Сергей шёл по тропинке, припорошенной ярко-белым свежевыпавшим снегом, ещё не тронутым ничьими ногами, лапами и разного рода плодами цивилизации. Слева от тропинки располагался дачный массив, справа простиралась роща, а над головой - неожиданно синее небо. В этот ранний час вокруг не было ни души. Тишину нарушали только звонкие птичьи голоса, временами доносящиеся из рощи. Всё это вместе: полное безлюдье и необычная снежная белизна всего в паре шагов от оживленного проспекта, высокие и мощные деревья, синева неба и голоса птиц в самой середине зимы, в сочетании со странным, даже противоестественным содержимым пакета, который он нёс в руке, - создавало у Сергея ощущение полнейшей ирреальности происходящего. И спокойствие, которое он сейчас испытывал, тоже было ирреальным, совершенно не соответствующим ситуации. "Можно подумать, я каждый день таскаю в пакетах кошачьи трупы", - удивлялся он сам себе, но как-то отстранённо, почти умиротворённо. Прекрасно понимая, что хрупкое призрачное спокойствие сменится чувством острого отчаяния и безысходности сразу же, как только он окажется в обычной городской сутолоке, он старался идти как можно неторопливее, впечатывая в память и впитывая каждой клеточкой своего тела и это давно уже давно позабытое состояние, и наблюдаемую им хрестоматийную (и волшебную для современного горожанина) картину зимнего утра, словно подаренную ему кем-то свыше в качестве маленького утешения, кратковременной передышки от огромного горя, съедающего его без остатка.
Кто-то усмехнётся и скажет: "Да бросьте, какое там "огромное горе", подумаешь, кот умер. Не человек же! Обычное дело, все через это проходили, и не по одному разу". Кто-то вслух посочувствует, но про себя подумает то же самое. И как им объяснишь, что этот кот был единственным существом, жившим с Сергеем в последние десять лет. Единственным, кто его любил, ждал его с работы, смотрел с ним телевизор и лежал у ног, как собака, когда Сергей сидел за компьютером. Когда на лестничной площадке или в квартире вдруг слышался непонятный шум, они тревожно переглядывались между собой, словно спрашивая друг друга: "Как думаешь, что бы это могло быть?" Кот прекрасно понимал некоторые самые важные для его нехитрой кошачьей жизни слова ("кушать", "играть", "иди чесаться") и, конечно же, интонации. А Сергей, в свою очередь, знал все его мявы: голодный, "туалетный", скучающий, охотничий...
Звали кота до крайности банально, примитивно и традиционно: Васька. Просто Васька. Не желая ударить в грязь лицом перед друзьями и коллегами, Сергей первоначально хотел назвать котёнка как-нибудь пооригинальнее, поприкольнее - каким-нибудь Баксом или, там, Джойстиком. Но душа настойчиво просила Ваську, и ему пришлось ей уступить. Наверное, душе хотелось вернуться в детство, в уютный бабушкин дом с садом, огородом и палисадниками, с лохматым добродушным псом Бобкой и умным и независимым, прекрасно знающим себе цену котом Василием Ивановичем. Позже у Сергея стали появляться свои животные, да и Бобка с Василием Ивановичем в конце концов ушли в мир иной, и у бабушки стали жить другие кошки и собаки. Но именно те, самые первые, ассоциировались у него с детством, бабушкиной заботой, ощущением тепла и защищенности, которых ему так не хватало в родительском доме, где вечно орал всем на свете недовольный отец.
Судьба долго оберегала чувствительного мальчишку, а впоследствии уже и не мальчишку, а самого что ни на есть настоящего мужчину (такого же чувствительного, но знать об этом никому не полагалось, даже любимой жене, перед которой Сергей старательно, хотя и не всегда успешно, изображал из себя эдакого крутого мачо): обстоятельства всегда складывались так, что ему не приходилось видеть смерть своих питомцев, за исключением нежных аквариумных рыбок (тут он переживал не очень сильно) и нескольких милых пушистых ангорских хомяков (а вот тут он уже расстраивался до слёз). Кошки и собаки всегда умудрялись теряться, уходить из дома или умирать в его отсутствие. Бобка с Василием Ивановичем ушли на радугу, как сейчас принято говорить, уже после того, как Сергей с родителями переехали в другой город. Собаку Пушку, ненадолго выпущенную погулять во двор, кто-то увёл. Сиамская кошка Рада, которая, по словам отца, зачем-то вдруг спрыгнула с балкона пятого этажа, после долгих поисков была найдена Сергеем в подвале их дома, но выходить из подвала и даже даваться в руки категорически отказалась. Взятая с улицы веселая псина Рыжка прожила у них всего несколько дней, после чего отец приказал Сергею отвезти ее в какой-нибудь парк и там оставить. Сергей, успевший привязаться к Рыжке, естественно, пытался возражать, но отец пригрозил, что в противном случае он лично отвезёт собаку в лес, где она абсолютно точно пропадёт, и мальчику пришлось подчиниться. Он ненавидел за это и отца, и себя, но сделать ничего мог, понимая, что иначе Рыжке будет ещё хуже. Персияночка Джулька, которую они завели уже вместе с женой, жила долго и счастливо, окруженная всеобщим обожанием, и погибла, попав под машину, только через несколько лет после того, как Сергей подал на развод и ушёл жить на съёмную квартиру.
Заводя Ваську, уже в своей собственной, личной квартире, Сергей был уверен, что тот благополучно проживёт с ним максимальный из всех возможных сроков, отмеренный кошкам природой. Никуда за пределы квартиры он кота не выпускал, так что пропажа и тем более попадание под машину, а также всякого рода болезни, подцепленные от других животных, для Васьки полностью исключались. И возможность оказаться искусанным бездомными собаками или драчливыми соплеменниками исключалась тоже. Сергей своего хвостатого друга обожал и делал для него всё: прививал от опасных кошачьих болячек, вовремя глистогонил, регулярно вычесывал, покупал ему разнообразные игрушки, домики и самый лучший корм (на работе даже посмеивались, что кот питается лучше хозяина). Ну и, само собой, играл, чесал, гладил и общался. Это, собственно, подразумевалось; для чего же ещё люди заводят котов, если не для того, чтобы с ними играть, общаться, обниматься и нежничать? Это раньше, в старину, ими обзаводились, чтобы с мышами и крысами бороться, а теперь держат исключительно для души, для удовольствия. Ну, и в воспитательных целях иногда, чтобы детей приучать о ком-то заботиться.
Васька, кстати говоря, был котом не простым, а ужасно породистым, купленным хоть и не так, чтобы прямо за бешеные деньги, но и не задешево. Хайленд-страйт - это вам не хухры-мухры, порода редкая и красивая! И официальное Васькино имя по родословной тоже было красивым и благородным: Амадей. Понятное дело, что никто его так не звал, и сам кот в качестве обращения к себе воспринимал только "Ваську" и "паршивца" (бывало и такое, чего греха таить), но тем не менее... Собственно говоря, породистость питомца сама по себе Сергея волновала мало, он не собирался козырять ею перед друзьями, как не собирался ни заниматься разведением маленьких очаровательных хайлендов, ни участвовать в выставках. Но ему очень хотелось, чтобы его новый кошак походил на Джульку, то есть был таким же обалденно длинношерстным, бело-рыжим, с носиком средней длины и абсолютно круглыми яркими глазами. Понятно, что проще всего было купить котёнка той же породы, что Сергей поначалу и собирался сделать. Но оказалось, что персы-классики уже давно вышли из моды, никто их больше не держал, все продавали только экзотов и экстремалов, а это было всё-таки не совсем то, точнее, совсем не то. Сергей перерыл все объявления в интернете, несколько раз ездил на птичий рынок и на центральный городской рынок тоже, бродил по стройкам и чужим дворам, но безуспешно. И тут он наткнулся на информацию о хайлендах. Найти их в его городе было почти невозможно, порода совсем молодая, но неожиданно ему повезло. Котёнок, правда, был немного старше, чем хотелось бы Сергею, и другой масти, но всё-таки обладал нужной степенью лохматости, а также "правильными" глазами и носом, поэтому Сергей решил не искушать судьбу и взять то, что она ему сейчас предлагала. Он и так уже потратил на поиски будущего друга около двух месяцев и ждать ещё - сколько? год? два? - совершенно не желал.
Недели через три после того, как Сергей привёз Ваську от заводчицы, тот неожиданно заболел: перестал есть и почти полностью перестал двигаться. Сергей жутко испугался, потащил кота в ветеринарку и потом еще дней десять приносил его туда на уколы и капельницы. Ну, и дома - таблетки, само собой, недели две-три. Спасли! А ведь некоторые говорили: брось, всё равно не выживет; а если выживет, будет полуинвалидом, зачем тебе это надо, намучаешься только. Никого не слушал, выходил. Хотя влетело всё это в копеечку, конечно. Но кто же будет деньги считать, когда такая беда. А дальше всё у них было хорошо и замечательно. Васька рос, мужал. Вырос в активного, разговорчивого, интеллигентного красавца окраса "чёрный дым". Играть просто обожал. Заводчица рассказывала: он единственный из всего помёта игру предпочитал еде. Его братьев во время кормёжки от миски было не оторвать. Он же легко бросал пищу и бежал к хозяевам, стоило его поманить какой-нибудь игрушкой или верёвочкой. Правду говорила заводчица, не обманула, Сергей проверял неоднократно. Бежал Васька и к верёвочке, и к лазерной указке, или как там называется эта маленькая штучка для игры с котятами.
По большому счёту кот имел всего один-единственный, хотя и довольно серьёзный недостаток: не лежал у него на животе и даже не сидел на коленях. И сам не приходил, и принудительному водворению его на указанные хозяйские части тела категорически противился. У ног - лежал, рядом на кровати - лежал, не очень долго, правда; долго - не желал, уходил на пол. А так чтоб на животе или коленях растянуться, да помурчать - ни в какую! И ведь любил хозяина, очень даже любил. По крайней мере, настолько, насколько в принципе кошки способны любить обслуживающий их двуногий персонал. А вот доставить ему такое нехитрое удовольствие: посмотреть телек, лёжа на кровати с мурлыкающим кошаком на животе, - отказывался с упорством, для него не свойственным. Сергей предполагал, что Ваське, в силу его супервысокой лохматости, просто слишком жарко соприкасаться своим телом с теплым телом человека, поэтому чаще всего тот и выбирал пол, особенно места на сквознячке. Но всё равно было немного обидно - мог бы иногда и потерпеть чуть-чуть, в конце концов. "Выгоню к чертям, раз свою главную кошачью функцию не исполняешь! - временами ругался он на вредного кота, никак не желающего выполнять свои прямые кошачьи обязанности. - Вот прямо сейчас и выгоню!" Васька выслушивал подобные гневные тирады спокойно, прекрасно зная, что ими дело и ограничится.
Редкие гости (можно сказать даже, очень редкие, так как Сергей не особо любил пускать кого-либо на свою территорию) красавцем-котом от души восхищались и обычно тянули руки, чтобы его погладить, приласкать, но Васька к посторонним относился с недоверием и близко не подходил, а то и вовсе прятался под кровать. У него имелся свой личный человек - может, и не особо породистый, но вполне надёжный, добрый и заботливый, - поэтому чужие двуногие его совсем не интересовали.
Так они и жили вдвоём, почти в полном согласии и взаимопонимании, пока однажды летом Васька не начал вдруг кашлять. С этого момента их спокойная жизнь закончилась и начался сплошной кошмар - иного слова Сергей подобрать не мог. Вспоминать об этом страшном периоде их жизни он отчаянно не хотел, а не вспоминать (да что там "вспоминать" - думать практически ежеминутно и ежесекундно) никак не получалось. На протяжении нескольких месяцев от таскал кота в ветеринарку, где того осматривали, обследовали, кололи, ставили капельницы. Дома Сергей тоже делал бедному, измученному Ваське уколы и запихивал ему в рот разные невкусные таблетки. Васька слегка сопротивлялся, как будто для проформы. То ли понимал, что хозяин пытается ему помочь, то ли просто сил для борьбы у него уже совсем не оставалось. Толку от лечения не было никакого, одни симптомы сменялись другими. Васька выглядел всё хуже и хуже, вставал с места всё реже и ел всё меньше, какие бы лакомства ему не предлагали. В начале зимы первый поставленный коту диагноз (бронхиальная астма), очень расстроивший поначалу Сергея, сменился окончательным и безнадёжным, который люди обычно избегают даже произносить. Васька окончательно отказался от пищи и в последующие полтора месяца просто медленно умирал, буквально тая на глазах. Смотреть на это было мучительно и страшно. Ответственный Сергей, уже прекрасно понимая бесполезность каких бы то ни было лекарств в данном случае, но привыкший добросовестно выполнять рекомендации врачей, продолжал изводить Ваську уколами и таблетками, о чем впоследствии жалел - зачем, не надо было, только добавлял страданий умирающему животному.
А вот то, что действительно нужно было сделать: усыпить безнадёжно больного зверя, избавив его от дальнейших бессмысленных мучений, - он сделать так и не смог. Усыхающий, давно уже ничего не евший (только пьющий иногда воду) и еле передвигающийся Васька почти не стонал, по-прежнему проявлял некоторый интерес к новым предметам, изредка появляющимся в квартире, и Сергея терзала мысль: а вдруг кот ещё хочет жить? Он (не лично, с помощью врача, но что это меняет!) убьёт Ваську, тогда как тот хотел жить! К тому же жила в нём, взрослом мужике, какая-то робкая детская надежда на чудо: а вдруг? Бывает ведь, что люди неожиданно самопроизвольно излечиваются после однозначного и неутешительного вердикта врачей, он лично читал о подобных случаях! И длительное голодание способно исцелять при разных болезнях, подключая все защитные силы организма на борьбу с недугом; об этом он читал и слышал тоже. Так, терзаясь, сомневаясь и надеясь, Сергей всё выжидал, откладывал окончательное принятие решения: ну, ещё неделя, а там будет видно; еще пара дней; ещё день... Пока однажды утром, встав с постели, не увидел, что кот лежит на том же самом месте и в той же позе, что и вчера вечером. Вот тогда Сергей твёрдо решил, что, вернувшись с работы, заставит себя, наконец, вызвать ветеринара. Но это не понадобилось - когда он приехал домой, Васька был уже мёртв. Сергей присел на корточки перед маленьким, уже твердым трупиком, погладил его по голове, по острому выпирающему хребту и заплакал, ощущая, к своему глубокому стыду, что к чувству огромного горя примешивается некоторое облегчение из-за того, что ситуация разрешилась сама, без его волевого жёсткого вмешательства. И эта его постыдная слабость, трусливая нерешительность, обрекшая кота на лишние мучения, легла на Сергея тяжким грузом собственной вины.
Весь следующий день мёртвый Васька, накрытый старой белой простынёй, пролежал на полу в прихожей. Проходя мимо, Сергей, как мог, старался не натыкаться на него взглядом, но получалось это плохо. Ваську нужно было срочно хоронить, и, кроме кремации, вариантов тут практически не было. Мысль о погребении Сергей отбросил почти сразу: во-первых, проживая в квартире, он не имел лопаты; во-вторых, даже имея таковую, сейчас, зимой, выкопать яму в промерзлой земле было бы достаточно проблематично. К тому же, роясь в интернете, он неожиданно выяснил, что самостоятельное захоронение животных незаконно и карается штрафом (получается, закапывая в палисаднике под окнами дома почивших в бозе хомяков, он совершал правонарушение - кто бы мог подумать!). И вот теперь, договорившись с начальником, что приедет на работу на пару часов позже обычного, он шёл в ветеринарную клинику, чтобы отдать почти невесомый Васькин трупик на кремацию. Шёл, удивляясь тишине, безлюдью, красоте и великолепию зимнего пейзажа, весьма непривычного для крупного южного города, наслаждался неожиданно обретённым душевным спокойствием и думал: как всё-таки хорошо, просто даже замечательно, что его вдруг осенило пойти в клинику не привычным путём: сначала минут пятнадцать вдоль одного проспекта, до оживлённого перекрёстка; затем, повернув направо, еще столько же, до клиники, - а напрямую, срезав угол, через частный сектор. Ранее он никогда не ходил этим маршрутом и даже не знал толком, можно ли таким образом вообще пройти к нужному ему месту, но в то утро ему настолько не хотелось окунаться в обычную городскую суету, что он решил рискнуть и не прогадал, неожиданно получив даже больше, чем рассчитывал.
Сергей ещё не знал, что отступившее, казалось бы, чувство подавленности и безысходности вернётся сразу же, как только он выйдет к большим многоквартирным домам и переступит порог ветеринарной клиники, и он снова не сможет сдержать слёз, оформляя необходимые бумаги и отдавая пакет с Васькиным телом парню в медицинском халате, смотрящему понимающе и сочувственно. И по дороге к остановке он ещё некоторое время будет продолжать плакать, и встречные прохожие тоже будут смотреть на него понимающе, догадываясь, о чём может горевать человек, понуро бредущий от лечебницы для братьев наших меньших. Выйдя к проспекту, он увидит привычное для этого времени года грязное месиво под ногами, услышит шум машин, и подумает, что короткая зимняя сказка закончилась. А может быть, она просто привиделась ему во сне?
Не знал он пока и о том, что тяжёлые воспоминания об этих долгих месяцах Васькиной болезни и умирания будут преследовать его ещё очень долго, поначалу чуть ли не двадцать четыре часа в сутки, не давая нормально ни работать, ни отдыхать, и почти лишая сна по ночам. Ему будет очень хотеться кому-то выговориться, рассказав в мельчайших подробностях и о том, как он Ваську лечил, и о том, как тот усыхал на глазах, и о его торчащем остром позвоночнике, и о маленьком трупике, лежащем в прихожей. Рассказать о мучивших его сомнениях, съедающем до сих пор чувстве собственной вины, невыносимом чувстве безвозвратной потери... Но выговориться он так никому и не сможет, потому что все друзья из самых лучших побуждений, искренне жалея его, будут всеми силами пытаться его отвлечь, быстро переводя разговор на что-то другое. Те же, от кого он ждал поддержки больше всего, - проживающие в другом городе мать и брат - и вовсе не обратят особого внимания на произошедшее. Мать, которой он позвонит через десять дней после Васькиной смерти, чтобы поздравить с днём рождения, узнав о случившемся, ограничится какой-то дежурной фразой сожаления. Брат не пришлёт даже эсэмэски со словами сочувствия, а через месяц в разговоре по скайпу вдруг сообщит мимоходом, как о чём-то не особо важном, что на все деньги, имеющиеся на тот момент у страдающего старческой деменцией отца, купил на своё имя квартиру (вдобавок к уже имеющейся у него "трёшке"), в которой он, Сергей, конечно же, "сможет пожить", если надумает к ним переехать. И Сергей вдруг как-то сразу с беспощадной ясностью поймёт, что брата у него, оказывается, больше нет.
А еще через несколько месяцев от той же болезни, что и Васька, умрёт отец. Нелюбимый и сам никого по-настоящему не любивший, постоянно орущий по любому, даже самому ничтожному поводу, но всё-таки отец. Нельзя сказать, что Сергей будет особо страдать по поводу его кончины, но и радости ему это известие, естественно, не принесёт, ибо любая смерть - событие, мягко говоря, малоприятное. И к тягостным мыслям о Ваське и предательстве брата, которого Сергей очень любил и доверял ему как самому себе, теперь добавятся ещё и неотвязные размышления об отце, матери, их странном несчастливом браке, отношении друг к другу и каждому из сыновей... И, конечно же, сомнения, эти постоянные проклятые сомнения - извечный бич то ли всей интеллигентной части населения планеты, то ли некоторых особо склонных к рефлексии (или просто нерешительных?) её представителей - прав ли он в своей обиде? Имел ли моральное право не приехать на похороны отца, мгновенно и бесповоротно порвать с братом и почти порвать отношения с матерью, с ведома и согласия которой действовал брат? Нормальны ли его чувства и поступки, учитывая все обстоятельства, или же он является просто бездушной сволочью, не умеющей прощать близких и ценить родственные связи? Но ведь он ценил их, ценил! Брат и мать много лет были двумя самыми важными людьми в его жизни! И вдруг превратились в чужих, далёких, почти посторонних. Или не вдруг? В памяти всплывали события и разговоры, которым он в свое время не придавал особого значения, или о которых старался забыть. Что-то переосмысливалось, получало объяснение, представало в ином свете. И этот процесс всё продолжался и продолжался...
Около полутора лет понадобится Сергею, чтобы более или менее отойти от смерти Васьки (от остальных событий того кошмарного года он полностью так никогда и не отойдёт). Заводить нового кота, несмотря на периодически возобновляющиеся уговоры друзей, он не станет. И большую, очень удачную Васькину фотографию, повешенную на стену ещё при жизни любимца, так и не снимет. А через полтора года вдруг решит купить кисти, краски и холст и попробовать воспроизвести на нём картину того зимнего утра, когда он относил в ветеринарную клинику умершего Ваську. Картину, упорно всплывающую перед его глазами снова и снова. Когда-то в детстве Сергей ходил в художественную школу, но потом забросил живопись; как ему казалось, навсегда. Теперь же душа громко потребовала, чтобы он опять взял в руки кисть, и он подчинился, пусть и с некоторым недоумением: вот ведь втемяшилась странная блажь взрослому мужику; кому сказать - засмеют!
И он нарисует эту картину, и разместит в интернете, и она совершенно неожиданно многим понравится, люди будут чувствовать в ней нечто глубокое, сильное, цепляющее, не поддающееся словесному описанию, хотя, казалось бы, - ну зима, деревья, идёт человек с пакетом, и что? Обычная пейзажная зарисовка, а вот ведь... Потом он нарисует ещё одну картину, и ещё одну... Будет дарить их знакомым, продавать знакомым знакомых, размещать в интернете, читать восторженные отклики и отсылать желающим их купить (только ту, самую первую и самую дорогую его сердцу картину он оставит себе, отказавшись продавать её кому бы то ни было). И вскоре он уже даже представить себе не сможет, как жил столько лет без красок и мольберта, без периодического выплёскивания на терпеливый и всё понимающий холст своих чувств и эмоций, своего видения мира, своего подлинного "Я", спрятанного где-то глубоко-глубоко. Жизнь вновь обретёт некий смысл и начнёт приносить радость.
Временами Сергей будет раздумывать - случайность ли это, или провидение специально обрекло его на неудачную семейную жизнь, последующее долгое одиночество (ну, не получалось у него найти новую подругу жизни, хоть ты тресни! И пытался ведь, и не привередничал особо, а вот не получалось и всё тут!), а в том кошмарном году вывалило на него столько бед и потрясений, чтобы он, наконец, обрёл самого себя? Обрёл заново то, что было потеряно настолько давно, что был позабыт уже и сам факт пропажи? Не слишком ли жестоко это было со стороны этого зловредного провидения? Или другого способа вырвать его из привычной, хотя и давно уже надоевшей колеи "дом - работа - дом" вовсе не существовало?
Но всё это произойдёт позже. В то утро же он просто шёл и смотрел на красивые дачи, величественные сосны и чистый пушистый снег. А над его головой простиралось синее-синее зимнее небо...