванной. Морда серая, глазки ватные, лезет всякая чушь. Вот твое прошлое, а вот настоящее. Прошлое без романтики, без интереса, без ничего. Прошлое это скорее гербарий. Засушили и положили. Можно две тысячи лет проваляться и никогда не подняться из прошлого. Но какого черта две тысячи лет? Здесь все прошлое и теперь оно в прошлом. Пускай будет будущее. Нет, не настоящее. Настоящего не будет ни при каких обстоятельствах. Только будущее, только оно. Море любви, море нежности, море восторгов. Не нравится мерить морями? Давайте сюда океан. Или идем дальше? Не нужен вообще океан. Вселенная любви, вселенная страсти, вселенная не представляю чего, но все-таки очень и очень крутая вселенная.
  Ах, скорее долой этот день. Ты еще сомневаешься, следовательно, раздражаешься выше всяческой меры. Отрываем листок, выбрасываем часы, впереди бездна. А может лучше, когда впереди бездна? Никакого взаимопонимания. Ты здесь, ты над раковиной. А там на полу совершенно чужая тебе женщина. Может, ее подняли, очистили, потрясли. Она настолько эфирная, почти воздушная. Или наоборот? Еще один идиотский вопрос в такое жуткое время. Что тоньше, воздух или эфир? Или они одинаковые? Или воздух опять же эфир, а эфир только другого качества воздух? Лучше, если бы так. Между двумя словами прячется мысль. Слова вроде клетки, по крайней мере, здесь предопределен выход. За слова хватаешься, за них удерживаешься, оно легче и лучше. Главное, не упасть. На ковре не упал, хотя следовало. Там такой сильный, а здесь? Чужая женщина, чужая жизнь. Все чужое, чужое, чужое...
  Да поговори перед зеркалом:
  - Могло быть и хуже.
  - С погодой тебе повезло.
  - Нынешняя осень превзошла прошлую.
  - Вы какой институт кончали?
  - Я не люблю апельсинов.
  - А мне неприятны азартные игры.
  Вот и здорово. Вот и поговорили. Твоя романтика построена на песке. Она просто романтика, а песок рассыпается, когда к нему притрагиваешься. Можно и не притрагиваться. В нашем мире всякое можно. Милая девушка обнимает милого мальчика, а милая женщина милого мужичка. Они очень милые существа. Они еще ничего не сделали, они просто милые. И ты ничего не сделал, ты такой как они. Ты даже не знаешь, что делать. Ты никогда не задумывался об этом. Тебе казалось, что слово есть действие. Говорящий носитель разума опять-таки действующий во всех гиперпространственных закоулках вселенной. Слово исходит из головы или от сердца в соответствии с сущностью твоего гипервселенского 'я'. Откуда точно исходит слово, пока неизвестно. Может хорошее слово от сердца, а может из головы. На плохое слово сжимается сердце или болит голова, поэтому необходимо только хорошее слово. Оно из самых из задушевных и тихих. Прошелестело, распалось, ушло. Все тот же песок и ничего более. Песком посыпают дорожки, чистят раковину, наполняют кисочкин туалет. Но слово не предназначено с такой простотой на дорожки, в раковину, в туалет. Не для этого слово.
  - Любит она или как?
  Болит голова, болит сердце. Боль не прекращающаяся, а распространяющаяся. Ничего подобного никогда не было. Вот институт был, и красный диплом был, и удар коробкой. Неужели после удара болит голова? Ишь чего вспомнил? Ты еще вспомни свои ненормальные роды. То есть они для мамочки ненормальные. Стоишь у зеркала, глаза закатил, морда распалась на тысячи мелких кусочков. Морда не голова, тем более не трогайте сердце. Зеркало отражает одну внешность. Вот если бы внутренности оно отражало. Нет, не самые мерзкие внутренности, не желудок с глистами и перьями, но те, которые в голове или в сердце. Подобное разрешается, оно можно. Кровь пульсирует в голове, и там что-то есть. Кровь пульсирует в сердце, и там что-то прячется. Вы мне не доказали, что нет ничего и, по крайней мере, не прячется. Если вчерашняя пустота сегодня не совсем пустота, значит, на ее место положили или поставили это необъяснимое 'что-то'. Вчера ничего не поставили, тем более не положили. Вчера была пустота, но сегодня нет пустоты. Точнее, она есть, и одновременно ее нет. На сто процентов никто не ответит, есть или нет. Если еще не устали, договоримся, местами она есть, а местами нет. И, наконец, боль, которая перемещается в голову.
  Еще один разговор:
  - Перестань дурачиться.
  - Солнышко светит в тучках и слезах.
  - Ты солнышко, но она тучка.
  - Она опьяняющая.
  - Она закончила институт.
  - А я не люблю помидоры.
  Когда разговариваешь, многое в тебе меняется. Пальцы чертовски липкие, пальцы потрогали зеркало, и зеркало становится липким. Но сначала они потрогали мыло. Самые кончики пальцев. Трогали, трогали, трогали, и мыло становится скользким. Выход напрашивается по диагонали, да ты включи воду и кончики пальцев туда. Вода как хороший стимул для мысли. Вода струящаяся, журчащая, ополаскивающая. Все опять же вода. Мысль уцепилась. Точно так же струится и всякое прочее. Ты вроде прежний и вроде другой. Зеркало говорит за другого, но оно же есть доказательство тебя прежнего. Разрез глаз, и эти губы, и этот лоб. Очень много в них прежнего, дьявольски много. И очень мало. Теперь никто не обманет твой сегодняшний образ вчерашней водой, или завтрашнего тебя чем-то сегодняшним. Мыло мыльное, а пальцы липкие. На первый взгляд никакой разницы между мылом и пальцами. Но только на первый взгляд. Чем больше мыльное мыло погружается в липкие пальцы, тем больше липкие пальцы погружаются в мыльное мыло. Вся предыдущая жизнь вроде твоего пресловутого мыла, вся последующая похожа на пальцы.
  Нет, не согласен. Мальчик мечтает. Мальчик сегодня мечтатель. Образы тусклые и особенно яркие проносятся перед его внутренним взором. Можно сказать яростные образы. В данных образах какая-та ярость прошлого, настоящего, будущего одновременно. Три ипостаси пересеклись в одной точке. На самом деле они не пересекаются одновременно в одной точке. За прошлым всегда настоящее, за настоящим всегда будущее. Никаких изменений. Как после прошлого не может быть будущего без настоящего, так не может быть настоящего после будущего. До прошлого только прошлое, после будущего только будущее, а настоящее вот оно под руками. Ты его не прочувствовал, повторяю в который раз. Ты его не замечаешь. Ты замылил его, как замылился внутренний взор. Ты на него наплевал, как облокотился мальчик Коля на шкафчик.
  - Новая жизнь!
  А что еще шкафчик? Хлипкая деревяшка, бездушное барахло, подставка для зеркала. Некоторые законы физики могут содержаться внутри всего этого безобразия, но никаких законов души. Неужели не догадались, что значит душа? Столько пройдено и передумано единственно для нее для одной. Столько уничтожено с величайшим уничижением и забыто на веки вечные. Столько исчезло без малейшей надежды вернуться обратно. Наконец, результат. Вместо души пузыри и отрава.
  - Славная жизнь!
  Шкафчик сорвало с петель. Мыло, щетки, булавки, резинки, вата, толстый слой грязи. Бездушная материя никогда не поднимается вверх, только падает вниз. Крем для бритья и лица, зубной порошок, тараканьи какашки, прочая пакость. Бездушное вещество никогда не взлетает. Каждый взлет как выход в гиперпространство, как непредсказуемый, но от этого еще более вдохновенный отрыв от земли. Каждый взлет в меньшей степени мысль, в большей степени та же душа. Очищенная, просвещенная и безграничная. А каждый ящичек только отрава, которая на подвенечный костюм.
  Дальше пошла пьянка.
  
  ***
  Замполит пригласил друзей. Майор притащил родственников. Действовали по коммунистической схеме: ни одного корявого рыла за стол, ни одного отщепенца и недоноска. Я соглашаюсь, правильно действовали. Здесь тебе не благотворительная вечеринка в честь Патрица Лумумбы. Опять же не пионерский костер в красных косынках и галстуках. Наконец, никакого рапорта для дедушки Ленина. Дедушка подождет, его время - рабочее время. Замполит с вашим дедушкой зубы сточил и намаялся. Очень занудный старик, великий бяка. Но теперь никаких дедушек, тем более бяки. За обжиральным столом лучшая часть Ленинграда. Это подтянутые, припомаженные, проинструктированные, суровые мужики и защитники родины. А за лучшей частью ее лучшая часть, или точнее, лучшая половина. Это раздобревшие, разомлевшие, самодовольные девушки, пример для подражания молодежи. Плюс кое-какая мелочь, пол и возраст не ясен. Скорее, пол средний, а возраст дремучий. Такими только бывают медведи в лесу или русские за столом. Впрочем, русские еще хуже бывают.
  Теперь речь:
  - Прежде чем выпить стакан за воссоединение двух самобытных фамилий России, разрешите произнести мне короткое слово.
  Теперь слово:
  - Вот мы собрались на маленькое торжество по причине великой дружбы и взаимообразной любви. Скромные работники, интеллигенция, служащие советской армии. Все мы вместе. Одна рука, один палец, один кулак. Нас не сгибали и не склоняли явиться сюда посторонние силы. Как хорошее привлекает хорошее, а разумное уважает разумное, так незаметно, сами не осознавая того, мы тянулись друг к другу. Это наша дружба и наша любовь. Закон всемирного тяготения уступает всему нашему. Он только закон мертвого, если желаете, бездуховного тела. Но наша дружба она духовная. Тем более наша любовь. Мы не сталкиваемся и не отталкиваемся от любви, мы уважаем и любим друг друга, как пальцы одной руки, как этот самый кулак, как все хорошее, что должно быть только хорошим и все разумное, что не опустится никогда за границы нашего разума.
  Теперь разум:
  - Наши дети выросли гражданами. Мы даем им родительское благословение, будьте не просто детьми. Детство кончилось, детства нет, будьте не хуже родителей. И зачем вас рожали родители, и зачем вас воспитывали, если вы будете хуже? Нет, никакого 'хуже', только лучшая, только превосходная степень. Родители благословляют детей, и вы благословляетесь на подвиги. У родителей многострадальное сердце. Сердце страдало не за себя. От самой младенческой колыбели сердце страдало за вас. Неужели не разобрались, что сердце страдало? И не важно, как отвечает на муки родителей ваше, еще нестрадавшее сердце. Ах, если бы так же оно отвечало и так же страдало оно! Чтобы родительское страдание на русской земле было всеобщим страданием русских, а не только страданием нашего сердца.
  Теперь на вольную тему:
  - Любите детки родителей. Родина - та же мать, отечество - тот же отец. Кто не любит родителей, тот не может любить родину как отечество. Любовь нелюбящего, она ненастоящая и вообще не любовь. Только любовь любящего чего-нибудь стоит сейчас, когда столько завистников и негодяев возненавидели родину или покушаются опоганить отечество. Для них горше укуса любовь. Для этих жирных миллионеров любовь такая страшная, такая непредсказуемая. Жирные не могут быть любящими, они влюблены в свои миллионы. Присутствие миллионов вызывает у жирных практически стопроцентное удовлетворение без любви. Отсутствие миллионов вызывает разлитие желчи. Жирные боятся любить, они пропитались своей отвратительной желчью. А вы любите, а вы продолжаете это святое дело, пока не угасла святая любовь. Пока рядом ваше отечество и не отвергнет вас родина.
  Впрочем, вольность темы почти бесконечная. Я на нее не жалуюсь, но просто устал. То есть устал записывать все эти речи и спичи, которые по мере удаления от первого номера становились больше похожими на пьяную белиберду, чем на что-то еще. Вот я и устал. Гремят стаканы. Открываются бездонные бочки. Открываются внутри каждого из присутствующих товарищей: и говорившего, и слушающего, и вообще каждого. Из стакана в бездонную бочку, из бутылки в стакан, из ящика очередная бутылка. Сколько там пресловутых ящиков, не сосчитаешь. Они на кухне, в ванной, в кладовой, во всех четырех комнатах. На стол, в стакан, в бочку.
  - Да вы не стесняйтесь.
  - А я не стесняюсь.
  - Или не уважаете?
  - Что вы, что вы, больше других уважаю.
  - А раз уважаете, еще по одной.
  - И еще, и еще, и еще.
  - Вот так ладненько. Честь дома для вас и для нас - самый счастливый момент, самый праздничный праздник.
  Впрочем, люди привычные. Четыре котлеты, два с половиной бифштекса, миска салата, миска картошки, икра, колбаса, ветчина, двадцать два ломтика сыра, один огурец, один помидор, полтора лимона, крабы позапрошлогодние и винегрет, и еще барахло без названия. Оно всяк в одной глотке. Проглотил и не заметил, благо чего поднесли тебе вовремя. С прошлого вечера не обедал специально, даже не ужинал. Авось мелочевку какую забуду, авось не войдет очередная котлета в желудок. Надо же все перепробовать, или вернешься неудовлетворенный домой, спросят, какая там свадьба. А что ответить? Свадьба как свадьба.
  Теперь жертвенное:
  - Сколько сил положено на этих детей. Кажется, для своего удовольствия не пожили, но только для них. Не имели возможностей для своего удовольствия. Эгоизм не есть свойство русского человека. Эгоистичные и самовлюбленные только враги. А мы для родины, а мы для детей. Пока есть силы, пока не сломались.
  Верно подмечено. За столом не каждый выдерживает до конца. Первым сломался тесть. Внутри его нечто лопнуло, булькнуло, расплескалось, а по парадным брюкам здоровеннейшее пятно. Был бы робот или машина, тогда все просто и ясно. Лопнули шестеренки, вытекло масло. Но это не робот, а тесть. Как вы понимаете, один из виновников торжества. Как вы рассчитали, за него вся Россия болеет сегодня с цветами и флагами. Надо бы продержаться немного, чтобы налюбовалась Россия собственной мощью в лице одного несгибаемого бойца, а он согнулся, сломался. Поймал некоего шалопая с ничтожными звездами, то ли со стороны жениха, то ли со стороны лакеев-прислужников. Скажи речь да скажи, вся Россия глядит и прислушалась. Нет, дохнул перегаром на ваши ничтожные звезды:
  - Э, послушай, пацан, а приходилось ли похлебать настоящих харчей? Я говорю тебе, мать, про ту гадость, что ты натаскал с кухни. Или совсем облажался? И чего себе рыло воротишь в тарелку? Стой по струнке, смотри на меня, вон какое похабное рыло. Это не наши харчи. С таким рылом хлебают за папочкой, да за мамочкой. Хороший папочка, добрая мамочка, мать перемать. Это снова не наше. Сердце обливается кровью, какой ты пацан, чтобы быть настоящим солдатом. Мамочка сходит в атаку, а папочка сопли утрет. А скажи, приходилось под танком лежать? Не под бабой, мать моя мама. Хотя для другого, и баба что танк. Если ляжешь, раздавит.
  Жирные пальчики судорожно сжимались и разжимались перед носом товарища с мелкими звездами:
  - Жопу срублю за мою правду.
  После великого правдоруба бессилие сделалось вроде заразной болезни и распространилось на прочих товарищей.
  Теща горько рыдала в углу:
  - Единственную отраду забрали. Отломили от сердца единственный животворящий росток, словно на сердце тиски или клещи.
  Мамочка без рыданий, но страстно до бешенства и мазохизма блестела горючими глазками:
  - Все на хрупких плечах, на своих. Воспитала такое сокровище. Заложила все лучшее в это сокровище.
  Разговор из общего перекочевал в частный, из частного в никуда. Даже лучшее торжество когда-нибудь умирает, красота затухает, мечты и надежды прошли стороной. И не важно, насколько торжество лучшее или худшее. Хруст челюстей, бульканье, хрип. Какая досада! Мертвые отроги вселенной, кладбище, сонм мертвецов. Пояса распустили, пуговицы расстегнули, расклеились. Несколько замечаний в сторону молодежи, что вроде как здесь, а вроде как прячется. Вас бы мордочкой вниз да подавить, чтобы вышло все старое, чтобы вошло опять новое. Нового еще много, нового на три дня хватит. А вы с любой стороны слабенькие, а вы настолько же квеленькие. Сломались на колбасе и бутылке, черт подери. Где ваша русская кость? Где ваша русская кровь? И кто мог подумать, что это так быстро произойдет, когда впереди еще на две трети невыполненная программа.
  Замполит очень стойкий товарищ. Он не сломался. Богу богово, а кому-то за всех отдуваться:
  - Светлое будущее на пороге. Мы, настоящие коммунисты, чувствуем будущее и понимаем как никогда. Наши дети, возможно, не чувствуют, не понимают. Они пока только дети. Не имея сурового прошлого, не разберешься, какое светлое будущее. Развиваясь в тепличных условиях, не познаешь, какой отвратительный холод. Сюда немного и наша вина. Человеколюбие, бескорыстие, оптимизм. Вот они позывные молодежи шестидесятых, откуда мы с вами. Было холодно, было голодно, работа ломала хребет. Но человеколюбие всегда относилось в будущее и в первую очередь к нашим детям. А бескорыстие относилось туда же и подготавливало почву для наших детей. Не упоминаю про оптимизм. Пессимистически настроенные товарищи отдались в лапы врага. Они не поверили в светлое будущее нашей родины, они просто отдались и стали предателями. Их дети сегодня живут у врага. Они его слуги, они потеряли законное право на родину наших детей и никогда не получат обратно Россию.
  А еще замполит не терялся. Бренчал стаканом, орал на полную мощь тренированных легких:
  - Шаг-гом арш!
  А еще:
  - Горько!!!
  И вопли ползли по рядам, поднимали уже опустевшие головы, направляли бессмысленные глаза на две перепуганные душонки, забившиеся в скорлупу с единственной мыслью, с единой надеждой, чтобы никто не видел, не трогал, не тюкал в живот. Но звучало извечное:
  - Горько!!!
  Свадьба русская - это гадость,
  Потный дым и сплошной дурман.
  Здесь любви вековую радость
  Заменяет собой стакан.
  Новобрачные - звери в клетке,
  Непохожие на людей.
  Испражняют на них объедки
  Отвратительнейших затей.
  Дрянь любая имеет дерзость
  Чувства вывернуть на паркет.
  Свадьба русская - это мерзость,
  И похабнее свадьбы нет.
  В пьяном угаре, в похабном, в зловонном чаду Коля познал первый, по-настоящему горький вкус поцелуя.
  
  ***
  Для полноты ощущений, первую брачную ночь молодые провели в поезде. Взяли их еще тепленькими, прямо из-за стола, кое-как вытряхнули из парадной одежды, кое-как запихали в одежду обычную и незаметную. Праздничек праздничком, а честь пора знать. Кто не умеет вовремя остановиться, тот воистину русский товарищ. Но от молодежи подобной жертвы не требуется. Самое время принять во внимание возможности одной отдельно взятой группы людей, как недостатки другой группы, диаметрально ей противоположной. Одуревшая молодежь, шизонутая молодежь, непривычная молодежь. Со временем станут как все и привыкнут. Но сегодня особая ситуация, сегодня нет времени. Из праздничного состояния самое время перейти в будничное, дальше в мягкий вагон, дальше полные уши советов:
  - Берегите здоровье.
  - Не ешьте жирное.
  - Носите теплое.
  - Не пейте холодное.
  Тесть под конец расчувствовался. Сжав медвежьими лапами узкую Колину грудь, залился соплями:
  - Я тебе такое... такое... такое...
  И вытер горячий нос о такой же горячий воротничок совершенно нового Колиного пальто, сшитого по торжественному случаю:
  - Сам мог попользовать, но уступаю...
  Пока продолжался обмен любезностями, Вика сидела, как полагается уступаемому товару: бесконечно усталая, бесконечно несчастная. Губы отвисли, глаза потухли. Неужели это глаза человека? Или это его губы? Все мертвое, все отвислое и пустота. Какой-нибудь пупсик гораздо живее. Он, по крайней мере, вихляется на своих гуттаперчевых ножках или хлопает своими стеклянными глазками. А здесь пустота. Что-то совсем маленькое, совсем съеженное и даже не очень колючее. Ну, хотя бы кололось дурацкое что-то. Ну, вот таккусенькие крохотные иголочки из-под крохотной шерстки. Но ничего подобного нет. То есть самых крохотных иголочек, самых таккусеньких нет. Не ищите и не найдете. У куклы на крайний случай шикарные волосы. Они из пакли или мочалки, но их не надоедает расчесывать и не только в период ушедшего детства. Волосы почти живая часть куклы. Раз провел гребешком, где твоя тоска беспросветная. Два провел щеточкой, и окончательно успокоился. А здесь, какие вам волосы? То есть совсем никаких. Наращиваем наши три волосинки на ваши две! Раз провел, пять провел, тридцать пять... Волосы трупа. Безвольно поднимаются, безвольно опадают. Погиб гребешок и лопнула щетка.
  Картина прежняя:
  - Не бойся, мы не укусим.
  Советы прежние:
  - Ах, какие серьезные!
  - Ох, какие мы верные!
  - Э, забыла родителя ласки!
  Не уточняю, кто там есть кто. Товарищи обезличились и перемешались:
  - У тебя теперь новый источник.
  - Не хлебай неумеренно, источник жиденький, он может иссякнуть.
  - Не-ет, почаще хлебай, теперь можно.
  Ну, что за неумеренная веселость? Слова падают градинами и тут же отскакивают. Плюшевый мишка мог бы поправить слова. После плюша они не настолько прыгучие, но более мягкие. Одно упало, другое запуталось, третье как слабая звездочка на щеке. Когда на щеке эта слабая звездочка, щека не покажется жесткой и серой. Нет, она никакая не серая, тем более жесткая. Что-то в ней есть. Я не решил еще что. Может будущее без прошлого и настоящего, или надежда на звездопад после туманной и ветреной ночи. Все может быть. Ветер срывает звезды, звезды пронзают тучи. Цель для них прежняя, все та же щека. Чтобы едва коснуться, чтобы оставить след, чтобы ты или я, или каждый из нас звезданутых стал другим в нашем мире непроходимого мрака. Стал хотя бы плюшевым мишкой.
  - Э, живи, голу жопу не кажи!
  Наконец поезд тронулся. Последнее, что услышали молодые сквозь двойные вагонные рамы, было зычным плевком замполита:
  - Пошли, еще есть бронебойные!
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  Легким морозцем встретила новобрачных Москва. Выбравшись из-под сырых простыней, такого же точно сырого и провонявшегося табачищем вагона, Коля почувствовал себя совершенно другим человеком. 'Женат, женат,' - отдавалось в мозгу. Это вместо какого-нибудь забубенного штампа: 'Люблю Москву в начале мая!' Или куда лучше: 'Москва, Москва, потеха наша!' Или совсем хорошо: 'Водка столичная оч-чень приличная!' Вместо всего вышесказанного, что обязано было произойти, только двойное 'женат', а можно даже тройное. Да куда ты попал, мой несчастненький? Или вовсе оригинал? Или потянуло на подвиги? Сегодня, сейчас, именно в данный момент совершаю нечто необыкновенное, нечто прекрасное, нечто незыблемое на глазах молодой супруги.
  - Мы в сердце России.
  Это Коля сказал вслух. Все его помыслы не больше не меньше, как отлупить хулигана, спасти ребенка или отделаться от преступной компании черных. Но мы не маленькие мальчики и не такие же девочки. Мы хорошо понимаем, что и в Москве не попадаются просто так хулиганы, ребенки, преступные черные. Журналистам или важным государственным деятелям может быть попадаются. Особенно если они их науськивают, подготавливают, оплачивают. Вот эти огромные кулаки, окровавленный нож, нецензурную брань. Или опять же круглые глазки и пухлые ножки, которые нагло лезут под поезд. Или этого плюгавого инженеришку с 'Посевом' в кармане. Крупным планом 'Посев', мелким планом его обладатель. Настоящие хулиганы, настоящий ребенок, тем более чернота из самых из настоящих - они дьявольски дорого стоят.
  Хотя погодите, в светлопристольной Москве чего-нибудь да случается для простого народа. Вот подошел бронепоезд. Окна что амбразуры и люди в черном. Это не девятнадцатый год, но самый рассвет коммунизма. Бронепоезд почти реликвия. Может единственный раз отвернет с запасного пути на самый что ни на есть основной. Тем более, может единственный раз отстреляется или представит единственный шанс для твоей молодеческой удали. А может и не представит. Люди в черном обложили вокзал. Спины у них широкие, ростом они высокие, плащи до самой земли. Поговаривают, не простые будто плащи, но броня еще покрепче, чем в бронепоезде. Двадцать пять килограммов брони на двадцать четыре часа в сутки. Зато ничего не прорвется, никакая козявка и мошка паршивая. Досюда ваш внешний мирок, а отсюда наш внутренний мир. Между бронированными боками машины и бронированной спиной человеков. Каков этот внутренний, сразу не разберешься. Хулиганы, дети, журнал. Пожалуй, и так. Ты сначала имеешь право нафантазировать целый короб, возможно два и четыре. Ты из хищного леса, как хищный зверь. А там внутри лепота для немногих, что очень и очень боятся зверя.
  Коля решил поглазеть:
  - Наше место в первых рядах.
  Но уперся в стену непонимания:
  - Не твоего ума дело.
  Вот тебе первый опыт семейной жизни:
  - Плохо быть равнодушным.
  И опыт в самую точку:
  - Еще документы попросят.
  Как вы понимаете, с необыкновенной частью проехали. Вместо подвига быт. Мощные корпуса главной армейской гостиницы нашей страны. Не припомню ее название, только засело в памяти, она главная. От спорткомплекса 'Олимпийский' через дорогу и наискосок. Заходите, дорогие гости! Располагайтесь, любезные провинциалы! Вот вам столичное гостеприимство на высочайшем уровне! Вот вам союз да любовь в исполнении москалей! Вот вам армия во всей ее устрашающей полноте! Нигде никогда ни за что вам не привидится нечто подобное.
  Вот и я говорю, ни за что. Снизу вверх присмотреться, голова пошла кругом. А за дубовой дверью подкосятся ноженьки, дай то бог не слететь с лестницы. Ничего мелочного, миниатюрного, хрупкого. Все настоящее, если желаете, монолитное. Как будто создавалось для супергигантов и великанов, еще покруче тех бронированных в черном. Ей богу, создавалось оно на века. При коммунизме человек не имеет права быть карликом. Сперва карлик, это покуда искореняем голодное прошлое. Затем его рост нормальный. Я имею в виду человека, а не искорененное прошлое. При коммунизме нормальный рост - метр восемьдесят, метр восемьдесят пять, метр девяносто. С годами нормальное становится карликовым. Теперь за точку отсчета два с хвостиком метра, два пятнадцать, два двадцать, два двадцать пять. А еще дальше...
  Я не шучу. Коммунистическое государство все предусмотрело, особенно в главной армейской гостинице. Раз построили коммунизм, значит, построили на века. Раз водрузили гостиницу, значит опять не на три с половиной дня и три ночи. Шуточками с прибауточками занимаются только враги. Здесь стопроцентный расчет. Если потерялся на улице от вышепредставленного великолепия, не думаю, что сконцентрируешься за вертушкой. Там не один ты такой, там потерявшихся и не сконцентрировавшихся товарищей до балды. Сорок семь подполковников, двадцать девять полковников, три генерала. Прерываем отсчет на более мелкие звезды. Одна большая или четыре маленьких звездочки совсем замутили глаза. Этих что грязи. Вбегают и выбегают на цыпочках, даже честь отдается в слепую. Да накой тебе честь? Скажи спасибо, что данную штучку отдали на растерзание в окружающее пространство и не обязательно показывать паспорт. Тут подполковники с такими кислыми рожами. Я про полковников не упоминаю, совсем сквасились. И генералы похожи на мопсиков. Для всех одна очередь.
  - Глухой номер.
  Это Коля вздохнул. Он и Вика двое гражданских. А очередь звездная, а окошко бронированное. Немного попахивает вокзалом. Или внутри звезданутой Москвы все бронированное? Возможно и так. Гостеприимство, тезоименитство, инаугурация, канализация. Да что оно такое, товарищи? Мы никого не обманывали, мы никого не зарезали, наконец, не обезьяны какие-то. Мы из самых нормальных из человеков. Роста, конечно, карликового в ваших московских палатах. Но душа, разве она зависит от роста или от веса? У бегемота или слона в какой-то мере зависит душа. Но человек по одухотворенной концепции не бегемот или слон. Всего-навсего человек. Даже маленький и такой карликовый, как эти Коля и Вика.
  А еще очень страшно:
  - Скажите, пожалуйста.
  Страшно до слез:
  - Проходите, товарищ.
  Первый генерал отлетел. Аккурат перед Колей. Там за бронированным окошком бронированный механизм. Чувствую, что механизм. В нем ничего личностного, ничего человеческого. Лицо как огромная колбаса. Шея как колбаса на порядок поменьше. Пальцы точно сосиски или совсем уже простенькая колбаска. Лицо не шевелится под париком, шея замерла в жемчугах, пальцы чуть-чуть выглядывают из золоченой оправы. В этих последних практически незаметная дрожь, и генерал отлетел. Называем теперь генерала без буковки 'гэ'. Черт его знает, на что разозлилась колбаска?
  Коля почти умер:
  - Мама моя.
  Наконец, его очередь:
  - Виктория Петровна с сыном?
  Хотел нечто необыкновенное и получил по заслугам. Кушай огромными ложками, наслаждайся благословенными чашками, утри свои сопли. Это тебе не поезд с его хулиганами, детской глупостью и крамолой. Ты такой маленький, неинтересный, что вполне еще можешь уменьшиться или вообще раствориться в складках одежды стоящей рядом с тобой девушки. Она почему-то росла и выросла в данный момент. А ты уменьшался без всякого повода, так что ушел в бесконечность. И хулиганы тебе не помогут, и черные. Лучше бы удалить звездоносцев из нашей прекрасной Москвы, чтобы заколотить сюда всякую сволочь. Но кого спрашивают насчет сволочи? Машина не спрашивает. Колбасные механизмы тем более, черт подери. Только пот по спине. По такой правильной и интеллигентной спине ленинградца. Тот же пот по очкам, превращая, не знаю во что существующую действительность. И что дальше? Никакой ты не генерал, не полковник, не подполковник, мама моя. Ты просто мальчик, глупый маленький мальчик. Вчерашний жених, а сегодня не знаю какое чудо. Может все тот же мальчик по имени Коля:
  - Разве я сын?
  - Вам виднее...
  В лицо полетела анкета. Папины связи действовали.
  
  ***
  Намотавшись по городу, юная чета закрылась в отдельном номере, где следовало разместить целый взвод и даже с комфортом. А так номер выделили на двоих без подселенцев. Две необъятные кровати, две необъятные тумбочки, один необъятный шкаф, умывальник и телефон.
  - Ночь на дворе, - прошептал Коля, завесив окошко двумя необъятными шторами.
  - А, впрочем, какая разница.
  Вика залезла в кровать, в самую ее середину, и утонула. Эти худенькие ручки, эти худенькие ножки, это худенькое все остальное поглотила кровать. Ничего кроме головы не осталось на зыбкой поверхности. Голова еще выдержала некоторое время. Она должна была подготовиться перед процессом абсолютного погружения. Несуразная голова, но все-таки голова новобрачной. Вика помнила, какая она новобрачная даже в кровати. Я имею в виду, в необъятной армейской кровати. Но повозимся пару минут с головой. Вика тронула волосы чем-то напоминающим метелку и щетку одновременно. Волосы со смешными безвкусными хвостиками. Хвостики рассыпались по вискам. Они всегда так делают, когда их тронешь или ударишь. И лицо такое же, как они, и фигура вылитое лицо, и все прочее.
  - Понравилось сегодня?
  - Возможно...
  Дальше вялость в движениях. Коля уткнулся в окно, задергивает и раздергивает те самые необъятные шторы. Какого черта? Там ничего интересного за этим окном. Мрак, двор, опять мрак. Во дворе силуэты гигантов. Если бы растворяющееся проявлялось из темноты, а проявляющееся растворялось во мраке, тогда повезло. Но силуэты суть непроявляющиеся и нерастворяющиеся величины по определению. Только мрак. А окно в совершенно обыкновенных узорах. Коля попробовал просочиться сквозь эти узоры во двор, но промахнулся, но не попал опять же по определению. Узоры не самое лучшее средство от мрака, а чертовщина какая-та. И на губах тот же привкус твоей беспросветной судьбы с чертовщиной.
  Вика уткнулась в метелку, которая не такая плохая гребенка. Сколько себе обещала, выброшу дрянь. Она ненормальная, она из далекого детства. Расчесывала пупсов, расчесывала куколок, расчесывала мышек и мишек. В поезде обещала, теперь взрослая, теперь выброшу. И все равно, что у нее бессмертные зубы. Не вываливаются и не ломаются от смешных хвостиков. Другие зубы вываливаются, другие ломаются. А эти нет, ни за что. Но бессмертные зубы из бессмертного детства. Пускай наше детство уйдет, пускай будет смертным. Самое время выбросить совершенно ненужное детство.
  Коля страдает. Язык почему-то стал деревянный. Неужели тебе предназначено только страдание на счастливой русской земле? Или сам навсегда деревянный? У других находятся подходящие фразы при виде счастья, у тебя не находятся. Неужели проблема с родным языком? Неужели отсутствует внутренняя потребность души? Неужели только другие товарищи способны искать и найти, где тебе не нашлось счастье? Коля в панике. Что за идиотство такое, спрашиваю в стотысячный раз? Душа потребовала, и фразы нашлись. Если бы душа не требовала, если она сплошная кость и бревно, тогда разрешается стать чукчей. Но сегодня это паршивое оправдание для тупого придурка. Какая, мать твою, кость? Какое бревно? День всех святых на дворе в высочайшей точке полета. По календарю может он не сегодня, но в Колиной душе, в Колином понимании именно сегодня, сейчас начинается праздничный день. Фразы это только начало святых. Когда разговариваешь, я уточняю, разговариваешь умно или непринужденно, тогда куда легче найти счастье. Пускай разговариваешь в первый раз. То есть на полные сто разговариваешь. Но в этом нет ничего ребяческого и детского нет ничего. Разговариваешь не ты, но сама жизнь. Ты только ротик открыл, ты только шлепнул губами.
  Вика страдает. Картина почти такая, что в поезде. Нет, не совсем такая, но я отметил, почти. Жидкие волосенки выдираются гребешком, который до тошноты надоел. Затошниловка на гребешок суть физиологическая реакция. Зато корни ее куда глубже и дальше. Вика чувствует, корни суть из души. Надоело про эту душу, видит бог, надоело. Но в последнее время душа не то что навязчивая, но неотступная. Вика не против, Вика не сопротивляется, она само ожидание. Столько лет ждала своего рыцаря, своего нареченного и любовь. А он не пришел, а он промахнулся, а он проскочил мимо цели. Цель все равно Вика, но это уже ничего не меняет. Ждала и не дождалась долгожданного рыцаря. Эка жалость! Хоть бы заманчивый актеришка или гуманитарий какой, если нет рыцаря. Главное, что искусство обманывает, а, обманув, успокаивает одновременно. Рыцарского здесь ни на грош. Рыцарское искусство под кладбищенской плитой. Я хочу, чтобы меня обманывали, чтобы счастливо обманываться. Я ведь тоже не дура, но просто хочу. Как в нашем мире, который без рыцарей, как в нем прожить без обмана?
  Вика вздохнула:
  - Обманчивый город.
  И еще раз вздохнула:
  - Базар.
  Какого черта она? Базарные мысли опять же базарные мысли. А разве мысли ее про какой-то там город? Они ни про это и ни про то. Они просто мысли. Ничего живого вокруг. Только кровать, где самое время спрятаться и захлебнуться или вообще отказаться от детской игры в прятки, а затем захлебнуться. Чтобы последний раз, чтобы навсегда, чтобы поверить, тебе повезло до того, как тебя растоптали. Вот же папа, вот же хвастун! Я, я, я. На уме одно только я. Не бойся, найду тебе рыцаря. Не печалься, приделаю рыцарю руки и ноги. Не реви, у меня партия. Какая там партия? Нашел, приделал, зачем? Господи, какой идиот и хвастун! Сделал свою партию. Использовал дочку по полной программе и сделал. Замполит настоящий мужчина, сколько об этом ты не задумываешься, он настоящий. И какой представительный, жесткий какой! Не голос, а сталь. Не взгляд, а алмазы. Слова тяжелые, правильные, ложатся ровными рядами, ты вздрагиваешь. Взгляд продирает насквозь. Все в тебе вижу, все о тебе знаю. Замполит более чем мужчина. Сердце зажигается чем-то необыкновенным, когда находишься под его тенью. Ни в коей степени страх, это более сильное чувство, описать его невозможно, потому принимаю за страх. Если бы все так страшились и так трепетали, тогда нормальная постановка вопроса. Но замполит не для всех, не для каждого, он для тебя. Он пробирается по лабиринтам твоего сумасшедшего 'я'. Он запускает любые твои шестеренки или все самое чувственное, сумасбродное, находящееся в тайниках под семью замками и недозволенное для чужих взглядов. Сначала думаешь, здесь ничего нет. Но со временем ни на секунду не думаешь. Замполит пробирается и пробрался в твою воспаленную душу. Прямая спина, изящный поворот головы, седые волосы. Какого черта седые волосы? Или в этом сама суть? Замполит настоящий, из самых из настоящих товарищей. И откуда такой слизняк Коля?
  Вика снова вздохнула:
  - Говорят, что Москва самобытная.
  А затем много тише:
  - По части магазинов возможно.
  Чего это она? О глупостях: тряпках, портянках, стекляшках. О них ли мечтало крохотное сердечко последние годы, когда стучало в разнос: 'Только рыцарь, только красавец, только герой!' Смешное невежество! Не потянули на рыцаря потрясающие папины знакомые. Даром золотопогонники, а беспробудная пьянь. Не потянули и остальные знакомые Вики. Все до последнего. Чертов папа, который теперь только тесть, своего не удерживал и чужое затаптывал грязными сапогами. Выйдешь как королева! Оженим по высшему классу! С какого такого еще бодуна? С какой еще рохлей, бабой и мусором? Вика не извращенка, ей не нужна баба. Если коммерческий класс, значит коммерческий, мы не считаем копеечки. Если на высочайшем уровне, значит никак не иначе. Отчего не приманить лейтенантика, гордого и статного, с глазами морской волны. Был же такой вариант, почти приманился. Волна морская, а грудь словно предназначена для орденов. Был один раз и исчез. Кто договорится с тупым солдафоном и тестем в едином лице? Особенно, если под жопу пинают или дают по мордам. Стаканом побрезговал!
  Вика вздохнула, не помню который раз:
  - Завтра культурная часть.
  Нахрена ей музеи, театры и выставки? Лысого революционера не видела? Вон памятник этажом ниже, подходи и любуйся, на каждом углу революционер. Этот, по крайней мере, из камня или железа. Не соглашаюсь, что нравится. Впрочем, обратная степень куда хуже. Камень облагораживающая материя, железо успокаивающее вещество, а революционер лысый, в руках кепка. Его обаяние должно передаваться тебе в превосходной степени, разгонять твой необлагороженный пессимизм, отвращать от расслабленности и предательства. Неужели опять записали в предатели? Или предавая любовь, предаешь родину? Почему все набросились на любовь? Что в ней такого особенного, чтобы так глупо с ней нянчиться? Я понимаю, когда предают родину. Или каких-нибудь очень хороших товарищей. Последнее предательство из особенно страшных. А любовь не предашь, если ее никогда не было. Лысый в кепке как существующая реальность коммунистического строя. Это камень или железо, это вечная мертвая ткань. Лысые мощи лежат в мавзолее, привлекая толпы праздношатающихся искателей приключений. Если нечего делать, можно пойти поклониться покойничку. Коммунистический строй не скрывает свою существующую реальность. Ты приехал в Москву за реальностью, бери ее мешками и тачками. Только не надо к нам приставать со своей ерундой. Для любви не нашлось места.
  - Значит до завтра.
  И все-таки что-то произошло. Никакого завтра. Сегодня будет сегодня, а завтра еще посмотрим. Коля подошел сзади, Коля присел на кровать: нереальную и бесконечную в данной точке вселенной. Черт подери, оно свершилось. Маленький мальчик коснулся холодной щеки, для него опять же почти нереальной и отвергающей все законы вселенной. Маленький мальчик прижался к плечу очень маленькой девочки. Черт его знает зачем. Чертовски колючий мальчишка и жесткий. Ему быть мягким, податливым, чуточку гладким. А, снова проехали! Пускай остается, каким остается мальчишка. Губы у него мягкие. Дыхание у него влажное. Губы выбрасывают дыхание, а дыхание рвется неровными порциями. Пускай будет так. Оно не дыхание, но совершенно адская смесь из воздуха, шепота и тепла. Лучше чем ничего. Пускай будет смесь. Ты согласна?
  Я снова в мечту окунулся,
  Твой образ стоит предо мной,
  Как будто из сказки вернулся,
  Нарушивши сон и покой.
  И в мозг, от любви воспаленный,
  И в нервов кипящий клубок
  Он вылил тяжелый, огромный
  Поток поэтических строк.
  И сердца прекрасные звуки
  Раздались среди тишины,
  Как будто отведали руки
  У лиры заветной струны.
  И лира моя заиграла
  Среди ураганов огня,
  И сердце мое запылало -
  Любовь затопила меня.
  Во, дурак, подумала Вика, но было приятно. Маленький идиот, не способный связать пару слов в разговоре почти получил прощение. Тупой поросенок, не умеющий даже визжать под ударами счастья, не совсем, чтобы упустил свое счастье. Этот огарок без пламени все-таки затронул не представляю чего, на остывающем пепелище и уничтожил досаду. Где же твой лейтенант? Где мечта твоего детства? Где настоящий и ослепительный рыцарь? Нет никого. Серое здание, серые стены, серая кровать, серые простыни, серый мужик, серая лапочка, серые волосы. Господи, все равно никого, если быть объективным на данном этапе! Но почему уходит досада? Была же, так ее так. Или не было, или тебе показалось? Далеко от родного дома, далеко от привычной среды, еще дальше от собственного осознанного 'я'. Неужели опять неосознанное 'я' подавило осознанное? Неужели всякая серая муть почти в белых проплешинах? Хотелось добавить, все это неправда. Секунду назад очень-очень хотелось, но нынче нахлынули новые чувства и образы. Нет никого. Но нечто на месте и есть. Не понимаю, на чем зациклилось нечто. Не понимаешь, не надо. Серые мысли, серые чувства, засеревшийся город. И все-таки есть. Вот этот яростный призрак белого среди серого. Серое вещество отступает, а белое почему-то накатывается. Серое побежало вприпрыжку, а белой наступает на пятки. Серое побежало, смешно загребая серыми пятками... Да что вы, ребята, неужели вокруг одно белое?
  Воистину, женщины - поразительные существа. Чувствуя, как ее обнимают и как ласкают грубые пальцы, Вика представила рыцаря, лейтенанта и ангела в едином лице. Неужели вот так оно все и случается? Неужели белое потекло через край? Оболочка твоя не самого лучшего качества. Оболочка из робких. И огня здесь за тысячи миль не найдется, чтобы едва подогреть оболочку. Все исстрадалось без внутренней полноты до отчаяния. Все отупело без внешних признаков, что полнота еще будет. Короче, девчоночья оболочка. Сюда бы один настоящий, а лучше вселенский порыв. Сюда бы нечто такое, чего здесь не было никогда. Но без тупых фокусов, сегодня, сию минуту и в данный момент это нечто. Пускай ненаполняемое наполняется, а иссушенное распускается. По тоненьким пальчикам, по синюшным жилкам, по впалой груди, над бровью и за ушами, от каждого смехотворного хвостика и черт его знает куда. Я повторяю, пускай. Вика чувствует. Неужели она чувствует? Вика радуется. Неужели она радуется? Вика тает, тает и тает... И снова тысячи тысяч взбесившихся 'неужели'? Эта головокружительная высота. Этот полет над бездной. Это небытие в бытие. Это ничто через нечто. Эта новая жизнь, повторившая смерть. Хочется умереть только так и никак не иначе.
  - А не все ли равно?
  Бурный порыв стал феерией плоти.
  
  ***
  Утром пошел снег. Гадостный, мерзкий. Утро, непохожее на вечер, точно содержало в себе предупреждение и насмешку одновременно. Предупреждение против чего? Насмешку против кого или какой гадости? Опять не ответишь. Снег бестолковый, но гадостный заполнил улицы города. Отсюда единственная его черта, от которой мерзли и корчились души.
  Опять души. Ничего новенького в нашей вселенной. Души передвигаются по городу на пионерском расстоянии. Если вместилище духовной энергии - голова, то души пропали и замерли в каком-то другом месте. Если вместилище сердце, все равно не произошло ничего нового. Похожее опустошение, похожая копоть костра, что называл себя пионерским. Время получилось неподходящим для забытых названий. Прошу тебя, время, не делай ты этого никогда. Вчерашняя копоть иногда напоминает вчерашний костер. И что тебе от этого? Какую боль? Какая великая польза? Ты этого не понимаешь, не знаешь и не поймешь, пока не наступило сегодня.
  Муж и жена.
  Что-то не так. Чуть не сказал, мерзость. Они не знали друг друга раньше. Не узнали за первую ночь. Всплеск и море безудержной страсти. Взрыв и вселенная нечеловеческого восторга. Фактически ничего необычного, совсем ничего нового не произошло внутри очень старой вселенной. Удар и повторный удар чужой страсти. А дальше? Отходит и растворяется не самое понятное на данный момент чувство. Я неправильно назвал эту веешь чувство. Скорее, растекающиеся обрывки растекающегося и неуловимого счастья. Фактически никаких признаков счастья, совсем никакая дорога в надежду. Неужели не понимаете, ноль, пустота? Ни ослепительного соединения душ, вызванного телесным соединением, ни даже крохотного душевного баланса на уровне непристойной собачки с помойки. Пропасть стала значительно глубже.
  Медовый месяц, мама моя! Какой обалдуй приклеил подобное надругательство на самый неопределенный период нашей бездарной и в чем-то бессмысленной жизни? Я повторяю вам, надругательство и ничего больше.
  Что тут медового? Пара придурков дуреют в пронафталиненной, потной постели. Они всего лишь часть неопределенной материи, или часть плоти. Чего-то там нахватались под проницательными взглядами папочек с мамочками. Много ли нахватаешься, когда тебя держат за шиворот? А если держат за шиворот в ежовых перчатках? И взгляды такие правильные, что стало не очень уютно, когда перчатки отбросили и отпустили вроде бы шиворот. Свобода, так ее так! Да ты не кричи, какого черта свобода! Что это за плебейская ерунда? Нежность, восторг, точно повеяло ветерком из другого, может быть, параллельного мира, немного опять-таки чувства и ласки... Но все опять же плебейское, и дурацкое, как сама плоть. Более дурацкой материи никогда не встречалось на нашей земле, я знаю, что не встречалось. Или более отвратительного и тупого прорыва на звезды. Может и так, потому что не существует подобная дурость внутри нашей маленькой и разумной вселенной. А они дураки. То есть дурацкие ласки приходят сюда с дураками. Все в отдельной обойме. Трясутся, сталкиваются, разбегаются, замирают и глохнут. Ах, как здорово! Ах, разрешили потрогать те самые звезды! Неужели так здорово? И зачем разрешили? У тебя корявые пальчики, у нее плюгавая грудь. Ты и сам весь корявый, маленькое бесполезное твоей прекрасной души, а она до остервенения плюгавая часть ее прекрасного сердца. Покатило вразнос остывающую вселенную. Чем больше стараешься, тем больше взаимная боль и гадливость впивается в бесконечную сущность твою. Чем больше потеешь, тем больше гадливость и боль. Никакого выхода. Хотя бы причина какая осталась на грешной земле, причина, что запрещает подняться на звезды. Нет причины, ее просто нет. Сам дурак, сам причина.
  Или понравился мед? Мама милая, мама родная. Да на кого мы наехали? Да куда мы попали? Если девушка, словно полено, утонула в пружинах кровати. Если грудь ее не трепещет восторгом и благотворное лоно не более чем набор одеревеневших сучков и колючек. А губы в лучшем случае только моченое яблоко. И что это за девушка? И откуда такое чудовище? Господи Иисусе, согласен в тебя поверить, только спаси мою душу! Девушка и чудовище соединились в одном существе, в одном сгустке материи. Она девушка, она же чудовище. Ничего не бывает чудовищней девушки, планомерно переходящей в чудовище. Природа рожала, рожала и дорожалась. Ласковая природа, дорогая природа, та же мама твоя. Да перестань дурить, господи. Природа приносит цветы, природа приносит плоды, природа приносит опять-таки девушек, наливает их собственной силой и собственной чистотой. Ничего не бойся, когда приступила к делу природа. Зачем тебе сила? Зачем чистота? Сколько растратишь этих прелестей на длинной дороге величиной в жизнь, столько вернется обратно. И этого слишком много для маленького тебя. Пока в тебе девушка.
  Сосем разозлился. Дайте мне мед! Где он, черт подери? Если юноша только огромная обезьяна, вскочившая на закорки своей несравненной подружки и грубо использующая ее. А сколько в юноше ненасытного и неутоляемого животного мусора? Не могу насытиться ни в одном из закоулков вселенной! Не могу утолить, что осталось на малую капельку! Опять ничего не могу. Бесконечное вожделение к очень и очень конечному, раз. Бесконечная ненависть перед своей пустотой, на два, три, четыре последующих оборота. Бесконечное в бесконечное не попадает таким образом, пять, шесть и далее. Какого черта считаем те самые капельки? Или без счета уже невозможно никак? Обезьяна и девушка, чудовище и обезьяна. Приличная компашка объявилась на грешной земле. И это воспевают поэты в длиннющих и неудобоваримых стихах. И это восхваляют писатели в такой же неудобоваримой прозе. И это пожрали философы не подавившись, чтобы выплюнуть жвачку обратно. А еще сюда же стремятся герои через тысячи неописуемых бедствий, через преграды гипервселенской пустыни и извращения бесконечной направленности необратимого времени. Не слишком ли недостойная награда за все, за все и за все? Не слишком ли вознеслась мелочевка, которую ставят в ряду с великой и цельной любовью?
  
  ***
  Господи, раскалывается голова. Она из мокрого снега, внутри полно снега. Мокрый снег слепил лица, в нем полуоткрытые рты, и глаза, и уши, и прочее. Из мокрого очень неплохо выходят сугробики. Маленькие такие сугробики, смехотворные такие, почти извращенческие. Неплохо бы посмеяться. Шутка из снега иногда забавляет, а иногда отвлекает от более, чем реальной действительности. Немного шутливого снега еще никому не повредило. Ну, извозюкался. Ну, на себя непохожий сугробик. И что? Может, сегодня я вышел в природной своей наготе, а в остальное время подделка и маска.
  Коля не понимает, Коля грустит.
  Ерунда несусветная под ударами снега. Человек, свобода, достоинство, опять человек. Побаловался немножко с девчонкой, и потерял равновесие. Так не годится. Мало ли кто баловался или не баловался в свое время? Человеческое достоинство не всегда с первого раза устанавливает границы между диаметрально противоположными полюсами. Вот если бы чужая девчонка. Но она не чужая, она должна чувствовать свою принадлежность к происходящему в данный момент. Хотя с другой стороны, а почему она должна чувствовать? Или потому что она не чужая девчонка? Или чужая девчонка застолбила определенный участок, где остальным лучше не показываться под страхом разоблачения. Ты не попал на чужой участок, ты остался в который раз при своих, тебе не может быть плохо хотя бы по этой причине. Небольшое усилие, самое крохотное из всего перепробованного тобой, и станет легче. Давно бы пора, но легче не стало.
  Коля совсем дурачок.
  Снег обманул человека. Свобода превратилась в снежинку, растаявшую где-то совсем далеко, за горами и за морями простого человеческого счастья. Снег испортил пищеварение всеядной человеческой особи. Не хочу повторяться, но даже испорченное пищеварение влияет меньше на человеков, чем снег. При паршивом пищеварении раздражаешься и считаешь всех виноватыми, при хорошем желчь отливает от сердца, так что иногда обвиняешь себя. Но хорошее пищеварение гораздо реже паршивого. Раз или два или три за сезон. Потому что нечто хорошее забывается в порядке вещей, становится снежным крошевом, и вот его нет. Не было, нет, не встречалось вообще никогда. Нынче только нечто паршивое и оно самого высшего качества, потому что оно есть. Ветер, снег, ураган. Оно есть, оно будет, оно никуда не исчезло.
  Вика что копия Коли. Вика грустит.
  Обещали чистое небо, а небо грязное. Обещали солнечный день, а не повернуться от снега. Много ли чего обещали? Получается много и очень много. На самом деле далеко не так много, как обещали. Врете, товарищи. Чтобы вам помолчать хотя бы пару секунд? Грязный язык в червоточинах весьма отвратительная картинка. Кажется, выскочили из ниоткуда обещанные слова, и поехала грязь по вселенной. А еще облегчение, освобождение, отток гноя от извратившейся между прочим души. И никто не подумал, что это всего лишь слова, которые почему-то тебе обещали. Или правильно, что никто не подумал, такое случается. Сначала появились слова, обманувшие одну глупую девочку, а затем большая вселенная стала глупой и маленькой, потому что тебя обманули и не сделали, что обещали. Но это не правильно. Чистое небо не может быть маленьким, и солнечный день, и куча мокрого снега. Ты зачем появился здесь, человек? Ты зачем появился на глупой обманной земле? Ты зачем отыскал этот дивный пустырь, на котором растут такие же точно пустые цветочки.
  Впрочем, ребята стоят друг друга.
  Большая-большая тоска проложила дорогу сквозь снежную массу. Разве это мой муж? Или это супруга моя? Чего-то не верится, чего-то мы сомневаемся, в окружившей и облепившей нас массе. Поломочка вышла на русской земле, где любовь затерялась в сугробах. Или может мы сами обидели чем-то любовь, или сделали что-то не так, и любовь затерялась. А еще такие дебильные образы. Он и лягушка. Она и змея. Образы скользкие, липкие, пошлые. Снова тошнит. Мальчика в снег, девочку на пальто мальчика. Сколько общего, столько разного в этих растоптанных маленьких душах. Вот же я получила сокровище. Вот же я прихватил мировую проблему. Достоинство и вдохновение в едином ключе. Счастье и извращение несет с собой неизвестность. А если опять ничего? Значит, мимо прошли, и ничего не осталось. Он за ветошку с чужого плеча. Она за тряпочку из-под барского мопса.
  - Как же мне повезло.
  - Ну, а мне-то, дай боже.
  Хорошие ребята. Снег на заказ. Он звере и злее терзает лицо. Он превращает влюбленных в маленьких снеговичков, в зверушек и пупсов. Ему хочется, очень хочется, он превращает мир в неизвестность.
  Хорошее послесловие к брачной ночи.
  
  ***
  Первый день, пятый, двенадцатый. Коммунистическая Москва отдала все, что могла отвалить большая деревня: серость, скуку, груды ненужных покупок. После города на Неве не впечатляли музеи. Этакие жалкие выродки бедняков, этакие лачуги с потугами к роскоши. Остальное так же не впечатляло: выставки вроде подачка на серость, кино выворачивающее и задуряющее в стиле Советский Союз, а в театры вообще не попасть, ибо другие культурные личности захватили театры.
  Москва скоро приелась.
  И знаете, одно тяжелое заболевание излечило другое, одна трагическая ошибка избавила от большего идиотизма, одна беспросветная ночь и несколько беспросветных часов превратились в нечто из солнышка в дырках. Никогда бы не поверил, но бедные дети стали сближаться. Не все сразу. Кавалерийская атака на любовь отбита с потерями. Но разве на этом остановилась любовь? Нет, она не может взять и уйти. Просто так, после первой атаки, после нескольких глупостей, после всего, чего не было и что по суть есть призрак задерганной изболевшей души. Пускай не было, пускай призрак. Невозможно болеть вечно. С сильным запаздыванием приходит к тебе улучшение, и ты восполняешь потери. Молодость, черт подери! Надо кому-то открыться почти без остатка, надо чего-то открыть среди потерявшейся пустоты. До самого до последнего камешка, до песчинки на дне, ниже самого мерзкого дна, и еще ниже. Но кому, снова черт, пригодится твое потерявшееся открытие, когда открывать больше некому?
  Молодость против старости или наоборот. Связь между поколениями тонкая или вообще никакая. Родители не понимают чуть-чуть повзрослевших детей, они устарели. То есть более чем устарели родители со своей практикой, прошедшей через огонь времени. Не валяй дурака! Ты еще мелок и глуп! Отбрось навсегда свой глупенький опыт и поживи с наше хотя бы в пол силы. Оно бы не плохо, но пока поживешь с ваше, откуда придет к тебе маленький опыт? Родители отбояриваются и отпинываются от любой молодежной проблемы. У них заболели зубы, или прыщ под лопаткой, или заусенчик на пальчике. Вот где проблема важная, а ты со своей глупостью. Лет через двадцать самостоятельно догадаешься, какая она глупость. Что за душа в столь нежные годы? Ну, напридумывал с никому не интересной душой! Вот если зубы, прыщ, заусенчик.
  Живем в закрытом безвоздушном пространстве. Поговорить не с кем, посоветоваться не о чем. Пространство со всех сторон безвоздушное, мысли не переносит, чувства не передает. Пространство на сто процентов закрытое, за границы не вырваться, пока не разрушил границы. Но как их разрушишь, вот в чем вопрос. Ни одного задушевного человека, ни одного человеческого слушателя и собеседника, ни одного стоящего совета. Ничего нет, и вдруг оно есть. То есть неожиданно и все разом. Границы разрушаются сами собой. Воздух попал в безвоздушную впадину и проскочил сквозь закрытые грани пространства. Как много солнца! Как много света! Как много тепла! И мама родная, как много этого воздуха!
  Давайте забудем словечко дурацкое 'против'. Старость забыла про молодость, а молодость отказалась от старости. Старые песни для старых товарищей, молодые игрушки для молодой поросли, и в этом нечто такое, от чего обрадуешься и умилишься одновременно. Русская сентиментальность, опять-таки черт. Впрочем, можно найти поновее отдушину для своего умиления, но мне нравится так. Взрослые умеют разговаривать, детишки умеют слушать и они слушают. В первую очередь взрослых, и во вторую, и в третью. Может когда-нибудь надоест до такой степени, что придется слушать себя. Маленькие заботы свои плюс такие же унизительные фантазии. Сомневаться, но слушать. Не понимаю, в чем сомневаться? Свое маленькое добро гораздо ближе чужого большого зла. Оно не может быть дальше, оно свое, как заботы и как фантазии всесокрушающей молодости. А большое чужое зло где-нибудь в космосе. Пока не наехали с гигантоманией, большое зло всегда в космосе. Пока оно не приблизилось, оно космос. Большие величины проходят мимо, но редко в тебе вызывают нечто космическое. А маленькое добро вызывает, потому что свое. Например, космическую симпатию в ласковых звездочках. Умиление и симпатия из одной сказки. Молодежи свойственно умиление над новорожденным цветком. Первое доброе слово, первая скупая слеза, первая благодарность, первое чувство достоинства, если хотите, просто первое чувство. И нечего приставать к старикам. Взрослые не опускаются ниже, а детишки не поднимаются выше. Любовь любит равных.
  Теперь разговариваем.
  - Давным-давно, - говорит Вика, - Когда я бегала маленькой девочкой, был у нас маленький глупый котенок. Нет, я не преувеличиваю, он совсем еще был маленький, он недавно родился, и мы нашли его на помойке, чтобы у нас был именно этот котенок. Очень скучно одной без котенка. Ты знаешь, одной всегда скучно. А здесь не совсем чтобы ты оказалась одна, хотя бы на какое-то время. Котенок глупый, но у него такие забавные ушки, и такой восхитительный хвостик, и такие дурашливые коготки. Он точно глупый. Коготки его все хватали и все царапали. Ножка от стула, диван, моя ножка. А хвостик всегда застревал под какой-нибудь дверью.
  Коля радуется. На душе хорошо и спокойно. Это не философия, но почти философия. У каждого свой котенок. Тот самый, что ничего не значит, пока не проснулась душа. Царапайте крохотные коготки, застревай крохотный хвостик. Вы, наверное, не менее крохотные, чем волосики на голове у возлюбленной и, наверное, не более трогательные. Ей богу, не ошибаюсь, она возлюбленная некого вполне конкретного мальчика. Ее можно любить. Нет, ее нужно любить. Нет, не правильно здесь подумал или не так сказал мальчик. Эта девочка - твоя жена. Она еще девочка, а ты еще мальчик. Но она жена. Она создана для любви. В ней нечто особенное, что только ее, и возможно вообще никому никогда не откроется, но только тебе одному, самому, что ни на есть идиоту. Ты первый, тебе возможно откроется чертовски древний секрет. Опять же самое-самое, а еще особенное и потайное ее, которое и жена, и девочка, и любовь в одной связке.
  Вика продолжала повествование.
  - Однажды, - ее версия, - Случилось нечто непредсказуемое. Котенок глупый и маленький, а мир огромный и страшный. Не всегда тянет глупое существо к страшной действительности, но котенка всегда. Он не похож на нас человеков. Мы слишком умные, мы слишком всепонимающие, а он нет. Теплый домик все равно не его домик. Теплая подушечка все равно не его подушечка. Полная миска опять не оттуда, откуда котенок. Он не выдерживает в чужом домике, ему скучно на этой подушечке, его достала самая полная миска. Ты понимаешь, что значит достала? Он бедненький, он прожил всего несколько дней, может недель, и без пользы. Жизнь его бестолковая, а природа всегда предлагала толковую жизнь. Кому понравится 'не твоя' жизнь? Кому интересен 'не твой' домик, что существует 'не для тебя'? Там за порогом 'твоя' жизнь, целый мир 'для тебя' и, возможно, 'твой' домик. А еще жестокая, не прощающая ошибок природа, невыносимая правда жизни и неизвестность. Может, за это и ради этого ты живешь? А кто ответит, что значит 'живешь'? Котенок глупый, его инстинкты туда, на природу. Он не соображает, какая природа жестокая, и нет ни малейшего шанса прорвать неизвестность. Но все равно он туда, на природу. А ты, или я, человек? Что мы можем еще в этом ужасе предложить всего лишь котенку?
  Глаза широко открыты. Глаза огромные, словно блюдца. Никогда не бывали такими глаза, только сегодня такие, только сейчас. Одни глаза на лице. И в них нечеловеческая тоска. Вы представляете, бывает тоска человеческая, а сегодня не то и не так. Сегодня просто тоска, которой вообще не бывает названия. Она направлена вдаль, она за пределы Земли, или точнее еще, она за пределы вселенной. В ней нет пределов. Она не может нигде задержаться. Она оторвалась и улетает с неотвратимостью времени. Вы не совсем, чтобы маленькие, чего нет, того нет, стыдно скрывать правду. Но эта девочка, она есть. Она не только глаза, или в любом варианте только они, то есть только такие глаза. Этот внутренний свет, эта божественная материя. Нет, чего же я говорю? Какая материя? Это нечто всепроникающее и прижимающее к груди ребенка. А ребенок ты сам. Как хорошо быть ребенком, как хорошо растворяться в самом существующем бытие, что уже не уйдет никогда. Господи, как хорошо! Эта девочка, она божественная, она просто прекрасна.
  И какое нам дело до остального, не нами сюда привнесенного мусора? Неловкие пальчики, синюшные ножки, ничтожное тельце. Какое нам дело до поцелуев, похожих на скисшую вишню? И до груди, что иссохлась, вместо того, чтобы полниться соком? И до волосиков? Господи, снова волосики, мама моя! Ну, какое нам дело? Когда существуют глаза, когда они здесь, когда внутри нас вечностью целой вселенной. Или снова, чего же я говорю? Глаза это ты или я. Провалились, исчезли, пропали. Мамочка милая, мама родимая, что же такое ты сделала, что же со мной? И что за сокровище так вот задаром досталось?
  Коля почувствовал слабость. Сокровище! Неоценимое чудо! Вечная жизнь! Почему мы так долго блуждаем в потемках?
  
  ***
  Рассказ соответствующий моменту.
  - Я бросилась выручать глупенького, - чуть не рыдала Вика, - Я так поступила, как должен был поступить человек, властелин во вселенной. Но зачем? Лучше бы он убежал на помойку. Там его родина, там его жизнь, быть может, судьба. Подворотня, несколько чахлых кустиков и помойка. Даже такая бывает судьба, а может только такая. Смрадные ящики, подвал, котята и крысы. Как маленький человечек, бедняжка рвался навстречу неведомому. А я, подобно тысячам тысяч больших человечков, решила судьбу за него и обломила неведомое. Ну, что случилось со мной? Неужели нельзя было остановиться? Я чувствую, можно. Еще существует черта, до которой все можно, но после которой нельзя. Только такая черта. А тебе наплевать в великовозрастном шовинизме твоем, и мне наплевать по законам величия всей человеческой расы. Чужие чувства, жажда свободы, поиск чего-то непредсказуемого, нового и опасного. Почему мы так отрицаем свободу? Она пугает, она не про наше величие. Мы пугаемся и не можем ответить опять почему. В голове каша. Свобода гадкая, отвратительная, бесполезная. Все сводится к бессмысленной пользе. Полезная пища, полезный воздух, полезная жизнь. Но кто придумал, что это так? То есть твоя полезная и есть на самом деле какая-та польза. Для всех остальных, например, для котенка.
  Что за рассказ? Детям не полагается слушать.
  - Мы ужасно умные и чертовски глупые, - опять Вика, - Мы настолько знающие и мало в чем сомневающиеся творцы не нашего счастья. Мы решили 'плохо', и оно навсегда плохо. Мы подумали 'отвратительно', и на этом поставили точку. Но отчего поставили точку? И почему плохо? Наши инстинкты другие инстинкты, они обратные инстинктам котенка. Они загоняют нас в теплые домики, на теплые подушечки и в такие же мисочки. А котенка они загоняют на улицу, в трущобы, в подвал, на запах его предков. Неужели не догадаться никак? Здесь его предки, здесь его запах. Вероятно, он ошибается. Мягкая постель, сытная еда предпочтительнее подвала. Но, ошибаясь, он претендует на право исправить ошибку, чтобы вернуться обратно в другом качестве. Не уточняю, какое суть качество. Но прежним нет смысла вернуться котенку.
  Викина рука поймала Колину руку, погладила Колины пальцы и еле заметно прижала. Нежность, боль, бесконечная мольба - все в самих пальцах. Они красноречивее вопля, они все равно вопль, опять же дикий и бесконечный, и гипервселенский, опять же неисчезающий никогда. Я молюсь, я хочу, я прошу, я надеюсь, мольба будет вскоре услышана:
  - Милый котенок был милой игрушкой. С игрушками только играют очень хорошие умные люди. Эти же люди любят игрушки, покуда не надоели они. Столько времени, столько сил потрачено на игрушки. У тебя не осталось вообще ничего своего, все мое. Разве этого не хватает тебе? Разве мало? Жизнь по секундам, счастье по секундам, смерть по секундам. Нет, не желаю про смерть. Мы говорили, игра. В какое-то время накушался милый котенок, который игрушка, в какое-то время видит счастливые сны, наконец, разбудили, заставили, и опять заиграла игрушка. Хочется кушать, а ты играешь. Хочется спать, а ты кушаешь. Хочется маленькой крошечки ласки или все той же игры, а тебя уложили в коробку, чтобы не лез со своей прихотью. Как оно просто. Игрушка для человека, но не человек для игрушки. Все по секундам, и ничего твоего в навязанной человеком игре. Разве не ясно, никакого бегства на улицу. Это наша, но не твоя улица. Сиди и молчи. Как посмел совершенно ничтожный комочек энергии обставить своих благодетелей? Как посмел променять благодетелей на клочок извращенной помойки? Такого не может быть никогда. Благодетели все равно не допустят, они спасут твою шкуру, или хотя бы спасут твою душу.
  Вика закрыла глаза:
  - А может, я ошибаюсь? Котенок маленький, котенок глупый. Улица страшная, улица чужая. Бросился на улицу маленький пушистый комочек вопреки всем законам большой человеческой логики и философии. Бросился и опоздал. Так непросто пробиться вперед, зато просто пробиться обратно. Впереди такое, не знаю, какое кошмарное и неизвестное будущее, а позади все нормальное, все опробованное, что и было всегда. Я попробовала остановить неизвестное будущее. И я наступила на этот комочек. Всезнающая, всепонимающая, самая правильная из правильной расы людей. Господь бог, мать природа, вселенная без конца. Но почему? По какому праву, ответьте единственный раз? Я наступила и раздавила котенка...
  В эту ночь они любили особенно бурно.
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  Москва осталась далеко позади. В холодную февральскую зиму Вика почувствовала себя в тягости. Новая, трепетная, бесконечно странная жизнь зарождалась в недрах разбухшего чрева. Никто о ней не подумал, не претендовал на нее, как на нечто само собой разумеющееся. С маленькой буковки зарождалась подобная жизнь. Затем с прописной буковки, с печатной, с заглавной, и в самом начале абзаца. Каждый день что-то меняется. Даже в солнечных бликах, в воде или в воздухе. А тут еще одна жизнь. История старая. Вчера непохожее на сегодня, сегодня не завтра, завтра опять-таки не вчера. Но все гораздо быстрее, но все ускорилось в бешеной пляске простой и чертовски сложной природы. Чрево, жизнь, спазмы, твой раздвоившийся организм:
  - Мне... мне... и никому более!
  Странные, непостижимые до конца вещи. Что-то прибавляется, а что-то убавляется. Не всегда под одной звездочкой, не всегда одного знака. Убавляется худшее, а прибавляется лучшее. Лучшего вещества и так много, даже более чем достаточно. Лучшая материя выплеснулась через край. Кто мог подумать, что она перевесит худшие части природы. Я отмечаю, когда-нибудь перевесит, скажем, в отдаленном будущем, через многие тысячи лет, когда умрут и возродятся опять звезды. Но никакого будущего, тем более отдаленного пока не потребовалось. Чем лучше сегодняшний день, тем лучше день завтрашний, а сегодняшний почти непристойность на фоне того, что придет завтра. Сегодняшняя любовь, сегодняшняя мечта, сегодняшние надежды. Они особенно восхитительные, но завтра они никакие, о них просто не хочется вспоминать и мутить воду. Опять же я повторяю про эту любовь, какой бы она не была сегодня, вчера и всегда, и какой она стала на подступах завтра. Ничего отвлеченного, только факты. Вика в тягости. Любовь на троих. Но чем отвратительнее чувствовала себя эта странная девушка, тем охотнее тянуло ее в непрофессиональные объятия мужа, ничтожнейшего из людей и самого-самого лучшего.
  - Слышите, никому.
  Медовый месяц, как и Москва, позади. Хмель бракосочетания выветрился. Много чего говорилось. Язык для того существует, чтобы производить некие звуки, формирующиеся по мере надобности в слова. В паутине времени язык кажется скользким, а слова липкими. Язык выполняет свою функцию с предсказуемостью автомата, слова вылетают, как и положено любой вторичной материи. Раз они липкие, где-нибудь да прилипли. Затем проведешь тряпочкой и не осталось следов. Тряпочка есть естественное средство против бракосочетания во хмелю. Она вытирает не только отрыжку и винные пятна. Чаще она вытирает слова. Ну, чтобы не путались под ногами и не устраивали неразбериху без приказа или какой-нибудь малой нужды. А то заглядишься, споткнешься, упал. И вот инвалид, покалеченный словом.
  Короче, что было не помним, а жить как-то надобно. Лишний рот, лишние глаза, лишние ноги появились на кухне. Кто об этом подумал в медовом угаре? Никто не подумал. А скоро еще один рот, может два или три. Кто об этом подумает? Никто не подумает. И с одним растакая морока. А с двумя, а с тремя... Замполита выселили из кабинета вместе с его эпохальными мемуарами, вместе с великой работой на благо Истории. Заработался старый дурак! Теперь хватит. Свадьба, Москва, кабинет. Всяк последнее время вращаемся возле определенных китов, словно возле истории. Но на самом деле не существует больше история ни с какой буквы. История штука коварная, не твоя отупевшая от угара любовь. Сложнее осеменяется, сложнее вынашивается, ее практически невозможно родить, даже родить в кабинете. А если нет кабинета, совсем его нет, теперь просто комната, не представляете, просто жилая комната. Откуда вышвырнули любимого Энгельса-Ленина-Маркса. Следом за замполитом. Одного апостола выселили, другого вышвырнули. Один среди стопок белья, старых газет, дамских трусиков или лифчиков, а другой совсем обрыгался казармой:
  - Молодой солдат хуже собаки. Самая разнузданная собака не содержит в себе столько мерзости, столько злобы и грязи, как молодой солдат. Он один, он на переломе собственной личности, а значит содержит. Не упусти молодого солдата! Перед отечеством долг. Если не понимаешь, почему в противном случае пострадает отечество, просто выполни долг без пустых размышлений. Намордник, узда, плеть - это самое малое для солдата, тем более для молодого. И ничего, чтобы в чистых перчатках. Что еще за чистоплюйство, мать перемать? В его-то возрасте не может быть чистоплюйство. Здесь не моральное унижение, не наказание непосильным трудом, опять же не порка. Кто еще выдумал унижение или труд с отрицательным знаком? Знак всегда положительный. Мораль не унижает, но возвышает. Труд полезен для здоровья, а порка для тела. Чем более порешь собаку, тем идеальнее служба ее. Отсюда выводы! Номер первый всегда служба. Номер второй, для чего служба. Номер третий, как достичь идеалов и выполнить долг. Номер четвертый, насколько выполнил долг. А солдат, да еще молодой, он самый последний номер.
  Впрочем, что-то здесь есть, но не думаю, что от Ленина-Маркса-Энгельса или прежней Истории с большой буквы:
  - В армии не наказывают, в армии только воспитывают. Суточный марш-бросок лучше, чем полусуточный и часовой. А трехсуточный еще лучше. Если бы этот бросок растянуть на четырнадцать суток, на тридцать, на сто пятьдесят, то и тогда мало. Если его растянуть на всю службу, то и тогда недостаточно. Что такое три года? Тем более два? В любом варианте насмешка над армией. Десять, пятнадцать, двадцать пять лет... Только с годами самое суровое наказание переквалифицируется в облагораживающее воспитание. Молодой солдат станет старым солдатом. Всякая дурь или гниль будет выбита из него до последнего. Плеть, узда и намордник. Выбиваем повзводно, поротно, на глазах нашей родины. А ты думал, что родину можно забыть? А ты извратился, что родина может простить? Никакой любви, никакого чувства, никакой гордости, черт тебя мать! Бабский живот заменил тебе родину.
  Повторяю, что-то у нас изменилось. Оно не из прошлого, оно сегодняшнее, оно за последние несколько дней, ну может, недель вырвалось неудержимо и испачкало столько бумаги:
  - Присягая на верность родине, должно с полной ответственностью присягать обетом безбрачия...
  Даже не догадаться откуда рябь на бумаге. Философской основы нет. Историческая подоплека отсутствует. Классики марксизма-ленинизма вместе с их теткой Энгельсом скорее как достояние грязного белья, чем нечто вещественное или существенное. Белье иногда перетряхиваем, а классиков не открываем практически никогда. Ну, знаете, затошнило от классиков. Только возьмешься за переплет, а там понесло на фарфор. И пошло, и пошло, и поехало. Желчью, гноем, объедками, кровью. В два часа фарфор не отмоешь.
  Снова не знаю, что там за шутки такие. Три основные момента, пожалуйста. Свадьба, Москва, бабский живот. Струны души напрягаются. Нехорошо играть на душе политического руководителя, как на душе молодого солдатика. Тысячи солдатиков подыхают в Афгане, и хотя бы один замполит. Неужели не догадываетесь, что значат тысячи против одного? Они ничего не значат. Воспитать замполита это почти совершить невозможное. Замполит не есть должность, но есть качество на русской земле. Один замполит спасет русскую землю. И самый отвратительный город, и самый отвратительный народ, и самая отвратительная отчизна достойны сожаления, если среди них замполит. Опять же один. С этим никто не спорил. С этим все соглашаются. Священная душа замполита. Священная его особа, и каждый взгляд, каждый шаг, каждый вздох. Кто подготовит на смерть этих самых, которые хуже собаки? Ты не подготовишь, я не подготовлю, мы не подготовим. Мы совершенно бессильные, бестолковые, бесполезные перед какой-нибудь сложной задачей вроде Афгана. Вот взобраться на бабский живот, оно да. Но сначала попробуй взобраться, чтобы опять же прошло для родины с пользой. Нашими средствами никакой пользы. Собака и есть собака. Хотя завернули немного с безбрачием. Зато с казармой у нас в самый раз. Привяжи молодежь к казарме. Пускай не рыпается, не телепается, пускай выполняет свой долг. А мы не добренькие, но справедливые, мы выполним свой. Чтобы на каждые десять тысяч погибших ни одного замполита.
  И все-таки взгрустнулось:
  - Где теперь кабинет?
  - Где история?
  - Что одно без другого?
  Как вы понимаете, кабинет суть не только рабочий орган, но скорее рабочий символ. Каким бы ни был величественным человек, но в кабинете он много выше, толще, величественнее. Захожу и теряюсь, стою и робею, не догадался, чего бы сказать против величия существующего здесь человека. Его кабинет, его мозг, его сила. Человек колоссального умственного труда не может как все человеки. По закону положенный кабинет. Закон государства и бога. А бог по всем правилам высшая справедливость, если его поддерживает государство. А если его не поддерживает государство? Потерял кабинет все равно, что утратил божественное право свое на преклонение остальных человеков. Нет кабинета, чего преклоняться? Забытый всеми и брошенный в этой чертовой спальне. Спальня и потрясающий человек. Женский лифчик и он же. Женские трусики, черт его знает какого размера, и он же опять. Как-то не получается без кабинета. Чувствую, что не получается. Тупые глаза, тупой лоб, не мысли, но визги. Ко всему недобитая дура жена, которой лифчик и трусики:
  - Опять торчишь на дороге.
  А в кабинете корчила рожи Надя.
  
  ***
  Эффектная девка, лукавый ее побери. Рослая, длинноногая, с распущенными, как у взбесившейся гурии, волосами и губищами цвета младенческой крови. Таких хватает на каждой помойке. Я не говорю, она продукт восьмидесятых годов. И в семидесятые, и в шестидесятые, и в пятидесятые тот же продукт. Девка как девка. Сто пятидесятый калибр. Умеет сразить наповал все эти толпы тупых и дебилов, и прочих сопливых юнцов. Вот нашел слово, путяжная девка:
  - Надоел до отрыжки и отвали!
  Образование здесь не играет значения:
  - Пока, пока, покакаешь дома!
  Воспитывали и воспитали:
  - Что бы я так рожала!
  Нет, ничего страшного, она еще не рожала. Просто путяжная философия в нормальной семье. Хотя, что вы себе позволяете? Город Ленина первый в путяжном вопросе, здесь такая большая путяга. Даже орден за соответствующие успехи прилепили на грудь. Может одному праведнику, протолкнувшему в город якобы профессиональное образование для тупых и дебилов, а может всему городу. Путяжная молодежь все-таки молодежь. Это не технари. Но молодежь, устремленная в девяностые годы. Восьмидесятые годы когда-нибудь да закончатся с их технической революцией и технической цивилизацией. Девяностые то же закончатся. Но ежу понятно, что раньше войдут в историю восьмидесятые годы и только затем девяностые. Поток времени четкий. Если бы технари задержались еще на одно поколение, тогда отвалила путяжная молодежь. Но не надейтесь, родные мои. В девяносто первом году путяжная молодежь не выйдет на площадь. Там технари. Полный комплект этих чертовых восьмидесятников, все как один собрались на площади. И очень немного, отдельные особи образца семидесятого года. А на путяжную молодежь рассчитывать нечего. Во-от такие груди! Во-от такие ноги! И волосища, они ого-го! Вся энергия на волосища, на груди, на ноги. Или думаете, существует иная энергия? Много думаете, черт подери. Иная не существует. Молодежь девяностых годов отращивает нечто короткое в длинное, а длинное в еще более длинное, а еще более длинное в еще более длинное. Это не молодежь двадцать первого века, которая по физическим признакам жирные карлики или растительная среда. Не говорю про духовный их наполнитель. Какая душа в такой оболочке?
  - Чо раскаркался?
  Душевная лапушка Надя:
  - Чо воняешь?
  Есть чего корчить в тупеющем городе. То ли лапушка, то ли куколка вышла из неизвестности. На таких не одни студенты заглядываются, но старички очень и очень не прочь. Хотя о чем расшумелись, в первую очередь старички. Полное впечатление, что для себя в пробирке выращивали. Научно обоснованная, подтвержденная фактами стариковская вульгарность. Она что козленок резвится, она что воробушек хнычет, она что собачка ворчит. Старенькие коммунисты в экстазе. Если наука до этого довела молодежь, браво наука. Все предыдущие поколения перед Надей ну просто мусор в помойном бачке. Где ваши пухлые губки? Где ваши тусклые глазки? Где ваша круглая мордочка, что не круглая, а всего лишь бачок? И разговаривать то вы не умеете. И ругаетесь кое-как. И глазки у вас совсем неживые. Они может просто огромные глазки. А у нее маленькие и тусклые, но зато как таращатся глазки.
  Ага, главный признак грядущего поколения молодежи. Мы умеем таращиться, мы умеем выпячивать любые части своего потрясающего организма, вплоть до внутренностей и тщательно скрываемых частей. Вы ничего не умеете. Какое есть, такое и есть. Вы не умеете пользоваться наукой. Для вас только техника. А для техники любая морда сойдет. Вот эта серая, неоштукатуренная, какая есть. Немного мысли в глазах и ладно. Какого черта здесь делает мысль? Или не понимаете, ярость и темнота! А если таращить бесцветные глазки? А если они маленькие делаются при этом большими? А если они большие делаются огромными? А если на это весь день положить? Ну, чего я несу, не день, но целую жизнь. Старички понимают. Старенькие реперы семидесятых, или старенькие роллеры шестидесятых. Еще как понимают. Нормальные старички, ребята что надо. От них не так выворачивает и рыгается, как от всей вашей цивилизации технарей с ее ненаучной и затехнарившейся молодежью.
  Наконец, ближе к цели. В пробирках выращиваются только такие лапушки. Надя не первая, не последняя, она социальный заказ. Если желаете, человек светлого коммунистического будущего. А не желаете, так программа, растянутая на три поколения. Еще дедушка Сталин и дедушка Гитлер об этом мечтали. Но оборвалось. Дедушка Гитлер попробовал опыты позже дедушки Сталина, зато загнулся он раньше. Дедушка Сталин действовал осторожнее, практически наверняка, но все равно он загнулся. А без вдохновителей и толкачей самая наилучшая программа затормаживается и закомплексовывается в тупиковой точке пространства. Три поколения еще не так грустно, могло быть и хуже. Душевный рост, всколыхнувший шестидесятые годы, уничтожил сверхчеловека Сталина. Семидесятые оказались выше шестидесятых в плане развития человеческого 'я', а восьмидесятые еще выше. Так что сверхчеловека или сверхкуклу в едином лице можно было отправить на кладбище, если бы девяностые годы оказались еще выше. Но ничего подобного. Три раза вверх, один раз вниз для полного равновесия. Только не вздумайте наехать на Надю, что вниз. Она интеллектуальное чудо, она из культурных, она светоч в ночи. Конечно, ее бесила невестка:
  - Кобыла треклятая.
  Эта кобыла оккупировала в любом отношении лучшую комнату. Вот что значит технарь! Где-нибудь на бумажке подсчитывала и рассчитывала, какая комната лучшая, а какая нет. Страшнее того, эта кобыла есть претендент на внимание брата, когда ее не просили. Вот если бы попросили, тогда ничего. А она со своей технической сметкой прижала брата за жабры и не отдаст. Поделись же гадостная, не будь такой жадиной. Кто теперь проводит на танцы, выбьет билеты в театр, посторожит девичью скромность и честь? И чтобы бесшумно, без лишних вопросов, словно чурбан неотесанный. И чтобы не настучал, куда не хотелось. А я вот знаю! А мы вот в курсе! А хотите шокирующие подробности?
  Надя скрипела зубами:
  - Отвалил, мудозвон.
  Без этого никуда не пускали:
  - Маленькая.
  То есть без этого дурака:
  - Ветерок в голове.
  И приходилось торчать дома, когда растакая, держи ее, жизнь. Подруженьки, кавалеры, балансировка на кончике бритвы, ниточка и иголочка. Нет, последнего дома хватало, где приходилось торчать не по своей воле. Только смысл другой, самый обыденный, если не против, обыкновенный. Мамаша усадит за стол. А ты выучила? Да, я выучила! Так-таки все выучила? Чего тебе, дура, конечно же, все вот от сих и до сих! Точно выучила? Сил моих нет, повторяю что точно! Оно хорошо, учи доченька, умненькой станешь, настоящей подругой хорошего человека, умной подругой... На этом и разойдемся. Ничего подобного. Если выучила, берем иголочку, берем ниточку, следом вонючий носок. Ты сама невинность, ты сама кротость, тебе подходит носок. Штопай и бублики лопай. От бубликов округляются щечки, а от носка потупляются глазки. По крайней мере, не будут настолько наглыми и вызывающими:
  - К черту учеба!
  - К черту носок!
  И откуда в тебе столько желчи?
  
  ***
  А вот откуда. Это путяжная философия, или еще философия разрушителей. Мир существует для одного человека. Только один и есть человек, остальные недочеловеки, остальные воши или рабы. Один человек имеет право абсолютно на все прелести нашей очеловеченной в бесконечности вселенной. Вселенная для одного. Никакой морали, никакой надежды для прочих товарищей. Охраняются права одного человека, удовлетворяются его капризы и не совсем стандартные мелочи. Вернее, чего пришло в голову одному человеку после приятной попойки. Нет, он ни в коей степени глава государства. Хотя образ главы государства близкая копия с оригинала, но при определенных условиях. Кого хочу, того проучу. Кого ненавижу, того и обижу. А супротив не пытайся паясничать и открывать грязный ротик не смей. Я безгрешный, я неподсудный, я вообще не твоего ума дело. Захотелось пяток минут поразмять государственные косточки, так поработал один человек. А не захотелось, так пострелял. Мне никто не указ. Принимаю без штанов, на стол голой задницей, а инаугурироваться вообще могу раком. Вот если бы еще не дергали за веревочки, тогда идеал глава государства. Но сердечного дергают, даже если он ног не волочит. Сходи туда, сделай то, улыбнись сяк, попляши эдак. Практически каждая вошь, представляете, каждая погань, которой не лень, тусуется возле главы государства, будто на каждую обязан шестачить глава государства.
  Путяжная философия куда проще. Надя не претендует на место правителя. Вот на льготы и деньги его претендует. Мне бы твои льготы, ох бы я погуляла! Мне бы еще деньги, ух бы я порезвилась! Пускай подыхают рабы или вкалывают. Но молодежь девяностых годов она не должна вкалывать. Это будущее русской земли, это ее золотой фонд. Живи, веселись, шикарная жизнь. Каждый день, каждый час, каждую минуту и каждую секунду проведем весело. Не обязательно на кровати. Иногда на кровати бывает чертовски скучно, если раза четыре подряд отодрали. Впрочем, иногда и с третьего раза зевается, а вместо веселья приходят дурацкие сны. Сегодня четыре раза, завтра четыре раза, послезавтра четыре раза. Начинаю в восьмидесятые годы, пока молоко на губах не обсохло, а выхожу в двадцать первый век и все время четыре раза. Господи, как оно скучно! Тошнотища собачья. Драли, драли и отодрали. Хуже самой черной рабыни, хуже шлюхи какой извращенной, что передком зарабатывает на сигареты, хуже солдатской подстилки. И вы говорите, ради этого стоило растрясти свою молодость? Нет, ради этого точно не стоило. Можно чего-нибудь повеселее найти. Например, шпильку в брюхо брюхатой невестке.
  - Нос на брюхо залез?
  А можно две шпильки:
  - Или брюхо на зубы?
  Хорошая развлекаловка. Не скажу, чтобы сильно удовлетворяет представителя будущей молодежи образца девяностых годов, но в сутки можно четыре, и пять, и двадцать четыре раза. Такое не приедается никогда. Единственному приличному человеку ничего сегодня не светит на русской земле. Царскую корону отдали, секретарское кресло и самодержавная власть туда же. Все равно отделалась дешево твоя дорогая душа. Корона, кресло, регалии для пердунов. Чем бы товарищ не тешился, настало время принять слабительное. А для путяжной философии высший класс шпилька. Подходишь, нацеливаешься, втыкаешь. И так каждый день, лучше до конца двадцать первого века. Остальные версии хуже. Но и они ничего, если бы не высовывал рыло ублюдочный братец.
  - Бегемот!
  Он разошелся. Выскочил из тапочек, слюна по щекам, и глазища кровавые. Он подал голос на свободного человека, черт подери! Да кто разрешил? Да какое сякое право?
  - Коряга!!
  Еще интереснее. Ножками топает, ручками машет, толкается. Здесь не твоя краля. Можешь толкаться и к ней прижиматься. Весьма подходящий живот. Может чего и выдавится оттуда сюда весьма подходящее.
  - Блевотина!!!
  Совсем ни в какие ворота. Пьяный мужик, где он слов таких нахватался? Если бы настоящий мужик, то есть из самых из настоящих. А то ничтожность и дурь. Получить пощечину легче, чем вынести мерзкого сосунка. В любом варианте, пощечина от мамочки или папочки, от двух других идиотов, а не от этого, который обязан заткнуться и скромно молчать, пока его не позвали, пока его не спросили. Надо же, не молчит! Надо же, корчит святошу! И так нагадил, гаже в сто лет не придумаешь. И так обездолил, что самая подлая сволочь. Теперь не молчит. Как выпрыгну, как выскочу. Ох, мы какие свирепые! Ух, мы какие суровые! Эх, мы мама родная земля! А на самом деле... Надя не выдерживала, Надя плакала злыми отвратительными слезами. И слезы не выдерживали, по собственной инициативе сочились они. Пускай в другом месте сочились дурацкие слезы, где-нибудь на задворках России или вообще на планете Плутон, а так именно здесь, на глазах брюхатой поганки и недоноска. Ну, что за наказание? Надя плакала, чувствуя себя готовой на все - на подлость, на низость, на разную уголовщину, вплоть до чревовредительства, вплоть до убийства.
  Это тоже философия девяностых. Я есть человек, ты есть недоносок. Вытираю ноги, вырываю руки. Должен терпеть, на то предназначен от самой младенческой колыбели. Не желаешь терпеть, так снесут на помойку. Воздух будет чище, а земля будет гуще. Кому ты нужен такой, если ты недоносок? И башка твоя не нужна. Видит бог, там мозги устаревшего технаря, где техника сплошь устаревшая. Нынче дела не башкой делаются. Ноги - да, башка - нет. Ты посмотри на мои ноги, какие они. Ну, точно они от ушей. Неужели не завидно? Тебе нечто подобное в жисть не достанется. А у меня они есть. Величайшее достижение русской земли, потрясающее и непередаваемое богатство.
  Должно быть завидно. Надя в подобных вещах хорошо разбирается. По ночам, оставшись одна в маленькой шестиметровой комнатке, Надя задирает ночнушечку, проглядела едва не до дыр эти ноги. Все захватанные, все залапанные. Красотища, черт подери! Богатство, опять-таки черт! И никакой неправды про уши. Можно точно ночнушечку снять, лишь бы от сердца чуть-чуть отлегло, лишь бы чуть-чуть полегчало. Но будьте уверены, не отлегло ни в какую, не полегчало. Мысли гадкие, образы мерзкие, мечты непотребные, опять же они возвращаются без приглашения, они к этим гаду и гадине. Их бы на медленном огоньке, их бы щипцами или водой с химикатами. Сначала гада, затем гадину. А можно наоборот. Только бы поскорее все кончилось. Мерзкое брюхо, позорное брюхо, когда же ты лопнешь, черт подери? Я вопрошаю, когда? Чтобы с кровью и мразью на белый свет выхаркнула ублюдка невестка.
  
  ***
  Мечты мечтами. Взбешенная телка могла подохнуть от злобы, но приносила вреда не более комариного укуса на броне боевой машины. Вернее, вместо вреда приносила великую пользу. Чем больше пыхтела несчастная жертва братской любви, бесновалась и строила гнусности, тем больше крепила любовь между двумя существами, враждебными ей и ненавистными ее философии. Сам не разбираюсь, как оно так получилось. Если колотить в одно место, или пробьешь, наконец, дырку или вырастет опухоль, которую уже никогда не пробьешь. Возможно, злокачественная опухоль. То есть злокачественная опухоль для пробивающего товарища. Ты ударил, тебе же больно. А которого ударили, он не испытывает боль, но нечто совсем иное. Я не сказал, что иное определяется словом 'восторг', хотя восторг почти рядом.
  Оторванная от родителей, вытащенная из детства и повзрослевшая Вика освободила свое сердце от прошлого и никого не вместила туда, кроме глупенького муженька с полным набором его недостатков. Глупенький муженек, опять факт. А разве сегодня есть умненькие? Злобных и зверских товарищей сколько угодно. Такое ощущение, они сгруппировались возле тебя, на тебя наехали и жаждут только твоей крови. Пускай бы чужой крови. Но ничего подобного, сегодня твоя кровь в фаворе и самая сладкая. Они слюной изошли эти сгруппировавшиеся пропагандисты злобы и зверства. Ах, как хочется, хочется, хочется. И никакой управы на них? О, не спешите, управа в определенной степени есть. Опустилась на мужнюю грудь, зарыдала немного печально, немного протяжно. Слезы высохли сами собой. Вот оно крохотное горе, вот они маленькие печали, а вот удача и счастье:
  - Слышишь, рождается новая жизнь?
  Тем более после паузы:
  - Слышишь, она шевелит ручонками, сучит ножонками, приподняла головку?
  Его и твоя рука на живот:
  - Чувствуешь? Слышишь?
  И Коля радостно отвечал:
  - Чувствую, слышу...
  Пускай ничего не слышно, не видно, не ощутимо, ровным счетом вообще ничего. Но так упоительна эта маленькая, праведная во всех ее исполнениях неправда, что растроганный лжец не откажется от нее за все звезды на небе и на земле. Я просто грошовый болван, и небо такое грошовое. Но сегодня оно не грошовое. Оно сегодня единственное для тебя, для меня и для нас. Оно впервые похоже на небо.
  И слезы умиления блестели на вялых щеках. Благословенные, сладкие слезы.
  
  ***
  Теперь наша добрая мамочка. Нисколько не сомневаюсь, что она лучшая из добрых и добрая из лучших представителей русской земли. Негодяи и маромои пускай сомневаются. Пакостный народец, только бы чего-то опошлить за три копейки. Например, опошливается материнская любовь или ненависть материнства. Хотя постойте, какая еще ненависть? Кажется, оговорился в приступах своей собственной ненависти. Материнская только любовь. Мамочка всегда ласковая, внимательная, на материнском посту. Она не только развивает и распространяет любовь, она ее сторожит. Любовь не камень, не пень, не колода. Сами догадываетесь, насколько нежное, насколько легкоранимое чувство.
  А может, и не догадываетесь. Не всем обрывать цветочки, кому-то придется землю копать и укладывать в землю навоз, чтобы выросли эти цветочки. Молодые не уважают навоз, по крайней мере, не замечают его, даже если здорово вляпались. А копающий и укладывающий товарищ, он замечает. Его задача, его работа. Не самая сладкая, с этим согласен. Не самая благодарная, согласен опять. На три метра вонища землей плюс еще метров двести навозом. Но обратной дороги не будет. Среди срывающих цветочки хотя бы один копающий землю. На это место поставила жизнь. Чтобы не оскудела земля, чтобы рождались и выпрямлялись цветочки. Нет, не по своей воле поставила жизнь. Как вы понимаете, по своей воле приятнее только цветочки. В жизни приходится пожертвовать кое-чем для всеобщего блага, может самую чистую, самую гипервселенскую часть своей бесконечной души. Рвите, давите, тащите. Здесь найдется кусочек земли для цветочков.
  И ничего страшного, если заставят немножко помучаться и пострадать. В мучениях просвещение, а в страданиях воспитание разума. И ничего гнусного, если разумная женщина сделала жизнь неразумной невестки апокалипсическим адом.
  - Я твоя строгая мамочка, - говорила свекровь, - Нет, не думай, я не рожала в запарке тебя. Это на долю более слабой натуры. Родить, кое-как прокормить, вышвырнуть в мир. Пускай болтается и разлагается рожденное существо. Мир, переполненный соблазнами, для того только и существует, чтобы болтающаяся материя переходило в разлагающиеся останки, или наоборот. Но не стесняйся, я настоящая мамочка. Взяла в наказание за неизвестно какие грехи. Я не такая, как эти псевдородители. Неотесанное обтесаю, необразованное образую, глупое станет умным, а неготовое к семейной жизни вступит в семейную жизнь. Беды твои кончились, о прошлом забыли, как о кошмарном сне. Всякие олухи, что развращали тебя в неправильном детстве, они далеко. И как же можно так ненавидеть дитя, чтобы растить его в стыдобе и разврате? Книжка, яблочко, шоколадка, мороженое - и погибло дитя. Лучше пара хороших затрещин.
  - Да, Валентина Петровна, - отвечала заучено Вика.
  Почти как в армии. Или я ошибаюсь, здесь никакого 'почти', до самой ничтожной пылинки и самой беспутной грязинки, одна армия. Есть! Слушаюсь! Так точно! Никак нет! Впрочем, последнее исключено. Квартира замполита тот же оплот государства, и сколько бы не отнекивалась свекровь: мой метод, мое воспитание, моя система... Мы то знаем, какая система. А кто не знает, тот слушает дальше:
  - Было у меня сокровище. Неоценимое и неоспоримое сокровище в виде крохотного, робкого мальчика. Возьми и владей, полюби единственный раз и наслаждайся вечную жизнь, будь самой счастливой среди других человеков. Но кто подарит тебе этот пропуск на вечное счастье? Мальчик такое сокровище, которое не бывает на сто процентов принадлежностью его мамочки. И не важно, кому отдается душа мамочки, самая чистая и святая любовь, молодость и здоровье. Вечное счастье вообще не бывает. Ты думаешь, оно было, может в детские годы, когда милый мальчик болел, а болел он почти ежедневно и все на твоих руках. Ты думаешь, что в болезни он полностью твой. Кроватка, лекарства, клизма, горшки. Ты думаешь, дальше твое счастье, ну то стопроцентное в целую жизнь. Куда там смотаться в театр, на танцульки, развлечься, развеяться, подумать о собственных интересах. Ты думаешь, это и есть сама жизнь. Какого черта так думаешь? Кроватка - горшки, лекарства - горшки, клизма - горшки... И нет ничего, и ничего вообще не было.
  Свекровь глотала невольные слезы.
  - Да, Валентина Петровна, - Вика притихла совсем и сжалась в комочек.
  Смешная ее головка, робкая, все еще девичья, с такими смешными дурацкими хвостиками. Когда-нибудь станет другая головка. Я не знаю когда, но сейчас она девичья. Так и хочется приложиться ладонями и склонить на свое плечо. Не бойся, никто не обидит тебя. Пока я рядом, никто, никакая безумная ярость, справедливое негодование и хреновое бешенство нашей дурацкой системы. Жалко, я не могу быть рядом.
  - Время пришло! - взрывалась свекровь, - Маленький мальчик стал настоящим мужчиной в положенный срок. И что, мне скажите, за время такое, и что в нем положенного, если мальчик забыл драгоценную мамочку? Может он и мужчина, но мамочка все же одна. Мы так долго мусолили цифру один со всеми ее производными: единственная, неповторимая, никакая... Мы так долго делали это, что доползли до последней черты. Мамочки нет. То есть она есть, но она никакая, ее нет, и не будет. Прошлое перечеркнуто. Любовь перечеркнута. Жизнь под чертой всего одним росчерком. Эдакая масса тепла, нежности и заботы теперь никакая. Ты настоящий мужчина. Все выбросил, вылущил, променял. Господи, да на что променял? На ничтожество, неспособное штопать носки и поджарить картошку.
  Глаза старой женщины почти молнии:
  - Я долго молчала. Я сдерживалась, чтобы выглядеть добренькой. Какого черта я сдерживалась, если повсюду разврат? Самое потрясающее добро заключается в истине. Истина не разврат, но она чертовски горькая, чертовски кровавая штука. От истины сходишь с ума, от истины рвется на части и умирает самое совершенное, самое доброе сердце. Только ложь, как лекарство для сердца. Но ложь не умеет лечить до конца. Сколько не впитываем лекарство, оно до первого раза, когда придет истина. Неужели не ясно, что значит 'до первого раза'? Ты влюбилась в людей, ты для них разорвала сердце и душу, ты себя не жалеешь. А что опять люди? Что они понимают в ответ? Улица, грязь, подворотня, паршивенький офицеришка, слизняк или пьянь. И на столько не понимают тупые придурки! Прошелся по улице, вытряхнул грязь, согрел подворотню. Да чего тебе пьянь? Да зачем его грязные лапы и морда? Нет ничего. Чистая душа, чистая любовь. Вырываем из лап, подминаем и прижимаем все самое худшее к сердцу. Такую грязь! Такую пустышку! Такое ничтожество!
  Свекровь бесновалась. Дрожали стекла:
  - А в ответ? 'Да, Валентина Петровна'. 'Нет, Валентина Петровна'. Не назвать даже мамочкой!
  - Хорошо, Валентина Петровна.
  Далее Вика не помнила, как выбиралась из кухни, как заползала на старый диван, под занюханное, в пятнах и пролежнях покрывало, как клонилась ее головка.
  - Хорошо, мамочка...
  Обильные слезы по детской груди. Кровавые слезы. Ребенок стучался с особенной силой.
  
  ***
  Чисто женским чутьем Надя нашла слабое место у своей недостойной противницы. В лоб ее не пробьешь. Всякая техническая галиматья, или любовь к науке вместо культуры, делает страшилок непробиваемыми. Технарь ничего не знает про Пастернака и вообще наплевал на подобную овощ. Его культурная орбита вращается среди Пушкиных, Толстых, Лермонтовых, Тургеневых и очень редко или вообще никогда меняет свой курс. В школе литературное образование, в институте техническое, после института и до конца жизни технарь. А плевать, что короткие ноги! А плевать, что огромный живот! И на рожу плевать, если просит она кирпича! Главное, ты технарь. Вся твоя красота находится под черепной коробкой. Там нечто на вид не очень красивое, если вскрыть черепную коробку. А если ее не вскрывать? Только дурак копается в 'не очень красивом' дерьме пилой и лопатой. Технарь не копается, он знает, как действует черепная коробка и крохотные винтики в ней. Больше того, он знает, что есть красота до конца жизни.
  Точно, в лоб не пробьешь. Сколько эффектных девчонок в восьмидесятые годы не получили парней в личную и безраздельную собственность. Внешняя эффектность оказалась самым большим недостатком. Парни смотрели, руками трогали, иногда нечто большее, если такое им позволялось, но в нормальных условиях только смотрели и проходили мимо. Дурнушки и страшилки, в который раз повторяю, они нарасхват. Вот моя дурнушка, ее величаем красавицей. Вот твоя страшилка, ее величаем богиней. Вместе они тютелька в тютельку красавица и богиня, порознь опять-таки ничего. Я точно уверен, моя будет вечно моей, и до меня никого не имела. Ты точно удостоверился, твоя останется вечно твоей, и до тебя одна добродетель. А всякие куколки, которым не повезло, мы точно знаем, с гнильцой. Вот пускай и гниют, пока не окажутся сточной канавой гнили и грязи.
  При такой философии путяжная философия швах. В лоб вообще ничего не делается, только себе навредите, мои дорогие путяжники. Твоя совершенная красота, я имею в виду, красота с ногами до шеи, не может быть аргументом в схватке девяностых и восьмидесятых годов. Девяностые годы еще не настали. Жирные буржуи еще не поставили крест на умных, душевных и страшных девчонках. Огромные глаза как природное явление еще не сделались следствием медикаментозного потребления опиума или какой-то другой лабуды. Ты никто в этих самых восьмидесятых, понимаешь, просто никто. За каждый вопль два или три ответных. За каждый толчок снова два или три. За каждое надувательство физическая расправа. А ведь и такое бывает. Ты еще ничего не сделала, как тебя уже взяли за зад. Девка, развратница, потаскуха! И чего еще позволяешь в честной семье? Зад трещит, а главный довод против тебя твои ноги.
  Хотя потерпите, чисто женским чутьем Надя определила свое надувательство в существующем мире козлов и страшилок. Удары ее слабые, оружие ее хилое. На дистанцию не бьет и не попадает, только если в упор. А почему бы и нет? Если вести войну через мамочку.
  - Почему наша дура такая кислая? - славный удар, но очень рискуешь.
  - Нянчится со своим брюшком, словно с желейной конфеткой, - теперь лучше, но риск по-прежнему есть.
  - Презирает нашу еду, - переломная стадия.
  - Наша еда жирная и поганая, точно отрава, - а это хороший удар, не сразу опомнишься.
  - Мы решили ее отравить, - небольшой переборчик, но можно.
  - Это мы-то решили, чертовски заботливые, - совсем глупость, но не покажется глупостью после тех предыдущих ударов.
  - Меньше бы придиралась, а больше бы в магазин, - совсем хорошо.
  - Лишнюю сеточку не принесет, - дальше на добивание.
  Мама вздыхает:
  - Коленька все носил, не кочевряжился.
  Мама еще ничего не решила, кто правый, кто виноватый, кто сука, кто гад. Но пробный шажок сделан, и морда цела. Вот такие вульгарные губки, и пухлые щечки, и бесконечные зубки, и розовый носик, и соблазнительное ушко, и челка на левый глаз. Все в целости, все в сохранности. За челку не схватили, ушко не отодрали, носик не раскровавили. Кажется, самое время схватить, отодрать, раскровавить. Но ничего подобного, морда цела. Сказано слишком много и слишком мало, чтобы и остальное в экосистеме по имени Надя осталось таким же целым как морда. Однако не беспокойтесь, мама грустная, мама квелая, мама в надежных руках. Эффектная девочка не уступит теперь остальное:
  - Деньги не уважает.
  - Обирает Колю.
  - И, небось, еще кормит тещу.
  - Кормит наверняка, растакая зараза.
  - На всем готовеньком.
  - За наш счетец.
  Мужикам это не понять. Тупые они, недоразвитые, в словах бултыхаются и выкарабкиваются на поверхность. Чего твое слово? Не бутылка и не закуска. Словами можешь швыряться или глубоко подтираться, а бутылочку подавай в надежные руки. Если подал, значит, мужик. Если зажилил, значит, черт его знает, откуда тебя занесло или самая вредная баба. Здесь ничего от путяжной морали, красоты и величия философии. Ничего от мамочки, тем более от эффектной девочки. Но эффектная девочка не мужик, тем более мамочка. Забирайте вашу закуску, уносите ваши бутылки. Что за гадость? Что за разврат? Мы разговариваем серьезно, у нас мировая проблема. Только у вас нажраться и обоссаться. А вселенная, или родная Земля, или система достойных людей пускай падают в тартарары. Ей богу, вы ничего не заметили. Отвратительная невестка, бездуховный упырь, интриганка и кровопийца. Легонькие такие эпитеты, из самых нежных, из самых щадящих. Жизнь гораздо страшнее. 'Отвратительная' невестка все равно, что безнравственная брешь во вселенной, 'бездуховный' упырь все равно, что заманивающий и развращающий сгусток энергии, интриганка питается кровью невинной жертвы. И как замутила глаза! Сразу не догадаешься, сразу не разберешь, в какое дерьмо залез Коля.
  Наконец, диалог между мамой и Надей:
  - Она может.
  - Околдовала, проклятая.
  - Последние соки высосала.
  - Еще посмотрим, какие там соки.
  Вот и чудненько, вот и договорились. Иногда не заметишь, как въехал в чужую судьбу. Все-таки не привлекает быть за статиста.
  
  ***
  Так пролетела весна. Обыкновенная северная весна с ее грязями и болезнями, с ее постоянными перепадами в настроении, сообразуясь с непостоянной погодой. Я ничего не придумываю, сегодня снежок на земле, светит солнышко, легкий морозец. Приятное дело снежок, тем более солнышко или морозец. Вышел, дышится, грудь переполнена мягкой прелестью и душа на все сто прелесть. Сам не разобрался, какого черта хочется жить. Вроде бы ничего не случилось? Зарплату тебе не прибавили, генерал руки не пожал, мерседес в лотерею не выиграл. Видит бог, ты вчерашний, ты прежний. А все равно хорошо. Это дурацкое ленинградское солнышко, на которое можно глядеть не мигая, не щурясь и без очков, оно не то чтобы вдохновляет тебя, но вожделение некое есть. И мужского начала становится больше, если ты настоящий мужчина. И женского вдохновения не убудет, если ты женщина. Что есть, того больше и больше. А чего нет, того и не надо, пока над тобой ленинградское солнышко, пока под ногами снежок и в самую душу морозец.
  Хотя успокоились. Я говорил, что весна северная, больше того, из самых обыкновенных. Здесь никакой ошибки. Сегодняшнее солнышко закрывается тучкой, сегодняшний морозец заменяется дождичком, сегодняшний снежок просто грязь под ногами. Это опять же сегодня. Разница в несколько часов. На рассвете открытая грудь, на закате едва копошишься и ползаешь. Где мой ватник? Где шерстяные порты? Где бахилы и шапка ушанка? Никакого мужского начала в мужчине и никакого женского в женщине. Врубаю обогреватель, забираюсь под три одеяла, чтобы нос не торчал. Трясусь, помираю, потею. А утром опять солнышко.
  Но не думайте, что утром открытая грудь. Перемены по двадцать два раза за утро и вечер кого угодно сделают инвалидом. А если товарищ и так инвалид? Голова квадратная, ручонки совсем тощие, живот огромный. А если товарищ сломался духовно? Какое там на голове, и так еле-еле передвигается из туалета в кровать и обратно.
  - Ну, притворщица, - на дороге золовка.
  А можно еще интереснее:
  - Мама, мама, скорее сюда!
  Вот и мама пришла:
  - Что, моя милая?
  Теперь интерес:
  - Надо же мы какие! Артисты, черт подери! На тяжелой работе пахали!
  И в глазах свекрови досада:
  - Лежебока и вруша!
  Глаза никогда не врут. Можно их вырвать, но они, как и прежде не врут. Всякое притворство отвратительно перед этим судом. Хватит притворяться, суд беспристрастный. Мы от трудов окосели, пора на кладбище. Мы не спим, не едим, в туалет через раз, слон не выдержит и сломается. Мы трудяги, мы пахари. А ты кто такая? Ах, новая жизнь отнимает все силы? Притворство и ложь. Ничего она не отнимает, только становится крепче. Ах, не каждый становится крепче? Совсем безобразная ложь. Каждый день точно в таком положении миллионы и миллионы нормальных девчонок. Улыбаются, восхищаются, с высоко поднятой головой. Как же нам повезло! Да за подобное счастье три нормы за раз. Или не верите? Значит четыре нормы.
  Вика проиграла суд. Приговор вынесен, обжалованию не подлежит. Вы можете соглашаться, можете протестовать, ей до этого нет никакого дела. Она такая преступная, она совсем развратилась. Весна, подвиги деторождения, кровать. И кто бы подумал, что все оно выглядит так? Появились мысли о смерти:
  - Вот умру я, умру...
  - Не дожить до рассвета.
  Казалось, стояла смерть на пороге.
  Покрывало черное
  Дорогой парчи
  Сердце непокорное
  Обернет в ночи.
  Заневолит сказкою
  В царство пустоты
  И задушит ласково -
  Не проснешься ты.
  Все мы цивилизованные люди, не верим в сказочки, отмахиваемся от побасенок, а над религией готовы не то чтобы надсмеяться, но надругаться. Врач говорит, выживешь, значит выживешь. Вокруг очень правильная цивилизация технарей, где специалисты не менее правильные. Врач в своем деле технарь, чаще ошибающийся в микстурках, чем ты в технике, но это не имеет значения. Грех не верить врачу из цивилизации технарей. Какой-нибудь старой бабке да ее жирной дочке можно не верить. Они не технари, не врачи. Вот если бы квалифицированный, научно обоснованный приговор да еще в бюллетене. А так ничего особенного. Наша северная весна, наше северное солнышко, наши северные тучки, еще морозец, снежок и дождик. Даже уговаривать не приходится, Вика чувствовала, ничего не происходит особенного. Это когда побольше солнышка и поменьше тучек. А когда побольше тучек, мысли обратного плана пожирали несчастную роженицу. При чем не обязательно разом и как-то вдруг. Они могли начинаться с мизинчика или пупика, в общем, откуда угодно и как угодно. Главное, что они могли. Главное, что они начинались. А дальше никаких сдерживающих факторов. Нарастающая круговая боль с эпицентром в утробе:
  - Такая молодая пропала совсем.
  Вполне достаточно, чтобы прислушаться, а что там происходит внутри. Может быть ничего, скажем, ничего опять же не происходит. Но ты прислушиваешься. Это первый неожиданный шаг, или очень и очень ожиданный. По крайней мере, ты ожидаешь, что должен услышать. Бульбочки, хрипы, всхлипывания, боль. Сначала боль из рассыпчатых хрипов. Там, там и там. Но со временем все как следует. Концентрация высшего класса:
  - Жизнь пришла и ушла. Ее нежность, ее красота, самый смысл, ради чего родился. Жизнь помахала крыльями. А крылья опять же мягкие, что не особенно помогает. Если бы крылья ожесточились, если бы как иголки. А они мягкие, а они молодая жизнь, а они предвестник конца, когда еще не увидел начало.
  И многое в том же духе. Боль сконцентрировалась. Вика ее чувствует. Точечный удар в то самое место, где должна находиться лучшая часть Вики. Я имею в виду, теперь находится по причине вышеуказанных обстоятельств. Новая жизнь, новая судьба, новое счастье. А вместо этого удар и смерть:
  - И за что такая несправедливость? Господи спрашиваю, за что? Начинаешь любить, начинаешь чувствовать, жить. Неужели всего один день? Неужели всего одну ночь? А дальше расплата за неосуществленную любовь. А дальше вечные муки.
  Мысль чертовски навязчивая. Почти всегда рядом. А если и далеко, то всегда возвращается в тех или иных вариантах:
  - Неужели конец?
  И очень здорово возвращается:
  - Неужели последняя точка?
  После всех твоих взбесившихся 'неужели' окончательное средство есть Коля. Только этот мозгляк, только этот паршивый ребенок умел запалить в бедном сердце не менее бедный лучик надежды:
  - Потерпи дорогая, чуть-чуть потерпи. Я с тобой, и ты это знаешь.
  - Знаю, что не покинешь меня.
  - Никогда, никогда, никогда...
  Корявыми поцелуями он отгонял дыхание смерти.
  
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  С наступлением лета на арену выползла бабушка. Вернее, не совсем чтобы бабушка, а ее драгоценная дача. Даже не дача - так, захолустное садоводство из самых, что ни на есть захолустных. Ах, вы не бывали еще в захолустье? Город у нас большой и культурный. Область у нас большая и верх культуры, если желаете знать. За тридцать четыре года город не обойдете и не исследуете, столько в нем нашей культуры. А область даже затрагивать страшно. Павловск, Пушкин, Ораниенбаум, Стрельна, Елизаветино, Шлиссельбург, Кронштадт, Корела, Александровская, Гатчина. Я могу поднатужиться и еще добавлю сотню другую названий. Шувалово, Сестрорецк, Солнечное, Васкелово, Токсово, Комарово, Выборг, Мариенбург... Но кажется, хватит. Все эти культурные места не имеют ничего общего или, по крайней мере, не имели с бабушкиным садоводством в восьмидесятые годы.
  Насчет бабушки разговор самый простенький. Когда-то чертовски красивая женщина. Надя перед ней, что гадкий утенок, или прощальное напоминание угасающей красоты и оскобаривающейся породы. Но бабушка точно порода. Пускай располнела и расползлась, возраст это оправдывает. Но вы посмотрите, какое лицо! Сила, воля, энергия, мощь. Продолжая в том же духе, не ошибешься, в кого пошла бабушка. Воистину сталинское лицо и в лице особая сталь. Сегодня ничего подобного не встретите никогда. Сегодня не сталь, а скорее водица или труха с постным маслицем. Не те губы, не тот нос, не тот взгляд. Даже если состряпали копию на породистое лицо, то выходит совсем извращенная копия. Вроде как Надя с ее ногами до горла против неугасаемого величия бабушки.
  Впрочем, у нас разговор более легкий. Мы решили остановиться на неодушевленном предмете, называемом в официальных бумагах 'садоводство', а в просторечии 'дача'. Разница почти неуловимая между тем и другим, но все-таки есть. Как вы припоминаете, на даче человек отдыхает. С книжечкой, мячиком, в трусиках, кепочке или соломенной шляпе. Его официальное название 'дачник'. Немного старомодное и немного презрительное. Дачник есть приживала или большая ленивая свинка. Он ничего не делает, то есть не делает ничего полезного, но отдыхает. За это можно над ним насмехаться или можно его уважать. У каждого свои вкусы, у каждого свое отношение к дачному отдыху. В любом случае, простой советский гражданин имеет право на отдых. Восемнадцать дней для выдающегося рабочего, двадцать четыре дня для послушного инженера, сорок пять дней для вояки и деятелей культуры. А еще суббота и воскресение, которые в нашем городе можно оставить в покое. По закону подлости суббота на девяносто восемь процентов с дождем, а воскресение на девяносто девять процентов.
  С другой стороны, коммунистический строй изжил дачников. Отдыхать никому не заказано, но отдыхать просто так - суть мелкобуржуазная привычка, непростительная для строителя коммунизма и настоящего гражданина нашей более чем осмысленной родины. Даже на курортах, на самых модных и самых дорогих, мы не отдыхаем, но лечимся. В данном варианте не имеет значения, насколько коммунистическая родина. Я выделил смысл. Сегодня родина коммунистическая, завтра какая-нибудь другая, послезавтра снова коммунистическая. А смысл один и тот же. Не торчи со своей книжечкой, не стучи своим мячиком, не сверкай своими трусами и всем, что вываливается оттуда, что не скроешь ни кепкой, ни шляпой.
  В нашем государстве дача как таковая не существует. Она пережиток прошлого века, если желаете, чеховский пережиток. Мы заменили дачу более современной формой отдыха, называемой, как вы вспомнили, садоводство. И эта форма отдыха хотя бы тем хороша, что дачу устраивают в лучшем и самом культурном месте, а садоводство наоборот где-нибудь с глаз долой и, скорее всего, на болотах. Комарики, мошки, слепешки. Жабы, лягухи, ужи. А еще бомбы, снаряды, колючая проволока. Таковое тоже там есть. Чем больше, тем лучше. Мы же договорились, отдыхающий садовод ни в коей степени отдыхающий дачник. Для садовода его садоводство всего-навсего перемена одного поля деятельности на другое. Марксистско-ленинская идеология утверждает, что это лучший род деятельности. Снаряды попашем, стишонки попишем. Стишонки, естественно, пописываются в городе после вышеупомянутой пахоты, а снаряды на самых дачных болотах.
  Но не пугайтесь, товарищи, бабушкиному захолустью годков четырнадцать стукнуло. Ужей нет, проволоки нет, культурный слой шестьдесят сантиметров. Чуть более чем по четыре сантиметра за год, про остальные подвиги не рассказываю. Бабушка постаралась. Если вам попадется крохотная такая пулька, не говорю про снаряд, можете плюнуть в волевое лицо бабушки. Но не ищите, не попадется. Вот поэтому 'садоводство' назвали мы 'дачей'. Разве что вышеозначенная дача все равно, что бездонная бочка. Сколько в нее не вкладывай - мало, мало и мало.
  - Хватит валандаться, внучек, - вполне человеческое напутствие старенькой.
  - Времени на раскачку было достаточно, - опять же сущая правда из самых из человеческих.
  - На себя поработал, пора поработать на общество...
  Опять ничего не скажу против. Даже замполит промолчал. Как руководитель и организатор семьи имел стопроцентное право вступиться, откорректировать продовольственную программу и настоять на своем. Хотя кто его знает, какое 'свое' право. Бабушка для замполита мама, или его мамочка, если вам больше нравится так. Хорошие дети - послушные дети, пускай это старые дети. Или точнее, любовь к своей старенькой мамочке, а тем более послушание есть великолепный пример молодежи. Молодежь всегда непослушная, словами не перевоспитаешь ее, но пример имеет определенную ценность. Даже самая непослушная молодежь склонит голову.
  - Оно конечно.
  Коля покрылся пятнами и повторил великолепный пример:
  - Вот попрощаюсь с женой.
  Последняя просьба, черт подери. Дурацкая, правда. Нормальный товарищ в такое не ввязывается, но мы говорили, какой этот Коля нормальный товарищ. Несколько часов в захолустье, а сборы на целый день. Ну, ладно, ну что с тобой сделаешь, поди попрощайся.
  Вика опять же заноза.
  - Без тебя, - говорит, - ни за что не останусь в вашем гадюшнике. Лучше сразу добей или башкой об асфальт. Но среди скотов или гадов, нет не останусь.
  - Пустяки, - Коля попробовал откупиться улыбкой.
  Не по душе садоводческая история. Знаем мы садоводов, которые по совместительству дачники. Хам против хама, жлоб за жлоба. Штурмовые отряды не настолько свирепые и штрафные батальоны не настолько отчаянные. С теми можно как-нибудь справиться, если очень захочется, а садовода за гуж не возьмешь. К штурму электрички готовится, точно в последний раз. Вот сегодня пробьюсь в электричку последний раз, а завтра вообще ничего не будет, тем более послезавтра. Штурм есть высочайшее в мире искусство. На последнем этапе и бьешься ты до последнего. Кулаками, лопатой, мешком, парником. Кто послабее, с тем бьешься, а если не сопротивляется, бьешь. Молодежь в первую очередь, она не такая как ты, ей богу, она послабее. А беременная девчонка самая слабая из молодежи. Куда лезешь со своим пузом? С эдаким пузом дома сидеть и жевать пряники. А у нас не то чтобы лишний едок, но лишний живот вызывает отрыжку. Вместо твоего пуза можно двоих садоводов втолкнуть, самых, что полагается нормальных, со всеми их сапогами, кулаками, лопатами. Но не послушала умного человека, все равно лезешь, пузатая дура. Зря это ты. Какого черта такая дура, то есть такая пузатая? Мы не просто спешили на данную электричку, а не на какую другую еще. Существует план, существует продовольственная программа, наконец, культурный отдых и садоводство. С пузом никакого культурного отдыха не существует. Можно только запутать и уронить гордую честь садовода. А уронивший честь садовод даже там под ногами грызет до последнего русскую землю.
  - Поеду, - не согласилась Вика.
  - Лучше не надо, - прекрасное предложение со стороны мужа.
  Но ни советы, ни предложения, ни самые красноречивые доводы, ни развернутая картина народных побоищ не поколебали пока еще ни одной женщины.
  - Здесь опаснее.
  И они поехали.
  
  ***
  Какой сюрприз для старушки! Ждала, ждала и дождалась она, наконец. Ах, ты мой родненький! Ах, ты мой добренький! Ух, удружил! Если бы все внучата одного калибра, если бы не кривлялись и не гавнялись, но уважали старушек. Старенькая старушка как птенчик (простите за тавтологию), ей мало чего надобно. Зернышко склюнула, горлышко промочила, кажется, все. Разве что без уважения паршиво, муторно, гадко. Четырнадцать лет для тебя одного старушка старалась. Миллиметрик за миллиметриком, сантиметрик за сантиметриком, вот эти самые шестьдесят сантиметров культурного слоя. Дальше не продолжаю, оглянись и увидишь своими влюбленными глазками во что вылился трудовой подвиг во имя любви к человечеству, а чего не увидишь, значит пощупаешь. Пальчики и глазки пока что на месте, их тебе не оттяпали, значит есть, чем пощупать, а больше того поглядеть. Разве не понятно, лепотища какая! Очень и очень понятно.
  Бабушка чуть ли не прыгает козочкой. Вот родная природа. Наслаждайся на лоне природы по полной программе. Лоно такое благодатное, в городе ничего подобного нет. Город как синоним грязи. Его щупальца простираются далеко. Дальше Пушкина и Сестрорецка, дальше Павловска и Кронштадта, может, за самый Выборг и Ораниенбаум простираются щупальца, а может и дальше. Но сюда ни за какие коврижки, сюда они точно не простираются. Если бабушка сказала нет, поверь старенькой. Ее опыт, ее жизнь, ее годы. Или задумал сопротивляться? Откуда в твоем возрасте нашлись аргументы против самой правды, которая есть бабушка? Ох, ниоткуда! Ах, стопроцентное согласие и стопроцентный порядок! Достойный ты у меня, ласковый внук, как и следовало ожидать. Не кривляка, не умничаешь, не задираешь носок на каждый ракитов кусток. Эх, что за отрада для бабушки!
  Старенькая чуть не сошла с ума. Про наполеоновские планы забыла, на работу начхала. А ведь столько дел, столько дел, столько дел. Морковочка непрополотая, капусточка необрызганная, картошечка неокученная, кустики без удобрения, огурчики без опыления, помидорчики в пасынках, а клубниченки в усиках. Господи, до второго пришествия не разделаться с этой работой, но все равно, что за удача пролезла на дачный участок! Как еще не скатиться с ума? Мой дорогой, мой единственный, мой самый-самый любимый мальчонка приехал. Думала, его не дождаться уже никогда. Думала, так и умру в этих грядках. Но господь, существует он или нет, все-таки милостив, черт подери. Что за слона заломали, что за глыбу подвинули, что за прелесть с катушек долой. Просто кончается бабушка:
  - Приехал - на том и спасибо.
  Коля понял ее буквально.
  - Пройдемся, - сказал жене, - Посмотрим на воздух.
  Вокруг стояла такая безмерная тишина, такая неописуемая красота, такая великая прелесть. Земля хорошенькой женщиной пробуждалась и прихорашивалась. Я не скажу, что это был сон. Я не знаю, что это такое. Но что-то очень приятное, ласковое, возбуждающее. В развалинах прошлое, ничего от него не осталось на русской земле, мерзостные остатки отброшены и снесены, злоба, боль и оковы в развалинах. Ничего не осталось и ничего не удерживает гипервселенский полет бытия. Только ты, только я, только земля во всех ее ипостасях. А она и впрямь прелесть, наша родная земля. А она даже лучше чем женщина. Так и радует, так и тянется кверху своей молодой огнедышащей грудью. Ничего старого, ничего скисшего и прогорклого нет на этой земле, и не может быть никогда. Господи, почему все такое чудесное, молодое, хорошенькое? И какая дивная грудь? Дайте прижаться, дайте потрогать ее. Нет, какое потрогать? Что за мелочи мы размусоливаем в бесконечном экстазе? Ничего мелкого, ничего недостойного не происходит на нашей земле. Если вдруг захотелось тебе полюбить эту землю, не стесняйся ее полюбить навсегда, на сколько хватит здоровья. Эта нега, эта мечта, бесконечный покой. Провалиться и насладиться, окунуться единственный раз до конца. Вот твоя обалденная грудь, вот моя такая пустая и серая. Не побрезгуй, прими ее, счастье мое, приложи ее к самому сердцу. Я проникаю в тебя, проникаю и проникаю до бесконечности. А ты остаешься во мне, ты давно уже здесь, ты моя, черт возьми, только моя женщина.
  - Пройдемся, - сказала Вика.
  Они медленно потащились по полю. Некуда было спешить. Что за глупая спешка, если вокруг все, что надо для маленькой и очень личной любви, даже больше, чем надо? Время остановилось, тишина округлилась. Мы как малые дети, наши маленькие пальчики вместе. Они искали и отыскали друг друга. Они сцепились затейливыми узорами и не желают иначе. Ты его существо, он твое существо, мы одно существо в бесконечной и вечной вселенной. А еще какая земля гладкая! Какая трава мягкая! И тишина бархатная. Чувствуете, поет тишина. Это не пение птичек, не стрекотание насекомых, не шорох травы. Нечто большее и нечто меньшее. Внутренняя тишина, звенящая тишина, бездна. Вне тебя ее нет, вне этих маленьких пальчиков, что сцепились затейливыми узорами. Если будешь спешить, она испугается, она разобьется, исчезнет в той самой ласковой бездне. Звон и так слишком трепетный для твоей обнаженной души и для ее обнаженного сердца. Вот он есть, вот он прервался, вот он опять. Ты попробуй поймать этот звон в завороженном воздухе. Или не надо, его не поймаешь вообще никогда. Я повторяю, звон изнутри, из тебя. Ничего пошлого, отвратительного, никаких грязных ассоциаций, вообще ничего. Только внутренний звон нашей милой и вожделенной земли. Он просочился, он удержался, теперь полетит по полям и лесам, вплоть до отдаленнейших уголочков вселенной. И не могло быть иначе.
  - Боже, какое счастье!
  - Боже, как повезло!
  - И откуда такое чудо?
  - И откуда такая любовь?
  А дальше случилось то, что должно было просто случиться. Их губы сомкнулись в пылающем, страстном, животворящем и чисто животном порыве. Это губы земли. Это губы вселенной. Это вечные и бесконечные губы. Для них не существует самое неизмеримое расстояние, и самое крохотное расстояние для них почти гибель. Они не могут вот так, раздельно, мелочно, пошло расстаться и отойти в прошлое. Они для того и живут, чтобы вечно смыкаться или сливаться в едином порыве вечной неугасаемой страсти. Две единицы все равно, что одна единица, если в каждой застряла земля. Его земля, ее земля, и ничего больше. Но нераздельная и неотторгаемая земля для него или для нее много больше чем символ его и ее молодости. Короче, наша земля. Что мне чудовищных габаритов живот? Только земля, которая наша. Переплетенные руки, переплетенные губы, переплетенный живот. Если вокруг такая земля, чего бы в ней не было, переплетается, сливается, растворяется в каждой пылинке своей и молекуле. Многие части и души свернулись в клубок. Три, четыре, семнадцать, две тысячи триста, семь миллионов сто сорок тысяч сто сорок прекрасных и пламенных отголосков земли. Эти многие снова земля. Господи, что с нами делают здесь? Господи, да куда мы попали? Господи, да как же такое не делать? И на куда мы все это должны расплескать?
  Нечто треснуло в замирающем воздухе:
  - Ах!
  Коля крякнул и завалил свою драгоценную половину прямо в тучную борозду, в объятия пробуждающейся природы.
  
  ***
  На пороге сидела бабушка. В старом ситцевом платьице, заляпанном с разных сторон потрясающих размеров заплатами. В клеенчатом фартуке с милыми дырками и огромных на босую ногу тапочках из таких же огромных валенок. Можете умилиться. Не бабушка, но какая-та идиллическая картинка. Пройдет мимо художник и хлопнет челюстью. Вот он русский народ, вот она русская кость, вот оно русское чувство души и все та же родная духовность. Нигде не найдете подобной духовности. Другие народы порастеряли духовность в тисках человеческой цивилизации, вот поэтому ничего не найдете. Только у нас, только на русских просторах осталась духовность. Вот она настоящая Русь. Вот она Русь патриархов и маленьких бабушек. Вот она старина, о которой мечтаем, которой более нет. Хотя постойте, какого дьявола нет? Она есть, она на этом пороге, она идиллическая картинка и прямо бьется в глаза. Ты только не сопротивляйся, ты только ее приласкай. Она настоящая старина, самая разсамая настоящая, как настоящая Русь. Все мы там будем. А не веришь, все будем такими, когда нас придавит духовность.
  Бабушка на пороге. Ее губы дрожали от гнева:
  - Распустилась сегодняшняя молодежь.
  Сталинское лицо, жесткие губы:
  - Распустилась, так ее так, без хорошей затрещины.
  И еще много-много другого. Недаром мамочка замполита. Другая мамочка, ну какого-нибудь работяги или приблудного гномика, она подобным образом не умеет. На то ее сынок работяга или приблудный придурок. А мамочка замполита всегда на переднем крае огня. Ее умственные способности только во благо любимого государства. Чтобы цвело государство, расширялось и развивалось, не взирая на происки империалистической нечисти и иже с ней подписавшейся молодежи. Мамочка знает, продается одна молодежь. Старики - патриоты, они не продаются никогда. Честь государства есть честь стариков. Если в пятнышках честь, ничего не знаю, но отмываю пока не отмоется. Глава государства по определению отец стариков. Если в занозах отец, ничего не возможно исправить, разве подсесть из последних сил на занозы. Закон государства опять же закон стариков. Ничего не делаю, но поддерживаю закон до последней возможности. Может, как-то и где-то получился свободолюбивый старик. Но свободолюбие не есть признак старости, а скорее ошибка молодости. Ошибки необходимо смывать кровью. Хотя именно в старости жалко и очень жалко смывать кровью. Все-таки кровь своя, все-таки она драгоценная, все-таки она старческая. Это молодежная кровь ничего не стоит. Можно рассчитывать на бочки, цистерны и мегатонны. А старческая кровь и по капельке на вес золота, особенно если своя. Сбережем эту кровь, а ошибку забудем. Ее не было никогда, то есть, вообще не было. Или не верите, что ее не было? Чем больше такая ошибка, тем больше отнекивается старичок, тем больше беснуется и свирепеет, если заметил нечто подобное в среде молодежи.
  Сверкнули глаза. За глазами сверкнул заступ:
  - Теперь за работу.
  Легко ребята отделались. Лекция о вреде государства могла затянуться часа на четыре или на пять. Тема здесь благодатная, даже не одна тема, а несколько. Разгильдяйство и безответственность, раз. Поколение лодырей и разгильдяев, козлов и отступников, два. Общественный инфантилизм как болезнь, это три и четыре. Наконец, про облагораживающее воздействие труда на развитие человека в отдельности и на все государство. Темы не новые, отработанные, можно их компилировать и перемешивать, чтобы получилась как бы одна тема, а можно гнать по порядку, если здоровье тебе позволяет. Насчет бабушки не сомневаюсь, ей позволяет. Тут тебе не парочка хлипаков, таких как Коля и Вика. Это скала. Монолитная, несокрушимая, черт ее знает какая в своей непорочности. На подобной скале не растут чахлые кустики и не развиваются вражеские посевы. Ничего вражеского не развивается в подобных кущах и рощах, только отечественное. Самая разсамая отечественная идеология, самая, что ни на есть мораль лучшей во вселенной отчизны.
  Коля заполучил заступ.
  - Чтобы догнать и перегнать!
  Повторяю, опять повезло, отделался легким испугом, мой маленький. Морда в кустики, коленочки в грядку с навозом. Здесь другая земля, здесь она окультуренная до тошноты и отрыжки. В каждой точке пространства так и чувствуется культура. Вырос сорнячище, какое там 'сорнячище', микроскопический сорнячок, ты его по башке и в помойку. Ничего незапрограммированного, ничего привнесенного не развивается здесь. Если тебя не сажали, не заработал право расти. Вот только эти посаженные человеком уроды, что не растут, вот только они имеют какое-то право, раз посадили. Черт подери! Вся ваша посадочно-разгрузочная и коленочно-грядочная система не то чтобы утомляет, но добивает неприспособленный разум. Земля под кустиком чистая, десять раз вылизали, а все равно мало. Вон сорнячок, вон и еще. Да не вижу я никого чужого вмешательства в чистую землю, даже крохотного лепесточка не вижу! Как не видишь? Что, бунтовать? Да нахреначь потуже очки, да протри свои стекла. А что это, это и это? И зачем тебе заступ?
  Я не рассматриваю садоводческую идеологию с ее продовольственной программой. Но что-то в этом деле есть разрушительное и отвратительное для молодежи. Возможно насильственная вспашка земли? Если ты насильственно вспахиваешь женщину, существует статья. А если вместо женщины землю? Ну, что вы радостные, совсем очумели? Человек не живет на милостыньку, чужая милость ему не нужна. Сам возьму, сам разберусь, сам изнасилую, какую не пожелаете землю, сам сто мешков сделаю. Чтобы из одного семечка сто мешков, или двести, или целая тысяча. А если сто тысяч? Мама родная, можно свихнуться, вот бы такая земелька, где мешки валяются тысячами. Старичок точно свихнется. Ля-ля-ля, три рубля! А молодому нож в сердце.
  Там за границами садоводства поле, трава, васильки, канавки и борозды, и всякое прочее. Борозды оставила природа, точно гигантская птица провела на земле лапой. Канавки все из того же источника, только птица макнула в них носом. Прочее оно и есть прочее, произошло, между прочим, от взмаха гигантских крыльев. Внутри садоводства ничего похожего на подобную глупость, ничего гигантского с крыльями. И птица не птица, но курица, и нос у не в навозе, и крылья фальшивые, и под арестом природа.
  - Вы ничего не встречали.
  - Я ничего не слыхал.
  В двух фразах весь смысл садоводства. Опустился на коленочки, ползаешь на карачках, тыкаешься мордашкой и вылизываешь языком. Если умело опустился, твой коэффициент поднимается. На четыре зерна как минимум один всхожий росток. Если умело ползаешь, коэффициент еще выше. Теперь будет два всхожих. Если с расчетом тыкаешься, коэффициент вырастает до трех. Ну, а если вылизываешь... Ой, не перебивайте, сейчас упаду! Это не только смысл, это мечта садовода.
  Другое дело, если бы мечта садовода являлась мечтой молодежи. Нет, не обязательно всей молодежи, но хотя бы непредсказуемых технарей, которые самая худшая молодежь, ибо самая буйная, самая вредная. С другими товарищами как-нибудь справимся. Кого за деньги, кого по шерстке, кого прижучим за счет надувательства. Вот умру, всяк твое будет. Но технари самая худшая молодежь. Живи бабушка, радуйся бабушка, тысячу долгих лет и чтобы все время на даче. Нам твоего не надобно. У нас своего девать некуда. Вот эти мысли, вот эти чувства, вот эта цивилизация технарей. На первом месте цивилизация технарей. Только стакнешься с техникой, только в нее попадешь, только в ней твое счастье и только здесь растворился дурацкий технарь на лоне природы. Черт подери, какая потрясающая цивилизация! Она город, она самое сердце русской земли. Нет возможности оторваться от города и выйти из сердца. Недолгие дни на природе, даже часы на природе - они вроде денег, шерстки и надувательства. Но для технаря необходима живая природа, если хотите, та самая настоящая, по которой проносятся и которую клювом долбают гипервселенские птицы.
  - Ну, что за напасть! - опять раскричалась бабушка.
  Соседи слева, справа, сзади и через дорогу вышли ни свет ни заря. У них двойной перевес во времени, не говорю про тройной в скорости. Они профессионалы, они соревнуются, они побеждают. Не говорю, всегда побеждают, но сегодня они впереди. Вон какие отвислые канифасы, вон как топорщатся среди грядок. Старческое сморщенное тельце, средней упитанности, детское. Гвардия в полном составе, все демобилизовались от кикиморы до грудного младенца и вылезли в грядки. А мы не хуже, проведем демобилизацию на высшем уровне. Наша гвардия не чета вашей. Догоним и перегоним! Никаких отговорок типа 'не перегнать'! Трам-там-там и куриные яйца! Подними канифас! Убери живот! И что это за непомерный живот? Кто приказал без высочайшего соизволения вырастить столь неподъемную гадость? Кто разрешил, твою мать? Убери, кому говорю. Пускай не выделяется и не вызывает насмешки всех извратившихся подлецов. Вылезли раньше, продвинулись дальше. Думают, есть у них право оскалить зубки и пасть разорвать, если вылезли в грядки раньше и дальше.
  - Не велика барыня! - пилюля в сторону Вики.
  И Вика скорчилась словно сорняк, который выдрали с корнем.
  
  ***
  Вечером девочке стало плохо.
  Маленькие ручки и ножки взбесились внутри: запрыгали, заелозили с непредсказуемой силой, устремились наружу из теплого, милого домика.
  - Милый мой мальчик, - вздохнула привратница домика, - Наступает что-то ужасное.
  Ей хотелось выразиться иначе. Она и слово по случаю подготовила, и целую речь. Пора же быть взрослой, думать как взрослые и выражаться как взрослые дяди и тети. Но в последний момент получилось, как получилось. Прощай моя речь и слово по случаю.
  Коля погладил взъерошенную головку:
  - Потерпи дорогая.
  Не понимает еще ни черта этот Коля:
  - Несколько часов потерпи. Вот наступит рассвет, вот рассеется тьма, на пороге благословенное утро. И мы уйдем в наше утро, тихо-тихо уйдем, как бы нам не мешали.
  И еще много ласковых и поэтических образов. Ну, когда ты начнешь разговаривать прозой? Кажется, никогда. Или технарь не обучен вообще прозе? Разные поэтические восторги, весь этот бред, то ли отвлеченный, то ли не представляю какой, всякая бестолковщина и галиматья из одного источника. Каждому существительному прилагается прилагательное, каждому прилагательному прилагается существительное. Мир в опасности, он исторгает кровавые вопли, а ты застрял в своем мусоре. Мир на грани безумия, надо цепляться когтями под скрежет зубовный, а ты разжимаешь безвольные пальцы. Мир в развалинах, надо с толком и расстановкой взяться за дело, а ты опустился на дно своей бестолковой поэзии.
  - Хорошо, - спекшимися губами ответила Вика.
  Она была согласна на все. Поэзия, проза, любовь. Остаемся или как-то иначе, убегаем с безумными воплями или ложимся на пол умирать. Ты предлагаешь, думаешь, распоряжаешься, а я согласна на все, что мне скажет мой ласковый мальчик. Только немного покоя верните в мою беспокойную душу, и Вика согласна на все. Но маленькие ручки и ножки плевали на это согласие.
  'Вам еще рано'.
  'Как еще рано? Мы не хотим'.
  Вика застыла:
  - Я подожду...
  И не докончила. Что-то порвалось в тщедушной груди. Не уточняю, какое оно 'что-то', но именно что-то порвалось в единый момент и пошло тошнотворной волной: нелепо, неудержимо, бессмысленно. Этого не было, этого нет, этому быть и не быть никогда, но теперь оно есть. В каждой точке пространства, каждой клеточке организма, во всей настигающей и не отпускающей гипервселенной. Оно есть, оно пошло каплями. Несколько капель свинцовой жидкости. И откуда взялась жидкость? И какого черта пошли капли? Никто не может ответить на данный вопрос. Должна быть первопричина, чтобы ответить на данный вопрос. А у нас никакой причины, прутся из всех щелей производные. Вика печально подумала про производные. Сначала одна производная 'Бум!', следом другая 'Бум-бум!' Идут и идут производные. Так скоро, без передышки, без какого-либо предупреждения на производную, и ничтожных намеков на первопричину, откуда идут производные. Не могу сосредоточиться, не могу ухватить ни с какой стороны эту самую первопричину, откуда идут производные. Как же так? Какого черта? Кто разрешил? Ты крепись, моя милая. Что еще значит, крепись? За 'Бум-бум!' следующее беспричинное 'Бум!' Вода тоненькими струйками потекла по трясущимся ляжкам, а затем шибанула и ухнула сокрушительным водопадом:
  - Боже!
  Не знаю, кто завопил. Дурак этот Коля. Глаза его, что плошки. Морда, что чайник. Раньше не получалось, а теперь вот приспичило. Точно не понимает:
  - Что с тобой, дорогая?
  Точно дурак:
  - Что случилось?
  Трясется:
  - Скажи что-нибудь!
  Неужели не догадался? Вымученная улыбка, трясущиеся ляжки, вода. Море воды, океаны воды, бесконечная бесконечность воды. Неужели так отупел? Даже сползающее тельце в бесконечную до отвращения воду ничего тебе не доказывает. Или тебя ничем не пронять в отупевшей навеки вселенной? Сквозь тупую поэзию, сквозь дурные мечты технарей, сквозь цивилизацию дураков и ученых. Господи, что же случилось на самом деле?
  - Начинается.
  Приближалось нечто роковое, коварное, страшное. Приближалось и истребляло эти ничтожные души.
  
  ***
  Коля марш к бабушке:
  - Мы уезжаем!
  Так не полагается. Старуха только что успокоилась, в душе ее рай. Не совсем, чтобы обогнали соседей, но и не совсем, чтобы проиграли битву за урожай. Скорее, боевая ничья. Те начали раньше, но отступили еще перед ужином. А мы вовсе не ужинали. Вместо ужина будет завтрак. Зато ни пяди врагу не отдали. Скажем так, тютелька в тютельку боевая ничья. Завтра исключительный день. Можно без завтрака. Кто первый поднимется завтра, тот не совсем, чтобы победитель, но шанс у него есть. От шанса не стоит отказываться. Это тебе не игра на скрыпке. Притащишься в город, можешь пиликать неделю и жрать пряники. Здесь совершенно другая скрыпка, она похожа скорей на скребок. Хотя дело касается вкуса. Старуха не возражает, на чем ты возьмешься играть, лишь бы завтра еще до рассвета вышел на грядки и выиграл.
  - Что еще? - взгляд поверх Библии Садовода.
  Не филонит, опять-таки не теряет времени старенькая. Можно было сразу в кровать. Можно было настроиться на вселенский храп и наращивать необходимые для завтрашних подвигов силы. А если точнее, заниматься в кроватке развратом. Сон этот самый разврат и есть, а храп куда более чем отголоски разврата. К силам, что необходимые для завтрашних подвигов, можно и так подобрать открывашку. Они не из компостной кучи, они нарастут, им довольно четыре часа. Другое дело, как ты используешь остальные часы. Безалаберно, может, используешь, так поучись у старенькой бабушки. И глаза ослабели, и читает почти по слогам, и не совсем, чтобы разобралась, чего там написано. Библия Садовода она и есть библия. Написано много, только, не заглотивши стакан, потеряете драгоценное время. Но стакан опять же разврат. В партийных документах отметочка против неправильного использования стакана. А мы отыскали другие пути и с библией разберемся ни шатко, ни валко.
  - Что еще выдумал? - просыпается бабушка.
  Коля топнул ногой:
  - Мы уезжаем!
  - А ты не топчи! - теперь уже точно проснулась бабушка. Сталинское лицо, сталинская улыбка, сталинский взгляд. На губах не куча, но туча свинцовыми кроками. Первый крок это долг. Как часто мы о нем забываем, как часто мы его избегаем, как часто прячемся от него и не всегда бессознательно. Следующий крок это воля. Без воли и птицы не летают, и кошки не плодятся, и крот под землей сирота. Про человека сказать нечего, вся его жизнь в зависимости от воли. То ли своей, то ли чужой воли, опять же не важно. Под номером три опыт. Не имея опыта, не побеждаешь, а становишься заложником враждебной нам пропаганды. Такая пропаганда может быть империалистической, а может и коммунистической. Вся разница в том, в какое время разрешается империалистическая пропаганда, в какое коммунистическая, в какое и та и другая не разрешается, но запрещается. Следующий крок - доброта. И вы не думайте, что доброта под одной крышей с добренькими товарищами. Там скорее все тот же разврат. Доброта бывает колючая, доброта бывает жестокая, доброта бывает убийственная. Тебя спасли, но убили. Однако радуйся, могли убить, не спасая и не спасти твою душу. А так стало меньше одним идиотом на русской земле, и на одного спасенного больше. Наконец, польза. Крок не самый заметный. Но, кажется, из-за него старушечье личико превратилось в сталинское лицо со всеми вытекающими отсюда последствиями. Гнев, власть, железо, апоплексия, туча и, наконец, польза.
  - А ты не наглей! - теперь рявкнула бабушка.
  Из одной руки вывалилась Библия Садовода и по листочкам осела на пол. В другой руке хрустнули спицы да еще с таким грохотом, словно их выдрали из желудка. Два дела делала старенькая. Этой вяжет теплый носочек для внука, той листает нужную книгу. И точно, какая наглость! Оторвали ее от дела, от первого и от второго. Черт возьми, зачем оторвали такую трудолюбивую бабушку?
  Опять молодежь. Вот когда бездельничала молодежь, то перегрелась на солнцепеке. Нельзя с молодежью ласково, только таской. Ласковое обращение эта лапочка не понимает. В детстве мало заглядываем в задницу вышеупомянутой молодежи. Все наш лущеный либерализм при развивающемся коммунизме. Так не положено. Либерализм есть дитя империалистического режима. Возможно ласковое дитя. Подлизывается, уговаривает, наконец, усыпляет. Но режим прежний, это у тебя глюки пошли. В глазах сон и на устах блаженная улыбка. Кажется, договорились мы с молодежью? На самом деле не договорились, а упустили мы молодежь, упустили и развратили до последней крайности. Если бы почаще заглядывать в задницу, да шомполами, да батогами, а не то, что ладошкой. Ах, какой был маленький! Ох, какой стал взросленький! Ладошка не шлепает, но пылищу сдувает с твоей задницы. Или комариков. Чтобы ни один комарик не сел на этого маленького долбака, или тем более укусил задницу. Как же, как же! Комарик укусит, а маленький заорет. Побежала мамочка с пряничком. Побежал папаша с бумажкой. Хотел сказать с долларовой бумажкой, но в восьмидесятые годы подобной пакости не было на русской земле, только проклевывалась кое-где у нас порой. Однако папаша надыбал и побежал. Только не плачь, маленький! Очень плохой, комарик! Гадкий комарик! Мерзкий комарик! Вот пришлем к тебе бабушку...
  Ну, нет, дудки. Бабушка не дура раскосая, она в курсе, чего вытворяет. Приподнялась над стареньким креслом подобно стальной пружине, выбросила вперед грузное тело свое, впилась в лицо наглеца крохотными глазами буравчиками:
  - Сядь, окаянный!
  А еще грубо толкнула в живот наглеца сухоньким старушечьим кулачком, который сломал спицы, и другим кулачком, который порвал библию.
  - Мы... - задохнулся мерзавец.
  - Молчи!
  Непереводимая речь бабушки:
  - В кои веки приплелся сюда! В кои веки ко мне на поклон! Я тебе не подтирка, не подотрешься, как этой кралей из теста. Ах, рассыпалась сопленосая краля! Ох, засыхаю! Эх, не могу! Дом у меня честный, солидный и держится на шести столбах. Эти столбы - труд. Они такие же честные, в них ничего несолидного, они всегда держатся, и какой-угодно дом выдержат. Перевоспитание трудом, облагораживание трудом, очеловечивание в который раз. Невоспитанный человек воспитается, скобарюга облагородится, недочеловек получит шесть шансов пройти в человеки. Развивающий труд, умножающий труд, восхитительный, справедливый, престижный. Я тебя не слушаю, законопать себе пасть и не гавкай. Если из теста подтирка, можешь ей подтереться. Последняя собака не пожалеет такую позорную мерзость. Не жалко, тьфу ее, тьфу! Только жопа не стала от этого чище, а слипнется, черт подери. Или не понимаешь, даже у подтирающегося позорным дерьмом шибко потная жопа.
  Конец речи ни чуть не хуже всего остального:
  - Ты моя кровь! Не бывай меня, и тебя бы не было, разрешаю сто раз застрелиться. Я рожала твоего папашу, этого инфантильного мозгляка. А он обрюхатил твою мамашу, просто ничтожество. Если бы предупредили хорошие люди, что выйдет мозгляк, стоило вылущить тварь, чтобы вообще никого не было. Наше отечество и так трясется от тварей. Лопатой разочек копнул, и ручки в мозолях. Мешочек разок подтащил, и ножки не бегают. На лесенку разик вскарабкался, и черепочек упал. Мамочка милая, мамочка родина, да что нынче за мода такая? Не копает, не подтаскивает, не карабкается никуда человек. Вот врублю матюгальник, вот на девку верхом, вот затрясу ее жопой.
  Коля попробовал мягкую тактику:
  - Бабушка!
  Ответ ясен без комментариев:
  - Никуда ни за что.
  И комментарии:
  - Сколько приказано, столько и будешь пахать. Ни больше, ни меньше.
  Дело за аргументами к комментариям. А их более чем достаточно. Крепкий кулачок у внучатого носа. Не все ли равно, какой кулачок, то ли левый, то ли правый, то ли извращающий Библию, то ли раздирающий спицы.
  Коля почувствовал невыразимый прилив стыда, невыразимое отвращение, горечь. Он боялся этого кулачка, трепетал перед ним с детства, с той незабвенной поры, когда старенькая наставница верховодила всем собранием, когда ставила 'смирно' и размазню покойного деда и грозного папу полковника. Коля привык жить под гнетом именно этого кулачка, не обижайте его больше, пожалуйста. Ибо хорошо прятаться за чужими спинами, если спины широкие. Каждый так поступает, каждый так прячется, когда ему угрожает опасность. Эта спина твоя, а вот эта моя. Эта морда тебе, а эта сам понимаешь откуда. Не стоит особенно важничать, если все понимаешь. Спина, закуток, морда. Или что-то теперь изменилось в нашем великом отечестве? Или некуда скрыться теперь? Кулачок на месте, он существует, не помню какой: левый, правый, да и какая разница. А совесть? Неужели исчезла она насовсем или проснулась где-то в глубинах иной никому не нужной вселенной? И нахрена тебе совесть, если рядом, в двух или трех шагах отходила несчастная Вика? Отходила, черт подери! Единственная душа, понимавшая Колину душу. Единственная, желавшая ему доброты не ради великого всесокрушающего благодеяния. Единственная, снова черт!
  И маленькие ножки стучались в сердце.
  
  ***
  - Бабушка, - это сказал Коля, - Весьма сожалею, что так получилось. Видит бог, я не хотел. Но обстоятельства такие непредсказуемые, а судьба такая упрямая. Утром не знаешь, что будет вечером. Вечером не знаешь, что будет утром. Просто судьба. Надо смириться, надо простить и подождать до другого раза.
  Тоже мне философ нашелся. Лучше бы мордой об пол. Поваляйся в грязи, поцелуй тапочки, вырви пару и тройку волосиков. Бабушка может стальная, однако, она не железная. Было бы уважение оказано по всем правилам. Или гордый опять? Для тебя уважение ничего не значит? Всех презираешь без исключения, никого не уважаешь на русской земле. Вокруг обезьяны, крысы, букашки, ты один человек. Но это не то, чтобы твоя философия. В девяностых годах чуть ли не каждый товарищ остался один среди крыс, обезьян и букашек. Но пока что не девяностые годы, повторяю для самых тупых, и все равно не видать уважение.
  - Вика рожает, - очень обыкновенная фраза.
  - Она не может на грядке, - снова спокойный тон, словно робот какой-то отчитывается перед центральным компьютером или сослался на силу своих аргументов и убедительность доводов.
  Да пошел этот робот, ну знаешь куда! В старушечьем облике ничего нового. Ни один мускул не дрогнул на монолитном лице:
  - Глупости! Из-за чего еще драка?
  Бабушка поперхнулась:
  - Родит?
  Бабушка чертыхнулась:
  - Вот уморил сердечный! Наши матери только на грядке рожали.
  Поперхнулась и чертыхнулась впустую.
  - Те времена прошли, - Коля не спорит, - Мы уезжаем.
  Что же это за молодежь? Что за погань такая? Мало, что нет уважения, зато есть издевательство. Серый голос, серые губы, серые жесты. Две переплетающиеся линии: серое и издевательское прорвались наружу и показали в поганой ее наготе молодежь. Нет, чтобы как у нормальных людей. Нет, чтобы визг на все садоводство. А этот культура, а этот интеллигент. Мягко отстраняется, почти с отеческой нежностью высвобождается из железных тисков, почти ускользает. Не рак, не клоп, не холоп, а интеллигентной походкой он ускользает к своей шелудивой притворщице и поганке, каких еще не бывало на свете.
  - Сука!
  Далее произошло нечто невыразимое, нечто непостижимое для обыкновенного человеческого разума, воспитанного на законах книжной морали. Если бы просто прорвалась мораль, скажем, из цитатника коммунистического государства, тогда не спорю, тогда ничего. Цитатник, что коммунистический, что империалистический, что не уточняем какой, на данный предмет изъясняется однозначно, то есть, никак не изъясняется. Ничего подобного никогда не происходило в коммунистическом государстве, а если происходило, значит на то божья воля. Господь не даром сие допустил. Кое-кого наказали, а кое-кому приказали вести себя правильно, то есть вести себя по законам наших правильных предков. Преступник, нарушивший законы, пускай получает сполна. Но если преступник решился исправиться, то пускай выполняет законы. И никаких споров на отвлеченную тему. Воля предков все равно, что мораль, особенно при попустительстве государства.
  Старушечий кулачок ударил вдогонку:
  - Мразь!!
  Коля автоматически обернулся на первый удар. Хлипкая головка не сжалась, но вытянулась на худенькой шее. При всех нелепостях, совершенных за предыдущие десять минут это не самая нелепая затея, хотя может быть стоило сжаться. Следующий удар задел по очкам. Стекла лопнули и разлетелись куда попало. По шее, рубашке, старушечьему кулачку, сломанным спицам и тапкам. Мама моя, теперь уже не вылижешь тапки:
  - Гад!!!
  Третьего удара не последовало. Ничтожнейшее из ничтожных ничтожество, жалкий болван и прежалкий трус, пустое безликое место, урод, слабак и ублюдок в едином лице, вытянул правую руку. Да что такое, прости меня, господи? Как мне хочется дико и глупо смеяться. Нечто слабое, беззащитное, бесполезное именно так появилось на свет. Но почему, почему я забыл, как смеяться? Нечто из мира иного блеснуло в отсветах засиженной мухами лампочки. Это была не рука геркулеса и супермена. Но рука мужчины, способного отстоять свою совесть.
  - Бабушка.
  Сухонький кулачок утонул в неимоверно хлипкой ладони. И замер. Ладонь была крепче стали.
  - Успокойся.
  Коля вежливо усадил старушку:
  - Мы уезжаем.
  
  ***
  Господи, дай мне силы описывать жизнь! Я живой человек, не из дуба, не из гранита и мрамора. Внутри пульсирует кровь: самая настоящая. Бьется сердце все там же, может немного циничное, глупое и бездарное, но горячее сердце. Я истекаю по капелькам кровью, когда страдают мои герои. Они не просто герои, но милые детки мои. Они не просто страдают, это страдаю я сам в эпилепсии изъязвленной души и не могу настрадаться.
  Господи, как облегчить такие страдания? Чем помочь исстрадавшимся мученикам, если мучает жизнь, если не в силах солгать своему сердцу, гонимый ее ударами. А еще дай мне силы вымарать истину, перечеркнуть навсегда чего было, и написать чего не было в угоду всем этим крысам и жабам, что так размахивают твоим именем, господи:
  - Какая дикость!
  - Литературщина!!
  - Больше поэзии!!!
  И где она снова поэзия? Только пот, только кровь, только грязь. Только страшная, несмываемая тоска растоптанного и умирающего чувства.
  Люди, немного
  Прошу, помолчите.
  В ваших берлогах
  Ножей не точите.
  И недостойные
  Бросьте затеи.
  Будьте спокойнее,
  Будьте добрее.
  Счастье не бейте
  Дурью ничтожной.
  Лучше согрейте
  Его осторожно.
  Господи, как достучаться до подлых сердец, сделать немножечко лучше, немножечко чище?
  
  
  ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  
  Вика принесла парня. Недоделанный клочок мяса, вечно голодный, вечно орущий. Отвратительно красный, хуже слепого котенка, но свой... Неужели не понимаете, что это значит для маленькой забитой души, потерявшейся в бесконечной и вечной вселенной? Такая вот табуретка, вот этот столик, вот этот шкаф. Они чужие, они только кажутся, что свои. На них претендуют всякие папы, мамы, дедушки, бабушки, дальние родственнички, совершенно посторонние товарищи и государство. Не тобой делалось! Чужая работа! Не забывай, что ты только пользователь! А еще и сказать нечего, если табуретка занозистая, столик корявый, шкаф с одной кособокой дверцей без зеркала. Как получил, так и ладно. Другие товарищи много здоровья сюда положили. Может кто-то и жизнь. Ты понимаешь, что значит жизнь? Ах, теперь понимаешь! Надоело наглеть и воспитывать каждого встречного на чужом опыте. Сами попробуем изобрести нечто особенное, но свое. А особенное не хуже воспитывает, чем чужой опыт, и дается не за четыре копейки. Впрочем, даже четыре копейки хороший задел на будущее, в котором боль, кровь, муки, еще унижение и отчаяние без конца. Скажи спасибо, осталась живой в конечном итоге.
  Дальше один яростный и потрясающий стон:
  - Неужели это случилось?
  И еще отголоски:
  - Как же это случилось?
  И большой привет одному дурачку:
  - Хорошо, что случилось.
  Проведав про парня, Коля почувствовал себя истинным идиотом, сопричастным благословенному племени идиотов от сотворения мира до сотворения нашей справедливой формации. Правда, идиотизм в его случае не совсем привычная форма. Но для ненормального товарища кажется ненормальным любое нормальное дело, как антипод его ненормальности. А еще любая нормальность уродует глаз, колет ухо, достает и затрагивает святые святых человеческого бытия все в той же формации. А кто подписался на это? А кто допустил без проверки? И еще много-много вопросов вообще без ответов. Окружающие товарищи возмущены, можно сказать, в панике, товарищи не понимают, как реагировать на то, что случилось. Или мир изменился, если любой ненормальный слабак становится все равно, что нормальный товарищ. Или мы изменились, если придется все делать наоборот, чтобы из-за одного идиота не перешла страна в идиоты. Боженька, да чего это мы? Но успокойтесь, родимые. Коля он прежний, не бесновался, не ныл, не устраивал маромойский погром, проведав про парня. Не было ничего эксцентрического и необузданного внутри развалившейся экосистемы по имени 'Коля', и даже мораль осталась в мусорном баке. Не было вообще ничего. Пятки вместе, носки врозь, глаза вверх. Столб на рабочем месте: без смысла, без чувства, без жизни.
  - Ты чего? - удивился папа, - Ты перевариваешь?
  Мог с таким же успехом не удивляться и мимо пройти, или подумать о речи страниц на пятьсот. Сами чувствуете, для столба никакой разницы. Столб подтачивается снизу жучками, а сверху обгаживается птичками. Еще к нему подсоединяют провода. По проводам бежит электричество, следовательно, какая-та жизнь существует в столбе, по крайней мере, видимость жизни. Электричество бежит, провода гудят, столб не реагирует на внешние признаки. Однако внутренняя реакция есть. Она обманчивая реакция, или некое свойство воздуха, который сам по себе концентрируется возле столба, но со стороны показалось, что это реакция. Или нечто новое, черт подери. Не думал, что в старой рухляди есть нечто новое, но видимо так. Червячки, птички, электричество... А в результате внутренняя энергия, новая форма материи, переход подсознательного вещества в сознательное вещество, выбросы за диагональ. Да наплевать, что носки вместе, а остальное почитай врозь. Переход как высшая величина, а остальное, как низшая степень.
  Мамочка лапочка, что случилось? Новоиспеченный отец вроде соображает. Был мальчишка, теперь отец. То есть отец при живом отце. Как же так? Он отец и я отец. Такого не может быть, то есть не может быть никогда по определению. Кто-то из нас самозванец. То ли он, то ли я. Отец партии, отец отечества, отец человечества, отец одного человека. Как еще жить или быть при живом отце? Не совершаю ли я предательство, отодвигая живого своими поступками? А может он совершает предательство, оставаясь в живых, когда его время исчерпано? Что опять за хреновина? Неужели тесно вдвоем на земле? Или втроем? Или черт его знает, сколько нас здесь наплодилось, сколько выдержит эта земля, пока не обрушится в бездну?
  Вот вам первый поток электрической мощи. Мальчик пришел на работу, а тут вызывают к начальству, и бах по башке новость. Мальчик отреагировал соответствующим образом. Глазки его немигающие, а ножки его нетрясущиеся. Был не мальчик, но прыщик, ничего своего у мальчика не было. Вы думали, только у девочки не было ничего, но и у мальчика то же самое. Недалеко оторвался сердешный от девочки. Одна шайка-лейка, одна пара, одна мафия. В подобном случае отравленное 'свое' вытесняет человеческое и благоухающее 'чужое'. Никакой пользы, на тысячи миль пакость. Вредничал и довредничался товарищ мальчик, травили душу, и отравился он до последней степени. Какого черта ты выступил против системы, придуманной за миллион веков до тебя? Или надеешься, общество отступает и отдает тебе нечто новое среди старых развалин? Нет, оно ничего не отдаст. Это самообман. Просто ты изменился, и нет никого на земле, кто докажет, как ты изменился.
  - Доволен? - еще одна попытка бывшего папы и новоиспеченного дедушки.
  Вот и нашли ключевое слово. Один отец, другой дедушка. Соответственно, одна мать и одна бабушка. Никаких случаев смертоубийства или ухода, никаких столкновений отца на отца и матери с матерью. Младшая категория вытеснила старшую категорию, а старшая категория уступила младшей, как и должно быть. Молодежь поднимается по ступенькам, но и старики не засиживаются в ожидании молодежи. Дайте пройти! Нет, не дадим! Стариковское счастье опять-таки вырвалось вверх, туда в бесконечность. Или страшно тебе в бесконечность? Пока не попал в категорию 'дедушки' есть еще шанс удержаться. Но очень призрачный шанс. Бесконечность забирает из любой категории. Ты всего-навсего обедняешь себя, поставив всего на одну категорию. Вечный отец не больше, не меньше, как трупик. Давно завонявшийся (да будет так) трупик, давно бесполезный, но представляющий свое бесполезное нечто за что-то очень и очень вселенского уровня.
  Последняя попытка:
  - Без брака работаешь.
  Никакой реакции со стороны молодого отца. Мы же предупреждали, замполит наехал на столб. Если столб не совсем трухлявый, то машина должна разбиться в клочья и вдребезги. А ты не машина, хотя очень хочется, а ты человек. И в тебе, как в твоем идиотствующем сыночке произошли перемены. Может родина и не заметила, какие произошли перемены. По крайней мере, армия оказалась весьма близорукая. Часть на месте, солдаты по струнке, офицеры честь отдают, беспогонная молодежь избегает твой пламенный взгляд и не кривляется в туалете. Вызываю на ковер, вентилирую, приношу поздравления. И все-таки оно не так, как бы не по уставу. Существует масса вещей, за которые пора обломать руки. Существует такая же масса, за которую не сносить головы. И еще масса, где распоряжается только устав. Но сегодня путаница несусветная. Ты вызываешь сына, ты должен ему что-то сказать, вот именно, что-то страниц на пятьсот. Но он дурак, но у него черный глаз, но не ты на него, а он на тебя неприятно влияет.
  - Мелочь.
  Это первое удобоваримое слово из Колиной глотки. Разве так разговаривают на работе? Похоже на раздолбайство или протест против коммунистической родины. В другое время, в другой раз ты ответишь за раздолбайство. Даже дома подобного не позволяется. А работа это святыня. Нет, больше! Работа всегда на защите родины. Если родина потеряла защиту, то ее захватывают и порабощают враги. Родина обязана защищаться. Замполит есть главный защитник родины. За всякую крамолу держим ответ. Сами вспомнили, каков по большому счету ответ. Товарищ полковник! Так точно! Вопросов нет! Рад стараться! И все равно пустота. Разве такой тебе нужен ответ? И какого черта стараться? Да пошел ты... Неужели сходит с ума великий и непогрешимый товарищ?
  Короче, речь в мусоре:
  - Поздравляю.
  И протянутая рука. Это не отеческая рука, это рука государства. Ты выполнил первый долг, ты родил еще одного солдата. Здорово, черт подери! Вместо хилого несолдата будет солдат. Для родины чертовски нужен солдат. Родина смотрит из настоящего в будущее. Если жить одним настоящим, солдат не нужен, но если чуть-чуть посмотреть в будущее, тогда без солдата не обойтись. Врагов еще хватит на русской земле, а сволочи еще больше, как и желающих загубить нашу родину... Теперь понимаешь, что значит рука? Или по-прежнему ум закатился за разум? Или не понимаешь? У такого здорового парня, у такой образины в который раз детские глупости. Ах-ти, новая жизнь! Ох-ти, как моя милушка! Что будет с ней? Лежит одиноко в своей одинокой кроватке. Кроватка казенная, а милушка одинокая. И рядом ни единой родимой и доброй души. Только треклятые мясники. Черт в горошину, они режут и штопают, снова режут и снова черт. А кто сказал, родина?
  Коля взглянул исподлобья:
  - Отец.
  Это верх наглости. На работе нет матери и отца, но только 'товарищ начальник', или 'товарищ полковник', или 'заместитель командующего по политической подготовке', или 'друг молодежи'. Впрочем, насчет последнего звания не настаиваю. Но отца нет, и не может быть. Ты свои глупости дома оставь. Там отец и все прочее в том же духе.
  Но Коля упорный:
  - Отпусти сегодня с работы.
  Вот мы и договорились. Сердце замполита сделало резкий скачок. Значит, стоял столбом, курвился и кочевряжился? Противно было смотреть, но в твоем положении смотреть можно. Вызвали на ковер, оторвали от важного государственного объекта, сообщили важную новость. Заметьте, никакого принуждения со стороны общественности. Общественность подобные штучки не позволяла особым указом и не оценит, если ей доложить по инстанции. А ты оцени. Новость могла подождать до вечера. Разгребаешь объект, остаешься еще сверхурочно, домой на карачках, а там новость. Как стукнула, утром не встал или вообще не работник. Значит, тебя пожалели. Дрогнуло сердце великого коммуниста. Любовь, нежность, тоска по ушедшему детству, что-то еще. Сердце не всегда бывает железным. Есть в нем мягкость и воск, которые просто забыл на работе. И замполиты стругаются из восторженных юношей. В сие почти невозможно поверить. Годы стерли цветы, что таскал из ближайшего сада к любимой своей. Сад общественный, а все равно. Там у любимой решается что-то. Вы понимаете, самое главное там из самых из главных. Или опять пустота, или сын, или наследник твоей величайшей из величайших фамилии.
  Все-таки дрогнуло сердце. Крохотная куколка с красненьким лобиком. Тупые глазенки проектируются на стену вместо портрета дедушки Ленина. Все остальное покрыто туманом. Куколку спеленали и спрятали, ну и ладно. Это призрак, это необходимо оставить, здесь никакой пользы, то есть вообще никакой для страны. А замполит не дедушка или бабушка, но в первую очередь польза.
  - Не дури! - папа одернул Колю, - Ты свое получил. Научись теперь сдерживаться, как настоящий мужчина. Жизнь твоя на передних ступеньках. Она была слишком хорошая, много приятнее, чем ты заслуживаешь. С тобой нянчились выше всякой меры, над тобой благодетельствовали за красивые глазки, наше отечество обласкало тебя. Неужели не ясно, каждый из ныне живущих или скончавшихся товарищей подготавливал для такого момента русскую землю. Чтобы дети спокойно рожались и так же спокойно вступали на путь своего отца, как отец на путь своего отца, а тот на путь своего. Дорога отцов очень сложная и ответственная. Ты уже здесь. Может, сопротивлялся в начале пути, но оно в прошлом. Хорошие люди поправили оступившегося товарища, сделав из него настоящего сына. Для такого как ты стала открытой дорога. Ты теперь не один. Ты не имеешь права свернуть в сторону и оступиться. Твой сын это твоя родина, связь с твоим сыном еще большая связь с родиной. Вы, наконец, проникли друг в друга, ты и родина. Связь стала настолько крепкой, настолько неразрывной, что любая попытка ее разорвать есть попытка позора и гибели. Заклинаю, мой мальчик, не делай этого. У тебя теперь свой мальчик и более настоящая родина. Ты гражданин, выпустивший в свет еще одного гражданина. А гражданин, который 'полный' во всех отношениях своего гражданства, он обязан поддерживать родину. Только чистая совесть, только незапятнанная репутация, только будущее без сучка и задоринки, только это истинный путь гражданинов. Даже в мыслях ты не имеешь права на нечто иное. Предательские мысли сделают предательский путь. И ты покатился. И навек засосало. И где твоя родина?
  Папа одернул сына:
  - Шаг-гом марш!
  И все-таки нечто застряло внутри:
  - Мать позаботится.
  Не понимаю, куда еще вляпался папа?
  
  ***
  Насчет матери, которая не желала быть бабушкой, ничего существенного. Она позаботилась. Она хорошая. Она по всем существующим правилам, так ее так, молодец. Маленькому надо! Маленький совсем один! Маленький среди мудаков! Не позаботишься, ох они напортачат! Не говорю, что за мамочкиными сомнениями скрывается стопроцентная правда. Но если и полуправда, то можно чертовски здорово погореть. Маленький он же маленький. Нет для него защиты, кроме советских законов, да и те без гарантии. Сегодня защищают советские законы, а завтра ломают и добивают. Чуть засмотрелся, чуть утерял бдительность, именно наш маленький попал в естественный процент утруски и гибели новорожденных. У той пьяницы или той проститутки никто не попал, хотя их маленькие есть врожденные дегенерики, а наш есть врожденный гений. Но за пьяницей досмотрели, а проституткиного высерка от костлявой избавили. За ними особый уход. Как же так? Врожденный сифилис и дебилизм вызывают только уход, а нормальный ребенок вызывает только апатию. Что на нем заработаешь, если на сто процентов нормальный? Вот эта нормальная ручка и эта нормальная ножка, вот эта головка нормальных размеров и этот нормальный пупок. Ах, как он плачет! Ох, как смеется! Вот если бы не смеялся, но дико визжал. Вот если бы не плакал, но слушал чертовски разумные речи про сифилитиков и дегенериков. Нет, не дождетесь от нашего маленького.
  Мама с неподъемной кошелкой. В кошелке фрукты, сладости, минералка. Говорят, оно полезнее полезного и вкуснее вкусного, что собрала за пол часа мама. Как вы догадались, мама не жалеет свои денежки. В сортир спускаются денежки. Не за них положена жизнь, не про них молодость и здоровье, не с ними будущее и любовь. Да пропади они пропадом. Мама не жадная, маме не жалко. У нее настоящее мамино сердце. И еще за нее настоящие мамины письма:
  'Дорогая Викундик, будь всегда умницей, не предавайся унынию, не паникуй, оно обойдется. Болячка на болячке - такова наша доля. Безрадостная, горькая, женская. Черствым мужчинам ее не понять. Для них своя доля, черствая и деревянная. Они просто не научились чему-то другому. Они просто обязаны быть такими, чтобы не дай бог не расчувствоваться и не исправить свое мужское начало. Как им не надоело еще? Жесткость, железо, кремень. Это для нас женщин мокрое место. Наши слезы, как освежающая роса. Наши боли, как чистое облачко. Мы поражаем своим терпением, справедливо названным 'ангельское'. Мы умеем бороться, и если пошли слезы, так это просто вода. Наша вода в любом варианте приятна мужчинам. Вот они не плачут, вот они ничего не боятся. А мы способны всплакнуть ради самого малого чувства, но и способны на испытание, где никто ни на что не годится и проливает кровавые слезы'.
  Еще вариант:
  'Милая детка, я ведь тоже рожала, ты знаешь. Твой ласковый Коля, он не всегда ласкался или казался таким. Он словно упал с крыши, ему хотелось остаться в каком-то другом измерении, ну в тех заоблачных высотах и несоответствующих нашему мирах, откуда возможно приходят все дети. А, возможно, откуда они не приходят. Коля большой эгоист, даже очень большой. Мой животик для него, что домик. Сижу значит, никого не слушаю, не вылезаю. Все сроки позади за маленьким исключением. Тук-тук, пора на воздух. Нет, не надо на воздух. Если родишься, значит когда-нибудь умирать, значит не будет этого домика. Нет, лучше домик. Сижу в домике, а вы стучите, а я не слушаю, а я эгоист. Врачи стучат, друзья стучат, мамочка и та достучалась. Все равно не слушаю. Никаких доводов, не путайтесь под ногами и не пугайте приятные детские мысли. Ты понимаешь, моя дорогая, паника, ужас, что будет теперь! Василий Иванович, твой обворожительный свекор совершенно расклеился, можно сказать, одурел. Настоящий мужчина! Ему разве что солдатней командовать. 'Валя! Валенок! Моя Валенька!' Такой трогательный, такой смешной стоял и пялился Василий Иванович. Я не удержалась, поглядывая как усища его топорщатся вроде машинки - вверх, вниз, снова вверх... Тут начались схватки'.
  Дальнейшие советы были из самых обыкновенных:
  - Не переохлаждаться.
  - Не перегреваться.
  - Не голодать.
  - Не переедать.
  - Не скучать.
  - Не веселиться...
  Лучше взять и утопиться!
  Но что-то в этих советах не так. Я не представляю что. Может эпоха другая, может поколение переменилось, может свет истины попал во мрак ненависти. Хотя мне не нравится ненависть независимо от того истинная она или ложная. Я поставил на свет, я попробовал разобраться. Все прекрасно, все обыкновенно на лучшей на свете земле, самое время добавить, очень и очень здорово и ничего не выходит за рамки нашей обыкновенной морали. А мораль не обязательно коммунистическая, но такая же капиталистическая или общечеловеческая мораль, или вообще никакая. Взошел Моисей на горушку и притащил оттуда целую гору хламья, что теперь называется моралью. Мы начихали на Моисея, все-таки маромойская рожа. Мы его не читали, мы уважаем всяк русское, но не уважаем то самое маромойское, что притащил Моисей. Наши ребята суть наши ребята, а наши девчонки это наши девчонки. Засунь свою маромойщину вместе со всеми ядреными пряниками сам понимаешь куда. Не воспринимаем, не уважаем, не надо. Или что-то не так? Каждый раз молодежь разная. Каждый раз ее несоответствие нашему соответствию как конфликт поколений. А может наоборот, поколения не конфликтуют, только притираются, чего мы в своей слепоте не замечаем, и замечать не хотели с первой попытки. Я вроде бы добрый, а ты вообще злой. Я к тебе с добротой, на какую способен, а ты ко мне со всей злостью. Я тебе 'бодрячка', а ты истеричка.
  Господи, да разве ведала добрая мамочка в своих истинно женских заботах, разве чувствовала чувствительная 'родительница' при посылке очередного 'бодрячка' истосковавшейся невестке (пардон, доченьке), разве представляла, какие она бередит раны?
  А стоило.
  Истерзанная, разодранная щипцами роженица рыдала в палате, разрывая в клочки письма. Отвращение, тошнота и не представляю, чего там еще выворачивали ее наизнанку. Не надо много, дайте мне самую малость! Ну, очень самую и самую-самую малость! Ничего сверхъестественного, ничего у вас не прошу. Никаких сладостей, никаких фруктов, бутылка по лбу. Дайте мне Колю!
  
  ***
  Спрашиваете, как передается призыв через толщи и расстояния? Специально не интересовался данным вопросом, специальной литературы не изучал. Это дело для вас, дорогие исследователи. Заходишь в магазинчик, берешь что-нибудь в мягкой обложке и даже не обязательно в мягкой. Можно выбрать солидное что-нибудь в одну восьмую листа. Издательство солидное, дяди и тети солидные, язык, ох моя мама, солидный какой. Сегодня все можно. Мысли как сгустки материи. Душевная энергия то же электричество. Или точнее, не совсем то же, но принцип поймет даже гений. Энергия в любом ее виде распространяется, только вот силы ей не хватает, то есть источник ее слабоват. Соберем настоящий или гипервселенский источник, и энергия вырвалась за пределы вселенной. Ты здесь нахаркал, а там стукнуло. То есть за миллионы миллионов световых лет стукнуло. В других обстоятельствах могло не стучать, но сегодня не так. Ты не думал, ты ни на что не рассчитывал, просто глухая стена распахнулась в последний момент и выпустила не известно чего, но приемник поймал передатчик.
  - Милый, приди, приди! - молила несчастная Вика. Молила, когда просыпалась и принималась за завтрак, когда мылила руки и тупо пялилась в потолок или думала о ребенке. О том самом ребенке, еще далеком, спрятанном где-то в боксе, с биркой на ножке и незнакомой душой, совсем незнакомой для жаркого материнского сердца. В этом сердце благоговейно сиял Коля, никем не вытесненный пока, никем не опошленный и такой желанный.
  - Милый, приди!
  Коля услышал. Карандашик его сломался, а кульман утратил правильный градус. Под неправильным градусом и чертежи выходили неправильные. Скажем, уровень жидкости в резервуаре выше самого резервуара, или уровень пола в секретной комнате выше фальшпотолка. Жидкость вытекла и горит, а чтобы узнать секреты, необходимо сорок два метра преодолеть ужом по-пластунски. Черт подери, теперь перебор. Родина многотерпеливая, родина многое прощала, но неужели такое она скушает от инженера непобедимого коммунистического государства? Где ты живешь? За что ты сражаешься? О чем вообще думаешь, снова черт? Важное задание народа против народа. Тупое лицо, тупой взгляд, тупая в любых вариантах начинка. Или не так? Внутри остервенело бьется и рвется то самое, что называется импульс из ниоткуда. Он очень слабенький импульс, если не прислушиваемся, его нет. Чтобы он был, необходимо немало энергии. А энергия опять от работы.
  Коля услышал. Нет, не могу! Еще один такой день, еще один такой час, и сделаю чего-нибудь отвратительнее фальшпотолка и резервуара в общественном туалете. Лучше не ждать, когда сделаю. Лучше, как оно есть. Маленький, тихонький, глазки в землю, ты растворился среди выдающихся величин и чертовски заметных товарищей. Так же тихо, как будто не существовало тебя никогда. Заметные товарищи озверели на полную катушку. Сладкий запах от тех, кто подлизывается к начальству. Естественный холодок от добившихся благоволения. Дым коромыслом, если приходится изображать на пустом месте работу. И это правильно. Чем меньше к тебе уважение, тем меньше железный взгляд соглядатаев, подстерегающих по долгу службы крамолу. А может он не железный, но спившийся взгляд? Меньше и хуже, лучше и меньше. Все перепуталось. Глазки в землю, личико тихое, проскользнул - и свобода.
  Чем крепче оковы,
  Тем легче сломать.
  Не могут засовы
  Любовь удержать.
  И что дисциплина
  Для пылкой души?
  Усмешка кретина,
  Пустые шиши.
  Потянешь за ухо,
  А выйдет бревно,
  И скатится брюхом
  На самое дно.
  Согласен, надо быть просто гадом, чтобы так надругаться над обороноспособностью родины. А ты не подумал, что всюду шестерки врага? Они наблюдают не только за родиной, но в первую очередь за всеми ругающимися и надругавшимися товарищами. Если один сумел надругаться, значит, может второй. Этот товарищ не обязательно враг. Просто некоторые обстоятельства сделали его перевертышем и революционером. Значит, может и третий. За то тебе платят, что выискиваешь обстоятельства не надругаться для другого, третьего, двадцать восьмого и стомиллионного защитника родины. На каждого защитника найдется свой враг, а, пожалуй, и два, и четыре, и двадцать четыре, если сумеешь к ним подобрать обстоятельства. Необходим первый шаг, возможно первый намек, что не самый среди других обстоятельный, но подвержен стихии. Вот существовал мальчик. Повторяю, хорошенький мальчик и очень законопослушный, черт подери. Дальше вредитель и гад, а, следовательно, никакого послушания законам и ничего хорошенького. Вы понимаете, о чем это я? Ах, не понимаете! Тогда начинаю сначала.
  Коля удрал с работы, надругавшись над ответственностью молодого специалиста за мирное небо родины. Мы почти близки к цели. Это небо мирное, оно должно быть мирным всегда, но мир достается страшной ценой. Труд молодого специалиста, как одна из заплаток на небо. Покуда молодые специалисты трудились и не удирали, вполне человеческий или удовлетворительный труд. Но сегодня можно удрать. Никто не заметил, как перебрался через забор Коля. Во-первых, папа. Во-вторых, офицерский состав. В-третьих, непосредственное начальство. В-четвертых, часовые и пятая колонна стареньких прихлебателей. Вы представляете, не заметили и не донесли. А может, сделали вид, что ничего не заметили. Так оно проще. Моя хата с краю. Но какой удар для всего коммунистического лагеря, для всей системы советских людей, для великолепного монстра, что есть Советский Союз и что на трясущихся ножках стоит после этого.
  О, господи! Ну, хотя бы вмешался господь. Если система умирающая и нежизнеспособная, должна же быть для нее поддержка какая-нибудь. Пускай мимикрировавший нынче господь. Он коммунист. Программа коммунистического государства суть закон Моисеев. Потомки Моисея разрабатывали и разработали коммунизм. Был господь этих самых носатых товарищей, стал господь коммунистов. Дело не в названии. Перестань раскатывать пухлые губки. Ты задумал быть личностью, а у нас будешь ты коммунистом. Все равно ничего не получится. Вот тебе установка, докажи, что ты патриот. У тебя хляби небесные, у тебя молния, под ногами преступник. Скорей докажи. А ты еще благословил эту мерзость:
  - На счастье, мой мальчик.
  И какое оно счастье, ежели заорал молодой отец срывающимся козлетоном сквозь все преграды, пикеты, засовы:
  - Вика!
  - ВИКА!!!
  Женская головка появилась в окошке.
  
  ***
  - Как изменилась, как ты исхудала, - выдавил Коля, - Была такой лапочкой, кошечкой, пышечкой. Аппетитной, пухленькой, бархатной. Черт его знает, кем ты была? Я не спорил, я привыкал к новому образу. Мне нравилась классическая красота, что посетила твое прекрасное тело в последний месяц, и в предпоследний, и в тот, который за предпоследним месяцем. Нет, не сомневайся, ты мне всегда нравилась. Но классический вариант, он особенный. Я за классический вариант заложу голову. Ты расцветала, ты становилась куда интереснее, ни за что не подумаешь, как я это приветствовал где-то в душе. Скрывал, но приветствовал. Иной человек, иная жизнь, иная душа. Но мы то знаем, что наша душа прежняя. Просто раньше ей меньше везло, а сегодня ей повезло в самую точку. Иногда бывает, что не вовремя повезло. Но сегодня не будем такими придирчивыми, сегодня оно вовремя. Я верил, что классическая красота это твоя красота. Ах, твой животик! Он такой пухленький и такой кругленький! Мне хочется хлопнуться о забор или хлопнуть себя по макушке. Ты представляешь, какая есть красота. Ты в ней купалась и округлялась, ты превзошла самых прекрасных богинь прошлого, настоящего, будущего, и если не против, ты захватила всю прелесть нашей вселенной.
  Во, разболтался паршивец:
  - Приди ко мне, моя ласковая! Обними меня, моя трепетная! Неужели не чувствуешь, я прежний, я ни чуточку не изменился с тех пор. Я любил, я люблю, я буду любить. Что мне все злобство судьбы и стихии. Я не верю в судьбу, я не подчиняюсь стихиям, я, как и ты человек. Ты услышала, ты улыбнулась, ты обязательно спустишься со своей высоты. Между нами нет разницы. Мы из человеческого материала, мы человеки. Мы настоящие человеки! Когда-то очень давно были глупые, дебилизированные и ненастоящие человеки. Но время нас вылечило и исправило. Время против плохого добра, за все хорошее зло. Наш день, наше счастье может это хорошее зло. В хорошем мы не могли измениться. Но наше хорошее зло оно вдвое хорошее, а наше плохое добро это ничто во вселенной. Его нет. Ты представляешь, совсем исчезло плохое добро. Может, его и не было никогда, но теперь уже точно нет. Можно не сомневаться. Мы не изменяемся в хороших условиях, но изменяемся через плохое добро, да еще в сторону чего-то хорошего. Как нам повезло, и как наша вселенная догадалась, что так должно быть? Вселенское добро против вселенского зла. Наконец, победила вселенная. Про зло не припоминается, его нет. Зло ушло в неизвестность, а добро в бесконечность. И ты моя прелесть, изменившаяся как похудевшая красота, но неизменная как сама жизнь. В это я верю, и это я знаю.
  Вика улыбалась. С высоты четвертого этажа, за двойными рамами, через ограду, кусты и деревья она ничего не услышала. Но все равно. Ее глаза с нечеловеческой жадностью наблюдали за несуразной и глупой фигуркой, что корчилась и паясничала внизу. Ее губы прижались к стеклу, расплющились и расползлись, словно желали достать фигурку или, по крайней мере, быть к ней немного поближе, может на миллиметр или два, или настолько насколько стекло позволяло:
  - Говори, говори...
  Коля полез на ограду. Какой идиот, какой маразматик, тошно смотреть добропорядочным гражданам! Он и лазить совсем не умеет, сейчас сорвется и плюхнется в грязь. Точно сорвался и плюхнулся в грязь. Всюду так сухо, можно подумать, пристойно, а он нашел себе грязь, чтобы полезть на ограду и чтобы сорваться:
  - Я сумасшедший. Ты понимаешь, навсегда сумасшедший. Так тебя люблю, ну не знаю как, что сошел с ума. Мое сумасшествие это доброе сумасшествие. Я не хотел никому быть помехой. Влюбляйтесь люди! Живите люди! Вы настоящие счастливцы на русской земле. Только для вас существует любовь. Только для вас самая, что получается настоящая. Для других никакая любовь, а для вас в ослепительных сполохах счастья. Кто никогда не любил, тот не имеет права на жизнь. Он ублюдок, он дрянь, он садистская сволочь, что изуродовала природную сущность свою и извратила свое потрясающее и сумасшедшее 'я' неизвестно за какие пряники. Ох, насколько мы серьезные! Ух, какие мы великие! Не улыбаемся и не смеемся, это пошло, вроде утратил достоинство, вроде тебя изнасиловали, это для обезьяны. А я обезьяна. Я сумасшедшая обезьяна. Вот буду гримасничать, запинаться, болтать о любом пустячке и снова гримасничать. Кто запретит, если я обезьяна?
  И Коля болтал. Больше того, он гримасничал. Точнее того, он запинался, снова болтал, снова лез на ограду и плюхался в грязь. Наконец, ни одной умной мысли, ни одного умного слова. Что еще, мой любезный, за слово? Для чего тебе мысли? Язык не совсем чтобы орудие разума. Разумного нет ничего в дурацких словах и идеях. Вы слишком много потребовали и захотели за трахнутые четыре копейки, а на деле всегда получаем четыре копейки. Мысли разбегаются, мысли подпрыгивают, мысли сорвались и покрываются грязью. Очередь за словами. Они посмотрели на мысли, будто попали в безвыходный лабиринт, и совершают такой же безумный рывок по вселенной.
  А из-за двойного стекла бесконечная любовь твоей лапушки:
  - Продолжай, я прошу, пожалуйста...
  Коля нес околесицу.
  Люблю душой
  И не стыжусь.
  К тебе одной
  Всегда стремлюсь.
  Любовь чиста
  Как никогда.
  Моя мечта,
  Моя звезда!
  На него смотрели точно на господа бога.
  
  ***
  Дома разворачивались события иного порядка. По случаю нарождения внука майор с майоршей (извиняюсь, свеженький подполковник с достойной супругой) вылезли из норы и почтили присутствием своих новоявленных родственников. Если вы думаете, что нанесен визит вежливости, то вы глубоко ошибаетесь. Девять месяцев эти товарищи не встречались с теми товарищами, а те с этими. Каждый в своей норе. Мы попили, мы погуляли, у нас договор. Возможно, не сразу дошли до обоюдоприемлимого решения. У русского человека в натуре нечто наглеющее и паясничающее занимает первое место. Он договаривается и передоговаривается, вроде так и должно быть. Но мы ребята нормальные, за девять месяцев самое время доразобраться, кто командир, кто начальник, а кто 'убери свое рыло'.
  Короче, вечером поджидала Колю приятная неожиданность в виде нажравшегося тестя и слезообильной тещи, с трудом удерживающей буйного повелителя.
  - Заткни пасть, холера! - это тесть.
  - Перед людьми стыдно! - а это теща.
  Никто не предполагал, что они появятся так скоро и так бурно. Вроде бы их упрятали, тем более заштукатурили и заставили не кривляться и не позорить прекрасный город, дорогое отечество, лучшую во вселенной семью плюс все остальное своим скобаризмом. Если вонючий скобарь, значит, будь скобарем. Если маромойское рыло, будь маромойское рыло, но не подкрадывайся, куда тебе запретили. Мы договаривались, ты получил на плечи погоны, а в брюхо лишний кусок. Если бы не договаривались, хрен бы откуда возникли погоны, даже старые не удержатся на такой пропитой морде, или отправят их тихой лодочкой да лебедочкой на Сахалин. Там кусок гораздо жирнее, а погоны гораздо страшнее, зато скобаря не видать под личиной самого, что ни на есть коренного товарища ленинградца. Впрочем, еще не поздно. Сахалин - открытая зона для нарушающих договор из своей норы. Сегодня ваша нора, завтра не ваша. Вылез всего на часок, а некто наглый залез и назад не пускает. Для тебя Сахалин самое подходящее место.
  Коля даже споткнулся. Он ожидал всякие неожиданности. Во-первых, его самовольный уход. Во-вторых, его присутствие в запретной зоне. В-третьих, его поведение и не совсем чтобы аховое. Только посмотришь на замполита, как согласишься, и стены имеют уши, и забор, и кусты. Не может такого быть, чтобы имеющие уши ничего не услышали, чтобы не донесли. То есть в принципе такого не было никогда и не может. За каждой стеной по доносчику, за каждым кустом шпион или шпионка женского пола. Хотя постойте, что за галиматья? Если доносчик заметил, если подкараулил и приготовился, это не неожиданность, это нормальный процесс. Для предателя родины, для негодяя, для продажной шкуры врага. Я повторяю, нет ничего нормального или нормальнее, чем вышеобусловленный процесс, связанный с родиной. Но присутствие любимого тестя... Но любовь очаровательной тещи... Нет, дорогие мои, такое муравья забодает и слону прямо в задницу три морковки. А что вы хотите от Коли?
  - Наконец!!! - снова тесть.
  Доблестный правдолюбец и правдокопатель на взводе. Трепещи сволочь, не лезь со своими аферами. Товарищ за правду рычит до кровавых мозолей. Чем угодно готов пожертвовать, если предвидится правда. А если она не предвидится, то жертва еще больше. Товарищ хряпнул стакан и до правды прорвался ползком через всякие лужи, канавы, помойки. Жизнь не бывает без правды. Она где-нибудь есть эта самая правда. Ее просто здорово спрятали. Гнусные лжецы оболгались и спрятали. Не шибко хочется, чтобы кто-то добрался до правды и раскопал правду. Но правдокопатель не из компании жлобских лжецов. Жизнь его крохотная, зато душа его потрясающая. Раз копнул - раз стакан. Два копнул - два стакан. Три копнул... Сами чувствуете, куда мы забрались. Договор договором, несправедливость несправедливостью, погоны погонами, а рот не заткнешь. Везде копание и везде правда.
  - Наконец, драгоценный зятек! Какая приятная встреча!
  Тяжело даются слова. Батюшки, как тяжело. Каждое слово величиной в пуд, может больше. Язык у правдокопателя заплетающийся. Не руками, но языком приходится поднимать словесную тяжесть. Руки у правдокопателя занятые. В одном кулаке бутылка, в другом опять же стакан. Кулак с бутылкой поднимает бутылку, а кулак со стаканом поднимает стакан. Если вы подумали, что можно одно поднимать без другого, то ошиблись на сто процентов. Одно без другого никак нельзя. Последний биндюжник управляется одним кулаком. Но правдокопатель он не биндюжник. Если оставишь бутылку, отыщутся твари, чтобы избавить тебя от бутылки. Если оставишь стакан... Хотя потерпите, и здесь твари. А в обществе тварей лакать из горла, то же самое, что гадить под дверью и насмехаться над человеческими святынями. Нет, не дождетесь. Насмехаться будет правдивейший из правдивейших и справедливейший из справедливейших человек на земле. Остальные все в слезы, и лучше ручьями.
  - А ползи-ка сюда! - пламенные чувства товарища тестя.
  - Ползи, ползи, - тесть полез целоваться и миловаться распухшими от винегрета губами.
  - После, - Коля на эти губы поставил маленький болт в тот же пуд или больше.
  - Как это после? - следом краешек правды.
  - Да катись ты, - Коля на правду.
  - Брезгуешь! - уже не краешек, но правда вся целиком.
  - Хрен моржовый...
  Поздно, мой переродившийся мальчик, ты хотел убежать, но перехватил замполит. У замполита речь. Он на работе вообще не работал, но сочинял речь, словно предчувствовал, эти засранцы припрутся. Со скобаря ничего не возьмешь, но подготовиться надо. Как только пожива, скобарь выскочит, или выпрыгнет, или клочки там какие-то загадят ковер в твоем доме. То есть непредсказуемые клочки. А я желаю, чтобы все было предсказуемое. Замполит размышляет на два шага вперед. Нужна речь, пускай будет речь. Нужны веские доводы, пускай будут доводы. Все равно ты за главного, все равно замполит. Если не против, воспитатель подрастающего поколения, наперсник молодежи, отец и мать для всех заблудившихся и оступившихся товарищей. Я не оговорился, не вторая мать, но первая. Которая рожала, она просто дура, или слепое орудие для родов. А ты крохотный кусочек мяса выводишь на широкий путь общественного бытия. Путь может быть в никуда, а может быть куда следует. Так вот твоя задача, чтобы куда следует пролегал путь, и ты за каждую букву в ответе, когда решился начать это трудное дело:
  - Современная молодежь по всем параметрам увлекающаяся молодежь. Ее легко обмануть, и она легко обманывается. Гораздо труднее ее запугать, но на это не стоит рассчитывать. Зачем тебе пугало, если существует обман. Пугало как доказательство и лучшее из доказательств твоего бессилия. Если наехал на молодежь всеми танками, бомбами и пулеметами, следовательно, уже проиграл первый раунд. Я уважаю своих современников, я уверен, что молодежь ляжет грудью на амбразуру и даже не пикнет. Но обмануть куда проще. Показал кусочек бумаги, вот твои идеалы. Подсунул обрывок материи, вот твоя родина. Молодежь доверилась. Ей не подсказали, что ты обманываешь, она просто доверилась. Может быть, это не есть обман. Люди вокруг душевные, люди чертовски хорошие. Зачем им обманывать, когда в руках танки, бомбы и государственная машина. А танки не так чтобы просто. Ну и с обманом не хорошо получается.
  Замполит говорил долго. Если бы тесть не уснул в своем правдолюбии, речь могла оказаться много короче. Но бывший майор, а нынешний подполковник внезапно уснул. Все интеллигентские гадости, все интриги, весь этот сволочизм и хитрозадая политика хитрозадых подвывал повлияли в какой-то мере на справедливое сердце майора. Теперь никаких сомнений, что только справедливое сердце впадает в каталептическое состояние, чтобы не чувствовать несправедливость, чтобы выдержать горячечный бред и не разорваться на части. Зато несправедливое сердце никуда не впадает, оно сама речь и прочая гадость:
  - Человек как животное. Сначала просто животное без разума. Рождалось, чего-то там делало, основная направленность набить брюхо. Это точная копия человека в его молодые годы. Начальный этап опять же набитое брюхо. Высшие интересы, полет и борьба, очеловечивание идеологии и идеология человеческого 'я' совсем из другой сферы. Молодой человек даже вовсе не человек. Он животное. С задатками разума, возможно. Над ним хорошо поработали прежние поколения, чтобы вообще ничего не осталось. Но ошибочка вышла. Значит, что-то осталось в виде неразвитого и несовершенного разума. Отсюда счастье, а так же беда человека. Если разум не совершенствовать, ты только животное. А если над разумом потрудиться, то можно утратить контроль. Последний пунктик, как потрудиться над разумом? И вот появляемся мы, абсолютно искренние и максимально нелживые творцы человеков. А если хотите точнее, творцы человечества из животных и молодежи.
  Замполит говорил нудно. Это была одна из наиболее поэтичных, наиболее сочных речей, произнесенных в последнее время. Словосочетания 'человеческий долг', 'долгожданный наследник', 'почтение к старшим' переплетались в причудливые узоры с более микроскопической шелухой 'ложь', 'государство', 'машина'. Какие-то дедовские способы подминали под себя современность, а современность в свою очередь крючила и канючила малейшее отступление от дедовщины. Зачем отступаешь, мой ласковый? Зачем такой умный? У меня диплом против умных. В дипломе указано, что я есть последняя ипостась, потому что я замполит, а ты всего-навсего потрох и поц, потому что ты не имеешь такого диплома. Впрочем, не углубляюсь. Словосочетаний масса и узоры на всякий вкус. Вот только вкус он всякий и очень всякий.
  Свекровь внимала, разинув рот, очаровательному красноречию мужа: 'Какой эффект! Какие таланты!' Дочка ковыряла пальчиком скатерть, строила кислые мордочки: 'Нашел, кого восхвалять - кикимору подколодную'. Тесть скорее не просыпался, чем просыпался, но временами бутылка стучала в стакан: 'Пора выпить!' Теща крепко следила за тестем: 'Не смей, кому говорю!' Всем хватало работы. Разве что Коля не думал, не понимал ничего. Он был просто счастлив.
  За первой речью вторая. За второй первый тост. Вот тебе и пора выпить. За тостом еще одна речь и не менее толстые обстоятельства с выпивкой. Затем не совсем речи, с ними мы разобрались, а если не разобрались, то достаточно заглянуть в недалекое прошлое на недалекую свадьбу. По большому счету, одно к одному. Тема благотворительная, вольная, душещипательная. Очень даже наша русская она. Это чтобы говорил покороче, а наливал подлиннее. Тост номер два, номер пять, номер семь. Дальше без счета, без меры. Вот когда доберешься до более или менее критической точки самое время начать разговор по душам. То есть серьезно поговорить. Чтобы вообще не думал, чтобы начистоту, чтобы никто не смел отвертеться.
  Вот мы и добрались до точки. Как вы думаете, о чем говорили взрослые? Или совсем ничего не думаете? Тогда наводящий вопрос. Может, они обсуждали физиологическое состояние роженицы? Вопрос хороший, есть над чем поупражняться. Девчонка не так чтобы классно рожала. Задница у нее узкая и таз у нее ненормальный, а плод тянули щипцами. Вот за головку тянули и вытянули. Имелась возможность носик помять или глазик. Но слишком недоделанная возможность. Слава богу, на месте носик, тем более глазик. Хотя кто его знает, что подразумевается под этим местом. Мало ли чего наболтают по телефону на твой официальный запрос, даже если он с подписью или печатью самого министра обороны. А плод еще не показывали. Известно, что мужеского пола. И об этом можно поговорить. Пол мужеский он мужественный. Иногда щипцы попадают не в то место, и несколько портится пол. Хотя постойте, что опять за сплетня такая? Профессионал обхохочется и после седьмого стакана, не то чтобы после первого. А здесь сплетня. Нет, мы серьезные товарищи. Чушь для чушки, а у нас совещание особо серьезных товарищей. Роженица забыта бесповоротно и окончательно. Она чушка. Ее могло и не быть. Скажем так, ребенок из воздуха. Уточним, ребенок в наличии. Вот наличие почти хорошо. Отталкиваемся от ребенка. Прекрасная тема дочерней любви исчерпана девять месяцев назад. Сын, что отрезанный ломоть, а дочка собрана из любящих кусочков. На этом боговдохновенном моменте всяк разошлись. Теперь несанкционированная, но серьезная встреча серьезных борцов за здоровье еще одного гражданина нашей нуждающейся в гражданах родины:
  - Мы не можем жить в прошлом.
  - Конечно, не можем.
  - Прошлое хуже мирового господства капиталистической сволочи.
  - Развяжемся с прошлым.
  - Конечно, развяжемся с ним. И ребенка введем в настоящую, в новую жизнь.
  - Это можно, это введем. Но вот под каким именем?
  А вы говорите, здоровье!
  
  
  ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  
  Обыватель просто козел. Имя - это слово. Имя - это звук. Имя - это малозначимый символ. Называй облаком, деревом, камнем, да чем угодно и как угодно нового гражданина вселенной. Вот стукнуло в голову, и получилось название. Оно не оч-ченно страшно. Сначала смущаешься до дрожи в коленках, затем привыкаешь в той или иной степени. И никакой разницы, что твоя лапушка не походит на облако, дерево, камень. Просто не догадаться, на что он походит с первой попытки. Глаза родительские в классическом варианте слепые глаза. Смотрел на придурка и восхищался. Ах, опять гений! Или наоборот, втюхал гения в самые безответственные придурки.
  Здесь я почти посредственность. Открываешь словарик на букву 'А' и начинаешь шерстить: Александр, Алексей, Алевтина, Арнольд... Стоп, последние два мне не нравятся. Что еще за мужик Алевтина? И что еще за русский Арнольд? Но первые два выше всяких похвал. Если отец Александр, пускай будет сын Алексей Александрович. Если отец Алексей, значит ставка на предыдущее имя. Только не ошибитесь, товарищи. Два Александра в семье или два Алексей не так чтобы здорово. Получается детская сказочка про белого бычка с вареными яйцами. Александр-первый, Александр-второй, и то же самое Алексей-второй, Алексей-первый. Или еще вариант называть двойных Александров и Алексеев по имени отчеству: Александр Александрович и Алексей Алексеевич. Хотя опять незадача. Со временем будут Санычи и Лексеичи: Сан Саныч, Лексей Лексеич. Это русская версия, но для маленького гражданина вселенной не всегда молодецкие забавы над именем завершаются хорошо, а чаще невеселая травма.
  Вот я и проговорился. Попробовал действовать через словарик, но прогорел, как тушеный ципленок. На первой букве, на первых двух именах масса сомнительных вариантов. А если дедушка Александр? Значит три Александра, больше того, два из них Санычи. А если прадедушка? Можно добраться до цифры четыре и трех Санычей. Хотя версия с прадедушкой совсем маловразумительная и более чем сомнительная версия. Этот товарищ давно отбросил копыта. Но версия с дедушкой на все сто вытанцовывается. Мало кому повезло, чтобы подох молодой дедушка.
  Вот и заболела голова. Словарик длинный, безобидных имен мало. Везде дедушки, прадедушки, папы и мамы, дяди и тети. А что вы думаете? Мама может быть Александрой, а тетя тем более. Сашенька, Сашечка, Санечка. По жизни не попадались мне Александры Юрьевичи, а вот Александру Юрьевну как-то раз повстречал и даже дважды. Где уверенность, что не существует Александры Александровны? Никакой уверенности, скорее идея фикс. Эта страшная Александровна существует. Она твоя дальняя тетя. Она толкалась на Сахалине в офицерских подстилках и решила на старости посетить Ленинград. Ну, как вы понимаете, той же подстилкой, но только немножко потрепанной. А ты в ее честь опозорил единственного сыночка, своего обожаемого наследника, своего лапоньку, черт подери. Он лапонька, зато над ним тяготеет проклятие имени.
  Русский человек суеверен. Словарик - паршивая книга. Вот если бы библия... Или чего там еще со святыми? Ну, вы меня понимаете, на каждый день свой святой или свой мученик. Здесь опять-таки выход. Не поп выбирает, ты выбираешь достойное русское имя. Или точнее, не ты выбираешь, господь выбирает. Твой день, твой святой до последней затраханной пипочки. А если это какой-нибудь Велизарий, Евлампий или Варфоломей? Оно случается. То есть чаще случается с ненормальными именами, чем с нормальными. Следовательно, другой день. Святых много, дней триста шестьдесят пять, а в високосный год триста шестьдесят шесть. Ты пропусти неприятное место и не устраивай склоку. Если сегодня попал на Евлампия, оно вовсе не означает, что завтра опять же Евлампий, и послезавтра, и послепослезавтра. Хотя вероятность опять не из самых ничтожных. Это еще Гоголь приветствовал в облике попа-прохиндея с его подковыристой святостью. Завтра Варфоломей, послезавтра Исай, затем Велизарий.
  Господи, до чего мы дошли! Умный человек, а должен городить такой палисадник. У тебя же славянских книжонок целая полка. Русский и славянин из одной команды. Русские перемешались со славянами и все стали русскими. Ярополк, Святополк, Ярослав, Изяслав, Ярило. Какие прекрасные имена! Правда, не совсем современные. Ах, ты дурацкая современщина! Точно маромои свирепствуют, это они океан замутили на русской земле. Ох, как не хочется, чтобы прекрасные имена кавалерийской атакой прошлись по России. Что еще останется на долю сынов Моисеевых, их Христосов да рыжих Иосифов? Сами понимаете, ничего не останется. Всюду 'славы' да 'полки'. Наша Россия, славянскорусская, черт подери, да не достанешься ты никому! Если нельзя маромойские имена, так и славянские трогать не будем. А то еще обвинят в антисемитизме (ученое слово) и за цугундер.
  Короче, спорить глупо и бесполезно. Книги нынче всякие. Подобным добром русского человека не обделили его предки. Читающая душа русская, тычет в книжку пальчик. Оно неплохо, сам тесть заявил, что неплохо, хотя этих книг отродясь не читал. Приговор товарища тестя - нет справедливости на великой русской земле. Но лучше все тот же пальчик, чем надираться до чертиков неизвестно с кем. Если не знаешь своего собутыльника, можешь легко напороться на неприятности. А если знаешь, видит бог, не напорешься. Но в случае приватного знания, одобренного богом и утвержденного твоим собственным правдолюбием, книги совсем не нужны. Ты удивительный человек, когда на подобную лабуду разбазарил большую часть жизни или даже едва ощутимый ее кусочек. Умный человек имеет ум от природы. А справедливый человек он от рождения справедливый. Но если выбирать между природным умом и справедливостью, то справедливость на первое место. Здесь даже еж разберется. Справедливый человек в любом варианте закон и судья для прочих придурков. Я знаю, так будет, потому что так должно быть. И вот вы стреляетесь, матюгаетесь, обсераетесь. Но справедливый товарищ решил, будет так, то есть по справедливости, и оно будет. А ваше кривляние можно засунуть в одно место.
  Нет, с книгами не повезло. Их слишком много. Тесть на это только указывает. Следовало читать книги два или три года назад, в худшем случае, когда ползала под ногами пузатая Вика. Получалось полезное чтиво. То есть медленное, с расстановочкой, без лабуды. Читаем и перевариваем информацию. Перевариваем и отсеиваем факты. Отсеиваем и где-то в самом конце яркий свет истины. А мы не люди, а мы настоящие русские! Такое дело точно на самый конец. Вот соберемся в один момент, вот надыбали результат, вот мановением одного пальчика. Или не получается с пальчиком? Книг много и нас много. Справедливейший тесть и в пьяном виде ответит на заковыристый вопрос, отчего много. Пора доставать автомат. С помощью автомата кое-кого лишнего отправляю кое-куда. А еще подойдут спички. С помощью спичек кое-какую литературу отправляю за кое-кем лишним. Это не дурость и не капризы, даже договор не нарушен с развивающимся коммунистическим государством. Справедливость не может быть лишней на русской земле, и правда не может. Только всякое умничанье, оно выплескивается за разумные границы, оно отбрасывает правильные системы, оно может. Пока молодежь умничала, наша страна бедовала. Теперь старики умничают. Насмотрелись на молодежь, взяли дурную привычку, всякие там договоры и разговоры. А ничего подобного просто быть не должно. Никаких книг, значит словариков, справочников, библий и миглей. Но одна справедливая правда.
  - Я за правду горло порву! - тесть проснулся на все сто.
  - Живи правда! - еще один лозунг.
  - Правда в наших сердцах! - и еще один, но не самый лучший.
  Это дело необходимо пресечь. Мы не в правдах копаемся, а собрались для кропотливой работы. Ежели раздавать даже высокопродуктивные лозунги, то работа не сдвинется с места. Замполит в своем доме хозяин. Он не имеет права на риск, то есть на малую и ничтожную по большому счету ошибку. Может, ваши вопросы еще подождут, а наши без отлагательства пробьются на первое место. Если собрались, опять же не выйдем отсюда, пока не придем к определенному мнению. Если придется торчать до рассвета, ничего страшного, оно разрешается. На рассвете новый рабочий день, на рассвете зовет родина, на рассвете ты человек дела и человек нового дня. Зачем тебе вчерашние пережитки? Вступаю в новое, делаю новое, считаю себя новым и несу за собой это новое имя.
  Замполит берет процесс в свои руки:
  - Соблюдайте порядок!
  Все глаза обратились к счастливому мальчику.
  
  ***
  Счастливый мальчик, вернее 'счастливый отец' почувствовал себя несколько неуютно под пьяными взглядами.
  - Имя?.. Да... Конечно... Все может быть...
  Ничего не выходило у этого маразматика. Много света, много счастья, много глупости и пустоты. Короче, ничего серьезного, только одно несерьезное. Вот несерьезное барахло выходило. Например, песенку спеть, самую дурацкую из идиотских или самую идиотскую из дурацких на свете. Сюда, пожалуйста, это в любых количествах. Хотя с таким окружением и песенка не выходила. Слова проглатывались еще не дотронувшись до языка. Ей богу, сколько идиотизма, природной тупости, приобретенного неизвестно откуда нахальства. Товарищи тебя благодетельствуют, товарищи очень и очень стараются, а ты ручки хвостиком и ножки бантиком. Что чужие мучения, если есть свое счастье? Счастье оно свое, а мучения точно прокрались из-под дивана. Вот я радуюсь, так и ты радуйся. Не надо плакать, не следует на наш праздник с поганой рожицей. У нормальных ребятишек веселье: глаза такие задумчивые, губы такие возвышенные, уши такие пунцовые, а остальное все жопа. Они показали жопу с ушами. А ты привередничаешь, а ты хмуришься. Какого черта, зеленый такой? Или бутылку свою не допил? Или не лезет в нужное место бутылка?
  Коля дрогнул:
  - Я ничего, я как все.
  Коля дернулся:
  - Сын, понимаете, он Николаевич.
  Коля попробовал снова открыть рот:
  - Вы понимаете...
  Это уже выше человеческого разумения. Десять минут потерял, а товарищи чуть не ослепли, любуясь твоей дуростью. Они подталкивали взглядами, они обдавали холодом, они сверлили насквозь. И какая масса энергии сгинула зря! Но никакого контакта. Вся энергия благополучно прошла мимо мальчика. Тоже мне называется 'отец'! Лишаем тебя звания 'отец'. Остаешься все тем же Колей. 'Отец' ни в коей мере придурок, но лицо значительное, ответственное и способное выпутаться из любой ситуации. 'Отец' за своего ребенка не только глаза разорвет. Не знаю, чего еще ты разорвешь, скорее только глаза, и это будут глаза ребенка.
  - Что делать? - первой опомнилась мама.
  - Выпить за Николаевича, - чертовски находчивый тесть.
  - Я те дам выпить, - опять теща.
  - Да он полоумный, - Надя из своего угла.
  - Р-раз-говорчики! - наконец замполит.
  - А ты чего развопился? - в который раз мама.
  - Выпить и баста, - не унимается тесть.
  И так далее, и так далее, и так далее...
  По-русски, Коля обкакался. Показал свою полную несостоятельность в первом серьезном вопросе. А ведь его уважили и поставили на первое место. Сначала ты говори, сначала твое псевдоотцовское слово. А мы только робкие слушатели. Мы ничего не имеем против естественного уважения к твоему положению. Но насмехаться мы не позволим. У тебя шевелятся шарики и забегают за ролики. Это твои шарики, тем более ролики. Мы не в цирке или театре, где шарико-роликовая галиматья имеет право на жизнь. Но здесь не имеет.
  Замполит попробовал последний подход:
  - Наша семья всегда служила на благо родины. Примеры беспрецедентной службы записаны в летописях и анналах истории. Следы нашей семьи тянутся к Александру Невскому, затем теряются и выныривают где-то при Екатерине второй, затем теряются снова и снова выныривают при коммунизме.
  Тесть помешал:
  - Наша семья не меньше служила родине, а следы ее тянутся к обезьянам.
  Гадина этот тесть. Вместо того чтобы поддерживать правильное коммунистическое мнение, он мешает, а замполиту сегодня и так не просто.
  - Нет, позвольте, о вашей семье ничего не упоминается в летописях. Вы человек из толпы. Толпа приходила, толпа уходила, но только великие люди создавали Россию.
  Тестя не прошибешь:
  - Все мы от одной обезьяны.
  Зато замполит раздражается, и закипел:
  - Даже обезьяны бывают разные. Есть обезьяны деградирующие, они вымерли. А есть обезьяны развивающиеся и выживающие, они выжили. Наконец, есть нечто среднее, то есть толпа или обезьяны толпы. Надо знать, среднее существо из толпы не деградирует, не развивается, ему этого вовсе не надо. Куда повели, туда и пошло существо из толпы. А если не повели, следовательно, пошло в никуда. Такая как вы толпа, она винтик, она веревочка, на нее нельзя положиться.
  Тесть за стакан:
  - Я и не знал.
  Дальше совсем не до Коли:
  - Надо знать. В моих руках ваше личное дело. Это дело совсем безликое, в нем ничего нет, если хотите, оно обезьянник.
  - Я тебе поругаюсь!
  - Это я тебе, а не ты! Дело безликое можно всегда раскрутить. Один родственник за границей, один в зоне, один не так давно из тюряги пришел или даже из оккупации. Или не догадался, чем пахнет родство? Или думаешь, чертовски дальние родственники?
  Замполит окунулся в родную стихию. Человек он вспыльчивый, человек он яростный, но только для пользы отечества, родины и государства. Умеет забить матюгами, а может помиловать, если забитый товарищ хрипит и не вякает. Наши забитые товарищи не ваши холеные олухи. Мы своего поколотим, зато нацедим маслице. Вчера почувствовал себя героем, сегодня чистишь парашу, завтра на исповедь, а послезавтра снова герой. Ты только не вякай.
  Замполит возвышается над столом:
  - Наша семья суть семья потомственных русских. Мы строго соблюдаем обычаи русской старины и строго подчиняемся законам русской родины. Мы русские от начала и до конца. Наши потомки были русские, наши предки останутся русские. Отсюда главная наша награда и честь за все заслуги перед нашей Россией. Вы понимаете, что значит 'наша Россия'? Кто не понимает, прошу по субботам в офицерский лекторий с двенадцати до шестнадцати, там доходчиво объяснят. Но сегодня, с чем невозможно не согласиться, все понимают. Даже глупые девочки, - взгляд в сторону Нади, - И глупые мальчики, - взгляд в сторону Коли, - В нашей семье они понимают. Во-первых, взаимное уважение. Во-вторых, взаимное воспитание. Мы преклоняемся перед выдающимися событиями современности и принимаем имена, порожденные коммунистической властью. Мая, Ким, Марат, Владимир Ильич. С удовольствием их принимаем. Но с другой стороны мы остаемся коренными петербуржцами и исконными русскими. А значит, не все принимаемое нами буквально внедряется в жизнь без проверки Россией и временем.
  Замполит захрипел, после чего прочистил сопротивляющийся пищевод очень изрядной порцией 'белого':
  - Человек толпы имеет право быть обезьяной или из породы собачьих. Но человек разума таких прав не имеет. Наша семья вырастила дочку Надежду, ибо на нее возлагались большие надежды по женской линии. Наша семья родила наследника Николая, ибо сам Николай должен был унаследовать самое лучшее и дорогое, что передавалось среди мужчин нашего рода.
  Кивок в сторону Коли:
  - Ты прислушайся только, какая прекрасная должность - наследник. Ты подумай, какое вселенское имя твое - Николай. Нет, это не тиранишка Николай - недалекий, злобный, кровавый, враг народа и коммунизма, получивший в свое время по заслугам за кровавые преступления против России. Но прадед твой Николай Васильевич Невский, потомственный петербуржец, петроградец и ленинградец, что вышиб позорного Николашку-царя из его бесполезной короны. Революция, гражданская война, окопы, снаряды. Неужели не догадался, как повезло, что вместо собачьей кликухи дал тебе имя такой выдающийся прадед?
  Коля смешался. Доводы были слишком весомыми, бронебойными, черт подери, супротив каковых не попрешь со студенческой логикой:
  - Может быть Николай Николаевич?
  Спор принимал интересное направление.
  
  ***
  - Возникла такая идея, - здесь неожиданно вякнула теща.
  - И что? - просипел замполит.
  - Да вот, - снова вякнула теща, - Был у нас генерал из знакомых. Здоровенный такой, красномордый и очень правильный. Его звали Севой.
  Еще одна неожиданность. С тестюшкой справились, теперь тещенька. Ну, что за семейка поганая, черт подери? Правильно папа наехал на них: обезьяны как пить обезьяны. Твое слово еще впереди, за дальней кромкой стала, оно прихорашивается и подготавливается к своевременному выступлению, если, конечно, пропустят. Ты водочку кушай и старшего слушай. По крайней мере, за хлеб за соль можно научиться молчать и не особенно вякать. Или ремешок развяжется, а животик вывалится, а из животика грыжа. Хотел добавить, беспокойная чертовски семейка, но это не то слово. Ребята злобные, очень злокозные. Сами ничему не учились, тем более не научились за целую жизнь. А вот другому напакостить и назлокозничать всегда горазды. Хотя ничего, по Сеньке шапка, а теща дура.
  - Сева, - рыгнул замполит, - Отдает маромойщиной.
  - Сева значит Всеволод, - опять теща.
  Надо же, не унимается, как есть дура. Знаем, что такое по морфологии Сева, а что значит Всеволод. Маромоев хватает в нашей стране. В шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, девяностые годы и на пороге двадцать первого века. Одни маромои бегут, другие возвращаются и смешиваются с русским народом. Исход маромоев из Египта предвещал конец египетской цивилизации, а возвращение маромоев в Россию предвещает, не знаю чего. В любом варианте не культурное развитие России. Я не знаю, что такое маромойская культура, ее нет. Вот русская есть, а маромойской нет. Это вы обезьяне в мозги пудрой, может какой справедливейший и правдивейший гамадрил поверит, затем среди своих разнесет. Но истинный русский за три версты узнал маромоя, даже если он подделался в русские.
  - Тихо, - опять замполит, - Мы то знаем кто Всеволод.
  И тесть под руками:
  - Молчи баба!
  Надо же, снова проснулся на борьбу со своей правоверной.
  - А вот не буду молчать, ты не указ.
  - Заткнись балаболка!
  - А вот не заткнусь. Много моей кровушки выпил, пускай все знают, какая сука и погань.
  Поехали ребята, сейчас раздерутся. Все ваши тещи и тести непутевый народец. Выбирал их по национальному признаку. Может, неправильно выбирал? Хотя какое неправильно? В Ленинграде потомственного русского офицера найти почти невозможно. Если чистая кровь, всегда посылают ее далеко-далеко, в лучшем случае на минеральные воды. Зато если грязная кровь, ну хотя бы капелька этой грязинки, то заскрипела пружина, то покатил механизм. Нерусские генералы, нерусские полковники, тем более подполковники все они в Ленинграде. А признак крови он очень ответственный признак. Почему у алкоголиков нормальная кровь, а у интеллигента она ненормальная? Почему скобари на все сто русские, а культурные на все сто маромои? Или перетянул узел? Культура у нас очень хитрая. Попробуйте в Ленинграде бравировать маромойством, тут вам кранты. Лучше бравировать русофильством, а внутри копить и хранить маромойское нечто.
  - Погодите, - Коля не выдержал, - Я прадедушку предлагал.
  Ну что там такое?
  - Дурак! - на него просто плюнули, - Не много ли наплодим Николаев, не много ли Николаичей?
  Замполит решает национальный вопрос. По всем бумагам его семья стопроцентные русские. Справка из Большого Дома подтвердила бумаги. Значит, на следующее поколение можно положиться как на самого себя. Это поколение для России верный залог русского счастья, русской надежды, русской программы распространения русских по русской земле и до конца бесконечной вселенной. Но кто поверит, что у тебя чистопородное поколение. Справку дают не каждому, такую как получил замполит. А современный всплеск русофобии сильно сказался на ситуации во всем государстве. По паспорту может ты русский, но никто не поверил. Паспорта у нас хитрые, нерусские товарищи в курсе, как данный вопрос обойти, чтобы сделаться русскими вместо самых и самых чистопородных русских товарищей.
  Надя попробовала улизнуть из-за пиршественного стола:
  - Пойду учиться.
  Но была остановлена:
  - Сядь!
  Вот же еще заноза и чего-то из себя корчит:
  - Нет, я пойду.
  А по ушам:
  - Цифирки не сквасятся!
  Сиди спокойно, никто не тронет. Теперь тронули. Чтобы не нарушала ход мысли, чтобы не подбрасывала дровишки в огонь, чтобы не путалась в который раз под ногами. История не самая трогательная, но все равно тронули. И последний козел или глупая козочка могут вывести из тупика, необходимо их хорошо завести. Шанс крохотный, практически нереальный, но в тупике, но перед лицом грозящей опасности за что только не ухватишься, даже за парочку катышков. А тут все-таки шанс и живой человек, пускай из примитивных, но человек вроде Нади.
  - Что скажешь?
  Надя пожала плечами:
  - Мне все равно.
  Достойный ответ. Как это все равно? Нет во вселенной отвратительнее и опаснее равнодушного человека, неужели такое мы раньше не говорили. Не только наша система, но вся вселенная держится на заинтересованности различных субъектов. Здесь положительный интерес, а там интерес отрицательный. Положительный интерес против отрицательного, а отрицательный против положительного. Не говорю, чтобы гиперпространственный интерес или буча различных субъектов, но нечто сталкивается, сопротивляется, выворачивается внутри заинтересованной вселенной. Нечто из области неравнодушной материи. Теперь равнодушие. Ты положительный интерес, а мне наплевать. Ты гадюшник и сволочь, а я нахожусь рядом и ни в какую не замечаю. Родина под ярмом, человечество в кандалах, система гибнет с постоянством, достойным лучшего применения. Равнодушие все равно, что болезнь. Сегодня прилипло к положительному интересу. Завтра вроде бы к отрицательному, если отрицательную материю перевели на другой знак. А если не перевели, равнодушие снова прилипло. Могу так, могу сяк, могу эдак. Подробности не интересуют меня. Вот тебя интересуют, ты ими занимайся такими подробностями, а меня оставь на пятнадцать минуток в покое. Я человек занятый. Есть определенные задачи, есть определенные занятия. Например, убираем дерьмо. В научной интерпретации дерьмо, что компост. Я им закомпостировал в прошлом году грядку, и грядка дала урожай на девятьсот девяносто девять процентов. А ты бегал с красными флагами и трубил в горн, значит твоя бескомпостная и безурожайная грядка.
  Самое время оборвать губы:
  - И откуда такая сука?
  Замполит из тех, кто умеет обламывать даже Железных Феликсов. Его работа против всякого равнодушия, повторяю для недоносков и опоздавших на предыдущую лекцию. Иногда с ласковой улыбочкой, но иногда и с отечественной затрещиной работает замполит, плюс несколько ссылок на бомбы, на танки. Только государство неравнодушных товарищей может бороться с мировой системой разврата. Все понимают, что есть разврат? Он есть равнодушие. Прошел мимо разбитой судьбы и не земетил. Ты значит шлюшка и потаскушка? А кто тебя принуждал? Ах, это голод! Меньше надобно жрать. Ах, это холод! Больше надо закаливаться. Вон моржи, нет, не морды пижонские, а любители холода, они и закаливаются, и голодают, и никакого разврата. А у тебя кишка тоненькая, зато желудок в двадцать три отделения, и каждое отделение ублажаешь, согреваешь, и наполняешь всяческой падалью. При подобном подходе только шлюшка и потаскушка. Как 'нормальная' труженица советского государства на отчизну работать не хочется, а передком зарабатывать в самый раз. Была бы лучше просто 'нормальная' девушка. Два платья, двое трусов, одни носки, одна кофта и что-то одно из верхней одежды. Но никакого так его сяк равнодушия. Всегда на переднем плане, принимай задел в жизни общества, стыкуйся с общественно необходимыми элементами нашей жизни и расстреливай вредные элементы. Здесь так просто. Желудок пустой, плечики зябнут, даже чертовски эффектные плечики, зато душа расцветает от счастья. Она не эффектная и никакая, она душа. Что горит синим пламенем вместо вашего равнодушия.
  Замполит на взводе:
  - Кем ты себя принимаешь?
  Надя совсем стушевалась:
  - Я хотела иное сказать.
  Глаза бегают, губки трясутся. Глазками или губками не находится точка опоры. Сегодня нет никакой опоры. Нужна позиция человека, или выработанный взгляд, или точный ответ на вопрос. Родина спрашивает, мы отвечаем в порядке живой очереди. Родина не зря спрашивает. Каждый уважающий себя человек обязательно выстоит очередь, чтобы ответить единственный раз в соответствии с собственными убеждениями и доказать публично свою позицию. Если положительная позиция - хорошо. Ну и если отрицательная, не так чтобы плохо. Отрицательная позиция исправляется на положительную, а положительная позиция исправляется еще больше. В конечном итоге все мы живые, слабые и поддающиеся колесики и винтики все того же великого государства. Аргументов против позиции много. Во-первых, слово. Во-вторых, морда. В-третьих, пуля. В-четвертых, клещи. В-пятых, чего-нибудь экстраординарное, чего еще не было никогда. Дайте нам направление, где провести исправления, и я принесу необходимый ответ. Но как бороться со всей этой дрянью, если позиция неясна, а вокруг серость и слякоть.
  Замполит озверел:
  - И ты чего-то хотела?
  Надя глотает слезы:
  - Ну, да. Ну, пусть будет Дима.
  Во, мерзавка! Кто о чем, а вшивый о вошах:
  - Это чо за подлец?!
  Ураган пронесшийся следом не описать человеческими словами без добавления колоссального количества восклицательных знаков и междометий. А еще хорошо бы чего-нибудь непечатное, вроде 'бля' или 'блин' или 'буй'. Оно так успокаивает, оно так остужает, оно самый известный выход для самой что ни на есть черной энергии. Ты раскатала губы, я их закатал. Ты вылупила зубы, я их залупил обратно. Ты надругалась над святыней, я возвратил святыню в правильное русло и протер ее тряпочкой. Бля-блин-буй!!! Теперь полный порядок.
  Замполит успокоился:
  - А не тот ли это подлец, зажимавший тебя в подворотне?
  Надя в истерике:
  - Нет не тот, того зовут Вася.
  Круглая дура, ну абсолютная бездарь. Подобные вещи вслух не произносятся. Вон и тещенька ушки навострила, вон и тестюшка во все рыло осклабился. Ох, довольный гаденыш! Ух, паршивец, каких бы на крест! Ничего, до креста мы еще доберемся. Сибирь расплакалась, и Сахалин тоскует. Надо бы скобарика уконтрапупить в Сибирь, или еще интереснее на Сахалин в самое гнусное место. А то начнет свои слюни пускать и сплетни развешивать. Вот семейка! Вот аморалка! Деточки, что шлюхочки у такого великого папочки. Значит, папочка командир в чужом доме, даже в Большом, а в своем не в курсе, чего делается. Тут и позор, и разврат, и во весь экран передок. Ха-ха-ха. Хотел сдержаться, но не сдержался товарищ тесть. У справедливого тестя смех справедливый. Нечего по углам прятаться, пускай вокруг гремит смех, эта правда и справедливость в одном флаконе.
  Наконец разодрались. Тесть наехал на свекра, свекор наехал на тестя. Граната пока не бухнула, но пустая бутылка пошла плясать по ковру. Ты чего скалишь зубы? Не твое это дело и не твое право. У нас семейный совет и разговоры абсолютно семейные. А ты затесался, а ты диверсант, а ты скалишь. Ненавижу маленьких гадиков, тем более диверсантов с оскаленными зубами. Любая выходка против нас есть выходка против родины. Нет, мне не обидно, но горько. Неужели не чувствуется, какая горечь, какая желчь? Ах, у тебя только зубы! Вот чичас долбанем твои зубы.
  - Ноги чтобы не было! - это замполит на весь дом, выталкивая опьяневшего сродственника.
  - Больно надо, слизняк паршивый! - это сродственник.
  Пошла замудиловка:
  - Я слизняк?
  - Ты слизняк.
  - А сам то, черт подери!
  Тесть отступает не то чтобы очень позорно, но как то совсем неуклюже. Замполит в объятиях жены и дочери. Он вырывается не то чтобы очень яростно, но нечто похожее есть:
  - Быдло и скобарюга вонючий!
  Дальше на весь дом. Жена, дочка, теща. Один Коля спрятался. Вот же козел, вот предатель.
  - Сам вонючий! - это тесть блеванул под ноги.
  - Быдло и падло! - это вырвался замполит.
  Ну, потеха! Ну, красота! Нечто среднее между входящим в моду кунг-фу и проверенным бабским махачом.
  - Стой, падло!
  - Отсоси и засунь!
  Я закрываю глаза. Вернулся идейно подкованный замполит без левого тапка. Зато тапок остался трофеем у ретировавшегося противника.
  
  ***
  О чем, собственно, разговор?
  В приемном покое получил недогадливый Коля письмо от своей драгоценной женушки. Этакий пухленький треугольник вроде солдатского, с неровными, но, тем не менее, особенно очаровательными краями:
  'Милый, мне очень и очень плохо. Раны не заживают. Боль не проходит. Сыночка вообще не приносят. Одно утешение - это ты, бродишь когда наивным и беспризорным котиком под окошками, строишь забавные, нет, уморительные гримаски, жестикулируешь точно картонный болванчик. Но, не взирая на все твое утешение, я жду не дождусь выписки. Возможно, произойдет она скоро - через день, через два. Возможно, случится через неделю или совсем никогда не случится. Я ничего не понимаю, видно такая судьба. Советы докторов не понимаю, их отговорки не понимаю, за что мне так мучиться. Неужели все сговорились, кроме тебя? Они обманщики. Они сговорились по мою душу. Пускай будет всем хорошо. Мне не желательно оказаться для кого-то помехой или у кого-то стоять на пути. Пускай люди будут добрыми, а желания их выполнимыми. Пускай поскорее поправимся я и ребенок. Может, я кого-то обидела? Но ребенок, разве он виноват? Он еще совсем маленький, он никого не обидел, он такой же, как ты или я. Но я желаю скорее вернуться к тебе. Здесь находиться - залог смерти'.
  Дальше строчки ползли под кляксами, словно кто-то ронял слезы на измятый клочок бумаги:
  'Подумай про нашего ребенка. Я не могу про него думать, но ты подумай за всех. Хорошо, когда хоть одно думающее и любящее существо находится за тюремной оградой, на воле, куда уже не прорваться. Я так люблю волю. Никогда еще так не любила я волю. Ты представляешь, вообще никогда. Только урывками, только случайно и только с надрывом. Жизнь моя бесполезная, жизнь моя идиотская. На что она начиналась и по что она кончилась? Но ты не сдавайся, мой милый. Ты обязан пройти через жизнь до конца. Ты не я, ты можешь надеяться на благословенную светлую жизнь в счастливом и радостном одиночестве с нашим общим ребенком'.
  Из солдатского треугольника выпали две записки. Коля машинально прочел первую:
  'Дорогая доченька, уговори дурачка, твоего мужа, стать приличным товарищем и не спорить более с папочкой. Он просто тюфяк, если еще не догадался, какую доставит родителю радость, назвавши сына Василием'.
  Вторая записка выглядела еще круче:
  'Дочь, не дури. До сих пор сожалею, что отдал тебя непорочной этому подлому жополизу. Думал, интеллигент, приличная морда, а оказалось просто скотина. Да ты не вздумай дурить и таращиться за всей этой подлостью. Возненавижу, коли не наша до мозга костей, пусть и оставила нас навсегда. Справедливость восторжествует, правда за мной, и будет тебе ой как горько, если внука загубишь, как загубила невинность свою. Не загуби внука, назови в мою честь - Петькой!'
  Время пришло закрыть тему.
  
  ***
  Вику выписали. Не так скоро, как ей хотелось. В восьмидесятые годы существовала тенденция вымачивать и высаливать сомнительных больных рожениц. Никто не доказал, что ты на сто процентов больной или твой ребенок больной, но доказательства и не требуются. Просто одна подпись в больничной карте. Здесь наблюдаем болезнь, а здесь выгоняем со всей справедливостью государственной машины. На том месте придерживаемся врачебной практики, а оттуда выпихиваем симулянтов и саботажников в силу сложившихся обстоятельств. Никакой злодейской руки. Всякие рассказки про врачей, убивающих младенцев по поручению империалистической разведки есть бред. Если бы врачи убивали за стаканчиком винца или спирта, или, наконец, увлекшись непозволительно долго со своей ассистенткой, тогда согласен, что в этом имеется капелька правды. Но враг не из вышеупомянутой оперы. Сами мы немного враги, сами передерживаем человеческую жизнь до нечеловеческого состояния, или себя приводим туда же лекарствами. И даже такое случается, ассистентка затрахалась. Один врач, другой врач, третий врач. Карточка из верхней стопки попала в нижнюю стопку, черт его знает как. А человек лежит, а человек не бунтует. Воплей не слышно и человека не видно. В конце концов, человек только карточка.
  Но вы не страдайте за Вику. Потерзалась немножко, пометалась среди четырех стен. Кормят, поят, процедурами не обидели. И чтобы грудь упругая, и чтобы швы приличные, и чтобы на сто процентов анализ. А ведь это только цветочки. Вместо ягодок каждый день муженек. Орет, кривляется за оградой. Не для каждой девчонки такое счастье. А тебе сегодня, и завтра, и послезавтра придет счастье, не упоминаем вчера. Твой шизонутый придурок орет, твой оглашенный сопливец кривляется. Нет на него управы, нет на него закона, собаку что ли пустить. Да и собаки нет, сожрала колбасу, что с собой притащил муженек, язык высунула, значит теперь никакая собака. А ведь он идиот. Обворовал государство, опозорил отечество, подставил родителя, все для какой-то дурехи или кулемы. Ты бы его разочек турнула к собачьим чертям, ну записочкой что ли какой или чем посущественнее. А ведь сама хороша. Столько удовольствий за счет государства, столько милой хреновины. Слова какие-то долетают из-за ограды. Полностью речь - нет, но слова - да. Вот уперлась в стекло, вот поешь. Господи, что еще за песни в казенном ряду? Никто не слушает, все идиоты, и чертовски наглая Вика.
  Последний штрих, сюда бы постового или участкового. Остальные методы не действуют. В карточке три замечания. Одно чужое за негру с правой кровати, а два самых официальных за Колю. Вика не сопротивляется, даже против негры у нее ничего нехорошего. Товарищи спутали, ну не туда занесли свою подпись, а наплевать. Где два, там и три замечания. Нарушаю спокойствие, не соблюдаю режим. Все бы так нарушали спокойствие, не соблюдали режим. Все равно наплевать. Постового не приведете. В его обязанности новоиспеченный папаша не входит. Какое еще такое спокойствие? Это у вас в больнице спокойствие, а у нас на улице правопорядок. Разве не чувствуете, какой он? Каждый папаша имеет право порадоваться, пока на радостях никого не убил, ничего не украл, ни сломал государственную собственность. Ах, себе шею сломает папаша! Если волком глядеть на ограду, если лезть и кидаться туда, то точно сломает. Но опять же здесь ничего страшного. Зачем больница, если не будет сломанной шеи?
  Наконец, армия. Она во всей истории единственный потерпевший. Все остальные только придуриваются. Все ваши врачи, представители закона, роженицы и их благоверные. Целая толпа придурков, а армия не придурок. Ее подставили, ее надули. За некие маленькие и ничтожные интрижки пострадал величайший и потрясающий военно-промышленный комплекс. Обороноспособность почти на нуле. Объекты первостепенной важности отодвинуты неизвестно насколько. Правда и плана на них нет, но существует приказ, чем раньше, тем лучше. Сегодня выполнишь проект на бумаге, может, через пятнадцать годочков возьмутся построить объект государственного значения. А перенесешь на завтра работу, так возьмутся построить на один день позже. Господи, какой ужас! Хотя с другой стороны Вика запела, и это ценой в один день, потерянный армией. Мир изменился, хорошая цена. Мир наполнился чудными сказками, еще лучше. Мир оставил далеко позади серую слякоть реальной действительности, опять хорошо. И, наконец, произошло невероятное. Мне показалось, что армейская система, вся эта протокольная бестолочь и геморройная мудрость выросла на глазах, а на пушках выросли розы.
  Брось автомат,
  Ракету сломай,
  Вытолкай ад,
  Втюхайся в рай.
  Вместе с дерьмом
  Выплесни слизь.
  Тут за окном
  Новая жизнь.
  Ради нее
  Сделай пустяк:
  Выбрось с хламьем
  Грязный бардак.
  Далее еще лучше.
  Вике принесли ребенка. Немножко оправившегося и не слишком красного. Он уморительно верещал, строил не представляю какие там ужасы, тянулся крохотными губками к разрывающейся груди. Эти губки так сладостно щекотали грудь, что Вика почувствовала истинное наслаждение, очень напоминающее собой счастье.
  
  ***
  Ее выписали. Родильная эпопея окончилась благополучно: для всех заинтересованных и незаинтересованных лиц. Что позади, того уже нет и может не будет уже никогда. Разве стоит набрасываться на прошлое и извлекать из него более чем бесполезные уроки? В будущем, может в другой раз, может при пересекающихся обстоятельствах оно стоит. Но сегодня нет, ни за что. Именно сегодня прошлое больше, чем прошлое. Один его выпихнул, другой его выбросил, третий от него отказался, а четвертый забултыхался в собственной слизи и грязи. Самый дурак этот четвертый. Первый, второй и третий с гордо поднятой головой вышли из прошлого. Если желаете, они шествуют как победители. Не знаю, кто там кого победил. Возможно первый второго, второй третьего, третий первого. А возможно все трое победили четвертого. Раз у тебя голова под мышкой, значит, не сомневайся, тебя победили. Главное, чтобы всегда на плечах находилась твоя голова и всегда гордая. Вот тогда ты самый, что ни возьми победитель.
  Ладно, на выход. На улице обе партии стариков: надутые как сычи, но, тем не менее, очень нежные.
  - Тебе не холодно? - поинтересовалась свекровь. И не только поинтересовалась, а не взирая на сильный июльский зной, поправила воротничок на рубашке.
  - Дай подержать, - осклабился тесть. Вот же страшная морда, или если желаете рыло. Точно с последнего сборища не просыхал и слюнями загадил свой китель.
  - Подождите меня, - это свекор стрельнул за мотором. Можно бы служебный мотор, да вылетело из головы. Ну, ничего, свекор шустрее горного козлика. Одна нога здесь, прочие через весь город. Будет вам и мотор, и горьконькое, и сладенькое.
  - Мама моя, - опять слезоточивая теща.
  Ребенка передавали из рук в руки:
  - Какой симпатичный.
  - А губки?
  - А носик?
  - Вылитый дед...
  Волна негодования единожды проползла по рядам. Не стоило про этого деда. Не стоило закидывать удочку в устоявшуюся волну и напарываться на новые волны. Но бабы есть бабы, их тупость их мафия. Никакой этики и эстетики, никакого такта, только один мат да бесноватые выходки. Вот таким образом старое превращается в новое, а прошлое переселяется в будущее. Но сегодня не превращается ничего, тем паче не переселяется старая жизнь, которую очень тихо и очень скромно послали. Ну, разве несколько маразматических движений. Тесть боднул маковкой. Или несколько несущественных букв или звуков. Свекор безобразно, безнравственно крякнул. А дальше все существенное и антимаразматическое пришло в норму. Ребеночек у нас, разговорчики в строю. Ребеночек общий, субординация соблюдена. На общем ребеночке опять же у нас что-то склеилось, все мы дети русской земли. Желчь не изливается, окружающая среда не сотрясается. Система перешла в более относительное и более безопасное русло. Женщины стали выведывать медицинские тонкости у освободившейся роженицы.
  Если женщина плачет
  О разбитой душе,
  Это вовсе не значит,
  Что она в неглиже.
  Что внезапно открылась
  Под потоком дождя
  И к чертям умилилась,
  И познала себя.
  И на этом амвоне
  Положила живот.
  Если женщина стонет,
  То не значит что лжет.
  Присмиревшие мужики отрешено топали сзади.
  - А не вспрыснуть ли нам? - предложил тесть.
  - Подходящий случай.
  Они скромно пожали руки. Спорить было не о чем. Коля назвал сына Лешей.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"