Впервые она появилась на Рождество, как чертенок из коробочки. Льюис, пришедший с ней, был его другом еще с тех незапамятных пор, когда оба они посещали среднюю школу, и сообща ее не посещали. Тогда они носили короткие штанишки, и вместо отбывания положенного количества часов за партами, бродили по огромному магазину игрушек, пребольно втыкая друг дружке локти в бока в момент наивысшего эмоционального напряжения. А чуть позже игрушечный магазин уступил приоритет подвалу соседнего дома. Тогда они пробовали курить, играли с другими такими же несознательными малолетними гражданами в камушки на деньги, или обменивались всякой всячиной "не глядя". Иногда случались короткие, яростные стычки, но весьма редко; оба - и Льюис и Роберт, именно там прошли свое первое боевое крещение. Потом взрослые узнали о наличии столь таинственной обители, и все общество из подвала разогнали, а в довершение всего повесили огромный амбарный замок на дверь. Его много раз пытались сбить в знак протеста, и порой эта затея имела успех. Но замок вешали снова и снова, пока не стало ясно, что этот счастливый этап детства-отрочества, увы, завершен.
Но дело было не в детстве Роберта и Льюиса, не в юности, о чем можно было вспоминать до бесконечности, выуживая подробности и сочиняя легенды. Дело было в Льюисе, который в тот день на Рождество так и светился от довольства собой, точно заправский квакер, чья лошадь собрала все призы на сельскохозяйственной выставке. Гордость распирала его неимоверно, когда он появился на пороге, демонстрируя одну из лучезарнейших своих улыбок. И сходу безапелляционно заявил, как мог это сделать только Льюис:
- Я не один, прошу прощения. Хотел вас познакомить со своей девушкой, и не нашел лучшего момента для такого события. Вот...
Он покровительственным жестом обнял миловидное хрупкое существо белого цвета, с завитками длинных золотистых волос, и немилосердно его встряхнул, словно приводя в действие механизм. Существо в ответ попыталось непринужденно улыбнуться, но его темные глаза посмотрели неожиданно застенчиво и немного исподлобья. Их взгляд стал после торжественной вступительной речи Льюиса страдальческим, а не радостным или взволнованным. Роберт посторонился, впуская гостей в дом, и все продолжал рассматривать вошедшую девочку, испытывая мучительное подозрение. Эти глаза, глядевшие исподлобья, он видел, видел абсолютно точно! около восьми лет назад, после чего прошла целая вечность. Но в ту пору они принадлежали угловатому и очень худенькому подростку с трогательно несоразмерными конечностями и узеньким личиком,
казавшимся изможденным. Она еще имела обыкновение хмуриться и краснеть от постоянного смущения, оставшегося в ней по сей день, а руки держала за спиной, будто не зная, как ими пользоваться.
Да, один раз она его ударила - теннисной ракеткой, совершенно не нарочно. Ей было лет десять, и он учил ее на корте играть в теннис. Научил хорошо. Она так разошлась, что не заметила его, замечтавшегося, неосмотрительно вставшего позади, и размахнулась именно так залихватски, как он учил. Синяк был просто огромный.
- Кто тебя так приложил? - всплеснула руками Элиза, увидев его и испугавшись. В этот день она осталась дома. - Ты что, подрался?
Это были еще те времена, когда он мог с кем-нибудь подраться. Услышав ответ, Элиза хохотала так, что ему даже стало досадно.
Сейчас она, слегка вскинув бровь и тоже что-то подозревая, переводила быстрый, наполовину веселый, наполовину пристальный взгляд с Льюиса на его спутницу, ожидая дальнейших разъяснений, которые он давал в интригующей манере:
- Да, вот она, моя чудесная маленькая подружка...
Сильно раскрасневшаяся подружка, придав лицу подобие улыбки, отважилась раскрыть рот:
- Тетя Элиза... Вы меня не узнали?
- Ах, боже мой! - воскликнула тетя Элиза, и бросилась обнимать свою гостью с лицом более взволнованным, чем прежде.
- Да, да... - Льюис пожал плечами, немного разочарованный тем, что всеобщему ступору положен конец. - Это моя чудесная маленькая дочка. Кейт, малышка Кейт...
И снова заулыбался во весь рот, довольный произведенным фурором.
- Дядя Роберт, - поздоровалась она с ним, вырвавшись, наконец, из объятий расчувствовавшейся "тетушки", и целуя его в щеку. - Вы меня помните?
Помнил ли он ее? Еще задолго до того, как она сама себя могла помнить. Жена Льюиса ходила беременная, а они сидели на маленькой кухне, потягивая пиво и рассуждая о том, что все слишком неожиданно и рано, и что старики Льюиса в полном ужасе - ведь ему всего двадцать! (Он был на год старше Роберта, но учился с ним в одном классе). А потом, спустя какое-то время они забирали жену Льюиса из роддома. Огромный белый сверток, перевязанный розовой лентой, а в нем крошечное, кукольное сморщенное личико: Роберт первым взял ребенка на руки, опередив молодого папашу, который так разволновался, что метался, как полоумный, от жены к машине и обратно уже к смеющимся медсестрам, постоянно что-то делая не так. Элиза клянчила, не переставая, чтобы ей дали подержать этот большой сверток, и не угомонилась, пока ей не разрешили подержать малышку. А он смотрел на нее, на склоненное, румяное на холоде лицо, на черные длинные волосы, и думал с противной сентиментальностью, что она похожа на богоматерь с полотен Возрождения. Девочку назвали Кейт, в честь ее бабушки, которая умерла за несколько месяцев до рождения ребенка.
Жена Льюиса отличалась не кротким характером, и имела весьма своеобразный взгляд на вещи. Элизу она недолюбливала инстинктивно, на подсознательном уровне, поскольку ревновала симпатягу и балагура Льюиса к любой девице, даже случайно оказавшейся поблизости - даже если та просто сидела рядом с ним в автобусе. А Роберта она опасалась, полагая, что Льюис уделяет ему время, положенное ей, и что два мужчины обязательно собьются с верного пути, стоит оставить их без присмотра. Она, по всей видимости, с самого начала сознательного существования была убеждена в низости мужской природы, и несла эту убежденность через всю жизнь. Ее бы очень устроило существование в бункере, в результате страшного катаклизма, вместе с Льюисом и ребенком - как продолжение истории Адама и Евы современной эпохи. Но к ее великому разочарованию никаких катаклизмов не намечалось, да и комфортабельный бункер Льюис так и не построил.
В свете всего сказанного дни рождения, рождественские праздники и вообще всякие другие памятные даты становились для супруги Льюиса настоящим адом, поскольку нужно было принимать гостей, или самим отправляться в гости, как того требовали приличия и правила светского тона, свято ею чтимые. Хоть и мучилась она неимоверно. Многолетняя дружба между Робертом и ее мужем, приобретшая в их глазах оттенок чего-то нерушимого и священного, для нее ровным счетом ничего не значила. Добрая Элиза пыталась ее понять, и как женщина, представлявшая бесценный образчик всего лучшего среди прочих представительниц своего пола, всегда искала повод встать на сторону другой женщины из солидарности, оправдывая и защищая "бедняжку". Во избежание семейных междоусобиц и Роберт, и его девушка, (ставшая женой после десяти лет гражданского брака), старались из тактичности не заходить к Льюису домой, а уж если встречались, то едва ли не тайком и на нейтральной территории. Элизу постоянно интересовали всяческие подробности о его дочке, она могла слушать его рассказы часами, раскрыв рот и забывая дышать. Но по праздникам им удавалось собраться всем вместе, и увидеть Кейт: больше всего девочка радовалась появлению дяди Роберта, который носил ее на плечах, весело возился с ней, а она лезла к нему на колени и всячески требовала к себе внимания, глядя снизу черными пуговицами глаз. Однажды она так заигралась, что описала ему новые и ужасно модные брюки, купленные Элизой.
Он помнил Кейт в разных возрастах: и роддомовским кулем, и розовым голышом, и кудрявым ангелом с пухлыми щечками, каких любят изображать на религиозных открытках. В раннем детстве волосы у нее были совсем светлые, льняные. А потом, подрастая, она утратила свою милоту и резко подурнела, а Льюис в связи с этим потерял к ней всякий интерес. Повзрослев, она стала жутко стеснительной и все время молчала, теряясь, когда к ней обращались даже с простым вопросом, как будто ее воспитало племя дикарей. Она прекрасно видела, что мать ее устала, что их жизнь с отцом разваливается, трещит по швам, и что Льюис разочарован произошедшими метаморфозами; это не могло не наложить свой сумрачный отпечаток не только на ее лицо. Тогда появились прощупывающий взгляд исподлобья, и вечно спрятанные за спину руки... Ей исполнилось двенадцать, когда родители после нескольких лет изматывающих скандалов и недель враждебного молчания, развелись. Мать увезла ее с собой в другой город, а Льюис первое время вообще не питал желания их видеть - ни ту, ни другую.
Теперь она училась в престижном университете, а к отцу приехала на рождественские каникулы. Она поссорилась с матерью в очередной раз. Ссоры между ними возникали все чаще и чаще.
- Боже мой, Кейт! Ты стала настоящей леди! - воскликнула Элиза с восхищением. - Льюис, это лучшее из того, что ты в своей жизни сделал!
- И причем не руками, - шепнул тот Роберту на ухо, чтобы дамы не услышали.
Она была больше похожа на Кейт раннего детства, нежели на Кейт - подростка, от которой остался только взгляд исподлобья и застенчивость.
- А знаешь, в три года она была в тебя влюблена! - сообщил ему Льюис доверительно, понизив голос, но так, чтобы она слышала. - Разве ты не замечал? Только и разговоров было, что о тебе...
Он не успел договорить, и преувеличенно сильно зажмурился, когда она помахала пальцем у него перед носом.
Роберт улыбнулся, и она взглянула на него, немного покраснев и поправляя непослушную прядь волос. У нее были темные брови и светлые ресницы, такие, будто их не было вовсе. Льюис принялся напевать себе под нос прицепившуюся к нему с самого утра модную песенку, и пошел на кухню помочь Элизе, за которой шутливо приударял в течение последних двадцати лет.
Кейт было не по себе от всеобщего внимания. Присутствие дяди Роберта ее здорово смущало, и чтобы исправить положение она начала разглядывать стеллажи до потолка, сплошь уставленные книгами.
- Я не помню, чтобы на старой квартире их было так много...
Она быстро вопросительно на него посмотрела, и он понял, что должен поддержать разговор немедленно.
- Книги были, но не в таком количестве, это верно. Мы очень много их покупали, когда переехали сюда. Хотели собрать классику двадцатого века.
Он подошел к ней, пытаясь выглядеть радушным хозяином, но на самом деле растерянный не меньше, чем она. Он просто не представлял, как себя надо вести с этой леди, которую девятнадцать лет назад первым взял на руки.
- А что вы читаете?
- Сейчас или вообще? - спросила она и склонила голову набок, чтобы легче было видеть названия на корешках. - Сейчас... Есенина. Это известный русский поэт периода большевизма. Знаете?
Он не знал.
- А вообще я люблю классиков двадцатого века: Моруа, Селинджера. Моэма. Мориака. Еще Франсуаза Саган неплохо пишет для женщины.
- А что, женщины пишут как-то особенно? - поинтересовался он, разглядывая ее профиль и не переставая удивляться переменам.
Она на него взглянула с нескрываемым подозрением, желая понять, подшучивает он над ней или спрашивает серьезно. На самом деле думал он совсем о другом: о быстром течение времени, о смене поколений, о том, что не чувствовал прежде своих лет, пока не оказался рядом с ней и не увидел себя с ее позиции. Для нее он был уже стариком, ровесником ее отца, и ему скоро исполнится тридцать девять - она, должно быть, скажет с ужасом "уже тридцать девять", и он бы в ее возрасте так сказал. Но сам Роберт никогда прежде не нес тяжелого багажа своих умудренных опытом лет, придавивший его в сию же минуту рядом с ней.
- Мужчины и женщины излагают материал совершенно по-разному - терпеливо объяснила она, сжалившись над его невежественностью. - Мужчины пишут более обстоятельно, сухо, рассудочно, а женщины эмоционально, сердечно. И у них намного больше описаний и прилагательных. Но вот дамские романы читать просто невозможно. Как будто слишком много сладкого, и ты им объедаешься так, что начинает тошнить... И еще не люблю детективы.
Позже он напомнил ей об этом разговоре и веском литературном "умничанье". Она немного обиделась.
- А вы помните, как я сломала ракетку? - вдруг спросила она безо всякого перехода, и рассмеялась.
- Помню, как нечаянно меня ударила.
Он сам не заметил, когда исчезло неприятное ощущение натянутости.
- Нет, нет, не ударила - это я тоже, кстати, помню, - начала говорить Кейт, встряхнув головой. - Нет, именно сломала. Чиркнула ею по асфальту, когда мяч низко летел... Элиза подавала.
Ему было удивительно слышать, как она назвала его жену по имени, будто подругу.
- Вы занимаетесь антиквариатом? Папа мне рассказал. Я кое-что нашла для вас и Элизы в подарок. Но больше ничего не скажу!
В подтверждение своих слов она приложила палец к губам, словно запирая их на замок. Потом оказалось, что ей удалось каким-то образом отыскать ракетки начала века, и она преподнесла их Роберту на рождество, немного стесняясь по давней привычке, и потому глядя чуть исподлобья.
- Боже мой, какая прелесть! - прошептала Элиза, глядя на ракетки поверх его головы.
Она сидела на диване, а он - на полу у ее ног, срывая яркую оберточную бумагу с подарков, из которой скоро образовалась шебуршащая гора.
- Когда я их увидела, то сразу же поняла, что должна компенсировать нанесенный ущерб.
Она спросила у Элизы, помнит ли она про сломанную ракетку, и к удивлению Роберта жена весело рассмеялась и начала воспроизводить подробности, на которые, видимо, могла обратить внимание только женщина.
- У твоей мамы разболелась голова, и она ушла в дом, чтобы прилечь... На ней было очень красивое красное тонкое платье... Льюис, помнишь?
- Что? - переспросил Льюис, напевающий уже сотню сотен раз прилипчивый мотивчик, и целиком сосредоточенный на преподнесенном ему подарке: Элиза купила в каком-то модном бутике предмет его мечтаний - теплый свитер крупной вязки, который Льюис просил подыскать.
- Ах, моя жена... - пробормотал Льюис недовольно, бережно складывая драгоценную находку. - У нее постоянно что-то болело в гостях, сколько я ее помню.
Раньше Элиза исполняла обязанности личного секретаря собственного мужа, но впоследствии, когда бизнес уже встал на рельсы, Роберт предоставил ей полную свободу и возможность заниматься ее любимым делом: она была помешана на дизайне интерьеров, аксессуарах и предметах обихода, постоянно пытаясь переделывать свои апартаменты, доводя их до совершенства. А после тут же находила новое совершенство, и все начинала заново. Ремонт в доме приобрел перманентный характер. Пришлось Роберту умерить ее пыл, и тогда жена с азартом перенесла свои грандиозные замыслы в дома и квартиры ее знакомых, и знакомых знакомых. Она знала все нужные магазины, где ее уже узнавали и встречали, как родную. В течение нескольких недель подряд она могла сломя голову носиться по всему городу в поисках какой-нибудь безделушки или картины определенного колорита и размера, которая единственно подходила к общей концепции, сложившейся в ее голове.
Кейт достался маленький серебряный кулон прошлого века на серебряной цепочке. Роберт подарил его жене чуть раньше, но поскольку никто заранее не был поставлен в известность о появлении Кейт, подарка для нее не было, но Элиза быстро нашла выход из неловкого положения.
- А ты мне купишь другой, - шепнула она мужу на ухо виноватым и умоляющим тоном. - Хорошо? Не обижаешься?
-Тебе нравится? - обратилась она к гостье.
- Еще бы... Обожаю серебро.
Кейт тут же надела его на шею, накрыв сверху рукой, словно любоваться им могла только она одна. Жест был совсем детский, когда ребенок боится, что другой, более сильный, позавидует его новой игрушке и отберет ее.
- Да... Малышка Кейт, которая сидела у тебя на коленях и таскала за волосы, сидит тут и рассуждает о достоинствах серебра, - вздохнул Льюис одновременно и шутливо, и грустно, пододвигаясь к Роберту и ложась на пол вниз животом.
- Ты всегда все портишь, - тихо проговорила его дочь, озираясь по сторонам в поисках стекла, способного отразить совершенство ее образа с серебряной цепочкой.
Она встала и подошла к пластиковой, прозрачной перегородке между студией и другой комнатой.
- Да-а-а, - протянул Льюис многозначительно, не отрывая от нее глаз. - Мог бы я когда-нибудь об этом думать? У меня такая взрослая дочь! Я и сам смотрю на нее, и не могу поверить...
Элиза притихла. Зная, о чем она думает, Роберт потрепал ее по руке, злясь на бестактность Льюиса. Она улыбнулась ему немного отрешенно.
- Пожалуйста, не называй меня тетей, - попросила она подошедшую Кейт, обрывая паузу. - Я чувствую себя старухой. Зови меня Элизой, а его - Робертом.
- Хорошо, - улыбнулась девочка, снова подсаживаясь к ним и продолжая время от времени трогать кулона, будто проверяя, не мираж ли это все. Она посмотрела на Роберта, а он почему-то отвел глаза от ее прямого взгляда, словно боялся, что она может узнать его мысли. Он никогда не отводил глаз. И ни о чем плохом не думал, чего можно было бы стыдиться. Просто девочка напротив была ему чужой, она ничего общего не имела с тем ребенком, воспоминания о котором сохранились в его памяти отрывками или видениями.
Как оказалось значительно позже, у нее возник конфликт не только с матерью, но и с отчимом - главным образом с ним. По ее словам, он постоянно пытался ее воспитывать, и кричал на нее. Пару раз дело дошло практически до потасовки, но мать вовремя вмешалась и растащила их.
- Она сказала мне - "я между вами, как между двух огней". А я ей посоветовала просто выгнать этого ублюдка, и найти себе кого-то получше. Но ей на самом деле важнее он... Она говорит, что не хочет выбирать, но так получается, что уже сделала выбор. Я ей не нужна. Да и черт с ними совсем! Я ведь действительно уже вполне самостоятельная, в любом случае мне надо жить отдельно. Но просто обидно. Понимаешь, обидно, когда твоя мать меняет тебя на какого-то сорокалетнего дурака!
Роберт случайно услышал этот разговор между ней и ее отцом. Он сидел на веранде с книгой и загорал, а они вошли в комнату и не заметили его. Нужно было заявить о своем присутствии сразу, но поскольку Кейт все это говорила с самого порога, он услышал помимо своей воли, и ему ничего не оставалось делать, как притвориться спящим на тот случай, если они его вдруг обнаружат.
Льюис приобрел старый одинокий дом у озера несколько месяцев назад, и предложил Роберту отдохнуть вместе с ним столько, сколько позволят дела. Лето только началось, погода стояла превосходная, и не хотелось сидеть в городе, глотая пыль и смок. Роберт ожидал, что жена поедет с ним, но она готовила ему подарок ко дню рождения в своем духе - занималась дизайном в новой, ею купленной квартире где-то в богемной части Лондона. Он только и выудил из нее с превеликим трудом, что последний этаж мансардного типа и весь из стекла, так что света будет предостаточно. Хоть разбивай зимний сад. Он предложил висячие сады Семирамиды, и получив от нее официальный и бесповоротный отказ, поехал вместе с Льюисом. Неожиданно оказалось, что Кейт их опередила и живет в доме уже с неделю: в университете начались каникулы, а с матерью и отчимом она не захотела отправляться куда-то в экзотические, знойные туры. Льюис знал о ее планах - она звонила и предупреждала его, но поскольку "у Кейт семь пятниц на неделе" для него самого ее воцарение в этом обиталище оказалось сюрпризом.
- Кейт здесь! - воскликнул он с удивлением, увидев пыльную машину неопределенного цвета.
Конечно, в столь пустынном месте не было ограничений для парковки, но ее машина казалась брошенной прямо посередине двора, перегородив его по диагонали прямо перед въездом. Она явно не ожидала встретить здесь злоумышленников, потому что ни одна дверь не была заперта, включая и гостеприимно распахнутые ворота.
- Заходит, кто хочет, берет, что хочет... - пробормотал обескураженный Льюис. - Смелая девочка. Я ей запретил являться сюда одной, в такую глушь. Мало ли что? Психов много развелось.
В доме ее не оказалось. Льюис покричал, покричал, а потом отправился на поиски - искать пришлось недолго: она загорала у воды, вытянувшись на траве, да так и заснула, уткнувшись лицом в раскрытую книгу. Но все бы ничего, если бы не полное отсутствие на ней одежды, исключая даже самый смелый купальник. Она не рассчитывала на визитеров, и по всей видимости, пыталась вообразить себя последней женщиной на земле.
- Черт возьми! - только и смог сказать ее отец на все это.
Роберт остановился и поспешил отвести глаза, успев подметить, что не такая уж она худышка, какой кажется, и что ее кожа успела приобрести красивый золотистый оттенок, а волосы совсем выгорели.
- Я пойду пройдусь, - успокоил он Льюиса, поворачиваясь к ней спиной.
- А я принесу какое-нибудь покрывало и разбужу ее. Черт знает, что такое!
Ему было неловко перед Робертом за подобный торжественный прием.
Одевшись, Кейт спустилась вниз, чтобы поздороваться, и заметно покраснела под загаром.
- Я прошу прощения... - сказала она вместо приветствия и виновато посмотрела на него исподлобья. - Я не ожидала увидеть вас так скоро.
- Ты бы ожидала, если бы потрудилась включить свой проклятый мобильный! - проворчал недовольный Льюис, метая на нее грозные взгляды. - Не понимаю, зачем он тебе вообще нужен, если ты его постоянно отключаешь?
Но его сердитый тон только ее подзадорил, заставив забыть о смущении.
- Думаю, мы сумеем испортить вам отдых, - проговорила она с самой милой улыбкой, по-мужски пожимая Роберту руку. - Вы здесь будете, как между двух огней.
И вот он нечаянно услышал, откуда она подцепила это дурацкое выражение. Причина ее настойчивого нежелания включать телефон оказалась весьма тривиальна.
- Навязчивый поклонник, - пояснил Льюис в приливе откровенности. - Заваливает подарками, постоянно названивает, посылает сообщения. Но она уже сыта им по горло: от такого внимания кому угодно станет не по себе. Я подозреваю, что она и сюда-то сбежала благодаря его стараниям. Но боюсь даже спрашивать - как только она о нем слышит, так ее трясти начинает. Злится при одном упоминании его имени. Он так активно не давал ей прохода, что она его возненавидела.
И начал разглагольствовать дальше:
- Слава богу, девочка с головой, и я доволен, что она совсем не поддалась пагубному влиянию извне. Понимаешь, о чем я говорю? Они сейчас молодые, да ранние...(Какими, впрочем, и мы с тобой были). А Кейт не такая. Мать ее держала в ежовых рукавицах, и вижу, что строгое воспитание пошло на пользу. Она, в сущности, еще совсем ребенок, и уж лучше так, чем повзрослеть раньше, как я, к примеру. И не нужны ей сейчас эти романтические глупости - пусть лучше думает об учебе. Все-таки хлопотно иметь хорошенькую дочку, нужен глаз да глаз, а то эти сволочи только и норовят слопать, как конфетку.
Вообще-то все шло хорошо: никто никому не мешал, каждый занимался тем, чем хотел, живя словно сам по себе в затворничестве. Идиллию портили только два незначительных момента: во-первых то, что за продуктами приходилось ездить за несколько километров от дома в богом забытый городишко. Но так как Кейт заняла позиции первой, она стала их проводником и главнокомандующим по ориентированию на местности. С заправкой дело обстояло точно так же: если забывали залить бензин, приходилось бросать машину на полпути, и тащиться с канистрами на заправку пешком. С пустыми канистрами еще куда ни шло, но вот с полными прогулка была не из приятных... Во-вторых, Льюис имел дурную привычку бегать по берегу и орать, чтобы Кейт не заплывала далеко - плавала она не ахти как, а если брала книжку и садилась в лодку, ему непременно казалось, что она заснет, а лодка таинственным образом перевернется посередине озера. Там было достаточно глубоко, чтобы без проблем утонуть.
На другой стороне, к счастью, не близко, располагалась туристическая база: можно было различить свет их костров, а вечером среди черного массива леса поблескивали огни в окнах домов. Частенько туристы курсировали на лодках и заговаривали с Кейт, что очень раздражало ее отца. Один вихрастый парень так и повадился в одно и то же время совершать моцион по воде, именно тогда, когда Кейт чаще всего можно было застать в лодке с книгой, по которой она якобы готовилась к пересдаче проваленного зачета по немецкому.
- Может, скоро к нам приплывет весь их бойскаутский лагерь? Не нравится мне этот недоросль, - заметил недовольно Льюис в один из дней, не сдержавшись. - И еще я думаю, что у них обоих может развиться морская болезнь.
Льюис сказал и отошел к своим удочкам. Он все время пытался на них что-то поймать, и иногда его попытки заканчивались успешно. Роберт сидел в складном кресле, нацепив темные очки, и тоже исподтишка наблюдал за парочкой, качающейся на сверкающей синей глади уже второй час. По выражению их лиц он пытался угадать разговор, и это его развлекало. Наверное, вихрастый спортсмен уже осведомился, с кем она отдыхает, и она ответила, что с отцом и его другом. Вон они, два "сорокалетних дурака", сидят на берегу, греют на солнышке старые кости. Для этих двоих и он, и Льюис вышли в тираж, не представляли ни малейшего интереса.
- Папа, Ривер пригласил меня сегодня вечером на тот берег... - сказала она, подплывая к ним спустя некоторое время, и запыхавшись от гребли.
Льюис тщетно пытался приучить ее называть себя Льюисом, чтобы легче было вводить в заблуждение окружающих. Но она то ли забывала, то ли специально звала его папой, чтобы лишний раз подпустить шпильку.
- Так-так, - сразу же начал он с недовольным видом, - так, значит, мы учим немецкий! Вы с ним что, по-немецки, может быть, говорите? Ты, может быть, практикуешься?
- Между прочим, у меня каникулы, - заявила она резким тоном, вскинув брови и всем своим видом давая понять, что его претензии неуместны. Прыгнув в воду, она начала вытаскивать лодку на берег.
- Ты мне всю рыбу распугала!
- Подумаешь, какая важность! Ты можешь купить эту рыбу в магазине, а не торчать с удочкой на самом солнцепеке целый день.
- И что это за имя такое, Ривер? - не унимался ее отец. - Он что, хиппи, что ли?
- А чем тебе не нравится его имя? - вскинулась она. - Зачем нужно всегда все портить, я не пойму? Мне уже девятнадцать! Уж не хочешь ли ты водить меня на поводке?
Между ними возникла короткая, но ожесточенная перепалка, в которую Роберт нипочем не хотел быть втянутым. Но Льюис просто считал своим долгом призвать его в свидетели.
- Ты слышал? Нет, ты слышал, как она разговаривает? - обратился он к Роберту, нервно вертя катушку спиннинга.
И ей:
- Этому, что ли, вас в университете учат?
- Разве я не права? Разве я не могу поступать так, как считаю нужным, в девятнадцать лет? - закричала она, и развернулась к Роберту.
Он предпочел молчать.
- Позволь напомнить, ты был всего на год старше, когда я родилась! - выдвинула она наиболее веский аргумент.
- Ах, вот что ты хочешь? Вот, чего тебе не хватает! - защищался он. - Я был дураком, глупым неопытным мальчишкой! И хватит мне постоянно об этом говорить по поводу и без повода!
- Знаешь что? Я просто сейчас соберусь и уеду, - заявила она с угрозой. - И проведу лето без тебя и твоих криков!
- Вот прекрасно! Вот замечательно! - окрысился он.
- Я здесь жила одна и делала, что хотела...
- Да, я видел, что ты делала: загорала голая, а они все плавали взад-вперед.... И хорошо, если просто плавали!
- К твоему сведению, с озера ничего не видно! Не видно того места, где я загорала!
- Уверен, что в бинокль видно очень хорошо все места, и твои в том числе! - парировал Льюис, оставшийся довольным своей ироничностью. - Они могли запросто переплыть озеро и войти в дом - ты все двери оставляла открытыми.
Она задохнулась от возмущения.
- Да что ты вообще хочешь сказать? Что я здесь бордель устроила?
- Не знаю, - буркнул он себе под нос, поняв, что сболтнул лишнее.
Она даже и говорить дальше не стала, развернулась и побежала в дом.
- Ну и ну! - сердито заворчал Льюис, сконфуженный происшедшим в присутствии его друга. - Неудивительно, что она не может ужиться с матерью! Той тоже палец в рот не клади...
Роберт имел все основания заметить, что на конкурсе болтунов Льюис мог бы получить гран-при, но из тактичности промолчал, и правильно сделал. Льюис покачал головой, а потом признался:
- Я, конечно, тоже хорош. И не совсем прав. Она ведь действительно уже не малышка Кейт... Пойду, поговорю с ней, а то и вправду уедет - где я ее потом буду искать? Здесь все-таки она у меня на глазах.
Он всегда сначала кричал, доказывал, шумел, а потом раскаивался и даже мог признаться, что не прав - а ведь это огромное достоинство, если человек способен признать свои ошибки. И Кейт отличалась его же вспыльчивостью и его отходчивостью. Поэтому примирение состоялось, и она не уехала - Льюис застал ее за сборами дорожной сумки и уговорил остаться. Роберт боялся помешать их разговору, а потому не пошел в дом и перебрался в тень, чтобы не обгореть. У него была очень белая кожа, склонная к быстрым ожогам, что казалось нехарактерным для такого жгучего брюнета.
С той поры о Ривере никто больше не слышал, а она как-то призналась, что он ей самой не очень нравился.
- Так зачем же ты устроила скандал? - изумился Льюис.
- Не я устроила, а ты. Я просто отстаивала свою независимость.
На заднем дворе раз в неделю, вечером, Льюис разводил костер и сжигал мусор. Она частенько бродила вокруг, думая невесть о чем, а отец напрасно кричал, чтобы она отошла, иначе прокоптится дымом. О чем она могла так мрачно и напряженно размышлять, глядя в самый центр пламени? Роберт видел всегда одно и то же выражение на ее лице, являясь, чтобы затушить костер и сообщить ей, что они ложатся спать. Это означало только одно: если ей вздумается лечь позже всех, не нужно громко хлопать дверьми, но надо не забыть их за собой запереть. Он спал очень чутко, и всегда просыпался, когда она поднималась вверх по лестнице на цыпочках, чтобы не шуметь. Половицы предательски поскрипывали под ее ногами, и он невольно становился свидетелем ее возвращений в середине ночи, а то и совсем под утро, когда начинало светать. Электронные часы на подоконнике фиксировали время ее появления. Что она делала, оставаясь наедине с собой? Плавала тайком на другой берег? Просто читала, или вообще сидела в полной темноте в наушниках, раскачиваясь под музыку? Однажды ему показалось, что его разбудило постукивание входной двери, и Роберт поднялся, чтобы запереть замок. Наверное, Кейт забыла сделать это по рассеянности. Он спустился вниз, не зажигая света, и закрыл дверь, которая действительно раскачивалась от сквозняка, издавая тихое сухое постукивание. Роберт обладал превосходным слухом. Он и музыку для прослушивания выбирал крайне придирчиво, потому что она была для него сильнейшим раздражителем. Поднимаясь в свою комнату, он в темноте налетел на Кейт, спускавшуюся по лестнице. Она перепугалась, решив, что кто-то чужой забрался в дом, и едва не подняла крик.
- Это я, я, - сказал он, успокаивая ее. - Ты забыла запереть дверь.
- Да, я только что легла, а потом вспомнила, и пошла закрыть... А ты почему не спишь?
Он не признался в действительной причине.
На верхнем этаже было две спальни, одну из которых сразу же после приезда заняла Кейт, а вторую Льюис великодушно пожертвовал Роберту, как гостю. Но на деле в самом выгодном положении оказался он, поскольку мог выбирать - заснуть ему на диване в гостиной, (или столовой по совместительству - единственно большой комнате внизу), или же спать на застекленной веранде, представлявшей площадь чуть меньше спальни. Были еще небольшой предбанник - коридором его вряд ли можно было окрестить ввиду недостатка места, маленькая аккуратная кухонька и две крошечные комнатушки "удобств". Купив этот старый, но добротный дом Льюис тут же снарядил строителей, завершивших ремонт, напоминавший "Блицкриг" по рекордно коротким срокам. Угнетало лишь то, что эти льюисовские владения находятся далеко от шумного мегаполиса. Можно было сдать дом каким-нибудь старикам-пенсионерам, которые согласились бы на полное уединение и покой, уберегая владения от непрошенных вторжений и диверсий.
Предвидя ностальгию по благам цивилизации, дальновидный Льюис прихватил некоторые из них с собой, запихнув в багажник заботливо упакованные коробки. Они вмещали гриль, электронный будильник, маленький телевизор и приемник, сразу же занявший место на холодильнике: его включили один раз, и с тех пор он вещал, не переставая - вертели только ручку настройки в поисках нужных радиостанций. Вечерами, хоть на один часок, но все обитатели дома собирались вместе в столовой-гостиной не для совместной трапезы, а будто бы для исполнения некоего важного ритуала. Кейт могла забраться в плетеное кресло, поджав ноги по-турецки, и читать, не обращая ни малейшего внимания на то, что творилось вокруг: по ее реакции было сразу видно, насколько ей интересна книга. Если она зачитывалась, вряд ли можно было надеяться, что катастрофа вселенского масштаба пройдет замеченной. Книг она привезла целую кучу, а одежды всего одну небольшую дорожную сумку-рюкзак, цеплявшуюся на спину в походных условиях. Если произведение ее не увлекало, она часто поднимала голову и принималась наблюдать за своими со-домниками. Потом присоединялась к ним. Подходила, садилась и подпирала голову кулаками, наблюдая за их партией в шашки, или картежным побоищем. Сжалившись над ней, они вовлекали ее в происходящее, начиная играть в слова и записывая их в тщательно разлинованной тетрадке, или в бу-ри-мэ, очень веселясь над удачным каламбуром. А каламбуров набиралось предостаточно. Но как бы Кейт ни старалась, ей не удавалось подыскать большее количество слов, чем у Роберта, и этот факт вдохновлял ее на все новые и новые отчаянные попытки. Хуже всего обстояло дело с составлением слов из одного заданного.
- Это из-за того, что мы играем на время, - каждый раз повторяла она, хмурясь.
- Правила есть правила, - подзадоривал ее Льюис, которому доставляли удовольствие проигрыши злючки Кейт. - Да-а-а, это тебе не стишки кропать!
По части бу-ри-мэ ей не было равных: она могла написать нечто, над чем еще долго смеялись последующие дни.
Если бы на месте Кейт оказалась любая другая девушка - разве воспринимались бы девятнадцать лет разницы, как непреодолимая преграда? Все-таки девятнадцать - не тридцать, не так принципиально. Просто она была дочерью Льюиса, табу, святая святых. А Роберт был молод. Ему было не "уже" тридцать девять, а "всего" тридцать девять, и есть существенное различие между двумя этими определениями. И когда она подходила, садилась рядом на траву и, задрав голову, указывала на облака, он мог спорить с ней, на что похоже одно, или другое. Он видел их так же, как видела она.
- Правда, напоминает верблюда?
Она тыкала пальцем в воображаемые части тела, поясняя:
- Вот - голова. А вот горб... Правда?
Но "горб" начинал быстро расплываться, уносимый порывами сильного ветра, немилосердно треплющего их волосы.
- А то, золотистое...
Она вертела головой и так, и эдак, а потом пожаловалась, растягивая слова, как раздасадованный ребенок:
- Ну, не знаю, не похоже ни на что!
- На кляксу, - подсказал он, улыбнувшись ее недогадливости. - Просто на большую бесформенную кляксу.
Она рассмеялась его находчивости, энергичным кивком выказывая свое полное согласие, и повторила:
- На большую бесформенную кляксу!
И скоро, сами того не желая, они накликали не облака, а тучи: начался дождь, который не прекращался целый день. Из-за него все вокруг приобрело серый скучный оттенок. В комнатах царил полумрак, вода озера как будто потемнела, а трава на берегу утратила свою яркость, как осенью.
- Надеюсь, это не начало сезона дождей, - пошутил Льюис, вертя ручку настройки приемника. - В противном случае нам придется отплыть.
И продолжал полусердито, полушутливо, не встретив отклика ни с чьей стороны:
- Это вы, вы виноваты! Сидели целыми днями, и выискивали там всяких слоников, всякие замки воздушные...
На сей раз Роберт неопределенно хмыкнул для того только, чтобы показать, что вроде принимает участие в разговоре. Она тоже подала голос из кресла в соседней комнате:
- Мы не похожи на шаманов, что бы ты ни говорил!
- Не похожи? Посмотри-ка на Роберта повнимательнее - разве у него обычное лицо? Разве у обычных людей такие глаза?
И обратился к нему:
- Ты помнишь, что говорил наш преподаватель по истории? Что у тебя глаза мудреца, Будды. Кейт, разве ты видела еще у кого-нибудь такие глаза?
- Нет, - ответила она с раздражением, потому что он мешал ей читать.
- Оставь в покое ее, и мои глаза, - попросил Роберт очень спокойно, глядя в омываемое дождем окно.
Унять Льюиса было невозможно, если он сам того не хотел: последнее слово всегда должно было остаться за ним, даже несмотря на то, что все делалось вопреки этому его слову. Главное, чтобы никто его не переговорил. Да никто и не пытался.
В доме, благодаря дождю, понизилась температура, и стало прохладно: закрыли все окна, двери, чтобы избежать сквозняков, разожгли камин, достали теплые вещи, и конечно! у нее оказался всего лишь один сомнительно надежный свитер. Льюис одолжил ей свой - тот самый, подаренный Элизой ему на Рождество. Кейт смотрелась в нем поистине монументально, как вождь восставшего мексиканского племени, облаченный в широкое просторное пончо. Она много раз закатала рукава, но они все равно сползали, решая проблему перчаток.
- Да, принарядилась я, - заметила она, взглянув на свое отражение в стеклах на дверях. - Настоящее чучело...
И так, переходя от одной отражающей поверхности к другой, и с удивлением любуясь собой в каждой из них, недоумевала вслух:
- Ой, кто это? Ой, что это?
- Ты очень непрактична, тебе известно? Вместо того чтобы набирать книги, ты могла бы взять побольше вещей! В конце концов, ты ведь не мальчишка! - пожурил ее отец довольно добродушно, окидывая одним цепким взглядом.
Он остался доволен: свитер хоть и был больше на несколько размеров, очень ей шел. Роберт не мог не отметить того же, но вслух не выразил одобрения.
- А помнишь, как ты каталась на коньках и разбила себе губу?
Она взглянула на него недоверчиво и исподлобья. Ей было лет шесть, когда он, Льюис и ее мать повели девочку на каток: она довольно уверенно стояла на коньках. Но только один Роберт видел, как тонкие ножки зацепились одна за другую, и Кейт споткнулась и упала, а на нее налетел еще один ребенок, а за ним еще один, так что скоро на льду образовалась "куча мала", основанием которой стала Кейт. Льюис с женой в тот момент стояли поодаль, тихо и яростно выясняя отношения, и не сразу поняли, что случилось. Ему было двадцать пять, или двадцать шесть - очень худой и очень молодой: он выскочил на лед, поставил Кейт на ноги и увидел, что у нее разбита губа. Сама она вряд ли это почувствовала - ее больше привлекало темное вечернее небо, сплошь усыпанное звездами, которые она разглядывала, задрав голову. Он держал ее на руках и промокал ей губу своим носовым платком.
- Своим носовым платком! - возмущалась жена Льюиса. - Ты это видел? Своим носовым платком!
В ее глазах это было не просто преступлением, но святотатством. Непонятно, что поразило ее больше - то, что у Роберта оказался свой, а не чужой носовой платок, или то, что платок был носовой, а следовательно, предназначался для единоличного пользования. И никакого значения не имело, что злополучный платок был абсолютно свежим, чистым и выглаженным! Так или иначе, жена Льюиса оказалась на грани истерики.
- Я помню лед, и помню черное небо... и еще, как возмущалась мама, - Кейт наморщила лоб, - вот только слов не припомню.
- Да уж, это к лучшему, - промычал Льюис из другого конца комнаты, ковыряя зубочисткой в зубах.
Он не считал, что для этого должен уходить в ванную, или куда еще.
Ночью Роберт проснулся оттого, что в соседней спальне тихо захлопнулась дверь.
- Ты не спишь? - шепнула она, постояв несколько секунд на пороге в нерешительности. - Можно зайти?
Он позволил, обескураженный таким поздним визитом.
- Я замерзла. В моей комнате ужасные сквозняки...
На ней был отцовский свитер и темные потертые джинсы. Он лег в постель одетым.
- Можно, я немного погреюсь? Не могу заснуть в таком ужасном холоде.
Слово "ужасно" было ее самым любимым прилагательным, судя по частоте употребления. Она устроилась рядом с Робертом, быстро скользнув под одеяло, и обняла его одной рукой за шею, как обнимают напуганные дети.
- Знаешь, я вспомнила, что говорила мама, - пробормотала она еле слышно, уткнувшись лицом в его плечо.
Кейт и правда дрожала, и ее дрожь начала сообщаться ему. Он даже и не понял, о чем она говорит.
- Она повторяла "носовой платок", "носовой платок"... А тебя я в тот момент совсем не помню. Но ты был другим, правда? Совсем другим?
Он не знал, что она подразумевает под этим определением, и не ответил, смущенный ее столь близким соседством. Она вытянула ноги вдоль его ног, прижимаясь еще сильнее, словно ища защиты, и вздохнула. "А что, если она и вправду плавала на тот берег к этому Риверу?" - вдруг мелькнула у него отчетливая мысль среди множества других безотчетных и отрывистых, рассыпавшихся разноцветной мозаикой. От нее пахло теми самыми духами, какими пахло всегда, колышущиеся волны настигали прежде ее появления. Этот запах ему прежде нравился, но теперь стал наркотиком, и действовал, как наркотик. Или так действовало недопустимая близость ее тела, которое он обнимал одной рукой за талию, поддерживая, и почти не чувствуя его телесности и веса. Она поставила его в дурацкое положение специально или неосознанно, и он не знал, как должен себя вести по ее мнению: она была дочерью Льюиса, он не смел даже допускать тех мыслей, которые устроили в его голове свистопляску. Он не мог к ней прикоснуться, не мог ее желать, но его тело уже не подчинялось доводам разума. Это стало борьбой с самим собой. Должен ли он быть мужчиной, или должен быть другом ее отца? Во рту пересохло, внизу в позвоночнике появился знакомый холодок, и ему прекрасно было известно, о чем свидетельствуют эти приметы. Он осторожно взглянул на ее лицо, и конечно, мог бы ее поцеловать, но она уже заснула. Ему жалко было ее будить.
На следующий день небо прояснилось и выглянуло солнце, отогревая землю заново.
- Да, ночью было холодно, - сказал Льюис, поджаривая тосты. - Ты не замерзла?
Она еще ни разу не посмотрела на Роберта, избегая его взгляда, и при этих словах отца резко покраснела под загаром.
- У нас снова заканчиваются продукты. Давай, Кейт, собирайся, поедем в город, - продолжал Льюис.
- Я сегодня уезжаю, - вдруг заявила она совершенно спокойно, и обернулась к отцу.
- Вот тебе раз!
Он поспешно вытер руки полотенцем, подходя к ней.
- С чего бы?
У Роберта сильно забилось сердце и неприятно засосало под ложечкой.
- Просто сегодня позвонила девочка, и предложила пожить с ней на даче. Ее родители тоже уехали отдыхать. Она моя очень хорошая подруга, ее зовут Дорис, мы с ней вместе учимся...
Она врала, конечно, врала, но так вдохновенно, что сама, казалось, поверила в подругу Дорис.
- Так как же она умудрилась до тебя дозвониться? - спросил Льюис с искренним изумлением. - У тебя же мобильный всегда отключен!
- Нет, не всегда, - заупрямилась она. - У тебя сгорят тосты. Я уже чувствую запах.
Он отошел, но говорить не перестал:
- А может быть, это какой-нибудь друг, а не подруга? С чего ты так срываешься, не понимаю? Что-то случилось?
Она вдруг исподлобья посмотрела на Роберта, посмотрела виновато, и отвела глаза.
- Нет, все в порядке. Просто у меня изменились планы. К тому же вам без меня будет лучше, свободнее.
- Да мы без тебя от скуки умрем! - возразил Льюис совершенно справедливо, очень огорченный ее решением. - Может, ты опять изменишь планы, и останешься?
- Нет, не останусь. Не могу.
Роберт понимал, что ее отъезд связан с событиями ночи, и хотел понять, в чем именно дело, но Льюис не предоставил им никакой возможности остаться вдвоем; да и она не отходила от отца ни на шаг, словно боялась объяснения.
- До свидания, папочка! - сказала она на прощание, расцеловывая его в обе щеки. - Мы с тобой обязательно созвонимся. Я приеду пожить у тебя в городе, хорошо? Дай Роберту номер моего мобильного, если он захочет.
- Сама дай, - ответил Льюис, и взглянул на стоявшего чуть поодаль Роберта.
Она нацарапала на оборотной стороне отцовской визитки номер, и протянула его Роберту, а потом поцеловала его в щеку.
- До свидания, Роберт.
Что-то было в ее взгляде, совсем отличное от всего предыдущего, и что-то новое в движении губ.
- Осиротели мы с тобой, - сказал ему Льюис, кладя руку ему на плечо и глядя вслед удалявшемуся автомобилю. - Ну да ничего, ничего... Переживем.
Но говорил он с такой траурной интонацией, словно пережить и не надеялся. Через несколько дней приехала Элиза, закончившая дела в городе. Она показалась им обоим до неприличия белой.
В городе ему скучать не приходилось, все время были какие-нибудь дела, требующие его участия и пристального внимания. Но вот себе он этого внимания не уделял совсем. Элиза уже оставила все безуспешные попытки облагообразить его, и придать его одежде хотя бы подобие респектабельности. Ему было совершенно все равно.
- Льюис, ну скажи хоть ты ему! Меня уже мутит от одних и тех же джинсов и кроссовок пятидесятого размера! Скажи ему, что пальто куда лучше этой короткой страшной куртки двадцатилетней давности! А эти его свитера? А свои ботинки он скоро будет перевязывать бечевкой, чтобы "не просили каши"...
- Элиза, прекрати, - пытался он ее урезонить, но она не слушала, продолжая жаловаться Льюису:
- Взять его черный свитер! Он уже заштопан, протерт до дыр! Я пару раз выкидывала его в мусорку, но он его оба раза оттуда выуживал! Сил моих больше нет! Он, наверное, думает, что если женат на мне так долго, значит, меня совершенно не интересует, как он выглядит! Мне уже стыдно ходить с ним по улице!
- Что? Со мной разве стыдно ходить по улице? - встрепенулся Роберт, спрашивая у Льюиса.
Впервые за двадцать лет он не остался глух к ее словам, и не стал снисходительно ухмыляться. От неожиданности она потеряла дар речи, и только руками всплеснула.
- Знаешь, я бы на твоем месте сделал так, как она хочет. Тем более, если тебе все равно, а ей приятно. Доверься ее вкусу, она в таких вещах здорово смыслит, куда лучше нас с тобой, вместе взятых. И длинное пальто тебе действительно очень пойдет. Я прямо вижу!
- Господи, да я не верю своему счастью! Неужели я, наконец, выкину все эти бесформенные растянутые свитеры и треники, и не буду больше латать дыры на локтях и коленках на вещах столетней давности, с которыми этот Гобсек не может расстаться?
Он позволил Элизе полностью переодеть себя в ближайшие же дни, не без боли в сердце отказавшись от привычных вещей. Но результат превзошел все ожидания. Льюис, увидев его в пальто с наступлением холодных осенних дней, состроил многозначительную мину.
- К тебе теперь и подойти боишься: из палаты министров, ни дать, ни взять!
Новые джинсы и джемперы сидели на нем безукоризненно, словно были изготовлены специально на заказ. Он видел в зеркале не пожилого мальчишку, как прежде, а зрелого мужчину, на которого заглядывались женщины, находя его "интересным". Элиза радовалась, празднуя победу.
- Когда-то лет десять назад я говорила с женой Льюиса на эту тему. Знаешь, что она сказала? "Для кого одевать мужчину? Для чужой бабы?" Не понимаю, как можно все время ревновать, отравляя жизнь себе и окружающим?
Лето кончилось.
Номер телефона Кейт всегда был у него под рукой, и он вынимал визитку, смотрел на цифры, написанные четким устоявшимся почерком, радуясь тому, что может позвонить в любой момент. Это очень напоминало "вкусняшку" под подушкой у ребенка, которую он бережет и не ест, зная, что она будет там лежать столько, на сколько у него хватит терпения растянуть удовольствие. Роберт хотел позвонить, но не имел ни малейшего представления, о чем они будут разговаривать, а потому просто смотрел на цифры и сам себе обещал связаться с ней позже. Это "позже" длилось в результате целых два месяца, в течение которых он ходил вокруг кусочка картонки, как кот вокруг сливок, боясь получить хорошую затрещину за свою инициативу. Ее виноватый взгляд и поспешное бегство не выходили у него из головы. Можно сказать, что два месяца он прожил в предвкушении звонка, но в какой-то миг желание стало непреодолимо: он позвонил, и случилось то, чего он совсем не предусматривал - вежливый неживой голос весьма категорично сообщил, что "аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети". Как он мог забыть про ее привычку отключать телефон? Он был не просто разочарован или расстроен - он был раздавлен неудачей, и всполошился, как птица у разоренного гнезда. Новости пришли оттуда, откуда он совсем не ожидал их получить.
- Я сегодня видела Кейт здесь, в городе. Она приезжала к Льюису со своим молодым человеком.
- С молодым человеком? - переспросил он.
- Да. Она не хочет возвращаться в университет, сказала, что закончит его заочно. Они нашли себе квартиру где-то здесь, чтобы быть поближе к отцу. Кстати, она передала тебе привет.
Элиза обладала хорошей, или не очень хорошей привычкой выкладывать сразу всю информацию.
- А ее молодой человек что из себя представляет? Ты его видела?
- Он сидел в машине. Я могла посмотреть лишь мельком, и, по-моему, он ничего... Симпатичный...
Судя по тому, как неуверенно она это произнесла, Роберт сделал вывод, что жена боится задеть его самолюбие, а молодой человек действительно хорош собой. Льюис, говорун Льюис упорно молчал, обходя стороной любые разговоры о Кейт и повторяя, что у нее "все нормально". Слово "нормально" он давно выкинул из своего лексикона, считая его недопустимым, а теперь снова извлек на свет, подчеркивая им безнадежность и неопределенность ситуации. Нужно было Роберту сразу понять, что его друг пребывает в долгосрочном состоянии бешенства, иначе бы давно все выложил напрямик. Однако он Льюиса на сей раз не пощадил:
- Твоя Кейт замуж собралась?
- Замуж? Надрать бы ей задницу как следует, вот что! Пигалица, которая вдруг забрала себе в голову, что она взрослая!
И тут Льюис, которому уже нечего было скрывать, излил весь свой благородный гнев, не стесняясь в выражениях:
- Вместо того чтобы думать об учебе и дипломе, она связалась с этим фотографом, с мальчишкой! Видите ли, это все вполне естественно, что в свои годы она будет жить вместе с ним! И ля-ля-ля! Он талантлив, он работает в модельном агентстве, а стало быть, сделает ее звездой! Да она просто спятила! Я сначала всерьез забеспокоился, уж не стала ли она наркоманкой - так ее разговоры напоминали бред... Но слава богу, вроде бы здесь все в порядке... А ее матери вообще наплевать! Я пытался с ней поговорить, а она сказала, что ничего нет страшного, что у Кейт своя жизнь, и нужно оставить ее в покое! Что она должна понаделать собственных ошибок и перебеситься, чтобы в дальнейшем стать мудрее и накопить жизненный опыт! Нет, ты только подумай, что эта дура несет! Ей просто хочется побыстрее избавиться от забот. Все, что сейчас происходит - результат дурного воспитания, и я, конечно, тоже виноват во всем...
На момент разговора Роберт уже в достаточной степени владел собой, избавившись от оцепенения, которое на него внезапно нашло после известия от жены. Он опять мог трезво рассуждать и носить непроницаемую маску самодостаточного человека, которого проблемы Льюиса не касаются. Но почему было так больно? Почему он тщетно пытался справиться с болью, выпихнуть ее из сердца, где она неожиданно для него застряла?
- Я, пожалуй, немного выпью на ночь. А то вряд ли смогу заснуть, - сказал он Элизе, почувствовавшей его беспокойство. - Очень болит голова. Наверное, завтра погода изменится.
- Так прими лучше анальгетики.
Вместо анальгетиков он принял изрядную порцию виски, и когда лег в постель был уверен, что жена уже спит. Откинувшись назад, он смотрел в темноту над собой широко раскрытыми глазами, не в силах забыть обо всем услышанном.
- Чем ты так расстроен, Роберт? - вдруг спросила Элиза, не поворачиваясь к нему. - Ты несколько дней сам не свой. Что с тобой происходит? Знаешь, меня тревожит, что ты перестал со мной разговаривать.
Его это и самого очень тревожило. За долгие годы совместного проживания они успели слишком хорошо друг друга узнать.
- Разве я с тобой не разговариваю?
- Да, разговариваешь, но все время как будто о другом, не о том, о чем думаешь. Мне становится страшно.
- Тебе нечего бояться, Элиза. Просто я становлюсь старше - вот и все... Я меняюсь, и тебя не должно это пугать. Обещаю, что все будет хорошо.
Он успокаивал ее, а сам смотрел в пустоту, пытаясь хоть что-то разглядеть.
Кейт нисколько не изменилась: даже загар еще не успел сойти с лица, и волосы оставались белокурыми от летнего солнца. Ему было неприятно, что сердце заколотилось при одном взгляде, а она только улыбнулась, потянувшись к нему для приветствия, чтобы поцеловать в щеку.
- Дядя Роберт! Я так соскучилась! Элиза передала мой привет, рассказала, как мы с ней случайно встретились?
Ему стало не по себе оттого, что снова к его имени возвратилась приставка "дядя", и он пытался отыскать в ее глазах то странное выражение, какое промелькнуло в миг их расставания на озере. Но она словно специально этого не замечала.
- Джаред, познакомься: это дядя Роберт, друг моего отца. А это Джаред, - безмятежно представила она их друг другу, повиснув у него на руке и умолчав о том, кем является мальчик, подошедший к ним.
О существовании ее приятеля он вообще позабыл. Джаред не понравился ему с первого взгляда, иначе и быть не могло: он действительно был красив - темноволосый, с огромными голубыми глазами. Неудивительно, что он ее очаровал. А еще он был очень молод и выглядел школьником подстать ей, и вместе они и вправду рисковали прогулять не один урок, смотрясь в тандеме куда, как эффектно. Учитывая все это, он не мог Роберту понравиться. Он ненавидел самого себя за эту неприязнь, но ничего не мог изменить. А потому притворился, что рад знакомству, и пожал ему руку.
- Кейт много о вас рассказывала, - сказал ему этот мальчишка.