Сама Судьба подтолкнула его в эту сторону, выбрала для него - этот вариант, - всё неоспоримее понимал Валентин по мере того, как шли годы и он, казалось, всё лучше прозревал смысл и высокое назначение своего пребывания здесь. Да, сначала этот городок был чем-то вроде убежища, укрытия, места, где можно переждать бушующие в стране реформы, хаос и неразбериху, которые воцарились повсюду в ту бурную эпоху, в начале девяностых. Безденежье, отчаяние, растерянность от стремительно скачущих вверх цен, когда каждый день открываешь, что у тебя нет и не может быть средств на самое насущное... - вытолкнули его тогда из Москвы, где он уже 8 месяцев перед этим, после окончания аспирантуры и защиты диссертации, искал работу в соответствии со своим статусом, и заставили вернуться домой, к маме, в маленький подмосковный райцентр.
Жизнь перевернулась с ног на голову, всё пошло кувырком, прежние представления и ориентиры были опрокинуты, и работу по специальности, где зарплата превратилась в копейки, искать потеряло смысл. Надо было просто выжить, избежать гибели, - вот что он понял тогда, так же, как и многие другие вокруг него.
Он уже и без того был измучен: поиски места затянулись, ему не хотели идти навстречу ни в Институте, ни в Университете, ни в других вузах, куда он обращался после защиты кандидатской, те варианты, что ему предлагали, не устраивали его, ведь он был не просто специалистом, а специалистом со знанием японского! - и он мотался то в одно место, то в другое, вёл переговоры, торговался, перебиваясь на скудные запасы денег, занимая, продавая вещи, книги, ночуя у знакомых, переезжая с места на место... Но он знал, что борется за то, фундамент чего закладывал все прежние годы в Университете. Сначала кандидат наук, преподаватель вуза, - но это так, временный рубеж, главное - та монография, которую он задумал ещё студентом, которую частично уже очертил в своей диссертации, но над которой надо было работать дальше, углубляя и расширяя её, чтобы в конце концов мир увидел его главное творение, где он объяснит жизнь всех, самые глубинные законы мироздания. Он долго шёл к этому, и будет идти ещё и ещё, но он завершит свой великий труд - он знал это твёрдо. А потом - солидная академическая должность, авторитет в научной среде, просторная квартира в Москве, машина, дача, загранкомандировки во все страны света - он знал, что если в этой, советской реальности есть "столпы", корифеи, люди с практически неограниченными возможностями, то рано или поздно он окажется среди них.
И в один миг всё оказалось зря! Вчера ещё солидные и уверенные в себе люди, занимающие серьёзные посты в устоявшемся и, казалось, незыблемом мире, прочно окопавшиеся в помпезных, неприступных пока для него научных структурах, оказались такими же растерянными, как и он: ни академических институтов, ни плотно укомплектованных кафедр, ни издания монографий, ни гонораров - все разом обнищали, стало не на что жить, люди стремительно разбегались кто куда. Все были озабочены и метались в поисках новых источников существования.
Он недолго участвовал в борьбе за выживание, ставшей основной задачей всех вокруг. Ткнувшись туда, сюда, попробовав, как и другие, зарабатывать деньги в новых условиях, он в конце концов понял, что это не для него. И решил пока вернуться домой. Мама была ещё жива тогда, сестра и брат, из других городов, помогали им, чем могли...
Понемногу он пришёл в себя, отдышался, привёл в порядок свои мысли, а чтобы как-то жить, устроился в библиотеку - платили гроши, но зато легче было связываться с крупными библиотеками и выписывать книги по МБА - межбиблиотечному обмену.
Он втянулся в тихий, размеренный ритм своего городка, где он был незаметным, неброским служащим, но зато интенсивно читал и писал, занимался языком, улучшая его, как бы забыв, какие страсти бушуют во вне, в окружающем мире. А потом и вовсе стал думать, что это знак свыше: в этой тихой гавани он лучше соберётся, изготовится, мобилизуется, и потом - прыгнет дальше. Никакая суета и головоломки внешнего мира не отвлекали его теперь, не забирали его сил, и он погрузился в то, что было всего милее его душе: создание своей Книги.
Друзья, те, что остались в Москве, в новых, изменившихся обстоятельствах, в большинстве своём не стали упорствовать и держаться за свою специальность: семьи надо было кормить, и каждый выкручивался как мог, выбирая из того, что предлагала жизнь. Те, кто работал в дальних городах и весях, когда изредка объявлялись в столице и сообщали свои новости, оказалось, тоже круто меняли свои планы и находили новые применения своим знаниям и жизненным силам, и только единицы продолжали идти по прежней колее: хотя сейчас на ней уже нельзя было стяжать ни денег, ни особого почёта.
Что ж, каждому своё.
О себе он решил, что ему предназначено это: пойти по пути исследователя, и именно на этом пути достичь того, чего другие достигали суетой, ежедневным ломанием себя и подстраиванием под других. Он ловил себя на том, что всё меньше был способен на насилие над собой, ежедневную гонку на выживание, только работа над книгой приносит ему душевное успокоение и ясность ума, поэтому все советы: "Да ты просто пошли резюме!.. Когда тебе скажут, сколько за это платят, за твой японский, ты сам не выдержишь, побежишь!.." - он отметал, чувствуя, что перерос всё это, встал над ним. Зачем "посылать" и "бежать", когда он занят более важным, и со временем это откроется всем.
"Да кому сейчас нужна твоя книга? - подначивали друзья, хоть и знали, что бьют по больному. - И раньше-то такие книги не вызывали особых потрясений, разве что в узких научных кругах, а теперь вообще всё по-другому..." - "...Миром правит чистоган", - заканчивал он их мысль фразой, которая стала его любимой за последние годы. "Ну кто, кто, скажи будет её издавать и читать? Все заняты другим, несутся, закусив удила, чтоб не отстать от жизни, удержаться в седле, прорваться куда-то... А тут - твоя книга..." Они имели в виду, что её никто и не заметит, даже если найдётся издатель, все его труды - уйдут в никуда - ну, разве что следующие поколения, когда мир успокоится и войдёт в нормальные рамки, вернётся к традиционным ориентирам, вспомнят и оценят - "Но ты-то тогда уже где будешь, скажи?" Слыша это, он затаённо, загадочно улыбался: он знал, что это не так.
Книга его произведёт фурор, начнёт новый отсчёт! И он найдёт своего издателя, обязательно! Вон ведь сколько их теперь развелось, и чего только не издают! Всякую дребедень, то, что можно, не читая, выбросить на свалку, или просто забыть после того, как прочитал. А его книга - иное. Она открывает новые горизонты, заставляет задуматься и пересмотреть привычные представления о мире, она не оставит равнодушным никого!..
Теперь он присматривался к изменениям, происходившим в стране, и видел, что жизнь постепенно входит русло, которое он мог уже понять, которое было ему знакомо. Да, одним удалось вознестись на головокружительную высоту и стать баснословно богатыми. Другие - постепенно укоренились в этом новом мире в том же почти положении, в котором были и до переворота. Он, несомненно, оказался в числе тех, кого звали "старыми русскими"... Но это до поры.
Придёт время, и он возместит себе все свои жертвы и потери, весь ущерб, который он понёс, выбрав путь подвижничества, вот тогда - он получит, наконец, признание и всё, что есть у других, и даже больше, много больше!.. Всё то, за что другие дрались годами, добывая по крупицам, само свалится ему в руки, их известность померкнет пред тем, что будет тогда у него. О нём будут говорить повсюду, по идеям его Книги люди будут переиначивать свою жизнь и деятельность самого государства, его будут рвать на куски, приглашая и к тем, и к этим - рассказать, лучше объяснить то, что он написал... И все, кто не верил, что он достигнет этого, кто уверял его, что всё это горячечный бред, всего лишь - его фантазии, - о, как же они будут потрясены! Потрясены его триумфом и сожалеть о своём скептицизме, о том, что не верили ему, насмехались.
Он знал, знал, что так будет! Уже несколько раз он порывался схватить свою рукопись и кинуться в издательства (главные из них он давно наметил себе и "шорт лист" самых достойных знал наизусть), но всякий раз что-то останавливало его: ещё немного доделать, подчистить, вон там - пояснее выразиться, а в том месте - поподробнее, ещё пару примеров... Эта жажда совершенства почти намертво приковывала его к месту, не давала сдвинуться ни на шаг во внешнем мире, но он знал, что когда-нибудь он сделает этот шаг, и опять затаённо улыбался: что тогда начнётся!.. Пока же он копил силы, копил душевный покой - перед прыжком в кутерьму.
В своём городке между тем он постепенно становился почти знаменитостью, чудаковатым учёным, вроде Циолковского в Калуге - старинный городок начинал гордиться, что такой учёный муж принадлежит ему и вписывает, возможно, новую славную страницу в его историю.
Чудо конца ХХ века - компьютер (сначала он занимался на библиотечном, одном из немногих в городе, но со временем обзавёлся и своим) открыл ему небывалую свободу: давно переложив свой первоначальный текст в электронную форму, он теперь мог беспрепятственно совершенствовать Книгу: легко добавлять новые фрагменты, беспрепятственно изменять фразы и целые абзацы, придавать Книге всё более безупречный вид. Книга становилась бомбой, которую он, в тиши маленького городка, собирал, чтобы, настанет час, взорвать мир, и он тихо смеялся, воображая и воображая этот взрыв и то, что начнётся в мире после... Другие живут как червяки, ползая по тем маршрутам, которые заданы (и задал их кто-то другой, "чужой дядя") им извне, подчиняясь чужой неумолимой воле, выгораживая место для своей жизни на том маленьком клочке пространства, которое им позволили занять, разрешили. И они заслуживают своей жалкой доли, потому что не поняли той главной истины, которую понял он: идеи правят миром. Идеи меняют этот мир, совершают глобальные перевороты, и те, кто выносил, выпестовал эти идеи - становятся главными героями человечества. "Qui vult rеgnаrе - scribаt!" - повторял он про себя латинскую поговорку. - "Кто хочет царствовать - пусть пишет"...
Теперь он понимал, что правильно сделал, подчинившись когда-то знаку Судьбы, свернув сюда, выбрав этот путь... Какие-то высшие силы как будто присматривали за ним, и иногда подсказывали, еле заметно намекали о своей поддержке, и его мудрость, - понимал теперь он, - была в том, что он чутко улавливал подсказки этих высших сил и следовал им. Он чувствовал себя как бы на связи с мировой, надчеловеческой волей, и с годами его связь и диалог с этой невидимой волей становились всё явственней, чётче.
Весь мир, до самых его дальних границ, лежал у его ног, но временами он ловил себя на том, что картины его будущего триумфа, хотя и не пресытили его и не наскучили, были однообразны, повторяли одно и то же, в них недоставало яркости и разнообразия, - тех самых качеств, которые могла придать им только живая, конкретная реальность. Он жил в огромном пространстве, но как бы вне времени, время его стояло на месте.
Он всё чаще стал спрашивать себя: когда? Когда же наступит этот час "Ч", когда всё перевернётся для него, и мечты, с которыми он жил столько лет, обратятся в реальность, обретут плоть и кровь?
Этот вопрос, приходя Вале на ум, заставлял больно сжиматься его сердце. Как подступиться и где взять силы на то, от чего он давно отошёл - на мирскую суету? Идти в редакции, в Учёные советы, к корифеям, которые после выморочной полосы безвременья вдруг снова выступили из небытия и оказались здравствующими, процветающими и занимающими те же или даже более высокие посты, как будто ничего и не случилось за эти годы, - идти "обивать пороги" и просить - казалось ему теперь слишком мелким, недостойным его, его страшила мысль о том, что ощущение целостности и осмысленности, эпичности своего бытия он будет должен, хотя бы на время, променять на дробность, разбитость, расколотость отдельных шагов, на то чувство бессилия, растерянности, ненужности никому, которое так хорошо помнил по своим поискам места после защиты кандидатской. Вспоминая ту пору, он содрогался и как бы отшатывался от необходимости куда-то идти, что-то предпринимать - да, тогда он был другим, не таким, как сейчас, но ведь люди-то, люди - не изменились! И он чувствовал, как мало у него сил снова столкнуться с их бездушием, и опять откладывал свои шаги во внешнем мире на потом... Он чего-то ждал, ждал... - Может быть, опять еле заметной подсказки Судьбы, её тонкого указания на нужный поворот, тот самый переход в другое состояние... - то, что, он был уверен, он своими обострившимися чувствами распознает даже по еле заметному намёку.
***
Но вместо еле заметного знака судьбы, однажды он услышал громогласный, словно раздавшийся с небес, Трубный зов. Такой явственный, каких он уже, со своими утончившимися чувствами, давно перестал ждать. В очередной свой наезд в Москву, к Мещеряковым, своим былым однокурсникам, среди общей болтовни он вдруг вздрогнул, и понял: вот оно!
- Знаешь, встретил недавно твоего Полуянова, - сообщил Михаил. - Совершенно неожиданно, на улице столкнулись. Представь - он в администрации их губернатора, курирует научные вопросы, но и в Москву часто наезжает, в Министерство, Кабмин... Энергичный такой, глаза горят, - судя по всему, большими делами ворочает...
- Наукой? Какими?!.. Ты его расспросил, рассказал обо мне? - встрепенулся Валентин.
- Да мы о тебе, собственно, только и говорили, я ведь его так знаю - чуть-чуть, шапочно... Можно сказать, что только через тебя.
- И что, и как он?.. Как с ним связаться - ты не узнал?! Я же уже лет десять, как потерял его из вида, как его найти, он говорил?
- Узнал, - сказал Михаил, и, таинственно улыбнувшись, полез за своей записной книжкой, тогда как его жена, Таня, - лукаво и сочувственно наблюдала за Валентином.
- Вот!.. Дал мне свой сотовый, запиши. Я, можно сказать, для тебя и старался, знал, что ты потом не отстанешь. И не простишь, если я у него его координаты не вырву.
- Конечно! Я ведь сколько лет его не видел, очень хочу повидаться или хоть созвониться, на худой конец!..
- Созвонишься, созвонишься, - ласково утешал его Михаил. - Он до середины ноября в Москве ещё будет, - так что успеешь ещё и лично повидать...
- А он меня помнит, что он сказал? Что вообще ты ему рассказал обо мне?
- Помнит. А я - то и рассказал, что есть. Что ты прозябаешь в Н-ске своём, в библиотеке работаешь, перебиваешься кое-как, и носишься со своей книгой, как и тогда...
- Придурком меня изобразил? - Валентину показалось, что в словах Михаила он уловил иронию.
- Что ты, что ты! Я просто о жизни твоей поведал, как она есть. Но вкратце. Думал, что ты увидишь его, сам и расскажешь.
- Увижу, увижу, конечно! - заверил Валентин радостно. - Он ведь такой человек!..
- Да, человек он, судя по всему, толковый. Раньше я думал - где-то он теперь, чем занимается? А теперь своими глазами увидел... Выстоял парень, молодец!
- Да, он такой! Лично я никогда не сомневался, что он далеко уйдёт... Здоровая такая натура, сильная. Так что я не удивлюсь, если он и министром ещё станет, или губернатором... Он такой!
- Ну, посмотрим, - улыбнулся Михаил.
Игорь Полуянов был особенный человек, - и Валентин понял это очень давно - когда только познакомился с ним: они были абитуриентами, поступали на факультет, вот только Валентин в том году поступил, а Игорю это удалось лишь с третьего раза - через два года. И тем не менее Валентин внимательно приглядывался к Игорю, ценил и уважал его, и был горд, что у них завязались отношения, что он, Валентин - встретил в жизни такого человека и сумел прилепиться к нему, войти в его жизнь.
Самостоятельный и независимый, Игорь как будто бы видел мир шире и взгляд его на мир не был замутнён ничем сиюминутным, мелким, завистливым или просто ревнивым по отношению к другим людям. Он шёл своим путём, сам прокладывая свои дороги, и поэтому другие люди мало что меняли в его поступи, почти никак не отражались на его движении вперёд. Они существовали, да, Игорь видел этих людей вокруг, но не соизмерял себя с ними, не подстраивался под них, а соизмерял себя напрямую с миром, ориентировался только на своё, на свои задачи, которые ставил перед собой и на свои цели - те, которые себе наметил.
С другими людьми Валентин всегда чувствовал какое-то натяжение, трение, говоря с ними, надо было помнить, что они сравнивают тебя с собой, и это сопоставление всегда незримо присутствовало в разговорах с ними и накладывало отпечаток: это было либо соперничество, либо скрытая зависть, либо лёгкое пренебрежение, если человеку казалось, что он превзошёл, "опережает" в чём-то Валентина, поднялся выше него. И всякий раз эти незримые рамки чужой личности, на которые он рано или поздно натыкался, необходимо было учитывать, принимать во внимание, держать в уме, чтобы соизмерить то, что он говорит и чем гордится, с чужими амбициями и самолюбием.
У Игоря же самолюбия словно не было вовсе, и Валентин мог, ни на что не оглядываясь, рассказывать ему о своей работе, изысканиях и находках, зная, что все его достижения только обрадуют Игоря, а не вызовут желание доказать, что он, Игорь, не хуже... Ни разу Валентин не видел Игоря уязвлённым чужими достижениями или задетым ими, наоборот, хватаясь ему очередным успехом, Валентин чувствовал только одобрение и поощрение. "Дерзай! Расти! Стремись выше!.." - казалось, внушало Валентину даже само присутствие Игоря, и Валентин расправлялся, воодушевлялся... Рядом с Игорем Валя чувствовал, как это нужно - творить, созидать, подниматься ввысь...
В сами Валины теории Игорь не вникал, казалось, ему достаточно было самого того факта, что кто-то рядом с ним горит священным огнём познания, поисков, - всё остальное было второстепенным. Иногда Валентин думал, что Полуянову, как какому-то былинному великану, колоссу, собравшемуся переустроить мир, скучно среди людей средних, заурядных, не охваченных страстью движения и роста - вверх и вширь, поэтому рассказы его, Валентина, радуют Игоря уже самим своим фактом, тем, что перекликаются с тем огнём, который горел в душе самого Игоря, и поэтому он, Валентин, занимает рядом с Игорем особое, отдельное место, какого не занимает больше никто из их общих знакомых. Он чувствовал себя соратником Игоря в задаче переустройства этого мира, а себя - подобным Игорю - ибо был охвачен той же жаждой познания, тоже ставил себе большие задачи.
Однажды у Валентина вырвалось: "Ты так благожелательно всё воспринимаешь!.. Все тут твердят мне: зря надрываешься, всё равно гениальных открытий никаких не совершишь. А ты..." "Ну, не знаю... - удивился Полуянов. - Вообще-то, мы учимся в ведущем вузе страны. Если кому-то и предстоит совершать гениальные прорывы, то это нам... Не всем, может быть, не каждому, но всё-таки, люди, которые их совершат, находятся скорее всего среди нас, учатся здесь, а не где-то в других местах. Иначе для чего сюда было так рваться, стремиться, - когда такой конкурс на вступительных? Кто хотел только корочки получить, мог бы и попроще что-нибудь выбрать, поступить без жертв и риска... А раз люди рвались сюда - они просто обязаны вырасти как можно выше..." "Верно!.." - восхитился тогда Валентин, и взял на вооружение этот аргумент на будущее: спорить со скептиками ему приходилось часто.
Игорь Полуянов - вот кто без лишних слов понимал воодушевление Валентина, его дерзания, - без всяких объяснений и доказательств.
И к тому же - Игорь, это всегда чувствовалось, сам уйдёт очень далеко, его могучая личность вырастет высоко, до облаков, и он, Валентин, всегда будет рядом с этим великим человеком, всегда сможет почерпнуть в общении с ним вдохновение и поддержку. Особенно поддержку... - При всей своей одухотворённости, Игорь всегда был практическим человеком, ясно понимающим мир вокруг - в том числе и его бытовую, прозаическую сторону, его духовная работа не отрывала его от земли, а словно бы позволяла обозревать происходящее на этой земле более обширно и ясно, видеть механизмы жизни более точно.
С таким другом он не пропадёт! - всегда знал Валентин. И хотя связь между ними то и дело прерывалась за эти годы, он всегда помнил, светлым краем своей души, что где-то есть - Игорь Полуянов, его замечательный друг, и всегда, когда узнавал о появлении Игоря на общем горизонте их знакомых, спешил к нему - возобновить и поддержать отношения.
Поэтому в этот раз, пока он возвращался из Москвы на пригородном автобусе в свой городок, через сырую, промозглую ночь, пока дома готовил ужин - варил уже давным-давно надоевшие, постоянные свои пельмени, он то и дело словно выпадал из времени, не видел ничего вокруг, думая только об одном: как они встретятся, каким сейчас стал Игорь, как он отнесётся к нему, Валентину, после долгой разлуки, а главное - к той новости, которую прежде всего и привезёт ему Валентин: что книга его практически готова, главное дело его жизни уже способно предстать белому свету во всём своём величии и завершённости. И он без конца говорил и говорил с Игорем - мысленно, но так живо, словно наяву, захлёбываясь, перескакивая с одного на другое, возвращаясь назад... - пока в голове у него не сложился стройный и выразительный рассказ о том, как он мучился, страдал, но шёл и шёл вперёд, как пожертвовал всем, отсёк от себя второстепенное, но всё-таки добился своего: книга написана и вот она, у него на дискете.
Временами ему казалось, пока он копировал на отдельный диск свой текст, который покажет Игорю, что надо ещё что-то подправить, перечитать вот сейчас заново - и подровнять кое-где слог, сделать более ясными некоторые выражения, но он не мог уже вернуться к этой будничной кропотливой работе - слишком был взволнован, приподнят, слишком отлетел от обычных своих забот, - так что не мог бы сосредоточиться на мелочах - "крохах" в сравнении с тем, что ожидало и волновало его сейчас: встречи с Игорем Полуяновым. Эта встреча переменит, перевернёт его жизнь, - чувствовал он и дрожал от нетерпения, ожидая завтрашнего дня, когда, поближе к вечеру, он позвонит Игорю.
Совсем другой вопрос начал волновать его назавтра, когда стало приближаться время звонка к Игорю. Тот же теперь Игорь, что раньше, или изменился? И не изменилось ли за это время его отношение к нему, Вале? Всё-таки столько лет прошло, а жизнь людей вон как меняет и обламывает!..
Валя вспоминал прежнее общение с Игорем, в былые времена, и не мог определить - важен ли он Полуянову, или тот давно отошёл от былых университетских воззрений? Что Мишка Мещеряков наплёл, на деле, про Валю, когда разговаривал с Игорем? Как Игорь оценит это многолетнее сидение Вали взаперти, отшельником, ради своей работы? Валентин мучился вопросами и не находил ответов - теперь он почти боялся встречи с Игорем. Он перебирал и перебирал воспоминания, но сердце его было неспокойно. Он вспомнил, наконец, что в ту далёкую пору своих поисков работы, своих мучений, он занял у Игоря денег, и ему стало немного легче. Раз Полуянов выручил его тогда, значит, верил, что ему, Вале, надо помочь, поддержать, значит и теперь он не может думать иначе, считать упорную устремлённость Вали к своей цели - чепухой, ерундой. Этот факт - что Полуянов всё же помог ему тогда - много лет, на самом деле, согревал душу Вали и давал уверенность: да, они с Игорем друзья, их дружба продолжается, тянет свою нить сквозь эти годы.
...Они договорились, что Валентин заедет к Игорю в Представительство области, в гостиницу, в которой тот остановился, в пятницу после рабочего дня. За неделю Валентин перебоялся, перетрусил, передрожал, представляя всё новые и новые осложнения, которые могут возникнуть в его общении с Игорем после стольких лет, которые они не виделись, и всё-таки, когда в пятницу утром садился на центральной площади своего города на автобус в Москву (он взял на работе отгул, чтобы отправиться в столицу с утра, обстоятельно и не торопясь), главным его чувством была радость, подъём, нетерпение. Годы его затворничества завершались, впереди его ждал новый этап жизни, невероятно счастливый и даже пугающий, при мысли о котором у него сладко кружилась голова.
От автовокзала в Москве он сел на автобус до центра города, наугад, - к тому месту, где была назначена встреча, он хотел подойти пешком, издалека, внутренне настроясь и приготовясь.
В Москве стоял холодный солнечный день поздней осени. Природа словно зависла в хрупком равновесии, ещё не выбрав, куда ей качнуться - в стужу зимы или обратно в тёплое лето. Эта неопределённость будоражила, волновала, сбивала с привычных ориентиров. Возможным казалось всё и открытыми казались все пути, которые в другое время были начисто отринуты как несбыточные. И в голове у Валентина всё мешалось - прошлое и будущее, он перестал понимать, кто он и где он сейчас, на каком отрезке своего пути.
Валентин шагал к Представительству неспешно - времени до встречи оставалось в избытке - и теперь совершенно другими глазами, чем прежде, смотрел на город, машины, вывески, рекламу и лица людей вокруг. Внезапно он перестал волноваться о том, как встретит его Игорь, теперь он думал о том, какая жизнь начнётся у него после опубликования книги. Этот город - он переставал быть чужим, враждебным - таким, каким Валентин чувствовал его все последние годы, которые прожил "в подполье", готовя и лелея свою книгу. Теперь выход из подполья был рядом - протяни только руку, и восторженное предвкушение, что он скоро перестанет быть здесь посторонним, вернётся в этот город, воскреснет для жизни - пьянило Валентина.
Теперь он не отмахивался от внешних впечатлений, как раньше, стараясь не задерживаться на них, чтобы не злиться, не раздражаться от этой человеческой суеты, которая проходила мимо него, никак не замечая его, не включая его в себя. Он больше не опускал глаз, чтобы не видеть этого круговорота людей вокруг, и не сожалеть, что сам он ушёл из этого круговорота и кипения жизни - в свои труды, искания, мечты и надежды, успокаивая себя: "Потом, потом..."
Теперь он, наоборот, вглядывался в город и людей вокруг, и детали жизни со всех сторон ежесекундно блаженно ужаливали его, добавляя в полотно его будущего бытия, стремительно разворачивающегося в его воображении, новые и новые штрихи и краски.
Вот... - такая же машина будет у него. И в этот бутик - явно очень дорогой, с умопомрачительными вещами - он будет по-свойски заходить, никого не боясь и не стесняясь. И вот в это ресторан зайдёт - просто пообедать, перекусить посреди дня беготни, суеты, приятных хлопот, которыми будет наполнена отныне его жизнь... Вот эта элегантная девица в умопомрачительном наряде припарковавшая свою машину возле тротуара, и торопливо устремившаяся к магазинчику модной одежды, проскользнувшая мимо, даже не взглянув на него, - о, совсем иначе она посмотрит на него, заметя среди людей на этом тротуаре или - притормозившего свою роскошную дорогую машину рядом с этой, её, дверцу которой она только что захлопнула и заперла, помигав пультом. Он галантно пропустит её вперёд, когда они столкнутся в узком проходе между машинами, она посмотрит на него, и, возможно, что-нибудь скажет, а он ответит, виртуозно вплетаясь в словесную игру, которая завяжется между ними, отныне равными, из одного круга...
Всё будет так, а вообще-то - может быть и не так, а ещё восхитительней, невероятней: она узнает его! Да, это он, тот самый автор Книги, о которой все только и говорят в последнее время, тот самый Валентин Казанкин, которого она даже и не надеялась встретить живьём, в реальности, вот так запросто выходящего рядом с ней из машины... Что тогда начнётся!..
И Валентин как наяву видел её радость, смущение, попытку заговорить с ним... пока новое лицо не отвлекало его и не повторяло в его воображении то же самое: узнавание его, робость, попытку заговорить - только уже совсем на другой манер, чем у заменяемой теперь на это новое лицо прежней элегантной девицы...
Иногда среди людей, которые наплывали на него, он представлял кого-нибудь из давних знакомцев, и теперь наслаждался их изумлением, смущённостью перед ним и их досадой на себя, что они не поняли раньше, кто такой Валентин Казанкин, не оценили его, не относились к нему так, как он того заслуживал... И даже Лена, которую он когда-то так сильно любил, встречалась ему среди этих новых людей, сожалеющая, раскаивающаяся и ненавидящая себя за то, что выбрала этого Ломова и уехала с ним в Орёл, а не осталась с ним, Казанкиным, отныне показавшего миру всё величие своих былых замыслов.
Так Валентин шёл и мечтал, дыша полной грудью и наслаждаясь картинами своего нового, подступившей теперь вплотную бытия, пока из-за здания, мимо которого он шёл, не вывернулся старинный особняк, в котором ныне помещалось Представительство губернии, в которой жил и действовал Игорь Полуянов.
Старинное величие этого особняка ударила его, словно сильный толчок в грудь: здание было реальным, зримым и неизменным - в отличие ото всех эфемерных и постоянно сменяющих одно другое строений, которые он мысленно выстраивал для себя, своей будущей жизни... И даже лёгкая облупленность штукатурки, которую он заметил в углу под крышей, словно подчёркивала материальность и окончательность этого особняка, как бы явственно говоря Валентину: да, меня не мешало бы подремонтировать, поправить, но всё это именно потому, что я реальное, стоящее в реальном городе здание, на ремонт которого требуются вполне определённые суммы и усилия, а не плод воображения кого-то, чьи возможности будут безграничны, размах ничем не стеснён, а потому и резиденция - безупречна...
Двойственное ощущение: ограниченности этой роскоши вследствие её вопиющей окончательности - и ждущего его, но ещё не ставшего реальным совершенства - стояло в душе Валентина, пока он поднимался по ступенькам и проходил между колонн к тяжёлой резной двери, но войдя, он окончательно оробел. Все мечты отлетели от него и он оказался просто маленьким человеком, зачем-то пришедшим сюда, как проситель, вся обстановка вокруг него как бы говорила, что здесь он никто, только путается под ногами...
Тем не менее он постарался с небрежным достоинством расспросить сидящую за столом у входа интеллигентного вида женщину, где ему найти Игоря Полуянова, и, слушая её объяснения, и потом, направляясь в указанном ею направлении, думал: "А, наверное, она обратила на меня внимание. Будет потом спрашивать Игоря, кто это был, с таким умным и одухотворённым лицом..."
...Валентин стоял на пороге апартаментов, показавшихся ему недостижимо роскошными, и вглядывался в Игоря. Он даже решился и надел на время очки, которые надевать при посторонних не любил. Да, перед ним был самый что ни на есть, настоящий Игорь Полуянов, о котором Валентин так часто думал, которого так по-особенному всегда вспоминал. Игорь почти не изменился внешне, но Валентину показалось сейчас, что внутренне, возможно, это совсем другой человек. Или не совсем... но другой. Неопределённость, бесформенность студенческих и аспирантских времён, которая делала их когда-то почти одинаковыми, похожими, равными, исчезла в нём, и теперь это был собранный, отбросивший лишнее, человек с чётко обозначенной ролью и местом в сложной структуре человеческого сообщества. Роль эта была - крупный деятель, очень занятой, рядом с которым Валентин почувствовал себя каким-то праздным, мечтательным и несерьёзным. Как ребёнок рядом со взрослым.
- Садись, - приветливо пригласил Игорь, указывая на кресло рядом с низким столиком. - Сейчас нам чаю принесут, или, может, есть хочешь?
- Нет-нет, - обрадовался Валентин. - Я не голодный. Дай хоть посмотрю на тебя... Я тебе деньги должен, помнишь? Я верну, обязательно!
- Ты такой серьёзный стал, солидный... Миша говорил, ты там крупными делами у себя ворочаешь. А как семья?
В дверь постучали, и в комнату вошла молоденькая девушка в белом фартучке, с подносом в руках. На подносе стоял фарфоровый чайник, чашки, тарелочки с разным замысловатым печеньем... Она поставила поднос на столик перед Валентином ("Как это здорово! - успел отметить тот, вписав новый новую деталь в картину своей будущей замечательной жизни. - Сидишь, а тебе приносят... Прислугу заведу, обязательно") и принялась расставлять на столике эти чайник, чашки и тарелочки. Валентин и Игорь пока рассматривали друг друга.
Потом девушка ушла и Игорь стал рассказывать о семье, в общих чертах главное.
Валентин внимательно слушал, и опять ощущал в душе двойственность. И жена, и сын, и дочь Игоря, о которых он рассказывал сейчас Валентину, были реальны, но окончательны. Ничего другого, кроме этого института у Игорева сына и лицея у дочери - уже не будет, в то время как у Валентина, который только сейчас собирался начать жить, всё будет лучше, ярче, масштабнее... "Всё" всегда масштабнее "чего-то", определённого, а у Игоря было именно "что-то", пусть реальное, но жалкое рядом с Валентиновым "всем".
Описав главное в своей жизни, Игорь собрался было перекинуться на дела и жизнь Вали, но неожиданно Валентин не дал ему, начав расспрашивать Игоря более подробно, задавая всё новые вопросы к тому, о чём только что услышал... Он словно бы хотел составить себе полное и исчерпывающее представление о том, чем живёт Игорь, создать полную картину, но Игорь отвечал теперь почти через силу, не понимая этого чрезмерного интереса и смутно чувствуя, что большинство вопросов Вали как-то не к месту, неестественны. Они были бы естественны в общем ходе разговора, если бы речь дошла до этих подробностей, если бы вопросы эти встали сами, невзначай, а, поставленные без повода и причины, казались вымученными, нарочитыми. Валя как будто решил для себя вызнать у Игоря как можно больше. "Чего это он? - неясно недоумевал Игорь. - Как будто отчёт какой-то собрался составить..."
К счастью, разговор перешёл на работу Игоря, и здесь стал заметен неподдельный интерес Вали, понятный и объяснимый. Он ахал, восхищаясь теми проектами, которые сбивал, сколачивал у себя в области Игорь из имеющихся научных ресурсов и наработок, уверял, что, конечно, у Игоря получится вывести их разработки на общероссийский уровень, найти им выход и применение в масштабах страны. У Игоря это здорово получалось, - понимал теперь Валентин. - Выспросить людей, с которыми сталкивала его жизнь, вытянуть у учёных, замордованных и растерянных в период великих перемен, что бы они действительно хотели делать, какую видят для своих идей перспективу, а затем пойти наверх, в администрацию своей области, в местные коммерческие структуры, а если нужно, то и в столичные, общероссийские структуры - и найти, соорганизовать ресурсы для претворения в жизнь казалось бы далёких от жизни идей и почти не реализуемых на практике исследований. Гуманитарий, а как научился схватывать технические идеи, как видеть, во что они могут вылиться и, главное, как увлекать этими идеями людей до того далёких от всякой науки!
Из того, что описывал ему Игорь, Валентин вдруг понял, что по значению Игорь Полуянов, хотя сам Игорь не сказал об этом прямо, почти правая рука их губернатора, а область - становится одним из самых значительных в стране центров современных научных и технологических разработок, и некоторые из них уже начали материально окупаться и приносить прибыль.
Игорь увлёкся и рассказывал вдохновенно, вспоминая всё новые и новые проекты и их судьбу, как они разворачивались при его участии, но в какой-то момент вдруг почувствовал, что собеседник не слушает его, как будто что-то главное понял для себя, а остальное не так интересно, хотя из вежливости он делает вид, что это не так, и не останавливает Игоря.
- Ну, а как ты-то? - как будто спохватился Игорь, остановив поток наплывающих на него историй и переключаясь на Валю. - Михаил твой говорил, что ты у себя в глуши зарылся, отказываешься на нормальную работу устроиться, вообще как-то свою жизнь наладить...
- Да совсем всё не так!.. - встрепенулся Валентин и начал горячо опровергать то мнение о себе, которое, по-видимому, Игорь некритически перенял сейчас, от Михаила и всех остальных общих знакомых, если где-то успел столкнуться с ними здесь, в Москве.
Это был тот самый рассказ, который он готовил и выпестовывал в себе всю эту неделю для Игоря, готовясь к встрече с ним, выбирая главное и отсекая ненужное, отвечая на возможные возражения собеседника и отводя от себя обвинения, которые сможет услышать, которые уже слышал не раз от других.
Валентин повествовал, как в смутные времена, когда рухнули все прежние устои, он сначала спрятался в родном городке, чтобы просто выжить, переждать бурю, и как, углубившись в работу над своей книгой, постепенно понял, что это и было то, чем ему надо было заниматься, отрешившись от внешнего, наносного. Как он выписывал и читал самую разную литературу в этом своём отдалении от мира и уединении, и как его Книга вдруг оказалась не такой, какой он её себе представлял раньше, она сама повернулась другой стороной, открыв ему совершенно другой свой смысл и применение, чем он видел в ней раньше. "Она сама повела меня!.." - удивлённо, как будто обнаружив это только что, в присутствии Игоря, говорил он, и продолжал, всё больше и больше увлекаясь, историю своего отречения ради главного, историю своего служения... Сколько радости испытывал он при каждом новом открытии, неожиданном повороте смысла знакомых истин, как эти открытия озаряли новым светом его жизнь и весь мир вокруг!..
Теперь было ясно, что он не сможет уже остановиться, заговорить о чём-то другом, переключиться на другие темы, и Игорь смутно подумал, что этим и объяснялся такой пристальный интерес Вали, в начале разговора, к его, Игоря жизни и семье. Валя, видимо, чувствовал, что его так прорвёт о жизни его собственной, что его излияниям не будет конца и края, поэтому и постарался, ради приличия, заранее поинтересоваться проблемами собеседника, чтобы больше уж к ним не возвращаться.
- Погоди, погоди, - попытался перебить его Игорь. - Так что тебе мешало работу-то получше найти, тем более с языком?.. Работал бы, жил нормально, по-человечески, и книгу продолжал бы писать...
- Ну вот! - почти радостно ухватился Валентин за это возражение. - И ты мне сейчас говоришь то же самое, что они все! Прямо слово в слово! Знал бы ты, сколько раз я это всё уже слышал!..
Валентин как будто даже восторжествовал, поймав Игоря на плоскости, примитивности мышления, банальности хода мысли, низводящей Игоря до уровня всех остальных, которых он сейчас опровергал и обличал.
Но всё-таки перед ним сейчас были не те, другие, а сам Игорь Полуянов, и для Игоря Валентин поискал у себя в голове более проникновенные аргументы.
- Знаешь, - сказал он, задумавшись на миг и так, как будто только теперь понял это, - я и сам, наверное, раньше бы так сказал. Когда ещё студентом был, в аспирантуре учился. Тогда я тоже, кажется, так думал, рассуждал как и вы все.
- А теперь что? - подхватил его мысль Полуянов.
- О, теперь совсем-совсем другое! - подвёл Валентин глаза вверх. - Я в какой-то момент понял, что если остаться в общем потоке, жить, как все, то ничего не выйдет. Выйдет, вернее, то же самое, что у всех, что предначертано любому... А вот чтобы вырваться из общего ряда, из общего уровня, о-о-о... тут надо сделать особое усилие, отрешиться от тех вещей, за которые все держатся... от многих из них... Ну, знаешь, как вылезти из болота, которое затягивает и само тебе диктует, куда двигаться...
- Хм, - сказал Полуянов. - Отрешиться, пожалуй, и неплохо, без выбора в пользу более важного тебе далеко не уедешь, здесь я согласен... Но ведь это смотря от чего...
- От всего! - горячо откликнулся Валентин. - От плотского, мирского, суеты... От всего, что держит, тянет вниз и не даёт подняться выше, взлететь... да, взлететь, если хочешь правду. Вот ведь смотри: учились мы все, сами чем-то интересовались, нащупывали каждый свою научную тему, свой главный в науке интерес... А что потом?
- И что же потом? - спросил Игорь, начавший внимательно слушать.
- А потом - конец. Немного вроде каждый углубился, но это так только, чтобы диссертацию защитить, корочки лишние получить, получше в жизни устроиться. А вот по-настоящему гореть, искать, полностью себя посвятить поискам истины - на это уже замаха не хватало, кишка тонка оказывалась, бытовые проблемы отягощали и тянули вниз... И только у тех, кто мог отринуть это бытовое, мелкое...
- Ну... - неопределённо протянул Игорь. Но Валентин почувствовал, что тот понимает ход его мысли.
- Я это понял, и - смог. Вышел на прямой путь, вместо того, чтобы блуждать как остальные... А они ведь ещё и обманывают себя, надеются, что что-то из них выйдет, что-то откроют...
- Надеются? - переспросил Игорь.
- Ну да, надеются, что чего-то достигнут, а сами уже погрязли в мелочах, повседневной суете, борьбе за кусок хлеба... Или кусок хлеба с маслом... - кто как.
- Так с чего ты взял, что они ничего не достигнут? Они не только достигнут, но многие и достигли уже... Вот Серов с нашего курса...
- Да разве это достижения? - перебил Валентин. - Разве для этого учились, грызли гранит науки, диссертации писали...
- А для чего, по-твоему?
- Да звёзд-то с неба так и не достали! Чуть-чуть приподнялись над общим уровнем, и всё... А до действительно важных открытий так никто и не дошёл...
- Да с чего ты взял, что они все великие открытия собирались совершать? Работали - учились и диссертации писали, - но все их познания ведь при них остались, они их и в своей жизни применяют, и студентам многие до сих пор передают... Или ты что, хочешь, чтоб все чистой наукой занимались?
- Да не хочу я, пусть живут, как знают! Пусть не наукой... Только думать при этом, что очень много пользы от них...
- Боже ж ты мой! - вскричал Игорь. - О чём ты говоришь? От каждого столько пользы, сколько он умеет принести, нельзя же всех на один лад мерять. Делают, что могут... Каждый сам свою жизнь строит, исходя из своих возможностей, ресурсов, в том числе и интеллектуальных...
- Так я то же самое тебе и говорю. Разменялись на второстепенное, третьестепенное...
- Ты считаешь, что работать - это размениваться? Работа - это и есть приложение сил, она не обедняет, а обогащает...
- Относительно обогащает. Не в науке.
- Ну, я с тобой не согласен. По-моему, как раз наоборот. А ты что, думаешь, что сидя над книжками можно дальше уйти?
- Да ведь время! Время для настоящих исследований нужно. А откуда оно у них? Вот представь - вот я бы преподавал, например. Сколько ненужного и лишнего сразу бы делать пришлось, бумажек всяких... учебных планов и прочей дребедени.
Игорь наклонил голову и искоса посмотрел на Валю.
- Да, много формальностей и ненужной писанины. Но зато со студентами бы общался, изо дня в день, идеи свои нёс, чувствовал их реакцию, отдачу, "обратную связь"... Чувствовал бы пульс жизни, в гуще был... Студенты ведь знаешь, какие иногда вопросы задают!.. Сам удивляешься... Вот у меня был один, лет 12 назад, Карачаров такой...
- Какой там пульс, Игорь!.. Разжёвывать им изо дня в день азы, повторять одно и то же из года в год...
- Но ты ошибаешься! Некоторым действительно разжёвывать, а есть и такие, что сами тебя на такие мысли натолкнут!.. А ты думаешь, что вдали от людей, в келье своей монашеской много времени сэкономил и лучше тех, которые в гуще жизни живут, мир объяснил?
- Нет, Игорь, ты не понимаешь! - воскликнул Валентин. - Настрой-то душевный при этом какой? - Совсем не то, что нужно для работы, поиска постоянного... Я вот живу - в согласии с собой. Пишу, книги читаю, языками занимаюсь, музыка... Я знаешь, какую коллекцию оперы уже собрал? Знатоки позавидуют! И главное - ясность душевная, каждую минуту своей жизни я ощущаю как наполненную смыслом, высоким, а не этой всей грязью... В обществе великих умов, светочей человечества, мудрецов, а не этих людишек, без цели и смысла...
- А, так ты хочешь сказать, что главное для тебя - внутренняя ясность, спокойствие, что ли? - сразу отказался от спора Игорь. - Так бы и говорил! Живёшь в своём мире, устроился так, как тебе нравится... - Что ж, тогда я согласен. Твой выбор - это твой выбор. Если для тебя так лучше...
- Да нет, не в этом дело! - испугался Валентин, что Игорь опять поймёт его не так. - Это обстановка просто... Я хочу, чтобы ты понял, что я совсем-совсем иначе живу, чем остальные. Чем все. Ни гнева, ни зависти ни к кому не испытываю, в гармонии с собой и миром, с природой... И лучше стал, очистился как-то, возвысился душой...
- Я рад, - коротко повторил Игорь.
- Да нет, Игорь, это ведь не всё!.. Тут и другая сторона стала мне лучше видна, за эти годы. Что книгу мою - ждут! Она нужна людям, и чем дальше - тем больше, я это прямо чувствую, это в воздухе носится!..
- Как это ты определяешь?.. - озадаченно спросил Игорь.
- Мир изменился! - возвестил Валентин. - Люди стали вопросы задавать (Игорь приподнял брови). - Вот посмотри, что происходит сейчас.
Эти новые русские, хапуги, нахватав всё, что смогли, настроив себе особняков, накупив машин, яхт, самолётов... даже островов себе и вилл за границей - теперь не знают, куда податься, как им жить-то собственно... Власть - в их руках, могут туда повернуть всё вокруг, могут - сюда, хотят - всю страну в сплошной шоу-бизнес превратить, хотят - в спортивную площадку, в теннисные корты и трассы для гонок - "Формулы-1" или "Формулы-2" там, "Формулы-3" - не знаю... Фитнес-залов понастроить и бассейнов на каждом шагу... Или салонов красоты этих... или гипермаркетов, магазинов громаднейших... В общем, и туда, и сюда мечутся, а найти главное не могут...
- Погоди-погоди, - попробовал перебить его Полуянов. - Как это ты всё в одну кучу...
Но Валентин, напав на главную свою тему, был слишком увлечён и продолжал говорить.
- ...Поэтому и стали задумываться, присматриваться - к чему свои громадные деньги и громадные возможности приложить. И институты восстали из пепла, и университеты; на каждом шагу: сюда иди учиться, туда; вузов развелось - сколько раньше и ПТУ, наверное, не было, и молодёжь в них ломится, прямо рвётся образование получить. Книги стали громадными тиражами выходить, музеи спонсоров приобрели, - в общем, всё как раньше, даже ещё активнее научная жизнь забурлила. Вкладываться в это стали, и вкладываться не абы как, как при советской власти было, а по-крупному, с размахом...
- Но это же хорошо! - попытался вставить Игорь, но Казанкин нёсся дальше.
- А всё почему? Потому что пережрались. Набили утробы свои под завязку, дальше некуда, и поняли, что чрево своё удовлетворить - это ещё не всё. Что что-то другое в жизни есть, более важное. Что человек не просто так на эту землю приходит, а для какой-то цели, и что есть задачи более высокие, чем каждый день обед из семи блюд съедать...
- Да ты о ком это?!.. - совсем уже нетерпеливо воскликнул Полуянов, но опять не остановил Валентина.
- И мысль-то, она в головы стала закрадываться: для чего живём, как этот мир устроен и для чего в нём человек... Вопрос, считай, уже ребром встал, я прямо физически, нутром своим это чувствую - все его задают: как жить? То есть сначала: как мир устроен, земля наша, а уж потом: каково место каждого из них в нашем мире, каково предназначение... Вот тебе не знакомо, наверное, это ощущение - что чувствуешь, что людей эта проблема озаботила, прямо чуть не на улицах друг друга спрашивают... А я именно так это ощущаю, как будто мысли их читаю: что это всем надо стало... Понимаешь?
Полуянов, услышав вопрос, скептически усмехнулся:
- Но ты же сам говоришь, что мне такого почувствовать не дано...
- Нет, ты только не обижайся! Я не это сказать хотел!.. Но когда работаешь столько, сколько я, докапываешься уже до самого глубокого - у тебя и чувства обостряются, как-то прозреваешь, чего людям не хватает, о чём они начали задумываться, и если видишь, что это, что ты нашёл, они хотят узнать - их мозги для тебя как открытая книга. Нет, не то чтобы, конечно, они прямо вслух об этом говорят - но где-то в глубине - зашевелился, зашевелился вопросик: а как жить-то? Ты не поверишь: вот я теперь к любому могу подойти, посмотреть в глаза и сказать: а я знаю, о чём ты задумываешься, какие ответы ищешь...
Полуянов пожал плечами, но Валентин не заметил этого.
- Вот я и говорю: пришла пора. Пришла. Мою книгу, её хватать будут, до дыр зачитывать, в ней свои ответы искать!.. И находить!
- Погоди, - уже совсем твёрдо прервал Игорь страстную речь Казанкина.
- Не веришь? - пристально взглянул на него Валентин. - Это ты просто не на ту волну настроен, не задумывался об этом раньше... А если б задумался...
Полуянов решил промолчать. Ему даже интересно стало - чего ещё наговорит тут ему сейчас Валентин.
- Вот это тоже меня ведёт, поддерживает, тянет вперёд, иногда даже силой тянет, представляешь?..
Они опять заспорили, и Валентин почувствовал, что в этом споре Игорь побеждает, пересиливает его. Надо было сдаваться и признавать Игореву правоту, но у Валентина оставался ещё один - самый сильный - аргумент.
- А знаешь, - сообщил он, когда Игорь выложил все свои доводы, - я ведь главного тебе ещё не сказал. Книга-то моя, я её практически закончил. Конечно, можно ещё подшлифовать кое-что, но в целом... Здесь она, на дискете, вся, - он похлопал по своему старенькому портфелю, где лежала эта самая дискета. Однако открывать портфель пока не стал.
На лице Полуянова ничего не отразилось при этом важном известии. Он выжидающе смотрел на Казанкина. Валентин набрал в грудь воздуха.
- Помнишь, ты всегда говорил, что когда станешь большим человеком, ну... поднимешься... - поможешь мне её опубликовать?
- Помню, - ответил Игорь. - Никогда такого не говорил.
- То есть как? - на миг растерялся Валентин. - Ну, всегда же, когда мы о моей работе говорили, ты мне обещал...
- Никогда не обещал, - твёрдо повторил Полуянов.
- Игорь, да ты что?! - изумился Валентин сильнее. - Да ты вспомни, вспомни! Ты всегда говорил мне...
- Да помню я прекрасно, что ты в самом деле! - поморщился Полуянов. - Это ты всегда меня заклинал, что я стану... ну, не знаю кем, в общем, займу крупный пост или как учёный - большие степени получу, чтоб тогда помог тебе твою книгу опубликовать. С издателями, что ли, поговорить, или ещё с кем...
- Ну, вот помнишь же!.. - обрадовался Валентин.
- Помню очень хорошо. Но только это не я говорил, а ты. Большая разница.
- Но ты же соглашался! Поддерживал меня...
- Ни с чем я не соглашался! - отмахнулся Игорь. И подумав, добавил: - Ты меня, вообще-то, даже и не спрашивал. Только твердил своё, а моё мнение на этот счёт тебя не интересовало...
Валентин глядел на собеседника ошеломлённо, силясь понять услышанное.
- Но разве ты?.. - начал он, и не нашёл, как продолжить.
- Бредовая была идея, с самого начала. Не знаю, что ты так себе в голову вбил. Даже подумать не мог, что ты всерьёз всё это...
- А как же ещё, если не всерьёз? - тихим голосом спросил Валя. У него пересохло в горле.
- Очень просто. Всё это не так делается, и мне лично было это ясно с самого начала. Не знаю, что ты себе вообразил ("Вообразил..." - как эхо, еле слышно повторил Валентин). Это что же, становлюсь я светилом науки, печатаю монографии, и издателям, между делом, сообщаю: "Да, кстати, у меня ещё друг есть, Валя, он тоже хочет книжку издать. Подсобите уж и ему заодно", - так, что ли?
- Ну да, - серьёзно подтвердил Валентин. - Тебя же послушают.
- Что послушают? Я же совсем в другой области!..
- Ну и что? Если у тебя авторитет, никого и область интересовать не будет. Скажешь, что читал, понравилось.
- А я не читал! И понравиться мне...
- Так вот, можешь почитать! - теперь Валентин начал торопливо расстёгивать замки на портфеле.
- Не буду.
- Не бу-у-удешь?.. Но почему? - последнее вконец обескуражило Казанкина, от его напора не осталось и следа.
- Ну, как тебе сказать, - замялся теперь Полуянов. - Не до этого мне...
- Не хочешь, что ли?! - округлил глаза Валентин.
- В общем, не стремлюсь... - попытался сгладить Полуянов. - Да что это, обязанность что ли у меня такая - книгу твою читать? Обет я дал - прочесть её обязательно?
- Но ты же хвалил! Одобрял меня. Говорил: "пиши".
- Ну и пиши. И печатай. Я-то тут при чём?
- Подожди-подожди... "Пиши", - а ты, выходит, и читать её не собирался?..
- Не стремился, - пожал плечами Игорь.
- Выходит...
- Выходит, я тут ни с какого боку! Твоя книга, в этой области специалистов полно, вот к ним и иди... Они в теме, сразу оценят, продвинулся ты куда-то или не очень... Они и рекомендации должны давать в печать.
- Но это такие люди! - почти застонал Валя. - Думают только, чтоб себя продвинуть, лишний раз напечататься, напомнить о себе... Если кому и помогают, то своим - родне, знакомым...
- Ну вот, сам говоришь. А ты что, не знаком с ними?
- Да знаком, знаком! Но зависть, препоны всякие - лишь бы не пустить чужого туда, где сами окопались... Я потому о тебе и думал всегда, - оживился он, найдя решающий аргумент, - что ты бескорыстный, никогда никому не завидуешь...
- Ну и что? Ну, не завидую я тебе... - Так должен, что ли за тебя твою работу делать?
- Да не работу, нет! Только помочь напечатать!
- Ну, а я что сказал? Это тоже твоя работа. Ходи, предлагай...
- Да что ты такое говоришь? Я им всем чужак... Дорогу перешёл, кость в горле... А у тебя связи, знаешь всех... Тебе, может, только пару слов сказать - в издательстве, в Миннауки...
- Каких именно слов? Что я с тобой учился когда-то? Это их убедит?
- Нет, о книге...
- Я её читать не буду, - твёрдо повторил Полуянов. - Пусть кому положено, те и читают и оценивают. Эксперты.
- Но почему не хочешь даже прочесть? Я же столько сил потратил, душу вложил! В миллионы раз больше, чем тебе просто взять и прочитать.
- "Миллионы", - передразнил Полуянов. - Словами бросаешься - не скупясь. А с чего ты взял, что она мне понравится?
- Да как же!.. - захлебнулся Валентин. - Я же тебе всё объяснил, рассказал...
- Рассказал, как ты её себе представляешь? Да, пылкая была речь. Только бессвязная какая-то. Никакой логики.
- Почему это бессвязная? Я, наоборот, много лет всё это обдумывал... И логика у меня никогда не страдала.
- Логика, может, и не страдала... Но ты так мир видишь - какое-то расплывчатое пятно, а не картина...
- Почему?!.. - Ты что, не согласен, что сейчас такое время, что люди задумываться начали?.. - протянул Валентин, подумав про себя: "Ну конечно, он же далёк от этого всего. Не то, что я".
- Какое время, какие люди?! - подхватил Игорь, теперь уже страстно. - Ты на людей-то хоть раз в жизни смотрел, думал о них, спрашивал себя, как они живут? Те, которых ты тут расписывал, просто тряпичные куклы какие-то - без мыслей, без души, так - серая масса, не способная ни о чём думать, ничего не понимающая, пока ты, мессия, им не объяснишь.
- Ну конечно, это же моё призвание. Я исследователь, истину ищу...
- А кроме тебя никто не ищет?.. Ни до тебя, ни после - исследователей не было? ("Но я же!.." - попытался вставить Валентин) Да бог с ними, исследователями! Остальные-то что? Только жрут да спят, совсем ни этот мир, ни свою жизнь не обдумывают?.. Дожидаются, пока ты им глаза откроешь?..
- Ну, может быть и обдумывают... Да не могут понять... Тут ведь навыки нужны, школа мышления...
- А если этой школы нет - то всё, баста? Незачем и думать, зря только силы потратят - до т в о е й истины всё равно не докопаются.
- Конечно, нет. Будут вокруг да около, а к главному даже не подойдут...
- Ух ты! "Главное" - это то, что ты нашёл...
- Но я же для того и учился, а потом исследовал - копал, копал, сколько литературы переворотил, сколько думал...
- Перестань! Твоя истина только тебе и подходит... Остальным до неё дела нет, у них свои...
- Да истина-то одна! Для всех! Почему я и говорил сейчас тебе, что она всем нужна!.. Всем глаза откроет.
- Никому она ничего не откроет! У каждого свой опыт, он ту реальность, в которой крутится, пытается переварить, в этой своей реальности - какие-то правильные ходы нащупать, её получше организовать... Только текущие проблемы - и именно свои - людям актуальны, а не абстрактная какая-то истина на все времена. ...Я вот как-то по телевизору видел интервью с одной арабисткой, - вспомнил вдруг Игорь. - Образованная такая, Коран, кажется, наизусть знает, сама стихи на арабском пишет... ("Вересаева?" - подсказал Валентин. "Не помню, может быть", - не спорил Игорь) Так вот, интервьюер навёл разговор на воинственность ислама, а она говорит: "Ничего подобного!" Нигде, абсолютно, Коран не призывает к насилию, - нигде! И представляешь, так рассиялась, расплылась в улыбке, довольная такая была, что по её виду можно было подумать, что она весь исламский терроризм победила. На лопатки положила, оружие заставила сложить, от всех их намерений отказаться, вечный мир начался. Я тогда так расстроился, что даже на телевидение хотел позвонить (они вроде как в прямом эфире говорили). Хотел сказать, что идеи-то, идеология - она у всех прекрасная, у всех религий, научных доктрин, вот только за малым дело: используют эти идеи кто как хочет, одни святыми становятся, другие головорезами, и всё - опираясь на одну и ту же теорию. Каждый в своём мире живёт и для своего оправдания самые благие идеологии использует, тот же Коран каждый трактует как хочет... Так что могла бы эта учёная дама хотя бы такие простые вещи прозреть, так нет!..
- Ну вот видишь, - нашёлся Валентин, ухватив идею Игоря. - Значит, единая идея нужна!
- Нужна, но доступно каждому только то, что с его собственными представлениями вяжется. Другого не добьёшься. Да и с чего ты взял, что это именно твоя идея?..
- Ну вот и посмотрим, - покорился Валя логике Игоря, временно уступил. - Надо только книгу издать
- Издавай, - устало согласился Игорь.
- Но как, как издать-то? Я же тебе объясняю - кругом блат, продвигают только своих, я там никому не нужен, на их кухне... Меня не пустят просто!..
- Почему не пустят? Ты же сам сейчас мне рассказывал, что каждому человеку прямо в душу смотреть умеешь, угадываешь, что там у него в глубине шевелится... Только подойди, взгляни - тебе никто не откажет. Голыми руками любого бери. Как там у Бальмонта? - вспомнил вот сейчас - "И если другому в глаза я смотрю, он вдруг опускает глаза..." Нет, подожди, там сначала так: "Я вижу, я помню, я тайно дрожу, я знаю, откуда приходит гроза..."
- Да при чём тут Бальмонт!
- Но ты же это самое мне сейчас и рассказывал - всех ты видишь насквозь, люди трепетать перед тобой должны...
- Да не передо мной! - поспешил откреститься Казанкин. - А перед моими идеями.
- Но ты же их носитель. Значит, и лично можешь это людям передать, в непосредственном общении. Как там у Цветаевой? - "Я сказала, а другой услышал, и сказал другому, третий понял..."
- Не надо Цветаевой!..
- Ну, тогда я тебя не понимаю. Преподавать ты не хочешь, тебя эта суета отвлекает, а то, что твои идеи мир перевернут - веришь безо всякой попытки практикой это проверить. Тут уж...
Мир Валентина рушился и летел в тартарары. Всё, что встало, ожило в нём в последние дни, дни ожидания встречи с Полуяновым, обваливалось с грохотом и треском, и он не знал, что сказать, что сделать, чтобы остановить это катастрофическое обрушение.
- Но Игорь!.. - взмолился он, теперь уже не тем уверенным и приподнятым тоном, которым описывал Игорю своё бытие и свои перспективы только что, ещё несколько минут назад. - Ты не понимаешь разве, что мне это нужно, очень нужно! Сам я не смогу! Стесняюсь, боюсь... Да и не по силам это мне - ходить куда-то, просить... Я же неприспособленный! Чувствительный, меня каждая мелочь ранит... Весь в науке... А ты... Ты же всегда поддерживал меня, ободрял... Напутствовал, можно сказать: "Работай, пиши!" Ты и денег даже мне занял, тогда, в 90м, чтоб я не погиб, не сгинул совсем...
- Денег?! - остановил его Игорь. - Это так ты это, оказывается, понял?! Что я типа спонсором для тебя вызвался быть, "вложиться", чтобы ты мог заниматься своей книгой, "посвятить себя науке"? Это поэтому ты этот долг двадцать лет не возвращаешь?..
- Двадцать лет?.. - изумился Валентин.
- А сколько? Посчитай... С 1990го...
- Но Игорь!..
- Интересное дело, - свернул на новую тему Игорь. - Я тогда в аспирантуре учился, еле концы с концами сводил, а после 92го, когда реформы начались, вообще оказался на грани гибели, да, впрочем, как и многие тогда... Не учиться пришлось, диссер писать, а думать о куске хлеба, как с голоду не подохнуть... - и вертеться, чтоб как-то выжить... Очень тяжёлый период был, бог не приведи такое снова испытать... А тебе и в голову не пришло, что долг твой мне неплохо бы возвратить, ты, видимо, считал, что время терпит...
- Но я же не знал!..
- Чего не знал? Как я жил? И что ты у меня последнее вырвал, выпросил, что я не от излишнего богатства тебе их дал, а потому, что ты ныл всё время: "Ой, пропаду!" Я думал, что деньги в долг даю порядочному человеку, а теперь оказывается, что это я меценатом таким выступил, веря в твоё высокое предназначение? А ты не подумал - по силам ли мне была тогда такая благотворительность?..
- Ох, Игорь!..
Валентин с ужасом осознал, что этим напоминанием о долге Игорь отрезал, полностью отсёк для него возможность что-то просить дальше, что разговор навсегда свернул с того русла, в которого начался, но размышлять об этом было некогда - ему приходилось оправдываться.
- Но мы же не виделись сколько!.. Я ведь тебя только лет через семь тогда встретил, когда ты приезжал на ИПК... И сказал, что помню о своём долге, верну обязательно... Как ты мог подумать, вообще, что я не верну? Ты же меня хорошо знаешь! Сколько времени общались!..
- Что я знаю? - устало спросил Игорь. - Что ты за эти годы, что я в аспирантуре учился и бедствовал, ты ни разу не подумал, каково мне? Что, может быть, я сам нуждаюсь, чтобы мне помогли?.. Тебе не до этого было, да? Спросить себя, каково другим-то людям приходится?
- Игорь, я думал! Я собирался!.. - теперь пылко заверял Валентин, ища в памяти новых объяснений, как получилось, что набежал такой жуткий срок - 20 лет...