I.
В прежние времена от комаров спасались так: копали полынь, рубили ножом боковые мясистые корни, сушили их, кипятили, а затем настаивали. Настоем этим умывали лицо и руки, и горький полынный запах отпугивал охочих до людской крови насекомых. Полынь, как бродячая собака, к дорогам да человеческому жилью жмётся: по берегам рек растёт, по пустырям, по дорожным обочинам, на межах в поле да на запущенных огородах. Старики сказывали: предки их в эти места ещё до царя Петра пришли, землю и волю искать. Земли и воли в Сибири хватало на всех, только жили вокруг народы, ещё помнившие времена Орды. И сейчас немало их деревень вдоль Оби, а тогда воевали они с чужаками и промеж собою крепко и ходили грабить и жечь соседей. Много земли и воли в Сибири, только защищать их от чужаков нужно было. Потому осторожность и недоверие к чужакам втирались в грубую крестьянскую кожу вместе с настоем полыни.
Деревня, где родился Дементий, была по-сибирски зажиточной и к окружающему миру недоверчивой. Сторонние звали их чалдонами - потомками тех русских, что первыми пришли в этот край. Отец Дементия промышлял охотой, мать вела хозяйство: двор, скотина, огород. Вокруг деревни - поля, предками у леса отвоёванные да сам лес: по буграм - игольчатый, сосновый, светлый; а в низинах - смурной, осиновый, с топями да болотами. Как лес был разный, так и люди в деревне: кто светлый, кто тёмный, у кого язык с иголками, а у кого - не слово, а кол осиновый. Потому и прозвища прилипали к людям крепче, чем имена. Если прозвали Злыднем, то и детей будут Злыдневым выводком кликать, а то и внуков. Злыдень в деревни был: рябой, кость широкая, на голове две проплешины: одна над ухом, с пятак размером - красная, раздраженная, а другая на затылке - побольше, белая. Говорили старухи, что снежный царь ему подзатыльник влепил. Отец над старухиными рассказами посмеивался: сколько вёрст по лесу исходил, а ни снежного, ни иного царя не встречал. И Дементий ему вторил, когда с деревенскими мальчишками спор выходил, теперь он тоже был охотник, уже три года как отец его к делу приучал: зверя выслеживать, след читать, петли ставить...
Революция и гражданская обошли деревню стороной. Бунтовать было некому, а от разбоя уберегло то, что вдали от больших дорог жили. Даже продразвёрстку пережили спокойно, но в те годы Дементий едва во двор из пелёнок выполз, не помнил их. Самой большой бедой деревни так и остался Злыдень. Сочеталось в нём, казалось, несочетаемое: скандальный бабский характер и угрюмая замкнутость, трусливая вороватость и привычка лезть в драку по малейшему поводу, взрывной норов и долгая злопамятная мстительность. Вышло так, что с отцом они вздорили постоянно: не то чтобы причин было более, нежели с другими, а просто жили по соседству. Последний раз до драки дошло, только закончилась она быстро, резким и сильным ударом отцовского кулака. Вставая с земли, Злыдень утёр юшку рукавом и тихо, но отчётливо произнёс:
- Ещё пожалеешь, сосед... Я обид не прощаю.
Развернулся и пошёл, а перед глазами Дементия, наблюдавшего эту сцену, ещё долго маячило пятно от подзатыльника снежного царя. В деревне все знали: если Злыдень обиду на кого затаил, жди подлости.
В начале тридцатых стали из разных мест доходить слухи, что советская власть новый порядок на селе устанавливает: неведомое дотоле слово "колхозы" передавалось от одного к другому, обжигая языки и страша своей непонятностью. По глухим деревням, где не то, что газеты - новости появлялись от случая к случаю, поползли слухи, страшные и нелепые одновременно. "Крепостное право возвращается, - пугали одни". "Жёны станут общими, а детей отберут, - говорили другие". "В каждой деревне построят общий дом длиной с версту, а все остальные разрушат, - сказывали третьи". Слухи слухами, но когда прибыл из города человек и приказал записываться в колхоз, выяснилось: скот, земля и луга действительно станут общими. Почему в далёком городе должны решать, как им жить, деревенские понять не могли. Увидев, что в колхоз никто записываться не будет, приезжий смачно плюнул под ноги, закурил папироску и пошёл со своими спутниками по дворам выявлять "контру".
- Жируете, сволочи?! - орал он. - Забились в глухой угол, как тараканы и ждёте, когда власть советская кончится? Выкусите-ка! Сидели здесь, самогон жрали да сало трескали, когда мы вшей в окопах мировой кормили? Когда с Колчаком насмерть бились? Когда мне ногу на войне прострелили, а жинка с ребятишками помирали тифозные и от голода пухлые? У-у-у, как я вас контру жирную ненавижу.
У приезжего была своя правда. Она пахла порохом, кровью, смертью близких и ненавистью. Ещё она пахла верой - в справедливость и в иную, чем прежде, светлую и счастливую жизнь, но этот запах был почти неразличим. Пройдя по дворам, он переписал фамилии, сколько у кого скота и другого имущества, каков дом, сам ли работает на земле. А затем, оставляя две кривые полосы на влажной песчаной дороге, его увезла скрипучая старая телега, и, как показалось крестьянам, вместе с колхозом. Вслед за телегой бежали ребятишки и что-то кричали: то ли дразнились, то ли просто перекликались друг с другом. Жизнь вернулась в прежнее русло, как ручей, обогнувший свалившийся со скалы камень, и потекла по знакомому дну. Копали полынь, рубили ножом боковые мясистые корни, сушили, кипятили, настаивали, а затем умывали лицо и руки, и вдыхали горький привычный запах. Казалось, полынь-матушка защитит их и от этой беды, как защищала две с половиной сотни лет от лесного гнуса.
Вскоре вместо старой телеги в деревню прибыл вооруженный конный отряд. Со знакомым уже словом "колхоз" он привёз новое, ещё более страшное - "раскулачивание". Красное, раскалённое, словно язык проснувшегося древнего божка, полного злобы и ненависти. Языческого божка, некогда владевшего этими землями, но изгнанного с приходом христиан. У тех, кого он касался, прибывшие отбирали всё: дома, скотину, личные вещи, даже нехитрые детские игрушки. Иконы, которым молились предки, ломали и выкидывали во двор, а во дворе по разлетевшимся щепам ступали, не обращая внимания на раскрошенные лики святых, солдатские сапоги. Маленьких детишек под вой матерей отбирали в детские дома. Те, кто постарше - как двенадцатилетний Дементий - должны были отправляться вместе с родителями на выселение.
- Топоры-то хоть дайте с собой взять. Чем работать-то?
- Руками, контра, валить будешь.
За забором, отделявшим дворы, Дементий заметил Злыдня. Тот выселению не подлежал, стоял молча, наблюдая, как разоряют соседа. Затем развернулся и ушёл: тех, кто не попал в эту мясорубку, обязали предоставить телеги и вывезти под надзором отряда раскулаченные семьи в специально создаваемое поселение. Семью Дементия и ещё одну, тоже соседскую, повёз на своей телеге Злыдень. Он по-прежнему ничего не говорил и даже не оборачивался, только курил, свёртывая одну самокрутку за другой. Проснувшийся языческий божок выполнил обещание за него: лучшей мести и придумать было нельзя. Дементий на всю жизнь запомнил громко ревущую соседку и строгую, без слёз, мать. Она сидела прямо, свесив с телеги ноги. Молча и гордо. Лишь, когда отъехали от деревни, обняла мальчишку и зашептала на ухо:
- Нас скоро с отцом не станет, я чувствую. Бежать тебе, сынок, надо, бежать подальше отсюда. Слушай меня: в деревню не возвращайся и в соседние не ходи, иди на север, в тайгу. Ищи деревню глухую, просись туда.
И испуганно затихла, увидев, как обернулся на шёпот Злыдень.
Место, куда их привезли, к приёму людей оказалось не готово. Голое и пустое, даже без наспех сколоченных бараков, как в других спецпоселениях. Ни одежды (только та, что на тебе), ни одеял, ни инструмента, ни продовольствия (с собой разрешили взять только булку хлеба на две семьи). Ошеломлённые люди стояли, оглядываясь по сторонам и не представляя, как тут можно жить.
- Загляни под телегу.
Отец Дементия обернулся и увидел стоящего рядом Злыдня.
- Зачем это?
- Загляни, говорю...
Дементий опередил отца, нагнулся и увидел, что ко дну телеги привязаны лопаты, молотки, топоры и большая двуручная пила. А когда распрямился, разинул рот от удивления: по щекам Злыдня текли слёзы. Настоящие, большие... Бабские, сказал бы он раньше, но теперь это слово было неуместно, неправильно.
- Простите меня... за всё.
Смущённый Злыдень утирал слёзы.
- Не хотел я вас везти, соседи, Христом клянусь, не хотел! Схорониться бы да за семью испужался. Вона всё что из инструмента дома было собрал для вас...
- Спасибо, - только и вымолвил в ответ отец.
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Молча. Рябое лицо Злыдня под взглядом отца бледнело всё сильнее, а потом, решившись, он кивнул и, не глядя на Дементия, бросил:
- Садись! Скажу, с сыном ездил, авось не разберут в суматохе. Только как вывезу, ты сам по себе, а я сам. У меня тоже сыновья...
Злыдень простился с Дементием в паре вёрст от родной деревни. Слов друг другу не говорили. Мальчишка слез с телеги и поклонился в пояс, а сосед, отвернувшись, хлестнул кнутом кобылу. Показалось, что на его затылке не было никакого пятна. Дементий помотал головой, открыл глаза, пытаясь в том убедиться, но телега уже отъехала - в наступивших сумерках не разглядеть. Усевшись под дерево, мальчишка попытался собраться с мыслями, но они разлетались, словно испуганные воробушки. Дождавшись ночи, он осторожно направился в деревню. Была ещё одна живая душа, связывавшая его с прежней жизнью и он хотел с ней проститься. В доме горели свечи, и гуляли чужие люди. Мальчишка проскользнул во двор, прислушался. Старая лайка, охрипшая за день от лая, жалобно заскулила на цепи, унюхав родного человека. Опустившись на колени, он обнял её за шею, чувствуя, как шершавый собачий язык вылизывает его щёки, и беззвучно заплакал.
Потом прошёл к тайнику в сарае, где после угрозы Злыдня отец прятал большой нож и ружьё с патронами. Прихватил с собой лыжи - короткие, охотничьи и, не оглядываясь, направился из деревни. На север, в ещё большую глушь... В села не заглядывал, обходил стороной. Ел грибы и ягоды, пытался охотиться, но без отца получалось плохо. Пару раз подстрелил небольших птиц, вот и вся добыча. Наконец, недели через две вышел к старой охотничьей зимовке. Рядом была маленькая речка, в которой можно было удить рыбу. В зимовке - печь, лежак, закопченный металлический котелок и инструменты: лопата и топор. А в грубо сколоченном ящике оставленные кем-то спички, соль и рыбацкие крючки. Здесь он и остановился. Дни пролетали в заботах о пропитании, а по ночам снились странные сны - смурные, нехорошие. В них отец и мать ходили по старому деревенскому кладбищу меж могилками и крестами и громко неестественно хохотали... Дементий не знал, что делать с этими снами. Пока их не развеял, не прогнал навсегда громкий собачий лай. Однажды ночью он разбудил мальчишку, и тут же на Дементия обрушилась визжащая от радости лайка. Сорвавшись с цепи, она отыскала-таки хозяина по оставленному старому следу.
Утром Дементий копал полынь. Нарубил ножом мясистые корни и выложил их на ещё не остывшем солнышке. Когда они подсохнут, можно будет брать понемногу, кипятить в котелке и давать настояться. А потом умывать настоем лицо и руки. Не от комаров, которые уже покидали почти осенний лес. Для того, чтобы вновь почувствовать родной горький полынный запах...
II.
Собака померла весной. В последний месяц у неё отнялись задние лапы, и Дементий, внеся лайку в дом, кормил животное с рук. Лайка жалобно скулила и преданно лизала его руки языком. На улицу она выбиралась на передних лапах, упрямо волоча за собой непослушное тело: нагадить в доме ей не позволял инстинкт. А может быть нечто большее - то, что у людей называется гордостью, преданностью или любовью... Однажды, придя с неудачной охоты, Дементий обнаружил её у порога - полумёртвая лайка из последних сил пыталась выползти на улицу, но не успела...
Похоронив собаку, мальчишка упал на лежанку и долго лежал, бесцельно глядя на противоположную стену. В верхнем углу её паучок сплёл новые кружева, и теперь висел крошечной тёмной точкой, ожидая, когда очередная ожившая по весне муха попадётся в его липкую паутину. В распахнутую дверь задувал ветер, но Дементий не чувствовал холода. На потемневшем небе проявились бледные звёзды - какой-то небесный паук ткал свои липкие кружева, чтобы ловить отлетающие из бесчисленных миров души. Дверь захлопнулась сама: резкий порыв ветра вернул её на место, с силой вогнав в дверную коробку. Дементий поёжился, закрыл глаза и сразу уснул - опустошённый и почти равнодушный к окружающему миру. Утром он собрал свой нехитрый скарб и пошёл дальше на север.
Весна была поздней: островки потемневшего снега встречались в лесу почти до июня. Иногда, припрятав на околице ружье, Дементий заходил в маленькие деревушки и, преодолевая стыд, просил кусок хлеба. На вопросы не отвечал, прикидывался дурачком. А затем снова шёл дальше. Патроны давно закончились, но продать ружье он не пытался, упрямо нёс с собой. Да и кто бы купил? Скорее отобрали бы и самого отвезли до ближайшего села, где есть милиция. Однажды попалась ему по пути телега со странными мужиками: одеты они были в широкие штаны и самотканые синие рубахи на выпуск, подпоясанные самодельными поясами. На старшем - мужчине лет пятидесяти с чёрной окладистой бородой, едва тронутой серебряными нитями седины - валяная шляпа с загнутыми вверх полями и длинная, до колен, поддевка из тонкого сукна. На ногах - высокие сафьяновые сапоги из выделанной козьей кожи. Спрятавшись за деревьями, Дементий проводил телегу взглядом, обождал минут двадцать и двинулся дальше. Встреч на дороге он избегал: мало ли кого гонит судьба по лесному просёлку. А он с ружьём и без документов, и вряд ли cможет объяснить, как забрался столь далеко от родной деревни. Но не судьба, видать, была разминуться с этими людьми. Через пару часов, когда сумерки поднялись по стволам сосен от земли к небу, заметил Дементий впереди весёлый огонёк костра. Неожиданно он решился: не свернул, не обошёл стороной, направился прямо к людям. Молодые вскочили на ноги, а старший остался сидеть, с любопытством разглядывая появившегося из лесных сумерек мальчишку с ружьём.
- Кто таков? - властно спросил он.
- Дементий я, - ответил мальчишка.
- Куда путь держишь?
- Куда глаза глядят...
Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, Дементий принялся рассказывать свою историю. Слушали его с интересом, но на лицах мужчин не отражалось никаких чувств: ни сочувствия, ни недоверия. Лишь когда мальчишка закончил свою историю и, не удержавшись, всхлипнул, утираясь рукавом, старший, не отводя взгляда, поинтересовался:
- Не брешешь?
- Вот вам крест! - выпалил Дементий, размашисто крестясь.
Действие это, однако, вызвало странную реакцию: лицо мужчины презрительно скривилось, он что-то неразборчиво пробормотал и надолго замолк. Задумался. Затем потёр указательным пальцем лоб: снизу от переносицы до корней первых волос, словно стирая одно решение и освобождая место для другого. Огладил тяжёлой ладонью усы с бородой и коротко бросил:
- С нами поедешь.
- Куда? - не удержался Дементий.
- Там узнаешь...
Три долгих века прошло с тех давних времён, когда спасая старую веру, бежали в Сибирь раскольники. Пробирались по лесам нехожеными тропами, уносили 'от сатанинской власти' старинные иконы и книги, ставили избы и строили крытые дворы с глухими воротами, отгораживаясь от мира. То тут, то там возникали большие и малые, и совсем крошечные поселения. Не имея единого духовного центра, разбросанные от Урала до Дальнего Востока, они дробились на различные толки, согласия, на поповцев и беспоповцев, и каждая такая группа свято верила, что сохраняет единственно правильные представления о богослужении и бытии. Это был свой, особый мир, закрытый от чужаков и живущий по жёсткому уставу. Чужаки попадали в него редко, но жизнь слишком сложная штука, чтобы сказать 'никогда'.
Дом, в котором жили четверо молодых спутников Дементия и их наставник Авдей, стоял на опушке леса, одинокий и немного похожий на крепость. Вокруг не было ни деревни, ни поселения, ни людей, только маленькая речка, несущая свои воды в далёкую Обь. Стены были выстроены из брёвен, обшитых с двух сторон досками, а промежуток между ними заделан глиной. Крыша покрыта дранкой из лиственницы - для защиты от влаги. За домом, в длинном полукрытом продолговатом дворе находились помещения для скота, сарай, кладовая и балаган - отдельная проветриваемая постройка для хранения сена. Первым делом наставник выдал Дементию инструмент и приказал выстругать себе из дерева посуду: в дом мальчишку не пустили, оставив ночевать на сеновале.
- Рано тебе, - коротко бросил Авдей.
Так Дементий и жил некоторое время во дворе, с утра до вечера работая по хозяйству и обедая отдельно: из своей собственной посуды. Поначалу разговаривали с ним мало, даже молодые - сторонились чужака, приглядывались. А Дементий работы не чурался, приучен был к ней с детства. Медленно, постепенно, но отношение к нему менялось, теплело. При нём теперь разговаривали, не пряча слова, а в один из дней в гости к хозяевам пожаловала пожилая женщина из соседней деревни. Приехала она на телеге одна, о чём-то долго разговаривала с наставником, а затем вышла во двор и, остановив Дементия, стала пристально его рассматривать. Через неделю она вернулась с новенькой одеждой - только что сшитой, специально для него.
- Справно выглядит, - похвалил Авдей и, обернувшись к Дементию, добавил, - завтра тебя крестить повезём.
- Так я ж крещёный, - удивился парень.
Авдей презрительно скривил губы и ничего не ответил. Он вообще говорил мало, считая болтовню грехом. Так что иной раз разболтавшимся парням изрядно перепадало от своего сурового наставника. А они побаивались его, но уважали: за справедливость.
Поутру выехали засветло: до деревни, где жили единоверцы Авдея, было несколько десятков вёрст. Дорога петляла по бору, взбиралась на бугры, падала в овраги, где светлолюбивые сосны сменялись берёзами и осинами, переползала через неширокие ручьи с чистой и холодной водой и вновь устремлялась вверх - к соснам. Деревня оказалась большой, не чета уединённому хутору Авдея. Парни, с разрешения наставника, тут же спрыгнули с телеги и отправились по знакомым: рады были случаю сменить поднадоевший хутор на разговоры и забавы со сверстниками. Дементий с завистью проводил их взглядом: ему тоже хотелось найти здесь друзей. Но его дорога была другой.
Уже после того, как его перекрестили, погрузив полностью в широкую деревянную бадью, специально сделанную для таких случаев, после сытного обеда, на котором он впервые ел как равный - за одним столом с Авдеем и его единоверцами, после долгих разговоров об охоте, хозяйстве, торговле, урожае, влетавших в одно ухо подростку и тут же вылетавших из другого - после всего этого, Авдей оглянулся на своего нового воспитанника и коротко бросил:
- Пойди братьев пошукай. Сбираться пора, а то засветло не вернёмся.
- Где ж их искать-то?
- Захочешь - найдёшь.
И Дементий отправился на поиски своих 'братьев'. Удивительно (а впрочем, что тут удивительного?), в какой двор не зашёл бы Дементий, о нём уже знали. Кто такой, как звать, откуда взялся... Парней он 'вылавливал' по одному, лишь только младшего, почти своего ровесника никак отыскать не мог. Запарился бегать по всей деревне, и по второму разу спрашивать.
- Что, братишка, не сыскал Федьку-то? - весело посмеялись над ним парни, когда он вернулся. Прищурившись, Дементий внимательно посмотрел на их улыбающиеся лица: хитрят парни!
- И где он? Мне сказано найти всех!
- Ты Авдею-то не проговорись, - приглушив голос, ответил один из 'братьев'. - Мельницу на холме видел? Под холмом лесок, там он с зазнобой своей гуляет. Беги, зови...
Мельницу Дементий и впрямь видел: большую, старинную: видать, ещё в прошлом веке при царе строенную. Воздвигнута она была за деревней на холме, и деревянные крылья её ловили праздно гуляющие по окрестностям ветра, поворачиваясь из стороны в сторону с помощью специального рычага - водила. Дементий даже заглядывал на мельницу, но рабочий только пожал плечами в ответ на вопрос подростка. Припомнил Дементий и мельника: видел его, сидя за столом - коренастого, широкого в плечах, с длинной бородой и крепкими мускулистыми руками. Добежав до холма, мальчишка свернул в рощицу: небольшую, но густо поросшую высокой травой и зарослями ежевики.
- Федька! - позвал он.
Где-то поодаль послышался шорох: натренированное охотой ухо Дементия уловило его, и тотчас он снова выкрикнул:
- Федька, выходи! Домой пора, Авдей голову свернёт.
Шорох повторился и из-за кустарников показался Федька, перемазанный ежевикой и девчонка лет четырнадцати, держа в руках корзинку с ягодами.
- Этово и есть Дем...тий, - пробубнил Фёдор.
Он всегда говорил так: глухо, почти не открывая рта и постоянно глотая буквы, словно его недокармливали за столом. Вид у Фёдора был недовольный: видно, не хотелось ему уезжать, но что поделаешь... Авдей есть Авдей.
- Так это я для него рубаху шила? - спросила девчонка, с любопытством рассматривая незнакомого подростка. - Гляди-ка, какая я мастерица - сидит тютелька в тютельку!
От её слов и взгляда Дементий неожиданно смутился и, кажется, даже покраснел. Руки непроизвольно одёрнули рубаху и тут же засуетились, не зная, куда себя деть. Странное чувство овладело им - даже не подберёшь слова, чтобы назвать: нечто доселе совсем неведомое. Одновременно хотелось повернуться и уйти, словно устыдился незнамо чего, и заговорить с этой незнакомой девчонкой незнамо о чём. Но слова прилипли к гортани, язык вдруг стал неповоротливым, как тяжёлый мельничный жёрнов, а руки по-прежнему суетились то ли ища карманы, которых не было, то ли пытаясь от кого-то спрятаться. Девчонка бросила на Дементия насмешливый взгляд и весело хихикнула. Затем подхватила корзинку, помахала рукой Фёдору и побежала в сторону мельницы - только пятки засверкали.
- Идёмштоли, чё столбом ...стыл, - всё также недовольно пробормотал Фёдор и зашагал вперёд - туда, где их поджидал Авдей, парни и телега. Несмотря на свой юный возраст, он сильно сутулился, а над верхней губой уже пробивались усики, такие же рыжие, как и волосы.
Этой ночью Дементий впервые ночевал вместе со всеми в доме. Он долго разглядывал лики старинных икон и толстые книги - древние, с узорчатыми и непонятными буквами и потемневшим переплётом из выделанной кожи. Остановившись перед божницей, он увидел плетёную ленту в виде петли и взял её в руки. И тут же получил тяжёлый увесистый подзатыльник от Авдея.
- Положь лестовку! - приказал тот.
Испуганный Дементий осторожно положил ленту обратно и, потирая ушибленное место, отошёл от греха подальше. Место на ночлег ему выделили на крайней лавке - самой близкой к двери. Чуть подальше устраивался на ночлег Фёдор.
- Слышь, Федька, - шёпотом спросил у него Дементий. - А что такое лестовка?
- Лестовкато... - ответил тот. - Она молитвы щитать и поклоны. Лествица это на небо. Спи д..вай.
- Федька, а Федька, - не унимался Дементий. - А как ту девчонку зовут? С которой ты по ягоды ходил?
- А те...зачем?
- Ну так просто...
- Вот и спи д..вай. Много бу...знать, скоро ..старишься.
Дни шли за днями, складываясь в месяцы, а затем разлетаясь птицами на волю в Прошлое, и оставались от них только невидимые зарубки на дереве памяти. Узкие и широкие, длинные и короткие, глубокие и едва заметные, тут же зараставшие корой забвения. Молитва и хозяйство, молитва и работа, молитва и охота в почти безлюдной тайге да рыбалка в мелкой холодной речушке возле дома. Душа постепенно становилась лёгкой, почти невесомой, готовой взобраться по лествице до самого неба, но тело не пускало, оно жило своей жизнью. Для тела лестовка была петлёй, замкнутым кругом, из которого не вырваться, пока не сбросишь оболочку в тёплый прямоугольник сырой земли, отмолив весь этот круг до самого своего последнего дня. Пять лет, проведённые в глухом медвежьем углу, стали для Дементия самыми счастливыми в жизни. Он обрёл свою вторую семью: сурового отца Авдея, с обветренным, словно вырубленным из сибирского кедра лицом, четырех старших братьев, деливших с ним кров, работу и редкие минуты безделья. И первую юношескую любовь: ту самую девчонку по имени Анфиса, что сшила ему рубаху. Теперь он с нетерпением ожидал очередной поездки в деревню: встретиться с ней взглядом, пройти мимо, обменяться несколькими словами. С каждым годом она становилась всё красивее, постепенно расцветая, и всё желаннее. Был, правда, Федька. Он считал себя её ухажером, и по-прежнему гулял с Анфисой вдвоём, сбежав подальше от глаз взрослых. Но Дементий твёрдо решил: как только подрастёт, первым будет к ней свататься.
Беда пришла неожиданно. Как обычно и бывает в жизни: беда - гость незваный. Сначала заболел Авдей. Болел он, видно, давно, только виду не показывал. Вера такая: болезнь - наказание за грехи твои, лечить её, к докторам обращаться - идти против воли божьей. Вниз по лествице, в самый ад, в геенну огненную. Только дай один раз слабину, поддайся соблазну облегчить боль - и полетишь подранком, себя погубишь и душам ребячьим, которые в заплечном мешке с собой в небо тащил, навредишь. Авдей терпел. Терпел, пока не слёг совсем от слабости: тело отказывалось принимать еду, выворачиваясь наизнанку даже от куска хлеба.
- Молитесь за меня, - сказал. - Авось отмолите.
И они молились. Но у Бога свои планы на каждого из нас. В один из погожих зимних дней, братья отправились на охоту - вчетвером. Дементия, как самого младшего, оставили управляться по хозяйству и ухаживать за Авдеем. Тот лежал, укрытый одеялами, на широкой печи - высохший, с осунувшимся лицом, бледный и едва живой. Когда Дементий закончил домашние дела и присел рядом, Авдей попросил:
- Возьми лестовку.
И едва шевеля губами, начал читать молитвы. Когда он останавливался, Дементий отсчитывал на староверческих чётках очередной раз - и больной продолжал дальше. Наконец, круг был пройден, и Авдей замолчал.
- Водицы подать? - спросил Дементий.
Наставник кивнул, но взять принесённую кружку не смог, пришлось поить его, словно малыша, держа кружку своими руками. Отдышавшись, старик откинулся на спину, и, закрыв глаза, неожиданно произнёс:
- Анфиску в жёны бери. Ты ей пара, Федька - нет.
И Дементий понял, что Авдей всё знал. Про его чувства, про нечаянные, будто случайные, встречи, и про Фёдора, конечно, знал тоже...
- Так и не вывел гнильцу из души его, - с горечью пожаловался наставник. - Не успел...
В этот момент дверь в избу распахнулась, кто-то шумно завозился в сенях, затем рванул на себя вторую дверь, и в дом ворвался... Фёдор.
- Шатун! - заорал он. - Шатун встал!
- Где братья?! - вскочил Дементий.
- Тамастались... шатун...задра...
- Кого?!
- Всех задр... куски одне...
Так, вслед за детством, закончилась юность. Через несколько дней после похорон погибших, умер наставник Авдей. Отошёл он тихо, с улыбкою на лице: говорил, что слышит своих воспитанников, и они зовут его за собой. Поздним зимним утром, едва рассвело, он закрыл глаза и поднялся с последней ступеньки лествицы в небо, покинув бренный мир. Дементий долго сидел рядом с оставленным на Земле телом и молился, перебирая лестовку. Кажется, тогда он в последний раз плакал.
Могилу в стылом зимнем грунте выдалбливали ломами вдвоём с Федькой. Молчали. После смерти 'братьев' словно чёрная кошка между ними пробежала. Дементий был уверен, что Федька струсил и бросил товарищей. Как оно было на самом деле, знал только сам Фёдор. После ухода Авдея, из парня вынули прежний стержень. За прошедшие дни он сильно изменился: огруз, отяжелел лицом и, кажется, даже потемнел. Словно сквозь тонкую кожу проступала вторая его ипостась - тёмная. Та самая гнильца, о которой обмолвился Авдей.
Вдвоём было невыносимо. Помаявшись несколько дней, Фёдор запряг лошадь и отправился в деревню. Вскоре оттуда прибыло несколько подвод: перевозить скарб, гнать оставшуюся скотину, переселять Дементия. Управились за месяц. Дементий пристроился работать на мельнице, а Фёдор мыкался по дворам, ожидая лета: мужики обещали пособить разобрать по брёвнам старый дом, перевезти их и заново в деревне поставить. Отношения между двумя воспитанниками Авдея испортились окончательно: чёрная кошка обернулась хищным тигром, а соперничество за Анфису раздуло искру в настоящий пожар вражды. Поначалу казалось, что Дементию ничего не светит, и он скрежетал зубами от ревности, когда Анфиса с его соперником убегали на тайные свидания. Скрежетал, но виду не показывал. Даже тогда, когда Фёдор нарочито обмолвился, что по осени будет к ней свататься. Только дом поставит, чтобы было, где жить молодым. Имущество Авдея досталось ему всё, впрочем, Дементий и не оспаривал такого раздела. Единственное, что он взял из прежнего дома - лестовку. Всё изменилось после того, как Анфиса заболела. Чем хуже ей становилось, тем реже бывал в доме Федька. А когда слегла совсем - словно исчез. Только приветы передавал да пожелания выздоровления. Он строил неподалёку дом, и стук топора вперемешку с визгом пилы иногда доносились до окна комнаты, где лежала девушка. Трусость, когда-то сидевшая глубоко-глубоко в Фёдоре, выползала теперь наружу: он боялся подхватить неведомую заразу.
Ещё ребёнком Дементий узнал от отца о целебных свойствах живицы - смолы кедровой. Говорили, что в древние времена кедр считался деревом священным, и даже огонь, в котором он сгорал, обладал таинственным свойством отгонять зло. Собирать живицу следовало только с тех деревьев, на которых она выступала сама. Не вредить стволу, не подсекать его, как берёзу во время майского сбора сока. Не использовать нож: от соприкосновения с металлом теряет живица свой лечебный дар. И тайно, вопреки воле староверов, стал он собирать её в окрестных лесах и уговорил-таки обессилившую Анфису принимать по нескольку капель лекарства утром, в обед и вечером. Так продолжалось до самой осени, и, к радости Дементия, девушка постепенно оживала. Теперь всё свободное время, тайком от мельника, они проводили вместе: девушка утром распахивала окошко, а у окна с маленьким букетиком полевых цветов уже поджидал её Дементий. Как только выдавалась передышка, крошечный перерыв в работе, он сразу спешил к заветному окошку. И когда девушка встала на ноги, он решительно направился к её отцу и стал просить о свадьбе. Мельник размышлял долго. Парень ему нравился: работящий, спокойный, старших уважает. Но за ним нет ничего, и даже кто его родители - неизвестно. И всё же это был воспитанник Авдея, а того в деревне уважали и считали святым человеком. И мельник дал своё благословение.
Узнав о том, Фёдор ещё более потемнел лицом. Он уже 'вернулся' к выздоравливающей Анфисе, но та захлопнула перед ним дверь и не стала разговаривать. Фёдор пригласил мельника в свой новый дом и долго беседовал с ним. В ответ мельник только руками развёл: опоздал ты, парень. Конечно, хозяйство у тебя справное, и сам ты Авдея воспитанник, но я, мол, слово своё всегда держу. К тому ж, почитай, знак свыше: помирала девка, а Дементий отмолил её у Бога. При этих словах Фёдор поморщился, но правды не сказал, хотя и знал о том, как 'отмаливал' его соперник. Выдохнул только:
- Знак знач..т.
Прошла после того разговора неделя или, может, две и как-то, отправившись по делам от мельницы в деревню по своей привычной тропе через лесок за холмом, Дементий угодил в капкан. Большой капкан, медвежий. Ногу чуть не пополам перерубило, срасталась она сложно и долго. Свадьбу сначала отсрочили. А когда мельник понял, что его будущий зять охромел на всю жизнь, и вовсе отменили.
- Плохой знак, - сказал мельник. - Не пойду против Бога.
Чей был капкан, и откуда он взялся, и зачем поставлен на медведя там, куда зверь никогда не сунется, так и не выяснили. Впрочем, Дементий знал, чей это капкан. Только как теперь это могло ему помочь? В один день, одним неосторожным шагом он потерял и девушку, и будущее. Сильная хромота сделала его непригодным к работе на мельнице, и к крестьянскому труду, и к охоте... В последнюю свою ночь в деревне - поздней весной следующего года - он долго сидел на улице под звёздами, глядя на мельницу и перебирая в памяти воспоминания. Об Авдее, о 'братьях', о разговорах с Анфисой. О лествице, с которой сорвался и рухнул вниз. Ему подумалось: наказан он за то, что отступил от веры. Но тут же пришла другая мысль: не наказание, а плата. Не он ли молил Господа о выздоровлении любимой, предлагая взять её хвори на себя? А, значит, и жалеть не о чем, можно только поблагодарить небеса, что прислушались к одному из маленьких человечков, бесцельно блуждающих под ними по грешной земле.
Ранним утром, ещё до первых петухов, Дементий сложил в котомку личные вещи и ушёл из деревни. Не прощаясь и не жалея. Впереди его ждали долгие годы скитаний, нищеты и одиночества. Жил в землянках, прячась от людей. Просил милостыню по селам, не прячась от них. Однажды судьба занесла его в родную деревню - ту, где он когда-то родился. Отцова дома уже не было, на его месте густо росла полынь. Дементий опустился на землю, сорвал несколько стеблей и, размяв их в руках, поднёс к лицу, вдыхая запах детства. Проходившие мимо жители деревни остановились и с удивлением наблюдали за тощим хромым стариком, сидевшим в зарослях полыни, перебирая чётки и неслышно шевелящим потрескавшимися губами. Когда он закончил разговаривать сам с собой, то с трудом поднялся на ноги, опираясь на сучковатую палку и, не глянув на любопытных, зашагал по пыльной дороге прочь из села. Каждый шаг давался старику с трудом, словно шёл он не по земной дороге, а карабкался по лествице в небо. А, может быть, так оно и было...