Аннотация: Хроники экспедиций - с любовью к Дальнему Востоку
ДАЛЬНИЙ ВОСТОК. МОРБАЗА "ВИТЯЗЬ". 1981-1982
Там, где мне довелось побывать, мало людей. Их так мало, что они уже почти не влияют на окружающую природу, и вписываются в нее, как необходимая составная часть. База "Витязь" с научными работниками, заполоняющими ее летом, с аборигенами поселка, собаками, свиньями, огромными деревьями манчжурских орехов, местами увитыми гигантской тыквой, выглядит так, словно выросла из скал этого края.
Я рада, что мне привелось работать с людьми, основавшими базу, и людьми, живущими ее интересами. Недавно я видела по телевизору пожар на территории Морского заповедника: горели те самые пожухшие папоротники, что прилегали к обиталищу леммингов. Горели потому, что заготовители папоротника добрались и сюда. Что там сейчас? Тогда - это была Экосистема.
"БЕЛЁК" И МОРЕ
Удивительное судно "Белек", вытащенное на берег после запрета зверобойного промысла, стало для меня первым домом, символом отказа человека от немотивированных убийств, эгрегором морбазы "Витязь" и, в моем представлении, всего дальневосточного Приморья.
Там, в недрах цельнодеревянного судна, была моя "офицерская" каюта, рядом с трапом, где на больших судах располагается каюта старшего меха-ника. Говорили старожилы, что здесь живал один из братьев Стругацких (кажется, Аркадий)
.
Корма судна всегда оставалась на суше, а нос погружался в воду при приливах, и с верхней палубы казалось, что "Белек" рвется в море, мечтает уплыть далеко-далеко в своей новой, мирной ипостаси. Ах, Белек...
Вокруг нашего приюта и лабораторного домика царила совершенно особая атмосфера, и, поскольку "Белек" расположен довольно далеко от поселка, жизнь его обитателей замкнута. Поселившиеся в поселке научные работники любили ходить сюда в гости по вечерам, а истинные квартиранты не очень стремились покинуть райский уголок, разве что ради еще более диких мест полуострова.
"Витязь" ассоциируется в моей памяти с нетронутой в те времена природой вокруг Белька и изумительно красивым морским заповедником, также весьма удаленным от поселка и охраняемым. Это сочетание было так прекрасно, что позволило сохранить в памяти почти каждый эпизод тех лет.
Поселок "Витязь" с морской базой Дальневосточного отделения Академии Наук расположен невдалеке от самой южной точки узкого "сапожка", вдающегося вдоль моря с нашей территории в территорию Китая. Так что, направо пойдешь - в Китай придешь, налево посмотришь - Корею за морем увидишь. А в середине - "Витязь".
Добраться туда, особенно в сезон июльских тайфунов, трудно: только с оказией,
например, научным корабликом с академически гордым именем "Квант", хотя это, по сути, МРС - малое рыболовное судно. Помните: "А волна до небес раскачала МРС, но никто из нас, никто не потонул!"
Именно так, в хвосте тайфуна, в пятибалльной качке, мы добрались из Владивостока в бухту "Витязь". Как я и обещала капитану, никого из нас волной не смыло. Я клятвенно заверила его, что дочь бывалого моряка, и точно не укачаюсь, а обоих вверенных моему попечению юношей буду крепко держать за шиворот, буде они позеленеют и отправятся к борту "травить": волны полностью захлестывали корму.
Юноши позеленели даже в глубоком кубрике, но присутствия духа не потеряли. Я, несмотря на свою "морскую" генетику, была лишь несколько бодрее, но голова разболелась основательно.
Нам помогло то, что из-за тайфуна авиарейсы из Владивостока были отменены и на улицах города срочно распродавали по рублю пакеты с замороженными ананасами: груз быстропортящийся, хранить негде, рефрижератор ввиду тайфуна покинул порт, подарив владивостокцам минуты сладкой жизни. Ну, и мы питались только ананасами, не желая упустить такую выгодную возможность.
Ананасы в больших дозах обжигают рот, и в последний день перед плаванием мы просто ничего не могли съесть: вышли в море на голодный желудок. Несколько позже, расширив свой морской опыт, я оценила самое лучшее средство от качки - стакан водки "Ханки", настоенной на золотом корне. Думаю, что нашего прекрасного, как Адонис, зеленоглазого капитана всегда укачивало: похоже, он постоянно пользовался этим средством.
При последующих передвижениях на малых судах при качке выше пяти баллов, мы с пользой употребляли сей напиток, у которого есть один минус: он вызывает игривое настроение и потерю критики. Для тех, кто совсем плохо переносит качку, лекарство опасно: они веселятся, свесившись за борт.
Был с нами однажды потрясающе угрюмый юноша Саша, который обосновывал свою приверженность к бортам попыткой поймать рыбку, оставшуюся на корме после захлеста волной, и, что важнее, действительно пытался ее ловить!
В первый раз лекарства с собой не было. Понятно, в каком бодром физическом состоянии, спустя четыре часа жестокой качки, мы покинули "Квант" и встретились с "Витязем".
НЕПРИВЕТЛИВЫЙ КТЫРЬ И ЛЮБИМЫЕ ЩИТОМОРДНИКИ
Однако, обретя под ногами твердую землю, наш хозяйственный студент Олег, оправдывая известную жилистость украинцев, занес в утлую лодочку срочно арендованный холодильник ЗИС, а потом, балансируя, еще и подал мне руку! Это добило меня совсем, и меня везли в лодочке через залив как сноп сена.
Но, взобравшись по трапу на палубу и добредя до своей каюты, я нашла в себе силы переодеться и выползти "в свет" - на верхнюю палубу, где собрались уже адаптированные и пожившие на Бельке члены экспедиции генетиков. И я забыла, что, если я показалась в любом новом месте, аборигенные, по возможности неприятные, насекомые обязательно настаивают на тесном знакомстве. Я вырядилась в декольтированную майку!
В ходе обмена любезностями с малознакомыми генетиками, не заметила еще менее знакомое мне существо - ктыря, который, разумеется, избрал посадочной площадкой голую часть моей груди, намереваясь обозревать оттуда охотничьи угодья, чтобы не пропустить какую-либо вкусную муху. Он, конечно, вцепился в мою гладкую кожу когтистыми лапами, чтобы не скользить.
Привыкнув к Московским Любопытным Насекомым, я, не задумываясь, хлопнула себя по груди, и ктырь, животное хищное, в ответ вцепился в мое тело жвалами, оставив два маленьких пореза. И тогда я, на глазах у изумленных генетиков, обзавелась зобообразной, красной и блестящей опухолью от шеи до конца грудины. Вот вас когда-нибудь кусал ктырь? Обычно он кусает только мух. И меня. Здравствуй, Дальний Восток! Я получила твой первый привет.
(Потребовалось, чтобы меня укусил в шею еще и паук-крестовик в сезон размножения, чтобы я перестала пытаться прихлопнуть того, кто ходит по мне колючими ногами. Астрологи сказали, что меня должны кусать и змеи. Ну, не знаю. Разве принять сколопендру за змею... Или крыс, или раненых собак - тогда да, кусали: за любопытство, глупое милосердие и исследовательские наклонности. Со змеями пока бог миловал, хотя много их было на моих дорогах).
Суровый генетик, по совместительству врач, прописал димедрол, постельный режим до утра, и дежурство бедного аспиранта Кости при моей персоне вплоть до потери мной столь резво приобретенной части тела. А как я, собственно, могла встать раньше утра, когда вдобавок к димедролу мне была прописана вечная панацея - полстакана водки? С целью ликвидации последствий смены часовых поясов!
Однако сон от пяти вечера до нормального времени невозможен, поэтому я встала с рассветом, как птичка, веселая и здоровая, что удивительно! И пошла умываться. Рукомойник висит снаружи, на домике лаборатории, под ним - пятачок голой земли, а вокруг - высокая трава и кусты.
Как умывается близорукий человек? - Он снимает очки, набирает воду в руки и моет лицо. Он, не будучи дальневосточным асом, не смотрит, а куда, собственно, льется вода? Не подмочила ли она толстого щитомордника, разомлевшего на утреннем солнышке на этом самом пятачке прежде сухой земли? И этот близорукий человек, протирая глаза от воды, обнаруживает в двадцати сантиметрах от этих близоруких глаз раскачивающуюся голову рассвирепевшей змеи, стоящей на хвосте, как кобра под дудочку.
Инстинкт самосохранения четко определил дальнейшее: ведь любое движение - и змея прыгнет. Поэтому, не меняя выражения лица (читай - вытаращенных из-под мыльных рук глаз), я начала пятиться от умывальника по тропинке. Щитомордник свернулся и скользнул в сторону.
Затем нашим мужчинам пришлось прервать сладкий сон на заре. Вооружившись ручкой от какого-то садового инструмента (откуда она там взялась?), наш врач Саша пошел в бой всем своим немалым телом, сомневаясь, однако, в том, что увиденный змей - щитомордник. Тут, сказал он, амурский полоз у ручья водится. Он тоже красивый, но ест преимущественно лягушек.
Змея не нашли. Меня сочли паникершей. Спустя час с той стороны, куда удалился щитомордник, раздался жуткий визг. Там, в палатке отдыхающего "на природе" геолога Ивана с семьей, обнаружился потерянный змей, отогревающий возмутительно мокрое тело, возлежа между двумя маленькими дочками геолога. Мужчины толклись, щитомордник уполз, а семейство, по настоянию матери и вопреки стенаниям отца, срочно выехало в родной Владивосток, где девочки провели отпуск в безопасной панельной хрущобе.
Еще раз здравствуй, Дальний Восток!
Я преисполнилась любовью к своему щитоморднику, назвала его Федей, и стала подстерегать. Заодно научилась ходить по-восточному: взгляд под ноги, шаг плавный, ноги НЕ босые: укушенному щитомордником в мизинец егерю Гене, одному из немногих, укушенных на Витязе, удалось выжить, выползя на трассу и проголосовав (телом, лежа на дороге) военным, которые и доставили его вертолетом во Владивосток для процедуры полной замены крови. Весьма показательно: две гражданские машины его старательно объехали!
Оказалось, что змей Федор сам стремился пообщаться. Он любил греться на голой земле, а таковая была только на тропинке. Стояла июльская жара, терморецепторы погремушки хвоста Федора, настроенные на 37 градусов по Цельсию, не работали, ведь у воздуха была почти такая же температура, и Федор, близорукий, как и я, стал нерезко "видеть" и хвостом. Вот он и лежал на тропе часами, а мы не могли попасть в лабораторию. Иногда такие же штуки проделывал несколько более худой и короткий щитомордник, поименованный нами Васей.
Однажды Вася с Федором устроили на тропе змеиную свадьбу, совершенно не считаясь с нашими транспортными затруднениями: кусты, тесно сжимавшие тропинку, были страшно колючим и густым шиповником. Они свились телами и балансировали на хвостах довольно долго (мы не догадались посмотреть на часы, но с десяток минут), а затем расцепились и уползли в кусты. Если нам нравится на них смотреть - пожалуйста, они не стеснялись. Ведь в ином случае мы бы тоже уползли? В кусты?
Итак, к моему изумлению, Федор оказался самкой. Все время пребывания на Бельке нашей экспедиции эта пара гуляла по территории, не причиняя никому вреда. Но мы уехали. Приехала другая экспедиция - Люди Действия. Они поймали обеих змей и посадили в металлический контейнер (а где там воздух?!). Наутро контейнер был приоткрыт, Вася мертв, а Федя - в отсутствии. Люди обвинили Федю в убийстве партнёра... Я - нет. Вася задохнулся, а Федя, быть может, смогла спасти их будущих змеенышей, сохранив образ отца в детишках.
Щитомордники явно тяготеют к жилью: там мыши и общество. Все четыре встреченных мной на Витязе щитомордника находились в местах обитания людей, а на мысе Шульца, где, как обещали зоологи, змеи кишмя кишат, не было их. Ни одной.
Из четверых "моих" щитомордников один погиб, и как минимум двое получили телесные и моральные повреждения. Вот оно, соседство людей! А ведь знающие люди говорят, что щитомордники приручаются, и умны, как собаки...
И ЭТОТ, С БАНКОЙ НА НОСУ
По прелестной дороге, то скалистой, то устрашающе пыльной, среди зарослей ослинника, кустов элеутерококка, амурского бархата и других малознакомых северянам растений, вы спускаетесь к пляжу "Скотобазы" (столь романтично названо похожее на барак место обитания экспедиционных отрядов).
И видите: песок; бумажки; отбросы; валики гниющих водорослей. В центре грязного пляжа стирает что-то в тазу загорелая до черноты лаборантка Галя. По песку в черных штиблетах, черном костюме и с черным зонтиком выхаживает журавлем Рыцарь Печального Образа - незабвенный юноша Саша, тот, что впоследствии ловил рыбку на корме. Ныне он вам не знаком, что, впрочем, не исключает вашего благоговейного потрясения.
В этот момент раздается дикий вопль: Галя несется по пляжу, охаживая чем-то, что она только что выстирала, жутко чумазого, цвета штукатурки домов моего детства (то есть, ярко-розового), покрытого угольно-черными пятнами поросенка-подростка. Тот лихорадочно что-то дожевывает, прижимая висячие, с надломом уши под градом ударов.
- Галя, что он съел? - спрашиваете.
- Да мыло хозяйственное оставила рядом с тазиком! - возмущается Галя. - А этот паразит его сожрал!
- Как мыло?
- Так! - свирепо отвечает Галя. - Посмотри, какой худой!
И точно, поросенок по стати похож на собаку, если бы не цвет и не пятачок - не различить.
- Они их вообще не кормят, - говорит Галя, - пускают на самопрокорм.
Позже я постоянно удивлялась, обнаруживая глубокое кольцо - ссадину вокруг пятачка у свиней, пока не встретила того воришку мыла с застрявшим в банке пятачком. Оказывается, исстрадавшиеся от голода свиньи вылизывают консервные банки со следами пищи на стенках, раня нежные носы о зазубрины жести. Мы сняли банку с большими предосторожностями, а пострел тотчас удрал в кусты - поджидать урожая хозяйственного мыла.
Такой метод ведения хозяйства аборигенами Витязя привел к видообразованию: искусство прокормиться, особенно важное для кабана, передавалось в ходе семинарских и практических занятий. Там был матерый Кабан, который забрал у многодетной Свиньи перспективного юного кабанчика и обучал его охотиться. Днями они бродили, беседуя, по горам, изучали съедобные грибы, боролись со змеями, и... подстерегали на трассе грузовик с минтаем.
Минтая выгружают в бухте на самосвалы. Однако борта самосвала нужно запирать, а это дело слишком тонкое для глубоко и хронически окосевшего водителя. Уклоны горной дороги - хуже крымских в прежние годы. Самосвал карабкается в гору, а минтай сливается из открытого борта на дорогу. Тут-то и пир Кабану с Учеником! Им - пир, нам - надежда: если успеют свиньи съесть рыбу до прихода школьного автобуса, то тот не заскользит в пропасть с детишками. Ехала я спустя год в школьном автобусе. В каше из минтая. Задержались на краю пропасти в последний
момент.
За горным участком дороги - приморский. Там дорогу никак не достроят: она уже, чем колея автобуса. Говорят жители, что эти дороги имеют военное значение: по ним никакая военная техника вглубь родной Отчизны не прорвется. Иностранным водителям слабо проехать, нервы не те - не наши. Ну а мы - едем. Прыгаем по камням среди волн. Детишки щебечут: дорога привычная, все как всегда. Я, зеленея, прижимаю к груди лаборантку Терезу.
В конце рейса шофер, качаясь, и хватаясь за все, что попало под руки, выпадает из автобуса.
- Отец! - говорит Костя, - Зачем пьешь? Опасно!
А он в ответ: - А без водки здесь и не проедешь. - И пошел доливать испарившуюся часть успокоительного в столовую: скоро обратный рейс.
Так что, без нового вида педагогических свиней нам, с нашими дорогами, никак нельзя!
КАЛАН. КАК ПРИЯТНО ПЛАВАТЬ НА СПИНЕ
После июльского тайфуна на морской базе "Витязь" наступила жара. Животные в морском заповеднике приходили в себя: морские ежи облепили огромные, поросшие водорослями валуны, покрыв их сплошным колючим ковром. Море спокойно, волны едва приподнимают его блестящую поверхность. От жары вспотели прибрежные сосны, смолистый запах достиг пляжей, покрытых крупным булыжником.
С трудом добравшись до морских островков по отвесным (с моей точки зрения) скалам, я, страдающая боязнью высоты, и представить себе не могла возвращения назад по тому же пути.
- Я не архар! - сказала я своим друзьям. - Поплыву морем.
- Не морем, а океаном, - поправил меня аспирант Костя. - В океане волна.
Но я была уверена, что двинуться вплавь - мой единственный шанс вернуться домой: я помнила свои истерические взвизгивания и хватание за окружающих во время перехода к островам. Я поплыву!
Рядом с берегом плыть невозможно: валуны едва прикрыты водой и усажены чудесными, симпатичными, но крайне колючими и опасными морскими ежиками. Пришлось отплыть на приличное расстояние вдоль берега. По пути мне предстояло преодолеть три бухты. Миновав первую, я выплыла из залива в океан. Волны гладкие, валуны далеко - я поплыла на спине.
Вот уже почти преодолела вторую бухту, погрузившись в какое-то медитативное состояние: вверх-вниз по пологой теплой волне, ветерок гудит... А что ему гудеть не положено - мне и невдомек. Тепло, качает... Видимо, гудение заглушило мой плеск, и...
Я очень люблю плавать на спине только за счет движения ног, поддерживая голову волнообразным движением рук вдоль тела. Голова при этом откинута назад, полусонное состояние допустимо - за головой десятки километров океана, где вряд ли встретится что-то живое. Можно смотреть в небо, пронзительно, кобальтово-синее, в небе ни облачка, солнце сияет... И вдоль моего плеча скользит шерстяной бок. Я мгновенно повернулась, как и столкнувшийся со мной калан, мы оказались лицом к лицу (морда к морде?), и, в ужасе от увиденного, бросились в разные стороны. Я - к берегу, а калан - в открытое море.
Потрясение было так велико, что я, согласно странным свойствам своей памяти, лишь годы спустя смогла вспомнить его " лицо" -эту усатую, мохнатую морду с глазами - пуговицами, испуганную не меньше меня.
Да, у нас с каланом общие привычки: мы отдыхаем на спине. Калан, поймав ежа, закусывает им обстоятельно, валяясь на спине и качаясь на волнах. Ежа при этом держит в передних лапах. Так что ел себе бедный зверь вкусное, грелся на солнышке, а тут в него врезалось что-то несуразное!
Я в панике бросилась в бухту, закрытую отвесными скалами, куда не было спуска. И вовремя! Через несколько минут ветер превратился в воющий вихрь, волны сразу выросли и покрылись белыми барашками. Плыть дальше было невозможно: преодолеть такие волны беспокойного Тихого Океана мне было не по силам.
На расстоянии пятидесяти метров от берега мой заплыв кончился: бухта была забита огромными обросшими валунами, и их верхние грани были почти вровень с поверхностью воды. Разумеется, вкусные валуны осаждали компанейские ежи. На такой камень встать невозможно -он скользит; и ветер, и волны сбивают с ног. Так что я руками (!) снимала пяток-десяток ежей с ближайшего камня, ложилась на него животом, вцеплялась, чтобы не сбросила волна, и начинала очищать следующий валун. Очистив, отпускала руку, и волна сама перебрасывала меня на следующий камень. Ноги болтались без движения: по бокам валунов тоже сидели ежи!
Время работало против меня. Волны все усиливались, как и отливное течение, держаться было все труднее. Наконец, волна перебросила меня за очищенный камень, понесла на следующий... Я приготовилась получить в грудь удар иголками, обламывающимися в теле и часто вызывающими рожистое воспаление, но Фортуна вмешалась. Последние десять метров до берега оказались приливной зоной, и камни были гладкими и пустыми. Об эти гладкие камни меня побило, но кожа осталась в целости!
Выброшенная на берег, я отползла от полосы прибоя на пару метров. Больше я была не способна шевелиться, и в ответ на крики разыскивающих меня друзей могла лишь слабо пищать. Вид сверху: распластанная на пляже женщина, не шевелится и не кричит. Стресс, полученный ими при виде пострадавшей, помог спуститься по непреодолимому обрыву и даже втащить туда меня! Теперь я боялась высоты меньше, чем океана. Ноги, правда, дрожали. Океан ревел мне вслед, гнал огромные волны.
Как-то там мой спаситель - калан? Успел ли устроиться в тихой бухте?
Сейчас, открывая Красную Книгу, я вижу в ней каланов. Усатых, томных, толстых морских выдр становится все меньше. Я люблю тебя, хоть ты меня и напугал, черный смешной зверь! Живи и процветай в своем сердитом Тихом Океане!
ТРИЛОБИТ. ПРИЛИВ ВРЕМЕНИ
Июль 1982 года. Природа пыталась остановить нас по пути во Владивосток. Тайфун разгулялся не на шутку, и все самолёты, кроме нашего, вынуждены были вернуться в Хабаровск. Наш же - летел в хвосте тайфуна.
После посадки лётчики опередили пассажиров: прошли сквозь строй кресел с полусонными, уставшими от долгих мытарств в аэропорту пассажирами к выходу. Мы... проспали весь полёт как ангелы, и теперь никакие тайфуны не могли понизить нашего бодрого настроения: долетели! Аспирант Костя даже подмигнул стюардессе: "Отлично долетели!", а она отшатнулась от него, позеленела ещё больше, если такое возможно, и кинулась к выходу бегом. Похоже, экипаж не чаял долететь живым...
Ну а мы, помаявшись пару дней во Владивостоке, сели на первое же судно, что решилось выйти в море при пяти-шестибалльном шторме, и добрались, наконец, до морской базы "Витязь".
Там постановили вознаградить себя за мытарства дороги и устроили выходной, пошли бродить по берегу океана, что всё ещё переживал тайфун и качал огромные серые валы: такое нельзя было назвать волнами.
А атмосфера уже зализала раны, яркое небо было безоблачно и солнце не то чтобы грело - оно ударяло вас по голове.
Я была словно во сне, и мужчины решили передохнуть. Обнаружили выдающийся в залив крошечный утёс, покрытый приморскими соснами с извитыми и искривленными стволами. Среди сосен была небольшая ямка-полянка и кострище, а в камнях пряталась сковородка - всё, что необходимо потерявшимся на полуострове... Рыбу - лови сам! Костя её и наловил, и мы с удовольствием использовали сковородку, а после устроились пережидать жару в тени сосен.
Самое красивое время в заливе Посьет - пять вечера. Солнце уже не жжет, теплые оранжевые краски предшествуют закату. Синяя вода залива, синее небо сквозь искаженные, изломанные, но покрытые гладкой корой ветви сосен. Маленький костерок, прозрачный дым, насыщенный аромат хвои. Безветрие. Мы укрыты от разыгравшегося океана полосой суши.
И вот я уже способна самостоятельно соображать - можно двигаться дальше. Идти далеко, солнце уже садится. Дорога идет вдоль отмели - здесь тайфун разгулялся вовсю и вся отмель усеяна разбитыми ежами, мертвой рыбой и водорослями. Чайки пируют.
Мы не можем удержаться, тщательно ревизуем лужицы в полосе прибоя - и в крохотной лужице обнаруживаем существо невероятной красоты: многоногое, с двумя большими глазами, покрытое переливающейся красным, зеленым и фиолетовым "шерстью" длиной в полтора сантиметра. Может быть, это пучки жабр? Само существо небольшое - около десяти сантиметров длиной и до пяти - шириной. Оно еще живо, шевелит "шерстью" и ногами.
Пытаемся его спасти, бросаем в воду, но там оно переворачивается на спину, беспомощно шевеля ногами, не плывет, и волны выносят его на пляж. Приходится посадить его в котелок с морской водой и унести в лабораторию.
Добираемся поздно, усталые, оглушенные сменой часовых поясов. Только этим можно объяснить наши действия: мы оставляем котелок в лаборатории (так как животное уже неподвижно) и ложимся спать.
Наутро войти в лабораторию невозможно: впору открывать курорт, следуя рекомендациям Джером.К.Джерома. Дух стоит такой сильный, что просто обязан быть целительным! Животное за ночь успело глубоко протухнуть, разложение зашло настолько далеко, что трупик расползается при покачивании котелка, обдавая вонью. Надо бы и такие останки зафиксировать. Надо бы. Но задний ум крепок...
Мы выбросили бедняжку в море, кляня себя за то, что не устроили его вечером получше, в садок какой-нибудь... Не подозревали, что с этих пор никогда не будем знать покоя, поскольку в современном мире таких животных нет.
Зоологи! Это не китовая вошь, не надо нас сбивать. Не моллюск это, а членистоногое! Портрет нашего животного есть у Д.Эттенборо, в сиреневых тонах (вот что значит - Любитель, уловил основную окраску вымершего животного!). Это - трилобит, вымерший в карбоне. Мы много лет просматриваем книги по зоологии - нет нашего существа. Вернее - есть, но в разделе вымерших трилобитов. И - без деталей в виде "шерсти" и окраски.
Нас троих объединяет эта нелепо закончившаяся, не успев начаться, история, но в руках этих троих ничего нет. Только память.
Однажды меня спросили, почему я не зафиксировала его живым... Да, я биолог, мои руки в крови. Но, к счастью, не в крови Времени!
ЖИВОТНОЕ ВЛЮБИЛОСЬ
В следующий выходной мы вновь отправились втроем - поискать на берегу выброшенные тайфуном "ценности", не без тайной мысли отыскать второго "волосатого многоногого". Незадолго до этого наша предбрачная идиллия с Владимиром была прервана тяжелой ссорой, и Костя жарился между нами, как его окунь на сковородке. Совместная научная работа помирить нас не сумела, а вот Восток, море, и найденный Вовой куриный бог...
Видимо, живет у человека в дремотном состоянии то, что кажется естественным чомге: эта птица согласна принять ухаживание самца только тогда, когда он поднесет ей пучок водорослей. Подняв свой залихватский хохол, самец чомги дарит невесте выдранный со дна длинный пучок водорослей, свисающий по обе стороны клюва, словно усы. "Девушка" принимает подарок, и последующие нежные минуты заключаются в передаче друг другу драгоценного символа: " А теперь ты подержи ненаглядную водоросль!".
У людей цветы и драгоценности "для дам" - только половина процесса. Дамы же не всучают букет обратно и не одевают свой кулон на шею милого. Вот и не любят мужчины процесс одаривания! Это стоит продумать.
Во всяком случае, тогда, без задней мысли о чомге, мы передавали друг другу камень и разглядывали его, как эта пара птиц, разве что Костя тоже в этом участвовал. Возможно, впечатался в нашу пару с куриным богом и трилобитом навек: вспоминаем его чаще других друзей.
Мир наступил. В хорошем настроении отправились собирать "ценности". Это были всего лишь продукты человеческой цивилизации: стеклянные поплавки сетей, японские палочки для еды и пластмассовая машинка. Чайки уже доели все мало-мальски съедобное на берегу и последствия тайфуна сохранились лишь в виде высокого вала гниющих водорослей, нафаршированного бокоплавами.
Устав собирать ерунду, поднялись в скалы. Там нас ждала незабываемая картина: родник, бьющий из скалы, вымыл сверкающие золотом лепестки обманки. Мы воодушевились, решив, что это золото, и Костя с трудом нас разубедил.
Тогда - смотрели. Восходящий поток воды нес к солнечному свету массу блистающих лепестков, закручивал в вихри... Ушли с трудом.
ЗВЕРЮ СТРАШНО
В прибрежных скалах мы набрели на бурундука. Сидел полосатый зверь на поваленном тайфуном дереве, и с ужасом нас разглядывал. Чтобы сфотографировать зверя, нужно было подойти ближе, и я решила отвлечь внимание бурундука, пока фотографы к нему подползали.
Беседовала я к тому времени с самыми разными животными, и вот теперь настал черед бурундука. Подходить следует со стороны мордочки, со свободными, висящими вдоль тела руками, и расписывать, какой зверь хороший, умный, полосатый, и так далее. В особенности, какой он храбрый!
В двух метрах от зверька я остановилась: в его глазах появилось подозрение. Место дикое, тут никто и никогда бурундуков не прикармливал. Зверю страшно!
Снимка не получилось: уронили камень. Был бурундук, и нет его. Стелющимися прыжками удрал на дерево и затаился. Так мы с ним и не договорили. Не было бы сопящих ползунов позади - что бы он смог мне сказать?
ЛЕММИНГИ. ПРОЦЕССИЯ
Обратно шли налегке, даже в сухих кедах. Когда идешь на острова, кеды не снимаешь, преодолеваешь заливчик вброд: ежи! Так и хлюпаешь потом в мокрых кедах всю обратную дорогу. А в тот день мы бродили только по суше.
Выбравшись из бурых пожухших папоротников на символическую, шириной в ступню, тропинку в зарослях покрытого красными ягодами низенького барбариса, мы с облегчением вздохнули и двинулись быстрым шагом.
И вдруг из-под Костиной ноги раздалось свирепое верещание. Ему наступили на лапу, этому микроскопическому существу с круглыми ушками и коротким хвостом! Нога вандала была с извинениями отдернута. Мы остановились (переругиваясь, что надо под ноги смотреть), и в это время на дорожку выплыла пухлая матрона, весьма похожая на своего всё еще верещащего отпрыска. А за ней - еще шестеро потомков, одинаковых, как горошины. Наши дела их не интересовали, но свое отношение к тем, кто влез на их тропинку и не смотрит под ноги, они выразили: мамаша рывком вздернула хвост, за ней так же поступили малыши. И удалились неспешным шагом, презрительно демонстрируя задранные хвосты.
Мы, конечно, хохотали и долго стояли, ожидая, когда возмущенная цепочка храбрых леммингов освободит выход.
Радостный день клонился к вечеру. Неделя с ненормированным графиком, ночными лабораторными бдениями, микроскопами и ультразвуковой установкой неотвратимо приближалась.
ЧЕЛОВЕК НАУЧНЫЙ И ДРУГИЕ
РАБОЧАЯ НЕДЕЛЯ
О, она была лучезарна, эта неделя! Мы, трое научных сотрудников, предавались эксперименту, разведя несметные количества личинок морских ежей из яйцеклеток, "озвученных" ультразвуком, и выискивая вещества, пригодные для защиты зародышей от этого воздействия.
Чашки Петри были полны уродами всех мастей и хорошенькими, здоровыми плутеусами ежей из контроля. Вова монтировал установку для регистрации мембранного потенциала вкупе с ультразвуковой иглой, чтобы выяснить, что происходит с яйцеклеткой при "озвучивании", роскошная дебелая Тереза, наша семнадцатилетняя лаборантка, сменившая апартаменты в "Кошкином доме", высотке с кинотеатром "Ударник", на совместное проживание с нами в одной комнате скотобазы, с увлечением мыла посуду. Все были заняты. Но продукты...
Вообще говоря, человек должен есть. А триста килограммов приборов, переносимых нашими гигантами мысли и тела Костей с Володей, не располагали меня брать еще и тушенку: в бухте есть столовая. Перелет во Владивосток занял у нас трое суток, отнял чудовищное количество сил, и я только радовалась своей предусмотрительности, сидя в последнем на пути самолете, болтающемся в хвосте тайфуна. И так мы были столь утомлены, что проспали уникальный рейс: только нашему самолетику удалось преодолеть стихию, остальные ушли назад в Хабаровск.
Но! Тушенка не истощила мужчин, зато в столовой кормят рыбой с перловкой, а временами там что-то сгорает, и не кормят ничем! А нежный пищеварительный тракт Вовы не предупредил меня: рыба - табу! И наш электрофизиолог заболел от рыбы.
Угнетенные проблемой, мы с Костей отправились в магазин. Там была... рыба. Много, сортов шесть, в банках - из Прибалтики. Ехала долго ли, коротко, но приехала и угнездилась на полках в поселке, куда рыболовные суда привозили рыбу, выловленную по соседству, в Тихом Океане. Однако желудок обитателей Витязя наполнялся балтийской килькой. А минтай долго ли, коротко, двигался в Прибалтику, чтобы его съели тамошние жители и совершился культурный обмен.
Нас, к сожалению, даже интеллектуальная прибалтийская рыба устроить не могла. Мы с восторгом увидели обожаемую обоими баклажанную икру в банках (Полтава! Велика и обильна страна... 1982г...). И мы купили ящик - кормить себя и больного.
Вова икру не любил, ибо не пробовал. А когда попробовал... туалет по соседству с лабораторией, расположенный, как это принято в поселках, на самой возвышенной точке местности (чтобы стекало), получил своего постоянного жителя. Вова входил в лабораторию, бледный и вялый, включал приборы, бледнел до зелени, и уходил с некоторой поспешностью.
Радовало то, что расположенное "на воздусях" сооружение, открытое всем ветрам, получило жителя в теплое время года. Горка была названа Костей "Владимирской", и мы перестали претендовать на сие священное место, спускаясь ниже - благо, там была своя, маленькая горка, так что место для туалета нашлось.
Это, наверное, карма такая. Не обручись мы незадолго до того, не было бы этого случая. У нас ведь это семейное: мама обручилась с отцом, кстати, тоже Володей, после перенесенной им дизентерии. Бледен был, слаб, и вял. Как тут не поверить в Провидение?
Туалеты - тема возвышенная по пространственным и духовным соображениям. А уж раз вы попали на Витязь, то они объединены еще одним: тепло в них, видимо, чисто, удобно - так что, заходя в кабинет, смотри под ноги: а ну, как щитомордник греется?
У наших туалетов щитомордники были разные. На Владимирской горке сошлись два зеленоватых жителя - Вова и щитомордник. О том, зеленом, научные работники сказывали байку, что Паша Балабан, работая в лаборатории за год до нас, оскорбленный в лучших научных чувствах жительством этого змея в норе под лабораторией, налил в нору формалина, отчего щитомордник не умер, а позеленел от злости, и переехал из-под лаборатории в туалет.
А в нашем туалете, посещаемом вдвоем с Терезой, чья жизнь была вверена мне приказом по технике безопасности как начальству, щитомордник был натуральный, презрительный к посетителям, ярчайшей раскраски, и очень-очень упитанный. Он однажды выселил нас из туалета на целый день, не желая слезать с толчка, где расположился со всеми удобствами.
Вот так, среди ассимиляции и диссимиляции, синтеза и деструкции, мы проводили свободное время.
Костя оживлял наш бледный быт идеями, обуревавшими его с раннего детства, за что и забрали его из родного Свердловска в Колмогоровский интернат для юных дарований. Физические проблемы - лишь одна грань талантов этого мужа, а он и кулинар, и охотник, и собиратель, и песнопевец... Костя поймал богомола! И ещё пару бражников и бабочку-медведицу. Лишённые опыта общения с богомолами, мы посадили его вместе с другими насекомыми в банку с парами спирта (эфира не имели). Реакция была в виде мгновенной смерти, что нас и успокоило. В плотно закрытой банке насекомых оставили на ночь. Наутро мы обнаружили в банке изрядно пьяного богомола, обстоятельно закусывающего последней оставшейся бабочкой. "И когда весь мир погибнет в термоядерной войне, всё ж останутся палатки на проклятой целине" - а в них - пьяные богомолы.
Неутешный Костя бросился в новое дело: он ободрал огромное дерево маньчжурского ореха от плодов, и принялся готовить настойку из зелёных орехов. А держал её в трёхлитровой банке под кроватью, регулярно пристально изучая.
К концу недели Владимир приобрёл нормальный цвет, питаясь святым духом и перловкой. Мы снова слились в единый коллектив, а прилив свежих сил реконвалесцент получил на наших глазах.