Всё равно ржёт. Не понимает меня. На секунду заткнулся, скотинадеревенская -- и опять.
Если судить по одёжке, деревенского в нём не признаешь -- весь в броне. По самое не могу снизу и до ушей сверху. Когда наряжали его в доспехи, знали, что будет орать. Даже челюсти с этой целью пластинками прикрыли. Так нет, всё равно умудряется. Может быть, от возмущения? Зря. Ведь не рельсы гнутые на него положили, а кованую по древним рецептам сталь. Причём для его же безопасности. Радовался бы, глупый.
А вот рога между ушей ему присобачили зря. Ну да, Всаднику так удобней. Между рогами любую трубу вставить можно, хоть подзорную, хоть Иерихонскую, хоть от римского водопровода. Даже дуло от аркебузы и то ляжет без проблем. Но о животном кто-нибудь подумал? Ведь теперь бедному коню лишние полцентнера на шее таскать.
То ли дело, слева от меня. Красавица. Блондинка. Аристократка. Голубая кровь сквозь шкуру просвечивает. Ещё задолго до Миссии, когда она со всеми в общем стаде паслась, про неё легенды ходили. Махнёт, бывало, хвостом -- и весь табун у её ног. Но она, зараза надменная, пьёт кровь из нашего брата только так. Недостойного близко не подпустит. Покосится агатовым глазом, улыбнётся насмешливо одними веками -- и дальше иноходью. Шаг размеренный, спортивный. Лошадиного пота -- самая малость. Да и тот скорее стимулирует, нежели отталкивает.
-- Далеко ещё?
-- Раз скорость не сбавляем, то нeблизко, наверное.
Деревенского, того, что справа, она в упор не видит. Разговаривает только со мной. Вот так, коротко: "Далеко ещё?" Боится, что посчитают болтливой бабой. Я тоже держусь, интерес свой не проявляю. С такой аристократкой лучше быть осторожным. Одно лишнее слово -- засмеёт, решит, что влюбился по уши.
И будет права. Я и вправду втрескался. Честно признаюсь, нравится она мне. Очень. Умная. В смысле, нравится очень и умная очень. Про философию знает больше, чем весь наш табун вместе с седоками. На любой фильм не пойдёт, только на классику. "Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?" -- её любимый. Правда, других у нас и не показывают. Зато этот она раз тридцать смотрела. Однажды позвала с собой меня. Мы пришли самые первые и пристроились в конце зала, чтоб остальные смотрели на экран, а не на нас. Напрасно беспокоились, всем этот фильм осточертел, и в зале, кроме нас, не было ни души. Ах да, киномеханик, но он не в счёт. Он Всадник. Сами Всадники-то не стесняются заниматься любовью при нас. Почему мы должны?
Она тогда так нежно прижималась к моей груди, что я и содержание фильма не запомнил. А потом ещё на шее с правой стороны тавро в виде звёздочки нанесла.
-- Это тебе тату на память, милый, -- говорит.
Больно, но приятно.
А ещё во время любовных утех она кричит. Оно бы ничего, но она так кричит, что снаружи слышно. Помню, в тот день к концу фильма полный зал публики набился -- думали, что порнофильм привезли.
Правда, после того фильма -- хоть из табуна убегай. Все оборачивались, перешёптывались, мамаши своих малолетних кобылиц от меня за спины прятали.
А деревенский-то наш, хоть молчит и виду не показывает, но аристократка ему нравится тоже. Он здоровенный, как бронепоезд, и размера такого же. Только чёрный весь. Ночью без брони и не разглядишь. Отелло, он с любой стороны Отелло и есть. Одно время со мной пытался задираться, перед ней выделывался. То в бок пнёт, будто случайно, то подножку подставит. Я его наказал только один раз -- и хватило. Когда Миссия началась, на одном из поворотов я столкнул его в яму, чтоб отлежался, подумал, если есть чем, о своём недостойном поведении. Конечно, у меня масса покоя поменьше, чем у него, но кто из нас во время Миссии находится в покое? Никто. Не жизнь, а сплошной ипподром.
Зато с тех пор он ко мне без надобности близко не подходит, а, если уж приходится скакать рядом, всё время кричит. Вот как сейчас. Хотя нет. Он же не всё время орал. Сравнительно недавно начал...
-- Далеко ещё? -- аристократка опять отвлекает меня от моих мыслей. Ей скучно, хочется поговорить.
-- Ты сегодня хорошо выглядишь, -- отвечаю невпопад. -- И поступь хорошая.
-- Ты -- милый.
Кроме неё, у нас никто не может иноходью. Аристократка -- ясное дело. Повезло ей в специальную Академию попасть. И со Всадником ей тоже повезло. Лёгкий, весёлый, волосы до плеч. Да и наездник Арамис прекрасный. Шутит, не останавливаясь. Недавно одной бабусе загнул:
-- Мадам, не смогли бы вы принять меня сегодня вечером, часиков этак в одиннадцать.
Бабка, понятно, сразу в обморок, а к вечеру отошла. От радости, наверное. Как раз на часах одиннадцать отбумкало.
Арамис вообще большой специалист по женскому полу. Сердцеед, одним словом.
А ещё, в самом начале пути, только мы успели разогнаться, как дорогу нам преградили толпы каких-то гвардейцев. Все в крестах, при оружии. Вот тупицы, у нас же Миссия, нам останавливаться нельзя, чтоб проводить с ними разъяснительную работу, мы должны прибыть ровно в срок. Короче, Арамис вперёд вырвался, и пока мы его догоняли, он всю банду разметал. Одного только оставил, дескать, иди жалуйся своим кардиналам.
Арамису что глазами стрелять, что из оружия -- один чёрт: и то, и то смертельно.
-- Далеко ещё? -- опять моя светловолосая красавица. Заладила! Далеко-недалеко. Эти аристократки -- бывают такие зануды.
По правде, я и сам не знаю, далеко ли. Дорога -- это такое запутанное сочетание пространства и времени, что даже мой Всадник не всегда в ответе уверен. А ведь мой -- самый мудрый.
Вообще Атос -- королевских кровей. На бордовом бархатном камзоле, что в шкафу висит, золотой герб с мечом вышит -- я сам видел. Искусная работа. Правда, меч Атос давно не носит, зато с рапирой управляется неподражаемо.
До начала нашей Миссии он каждый вечер читал книги. Как-то у одного умника Атос вычитал про формулу, связывающую расстояние со скоростью и временем. У нас все лошади оборжались. Где этот умник нашёл постоянное время? Наверное, он эту формулу выводил, пока жена за ним с ухватом до Бастилии бежала. Всем известно: время -- величина переменная. Оно движется то быстрее, то медленнее. То направление его движения совпадает с твоим, то поперёк, а то вообще в другую сторону. Какие уж тут формулы.
Я своим всадником горжусь, и Атос не случайно меня выбрал. Мы с ним оба рыжие. Не просто веснушчатые, а именно рыжие. Огненно -- рыжие. Портос как-то сказал, что, если бы Атос настаивал своё вино на спирту, то оно бы постоянно горело. Только зачем Атосу спирт? Он единственный хранитель уникального рецепта вина без спирта. Его и пьёт. И вино это покрепче спирта будет. Сам-то Атос к нему привык, а если кто по незнанию попробует -- вмиг горизонтальную позицию займёт. Вон, тот же Портос кальвадос или мерло бочками употребляет, а хлебнул однажды вино из фляжки Атоса и, по-моему, до сих пор протрезветь не может. Хорошо ещё, что он начал дегустацию в самом начале пути, а то бы точно до конца Миссии не успел очухаться.
Зато ест Портос -- Гаргантюа рыдает и завидует. Поэтому только нашему деревенскому брюнету под силу его поднять. У остальных конечности расползаются. Когда готовились к походу, латы Портосу найти не смогли. Вон он едет, всадничек революции. Щёки на колени положил, пузо до шпор растеклось. На диету сел бы, что ли, или курить начал. Да только кто ему скажет об этом? Ему попробуй, намекни про гимнастический зал или тренажёры какие -- скандалу не оберёшься. Ущемили, дескать, достоинство. А когда сам на лошадь садится и своё достоинство животом ущемляет, так это ничего.
Моя блондинка помалкивает. Обиделась, наверное. Но ведь я действительно не знаю, сколько нам ещё скакать. Мне вообще иногда кажется, что мы уже перемахнули черту. Да только кто меня, животное, спрашивает? Меня погоняют -- я скачу. А за точность попадания в нужное время и место у нас отвечает Портос. Пусть у него голова болит по поводу географии. В конце концов, если мы перескочим лишнего и деревенский под ним загнётся, то это ему придётся топать пешком.
Портос из четверых, пусть не самый умный, зато самый образованный: он и считать может, и обсчитывать. Даже в дорогу взял с собойзолочёные весы. Лучше бы он взял компас, чтоб мимо не проскочить. Глаза у Портоса закрыты. Неужели заснул? Вино Атоса кого угодно уложить может. Ну да ладно, Всадники сами разберутся.
-- А как там д'Артаньян?
Хе-хе! Заговорила со мной, аристократка, не выдержала. Только какого д'Артаньяна она имела в виду?
-- Не понял, какой д'Артаньян?
-- Ну, четвёртый наш. Ты же зовёшь их, как мушкетёров. Значит, четвёртый должен быть д'Артаньян.
-- Нет, моя миледи, четвёртый не д'Артаньян.
Нет. Четвёртый не д'Артаньян. Да, у нас в группе четыре лошади, четыре наездника. Только Всадники наши без имён. Вот я и прозвал их, как мушкетёров, чтоб понятней было. Но четвёртый -- не д'Артаньян. Он -- Ничто. И одет он не в камзол, а в балахон. Балахон растянулся на тысячи световых лет, стирая звёзды и галактики. Даже Ангелы Смерти боятся заглянуть к нему под капюшон. Никто никогда не слышал его слов. Его слова -- последнее, что могут услышать смертные. И бессмертные тоже. Никто никогда не слышал голос его бледного коня, но от каждого удара копыта в пространстве остаются ямы, в которых нет ни света, ни времени. Вороной, наш могучий деревенский брюнет, когда я столкнул его в одну из таких ям, вырвался из неё через мгновение, но за это мгновение успел потерять дар речи и теперь только ржёт.
Да и остальные Ангелы под стать четвёртому.
Тот, которого я зову Арамис, в той жизни звался Вологез, король парфян. Женские сердца он пристрастился жрать ещё тогда.
Портос лет через тридцать после вознесения Христа устроил грандиозный Мор в Армении и Палестине. Трупов было -- до сих пор ими питается. Потому и опух. И кожа его белая, скользкая и червивая.
Мой Атос прославился в те же времена. Это на его совести сто пятьдесят тысяч человек, погибших во время британского восстания. Каждое утро юный Атос брал в руки меч, надевал венец поверх тёмных волос и отсылал людей на казнь. Он сжёг на кострах столько невинных, что те отблески огня и крови застыли на его кудрях навсегда.
Я знаю тайну его знаменитого вина. Кровь живых -- главный секрет его рецепта, потому непривычного к свежему трупоеда-Портоса так разобрало.
И не за подвесками королевы скачут мои мушкетёры. Наша Миссия попроще. Люди называют её Апокалипсис.
Уже посланы на Землю тексты предсказаний, уже у цыганок при любом раскладе выпадает чёрная масть.
Уже к церквям с запоздалым раскаянием бросились толпы грешников. Зря стараетесь, ребята. Когда гибнут миллионы, у кого найдётся время и желание разбираться, насколько вы там раскаялись?
Хакеров тоже предупредили, чтоб отвели душу до двухтысячного, так как потом резвиться будет некому. Они в первую очередь под косу пойдут.
Но раньше всех удавят графоманов, пишущих глупости на темы Апокалипсиса.
Этот деревенский ржёт, не переставая. У меня скоро начнётся мигрень.
Я уже знаю, почему он всё время ржёт. Деревенский пытается разбудить Портоса. Но тот молчит. Будто под капюшон Смерти заглянул и окаменел. Может быть, и окаменел. Вино Атоса не всякому дано пить. Ядовитей его, пожалуй, только моя аристократка. Она если укусит -- ни один ветеринар из гроба не вытащит. После её ласковых объятий в кинотеатре у меня шкура лет пятьдесят язвами горела. Нет, ей Портоса лучше не трогать. Самому надо бы попробовать.
Только очень нежно и деликатно. Я же от других не отстаю. Это мы зовёмся лошадьми, а на деле, у какой лошади можно найти когти вместо копыт и клыки, как у саблезубого тигра, только потвёрже да подлинней. Я ведь, если честно, деревенского в яму не толкал. Укусил тихонько -- он от боли сам прыгнул. Мне броню прокусить, что два пальца человеку не помню что сделать.
Кусать Портоса противно, но выхода нет. Я уже уверен, что двухтысячный мы проспали. Укусил. Не помогает. На губах привкус двуокиси кремния с примесями окиси кальция и железа. Действительно, окаменел. Ладно, справимся и втроём. Атос забирает у Портоса часы и ругается:
-- Конечно! Так я и знал. Проскочили! Разворачиваемся быстро.
-- А с этим что будем делать? -- Арамис указывает на Портоса.
-- Ничего. Ему по-любому конец. За срыв графика. Я уверен, что Агнец уже снимаетседьмую печать с карателями. Короче, давай быстрей назад. Справимся втроём. Эх, столько времени упустили! Пока развернёмся, пока долетим, это ещё сколько тысячелетий-то пройдёт.
-- Ну, может, хоть к пятому поспеем?
Назад мы скакали втроём. Вороной с Портосом остались далеко позади. Когда торжествующим аллюром я проскакал мимо него с правой стороны, то увидел на шее тавро в виде звёздочки. Такое же, как у меня.