В детстве он здорово походил на эльфийского подкидыша, того, что в английских народных сказках (может, поэтому он их и не читал до достижения вполне зрелого возраста): маленький, костлявый, большеголовый, как инопланетянин, большеглазый, носатый, с широким ртом и сильно выпяченной верхней губой, причем все эти крупные черты отличали совсем узкое, маленькое личико ребенка, который в три года выглядел на два, а в пять - только на три (или даже чуть меньше...). Единственным, что у него соответствовало официальному возрасту, был голос.
Он начал говорить рано, чуть ли не одновременно с началом самостоятельного передвижения, и с тех пор говорил без умолку, по поводу и, особенно часто (по мнению окружающих), без - он не считал себя виноватым в том, что каждая мелочь вызывала у него бурный отклик, а выражать его другими способами он не умел... Словом, он был из тех детей, которые становятся друзьями всем попутчикам в везущем их поезде, а дома изводят более степенных родителей своими словоизвержениями.
Назвали же его при рождении Дмитрием.
Память этого имени хранила опыт трех самозванцев и одного эпилептика, а еще, как казалось его владельцу, - пару миллионов чьих-то еще судеб, выступая в роли ветки дерева, за которую уцепился гудящий на все голоса пчелиный рой. Невозможность разобрать его гул по отдельным голосам была гарантом возможности чуда; и оно таки произошло. Когда Дмитрию сравнялось пятнадцать (а выглядел он на двенадцать лет с хвостиком), в глазах окружающих он буквально в одночасье переменился. Природа, словно недовольный статуей скульптор, прошлась по его физиономии новым резцом и выправила большую часть режущих глаз изъянов. Каким-то образом уменьшился, пусть даже зрительно, рот; уши чуть прижались к голове, нос перестал демонстрировать, что голова - только придаток к нему. Только выпяченная губа осталась на память о годах уродства, словно фамильный признак, хотя ни у кого из родственников Димы такого знака не было. К счастью, успехи генетики заставляли верить в возможность возрождения какого-то атавизма сотни лет спустя... Еще у него несколько переменился характер: исчезла невыносимая болтливость, и после обычной для его возраста ломки голос подростка стал, вроде бы, еще красивее, из-за того, что его реже можно было услышать.
Гораздо раньше этой перемены случилось еще кое-что. Дмитрий понял, что все вокруг тычет его носом в прошлое, будто это он сам, лично, это прошлое породил, а оно никому не понравилось, и, пользуясь своей многочисленностью, общество пытается свалить всю ответственность на него. Обвиняемому открылось это метафорически; в тот момент, когда его домашнюю пантеру наказывали вышеописанным способом, губительным для носа, за сделанную возле двери лужу. Обвинение кошки состояло в том, что Димкин отец наступил в лужу тапком, а не в самом факте ее существования. И это было несправедливо. Имея в виду свой процесс с прошлым, парень сказал: "В этом надо разобраться" и изобрел путь разбирательства, но с того момента его начали тыкать носом в будущее.
"Кем же ты будешь? - спросил отец. - Как ты на жизнь заработаешь? Как ты семью будешь кормить?.."
"С семьей, - отвечал восемнадцатилетний сын, - как-нибудь подожду, не очень-то хотелось. Кем я буду, разберусь в процессе. А способов заработать есть великое множество."
"Поверь мне, не для историка, - вздохнул отец. - Стал бы ты юристом..."
Но переводить философское судилище на юридический язык сын не захотел и обхитрил всех, делая вид, что покорился, а на самом деле - сдав экзамены в другой институт. Что самое удивительное, он умудрился их сдать. Поставленные перед фактом, родители решили больше не настаивать на своем; и только давший Диме, помимо жизни, отчество вздохнул "С твоим бы упрямством, да в адвокаты..." - но ничего для этого не сделал.
Может быть, в дальнейшем он даже немного раскаялся, наблюдая успехи своего сына на избранном поприще, но никому своих эмоций не выдавал в силу особенностей характера. Его жена, похоже, так и не смирилась окончательно с нравами своих мужчин, досадуя на замкнутость одного и норов другого, но одновременно любя обоих, что и мешало ей резко и, главное, откровенно, высказать недовольство.
Сложно сказать что почувствовала она, когда услышала о пропаже сына из студенческого общежития, из открытой проходной комнаты, на глазах, если можно так выразиться, соседа, в тот день маявшегося горлом и головой. Откровение этого достойного человека гласило: он закрыл глаза, кашлянул, открыл глаза - а комната уже пустая. Потом догадались побегать по этажам и поспрашивать наблюдательных, и кто-то рассказывал о Диме, выходящем из корпуса дорогой вора, чьи ворота - окно. Этот рассказ снял мистический флер с исчезновения (хотя рассказывающий был, мягко говоря, нетрезв), но не в глазах Димкиной мамы. Ее мужу не удивительно было б узнать, что она изначально ведала все случившееся с ее сыном.
А случилось на самом деле следующее...
...Последняя лекция перед выходным днем закончилась; маленький лектор выкатился из аудитории и семенящим шагом бросился прочь по коридору, а студенты пошли в другую сторону, к выходу, и последним шел Дмитрий. Через двадцать минут он добрался до дешевой забегаловки, делавшей деньги не на качестве товара, а на близости к студенчеству; впрочем, тараканьего питомника там не держали, посуду мыли почти за каждым посетителем, воробьев на суп не стреляли, так что непривередливому годилось и это. Дима привередлив не был. Он уже полтора года обедал там и даже заслужил как завсегдатай чистую посуду.
Он выбрал себе столик понезаметнее и спросил у подошедшей официантки какао и обед, что бы там не было приготовлено.
- Ну, тогда я принесу макароны, - сообщила девушка, сразу же уходя. Оставшийся вне ее поля зрения Дима видимо сник - не было здесь обеда гаже макаронника... Но отвертеться уже было невозможно. Тарелка, наполненная чем-то вроде больших бежевых улиток, шлепнулась на стол перед его носом точно посереди расстояния между стаканом бурого кофе и тарелочкой с двумя печеньками.
- За неимением других клиентов я посижу здесь? - спросила официантка.
- Садись, - разрешил Дима; он знал эту девушку довольно хорошо. Она училась на драматурга и была знаменита парой фантастических (по жанру и теме) пьес, которые никто не хотел ставить, так как они обошлись бы слишком дорого; автор, однако, не терял оптимизм и продолжал кампанию по распространению их в обществе. Общество читало и молчало.
Автора звали Миртой. Не то, чтоб это что-то объясняло... просто иногда Диме казалось: если бы имя было другим, она писала бы нужные и доходные вещи. А с теперешними приходилось спасаться забегаловкой, вести разговоры с теми, кто оказывался здесь единственным (или почти единственным) посетителем, пока ее двое коллег пытались делать вид, что заняты своими обязанностями повара и буфетчицы. Дима ей приглянулся сразу. "Ты на подменыша похож, - заявила она при первой же встрече, стремясь беседой скрасить ему неприятное знакомство с макаронами. - На эльфийского подменыша. Именно так. Если бы это была правда, интересная б вышла история..."
"У меня и без того полно прошедшего времени и сослагательного наклонения," - проворчал Дима, и с тех пор Мирта стала его верным другом. Может быть, втайне она продумывала сюжетные перипетии гипотетической его истории, но никаких намеков к тому не подавала.
Судя по ее виду, сейчас ей очень хотелось что-то рассказать... но рядом неожиданно появился человек, выглядящий молодо, одетый по-студенчески и говорящий со странным акцентом, то стало ясно, когда он произнес:
- Здравствуйте. Мне бы разжиться двумя порциями этой прелести, - он указал на макароны, - и кружкой чая. Любого, главное - жидкого и горячего. Я очень проголодался.
Димке захотелось бескорыстно поделиться с видением, усевшимся за его столик, своей порцией, но он постеснялся Мирты, несмотря на то, что она ушла за обещанным заказом. А рыжий пришелец меж тем поздоровался с ним, как со старым другом, что его немного обескуражило. Может, случилась ошибка?.. Дима представился, но нужный рыжему человек, наверное, был еще и Димкиным тезкой; да и путаницы все-таки не было. Рыжий знал, что будет незнакомцем, и, в свою очередь, представился Эриком.
- Приятно познакомиться, - пробормотал Димка, не зная, что можно еще сказать. На его счастье, Мирта достала какое-то слегка уменьшенное подобие котелка с "ушками" по бокам, наполнила его макаронным варевом и притащила гостю. Тот поблагодарил очень искренне - видно, и впрямь проголодался, - и немедленно принялся за еду... вернее, почти сразу - после того, как вытащил из кармана бутылку кетчупа и выжал добрую половину в котелок, изъявив попутно желание с кем-нибудь поделиться. Все отказались.
- Купил тут в магазине, - сказал Эрик, понимая, что присутствие кетчупа кажется несколько странным. - Денег больше ни на что не хватило, а хлеба там не держали.
- В винно-водочный ты забрался, что ли? - догадалась Мирта. - Лучше бы шоколадку купил.
- От нее, - сказал Дима, - портятся зубы.
- А от острого, - парировала девушка, - портятся почки. - И решила прекратить разговор, оставив за собой последнее слово: - Ешьте, пошехонцы. Мне надо дочитать стихи и написать рецензию.
Фолиант, извлеченный ею из лежащей на кассе сумки, был принесен сюда, безусловно, из библиотеки - даже самый неряшливый хозяин, из тех, кто сражается со стенками и плохими писателями одновременно, швыряя произведения неугодных писателей в неугодные стенки, не может так истрепать свое оружие. Здесь имело место совместное творчество, и едва ли не единственной, кто не собирался вписать свое имя в список соавторов, была Мирта...
Она ушла с головой в какие-то длинные стансы; и каждый занялся своим делом.
А Диме вдруг показалось, что в машине мироздания свинтились какие-то винтики, и все пошло наперекосяк. Профессора читали не те лекции (зачем, скажем, Листьев стал преподавать язык, когда ему надо быть археологом и разбирать язык древних вещей?), студенты учились не на тех факультетах, он сам говорил и действовал невпопад, обед чересчур поздний и не слишком отвратный, а рядом, кстати, никого нет. За исключением рыжего Эрика... Где все? Где ощущение упорядоченности?
Перед ним сидел гость из далеких земель - Дима чувствовал правду, - и ел макароны с кетчупом, и не объяснял, что к чему. До тех пор, пока не утолил голод; потом он заговорил, и Диме осталось только сожалеть о том, что это все-таки случилось, потому что стал он нести всякую околесицу, а новообретенное чутье на правду уныло подтверждало каждое его слово.
- Я, конечно, - доверительно молвил он, - мог ахнуть тебя колотушкой по башке и уволочь отсюда, и никто бы мне ничего не сделал, но у меня, поверь, есть причины поступать по-другому, а именно - описать тебе ситуацию прошлого и настоящего. В будущее, к сожалению, залезть не могу... с какого времени начнем?
- С настоящего, - на всякий случай велел Дима.
- Хорошо, - не растерялся Эрик. - Настоящее время требует от нас поменяться местами обратно, как мы поменялись сразу после рождения.
- После рождения, - ответил на это обалдевший студент, - мы, держу пари, валялись в роддоме, пускали пузыри и орали кошачьими голосами.
- Ну да, - улыбнулся гость, - а за нас действовали твои папа с мамой.
- Не надо обижать моих папу с мамой! - но, говоря это, Дима уже понял, что нос его не уберется из прошлого, и со вздохом кивнул, разрешая продолжать; кроме того, ему уже стала интересна эта история.
- Читал ты сказки про эльфийских подменышей? - спросил Эрик; ему ответили, что со сказками знакомы. - Тогда большую часть объяснений можно пропустить... Оставшееся будет состоять в следующем: в данном случае подменыш - это ты. Можно было бы сочинить красивую историю, как мне изначально хотелось, но все было довольно прозаично, и со временем я остановился на реалистичном варианте повествования. Твоя матушка почувствовала твою неприятную судьбу - а ты должен был расстаться с родным миром и, соответственно, с семьей. Все, относящиеся к семье, были немедленно подняты на уши, потому как характер у женщины был не сахарный; вскоре нашли человеческое дитя со сходной судьбой и совершили взаимоневыгодный обмен, назначив в будущем срок обратного обмена. Дальнейшее о своей жизни я рассказывать не хочу, твою ты сам знаешь... а недавно пришло время аннулировать прошлую сделку. Я свои обязанности исполнил. Что насчет твоих?..
- Вы там в холмах жили? - ни к селу ни к городу спросил подменыш, глядя на остывшие макароны.
- Совершенно верно.
В ответ на это Дима стукнул кулаком по столу:
- Тогда сбывается та судьба, от которой нас отталкивали! - вскричал он так, что Мирта недоуменно на него воззрилась, не до конца оторвавшись от стихотворных миров. Эрик молчал, гоняя крошки по столешнице.
- Ну вот, - проснулась давняя болтливость Димы, - ты вернулся в мир... и как, рад?
Эрик оглянулся по сторонам, но увидел Мирту вновь удалившейся от реальности, и уединенность их с новообретенным "братом" позволила ему раскрыть тайну:
- Нет, я совсем не рад, Дима. Мне здесь не нравится. А если совсем честно, то мне сейчас преотменно погано, но, к сожалению, против судьбы не попрешь. Каждый из нас сейчас подменыш...
- А если все пойдет по сюжету, станет еще и подкидышем. И останется только просить друг дружку писать письма о том, как дела дома.
- Если вы говорите о сюжетах, - крикнула Мирта, слух коей всегда был настроен на литературную терминологию, - то у любого из них есть куча альтернатив. Выбирать замучаетесь.
- Ну, как по-твоему, - спросил Дмитрий, подавшись вперед, - мы можем выбирать?
Девушка подумала, глядя через потолок прямо на небо и заложив пальцем страницу книги, а потом с улыбкой молвила:
- Да пожалуйста!
Так Мирта недрогнувшей рукой драматурга начертала им извилистый путь хитросплетений слов и строк. Она не собиралась ничего держать в руках или в мыслях, чтобы вести эту линию, отпустив ее в самостоятельную жизнь вместе с принадлежащими ей героями; те же воспользовались этим шансом как нельзя лучше. Убежавшие от судьбы путаются в собственных судьбах, но, благодаря Мирте, этой участи они избежали. На их долю выпало вечное странствие по лабиринтам их общей истории, где так много сослагательного наклонения и прошедшего времени.
И Диме казалось, что если он подменыш, вернется в свою подменную колыбель, он станет прекрасным историком.