Жил был на Голштинщине мальчик по имени Карл. Мать его - наполовину немка, наполовину русская умерла почти сразу по его рождения. Отец им не занимался, а приставленные для его воспитания офицеры забавлялись с ним плац-парадной муштрой, из-за чего он с детства пристрастился к солдатикам.
Вскоре, когда было ему всего 11 и отец его помер и остался он совсем сиротой. После этого он рос у своего двоюродного дяди, который совершенно о нем не заботился, его часто секли да наказывали, от чего рос он боязливым да хилым.
Но вот, однажды, из далекой России, где жила его тетка-Лизка (сестра покойной матери) пришло ему письмо. Тетка приглашала его погостить "на пироги" и при этом совершенно недвусмысленно намекала, что она, несчастная, живет одна, ни мужа, ни детей не имеет, хозяйство у нее скопилось солидное, горюет, что ей, бедолаге, его, хозяйства своего и оставить-то некому...
Хоть и боязно было ехать в Россию, где по слухам круглый год снег лежит, по лесам злые волки бегают, а по городам медведи разгуливают, однако, что не сделаешь, когда такое наследство наклевывается. Посоветовался Карл со своим опекуном, собрал манатки и в путь. И вот, приезжает он в Россию, тетка встречает его радостно, дорогой жратвой почивает, отдельную хату ему выделила, учителей и воспитателей приставила, богатое содержание назначила. Повеселел Карл. Снег вскоре растаял, медведей на улицах он так и не встретил, а волков только в клетке видел. Стало-быть не так страшна-то оказывается Россия, как ее в Европе малюют.
Как-то пристала Лизка к нему со странной просьбой, что есть такой обычай на Руси, православие принимать наследникам, а без этого никак! Что-ж не поделаешь ради солидного хозяйства теткиного. Согласился Карл. Правда эти странные русские стали почему-то после крещения обзывать его Петром да еще и Федоровичем, хотя логичнее было бы либо Карловичем, либо Фридриховичем, ибо отца его звали Карл-Фридрих. "Чудные эти русские - подумал Карл (он же Петер, он же Ульрих) - ну да ладно, хоть горшком назовите, только в печь не ставьте, да наследником оставьте!"
Прошло три года, когда стукнуло Карлу 17 лет. "Жениться бы тебе пора - сказала как-то ему тетка-Лизка, - смотри уж как здоров стал, и усы уже пробиваются, а ты все солдатиками забавляешься!" Неохота было ему жениться, да пришлось согласиться, - на что только не пойдешь ради богатого наследства. И вот подогнали ему невесту. Да не просто невесту, а тоже немку - Софию Фредерику. Посмотрел он нее критически, - обычная немецкая баба, каких он еще в детстве насмотрелся до тошноты, - белобрысая, толстомясая. Кроме того он, собственно и раньше ее видал в родной Германии шесть лет назад. Да еще она ему и троюродной сестрой приходилось...
Почесал Карл затылок, - "Я хренею с этих русских!" - впервые подумал он чисто по-русски. Но... Что не поделаешь - живешь ведь на теткиных харчах, ради наследства пришлось согласиться. "Ладно, - думает - женюсь на сестре, хоть тройной, хоть родной, раз уж так хочется этой извращенке тетке Лизке, лишь бы отстала, а там буду дальше жить, как захочу!"
Софийку Августу Фредерику - немку толстомясую, так же в православие перекрестили, обозвав Екатериной Алексевной почему-то, хотя логичнее было бы либо Христиановной, либо Августовной...
И вот поженились они. Думал Карл, хоть теперь от него все отстанут, поживет в покое. Да не тут-то было! Софийка-толстомясая бабенка похотливая оказалась, - типичная немка! Так и норовит его в каждом углу зажать, да на перепихон раскрутить. Ему в солдатиков играться охота, а тут она к нему лезет со своими телесами толстомясыми! Долго прятался от нее Карл, но вот как-то улучила она момент в парке, когда рядом никого не было, затащила в кусты, да сотворила свое грязное дело... Кричал Карл, звал на помощь, но все только наоборот попрятались, чтобы молодым не мешать важным государственным делом заниматься - наследника сотворять! Сама тетка-Лизка наблюдала за ними в монокль, издалека с пригорка, как молодые в кустиках резвятся, умилялась, да счастливую слезу украдкой с щеки смахивала...
Не долго горевал Карл худосочный по своей загубленной невинности. После ентого дела его уже не на солдатиков, а на женщин потянуло. Правда, не на здоровенных белобрысых - толстомясых, как в Германии, а таких-же как он, - хиленьких, неприглядненьких, корявеньких... Да и Софийка толстомясая вскоре разродилась племянчатым внуком, правда таким-же мелким да корявым, как и ее муженек, но что еще можно ожидать при такой дурной наследственности, да еще от троюродных - то родственников! Наследника назвали Павликом, да изъяли у нерадивых родителей. Злые языки, правда, утверждали, что тут "потрудился" Софийкин хахель - поляк Стасик Понятовский. Но, кто видел ляха-Стасика, смеялись - да не уж-то от такого красавца мог такой уродец народиться, - тут явно все черты немца худосочного Карла-заморыша.
А Карлу худосочному, тем временем, приглянулась сестра Софкиной подруги Катьки Дашковой - Лизка Воронцова. Встретились они однажды - как глянули друг на друга, так и засияли как медные тазики: он - мелкий, худосочный, белобрысый, вся рожа в оспинах и она, - мелкая, корявая, белобрысая, немного хроменькая, чуть горбатенькая, и вся рожа в оспинах - глянули они друг на друга и словно в зеркале увидели свое отражение противоположнополое, нутром почувствовали, что созданы друг для друга, что и есть они те самые хваленные половинки друг-друга, о которых во всем мире легенды складают!...
Тем временем тетка Лизка к своим наследничкам интерес утратила, ей теперь мелкий Павлик больше по душе был. Карла худосочный со своей Лизкой Воронцовой веселился, а Софийка толстомясая то с ляхом-Стасиком, то с послом Англицким кувыркалась, заодно и в агенты ему подрядилась, так как деньгами разумно распорядиться не умела, потому всегда в средствах нуждалась. Однако надоели ей вскоре иностранцы холенные. Смотрит она на мужнино счастье, как они с Лизкой Воронцовой умиляются, да зависть гложет. Счастье-то видать не в иностранцах смазливых, а в простых мужиках российских. Пошла она в казарму гвардейскую, и первого попавшегося гренадера здоровенного на пол завалила, да тут же прям в казарме и оприходовала... А тот и сам доволен, с детства мечтал какую-нибудь немку толстомясую "пошупать"... Поднимается через часок Софийка толстомясая с пола казарменного, поправляет парик перед зеркалом, да спрашивает бравого гренадера:
- Ты кто таков будешь, мил-человек?
- Гвардии сержант Орлов Леха я есть! - бодро отвечает.
Вот так они и познакомились
А тем временем померла тетка Лизка и получил свое долгожданное хозяйство всероссийское Карл худосочный себе в наследство.
Еще при жизни татке-Лизке как-то захотелось показать чванливым Европейцам, кто на самом деле на Европейской кухне шеф-повар, да ввязалась в драку с Фридрихом Прусацким, с которым они даже соседями не были. Драка, то бишь война, аж на сем лет затянулась, за что ее и прозвали потом "Семилетней". Много положила она русских солдат в этой драке, а когда эти курвы Европейские уже готовы были ее шеф-поваром признать на своей кухне, вот незадача - душу богу отдала, а Карлу худосочному да Софийке толстомясой долго жить приказала.
Карл худосочный, став полновластным хозяином хозяйства Российского, первым делом помирился с Фридрихом Прусацким, да решился тумаков надавать королю датскому, за то, что он у его родной родины Голштинии Шлезвиг отобрал... Возмутились тут конечно паркетные генералы - что же так, воевали - воевали, солдат сколько положили на чужбине, а от почетного звания шеф-повара Европейской кухни отказались! А когда вдруг Карл худосочный объявил питерским гвардейцам гламурным, что они в поход пойдут на далекую Данию, их терпение совсем лопнуло. Они уже как-то привыкли баталии исключительно в столичных кабаках устраивать, а тут им грозит не в пьяных а в совершенно реальных баталиях поучаствовать, где и поранить могут, а глядишь и вовсе насмерть зашибить!.. Собрались они кучкой, посоветовались да решили, - "лучше пусть нами немка толстомясая командует, она ведь баба похотливая, небось пожалеет таких жеребцов как мы на бойню посылать!" Да и присягнули они на верность Софийке толстомясой, а Карла худосочного арестовали и отказаться от наследства Лизкинова заставили.
И вот села было Софийка толстомясая российским хозяйством заправлять, да призадумалась. Надо что-то с муженьком своим делать. Не гоже такой гемор себе на задницу оставлять, надо от него как то избавляться, да желательно "хирургическим путем". Вызвала к себе Леху Орлова, да отправила его к своему муженьку на загородную дачу, в Ропшу. А через неделю Леха бодро докладывает - "задание выполнено, "гемор" устранен!" Почитала отчет своего хирурга Софийка, да ахнула - этот гренадер твердолобый в прямом смысле гемор устранил - из отчета врача следует, что муженек ейный и впрямь от геморроя помер!
Зажила Софийка толстомясая в свое удовольствие. Дворянам вольную утвердила, крестьян еще больше закрепила. Хахалей меняла как перчатки, деньги Лизкины разбазарила, хозяйство всероссийское по ветру пустила... Да вот беда, - муженек покойный все никак покою не давал. После смерти евонной загуляли по Руси императоры, - да все Петры третие. То в Изюмском уезде вдруг "объявился". Пойман был, да сослан в Нерчинск, но и там распущал слухи, что "батюшка-император", по ошибке схвачен и бит плетьми. Крестьяне легковерные устроили побег. Но "государь" заблудился в тайге, был пойман, жестоко наказан, отправлен на вечные работы, а по дороге помер. То в Исецкой провинции казак какой-то слухов напустил, что император жив, но заточён в Троицкой крепости... За что был приговорён к вечной ссылке в Нерчинск. То бывший крепостной, к волжским казакам пристал, покрутился середь них, показался им дюже уж вумным, - решили, что перед ними сам император, а тот и согласился со своим "императорским достоинством"... Был арестован, приговорён вечной ссылке, да по дороге в Сибирь помер... Императором пытался объявить себя даже капитан одного из Оренбургских батальонов...
И вот однажды докладывают Софийке толстомясой, что опять нарисовался очередной ейный муж - покойничек в Яицких степях, что народ он поднял - крестьян да казаков недовольных - и идет с большим войском на Москву, собирается там воцариться, а ее, Софийку, жену свою от рук отбившуюся, собирается поймать, вожжами отстегать по ейной толстой заднице немецкой, да в монастырь заточить! "О, майн готт!" - подумала Софийка толстомясая, да послала несметное войска супротив очередного своего супруга - покойничка. Бились - бились солдаты, да все неудачно. Дворяне да помещики твердят, что очередной самозванец - беглый казак Емельян Пугачев, да вот беда, солдаты воевать не хотят, богом клянутся, что это и есть истинный их законный царь - Петр III (он же Карл худосочный). И вот год спустя наконец - таки докладывают Софийке толстомясой, что поймали Емельку Пугачева. Велела она его в Москву везти для дознания, да уж дюже любопытно ей, чем же этот самозванец очередной так доверие народное завоевал! Решилась собственнолично посмотреть на ентого хваленного императора казацкого.
И вот, поздним вечером прибывает она тайно в Москву, в башню, где конвой с пленным "императором" разместился, и велит показать ей пленника. Спускается в подвалы и показывают ей грязного заросшего мужиченку мелкого, неказистого, опухшего, всего цепями закованного.
Фыркнула презрительно Софийка толстомясая, да говорит:
- Да как ты посмел, смерд несчастный, именем моего мужа покойного благочестивого императора Петра третьего обозваться, отвечай, казацкая морда!
Посмотрела на нее "казацкая морда" затравленным взглядом, да отвечает ей на чистом немецком:
- Не виноватый я, Софийка, это они меня заставили!..
Ахнула Софийка толстомясая, поднесла пенсне к глазам прищурилась, присмотрелась... Хот и крепкая баба была, да чуть в обморок не шлепнулась - и впрямь сидит перед ней ее муж злосчастный, - самодержец Всероссийский Карл худосочный. Постарел конечно, изменился, волосами да бородой зарос, опух, обрюзг, рожа синяя, мешки под глазами, да все равно видать та самая родная немецкая харя пропитая.
Испугалась Софийка, как быть - совсем не понимает, зовет на помощь своего хахеля любимого - Гришку Потемкина. Пришел Гришка, посмотрел на Карла ходосочного, да повелел водки принести - тут без бутылки не разберешься. Выпили они на троих, закусили. И вот рассказывает свою историю Карл худосочный, - о своих похождениях невероятных, на Российских ландшафтах необъятных...
Рассказ Карла худосочного.
Первый день, как прибыли мы с Лехой Орловым в Ропшу, остановились в трактире, заказали водки, выпили. Говорит Леха: "Надо мне тебя порешить как бы, что бы не мешался ты нам с Софийкой судьбы российские вершить как бы. Да вот не могу я хоть и отставного, но все же императора как бы, на трезвую - то голову порешить как бы!.."
Посидели мы, еще выпили, а тут еще какой-то ямщик - халявщик заезжий к нам "на хвоста сел". Сообразили еще на троих. Потом похмелились, потом еще сообразили, потом опять похмелились, да снова сообразили... Всю водку русскую в трактире выпили, заказали шнапс немецкий, да и он кончился. Уж седьмой день пошел, а выпить хочется. Принесли нам благородного вина французского. Выпили. Все пил с нами ямщик заезжий, а от вина благородного поморщился, - "кислятина - говорит - закусить дайте что-ли?" Леха и решил подшутить над ним, - подает ему лягушачьи лапки французские. Закусил он лапками, да и спрашивает "шо это было?" Говорим ему, - это деликатес французский "лягушачьи лапки" называется. Вылупился он на нас, - "ЧЕГО?!.." "Да ноги это жабские - кричит ему Леха - шо, понравились?" Схватился тут ямщик за горло, побледнел, позеленел, шлеп на пол, да и богу душу отдал, а нам с Лехой долго жить приказал.
Почесал затылок Леха, - "ох и делов мы с тобой понаделали!" Поглядели мы друг на друга, да на покойничка, - после недельного запоя все мы стали как три капли воды - грязные, заросшие, синие, опухшие, мешки под глазами, щетина трехдюймовая. И говорит мне тогда Леха человеческим голосом: "Не смогу я тебя, бедолагу, порешить, - ты мне за последнюю неделю совсем как родной стал, Карла ты немецкая - курва худосочная!.. Давай-ка мы за тебя этого ямщика - покойничка выдадим, а тебя за него. Почали расспрашивать трактирщика, - "Кто таков будет этот ямщик заезжий, до халявы большой любитель?" А он и говорит - "да енто казак донской - Емелька Пугачев". Поменяли мы одежды, - на Емельку сюртук императорский натянули, а на меня кафтан казацкий. Дал мне Леха денег на последок, обнял, облобызал, на прощанье, да пошел я исполнять приказы тетки Лизки, да Емельки Пугачева - долго жить то есть...
Долго ли коротко ли я странствовал, всего не перескажешь - пол России обошел, везде где ни появлялся, казаком вольным, Пугачевым обзывался... Кто-то верил, кто-то смеялся, говорили, - "да какой-же ты казак - рожа у тебя немецкая, чахлый да хилый - брешешь гад..." И на войне я побывал и в Польшу сходил и старообрядцем прикидывался - нигде мне покоя не было. Так занесла меня судьбы аж на самую реку Яик. Там как-то в трактире выпил с мужиками, ну и как обычно представился, что казак я беглый - Емельян Пугачев, а рядом казаки настоящие сидели - поглядели они на меня да говорят, - "Брешешь гад, знали мы Емельку, он рубака был лихой, да казак отменный! Как ты, - говорят - курва немецкая посмел вольным казаком обозваться!.." Схватил меня казак здоровенный одной рукой за грудки, а другой кулаком в пачу двинуть размахнулся. Ну, думаю, вот и смерть моя пришла, зажмурился я с перепугу, голову в плечи втянул. Вдруг слышу, кричит казак: "Ба!!! Бля буду! Да это же наш император всероссийский - Петруха третий, я же у него несколько лет в конвое стоял!!!" Испугался я пуще прежнего, думаю - теперь уж точно замочат, не простят мне вольной дворянству, да шышь крестьянству... Кинулся в ноги ему, кричу - "обознался ты, Емельян я Пугачев, мамой клянусь!.."
Поднял он меня за шиворот, тряхнул как следует, да говорит: "Слушай, ты, морда имперская, как ты посмел, немец худосочный, вольным казаком лихим обозваться! В наказанье пойдешь с нами жену свою валить. Не гоже это, чтобы Россией великой какая-то немецкая баба толстомясая забавлялась, хахелям своим раздавала! По всей стране народ от нее воет! А не пойдешь, немец худосочный, кердык тебе, за сумозванство, этого тебе ни один казак не простит!"
Так вот и заставили они, енти казачишки яицкие, меня за себя выдаваться, да на тебя покушаться... Сколько раз я от них улизнуть пытался - не поверишь! Всякий раз ловили, уши драли, да ногайкой стегали, - чтоб не повадно было от своего имперства бегать, - да опять супротив тебя идти заставляли. И так вот до тех самых пор, покамест не поймали меня твои офицеры...
Выслушали Софийка да Гришка рассказ Карла худосочного, - жалко стало дурачка немецкого, аж прослезились. Посоветовались, да послали за Лехой Орловым.
И вот предстает перед Софийкой толстомясой, ейный хахель отставной, - бывший сержант - гренадер, ныне генерал-аншеф граф - Леха Орлов. Гришка Потемкин его за шиворот хвать, да носом в Карла худосочного тычет, - "ну и как ты это, графская твоя морда, объяснишь?!" Глянул он на Карла да в ноги Софийке кинулся, - "Ох, прости, не смог я своего дела грязного сотворить, уж дюже собутыльник он задушевный! Мы с ним и на "...ты меня уважаешь?.." друг друга допытывались... И на брудершафт пили... И жабьими ногами на спор закусывали..." "Ах ты стервец ты эдакий, - завизжала Софийка толстомясая, - ко мне после его "смерти" геморройной ни один просветитель европейский не едет - подкалывают, что в России геморрой - болезнь смертельно-опасная!.."
Как быть?! По трезвой ничего на ум не идет. Велел Гришка еще водки принести. Сообразили на четверых. Вроде веселее стало. Еще выпили - совсем хорошо... Выпили ишо, стало нехорошо - Лехе Орлову да Карлу худосочному. Леха залет свой перед Софийкой водкой решил залить, да дюже перестарался, а Карла ослабел весьма за время плена.
Поглядели Софийка да Гришка на два тела пьяненьких, решили приколоться - шутку пошутить, - поменяли их одеждами, да местами. Одного в нумер отволокли, а второго на цепь посадили. И давай дальше пить. Как глянут на графа знатного, на цепи сидячего, так смех распирает. Вот прикол будет, когда поутряни прочухается Леха. Далеко за полночь в покои поднялись да там и отрубились.
А тем временем, рано утром, пришел конвой за самозванцем. Взяли его под руки да на казнь потащили. Тот очухался, - ничего не понимает, думает Софийка наказать его порешила за обман, Ковыляет, причитает, кается, на все стороны кланяется, простить просит. Притащили его на плаху посередь площади зачитали приговор смертный, да говорит ему распорядитель казни, - "как ты посмел, вор ты этакий, императором обозваться?!.." Тут смекнул Леха, что его заместо Пугачева, казнить хотят, да закричал, что не он вор, а лишь так, ворик, - обман свой роковой вспоминая - упорхнула птичка - вор настоящий. А тут ему и голову с плеч снесли. Последнюю его фразу, про вора, народ запомнил, но память народная склонна к склерозу - слегка переиначил, - что, типа он, Пугачев, не ворон, а вороненок, а ворон, типа, и дальше летает...
Тем временем проспались Гришка с Софийкой, решили посмотреть, как там Леха Орлов на цепи сидит. Спустились в подвал - нету Лехи. Спрашивают, конвоиров где Пугачев - самозванец? А им и докладывают, так ведь казнили поутряни по решению суда высочайшего.
Глянули друг на друга Гришка Потемкин да Софийка толстомясая, - "вот так пошутили!" Что поделать, - обратно ведь Лехе голову не пришьешь. Значит судьба такая. Отправили Карлу худосочного в графскую усадьбу, заместо Лехи Орлова, а сами в Питер возвернулись...
Так и жил с той поры, в тиши и покое, в графской усадьбе Карл худосочный - герцег Голштинский, он же Петр третий - император Всеросийский, он же беглый казак донской Емельян Пугачев - лихой, он же граф Алексей Орлов - Чесменский...
После смерти Софийки толстомясой Карл худосочный вернулся на свою родную родину в Германию. Говорят, после смерти своего сына Павлика, вроде как бы обратно вернулся в Россию, да кто ж теперь знает, он ли это был или опять очередной самозванец...
А на Российском престоле так и правила с той поры немецкая династия Карла худосочного. Придворные подхалимы их Романовыми прозвали, хотя они сроду такой фамилии никогда не носили. И потомки его, - Карла худосочного - правили Россией аж до 1917-го года, пока не были свергнуты народом, когда совсем уже достали его своей простотой немецкой...