Над Невой летают чайки. Кричат. Их невозможно слушать. И это изо дня в день, они кричат, а я не могу слушать. Их крики бьют меня.
Эти дома и колонны. Эта вода, чёрная, свинцовая вода. Гранитные желоба, наполненные свинцом. Тяжёлым, бесконечным свинцом. Он никогда не кончится, этот невский свинец, мне никогда не станет легко.
Сейчас день, поэтому сейчас трудно. Я уже давно не помню дней, когда бы мне было легко. Возможно, они остались в детстве. Хорошее слово 'легко'. Хорошее и давно похороненное. Похоронено, да и ладно. Не это мучает. Мучают крики чаек, вечность гранита и моя беззащитность. Знаете, я абсолютно беззащитен. Да, я играю с огнём, пью его, купаюсь в нём, живу им. И при этом я абсолютно беззащитен.
Сейчас надо успокоиться, замереть, замёрзнуть, глядя на часы. Часы скажут, когда наступит вечер, скажут, когда надо будет спуститься по истёртой лестнице моего старого дома и пойти в магазин. Спуститься, унизиться. Пойти в магазин, обратиться к людям. Обратиться к людям - это самое сложное. С людьми сложно, невозможно. Кода я обращаюсь к ним, я почти готов кричать от бессилия. От всеобщего бессилия мира, которое почему-то воплотилось во мне. Господь, Дьявол, кто угодно, почему именно я - бессилие мира, почему я? Мало вам других несчастных, мало что ли? Почему именно я? Остаётся только кричать, но я привык сдерживаться.
Я привык сдерживаться, потому что я знаю, скоро всё кончится. Все мои глупые мысли, рефлексии и страдания как следствие уродства. Вечер - это покой и доброжелательность. Каждый вечер - это новый Новый Год и мой день рождения. Свечи, огонь. Тепло. Вечером я согреюсь и стану независимым, огромным. Я вырасту и забуду, что есть те, с кем невыносимо тяжело. Их не станет, появятся ЛЮДИ. Красивые, добрые, с улыбками, не предвещающими ничего плохого. И я поверю им. Красивым, добрым. ЛЮДЯМ.
ЛЮДИ! Господи, как я люблю ЛЮДЕЙ! Какие они хорошие! От ЛЮДЕЙ я не могу оторвать глаз, и если смотрю ещё куда-то, то только вверх, на огонь. Он летает там - рваный, распахнутый, несущийся во все стороны света сразу. Как же я люблю его. Огонь... Вы видели огонь? Нет ничего более живого и честного, чем огонь. Он не человек, поэтому честен до последней секунды. Где вы ещё увидите такое? Нигде. Смотрите в огонь! Сожгите ваше зрение в огне.
Сегодня будет очередное малопочтенное мероприятие. То есть такое, которое почти не приносит денег. Календарь не врёт. Я собираюсь.
Вообще-то мне нельзя пить. Совсем нельзя. Это сказал очень давно один доктор. Потом это повторяли другие доктора. И я знаю, что они не ошибаются. Я сам чувствую, что долго так не может продолжаться и, знаете, понимание конечности моей жизни даёт мне абсолютную уверенность, которая ведёт меня всё дальше и дальше.
Я не сказал сразу, я 'факельщик'. Так я сам себя называю. Наверняка есть другие названия, но я мало общаюсь с людьми и потому не знаю, как люди называют тех, кто не мыслит свою жизнь без огня.
Я тот, кто устраивает огненные представления. Наверняка, вы их видели. Люди любят потешить себя зрелищем человека, извергающего изо рта пламя, омывающего себя огнём, купающегося и прячущегося в нём, поджигающего себя на радость другим. Людям это льстит. Им кажется, что, заплатив мне немного денег, они приручают огонь. Это не так, совсем не так. У меня хорошая память на лица и я помню всех тех участников закрытых вечеринок, которые смотрели на меня, вяло пережёвывая младенчески розовую ветчину, а потом заживо горели в бронированных 'Мерседесах'.
У меня есть только огонь и хорошая память, поэтому я могу представить себе, как они страдали.
Меня привозят. За мной всегда заезжают. Это моё правило. Потом я прошу показать комнату, где я могу разложить свой реквизит. И мне показывают. Достаю горючие смеси, готовлюсь. Раздеваюсь, остаюсь в одних джинсах. Снимаю башмаки. Даже зимой на льду и снегу я выступаю босиком.
Гляжу на себя в зеркало, достаю бутылку водки. Она тяжёлая, прозрачная. Я долго смотрю на неё, изучаю, пытаюсь понять, почему эта влага, так похожая на воду, совершает со мной все эти странные вещи. Смотрю и никак не пойму.
Потом я пью. Пью, жёстко проталкиваю водку внутрь, чтобы она подожгла меня, сделала меня огнём, чтобы я почувствовал, что огонь и я - одно и то же.
А потом начинается представление.
Я мечу огонь вверх и вниз, вправо и влево, прохожу сквозь него, исчезаю в нём.
Я голый по пояс, босой, худой и мускулистый. Я состою из жил и мускулов. Всё остальное сожгли огонь и алкоголь. Моё тело покрыто ожогами и перекрученными жгутами мускулов.
Я хохочу и швыряюсь огнём - весёлый и неприятный.
Пью. Швыряю факелы вверх. Небо принимает их. Небо не примет только меня. Я урод. Я не такой. Я неправильный. Небо примет их всех, сидящих здесь, глядящих на девичьи шеи, тонкие и неисповедимые, тонкие и умопомрачительные.
Хватаю со стола первую попавшуюся бутылку и пью. Потом отбрасываю её. Оглядываюсь. Это очень важно, понимать, где находятся границы, стенки 'вольера'. Потом начинаю жечь всё, что горит, и бросать это в небо.
- Дайте что-нибудь! - кричу я.
И мне дают. Водку, вино.
Я верчу факелами.
Быть огнём! Бить огнём темноту!
- Громче музыку! Громче!
Это одно из условий. Музыку я всегда приношу с собой. Эти песни вскрывают меня. Вскрывают мою несчастную голову, как консервный нож глухое железо. Это важно, вскрыть себя. Именно для этого я и живу. Красота и ликование, взлёт на сверхъестественные высоты, проникновение в суть вещей.
Кричать! Кричать!
Поджигаю руки и машу ими в воздухе, как факелами. Завтра с них будет слазить кожа и болеть они будут так, будто всё ещё продолжают гореть. Но это не важно! Не важно! Потому что есть сейчас! И оно прекрасно! Сейчас свет, ясность. И я кричу, кричу!
Ненавижу смерть, презираю её. Я посвятил свою жизнь свету и жизни! Крикам радости и восхищения! Взлётам и внезапным озарениям! Небу и темноте! Да-да, темноте, потому что свет лучше всего виден именно в темноте!
Впиться в ваш висок, орать в него исступлённо, насуплено, разрывая выстроенные перегородки, уничтожая сложившееся миропонимание, круша видение жизни.
- Я - свет!
Мечусь во мраке. Вспышки выхватывают из темноты испуганные лица.
- Что он делает?!... Что он?!... Он с ума сошёл?!...
А я счастлив! Я хохочу! Я разбрасываю вокруг себя свет и огонь. Я свет! Это мои руки горят! Это запах моей горящей плоти заставляет вас двигаться всё дальше и дальше от центра круга, в котором мечусь. А мне так хочется спросить вас, почему вы уходите? Останьтесь! Ну же!..
...................................
Меня отвозят домой, когда я падаю от усталости и водки. Адрес я всегда оставляю организаторам заранее. Дверь свою не запираю. Знаю, у меня нечего воровать. Там только бутылки с горючей жидкостью, но кто их возьмёт? Кому они нужны? Слишком опасны...
Меня бросают на старый матрас, на котором я проснусь утром, сворачиваясь от похмелья кольцами, подобно змее. Под матрасом оставляют деньги, рядом ставят бутылку вина.
Я люблю выпить утром вина. Я пью его и гляжу в окно без штор. Там оглушительно кричат чайки. И ещё там бывает Солнце. Обычно на него невозможно смотреть, но после нескольких глотков терпкого сухого вина, красного, как закат в ноябре, я распрямляюсь, открываю глаза и гляжу на звезду с детским счастьем человека, бездомно пригревшегося на освещённом углу посреди холодного марта.
II
Четвёртые сутки без сна. А я всё, как новый. Жизнь катится на кофе и водке. Жизнь, наконец-то, идёт, как должна. Тридцать семь лет псу под хвост и вот теперь всё идёт, как положено. Я открываю окно, не зная, что увижу там. В часах уже неделю сели батарейки. В телефоне я отключил звук три дня назад и больше его не видел. Я постоянно хожу в наушниках. Возможно, кто-то звонил в дверь или бил в окно, я не слышал. Я живу за закрытыми окнами, я целыми днями слушаю музыку. Слушаю одну песню. Слушаю и не могу наслушаться. Я до сих пор не запомнил слова. Они такие странные, эти слова. Я не могу их запомнить, словно каждый раз слушаю новую песню. Странно... Даже я это понимаю. Даже я.
Четыре дня без сна. Четыре дня одиночества, кофе и алкоголя. Все струны натянуты, все мышцы дрожат от счастья. Я останавливаюсь, поднимаю руки к потолку. Там за потолком небо. Я помню это и тянусь, тянусь... Тело поёт.
В зеркалах такая ясность, что больно смотреть. Я иногда останавливаюсь у зеркал и смотрю на отражение. Этот человек понятен мне. Он явно решил умереть, но я не вижу в этом ничего предосудительного. Подумаешь, смерть...
На вёсельной шлюпке - в открытое море. Без запаса еды и воды в открытое море. Подальше от океанских трасс, где вода разбита на ионную взвесь винтами лайнеров, паромов, катеров и водных велосипедов. Чёрт с ней, с едой. Даже с водой, чёрт с ней, в конце концов.
Моё тело - тающий снеговик. Моё счастье крепче Гималаев и Анд.
Времени мало. Надо торопиться.
За тридцать семь лет я уничтожил все мыслимые запасы прочности.
Выходов мало. Выход, по сути, один.
Если загадать желание и начать много пить, то однажды, проснувшись, можешь обнаружить это желание исполнившимся. Но это правило верно только для одного, самого главного желания. Последнего.
Я заснул в Ленинграде. Потерял память. Умер? А, может, и умер. Почему нет?
Но когда я проснулся, передо мной были ночь и море. Ночь была спокойна и уверена в изначальности тьмы. Море смеялось.
Я сошёл с поезда. Железо позади меня тронулось и исчезло во тьме. Как красиво исчезает железо во тьме!
Я пошёл к морю.
Песок, песок... Целые километры песка. Он тает, плывёт под ногой. Его много. Целая вселенная песка на границе моря.
Море... Господи, море!.. Осталось найти лодку.
Я шёл по берегу в поисках лодки. Песок вёл меня.
Песок привёл меня к шатру. Огромному красному шатру, из которого вытекала музыка и падал сквозь прорехи свет.
Я не помнил себя уже несколько дней. Я соскучился по свету. Я вошёл.
Там были люди. Я отвык от людей. Я знаю, что люблю людей. Просто отвык.
Играла музыка. Тихая, ватная. Я люблю другую.
Никто не танцевал. Люди лежали на кушетках вдоль стен, вяло переговаривались, курили кальян. Кто-то спал, уютно посапывая во сне. В колонках шуршала музыка, словно бы там поселились термиты.
На красной стене шатра чёрным было нарисовано лицо человека. Он был лохмат, из-под берета торчали непокорные космы. Человек смотрел в стену, за которой жило море. Я это знал, потому что пришёл оттуда. Человеку хотелось на волю.
- Воли! - сказал я бармену.
- Что? - чуть наклонил он голову.
- Водки!
Ледяная водка упала в моё горячее горло, скользнула изнутри по груди, обожгла сердце. Сердце, моё больное и измученное сердце, встрепенулось ожиданием счастья.
- Ещё!
Ах, этот водочный лёд! Сплав холода и огня. Им нельзя напиться.
- Ещё!
Что-то радостно застонало внутри. Вот, уже начинается! Начинается!
- Ещё!
Линии мира обострились. Казалось о каждую можно порезаться. По линиям пробегали искры, словно по снежному полю солнечным полднем.
Каждое движение реальности стало непередаваемо красивым. Всё двигалось из вечности в вечность.
Я согрелся. Ледяная водка сделала своё дело.
В груди металась и билась, словно плод во чреве, моя, ставшая вдруг огромной, радость.
Глядя счастливыми глазами в глаза бармену, я медленно протянул руку и взял из-за стойки большую бутылку. Бармен замер, предчувствуя, что сейчас начнётся что-то, чему он не сможет помешать.
Alc. 50% было написано на этикетке.
- Ну, вот и всё! - подумал я.
Я вытащил из кармана джинсов зажигалку.
- Стой! - отчего-то очень тихо сказал бармен.
Я с улыбкой покачал головой.
- Поздно, брат.
Столб огня вылетел вверх и всё замерло.
- Фаер-шоу? - спросил кто-то в наступившей тишине.
- Да, - ответил я и выпустил струю пламени на стоящую рядом пустую кушетку. Та вспыхнула.
В клочья разрывая ткань покоя и безопасности, я ворвался в их мир.
- Что он делает?!... Что он?!... Он с ума сошёл?!...
Закричали женщины, заорали дурными голосами мужчины. Бросились в двери и прорехи в стенах.
- Ну, куда же вы?! Стойте!
Я сбросил рубашку, обувь. Тело, почувствовав свободу, вздрогнуло, зазвенело. Мышцы заиграли, сделав меня невесомым и свободным.
Вот оно! Вот!
Я метнулся к компьютеру, с которого ставили музыку. Бешеный, со слепыми от счастья глазами. Я много раз видел себя в зеркалах. Я знаю, какой я, когда счастлив.
Закинул в Winamp 'Мама, я не могу больше пить', 'Russian song' и 'Run with me'. Всего три песни. Хватит! Больше и не надо было. Огонь живёт быстро.
Я метался, разбрызгивал алкоголь, и огонь шёл следом за мной.
А я хохотал во всё горло. Господи, счастье! Спасибо!
Всё вокруг меня горело. Синее пламя шарило вокруг горячими руками, лизало крышу. Крыша опадала огромными горящими лоскутьями, похожими на сбитые самолёты. Я хохотал и уворачивался.
В прорехи смотрело небо.
Дышать было нечем. Вокруг меня остались только огонь и дым, но я дышал. Дышал и смеялся счастливый.
Снаружи донёсся тоскующий рёв пожарной машины. Плевать! Нельзя спасти то, что невозможно спасти.
Я плавал в огне. Я трогал пламя, и оно было плотным, как земля. Я мял его, лепил из него фигуры, которые тут же растворялись. Я создавал огненные вселенные, они существовали не больше мгновения и исчезали. Я создавал новые, счастливые вселенные, где всё - огонь. И жизнь, и смерть. И танец, и песня. И любовь, и счастье. Всё - огонь.
Столько света вокруг! Господи, сколько света! Вокруг только свет!
Жаль, что все ушли, и не видят этого праздника. Никто не видит моих вселенных, являющихся всего на одно мгновение. А ведь их больше не будет, этих вселенных. Будут другие, но не эти.
Ушли, да и чёрт с ними! В конце концов, это их выбор.
Они стоят там, за горящими стенами шатра и смотрят с испугом на рушащийся мирок, в котором они только что так спокойно и уютно сидели, засыпая от мягкого полумрака и шуршащей музыки.
Они сами ушли с праздника!
Лицо человека на стене вдруг проступило сквозь пламя, и я увидел, что он улыбается. Даже не так. Человек на стене смеялся взахлёб. И мы смеялись вдвоём, я и сгорающий человек на стене.
Я понял, что пора уходить. Жить этому дому оставалось не более секунды. И я ушёл.
Между мной и морем стояли люди. Увидев, как я выхожу из горящего шатра, они застыли бездумными деревяшками, похожие на матрёшек, внутри которых пустота.
- Это он?.. Который поджёг?.. Сумасшедший?.. - спрашивали они друг у друга одними губами.
- Он... Он... - отвечало море из темноты. - Иди ко мне.
И я пошёл к морю. Оно шумело, огромное и тёмное. Отблески пожара вздрагивали на волнах.
Море смеялось.
Море! Господи, море!..
Я вошёл в воду и ожоги, которыми было покрыто моё тело, вдруг возопили все разом, встретившись с морской солью. Было нестерпимо больно. Восхитительно больно. Боль, доводящая до счастья и безумия.
И я снова засмеялся. Я хохотал в звёздное небо, по которому во все стороны света летели спутники и ангелы.
Дно под ногами исчезло, и я поплыл, раздвигая руками созвездия, спутники и ангелов.
Я снова был счастлив.
III
Вода. В воду. В глубины. В темноту, покой и отражения звёзд. В счастье, как в смерть.
Я плыл. Плыл свободный. А за мной горел горизонт, и кричали машины.
Я плыл и смеялся. Господи, как давно я, привыкший жить в бесконечном огне, не плыл и не смеялся. Смех - счастье. Вода - счастье. Море - больше, чем счастье. А звёзды - больше, чем море.
Я хохотал. Я думал, моя грудь не вместит этой радости. Радость рвалась, раскачивала рёбра, билась, билась в каждую клеточку, трогала журавлиными перьями каждый клочок моего тысячу раз сгоравшего и заживавшего тела. И я смеялся. Смех как молитва. Как благодарность. Если б я мог говорить, я бы кричал. Но я не мог говорить и я смеялся. И звёзды бились в глаза, и небо держалось на моём темени, и мироздание лежало на моих плечах. И я нёс его, нёс. С благодарностью. Со смехом, который был моей песнью.
Я отдал всё. Всё до последней надежды. И стал свободен. Как Икар в последний миг перед падением.
Смерть, как и счастье, была рядом. Но я смеялся, и она боялась меня. Она всегда боялась меня, иначе, почему я жив до сих пор. Но сейчас, когда колонны мироздания звенели от счастья, она была особенно близко. Так было надо. Какое может быть счастье, если рядом нет смерти?
Где-то позади, за горизонтом заработали моторы лодок. Солнечный луч лег на воду, и мы начали играть со смертью кто счастливей.
Она знала, что меня не победить, весь космос на моей стороне, и всё же она начала.
Так что же? Вперёд! Я люблю тебя, моя смерть. Я люблю смотреть в твои ледяные, как водка, глаза. Смотреть, не отворачиваясь. Смотреть, улыбаясь. А ты так не любишь этого. Бедная, одинокая смерть. Я люблю тебя.
Плеск и вой по воде. Это за мной. Это моя одинокая смерть ищет меня. Рыщет по волнам солнечным лучом. Ищет. Она тоже любит меня.
Воют моторы. Прыгают лодки на волнах. А я плыву и смеюсь. Мы-то со смертью знаем, что я сильнее. И я буду смеяться до самого конца. Пока смерть не разлучит меня с этим морем, этими звёздами, этим невидимым горизонтом. Хватаю ртом солёную воду. Пью, пью. Смеюсь. Вина бы сейчас, но откуда в море вино? Пью море. Господи, море... Им не напиться. Сколько не пей. И я пью, пью...
Вокруг меня лёг солнечный луч. Моя смерть ловит меня всерьёз. Но я всегда знал, что эта игра не на деньги.
Столько лет я нырял в огонь. Нырять в воду не сложнее. Я ныряю. Тьма. Тьма вокруг. Шум по воде. Бьют моторы. Кричат люди. Почему люди так любят кричать? Может, они не любят свою смерть?
Я вижу чёрное брюхо лодки надо мной. Вращающийся винт. Волнующуюся воду. Две лодки. Одна светит. Под другой сижу я. Интересно, в которой из них моя смерть? Лодка снизу - красивая.
Я - медуза, застывшая в вечности под вращающимся винтом смерти. Это жутко смешно. И я смеюсь. Пузыри воздуха, как воздушные шары в детстве, улетают вверх. Я никогда не думал, что моя радость может стать воздушными шарами. Летят, летят... Не удержать. Радость моя летит, сдавая меня с головой. Счастье моё летит, а я всё отпускаю и отпускаю ниточки шариков. И они рвут воду играючи. В вечном стремлении вверх. Потому что счастье не может не рваться вверх. Как воздух, моё счастье пришло сверху и уходит вверх. А я всё смеюсь...
Если ты не согласен быть убитым, тебя не убить.
Господи, помоги мне не стать убитым. Я ещё не насмеялся.
А луч рыщет. Ищет меня.
И воздух в лёгких кончается. Смерть моя, люди, приплывшие за мной, знают это, поэтому ждут и не двигается. Пытаюсь отплыть в сторону, но воздуха мало. Моё тело - тело человека суши. Я не могу без воздуха. Удушье рвёт меня, как счастье. Я всплываю. Но пусть смерть не радуется. Я всплываю тихо. Всплываю под самым бортом лодки. Под самым боком моей смерти. Глотаю воздух, рву, задыхаюсь. Задыхаюсь от счастья дыхания. Воздухом задыхаюсь. Счастье. Со всех сторон.
Им не отобрать у меня воздух. Воздух может отобрать только огонь.
Они - не огонь. Они - всего лишь люди, сопровождающие мою смерть. Ими способен стать каждый.
Я дышу, я задыхаюсь. Я смеюсь. Тихо, чтобы не услышала смерть.
И смерть не слышит. Но чувствует. И люди в лодках, наёмники моей смерти, находят меня. Они стреляют. В лицо, в мой смеющийся рот, в глаза мои смеющиеся. И я ныряю. Я не надышался, но ныряю. Всё ещё задыхаюсь, но ныряю.
А они стреляют. Ищут меня пулями под водой. На ощупь. Без жалости и мыслей о счастье. Потому что люди, думающие о счастье никого не убьют. Они пытаются найти меня своими свинцовыми комьями. От пуль под водой бурлящие следы. Прямые, как дорога спутника в небе. Тонкие, как нити. Нити сплетаются в сеть. Сеть ловит меня. Её нити всё ближе.
А мне снова не хватает воздуха. До одури, до ожогов лёгких не хватает. Лёгкие горят. Сердце рвётся и воет, как пойманный капканом волк.
Я выныриваю. Вырываюсь из воды так отчаянно и стремительно, что чувствую босыми пятками волны. Одно бесконечное мгновение стою на воде. Вдыхаю, дышу, кричу. Хриплю узким горлом. Горло не может вместить столько воздуха, сколько мне нужно сейчас.
Моя смерть, девочка моя, русалочкой сидит на носу передней лодки. Любуюсь ею. Её нельзя не любить. Она красива, как могут быть красивы только дети и животные. Влюблёнными глазами она глядит на меня, стоящего на воде.
Я тоже смотрю на неё. Не могу оторвать глаз. И никогда не смогу, наверное.
От таких девочек не уходят. Уходят только к ним.
Кем бы я был без неё?..
Люди, которых привела моя смерть, стреляют в меня, замершего на вершине волны.
Вспышки солнечного света. Протуберанцы. Огонь. Пороховое солнце слепит мне глаза.
Что-то бьётся в моё тело. Пули. Наверное, пули. Они пролетают меня насквозь, как птицы сквозь колокольню на рассвете.
Смерть машет мне рукой и глядит ледяными глазами.
Падаю в воду. Брызги моря и крови. Море стало солёней. Это мы с моей смертью сделали море солёней.
Я снова под водой, снова смотрю оттуда на чёрное небо и солнечный луч.
От ран тополиным пухом поднимается тёмная кровь. Больно. Господи, как же мне больно! Зачем столько боли и счастья одному человеку?
Чувствую сумасшедшую надежду моей смерти. На секунду ей кажется, что она сильнее.
Она сидит на носу лодки, обхватив колени руками, и в глазах у неё сумасшедшая надежда, что она сильнее.
Смеюсь. Смеюсь, как смеются родители фантазиям своих детей.
Смерть, девочка моя! Чудо моё! Выдумывай глупости, рассказывай небылицы, верь в невозможное! Моя нежность к тебе не знает границ.
Море под лучом поменяло цвет. Оно радужное, как лужи на асфальте дорог.
Ртуть волн трепещет, играет цветами.
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан!
Охотники, я знаю, где сидит фазан! Он здесь! Он совсем рядом!
Фазан, твой выход!
Достаю из кармана зажигалку. Выныриваю. Чиркаю колёсиком. Вижу, как рождаются на кремне искры. Отрываются от кремня, взлетают, летят. Летят безупречно прямо. Как пули и спутники. Открывается газовый клапан. Вокруг грохот, как в каменоломне, но я слышу, как с шипением вырывается газ. Искры летят. Искры живут очень мало, им надо успеть сделать своё дело. И они стараются, живут, летят. Провожаю их глазами. Искры врываются в газовое облачко, и оно превращается в огонь. Жадно, словно ждало этого мига сотни лет.
Охотники! Вы нашли фазана!
Море вокруг меня вспыхивает. Горит! Я снова факельщик! Снова в пламени!
Горю, не сгорая. Машу пылающими руками, подбрасываю огонь в воздух. Смотрю, как он мечется там меж звёзд, спутников и ангелов. Как равный.
Ныряю, вижу горящее море. Лодки срываются с места, и, завывая от ужаса, уносятся к берегу. Топливо продолжает литься из пробитого бака. Огонь устремляется за ними. Пылающая шевелящаяся дорога уходит в темноту.
Лодки уносят мою смерть. Но я знаю, недалеко и ненадолго. Мы любим друг-друга.
..............................
С неба дождём течёт музыка. Играют трубы, поют флейты, слёзно плачет дудук.
Господи, откуда здесь музыка?
Но нет. Это не музыка. Просто тишина. Я слушаю её. Лёг на потухшее море и слушаю тишину. Море качает меня, гладит мои раны прохладной ладонью. Наверное, так матери гладили спящих юношей, пришедших живыми с первой в их жизни войны.
Пахнет дождём и гарью. Это запах моей победы.
Делаю глубокий вдох и начинаю грести. Дальше от берега.
В открытое море.
IV
Там, где я, нет горизонта. Только море и тьма.
Я плыл. Долго. Так долго, что потерял себя в море и темноте. В бесконечном море и такой же бесконечной тьме. Хоть бы один далёкий огонь! Хоть одна звезда! Я не могу без огня. Без света не могу. Тридцать семь лет меня убивает огонь, но я не могу без него. Всё моё тело в его следах, а я снова и снова ищу встречи с ним. Может быть, моё место на Солнце? В вечном огне и вечном свете. Может быть. Но сейчас вокруг тьма и вода. И я плыву, как Господь перед сотворением мира. Дух мой носится над тёмными водами без берегов.
Без берегов. Без смысла и без радости.
Куда делась моя радость? Раньше её было столько, что я мог наполнить ею всё это бесконечное море до самых глубин. До последнего грота и последней отмели. Окутать ею каждую песчинку на берегу, пробежаться босыми ногами моего счастья по вершине каждой волны, упасть в каждую ложбинку меж волнами и лежать там, хохоча в высоченное, небо. Такое высокое, что в нём умещались все звёзды Вселенной.
Я перестал чувствовать тело. Наверное, это хорошо. На нём нет живого места. Наверное, это хорошо, что я больше его не чувствую. Оно плывёт само по себе. В никуда. Потому что больше нет направлений. Нет ни права, ни лева. Верх и низ ещё есть. Но я, боюсь, ненадолго. Скоро и их не станет. И я окажусь в открытом космосе. Кто там найдёт меня? Никто. Даже я там себя не найду. Разве что, моя девочка - смерть. Но сейчас нет даже её. И мне страшно...
Мне давно не было страшно. Уже много лет я мечусь меж счастьем и болью. Только счастье и боль. Ничего больше. Утром - похмелье, прилипшие к матрасу ожоги. Вечером - огонь, алкоголь и танцы. И так много лет. Надоело? Нет! Счастье и боль не могут надоесть. Мы созданы для счастья и боли. В моей жизни вдоволь того и другого. Чего мне ещё желать? Я полон до краёв счастьем и болью.
Страх... Я чувствую, как растворяюсь в этой тьме. В этой воде. В этих беспросветных безднах надо мной и подо мной.
Растворяюсь, как горсть соли. Горсть кровяной соли.
Я даже не знаю, течёт ли из меня кровь. Я не вижу себя, не вижу своей крови.
Зачем мне глаза? Мне не нужны они больше.
Тело устало. Я плыву уже столько часов... Или тысячелетий... Не знаю. Оно не могло не устать.
Руки двигаются всё медленнее и медленнее. Гадаю, когда они остановятся... По всему выходит, скоро. Но меня это не пугает. Я люблю свою смерть. Чего мне бояться? Смерть - не самый плохой выход из тьмы, где нет ни права, ни лева.
Волны качают меня. Я помню, так укачивала меня мать перед сном.
Плыву с волны на волну. Вода проминается подо мной, как живая. Скоро она примет меня.
Движение прямо подо мной. Вода выгнулась кошачьей спиной, прошлась по незащищённому животу, по груди. Подо мной проплыл кто-то живой.
Замер. Жду. Пытаюсь смотреть и ничего не вижу.
Страшно? Нет.
Дельфин.
Как я вижу его в полной темноте?
Плывёт рядом. Выныривает из-под воды. Смотрит круглым хитрым глазом. Исчезает, обдав упругим прикосновением воды. Снова появляется. Открывает рот, словно чему-то рад. Словно знает что-то.
Острые зубы, умные глаза...
Может быть, я сошёл с ума от тьмы и алкоголя? Если так, то давно пора. Я не очень ценю свой ум.
Плывём рядом. Тишина. Свобода.
Не знаю, знает ли дельфин, куда нужно плыть. Я не знаю. Я просто плыву, и меня ненадолго осталось. Впрочем, чёрт с ним, со мной. Да, смерть! Не это ли было моим главным желанием? Не она ли была? Она. Давно. Возможно, с рождения. Или даже до него?
И это при моём невозможном жизнелюбии. Я цепляюсь за жизнь, как сорняк, как крыса, как последний живой человек этого мира.
Слишком люблю жизнь. Слишком люблю смерть.
Жить на проволоке. На вершине горы. На острие иглы.
Тридцать семь лет в ожидании порыва ветра, который убьёт меня...
Дождался?..
Поднимается ветер, который может стать моим последним.
- Ветер... - сказал дельфин.
- Ветер, - ответил я, взбираясь на волну.
- Ветер всегда что-то меняет.
- Я боюсь, он изменит меня так, как не смог изменить никто.
Дельфин спокойно посмотрел на меня и нырнул.
И снова море, тьма и одиночество. Только живое существо море, качающее меня на своей спине. Страшное существо море. Ласковое существо море. Любящее существо море. Убивающее существо море.
Убивающее!!!
Господи, какое счастье! Море дарующее! Море убивающее!
- Я люблю тебя, море! Я люблю тебя! - шепчу я, летая с волны на волну.
Сил всё меньше. Скоро смерть. Но это отчего-то не пугает. Не знаю почему. Это радует.
И я взлетаю на волны, и кричу, расходуя последние силы: