Лебедева Марина Ки : другие произведения.

Во все стороны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  Марина Лебедева Ки
  
    []
  
  Во все стороны
  
  
  Хаосу, собравшему из моих частей мозаику слов...
  
  
  
   I
   Сосредоточившись, Она повернула ручку и толкнула дверь, но та не открылась. Сбой, повторяющийся раз за разом, указывал на неизвестную ошибку, возникающую при формировании намерения, сгущающего точку отсчета. Она устремилась мыслью к замочной скважине призрачно очерченной в контуре двери. Сегмент внимания, которому еще предстояло оформиться рукой, нащупал такой же призрачный ключ. Ключ, никуда не проникающий, но, не повернув его, не пройти. Глюк, устраняющий глюк.
  
   Тщательно удерживая внимание на движении руки, Она провернула ключ и снова толкнула дверь. Та тихонько скрипнула и услужливо отворилась, представив взору пустыню в туманной дымке. Ступив на песок и сделав несколько шагов неоформленными пока ногами, Она обернулась. Дом на этот раз не исчез, а наоборот, удивил небывалой реалистичностью. Эксперимент с концентрацией внимания удался. Она в который раз двинулась сквозь туман.
  
   Обычно ноги приходилось с усилием отрывать от песка, преодолевая липкость пространства, но сейчас движение было плавным, свободным. Стоин позаботился и об этом, стремясь усовершенствовать процесс и облегчить путь до развилок. Его присутствие ощущалось как распустившееся чувство уверенности. В Ее пустоте оно всплыло ярким островком, особенно отчетливо обнажая неспособность чувствовать.
  Граница между чувствами и их отсутствием четко очертилась, проявив ментальный дискомфорт от осознания собственной неполноты. Зато ярко обозначилась их связь со Стоином, Его присутствие в Ее сути.
  
   Она прибавила шаг. Туман заклубился, уносясь ввысь оборванными кусками. Этого раньше не бывало. Ее дернуло вбок, понесло, как легкую пушинку по ветру, и внутрь проникло постороннее чувство - отторжение. Не очень-то приятно. Чувство заскользило по контуру и ушло Стоину, заставив что-то внутри съежиться от своеобразной щекотки и разбавив чувство уверенности сомнением. Вместе со щекоткой начало стабилизироваться состояние. Туман отхлынул со всех сторон, уступая место проявляющейся форме. Она всмотрелась в зыбкий контур перед собой. Силуэт был тонким, даже изящным. На этот раз они будут женщиной. Отторжение уже зацепилось за нужный разъем, все встало на место идеально.
  
   Ее снова дернуло вбок, но далеко не протащило, и внутрь проникло еще три чувства. Надежда, чуть погодя любовь и почти сразу горечь прозябания. От горечи стало так неприятно, что возникло раздражение. Она не была уверена, принадлежит ли последнее чувство форме или зацепилось вниманием непроизвольно из их общего со Стоином опыта. Придется разбираться на месте. Прочувствовалось согласие, такое знакомое и близкое - Стоин взял на заметку.
  
   Она снова углубилась вниманием в форму. Проскочив по контуру вверх и по зигзагу, Она убедилась в преобладании замкнутых состояний, но с облегчением удостоверилась в наличии чувства юмора. Черное чувство юмора! Это Она любила больше всего. Судя по форме и по ее разворачивающемуся в пространстве рисунку, юмор проявлялся нечасто, но присутствие этого качества накладывало отпечаток на поведение в целом, в трудных ситуациях меняя его еще на стадии формирования стимулирующего чувства и заставляя принимать мир в светлой доверительной манере. Стоин незамедлительно отреагировал присутствием, шлепнув по несуществующей заднице смачно и со смешком. Никакого смешка и шлепка - просто их чувственный шаблон, а уже так приятно закрутились вихри. Она поежилась от удовольствия. Само по себе поеживание тоже было лишь чувственным, а вот наслаждение моментом уже ощущалось как свое, настоящее - хороший признак прирастания собственных параметров к форме.
  
   Ее закрутило и завертело в неистовом хаотичном хороводе, бросая то в одну, то в другую сторону. Чувства формы быстро заполняли и уже настолько захлестнули, что оставили ощущения разъемов неразличимыми. Она погружалась, пустыня вокруг начала расплываться, вместе с чувствами хлынули мысли оформляющегося состояния. В последних проблесках самой себя Она ощутила нежное прикосновение ко лбу. Стоин попрощался, как делал всякий раз. В следующий миг Она пала.
  
  
   II
   Грязь под ногтями снова выдернула из состояния. Почти физически ощущалось попустительство и разгильдяйство, исходящее от мужчины. Это выбрасывало на поверхность сознания, не давая закрепиться в трансе. Старый пропойца, сидевший перед ней,не удосужился привести себя в порядок перед визитом, и его это совершенно не волновало. Арина вздохнула, очистив мысли от раздражающих деталей, и снова закрыла глаза. Перед взором поплыли картинки.
  
   Молодой мужчина склоняется над картой, он бредит путешествиями. Образ померк. Рядом с ним девушка, хорошенькая, но чувства к ней не сильны. Она чего-то хочет. Арина прониклась ее желанием. Оно проскользнуло внутрь и высветилось образом перекрестья на судьбе мужчины. Девушка беременна от него и ждет, что он поступит порядочно. Образ померк. Они вместе в тесной комнате нянчат дитя - девочку с большими серыми глазами. Девочка улыбается, и мужчина испытывает странное чувство - смесь любви и горечи. Горечь прорастает из этой любви, которая, как огромный якорь, привязала корабль устремлений к одной-единственной гавани, навсегда лишив возможности плыть. Никчемность, нереализованность обременяют и тянут ко дну жизни. Образ меркнет. Руки с грязными ногтями держат стакан с мутной жидкостью. Жидкость проникает внутрь и уже даже не обжигает горло как когда-то. Где-то на периферии жена и дочь, они жалеют свою жизнь и плачут, но до них нет никакого дела. Внутри пусто и есть место лишь для горечи, но и она почти угасла, стерлась, потому что горючая жидкость отравила тело и безнадежно отупила ум. Вокруг только бесы, мерзкие твари, высосавшие почти всю жизнь, заменившие ее бурлящие токи пригруженным извне страхом, и их власть сильна. Образ меркнет.
  
   Арина вскинула голову, отгоняя назойливое липкое чувство. Оно отступило нехотя, но довольно быстро. С каждым разом все проще получалось стряхивать с себя чужое присутствие.
  
   - Не знаю, сможешь ли ты избавиться от привычки пить, но точно знаю, если продолжишь в том же духе, проживешь не больше месяца, - она пристально посмотрела на мужчину.
  
   Посетитель съежился, и состояние его читалось даже без транса. Он до ужаса боялся смерти, бесовских проявлений белой горячки, но он не бросит пить ни за что на свете, даже пытаться не станет.
  
   - Ты это... поколдуй там че-нить, - прохрипел он, - я ж те денег дал. Помоги или мне хана.
  
   Арина собралась. Ничего хорошего такой поворот в разговоре не сулил.
  
   - Я не могу. Все зависит от тебя, - ответила она, вложив в слова убедительность, на которую только была способна. - Услышь меня, иначе тебе, и правда, не жить.
  
   Было совершенно очевидно, что ее старания ни к чему не приведут. Это удручало. Она усилием воли откинула проникшее чувство, не желая застревать в испытываемом состоянии.
  
   - Шарлатанка, - сквозь зубы выдавил мужчина. Но в его словах не было злости, не было никакой силы. Они были пусты, как он сам, и не пугали.
  
   - Уходи и подумай над моими рекомендациями, - Арина была непреклонна. По опыту, именно так следовало поступать в подобных ситуациях.
  
   Мужчина грузно поднялся, сопя громко и неровно, бросил недовольный взгляд на шкатулку, где лежали деньги, которые он принес в качестве платы, и вышел из кабинета.
  
   Как всегда в конце сеанса, когда он проходил успешно, в центре лба ощутилась нега. Бабка Настя, от которой Арина приняла дар яснознания, первым делом рассказала об этой особенности. "Поцелуй свыше", как она называла приходящее ощущение, уверял правильностью содеянного. Арина усмехнулась, отметив, что последнюю фразу произнесла в уме совсем как бабушка, даже термины ее проскочили, словно она сама через нее подумала. Мурашки на шее подтвердили связь.
  
   Таких чувствований у Арины было великое множество, и количество их только росло. Иногда казалось, что логики в действиях совсем не осталось, только чувства пробивали русла в действительности, выбирая за Арину направления и образ жизни.
  
   Внезапно стало клонить в сон. Веки отяжелели, едва позволяя через огромные усилия запечатлевать мир короткими интервалами. Арина знала это состояние, стоило срочно лечь спать: во сне придет знак. Она кое-как добрела до кровати, улеглась и, сомкнув веки, мгновенно провалилась в трансовую грезу.
  
   Чувством она оказалась в пустом пространстве. Пустота сверкала всполохами, словно бушевал шторм с грозой, хотя других признаков бури, кроме визуальных эффектов, не наблюдалось. Вдали вырисовывались неясные очертания то ли гор, то ли чего-то еще, монументального и высокого.
  
   Она покружилась, оглядываясь, но смотреть было не на что. Зато в теле чувствовалось нечто необычное, абсолютно незнакомое. Новое ощущение. Она попыталась его описать для себя, но ничего не смогла определить, кроме места в груди, где ощущение проявилось. Оно было похожим на жар, который не обжигал, а приятно с нежностью охватывал грудь, словно заботясь и успокаивая. К тому же жар как-то склеивал собой все окружающее пространство, расширяя чувства до границ обозреваемого, словно Арина была всем этим видением сразу.
  
   Она точно знала, что если пойдет к линии горизонта, та не отодвинется как в действительности, а станет достижимой, останавливая, потому что за монументом ничего нет. Пусто. Это немного пугало, но и придавало уверенности в собственной силе. Почему и как, ясности не было.
  
   Огонь в груди погас внезапно, рассеивая трансовое состояние, окружающий образ помутнел, ускользая в неведомые глубины подсознания. Арина приготовилась проснуться, но внимание неожиданно сфокусировалось с новой силой. Она снова растеклась жаром в груди по пространству, заполнив собой каждый квант. В лоб проникла нега. Непонимание накрыло ее. Она ничего не сделала, почему всплыло это ощущение?
  
   Чувствование во лбу ширилось сферически и неожиданным, необъяснимым образом слилось с жаром в груди. Оба ощущения в теле транса столкнулись друг с другом чувственными волнами, и в тот же миг Арина увидела его.
  
   Он стоял и улыбался. Больше ничего такого. Арина, несмотря на странность момента, совсем не обладала отношением к ситуации, не было никакой оценки происходящего. Она едва отследила это, настолько ею овладела необъяснимая инертность.
  
   Мужчина подошел и взял ее за руку, с нежностью сжав запястье: "Привет, детка!", - сказал он, не открывая рта. - "Все исправил, родная. Вычистил даже, что зацепили ненароком из алкаша с белочкой".
  
   Он коснулся губами ее лба и схлопнулся, оставив Арину в одиночестве. Она не в силах пошевельнуться, словно загипнотизированная, еще некоторое время смотрела на всполохи пространства, прежде чем осознала, что внимание снова рассеивается. В следующий миг она проснулась.
  
   Странные чувства охватили Арину и наяву, чего раньше не случалось: все всегда оставалось во сне. В груди тлело теплом, как остаточным чувством от того непередаваемого жара, а во лбу снова ощущалась нега. Она наконец-то стала собой, словно до этого момента было не так, и наконец-то смогла удивиться. Таких погружений у нее еще не бывало! Кто был тот мужчина, она не знала, но чувство невероятного родства и близости вдруг всплыли единым пакетом, при этом оставаясь загадкой, затуманенным образом. Арина все еще никак не могла интерпретировать погружение.
  
   Ориентируясь на опыт, следовало отпустить ситуацию и дать ей прорасти пониманием во времени. На этой мысли Арина и успокоилась. Она встала, пошла на кухню и сделала себе чай с лимоном. Еще какое-то время память о случившемся досаждала, заставляя прокручивать пережитое раз за разом, но вскоре притупилась, как случалось обычно.
  
  
   III
   Утром Арина пошла в парк. Она любила гулять в эту пору. Золотая осень очаровывала своей свежестью, маня и увлекая чистотой и резкостью ощущений. Ботинки звонко стучали каблуками по асфальту. К этому звуку примешивалось шуршание желтых листьев под ногами. Их освежающий аромат, перемеживаясь с прохладным ветерком, проникал в легкие настойчиво и даже напористо, словно сам воздух дышал в Арину. Все вокруг источало подобие этого дыхания, невидимого, но явно ощутимого на уровне энергий.
  
   Солнца видно не было, однако пасмурный день не омрачил настроения, наоборот, добавил окружающему пространству таинственности и проникновенности.
  
   Арина наслаждалась прогулкой, пребывая всей собой снаружи, мыслей не было совсем, она сама была пустотой и шла сквозь свою пустоту. Только стук каблуков и шуршание листьев двигались вместе с ней.
  
   Вдруг пространство, проявленное перед взглядом, померкло, и взору открылось видение, пережитое в трансе. Всполохи озарили темное небо. Арина вздрогнула всем телом, от макушки до пят пошла небывалая по силе чувственная волна. Руки устремились ввысь сами собой, сложившись в жест молящегося небесам. Луч света, застывший и яркий, пронзил ладони насквозь мощью настолько великой, что смог пробить твердь материи, озаряя внутренним светом кожу на руках, высвечивая серебром узор вен. Небо вздрогнуло искажающей серые облака волной и вмиг погасло, снова трансформировавшись в пасмурное сентябрьское, на фоне которого, поражая контрастом и все еще теряя светимость, ввысь простирались ее руки.
  
   Арина опустила руки и встряхнула головой, отстраняясь от состояния, так бесцеремонно поглотившего ее образом из транса. Как и в прошлый раз с видением не пришло проникающего понимания, словно ей не хватило чего-то, чтобы распаковать скрытые смыслы образов.
  
   Растерянность снова распустилась в ней, потеснив уверенность в способностях, создавая присутствием двух противоположных качеств путаницу в ментальной и чувственной сферах, но ненадолго. Возникшая пустота ума, словно не имея возможности долго оставаться незаполненной, очертилась формой и смыслом уже знакомого решения. Надо просто подождать и понимание придет, распустится озарением. Спокойствие и чувственный поцелуй между бровей уверили, что решение правильное.
  
   Вдруг реальность словно вздрогнула, покрылась рябью. Догоняя решение и меняя его, возникнув ниоткуда чувственным штрихом, в поцелуе обнаружилось что-то странное, чужое, непривычное. Только что этого не было, но вот оно чувствуется настолько ярко и остро, что прежнее решение аннигилирует.
  
   Арина насторожилась. Словно увлекаясь странностью поцелуя, внутрь проникло смятение. Она просканировала себя, выискивая его причины. Смятение странным образом двоилось, как будто объяснить его можно было по-разному. Арина заструилась вниманием по направлению, которое ощутилось близким и самым вероятным. Объяснение проникло, ширясь смыслами, бегущими друг за другом по невидимым цепочкам. Нельзя откладывать, нельзя ждать, вот почему поцелуй не такой, он путает, значит, решение должно быть противоположным. Надо понять сейчас! Тут же распаковавшись пониманием и удивлением одновременно, словно срывая завесу с тайны, пришло парадоксальное вспоминание, пугающее ярчайшим ощущением полного отсутствия самой себя в теле, когда оно простирало руки к небу. Арина удивилась еще больше, осознав, что по прошествии столь малого времени начисто забыла этот опыт.
  
   Вдруг память отбросила назад, где смятение, разветвляясь двумя объяснениями, увлекло ее лишь по одному из них. Теперь второе направление убеждало чувством приоритетности. Арина заскользила вниманием по вновь открывшемуся маршруту. Хорошо знакомые чувствования, властвующие безраздельно на протяжении жизни и наработанные опытом, увлекли за собой по лабиринтам сознания. Объяснение не заставило себя ждать, все так же причудливо распаковываясь в пустоте ума. Смятение во втором варианте означало, что поцелуй свыше верен, он просто дополнен чувственным нюансом, вызванным ощутимостью и явным присутствием того, кто этот поцелуй запечатлевал на лбу Арины по ту сторону мира. Новое качество, приросшее к поцелую, намекало на иную интерпретацию знака, все еще не раскрываясь пониманием.
  
   Однако несомненность и явное присутствие веры, готовой вовлечься в любую из трактовок возникшего смятения, поражали. Чувство приоритетности, никогда не подводившее прежде, сработало странным образом, подтверждая две противоположных трактовки, дискредитируя само себя, обнаружив, тем не менее, то странное пугающее состояние отсутствия в собственном теле. Все чувства и рассуждения ясно указывали, что неспособность прояснить для себя смысл испытанного связана с этим переживанием, наполнившим отсутствующее пока понимание новым качеством, присутствием чего-то неясного, сокрытого вуалью. И одно не могло быть открыто без другого. Они должны столкнуться, встретиться, срывая завесы и взорвавшись озарением.
  
   Беспокойство нарастало и ширилось, заставляя эмоционировать все сильнее. Достигнув пика нервозности, когда показалось, что уже нет сил вынести напряжения, Арина вдруг замерла. Вместе с телом, срезонировав, остановилась бешено вращавшаяся чувственная сфера. Испытанное и волнующее вопросами тут же всплыло в уме обобщающим знанием, словно сложилась мозаика порядка из разрозненных пониманий, пройденных умом и чувствами в сферах. Походило на то, что она проявлялась двумя памятями сразу! В одной версии памяти она всеми сферами считалась собой, но совершенно не помнила, что видела себя со стороны. В другой она находилась вниманием вне тела, а считать собой молящуюся Арину было странно и невозможно. Именно в этой версии она считала, что в теле в момент простирания рук ввысь ее попросту не было.
  
   Странная двойственность, возникшая из пережитого, мешала оценить собственное состояние, не давая ясно мыслить. Чем сильнее Арина настраивалась на обе памяти, пытаясь их соединить пониманием, тем больше ширились ее сферы, тем сильнее нарастала тревога, потому что понимания не наступало, скорее, наоборот. Причины каким-то образом путались со следствиями, все больше размывая четкость восприятия самой себя.
  
   Страх, растерянность вдруг вытолкнули ее куда-то. Сердце ощутимо застучало, но застучало не так, как она привыкла. Веки моргнули, но моргнули не так, как всегда ощущалось. Арина пошла вперед, ускоряясь с каждым шагом, совершенно не собираясь этого делать. Она испугалась еще сильнее, но только внутри, внешне все проявления тела были спокойными и размеренными. Захотелось крикнуть и остановиться, но сделать этого она не смогла, по-прежнему шагая быстрым шагом, дыша ровно и без сбоев. От несоответствия между собственными намерениями и действиями, ощущаемыми в прямом моменте, всепоглощающей волной разросся ужас, поражающий своей непроявленностью вовне. Ноги шагали, отстукивая безжалостный бескомпромиссный ритм и все потуги остановиться, привести чувства с действиями в единение, телом просто игнорировались. В довершении всего, на пике острого приступа паники восторженно подумалось: "С этой формой видно много больше!"
  
   Арина внутренне сжалась и отшатнулась от возникшей мысли. Мысль была не ее. Восторг тоже. Она и не собиралась думать ничего такого, но намерение, генерирующее мышление, было ее собственным. Это ощущалось как бесспорный факт.
  
   Чувство, что она заперта в собственном теле, разрослось, мысли путались, обрывались на полуслове, словно таясь, и Арина уже не понимала, что думать, а главное, она ли мыслит внутри своего ума. Разброс в чувствах, намерениях и движениях тела стал велик настолько, что она потухла.
  
  
   IV
   Арина осозналась в собственной кровати. Пробежавшись руками по телу, она вяло отметила, что ощущения движений вернулись. Намерение двигать руками снова было собственным. Она напрягла память. Страх немедленно возник внизу живота. Она не помнила, как шла домой. Ничего не помнила, кроме ужаса от заключения в собственном, но чужом по ощущениям теле. Страх снова начал захлестывать, но она вдруг собралась. Это она умела. Бабка Настя утверждала, что твердость духа и железную волю Арина унаследовала от отца.
  
   Она села на краешек кровати и постаралась привести мысли в порядок. С ней ничего не случилось, а необычные ощущения, как и предупреждала бабушка, были неотъемлемой частью жизни. Она говорила, что просто надо научиться жить с ними, что они как указательные столбы подсказывают и проторяют путь. Арина улыбнулась, заметив резкий переход от своего способа выражать мысли к речевым оборотам бабки Насти. Мурашки на шее пробежали приятной волной.
  
   - Столбы так столбы, - сказала она вслух и усмехнулась, - значит, не делаем резких движений. Смотрим, наблюдаем, изучаем. - Голос прозвучал твердо, уверенно, произнося любимую отцовскую троицу. Это успокоило еще больше и почему-то показалось настолько правильным, что ощутилось почти как озарение. Сейчас все три сферы, и чувственная, и ментальная, и телесная работали в унисон, как положено. Оценка состояния успокоила окончательно.
  
   Арина встала с кровати и пошла на кухню. Часы показывали одиннадцать утра, значит, скоро появятся первые посетители. Надо привести себя в порядок. Арина сварила кофе, нарезала овощей и сообразила легкий салатик.
  
   За окном снова было пасмурное небо. Мимо запотевшего окна пролетела стайка воробьев, показывая веселым нравом пример жизнерадостности и легкого отношения к земной юдоли. Арина попыталась зацепиться чувством за состояние птиц, и у нее получилось сразу - легко, непринужденно. Подумалось о тесной связи со всем сущим, даже с этими развеселыми птахами. На душе полегчало еще больше.
  
   Завтрак был съеден, настроение улучшилось многократно. Отперев дверной замок и ощущая при этом проявившуюся невесть откуда сказочность момента, она прошла в зал, села за стол и в ожидании посетителей стала раскладывать пасьянс.
  
   Совсем скоро дверь слегка скрипнула, кто-то пришел. Соседский сынок Пашка давно предлагал ей смазать петли, чтобы дверь не скрипела, но Арина отказалась: ей хотелось слышать, как в дверь проходят люди, быть готовой.
  
   На этот раз скрип был едва слышен. Отчего-то он показался Арине скрипом из фильма ужасов. Она насторожилась, чувства ее редко подводили. По коридору раздались тихие шаги, словно вошедший был не в обуви, а в мягких тапках или босиком. Странность примешалась к настороженности и еще больше усилила тревогу.
  
   Он возник в дверях лучисто улыбаясь. Арина вздрогнула непроизвольно, ее накрыло чувственной волной, исходящей от этой до боли знакомой улыбки. Гипнотизм изогнутых губ был таким непреодолимым, что сознание сдвинуло в легкий транс. Она встряхнула головой и с недюжинным усилием оторвала взгляд от губ визитера. Их взоры встретились. Его глаза были серьезны и не улыбались вовсе. Несоответствие между улыбкой и взглядом было разительным, и Арину снова ударило чувственной волной, забило мелкой дрожью, которую она, как ни старалась, унять не могла.
  
   Мужчина вдруг тоже перестал улыбаться и пристально всмотрелся в Арину. Его щеки покрыл густой румянец, а ноздри раздулись и опали в шумном вздохе. Лицо мужчины приобрело знакомое выражение, и смысл его вспыхнул в Арине пониманием - мужчина узнал ее.
  
   Миг растянулся. Они смотрели друг на друга не в силах прервать молчания. Перед внутренним взором Арины проносились картины возникших ниоткуда времен. На периферии чувственной сферы обозначились тактильные чувства, нежные прикосновения, запахи, но они проносились с такой скоростью, что разглядеть или ясно различить их происхождение было не возможно. Мелькали столбы, кострища, поражая воображение высотой пламени. Арина вдохнула запах горелой плоти. Он необычайно удивил, показавшись привлекательным и отвратительным одновременно.
  
   Внезапно все прекратилось. Мужчина подошел ближе и сел. В его взгляде больше не было узнавания, словно секунду назад его память обнулилась. Он был предельно собран и серьезен, это с него читалось без особого труда. Тогда Арина тоже собралась и отбросила из зоны внимания только что ощущаемые образы. Они согласно отступили, затирая в памяти пережитое вновь пришедшим моментом.
  
   - Здравствуйте! - сказал он приятным баритоном. - Мне нужна ваша помощь.
  
   То немногое, проникшее в Арину с восприятием личности незнакомца, рассказало, что мужчина избегает ходить к специалистам по тонким сферам. Тем не менее, он пришел, но вел себя нетипично. Обычно такие как он, если решаются прийти, непрестанно теребят пальцами, что попадется под руки, прячут взгляд, им стыдно и некомфортно. Этот визитер не демонстрировал подобных признаков.
  
   Больше ничего не считывалось, и Арина, неожиданно для себя смутившись так, словно принимала первого посетителя в жизни, заговорила:
  
   - Чем я могу вам помочь? - спросила она, пряча смущение за улыбкой.
  
   - Я не могу спать, - лаконично сообщил мужчина. - Уже которую ночь не смыкаю глаз. Я, как обычно, укладываюсь и даже засыпаю, но потом начинаю видеть сон и всегда один. Однако это только кажется сном, поскольку, когда я досматриваю его и прихожу в себя, то понимаю, что лежу с открытыми глазами и что вовсе не спал. Словно я проживал то, что показывал сон. Словно меня двое. Я этот живу, пока я - это я. И в то же время я тот, который там живет, пока я - не я и сплю. Честно говоря, это переживание, - мужчина чуть стушевался и невесело усмехнулся, - этот несон меня доконал. Я путаю все, мой характер и его черты дают сбои, похоже, из-за того, что я этот и я тот не одинаковы. Нельзя ли с этим что-то сделать?
  
   Арина растерялась. С таким вопросом к ней ни разу не обращались, а опыт этого знакомого незнакомца странным образом мысленно и чувственно отсылал к видению, пережитому накануне. Снова пришлось призвать на помощь усилие воли и сосредоточиться.
  
   - Расскажите, что именно вы переживаете в этом, - она запнулась, настраиваясь на частоту незнакомца, - несне? Или представьте. Пожалуй, так даже лучше. Дайте мне вашу руку, я увижу.
  
   Мужчина посмотрел на нее пристально, словно сомневаясь, но все же протянул руку. Арина коснулась чуть шершавой кожи на ладони посетителя - контакт с собственным телом немедленно прервался. Ее закрутило в вихре образов и отбросило в ясный погожий денек. Нахлынуло яркое переживание, наступив отчетливым моментом.
  
   Вокруг что-то лязгало, но рассмотреть этого она не могла, настолько ярко светило солнце. Все остальные сенсоры тоже сбоили. Наконец глаза адаптировались, яркость дня стала не такой слепящей, и Арина осмотрелась. Она сидела на травяном настиле в клетке. Стоило обозначить себя в пространстве, сразу настали тактильность и запах. От тела невыносимо воняло, как если бы она не мылась долгое время, голова саднила, промежность тянуло и жгло, правый глаз не видел, его застилало что-то тяжелое и пульсирующее болью. Она потрогала лицо, все оно было вспухшим, особенно с правой стороны.
  
   Мимо клетки ходили рыцари в латах, изможденные и грязные. Чуть поодаль находился навес, сложенный из жердей и покрытый соломенным настилом. Рыцари заходили под навес, брали с массивного стола хлеб и наливали себе вина из кувшинов. Утолив голод, они помогали друг другу разоблачиться. Это стоило им больших усилий: латы были сильно деформированы. То и дело слышались ругательства и гневные речи. Недавнее сражение далось нелегко.
  
   Рядом с ней, с правой стороны, раздался стон. Ей пришлось повернуться корпусом, чтобы увидеть стонущего человека левым глазом. В углу клетки лежала еще одна женщина. Ее рот был разрезан от уха до уха и неровно сшит грубой ниткой, волосы были вырваны клочками, местами вместе со скальпом. Женщина принялась громко стонать.
  
   Отчего-то Арине стало невероятно страшно, рот ее открылся сам по себе, и она принялась нервно шикать на лежавшую страдалицу.
  
   - Шшшш... Тише ты. Не то нас опять изобьют. На этот раз нам не жить, эти мерзкие твари больше не польстятся на нашу красоту. От нее мало что осталось.
  
   Женщина в углу простонала, но уже тише.
  
   - Вот и ладно, - проговорила Арина, нервно озираясь. Никто не обратил на них внимание. Рыцари продолжали заниматься своими делами.
  
   Она вдруг увидела себя со стороны, вспомнив, что она Арина, а не эта убогая женщина. Психика оторопела, застопорилась на миг, поразившись поведению, так не похожему на обычные паттерны. Включился ум, запустив анализ. Безразличие к страданию женщины, собственный шкурный интерес, вот чем она проявлялась еще миг назад. Сейчас ощущать себя этой чумазой и избитой формой было странно и нелепо. Арина спохватилась. Дежавю! Она уже воспринимала нечто похожее раньше, жила собой эти чувства и слова.
  
   Снова раздался стон, и снова пелена опустилась на нее. Она шикнула, наставая не собой и растворяясь в уме другого человека.
  
   - Тише ты, поганая!
  
   Она приблизилась к лежавшей женщине и зажала рукой ее рот, с остервенением в душе отмечая, что зря заступилась за спутницу перед старшим, надо было дать убить ее, тогда не пришлось бы трястись от страха сейчас. Женщина на полу застонала, но глуше, сил сопротивляться у нее не было.
  
   - Что ты там делаешь? - раздался мужской голос.
  
   Она испуганно подняла глаза и поспешила убрать руку со рта женщины.
  
   - Ничего.
  
   Взгляды их встретились, как молнией полоснуло. На нее смотрел рыцарь. Вид у него был озабоченный и настороженный.
  
   - Не бери греха к сердцу, - приказал рыцарь, но прозвучало это так, как будто он просил, и просьбу отчего-то хотелось исполнить.
  
   Арина снова настала собой. Едва успев порадоваться собственному уму и чувствам, она узнала мужчину. Это был ее визитер. Его лицо было другим, фигура была гораздо крупнее, но это точно был он.
  
   - Я помогу сбежать, - прошептал он внезапно. - Сегодня ночью не ложись спать.
  
   В сердце проснулась надежда, и Арина снова соскользнула в чужой ум, теряя себя.
  
   - Ты мне поможешь? Зачем? - она судорожно перебирала возможные корыстные помыслы рыцаря. Наконец стало очевидно, что таких быть не может. Красота изуродована, монет тоже нет.
  
   - Это омерзительно, - он запнулся, - то, что произошло. Так не должно было быть.
  
   Мимо прошли два полуразоблаченных рыцаря.
  
   Мужчина отпрянул от клетки:
  
   - Веди себя тихо, не то отрежу ухо, - пригрозил он нарочито, явно стараясь, чтобы проходящие услышали его слова.
  
   Не очень-то он умел притворяться. Но к счастью, рыцарям не было никакого дела до происходящего у клетки. Они благополучно свернули за угол дома, даже не взглянув в их сторону.
  
   - Не спи сегодня, - шепнул он ей и поспешил удалиться.
  
   Ее закружило, завертело и выкинуло на поверхность собственного сознания. Взгляд, на миг погасший и утративший картину мира, напомнив о промежутке между слайдами в проекторе, прояснился. Несколько мгновений картина проявляющегося мира, также как изображение на экране, оставалась плоской и лишь затем наступила трехмерностью, отобразив комнату и посетителя знакомым способом. Стоило взглянуть на мужчину, как чувство бесспорного родства наполнило всю ее суть, и она вспомнила, где и когда ощущала подобное. Это было во сне, в том трансе.
  
   Его голос вернул Арину к действительности:
  
   - Вы видели это, не так ли? - слова прозвучали уверенно, словно мужчина точно знал, о чем говорит.
  
   Арина собралась в точку умом и волей.
  
   - Я видела вас. Вы были рыцарем, - почему-то не хотелось рассказывать о собственной метаморфозе.
  
   - Рыцарем? - в голосе мужчины проскользнули нотки разочарования. - Нет, не верно. Там я священник, ну или что-то вроде того. Я почти святой, добрый легкий человек. Меня зовут Франциск, я помогаю люду, - он запнулся, применив несвойственный ему термин.
  
   Арина ощутила его смущение как своё, даже мурашки пробежали по задней части шеи, как бывало, когда она выражалась не своими словами. Связь с этим странным мужчиной ощущалась как нечто первородное, незыблемое, неизменное. Она ощущала его как себя, вовсе не так, как других приходящих на сеансы.
  
   - Я видела другое, это очень странно, - тихо произнесла она и посмотрела ему прямо в глаза. На мгновение мелькнула мысль, что мужчина шутит над ней, обманывает, но что-то в его взгляде отвергло это предположение. - Думаю, нам надо прервать сеанс, мне необходимо пожить с этим, возможно, информация придет во сне, как у меня бывает.
  
   Арина улыбнулась и удивилась возникшему ощущению стороннего наблюдателя, словно она раздвоилась восприятием, оставшись в себе и заметив, что улыбается, одновременно увидев со стороны, что этой своей улыбкой извиняется перед мужчиной.
  
   Он тоже улыбнулся, от чего стал еще более близким и родным. Эта улыбка была словно триггером для возникновения и усиления чувства родства.
  
   - Я вернусь завтра, - он встал, потом вдруг склонился к Арине, взял ее за руку и прикоснулся губами к запястью.
  
   Арина рассыпалась, осталось только прикосновение губ к коже, глубоко проникающее, будоражащее и всеобъемлющее настолько, что она ощутила себя лишь этим поцелуем, лишь этим касанием губ. Вдруг из этого ощущения ее выдернуло другое, жгучие слезы покатились по щекам, они словно насквозь прожигали кожу, забирая магию и проникновенность предыдущего момента, словно убивая его, стирая собой, самим своим проявлением здесь и сейчас. Словно этим двум ощущениям не было никакой возможности проявиться вместе, словно они могли быть только порознь. И в этих сумбурных переживаниях было нечто важное для осознания, но неспособное быть понятым уже давно. Из эона в эон.
  
   Арина всхлипнула, посетитель отстранился. В его глазах сияла страсть и необъяснимая ему самому мука. Он растерялся терзаемый ею, встряхнул головой, пытаясь отогнать состояние, в его глазах возник страх. Этот страх, также как и ее слезы, не мог сосуществовать с той мукой и светом. Страх своим появлением убил их, изничтожил.
  
   Мужчина часто задышал, захотел что-то сказать, но не стал, подавив в себе порыв. Арина буквально проживала его чувства, сливаясь с ним психикой. Он резко развернулся и вышел из комнаты. В прихожей скрипнула дверь.
  
   Только сейчас Арина осознала, отчего-то снова разделившись двумя восприятиями, что держит руки прижатыми к груди, а вся ее поза сквозит изумлением, потрясением и растерянностью.
  
  
   V
   Понадобилось не меньше часа, чтобы привести чувства в порядок. Ровно столько времени ушло до следующего посетителя, словно некая сила, оберегая покой и душевное равновесие Арины, специально придержала визит.
  
   В коридоре скрипнула дверь. Арина присела за стол, все еще наполняясь обрывками воспоминаний о странной встрече. Однако они развеялись вмиг, стоило посетителю ворваться в комнату. Молодая девушка в модном красном платье излучала невероятные по силе волны энергии. Глаза ее горели, она часто дышала. С самого порога, всем своим видом излучая жизнелюбие, она принялась без умолку тараторить.
  
   - Здрасьте! - на ее щеках горел румянец, а от нее самой мощным потоком изливались психическое здоровье и стабильность, которые ничем не разрушить. - Меня Вера зовут. Я влюбилась... снова, - она хихикнула, нисколько не смутившись, хотя Арине показалось, что смущение самая подходящая эмоция в этом моменте. - Мне нужно знать, его папа на самом деле богат, как Сёмочка заявляет. Посмотрите? - она широко и очаровательно улыбнулась.
  
   Арина поморщилась, не очень-то она жаловала меркантильных людей и браки по расчету. Однако такое дело фиксировало внимание на стабильном четком восприятии действительности, стимулируя все три сферы к слаженной работе. Аргумент был весомым, учитывая последние переживания.
  
   Она выдавила из себя улыбку и сказала:
  
   - Присаживайся, Вера, сейчас посмотрим, каков папа у твоего Сёмы.
  
   - Ой, спасибо, - девушка плюхнулась на стул, - мне что руку показать или что?
  
   - Ничего не надо, - Арина снова улыбнулась, испытывая едва сдерживаемое нетерпение и желание выставить девушку вон. - Просто посиди спокойно.
  
   - Окей, - девушка замерла, ее взгляд и поза излучали любопытство.
  
   Арина уставилась прямо на нее и попыталась собой проникнуть в суть сидящего перед ней облаченного духа. Реальность вокруг затуманилась, качнувшись из стороны в сторону, и Вера вместе с комнатой расплылись. Мелькнула белая тень, мелькнула и пропала. Внезапно обозначились резкость и контраст вновь возникшего пространства.
  
   Папа у Сёмочки был богат, Вере повезло, потому что паренек влюбился в нее не на шутку и собирался жениться. Папа хоть и поворчит немного, но согласится с выбором сына - таким был самый вероятный вариант развития реальности, и продолжения его тоже содержали радостные для Веры события. Правда, долго это не продлится. Сёма - ходок и падок до девок. Далее в семье ссоры, склоки и обиды.
  
   На Арину наплыла следующая картинка, начиная проявляться застывшим, но живым по ощущениям событием. Внезапно чувство нетерпения по отношению к девушке усилилось, желание выгнать ее разрослось, и единый фон наплывающей картины расслоился на множественные проекции, отбрасывающие тени друг на друга. В следующий миг картина распалась, проекции потухли, а тени, отхлынув, закружились вихрями и, метнувшись в центр обозреваемой пустоты, вдруг приобрели новые очертания. Вокруг них снова заслоилось проекциями пространство, но насыщенное уже совсем другой энергетикой и событиями.
  
   Она стоит в центре площади. Под ногами аккуратно уложенная мостовая. Это отчего-то удивительно и доставляет босым ногам невероятное по силе чувственное удовольствие. Она делает шаг, другой и поднимает голову вверх. В небе парит хищная птица, величавая и мощная, выискивая добычу. Это тоже приносит в сердце волнение и радость за существо настолько прекрасное и свободное. Арина удивляется яркому восприятию, но не успевает закрепиться в испытываемом чувстве, потому что энергетические вихри в позвоночном столбе расплескивают в теле новые радостные ощущения от пробежавшей мимо ватаги маленьких ребятишек, один из которых совсем мал и без штанов, мелькая голой попкой, невероятно быстро ползет за старшими. Он шустрый и совсем не боится содрать пухлые коленки о камни мостовой. Это отзывается в Арине доселе неиспытанным и непередаваемым словами теплом в груди. Словно она вышла на новый пси-уровень, словно она сверхчеловек и сверхвосприимчива, словно ее обычные чувства усилились многократно.
  
   Только тут ее настигло понимание, что она вовсе не женщина, а мужчина. Определилось это не взглядом, а настройкой на себя изнутри, которая произошла почти автоматически, стоило дать оценку своему состоянию, чуть сместив внимание и интерес. Арина просто знала, что она мужчина и монах, даже имя свое знала. Франциск. Лишь после этого она окинула себя взглядом и, увидев коричневую рясу, сандалии или что-то похожее на них, окончательно прониклась всеми тремя сферами этого гипертекучего мужчины, неотвратимо и столь интенсивно проводящего мощнейшие чувственные переживания сквозь себя. Ее собственное мировосприятие и самоощущение отошли в сторону, на периферию.
  
   Мужчина был настолько легок в психическом смысле, что буквально ощущал все свое тело сразу, всего себя с ног до головы. Куда бы он не бросал взор, он был с этим единым, всем собой ощущая окружающий мир, и оценка его всегда светилась радостью, оттенялась воздушностью. Даже если он смотрел на что-то убогое, это все равно было прекрасным и вызывало лишь светлые ощущения. Арина захотела спросить себя, почему это так, но не смогла, вопрос утонул в очередной восхищающей чувственную сферу картинке. Мимо, кудахча, прошествовала курица. Это событие заворожило своей энергетикой и текучей грацией. Арину обволокло приятными ощущениями, как укутало теплым одеялом.
  
   Вдруг что-то изменилось, и она чувственно откинулась назад, почти выскользнув из сфер мужчины. Чувства маячили перед ней, но больше не были испытываемыми, лишь наблюдаемыми. Кто-то другой был рядом, кто-то другой испытывал эти чувства, и он точно знал, что она тоже здесь. Он почти слился с нею, коснувшись ее шлейфом своей энергетики, и Арина узнала его. Это был он - ее визитер. Они оба каким-то образом были в этом светлом и легком человеке. Больше того, этот человек связывал их нерушимо. И связь эта должна быть разорвана, должна перестать их разделять, или они утеряют себя в который раз. Она вдруг осознала еще кое-что. Они так и не получили то, что искали в этом мужчине, потому что они оба уже не он, Они - кто-то еще. Он - ее посетитель, родной и близкий. А она? Арина... или нет? Кто она?
  
   Задав этот вопрос, Арина выдернула себя из Франциска-монаха, оставив вместе с ним где-то позади образ симпатичного родного визитера. Ее закрутило и понесло сквозь тени, мелькающие острыми краями. Вдруг одна из них проникла в Арину, больно резанув по сердцу и проявившись чувством ужаса. Пространство вокруг оформилось и настало, словно все проявилось из ночи в утренних лучах солнца. Словесное сравнение, пришедшее на ум, удивило своей зеркальностью: стояла глубокая ночь, луна в небе была полной и нещадно давила на психику едва мерцающим светом.
  
   Все тело болело, в клетке воняло, их с Зайрой ни разу не выпускали, еды им тоже не приносили. Хотелось пить, но и воды не было. Никому не было до них дела. Зайра тихонько стонала. Досада, тревожащая из-за этого нутро еще на закате дня, теперь даже не возникала, настолько опустошилась страданием душа. Глаза норовили закрыться, дать отдых измученному телу, но спать было нельзя. Она ждала рыцаря, утреннего нечаянного посетителя.
  
   Луна спряталась за проплывавшим по небу облаком, и кусты по соседству шелохнулись, ветки раздвинулись. Рыцарь крадучись приблизился к клетке. Она метнулась к нему навстречу, едва успевая отметить, что его вид вызывает бурное чувство нетерпения, переходящее в почти ощущаемый на физическом уровне зуд. Рыцарь обхватил прут клети, ее рука сама собой обхватила его кисть. От него пахло чем-то терпким, вызывая неясные волнения в памяти, словно этот запах вот-вот пробудит что-то пережитое в детстве. Сейчас это было таким далеким. Она одернула себя, понимая, что думает совсем не о том, что насущно.
  
   Рыцарь прошептал, приближаясь к уху губами:
  
   - Я достал ключ. Сейчас освобожу.
  
   Сердце забилось, не то волнуясь от радости, не то пугаясь от дурного предчувствия. Слова рыцаря вдруг проявились памятью еще раз, скользнув по слуху неведомой природы. Она встрепенулась. Мужчина возился с замком, но это вдруг стало не важно. Служанка отошла вглубь себя, Арина пробудилась в ней, настав собой. Рыцарь по-прежнему пытался открыть замок, но Арина уже знала результат его усилий: у него ничего не выйдет, он украл не тот ключ. Не тот ключ! Этот ключ ничего не открывает, никого не выпускает, не спасает. Слова вдруг изменили свой смысл, став на миг словами не отсюда, не из сейчас. Смысл трудноуловимый умом, однако четко считываемый чувством. Чувство разрослось, но вдруг изогнулось, искривилось, и смысл снова обрел прежнее значение. Психика зафиксировалась, и Арина, переключаясь в настоящий момент, наполнилась жалостью к служанке. Было ясно видно, что с ней произойдет.
  
   Жалость вдруг распалась под неведомым давлением, уступив место новой эмоции. Разочарование, тщета, словно придется снова что-то делать, снова повторять. Это она уже испытывала. Откуда это чувство, словно и свое и чужое одновременно? Чувство вдруг снова стало искривляться, ускользать, словно испугавшись, что его заметили, но Арина не позволила разорваться связи. Она всем своим вниманием вцепилась в чувство и подтянула его в центр самой себя, стараясь слиться с ним полностью. Еще немного и это удастся. Чувство стало разрастаться в ней, заполняя целиком, даже расплескиваясь за границу ее энергетического контура. Еще немного и должно накрыть пониманием. Арина это знала, ощущала всей собой, ей это было хорошо знакомо, и это произошло. Чувство взорвалось в ней, пройдясь все сметающей волной знания.
  
   Вот это да! Где она? Кто она? Она не Арина, Арина ушла внутрь себя, а вернее в момент, где она есть, как та служанка, как тот монах. Тут их нет, есть легкие тени их всех, тонкий намек на их формы. Она здесь все, что существует, Она продолжается и продолжается, мелькая калейдоскопом узоров, их столько, что счесть невозможно, и Она всегда неопределимо всюду. Во все стороны, всей собой, являясь всем и всеми сразу. Это длится вечность и вечность, не давая разорвать догоняющие друг друга завитки, вливающиеся сами в себя, растущие сами из себя, чтобы снова догонять и догонять, перетекая из одного в другое. Разорвать узор, остановиться, перестать течь: именно это желаемо и важно для них. Для кого? Кто эти они?
  
   Отзываясь ответом, обратной реакцией, пространство вдали сгустилось, проявляя нечто и приближая его ко взору. Это нечто изливается знакомой мантрой. Мантрой, как чудно слышится это слово, словно само звучание придает ему смысл и возможность проявиться. Мантра переливается звуками, которых не слышно, цветами, которых не видно. Их призрачные проявления, знакомые до тончайших нюансов, ощущаются всем существом. Связь миров, контакт жизни, где замыкается сам на себя узор бытия, увлекая за собой неотвратимо, неизбежно. Вспышка!
  
   Мантра обволокла Ее собой и радостью оповестила о Его присутствии. Ключ и скважина обрели очертания, объявив миру о своем явлении, о безупречной связи, несущей эту радость через века. Радость - то, почему есть узор. Радость существует, потому что есть Он и Она, потому что они слиты и раздельны одновременно. Только так Радость существует, пока они уловлены миром и погружены в смыслы.
  
   Мантра заискрилась, и охватившее Ее чувство потянуло за собой чем-то знакомым и уже испытанным многократно, чем-то родным и близким. Тепло в груди разлилось в узнавании, ее закружило, и Она открыла глаза.
  
   Он улыбался и смотрел так, что дух захватывало. Дыхание участилось, под кожей в венах застучало частым ритмом, вибрируя нарастающей страстью, сплавляя их чувства воедино. Он чуть отшатнулся, пытаясь отринуть внезапность порыва, в его глазах промелькнуло сомнение, отражая ночные терзания, но тут же развеялось, как туман под лучами неизбежно восходящего солнца. Взор его наполнился решимостью, он отпустил ситуацию, влился в момент всем собой и шагнул к ней, обхватив со страстью, впился в рот губами и повалил на пол. Тепло от соприкосновения губ разрослось жгучей гасящей все остальные ощущения пространства и времени волной. Каждая клетка ее тела трепетала и взрывалась наслаждением. Тело восприяло страсть, излучало ее, но не ощущало себя в пространстве, руки совершали движения, касаясь незнакомого в неизвестном. Вдруг какое-то прикосновение восстановило обычную тактильность, тут же отодвинув проживаемое на периферию. Перед внутренним взором поплыли образы из далеких давних, тем не менее, близких пространственно времен.
  
   Арина не могла определить начала образов, чем они продолжаются, есть ли у них результат. Набор неясных чувствований. Мучительно нараставшее непонимание вспыхнуло вдруг странным вопросом. Разве она Арина? Ответ проявился четко и сразу. Нет, она не Арина, Она - та, что пала, что падала в мир много раз. Уж и не сосчитать. Она сама стала этим миром, проявляясь им в бесконечном моменте падения. Нет никого кроме Нее. Это так мучительно. Но ведь это не так! Ее это не мучит, это Его мученье, Его страсти, Его проявление. Она Его проводит, излучает сквозь себя, Она просто смотрит мир, сияющий Его красками, вопящий Его болью, прорисованный из Его света. Он - мятежный странник, метущийся и увлеченный образами, тенями мира, пронзающий Ее в вечной попытке переиграть самого себя. И Он не может выйти, Его мечта о свободе - миф, продиктованный Его же страстью, просто еще одно проявление из многих, вечно горящих жаждой, которую не утолить.
  
   Чувства с периферии снова заявляют свои права, притупляя смыслы. Он дышит тяжело и прерывисто, губы его осыпают ее тело поцелуями, разжигая из небытия пульсирующий огонь. Кожа, обожженная этим огнем, чувствительная к прикосновениям, словно истончается, сгорая в пространство нервными вихрями энергий. Это исчезновение, истончение вдруг заставляет ее раствориться в нем, в его чувстве к ней. Она живет его, как себя.
  
   Он входит в нее, прорываясь всем собой, их тела сотрясаются в чувственных яростных движениях. Сейчас ей станет хорошо, сейчас она взорвется оргазмом, разметав пространство по сторонам света, разорвав мир в клочья.
  
   Соитие замыкает мир, смыкает разделение, проявленное чувствами. Она останавливается. Она больше не дышит часто, не возбуждена, не горит страстью. Мужчина на ней - все для нее, он же забрал у нее эту страсть, этот всеохватывающий чувственный огонь. Его тело сотрясается в ней. Его страсть горит ярким высоким пламенем, ее страсть пылает в нем, но больше не в ней. Так было всегда. Она пустая - Он полон ею, Он наполнен ею до краев и не останавливается. Он не может, движимый неугасимой силой, все сметающей на своем пути и разделяющей все чувствами как непроходимым барьером. Его стремление быть рождает все, заполняет пустоту, как ключ в скважине реализует ее суть, так острие Его чувств рисует узор бытия.
  
   Так им никогда не выйти. Не тот ключ! Слова вспыхнули узнаванием, толкнувшим ее в вонючую клетку и сверкнув болью. Ощутив толчок еще раз, она перенеслась на согретую солнцем мостовую, разрастаясь светом одухотворенности, а следом осозналась в последнем рывке на полу, где сливались они, упиваясь любовью. Клетка, пол, мостовая. "Где она, когда она?" - мелькнула мысль. "А Вера? Девушка на выданье, у нас с ней сеанс". Другая мысль объяснила: "Вера ни при чем, узор с ней распался или даже не проявлялся, сложившись из пустоты лишь в ответвлении побочного сна".
  
   Чувства вдруг снова ворвались в нее, и словно не ощущая спокойствия еще миг назад, она взорвалась оргазмом, исчезая из мира.
  
  
   VI
   Она - центр, центральная точка. Во все стороны от точки расходятся слепящие лучи света, нити, утекающие в даль, необозримую взглядом. Переплетаясь между собой, линии замыкаются прекрасными узорами, ветвясь причудливыми завитками и фигурами. Фигуры вибрируют и меняют цвета, мерцая, проявляясь в пространстве, скрадывая его в один миг, и исчезают, проявляя дворцовую площадь со всеми ее колоннами, столбами и множественными эшафотами.
  
   Фигуры - люди, фигуры - постройки. Узоры переливаются, истончаются, меркнут и вновь возникают, но уже другим рисунком, меняя одежду, цвет волос, пол людей, высоту построек, превращая дощатый пол в каменный - все течет, проявляясь разнообразной твердью.
  
   В самом ее центре возникает вибрация давно забытой частоты. Она вдруг проникается ею и пространство вокруг, и узоры с разнообразнейшими фигурами начинают стабилизироваться. Мерцание останавливается, разноцветие замирает, фиксируясь, и ее накрывает чувство. Страх, даже ужас, липкий и такой знакомый. Она почти сразу теряет связь с предыдущим моментом и страх становится частью ее, стирая остатки памяти о том, что она ничего и никого не боится.
  
   Она привязана к столбу, все тело переломано, в стоячем положении ее удерживают только цепи. Кости торчат из каждой конечности в нескольких местах. Боли нет, есть только страх. Он украл эту боль, такой стойкий ужас просто не позволяет проявиться боли. От него все тело бьет частая, несдерживаемая дрожь. Зубы стучат друг о друга, смутно напоминая что-то древнее и забытое, что-то, что объяснит, почему все так произошло. Что-то, что расскажет, почему она стоит тут, привязанная цепями к столбу, готовясь унестись с огнем к праотцам.
  
   Ниже, у ее ног кто-то есть. Теперь она видит его. Это мужчина, он плачет и что-то говорит, но она его не слышит, не может разобрать слов, словно их глушат. Ужас затухает, уступая пению птиц и шороху паучьих лапок по доскам эшафота. Они слышны отчетливо, удивляя заметными нюансами, которых в обычном восприятии не услышишь, но вот мужчину и его слов не слышно. Она отворачивается от мужчины, почему-то совсем не хочется смотреть на его перепачканное сажей лицо с дорожками от слез.
  
   Вокруг все еще видны части узора, которые продолжают прорисовываться в материю, в людей на трибунах и суетящихся у подножия эшафота, в их эмоции, в звуки пространства. Наконец, насколько хватает взора, все явлено.
  
   Вместе с проявленным в пространство ввинчивается голос мужчины. Он осыпает ее синие вспухшие ступни мокрыми поцелуями.
  
   - Прости меня, - он жарко шепчет, его голос сквозит истерикой, словно он сделал что-то непоправимое.
  
   Истерика - это то, почему они есть сейчас. Истерика есть, потому что они слиты и разделены. Именно поэтому у всего переживаемого есть смыслы. Истерика есть, потому что есть Он и Она, а они сейчас именно такие, потому что сейчас есть Истерика. Истерика существует, пока они уловлены миром. Мир существует, пока есть Истерика.
  
   Откуда все эти переливающиеся схожими смыслами и звучаниями мысли? Путаница из слов.
  
   Она пытается вспомнить, что плохого сделал мужчина, но не может. Всплывают неясные ощущения себя. Еще вчера она была кем-то, кто не должен стоять у этого столба, а этот мужчина был кем-то, кто не должен плакать. Он должен улыбаться, он должен целовать ей запястье и улыбаться, должен хотеть ее. Но как он может, она избита, почти мертва, как он может быть тем другим? Как она может быть той другой? Вопросы впитываются пространством, на миг проявляя узор и фиксируя внимание на вечернем небе.
  
   Небо, отвечая, алеет, приближая минуту растворения в узоре, момент, когда она на миг перестанет быть центром, когда все сольется в огне и улетит вникуда, чтобы после снова поставить ее в центр, собрать вокруг нее узор, другую замысловатую паутину тверди, духа, образов и чувств. Теперь она помнит и уже ничего не боится. Она знает.
  
   Боль вернулась в тело, пронзив сотней железных укусов и саднящих костяных визгов, но ее это не трогает. Она улыбается мужчине его улыбкой, той, которой он улыбается ей, где-то в другом пространстве и времени, где все не так. Мужчина у ее ног растворяется нитями, завитками, расширяясь в бесконечность и мерцая светом, связующим их обоих смыслом где-то там за горизонтом узора и прямо тут на этом эшафоте.
  
   Его лицо начинает мелькать другими лицами, совсем незнакомыми, но родными, словно чудесным образом кожа меняет фактуру, оттенки, глаза меняют цвет. На миг его лицо стабилизируется, и она видит лучащуюся улыбку, простую, душевную и благодатную, словно ощущение освежающей росы на заре. Франциск. Он совсем другой, он тот, кто несет в себе правду и ключ к загадке, в нем сокровенная тайна, в его руках, воздетых к небу, пронзенных стигмами. Совершенно ясно и отчетливо видна часть узора, проявленная им в материи, куда притягивает мощнейшим магнитом все внимание, заключенное в Ней. Лицо монаха растекается в сверкающую морось в забавные фигурки странной формы, и мужчина из этого сна снова перед ней. Он плачет, в глазах бессилие и что-то еще не поддающееся описанию.
  
   С трибуны гремят чьи-то грозные слова, словно утверждая сами себя и придавая себе веса, значимости, реальности в проявленном узоре. Слов не разобрать, но это не важно. Она знает, что последует за ними. Ее обласкает и изнежит в своих объятиях огонь, его суть и природа зацветут любовным поцелуем, выжигая и вылизывая из Нее узор этого момента.
  
   Опускается тишина, больше нет слов, больше не шуршит паук своими лапками по доскам, больше не алеет небо, больше не стенает мужчина в ногах. Что-то мешает смотреть на первую звезду, яркой точкой проявившуюся на небе, что-то более яркое и мощное. Наконец она вспоминает, что сделал мужчина, память пронзает болью запястье, но это тут же покидает ум, как ненужная бессмысленная вещь. Отчего-то страстно хочется воздеть руки к небу, но они опутаны цепями. Внезапно становится ясно, что мешает видеть алое небо и звезду в его далях. Это огонь, и она уже пылает, запах от горящего тела проникает внутрь, углубляет восприятие собственной вибрации, пробуждая что-то приятное от осознания собственной свободы и что-то ужасное от осознания собственного присутствия в миге пустоты, который и есть все, что только может проявиться, не проявляясь, придумывая самим собой узоры, которых нет нигде.
  
  
   VII
   Перед глазами плывут неясные образы, все размыто, призрачно. Жизни, фрагменты жизней, мгновения, едва успевшие возникнуть и исчезнуть - все это есть в Ней. Живой клубок чувств, мыслей и событий. И все это свершилось в миг, сокрыто в нем и запаковано в неощутимый, непроживаемый никакими из сенсоров квант.
  
   Звук в ушах почти нестерпим. Он гудит, вибрирует и стонет, передавая телу ощущения, которые нежеланны и желанны одновременно. Она настает в который раз, как птица Феникс, собираясь из пустоты, великой и несуществующей. Процесс этот настолько знаком, что чувства и ум мгновенно настраиваются на него. Приходят далекие, как неясное эхо, ощущения. Тело стабилизируется, оно все еще сотрясается в наслаждении, завершая акт соития. Руки касаются распалившегося в страсти тела. Любовь, чувство близости, родства снова проникают в Нее, напоминая собой об Арине. Но Она не Арина. Она больше не желает пропускать через себя Его, не желает устремляться вовне всей собой.
  
   Что-то меняется, словно это Ее намерение ломает жесткий шаблон восприятия самой себя. Тут же возникает картинка. Улыбка в пустоте, та самая - родная, сияет светом низменной страсти, отливает холодным жестоким металлом. Металл звенит и жаждет жертвы, очередной и неизбежной. Он выкован, чтобы предрешенно пронзить плоть. За металлом уже оскал, не улыбка. Десятки прерванных судеб. Женщины кричат и визжат, исходя жизненной силой на ужас и отчаяние. Он такой родной и близкий, кромсает, режет и издает тысячекратный восторженный крик, словно разгоряченный битвой воин, одержавший тяжелую победу. Крик перекрывает собой былое, накладываясь на переплетения прожитых времен и пространств, в нем ясно проступают оттенки другого еще более мощного переживания.
  
   Франциск видит и осязает собой мир, смотрит на темное небо в ночной тиши, переживая святейшее и мощнейшее чувство единения со всем вокруг, а из его ладоней, обрамленная стигмами, зияет великая пустота. Из пустоты, хоть и видится, что из тела, тонкой струйкой сочится кровь - сок жизни.
  
   Эта кровь святая, как та, подаренная ему многими женщинами, безмерно родными, но не ставшими той особенной, способной завершить поиск, способной утолить жажду родства окончательно, бескомпромиссно, утолить его чувственный голод от соприкосновения с красной святостью, изъятой изнутри. Чаять то непередаваемое чувство, тот неощутимый обонянием запах рода, вызывающий безудержное влечение к женщине, омыться и ожить - только эта цель заставляет его действовать.
  
   Ритуал ума закончен. Настройка точна и безупречна. Жестокая, но давно привычная мысль, сдобренная настойчивым чувством, заявляет свои права. Такой не откажешь.
  
   В ясновидящей именно такая кровь, он ощутил это при первом же контакте и должен выпустить ее наружу, вобрать кожей, совершить омовение. Он приготовил нож заранее. Когда? Разве он готовился, когда он пришел сюда? Вопросы затухают в уме, так и не отозвавшись ответами. Их заволакивает густым туманом. Он смотрит на себя, взор его мутный, но он явно ощущает в руке знакомую до мелочей тяжелую рукоять ножа. Рука выверенным движением взмывает вверх, готовясь нанести удар.
  
   - Прости меня, - почти беззвучно шепчут его губы. Глаза его наливаются слезами, озаряются светом.
  
   Она смотрит на его руку. Такой изящный изгиб кисти редко встречается у мужчин. Эта мысль проявляется первой и вытесняет собой другие, которые в попытке прорваться в Нее хищно желают источать ужас, страх и отчаяние. Но Она не боится, потому что Она не те женщины. В них Он был, а Она сейчас пустая, без Него. В пустоте огромная сила. Она - скважина без ключа, Она скважина без формы, не обрамленная твердью. Пустота. Ему больше не во что войти, нечем проявиться в Ней.
  
   Рука, занесенная для удара, медленно опускается. Всеобъемлющая страстная Жестокость - то, почему они были вместе. Жестокость - то, почему были смыслы у всего переживаемого в узоре. Жестокость все еще есть, потому что все еще есть Он и Она, пока они слиты формой, разделены пространством.
  
   Но рубеж достигнут, теперь все искривилось. Вытеснив Его, в ней проявилась брешь. Теперь Она знает, видит пустоту. Он неизмеримо далеко и извергает собой жестокость за нее и за себя. Он точно напротив, в той единственной позиции, где Она может воссиять пустотой.
  
   Арина или кто-то еще, вздымаясь в пустоте, как исполинский монолит, истекая ею, спокойно поднимается на локте, берет нож, легко разжимая пальцы любовника и маньяка, и вонзает металл по самую рукоять точно в его сердце. Мужчина еще не знает, что убит, его глаза все еще светятся решимостью. Он все еще в миге, где жив. Пустота в Ней пульсирует часто и уверенно, ровно. Миг прошел, Она выдернула нож. Ее укутало, упокоило теплым красным покрывалом. Вздох вырвался из груди. Как легкое перышко, она одной рукой отодвинула мужчину в сторону, искривляя и вытягивая пространство, искажая зеркало реальности до степени, открывающей взору всю возможную кривизну действительности. Под воздействием пустоты картина пространства колыхнулась вслед за телом только что любимого человека, но в следующем миге, как отпущенная тетива вернулась в прежний вид. Мужчина замедленным движением, словно горе-актер, изображающий смертельное падение неумело и фальшиво, повалился по правую сторону навзничь и затих. Она не смотрела на Него, Она просто знала, что Он там и что Она тоже там. Они умерли в который раз, только в маньяке, а не в Арине, как диктовал узор.
  
   Память заструилась сверкающим пестрым потоком. Святые, маньяки, их жертвы, проститутки, сановники, учителя, великие личности и мелкие сошки, художники и разрушители - все и всегда умирали, как рождались, пока Они были слиты узором. Сейчас пора признать свою силу, пора уйти. Искомое вдруг проявилось со всей отчетливостью, растворив в Ней Его и узор.
  
   Пространство коснулось Ее чем-то, чего в нем не было ранее. Она подалась навстречу этой несуществующей материи, попутно вспоминая о незримом ключе в замочной скважине, где всякий раз возникало начало, и куда она больше не вернется. Воспоминание эхом отскочило от Нее и растворилось, отрицая Его последнюю попытку сохранить узор. Пустота втянула Ее собой, закружила в вихре, растворяющем твердь, и подняла за один короткий, но стремительный миг на высоту. Не было никакой высоты. Она точно знала, что даже не двинулась с места, но частью себя, вечной и неуничтожимой окинула простор внизу. Где-то там проявился узор, Ее узор, испещренный сонмом Его чувств. Узор вился и струился разнообразнейшими формами, гранями тверди, разделенный чувствами, смыслами, паттернами, концепциями, временем. Словно изъеденный муравьями ствол упавшего дерева, такой знакомый и сейчас пустой, узор больше не тянул в себя, больше не держал цепкими завитками. Все прожито, все просмотрено. Нет больше ключа, нет замочной скважины, нет Его, нет Ее, хотя Они сейчас там - внизу.
   Где-то внутри замаячил пульсирующий свет, притягивая интервалом. Она свернулась вниманием вовнутрь.
  
   ______________________________________ Ничто не истинно, поэтому всё истинно.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"