Малышев Игорь : другие произведения.

Необычайная история о Марии Руденсии, падре Эрнандо, ангелах и сотворении мира

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История о том, как важно верить в то, что делаешь. Рассказ был опубликован в журнале "Проза" (номер 3 за 2004 год)

  Необычайная история о Марии Руденсии,
  падре Эрнандо, ангелах и сотворении мира.
  
  
  Падре Эрнандо всегда такой рассеянный, что просто ужас. Все жители селения рады, что у него нет очков, а то он проводил бы целые дни в их поиске, чтобы к вечеру обнаружить на собственном носу. Однажды он надел рясу задом на перед и так отслужил обедню. Прихожане - люди хорошие, любят дона Эрнандо, они просидели всю службу глядя в молитвенники. Не поднимая глаз подтягивали хором его песнопениям, и даже не улыбались. Лишь кухарка Летисия, толстая и добрая, как сама Катилина Миленская, подошла к нему после причастия и шепотом сказала о его оплошности. Он всплеснул руками и, как был, побежал за алтарь переодеваться. Те, кто не успел получить причастия, дождались его, ни словом, ни голосом не показали, что обратили внимания на его одежду. А он смущался, краснея забывал слова. Даже небольшая лысина на макушке, и та, казалось смущенной и краснела. С той поры он всегда, выходя на кафедру с проповедью ощупывал себе грудь: все ли правильно одето. Потом кашлял, поднося кулак ко рту и произносил:
  - Ну, с Божьей помощью начнем.
  Хороший, в общем, человек, только рассеянный.
  А однажды у него дома жила бездомная собака, которую он по доброте подобрал где-то во время дождя. Сжалился, уж больно она была тогда грязная и дрожащая. Так эта бестия каждую ночь съедала завтрак, который он оставлял себе на утро. А дон Эрнандо вставал, думал, что он сам уже съел все вечером, а значит и завтрак ему не положен. Так он жил целую неделю ни о чем не подозревая, пока псина как-то раз не начала есть его завтрак, когда падре еще не уснул. Посмотрел он на это безобразие, смутился почему-то ужасно, подождал, пока она закончит и все так же смущаясь произнес:
  - Ну все, теперь иди на улицу.
  С тех пор дома он уж собаку не оставлял.
  Святой прихода является Катилина Миленская. День ее рождения, самая середка лета - большой праздник, который отмечается всеми. В последний раз падре решил отметить его поставив какое-нибудь представление. Можно было бы, конечно, представить что-то из многочисленных деяний святой, но, к сожалению, никаких сведений о них не сохранилось, а была только история о ее смерти. Как всем известно, Катилина погибла после того, как португальцы штурмом взяли Милены. Десять солдат надругались над ней, а наутро в ее дом пришел португальский иезуит-священник и приказал сжечь ее, как распутницу. Она не сказала им ни слова поскольку была немой от рождения, только смотрела на своих палачей кротко и видно было, что она все им прощает. Когда же дрова у босых ног несчастной загорелись, то свершилось чудо: солдаты, надругавшиеся над ней, палач и священник, приговоривший ее к смерти, не выдержали ее кроткого взгляда, бросились в огонь и сгорели там заживо вместе со своей жертвой. В тот же день войска португальцев покинули Милены и город был спасен от страшного разорения. Такова совершеннейшая правда о смерти святой мученицы Катилины Миленской.
  Поскольку дон Эрнандо не мог взять в толк, как ему рассказать эту притчу избежав сцены надругательства, не погрешив против истины, он порешил оставить эту историю в покое и обратиться к чему-нибудь не менее известному и серьезному. Например, к сотворению мира. Не откладывая дела в долгий ящик, падре приступил к написанию сценария. По вечерам прохожие видели, как допоздна светится его окошко и по шторам темным силуэтом, размахивая руками, скользит взъерошенная фигура. Было слышно, как он говорит сам с собой:
  - Дети, и только дети. Взрослых и близко нельзя подпускать к этому...
  - Он ведь тоже был молод, когда творил мир...
  Иногда принимался спорить, возражая и не соглашаясь с собой:
  - Хотя, как же молод? Он вне времени. Он живет в вечности. Какой может быть возраст? И говорить даже смешно, чтобы Господь нес, как и все мы, иго времени.
  - И кроме того, молодость, это скорее разрушение. Рамок, правил, канонов...
  - Но ведь дети - это невинность, чистота. Они лучше всех чувствуют праздники... А что шалят, так это ничего, ангелы, тоже, наверняка, большие шалуны.
  Некоторые, наслушавшись споров одного человека с самим собой, начинали всерьез опасаться за здоровье падре.
  - Как бы голова у него не треснула от трудов, - заботливо вздыхали они. - Где мы тогда другого падре найдем?
  Но со временем все основные вопросы были благополучно разрешены, споры прекратились, всклокоченные волосы исчезли из окна. Метания сменил тихий скрип пера по бумаге: падре записывал ход придуманного представления. Округа облегченно вздохнула:
  - Старается-то как! Хочет чтобы праздник запомнился.
  И вправду, никогда в поселке не было такого. Приезжали, конечно, заезжие комедианты, но эти несерьезное все представляли, только бездельников веселить. После них в театре оставались фантики от конфет, запах вечных переездов, да следы в дорожной пыли, что выдавил их скрипучий фургон. А чтобы что серьезное представить, такого еще ни разу не было.
  Ждали все с нетерпением. Наряды готовили. Жены вытаскивали из старых сундуков праздничные одежды, пропахшие крушиной и нафталином, чтобы моль не поела. Встряхивали, чихая от пыли, придирчиво осматривали: все ли в порядке, нет ли где дырочек, не торчат ли нитки.
  Маленькая Мария Руденсия тоже готовилась. Она за месяц до представления начала приставать к своей матери донье Эмилии, чтобы та сшила ей платье ангела. Донья Эмилия была еще довольно молодая женщина, рано начавшая стареть. В двадцать шесть лет у нее уже были седины в волосах и паутина морщинок вокруг глаз. Говорили, что она сильно переживала из-за смерти мужа, который погиб во время войны за независимость и был едва ли не правой рукой самого Симона Боливара-Освободителя. Когда он ушел воевать, Мария была еще совсем крошкой. По рассказам кухарки, знавшей покойного дона Рафаэля, это был высокий, статный мужчинам с пушистыми усами. От него остался только старый кинжал в потертых ножнах, висевший над каминной полкой, три ордена и десяток золотых монет неизвестной страны, на гербе которой изображены семь звезд на фоне восходящего солнца. Их передал четыре года назад ворвавшийся в селение вестовой. О смерти генерала Рафаэля он ничего не сказал, но посмотрел на донью Эмилию так, что она без чувств упала у порога дома. Увидев распростертую мать Мария закричала так, что, казалось, ее разрывают пополам. Она кинулась к матери, принялась ее поднимать, повторяя ласковые слова, убеждая подняться и сильно заикаясь при этом. Когда безутешную жену, все еще находящуюся без сознания переносили наверх, дочь не отпуская ее руки шла рядом в слезах, повторяя какие-то бессмысленные детские утешения и не желая отпускать руку. Пока донья Эмилия лежала в бреду, она спала у нее в ногах, не соглашаясь отойти ни на шаг. Почти ничего не ела, находясь в странном оцепенении. Когда ее умоляли пойти к себе в комнату поесть и отдохнуть, она, заикаясь просила, чтобы ее оставили с мамой. Больше от нее не могли добиться ни слова. Заикаться с тех пор она не перестала, просто стала чуть меньше разговаривать. Донья Эмилия после удара почти не улыбалась, редко выходила из дому и не принимала гостей. Целыми днями она сидела за книжками в доме или в патио в тени акации, пряча сухие листья меж страниц книг. Постоянно рядом с ней были лишь Мария, да беззаветно преданная им кухарка Летисия, бывшая когда-то их рабыней.
  Падре Эрнандо загодя пообещал девочке роль маленького ангелочка с крылышками. Это же обещание было дано еще десятку детей поселка, которые были не старше шести лет. Ангелов должно было быть не менее дюжины.
  Платье для будущего ангела сшила Летисия, выполнявшая, когда надо, еще работу прачки и швеи. Летисия была неграмотная негритянка необъятных размеров и необъятной же доброты. Самой заветной ее мечтой было завести детей. Любила она их до безумия, но с семьей у нее как-то не сложилось. Никто к ней не сватался, хотя она была еще довольно молода (ей не было двадцати пяти) и некоторые даже находили ее симпатичной. Женихи ходили к другим, обходя ее стороной. Она уже почти смирилась с этим неутешительным положением дел. Часто в таких случаях люди затаивают на кого-нибудь злобу за свою не сложившуюся судьбу, но Летисия ничем не выказывала своего недовольства, не такой она была человек.
  Однажды, когда Мария, шаля, положила на ее стул подушечку с иголками и кухарка села на нее, то бедная негритянка не сказала ни слова упрека, лишь покачала головой. Потом стала вытаскивать из огромного зада глубоко впившиеся иглы. Вытащив их все до одной и воткнув обратно в подушечку, тяжело ступая ушла к себе в комнату. Девочке вдруг стало ужасно стыдно. Когда перед этим она положила иглы на стул, то совершенно не предполагала, что из этого может произойти. Она думала, что Летисия заметит ее шалость и все обернется веселой шуткой, над которой они вместе потом и посмеются.
  - Какая же я гадкая! - воскликнула она, хлеща себя по рукам, да так сильно, что они тут же покраснели, став похожими на клешни маленького вареного крабика, что привозили по средам в селение рыбаки.
  Не переставая бить себя, она кинулась вслед за ушедшей кухаркой. Летисия стояла у окна спиной к двери, сложив руки на большой груди. Мария подбежала к ней, увидела, что та плачет. И неудивительно, это ведь очень больно, сесть на торчащие во все стороны, как у дикобраза, иглы. Девочка обняла служанку, прижалась к ее толстому животу и заревела так, будто сейчас умрет от горя. Захлебываясь слезами и заиканием, произнесла:
  - Л-летисия, ми-милая, прости м-м-меня! Милая-милая, Л-л-летисия, прости м-меня, я г-гад-гадкая... - и она завыла, не в силах больше говорить от рыданий и стыда.
  Негритянка чувствовала, как мокнет от горячих детских слез и липнет к коже ткань ее цветастого платья около пупка и гладила свою маленькую хозяйку по головке. Конечно же, она простила девочку.
  Это произошло уже довольно давно, Марии Руденсии было тогда всего три года и с тех пор она сильно выросла. Интересно, что после того случая, делая что-нибудь, она, несмотря на свой совсем юный возраст, подходила ко всему очень ответственно, всегда представляя, последствия того, что может получиться в итоге и потому старалась делать все как можно лучше. Право, урок пошел ей на пользу, не каждый взрослый обладает такими редкими в наше время качествами. К моменту нашей истории ей было уже шесть лет и ростом она была не менее трех с половиною футов. От матери ей досталась небольшая примесь негритянской крови, отчего волосы курчавились, а кожа имела легкий коричневый оттенок. Глаза же были точь-в-точь две крохотные чашечки с кофе. По детской привычке она ходила немного подпрыгивая и распевая детские песенки. Любимой была у нее такая:
  Звездочки, звезды,
  С неба падают.
  Все мы отныне
  Станем другие.
  Правда, она постоянно переделывала ее, меняя слова в зависимости от настроения. Песенку она услышала от заезжего астролога и фокусника по прозвищу Персей. На одном плече он нес большую куртанайскую крысу с голым розовым хвостом, глазами-бусинами и синеватой шерсткой, а на другом черного попугая с прозрачным, будто стеклянным клювом. И крыса и попугай были обучены вытаскивать из специальной коробки билетики, откуда любопытствующие могли узнать свою судьбу. Астролог-фокусник носил широкое серое пончо с изображениями танцующих человечков по краям и большую черную шляпу, из-под которой свешивались длинные волосы цвета воронова крыла. За один сентаво он приказал крысе вытащить билетик для Марии Руденсии. Крыса послушно исполнила свое дело, протянув девочке потрепанную от частого хождения по рукам бумажку. Мария умела читать по складам и прочла там: "скоро все изменится".
  - Ч-что изменится? - спросила она.
  - Все! - свистнула крыса.
  - Ой, - сказала Мария, - я-я и не з-знала, что у вас к-крыса говорящая.
  - О да, - ответил ей фокусник, - она много что может. Но сказать по секрету, - он наклонился к ее уху, - это единственное, что она умеет говорить.
  С этими словами он протянул ей маленькую хрустальную звездочку. На каждом из шести ее лучей играли крохотные лучки света. Девочка выдохнула от удивления, собралась поблагодарить за столь неожиданный подарок, подняла лицо и увидела рядом большие и такие же темные как у нее, глаза чародея. Они были такие непроницаемо глубокие и таинственные, как те науки, которыми по слухам занимался их хозяин, что немного испугало ее.
  - Ой, - только и смогла она сказать.
  Попугай звонко, так, что девочка вздрогнула, щелкнул стеклянным клювом, синяя крыса еще раз выкрикнула: "все!" и фокусник с песней ушел по улице дальше. Вскоре он пропал за поворотом, Мария осталась любоваться чудесной звездочкой, а маг шел, покуда не встретил идущего куда-то падре Эрнандо. Святой отец пребывал как и обычно в последнее время в глубокой задумчивости. Он остановился перед астрологом и глядя сквозь него, произнес, не выходя из крайней погруженности в себя:
  - Здравствуйте. Скажите, господин известный астролог, вы и вправду считаете, что глядя на звезды, можно предсказывать, что произойдет в дальнейшем с человеком, со страной или, скажем, с целым человечеством?
  Маг учтиво поклонился.
  - И я так же приветствую вас, падре. Да, в целом это верно. Если, конечно, не забывать о таком немаловажном обстоятельстве, что людям дарована свобода воли.
  - Так, так, и что же дальше?
  - Звезды, их расположение, да простит меня святой отец за грубость сравнения, можно сравнить с раскладом карт, выпавших игроку. Хороший игрок и из проигрышной позиции сможет выйти с достоинством, а плохой, проиграет даже имея на руках наилучший из раскладов, если не приложит старания или ему не поможет чудо.
  - То есть по-вашему все зависит от человека.
  - Да, все, что не зависит от Бога, зависит от человека.
  - Вы так хорошо и убедительно рассказываете, что я сам готов начать читать по звездам.
  - Вы мне льстите, святой отец. Я всего лишь скромный слуга своей науки.
  - Но, все же признайтесь, согласно астрологии, многое зависит от звезд.
  - Отнюдь, они всего-навсего благоприятствуют чему-либо, или не благоприятствуют, вот собственно и все, - фокусник грустно поклонился, пожав плечами. - Хотя, знаете, порой мне кажется, что человечество - настолько ленивый игрок, что не желают приложить ни грана стараний, чтобы хотя бы попробовать выиграть. И потому все, что происходит на земле, всего лишь отражение расположения звезд. Каково небо, такова и земля. Впрочем, если посмотреть на это с другой стороны, может, какая жизнь, такие и звезды. Может при такой жизни других звезд и быть не может.
  - Как знать, если мир создан по единому замыслу и с единой целью, то, вероятно, все должно быть взаимосвязано и зависеть друг от друга, как образ и отражение.
  Они стояли посреди дороги и пыльные вихри кружились вокруг них, наметая на лица пелену, делая и пончо астролога и сутану священника одинаково серыми. То ли от грустной темы их разговора, то ли от пыли крыса жалобно поскуливала, глаза крысы и попугая слезились, бедные животные чихали, жестоко страдая не в силах укрыться, но люди не замечали этого, продолжая беседу.
  - Как же в таком случае быть со свободой воли, святой отец?
  - Оставим ее для тех, кто сможет ей воспользоваться.
  Они замолчали, глядя на пыльные тайфунчики, с легким свистом закручивающиеся против часовой стрелки. Говорить больше не хотелось, казалось, больше и слов-то не осталось, все высказали, что могли. Дальше осталась только печально смотреть на пыль, вьющуюся на ветру. Так продолжалось довольно долго, пока падре Эрнандо вдруг несколько не посветлел лицом и не сказал:
  - А я верю в людей, или, если хотите, даже не в них, не во взрослых людей, в детей верю. Через их чистые души придет счастье в мир.
  - Признаюсь, я согласен с вами и верю в это не менее вашего.
  На этом они попрощались друг с другом и разошлись.
  Наконец падре до конца продумал, как будет проходить праздник. Собрал около себя полторы дюжины детей для объяснения их роли (вначале ангелов предполагалось около дюжины, но глядя на слезы оставшихся за бортом представления, дон Эрнандо растаял и взял еще нескольких малышей). По его замыслу, все собравшиеся должны были стать ангелами, помогающими Господу творить мир.
  - К представлению у всех должны быть белые костюмы. Ясно?
  - Д-да, - выпалила Мария, радуясь, что у нее уже почти все готово.
  Все закивали головами, а маленький Лео вытянул руку, как это делали старшие ребята, кто уже ходил в школу.
  - Падре, можно шпрошить?
  - Ну, конечно, спрашивай.
  - Падре, - он тяжело вздохнул, - у меня жуб передний выпал. Молочный. Как же мне быть? Мне тоже можно играть ангела?
  Падре улыбнулся - разговоры с детьми всегда доставляли ему неподдельное удовольствие.
  - Отчего ж нельзя, дружок? Конечно можно. Хоть бы у тебя даже вообще зубов не было, как у младенца.
  Все засмеялись. Лео тоже заметно повеселел. Угомонившись и угомонив детей, дон Эрнандо стал объяснять, каким должен быть костюм.
  - Крылышки можно сделать из гибких прутиков, а потом обтянуть их тканью. Сами же костюмы должны быть длинными, до пят. Всем понятно.
  - Понятно, - загалдела детвора, - что же тут непонятного. До пяток и прутики. Все ясней ясного.
  Падре развел руками.
  - О как! Ну, раз вы такие понятливые, то расскажите все родителям, а сами приходите завтра к воскресной школе. Будем репетировать.
  В селении было что-то вроде театра - деревянный домик без одной стены, сцена и ряды скамеек перед ней. Обычно там играли заезжие комедианты. Для серьезного же дела решили взять здание воскресной школы. Правда, местному плотнику и столяру пришлось немало потрудиться, чтобы соорудить в ней настоящую сцену, но дело того стоило.
  Когда дети разошлись по домам, кто-то дернул священника за рукав. Он обернулся, увидел Лео.
  - Что это ты остался?
  Малыш жестом попросил нагнуться и радостно зашепелявил:
  - Значит ангелы тоже бывают бежжубые?
  Не зная, что ответить, падре распрямился, соображая, на ходу. Ничего не придумалось. Он вздохнул, почесал лысинку на макушке, и, досадуя на себя, сказал:
  - Иди-ка Леопольд домой, к маме. Ждет ведь...
  Ну и ну, какое платье получилось для Марии Руденсии. Белое-белое, как лепестки снежной фиалки. Когда она впервые его увидела, то даже зажмурилась - оно прямо светилось. А в черных руках Летисии, казалось даже ярче, чем было. Увидев, радость девочки кухарка улыбнулась, показав не менее белые зубы.
  - Держи, мой ангелочек. Примерь. Я прямо помираю, как хочу на тебя в этом платье посмотреть. Одевай, не томи.
  Пища от радости, Мария стала натягивать поверх одежды свой театральный костюм и напрочь запуталась в широких рукавах. Летисия засмеялась, вытрясла девочку из платья, одела, как надо.
  - Ну к-как, Летисия, как м-мне платье? - Мария, не в силах сдерживать радость, подпрыгивала на месте как танцующий зверек-броненосец.
  - У-у-у, - только и смогла восхищенно произнести служанка. - Беги, покажись маме.
  Повизгивая от возбуждения дитя полетело на второй этаж, где в одиночестве сидела донья Эмилия. Увидев в дверях дочь, она отложила книгу, которую читала, поднесла руки к губам и, качая головой, произнесла:
  - Чудо! Настоящее маленькое чудо! Видел бы тебя твой отец... Вылитый ангелочек! Иди, я тебя поцелую, солнышко.
  Получив поцелуй, девочка принялась носиться вокруг матери, подпрыгивая и напевая свою любимую песенку, по традиции снова изменив в ней слова.
  Звезды вьются,
  В небе кружатся.
  Вертится мельница,
  Все изменится.
  Чтобы слово "кружатся" рифмовалось с "вьются", она произносила его, как "кружутся", с ударением на второе "у". То, что придуманное слово не существует нимало ее не заботило. Хотя, раз она его произносила, значит оно уже несомненно существовало. Дети вообще большие изобретатели в плане языка. Удивляло в этой девочке другое, когда она пела, то совсем переставала заикаться, словно и не начинала никогда.
  - Нет, не так, - поправила донья Эмилия улыбаясь тихой улыбкой, будто увядшей, как те листья, что она прятала меж страниц книг, - правильно говорить кружатся.
  Продолжая скакать на одной ножке по комнате и помахивать изящными крылышками, все так же нараспев дитя проговорило.
  - Тогда рифма скрючится, и стих не получится.
  - Выдумщица ты у меня...
  Пожав плечами донья Эмилия вернулась к книге, а ангел полетел вниз, где можно было поглядеться в большое зеркало в тяжелой деревянной раме. Оттуда она вынеслась в патио, где зацепилась за острый шип акации и порвала рукав. Услышав треск ткани и увидев дыру девочка остолбенела, потом опустилась на корточки и тихо заплакала. Чудесный наряд был безнадежно испорчен. "Что же за несчастный я человек! - думала она. - Платье сгубила. Не быть мне теперь ангелом!" Такой безнадежно плачущей ее и нашла Летисия, случайно заглянувшая сюда. Хорошо, что у негритянки остался еще кусок белой ткани, из которого и был сшит новый рукав. Мария успокоилась, но больше в этом платье нигде не бегала, боясь его еще раз порвать или испачкать.
  Вскоре начались репетиции. Дети послушно выполняли то, что говорил падре. Он хвалил их и одаривал конфетами. У одной лишь Марии Руденсии ничего не выходило. Ей досталась роль ангела, который сначала выносит веточку акации, показывая, как были сотворены растения, а потом развешивает звезды. Звездочки были сделаны из кусочков зеркал, к которым сзади были приделаны маленькие крючки, чтобы их можно было развешивать на синем полотне, стоящем в глубине сцены и символизирующем небо. Нет, конечно, Мария могла просто выйти, вынести веточку и развесить звезды, но не это нужно было падре.
  - Мария, девочка моя, - объяснял он, - ты должна выйти легко, как ангелочек и вынести веточку так, как будто это именно ты, Мария Руденсия, выполняя волю Божью, даришь людям растения. Понимаешь, все эти деревья, - он показал рукой на растущие рядом со школой ивы, - и акации, что растут возле вашего дома, ты все это даришь. А ты выносишь веточку, словно это веник, а звезды - стекляшки. И смотришь, как будто на всех разом обиделась. А ты подари всем эту веточку и звезды. Понимаешь? По-настоящему. Нужно поверить, что ты принесла им все это. Господь говорит тебе: "Подари им!", и ты даришь. Ты должна стать на время представления настоящим ангелом!
  - М-мама и Летисия г-говорят, что я и т-т-так, как ангел, - она немного обиделась.
  - Ну правильно говорят, выглядишь ты и по улицам бегаешь, ни дать ни взять - херувимчик. Так что ж на сцене-то, как деревяшечка? Ни обрадуешься, ни улыбнешься.
  - Потому ч-что это все не в-взаправду.
  - А ты думай, что взаправду. Поверь, что Господь дает тебе поручение принести на землю растения и звезды.
  Он глядел ей в глаза, держа за плечи и присев на корточки.
  - Знаешь, в Евангелии написано "имей вы веру с горчичное зерно и скажи горе перейди с этого места на то, и перейдет гора".
  - И перейдет, п-правда?
  - Истинная правда.
  - А горчичное з-з-з-з... - она зажужжала, как муха, не в силах справиться с заиканием.
  - Зерно, - подсказал падре.
  - Д-да, зерно. Это много?
  - Нет, совсем немного, чуть-чуть больше песчинки.
  Она на секунду задумалась, потом подняла на него свои большие темные глаза и сказала с той смешной серьезностью, которая бывает только у хороших и наивных детей.
  - Ну-ну, столько у м-меня, наверное, н-н-найдется.
  - Постарайся, - улыбнулся ей священник.
  - А если я п-поверю, то и заикаться тоже не б-буду?
  - Конечно не будешь.
  - Никогда?
  - Никогда, - твердо пообещал он.
  С тем репетиция продолжилась. Для начала падре и Мария решили, что все небо слишком большое, чтобы его выкладывать, поэтому Мария выложит только ковш Большой Медведицы, а остальные звезды расположит вокруг него, как придется.
  - Попробуй, - предложил он. - Помнишь, как выглядит ковш?
  Она кивнула и принялась выкладывать, высовывая от старания язычок.
  - Нет, у ковша ручка изломана книзу, а не кверху.
  - Х-хорошо, - согласилась девочка, меняя рисунок.
  На самом деле уважаемый падре Эрнандо, сам того не ведая, ошибался. Если бы накануне вечером он глядел на небо, то заметил бы, что излом ручки ковша направлен вверх.
  Когда все звезды были развешены, они с удовлетворением оглядели полотно и решили, что все это хорошо.
  Довольный ангелочек побежал домой, подпрыгивая и трепеща темными косичками, как крылышками. Недалеко от дома, она увидела Лео. Он о чем-то разговаривал с Летисией. Её вообще любили все дети поселка за добрый нрав и сладкие маисовые лепешки, которые она умела готовить, как никто другой, и часто угощала ими малышей.
  - Эх, не сподобил меня Господь ребеночком, так хоть с другими карапузами повозиться, и то радость, - часто повторяла кухарка в разговорах с доньей Эмилией, словно оправдывая свою любовь к детям. - А уж я бы их любила! И сказать не могу, как бы любила! Если б мальчик родился, назвала бы Иваном.
  - Почему же именно Иваном? - спрашивала донья Эмилия.
  - Когда я еще у матери жила, у нас вола Иваном звали.
  - А сын тут при чем?
  - Да уж так... Хороший вол был, добрый... - мечтательно добавляла она. Толстые люди часто мечтательны и охотно предаются воспоминаниям. - А если б дочерью меня Господь и Пресвятая Дева сподобили, то уж непременно Марией кликать бы стала.
  - Как Деву Марию?
  - Нет, как мою любимую и ненаглядную Марию Руденсию.
  Ее ничуть не смущало, что своих детей она нарекала бы в честь быков и людей вперемежку, ей совершенно не казалось это препятствием.
  За несколько минут до появления Марии Лео остановил негритянку странным вопросом.
  - Летишия, душа моя, а ангелы бывают беж жубов?
  - Ох, ты что ж это такое говоришь? Как это без зубов?
  - Ну, когда молочные жубы выпали, а новые еще не выросли? Как у меня.
  Она задумалась.
  - Не знаю, что и сказать тебе, кроха. Спросил бы ты лучше у падре.
  - Я уже шпрашивал, - дитя безнадежно махнуло рукой и удалилось, загребая пыль босыми ногами.
  - Что он х-хотел, Летисия? - спросила подошедшая Мария.
  - А я, девочка моя, и сама не поняла. Вопросы какие-то чудные задавал.
  Потом вспомнила, что и у Марии недостает некоторых зубов, только их не видать, и засмеялась. "Значит бывают", - подумала про себя.
  - Пойдем, милая, я угощу тебя изюмом.
  В день спектакля в театре собралась половина поселка. Пришел даже алькальд с супругой, и немудрено, ведь их дети тоже были среди ангелов. Алькальдовы дети выносили на сцену бычка и барашка, когда речь заходила о сотворении животных. После представления члены самых почтенных семей селения были приглашены на ужин к алькальду, в честь десятилетия его свадьбы. Поэтому праздник выходил вроде как двойной. Все были в своих лучших нарядах, отчего воздух пропитался запахами духов и нафталина. Несмотря на вечерний час, было довольно жарко, дамы обмахивались веерами и вели негромкие разговоры, обсуждая, как всегда, наряды друг друга, а также другие не менее важные вещи. От этих разговоров зал напоминал гудящий улей, заполненный необыкновенно пестрыми пчелами.
  Дети провертели в занавесе дырочки, чтобы можно было глядеть, на собравшуюся публику и выискивать в толпе своих. Мария немного попихалась за место у такой дырочки с сыном алькальда, державшего в руках плюшевого ягненка с пуговицами вместо глаз. Победа была за ней. Она приподнялась на цыпочки, заглянула в зал. Долгое время не могла найти никого, поскольку там был полумрак, к которому должны были привыкнуть глаза. Наконец обнаружила мать. Она сидела недалеко от сцены. На ней было малиновое платье с открытыми плечами, распущенные темные волосы падали на них свободным потоком. Это было ее любимое платье, она не носила его с самой смерти мужа. Как и многие другие дамы, она обмахивалась веером, с изображенным на нем лебедем. Отец Марии подарил ей платье и веер вскоре после свадьбы незадолго до того, как отправиться на войну. Мария пожалела, что папа не сможет увидеть представление и маму, которая была сейчас самой красивой в зале. Дети всегда так думают о своих родителях. Вот только глаза у мамы, как всегда, были печальные.
  Летисия стояла сзади, вместе с другими слугами. За ее огромную юбку держалось несколько чужих детей, по малолетству не участвующих в спектакле. Дети шалили, негритянка трепала их по курчавым головам, уговаривая не шуметь.
  Падре позвонил в колокольчик. Свет везде погас. Гул в зале медленно утих и лишь цикады трещали во тьме сквозь открытые окна. Представление началось.
  - Темнота какая, - услышала Мария рядом шепот кого-то из актеров.
  Падре громким, глубоким голосом принялся читать начало Библии.
  - В начале было слово и слово было у Бога и слово было Бог...
  Все внимательно слушали, хотя многие знали эту часть наизусть.
  - В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, тьма над бездной и дух Божий носился над водой.
  На сцене в темноте летали светляки, будто представляли дух Божий, мятущийся во тьме пустой вселенной, одолеваемый сомнениями и тревогами за судьбу будущего мира. Падре говорил торжественным голосом, желая донести до слушателей всю ответственность происходящего на сцене момента.
  - И сказал Бог: да будет свет.
  За сценой к этому моменту были зажжены несколько светильников с надетыми на них плотными колпаками, чтобы свет до поры не проходил наружу. Едва были произнесены слова "да будет свет", как все колпаки разом были сняты с ламп, и все озарилась. Фоном для света на сцене служила плотная черная ткань, символизирующая темноту, в которой пребывала до сих пор Вселенная. Из-за кулис по одному, медленно и плавно вылетели ангелы. Они парили, не касаясь пола в трех футах над землей, оглядываясь и удивляясь тому, что видят вокруг. Поскольку они на самом деле увидели свет впервые после долгого перерыва, пока стояли на сцене, то щурились взаправду, потирали ладошками глаза и улыбались, не забывая делать плавающие движения руками, как это положено в полете. Дети хорошо знают чувство полета, они часто испытывают его во сне, поэтому падре Эрнандо совершенно не пришлось им объяснять, что от них требуется. Малыши парили настолько убедительно, что подчас возникала мысль о колдовстве. На деле же все было гораздо проще: у всех у них к поясу были привязаны тонкие веревки, подобранные под цвет занавеса, чтобы было незаметно. Над сценой два подмастерья кузнеца - Луис и Рауль, с легкостью тащили четырех детей одновременно, покачивая их из стороны в сторону, чтобы было убедительней. Парни были здоровые, дети маленькие, и поэтому для них это не составило никакого труда. Единственным неудобством для подмастерьев было то, что приходилось нагибаться, так как близко был потолок.
  Здесь и произошло одно маленькое происшествие, на которое никто не обратил внимания, а оно, меж тем, послужило прологом к событиям куда более значительным. Рауль, шедший вторым вслед за Луисом, нес на вытянутых руках веревки, на которых были подвешены дочь алькальда Анна и Лео. Когда все ангелы были благополучно вынесены за кулисы, Рауль споткнулся и со всего маха грохнулся на деревянный настил потолка. Анна к тому времени уже стояла на ногах, а Лео еще не был спущен. После падения Рауля, он должен был бы следом рухнуть вниз и сильно ушибиться, но произошло совсем другое. Мальчик медленно пролетел по воздуху еще пару шагов и преспокойно опустился на ноги, думая, что это подмастерье сделал свое дело. Юный кузнец тоже ничего не заметил, так как страшно перепугался и не сразу посмотрел вниз. Потом, очухавшись, увидал, что с ребенком все благополучно.
  - Молодец, мелкий, не запищал, нюни не распустил, - с благодарностью подумал он о Лео и тут же забыл о случившемся. Правда, его немного удивило то, что оба их падения прошли в полной тишине, тогда как грохот должен был получиться изрядный. Впрочем, он был не очень сообразительным подростком и удовольствовался тем, что все так хорошо сошло ему с рук. За кулисами также никто не обратил внимания на свободный полет Лео.
  Мария Руденсия не вышла вместе со всеми. Было решено, что она появится только для исполнения своей роли. Она стояла за кулисами, наблюдая происходящее, переживая, что она такая плохая актриса и не может проникнуться обстановкой. Она не видела полета Лео, для этого она была слишком погружена в себя, но какая-то часть ее все же отследила случившееся.
  - И создал Бог твердь и отделил воду, которая под твердью от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом.
  Кроме подмастерьев кузнеца, над сценой сидели еще ученик сапожника и столяра. Пока одни готовились устроить очередной "полет" ангелов, другие на веревках подняли голубое полотнище, изображающее небо. Сразу стало светлее, будто еще ламп зажгли. Ангелы поплыли, несомые веревками и сильными руками людей. Мария Руденсия смотрела на их удивленные от сотворенного лица, задумавшись о чем-то своем и вдруг заметила, что над сценой парят не четыре, а пять белых фигур. "Странно", - подумала она, решила что показалось и присмотрелась повнимательнее. Нет, ангелов было действительно пять. "Этого не может быть", - прошептала она. Каждый из подмастерьев не мог нести больше двух детей разом, а ученики сапожника и столяра, которые тоже были наверху, вряд ли подняли бы хоть одного, поскольку сами были еще малы. Остальные нелетающие стояли рядом с ней разинув рты. Она оглянулась на падре, но тот читал и не обращал внимание на сцену. А там началось форменное баловство, летящие полюбовались-полюбовались и стали дурачиться: хватали девчонок за косы, толкались и почти в голос хохотали, изо всех сил стараясь сдержаться. И хотя руки и ноги мельтешили в полном беспорядке, Мария поняла, что их уже даже не пятеро, а шестеро или, что просто невероятно - семеро. Кто были эти новоприбывшие? Кто их держит? На каких веревках? Девочка понаблюдала за происходящим и обнаружила, что у некоторых и веревок-то никаких нет, только крылышки помахивают, и все. И лица у всех вроде знакомые, а вроде и не видала таких никогда. Она подумала, не испугаться ли ей, но потом отчего-то решила, что не стоит и вдруг сама развеселилась. "Надо же, как здорово, летают и не падают! И безо всяких тебе веревок!" Она прямо задрожала от волнения, так ей самой захотелось попробовать. Она стояла, неслышно хлопая в ладоши и броненосцем подпрыгивая на месте, когда на ангелов на сцене пролился дождь. Настоящий дождь из двух садовых леек, что держали ученики сапожника и столяра. Вот тут летающие дети не выдержали и все заполнилось писком, хохотом и криками. Они толкались так, что летали на своих веревках и без них по всей сцене и даже вылетали за кулисы. С них во все стороны летели капли воды, в воздухе запахло прохладой и свежестью, какая бывает после сильной грозы.
  - Вот здорово! - тихонько верещали дети вокруг Марии. - Повезло же некоторым!
  На сцене долго еще возились и радовались, пока падре не произнес:
  - И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог, да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и подобию её, и древо плодовитое...
  Это был сигнал, что мокрым ангелам пора улетать, дабы освободить место для других, которые должны были вынести растения. Мария еще загодя взяла себе веточку акации. Забыла про шипы и больно укололась. "Да что ж это за несчастье такое, - возмущенно подумала она, - то я рукав себе об эту акацию разорву, то палец уколю. Прямо наказание какое-то!" Она оглядела раненый мизинец - на нем медленно выступала темная капелька крови. Тогда рассердившись на акацию еще пуще, она стала обрывать шипы. "Вот тебе! Вот тебе!", - мстительно приговаривала она и обрывала, пока на стебле не остались и следа колючек. Потом глянула на сцену, увидела пятерых летающих детей и забыла обо всем на свете.
  Ангелы ворвались за кулисы шумные и мокрые. Они брызгались, галдели, как стая скворцов, трясли рукавами и головами, отчего и те, кто был под "дождем", и кто был, скоро стали одинаково мокрыми, как стайка головастиков. Мария попробовала повнимательнее вглядеться в лица пришедших, но все вдруг стали какие-то неузнаваемые и одновременно знакомые. Наверное от пролившейся на них воды.
  Меж тем настал черед выходить ей на сцену. Она выставила перед собой веточку и пошла. Ничего особенного ей и другим, вышедшим с ней, делать не пришлось. Они просто вынесли стебли белых пальм, стреловидных ив, тяжелые косы кошачьих лиан, пурпурные цветы кровавых гигантских фиалок и много еще чего. Все это было развешено на сцене. Что и где будет находиться, они с падре Эрнандо продумали заранее, так что из зала все смотрелось очень красиво. Когда Мария вставляла свою ветку в щель в полу, то ей отчего-то вспомнились леса в пойме Песчаной реки, что протекала недалеко от селения. Она была там вместе с другими детьми на пикнике. Так уж вышло, что во время игры в прятки, она чуть не заблудилась там, но по счастью вспомнила, где находилось солнце, когда она вошла в лес и уже через несколько минут вышла обратно. Да так ловко, что никто ничего не заметил. Правда, страху она натерпелась тогда изрядно. Вот и сейчас ей на миг показалось, что она снова слышит шум ветра в высоких кронах, видит солнце, едва проглядывающее через густую листву и ощутила, как замирает сердце впервые почувствовав себя наедине с огромным живым лесом, на каждом шагу полным опасностей и неожиданностей. Она снова ощутила запах молодой листвы, услышала стрекот насекомых, заунывные крики самцов рыжей сойки, почувствовала, как быстро намокают от утренней росы сандалии. Как будто и не идет никакое представление, нет ни зрителей, ни развешенных вверху светильников, а есть только лес, огромный, таинственный и полный чудес, как сундук старого волшебника.
  - И был вечер, и было утро: день третий.
  После этих слов зачарованная Мария покинула сцену, чтобы уже через минуту вернуться снова вместе с пригоршней звезд в руках.
  Но ей нужно было не просто выйти, как это было только что, а вылететь так, вылетали до нее другие дети. Для этого к ногам и вокруг груди девочки были быстро привязаны веревки, которые в свою очередь крепились к концам крепкой палки, а ее держал за середину один из молодых кузнецов. Такая сложная конструкция нужна была для того, чтобы ангел не крутился в полете вокруг веревки. Поначалу, во время репетиций, когда пробовали привязывать детей только за грудь, они вертелись волчками, отчего среди актеров стоял постоянный хохот и репетировать не было никакой возможности. Падре Эрнандо, взирая на эти вращения сам смеялся до слез, а потом придумал такое сооружение. Смех прекратился и единственной проблемой стало только то, что дети никак не хотели спускаться на землю, раз за разом требуя повторять репетиции.
  Мария медленно вы плыла на сцену. Веревка немного резала грудь, хотя для смягчения под нее была подложена простыня, которую дала заботливая Летисия. Свет притушили, чтобы на фоне полумрака лучше было заметно сияние новоявленных звезд. Она поглядела в зал. Там было темно, как в настоящем космосе, из которого в одночасье вдруг исчезли бы все светила. Зрителей видно не было, словно и нет там никакого зала. Вокруг стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают фитильки в лампах и вьются рядом незаметные на свету светляки. Прислушавшись можно было услышать, как они что-то поют. Мария улыбнулась залу, будто говоря: ничего, сейчас станет светлее, и потянулась за первой звездой, которая лежала вместе с остальными в небольшой сумочке, висящей у нее на шее.
  Тут кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась, не успев даже подумать, кто бы это мог сделать, ведь кроме нее на сцене никого не было. Падре Эрнандо сразу сказал, что со своей задачей она справится в одиночку. Это было совершеннейшей правдой, потому что если бы тут были еще и другие дети, то они бы больше толкались и мешали друг другу. В итоге наверняка звездное небо вышло бы вкривь и вкось. А так все смотрелось очень тихо и торжественно.
  Мария обернулась и увидела мальчика. Он висел рядом с ней, чуть позади и смотрел на нее чистыми голубыми глазами, в которых прыгали озорные искорки. Волосы у него были черные, кудрявые. Одет так же, как и она сама: белый длинный балахон до пят, может только чуть побелее, да крылья, как настоящие, из перьев, не отличишь. Обыкновенный мальчик, только висел он не касаясь пола. И безо всяких веревок и опор. Вот так. Белые крылышки не торопясь махали за его спиной. "Ой-ёй-ёй", - подумала Мария, продолжая почему-то как ни в чем ни бывало копаться в сумочке. "Ой-ёй-ёй, чем-то Бог сейчас занят, что у него все ангелы разбежались? Это что же такое творится?" Она была так спокойна, как будто каждый день с ангелами в гляделки играла. Мария подумала об этом и сама себе удивилась. Он улыбнулся ей. Впереди у него не хватало одного зуба. Совсем, как у Лео.
  - Молочный? - отчего-то спросила она.
  - Что, зуб-то? Молочный. Вчера выпал, когда я свистеть в два пальца учился, - он немного пришепетывал при разговоре, хотя и не так сильно, как Лео.
  - Научился? - Мария удивлялась себе все больше и больше: беседует, как ни в чем не бывало, будто это знакомый мальчишка с улицы.
  - Не-а, - протянул он. - Без зуба трудно.
  Он показал на веревку, давящую ей на грудь.
  - Что, верно, больно?
  - Вовсе нет. С чего это мне должно быть больно? - Мария не любила рассказывать о своих неприятностях. Она была очень самостоятельная девочка.
  Ангел засмеялся и стукнул пальцем по веревочному узлу у нее на спине. Он развязался. И вот тут Мария испугалась по-настоящему. "Ой-ёй-ёй! Хороша же я буду подвешенная за ноги!" - пронеслось у нее в голове. Она прямо так и представила себя качающейся на полом вверх ногами. "Платье задерется и все увидят, какие у меня коленки ободранные!" Она совсем недавно шлепнулась с лестницы и ободрала коленку, но никому об этом не сказала, потому что сама была виновата. Нечего было прыгать через три ступеньки, как кенгуру. Поплакала она тогда тихонько в уголке, потом глаза вытерла насухо, подтянула гольфы повыше, чтоб никто царапин не заметил и пошла ужинать. Очень не хотелось ей маму по таким пустякам расстраивать.
  Но ничего такого не случилось, она не повисла вниз головой и даже не пошевелилась. Ангел захихикал снова и стукнул по узелку на ногах. Он тоже немедленно развязался, веревка извиваясь закачалась, немного не доставая до пола. Мария пошевелила одной ногой, потом другой. Она, как и мальчик, парила в воздухе.
  - Вот здорово! - восхищенно прошептала она. - Летаю!
  Он с любопытством наблюдал за ней.
  - Ну что, пойдем погуляем?
  - Куда? - спросила Мария. Вообще-то ей хотелось разузнать о совсем других вещах, но ведь нужно было что-нибудь ответить.
  - Полетели. Туда, - он взял ее за руку и потянул вперед.
  Девочка неожиданно обнаружила, что вместо ткани перед ними раскинулось самое настоящее синее солнечное и оттого такое ласковое небо. "А ведь днем-то и звезд видно не будет", - пришло ей на ум.
  - А как же звезды?
  - Успеется, - махнул он свободной рукой. - Полетели.
  - А как же, если ткани нет, куда их вешать?
  Ангел снова засмеялся.
  - Ну, нет. Ну и что? Не волнуйся придет вечер, разберемся.
  И они полетели. Это оказалось совсем несложно, надо только захотеть и, глядь, ты уже летишь вперед, вверх или в сторону, куда пожелаешь. Мария так обрадовалась, как еще никогда в жизни не радовалась.
  - Как хорошо летать! - произнесла она.
  Ангел привычный к таким чудесам, перевернулся на спину, пожал плечами и беззаботно произнес:
  - Конечно хорошо, что ж тут плохого?
  "Здорово! Я теперь всегда летать буду", - решила она про себя. - "И как я раньше до этого не додумалась? Ходила зачем-то, коленки вон ободрала".
  - Ой, - неожиданно вспомнила она. - А как тебя зовут?
  Потом вдруг спохватилась, что невежливо спрашивать имя, не сказав своего, и поправилась.
  - Меня Марией, - она сделала на лету легкий реверанс, как учила ее мама, правда она никогда и предположить не могла, что дочери придется делать его в полете.
  - Меня Анхель.
  Они пролетели мимо белой гряды облаков.
  - Пойдем, полазаем? - предложил мальчик.
  Подлетели к облакам, похожим на большие горы пуха или ваты. Ангел с разбегу плюхнулся прямо в самую гущу. Она приняла его с мягким хлопком, как будто он упал на гигантскую перину. Подпрыгнул, снова шлепнулся на спину. Вокруг него закружились кусочки тумана, выбитые падением. Звонко засмеялся.
  - Ну, здорово! Иди сюда, не бойся! - позвал он Марию, которая висела рядом, не решаясь вот так сразу броситься на облако.
  "Будь что будет, - решила она. - Раз уж сегодня такие чудеса творятся, просто глупо чего-то пугаться". Она разлетелась, перевернулась в полете и шлепнулась рядом со своим новым другом. Сердце внутри подпрыгнуло, задрожало, внутри у нее все оборвалось, как бывало, когда она качалась на высоких качелях и подлетала чуть не выше деревьев. Стало легко. Она тоже засмеялась и перекувырнулась через голову. Облако принимало их, тепло и мягко. Оно и вправду было похоже на пух, легкий и ласковый. Мария оторвала клочок, подбросила его вверх. Он не упал, а поплыл дальше, подгоняемый легким ветерком.
  - Ужасно на утенка похож, правда? - обратилась она к Анхелю.
  Они принялись отрывать кусочки облака и кидать их. Оно рвалось легко, не труднее тумана. Было просто непонятно, как оно не проминается под ними. Скоро вдаль уплывала уже целая стая маленьких белых утят.
  - Здорово, - оценил мальчик их совместный труд. - А мы с друзьями, бывает, соберемся, когда делать нечего, и целую огромную черную тучу на клочки порвем. Там, внизу, все думают, что ураган будет, а потом из кусочков только дождь пройдет и все.
  - А вообще-то вы что обычно делаете?
  - Это как придется. Могут послать звезды протирать. Их каждый вечер чистить надо, а то пыль космическая налетает, день-другой не протрешь и все, не видать звезды. Их протирать-то недолго, но уж больно их много. Упаришься, пока все сделаешь.
  Он придвинулся к ней чуть поближе, сообщая секрет.
  - Бывает и уронишь какую, но Он обычно не ругается. Пальцем погрозит, волосы тебе взъерошит на голове и все. Он добрый.
  Анхель подумал секунду.
  - Это, наверное, оттого, что старый. Старые всегда добрые.
  - Это точно, - согласилась Мария.
  - Бывает луну или солнце чистить заставляют. Туда нас обычно целыми кучами отправляют. Вот веселье-то начинается. Солнце, оно знаешь какое скользкое. Разбежишься и катишься по нему. Ну во-о-от. По земле или другим каким местам летаем. Бывает, приказы Его выполняем или так просто, смотрим, шалим помаленьку. Иногда набедокурим чего-нибудь, тогда от Него влетает.
  - И тебе влетало?
  - Ну да, - признался он неохотно. - Было дело. Давно в Азии царь одного парня невзлюбил и бросил в ров помирать. А в том рву у него разные дикие звери жили. Львы там всякие, тигры. Мы с друзьями видим, съедят они его сейчас. А парень хороший такой, добрый. Так мне его жалко стало! Думаю, пропадет ведь ни за что. Верно?
  - Верно.
  - Ну я и подбил остальных, чтобы успокоить этих львов, тигров.
  - И чего?
  - Успокоили. Жив тот парень остался.
  - Так ведь это ж хорошо.
  - Хорошо-то хорошо, а мне, знаешь, как потом попало!
  - Почему? - недоумевала Мария.
  - Потому что такие вещи делать можно только если Он прикажет, а без Него ни-ни.
  - Так что ж смотреть, как дикие звери ни за что ни про что человека съедят?
  - Он говорит, что иногда так надо. А вообще-то Он в последнее время редко во что-то вмешивается. Считает, что люди сами должны до всего дойти. Надеется Он на вас сильно. А не помогает, потому что избаловать боится. Хочет, чтобы вы сами с силами собрались. Он любит сильных. Не тех, конечно, что лошадь поднять могут, а чтоб по-настоящему... Ну, чтоб в каждом слове чувствовалось...
  Ангел, кажется, немного запутался и решил закрыть тему. Мария же совсем ничего не понимала, но возражать не посмела, как ни грустно ей было от этого.
  - Ладно, что мы все о серьезном да о серьезном. Пойдем, еще чего покажу.
  Он полез по крутому склону облачной горы, карабкаясь все выше и выше. Мария отправилась следом. Лезть было легко, хотя лететь было бы наверное еще легче, но Анхелю по-видимому нравился именно такой способ подъема. Когда они стояли на самой вершине облака, ангел повернулся к другому, более пологому склону, крикнул "у-у-у!" и помчался на собственном заду вниз скользя словно легко, по начищенному паркету. Мария, чтобы не отставать от спутника, пропищала "эге-гей!" и понеслась за ним. От скорости захватывало дух и Мария стала подвывать от радости "у-у-у!". По пути она обогнала мальчика, слепила из облака комок поплотнее, кинула в него, попала в крылья. Чуть погодя, в спину ей влепился упругий шар, посланный ангелом, отчего она еще громче загудела и замахала руками.
  Совершенно забывшись от счастья, Мария вдруг увидела, что приближается к краю облака. За его белым туманным краем сразу начиналось небо: голубое, прозрачное, вечное. Она совсем забыла, что может летать, поэтому жутко перепугалась, что сейчас упадет на землю, которую даже видно не было, так была она далеко, и неминуемо разобьется. Ветер завывал в ее маленьких ушках, пощипывая холодом. Разорвав белую пелену, она со свистом вылетела в синеву неба и на мгновение зависла в воздухе, как это бывает перед началом падения. "Все, долеталась", - укорила себя девочка. И подумала с сожалением: "Мама расстроится! Да и Летисия тоже, пожалуй. Ох-ох-ох, прощайте все... Вспоминайте вашу непутевую Марию Руденсию Луминар". Она совсем уж, было, смирилась со своей участью, но тут заметила, что вовсе и не падает, а скорее наоборот, поднимается. Оглянувшись, она поняла в чем дело: маленькие крылышки на ее спине усердно молотили воздух, удерживая свою хозяйку от падения. "Как я могла забыть, я же умею летать, - она чуть-чуть подумала, - и вообще, по-моему, могу, все, что захочу!" Последнее, скорее всего было обычным хвастовством, но, впрочем, пусть читатель подождет дальнейшего развития событий.
  Потом они слепили из облака бабу. Анхель сказал, что он видел, как это делают на севере, где зимой выпадает снег.
  - Что такое снег? - не замедлила поинтересоваться любознательная Мария.
  Тот наморщил лоб, не зная, как объяснить такую сложную вещь.
  - Знаешь, это что-то вроде облаков, которые замерзли и упали на землю.
  - Что, правда? Замерзли и упали? Вот ужас-то!
  - Да, здесь такого не бывает, - ангел был чрезвычайно доволен собой, что сумел так ловко все разложить по полочкам и поразить Марию.
  - Ну ладно, - насмешливо оборвала его она, обижаясь, что никогда ничего подобного не видела: ни снега, ни луны, ни солнечных катков, - ты нос-то особо не задирай. Подумаешь облако на землю упало! Тоже мне чудо...
  -Да я и не задираю... - растерялся он. - Рассказываю просто.
  Они долго еще бродили по небу по колено в облаках, как в тумане. Мария подумала, что уже вспоминала сегодняшним вечером про туман и тихо рассмеялась - так непохожи были обстоятельства, при которых это происходило. Потом они уселись на самом краю одной тучки, свесили вниз ноги и разговаривали. Когда устали, нашли себе уютное место возле облачной горы и уснули под ее могучим и почти невесомым навесом. Мария спала с улыбкой на губах, видимо, ей снилось что-то очень хорошее.
  Когда они проснулись, уже вечерело, небо вокруг, насколько хватало глаз было чистым и лишь их тучка, как одинокий кораблик в открытом море, скользила в вышине. Закатное солнце разрисовало ее розовым, сделав похожей на маленького пушистого фламинго. Ветер стих и ничто не нарушала покоя природы, готовящейся ко сну. Мария потянулась, приподнялась на локтях. Рядом из пуха вынырнула голова Анхеля.
  - Ну что, - возбужденно, словно и не спал, затараторил он, - смотри, вечер уж. Когда же ты, спрашивается, свои звезды развешивать будешь?
  - А разве уже пора? - она почти забыла о своем главном деле. Все, что происходило с ней на земле стало за время полета таким далеким, словно она прочла об этом в газете в разделе новостей из джунглей Африки, если бы хоть в одной газете был такой раздел.
  - Ужас, как пора! Совсем, давно и окончательно пора! Немедленно пора!
  - Я и не знаю, как это делается, - вдруг испугалась Мария. - Я ведь и делать этого никогда не пробовала. Может лучше ты? Тебе ж не впервой...
  Ангел посмотрел на нее погрустневшими, но решительными глазами.
  - Нет уж. Теперь такое время, что вы люди сами должны располагать звезды. Ни Он, ни мы больше не вмешиваемся в Ваши дела. Теперь вы творите мир. Приступай, не бойся и помни, что от расположения светил тоже кое-что зависит.
  - Хорошо, - покорно согласилась она и полезла в сумочку, где находились кусочки зеркал, которым надлежало стать звездами.
  И вдруг в голос расплакалась.
  - Я боюсь, Анхель! - созналась она. - Ужасно боюсь... В жизни никогда не боялась, как сейчас. Я, наверное, жуткая трусиха?
  Он подошел, и обнял ее, как взрослый и мудрый человек обнимает ребенка, впервые столкнувшегося с жизнью, в которой ничего нельзя изменить и никто не поможет человеку сделать выбор, кроме него самого. Он гладил ее по плечам, тихо и невнятно, как ручей, бормоча что-то на ухо. Она, хлюпая носом, заглянула ему в глаза и неожиданно поняла, что он древнее всего, что есть вокруг: и неба, и солнца, и земли. Он глядел на нее, как глядит на человека спокойная и бесстрастная вечность, повторяя старые, как мир, слова: "Ты явился сюда на краткий миг, чтобы прожить свое мгновение и быть сожженным безжалостным солнцем времени. Таких, как ты много, очень много. Вы рождаетесь и умираете каждую секунду и несть вам числа. Ты всего лишь одна из них". Все это, как показалось Марии, она прочла в его зрачках, синих и холодных. Взглянув туда можно было умереть, если бы не крохотные искры любви, что трепетали в них. Любви к Марии, ко всем остальным, кто приходит и уходит каждую секунду, к каждой травинке и каждому листку.
  Ангел достал из кармана платок. Стал вытирать ей глаза. Платок был такой холодный, что у нее даже онемели щеки, казалось, что он водит по ее лицу куском льда, который впитывает слезы, но это, как ни странно, успокоило. Всхлипнув последний раз, она попыталась улыбнуться и сказала:
  - Ну, я пойду...
  Она шагнула с облака и полетела по прозрачному голубому небу развешивать звезды. А он стоял на месте и смотрел на нее. Очень взрослый и очень древний.
  Зеркала оказались неожиданно холодными, немного влажными и почему-то были похожи на маленьких серебряных рыбок, только вынутых из озера. Они дрожали и бились в руках Марии, как самые настоящие мальки. Сперва она немного испугалась от такого превращения, но потом ей даже понравилось.
  Вынув первую звезду, она долго не решалась найти ей место, но в конце концов, отважившись, зависла на месте и разжала пальцы. Звезда осталась висеть.
  - Как все просто! - восхитилась девочка.
  Потом она долго летала по небосклону, развешивая созвездия. Отлетала в сторонку, чтобы оценить свою работу, возвращалась снова, переделывала, снова смотрела. Оказывается это было очень интересно, создавать звездное небо. Если бы она знала об этом раньше, то никогда ничем другим бы не занималась. Созвездия она выдумывала на ходу, фантазировала забыв обо всем, лишь только ковш Большой Медведицы, сделала, как и договаривались они с падре Эрнандо, с ручкой изломом вниз.
  Когда последняя звездочка нашла свое место на небосводе, Мария снова обнаружила себя висящей на сцене перед холстом. И никого рядом, лишь чуть подрагивают веревки, оттого, что подмастерье кузнеца, как ни силен он был, устал за время представления держать детей на руках.
  - И увидел Бог, что это хорошо...
  Когда она была уже за кулисами падре тихо похвалил ее.
  - Умница, прямо настоящий ангелочек. Я чуть было сам не поверил.
  - Оно как-то само собой все получилось, - так же шепотом то ли хвасталась, то ли оправдывалась Мария. - Я тут не при чем.
  - Знаешь, так ведь и должно было быть, - очень серьезно проговорил падре Эрнандо, пристально глядя в глаза девочке. - Кстати, ты не видела мои очки?
  - Они у вас на носе, - не задумываясь ответила она и тут же осеклась: падре никогда раньше не носил очков.
  - Правильно говорить "на носу", - поправил священник, устраивая найденную пропажу поудобней.
  - Ну да, конечно, - растеряно пробормотала она. - Вот только откуда они у вас?
  - Как откуда? Всегда были. Впрочем, не мешай, - и он принялся читать далее.
  Мария в смущении пошла за сцену, где стояли остальные участники представления. Подошла к Лео.
  - У падре очки...
  - Ну и что с того... - он непонимающе оглядел ее. - Только увидела?
  - Нет... Я так... - произнесла Мария, не понимая уже совсем ничего.
  Она была ужасно растеряна и не заметила, что Лео совсем не шепелявил. Правда у него во рту зияли дыры, но они совершенно не мешали ему говорить.
  Тем временем спектакль подошел к концу. Зрители дружно хлопали целых пять минут, вызывая на поклон падре Эрнандо, но он не вышел, сказав, что это не мирской театр, а потому эти обычаи он не принимает и здесь они не в чести. Актеры потянулись из-за кулис, не подозревая, что творится в душе Маленькой Марии Руденсии. Она забилась в угол и не уходила. Что-то пугало ее, она боялась выходить, как порой бывало, когда ее представляли незнакомым гостям. Вроде бы и бояться нечего, а показаться на глаза не может: стесняется. "Дикаркой растешь", - говорила в таких случаях мама.
  Погасили лампы. Снаружи доносился шум людей выходящих из школы, топот, шелест дамских платьев, покашливание, стрекот цикад, которые, казалось, пропали на время представления. Дети-актеры встречались со своими родителями, радостно рассказывали им о своей игре, веревках для "летания", лейках, воде, о том, что вначале все ужасно волновались, а потом успокоились.
  - ... а Мария Руденсия так разволновалась, что даже заикаться начала от страха, - рассказывал сын алькальда родителям, сидевшим в первом ряду, так что Мария слышала каждое слово.
  - Бедная девочка, зачем же так пугаться, так ведь и на всю жизнь заикой остаться можно, - пожалела ее какая-то женщина, судя по голосу жена алькальда. - Ну а ты сам сильно боялся? Сознайся...
  - К Рождеству надо будет еще что-нибудь поставить.
  - Да. Вот о Рождестве Христовом и поставим...
  Голоса затихали, отдаляясь по мере того, как все шли к выходу.
  - Вот так, доигралась... Что-то теперь будет? - тихо произнесла она сама себе.
  - Иван! Мария! - произнесла где-то по ту сторону закрытого занавеса Летисия. - Дети, идите поищите Марию Руденсию. Донья Эмилия и ... волнуются, что же она не идет! Должно быть переволновалась девочка.
  Какое имя произнесла кухарка после имени ее матери девочка не разобрала из-за шарканья десятков ног и многоголосого гула заполнявшего зал, но сердце ее забилось, как бешенное, наполнившись вдруг сумасшедшей и несбыточной надеждой. Она заплакала, боясь, что сейчас все откроется и окажется неправдой. Она еще никогда жизни не обладала ничем более ценным, чем родившаяся в этот миг надежда, хрупкая, как лапка кузнечика и легкая, как взгляд любящей матери. Мария не могла дышать, ей казалось, что она сейчас задохнется. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, только слезы все лились и лились безутешные, как надежда на чудо.
  Рядом с ней присел неизвестно откуда взявшийся Анхель.
  - Ну, что сидишь?
  - Боюсь.
  - Опять боишься? Может мне вместо тебя пойти?
  Она молчала.
  - Пойми, это все ты сделала. Как делала, так и получилось. Что уж теперь...
  - Нет, это ничего... Это я так, ты не думай... Сейчас посижу и пойду.
  - Ну смотри. А я ухожу.
  Он поднялся и побрел в густую темноту в углу, оставляя после себя грустный чуть влажный запах, какой бывает осенью в лесу.
  - До свидания.
  Она подумала, что нужно сказать что-то еще, поблагодарить за помощь, но сил совсем не было. В голове была лишь пустота, да ветер. Наверное еще с путешествия по облакам там остался, не выгонишь.
  Тихо, сверкнув в полумраке глазами, шмыгнула крыса, похожая на ту, что сидела на плече у фокусника и астролога Персея. Девочка вспомнила, что видела, как он входил в селение незадолго перед представлением и, может быть, он тоже был в зале вместе со всеми.
  - Всё! - пискнула крыса, глядя на плачущего ребенка. Мария, как когда-то давно вздрогнула, но уже не удивилась.
  В черном небе над выходящими артистами и их родителями светил ковш Большой Медведицы с ручкой изломом вниз.
  С лампы, забытой за сценой, падали капельки света, собираясь в маленькую лужицу на полу.
  Слезы тихо ползли по щекам Марии, забираясь за пазуху ангельского наряда.
  Шум в зале смолк, теперь там остались только те, кто ждал ее...
  
  
  P.S. В заключение этой необычайной истории можно сообщить только, распространенный среди ученых-ботаников, нелепый слух о том, что игольчатая акация, утеряла свои колючки в процессе эволюции.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"