Мао Льо : другие произведения.

Суздаль (место, где кончается печаль)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Мао Льо.

Суздаль (место, где кончается печаль).

  
  
  
  
   Сумирэ родилась в поезде, восемнадцатилетней. Было утро; она надела на майку атласную голубую блузку с широкими рукавами, схваченными на запястьях манжетами в самом потоке ткани и слегка перетекшими за манжет, взяла спортивную сумку, вышла на белый свет и зажила беспокойной своей жизнью.
   У Сумирэ были черные глаза и кошачья душа. Раз или несколько в год - как положат погода и удача - она приходила в один город, к людям, которые могли погладить по голове, пожалеть, успокоить и отпоить молоком, а потом уходила от них опять, чувствуя, что совершает не самый славный поступок в своей жизни. Об этом она думала так громко, что асфальт и кирпичи в городах передавали отзвуки ее мыслей как весть о ее прибытии; так и Котофее стал известен ее приход. Ночью другого дня появилась она сама, вымокшая под дождем и с разбитым носом, перепрыгнув через забор и приземлившись в Котофеины незабудки.
   - О Боже, -- сказала Котофея. - Зачем ты здесь?
   Сумирэ печально посмотрела на нее и вытерла нос платком, нарисовав собственной кровью на щеках гусарские усы. Тогда Котофея перестала спрашивать. Она отвела гостью на кухню, уложила на диванчик, запихала в нос вымоченные в перекиси водорода бинты и дождалась, пока запах крови совсем исчез. И тогда повторила вопрос.
   - Не знаю уже, - сообщила Сумирэ очень тихо и очень серьезно. - Думала, тебя найти, а теперь не узнаю. Вообще. Привет, кстати.
   - Привет, - улыбнулась Котофея лукаво и сняла контактные линзы.
   - Пожалуй, теперь стало немного больше похоже, - оценила Сумирэ. - Но зачем тебе синие глаза?
   - Просто узнать, как было бы тогда, то есть, с синими глазами.
   Сумирэ заулыбалась, но все еще нерешительно.
   - Ты же помнишь, - сказала она, - эту песню: глаза у кошек-оборотней бывают четырех цветов.
   - Синеглазые говорят с кошачьими богами, - продолжала Котофея, - желтоглазые колдуют, кошки с коричневыми глазами сражаются.
   - А зеленоглазые - воплощенная бестолковщина, смотрители мира.
   - И есть семь или восемь кошек с черными глазами, которые не могут определиться, кто они есть. Именно поэтому.
   Сумирэ потянула носом.
   - Давай я поставлю чайник, - предложила Котофея и получила согласие. - Что мы теперь делать будем?
   Дождь шептал за окном, из раскрытой форточки тянуло душистой ночью и тишиной; у Сумирэ сжималось сердце от тоски и немного кружилась голова от кровопотери. В мыслях она призналась себе, что очень устала, и эту тихую мысль, заглушенную голосом дождя, спрятали в мешанине красок пестрые половики у стен.
   - Давай зажжем свечи, - сказала она вслух, - если у тебя есть; это от многого помогает, правда.
   - Есть одна, было бы больше, кабы было на днях электричество...
   - Все равно.
   Котофея зажгла свечу, прилепив ее к крышке банки из-под варенья, и посмотрела в потеплевшие глаза Сумирэ.
   - Как ты думаешь, я кому-нибудь нужен? - спросила гостья.
   - Тебе это интересно? - удивилась хозяйка.
   - Я малодушничаю, - улыбнулась она широко. - Когда определенный тип живых существ, если не все типы людей вообще, смертельно устает, он начинает питаться своей мнимой или подлинной нужностью, для чего ему подлинно нужны окружающие. В то же время не могу сказать, что страдаю от одиночества. Значит, и эта нужность получается мнимой, что меня немного беспокоит.
   - Ты хочешь сказать, что все это игра?
   - Я приблизительно так думаю. Но я люблю их, очень, особенно когда устаю; тогда ведь ни на что больше не хватает. Я на этом успокаиваюсь наконец, не думаю, что мы с ними на самом деле можем друг друга ненавидеть. - Она подумала, глядя в потолок, и назидательно промолвила: - Фрейд - это очень плохо, не читай никогда.
   Котофея обещала этого не делать и спрятала контактные линзы за иконку.
   - Ты пришла, чтобы сказать мне это? - спросила она.
   - Наверно. Послушай, завтра нужно купить свеч, мне больше не у кого их жечь... Можно я буду спать у тебя в сарае? или в чулане?
   - Для разнообразия поспишь в кровати, - она налила чай в пузатую кружку.
   - Спасибо, Элишка.
   - Рада помочь. - Пауза. - Ты все еще та Сумирэ, которая сама с ума сходит и остальных за собой ведет, так ведь?
   - Похоже, что так.
   - Тогда выручи меня, если еще не выручила.
   Тогда она рассказала все, чем и как жила человеком долгое-долгое время. Под утро, когда в голове путались туман и стихи, Сумирэ заснула, свернувшись клубочком у ее ног, а Котофея осталась со своей историей, мечущейся от стенки к стенке и не могущей найти форточку и путь на волю, наедине.
   Дождь ушел дальше на северо-восток; Котофея Элишка почувствовала, что он смыл чернила с какой-то из страниц книги, и они уже успели впитаться в землю. Тогда она встала, прикрыла Сумирэ дерюжкой, собрала рюкзак, прошла по коридору ко входной двери, открыла ее, вышла на улицу и закрыла за собой на ключ. Потом она вышла за ворота и немедленно затерялась в солнечном свете.
  
   Иржи, Котофеин сын, познакомился с Сумирэ утром уже расцветшим, когда ощущение пропажи наконец-то стало сильнее сна. На кухне, куда он забрел в процессе поиска, гостья сидела в трусах и майке, смотрела в стенку блестящими глазами и слушала музыку. Иржи тоже посмотрел на стенку, но ничего интересного либо же проясняющего характер неизвестного существа, не обнаружил, а потому спросил, кто оно - существо - и откуда здесь.
   Сумирэ сняла наушники. Из них, приглушенная проводом и слоем поролона, выплеснулась первая часть тридцать восьмой симфонии Моцарта, окатила Иржи с головы до ног, стекла на пол и завилась узорами годовых колец на деревянных стенах.
   - Сумирэ я, - сказала девушка. - Из сегодняшней ночи.
   - Боюсь, что все равно тебя не знаю. Ты не в курсе, кстати, куда делась Элишка?
   - А она куда-то делась?
   - Да.
   - Наверное, это я как раз проспала, - созналась гостья.
   - Она в Суздале, - известил собравшихся третий из проживавших здесь людей, Котофеин муж Игорь. - Она только что мне написала.
   - Господи! - восторженно произнесла Сумирэ, в тот же момент осознавая, что в такой формулировке факт получения sms выглядит как телепатическое общение; а чем черт не шутит, раз речь идет о Котофее.
   - Скорее всего, вы правы, - согласился Игорь. - Только я вас не имею чести знать.
   - Сумирэ, - представилась она вторично. - Мы с Элишкой давно знакомы; это мало объясняет мое здесь присутствие?
   - Будем считать, что в достаточной степени. Игорь, очень приятно.
   - Да-да, взаимно... - она сподобилась, наконец, выключить плеер. - Я поживу у вас недолго, Элишка разрешила.
   - Если она разрешила, живите; можете даже в ее комнате. - Недолгой паузой Игорь выделил следующее предложение: - Только будьте уж добры носить что-то вроде штанов, а то ведь нехорошо, правда.
   - А мое все у вас на веревке висит, сушится, - отвечала Сумирэ искренне. - Мне вчера какие-то придурки нос разбили, это плохо сказывается на чистоте одежды.
   - А зачем же вы ночью шляетесь где попало? - поинтересовался Игорь. - Иржик, ты завтракать собираешься? Я все-таки да, потому что на работу сейчас пойду.
   Иржи поставил чайник кипятиться, нарезал хлеб и стал слушать, чем закончится беседа.
   - Я не шляюсь где попало, - оскорбилась Сумирэ. - Я Элишку искала.
   - Зачем, кстати? если не секрет.
   - Вы знаете, пожалуй, все-таки секрет.
   Игорь допытываться не стал: ну, пусть останется секретом.
   - Пойдете в комнату, откроете шкаф и найдете там штаны, - сказал он. - Пока ваши не высохли.
   Сумирэ поспешно ретировалась.
  
   Если и были у Котофеи какие-то штаны, то она, вероятно, в них ушла из дому, потому что в шкафу их не было. Не видя альтернативы, Сумирэ надела огромную пурпурную юбку, выглядевшую все же поменьше трех остальных, сделала два шага по направлению к окошку и письменному столу, запуталась в подоле и рухнула на пол.
   Это событие вызвало у нее отклик в форме очень гневно произнесенной латинской строки из Вергилия; но уже через секунду оказалось, что лежать на полу под неожиданно ушедшим далеко вверх потолком - очень здорово. Сумирэ перевернулась на спину, подложила руки под голову и стала с такой точки зрения рассматривать Котофеину резиденцию. А были там: стены, пол, потолок, окошко, стол у окошка, стул у стола, кровать при стенке, по сути и первоначальному назначению бывшая большим сундуком с резными стенками, покрытая зеленым покрывалом; упомянутый шкаф, зеркало и дверь - так взгляд обходил комнату по кругу. И несколько вышитых картинок на стенах, среди которых выделялся портрет очень красивой молодой женщины, белокожей, зеленоглазой, с улыбкой человека, который знает веселую тайну, но уже не детскую. На груди женщины красовался выложенный красным бисером крест; как Сумирэ поняла замысел, гранатовый.
   Приглядевшись, в женщине на портрете - через несколько веков и наслоения посторонних сюжетов - она узнала Котофею.
   - О Господи, - сказала она, как говорила всегда, если было страшновато, и обхватила руками плечи.
   Ей, должно быть, лет четыреста, подумала Сумирэ, если я правильно понимаю фасон этого платья; а улыбка на четыреста не тянет, улыбка из сегодня. Из сегодня двадцатилетней примерно давности.
   - Привет, - сказал Иржи, заглядывая в приоткрытую дверь. - Ты в порядке?
   - В полном, - достаточно апатично отозвалась Сумирэ. - Привет.
   - Я зайду?
   - Заходи, конечно.
   Иржи вошел и сел на стул около окна.
   - Ты как психоаналитик, - заметила Сумирэ, поглядывая на картину искоса, не смея позволить себе прямой честный взгляд.
   - Вопрос будет примерно соответствующий, - сказал Иржи. - Скажи честно, ты из той же компании, которая считает себя кошками и в случае чего - надевает цветные линзы?
   Сумирэ так обалдела, что запрокинула голову и увидела перед собой перевернутого Иржи, у которого были ярко-синие глаза и взгляд тяжеловатый.
   - Таких уже компания??
   - Не знаю точно, но не удивлюсь, если так оно и будет.
   - Когда она, наша предполагаемая компания, только появлялась на свет, - произнесла Сумирэ, - я была соавтором твоей мамы. Но так как мы давно не виделись, а я - существо в известной степени малообщительное, то, во-первых, я не знаю, что было дальше, а во-вторых, не умножала число наших единоглючников так, чтоб они составили компанию.
   - Но ты - из таких? - настаивал Иржи.
   - Да, я - из таких.
   Иржи кивнул своим мыслям.
   - Но глаза у меня всегда были черные. От рождения.
   - Это хорошо.
   Сумирэ уже успела вернуть голову в нормальное положение; закрыв глаза, чтобы сосредоточиться, она спросила:
   - Позволь узнать, откуда эти вопросы?
   - Что значит откуда? я проверял свои предположения.
   - Откуда, уточним, подозрения меня именно в кошачьем психе.
   - Не было никаких подозрений, Сумирэ. Я проверил одну из первых пришедших в голову догадок.
   Он улыбнулся - Сумирэ, погруженная в темноту, услышала его улыбку как кусочек второй части сороковой симфонии, в которой музыка взмывает вверх, - встал и пошел к двери. Уже на пороге его догнал вопрос гостьи: а сам-то он из которых? Иржи остановился на секунду, чтобы сказать с той же улыбкой, не успевшей исчезнуть:
   - Элишка меня всегда считала котенком.
  
   Сумирэ лежала на полу, на тонком коврике, и в голове ее кружилась стеклышками калейдоскопа сороковая симфония Моцарта, зацепившись за память об улыбке Иржи.
   А вот это скверно, думала она, совсем скверно, Элишка, безумное ты создание.
   За нижним краем грудины пряталась touha - то, что заставляло тужить и тянуло веред, отливаясь в зримые формы иногда любви, иногда - боли, иногда - чистого зова, поиска приключений. Дело кончалось тем, что мы собирались и шли путем клубка под кошачьими лапами по закружившимся в бешеном вальсе улицам, шли искать точку, куда сходятся все линии перспективы.
   Это совсем просто, говорила ты, надо идти туда, куда глаза глядят.
   Но поскольку глаза у нас никуда во внешнем мире не глядели, заканчивалось предприятие довольно печально; если не подоходит такой эпитет, то уж во всяком случае - безрезультатно и приходилось возвращаться к более-менее началу своей линии, на которую каждая из нас была насажена, как хрестоматийная бабочка на иглу, и острый конец иглы в грудине был touha.
   Когда мы с Котофеей встретились, она сказала, что у меня кошачья душа и человечьи мозги и что я страдаю фигней, а глаза ее светились теплой зеленью, как весна. И у меня тоже кошачья, прибавила она, давай, если уж нет у нас пород, будем различаться по цвету глаз.
   Черноглазых кошек не бывает, сказала я, мне придется быть совсем-совсем оборотнем, во мне будет больше всего человека.
   Так мы и стали вместе на постоянно изменяющемся постоянно существующем расстоянии.
   - И ничуть-то я не вырастаю, - сказала Сумирэ вслух, перевернулась на бок и прижала колени к груди. - Только ухожу играть каждый раз в другую песочницу...
  
   Проснувшись на следующий день, Сумирэ решила пойти на поиски кофе, не обнаружив в своей сумке ничего на него похожего, вышла на крыльцо и наткнулась на Иржи. Осторожно подобрав юбку - это движение теперь предваряло любой пеший переход по ровной и пересеченной местности - она подошла поближе и поздоровалась.
   - Ну вот, - весьма своеобразно приветствовал ее Иржи, - теперь и отец с ума сошел.
   - А по нему не скажешь, - усомнилась Сумирэ, присаживаясь рядом на ступеньку.
   - Ты его сегодня видела?
   - Нет.
   - И я нет. Зато вот, что у меня есть!
   - Ну, это, я бы сказала, не чудо. Мобильник и у меня есть.
   - А у тебя в мобильнике есть сообщение, что твой отец уехал в Суздаль??
   Сумирэ была пристыжена.
   - Нет, - сказала она. - У меня, впрочем, и отца никакого нет... Ну, - это было уже громче, - а где Элишка?
   - Не знаю. Очевидно, связь она поддерживает только с отцом, чтобы дома хоть кто-то из своих остался.
   - А ты уехал бы за ними?
   - Нет, Сумирэ, я бы не уехал уже потому, что я - кот.
   - Ты - кот?!
   Иржи соизволил перестать рассматривать бывшие незабудки и посмотрел на нее:
   - Я - кот, а ты чего орешь?
   - Я удивилась, - сообщила она, - и испугалась, чего греха таить.
   - Чего ты испугалась?
   - Жизни на один мир, да и то не авторский.
   - Сумирэ, а сколько тебе лет?
   Сумирэ серьезно подумала и назвала цифру двадцать один.
   - Ты либо врешь, - молвил на это Иржи, - или у тебя нелады со временем. Ты не можешь, будучи в таком возрасте, быть соавтором Элишки по этой кошачьей эпопее. Ты должна быть лет на десять хотя бы старше.
   - Во-первых, Иржи, нелады со временем могут быть у тебя, - отозвалась Сумирэ. - То есть, ты можешь забыть или перестать с собой ассоциировать то, что происходило в детстве, а это возвращает мне несколько лет. Во-вторых, я действительно не с самого начала соавтор, ибо у каждой из нас он начался отдельно и в разной степени реально, вследствие чего Элишка была сенсеем, а я - последователем. В переводе его в статус... скажем, основного способа жизни.
   - Вот как, - улыбнулся Иржи, ставя точку в конце беседы.
  
   Сидя на дереве, единственном в Котофеином саду, Сумирэ позавтракала булкой с изюмом и плавленым сыром и осталась следить с высоты двух с небольшим метров за Иржи, видным в окне дома, и за медленной жизнью летней улицы, откуда пришла она сама.
   У кошки-оборотня девять жизней, и умереть она должна всеми девятью смертями; а пока у нее в запасе остается пять жизней, стареет кошка очень медленно. Многие всю жизнь копят знания, что позволяет им странствовать по дорогам облаков по иным мирам, там проходить испытания мира и получать в нем еще девять жизней. Так вполне реально достичь бессмертия, но если уж решиться умирать - то только всеми смертями всех миров, не запутавшись при этом в судьбах.
   Родом из этого испытания, из очередного мира, мелкий князь, рванувший из родового замка на свет зеленой звезды - на восток. Я, встретившая его с другим именем и без памяти, заколдовала его, превратила в кота и обязалась найти под теми звездами, под которыми родилась, потому что любила сумасшедшинку в блеске его зрачков и его сны из лестниц, полетов и путаных улиц; но не нашла до сих пор.
   Были люди, которые называли меня княжной - за фамилию Тайра, которой я подписывалась устно, и насмешливость взгляда - дарили белые лилии и ирисы, держащие сиреневыми пальцами звезды из таких, на которые разбивается солнце, падая на водную гладь. Мы встречали рассветы и легко расставались. Были люди, которые звонили ночью и ранним утром, и от их голоса было тепло. Были те, с которыми на второй день в городе - ибо первый день надо провести исключительно наедине с городом! - мы плели кружева из слов, украшали ими фасады домов и ветви деревьев, раскладывали их на газонах и площадях, чтобы сфотографироваться на их фоне.
   Всякое бывало, но этого, от которого иногда только приходят приветы, не было.
  
   Иржи высунулся в окно и спросил:
   - Сумирэ-Сумирэ, скажи мне, пожалуйста, как ты в юбке залезла на дерево? про зачем я уже молчу...
   Воспоминание о том, что она все еще носит юбку и едва может в ней ходить, в достаточной степени отравили Сумирэ остаток пребывания на дереве и затруднили путь вниз, который пришлось совершить, коль скоро тайна ее наблюдательной вышки была раскрыта.
   С этого часа или около того, куда бы Иржи ни пошел, Сумирэ тихонько обреталась поблизости, и его не покидало ощущение, что ее глаза внимательно следят за каждым его шагом.
   - Сумирэ, ну отвяжись ты, а? - взмолился он наконец.
   На два часа Сумирэ исчезла, но на большее ее не хватило, и все пошло по-старому. Раз, достаточно быстро обернувшись, Иржи успел застать ее видимую и спросить: Чего тебе, Сумирэ? - но она молча смотрела на него черными-черными глазами, а потом исчезла опять. Тогда Иржи подумал: она играет; и перестал обращать внимание на эту игру.
   Ночью он решил выйти из комнаты;открыл дверь, сделал два шага и споткнулся об огромную спортивную сумку,принадлежавшую, как следовало из того, что раньше ее в доме не было, Сумирэ. Более удивительно было то, что вместо вещей в ней лежала сама хозяйка, проснувшаяся в момент столкновения и высунувшаяся наружу.
   - Слов нет, - выразительно посмотрел на нее Иржи. - Ты что творишь?
   - Я одна спать боюсь, - объяснила Сумирэ.
   - Боже милостивый, ты еще темноты боишься!
   - Я не знаю, чего я боюсь, - несколько сурово поправила она.
   - Уж точно не тесных замкнутых пространств,- справедливо заметил Иржи и с некоторым сомнением спросил: - Тебе так удобно?
   - Всяко лучше, чем там. Не гони меня, пожалуйста, я туда не хочу! там половики шепчут и картины двигаются!
   Иржи покачал головой:
   - Да, одним кошачьим психом жив не будешь... Вылезай из своей сумки, будешь спать у меня и вести себя прилично.
   - А ты куда? - забеспокоилась Сумирэ.
   - А я пошел за раскладушкой, не в сумку же мне лезть.
   Установив притащенную из чулана раскладушку и завершив таким образом обустройство комнаты, Иржи удостоверился, что Сумирэ мирно спит на его кровати, дочитал главу в книге и лег на раскладушку.
   Утром обнаружилось, что Сумирэ, свернувшись клубком под одеялом, дрыхнет у его ног - обнаружилось снова опытным путем,то есть, после того, как Иржи чуть на нее не наступил.
   Ему пришлось обещать себе впредь всегда смотреть под ноги; а кроме того, разбудить Сумирэ и предложить ей вернуться на кровать, что сделать она категорически отказалась, проснулась почему-то окончательно и зевала весь день, тем самым вынудив Иржи обещать себе еще не будить ее без особого повода.
  
   -- Отец во Владимире; значит, Элишка была там вчера,- сообщил Иржи.
   Сумирэ открыла один глаз.
   - О! Владимир! - воскликнула она. - Владимир - это очень хорошо; надеюсь, после него половики перестанут ползать от ее мыслей.
   - Им может еще хватить предыдущего заряда, - усомнился Иржи, - но будем надеяться.
   - Если она не доберется сама, спроводите ее в Новгород, только не в Нижний, не перепутайте. Это действительно должно помочь, - понемногу просыпалась Сумирэ. - Эй! не пей из чайника, плохо будет.
   - Кому?
   - Тебе, конечно. В нем волшебный порошок кипятится, а то он у тебя на песчаный карьер похож.
   Иржи перестал покушаться на чайник.
   - Что с тобой творится? - спросил он. - Если судить по лицу, ты - не тот человек, который заботится о чистоте чайников.
   - Ваш мне понравился, - хмыкнула Сумирэ, - к тому же, выглядит он совсем покинутым.
   Она опять забыла ради разговора выключить плеер, и где-то вдалеке, в невидимом наушнике, начиналась симфония Neue Lambacher.
   - А если пойти раньше сегодняшней ночи, откуда ты здесь взялась? - спросил Иржи.
   - Из Москвы, - сообщила Сумирэ.
   Иржи чувствовал, что этим дело не кончается.
   - А еще раньше?
   Сумирэ призадумалась.
   - Из Ивангорода.
   - Ты там родилась?
   - Нет. Да вовсе не обязательно знать, где я родилась. Тебе Элишка должна была рассказать процедуру получения новой порции жизней...
   - Было дело, - кивнул Иржи с улыбкой, - но я ничего не понял, такой бред.
   - Мой вклад в мифологию психа, - радостно сообщила Сумирэ.
   - Извини.
   - Так вот, в очередном бредовом мире я окошачила одного местного князя, чтобы встретиться с ним второй раз здесь, уже не теряться и быть лучшими друзьями, с чего, собственно, и началась история, частью развития событий которой является мой приход.
   Она вылила воду из закипевшего чайника и стала полоскать его нутро, старательно отворачиваясь от пара.
   - Иными словами, как-то раз ты встретила человека, в процессе дружеского общения убедила его в том, что он тоже кот, договорилась как-нибудь потом встретиться и до сих пор ищешь, - перевел Иржи на язык не признавших ее теорию.
   - Ты невыносим, конечно, но так оно и было.
   Чайник опять оказался на огне, уже с чистой водой. Сумирэ добавила:
   - Это было в Нарьян-Маре и окрестностях, мы там проматывали последние дни путешествия.
   - Зачем тебе туда потребовалось? - удивился Иржи.
   Сумирэ очень обиделась за Нарьян-Мар.
   - А почему он не заслуживает того, чтобы туда приезжали? - спросила она. - Послушай, какое название красивое!
   - Не подумай, я нисколько не против Нарьян-Мара.
   - Хотя, вообще-то, - задумчиво молвила Сумирэ, - это всего-навсего около-Пустозерск, и все мрачно.
   - А здесь ты зачем? - не забыл основного вопроса Иржи.
   - Господи, да что ты хочешь этим спросить? - рассердилась Сумирэ.
   Иржи подумал и переформулировал его в: зачем тебе потребовалась Элишка.
   - Я просто вспомнила, что она живет здесь, а мне некуда деться, и первая попытка разбить мне нос уже состоялась. Просто так. А ты что хотел услышать?
   - Нечто в этом духе, то есть, похожее на правду.
   Сумирэ фыркнула и пробурчала нечто латинское.
   - А, кстати, что это было за испытание Нарьян-Маром? - спросил Иржи после небольшой паузы.
   - Он меня убил, - сообщила Сумирэ.
   - Это как?
   Она вернула ему выразительный взгляд ночи, когда он обнаружил ее в сумке под дверью.
   - Пневмонию я нажила, вот как.
  
   Днем половики лежали смирно.
   Сумирэ сидела на подоконнике, спину ей грело солнце, а мыслями владел Тутмос IV, видящий сон о Сфинксе.
   В бесчисленных, как песчинки, мелких историях со своей композицией, что является основным признаком самостоятельной истории, лежит одна большая и главная, к которой все прочие как-то относятся: давят ей на лапы, шепчут свои рассказы, натирают бока до блеска, влезают в мелкие трещинки и вживаются в ее тело...
   История дожидается, пока ты соизволишь заметить ее, извечно присутствующую, как нечто особое, и заключить, что от нее все твои сны и глюки. Тогда она говорит, что это она - живая жизнь, погребенная в песке, с захолодевшими лапами.
   Ты откапываешь ее. Она отогревается на солнце и сминает тебя, и видение становится жизнью.
   Откопанный Сфинкс загадал ей загадку: Суздаль, самое теплое имя на свете, согревавшее его песчаное одиночество.
   ...Комната продолжала тихо бредить мыслями Котофеи.
  
   В окно постучали. Сумирэ, вздрогнув, обернулась и увидела Иржи, который, судя по выражению лица, гнать ее с подоконника не собирался; а значит, стучал, чтобы что-то сообщить. Первым порывом было распахнуть окно... потом, покосившись на половики, Сумирэ спрыгнула на пол и пошла слушать новости на улицу, чтобы не связываться потом с выпущенной из комнаты песчаной бурей Котофеиных глюков.
   - Неужели Владимиру уже изменили с каким-нибудь Юрьевым-Польским? - спросила она, щурясь от солнца.
   - Об этом ничто не говорит, - отозвался Иржи. - Послушай, а ведь все просто: когда ты очень привязан к смыслу жизни, а объективные данные не говорят, каков он из себя, то понятие смысла жизни приравнивают к понятию основной мысли художественного произведения со всеми вытекающими отсюда последствиями; бывает же так?
   - Думаю, бывает, - согласилась Сумирэ. - Но слишком уж это просто, как бы не было подвоха; и слишком по-твоему, ты не думал, надеюсь, говорить о Котофее?
   - Если смысл - слишком резко, пусть будет направленность.
   - Судьба? - насторожилась Сумирэ.
   - Бог. С ним можно договориться.
   - Господи! - воззвала Сумирэ тотчас же. - Я верю, что он есть вне наших сочинений и в каждом немножко.
   Потом она сказала:
   - Это попытка оправдать то, что ты видишь - что ты здесь не к месту и не полностью; рассказ о том, откуда ты такой на головы всем свалился. Об этом я думала.
   Даниил, раб Бога живого! - вспомнилось ей (Дан. 6:20). Бог, которому ты служишь, спас ли тебя от львов?..
  
   Примерно в то время, когда Сумирэ забрала из комнаты Котофеи все, что в течение дня зачем-либо туда приносила, и ушла оттуда до следующего утра, подальше от ужасных половиков, Котофея прочесывала улицы города Юрьева-Польского в поисках человека, который согласился бы пустить ее к себе на ночь или хотя бы указал полезный в этом плане адрес. Пока желания ее приютить не оказалось ни у одного человека, а возможностей это сделать - ни по одному адресу.
   Наконец она приметила пузатого лохматого дядю лет пятидесяти, с большой бородой и рюкзаком шествующего под начинающим заливаться розовой краской небом с видом ветхозаветного патриарха, вышедшего вперед своего народа на разведку. Он был фундаментален. Он явно знал язык, на котором следует разговаривать с Богом; его присутствие необъяснимо гармонично встраивало любые факты и события в общую картину мироустройства.
   Поэтому Котофея догнала его и спросила, негде ли у него переночевать человеку, назавтра покидающему город на автобусе уже насовсем.
   Дядя посмотрел на нее с некоторым интересом и сообщил, что он сам пытается решить ту же проблему.
   - Вот как, - разочарованно промолвила Котофея, чувствуя спиной всю несправедливость мироустройства. - Простите.
   Она двинулась было дальше по улице, которая должна была вот-вот кончиться, но ее товарищ по несчастью вдруг решил осведомиться, попросив не считать его вопрос за нескромность, сколько раз ей уже давали от ворот поворот.
   - Раз пять, наверное, - отвечала Котофея, немного нервничая.
   - Мне немножко больше. Наверное же. Знаете, что: давайте создадим коалицию. Пойдем на вокзал или в парк, сначала высплюсь я, потому что в прошлую ночь у меня это не получилось, а вы меня тем временем покараулите. Потом поменяемся местами.
   Краска неба стала немного ярче. Котофея начала думать, что все не так уж плохо в этой жизни.
   - А вы меня не убьете? - полюбопытствовала она на всякий случай.
   - А что мне за радость вас убивать? - удивился дядя.
   Тогда Котофея согласилась на коалицию.
   - Еще не поздно, - сказал обрадованный дядя. - Я посмотрю одну церковку, а потом - на вокзал, ага?
   - Достаточно поздно, чтобы вы не выспались, потому что я вас жалеть не буду и разбужу вовремя, - отрезала Котофея. - Завтра посмотрите.
   Противиться ей он не решился, а потому компания двинулась к вокзалу - в то время, как солнце шло на закат; Сумирэ одним быстрым бесшумным движением перемещалась на пол к раскладушке Иржи; а Игорь уговаривал владимирского милиционера забрать его на ночь в отделение, потому что ночевать на улице ему не хотелось.
   - Как вас зовут? - спросила по пути Котофея.
   - Саша.
   - Меня - Елизаветой.
   - Что ж, прекрасно, - признал ее союзник.
   Большую часть его рюкзака занимали: нечто, похожее на тюк из верблюжьего одеяла, и огромная фотокамера. Присутствие последней Саша объяснил тем, что он - фотограф; бродячий фотограф, надо же как-то и жить, и на жизнь зарабатывать.
   Но Котофею нельзя было обмануть разумными рассуждениями о поддержании достойного существования и балансе интересов. Через них; через все, что Саша говорил и делал, сквозила ледяная тоска, как холодный ветер под жарким июльским солнцем, неуместный, неожиданный и странно подходящий ему.
   У него было еще одно сокровище.
   Когда они разбили лагерь на свободной скамейке, он достал из рюкзака книгу, а из книги - фотографию бледной девочки, одетой по-зимнему в соответствии с картиной заснеженного города на прямоугольнике снимка. Не знакома ли она Котофее-Елизавете? Что-то знакомое есть... В глазах Котофеи она немного повзрослела, оставила в покинутом зимнем городе дутую синтепоновую куртку, шарф из зеленых полос и такую же шапку, высвободив короткие черные волосы. Потом улыбнулась немного шире.
   - Боже, как я торможу! - воскликнула Котофея. - Это же Сумирэ; конечно, я очень давно ее знаю.
   - Значит, все-таки Сумирэ, - задумчиво сказал Саша.
   - Один Бог да заведующий ЗАГСом знают, кто она все-таки, но мне представлялась Сумирэ.
   - Ну, на третий день она и мне так представилась.
   - А до этого?
   - До этого была Сашей.
   - В принципе, ей подходит, - решила Котофея. Она еще раз взглянула на снимок и поняла, наконец, что ее смущало: - Не засыпайте пока, послушайте... откуда здесь хвост?
   - Где?
   - У тени Сумирэ - хвост, и весьма длинный.
   - От нее самой, - ничуть не растерялся бродячий фотограф. - У ее тени я видел хвост, потому что она - кошка. И у моей тени та же беда и по той же причине; и у вашей, я хочу сказать, хвост - будь здоров.
   Котофея обернулась, повертелась, поймала свою тень и посмотрела на нее очень внимательно, но та своей хозяйке никаких сюрпризов не преподнесла. Тогда она прониклась к Саше особым уважением, как к человеку, чье расстройство приняло особо интересную форму.
   - Судя по различию возрастов, - молвил он, закутываясь в одеяло, на поверку оказавшееся пальто, - это вы ее окошачили.
   - Нет вовсе, - Котофея хмыкнула. - Сумирэ у нас - одаренный ребенок. Она до этого сама дошла, и так, что мы не всегда друг друга понимали. Ей всегда импонировало нечто симфоническое, масштабное и событийное, а мне - камерное, касающееся круга избранных. Она возилась с мирами и жизнями, а я - с родовидовыми отношениями в основном.
   - Я не уверен, что она вообще с чем-то возилась, - заметил Саша.
   - А вы-то как познакомились? - вспомнила спросить Котофея.
   - Встретились в аптеке в Нарьян-Маре.
   - Зачем вам потребовалось в Нарьян-Мар?..
   - А вдруг именно там что-нибудь замечательное и произойдет.
   - И произошло?
   - Ну да, произошло. Она пыталась вылечить воспаление легких леденцами от кашля; а у меня мама - врач, я сообразил свести ее в больницу, если можно так узконаправленно определить ту прогулку через весь город, а потом удерживать в этой самой больнице. По ходу дела разговорились, вот и стал я котом.
   Котофее было весело.
   - Как же вы пришли к такому выводу?
   - В общем-то, Сашка заявила, что она сейчас умрет, воскреснет и пойдет в свой мир в качестве Сумирэ. А чтобы найтись там заново, надо сделать из меня кота; я согласился, чем бы дитя...
   - Так это потеха?
   - Хороша потеха! Год...
   - Ну, игра? - не дослушала Котофея.
   - Нет, Лизавета, это все в конце концов - вправду.
   Из темно-серых, цвета мокрого асфальта и лестниц в старых домах, глаз патриарха выскользнула улыбка и пошла блуждать по лицу, чтобы спрятаться в бороде до поры до времени.
   - Так знаете вы, где она? - спросил он.
   Котофея написала адрес на автобусном билете.
   - Я думаю, еще пару дней она будет там точно, - сказала она. - Спите теперь. - И Саша заснул, уложив голову на рюкзак с камерой, фотографией Сумирэ, билетом и хрустальным шаром, в котором бумажный снег осыпал путаные улицы города глюков, ступеньками поднимающиеся во взгляд. Котофея получила от Игоря - больше, по немому соглашению, не от кого - sms: Спокойной ночи, солнце; ответила тем же и осталась на юрьев-польском вокзале сторожить сны четырех спутников разной степени удаленности - Саши под боком; Сумирэ и Иржи далеко за двое суток и одну область; и Игоря во владимирском отделении милиции.
  
   Сумирэ решила перейти мост.
   Представление о городе, куда она пришла, как о городе, зиждилось на вере в это его обитателей, государственном признании и мосте, связывающем древнее городское поселение с бывшим диким полем, на территории которого, в качестве компенсации, помещался ныне центр города.
   Мост неуклюже торчал над рекой, вознесенный четырьмя подпорками и кривовато пришитый к небу проводами, продетыми в фонарные столбы. Он давно просил ремонта, но пока внимание ему оказывали только посылкой бригады рабочих на покраску его бортиков.
   Сумирэ шла к дикому полю, дыша смесью влажного прохладного воздуха, запаха краски и продуктов сгорания топлива ездящих тут же автомобилей. Из темно-зеленых лесных массивов по одну сторону от моста высовывались коробочки домов, не смогшие до конца спрятаться в зелени и поэтому несколько сконфуженные; по другую сторону плавные линии холмов уходили в лес же.
   Рабочие, колдующие над мостом, и мост существовали в своей плоскости; река, лес и холмы - в своей. Их наложили друг на друга довольно аккуратно и склеили для надежности, но видели они друг друга лишь через слой клея, им соединенные и разобщенные.
   Мост впадал в улицу. Сумирэ пошла по ней мимо сталинских домов, сперва достаточно ухоженных, затем все более обшарпанных, будто город стремительно старел у нее на глазах, подгоняемый ее шагами. Она была готова уже увидать руины, но вместо этого увидела: а) гаражи; б) свалку. На этом город кончился. Она обернулась. Улица взбиралась на холм, ведя на веревочке вереницу домиков самой зари ХХ века с ложными мезонинами, и возле домов цвели маки.
   А перед ней пульсировало фиолетовым и желтым по зелени дикое поле.
  
   Сумирэ родилась в XII веке в Японии. Ее матушка, обыкновенно называемая в кругу сородичей Госпожой из Рокухары, кошка-оборотень невероятной красоты и коварства, жила в лесном домике неподалеку от усадьбы дома Тайра - этой самой Рокухары. Выбираясь в людные места, чаровала и губила; в тишине лесного домика выращивала пионы и гадала по Книге Перемен, каллиграфически записывая предсказания на полу и на стенах.
   В одну из вылазок повстречала Сигэмори, старшего Тайра, зачаровать которого почему-то не получилось - пришлось, в таком случае, полюбить.
   Вот от этого Тайра Сигэмори родились у Госпожи-кошки старшая дочь Намида и младшая Сумирэ: первая - тихая, уравновешенная и твердая, как металл; вторая - взбалмошная, веселая и злая, как настоящая кошка. Будучи вежливо выставлена матерью за дверь, в самостоятельную жизнь, она завела себе такой же лесной домик, в самой чаще, и стала путешествовать. В XIX веке она разводила на окнах кактусы и варила кофе в песке, чертыхаясь, когда горячий песок высыпался из жаровни на пол. Она умела летать и читать мысли; она любила прежде всего - наблюдать. Она была блистательно одинока.
   В XXI веке она не умела летать и потеряла свой дом в Японии, все прочее осталось при ней; но именно эти две потери были самыми больными.
  
   Солнце грело дикое поле весело и безумно; гоняя жар, носился неизвестно откуда прилетевший холодный ветер. Сумирэ вышла к реке и повернула обратно, не желая вплавь добираться до берега холмов и мягко дышащего леса. Ей наперерез, от железнодорожного моста, откуда не было хода и где не было остановки, шли, торжественно шатаясь и источая ароматы кофе и валерьянки, в обнимку, девушка с рюкзаком и серый тощий кот на задних лапах. И орали песни.
   Сумирэ взглядом проводила их в их путешествие на юг. Больно кольнуло в груди, что-то оборвалось, и на месте его образовалась тянущая пустота.
   - Ну, и что ты творишь? - вопросил Иржи.
   Сумирэ сидела в Котофеиной комнате на полу, завернувшись в штору, пила из горлышка белое вино и разговаривала с половиками. Она была пронзительно трезва. Она обратила на него сдержанно-печальные очи и произнесла:
   - Плохо мне.
   - А что с тобой случилось?
   - У меня черная дыра правее сердца. Но это к делу не относится.
   - Ох, Сумирэ...
   - Я не страдаю фигней, - буркнула она.
   - Я не успел этого сказать. - Иржи сел рядом с ней. Отбирать почти пустую бутылку смысла уже не было.
   Сумирэ поняла его движение как-то по-своему - молниеносным движением подобралась ближе и обхватила обеими руками за шею, уютно пристроив голову на плече.
   - Так лучше? - спросил растерявшийся Иржи.
   - Ага, - отозвалась Сумирэ. Воздух в комнате действительно стал значительно легче, когда в нем уменьшилась массовая доля ее тоски.
   - Хорошо, тогда останусь с тобой.
   - Где отец? - спросила она.
   - В Юрьеве-Польском. Ты знала?
   - Нет.
   - Он вчера в отделении ночевал.
   - Ага.
   - Ты скоро уйдешь? - догадался Иржи.
   Сумирэ обняла его еще крепче и кивнула.
  
   Ночью она выпила кофе еще более черного, чем дыра по правую сторону от ее сердца, ходила потом смутная и жаловалась, что у нее голова болит.
   - Еще б не болела, - фыркнул Иржи, - я удивляюсь, как она у тебя вообще до сих пор на месте.
   К вечеру ситуация перестала быть удивительной. Сумирэ вошла в комнату в полной амуниции и сказала:
   - Проводи меня на вокзал, пожалуйста. Я уезжаю.
   Иржи принял это как должное.
   - Куда? - спросил только.
   - В Углич.
   И тут нерастраченное удивление вылилось в вопрос:
   - Зачем тебе в Углич?
   Белая, с красными глазами, Сумирэ сумрачно молвила:
   - Двадцать два года назад я родилась в Угличе, это во-первых. - Затем уже довольно страстно: - Я просто хочу в Углич, черт возьми; может же человек хотеть в Углич!
   - Конечно, все в порядке, людям свойственно иногда хотеть в Углич... Когда тебя провожать?
   - Сейчас.
   - А если через пятнадцать минут?
   - Давай через пятнадцать минут.
   - У тебя и билета нет...
   - Нет, - подтвердила Сумирэ.
   - Если ты хочешь уехать прямо сейчас, ради Бога, но это - сумасшедшая затея.
   - Да, - сказала она и улыбнулась. Эта улыбка была ему не знакома; увидев ее, Иржи понял, что авантюра с Угличем уже началась, в той форме, в которой была срежиссирована Сумирэ, и против уже не пойдешь.
   Через пятнадцать минут он закрыл дом на ключ, и они втроем - Сумирэ, ее сумка и Иржи - отправились на автобусную остановку. Через четыре с лишним часа Сумирэ и сумка уже обособились и влились в класс существ, ожидающих на платформе конкретной группы вагонов под руководством конкретного паровоза, а Иржи - в класс существ, вроде бы, провожающих, но не понимающих на самом деле, зачем они здесь нужны.
   Потом пришел поезд.
   - Сумирэ, - сказал тогда Иржи, - ты в курсе, что он идет в Мурманск?
   - Конечно, - отозвалась она. - Мой поезд идет в Углич через Мурманск.
   И церковная соната Моцарта A-Dur (KV225) была аккомпанементом ее мыслям, бегущим по рельсам в точку, в которой они - рельсы - сходились, превращаясь в одну сияющую серебристую линию.
   - Боже мой, - сказал Иржи. - Давай тогда, в добрый путь.
   Она поцеловала уголок его губ и уехала.
  
   Скорым поездом лететь сквозь время и пространство на невидимый свет, не успевать оглядываться, путаться в метафорах, подбирать цветные ниточки слов для задуманного узора, вслушиваться в имена и находить единственно верный аккомпанемент - свою музыку, сложенную другими...
   Сумирэ, Сумирэ, были ли мы хоть секунду в этом мире?
   Сашка, о чем идет речь, отвечает сама себе, какое "были" ты хочешь от одного сплошного настоящего; от концентрированной в одном мгновении жизни, существующей каждую твою секунду вместе с тобой?
   Я хочу, говорит, не "были" прошедшего времени, как ты подумала, а полного ощущения этого мира; я не помню его.
   Ты хочешь?
   Я малодушничаю, но все может быть.
   Проси лучше возвращения памяти.
   ...Ветер петлял между деревьями, гоняя по серой земле желтые кусочки солнца, и сороковая симфония Моцарта серпантином взвивалась ввысь, скользя среди сочащихся солнцем листьев, в то время как из сердца к заветной точке на горизонте тянулась тонкая игла touhy.
  
   Иржи прожил эту ночь по-кошачьи, на крышах.
   Вернувшись домой наутро, с первым автобусом, он нашел на пороге человека примерно сорока лет, очень бородатого и лобастого. Человек сидел на крыльце в обнимку с большим рюкзаком, мрачно смотрел на собирающиеся дождевые тучи и ждал перемен.
   - А вы-то кто? - спросил устало Иржи, которому, в сущности, было совершенно все равно, что ему ответят.
   - Саша, - сказал человек. - Елизавета - не знаю, как ее по фамилии-отчеству, - сказала мне, что здесь есть Сумирэ.
   - А, это вы - князь Нарьян-Марский...
   - Сами вы Нарьян-Марский, - не остался в долгу Саша.
   - Простите.
   - Вы тоже.
   Человек встал, и Иржи, открыв дверь, пустил его в дом переждать день.
   - Поезд, - сказал он, - ушел к Угличу через Мурманск. Следующий будет этой ночью.
  

Июль 2009.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"