Маренков Андрей Борисович : другие произведения.

Михаил Кольцов. Факты, легенды, архивы. И сплошь одни Тайны..

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Об известном советском журналисте Михаиле Кольцове. Павший жертвой сталинских репрессий, он словно призрак, возник из небытия в годы Великой Отечественной войны.. Частный сыщик Андрей Борисович Маренков исследует, анализирует, проводит параллели, думает, взвешивает, сомневается, и пробует докопаться до истины, в одном из самых загадочных и таинственных случаев в истории СССР, "Дело Михаила Кольцова".
  
  
  
  
   Имя Михаила Ефимовича Кольцова знакомо многим читателям, интересующимся советской литературой и историей. Известный советский писатель-публицист, Кольцов занимался не только литературной деятельностью. Он принимал активное участие в развитии советского воздушного флота, занимался издательской деятельностью, в качестве корреспондента, неофициального политического и военного советника находился в Испании 1930-х гг. Михаил Ефимович всю свою короткую, но плодотворную жизнь посвятил службе отечеству, но это не спасло писателя от ареста и смертельного приговора по стандартному для бывших соратников по партии обвинению в контрреволюционной террористической деятельности.
   Прочитав статью краеведа Юрия Комягина "Михаил Кольцов. Жизнь после смерти", - заинтересовался, поскольку всё это показалось достаточно нетривиальным, необычным. Странные события вокруг личности Кольцова.. Загадки.. Какая-то Мистика! Решил начать собственное исследование.. Благо, Юрий Комягин назвал "Дело Михаила Кольцова" одним из самых загадочных и таинственных в истории Союза, и в одном ТОП-10 наряду с историей перевала Дятлова.. Ну что же, откроем пыльные сундуки Времени, и начнем разбираться, потихонечку.
   Михаил Ефимович Кольцов (Фридлянд) родился 12 июня 1898 г. в Киеве, в семье ремесленника Хаима Мовшевича (Ефима Моисеевича) Фридлянда (1860-1945), мещанина Минской губернии Игуменского уезда, местечка Смиловичи, и Рохли Шеваховны (Рахили Савельевны), урождённой Хахман (1880-1969). Мальцу дали известное библейское имя Моисей. Учился в реальном училище г. Белостока, с 1915 г. - в Психоневрологическом институте в Петрограде. Был активным участником революций 1917 г., события которых отражены в его очерках "Февральский март", "Октябрь", "Пыль и солнце" и др. С начала 1917 г. сотрудничал в петроградских журналах. В "Журнале для всех" опубликовал ряд статей с нападками на большевиков и Ленина. Примкнул к большевикам в 1918 г. (рекомендацию для вступления в партию Кольцову дал А. Луначарский). В начале 1918 г. возглавлял группу кинохроники Наркомпроса. В том же году заявил о выходе из партии, объяснив открытым письмом в "Киногазете", что ему не по пути с советской властью и её комиссарами. С 1919 г. служил в Красной Армии, сотрудничал в одесских газетах и в киевской армейской газете "Красная Армия".
   В 1920 году Михаил Кольцов вернулся с фронта и поступил на работу в наркоминдел (так называли тогда МИД) в качестве заведующего информационным отделом. Несмотря на свой возраст (ему 22) он пользовался авторитетом у наркома Чичерина, который считал его перспективным дипломатом. Но Кольцов предпочёл журналистскую стезю и стал корреспондентом газеты "Правда", с которой связал всю свою жизнь. Специальный корреспондент ряда периодических изданий, в том числе газеты "Правда" (1922-1938). Основатель и редактор массовых иллюстрированных журналов "Огонек" (1923-1938), "Крокодил" (1934-1938), "За рубежом" (1932-1938), "Чудак", "Советское фото", "Изобретатель". Много ездил по Советскому Союзу и Европе. Руководитель иностранного отдела в Союзе писателей СССР. Делегат международных конгрессов в защиту культуры в Париже (1935) и в Севилье (1937 г., руководитель советской делегации).
   Кольцова награждают орденом Ленина; ему поручают ответственный пост в редакции газеты "Правда"; публикуют его "Испанский дневник". Книга понравилась Сталину, о чем он лично сказал автору, пригласив его в ложу Большого театра (за две недели до ареста). Но самое странное, что за несколько дней до этого Кольцов, с санкции Сталина, избирается членом-корреспондентом АН СССР. Неслыханная честь для работника печати.
   Что заставило Сталина в последний момент резко изменить свое отношение к Кольцову - до сих пор не ясно. Надо учесть, что фактом ареста он "подставлял" и Академию наук, только что избравшую Кольцова своим членом, и газету "Правда", которая, как известно, "никогда не ошибается".
   Последней журналистской командировкой Кольцова стала поездка в Чехословакию (осень 1938), ставшую ареной зловещих предвоенных событий. Оттуда шли корреспонденции: "Тревожные дни Праги", "Чехословакия накануне новых испытаний", "Захватчики кромсают Чехословакию".
  
   []
  
   Софья Виноградская рисует такой портрет Кольцова: "Невысокий, ладный, красивый... Большие очки, миндалевидные, чуть грустные, но в разговоре мальчишеские, смешливые глаза; тонкое матовое, выбритое до синевы египетское лицо и нежный белый лоб..."
   Корней Чуковский пишет в дневнике от 22 ноября 1931 года, - "..Я к Кольцовым. Они в Доме правительства. Он принял меня дружески любовно... Роскошь, в которой живет Кольцов, ошеломила меня. На столе десятки закусок. Четыре большие комнаты. Есть даже высшее достижение комфорта, почти недостижимое в Москве: приятная пустота в кабинете. Он только что вернулся из совхоза где-то на Украине. "Пустили на ветер столько-то центнеров хлеба. Пришлось сменить всю верхушку..."
  
   []
  
   []
  
   12 декабря 1938 г. Кольцов был арестован. Его обвинили в шпионаже. По официальной версии - расстрелян 2 февраля 1940 г., по другим данным - умер в лагере в 1942 г. Реабилитирован посмертно в 1954 г.
   В дневнике Елены Сергеевны Булгаковой (супруги Михаила Булгакова) запись от 22 декабря 1938 года: "В Москве уже несколько дней ходят слухи о том, что арестован Михаил Кольцов".
   После посмертной реабилитации Михаила Кольцова его родственникам было выдано свидетельство о смерти, в котором была указана намеренно фальсифицированная дата - 4 апреля 1942 года и отсутствовало место смерти. Эта дата затем приводилась во многих советских энциклопедиях и справочниках как подлинная вплоть до конца 1980-х годов.
   "Приговор о расстреле Кольцова Михаила Ефимовича приведен в исполнение". Этот лаконичный документ от 2 февраля 1940 г., подписанный помощником начальника 1-го Спецотдела НКВД СССР старшим лейтенантом Госбезопасности Калининым, засвидетельствовал окончание жизненного пути "Журналиста ?1" - так называли Кольцова.
   Он был достаточно молод, когда получил статус "советского журналиста ?1". К сорока годам Кольцов уже руководил иностранным отделом в Союзе писателей СССР. Много путешествовал по миру, дружил с зарубежными писателями. Среди тех людей, с кем встречался Кольцов - были Бернард Шоу, Андре Жид, Герберт Уэллс (фантаст), Алексей Толстой, Максим Горький, Михаил Булгаков, Александр Грин, Максимилиан Волошин (мистик), и многие другие известные люди.
   В 1930 году Михаил Кольцов мечтал построить в Подмосковье "Зелёный город" - большую комфортабельную сеть домов отдыха, санаториев, пионерских лагерей и туристических баз. Это, по его мнению, должен был быть жилищный комплекс будущего с фантастическими постройками нового типа. Он предложил эту идею руководству страны и долго ездил по Подмосковью и для строительства выбрал участок, куда входят современные Правдинский, Братовщина, Зеленоградский, Степаньково, Костино, Митрополье и другие пушкинские сёла и деревни. К сожалению, новаторские дома, полностью созданные из стекла, и корпуса в виде фруктов и овощей так и остались мечтой. В 1931 году проект был заморожен, а в 1934 году отменён. Сейчас мало кто помнит об этой попытке Михаила Кольцова построить в Пушкинском районе "город-сад". Название "Зеленый город" пусть нечасто, но встречается в этих местах. Санаторий "Зеленый городок" в Костино, станция Зеленоградская, жилой комплекс "Зеленый город" в Зеленоградском.
  
   []
  
   Полтора года он провел в Испании, во время гражданской войны 1936-1939 годов, в качестве корреспондента "Правды". В романе "По ком звонит колокол" Хемингуэй вывел Кольцова под именем корреспондента Каркова. - "..Карков, приехавший сюда от 'Правды' и непосредственно сносившийся со Сталиным, был в то время одной из самых значительных фигур в Испании'. В том же романе, от имени главного его героя - американского писателя Роберта Джордана, во многих оценках которого слышен голос Хемингуэя, говорится: "...а Карков понравился. Карков - самый умный из всех людей, которых ему приходилось встречать... Роберт Джордан не встречал ещё человека, у которого бы была такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие... Ему никогда не надоедало думать о Каркове".
   Он получил государственную награду, стал депутатом Верховного совета РСФСР, и даже, не имея высшего образования, получил звание члена-корреспондента Академии Наук СССР.
   Он много ездил по стране, вел репортажи из самых отдаленных уголков Родины. Он спускается в шахту метро и рассказывает о строительстве метрополитена, присутствует при открытии ГЭС; от него страна узнает о молодом писателе Николае Островском. При этом успевает писать и на международные темы. Его материалы читают с эстрады, переводят на другие языки.
   Товарищи Кольцова подчеркивали, что он был очень увлекающимся и энергичным человеком. Бесстрашный, старался всегда быть в авангарде. Так, он принял участие в первом перелете через Чёрное море (Севастополь - Ангора). Еще один опасный поступок - вместе с пилотом-инструктором Кольцов сделал "мертвую петлю", стал участником беспрецедентного перелета по маршруту Москва-Анкара-Тифлис-Тегеран-Кабул-Ташкент-Москва. Успевая совершать все эти подвиги, эксперименты и путешествия, Михаил Ефимович продолжал оставаться востребованным журналистом. Его трудоспособность поражала, он мог сутками не спать, готовя очередной материал "в номер".
   Михаил Кольцов был увлечен небом, космосом и полетами. Во время первомайской демонстрации 1935 года Кольцов вел прямой радиорепортаж с борта самолета, и вся страна слышала его голос. Под его руководством была создана агитационная эскадрилья имени Горького. Потом по его инициативе был построен самолет-гигант "Максим Горький", но к сожалению, он потерпел крушение на одном из демонстрационных полетов.
   Кольцов слыл достаточно эрудированным человеком. Свободно говорил по-немецки и по-французски, а на встрече писателей в Барселоне сделал доклад на испанском языке. Журналист Семен Нариньяни писал о незабываемом впечатлении, которое произвел на него Михаил Кольцов, диктуя фельетон машинистке, - Кольцов не читал с рукописи, он сочинял и одновременно диктовал.
  
   Прим. - Фридлянд (этимологически родственные варианты - Фридлянт, Фридланд, Фридлант, Фрейдлянд, Фридлендер, Фридляндер, Фридляндский и ряд других) - еврейская фамилия, происходящая от немецкого топонима Friedland, являющегося или являвшегося названием 11 городов на территории Европы (нем. Friedland - "мирная земля").
   Согласно Энциклопедии Брокгауза и Эфрона (1908), носители фамилии происходят из семьи раввинов и деятелей, ведущих своё происхождение либо из богемского города Фридланд (нем. Friedland in Bohmen, ныне Фридлант в Чехии), либо из немецкого городка того же названия в земле Мекленбург-Передняя Померания. В современной научной литературе в качестве источников упоминаются и другие города Фридланд в Восточной и Западной Пруссии (ныне Польша и Калининградская область) - Markisch Friedland, Preu?isch Friedland, Friedland in Ostpreu?en.
   Фамилия Фридланд является одной из старейших еврейских фамилий и встречается в документации еврейской общины Праги уже в XVII веке. Наиболее ранним из известных представителей семьи Фридланд является раввин Натан Фридланд (умер около 1670 года). Родоначальником ветви Фридланд в Российской империи является раввин Авраам Фридланд в Слуцке. В начале XX века в Российской империи наибольшее распространение фамилия Фридлянд имела в Ковно, Ново-Александровске, Слуцке, Минске, Бобруйске, Борисове, Игумене и Могилёве, то есть была распространена среди литваков. Этимологически родственные варианты (в том числе Фридлант, Фридланд, Фридлендер и прочие) имеют иные ареалы.
  
   Впервые подробности "процесса" Кольцова стали известны из материалов и протоколов Военной коллегии, опубликованных 4 мая 1988 г. в "Литературной газете". В частности - протокол судебного заседания, на котором Михаилу Ефимовичу был вынесен смертный приговор, скрывавшийся за официальными, оформленными на бумаге 10 годами заключения в лагере без права переписки.
   До этого, в 1940 г., пытаясь выяснить судьбу своего брата, Борис Ефимов добился встречи с председателем Военной коллегии Верховного суда СССР Василием Васильевичем Ульрихом, приговорившем Кольцова к расстрелу. На этой встрече Борис Ефимов выяснил, что брат находится "в новых лагерях за Уралом". На вопрос о том, признал ли Кольцов свою вину, он услышал, что "брат был человеком известным, популярным, занимал видное общественное положение" и что "если его арестовали, значит, на то была соответствующая санкция".
   Круг друзей Кольцова был чрезвычайно широк и разнообразен. Он был своим человеком среди самых ответственных руководителей партии и страны, среди людей знатных и влиятельных. Он держался с ними просто и свободно, как равный с равными. И он так же просто и свободно держался с рядовыми людьми. Рассказывали, что вокруг Михаила Кольцова возникало особенное поле притяжения, куда неизбежно попадали интересные люди.
   С момента гибели Михаила Кольцова прошло 47 лет. В Советском Союзе началась перестройка и появилась гласность. Воспользовавшись моментом, родной брат Михаила Ефимовича - известный художник-карикатурист Борис Ефимов - написал статью "Тайна судьбы Михаила Кольцова" (опубликована в журнале "Огонек" 1987).
   Братья Михаил Кольцов (Моисей Фридланд) и Борис Ефимов на военном параде 1935 г. (Похожи..).
  
   []
  
   Из книги Бориса Ефимова "Тайна судьбы Михаила Кольцова"
  
   "С первых дней Великой Отечественной войны в моей душе зародилась надежда на освобождение брата. Я был твёрдо убежден в том, что он жив. И прежде всего потому, что в течение почти всего 1939 года бесспорным признаком его существования и вместе с тем единственной связывающей с ним ниточкой был приём денежных передач. Аккуратно три раза в месяц я приходил в извилистый проходной двор, соединяющий Кузнецкий мост с Пушечной улицей, и входил в невзрачную дверь, на которой висела табличка с маловразумительной надписью: "Помещение ? 1". В этом "помещении" через крохотное окошко я вносил на имя Кольцова Михаила Ефимовича установленную сумму, расписывался и получал квитанцию.
   Мне хотелось при этом думать, что эти медленно тянущиеся месяцы - хороший показатель. Видимо, есть намерение серьезно и терпеливо разобраться в деле Кольцова, и брату удастся опровергнуть клеветнический наговор. Мы тогда еще не понимали, что сам факт ареста уже предрешал судьбу человека... Шли месяцы... И вот где-то в начале февраля 1940 года денег у меня не приняли и сообщили, что дело Кольцова следствием закончено.
   Раз дело закончено, значит, впереди предстоял суд. Я решил немедленно действовать. Переговорил с известным московским адвокатом Ильей Брауде, и тот бесстрашно предложил свои услуги в качестве защитника, вот только из Военной коллегии Верховного суда СССР надо было получить соответствующее разрешение. Написал письмо председателю коллегии В. В. Ульриху с такой просьбой. А потом взял и отправил телеграмму с этой же просьбой И. В. Сталину. Б. Ефимов отмечал: "Прошло несколько дней. Ответа ниоткуда не было. На всякий случай я решил справиться в канцелярии Военной коллегии... Дежурный сотрудник повел пальцем по страницам толстой книги... Кольцов Михаил Ефимович? 1898 года рождения? Есть такой. Приговор состоялся 1 февраля. Десять лет заключения в дальних лагерях без права переписки".
   В тот же день мне неожиданно позвонили из секретариата Военной коллегии и сообщили, что меня вызывает Ульрих. Принял он меня со снисходительным добродушием, явно рисуясь своей "простотой" и любезностью.
   - Ну-с, - улыбчиво заговорил он, садясь в кресло, - садитесь, пожалуйста. Так чего бы вы от меня хотели?
   - Откровенно говоря, Василий Васильевич, я и не знаю, чего теперь хотеть. Дело в том, что я собирался просить вас о допущении защитника к слушанию дела Кольцова, но третьего дня узнал, что суд уже состоялся. Как обидно, что я опоздал!
   - О, можете не огорчаться, - ласково сказал Ульрих, - по этим делам участие приглашенных защитников не разрешается. Так что вы ничего не потеряли. Приговор, если не ошибаюсь, десять лет без права переписки?
   - Да, Василий Васильевич. Но позвольте быть откровенным, - осторожно сказал я. - Существует, видите ли, мнение, что формула "без права переписки" является, так сказать, символической и прикрывает нечто совсем другое...
   - Нет, зачем же, - невозмутимо ответил Ульрих, - никакой символики тут нет. Мы, если надо, даем и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять. Согласно предъявленным обвинениям.
   - А в чем его обвиняли?
   Ульрих задумчиво устремил глаза к потолку и пожал плечами.
   - Как вам сказать, - промямлил он, - различные пункты пятьдесят восьмой статьи. Тут вам, пожалуй, трудно будет разобраться.
   И далее беседа наша приняла характер какой-то странной игры. Ульрих твердо придерживался разговора на темы литературы и искусства, высказывал свои мысли о последних театральных постановках, спрашивал, над чем работают те или иные писатели или художники, интересовался, какого мнения о нем "писательская братия", верно ли, что его улыбку называют "иезуитской". Все мои попытки узнать что-нибудь о брате он встречал благодушной иронией".
   - Ох, обязательно вы хотите что-нибудь у меня выведать, - приговаривал он, посмеиваясь.
   Я уже понял, что мой собеседник просто-напросто забавляется нашей беседой, но продолжал вставлять интересующие меня вопросы. Однако всё, что я узнал, - это, что председательствовал на суде над Кольцовым лично он, Ульрих, и что "выглядел Кольцов, как обычно, разве только немного осунулся...".
   - А он признал себя виновным? - спросил я.
   Ульрих юмористически погрозил мне пальцем.
   - Э, какой вы любопытный, - сказал он со своей "знаменитой" улыбочкой и после маленькой паузы добавил: - Довольно ершистый у вас братец. Колючий. А это не всегда бывает полезно... Потом помолчал и, став вдруг серьёзным, сказал: Послушайте. Ваш брат был человеком известным, популярным. Занимал видное общественное положение. Неужели вы не понимаете, что, если его арестовали, значит, на то была соответствующая санкция?
   Яснее нельзя было дать понять, что все мои вопросы, расспросы и хлопоты не только наивны, но и бессмысленны. Разговор явно пришёл к концу. Я поднялся с места. Однако мой словоохотливый собеседник снова начал балагурить.
   - А вот мне хорошо, - болтал он, выйдя из-за стола и прохаживаясь по громадному ковру, - никаких у меня нет братьев и вообще никаких родственников. Был вот отец и тот недавно умер. Ни за кого не надо бояться и хлопотать не надо. Да... Ну-с, а вам и советую спокойно работать и поскорее забыть об этом тяжелом деле. А брат ваш, - доверительно прибавил он, - находится, думаю, сейчас в новых лагерях за Уралом. Да, наверно, там.
   Уже выходя из кабинета, я остановился в дверях.
   - Василий Васильевич! - сказал я. - А вы разрешите через какое-то время вернуться к этому делу, ходатайствовать о его пересмотре?
   В водянистых глазах Ульриха мелькнула усмешка.
   - Конечно, конечно, - сказал он. - Через какое- то время..."
   Коммент Юрий Комягин: "Тут вот что интересно. Арест Михаила Кольцова Ефимова никак не задевает. Он продолжает спокойно работать, его карикатуры публикуются, в том числе и в главном большевистском официозе - газете "Правда". Кажется, его даже ни разу не вызвали на допрос, пусть хотя бы формальный - "Вы что-нибудь можете показать об антисоветских взглядах вашего брата?". Ну, или что-нибудь такое. Более того, с Ефимовым даже затевается какая-то странная игра. Художника внезапно принимает главный военный судья СССР и ведет с ним долгую беседу. Ульрих, естественно, в курсе, что Кольцову был вынесен смертный приговор, а с исполнением таких вещей в ту пору в Советском Союзе особо не тянули. Вот и Кольцова расстреляли на следующий день после судебного заседания. Зачем понадобилось вводить в заблуждение Бориса Ефимова?"
   Далее, Ефимов пишет: "Меня не мог не терзать червь лютой досады и горечи за судьбу брата. И одновременно во мне не иссякал тоненький ручеек надежды, которую питали систематически доходившие до меня всевозможные слухи о брате. Не знаю, где и почему они рождались, но их настойчивость, разнообразие и внешнее правдоподобие заставляли меня в силу какой-то внутренней психологической потребности им какое-то время верить. Да как можно было не верить, если, например, художник Михаил Храпковский, сотрудник "Крокодила", тоже в свое время осужденный, но вышедший на свободу, рассказал мне, что встретился с Кольцовым, которого он, естественно, ни с кем не мог спутать, на пересыльном этапе в Саратове (прим. - Храпковский Михаил (1905-1959) в 1941 году был приговорён к 8 годам исправительно-трудовых лагерей по ложному обвинению в сотрудничестве с германской разведкой. В 1954 реабилитирован). Кольцова пересылали из лагеря в Москву, и брат сказал, что ничего хорошего он от этой пересылки не ждёт. Это было летом 1942 года. Позже железнодорожник Павел Голубков разыскал меня, чтобы рассказать, что он видел Кольцова возле вагона-типографии на Воркутинской железнодорожной ветке. Голубков еще задолго до войны служил курьером в редакции "Огонька" и, конечно, не мог не узнать своего редактора. Журналист Михаил Берестинский, вернувшийся из поездки в Свердловск, рассказывал, что начальник расположенных в тех краях лагерей, будучи зачем-то в редакции местной газеты, "хвалился" тем, что у него в клубе работает известный автор "Испанского дневника". Почти одновременно приходит весть с противоположного конца страны - из Соловков - о том, что Кольцов находится там и кому-то, между прочим, рассказывал в подробностях содержание романа, который он задумал и даже частично написал в заключении...
   И так далее, и так далее. Я уже начал относиться к этим россказням с известной долей скептицизма, но вместе с тем твёрдо верил, что Миша жив, не теряет мужества и вот-вот появится.
   ...Вот почему я почти не удивился, когда в июне 1944 года кто-то мне сказал, что в Союзе писателей имеются какие-то интересные сведения о Кольцове, исходящие от писателя Михаила Слонимского. Слонимский мне сказал, что слышал об этом от Анны Караваевой. Караваева ответила, что ей поведал о Кольцове приехавший в Москву на совещание председатель саратовской писательской организации А. Матвеенко. Я вихрем помчался в Дом Герцена, где происходило совещание, и сразу нашел Матвеенко, представительного седеющего мужчину. От него я услышал следующее:
   - Совсем недавно по делам саратовского Союза писателей я был в Куйбышеве у начальника политуправления Приволжского военного округа. Поговорили о разных вопросах, и в заключение он мне говорит: "А вы знаете, что у нас находится один ваш собрат по перу". - "Кто такой?" - "Михаил Кольцов". - "Что вы говорите? Какой? Тот самый?" - "Да, тот самый. Который был в Испании. Наверно, читали "Испанский дневник"? - "Удивительно, - говорю я, - а что он здесь делает?" - "А он находится здесь, - говорит генерал, - во 2-м офицерском полку на переподготовке после ранения под Брянском. Имеет звание старшего лейтенанта. Если хотите, можете с ним поговорить".
   И этот разговор затем происходит:
   "Генерал взялся за телефон, соединился с каким-то номером и велел вызвать к телефону старшего лейтенанта Кольцова. Через некоторое время он мне передал трубку. А я, знаете, не был лично знаком с вашим братом и несколько растерялся: о чем говорить? Спрашиваю: "Это товарищ Кольцов?" - "Да, Кольцов". - "Михаил Кольцов?" - "Да, Михаил Кольцов". - "Э-э... Значит, сейчас вы находитесь здесь?" - "Да, как видите, здесь". - "А вы... э... что-нибудь сейчас пишете?" На это он ответил что-то невнятное, и трубка была положена. Вот и все, что я могу вам рассказать.
   Я выслушал Матвеенко со смешанным чувством с новой силой вспыхнувшей надежды и вместе с тем недоумения. С одной стороны, мне представлялось маловероятным, чтобы крупный военный работник, генерал, мог без достаточных к тому оснований и соответствующих документов принять какого-нибудь случайного человека за известного всей стране журналиста, члена редколлегии "Правды", депутата Верховного Совета РСФСР и пр. С другой - я не допускал мысли, что находясь на свободе, Миша не дал бы о себе знать.
   Тут получилось так, что в эти же дни одна знакомая журналистка собралась по командировке от своей редакции в Куйбышев. Я попросил ее выяснить на месте, насколько достоверны сведения о брате. Она вернулась в Москву с ошеломляющей информацией: во-первых, оказалось, что в редакции местной газеты "Волжская коммуна" уже давно знают о том, что знаменитый Михаил Кольцов находится в одной из воинских частей ПРИВО. Во-вторых, и это особенно важно, ей удалось встретиться и поговорить с неким подполковником Лукьяновым, командиром 2-го офицерского полка. Лукьянов, хотя и несколько туманно, подтвердил, что в его полку, в 5-м батальоне, служит старший лейтенант Кольцов. И даже спросил при этом: "А правда, что художник Борис Ефимов из "Красной звезды" его родной брат?"
   У меня почти не оставалось сомнений. Однако молчание Миши представлялось непонятным, и я решил еще раз проверить факты. Отправил в штаб ПРИВО фототелеграмму непосредственно подполковнику Лукьянову с просьбой прояснить судьбу старшего лейтенанта Кольцова. Ответ, подписанный начальником экспедиции штаба округа старшим лейтенантом А. Капелиной, был лаконичен: ни подполковника Лукьянова, ни старшего лейтенанта Кольцова в списках военнослужащих Приволжского округа нет.
   Нетрудно себе представить мое ошеломление, Как так? Что это значит? Что за наваждение? Неужели и рассказ Матвеенко, и разговор с "подполковником Лукьяновым" - все это плоды воображения или недоразумения? Непостижимо! Я решил предпринять еще одну попытку и попросил ответственного редактора газеты "Красная звезда" генерал-майора Н. Таленского сделать запрос по своим каналам. Ответ поступил еще более лаконичный: в ПРИВО 2-го офицерского полка нет.
   Странную историю со "старшим лейтенантом Кольцовым" можно было, по-видимому, считать исчерпанной. Однако я ошибся - она получила свое не менее странное продолжение спустя почти три десятилетия. В январе 1972 года я получил следующее письмо:
   "Художнику Б. Ефимову. Москва, газета "Известия". На днях в одной старой газете я прочел статью о жизни и литературно-общественной деятельности М. Е. Кольцова. В связи с этим вспомнилось прошлое. В годы войны, будучи на военной службе, в политуправлении Приволжского военного округа (Куйбышев), я ознакомился с фототекстом Вашего письма, в котором Вы запрашивали о службе Вашего брата Михаила Кольцова, что меня очень тогда заинтересовало, но в тот год я счел нецелесообразно Вас беспокоить. В день моего дежурства в приемной начальника ПУ ПРИВО мне позвонили и сказали, чтобы я заказал пропуск М. Кольцову. Исполнив это, я стал ожидать прихода известного человека. Хочется спросить, служил ли в частях Приволжского военного округа (г. Кинель) Ваш брат? Извините за беспокойство. С уважением Н. Л. Иванов. Воронеж, улица Комиссаржевской, д.1, кв. 65. Иванов Николай Лукич, инженер-майор в отставке. 3 января 1972 года".
   Я немедленно написал Н. Л. Иванову в Воронеж. "Уважаемый Николай Лукич! Сведения о том, что мой брат - Михаил Кольцов - проходит военную службу в частях ПРИВО, исходили от писательской организации Саратова. Проверить правильность этих сведений тогда, в 1944 году, не удалось. В частности, на свою фототелеграмму, которую Вы видели, определённого ответа я не получил. И мне по сей день неизвестно, кто был человек, которого принимали за Михаила Кольцова. В своем письме Вы сообщаете, что заказали пропуск М. Кольцову и стали "ожидать прихода известного человека". Поэтому я, в свою очередь, обращаюсь к Вам с вопросом: дождались ли Вы этого человека, видели ли его? Можете ли Вы описать его внешность, приметы? И еще вопрос: знали ли Вы в частях ПРИВО подполковника Лукьянова, которому был адресован мой запрос о брате? Буду весьма благодарен за ответ. С товарищеским приветом. Б. Ефимов, народный художник СССР".
   С понятным нетерпением стал я ждать ответа на своё письмо. С новой силой возникли во мне волнении, сомнения и надежды 30-летней давности. Мне думалось: не прошла ли тогда мимо меня редчайшая возможность найти брата, узнать о его судьбе?.
   Ответа долго не было. И наконец...
   "Многоуважаемый Борис Ефимович! Извините, что ответ пишу с опозданием. Посылал письмо в г. Куйбышев, обращался к знакомым, хотел узнать о подполковнике тов. Лукьянове, о котором Вы упоминаете в своём письме. Сообщили, что он им также неизвестен.
   Будучи дежурным офицером в приёмной начальника политуправления ПРИВО, я действительно заказывал пропуск на имя Михаила Кольцова. С большим волнением ожидал его прихода. Вспомнил прошедшие годы, когда мы, читатели, с интересом читали очерки, фельетоны, статьи любимого и популярного автора. Когда он пришёл в приёмную, я внимательно, с переживанием смотрел на редкого посетителя, видел его исхудалое и бледное лицо. Он был в звании старшего лейтенанта, в хлопчатобумажном полевом офицерском костюме. Он был небольшого роста, весьма подвижным, очень энергичным, целеустремлённым. Оставалось впечатление, что его беспокоит, даже волнует весьма важное дело. И такое переживание человека сочеталось с простотой, привлекательностью, что убеждало меня в том, что это действительно был сам Михаил Ефимович Кольцов. Но... вспомнив газетные и журнальные фотографии М. Е. Кольцова и сравнив их с внешним видом посетителя, я усомнился, хотя думы, что он пережил тяжёлое, которое могло изменить внешность любого человека, снова возвращали к моему первому заключению.
   В тот памятный день М. Кольцов был принят начальником политического управления Приволжского военного округа. Беседа продолжалась примерно 30- 40 минут, но её содержание мне было неизвестно.
   В моём личном архиве сохранился экземпляр газеты "Правда" 1934 года, посвященный полярной экспедиции "Челюскина". На страницах исторического номера газеты Центрального Органа нашей партии напечатан очерк М. Е. Кольцова "Секрет успеха". Прочёл ещё раз и снова подумал, как легко, просто и полно, задушевно написано. Ничего лишнего! А каким уважением, любовью проникнуты слова к людям подвига... Спасение челюскинцев буквально всех волновало и радовало, когда наши мужественные летчики их спасали и спасли. И обо всём этом на страницах "Правды" художественно, правдиво и трогательно рассказал М. Е. Кольцов. Забыть нельзя! Что вам известно о его дальнейшей судьбе? Извините за беспокойство. С уважением. Н. Л. Иванов. 18 марта 1972 г.".
   Нетрудно увидеть, что доброе, человечное и очень простодушно написанное письмо Николая Лукича, проникнутое истинной теплотой читательского отношения к "любимому и популярному автору", не дало всё-таки ответа на главный, интересовавший меня вопрос: был ли то в Куйбышеве действительно мой брат? Тайна осталась тайной.
   А теперь вернёмся в уже очень далекий 1954 год. В трескучий декабрьский мороз я вышел из здания Главной военной прокуратуры на улице Кирова. В кармане у меня лежала бумага следующего содержания.
   "Гр-ну Ефимову Б. Е. Сообщаю, что 18 декабря 1954 года Военная коллегия Верховного суда СССР по заключению Прокуратуры СССР приговор по делу Вашего брата Кольцова Михаила Ефимовича отменила и дело в отношении его прекратила за отсутствием состава преступления. За официальной справкой о прекращении дела в отношении Кольцова М. Е. Вам надлежит обратиться в Военную коллегию Верховного суда СССР. Зам. Главного Военного прокурора полковник юстиции Д. Терехов".
   Это может показаться неправдоподобным, но прошу мне поверить, что, получая эту бумагу, я не спускал глаз с двери в глубине просторного прокурорского кабинета, почти убеждённый в том, что меня ждет радостный сюрприз, что сейчас эта дверь откроется и из неё выйдет уже переведённый из дальнего лагеря в Москву брат... Однако этого не произошло. Тогда, взяв из рук прокурора бумагу и немного помедлив, я обратился к нему:
   - Товарищ полковник! У нас с вами было несколько бесед в процессе ознакомления с делом Кольцова. Я ответил вам на ряд вопросов. Теперь разрешите и мне задать вам один вопрос.
   - Пожалуйста.
   - А где сейчас находится мой брат?
   Прокурор посмотрел куда-то в сторону и ответил:
   - А это вам сообщат там, где вы будете получать официальную справку о реабилитации. В Военной коллегии. "Видимо, таков порядок", - подумал я, поблагодарил и поднялся с места.
   И вот я в кабинете председателя Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенанта юстиции А. Чепцова. Розоволицего Василия Васильевича, который рекомендовал мне "поскорее всё забыть", уже нет.
   Седой человек в золотых генеральских погонах любезно мне говорит:
   - Собственно говоря, у вас не было необходимости специально сюда приходить - этот документ мы могли переслать вам по домашнему адресу. Но, поскольку вы уже здесь... Что я могу сказать? Вашего брата пытались изобразить агентом чуть ли не пяти иностранных разведок. Лица, которые фальсифицировали его дело, как и многие другие дела, находятся в настоящее время под судом и понесут суровое наказание. Кстати сказать, дело вашего брата находится сейчас здесь, и, если хотите на него взглянуть, можете это сделать. Подробно читать его, сами понимаете, никак не положено.
   - Хочу взглянуть, - сказал я.
   Генерал нажал кнопку звонка, дал указание вошедшему помощнику, и через несколько минут на стол легли две толстенные папки, перевязанные шпагатом. Я смотрел на них с ужасом. Потом раскрыл верхнюю папку и сразу увидел ордер на арест. Он был почему-то напечатан не типографским способом, а на пишущей машинке. И почему-то не внизу, где обычно подписываются бумаги, а по диагонали через весь лист тонким кроваво-красным карандашом была поставлена подпись: Берия.
   Дальше я увидел в папке много-много страниц, мелко исписанных легким, изящным, до боли знакомым почерком брата. Читать я, согласно предупреждению, не стал, закрыл папку и молча, выжидающе посмотрел на председателя Военной коллегии. Он протянул мне документ о реабилитации. Мы обменялись рукопожатием. После маленькой паузы он заговорил:
   - Ну... А что касается... К великому сожалению... Вы сами понимаете...
   У меня вдруг сжалось сердце.
   - А что, товарищ генерал? Что я должен понимать? Я ничего не понимаю.
   - Ну... Должен вам сообщить... Одним словом... Вашего брата нет в живых. С тридцать девятого года.
   Некоторое время я не мог вымолвить ни слова. Я молча смотрел на Чепцова, а он на меня. В эти секунды в моей голове с какой-то непостижимой быстротой проносились все доходившие до меня за минувшие годы вести о Кольцове. С особой четкостью всплыл в памяти рассказ художника Храпковского о встрече с братом. Я спросил тогда Храпковского: "А как выглядел Михаил Ефимыч? Во что был одет?" Храпковский ответил: "О чем вы говорите... Во что одет... В помещении, где мы находились, - какой-то барак - была дикая жара, духота невыносимая, битком набито людьми. Все обливались потом, грязные, полуголые... Михаил Ефимыч сказал мне: "Если увидите Борю, передайте... Передайте, что вот, встретили меня. Что я жив. Держусь. Может, еще увидимся. Хотя... все может быть..." "Что же, - вертелось у меня в голове, - Храпковский все это выдумал? Зачем? А это был, по его словам, июль сорок второго года. Шла война. При чем же тут тридцать девятый год? И зачем бы понадобилось так спешно расстрелять только что отличившегося "дона Мигеля", которого, как сказал тогда К. Е. Ворошилов, "ценят, любят, доверяют"? Инсценировать вплоть до февраля сорокового года прием денежных передач в "Помещении ? 1"? Зачем? Чтобы обмануть меня? Зачем? Нет, тут что-то не так".
   Наконец я, как принято говорить, обрёл дар слова.
   - Нет, товарищ генерал, этого не может быть, - произнес я.
   - Почему?
   - Да прежде всего потому, что все эти годы о нём много раз доходили вести. Из разных мест, из лагерей. Его видели, с ним говорили.
   - Видите ли, - мягко сказал Чепцов, - мы иногда принимаем желаемое за действительное. Вот недавно была у меня жена Косарева. Ей тоже говорили, что он жив, работает. Где-то на шахте. А между тем...
   - Всё это так, товарищ генерал, но всё же... В тридцать девятом... Да ведь суд-то над ним состоялся в сороковом! И приговор был: десять лет лагеря.
   - А кто это вам сказал?
   - Ваш, так сказать, предшественник. Ульрих.
   - Ах, Ульрих, - сказал генерал с непередаваемой интонацией и махнул рукой.
  
   Фотография Михаила Кольцова, сделанная после его ареста. В вину ему вменяли связь с ПОУМ (Рабочая партия марксистского единства в Испании) - левая марксистская партия антисталинского толка, существовавшая в 1930-е годы в Испании. Кольцов мог быть устранён как свидетель тайных операций НКВД в Испании - непосредственной причиной ареста послужило письмо Сталину генерального секретаря интербригад в Испании Андре Марти, который обвинял Кольцова в связях с ПОУМ и косвенно, в шпионаже."
  
   []
  
   Коммент Юрий Комягин: "С автором Борисом Ефимовым невозможно не согласиться: что-то не так во всей этой истории. Сначала Михаил Кольцов выполняет в европейских странах (не только в Испании) какие-то ответственные задания. Какие именно - не раскрыто до сих пор. Потом его неожиданно арестовывают уже в то время, когда большой террор фактически прекратился. В обвинении - какой-то сумбур: шпионаж, антисоветская деятельность, контрреволюционная троцкистская деятельность... Написать-то можно много чего, как известно, бумага все стерпит, только что из этого соответствовало действительности, а что нет? Можно понять, почему Иванов не тревожил Ефимова в 1944 году. Но почему связался с братом Кольцова лишь в 1972 году? Зачем так долго ждал? К этому времени Михаила Кольцова давно реабилитировали, издавались его книги. А Иванов молчал. Почему? Могу лишь предположить, что человек испытывал острое чувство сопричастности к тайне, которую лучше до поры до времени не трогать. Дать ей возможность остыть.
   Прим. - Юрий Комягин не поленился, и страницу Николая Лукича Иванова на сайте "Память народа" отыскал. Даже фото там оказалось. Действительно родом из Воронежской области. Действительно служил в Политуправлении ПРИВО.
  
   []
  
   И гибель, и "воскрешение" Кольцова изобилуют тайнами. Годом смерти журналиста председатель Военной коллегии генерал Чепцов называет 1939, хотя сегодня точно известно, что арестованного автора "Испанского дневника" расстреляли 2 февраля 1940-го. Точно? Почему тогда генерал Чепцов настаивал на тридцать девятом годе?"
   Прим. - меня вот тоже насторожил, большой временной промежуток. Но.. Может просто забыл, Николай Лукич Иванов?.. Не обязан он всё помнить. Война ведь, лихолетье войны, столько людей вокруг, столько событий разных.. Разве упомнишь всё. Тут уж как говорится, не до жиру, быть бы живу. А ежели это игра неких спецслужб, или кого-то заинтересованного в том, то какая-то, весьма странная.. Кому это надо, через 30 лет?.. Параллели с группой Дятлова, тоже, напрашиваются.. И в Свердловске его видели, и погиб якобы 2-го февраля.. И мотался по всей стране, словно турист и путешественник.
   На сайте "Память народа" я нашёл одного Кольцова Михаила Ефимовича, и как раз в звании старшего лейтенанта. Но вот незадача, никаких данных о нём вообще нет, год рождения, место рождения, откуда призывался, кроме факта награждения медалью "За победу над Германией". Может, наш.. А может и не наш.. Загадка.. Ежели Иванов Николай Лукич, как мы видим, вполне реален, то Кольцов Михаил Ефимович похож.. на призрака.
  
   []
  
   Прим. - Борис Ефимович Ефимов (1900-2008) прожил 107 лет, проживал в Москве, по адресу: Кутузовский проспект, д. ? 1, в доме, построенном для сотрудников издательства "Известия". Действительный член Академии художеств СССР. Лауреат Сталинских (1950 и 1951) и Государственной (1972) премий, народный художник СССР (1967), Герой Социалистического Труда (1990).
  
   []
  
   []
  
   --//--
  
   Из книги (родственника Кольцова) Виктора Фрадкина "Дело Кольцова" -
   Передо мной - объемистая, тяжелая папка с надписью "Дело ? 21 620". В правом верхнем углу зловещий штамп - "Хранить вечно". Что же это за "Дело"? Почему его надо "хранить вечно"?
   Тянулся месяц за месяцем 1939 года. Хотелось думать, что это хороший признак, что в деле Кольцова намерены серьезно разобраться, что он сможет доказать нелепость клеветнических обвинений и что, выйдя на свободу, он напишет о своих впечатлениях великолепный, мужественный и страстный дневник, не уступающий "Испанскому". Но судьба, увы, отказала ему в этом. Дед ничего не знал о самом родном и близком для него человеке, как будто тот внезапно очутился на другой планете. Существовала, правда, слабая надежда, что, получая свои 30 рублей, Кольцов должен расписываться в их получении (бухгалтерия - везде бухгалтерия, даже в тюрьме...) и видит, от кого поступили деньги. Это говорит ему, что брат на свободе, и, может быть, вселяет слабую надежду.
   А было еще и такое: как-то раздался у деда на квартире телефонный звонок. Вот что рассказал он потом об этом:
   - Это Борис Ефимович?
   - Да. Кто говорит?
   - Это не важно. Вам передает привет МЕК.
   Я ничего не понял и принял это за чей-то малоинтересный розыгрыш.
   - Вы поняли? - спросил тот же незнакомый голос.
   - Не понял, - ответил я. - Но, во всяком случае, за привет спасибо.
   - Не поняли? Что ж, тогда всего хорошего.
   Я положил трубку и пожал плечами. Чушь какая-то... Людям делать нечего. Прошло с полчаса. Я вспомнил этот странный звонок и подумал, что он очень похож на какой-нибудь условный конспиративный сигнал. И вдруг я схватился за голову... Боже мой! МЕК... Да ведь это же - Михаил Ефимович Кольцов!.. Как я сразу не догадался? Но почему этот идиот не сказал просто: привет от брата или от Михаила? Зачем он перемудрил с конспирацией? Я заметался по квартире, надеясь, что этот человек позвонит еще раз. Но он больше не звонил. Видимо, решил, что я отлично его понял, но побоялся продолжать разговор... И я долго казнил себя, что по глупости и недогадливости упустил возможность что-нибудь узнать о брате.
  
   Прим. - м-да, странная история.. Может быть, Кольцов сбежал из-под ареста?.. Он ведь умный был. Мог воспользоваться ситуацией, или смоделировать ситуацию, благоприятную для побега. А может быть, хотел удостовериться, что с братом всё нормально, жив - здоров. Позвонил (изменив голос), и брат не узнал его. А может быть, сам Лаврентий Берия тайно зачислил Кольцова в штат НКВД, вместо расстрела?.. Ежели человек очень умён, всесторонне одарён, свободно говорит на немецком, французском и испанском, и на допросах не сознался, а в разведку не собирался идти, так ведь можно и принудить.. Таким вот, способом. Ибо на пороге война, и интеллектуалы-разведчики ой как нужны будут. Вот и стал Михаил Кольцов нелегальным советским разведчиком. И тут я вспомнил, что настоящее его имя - Моисей.. А может быть действительно, жизнь после смерти, Воскрес?..
   Новый Завет - "Матфея 17,1-8 - после шести дней взял Иисус Петра к нему, Джеймс и Иоанна, брата его, привели их в покое в высокую гору и преобразился перед ними. Лицо его сияло, как солнце, и одежды его сделались белыми, как свет. И вот, они увидели, Моисей и Илия, с Ним беседующие."
   Прим. - А ведь известно, что Моисей умер задолго до этих событий. Ну-у, ежели учесть, что в последней главе Второзакония, Моисей описывает свои собственные похороны, а так же свои сильные стороны и достоинства при жизни, то он мог сие делать только будучи Воскресшим. То, что Господь воскресил Моисея, видно по следующим факторам: 1. Тело Моисея не нашли (Втор.33:6). 2. О его теле был спор между сатаной и архангелом Михаилом (Иуд.1:9). Нет смысла спорить о теле, если Моисей не будет воскрешен. 3. Он приходит с Илией к Иисусу на гору в день преображения, и они говорят об исходе Иисуса в Иерусалиме, т.е. о Его жертве (Мф.17:3, Лк.8:30,31).
   Воскрес как Моисей, и направился воевать с фашистами. Потому и видели его на фронтах. Приговор-то у него не расстрельный был, а "10 лет без права переписки".. Потому военные командиры не очень удивились, увидев его живым, мол, война же идёт, чего зря в лагере отсиживаться, вот и отправили человека на фронт.. (для такого известного журналиста как Кольцов, и по его ходатайству, могли сделать исключение).
  
   Надо сказать, что арест Михаила Кольцова оставался в первые месяцы незаурядным и сенсационным событием (потом привыкли). Вот что написал или, вернее, продиктовал уже неизлечимо больной Константин Симонов в своей последней книге "Глазами человека моего поколения":
   "...Самым драматическим для меня лично... был совершенно неожиданный и как-то не лезший ни в какие ворота арест и исчезновение Михаила Кольцова. Он был арестован в самом конце тридцать восьмого года, когда арестов в писательском кругу уже не происходило, арестован после выступления в большой писательской аудитории, где его восторженно встречали. Прямо оттуда, как я уже потом узнал, он уехал в "Правду", членом редколлегии которой он был, и там его арестовали - чуть ли не в кабинете Мехлиса.
   ...С самого начала Великой Отечественной войны пошли слухи, что то на одном фронте, то на другом фронте, в том числе и на Карельском фронте, видели Кольцова, который освобожден, вернулся из лагерей и находится в действующей армии. Находились свидетели этого, вернее, якобы свидетели, которые кому-то говорили об этом, а кто-то говорил об этом еще кому-то, и эти слухи снова и снова возникали, доходили до нас, до меня, например, на протяжении первых двух лет войны... Слухи о появлении на фронте Кольцова отличались особым упорством, связанным с особой симпатией к нему, к его личности, к его роли в испанских событиях, и к его "Испанскому дневнику",
  
   Михаил Ефимов, сын Бориса Ефимова: " На следующий год после окончания войны отец взял меня в Свердловск, куда, как и в ряд других городов, он ездил рассказывать о Нюрнбергском процессе, на котором присутствовал в качестве специального корреспондента. Впрочем, чтение лекций было прикрытием. На самом деле он хотел проверить дошедший до него слух, что в одном из уральских лагерей содержится дядя Миша. Понятно, что все оказалось выдумкой и никаких следов Кольцова мы не обнаружили, хоть отец и допытывался у местного начальства из "органов".
  
   Так случилось, что в начале 1944 года Борис Ефимов случайно столкнулся в коридоре Кремлевской поликлиники с Ульрихом. Увидев Ульриха, дед решительно к нему подошел:
   - Здравствуйте, Василий Васильевич. Если не забыли, Ефимов, брат Михаила Кольцова.
   - Как же, как же, - с улыбочкой отозвался Ульрих. - Отлично помню.
   - Василий Васильевич, вы тогда, при нашей встрече, сказали, что через какое-то время можно будет вернуться к делу Кольцова. Не пришло ли это время?
   Улыбка Ульриха стала еще любезнее.
   - Ну, что ж. Можно попробовать. Напишите-ка официальное заявление на мое имя.
   - А что надо писать, Василий Васильевич?
   Ульрих подумал. - Пока что просите сообщить, где он находится.
   На следующий день дед отнес в хорошо знакомое ему помещение на углу Лубянской площади следующее заявление:
   "ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР товарищу В. В. УЛЬРИХУ. Уважаемый товарищ УЛЬРИХ! Разрешите обратиться к Вам с просьбой сообщить мне, если возможно, где находится в настоящее время мой брат - КОЛЬЦОВ Михаил Ефимович - 1898 года рождения, арестованный органами НКВД 12 декабря 1938 года и осужденный Военной Коллегией в марте 1940 года на 10 лет лишения свободы. Художник Бор. Ефимов 28/1-1944 г."
   Ульрих ничего не ответил.
  
   Много лет спустя после ареста Кольцова мой дед (Борис Ефимов) получил от работника Центральной студии научно-популярных фильмов, некоего Рутэса, письмо следующего содержания. Привожу это письмо с соблюдением орфографии автора.
   "Тов. Ефимов! He удивляйтесь, что Вам пишу через 'Правду'. Все мои попытки узнать Ваш телефон потерпели фиаско. В 1938-39 годах я был арестован и мое следственное дело вел тот же следователь, что и дело Михаила Кольцова. Теперь эпизод. Я был вызван к следователю в комнату. Он мне дал прочитать 'Испанский дневник', автор М. Кольцов, с требованием, чтобы я там нашел троцкистские установки. Я читал эту книгу М. Кольцова до ареста. Он мне (следователь) сказал "ну и упрямый этот Кольцов, ничего не признает". Я прочитал эту книжку в кабинете следователя (молодой парень, видимо, ему было, наверное, 20-25 лет) и сказал ему, что пусть он эту книгу не вставляет в обвинение М. Кольцову, ибо ее читал И. В. Сталин и одобрил. Далее я ему сказал, что она выпущена многотысячным тиражем и сказал ему еще кое-что. С уважением М. Рутэс 15.1.88 г. P.S. М. Кольцов был в жизни героем и умер героем. М. Р."
   Прим. авт. - вероятно, Борис Ефимов не хотел верить этому письму. Ведь он в 1972 г. получил свидетельство Николая Лукича Иванова, что Михаил Кольцов служил старшим лейтенантом в Приволжском округе в 1944 году. Но вот, давняя история снова даёт о себе знать..
   Я озадачился вопросом, а кто такой этот М. Рутэс? Фамилия-то редкая, может что и всплывёт.. И вот нашёл одну любопытную заметку "Московская Правда" 29 января 1988. Ждем этого дня." -
   "Участник гражданской войны коммунист Михаил Рутэс окончил исторический факультет в 1929 году. В предвоенные годы Михаил Савельевич работал первым секретарем одного из московских райкомов партии. В июне 1941-го стал комиссаром отряда, политбойцов столицы, в дальнейшем - заместителем начальника политотдела армии. Три ранения, контузия, 23 ордена и медали. После войны многие годы - заместитель директора Музея Революции СССР. На встрече в прошлом году М.С. Рутэс поделился своими раздумьями о полном и честном прочтении страниц истории СССР, о значении истории в формировании личности школьника и студента. - патриота и интернационалиста."
   А вот какую интересную информацию я нашёл на сайте музея ЦСДФ.
  
   Краткая биография
   Рутэс Михаил Савельевич (06 апреля 1905, г. Самара - не ранее 1987 года) - политработник, организатор-кинопроизводства, редактор. Член ВКП(б) - КПСС с 1925 года. "Ветеран труда" (1977).
  
   []
  
   В 1918 году вступил в Красную Армию добровольцем.
   В 1919 - 1921 - рядовой Красной армии на Врангелевском фронте.
   В 1921 - сотрудник для поручений в Губкоме РКП(б) в г. Самара.
   В 1923 году поступил на историко-партийное отделение Самарской губернской совпартшколы (Губсовпартшколы), которое окончил в 1925 году.
   В 1925 - 1926 - преподаватель-обществовед Самарской губсовпартшколы им. II конгресса III Коммунистического Интернационала.
  
   []
  
   В 1931 году окончил Московский индустриально-педагогический институт имени Карла Либкнехта. В это же время работал преподавателем курса истории партии.
   В 1931 - заместитель, затем заведующий культпропом Бауманского РК ВКП(б).
   Решением Московского комитета ВКП(б) направлен секретарем парткома на Автозавод им. Сталина.
   С 1934 - секретарь парткома Завода ? 37 (Спецмаштреста).
   С 1936 - секретарь Коминтерновского РК ВКП(б).
   До ареста в 1939 году работал зав. лабораторией Института художественой промышленности. Заключение отбывал в Норильлаге. 4 апреля 1940 года приговор отменен.
   В 1940 - слушатель Академии им. Кагановича.
  
   Участник Великой Отечественной войны. Место призыва: по партийной мобилизации г. Москвы. Воинское звание: подполковник; майор. Воинская часть: 33 армия; политотдел 33 А; 16 армия. На момент демобилизации в январе 1946 года - начальник отдела агитации и пропаганды (с 13 апреля 1943 года) в политотделе 33 армии.
   В июне 1941 - комиссар отряда московских большевиков.
   В июле 1941 по 1943 - начальник отдела пропаганды - Западный фронт.
   В 1943 - 1946 - зам. начальника политотдела - Белорусский фронт.
   Приказом Верховного главнокомандующего маршала Советского Союза т. Сталина от 25 апреля 1945 г. за ? 339 объявлена благодарность подполковнику Рутэсу М.С. за отличные боевые действия при прорыве глубоко эшелонированной обороны немцев, прикрывающей Берлин, и при овладении городом Франкфурт-на-Одере.
  
   Награжден орденами Красной Звезды, Красного Знамени, тремя орденами Отечественной войны I степени (1944, 1945, 1985), медалями 'За оборону Москвы', 'За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.' и др.
   В 1945 - 1948 - слушатель заочного отделения Высшей Партийной школы при ЦК ВКП(б).
   С 02 февраля 1946 - старший редактор Центральной студии документальных фильмов (ЦСДФ); с 11 января 1947 - и.о. директора киностудии; с 19 ноября 1949 до 09 мая 1950 - главный редактор ЦСДФ. После ухода со студии работал в Государственном Музее революции СССР заместителем директора по научной работе.
  
   []
  
   РЕПРЕССИИ
   В 1939 году необоснованно арестован. Осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 27 апреля 1939 года по ст. 17-58 п. 8, 58-7, 58-11 УК. Приговор: ИТЛ НКВД СССР - 15 лет с поражением в правах на 5 лет. Заключение отбывал в Норильлаге.
   4 апреля 1940 года Постановлением Пленума Верховного суда СССР Военной коллегией Верховного суда СССР 27 апреля 1939 года в отношении Рутэса отменен и дело о нем производством прекращено. Также снят арест с имущества Рутэса: пианино ф-ки "Красный Октябрь", костюм и пальто.
  
   []
  
   Прим. - и снова Тайны!.. Наверное, год рождения (1905) указан неверно, ибо получается он вступил в Красную Армию (1918), в 13 лет?.. И почему год смерти не указан а написано (не ранее 1987-го года), - ушёл и не вернулся, пропал без вести?.. Неужели, его исчезновение как-то связано с письмом Борису Ефимову в январе 1988 г.?.. Но ведь прошло уже 50 лет! Трудно даже предположить, кому это всё могло понадобиться, все эти движения. Власть в Кремле столько уж раз поменялась. Или он владел какой-то особой ценной (страшной, необычной, военной, компрометирующей, - нужное подчеркнуть) сверхсекретной информацией, тайной?.. Такой тайной, что разглашение этой информации кому-то было нежелательно, даже спустя 50 лет, когда в стране полным ходом шли гласность и перестройка. Да, и письмо его вызывает вопросы. Ежели он был свидетелем смерти Кольцова до 1944 г. - это противоречит свидетельству Иванова, и рассказам других. А ежели был свидетелем героической гибели Кольцова (вместе воевали на фронте) => 1944-го, то почему не рассказать более подробно, как геройски погиб тов. Кольцов, а не писать загадками? - его брату и родственникам, которые наверняка хотели знать подробности?.. Что-то общее в биографии Рутэса со всей этой историей конечно есть.. Михаил Савельевич и Политработником был, и родился и годы прожил в Самаре (Куйбышев), где как раз и видели Михаила Кольцова в 1944 году. Предположительно, мог знать больше чем написал в письме.
  
  
  
   --//--
  
   Коммент Иван Иванов: "Предположу что его гибель имеет под собой какую-то тайну - расстрел в феврале 40-го это удивительно. С осени предшествующего года Берия активно сворачивал дела ежовщины. Вышку после того получали разве что бывшие чекисты-душегубы. В чем же здесь секрет?"..
   Прим. - с почти той же непредсказуемостью, с неясными моментами и элементами таинственности, - оказалась история приёмного сына Михаила Кольцова.
  
   "Губерт в Стране Чудес" или странная история Губерта Лосте
   Губерт Лосте (Hubert Lhoste или Hubert L'Hoste) родился 23 февраля 1923 года. Он был сыном шахтера (по другим данным, железнодорожника-коммуниста) Иоганна Лосте из области Саар, город Oberlinxweiler. После первой мировой войны у этой области был особый правовой статус "территории, управляемой по мандату Лиги Наций". Мать Губерта Мария была набожной католичкой, но лояльно относилась к политической деятельности мужа. Отец Губерта успешно избирался в местные органы законодательной власти и некоторое время являлся депутатом от саарского отделения КПГ в местном парламенте. 13 января 1935 в области Саар был проведен плебисцит. Вопрос стоял так: или оставить как есть, или присоединиться к Германии, или присоединиться к Франции. Для освещения этого события в Саар на два-три дня из Парижа заехал советский журналист Михаил Кольцов. Находясь в Сааре, Михаил Кольцов решил "усыновить" (при живых родителях) малолетнего Губерта. Пишется "усыновить" в кавычках, так как неизвестно, было ли это оформлено как усыновление, опекунство, или просто объявлено "намерение позаботиться". Вместе с Кольцовым участие в судьбе Губерта принимала немецкая журналистка Мария Остен (настоящая фамилия - Грессгенер), которая одно время была (или считалась) женой/гражданской женой/любовницей Кольцова. По другой версии, Кольцов и Остен пригласили Губерта "взглянуть на Москву и рассказать о своих впечатлениях".
   Приезд Губерта в СССР был торжественно обставлен и широко освещался в прессе. Один банкет сменялся другим, Губерт всегда был во главе стола. Бывало, что из-за обилия цветов Губерта было едва видно. Все газеты опубликовали его фотографии и подробные статьи о нем. Губерту это внимание и постоянные развлечения очень нравились, по сравнению с жизнью в области Саар все было просто замечательно. Он восхищался советской жизнью, метрополитеном, дворцом пионеров, и т.д. Все, что происходило с Губертом в СССР, все его высказывания о замечательных советских людях и замечательной советской жизни аккуратно записывались, и после литературной обработки были изданы в виде прекрасно иллюстрированной книги "Губерт в Стране Чудес" (1935) (автор - Мария Остен, под редакцией М.Кольцова). Предисловие написал Георгий Димитров, тогдашний председатель Коминтерна. Там он подчеркнул отличие этой книги от детских книг буржуазных писателей таких, как "Алиса в стране чудес". В книге также была фотография Сталина со своей дочкой Светланой на руках. Книга была издана Жургазом, которым руководил М.Кольцов. Губерт был приглашен в Кремль, где был принят маршалами Буденным и Тухачевским. В его честь назывались детские кинотеатры, театры и школы, улицы и заводы. Губерт Лосте встречался с основоположником социалистического реализма, писателем Максимом Горьким.
   Прим. - и снова загадка.. И.В. Сталин никому своих личных фотографий не раздавал. И везде висели лишь портреты вождя. И как, каким образом издателям (Кольцову) удалось получить от него эту фотографию, история хранит молчание..
  
   []
  
   Однако в декабре 1938 года Кольцов был арестован и Губерт оказался в привилегированном детском доме ?6 для малолетних детей коммунистов (также известном под именем "школа Карла Либкнехта"). Книга о нем была изъята из обращения, театры и школы переименованы еще раз. После пакта Гитлера-Сталина этот дом был закрыт. Губерт к этому времени уже вырос, поселился в квартире Марии Остен в кооперативном доме Жургаза. Когда она приехала из заграницы, чтобы спасти Кольцова, Губерт, который за 7 лет успел вырасти в комсомольца и жениться на комсомолке, ее на порог не пустил. Она пыталась в суде доказать свое право на жилплощадь и получила судебное решение о разделе квартиры. В июне 1941-го года Марию Остен арестовали. После смерти Кольцова и Остен Губерта "усыновил" брат Кольцова Борис Ефимов. В период войны Губерта как этнического немца сослали в Казахстан. После окончания войны Губерт неоднократно просил разрешения властей покинуть пределы СССР и вернуться в Германию. И его не отпускали. В 1948 году Губерт Лосте на 5 лет оказался в исправительно-трудовом лагере за кражу заводской собственности. После смерти Сталина Борис Ефимов помог в 1955 году Губерту устроиться на работу в Крыму, где он и умер в симферопольской больнице 05 августа 1959-го года на должности главного механика винодельческого совхоза в окрестностях Алушты после неудачной операции аппендицита. Было ему 36 лет..
   И что же.. На этом однако, странности не заканчиваются.. Поскольку буквально через несколько дней в больнице той случился небольшой пожар. И выяснилось что документы Губерта (медкарта болезни) куда-то пропали (или сгорели). Можно считать это просто совпадением. А можно сделать осторожное предположение, что живого и невридимого Губерта забрал (например) его усыновитель Михаил Кольцов, который посетил Крым в качестве иностранного туриста. Или другое осторожное предположение - немцу кто-то помог "уйти на тот свет", и предприняли соответствующие действия, чтобы замести следы. В этом случае не исключено, что "тайна судьбы" Губерта Лосте может иметь какое-то отношение к "тайне судьбы" Михаила Кольцова.
   Какая-то преемственность у отца и сына, конечно, наблюдается.. Оба умерли еще молодыми людьми, оба сидели в тюрьме, оба находились в зените славы..
  
   []
  
   []
  
  
   Не будучи хорошо знакомым с творчеством Кольцова, и решив ознакомиться поближе, глянул на списки его произведений, и удивился.. "Человек из будущего", "Сотворение мира", "О Вечной Молодости".. Звучит как фантастика. Выставил Ленина - Путешественником во Времени, прибывшим из светлого Будущего. И мне показалось, что сквозь овации Ильичу проглядывают насмешки над вождём пролетариата.. Нередко пишет о Боге, Христианстве и вообще обо всём, затрагивая темы, кои многие другие и все практически обходили стороной, потому что очень быстро можно было получить "по шапке", - библия, священники, Вечная Молодость, магические сеансы. Рассказывал, как встречал Новый Год во францисканском монастыре, а в Москве печатал астрологические гороскопы. Возможно ли, чтоб давали так свободно писать об этом в стране победившего социализма 1930-х годов?.. Тоже, загадка.. Ниже я поместил фрагменты из разных очерков Михаила Кольцова. Например, тема священного писания сквозит во многих. Тема омолаживания и старения, - тоже. Тут есть о чем поразмышлять..
  
   Из статьи М.С. Арлазорова "Дорога на Марс идет через Калугу" (1963). Прим. - в этой статье упоминается Михаил Кольцов и его заметки о Циолковском.
  
   "В тетрадочках, сшитых из плохой, грубой бумаги (в ту пору страна наша обеднела бумагой, как никогда), встречаются записи о Мичурине, выводящем новые сорта растений. А рядом заметки об энергии атома. И сделаны эти заметки в размышлении о скоростях, необходимых для полета к звездам. Не к планетам, а к звездам. Не дождавшись осуществления первого шага в космос, Циолковский уже мечтает о втором. И это естественно - ведь он смотрел далеко вперед..
   Время шло. Имя Циолковского становилось легендарным. Невероятные истории о калужском ученом не только передавались из уст в уста, но и выплескивались иногда на страницы газет и журналов. Одну из них мне довелось узнать после того, как, листая записные книжки Циолковского, я наткнулся на лаконичную пометку: "Статья Кольцова в мою защиту". Далее следовала ссылка на номер "Огонька", главным редактором которого был в ту пору Михаил Ефимович Кольцов. Статья Кольцова действительно защищала Циолковского. -
   "Люблю почитать советскую газетку, - писал Кольцов. - Нет, не московскую, там на свой же собственный фельетон напорешься. Провинциальную газетку хорошо почитать, да ту, которая подальше, поглуше, позахолустнее. Из нее только узнаешь, как люди живут, о чем помышляют, и что из-под себя думают, и на Луну в гости собираются.
   Газета "Звезда" в г. Новгороде сообщает новости из Москвы, о которых, в самой Москве сидя, никогда не узнаешь. Судите сами:
   "На Московском аэродроме заканчивается постройка снаряда для межпланетного путешествия. Снаряд имеет сигарообразную форму, длиной 107 метров. Оболочка сделана из огнеупорного легковесного сплава. Внутри - каюта с резервуарами сжатого воздуха. Тут же помещается особый чиститель испорченного воздуха. Хвост снаряда начинен взрывчатой смесью. Полет будет совершен по принципу ракеты: сила действия равна силе противодействия. Попав в среду притяжения Луны, ракета будет приближаться к ней с ужасной скоростью, и для того чтобы уменьшить ее, путешественники будут делать небольшие взрывы в передней части ракеты".
   "Мы взволнованы, - продолжает Кольцов. - Какой такой чиститель свежего воздуха? Нельзя ли его до путешествия на Луну приспособить в театрах, клубах и иных общественных местах? Разве можно такое драгоценное изобретение отсылать в межпланетное пространство! А ужасная скорость? Удастся ее в самом деле затормозить "небольшими взрывами" или не удастся? А Жюль Верн и Алексей Толстой - они не помешают ли путешественникам из новгородской "Звезды", - ведь это у них списаны и снаряд, и ракета, и сигарообразная форма! Ведь действие равно противодействию!
   Нет, "Звезде" не до шуток. Она сообщает подлинные обстоятельства путешествия на Луну, от которых кровь стынет, как молоко в мороженице.
   Постройка снаряда ведется уже четвертый год. Для этой цели были приглашены итальянские инженеры. Работа производилась под руководством инженера Циолковского. Напряженный умственный труд окончательно подорвал здоровье талантливого русского инженера, и он заболел неизлечимой болезнью. Руководство на себя взял инженер Цандер.."
  
   Титульный лист из книги Кольцова "Хочу летать. Звездоносцы." (1933). В этой книге собраны фельетоны и очерки писателя, на тему авиации и космонавтики.
   Прим. - в четвертый том собрания сочинений Кольцова вошёл рассказ "Призрак с револьвером". Мистика!.. В книге писателя тиража 1933-го года выходит данное произведение, а спустя 10 лет призрак Кольцова с револьвером, видят на фронтах войны..
  
   []
  
   Фантасмагорический проект "Большие пожары" (1927)
  
   Это произведение сейчас уже почти забыто. Речь идет о единственном в своем роде коллективном романе-буриме, созданном в духе иронического триллера и фантасмагории одновременно. По сюжету, в этом авантюрном фантастическом романе, с помощью бабочек с нанесенным на крылья таинственным струццием устраиваются пожары в городе Златогорске. Цели диверсантов неясны, и расследование все запутывает...
   Буриме - это литературная игра, в которой каждый следующий автор отталкивается от последних строк предыдущего. Таким образом, следующий автор, стараясь не нарушать структуру произведения, вносит что-то новое от себя. Таких авторов у романа "Большие пожары" оказалось 25. Их перечень напоминает антологию русской классики ХХ века - Александр Грин, Леонид Леонов, Исаак Бабель, Алексей Новиков-Прибой, Борис Лавренев, Константин Федин, Алексей Толстой, Михаил Зощенко, Александр Аросев, Сергей Буданцев, Ефим Зозуля, А. Зорич, Вера Инбер, Георгий Никифоров, Владимир Лидин, Лев Никулин, Алексей Свирский, Михаил Слонимский, Феоктист Березовский, Юрий Либединский, Илья Ильф и Евгений Петров, Вениамин Каверин, Николай Огнев.
   Идея создания коллективного романа принадлежала Михаилу Кольцову, главному редактору журнала "Огонёк" (который и сам написал одну главу для романа). В 51-м номере 1926 года он поместил анонс с сообщением о том, что в журнале "будет предложен первый в СССР коллективный роман, в котором принимают участие 25 известных русских писателей". Но автором сюжетного замысла был не Кольцов, а фантаст Александр Грин - писатель даже для пестрой авангардной России 1920-х годов исключительный. Произведения Грина маргинальны и потусторонни для советского мира. Даже в фантастике Алексея Толстого обнаруживается советский менталитет, замешанный на советском же освоении науки будущего. У Грина все не советское: кругом либо мистика, либо сюжеты-перевертыши. Вот ему и захотелось создать мистификацию мистификаций - неизвестно кем выдуманную историю о неизвестно кем устроенных пожарах. О несоветской природе творчества Грина свидетельствует даже тот факт, что первоначально действие романа происходило в вымышленном городе с несоветским названием Сан-Риоль. А Михаил Кольцов попросил Грина заменить Сан-Риоль на более привычный ушам советского читателя город Златогорск, но тоже вымышленный.. Одна из глав романа, написанная Александром Аросевым, - "Марсианин". А глава Зорича называлась - "Двойник"..
  
  
  
   В МОНАСТЫРЕ 1928
   ________________________________________
   Повелись эти мощные крепостные стены еще от Дмитрия Донского. Возвратясь после Куликовской битвы домой, великий князь всея Руси заложил здесь, в пятнадцати верстах от Москвы, Николо-Угрешский монастырь как памятник и как подарок богу за победу над татарской ордой. Других видов капитального строительства в то время не имелось, зато обители божьи строились так основательно, как нашим жилстроительным кооперативам и не мечтать.
   Николо-Угрешский возвышается среди полей и рощиц высоким неприступным каменным утесом. Он устроен как обособленный укрепленный военный форт. Здесь монахи могли выдерживать и выдерживали месячные осады, угощая неприятеля с высоты стен расплавленным свинцом и кипящей смолой. Монастырь молча и без больших потрясений дряхлел. Зимой тысяча девятьсот двадцать восьмого года завладела им полуторатысячная орда. Правда, не татарская, но не менее шумная, никак не менее воинственная, чем боевые полчища Мамая и Тохтамыша.
  
   Чужие и свои 1925
  
   Отдыхать и путешествовать в Америке - легкая и удобная вещь. У всякого мало-мальски порядочного американца есть автомобиль. Не какой-нибудь паршивый форд, - они уже вышли из моды, - а большая, сильная, вместительная машина. На ней за несколько часов можно забраться в лесные дебри, на рыбную ловлю, к купанью, на охоту. По воскресеньям на американской фабрике, чтобы машины не стояли, к ним приставляют "зеленых" эмигрантов - литовцев, евреев, итальянцев - из безработных
   Американский вице-президент Брайан, главный руководитель борьбы против дарвинизма, устроил на улице у дверей суда митинг на тему "Горилла или бог". После доклада пели молитву под аккомпанемент шарманки... Кроме того, Брайан официально заявил, что, если приговор суда окажется "против бога", он добьется изменения в американской конституции - объявит христианскую религию государственной.
   На суде вице-президента Брайана допрашивали как свидетеля. Очевидно, высокое положение допрашиваемого автоматически закрепило за ним авторитет в вопросах мироздания.
   - Верите ли вы, что Иона был проглочен китом, находился трое суток в его чреве и затем целым и невредимым оттуда вышел?
   - Когда я читаю, что кит проглотил Иону, я в это верю. Господь в состоянии сотворить китов и людей, которые способны переживать описанное.
   - Верите ли вы, что этот кит был создан нарочно, чтобы проглотить Иону?
   - Я этого не знаю. Я верю в чудеса.
   - Вы, следовательно, думаете, что также мог бы и Иона проглотить кита?
   - Да, если бы господь этого пожелал. Но в библии об этом ничего не сказано.
   - Верите ли вы, что Иисус Навин приказал солнцу остановиться?
   - Несомненно.
   - Не следует ли думать, что солнце тогда вращалось вокруг земли, раз ему приказывают остановиться?
   - Господь всемогущ, это для него не составило бы никаких затруднений.
   - Знаете ли вы, что произошло бы с Землей, если бы она вдруг по приказанию свыше остановилась?
   - Я этого не знаю, но знаю, что Господь и в этом случае сделал бы что нужно.
   - Верите ли вы, что потоп разрушил всякую жизнь вне Ноева ковчега и что по церковному исчислению он произошел четыре тысячи лет назад?
   - Я верю тому, что сказано в библии.
   - Знаете ли вы, что есть народы, которые в состоянии проследить свою историю на протяжении пяти тысяч лет?
   - Наука спорит часто из-за ста тысяч лет, почему же я должен волноваться по поводу тысячи?
   - Знаете ли вы, что и у других народов известны версии о потопе?
   - Нет, меня конкурирующие религии не интересуют.
   Так допрашивали на суде вице-президента Брайана, и так отвечал вице-президент. Когда же у выхода из суда изумленные журналисты переспросили Брайана, неужели он верит в историю с Иисусом Навином и солнцем, он отрезал:
   - Надоело разговаривать с ослами.
   И вышел американский господь бог победителем из жестокого боя с дьяволом на суде в городе Дайтоне. И заплатил сатана господу богу штраф в сто долларов. А блаженного Брайана через пять дней отозвал к себе господь бог. И почил вице-президент в бозе. О мертвых - или хорошо, или ничего. Поэтому промолчим о покойнике, благо столь высокого он положения
  
   МОЛЧИ, ГРУСТЬ, МОЛЧИ! 1929
   ________________________________________
   Этот день мы провели как туристы и официальные гости. Этот день... но лучше я расскажу по порядку и ничего не утаив. Рим был с утра медно-красного цвета. Но уже с утра нас лишили Рима, нас с утра вывезли в Остию. В тридцати километрах от столицы на морском берегу, там, где два года назад было гнилое, пустынное гиблое место, римляне в лихорадочной спешке построили курорт по последнему слову техники. От Рима к Остии подведена электрическая ветка - совсем как к нашему Зеленому городу под Москвой. Идут рядом два параллельных шоссе. И ко всему этому - изумительная автомобильная дорога, прямая, гладкая, как стол,- настоящая поэма инженерного искусства, вполне достойная римлян, с глубокой древности прославленных как лучшие в мире строители.
   "...Нельзя быть в Риме и не видеть папы" - пословица сия, приведенная в действие, явно непригодна для нашего брата. Посему по возвращении в Рим мы ограничились только внимательным осмотром гигантского и изумительного собора Святого Петра, необычайного произведения архитектуры и живописи. Если, зайдя внутрь, взглянуть вверх - от высоты сводов кружится голова. Спросили мы нашего летчика Громова, - можно ли сюда въехать на "Крыльях Советов". Сказал, что вряд ли, но на авиетке, пожалуй, влететь можно.
   Однако папа римский превзошел все ожидания. В самом буквальном смысле слова он пошел нам навстречу. Именно ко дню прилета "Крыльев Советов" в Рим, в первый раз за пятьдесят девять лет всемирный глава католиков покинул место своего добровольного заключения и вышел в город. Этим началась реализация договоров между святейшим престолом и правительством Муссолини.
   После торжественной службы из собора Сан Пьетро двинулась громадная процессия монахов в белых рубахах поверх черных ряс. Шли по двенадцати в ряд, со свечами более аршина длины. Шли очень медленно, бесконечно, около двух часов. По-видимому, участники шествия кружились по колоннаде, как статисты в опере. Всего прошло тысяч около восьмидесяти монахов. Если считать, что они обернулись даже десять раз,- выходит около восьми тысяч человек. Штат большой. Затем, в сопровождении тех же монахов, медленно пронесли несколько громоздких балдахинов, ярких цветов и полосатые. Похоже немного на моссель-промовские будки. Сидели в них неизвестные лица, по-видимому, очень ответственные.
   Потом опять монахи, еще монахи, и еще немного монахов, но уже с какими-то красными штуками в руках. Далее двинулись кардиналы - десятка полтора, уже совершенно в красном. А за ними, после еще множества монахов, папские гвардейцы в латах и пестрых штанах. Тут заиграла музыка, многие запели, а многие, по-видимому, иностранцы, зааплодировали, как в театре. Проплыл папа - на площадочке, у аналоя, с крестом в руке. Но, не дослышав конца аплодисментов, не разобрав толком, что было дальше, мы ринулись сквозь толпу. Нам надо было в восемь с четвертью на прием к министру авиации. Он же одновременно, по совместительству, министр военный, морской, внутренних дел, иностранных дел, труда и колоний. Заодно и председатель совета министров. Можно наверняка сказать, - нас ждал почти весь совет министров. Короче говоря - Муссолини.
  
   Стачка в тумане 1926
  
   У нас выходят из моды библейские сравнения и выражения. Даже объявлена им война. Но можно сказать уверенно: не ко всем библейским выражениям даже новое наше поколение безучастно. Попробуйте сказать человеку:
   "Ну, и хам же вы. Старуху за дверь вытолкали". Ваш собеседник, если и не изучал в тонкости похождений троих сыновей Ноя,- нисколько не будет польщен вашим сравнением.
   Заявите многословному оратору: "Вы, товарищ, покороче, а то вы от самого Адама начали". Собрание, даже не состоя из лиц, окончивших духовную академию, горячо вас поддержит.
   Если задний воз наскочит на передний и сокрушит колесо, необразованная личность с кнутом вполне свободно скажет, обернувшись назад - Ах ты, Каин. Вот ужо я тебя, холера паршивая!
   Когда вы попробуете всерьез разбирать пьяную ссору на улице,- сторона, обиженная вашим приговором, вставит, расцветив свою бесхитростную речь незатейливым домотканым матом:
   - Тоже царь Соломон выискался... Растак вашу перетак.
   А мужичок, ни в каких отродясь не бывавший семинариях, намучившись в тоскливой канители от стола к столу, скребя затылок, взмолится:
   - Что за Голгофа! Почему вы меня, товарищи, все от Понтия к Пилату посылаете?
  
   ЖЕНЕВА - ГОРОД МИРА 1932
   ____________________________________
   Женевские представительства небесных фирм широко раскинули свои лотки. Разноцветные афиши благовестят о торжественных службах в английской и пресвитерианских церквах, о мессах в соборе Святого Петра, о молебствии в женевской синагоге. Прославленные проповедники, исполнители духовных псалмов, вожди религиозных сект, теософы и даже индийские священные факиры съехались вместе с представителями генеральных штабов и военных разведок империалистов. К открытию конференции приурочено двукратное музыкально-хоровое исполнение "Христовых блаженств" Цезаря Франка. Архиепископ Йоркский экстренно прибыл из Лондона, чтобы предпослать великому сборищу народов свое напутственное слово. Из одного с ним вагона на женевском вокзале высадилась знаменитая негритянская танцовщица Жозефина Беккер...
  
   Троцкий 1918
  
   А вот те же англичане играют в футбол. "Англичане мигом сделали стойку и вонзились глазами в мяч. Р-ррраз! Капрал хватил по мячу носком..."
   'Р-ррраз!' - кричит и Антид Ото (псевдоним Троцкого) за футболистами. Ему нравится спорт, спортсмены и спорт на войне. Передавая панегирическую биографию Джона Дентона Пинкстона Френча, 'члена знаменитой семьи графства Гальвей, провинции Коннаут', он с увлечением рассказывает, как Френч под бурскими снарядами не моргнув глазом рассуждал с военным корреспондентом о плохом освещении, мешавшем делать фотографические снимки. В этой кокетливой генеральской браваде Антид Ото видит 'военачальника, скрывающегося за лихим спортсменом, за смельчаком, верящим в свою звезду...'
   Острое, красивое нравится ему. Он тоскует по интересным жестам и значительным фактам. Он чопорно приподнимает плюшевую эмигрантскую шляпу перед постелью старого капитана, который умирая, посылает на смерть двух своих сыновей, но гораздо больше нравится ему маршал Жоффр, который 'прибыл домой на Рождество в штатском платье, простой, как всегда. Никто не скажет, что в его руках судьба Франции. Но зато он помолодел на 10 лет, уверяю вас...'
  
   Солдаты Ленина 1934
  
   1924 год.. Вагонный плотник при московском узле... В цеху было не топлено, не убрано после работы, плохо освещено во время собраний. Говорили об Ильиче, о потере, о том, что рабочие должны ее возместить. После докладов принимали новых партийцев. Он стоял среди других, тихий, немного неуклюжий, с длинными обвисшими усами и серой щетиной на щеках - то ли седой, то ли русый. Думалось: "Не слишком ли стар?" Медленно ворочая языком, он выдавил несколько слов, что-де тоже не прочь стать коммунистом, только выйдет ли что из этого... Я встретил его этим летом на юге, на большом украинском вагоноремонтном заводе. Никогда в жизни не узнал бы, если бы он сам не напомнил о первой встрече. За десять лет этот человек помолодел на пятнадцать. И длинные усы и борода канули в вечность, осталась только молодцеватая щеточка на верхней губе. Начальник большого цеха, культурный, передовой, грамотный, энергичный. Он делал на производственном совещании отчет о выполнении программы, о хорошем выполнении. Говорил с подъемом, со страстью, со множеством данных, цифр, процентных выкладок, с анализом себестоимости. Хвалил и выдвигал ударников, критиковал, издевался над лодырями, халтурщиками, головотяпами, и все это - не огульно, не вообще, а применительно к каждому отдельному человеку, давая индивидуальные характеристики, иронические оценки, политические.
  
   Человек из Будущего 1924
  
   От какого-нибудь Наполеона у нас осталось впятеро больше торжественных фраз, поз, скрещенных рук, "исторических случаев", чем от живого, присутствующего Ленина. И афоризмы ленинские тоже такие же скромные, как его пиджак. Простые, утилитарные, по стилю обыденные, не лезущие в одну книжку с Александром Македонским и королевой Викторией.
   В Ленине даже враги его видят человека будущего, пионера оттуда, из мира осуществленного коммунизма - мира, который раньше или позже, с отсрочкой или без, но все равно наступит. Ленин среди коммунистов - действительно человек оттуда, из будущего.
   Мы все - по уши в повседневном строительстве и борьбе, он же, крепко попирая ногами обломки старого, строя руками будущее, ушел далеко вверх, в радостные дали грядущего мира и никогда от них не отрывался. Мы все помним, как рассердился Ленин, увидя где-то на митинге плакат "царству рабочих и крестьян не будет конца", как горячо подчеркивал он тогда переходную роль классов на пути к будущему неклассовому обществу...
   Безупречный воин за мировую справедливость, человек из будущего, посланный заложником грядущего мира в нашу вздыбленную эпоху угнетения и рабства, - вот звание, категорически признанное всем человечеством за Владимиром Лениным при жизни его, на пятьдесят четвертом году. Владимир Ильич пришел к нам из будущего. Через наши головы он видел эту далекую страну. Край победившего и осуществленного социализма. Его семья - жена, сестра - тоже семья из будущего коммунистического мира.
  
   В загсе 1936
  
   Непрерывно, круглые сутки, пульсирует огромный столичный город. В грохоте уличной сутолоки, в лязге трамваев и подземном гуле метро, в торжественном марше парадов и рукоплесканиях театральных зал, в ворохе газетных телеграмм и скороговорке радио не слышны скромные маятники отдельных человеческих жизней. Но они движутся, не умолкая. А когда затихает один, его нагоняют двое других. Каждые четыре минуты с отчаянным криком вылезает на свет новый москвич. Каждые семь минут мужчина и женщина, взглянув друг другу в глаза, считают себя мужем и женой, связанными навсегда любовью, дружбой, семьей, родством. И каждые пятнадцать минут двое других, обменявшись последним холодным взглядом, расходятся в разные стороны.
  
   Свидание с Зонненбургом 1927
  
   Липовая аллейка, зеленая рощица - крохотный городок дремлет под солнцем. Главная и почти единственная улица концами своими теряется в крестьянских полях. На главной улице - школа, мясник, редакция "Зонненбургского вестника" (пятьсот экземпляров, заметки в хронике о рождении поросят и продаже лошадей уважаемых граждан Зонненбурга), сапожник, гробовщик и непременная для любого, самого дремучего немецкого захолустья автомобильная мастерская с ярко раскрашенной бензиновой колонкой у входа. Каждые четверть часа у колонки круто останавливается разгоряченная фиолетовая или пепельная машина; шофер сует резиновую соску в жаждущие баки, господа и дамы в дорожных шлемах рассматривают сквозь дорожные очки, безмолвно и холодно, как марсиане, почтительный городишко. Они проносятся дальше пыльным, шуршащим видением, и опять в Зонненбурге деревенское благодушие, и жандарм на велосипеде осторожно объезжает стороной городскую площадь, чтобы не вспугнуть курицу у подножия гранитного чурбана в честь Бисмарка. Если курица ошалеет и вывихнет ногу, об этом напишут в "Зонненбургском вестнике", объявят сочувствие хозяину курицы, выразят надежду, что господин жандарм будет впредь осторожнее ездить на велосипеде.
   И есть гостиница - конечно, "Отель Кронпринц", и старый хозяин играет в общей комнате с гостями в карты, и на стене вечно юный кайзер, вздымающий мир на кончики своих усов.
   Хозяйская дочка свежо улыбается.
   - Недавно бог смиловался над Зонненбургом. Ведь мы такой бедный городок! Никто не заезжает, не останавливается у нас. Сейчас у нас расквартировали целый отряд. Военные много пьют пива, папа имеет партнеров, а господа офицеры очень милы со мной.
   - А зачем же Зонненбургу военный отряд? Ведь отсюда - три года скачи, ни до какого государства не доскачешь.
   Гоголевская шутка и здесь имеет успех. Но лицо девушки освещено тысячелетним пламенем сенсации. С таким оживлением доисторический человек сообщал ближнему о том, что у водопоя появился диковинный зверь,
  
   На желтом бастионе 1927
  
   Я был в маленькой стране Боснии, о которой у нас ничего не знают. Рядом с Боснией пролегает Герцоговина, в честь которой у нас выпущены дорогие, но неважные папиросы "Герцоговина Флор". О Боснии у нас нечего прочесть даже на папиросных коробках. Трудно заниматься географией на ходу; но если взять наш Дагестан, перенести его в сухие астраханские пески и приправить крымской пестротой, получится нечто вроде образа Боснии.
   Город Сараево, столица Боснии, запрятан в долине речки Милячки, у подошвы высоких гор. В нем пять гостиниц, сотня хороших автомобилей, полсотни церквей и мечетей, несколько табачных и ковровых фабрик, кожевенный завод, музей, трехсотлетний публичный дом и такого же возраста тюрьма.
   Сараевские жители делятся на три почти равные части. Одна разместилась на нижних, чистеньких и довольно европейских улицах у реки, носит белые штаны, затейливые галстуки, офицерские погоны, заседает в канцеляриях, взимает налоги с крестьян, долго и продуманно отдыхает на верандах ресторанов, танцует в садиках перед гостиницами. Другая - выгибает позвоночники у ткацких ковровых станков, слепит глаза в кружевных мастерских, забивает легкие табачной пылью на сигарных фабриках, выстаивает с утра до ночи у огромных чанов с кожами, тяжело опершись руками в вонючую дубильную жижу. Третья часть не сидит и не стоит, молча слоняется от дома к дому, протягивая каждому встречному руку за милостыней, облепляя назойливыми хнычущими роями каждого приезжего, разрывая грязными ногтями мусорные кучи в поисках необглоданной кости, пустой консервной банки с остатками застывшего жира.
   Чиновники, рабочие и нищие - их вместе семьдесят тысяч в Сараеве,- и город дремлет, расплавляемый невыносимым октябрьским солнцем, и жизнь остановилась, и не о чем загадывать вперед. Кто поверит, что здесь, в этом затерянном балканском городке, раздался первый выстрел мировой войны? Ведь именно здесь были убиты австро-венгерский наследник престола и его жена, здесь упали первые два высокопоставленных трупа, перекрытых пирамидой из десяти миллионов мертвецов "великой" мировой войны!
  
   Листок из календаря 1929
  
   Если зайти в "Дю Круассан" в тихий час, хозяин и гарсон охотно покажут, как сидел мосье Жорес, и как примостился у окна убийца, и через какую дверь кинулся за полицией тогдашний гарсон. Но сейчас им не до того. Широкая человеческая река подымается вверх по рю Монмартр, ее ручейки затопляют маленькую закусочную. Надо торговать, побольше торговать, не отвлекаться всякими древностями - здесь в конце концов не Собор Парижской богоматери!
   Те, кто торгует, вообще не склонны вспоминать о среде 31 июля и о четверге 1 августа. Нет ничего менее выгодного для торговли, чем неприятные эти даты, эти воспоминания. Можно, правда, торговать и великими мемориями "великой" войны. Во Дворце инвалидов показывают спальный вагон, в котором маршал Фош подписал перемирие с немцами, и старые такси, те, что были в последнюю минуту реквизированы для обороны Парижа. Но это перестало интересовать даже братьев союзников, американцев и англичан, тех, кто приезжает сбросить лишний золотой жир в истомно распростершемся Париже.
   Центр города - площадь Оперы, улица Мира, Елисейские поля, Монмартр - он совсем превратился в англо-американский сеттльмент, словно где-нибудь в Шанхае. Дом за домом, непрерывной чередой идут вывески лондонских и нью-йоркских фирм, агентств, банков, гостиниц. На французских магазинах всюду угодливые надписи: "Говорят по-английски". Меню в ресторанах изложены на обоих языках. Многие блюда переименованы на английский лад. Во французских театрах пьесы и обозрения прошпигованы английскими песенками, остротами, отдельными выражениями, чтобы гость понял, усмехнулся, кивнул головой.
   Париж, старая красавица с крашеными волосами, со вставными зубами, с накладными бедрами, в демонстративном порыве страсти раскрывает объятья, предлагает все свои прелести этим милым, чудесным джентльменам из Чикаго и Ливерпуля. Охотно откликается на новое имя: вместо легкого "Пари" - скрипящее "Пэрыз".
   Сюда, сюда, в Версальский дворец, на Эйфелеву башню, к гробнице Наполеона! Сюда, к ювелирам улицы Мира, к портным на Больших бульварах, к автомобильным и парфюмерным магазинам на Елисейских полях. Сюда, в роскошные рестораны и дансинги, в знаменитейшие публичные дома, на те самые кровати, где забавлялись английские и испанские короли, где показывают тридцать два способа любовных упражнений! А если угодно - в революционную тюрьму Консьержери, к подлинным реликвиям Марата и Робеспьера в музее Карнавалэ, на мост, сделанный из камней разрушенной Бастилии, в кабачок "Красного террора"! А если угодно - в Латинский квартал, к седовласым профессорам Сорбонны, в высокоаристократические лицеи, школы, пансионы! Всюду говорят по-английски. Всюду принимают в уплату фунты! И доллары! И доллары! По курсу, без всяких урезок!
  
   В норе у зверя 1932
  
   Мы уже перешагнули порог и стояли в темноватой учрежденской передней со шляпами в руках, с будничной светской деликатностью людей, которые не сделают лишнего шага без приглашения. Секретарь пораздумал и сказал уже приветливо:
   - Ле женераль Шатилофф сейчас занят, но я ему все-таки доложу. Попрошу вас пройти во внутренние комнаты.
   Уже пятнадцать минут, как нас пригласили сесть. На коленях лежит фотографический аппарат. Мой француз уже скучает. А я нет! Я бы просидел еще столько же, разглядывая полуприкрытыми глазами эту заурядную и невероятную комнату. Ведь стул, на котором я сижу, - он стоит не в партере театра, где ставят историко-революционную пьесу. Ведь здесь - настоящий царский военный штаб через пятнадцать лет после полного разгрома и изгнания белых армий!
   Настоящий царский, штаб, состарившийся, одряхлевший, с расшатавшимися зубами, потасканный в бегствах и эвакуациях, но сохранивший своих людей, свою обстановку, даже воздух свой - кисловатый, с отдушкой аниса и сургуча и благопристойной пыли. На деревянных стоечках вдоль стен книги, папки с делами, кипы старых бумаг, видимо дореволюционной, если не довоенной давности. На стенах портреты: Николай Романов, Николай Николаевич, Колчак, Врангель, адмирал Макаров со своей патриаршей бородой... Сколько раз меняло квартиру это имущество на длинном пути своем от Петроградской арки главного штаба - сюда, на боковую уличку около парижской Арк-де-триомф!
   Примасленные благообразные седеющие господа перекладывают на столах книги и бумаги. Это полковники, секретари штаба... Узнаю знакомые обложки: много советской литературы. Здесь не очень интересуются нашей беллетристикой. Но читают и собирают комплектами "Красную звезду", "За индустриализацию", "Вестник воздушного флота", даже "Красную Бессарабию"...
  
   Лето и Зима 1934
  
   "С доисторических времен и по сей день человечество лелеяло мечту о вечной молодости. Еще древние народы были поглощены поисками целебных трав и животных препаратов для длительного сохранения половой силы человека. Орех "кола" служил диким народам в качестве возбуждающего средства. В древней Индии для восстановления утраченных старцами сил принимались как лекарство семенники тигров-самцов..."
   Автор массовой брошюры об Оказе подымается на вершины социально-экономических утверждений. Он скорбит у бездны, в которую повергнута несчастная Германия.
   "Сейчас, когда мы прошли через ад инфляции и дефляции, когда мы вошли в мировой хозяйственный кризис, страдания народа стали неслыханными. Сейчас абсолютно потентный человек является исключением, а относительно или вполне импотентный - правилом!"
   Этот неизвестный автор - едва ли не самый читаемый сейчас в Германии. Его строки размножены в миллионах экземпляров, они кричат с журнальных и газетных страниц, они горят неоновым светом на крышах, они повторяются тысячами аптекарей и миллионами просто людей. И, как торжественный призыв праздничной литургии, звучат заключительные слова:
   "Кто хочет сохранить юношескую мощь, кто хочет наверстать потерянное, кто быстро устает и не может долго держаться, тот пусть принимает Оказу!"
   Надо глотать красивые, серебряного цвета таблетки по два раза в день. Как уверяют врачи в брошюре об Оказе, желанная мощь возвращается усталому, бессильному человеку иногда даже через три дня. Но это очень и очень редко. Самый маленький пакет Оказы содержит пятьдесят таблеток. Таких пакетов рекомендуется повторить шесть. Если чуда не произойдет, в этом случае брошюра рекомендует повторить весь курс сначала...
   Милый, милый Берлин, как ты осунулся, как постарел! Убавилось огней, убавилось машин, убавилось людей на улицах. И даже Курфюрстендамм, роскошная улица, которой немецкая столица пыталась соперничать с Елисейскими полями Парижа, теперь пустынна, уныла, провинциальна. На Фридрихштрассе закрылось множество магазинов. В свободных торговых помещениях толпятся странные кучки подозрительных людей. Здесь устроены копеечные рулетки для уголовной шпаны, рождественские стрелковые тиры, где мишенью служит бородатое чучело еврея, и здесь же астрологи в ситцевых мантиях, в высоких колпаках с кабалистическими знаками составляют каждому желающему его гороскоп - "правдивое и точное предсказание будущего на год (одна марка), на пять лет (три марки) и на всю жизнь (пять марок) согласно сочетанию звезд и священных планет Зодиака".
   Астрологией и прочими магическими науками занимаются не только уличные фокусники в пустых магазинных помещениях. На страницах крупнейшей газеты "Кельнише цейтунг" профессор Гартман заверяет интеллигентного читателя, что "критически мыслящий философ не должен относиться к астрологической науке с предубеждением". Напротив того, "астрологию надо считать имманентным рычагом человеческой мысли". Сочетание звезд и планет раз навсегда предопределяет жизненный путь человека, и у самого человека нет почти никаких возможностей это предначертание изменить.
   Не только астрология вынесена нынешними германскими учеными из тьмы средних веков и возрождена в Третьей империи. Серьезнейшие газеты, журналы и сборники толкуют о хиромантии, об алхимии. Тот же профессор Гартман утверждает, что древняя хиромантия должна быть сейчас восстановлена в новой, усовершенствованной форме, под названием "хирология": каждый орган тела выражает часть человеческой души, и особенно руки. На правой руке запечатлены характерные свойства каждого человеческого индивидуума, на левой руке записаны в линиях его прошлое, настоящее и будущее.
   Кроме хирологии, в Германии расцвела и трихирология, шикарная наука о жизненной кривой. Таковая кривая пронизывает, как оказывается, человеческую жизнь вдоль и поперек, туда и обратно. Ученые трихирологи выяснили достоверно, что все люди живут по периодам или ритмам. Мужской период - двадцать три дня, дамский - двадцать восемь дней. Есть еще и третий ритм - ни мужской, ни дамский, а присущий особым сверхчеловекам. Этот период называется солнечным комплексом и длится тридцать три дня. Весьма важную роль в бытовых и даже политических взаимоотношениях играет совпадение или несовпадение ритмов. Хитрые трихирологи успели выяснить, что между Гинденбургом и Гитлером существует полное совпадение ритмов и периодов во всех областях. А вот между Гитлером и фон Папеном совпадение далеко не во всем и далеко не полное... Тонкая наука трихирология!
   Колдуны, хироманты, хиро- и трихирологи добились в канун рождества Христова могущества и славы. А сама христианская церковь в Германии и ее паства - в глубоком развале и помрачении, какого не было пятьсот лет.
   Великая религиозная смута прошла по всей стране. Католики пострадали от нее меньше - их сдерживают железная дисциплина, суровая централизация, хитрость и организаторские таланты папских генералов в рясах. Протестанты, лютеране очутились в состоянии глубокого, разрушающего кризиса.
   Придя к власти, Гитлер и его партия решили навести порядок не только в земной, но и в небесной империи. Сразу была опорочена и запрещена библия, представляющая собой не что иное, как рекламную историю деяний разного рода и вида евреев, их путешествий, войн, побед и коммунального строительства. Но, идя дальше: Христос, ведь он не только еврейского происхождения, но и сам еврей по всем статьям. И учение его, следовательно, сплошь еврейское. Как быть? Национал-социалистские идеологи разошлись во мнениях.
   Одна часть ученых решила отрицать иудейскую национальность Христа, оставив все остальное в целости. Христос не был евреем, вот и все. Не был, потому что это невозможно, нелепо, это не лезет ни в какие ворота. Без сомнения, это был чистый ариец и даже антисемит.
   Другое течение выделило тезис о том, что германское рождество в отличие от всяких других рождеств не имеет ничего общего с рождением Христа, а является просто языческим праздником древнегерманских племен. Сама елка - вовсе не символ любви и примирения, а эмблема, перенесенная от военного культа священных огней. Да и вся христианская религия патриотического немца совершенно отлична от таковой у других народов.
   Союз "германских христиан", покровительствуемый руководящими фашистскими кругами, вырос большим снежным комом и в два месяца захватил большинство немецких церквей. Руководитель союза, пастор Мюллер, назначенный на пост всегерманского епископа, официально заявил, что религия является подсобной частью национал-социализма и должна в своих проявлениях дополнять его пропаганду. Часть союза во главе с неким пастором Краузе провозгласила полный пересмотр всей христианской догмы вплоть до отмены креста, который чужд героической психологии немецкого народа своим обожествлением рабского страдания.
   Наконец, группа виднейших интеллигентов-фашистов- граф Ревентлов, доктор Гауер и доктор Древе - предложила совсем новую религию, основанную на культе древнегерманского языческого идола Вотана.
   Правительственное вмешательство в религиозную жизнь, реформа Библии и Евангелия вызвали сопротивление и ропот. В глухих деревнях и в городских небоскребах зло и испуганно шепчутся об антихристе, о конце мира и Страшном суде. Но власть крепко стоит на своем. В тысячах церквей священники во время службы поминают рядом с Христовым именем имя человека, недавно пришедшего к власти. К новому, тридцать четвертому году страна лишилась своего привычного бога с бледными руками и мягкой шелковистой бородкой, она получила новое краснощекое божество в коричневой рубашке с двумя клочками усов под носом. Божество строго смотрит из освещенного транспаранта на верхушке елки, оно кричит и ругается сипловатым басом из черной воронки громкоговорителя.
  
   О Вечной Молодости 1930
  
   Молодость обычно опознается по внешнему виду и по паспорту. Но сколь условны и относительны эти приметы! Об обманчивости внешнего вида людей наворочено великое множество афоризмов и пошлых пословиц - не стоит их повторять. Но недаром и паспорта тоже называются видами на жительство. Если внешний вид врет, что требовать от вида бумажного! Поэтому так часто бывает, что человек, чьи документы показывают в графе "год рождения" зеленую цифру "1908" - медленно слоняется вдоль стен, зябнет в душный июньский вечер, длинно жалуется молодым свежим девушкам на боль в суставах и отсутствие идеалов. Придя в гости, он через двенадцать минут спит в углу, тяжело дыша открытым ртом и часто всхлипывая.
   А в то же время его сосед, который еще в покрытые туманом семидесятые годы прошлого столетия уже приплясывал розовым младенцем на маминых коленях, приплясывает тем же младенцем и сейчас на товарищеских вечерах в пользу кассы взаимопомощи. Он организует хор и терпеливо, дирижируя стаканом, обучает каким то, ему одному известным песням. В четвертом часу ночи, в разгар веселья, он повязывает носовым платком зеркальную лысину и, заняв другой платок у зрителей, добросовестно изображает женские народные пляски. Он сокрушительно хлопает другого, что с 1908-го, по жидкому колену и орет звероподобным голосом:
   - Живем, а?! Еще польска не сгинела! Есть еще порох в пороховницах!
   И на за....е, еле выпровоженный хозяевами на улицу, он долго еще изливает шестидесятилетнюю клокочущую энергию на окружающих:
   - Извозчик, свободен? Женись, коли свободен, хо хо-хохо-хо!..
   Новые, медициной открытые, способы омоложения организма вносят, конечно, все более частые поправки в хронологию. Они не решают, однако, дела. Дряхлый старичок, внезапно начинающий прыгать козлом только потому, что ему пересадили кое-какие козлиные органы, нами пока всерьез не берется. Как ни важны щитовидная предстательная и прочие железы для общего состояния и даже поведения человека - не ими определяется долгая моложавость и неувядаемость. К тому же, при нынешнем уровне медицинской техники, козлиное добро быстро истощается. Посуетился старый человек, пободрился после пересадки желез, а там, гляди, опять пожух. Не вторую же пересадку делать!
   Молодость есть капитал, который выдан природой каждому. Секрет вечной молодости - это способ сохранить полученные облигации и приумножить его для долгого пользования. Однако, и здесь трудно указать какие-нибудь полезные обычаи, оправдавшие себя на практике. Нам известны комсомольцы, опасающиеся петь на открытом воздухе, ибо это может отразиться на их голосовых связках, необходимых для докладов о строительстве социализма, и мы знаем старых большевиков-подпольщиков с многолетним тюремным и боевым стажем, при купаньи заплывающих наперегонки далеко в море, с опасностью для жизни. Кто же вечно молод? У кого молодость нерасплеснутой чашей переживает полвека и под седыми бровями смеется живым блеском глаз? Это тот, кто в горячке своих стремлений к одной цели не имел времени оглядываться на прошлое, у кого не было охоты вздыхать при первых седых волосах, кто не скорбел о том, что быстро летят годы, а пристально, жадно вглядывался вперед, нетерпеливо угадывая очертания будущего. И в политике тоже есть свои законы увядания. Сложны и здесь секреты вечной молодости, сложны и мало кому ведомы. Люди, коих по паспорту и партбилету можно бы назвать мужчинами в соку, а по виду - пригодными в вожди первого ранга, на самом деле - отжившие старички с политической одышкой и геморроидальными шишками в мозгу. А старики - держатся молодцами!
   При ранней старости не помогает и искусственное политическое омоложение, посредством признания ошибок и усиленной прививки себе свежих мыслей и лозунгов. Поскачет этакий омоложенный бодрячок между людей, засуетится, застрекочет комсомольцем... Но при первом порыве ветра, при первом сильном скачке барометра - простудится, схватит насморк, в панике свалится в кровать дряхлым стариком. Что сделаешь с таким! Мало дает и оберегание голосовых связок практикуемое осторожными людьми во избежание срыва голоса. Молчаливое кивание головой на все, что говорится начальством, теперь часто приводит к обратному результату. Вместе с преждевременно состарившимся начальством быстро отцветают и ревнители своей политической гигиены. Лишь настоящие революционеры, упорные и сосредоточенные в достижении стоящей перед ними цели, не ощущают на себе червивой ржавчины десятилетий. Бури и грозы проносятся над ними, паникеры мечутся у них под ногами, взывая старческими голосами, а они, вечно юные чудаки, упрямо и не оглядываясь по сторонам, шагают по одной, единственно верной, хотя и самой трудной по препятствиям линии. Масса чувствует старичков, даже если они по виду цветущие мужи. Она не идет за такими, чихающими и боящимися сквозняка. Молодые духом, хотя и с сединой в волосах, молодые и смелые, порывистые и упрямые, умеющие не отступать от намеченной большой цели - эти близки массе. Этим, а не рано кисло-разочарованным одиночкам, дарит она свое доверие, свою близость. А в ней, в массе, в близости к ней и спрятан самый главный, самый важный и верный элексир вечной неувядаемой молодости.
  
   НОВОГОДНЯЯ ВСТРЕЧА 1937 - 1 января 1937 года
  
   ...Новый год мы встречали с "курносыми". За длинными столами сидели пилоты-истребители, их коротко стриженные русые головы, круглые лица, веселые глаза и зубы сделали неузнаваемой сумрачную трапезную залу францисканского монастыря. Мы приехали вместе с Миахой и Рохо - летчики встретили их громовым "вива", какого никогда не слышали эти старые стены. Генерал и подполковник были явно взволнованы, особенно Рохо. Он ведь всегда так замкнут, официален, кабинетен. Авиацию он знал как составной элемент в своих расчетах, приказах, операционных планах. За письменным столом, над картой, над сводкой, он радовался успехам истребителей или злился, когда они опаздывают. Тут он впервые встретился лицом к лицу с живыми "курносыми", с этими скромнейшими героями, спокойно и просто рискующими каждый день своими молодыми жизнями, чтобы спасти жителей Мадрида от летающей черной смерти. Жадно вглядывается он в юные, слегка застенчивые лица, прислушивается к шумным застольным разговорам и песням, ловит на себе встречные, заинтересованные и спокойно наблюдающие взгляды... Уезжая, он говорит необычно приподнято: "Очень благодарен за этот вечер".
   Прошлый Новый год, в Барвихе, пили донское шампанское, катались на розвальнях по снегу над Москвой-рекой, перекликались в лесу. Из колхоза на шоссе выходили комсомолки. "Чу... снег хрустит... прохожий; дева к нему на цыпочках летит, и голосок ее звучит нежней свирельного напева: "Как ваше имя?" Смотрит он и отвечает: "Агафон"... В "Правде" я публикую шуточные новогодние гороскопы с предсказаниями. Я обещал, что тридцать шестой год пройдет под знаком планеты Марс. Что итальянцы, устыдившись упреков Лиги наций, с извинениями уйдут из Абиссинии. Что в Германии, под знаком созвездия Скорпиона, будут окончательно изъяты из обращения все неарийские пищевые продукты - масло, мясо, крупа и картофель. Что вслед за Манчжоу-Го, Хебэй-Го и Бейпин-Го воспоследуют Чахар-Го, Шанхай-Го. Что Наркомпрос покинет созвездие Рака и, наконец, займется правильной постановкой школьного обучения. Что блестяще удадутся пробеги: Сухуми - Одесса верхом, Ленинград - Москва без калош и Оренбург - Полтава на цыпочках. Что товарищи Шмидт и Ушаков пройдут на байдарках по Северному морскому пути, попутно ликвидируя неграмотность среди медведей. Я настойчиво указывал на молодую планету, не обозначенную в книгах старых звездочетов, - на так называемую Красную звезду: указывал, что это счастливая звезда.
   Не хватило ни фантазии, ни юмора предсказать, что следующий Новый год я буду встречать консервированными кроликами и пивом во францисканском монастыре в горах Кастилии, с "курносыми" истребителями по правую и левую руку, что итальянцы будут бомбить Национальную библиотеку в Мадриде. Подика составь теперь гороскоп на тридцать седьмой год!..
   По устному приказу командира эскадрильи часы в трапезной зале тихонько перевели на восемьдесят минут вперед. Это чтобы "курносые" пораньше легли спать. Ведь завтра опять, как всегда, воздушный бой.
  
   Вот отрывок из его статьи, которая называлась "Блажен, кто верует".
   "...Прошли эти два года - и в студенчестве опять серый и ненастный будничный день. Уныние, безверие, бездействие, карьеризм, мутные волны мелких страстей и национальной нетерпимости, Бог весть из каких клоак хлынувшие, - все это разъедает и нивелирует учащуюся массу, грозит смешать ее в одно серое и безрадостное целое.
   ...А работа, ведь, еще вся впереди. Как встревоженный муравейник, волнуется поднятая войной многомиллионная народная масса. Война всколыхнула ее до основания, возбудила в ней порывы и чувства, пробуждения которых десятилетиями ждали наши отцы. И в этот-то долгожданный и критический момент народу грозит опасность, которой никто не ожидал: он рискует остаться без интеллигенции. В то время, когда он наиболее нуждается в дружески самоотверженной помощи, которая поддержала бы в первых шагах его пробуждающегося самосознания, зафиксировало бы его первые самостоятельные начинания и уберегла бы от темных сил, снова готовящихся в него проникнуть, в это самое время он остается без поддержки...
  
  
   ФЕВРАЛЬСКИЙ МАРТ 1920
  
   Я пробираюсь ко дворцу в опасной тьме, под беспорядочные выстрелы то близко, то вдали, то вдруг совсем над ухом. Фонари потухли, вместо них горит луна, мягкий теплый снег порхает и кроет голубым цветом улицу. Грузовики с людьми проносятся часто, орущими, грохочущими видениями они исчезают за поворотом. На Шпалерной, у дворца, нестерпимо светло и шумно. Таврический был раньше тихий, старенький, уютный, с бесшумными дверями, с вощеными полами, по ним прогуливались под ручку, обнявшись, депутаты, скользили вприпрыжку пристава Государственной думы. Сейчас дворец неузнаваем, блестит далеко во мгле лихорадочными бегающими пятнами, лучится тысячью огней, будоражит и втягивает светлыми щупальцами всю мятежную кровь города. Посреди белого пушистого сада, у самого подъезда лежит на боку большой роскошный автомобиль, раненое животное, зарывшись разбитой мордой и передними фонарями в снег. Дверца открылась, большие следы ног светлеют на щегольском коврике и ласковой коже подушек. Вокруг, на весь двор, сгрудились мотоциклетки, коляски, мешки, люди, целое море людей и движений, бьющее волнами в подъезд.
   Внезапный хаос пересоздания взмыл старинный дом, расширил, увеличил, сделал громадным, вместил в него революцию, всю Россию. Екатерининский зал стал казармой, военным плацем, митинговой аудиторией, больницей, спальней, театром, колыбелью новой страны. Вместе со мною вливаются толпы, несчетные вереницы солдат, офицеров, студентов, девушек, дворников, но зал не тесен, он - заколдованный, он вмещает еще и еще. Под ногами хрустит алебастр, отколотый от стен, валяются пулеметные ленты, бумажки, листики, тряпки. Тысячи ног месят этот мусор, передвигаясь в путаной, радостной, никому не ясной суете.
   Прим. - безусловно, Кольцов был хронистом и летописцем. Уж больно много в его работах "темпоральных" символов - "Февральский март", "Январские дни", "Лето и зима", Листок из календаря", "Испанская весна" и т.д. И, вроде никто из современников не называл его мистиком и фантастом. Однако.. Почему-то, я вижу много мистико-фантастических оборотов и терминов в его произведениях - "Заколдованный", "призраки", "видения", и.т.д.
  
   ОКТЯБРЬ 1921
  
   В семнадцатом году, в октябре, небо в Петрограде низкое, плотное и непрозрачное. Вечерами обложена земля сизой броней из металла. Под броней спокойно и страшно, как в крепости; издали, как торопливые призраки, проплывают поздние осенние облака.
   Развели по Неве мосты. На улицах тихо. У Аничкова моста большой костер согревает мглу. Греются у костра солдаты. Жесткой шерстью рукавов гладят влажные стволы ружей. Смотрят едкими от дыма глазами, как стреляют сучья в огне. Шевелят штыками красные поленья. Взлетают искры змейками, падают пушистыми блестками и гаснут. К кострам подходят женщины и собаки. Их угловатые тени странно и сказочно шныряют по мостовой.
  
   НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ 1928
  
   Чинят Адмиралтейскую иглу. На самом конце ее, внутри острия каменщики нашли маленькую шкатулку, замурованную сто двадцать лет назад. В шкатулке оказались газеты александровских времен. Штукатуры аккуратно положили шкатулку назад. Они только, по личной своей инициативе, заменили старые газеты новыми, вложили в шкатулку по одному номеру "Правды", "Известий", "Ленинградской правды" и "Красной газеты".
   Первый пролет Невского, от иглы до Строгановского дома, на беглый взгляд мало чем изменился от прошлых времен. Здесь не так широка расщелина между домами, здесь меньше солнца, и потому кажется, что тише. Кажется даже, что спокойные раструбы улицы Гоголя и Морской все еще дышат прежней жизнью. Что из-за угла сейчас вынесутся стремительные лакированные дрожки с гордыми правоведами в николаевских шинелях. Что великокняжеский автомобиль, резво фырча, опишет кривую дугу мимо закаменевшего городового к аристократическому ресторанчику Пивато. Что шумная компания пьяных литераторов, размахивая руками, покинет богемную "Вену" и, неумело лавируя между экипажами, пересечет улицу. Дрожки с правоведами не выносятся из-за угла. Морская и улица Гоголя дремлют в полном бездействии своих старых учреждений. От моста через Мойку Невский светлеет и оживляется. На солнечной стороне много народу, не протолкаться. Здесь толчея, пожалуй, побольше, чем в старое время. Большая улица подтянула к себе жизнь всего центрального района. Невский стал доступнее, проще, веселей. Трамваи звенят резче, извозчики грохочут громче, женщины улыбаются шире, газетчики кричат звонче. Провинциал, робкий и почтительный, благоговейно замиравший в сутолоке столичного проспекта, сейчас - главное действующее лицо на Невском. Больше всех разгуливает, шумит, толкается и оживляет улицу.
   Поздней белой ночью за Аничковым мостом Невский очень стар, гораздо старше своих двухсот лет, он старше и дряхлее десятивековых московских площадей. Он, видимо, просто умер в прежнем своем назначении, умер безвозвратно, как бы уютно ни светились абажурчики в новых кофейнях, как бы важно ни разгуливала нэповская публика по солнечной стороне.
  
   АВГУСТ 1935
  
   Имя подходит его внешности. У него выразительное, четкой и красивой лепки лицо, гладко бритый череп, могучий торс, твердый подбородок, ироническая улыбка римских скульптур.
   Август приходит в редакцию первым. Отпирает секретариат, садится за стол, звонит. Приносят стопку экземпляров. Он берет один сверху, разгибает новенький фальц, перекладывает страницы, смотрит заголовки и углубляется в чтение. В громадном здании чисто и пусто. Уборщицы выносят из редакционных кабинетов ночной бумажный мусор - гранки, оттиски, полные газетные полосы, истерзанные поправками, росчерками, гигантскими цветными вопросительными знаками. Шесть часов назад каждый лист имел значение, играл роль, участвовал в грандиозном очередном столкновении обстоятельств, машин, людей, событий, мыслей, совокупно и кратко именуемом "номер". Сейчас - все миновало. Вылупившийся из обильной рукописной и корректурной шелухи, утренне свежий, задорно решительный, окончательный, непоправимый, новый газетный номер лежит на столе. Миллионы его близнецов в эту же минуту мчатся во все концы в скорых поездах, плывут на пароходах, несутся в самолетах, путешествуют в сумках письмоносцев. И остановить поезда нельзя. И задержать самолеты невозможно. Номер вышел, он не вернется никогда. Здесь его и не ждут.
   Август читает номер, как будто не он шесть часов назад брал его с конвейера гигантской ротации, не он рыскал взором по читаным-перечитанным, правленым-переправленным, подписанным полосам, не он заглядывал в него еще разок в полумраке автомобиля, возвращаясь на рассвете домой. И он прав. Одно дело - делать номер, мастерить, строить его, вынимать из редакционной утробы. Другое дело - рассматривать глазами читателя уже живое, самостоятельно существующее газетное создание. Номер пошел в мир, он зовет, хвалит, бьет, смешит, печалит, радует, и Август может только наблюдать, с уважением и гордостью, как действует рожденный при его помощи однодневный и вполне взрослый младенец.
   Второй час ночи. Угомонились светофоры и уличные потоки. Страна спит после трудов и отдыха, она спит спокойно, она получит завтра поутру свежий хлеб и свежую газету. В большом здании "Правды" светится только один ряд окон. Разошлись репортеры, критики и научные обозреватели; поэты уже рифмуют во сне неизъяснимые созвучия; отборный экипаж остался на ночную вахту большого корабля большевистской газеты. Вахта регулярно меняется; только редактор и Август бессменны, изо дня в день, из ночи в ночь. Под рефлектором типографской лампы четкой линией обведен контур спокойной гладкой головы. Во впадинах глаз застыла многолетняя усталость. Но глаза не закрываются ни на миг. Августу еще далеко до сна. Еще не зажглись все шесть красных цифр сданных под пресс полос. Они зажигаются медленно. А когда все цифры зажгутся, и работе как будто конец - Август Потоцкий еще войдет под высокие стеклянные своды к исполинской машине, возьмет свежий влажный экземпляр и еще раз внимательно, неторопливо просмотрит. Он понесет экземпляр редактору, чтобы и тот еще раз посмотрел. Лишь тогда, один, молча, последним отправится он домой, чтобы завтра, нет, не завтра, а сегодня же первым вернуться к газете.
  
  
   Моисей и его заповеди..
  
   В беседе с начинающей журналисткой Татьяной Тесс Михаил Кольцов сформулировал несколько заповедей журналиста. Заповедь первая - по-настоящему ненавидеть то, что ненавистно, и по-настоящему любить то, что дорого. Без страха и колебания бороться с ненавистным, без страха и колебания бороться за великое дело, которому служишь. Заповедь вторая - всегда знать о предмете, о котором собираешься писать, по крайней мере, в десять раз больше, чем может уместить очерк. Заповедь третья - перед тем, как сесть за машинку, иметь твердое убеждение, что не можешь не написать эту вещь. Заповедь четвертая - верить людям. Без доверия к человеку, настоящей заинтересованности в его судьбе и без чувства ответственности за нее нет журналистики. Вместе с тем следует помнить, что журналист обязан проверять факты. Заповедь пятая - всегда помнить, что тебе дано очень сильное оружие, и необходимо держать его в чистоте, не баловаться и по воробьям не стрелять...
  
  
   P.S. Прим. - хоть лично я и сомневаюсь в такой трактовке, но данная версия событий кажется достаточно интересной.
   Ноябрь 1938-го года. Кабинет Сталина.
   - Товарищ Сталин, я был там тогда.. всё видел собственными глазами. Это очень страшная война, погибнут миллионы людей. Вы один, можете всё предотвратить..
   - Что-о-о! Война с Германией? Да как ты смеешь, еврей! Я в тебя верил, столько сил в тебя вложил.
   - Товарищ Сталин! (охранники силой выволакивают за дверь сопротивляющегося Кольцова). - Товарищ Сталин, только не дайте им взять Царицын. Запомните, 42-й год, ни шагу назад! Если немцы пройдут на Кавказ, это конец, всё будет потеряно! То-ваа-рищ Стаааа-лииннн!...
   В кабинет вошёл Лаврентий Берия. Сталин (закурив трубку):
   - Лаврентий, ты всё слышал. Что ты об этом думаешь?
   - Я думаю, что это сюжет фельетона писателя Кольцова, в который он поверил на почве шизофрении. "Безумство храбрых" иногда вредно, товарищ Сталин.
   - А знаешь что, Лаврентий. Я ведь когда встречался с Гербертом Уэллсом в 1934 году, спрашивал его, возможно ли существование этой его "Машины.." в реальности. На что товарищ Уэллс ответил, что "такой машины не существует в природе, и не может сушествовать". И как оказалось, не я первый его об этом спрашивал. Тот же самый вопрос ему задавал Владимир Ильич, а еще раньше Николай Второй. Ты Лаврентий, проследи за этим Кольцовым..
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"