Наберитесь терпения и прочтите письмо до конца, не заглядывая в конец и не рассматривая подпись, которая вам все равно ни о чем не скажет, без моего предисловия, хотя имеет к вам как полное отношение, так и никакого.
Итак.
Дорогие мои.
Это мое четвертое письмо. Последнее. На первые три вы мне не ответили и, наверное, правильно сделали.
Ушел я из дому по вашему же совету.
Как и когда?
Напомню.
... Мы ужинали. Позвонила Катя.
Мама была недовольна тем, что я прервал ужин, братья и сестры нашей многочисленной семьи самым серьезным образом вслушивались в мой разговор. Я был немного сконфужен и, повесив трубку, стал есть, низко опустив голову.
- Ну и?.. - громко на весь стол сказал отец.
Воцарилась тишина.
- Наш идиот влюбился, - нарушая тишину, сказал младший брат.
- Если бы он. Это она в него влюбилась. И теперь решила им завладеть, - добавила сестра.
- Еще бы. Где еще она такого идиота найдет. Без пяти минут дипломированный врач, на него уже в клинике, где проходит ординатуру, обращают внимание, нет чтобы самому выбрать дочь какого-нибудь профессора, так нате вам, дался в руки неизвестной Кате, которая либо хочет иметь идиота мужа, либо сама такая же идиотка, - сказала возмущенно, почти скороговоркой мама.
Я молча продолжал есть.
Отца этот факт страшно возмутил и, поддавшись очередному влиянию мамы, сказал:
- Только и думаешь, что жрешь. Может, ответишь? Хоть бы раз возмутился. Ну идиот. Полный идиот. Запомни. Если захочешь жениться на ней, то можешь уезжать на все четыре стороны. Одного идиота нам вполне хватает, двух мы не выдержим. Два идиота - это уже перебор.
Вы вспомнили?!
Хочу напомнить, что вы, мама, восторгались тем, что на меня в клинике обращали внимание как на перспективного врача, но вы забыли свое возмущение, когда я поступал в медицинский, а отец как всегда вторил вам.
- Кто в наше время поступает в медицинский, кто, я тебя спрашиваю? Ты просто идиот! Нет чтобы стать бизнесменом, юристом, дипломатом. Ну когда же ты будешь думать, когда?
- Ты просто идиот. Врач всю жизнь пашет и пашет, а толку нет. Зато спотыкнешься, так все шишки на тебя повесят, всегда найдется неблагодарный пациент. В этой специальности все непредсказуемо.
Итак, я уехал с Катей. И не потому, что был влюблен, а потому что был уверен, что идиот. И мне не было разницы быть идиотом в семье или идиотом при идиотке жене.
Мы работали. Жили как могли.
Я написал вам письмо о том, что у меня родился сын, но никто мне не ответил. Я написал второе, третье...
С Катей мы расстались.
Почему?
Вы, наверное, сейчас думаете, что оказались правыми?
Нет. Расстались мы с ней не потому, что она была плохой, и я в ней ошибся. Нет и нет.
Расстались мы с ней совершенно неожиданно, хотя к этому шли вместе...
Как?..
Вот один из примеров.
Мы завтракали, я торопился на работу. Малыш капризничал и не хотел есть. Катя уговаривала его, но терпение лопнуло. Она грубо схватила мальчика за шкирку, вывела из-за стола и больно хлопнула по попке. Я так же за шкирку, как котенка, перехватил его и, силой швырнув в машину, умчался на работу, по дороге завезя его, рыдающего, в ясли.
Такое в нашей с Катей семье случалось нередко. Это поведение ни мое ни моей жены меня совсем не огорчало. А на плач сына я не реагировал. Его обиды меня не трогали. Наверное, потому что я хорошо помнил свои.
Я хорошо помню, как рыдал от обиды, когда у меня отнимали любимую игрушку для младшего брата или сестры.
Я хорошо помню, когда меня ругали в основном во время еды.
Я помню, как радовались успехам всех, кроме моих.
Мне нельзя было ничего. Зато младшим дозволялось все.
Я не лгал. Не курил. Прилично учился, звезд с неба не хватал, но и глупцом не был. Я старался. Но...
Первый раз я услышал слово идиот, когда приподнял с коляски сестру.
Вы помните?
Вы оба летели ко мне наперегонки, крича:
- Оставь ее. Идиот. Ты же ее уронишь.
Малышка то ли от вашего крика, то ли от того, что я ее резко опустил обратно в коляску, расплакалась. Следом расплакался мой младший брат, стоявший рядом.
- Видишь, что ты натворил, идиот, - кричала мама, успокаивая малышку.
- Если ты, идиот, еще раз подойдешь к ней, я тебе голову оторву, - строго и внушительно сказал мне отец.
Я должен признаться, что втайне от вас все же подходил к ней, и, наклоняясь, целовал воздух, которым она дышала, но поцеловать по-настоящему или подержать за ручку все же не решался, так как, несмотря ни на что, дорожил своей головой.
С каждым вновь появившимся на свет ребенком вы все больше отдалялись от меня, и эта боль и обида постепенно притуплялись, а слово идиот стало заменять мне мое собственное имя.
Я черствел, и считал себя действительно полнейшим идиотом и неудачником.
Помню когда вы, мама, залепили мне при всех пощечину.
Помню мощную затрещину отца, от которой я влез в собственную тарелку с яичницей.
Но если вы помните... Я уже не плакал.
Я принимал все это как естественный порыв родителей сделать из меня человека, которым я, по вашему мнению, не был.
Я не делал вам подарков.
Я вообще никому не делал подарков.
Знаете почему?
Вспомнили?
Не помню, какой это был праздник, но хорошо помню, можно сказать до мельчайших подробностей все, что тогда произошло.
... Мы все собрались у крестной. Мой двоюродный брат Тоша подошел ко мне и сказал:
- Пойдем со мной. Внизу под домом магазин. Я собирал деньги и сейчас на них хочу купить всем подарки.
Я согласился, а поскольку и у меня было немного денег, даже, можно сказать, обрадовался. Взяв с собой сестру, я вместе с Тошей спустился вниз.
Что могли выбрать дети?! Пробные духи "Шипр" - для мужчин и пробные цветочные духи "Гвоздика", "Сирень" - для женщин. Для своего брата Тоша купил шахматы в полированной коробке, я выбрал себе дорожные шашки, а сестра маленькую куклу. Довольные и счастливые мы пришли домой, и Тоша стал раздавать подарки. Все улыбались, кроме крестной. Она посмотрела на коробку с шахматами и, заметив там царапину, начала возмущаться.
- Тоша маленький, а ты, ты куда смотрел. Ну что вы купили. Как можно на такую ерунду деньги тратить.
Все молчали.
Молчание нарушили вы.
Вы оба как по команде напали на меня и при всех стали отчитывать, а слово идиот, было, наверное, самым ласкательным. Обидным было и то, что ни бабушка, ни крестная, ни дядя, ни сестра, ни Тоша, никто не захотел сказать что-либо в мою защиту. Я стоял и молчал, не понимая своей вины. Крестная собрала все покупки, и вместе со мной пошла обратно в магазин. Там она вернула все, за исключением дорожных шашек. Я грешным образом подумал, что она их отдаст мне, все же крестная, но глубоко ошибся. Она их принесла и подарила младшему сыну, которого отправляла вместе с бабушкой в Кисловодск.
Что я испытал после прихода домой, вы, наверное, не помните, но вы, дорогие мои родители, уже изощрялись даже непристойной руганью.
Я тогда не сказал вам, что все имеющиеся деньги отдал Тоше, у которого не хватило на злосчастные подарки. Странно то, что и сестра, и Тоша об этом тоже умолчали. После этого, так называемого праздника, мне было запрещено делать что-либо без получения на то разрешения. Да. Праздник был испорчен. А ведь если призадуматься, он, наверное, стал бы действительно праздником.
Так или иначе, у меня навсегда отпало желание делать подарки. Даже жене я давал деньги, чтобы она сама себе что-либо выбрала. Так спокойнее.
После этого праздника на меня все стали смотреть как-то не так.
Я сам себя боялся.
Старался всегда отойти в сторону.
А крестная...стоит ли о ней говорить...
Вернемся к моей семье, в которой процветала грубость. Причем никто из нас не хотел остановить другого. Нам казалось, что в доме, особенно в процессе воспитания, должна быть полнейшая солидарность, даже если она переходила всякие границы.
Как-то раз мы играли с сыном в мяч. Он промахнулся и вместо мяча ударил по шишке, которая, пролетев мимо меня, больно ударила Катю. Катя встала и, сжимая кулаки, побежала к малышу, что бы наказать его, но я опередил ее. Я подошел к сыну и со всего размаху ударил его. Малыш отлетел в сторону и, ударившись о дерево, упал.
Я стоял в полной растерянности.
- Идиот! - кричала на меня перепуганная Катя.
- Идиот, идиот, - думал я, подбегая к сыну.
Малыш тихо прошептал:
- Прости, мамочка, я нечаянно. Папа вовсе не виноват. Он не идиот, он хороший, - и потерял сознание.
Я смотрел на сына, на это хрупкое и маленькое существо и чувство стыда овладело мной, а внутри меня образовалось ледяное, обжигающее холодом непонятное чувство, которое, вырвавшись наружу, как снежная лавина, обрушилась на меня с головы до самых ног. Через несколько дней я вместе с сыном уехал, написав небольшую записку жене.
С тех пор мы не виделись.
Вы оказались правы: "Два идиота это уже перебор".
Мы с сыном летели в самолете. Он мужественно переносил свою беду.
Я старался загладить свою вину, нежно разговаривал с ним, читал ему книгу.
Вдруг перед моими глазами открылась картина из далекого детства, глубоко осевшая в памяти, но почему-то всплывшая только сейчас.
... Мы возвращались с курорта.
Бедная обремененная заботами мама и пятеро детей.
Нас рассадили по разным местам.
Я как старший сел отдельно от всех.
Впереди меня сидела женщина с больным сыном. Я не знал тогда как называется эта болезнь, я только помню скрюченные руки и ноги этого парня. По его щетинистому лицу было видно, что он уже взрослый, но речь его была невнятной, понятной только для его матери. Она мило с ним беседовала.
На всем протяжении пятичасового полета у нее не иссякло терпение, не иссяк словарный запас приятных и ласковых слов.
Хотя вы, мама, подошли ко мне дважды, узнать все ли со мной в порядке, я завидовал этому несчастному больному, да так, что у меня на глазах проступили слезы.
Мне так хотелось поговорить с вами или с отцом и не быть при этом высмеянным.
Меня либо поучали, либо ругали, замечая буквально все.
Как я ем, как хожу, как говорю или пишу, можно сказать даже, как дышу.
Внимание было чрезмерное.
Но мне нужны были любовь и забота.
Не в поцелуях и подарках.
Мне нужно было взаимопонимание.
Мне нужно было уважение, а не ваши требования.
Требования, которые я не понимал, и которые, как вам казалось, я не выполнял.
Лицо этой женщины, так заботящейся о больном сыне, и сейчас не стерлось из моей памяти. Я хотел бы поцеловать ей руки и очень жалею, что вспомнил ее только сейчас, когда рядом со мной сидел мой покалеченный сын.
Да. Я считаю себя идиотом.
Полным идиотом.
В моем сыне больше благородства, чем во мне. Он был способен меня защитить.
А я?
Увы...
Почему мы порой бываем так снисходительны и терпимы к больным и не ценим здоровых.
Разве они меньше нуждаются в тепле!?
Мы бываем порой терпимы к чужим и совершенно нетерпимы к своим родным.
Почему мы говорим: - Отдай, он же маленький!?
Почему мы не говорим: - Оставь. Он большой, это ему нужней!?
Я переехал в маленькую страну, где жила моя всеми забытая тетя.
Вас это удивляет?
Да.
Я написал ей о своей беде и желании скрыться от всех, и она меня приняла.
Она всегда была добра ко мне, хотя я видел ее нечасто.
Она была единственной, кто поздравил меня с рождением сына.
Я бережно хранил ее поздравительную открытку, но, к сожалению, что в ней было написано, вспомнил лишь когда случилась беда: "Я верю в тебя. Ты самый лучший. У тебя все получится". Наверное, именно с этими ее словами я не должен был расставаться никогда. Но как сейчас помню, я иронически хмыкнул, прочитав открытку, считая слова тети просто успокоительно-поощрительными.
"Он не идиот. Он хороший" - эти слова сына стали стимулом моей жизни.
Я работал день и ночь.
Делал самые сложные и рискованные операции, приносящие мне не только деньги, но и славу.
Я делал чудеса в офтальмологии...
Наверное, вы уже догадались.
Сын мой ослеп... И все это произошло в тот злосчастный день.
Нужен был донор.
Этим донором согласилась стать молодая бездетная женщина, Мария, работающая в детском саду для инвалидов.
День операции был назначен.
Тетя умоляла меня сделать ее самому.
Но, увы...
Я не решился. Доверил операцию другу, который был прекрасным врачом.
Но вы были правы.
Это очень сложная и непредсказуемая специальность - врач.
Ничего нельзя предугадать.
Каждая операция, как бой на фронте. Даже не бой, а разведка боем. Идешь на одно, а может случиться совсем другое.
Я смалодушничал, а мой друг рискнул. Но...
Операция прошла крайне неудачно. Он совершил ошибку, и женщина лишилась одного глаза, а о втором глазе речь и вовсе не шла.
Вторым донором стала моя тетя.
Несмотря на возраст, ее зрение было великолепным.
На этот раз операцию сделал я сам.
Мой сын стал видеть.
Чувствовать себя полноценным.
Я хотел жениться на Марии, но она мне отказала.
Мы остались жить с тетей.
Сейчас ко мне приезжают со всего мира.
Я имею баснословный заработок.
Я благодарен судьбе, что этой бедой и несчастьем она вернула меня к жизни нормального человека, которым вы, мои родители, произвели меня на свет.
Благодаря несчастному случаю я понял, что никакой я не идиот.
Сейчас в моей жизни произошла еще одна беда.
Умерла тетя.
По ее завещанию я кремировал ее, а пепел развеял на цветочной поляне в парке, прилегающем к дому. Лил дождь, и ее прах вместе с влагой проникал глубоко в почву. Наутро мы с сыном любовались прекрасными цветами. Мы были уверены, что в каждом цветке жила частичка души моей тети.
Я смотрел на красоту этой поляны, и мне было невыносимо грустно, хотя в ушах слышались последние слова тети:
- Не плачь. Я оставила на земле самое дорогое. Твой сын будет видеть мир моими глазами, что может быть прекрасней.
Я потерял любимого человека, который в меня верил.
Мы с сыном решили переехать в другой город. Возможно, в дальнейшем переедем в другую страну. Это мы будем решать вместе, как и все, что мы делаем.
Наверное, именно это и правильно, быть не поучающим родителем, а быть другом собственного сына...
Не знаю.
Наверное, вам сейчас хочется задать мне вопрос.
Я бы сказал давно забытый традиционный вопрос:
- Ну и?
Дорогие родители!
Я очень вам благодарен за то, что вы произвели меня на свет.
За тот первый ласковый взгляд.
За ту первую соску.
За образование.
Я счастлив, что не стал идиотом, а уехал.
Спасибо, что забыли и спасибо, что не писали и не искали. Иначе я не смог бы поверить в себя, а остался бы вечным идиотом.
Я не спросил о сестрах и братьях. Ибо это был бы самый идиотский вопрос за последние десять лет.
Я написал вам, потому что знаю точно, что никогда больше не напишу.
Я написал вам, так как именно сейчас окончательно ухожу из нашей семьи и из вашей жизни.
Я назначаю вам пособие двенадцать тысяч долларов в год.