Мальков Виталий Олегович : другие произведения.

Срок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть опубликована в моём авторском сборнике прозы "Срок". Издательство "Константа" (г. Белгород), 2014 г. Тираж 1000 экземпляров.


Виталий Мальков

  
  

СРОК

  

Повесть

  
   Резкое тарахтенье прервало мрачный сюрреализм сна, в котором Полынов бродил по странному, безлюдному городу, окружённому забором с колючей проволокой.
   Будильник он всегда ставил на без четверти шесть, чтобы было время спокойно попить кофе и посмотреть утренние новости, настроиться на предстоящий рабочий день. Но зачастую Полынов просыпался сам за несколько минут до включения будильника. За четырнадцать лет службы в его организме, видимо, выработался рефлекс на пробуждение.
   Нажав кнопку, он с минуту лежал, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. Вставать и идти на работу категорически не хотелось - мысль о том, что опять будет то же самое, давно опостылевшее, угнетала и вызывала острое желание послать всё подальше. Обычно такое творилось с ним к концу недели, но сегодня был только вторник.
   - Старею, что ли? - вслух произнёс Полынов и усмехнулся. - Или обленился.
   Переборов хандру, он рывком вскочил с кровати и зашлёпал босыми ногами по полу. Это шлёпанье внесло приятное оживление в пустоту однокомнатной квартиры. Даже почудилось, будто это не его собственные шаги, а чьи-то ещё.
   Поставив греться чайник, он включил пультом небольшой телевизор, стоявший на холодильнике, и выбрал канал "Россия". Там молодые, жизнерадостные ведущие мололи всякие глупости о том, что надо быть успешным человеком, и швыряли направо и налево новомодные иностранные словечки: "креатив", "гаджеты", "инновации", "тренды". Казалось, с экрана звучит не родной русский язык, а какой-то малопонятный речевой суррогат, который, судя по всему, очень нравился телеведущим.
   Чайник засвистел. Полынов налил в чашку дымящийся кипяток, сыпанул туда ложку растворимого кофе и бросил пару кубиков рафинада, тщательно перемешал и стал пить осторожными, маленькими глотками.
   Начался выпуск новостей, и новости эти вызывали в душе уныние. В мире творились нехорошие вещи - шли войны, совершались террористические акты, лилась кровь. Всю Северную Африку и Ближний Восток трясло от "цветных" революций, которые, похоже, делались по одному и тому же сценарию, писавшемуся где-то за океаном. Тунис, Йемен, Египет, Ливия, Сирия...
   В Афганистане подверглись нападениям представительства ООН, а неугомонные палестинские боевики вновь пуляли ракеты по Израилю. В Ираке происходили очередные выступления курдов, а сомалийские пираты опять бузили в Аденском заливе.
   На фоне всех этих безумств радовала лишь одна новость - российский космический корабль "Юрий Гагарин" летел к международной станции, словно бросая своим полётом вызов человеческому варварству и напоминая всем людям, что на дворе всё же двадцать первый век...
   На завтрак Полынов, недолго мудрствуя, пожарил яичницу с салом и луком, сдобрив её майонезом и укропом. Получилось вкусно и сытно. Поев и собрав хлебным мякишем остатки, пошёл в ванную бриться и чистить зубы.
   В висевшем в ванной зеркале появился человек, которого Полынов слишком хорошо знал целых тридцать семь лет. Поворачивая голову то вправо, то влево, этот человек из зазеркалья внимательно рассматривал его, недовольно хмурясь и упрямо сжимая губы. Он был всё таким же: коротко стриженные тёмно-русые волосы, немного оттопыренные уши и карие глаза, смотревшие на мир с грустной иронией. Пожалуй, стал чуть-чуть взрослее и суровей. А ещё в тёмной щетине виднелись едва заметные проблески седины.
   "Первые признаки грядущей старости", - с тоской подумал Полынов. - "И ничего тут не сделаешь. Природу не обманешь".
   Пока сбривал щетину, в голову полезли невесёлые мысли о жизни, которая, похоже, не сулила впереди ничего хорошего. Служебная карьера не задалась - застрял он крепко в капитанских погонах, скорее всего, уже навсегда. Минимальная пенсия, благодаря стажу "год за полтора", у него имелась, но что толку? На одну пенсию не проживёшь, а найти другую работу, более-менее приличную, вряд ли получится. Кому и где он нужен без профессии? Идти же охранником - тоже не вариант. Так что, оставалось тянуть лямку до самого конца, накапливая выслугу. А потом - всё, амба. Тушите свет!
   - Прозябание, - вспомнил он звучное русское слово, таящее в себе глубокий смысл. - И никакого просвета.
   Хорошо ещё, что появилась своя квартира. Спасибо родителям - разменяли ради сына двухкомнатную. Но всё же, в стране, где простой человек сделался "неуспешным", а значит, второсортным, самое лучшее теперь принадлежало тем, кто мог за это заплатить.
   - Ничего, как-нибудь прорвёмся, - подмигнул он тому, кто был в зеркале.
   Картина личного будущего так же пока не прорисовывалась. Вера... Отношения с ней зашли в полный тупик. Особенно это касалось их интимной близости, во время которой женщина вела себя как неопытная, стыдливая девчонка, отчего возникали конфузы. Но, в то же время, Полынова тянуло к Вере. Влекли её детская непосредственность и душевная чистота, никак не вяжущиеся с современной действительностью. Ассоль, которая так и не увидела алые паруса... Полынов знал, что Вера сама тяготится своей странностью, но, вместе с тем, не знал, что может сделать для этой женщины. Он всё меньше и меньше понимал, как ему вести себя с ней, и от этого всё сильнее испытывал растерянность и горечь...
   Каждое утро, надевая форму, Полынов чувствовал необъяснимый прилив энергии и внутреннюю трансформацию. Он как будто становился совсем другим человеком, более значимым и официальным. Конечно, он прекрасно понимал, что это всего лишь иллюзия, потому как любая система превращает человека в маленький, безликий винтик одного гигантского механизма. Пока этот винтик исправно работает, не создавая проблем всему механизму, он нужен, о нём заботятся, но едва он начинает давать какой-то сбой, его тут же выкручивают и заменяют новым. Для этого даже имелся чётко отработанный приём - увольнение "задним числом".
   А иной раз Полынов видел себя деревянным болванчиком, в спину которого воткнут заводной ключик, предназначенный для рук начальства. От этого болванчика требовалось совсем немного - уметь правильно выполнять нужные команды и произносить несколько нехитрых фраз: "здравия желаю", "разрешите доложить" и "виноват". В такие моменты он серьёзно помышлял уйти с этой работы. Уже невмоготу ему было видеть каждый день уголовный элемент, о котором государство стало почему-то заботиться лучше, чем о законопослушных гражданах. Да и от начальства, если честно, он порядком подустал, оно ведь редко когда попадается мудрым и заботливым о подчинённых. Навидался Полынов за годы службы много всяких начальников и начальничков. Обычно все эти товарищи необычайно любили кем-то командовать и ругаться почём зря, имели весьма важный вид и сердитый взгляд, напоминая персонажей Салтыкова-Щедрина. Иногда даже казалось, будто этих самых начальников выращивают из пробирок в неких специальных секретных инкубаторах, как особую породу людей для руководства другими. Потому что умные, добрые и совестливые люди никогда до высокой должности не дослуживали...
   Полынов начистил до блеска ботинки, застегнул камуфлированную зимнюю куртку, утеплённую искусственным мехом, и нахлобучил на голову фуражку, завершив своё преображение. Проверив, не забыл ли удостоверение и деньги, он покинул квартиру в начале восьмого...
  
   * * *
  
   Город встретил его неприятной, холодной моросью. В утреннем сумраке вокруг, во все стороны шли люди, спешили - на работу или по каким-то своим делам. Задумчивые, неулыбчивые лица...
   "А ведь любой из них может оказаться в колонии. Например, вот этот мордастый парень или вон тот тщедушный мужичок, в очках и с кожаным портфелем. Совершенно любой".
   Эта неожиданная мысль поразила Полынова простой и жестокой жизненной логикой.
   "Сегодня кто-нибудь из них оформляет кредит или берёт ссуду, мечтая о машине или собственном доме, строит планы на будущее, на что-то надеется, а завтра какая-то глупая случайность или же нехорошие мысли приведут этого человека на скамью подсудимых и дальше - за тюремную решётку. Точно неизвестно как именно это произойдёт, но это уже будет неважно. Свершится непоправимое - человек превратится в зека, и вся его дальнейшая жизнь пойдёт совсем по другому сценарию..."
   На остановке уже скопился народ, и Полынов присоединился к ждущим, став с ними одним целым. Многих он видел здесь почти каждое утро и знал, кто какой маршрут ждёт.
   Люди подходили в точно определённое время и уезжали на автобусе или маршрутном такси в нужном им направлении. Всё это походило на тщательно отлаженный конвейер всеобщего поступательного движения, в котором, конечно же, имелся какой-то смысл, и все люди, приходящие сюда, на эту остановку, и уезжающие отсюда, были объединены этим смыслом в единый организм полезной деятельности. Полынов, как и все прочие, тоже был причастен к этому организму, выполняя в нём пусть и небольшую, но важную функцию.
   Вскоре он, едва втиснувшись в битком набитый автобус, ехал на окраину города, туда, где находилась колония. Все посторонние мысли покидали голову, а окружающий мир обретал упорядоченность и стабильность.
   В душе появлялся специфический, необходимый в этой чёртовой работе настрой, притуплявший всё доброе и хорошее. Без этого настроя никак нельзя было обойтись, он служил надёжной защитой от бесконечных душеизлияний и покаяний тех, кто получил свой срок за то или иное преступление. Впрочем, иногда в защите появлялись бреши, которые хорошо заделывались водкой...
   Через четверть часа Полынов стоял перед КПП, ведущим в сумрачный "мир зеков и ментов". Привычный лязг металлических дверей, заспанное личико девушки-сержанта за стеклом проходной и грустный взгляд кавказкой овчарки Нюрки, охранявшей площадку для досмотра транспорта - это было уже много-много раз, и всё чаще начинало казаться, будто другого мира нет и вовсе. Есть только забор с колючей проволокой и вышками - забор, опоясывающий всю Вселенную, сжатую в бесконечно малую точку с названием ЗОНА...
  
   * * *
  
   В дежурке, как всегда по утрам, царила суета. Заступившая смена принимала колонию и готовилась к проведению проверки, вникала в "местные новости".
   Отстоявший ночь оперативный дежурный майор Бровко, обладатель пышных чёрных усов и любитель всяких историй и баек, отчитывал прапорщика Бычкова, молодого парня с туповатой физиономией, вечного объекта насмешек за свою недалёкость.
   - Бестолочь! Ты думаешь вообще, что пишешь? - не сдерживал эмоций майор. - Ну какие такие рыльно-мыльные принадлежности? Это же официальный документ! - Он тряс перед Бычковым какой-то бумагой. - Твою дивизию...
   Дежурка заполнилась смехом. Всем стало ясно, что речь идёт о рапорте, где Бычков перечислял изъятые при обыске предметы.
   - Иваныч, я по запарке, - пытался оправдаться прапорщик. Его щёки густо покраснели. - Ну, виноват, ну... поспешил...
   - Надо этот шедевр сохранить, - с серьёзным видом сформулировал заступивший капитан Ершов. - Будет хоть что на пенсии вспомнить.
   - Только за такие шедевры начальник потом раком ставит. - Бровко свернул лист и спрятал его в карман куртки. - Бегом переписывай, Толстой.
   - Ну что ты, Иваныч, ругаешься. На таких людях система держится, - пошутил Ершов. - А то бы совсем тоска была.
   - Тоже верно, - с усмешкой согласился Бровко и, взглянув на висевшие на стене часы, включил "внешнее оповещение". - Внимание, в колонии объявляется проверка! Всем осуждённым построиться на плацу. Повторяю...
   - Ладно, пошёл я. - Ершов повесил на плечо громкоговоритель.
   - Удачи, - пожелал ему майор...
   Проверка проводилась дважды в сутки - утром и вечером - по картонным карточкам, на которых были наклеены фотографии зеков, указаны их фамилии и имена, статьи, а так же даты начала и конца срока. Сначала просчитывались отряды, затем подбивалось общее количество обитателей колонии.
   Полынов смотрел из окна дежурки на плац жилой зоны, где строились поотрядно люди в чёрных телогрейках. Более полутора тысяч отбывающих наказание за кражи, грабежи и разбои, убийства и изнасилования, и у каждого из них минимум две *ходки за спиной - всё-таки, строгий режим. Процентов семьдесят этих злодеев совершили преступление "по пьяни", не соображая, что творят, но это их, конечно, ничуть не оправдывало.
   С трёх сторон плац сплошной стеной окружали здания - общежития, клуб, комбинат бытового обслуживания, столовая и медицинская часть. На стене комбината красовался большой, поблёкший от времени плакат "Осуждённый, помни, тебя ждут дома!". Там же была изображена женщина с ребёнком на руках. С четвёртой стороны плац упирался в дежурку и высокую бетонную стену, отделявшую от жилой зоны штрафной изолятор и туберкулёзную больницу. У врачей больницы, куда свозили зеков со всех изоляторов и колоний области, помимо доплаты к окладу, трудовой стаж шёл "год за два". То же самое получали и младшие инспектора смен, закреплённые за "тубиками". Но, в принципе, опасности подхватить туберкулёз подвергался любой сотрудник, поскольку заболевшего зека могли выявить не сразу...
   Очередной будничный день колонии вступил в свои права. Он был так же расписан по часам, как и все предыдущие, подчиняясь внутреннему распорядку. После проверки зеки, работающие в первую смену, потянулись чёрной колонной к санпропускнику, который связывал жилую и производственную зоны, а остальные возвращались в свои общежития, чтобы коротать там срок и "маяться" от безделья. Это раньше, в советские времена, на благо Родины обязаны были трудиться все преступники. Теперь же у государства таких возможностей не было, да и, похоже, оно не очень-то этого хотело, поэтому осуждённые трудоустраивались в основном по желанию либо для погашения материальных исков, но последние, как правило, работали плохо и всеми способами пытались "откосить". К тому же, прокуратура зорко следила за тем, чтобы в колониях соблюдался трудовой кодекс и не нарушались права человека. Прекрасно об этом зная, зеки по любому малейшему поводу строчили жалобы, по которым обязательно приезжали восстанавливать справедливость дяденьки в голубых мундирах.
   А с экранов телевизоров молодой, лощёный, сияющий ослепительной "американской" улыбкой, президент с пугающей регулярностью твердил, что пора подтянуть уголовно-исполнительную систему к европейским стандартам и улучшить условия содержания в пенитенциарных учреждениях. Только при этом президент почему-то забывал о том, что законопослушные граждане в России тоже живут далеко не по-европейски...
   У выхода из санпропускника зеков уже ждали сотрудники производственного отдела, строившие свои бригады и разводившие их по цехам. Среди них был и капитан Полынов, старший мастер цеха металлообработки, производившего сельхозтехнику...
  
   * * *
  
   Начальник цеха майор Клименко, как обычно, с утра был не в духе и "спускал пар" на зеках. Он лично строил бригады, осматривал внешний вид рабочих и громко отчитывал тех, у кого находил отклонения от "установленной формы одежды", подкрепляя свою речь красочными эпитетами.
   - Егоров, где нагрудный знак? До обеда чтоб пришил, разгильдяй!.. Степанов, почему пуговицы не все? Идёте как оборванцы! Думаете, на работу можно в свинячьем виде ходить? Вы не на курорте, мать вашу!..
   Бригада Полынова в это утро оказалась образцовой, придраться было не к кому. Но и это вызвало раздражение майора - он кривился и зло сверкал глазами из-под фуражки, видимо, не до конца освободившись от негативной энергии.
   - Заигрались с ними в демократию. Скоро в зонах лучше, чем в пионерлагерях будет, а нам всем шутовские колпаки выдадут, чтобы веселить этих уродов. - Клименко выругался и пнул попавшийся под ногу камень.
   Бригады втягивались в железобетонное чрево цеха и расходились по своим участкам. Внутри их встречали застывшие на пролётах ряды плугов и культиваторов, а так же грязные цеховые кошки, которые, издали завидев своих хозяев, бежали к ним с жалобным мяуканьем, выпрашивая еду.
   Наверное, в любой колонии есть свои кошки-зеки, которые тоже отбывают срока и часто пожизненно. Обычно они имеют зачуханный и грустный вид, да и само их бытие неважно. Лишь единицам таких четвероногих бедолаг удаётся освободиться вместе со своими "старшими братьями", большинство же из них рождаются и умирают в зоне - в основном насильственно. Периодически в колониях проводятся "кошачьи зачистки" - животных травят разными гадостями или просто собирают в мешки и вывозят подальше. Полынову и самому приходилось участвовать в отловах, и такие "операции" оставляли в душе тяжёлый осадок...
   Постепенно всё вокруг приходило в движение, оживало, наполняясь хорошо знакомым производственным шумом. Включился один станок, затем другой, а вскоре уже на полную зазвучала механическая симфония обработки металла, исполняемая оркестром токарных, сверлильных и фрезерных станков. Четырнадцать лет Полынов слушал её изо дня в день и мог на слух определить, какой именно "инструмент" играет в этом оркестре, выделяясь своим неповторимым "голосом" среди всеобщего визжания, тарахтения и рычания фрез, свёрил и резцов.
   Конечно, периодически менялись сами "музыканты". Одни освобождались по концу срока или "условно-досрочно", других списывали с работы за различные нарушения или увозили этапом в другие зоны. Кроме того, примерно раз в два года кто-то из работающих в цеху осуждённых попадал в *тубонар, откуда его, после полугодового курса лечения, переводили в отдельный "туботряд". Вообще цех металлообработки представлял собой благоприятное для этой страшной болезни место, особенно зимой, когда температура внутри, не взирая на отопление и тепловые завесы на воротах, опускалась ниже нуля.
   Но на смену выбывшим тут же приходили новые - происходил бесконечный круговорот лагерной жизни. Единственной трудностью было то, что с каждым годом всё острее ощущался дефицит опытных специалистов.
   - Сажали бы побольше работяг, - мрачно пошутил как-то Клименко. - А то сплошные кончелыги, которые ни хрена не умеют делать...
   Впрочем, на воле творилось примерно то же самое, потому что рабочие профессии теперь были не в престиже...
   В бригаде Полынова числилось двадцать три зека, многие из которых только здесь, в колонии, впервые в жизни узнали, что такое каждодневный труд, и обрели специальность. Возможно, они и сами были удивлены тому, что могут, оказывается, и работать, создавать что-то нужное и приносить какую-то пользу. А у некоторых вдруг проявлялась настоящая одержимость в работе - они старались быть лучшими, оставались во вторую смену, сами чинили свои станки и сами придумывали кондукторы и разные приспособления для удобства. Как-то не верилось, что на свободе все эти люди занимались чёрт знает чем...
   Полынов легко взбежал по металлической лестнице на второй этаж, где находился кабинет мастера, и отомкнул дверь. Вошёл и занял своё кресло местной конструкции, сваренное из кусков труб и уголков, тяжёлое и с виду неприглядное, но вполне удобное для работы. Открыл журнал сменных заданий и стал вписывать напротив фамилий наименование и количество деталей.
   В кабинете бесшумно, словно привидение, появился бригадир Толик Жульбис. Он знал все станки как свои пять пальцев - до первой судимости работал на заводе токарем. Да вот беда, когда выпивал, то напрочь терял голову - становился буйным и мог наломать дров. За это и сидел уже в третий раз. Был он на два года моложе Полынова, но выглядел старше - ранняя седина на висках, глубокие морщины на лбу.
   - Сергеич, чайку? - спросил бригадир.
   - Завари-ка, Толик, покрепче, - кивнул Полынов. - А то что-то голова тяжёлая. Надо мысли прояснить.
   - Пил, что ль, вчера? - Жульбис хитро прищурился.
   - Пил, пил... Кефир. Лучше бы рюмочку пропустил.
   - Ну, тебе с этим проще...
   Жульбис вышел из кабинета и через минуту вернулся с пластмассовой канистрой, из которой налил в электрочайник воду. Поставив канистру рядом, на сейф, присел за второй стол, стоявший у противоположной стены.
   - Что там с твоим *УДО? - спросил Полынов.
   - На следующей неделе пойду на комиссию, - радостно сообщил бригадир. - Даст бог, летом дома буду.
   - Думаю, пройдёшь. Начальник цеха тебя поддержит, работаешь ты хорошо. Как в отряде?
   - Да нормалёк всё. Нарушений не имею.
   - Значит, точно пройдёшь.
   - Суд может прокинуть. - Жульбис вздохнул. - Всё от судьи зависит.
   - А до конца срока сколько?
   - Почти полтора ещё.
   - Да нет, не прокинет, - уверенно сказал Полынов.
   - Эх, скорей бы домой. - Жульбис грустно смотрел в окно, выходившее на участок. Там вовсю кипела работа, суетились у станков зеки. - А то достал уже весь этот зоопарк.
   - Какие-то проблемы?
   - Да не то чтобы, - пожал плечами бригадир. - Просто блатные вот уже где. - Он провёл рукой по горлу. - Все эти смотрящие и подсматривающие... Бродяги сраные... - На его скулах заиграли желваки. - Понятия у них... Какие там, на хрен, понятия?! О правильной жизни сказки травят, а сами только и думают, как бы мужика обобрать. Я по первой ходке в Курске сидел. Вот там были блатные, не то что эта шантрапа. Там всё по уму было.
   Полынов перестал писать и хмуро слушал бригадира. Он и сам заметил, что так называемые "блатные" чувствуют себя в зоне всё вольготней и вольготней. Не совсем было ясно, почему такое происходит.
   - Сейчас попасть на бабки плёвое дело, - продолжал изливать душу Жульбис. - На всё запрет мужику наложили, а за любое разрешение надо платить. Играешь в карты, надо отстёгивать смотрящему за игрой, хочешь свой сотовый иметь, плати, и так по любому поводу. Даже бражку поставить...
   - Прямо не зона, а дилерский центр, - подивился Полынов.
   С одной стороны получалось, что для руководства колонии такое положение вещей даже выгодно - через блатных проще управлять основной массой зеков. Но... как всегда, имелась и "другая сторона медали". Выглядело это так, будто администрация признаёт и даже наделяет определёнными правами так называемых "отрицательно настроенных осуждённых", вместо того чтобы их всячески преследовать за верность устоям преступного мира. Такиее заигрывания с блатными могли обернуться для всех очень нехорошим побочным эффектом.
   - Раньше в зонах за мужиков спрашивали строго, особенно воры. А сейчас хрен знает что творится. - Жульбис по-стариковски крякнул. - Нет, не везде, конечно. Остались ещё нормальные командировки, но один чёрт... имеется такая тенденция. - Он улыбнулся, видимо, довольный своей умной фразой.
   - Тенденция, говоришь? - Полынов замер от неожиданно пришедшей в голову мысли, что, в самом деле, это могла быть общая для всей страны тенденция, вполне закономерная и объяснимая.
   Ведь простой человек, то есть мужик-работяга, сделался теперь в России кем-то вроде второсортного "холопа", презираемого богатыми и власть имущими. Быть рабочим или рядовым инженером, врачом, учителем, служащим стало не престижно и чуть ли даже не унизительно. И больше всего поражал тот факт, что всё это буквально вдалбливалось в мозги молодёжи по телевидению и в Интернете, а так же со страниц "жёлтых" газет и модных, гламурных журналов. Героем дня обычно становился не человек труда, а банкир, олигарх, бандит, крупный чиновник и представитель шоу-бизнеса. Про них писали книги и снимали фильмы, их наглые рожи мелькали тут и там, без всякого стыда делясь со всем честным миром своими любовными похождениями и пьяными дебошами. От этой ТЕНДЕНЦИИ веяло чем-то тщательно продуманным и очень нехорошим.
   И всё это, вполне даже может быть, сказывалось на современной "лагерной" жизни. Раз уж мужик был неуважаем на воле, то и в зоне к нему относились соответственно...
   - Нет, лучше уж в одиночке сидеть, - покачал головой бригадир. Видно, всё это в нём накипело и само рвалось наружу. - А здесь ты в постоянном напряжении. Не дай бог, что-то не так скажешь или сделаешь, сразу сожрут и в грязь втопчут. Как пауки в банке. В *дальняк и то спокойно не сходишь. Везде глаза и уши. Слушают, смотрят, а чуть что, сразу к блатным бегут жалиться. Мыши серые...
   Чайник закипел. Жульбис бросил в заварник горсть чая и налил дымящийся кипяток.
   - Ничего, Толик, скоро новые зоны появятся. - Полынов вспомнил о принятой в Москве концепции развития уголовно-исполнительной системы. Ведь всем давно уже было понятно, что отрядный принцип содержания осуждённых приносит больше вреда, чем пользы. Только в небольших группах, не имеющих прямого контакта с преступными лидерами, люди могли избежать влияния закоренелой уголовной среды. В отрядах же, где находилось по сотне и больше зеков, человек неизбежно был обречён на изменение своей психики в худшую сторону. Конечно, ни о каком исправлении тут не могло быть и речи. Ничего тут не могли сделать ни опера, ни режимники, ни воспитательный отдел. Потому что сама зона воспитывала попавшего в неё гораздо быстрее и эффективней, только воспитывала по-своему...
   - Будете сидеть в шестиместных камерах, как в Европе.
   - Это, конечно, круто. - Жульбис кисло усмехнулся. - Только где они столько бабла возьмут, чтоб все зоны перестроить?
   - Если честно, не знаю, - признался Полынов. - Но, по крайней мере, так говорят.
   - Ага, они много чего говорят. - Бригадир с сомнением махнул рукой.
   - Ты бы лучше за ум взялся. Не надоело по колониям да тюрьмам мыкаться?
   - Да надоело, конечно, а что поделаешь. - Жульбис покривился. - Вот ты, Сергеич, свою жизнь поменять не хочешь? Или доволен всем? - То-то же... Получается, оба мы срок мотаем, хоть и по-разному.
   - Ладно, философ, налей-ка лучше чайку. Наверно, настоялся уже.
   Бригадир поспешно встал, достал из сейфа чашку и, налив в неё чай, поставил чашку на стол Полынову. Положил рядом пару карамелек.
   - Сергеич, угости сигареткой, а то я свои все раздал работягам. Приходится помогать бедствующим.
   Полынов достал из кармана куртки пачку "Донского табака". Сам он старался курить как можно реже, но не всегда получалось.
   - Бери пару.
   Жульбис поблагодарил, забрал журнал сменных заданий и отправился расписывать зеков. В окно было видно, как он передвигается от одного станка к другому, что-то кому-то говорит, на кого-то покрикивает. Он как нельзя лучше подходил для своей непростой должности бригадира. В колонии это было ценное и редкое качество - уметь находить общий язык и с зеками и с начальством.
   Полынов с тоской оглядел кабинет. Серые стены, чёрные сейфы и коричневые столы - всё это действовало угнетающе. Возникло сильное желание прямо сейчас сбежать отсюда, пройтись по сосновому лесу, окружающему колонию, раствориться в его зелени и забыть о работе. Забыть навсегда о том, что на свете существуют зоны и зеки...
   "Надо хоть стены перекрасить", - с неприязнью подумал он. - "В зелёный, что ли..."
   На лестнице загрохотали тяжёлые шаги. Дверь распахнулась от резкого толчка, и на пороге возникла массивная фигура начальника цеха. Майор Клименко, как всегда, быстрый и энергичный, вбежал в кабинет и, бросив на стол Полынову какие-то бумаги, рухнул на соседнее кресло.
   - Это тебе привет из маркетинга. Ознакомься.
   - Опять срочный заказ?
   - Не опять, а снова. Так что, допивай чай, получай металл и запускай. Заказ большой, не будем с ним тянуть. Не хочу лишний раз выслушивать от директора.
   - Понятно. - Капитан бегло просмотрел бумаги.
   Чертежи и техническое описание, нормы расхода материала и расценки на операции - всё как обычно. На ближайший месяц участок работой обеспечен, и это хорошо. По крайней мере, у зеков не будет времени на разные глупости...
   - Достали меня с этими заказами. - Майор откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. - Скорей бы отпуск. Хочу в Крым съездить. Куда-нибудь в Коктебель или Судак. Отдохну хоть по-человечески. Пять лет в Крыму не был. Всё время что-то мешало. То семья, то делишки какие-то... А теперь, когда развёлся, и время свободное появилось, и желания... Можно сказать, новая жизнь началась. Ни в чём себе не отказываю, ни перед кем не отчитываюсь, кроме начальства. Ещё бы и его не было...
   Полынов усмехнулся.
   - Скажешь тоже. Как же без начальства? Без него ведь, родимого, никакая разумная жизнь невозможна...
   - Это точно, - рассеянно ответил Клименко. - Да, заскочи ещё в техотдел. Я краем уха слышал, вроде, сеялка какая-то. По ходу, делать начнём.
   - Понял, заскочу.
   Полынов закинул в рот конфету и стал быстро допивать чай.
  
   * * *
  
   Мысли сами собой опять закрутились вокруг отношений с Верой, и опять весь этот круговорот затянул его в тёмный омут, из которого невозможно было выбраться. Точнее, выход здесь оставался только один - всё бесповоротно оборвать. Пусть их недолгий роман останется в памяти в виде маленькой, доброй сказки без классического счастливого конца - "а потом был пир на весь мир"...
   Они нашли друг друга в Интернете - величайшем изобретении конца двадцатого века, сделавшем намного проще поиск своей второй половины. Там, в этой Мировой Паутине, даже самый стеснительный и неуверенный в себе человек мог решиться на то, чего не сделал бы никогда в обычной жизни. Ведь у сидящего перед монитором компьютера есть преимущество - ему легче в психологическом плане, он может прикрыться любой маской и знает, что одним нажатием клавиша сбежит в случае неудачи.
   На сайте знакомств Стас зарегистрировался скорее от скуки, особо не надеясь найти там себе спутницу жизни. Большинство девушек и женщин в своих анкетах неприкрыто писали, что им нужен "щедрый, без материальных проблем, уверенный в себе мужчина, который будет делать подарки". Это скорее напоминало рекламу товара с единственной целью - продать его подороже. Становилось грустно от того, что все эти "искательницы женского счастья" мечтают лишь об обладателе толстого кошелька и, похоже, совсем не ведают о том, что кроме денег на свете есть иные, нематериальные, ценности.
   Но как-то, будучи выпившим и в очередной раз просматривая все эти напыщенные "ценники", Стас натолкнулся на фотографию Веры и был очарован её по-детски наивным, беззащитным взглядом. Такой взгляд явно мог принадлежать только женщине, которой не важно, какой марки машина её избранника и есть ли она у него вообще.
   Стас прочёл анкету. Вера оказалась одного с ним возраста, была разведена, жила одна и не имела детей. Он написал ей что-то смешное и ободряющее, а Вера ответила примерно тем же. Так началось их знакомство - просто и обыденно. Очень быстро выяснилось, что у них схожие увлечения и художественные вкусы - Есенин и Гумилёв, Замятин и Булгаков, фильмы Георгия Данелия и Марка Захарова. Пару недель они общались на сайте, затем перешли на телефонные звонки, а потом договорились встретиться вживую. Произошло это в самом конце сентября, возле памятника князю Владимиру, крестившему Русь. Место выбрала Вера, сказав, что оттуда открывается красивый вид на город.
   В жизни женщина оказалась гораздо лучше, чем на фотоснимке - стройная фигура, полная грудь, тёмно-русые волосы, собранные на затылке заколкой-крабиком и свободно спадавшие на спину, и синие-синие глаза, в которых затаилось ожидание... Именно такой Стас её и запомнил - в тёмно-синем джинсовом костюмчике и с сумочкой через плечо...
   - Привет, - немного охрипшим от волнения голосом сказал он тогда и протянул ей букет разноцветных хризантем, купленный на улице у старушки.
   - Спасибо. - Вера с заметным смущением приняла цветы, затем улыбнулась ему, как хорошему знакомому. Впрочем, благодаря Интернету, так оно и было - они успели узнать друг о друге многое.
   - Погуляем? - предложил Стас.
   - Давай, - согласилась она.
   Сначала они бродили по парку, наслаждаясь тёплым, безоблачным вечером, затем выпили кофе в каком-то небольшом и уютном кафе, после чего Стас проводил Веру до самого подъезда и на прощание галантно поцеловал ей руку.
   - Встретимся ещё? - спросил он с надеждой на продолжение знакомства.
   - Конечно, встретимся, - пылко ответила Вера.
   Вернувшись домой, он ещё долго не мог успокоиться от нахлынувших эмоций, снова и снова переживая прошедшее свидание, и уснул лишь под утро, вконец измождённый, но по-настоящему счастливый...
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
   Майор Левицкий, начальник технического отдела, задумчиво разглядывал карту Советского Союза, занимавшую целую стену его кабинета. Карта пожелтела от времени, но социалистические республики всё ещё сохраняли яркость своих цветов, напоминая о былом величии канувшей в Лету страны.
   - Ностальгия? - спросил Полынов, войдя в кабинет.
   Майор неопределённо хмыкнул, погладив указательным пальцем пышные, рыжие усы, и вернулся за рабочий стол, на котором лежали чертежи какой-то сельскохозяйственной техники.
   - Что за монстр такой? - Полынов склонился над чертежами, пытаясь разобраться в назначении агрегата. - Сеялка, что ли?
   - Она родимая. - Левицкий накрыл пятернёй бумаги. - Сельхозакадемия заказала... В принципе, тут ничего особо сложного нет. Кое-что придётся покупать, но основное нам вполне по силам. Высокоточных работ не потребуется, так что наши раздолбанные станки сгодятся.
   Полынов уважал майора за его техническую грамотность и широкий кругозор, резко отличавший Левицкого от многих сотрудников. Прекрасно разбираясь в электротехнике и механике, майор мог быстро и точно выполнить чертёж любого нового заказа, если дело касалось какого-нибудь металлического стеллажа, сейфа или гаражных ворот. Он сам придумывал штампы и разные приспособления для изготовления фигурных деталей плугов и культиваторов и всегда сердился, если кто-то не понимал сразу его идею.
   - Балбес! - раздражённо кричал Левицкий на такого зека или мастера. - Где тебя учили?..
   Кроме того, майор был начитан, любил цитировать стихи Пушкина и Лермонтова и даже знал различия поэтических размеров. С ним всегда было интересно общаться, а своей статью, выправкой и манерой поведения он напоминал Полынову офицера царской армии из старых фильмов. Только характер у Левицкого был далеко не простой. Особенно не нравились майору лентяи и "раздолбаи", и он старался при каждом удобном случае указать им на эти недостатки и устроить разнос.
   Иной раз перепадало от майора и Полынову, но это скорее напоминало дружескую трёпку, и поэтому Полынов не злился - понимал, что сам виноват, допустив по работе ту или иную оплошность. Тем более что Левицкий был старше на целых девять лет и имел полное право учить уму-разуму...
   - А вообще, зря наши умники из управления затеяли это. - Майор скривился. - Вот увидишь, будет эта сеялка в цеху ржаветь. Сейчас ведь везде упор на импортную технику. Наши допотопные плуги берут всё хуже и хуже, а скоро они на хрен никому нужны не будут.
   - Так зачем мы будем зря металл переводить, да ещё и зекам платить за работу?
   - А это уже не наше дело. - Левицкий вспылил. - Мы ж с тобой лягухи! Есть большие дяди, которые принимают решения, а мы с тобой должны эти решения своевременно исполнять. Хотят, мать их, сеялку, значит, будем конструировать.
   Майор замолчал и с минуту смотрел на рыбок, резвящихся в столитровом аквариуме. Среди обитателей этого аквариума, помимо гупёшек и сомиков, были две золотые рыбки, щеголявшие своими ярко-красными нарядами.
   - Хорошо им. - Левицкий кивнул на аквариум. - Плавают себе молча и забот не ведают, лишь бы кормили вовремя. Но мы-то не рыбы...
   Полынов присел на край топчана, стоявшего у окна. Топчан этот майору соорудили на участке деревообработки, чтобы можно было коротать с удобствами ночные дежурства. За топчаном стоял водяной обогреватель, сваренный из квадратных труб. Зимой промзона обычно отапливалась плохо, и такие обогреватели были почти в каждом кабинете, давая дополнительное тепло. Но сейчас хватало и основного отопления - в кабинете было даже жарковато.
   Компьютер на столе и книжная полка на стене придавали обстановке почти домашний уют. На полочке стояли всевозможные справочники по металлообработке, термическим и сварочным работам, школьные учебники по физике и математике, а так же несколько художественных книг, среди которых Полынов заметил и два чёрных тома "Братьев Карамазовых".
   Левицкий открыл верхний ящик стола и выставил перед Полыновым цветную фигурку сотрудника высотой сантиметров десять-двенадцать. Полынов знал, что такие фигурки лепятся из хлебного мякиша, перемешанного с клеем, а потом раскрашиваются.
   - Шедевр тюремного творчества. - Майор хмыкнул. - Похож?
   Стас взял в руки фигурку, оценив точность лепки деталей формы и внешности. Погоны с майорскими звёздами, фуражка с кокардой и ремень с наручниками - всё как положено. Даже рыжие усы были на своём месте.
   - В неволе у людей открываются самые разные таланты, - философски заметил Левицкий. - Интересно, какой бы открылся у меня?
   - Посадят, узнаете. - Полынов усмехнулся.
   - Типун тебе на язык. Я законопослушный гражданин.
   - А как же поговорка? От тюрьмы да от сумы не зарекайся.
   - Надеюсь, минёт меня сия чаша. - Майор забрал у Полынова фигурку и спрятал её обратно в стол.
   - Кто ж такие лепит?
   - Да это наш новый *шнырь Михалыч. Его к нам в зону недавно перевели с особого режима, откуда-то с Вологодской области. За хорошее поведение.
   - Ого! - Полынов присвистнул. - Что, маньяк серийный?
   Он уже видел пару раз нового дневального техотдела. С виду безобидный, тщедушный старичок в очках, похожий строгим взглядом на школьного учителя.
   - Да нет, слава богу, не маньяк. - Левицкий ухмыльнулся. - А ты его сам расспроси, что да как. Он большой любитель о жизни поговорить.
   - Все они тут любители поговорить. - Полынов махнул рукой. - И у каждого есть оправдание. Знаем, плавали.
   - Не скажи, такие персонажи в зоне редко попадаются. - Майор пружинисто встал и вышел из кабинета в смежный, более просторный, где стояли два чертёжных кульмана, большой шкаф с технической литературой и три рабочих стола. - Михалыч, зайди-ка на минутку!
   Левицкий вернулся в кресло и хитро подмигнул Полынову.
   В кабинет вошёл дневальный. У него, как и у майора, были усы, но только седые. Роба на нём была свежая и глаженая, ботинки блестели. Полынов невольно покосился на свои берцы, местами покрытые засохшей грязью промзоны.
   - Михалыч, расскажи гражданину капитану, за что ты на особый режим угодил. - Левицкий сложил на груди руки, с интересом глядя на зека.
   Старик посмотрел на Полынова поверх очков, и от его взгляда повеяло холодом.
   - Да убил одного засранца непутёвого. Он пьяный был и прицепился к девчонке-поварихе. Я было заступился, а он, стервец, за нож схватился... В общем, пальнул в него из ружья... Это было далеко отсюда.
   - Что, за одного хулигана особый режим дали? - спросил Полынов.
   - Да я ведь и раньше за это сидел. - Михалыч вздохнул и опустил взгляд, словно что-то припоминая. - Трое уже на совести.
   - А тех за что? - Полынов внимательно разглядывал осуждённого, пытаясь понять, что это за человек.
   - Заслужили. - Старик нахмурился. - Вели себя не по-людски, да и выбора мне не оставляли. Не я их, так они бы меня или кого другого порешили.
   - И сколько за них отсидели?
   - За первого дали шесть с половиной, за второго восемь, а за третьего десятку.
   - Итого почти четверть века, - подытожил Левицкий. - Не жалеешь?
   - Не жалею, - уверенно ответил старик. - И если опять попадётся какой-нибудь остолоп, сделаю то же самое. С такими иначе нельзя. Здоровье только стало подводить. Сердечко пошаливает... Боюсь, новую ходку не осилю.
   - Да, зона мало кому здоровье добавляет, - согласился Левицкий. - Жить надо на воле. Хотя, конечно, человек ко всему привыкает. Так сказать, приспосабливается.
   - Тварь ещё та, - задумчиво произнёс дневальный.
   - И охота вам всю жизнь сидеть за каких-то уродов? - Полынов поёжился от лёгкого озноба, пробежавшего по спине.
   - А что поделаешь? - Михалыч развёл руками, задумчиво глядя в пол. - Видать, судьба моя такая.
   - Каждый человек хозяин своей судьбы, - возразил майор.
   - Нет, начальник, не прав ты. - Зек теперь смотрел немного насмешливо, словно ведал о жизни что-то такое, о чём другие не догадываются. - Это нам только кажется так. Я в этом давно уже убедился, ещё в первой отсидке. Видать, всё же есть на свете бог. Каждый своё получает...
   - Может, и есть. - Левицкий задумался, постукивая пальцами по столу. - Только кто это знает?
   Михалыч пожал плечами и погладил гладко выбритый подбородок.
   - Сидеть ещё долго? - спросил Стас.
   - Два года разбил в феврале.
   - На УДО подали?
   - А на кой оно мне?
   - Как это, на кой? - Левицкий удивлённо вскинул брови. - Домой не хотите? Или некуда идти?
   - Да почему ж некуда, есть...
   - А что ж тогда? Не по понятиям? Так ты ж, Михалыч, не из блатных. Или решил на старости масть сменить? - Майор ухмыльнулся.
   - У меня свои понятия, - сердито ответил старик, глядя с непонятным вызовом. - Ладно, господа офицеры, разрешите идти. Полы ещё надо помыть.
   - Ну какие же мы тебе господа? - Майор улыбнулся с прищуром. - Господа на Рублёвке живут и пьют коньяк за тыщу баксов, а мы люди простые и пьём водку за сто пятьдесят рублей.
   - Да какие они господа, эти с Рублёвки, - пробурчал старик. - Так, быдло при деньгах. Просто время сейчас такое. Лихолетье. Вся грязь вверх всплыла и глумится над народом.
   - Михалыч, ты мне тут политику не разводи. - Майор шутливо погрозил пальцем. - Иди лучше полы мой.
   Старик крякнул в усы и, покачав головой, вышел из кабинета твёрдой, совсем не старческой походкой.
   - Ну, что скажешь? - Левицкий стал что-то внимательно разглядывать на чертеже.
   - Сильный дед, волевой. Настоящий русский мужик.
   Полынов в самом деле чувствовал симпатию к старику. Убийца-то убийцей, но ведь не злодей и не шушера уголовная. Каждый человек может попасть в такую ситуацию, только не у каждого хватит духа за себя или за другого постоять. А этот старик и в зонах сумел не сломаться, не превратился в законченного зека, как многие, кого Стас повидал за годы работы в колонии.
   - Даже странно, что он дневальным пошёл. Хотя, конечно, можно понять. Поменьше хочет на бараке находиться.
   - Вот пусть здесь и сидит. Хороший дед. - Левицкий нахмурился и сделал на чертеже какое-то исправление. - Инженеры, мать их! Не могут без ошибок дважды два посчитать. Ладно, что-то мы с тобой заговорились. - Он пододвинул на край стола стопочку листов с чертежами. - Начинай пока делать ступицы, оси и валы, а мы займёмся рамой. Металл уже на складе. Получай, и с богом. Всё понятно?
   - Без вопросов. - Полынов взял чертежи и аккуратно свернул их в трубочку. - Нам чай не привыкать. Разрешите идти?
   - Всё, вали! - Майор взял трубку внутреннего телефона и стал набирать номер.
   Сейчас его лучше было не нервировать...
   Заводоуправление находилось возле самого входа в промышленную зону, и до двери цеха отсюда было больше сотни метров. Полынов замедлил шаг, продлевая удовольствие от пребывания на дневном свете. Возвращаться в полумрак не хотелось.
   А солнце, пробившись сквозь тучи, словно специально решило подразнить его яркими, весенними лучами. Оно как бы напоминало, что совсем уже скоро тепло окончательно победит, и в природе наступит очередной период цветения и бурления жизни...
  
  
  
   * * *
  
   Опять воспоминания уносили Полынова в то чудесное время, когда окружающий мир казался огромным и полным удивительных вещей и явлений. В этом мире он, пятилетний Стасик, любил бывать с родителями в гостях у деда Ивана. Там, в пригородном посёлке, у мальчика имелось настоящее раздолье для игр и приключений. С местными пацанами он бегал в дубовую рощу, где летом здорово игралось в индейцев, викингов или просто в "войнушку". Конечно же, в этих играх он всегда был на стороне "хороших" - партизан или "краснокожих братьев", сражаясь с ковбоями и "немцами" за справедливость. Но порой он ходил в лес один, бродил среди могучих дубов и фантазировал, представляя себя странствующим рыцарем или каким-нибудь звёздным скитальцем, заблудившимся в одном из измерений.
   Дед Иван жил в своём доме, просторном и полном таинственных шорохов по ночам. Эти шорохи вызывали у маленького Стаса различные детские страхи, связанные с верой в сказочных существ. Ему казалось, что в темноте вылезают из своих укрытий злые тролли и добрые гномики, которые могут заколдовать его и утащить в волшебное королевство.
   А ещё у деда было много кроликов - больших и ушастых. Они сидели в деревянных домиках, покрытых сверху рубероидом и черепицей, и постоянно хрустели сухариками, комбикормом и сеном. Наблюдать за ними через металлические решётки дверок было очень забавно, особенно за крольчатами...
   Но во всех этих воспоминаниях почему-то чаще всего маячили другие эпизоды - более тягостные и кровавые. Несколько раз он, Стасик, становился случайным свидетелем того, как дед Иван убивает и разделывает своих кроликов, и это зрелище всегда завораживало его детский разум жутковатой обыденностью происходящего.
   Дед привязывал кролика, отобранного для забоя, за задние лапы вниз головой, и тот начинал яростно трепыхаться, словно предчувствуя свою близкую смерть. Тем временем дед одной рукой брал кролика за уши, а второй бил его молотком по темени. Обычно хватало одного несильного, но точного удара - кролик несколько раз конвульсивно дёргался и замирал, а из его ноздрей начинала сочиться тёмно-красная струйка крови.
   - Ну, вот и всё, - вздыхая, говорил обычно дед и принимался сдирать с убитого зверька ножом шкурку, делая сначала надрезы на задних лапах и в паху. - Отмаялся бедолага.
   Шкуру он затем отвозил в какую-то контору, где получал взамен комбикорм...
   - Деда, ты его сейчас убьёшь? - спросил как-то Стасик, видя что дед Иван привязывает очередного обречённого кролика. - Да?
   - Убью, внучок, чтобы сделать из него вкусные котлеты.
   - А он хочет, чтобы ты его убил?
   - Он не хочет, но мы ведь для этого их и разводим. Кролики вырастают, а потом мы их кушаем.
   - А почему так? - Стасик пытался выстроить в уме чёткую картину мироустройства, ощущая какую-то несправедливость по отношению к симпатягам-кроликам. - Они ведь хорошие. Их жалко.
   - Жалко, - согласился дед, - но ничего не поделаешь. Они живут для того, чтобы мы их кушали. Так уж устроено природой...
   А через несколько лет умер дед Иван, и Стас увидел его лежащим в красном гробу. Тогда к нему пришло понимание, что дальше он будет жить уже без любимого "деды", и от этого ему сделалось страшно и очень тоскливо. Он представил, что когда-нибудь тоже умрёт и так же будет лежать в красном гробу, а потом его зароют в землю, и больше уже ничего не будет. Совсем ничего! Весь мир однажды исчезнет навсегда-навсегда. Думать о таком совсем не хотелось...
  
  
   * * *
  
   В цеху пахло краской. На смотровом стенде стоял свеженький пятикорпусной плуг, возле которого суетился с краскопультом зек по фамилии Лавров. Он был опытным уже маляром и наносил краску аккуратно, ровными слоями, умудряясь тратить её меньше нормы. Имелась, правда, информация, что Лавров поворовывает излишки краски, но за руку он пока ещё пойман не был. Понаблюдав за его работой, Полынов решил пройтись по всем участкам и поглядеть что да как.
   Мало ли чем занимаются подопечные, когда рядом нет "начальства"...
   Подошёл к сварщику Цветкову, неоднократно судимому за кражи. В советские времена таких называли "вор-рецидивист", но теперь почему-то этот термин отменили. Видимо, Европейское Сообщество не одобрило такое "нарушение прав человека". Но если бы дело было только в названии, а не в самом человеке...
   Цветков обваривал металлическое колесо культиватора. Положив очередной шов, он поднял маску, чтобы сбить шлак, но, увидев мастера, заулыбался, демонстрируя сгнившие в отсидках зубы. Он любил задушевные разговоры о жизни.
   - Всё, лето на воле встречу. - Цветков отложил в сторону сварочный держак и взял молоточек. - Отдохну до зимы от этой командировки, а там... как бог даст. - Зек говорил, немного растягивая слова и цокая языком, отчего речь его делалась причудливой и смешной. - Что-то тут неуютно стало. Одно поколение пепси пошло. В головах ничего нет, кроме денатурата, а тоже блатных из себя корчат. Это уже не зона, а какое-то шапито с обкумаренными клоунами. Пионэрлагерь Олег Кошевой... Целыми днями сидят на *шконках и друг другу впаривают всякую *лабуду про красивую жизнь. А как тока сериал бригада по ящику начинается, так они сразу все тут как тут с открытыми ртами. Как будто спецом для таких обезбашенных пионэров снимали. Блатная романтика, мать её... - Цветков сплюнул и покачал головой. - Их бы всех прогнать этапом до Колымы и обратно, как в былые годы. Вот где бы эти пионэры вкусили романтики.
   - Да, времена раньше другие были. - Стас в чём-то даже сочувствовал этому тёртому жизнью и зонами человеку. - Сейчас и на воле люди по-другому живут. Новая жизнь в стране.
   - Ага, со старым геморроем. Чую, хлебнём мы ещё этой новой жизни, мало не покажется. Вспомним ещё добрым словом дорогого Леонида Ильича...
   Возразить осуждённому было нечего, потому что Полынов считал примерно так же.
   - Не-е, начальник, при Сэсэре-Вэсэре лучше сиделось, хотя тогда даже чай по лимиту давали и изымали лишний. Но такой клоунады в зонах не было. Эти стремящиеся номера отмачивают, Никулину не снилось. А к *кумовьям ведь наперегонки бегают да друг друга с потрохами закладывают. Их бы раньше всех скопом в петушатники позагоняли...
   - Зато администрации спокойней. Правильно? - Стас хитро прищурился.
   Цветков махнул рукой и стал сбивать молоточком шлак вокруг шва...
   Полынов шёл по цеху и радовался наполнявшим его звукам, легко определяя по этим звукам происходящее. Вот поехала кран-балка - это грузчики подцепили и перевозят плуг, готовый к отправке. Завизжала маятниковая пила - это, конечно же, Кротов начал резать стальные прутки, из которых получатся зубья для борон. Раздались раскатистые удары - значит, на пневматическом прессе пробиваются под болты лемеха. А более глухие удары - это рубит листы металла гильотина. Каждый из этих звуков говорил о том, что цех работает, цех что-то производит, цех дышит и живёт, напоминая шустрого старичка, одолеваемого частыми болезнями-поломками, но всё ещё бодрящегося и пытающегося казаться молодым. Вот он опять "зашёлся в приступе хронического кашля" - на прессе захандрили воздушные клапаны, а вследующий момент послышалось "болезненное постанывание" пилы Геллера, уже не справляющейся с твёрдым металлом. "Зачихал" редуктор аппарата газовой резки - пора бы уж купить новый, да денег на это у колонии нет. Недужится старичку, срочно ему требуется хороший "доктор"! А доктор - вот он, тут как тут. Механик Мошкин уже стоит возле очередного своего "пациента" и хмуро выслушивает его "жалобы". Большая, всегда с коротким ёжиком чёрных волос, голова Мошкина склонена набок, на высоком лбу проступают густые морщины.
   - Ну что скажешь, Иваныч? - Полынов встал рядом с механиком, наблюдающим за работой гильотины. - Какой диагноз?
   - Надо разбирать. Похоже, опять кулачки на валу провернулись. - Мошкин вздохнул. - Да и ножи пора шлифовать, затупились совсем. Сейчас у меня все люди заняты, но после обеда должны освободиться. Сам видишь, поломки одна за другой. Оборудование-то всё давно устарело. Я уже и не помню, когда последний раз новый станок покупали.
   Оборудование цеха, действительно, дышало на ладан. Большинство станков давно уже выслужило свой срок и нормально работало только благодаря заботе и технической смекалке Мошкина и его слесарей. Механик едва успевал устранять аварии и поломки, "латая дыры" разными подручными средствами. Он часто оставался во вторую смену и порой совершал буквально невозможное, умудряясь починить то, что уже не подлежало ремонту.
   - А что делать? - не раз говорил Полынову этот кудесник механизмов. - Работать ведь как-то нужно. Если бы ещё эти раздолбаи бережно ко всему относились, а то гробят ведь только, и бесполезно им что-то говорить. Вроде, кивают с пониманием, а потом опять за своё, лишь бы побыстрее работу сделать. Да что я тебе рассказываю? Сам всё прекрасно знаешь.
   Полынов уважал механика за его трудолюбие и преданность делу. Мошкин без малого четверть века проработал в этом цеху и мог дать хороший совет на любой случай. И Стас никогда не стеснялся за таким советом обратиться, как по производственному вопросу, так и вообще. А иногда они вместе выпивали после работы, и тогда Мошкина прорывало на откровения, и он делился своими семейными проблемами.
   Дочка часто болеет, жена не понимает, денег не хватает, тёща достаёт... Обычные беды, как у многих других...
   - А тут ещё начальство опять левый заказ подкинуло. - Механик чертыхнулся. - Достали уже. Всё хотят на халяву. Несчастный полтинник им жалко потратить.
   - Да, есть у них такая маленькая слабость, - с грустной усмешкой согласился Стас.
   - Ладно, пошёл я к себе с железяками возиться. - Мошкин кивнул капитану и задумчиво побрёл на свой участок.
   Стас подошёл к электрической печи. Там орудовал осуждённый Шилин. Он доставал длинным крюком культиваторные стойки, брал их самодельными железными клещами и нёс к гидравлическому прессу, где придавал им в кондукторе изогнутую форму. От раскалённых докрасна стоек исходил сильный жар, и рабочий был в одной футболке. Готовые стойки Шилин складывал на металлическом полу аккуратными рядами по десять штук, и некоторые из них тут же вспыхивали красным пламенем. Лицо осуждённого было сосредоточенным и походило на восковую маску, а сам он напоминал своими движениями робота. Общаясь с ним, Полынов постоянно испытывал неприязнь и раздражение - может быть, из-за того, что этот человек сидел за изнасилование с убийством. За это зеки дали Шилину прозвище Маньяк, и мало кто с ним поддерживал хорошие отношения.
   Ещё один сварщик, зек лет сорока по фамилии Кротов, неторопливо устанавливал в кондукторе квадратные трубы, из которых варил раму культиватора. Он всегда был угрюм и никогда не улыбался. Возможно, ему не давали покоя мысли о матери, которую он убил, будучи "в стельку" пьяным. По его словам якобы всё получилось нечаянно, только было ли это ему оправданием? Как вообще нормальный человек может спокойно жить дальше после такого страшного греха? Но самым удручающим было то, что грех этот совершали довольно-таки часто, и виноват здесь был, конечно же, "зелёный змий". Но, может быть, какая-то часть вины лежала и на самих матерях, вырастивших таких "любящих деток"...
  
  
   * * *
  
   Их отношения развивались не по-современному медленно, но Стасу это даже чем-то нравилось, и он не торопил Веру, выказывая выдержку и дожидаясь того момента, когда она будет готова пойти на интимную близость. Казалось невероятным, что ещё остались такие женщины, которые не ложатся сразу в постель и для которых секс является некой кульминацией любви и почти священным действом, а не каким-то обычным делом. А ведь в пору своей студенческой юности Стас мечтал встретить именно такую девушку. Одно время он был влюблён в сокурсницу, но эта любовь привела к большому разочарованию. Тогда его душой ещё владела романтика, которая, конечно же, с годами утихла и давала о себе знать лишь редкими всплесками. И вот, спустя годы, появление в его жизни Веры вновь разожгло давно угасший романтический огонь. Его мечта с большим опозданием сбылась...
   Встречались обычно по пятницам или на выходных, шли в кино или театр, после чего заходили в кафе или просто гуляли по городу и много разговаривали обо всём на свете, но больше говорила Вера, а Стас был внимательным, чутким слушателем.
   Это продолжалось уже почти два месяца, когда случилось главное...
   Они сидели в маленькой кухне Веры и пили массандровское "Бастардо", которое Стас впервые попробовал три года назад в Судаке, и которое понравилось ему приятным терпким вкусом и тёмно-гранатовым цветом. Закусывали мандаринами и бананами.
   За окном сгущались ранние ноябрьские сумерки. Была пятница, и это больше всего радовало его - впереди предстояло целых два дня нормальной, человеческой жизни. Два дня без осточертевших "прелестей зоны"...
   Уже после нескольких глотков на лице женщины заиграл румянец, она захмелела и начала много говорить.
   - Как там твои зеки поживают?
   - Нормально поживают. - Стас поморщился. - Почти как на курорте. Курятину едят и два раза в неделю на завтрак варёное яйцо. Осталось только, как в Америке, мороженое им давать.
   - Ничего себе, - удивилась Вера. - И это ведь за бюджетные деньги. Правильно?
   - Конечно, за бюджетные.
   - Получается, они грабят и убивают, а потом мы их содержим и кормим. Так?
   - Ну, это во всём мире так.
   - И это правильно, да?
   - Не знаю. - Стас покрутил пальцами бокал. - Ну их, этих зеков. Скорей бы уже на пенсию.
   - Хорошо тебе, пенсия рано. - Вера вздохнула. - А мне ещё о-го-го... Надоело всё... Хочу работу сменить, только вот не знаю, куда податься.
   - Что так? - спросил он. - Вроде, работа нормальная.
   - Ага, нормальная... Везде сидят чьи-то родственнички, которые ничего не знают и не умеют. За них работаешь, а они только премии и разные бонусы получают. И слово им поперёк не скажи, сразу к начальству бегут жаловаться... - Она погрустнела. - Вот такие дела...
   - А сейчас по всей России так. Отсюда вся коррупция и идёт. - Стас взял бутылку. - Подлить?
   - Давай, - махнула она рукой. - Хочу опьянеть. - В её глазах плясали озорные огоньки, а на устах блуждала загадочная улыбка.
   На Вере было симпатичное бежевое платье с декольте, окаймлённое кружевами и туго перехваченное на талии ремешком. В этом платье она выглядела намного моложе и привлекательней. Она вообще казалась сейчас какой-то другой, незнакомой. И даже пахло от неё как-то иначе - более нежно и душисто.
   - Ну, говори тост, - потребовала она.
   - За нас, мужиков! - пошутил Стас.
   - Нет, за вас не будем, - наигранно заупрямилась Вера. - Вы все плохие. Лучше выпьем за любовь.
   - За настоящую любовь! - уточнил Стас.
   - А что, разве бывает ненастоящая?
   - Не знаю. - Он пожал плечами. - Наверное, бывает.
   - Тогда за настоящую. - Вера согласно кивнула.
   - Кстати, а почему это мы плохие? - выпив, спросил он.
   - Да потому что ничего толком не умеете делать. - Она смотрела с вызовом. - Взять хотя бы наших политиков... Женщину надо президентом ставить, такую, как Екатерина вторая.
   - Только где такую взять? - Он улыбнулся. - Умных женщин очень мало.
   - Да? Так ты, наверно, и меня дурочкой считаешь? Ну-ка, признавайся.
   Стас решил её немного подразнить.
   - Признаюсь.
   - Ах так? - Вера шутливо погрозила ему кулаком. - Значит, я дурочка, да? - Она встала. - Сейчас получишь у меня.
   - Я пошутил! - Стас выставил перед собой руки, как бы защищаясь. - Всё, больше не буду.
   - Никаких не буду. - Вера набросилась на него и принялась легонько поколачивать. - Вот тебе за дурочку! Получи!
   - Ай, больно! Не бей! - притворно закричал он.
   - Вот тебе! Вот! - не унималась она. - Будешь знать!
   Стас резко вскочил и, схватив её за руки, прижал к себе.
   - Всё, попалась.
   - Ну-ка отпусти. - Вера попыталась вырваться. - Кому говорю.
   Вместо этого Стас поцеловал её в губы.
   - Так нечестно. - Она притихла.
   - Знаю. - Он поцеловал опять, и Вера ответила ему своим поцелуем.
   Её губы были мягкие и влажные, и познавать их впервые было удивительно приятно.
   - Ишь, дорвался. - Её глаза смеялись. - Что, нравится дурочек целовать?
   - Ты не дурочка. - Он обнял её. - Ты очень даже умная.
   - Хочу ещё вина.
   - Тогда давай выпьем, а потом будем дальше целоваться, - предложил он.
   - Давай, - весело согласилась она.
   Они вернулись за стол, и Стас разлил в бокалы остатки вина.
   - За женщин! - торжественно произнесла Вера.
   - За вас!..
   Они одновременно поставили пустые бокалы и несколько секунд смотрели друга на друга, как смотрят люди, крепко связанные одной большой тайной.
   - Пойдём в комнату, - едва слышно предложила она, преобразившись из озорной, насмешливой девчонки в чувственную, красивую женщину.
   Очарованный её новым образом, Стас молча пошёл вслед за ней, с трудом сдерживая волнение.
   - Помоги. - Вера кивнула на раздвижной диван-кровать.
   Они взялись с разных сторон за матерчатые ручки-петли и дружно дёрнули. Диван раздвинулся, но одна боковина отвалилась из-за отсутствия гаек на болтах.
   - Ну вот, снова он вредничает, - расстроилась Вера. - Надоел уже.
   Стасу стало неловко - собирался же купить эти чёртовы гайки и опять забыл. Вернув боковину на место, он осторожно присел на край дивана.
   - А новый почему не купишь?
   - Плохой брать не хочу, а хорошие дорогие. - Она включила телевизор. - Разве что в кредит взять.
   Вера стала переключать пультом каналы и остановилась на "Планете животных", где показывали жизнь львиного прайда. Она легла на диван, подложив под голову маленькую пёструю подушку, набитую синтепоном.
   Стас лёг рядом с Верой, которая, словно забыв, зачем они сюда пришли, с живым интересом смотрела, как львы охотятся на стадо зебр.
   - Будешь смотреть? - через пару минут спросил он, надеясь, что женщина поймёт его намёк.
   Несколько секунд она лежала неподвижно, затем повернулась к нему, глядя нежно и внимательно.
   - Обижаешься на меня, да? - Она погладила Стаса по щеке, и от её прикосновения ему стало хорошо и спокойно.
   - Нет.
   - Правда?
   - Правда.
   Он действительно не чувствовал никакой обиды. Да и за что было на неё обижаться?
   - Спасибо.
   Она вдруг прильнула к нему и стала быстро, страстно покрывать поцелуями его лицо и шею, прижимая к себе с неженской силой. Стас задохнулся от этих поцелуев и объятий, перед глазами всё поплыло, и приятное тепло разлилось по всему телу, вызывая приступы дрожи. Ничего похожего он никогда ещё не испытывал, ни с одной женщиной. А впрочем, если разобраться, то до серьёзных отношений ни разу и не доходило. Всё какой-то сумбур, случайные связи, пьяный блуд... Всё пошло и некрасиво, а кое-что даже стыдно было вспомнить...
   - Ты хороший, - слышался где-то совсем близко шёпот Веры, - ты добрый, ты самый лучший...
   Стаса затрясло от этой женской ласки, он не знал, что такое возможно, ему хотелось смеяться и рыдать, и он уже едва держался немыслимым усилием воли. Казалось, ничего больше в этом мире не существует, кроме нежных прикосновений Веры, её шёпота и губ, способных творить волшебство.
   Она остановилась и выглядела теперь смущённой, словно стыдилась своего порыва. Возможно, это был просто выплеск накопившихся чувств и любви, заложенной природой в каждой женщине, любви, которую Вере некому было дарить.
   - Здорово, - тоже шёпотом произнёс Стас, переводя дыхание, и потянулся к груди Веры.
   Он безумно желал сейчас обнажить эту полную, податливую грудь, ещё не знавшую рта младенца, чтобы целовать и ласкать её, наслаждаться ею, упиваться этой трепетной плотью, над которой так удачно потрудился Создатель.
   - Ты ведь не обидишь меня? - спросила вдруг Вера.
   - Нет, - ответил он и в этот момент понял, что, в самом деле, никогда не сможет этого сделать.
   - Правда? - улыбнулась она.
   - Правда.
   - Я тебе верю... Обними меня, - попросила она.
   Теперь уже Стас неистово сжимал руками её красивое тело, даря Вере свою мужскую силу и нежность.
   - Подожди. - Она остановила его порыв. - Я выключу свет...
   Для чего бог создал мужчину и женщину? Может быть, специально для того, чтобы они, обретя в этом мире друг друга, могли вместе познавать великое таинство любви.
   По крайней мере, в ту ночь Стасу казалось именно так...
  
   * * *
  
   Полынов обошёл свой участок, убеждаясь, что всё в порядке. Он останавливался возле каждого станка, замерял готовые детали, наблюдал за работой оборудования и осуждённого. Замечая что-то неладное, останавливал работу и выискивал причину, давал подопечному совет или ругал его, если было за что.
   Заглянул на склад.
   Кладовщик Тараскин выдавал токарям заготовки. Он неторопливо делал пометки в своём журнале и тщательно отсчитывал металлические круги и шестигранники. Лицо осуждённого выражало достоинство и важность, словно он был каким-то большим чиновником.
   - Ну-ка, покажи... - Полынов просмотрел журнал и удовлетворённо кивнул. - Молодец, Вася. Так держать.
   - У м-меня здесь всё точно, как в аптеке, - слегка заикаясь, сказал довольный похвалой мастера зек. - Я н-не подведу.
   В складе, в самом деле, царил образцовый порядок, говоривший о том, что Тараскин по праву занимает это место и сполна отрабатывает ставку. Болты, гайки, различные втулки и шайбы - всё было рассортировано и аккуратно уложено в ящики, на каждом из которых имелась прикреплённая картонка с указанием количества.
   Под одним из стеллажей что-то зашуршало, и капитан насторожился.
   - Что там?
   - Да вот, к-котом обзавёлся. - Кладовщик присел на корточки. - Тишка, н-ну иди сюда, лентяй. Давай-давай, в-вылазь.
   Из-под нижней полки показалась кошачья голова, а затем на свет выбрался и сам её обладатель. Грязный, худой, чёрный с белыми пятнами кот, покачиваясь, словно пьяный, подошёл к своему хозяину и стал неловко тереться о его ногу, показывая симпатию к человеку.
   - Где ж такого раздобыл?
   - В швейном цеху на пачку чая п-поменял. Ему там кто-то спину п-перебил, думали, сдохнет. Н-ничего, оклемался. Они ведь, к-кошки-то, живучие.
   - Да, говорят, девять жизней у них. - Полынов наклонился и почесал кота за ухом.
   Тишка прищурил зелёные глазища, нисколько не опасаясь незнакомого двуногого существа. Даже было странным, что после случившегося он не видит для себя угрозы от человека. Или, может быть, каким-то образом кот отличал плохих людей от хороших и не боялся последних? Кто знает...
   - Что ж, глядишь, на том свете тебе и зачтётся. - Полынов улыбнулся. - Скостят, как говорится.
   - Может, и с-скостят, - задумчиво произнёс зек.
   В цеху Тараскин работал около пяти лет, и Полынов за это время хорошо изучил характер кладовщика. Обычный русский мужик сорока с лишним лет, рассудительный и бесхитростный, далёкий от всякой блатной романтики и "понятий". Для такого любая работа всегда только в радость. Жил он себе тихо-мирно в селе, работал трактористом в колхозе, а после его развала пытался торговать в городе мясом и овощами. Возможно, из него и получился бы неплохой фермер, но, на беду, имелся у него сосед, вместе с которым Тараскин часто "закладывал". И однажды Василий, будучи шибко подвыпившим, разбил топором соседу голову, якобы, за какую-то сильную обиду. Ну и, конечно же, схлопотал за это по полной - пятнадцать лет строгого режима.
   На столе кладовщика лежала какая-то книга, обёрнутая газетой.
   - А это что? - заинтересовался Стас, удивлённый тем, что Тараскин ещё что-то читает.
   - О, это да-а... ум-мел писать. - Кладовщик протянул ему книгу. - За душу б-берёт. Советую.
   Открыв титульный лист, Полынов увидел название:
   "Сергей Есенин. Лирика".
   Такой поэт, действительно, не мог не "взять за душу". Кто бы мог подумать, что кто-то открыл его для себя только в сорок лет, да ещё и в колонии строгого режима. Вроде бы, в школе все учили... А если бы Тараскина не посадили? Так и не прочёл бы Есенина?
   - З-знаешь такого?
   - Ну конечно, Вася. Это же великий русский поэт.
   - Жаль, р-раньше его не ч-читал. - Тараскин сконфуженно почесал затылок. - Ежели кто б п-подсказал.
   Стас полистал книгу и, наскочив взглядом на знакомые с юности, близкие сердцу строки, не смог удержаться, чтобы не прочесть ещё раз.
  
   Утром в ржаном закуте,
   Где златятся рогожи в ряд,
   Семерых ощенила сука,
   Рыжих семерых щенят...
  
   Он учился на первом курсе, когда впервые влюбился и, терзаемый чувством, взял в библиотеке института томик Есенина. Стихотворение "Песня о собаке" запомнилось ему почему-то больше всего. Он тогда даже долго тёр глаза, стыдясь наворачивающихся слёз, а потом снова и снова перечитывал строчки:
  
   А вечером, когда куры
   Обсиживают шесток,
   Вышел хозяин хмурый,
   Семерых всех поклал в мешок.
  
   По сугробам она бежала,
   Поспевая за ним бежать,
   И так долго, долго дрожала
   Воды незамёрзшей гладь...
  
   Читать дальше было ещё тяжелее, от каждого слова веяло душевной болью поэта и состраданием к живому существу, чья судьба находится в руках человека. Каждое слово вызывало в сердце грусть и волнение. Да, умел он писать!
  
   А когда чуть плелась обратно,
   Слизывая пот с боков,
   Показался ей месяц над хатой
   Одним из её щенков.
  
   В синюю высь звонко
   Глядела она, скуля,
   А месяц скользил тонкий
   И скрылся за холм в полях...
  
   К горлу подкатил тяжёлый комок, и Стас с трудом осилил последнее четверостишье.
  
   И глухо, как от подачки,
   Когда бросят ей камень в смех,
   Покатились глаза собачьи
   Золотыми звёздами в снег.
  
   Вот так просто и, в то же время, пронзительно была описана одна маленькая трагедия. А сколько таких вот трагедий происходит каждый день в этом огромном мире? Слишком много в нём горя и печали, если вдуматься. А Есенин, конечно же, всё это горе и всю эту печаль пропускал через себя, как истинный ПОЭТ. Он всё это чувствовал. Да и смерть свою раннюю он, похоже, предвидел, а может, просто знал, что такие люди долго на земле не живут...
  
   * * *
  
   Где-то года в четыре он неожиданно задумался о смерти. Что именно так повлияло на него, точно уже невозможно было вспомнить. Кажется, это произошло после какого-то фильма, в котором умирали персонажи.
   В ту ночь он долго не мог заснуть, потрясённый своим страшным открытием.
   Оказывается, все умирают! Все, все, все! Животные и люди... А значит, он тоже когда-нибудь умрёт и больше уже ничего не увидит - ни города, ни леса, ни неба и звёзд. Для него больше ничего не будет. Ничего-ничего! Эта простая и пугающая истина никак не укладывалась в голове, в неё не хотелось верить.
   Но ведь это неправильно! Так не должно быть. А как же потом, без него? Что будет дальше? Ведь так хочется это узнать.
   Он лежал в своей детской кроватке и пытался представить этот страшный момент, когда исчезнет весь окружающий мир, а потом заплакал, боясь заснуть. А вдруг он уже никогда не проснётся?
   В комнату вошла мама.
   - Ты почему плачешь, Стасик? Что-то случилось?
   - Я бо-юсь, - честно признался он, вытирая рукой слёзы.
   - Чего ты боишься? Темноты? Давай, я включу ночничок.
   Она подошла к письменному столу и включила стоящий на нём ночник, сделанный в виде взлетающей ракеты.
   - Теперь ты смело уснёшь. Да?
   - Ма-ам, а почему все умирают?
   - Что? - Мать подошла к его кроватке. - Почему ты об этом спрашиваешь?
   - Ну... это же неправильно.
   Рука матери погладила его по голове, и от этого прикосновения сделалось немного спокойней.
   - Понимаешь, Стасик... так устроен наш мир. Люди сначала рождаются, проживают жизнь и умирают, а вместо них живут другие, их дети, а потом внуки. Одно поколение сменяет другое. Так было всегда.
   Это объяснение ничего не прояснило. Главное оставалось непонятным.
   - А когда человек умирает, его уже больше никогда не будет?
   - Не знаю. - Мать вздохнула. - Это пока никому не известно. Но некоторые мудрецы утверждают, будто бы человек через какое-то время рождается опять. Только почему-то никто не помнит свои прошлые жизни. Может быть, так оно и есть.
   Он почувствовал, как страх потихоньку отступает.
   - Но, в любом случае, бояться не надо. Да и рано ещё в твоём возрасте об этом думать. Тебе ещё предстоит вырасти, жениться, родить и вырастить детей, потом состариться и вынянчить внуков, и уже только потом умереть. Это будет ещё очень-очень не скоро, через много-много лет. Так что, не хнычь и спокойно засыпай. Хорошо?
   - А зачем мы тогда живём? - задал он вполне логичный вопрос, который сам пришёл на ум.
   - Мы живём, Стасик, чтобы оставить после себя какой-то хороший след. Каждый человек должен совершить в жизни что-то такое, чтобы его потом долго помнили и всегда вспоминали только добрым словом.
   - И я тоже должен?
   - Конечно. Ты тоже, как и любой другой.
   - А что? - Ему стало интересно. Что же такое он должен совершить?
   - Ну, этого я пока не знаю. Когда ты станешь взрослым, то сам поймёшь, что именно должен сделать.
   Страх уже совсем прошёл. Даже сделалось немного стыдно за то, что он расплакался, как какая-нибудь девчонка. Нет, он не должен бояться. Ведь остальные люди не боятся.
   - А если люди рождаются опять, то, выходит, что они и не умирают совсем. Да?
   - Выходит, так. Спи уже. - Мама наклонилась к нему и поцеловала его в лоб. - Пусть тебе приснится хороший сон. Не будешь больше плакать?
   - Не буду, - сказал он с уверенностью.
   - Ну, тогда я пошла. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, мам...
   Дверь закрылась. Тускло-красный свет ночника был похож на горящий космический маяк, затерянный в бесконечной темноте Вселенной. Этот маяк указывал путь туда, где не было никакой смерти, и где царила вечная жизнь.
   Стасик лежал, глядя на ночник, и думал.
   "Нет, люди не умирают навсегда. Все живут по многу раз, но только почему-то не помнят это. Ну, конечно. Как же я сам не догадался..."
   Мысли о том, что смерть неотвратима и жизнь конечна, периодически возвращались к нему и в юности, и позже, но уже не вызывали страха. Возникало лишь сожаление, когда умирал кто-нибудь из родственников или хороших знакомых. Разум не желал мириться с тем фактом, что человек смертен и что когда-нибудь придёт черёд родителей, а затем и его самого. Размышления об этом порой заводили в непролазные философские дебри, в которых пряталось много безответных вопросов - в том числе о боге и душе...
  
  
  
  
  
   * * *
  
   Ближе к обеду на участке начались проблемы. Сначала контролёр ОТК обнаружил брак у одного из фрезеровщиков, и Стасу пришлось идти разбираться в причинах, а затем полетел токарный станок, и это было уже совсем некстати.
   Как Спаситель явился механик Мошкин, и Полынову даже померещился нимб над его головой. Не прошло и десяти минут, как сломанный станок был разобран слесарями, которые тут же исчезли вместе с повреждёнными деталями.
   - Ну что, надежда есть? - спросил Стас.
   - Надежда есть всегда, - глубокомысленно изрёк Мошкин, приняв свою любимую позу и витая где-то в облаках.
   - Ну и? Когда запустим?
   - Будем точить новый штифт. - Механик рассеянно посмотрел на капитана, словно только что заметил его. - В лучшем случае, завтра к концу дня.
   - Может, токарь виноват?
   - Ну, не без того. - Мошкин вздохнул. - Судя по всему, большие обороты врубил, торопыга. А вообще, что ты хочешь от этого металлолома? Через пару лет тут ни одного живого станка не останется.
   Заложив руки за спину, механик степенно удалился вслед за слесарями.
   Умение Мошкина сохранять спокойствие в любой ситуации восхищало Стаса, так как сам он, когда что-то не получалось, начинал нервничать и немного терялся.
   Откуда-то из-за спины появился Жульбис.
   - Шеф зовёт. - Бригадир скорчил рожу. - Злющий.
   Чертыхнувшись, Полынов поспешил к начальнику цеха, подозревая, что придётся выслушивать очередные упрёки.
   - Что со станком? - сразу задал вопрос Клименко, которому, видимо, зеки успели уже доложить о поломке.
   - Штифт полетел. Завтра к концу дня будет новый.
   - Объяснительную с токаря взял?
   - Да он, в принципе, не виноват, - соврал Стас.
   - Пусть напишет, как всё произошло. - Майор сидел неподвижно, будто робот, уперев взгляд в стол. - А ты рапортом подкрепи. Лишим его премии на сто процентов.
   - Он ещё премию не заработал.
   - Значит, в изоляторе посидит или хотя бы выговор получит. Не надо нянчиться с этими говнюками. Или ты мать Тереза для них?
   - После обеда займусь, - пообещал Полынов, прекрасно зная, что с Клименко лучше не спорить. Майор на дух не переносил всякие оправдания и возражения и мог просто взбеситься от этого. Порой казалось, что он упивается своей оголтелостью, специально взвинчивая себя. Зато, вдоволь накричавшись, он быстро отходил и становился весёлым и добродушным.
   - Не забудь, - пробурчал Клименко. - Мы не в детском саду. Нельзя никому ничего оставлять безнаказанно, а то вконец расслабятся.
   В кабинет вошёл мастер сварочного участка лейтенант Иванов по прозвищу Стрелок. Раньше он был начальником караула в роте охраны, но как-то, заступая утром на службу с хорошего бодуна, при проверке оружия пальнул два раза подряд из "Макарова", за что его и перевели на производство. Вообще Иванов был слаб на выпивку, из-за чего с ним порой случались всякие неприятности. Полынову он нравился своим простым, открытым нравом и тем, что любил читать русскую и советскую классику и слушать Высоцкого.
   Вслед за лейтенантом вошёл Миша Галыгин, бригадир сборщиков, напоминающий шакалёнка Табаки из сказки про Маугли. Он всё про всех в цеху знал и умело этим пользовался, конечно, не без личной выгоды. "Стучать" ему, судя по всему, даже нравилось, он вжился в свою роль "козла" по тюремным понятиям и играл эту роль виртуозно, занимаясь неприкрытым подхалимажем перед Клименко и мастерами.
   Полынов ещё в первые годы работы в зоне с удивлением подметил, что многие зеки очень естественно вписываются в лагерную среду, словно родились уже готовыми к такой жизни. Стас даже предположил, что в некоторых людях заложен некий "ген зека" и этот ген влияет на судьбу, неизменно приводя на скамью подсудимых и в колонию. Благодаря этому гену люди были обречены мотать срока - они уже не могли по-другому жить, и зона для них становилась родной и привычной. Конечно, версия эта казалась слишком уж фантастической, но периодически вновь и вновь возникала в мозгу...
   Почему лемеха ещё не наплавлены? - Клименко скосил на Иванова глаза.
   - Да Осипанов, урод... - Лейтенант замялся.
   - Что Осипанов? - Майор напрягся.
   - Да что... Упёрся рогами... не хочет наплавлять.
   - Не понял? - Начальник цеха изменился в лице. - Как это, не хочет?
   - Требует повысить расценки.
   - Расценки повысить? - Начальник цеха сжал кулаки. - А больше он ничего не хочет?
   - Отказался в сменном задании расписываться. - Иванов снял фуражку и потёр лоб. - Хочет калькуляцию посмотреть.
   - Калькуляцию посмотреть? - Майор швырнул на пол пустую сигаретную пачку. - Умный сильно? Убрать его на хрен с работы. Пусть другой наплавляет.
   - Викторович, - вмешался бригадир. - Ты же знаешь, что другой его работу не станет делать, а то ему на бараке башку потом разобьют.
   Клименко засопел от злости. Через два дня нужно было отправлять три пятикорпусных плуга, за которые заказчик уже заплатил, а их ещё требовалось доварить, собрать и покрасить. Времени практически не оставалось, и любая задержка грозила срывом заказа, а за такое "че-пе" начальство по головке не погладит. А тут из-за одного сварщика весь процесс давал сбой - тридцать лемехов, с учётом запасных, валялись не наплавленными. Можно было, конечно, снять их "взаймы" с других плугов, но здесь уже было дело принципа.
   - Ну-ка, зови сюда этого умника. Я ему сам сменное задание выдам.
   Бригадир выбежал из кабинета и вскоре вернулся вместе с маленьким, тщедушным с виду зеком лет сорока, на котором мешковато сидел брезентовый сварочный костюм, местами насквозь прожженный. Видимо, за свой неказистый рост и густые рыжие усы Осипанов носил прозвище Таракан. Сидел он за бытовое убийство - будучи пьяным вдрызг, зарезал своего собутыльника. В цеху же Осипанов считался одним из лучших сварщиков, делал свою работу всегда быстро и качественно.
   - Вот, привёл. - Галыгин ухмыльнулся и опять скрылся за дверью.
   - Доброе утро, - как ни в чём не бывало пожелал всем сварщик.
   - Кому доброе, а кому хрен собачий. - Майор хмуро разглядывал зека. - Бунтуешь?
   - Да не бунтую я, - спокойно ответил Осипанов. - Просто я считаю, что расценки надо немного поднять.
   - Да что ты говоришь? - Клименко изобразил удивление. - Хочешь обогатиться, да?
   - Обогатишься тут... - Сварщик шмыгнул носом, словно провинившийся мальчишка. - В ларьке всё постоянно дорожает, за питание стали больше брать, а расценки давно не поднимали. Почему?
   - По кочану! - взорвался Клименко. - Иди на приём к *хозяину и у него спрашивай.
   В чём-то Осипанов был прав. Стаса, как и других мастеров, удивлял такой факт, что неработающих зеков государство кормило и одевало бесплатно, а с работающих брали деньги за всё, оставляя им лишь так называемую "гарантийку" - четверть заработанных денег. Получалось, что сидеть весь срок сиднем на бараке проще.
   - Да знаю я, что он ответит. - Сварщик исподлобья смотрел на начальника цеха.
   - Короче, ты будешь лемеха наплавлять, или оформлять отказ от работы?
   - А это пятнадцать суток изолятора, - добавил Иванов. - Тебе это надо?
   - Я ведь не отказываюсь работать, - тихо сказал зек.
   - Ну так расписывайся в журнале и иди наплавляй. - Майор поднялся и подошёл к Осипанову, нависнув над ним как скала.
   - Тогда я буду делать в смену столько, сколько выходит по норме времени.
   - Но ведь ты можешь наплавлять в два раза больше, - процедил сквозь зубы Клименко.
   Было видно, что он с трудом сдерживает готовую выплеснуться наружу ярость.
   - Могу, - спокойно ответил зек, словно не замечая состояния начальника цеха. - Только ради чего?
   Лицо майора побагровело, на толстой шее вздулись вены.
   - Я последний раз спрашиваю, ты в журнале распишешься?
   - Распишусь, но за двадцать два, как в калькуляции...
   Осипанов понуро переминался посреди кабинета, напоминая своим видом стойкого оловянного солдатика. Клименко пару секунд разглядывал его, затем неожиданно схватил зека двумя руками за ворот сварочной куртки и дёрнул вверх, приподняв Осипанова на носочки.
   - Ну что ты кровь мою пьёшь? Что ты борца идейного из себя корчишь? - Взгляд начальника цеха сделался страшным, почти безумным. - Ведь ты же мразь самая обычная! На воле ведь под забором обоссанный валялся! - Клименко швырнул зека на пол и несколько раз пнул его по рёбрам.- Пошёл вон отсюда, говнюк! Будешь вообще без работы сидеть. Я найду того, кто эти долбанные лемеха бесплатно наплавит.
   Спустив пар, майор вернулся на своё место, хмуро наблюдая, как зек поднимается с пола.
   - Викторович, зачем так делаешь? - Осипанов был бледен, но явно не сломлен.
   - Вон отсюда, я сказал! Мне с тобой говорить больше не о чем. Ты сейчас не мне говно делаешь, а себе в первую очередь. Поверь моему слову. Были здесь и до тебя всякие революционеры.
   Осипанов молча вышел, а вместо него в кабинет тут же проскользнул тенью Галыгин, хитрым прищуром давая понять, что он подслушивал под дверью.
   - Смотрящему скажите. - Бригадир ухмыльнулся. - Он этому дурачку мозги поправит.
   - На хрен мне твой смотрящий? - Майор достал из кармана куртки ещё одну пачку сигарет и стал её распечатывать. - Сам разберусь. Было бы с кем.
   - Ну что, будем лемеха снимать? - Спросил Иванов.
   - Не будем. - Клименко достал из пачки сигарету. - На пятнадцатом отряде есть один сварщик. Попросим, чтобы его нам на день выделили.
   Пятнадцатый отряд находился отдельно от жилой зоны и являлся прибежищем зеков, которым нельзя было находиться вместе со всеми. В эту категорию обычно попадали должники и проигранные, а так же пойманные на "стукачестве" или воровстве, которое считалось у зеков не менее гнусным. Уличённые в таком занятии объявлялись "крысами" и, как и "стукачи", могли легко угодить в самую низшую касту преступной иерархии. Чтобы избежать такой участи, все эти неудачники убегали в отряд изгоев, становясь до конца срока "добровольными помощниками" администрации. Они выполняли разные хозяйственные работы, мыли полы в дежурке и кабинетах, были "шнырями", а если везло, устраивались в столовую.
   - Барин, угости сигареткой. - Галыгин заискивающе улыбнулся.
   - Можешь две взять. - Майор протянул бригадиру пачку.
   - Вот спасибо. - Бригадир церемонно поклонился.
   - Эх, скорее бы на пенсию. - Клименко усмехнулся, окончательно остыв. - Мне ваши рожи уже остомурыжили. Веришь?
   - Верю. - Галыгин захихикал, сверкая золотым зубом...
  
   * * *
  
   У Веры дома Стас всегда чувствовал, как в душе воцаряются покой и умиротворение. Исчезала внутренняя напряжённость, а все тревожные и нехорошие мысли бесследно улетучивались. Видимо, так действовали на него внешняя красота и высокая духовность этой женщины, в присутствии которой и самому хотелось быть лучше и возвышенней. У Веры совершенно отсутствовала зависть к кому-то, она никогда никого не хулила, а если и говорила о чьих-то недостатках, то делала это беззлобно и даже с оттенком жалости. К своему бывшему мужу, с которым прожила три года, она тоже не испытывала никакой ненависти или сильной неприязни. Она просто рассказала, что ушла от него, когда стало невмоготу терпеть - он много пил, а когда напивался, то оскорблял её и бил.
   Осознание того, что эта удивительная женщина только ему одному может позволить обнять её, поцеловать и получить всё то, что требуется мужскому естеству, вызывало у Стаса приятное восторженное состояние. Он был уверен, что Вера не способна завести параллельный роман и "крутить" сразу с двумя любовниками, потому что не умела врать и притворяться. В то же время, она ничего не требовала, ни в чём его не упрекала и не устраивала истерик, что ещё больше притягивало к ней.
   В отличие от большинства женщин Вера одевалась так, как ей было удобно, вовсе не заботясь о том, чтобы выглядеть соблазнительно. Она предпочитала костюмы с брюками и джинсы, а в домашней обстановке обычно ходила в дурацкой безразмерной футболке и спортивных штанах, реже - в халатике. Но иногда с ней происходили-таки неожиданные, приятные метаморфозы, и тогда Вера была очень обворожительной и желанной. Это случалось, когда она выпивала немного вина или мартини. Наверно, алкоголь на какое-то время избавлял Веру от комплексов, мешающих ей быть обычной во время интимной близости и порождающих все её странности, снимал те табу, которые она сама на себя подсознательно когда-то наложила.
   Стас всё не решался заговорить с ней об этом, боясь причинить боль её тонкой и ранимой душе. Он проявлял терпение и старался принимать Веру такой, какая она есть. В конце концов, если Вера - Ассоль, то он должен быть для неё благородным капитаном Грэем, как в хорошей, доброй книге. Всё правильно, всё вполне логично. Ему даже стало казаться, что он привык к её неординарности.
   Но, к сожалению, после первой эйфории постепенно возникло горькое ощущение, что что-то идёт не так. В первую очередь, это, опять же, касалось их сексуальной жизни, в которой, из-за неординарного поведения Веры, появились значительные перекосы. Кроме того, ей очень не нравилось, когда Стас звонил выпившим.
   - Опять пил? - сразу догадывалась она по его голосу.
   - Ну, есть немного, - признавался он. - День был нервный. - Я приеду?
   - Нет! - звучал решительный отказ. - Я не хочу, чтобы ты приезжал ко мне таким. Хорошо? - Это больше походило на утверждение, чем на просьбу.
   - Ладно, извини, - сдавался он, злясь на неё и на самого себя.
   В сущности, выпивал он не так уж часто, но и совсем не выпивать тоже не мог. Водка хорошо и быстро снимала нервное утомление после его непростой работы, которое иногда бывало очень сильным. "Обмыть" же с коллегами чьё-то полученное звание или новую должность вообще считалось старой и доброй русской традицией, и нарушать её Стас не мог.
   Но Вера не желала понимать его и принимать таким, и это огорчало больше всего. Приезжать к ней хотелось всё реже и реже...
  
  
  
  
   * * *
  
   Каждый раз, закрывая за собой последнюю, третью по счёту, дверь КПП и выходя из зоны, Стас испытывал душевное облегчение. Почему-то за четырнадцать лет работы это ощущение не исчезло и даже, напротив, сделалось сильнее. Какой-то незримый груз постоянно давил на сознание внутри колонии и утомлял мозг, высасывал из организма жизненную силу. Может быть, это была тяжёлая аура греха отбывающих наказание...
   Перед входом царило оживление. Группа молодых, празднично одетых женщин - некоторые были с букетами в руках - заражала проходивших мимо сотрудников весёлым настроением. Среди этих женщин две было очень даже симпатичных. Стас вспомнил, что сегодня в колонии свадебный день - приехали на роспись невесты. Отыскали они здесь своё женское счастье, нашли свою любовь. Кто-то из них познакомился с суженым ещё до того, как его посадили, а кто-то и "заочно" - по переписке или через Интернет. Видно, верили они в то, что можно лихоимцев перевоспитать лаской да заботой. Но чаще всего эти браки длились лишь до освобождения испечённого в колонии мужа.
   Правда, как поговаривали сами зеки, иногда таких "невест" нанимали за деньги, чтобы потом они могли приезжать "на свиданку" для утехи и подкормки сидельцев...
   Административное здание колонии, именуемое громким словом "штаб", имело три надземных этажа и один подземный, на котором размещались склад вооружений охраны, небольшой банкетный зал для важных гостей и столовая для сотрудников. По сути, штаб представлял собой своеобразный анклав, где происходила своя, насыщенная сплетнями и интригами, непростая жизнь. Заседающие в кабинетах женщины "перемывали косточки" каждому сотруднику, и порой о себе можно было узнать даже то, чего в действительности никогда не было. Любое неосторожное слово здесь запросто трансформировалось в нечто совершенно противоположное по смыслу.
   Вообще же, практически все сотрудницы не являлись здесь случайными людьми, приходясь родственниками или любовницами кому-то из начальства. Никакие сокращения штата волшебным образом не уменьшали их общего количества и даже наоборот. Всё это, естественно, являлось "страшными тайнами Бургундского Двора".
   Кроме того, в штабе всегда имелись в запасе две-три должности для чьих-то сынков, племянников или "протеже". Эти "баловни судьбы" зеков практически в глаза не видели и спокойно делали карьеру. Впрочем, надолго они в колонии не задерживались, уходя затем на повышение в некие астральные сферы...
   Цены в столовой были намного ниже, чем в городских кафе, поскольку свинину и многие овощи производило собственное подсобное хозяйство колонии. Да и готовили здесь довольно-таки вкусно и умело, особенно разные мучные выпечки.
   Стас пристроился в хвост очереди, за мастером швейного цеха Эдиком Поляковым, старшим лейтенантом по званию. Раньше Эдик работал участковым в одном из отделов милиции города, но ушёл оттуда через два года, не выдержав, по его словам, "сплошного идиотизма" и ненормированного рабочего дня. На личную жизнь времени практически не было, рассказывал он, и вообще обстановка как в дурдоме - "сотрудников не хватает, постоянно куча дел висит, вечная спешка, да ещё полоумные старушки одолевают всякой чушью". Часто приходилось ночевать прямо в опорном пункте. Там же и свидания с девушками устраивал - не отходя от рабочего места...
   - Невест видел? - спросил Стас.
   - Да видел, видел, - недовольно пробурчал Поляков. - Целых девять штук.
   - Ага, сегодня аншлаг.
   - Не понимаю. - Эдик покачал головой. - Что им, нормальных мужиков не хватает?
   - Может и не хватает.
   - И такие прямо счастливые, словно принцев нашли. А потом ещё будут сюда сумки со жратвой таскать.
   - Будут. - Стас взял со стола пластмассовый поднос и стал продвигаться вдоль стойки с обеденным ассортиментом.
   Он выбрал себе "сельдь под шубой", борщ, рисовую кашу со шницелем, компот и к нему пирожок с яблочным повидлом. Весь этот набор обошёлся около полтинника, тогда как в самом дешёвом кафе пришлось бы выложить не меньше ста рублей.
   Они с Поляковым заняли самый дальний, угловой столик, который почти не шатался, в отличие от остальных. Едва разместились, как рядом появился с подносом майор Шмаков, начальник восьмого отряда. Он был одним из самых старых и опытнейших работников колонии - прослужил здесь почти четверть века. Со стороны этот человек казался слегка тронутым умом, и все списывали это на издержки профессии. За глаза над ним постоянно посмеивались, в том числе и за его чудную речь, насыщенную уголовной лексикой и разными необычными словечками. Зато как начальнику отряда Шмакову не было равных - в своём деле он, как говорится, "не одну собаку съел". Поэтому за ним были закреплены те, кто не желал исправляться и ставил выше любого государственного закона "жизнь по понятиям".
   - Третьим берёте? - со скрытым намёком спросил Шмаков.
   - Милости прошу. - Стас сделал рукой приглашающий жест и подвинул свои тарелки. - Хотя мы на работе не пьём.
   - Как образцовые сотрудники, - поддержал шутку Поляков.
   - Всё с вами ясно. - Шмаков многозначительно прищурился, освобождая поднос.
   Сходив за ложкой и вилкой, майор начал неторопливо расправляться с рассольником.
   - Как там с трудовыми резервами? - спросил Стас.
   - Кстати, есть пара-тройка, - кивнул майор. - Зайди часа в два. Побеседуешь с ними. Может, кто и подойдёт.
   - С тебя, Николаич, чай и конфеты.
   - Не вопрос, организуем.
   - Приятно иметь дело с профессионалом. - Стас усмехнулся.
   - Взаимно. - Шмаков подмигнул. - Одно дело делаем.
   Дальше ели молча.
   - Обед единственное, что радует в нашей работе, - философски заметил Стас, допив компот и поднимаясь из-за стола.
   - Это точно, - согласился начальник отряда...
   В дверях столовой Стас едва не столкнулся с полногрудой, вечно смешливой Эллочкой из бухгалтерии. Её точёную фигурку красиво облегало серое шерстяное платье с глубоким декольте, демонстрирующим прелести девушки. Из всех женщин, сидящих в кабинетах штаба, Эллочка, пожалуй, была самой приятной и простой в общении, несмотря на то, что отец у неё занимал немаленькую должность в управлении.
   - Привет финансовым структурам! - Стас шутливо козырнул.
   Эллочка одарила его приятной улыбкой, от которой настроение Полынова немного улучшилось. Он вышел из штаба и, спустившись с крыльца по широким ступенькам из бетона с примесью гранитной крошки, встал покурить у урны.
   В прохладном апрельском воздухе слышался запах хвои - сосновый лес, с трёх сторон окружавший колонию, начинал своё весеннее преображение после зимней спячки. Там пока ещё лежал снег, но уже через неделю-другую он окончательно растает, освободит от холодных объятий землю, и она покроется пёстрым ковром первоцветов и новой травы.
   Природа готовилась к очередному годичному циклу жизни, ничем не отличимому от всех предыдущих. Сколько таких циклов видел уже этот лес? Сотни или, может быть, тысячи? Ничто не нарушало раньше этот размеренный ритм, ничто не тревожило покой здешних лесных обитателей. Но вот, почти полвека назад, люди построили в этом лесу зону, чтобы содержать в ней своих непутёвых собратьев. И сосны узнали новые звуки: вой охранной сигнализации, лай сторожевых собак и автоматные выстрелы. Уж лучше бы лес никогда их не слышал...
   Бросив в урну недокуренную сигарету, Стас поправил на голове фуражку и пошёл к КПП, переключаясь мыслями на более приземлённые вещи. Пора было возвращаться в цех.
  
   * * *
  
   - Учись драться, - наставлял отец, показывая, как надо бить кулаком в нос. - И не бойся давать сдачи, даже если ты меньше и слабей. Понял?
   Эти уроки Стасик хорошо усвоил, настолько хорошо, что на него начали жаловаться воспитательницы детского сада.
   - Ваш мальчик дерётся...
   - Ваш сын стал агрессивным. Примите меры...
   Зато друзья теперь уважали его, особенно после драки с Юркой Коржевым, который был старше на полгода и выше почти на голову. Юрка любил обижать тех, кто слабее, и однажды отобрал красивый маленький танк у тщедушного и безобидного Серёжки Матвеева. Стасик не стерпел, ощутив негодование и острое желание помочь товарищу, и вмешался. Драка, правда, закончилась не совсем в его пользу, но зато в душе он чувствовал себя победителем. Навсегда запомнилось приятное ощущение борьбы за справедливость.
   - Только никогда не бей слабых, - говорил отец, когда учил драться. - Запомни, так поступают одни трусы...
   Да, уже в пять лет жизнь всё расставляла по своим местам, определяя при этом роль каждому в его взрослом будущем. День за днём эта роль тщательно репетировалась в дворовых играх и шалостях, в общении с родителями и приятелями. И, пожалуй, чуть ли не самое важное место в этом долгом процессе занимал детский сад, в который Стасик, как и все дети Советского Союза, ходил каждое утро, кроме праздников и выходных дней. Именно там, где проходила половина его детской жизни, открывались многие истины и именно там, во взаимоотношениях со сверстниками, познавалось "что такое хорошо и что такое плохо".
   Это было время великих и малых детских открытий. Так однажды от деда Ивана Стасик узнал, что живёт в самой большой и самой могучей стране, где все люди равны. У него даже возникла идея отправиться пешком до далёкого Охотского моря и посмотреть на самый край земли, но, к счастью, дальше окраины города уйти не получилось. Он понял, что пока ещё не готов к такому серьёзному путешествию и отложил свою затею на потом.
   Но более грандиозным оказался рассказ отца о бесконечности Вселенной. Это было невозможно представить - захватывало дух и становилось жутковато. Нигде нет края и конца! Как такое может быть? А если и есть край, то что за ним, дальше?
   Были и многие другие открытия, радостные и не очень. Они случались почти каждый день, и Стасику нравилось узнавать что-то новое. Наверное, поэтому понравилась и телепередача "клуб кинопутешествий", где дядя ведущий с добрыми глазами Сенкевич хрипловато рассказывал о разных странах и необитаемых островах. Стасик внимательно слушал Сенкевича и представлял себя смелым исследователем Арктики и альпинистом, покоряющим снежный Эверест, мореплавателем, пересекающим океан на маленькой яхте, и первопроходцем диких джунглей, населённых опасными хищниками.
   А ещё по выходным отец гулял с ним по городу, рассказывая о старинных зданиях и памятниках. Слушать отца всегда было интересно, он много знал из истории древней Руси.
   - Когда-то наш город был пограничной крепостью. - Отец говорил увлечённо, у него получалось красочно описывать события, особенно битвы. - Она защищала Московское царство от набегов крымчаков. Тогда князья ещё вели междоусобные войны, и Русь только начинала заново объединяться...
   Воображение тут же уносило Стасика в те времена. Он храбро сражался с татарами на крепостных стенах, стрелял из пищали, рубил саблей и обращал врага в бегство. Он даже начинал жалеть, что родился не тогда, а в конце двадцатого века, когда битвы происходят лишь в исторических фильмах.
   Но самые яркие впечатления оставались от салюта в день освобождения города и от первомайских демонстраций, на которые брал его с собой отец. Особенно здорово было смотреть на салют - в вечернем небе расцветали пёстрые букеты из множества огней, а площадь сотрясалась от орудийных раскатов и радостных криков тысяч людей.
   На демонстрациях же отец всегда сажал Стасика к себе на шею и давал ему в руку воздушные шары или маленькие красные флажки. Так они и шли в заводской колонне, и Стасик вместе со всеми кричал "Ура!", когда из громкоговорителя раздавалось:
   - Да здравствуют трудящиеся всех стран!
   - Слава советскому трудовому народу!
   - Мир! Труд! Май! Ура, товарищи!..
   В душе росла гордость за то, что он и его отец принадлежат этому самому трудовому народу, гордость за то, что он родился и живёт в самой лучшей стране мира...
   А одним из не очень приятных открытий было то, что некоторые приятели по двору и детскому саду обманывают и воруют. Стасик никак не мог понять, зачем они это делают. Порой становилось даже очень обидно из-за того, что такое совершил человек, которому доверял.
   - Дай поиграть машинку, - попросил как-то Колька Андреев из соседнего подъезда. - Мне такую не покупают.
   Жалко стало Кольку, и Стасик, конечно, не смог ему отказать и дал на несколько дней красную, коллекционную модель "москвича", купленную отцом на день рождения. Но когда прошла целая неделя, а Колька всё не возвращал машинку, Стасик сам напомнил ему, что пора бы и отдать обратно чужое.
   - Ой, извини. - Андреев сделал виноватое лицо. - Батя её сломал. Наступил, когда пришёл пьяный.
   Стасик сильно огорчился, но очень быстро потеря машинки забылась. И через какое-то время всё тот же Колька выпросил у него поиграть цветного резинового солдатика. В Советском Союзе такие солдатики не производились - этого привёз из Демократической Германии друг отца дядя Витя, который служил там офицером в группе советских войск.
   И опять он дал Андрееву ценную игрушку, потому что не хотел быть жадиной и просто плохим человеком. Ведь Колька попросил, а значит, надеялся на него как на товарища.
   Вышло примерно то же самое, что и в первый раз. Андреев подошёл через несколько дней с лицом мученика и, тяжело вздохнув, сказал, что солдатика у него кто-то украл прямо в дворовой песочнице.
   - А зачем ты играл с ним в песочнице? - спросил Стасик, чувствуя сильную досаду.
   - Извини. - Колька пожал плечами. - Я же не знал, что его украдут...
   После этого он твёрдо решил больше ничего Кольке Андрееву не давать, раз уж тот не умеет обращаться с чужими игрушками. Но если бы такой Колька был только в одном экземпляре! К сожалению, подобные Андреевы обитали в этом мире в довольно таки большом количестве. Они постоянно что-то просили, а потом это теряли или "забывали" вовремя вернуть, они всё время норовили что-то выменять, ссылаясь на свою нелёгкую жизнь либо на какие-то личные обстоятельства, они беззастенчиво врали и запросто могли предать, они попадались на воровстве или обмане и тут же начинали выкручиваться, плакать и уверять, что всё это получилось не нарочно...
   И всё же, хороших открытий было гораздо больше, и плохие уходили на задний план. В памяти же оставалось только яркое и радостное - например, утренник в детском саду, посвящённый какой-то очередной годовщине Великой Октябрьской Революции. Стасик уже знал, что эту революцию совершили большевики во главе с дедушкой Лениным и что буржуи потом затеяли Гражданскую войну, но проиграли в ней. И вот, к утреннику их группа выучила песню "Марш Будённого" про героев Гражданской войны. Всем девочкам повязали на головы кумачовые косынки, а мальчикам выдали зелёные шапки будёновки с красными звёздами. Одев будёновку, Стасик представил себя настоящим бойцом Красной Армии, сражающимся с белогвардейцами, и, стоя в хоре, старался петь громче всех.
   "Мы - красные кавалеристы,
   И про нас
   Былинники речистые
   Ведут рассказ -
   О том, как в ночи ясные,
   О том, как в дни ненастные
   Мы смело и гордо в бой идём!..."
   Эта торжественная песня, казалось, наделяет волшебной силой всей Красной Армии, могучей и несокрушимой. И когда, после окончания утренника, воспитательница забрала у него будёновку, Стасик едва не расплакался от обиды. Он почему-то решил, что теперь эта шапка будет его навсегда...
   Ну и, конечно же, к приятным открытиям можно было отнести существование в этом мире девчонок, а точнее, отдельных их представительниц, поскольку почти все они оказывались врединами, ябедами и плаксами. Лишь такие, как Валя Морозова, убеждали Стасика в том, что и с девчонками иногда можно и даже стоит иметь дело.
   Да, Валя отличалась от других. Она всегда внимательно выслушивала и давала нужные советы в трудных ситуациях, она никогда не вредничала и не говорила разные девчоночьи глупости, она была настоящим другом. Рядом с ней Стасик чувствовал себя более взрослым и более сильным, втайне боясь потерять уважение к себе этой белокурой, голубоглазой девочки, жившей в одном с ним дворе. Часто они сидели в беседке до самой темноты, болтая о всяких интересных вещах и глядя, как на небе зажигаются звёзды.
   - Давай будем всегда дружить, - предложила ему как-то Валя и посмотрела при этом так, что Стасик почувствовал неловкость и одновременно необъяснимую радость.
   - Давай. - Он взял её за руку, и Валя, счастливо улыбнувшись, погладила его по щеке.
   Их дружба продолжалась целых несколько месяцев, а потом вдруг закончилась в один неприглядный осенний вечер. Стасик и сам не понимал, как всё это вышло, а потом часто думал, почему тогда так поступил...
   Однажды он повёл свою подружку в большое путешествие по городу. Он показывал и рассказывал ей всё то, что узнал от отца. Он хотел выглядеть умным и самостоятельным в глазах этой девочки. Она должна была знать, что он, Стасик, лучше других, что он уже может поступать вполне по-взрослому. Это было для него очень важно.
   Было ещё по-летнему тепло, и они шли по улицам, держась за руки. Свободной рукой Валя прижимала к себе большую пластмассовую куклу, которая умела говорить "мама". Эта кукла слегка раздражала его, но Стасик проявлял терпеливость и понимание - всё же, девчонка есть девчонка... Для него сейчас гораздо важнее было, чтобы Валя шла за ним, куда бы он её не повёл, и чтобы она восхищалась его неординарностью.
   Но когда над городом стали сгущаться сумерки, Валя неожиданно забеспокоилась.
   - Стасик, пойдём домой. Уже поздно.
   - Я ещё не всё показал, - отмахнулся он, ускоряя шаг и не собираясь прерывать прогулку раньше времени. - Ты медленно идёшь.
   - Я устала, - захныкала Валя. - Мы уже долго гуляем.
   - Ну потерпи немного, - пытался он спасти ситуацию.
   - Не могу, - всё сильней упиралась она. - Пожалуйста, пойдём домой.
   Он разозлился, потому что вдруг понял, что его подружка - самая обычная девчонка, точно такая же, как и все остальные. Плакса и вредина! Это стало для Стасика настоящим потрясением. Как Валя могла сорвать такую замечательную прогулка? Ведь он старался ради неё, а она не оценила...
   - Я иду дальше, - упрямо отрезал он, с трудом сдерживая кипящие внутри эмоции. - А ты, если не хочешь, иди домой сама.
   - Я не знаю дорогу. - Валя смотрела на него растеряно и даже со страхом.
   - Ты надоела уже! - гневно выкрикнул он, окончательно выходя из себя. - Иди отсюда, дура!
   - Стасик, пожалуйста... - жалобно произнесла она, прижимая к себе куклу. - Пойдём вместе.
   Она походила сейчас на побитого щенка, не понимающего, за что ему досталось от хозяина. Но её несчастный вид только ещё больше раздражал его.
   - Я сказал, иди отсюда! - Он легонько оттолкнул Валю и увидел на её глазах слёзы.
   - Ну пожалуйста, - едва слышно повторила она.
   И тогда Стасик, с мстительной злостью, вырвал из её рук куклу и зашвырнул её как можно дальше в кусты, росшие вдоль тротуара.
   - Вместе со своей дурацкой куклой!..
   Видимо, кукла была Вале дорога, потому что она, разревевшись, побежала за ней.
   Стасик воспользовался подходящим моментом и бросился бежать.
   - Ста-сик! - Отчаянный крик девочки заставил его содрогнуться, но не остановил. - Не у-бе-гай!
   Один только раз он не выдержал и оглянулся. Валя стояла на асфальтовом тротуаре и рыдала, даже не пытаясь его догнать. Её светлые волосы были заплетены в косички, завязанные голубыми бантами. Эта картинка врезалась в его память на всегда - рыдающая девочка в красивом розовом платье.
   - Ста-си-ик, не у-бе-га-ай!..
   К счастью, всё тогда закончилось благополучно. Валя каким-то образом умудрилась отыскать обратную дорогу и вернулась домой уже глубокой ночью. Потом, конечно, было объяснение с её отцом и наказание от родителей, но дело не в этом...
   Уже будучи взрослым, Полынов не раз вспоминал этот случай, жалея, что не может изменить прошлое. Наверное, у каждого в детстве был хотя бы один такой поступок, за который потом становилось стыдно...
   А где-то через год Валя, вместе с родителями, уехала жить куда-то на Север и увезла с собой кусочек детства Стаса. Иногда он думал о том, что неплохо было бы встретиться с ней опять...
  
   * * *
  
   По цеху ковылял Тишка. Его задние лапы заплетались, словно у пьяного, и кота постоянно заносило то влево, то вправо. Через каждые несколько шагов он взбрыкивал задом и потягивался, видимо, пытаясь расправить позвоночник, затем повторял свои сложные движения. Немного походив, он садился и уже дальше перемещался в таком положении, опираясь только на здоровые передние лапы. При этом взгляд кота выражал целеустремлённость и непонятную радость, словно Тишка не чувствовал себя инвалидом. Казалось, он полон оптимизма и ничуть не унывает.
   Полынов остановился и погладил его, подбадривая добрыми словами. Кот тут же начал громко мурлыкать и выгибаться, благодарно поглядывая на человека.
   Тараскин кормил своего любимца едой из столовой, набирая из общих бачков остатки супа и каши. Тишка ел с жадностью, заглатывая пищу большими кусками и злобно рыча. Насытившись, он принимался вылизывать свою грязную, свалявшуюся шерсть, но, из-за увечья, получалось это у него неуклюже. И всё же, поведением он мало чем отличался от здоровых котов и кошек, обитавших в промзоне. Его можно было увидеть возле всяких кошачьих разборок, за которыми Тишка наблюдал с заметным интересом и сожалением, что не может сам принять в них участие. Как ни странно, другие коты его не трогали, как будто видели его ущербность и проявляли какое-то звериное понимание и сочувствие...
   Стас поднялся в кабинет, размышляя о человеческой жестокости и доброте. Он давно убедился, что в зоне эти понятия зачастую сильно трансформируются и приобретают самые неожиданные формы. Да и с разных ракурсов один и тот же поступок можно было расценивать здесь и так и этак. Конечно, в этом была виновата специфическая моральная атмосфера таких учреждений, до неузнаваемости искажающая саму суть понятий ДОБРО и ЗЛО. И, что самое плохое, атмосфера эта незаметно изменяла души как осуждённых, так и сотрудников...
   В дверь осторожно постучали.
   - Да! - Крикнул Стас, мгновенно напуская на себя строгий вид.
   Вошёл молодой токарь, с которого предстояло взять объяснительную. Он устроился на работу всего пару недель назад, но уже неплохо себя проявил - было видно, что парень старается и хочет побыстрее всему научиться. Наказывать его не хотелось.
   - Вызывали?
   - Вызывал, Громцев, вызывал. - Стас протянул токарю лист бумаги и ручку. - Садись и напиши, как всё случилось.
   Парень замялся, растерянно глядя на мастера.
   - Что ты смотришь? Станок почему сломался?
   - Я обороты увеличил, - честно признался Громцев и виновато шмыгнул носом. На вид он был совсем ещё пацан - худой, угловатая фигура, пухлые губы и беззащитный взгляд ребёнка, открытого миру и восприимчивого к тому, что происходит вокруг. Но у этого "ребёнка" была уже вторая судимость.
   Таких молодых преступников в последние годы в колонии стало намного больше, чем прожжённых сидельцев, прошедших ещё советскую исправительную систему, далёкую от всякой демократии, и знавших, почём фунт лиха.
   - Зачем ты их увеличил?
   - Так быстрее точится. - Громцев опять шмыгнул и утёр рукой нос, оставив на лице грязный след. - Хотел больше сделать.
   - Ну что, сделал, да? - Стас побарабанил пальцами по крышке стола. - А что теперь мне с тобой делать? Написать рапорт о халатном отношении к оборудованию?
   Громцев молча пожал плечами, давая понять, что оставляет выбор за мастером.
   - Сидишь-то за что? - спросил Стас. - Поди, за *гоп-стоп?
   - Ну да. - Громцев опустил глаза. - И ещё *сто двенадцатая.
   - Как водится, по пьянке...
   - Угу. С пацанами выпили и мажора одного сделали... Мобилу отжали и *лопатник. - Он говорил про это как про что-то обыденное, не стоящее внимания. - Сильно деловой был, нас это и разозлило.
   - Понятно, - кивнул Стас. - И сколько дали?
   - Четыре с половиной.
   - А первый раз за что сел?
   - Не сидел, условная была. За хулиганку.
   - Тебе сколько лет?
   - Восемнадцать.
   - А почему не в армии?
   - Так не успел. Закрыли. - Громцев кисло улыбнулся.
   - Передачи кто-нибудь возит?
   Громцев покачал головой.
   - А что так? Родители есть?
   - Есть, но они не привезут.
   - Почему? - удивился Стас. Обычно родители везли своим нерадивым чадам сумки и баулы с продуктами и сигаретами, таща на себе тяжести за много километров, приезжая, бывало, даже в пять-шесть часов утра, лишь бы только передать вкусненькое.
   - Батя не работает, бухает. Сестра тоже дома сидит - с ребёнком. Мать одна всех их тянет. - По лицу парня пробежала тень. - Я ей сам сказал, чтобы она на меня не тратилась.
   - Ясно. - Стас усилием воли подавил в себе зарождающееся сочувствие к Громцеву, а ещё больше к его матери, у которой такие "хорошие" муж и сын. Да и где ж набраться на всех сочувствия? Для этого, наверное, надо быть святым. - А ты, значит, решил мамке помочь и в зону сел. Да?
   - Так получилось.
   - Получилось... - Стас вдруг разозлился. Подобных историй он слышал уже столько, что их хватило бы на толстый роман. - Ну, посиди, подумай. Может, что умное в голову придёт.
   - Ага, придёт здесь, - буркнул Громцев.
   - А ты думал, тебя на курорт привезут? Да? Ну, извини. - Стас развёл руками. - У нас здесь сидят далеко не джентльмены и не благородные рыцари, а в основном мразь всякая и дебилы. Других сюда не присылают.
   - Я заметил...
   - А мать хоть на свиданку приезжает?
   - Собирается. Мне в конце мая будет положена длительная...
   - Собирается... Если тебе даже выговор влепят, свиданка накроется до конца лета.
   - Я в курсе. - Во взгляде парня промелькнула тоска.
   Стас хорошо понимал, что означала для Громцева отсрочка свидания с матерью ещё на целых три месяца. Пожалуй, это была слишком дорогая цена за станок, который всё равно починят. Человеческую-то душу чинить намного трудней...
   - Ладно, пиши объяснительную. - Стас дал парню ручку. - А я с начальником цеха поговорю позже, чтобы рапорт на тебя не писать. Он к концу дня обычно добреет...
   - Спасибо, Сергеич. - Громцев присел и стал писать корявым, неровным почерком, пачкая бумагу машинным маслом.
   - Пока не за что. - Стас наблюдал за парнем, прикидывая в уме, найдёт ли тот в себе силы сойти с преступного пути или увязнет в нём до конца своей жизни. А сил для этого было нужно ох как много...
   Конечно, далеко не все осуждённые заслуживали какого-то участия и жалости. Среди них попадалось немало редкостной, бездушной сволочи - подлой и изворотливой. Такие вызывали лишь отвращение и стойкое желание давить их как клопов или вшей. Общаясь с этой категорией зеков, Стас становился предельно жёстким и не допускал снисхождения к ним даже в мелочах. Его эмоции подпитывали телевидение и Интернет, каждый день сообщающие о каких-то новых криминальных происшествиях, от которых становилось по-настоящему страшно.
   Жестоко избита и ограблена восьмидесятилетняя пенсионерка...
   Чиновник задержан при получении крупной взятки...
   Пьяный водитель сбил насмерть на пешеходном переходе двух
   школьниц...
   Гастарбайтеры изнасиловали девушку...
   Мать бросила своего новорожденного ребёнка на помойке...
   Из квартиры ветерана Великой Отечественной украдены боевые
   награды...
   Во время ссоры на дороге один водитель застрелил другого...
   Обнаружено тело жертвы педофила...
   Трёхлетний мальчик умер дома от голода...
   Пьяный офицер полиции открыл стрельбу в ресторане...
   Подростки забили насмерть и сожгли бомжа и сняли это на мобильный
   телефон...
   Много-много случаев... они происходили ни где-нибудь в далёкой Америке, а в родной стране и потрясали дикой, необъяснимой жестокостью и чудовищным цинизмом.
   Казалось, население России заражено каким-то вирусом, убивающим в человеке все человеческие чувства, всё, что делает его человеком. С людьми творилось что-то непонятное и ужасающее - они превращались в бездушных тварей, в жутких нелюдей, не ведающих, что такое добро и жалость, не имеющих никаких моральных ценностей, ничего святого. Становилось всё больше и больше маньяков и разных изуверов, и даже дети всё чаще и чаще совершали нечто ужасающее, проявляя при этом совсем не детский садизм.
   По основным телеканалам тоже почти ежедневно сообщалось о всё новых и новых зверских убийствах или каких-то поступках, не поддающихся никакому здравому смыслу. Страну словно охватила эпидемия безумия и ненависти. Рассудок просто отказывался что-либо понимать.
   Почему такое происходит? Почему?! Это же какая-то бесовщина...
   И, тем более, была непонятна ставшая "модной" мягкость наказания за подобные преступления. За убийства часто давались издевательски смехотворные срока, а то и вовсе, дело каким-то образом разваливалось и не доходило до суда - особенно, если обвинялся влиятельный, обеспеченный человек.
   Поневоле в голову закрадывалась крамольная мысль, что кому-то из числа "сильных мира сего" выгодно такое положение дел, кто-то из "власть имущих" очень сильно в этом заинтересован. Уголовный Кодекс постоянно менялся в сторону смягчения, в нём всё больше появлялось лазеек для вынесения слишком уж гуманных приговоров и ухода от ответственности преступников. Так, со временем, могло дойти и до полного абсурда, когда судья будет грозить убийце или насильнику пальцем и говорить "больше так не делай, а то в угол поставлю", вместо того, чтобы отправить его в колонию хотя бы лет на двадцать-тридцать, а то и навсегда.
   Руководство страны почему-то упорно не желало отменить введённый президентом-самодуром Ельциным мораторий на смертную казнь, неустанно твердя, как заклинание, что преступность нельзя победить суровостью кары. Видимо, правители России надеялись одолеть её любовью и добротой, искренне веря в это. Только на деле получалось наоборот - преступность никак не снижалась. Пожизненные зоны уже были переполнены теми, по ком "плакала вышка", и число таких осуждённых росло год от года.
   Многочисленные правозащитники, создавая себе дешёвенькую популярность, то и дело мельтешили во всевозможных телешоу, рассказывая о роковых судебных ошибках, из-за которых раньше, случалось, казнили невиновных. Самым любимым примером у всех этих дутых филантропов, конечно же, было дело маньяка *Чикатило.
   Да, в чём-то Стас разделял их мнение, но всё же он твёрдо был убеждён, что смертная казнь нужна - хотя бы в единичных случаях, когда вина приговорённого доказана на все сто процентов. Нельзя оставлять жизнь тому, кто сам отнимает чужую и делает это из каких-то низменных побуждений. Только казнить!..
   Сквозь большие окна на участок, рассеивая сумрак, обильно полился свет, как будто солнце хотело сделать радостней и приветливей это унылое место. Может быть, земное светило каким-то образом чувствовало, что здешние обитатели нуждаются в нём больше, чем остальные люди...
  
   * * *
  
   Особую ячейку в памяти Стаса занимал летний лагерь труда и отдыха "Алые паруса", где он пробыл две недели после седьмого класса. Это было удивительное лето, потому что там, в лагере, Стас познал свою первую юношескую влюблённость...
   По полдня они трудились на колхозных полях - пололи нескончаемые грядки, на которых росли подсолнухи и помидоры. Остальное время посвящалось активному отдыху, а по вечерам обязательно устраивались дискотеки, где звучали модные тогда Сиси Кетч, Бобби Орландо и братья Болланды, группы "Джой", "Сэвэдж" и "Модерн Токинг", а так же музыка в стиле "Брэйк данс".
   Вот где была настоящая, самостоятельная жизнь! Конечно, она шла по распорядку, в котором строго соблюдались подъём и отбой, но всё, же отсутствие родительской опеки значило очень много. Стас почувствовал себя совсем взрослым, и это ему понравилось. В первый же день работы тяпкой он натёр на руках мозоли, но старался не обращать на них внимания, хотя они сильно саднили.
   Он хотел выглядеть в глазах сверстников серьёзным и ответственным, способным на поступок. Хотел, чтобы все обращались к нему за советом или помощью, и сам готов был всем помогать и раздавать советы направо и налево. Но больше всего он хотел, чтобы его замечала одноклассница Наташа Беседина, девочка с насмешливыми, карими глазами, похожая на Алису Селезнёву из фильма "Гостья из будущего". Стас не понимал, как это могло произойти. Ещё какой-нибудь год назад она казалась самой обычной девчонкой, но теперь вдруг всё изменилось - в Наташе появилась притягивающая взгляд и вызывающая волнение женственность. Рядом с ней он терялся и робел, но в присутствии приятелей не подавал этому вида, напуская на себя дурашливое шутовство и излишнюю браваду.
   Наташа словно бы что-то чувствовала или о чём-то догадывалась. Она цепляла Стаса колкостями и делала показные замечания.
   - Полынов, прекрати, - строго говорила она после очередной его выходки.
   - Полынов, не мешай работать...
   - Полынов, отстань!..
   В такие моменты он чуть ли не взлетал от счастья...
   Так, один за другим, пролетали жаркие июльские дни, и каждый из них был насыщен чем-то новым и интересным. Стас купался в Северском Донце и загорал на его берегу, лазил по оврагам и меловым горам, участвовал в весёлых конкурсах и разных спортивных состязаниях. А перед отбоем они с пацанами часто ходили в домик, где жили девчонки из их класса, и сидели там, разговаривая о чём-нибудь необычном или смешном. Стас тоже старался что-то рассказывать, украдкой поглядывая на Наташу, и когда встречался с ней взглядом, то смущённо отводил глаза.
   Он собирался с духом подойти к ней на одной из ближайших дискотек и пригласить на танец...
   Но как-то после работы Наташа подошла к нему сама.
   - Стасик, мы тут с девчонками стенгазету делаем. Не поможешь?
   Да разве он мог отказаться, когда она попросила помочь?
   - Помогу, конечно. А как именно?
   - Ну, ты же умеешь сочинять всякие стишки, - улыбнулась Наташа.
   Он, действительно, умел. Это не было каким-то серьёзным увлечением, просто, он писал это для смеха - например, переделывал стихотворение какого-нибудь известного поэта и пускал по классу читать. Вроде бы, всем нравилось.
   - Ну... - Стас скромно пожал плечами. - А что?
   - Понимаешь, мы хотим похвалить передовиков и высмеять наших лодырей, которые плохо работают. Антонов, Борзенко, Табуркин... Сочини про них что-нибудь смешное на эту тему. Сможешь?
   Стас был наслышан об этой компании и не испытывал особого желания лезть самому на рожон. Но сейчас гораздо важней было оправдать надежду Наташи, и бояться каких-то хулиганов он не имел права. А там - будь что будет!
   - Хорошо, я попробую, - решительно согласился Стас...
   Ощущая прилив творческих сил, он в тот же вечер сочинил неплохие вирши о тех, кто позорит коллектив своей ленью и несознательностью. Естественно, все персонажи легко узнавались, тем более, что в стихах упоминались имена. К тому же, нашёлся и художник, Пашка Лазарев из параллельного класса, который очень похоже нарисовал карикатуры.
   В общем, стенгазета удалась на славу. Через день она украшала стенд возле штаба лагеря, и все бурно обсуждали её, а Пашку и Стаса хвалили за талант. Понятное дело, ни для кого не было тайной, кто здесь постарался.
   А вечером, на дискотеке, когда заиграла медленная музыка, Стас, едва сдерживая охватившую его дрожь и чувствуя, как сердце колотится в груди, пошёл прямо туда, где стояла Наташа. И вот он уже был возле неё и с трудом выдавил из себя такую, казалось бы, несложную фразу:
   - Можно тебя пригласить?
   Стасу показалось, что весь окружающий мир застыл в этот момент и превратился в пёстрый кисель, на фоне которого была только Наташа в красивом голубом платьице, которое очень ей шло, подчёркивая стройность фигуры.
   Она согласно кивнула и шагнула к нему, подав руку. А потом они танцевали, и руки Стаса обнимали талию Наташи, и всё это походило на прекрасный, волшебный сон. Ради таких вот минут и стоило жить, да и сам смысл жизни, возможно, в этом и был заключён. По крайней мере, тогда Стасу казалось именно так. Он видел перед собой глаза Наташи, блестевшие в лучах светомузыки, и хотел, чтобы этот танец никогда не заканчивался...
   В ту ночь Стас долго не мог уснуть, переполняемый эмоциями и разными мыслями. Он чувствовал небывалый прилив сил и непривычную уверенность в себе, словно в нём пробудился совсем другой человек - более решительный и способный повести за собой других. Что-то похожее Стас испытывал в детстве, рядом с Валей Морозовой, но тогда это было совсем не так и не настолько потрясало...
   Разговор с упомянутой в стенгазете троицей последовал на следующий вечер, в одном из глухих уголков лагеря - там в заборе была дыра, через которую все тайком ходили к реке. Около этой дыры его и поджидали Антонов, Борзенко и Табуркин.
   - Ну здорово, Пушкин, - с ухмылкой произнёс Борзенко, который был в компании вожаком, как самый сильный. - Что ж ты так-то? - Он сплюнул по-взрослому.
   - Да, нехорошо как-то, - добавил Антонов. - Мы тебе, вроде, зла не делали.
   Поговаривали, что оба они уже имели приводы в милицию за какие-то хулиганства. И всё же, бояться их было стыдно, Стас больше опасался за тщедушного Пашку, который и драться-то толком не умел. Стас же с любым из этих троих поодиночке бы справился.
   - Но вы ведь на самом деле плохо работаете, - как можно спокойней ответил он.
   - А тебя это колышет? - угрожающе спросил Табуркин. - Как хотим, так и работаем.
   - Ну а я захотел и написал. - Стас улыбнулся.
   - Вот так, значит? - Борзенко покачал головой. - Ну-ну...
   - Смотри, Толстой, теперь мы у тебя в долгу, - добавил Антонов.
   - В городе как-нибудь встретимся, - пообещал Табуркин. - Живи пока...
   У Стаса по спине пробежал холодок. Конечно, скорее всего, это была пустая угроза, но мало ли... Вполне могли и избить.
   Ничего, подумал он, за дело можно и пострадать...
   Все оставшиеся дни Стас находился в состоянии приятного помутнения в голове. Он надеялся, что теперь его с Наташей отношения станут более близкими и продолжатся уже в городе. Но, как ни печально, всё это кончилось ничем - позже выяснилось, что Наташа влюблена в парня из десятого класса.
   - Стасик, ты замечательный, правда, - сказала она в один дождливый сентябрьский день. - Давай будем просто друзьями. Хорошо?
   И в тот момент Мироздание рухнуло, а в душе сделалось очень горько и тоскливо, и захотелось тут же улететь на далёкую-далёкую планету, где нет девчонок, особенно таких красивых.
   А летний лагерь "Алые паруса" навсегда остался светлым, ярким эпизодом жизни. К тому же, именно там Стас впервые заработал своим трудом деньги - целых пять рублей...
  
   * * *
  
   На плацу на Полынова налетел сырой, напористый ветер. Он словно заблудился в каменном мешке жилой зоны и неистово искал отсюда выход. Наверное, ветру тоже не нравилось это нехорошее место...
   Периодически Стасу приходилось бывать в отрядах - в основном во время ночных дежурств или на общих обысках, куда привлекались все сотрудники. От таких посещений оставались неприятные впечатления - особенно из-за постоянно висящего там затхлого запаха, который невозможно было выветрить. Вонь пота сотни людей, содержащихся вместе, в стеснённых условиях, табачного дыма, несвежего постельного белья, одежды, не переодеваемой сутками, и ещё бог знает чего... Многие коллеги жаловались, что этот смрадный "запах зоны" они приносят с собой домой, где его сразу же чувствуют жёны и дети.
   Не успел он подойти к входу в общежитие, как тут же услышал предупреждающий крик "атасника":
   - Контора!
   Отлаженная зеками система оповещения сработала безотказно.
   - Контора на первом этаже!..
   В коридоре вяло возюкали по плиточному полу швабрами два уборщика.
   - Здравствуйте, гражданин начальник! - хрипло гаркнул один из них - пожилой и, судя по всему, имевший за спиной не один десяток лет отсидки.
   Второй, не старше тридцати и с печатью идиотизма на перекошенной физиономии, открыв рот, молча смотрел на Полынова. Трудно даже было представить, за что он сидит на строгом режиме.
   Стены коридора, идущего через весь этаж параллельно спальному помещению, как и положено, украшала всевозможная полезная информация для сидельцев - распорядок дня колонии, график приёма по личным вопросам "хозяином" и его заместителями, выдержки из "Уголовно-исполнительного кодекса" и "Правил внутреннего распорядка", адреса судов и надзорных инстанций, перечень запрещённых к использованию в зоне предметов. Отдельный стенд занимал "Уголок осуждённого" - что-то вроде местной стенгазеты, где размещались поздравления с Днём Рождения или каким-либо праздником, сообщения об амнистии и поправках к Уголовному кодексу, а так же список освобождающихся в этом году.
   Стас прошёл мимо "Комнаты досуга", называвшейся в былые годы *ПВР-кой, мимо вещевой каптёрки и "Комнаты приёма пищи", где находились личные ячейки хранения продуктов и стояли холодильники, и открыл дверь с табличкой "Начальник отряда". Шмаков сидел за своим рабочим столом и разбирался с кипой тетрадок, которые отражали его работу с подопечными. Такая тетрадка с фотографией на обложке была заведена на каждого зека - в ней делались записи о профилактических беседах, которые проводил совет воспитателей отряда, состоящий из сотрудников разных служб. Но эти "беседы", как и вся работа СВО, велись в основном лишь на бумаге, "для галочки".
   Всё это являлось частью так называемого воспитательного процесса и, по сути, было одним из пережитков старой, советской системы, когда перевоспитание преступников считалось основной задачей. Но любой здравомыслящий человек понимал, что того, кто судим пять, шесть и более раз, вряд ли уже можно перевоспитать...
   - Не помешаю, начальник?
   - Заходи-заходи. - Майор хихикнул, оценив шутку. - Чайник только вскипел. - Он повернулся к стоящему позади него сейфу и достал оттуда две чашки и открытую пачку пакетированного чая "Лисма". - Сахара, правда, нет, зато есть шоколадные конфеты.
   - Кучеряво живёшь, Николаич. - Стас огляделся.
   Кабинет Шмакова навевал тоску скудностью обстановки и цветовым однообразием. Два составленных буквой "т" стола почти утратили свой изначальный коричневый окрас, а бледно-зелёный сейф, несколько простеньких стульев с облезлыми от старости мягкими сиденьями и чёрная вешалка-тренога в углу смотрелись здесь жалко и сиротливо. Даже бежевые обои в цветочек, поклеенные сравнительно недавно, не добавляли приятности и уюта. Пожалуй, разве что лесной пейзаж кисти неизвестного местного художника вносил в эти убогие декорации некоторое оживление. Современный электрочайник, стоявший на сейфе, на общем фоне казался пришельцем из какого-то другого, неведомого мира, непонятно как попавшим сюда.
   Стас сел на один из стульев, выбрав тот, что получше сохранился, снял фуражку и положил её на стол.
   - Достала уже вся эта писанина, - пожаловался майор, наливая в чашки кипяток. - Одна сплошная туфта. Зек в секцию записался, значит, стал на путь исправления... Какой дурак в это поверит?.. А у нас главное бумажкой задницу прикрыть, чтобы тебя крайним не сделали. Сам знаешь, как у нас любят крайних искать... - Он положил перед Полыновым горсть конфет. - Бери, угощайся, завхоз подогнал. Скажу честно, таких завхозов поискать надо. На своём месте человек. Он и с блатными общий язык находит, и я обстановкой владею. А вообще... - Шмаков покривился, - зеков нормальных всё меньше и меньше. Молодые приходят совсем без царя в голове. Привыкли на воле у папки с мамкой на шее сидеть, от безделья и попадают сюда. А блатные так их сразу к себе подтягивают, потому что папы-мамы ради своих недоделанных сыночков на всё готовы, лишь бы им здесь хорошо было, как на курорте. Таскают сюда баулы с харчами, по начальству бегают с разными просьбами и жалобами. Ой-ой-ой, обижают маленького злые дяди, работать его заставляют, а он-то ведь не привык, тяжело ему бедненькому. Зато он, сволочь, грабить стариков и девчонок умеет... - Шмаков в сердцах крепко выругался и сделал несколько осторожных глотков из чашки.
   Стас развернул одну из конфет и, откусив половину, тоже приступил к чаепитию.
   - Непонятно только, - продолжил начальник отряда, - почему у нас начальство такое добренькое. Нянчатся с этими бандюками, как с родными, чуть ли не сопли им вытирают. В изолятор боятся лишний раз посадить, в основном пальчиком погрозят. Больше так не делай! Не колония, а детский сад какой-то. Построже бы надо...
   Видно, всё это давно накопилось в душе майора и теперь выплескивалось наружу в порыве откровения. Стас был с ним согласен. В самом деле, заседания дисциплинарной комиссии, называемые "крестинами", превратились в некое подобие весёлого балагана и лицедейства, где осуждённые изображали из себя невинных ангелочков, вызывая своими россказнями смех начальства.
   - Ну и почему так?
   - Да пёс его знает. - Шмаков покачал головой. - Нет, надо уходить на пенсию. Не по мне такой расклад. - Он насупил брови и задумчиво посмотрел в чашку, словно надеялся в её содержимом увидеть что-нибудь обнадёживающее.
   - Так что там с трудовыми резервами? - Стас решил уйти от неприятной темы.
   - Сейчас будут тебе резервы.
   Майор порывисто встал, прошёл к двери и резко распахнул её.
   - Осадчий! - крикнул он в коридор. - Гущина ко мне!
   Вернувшись на своё место, Шмаков ухмыльнулся и хлебнул чай.
   В дверь постучали, и начальник отряда мгновенно преобразился. От его добродушия не осталось и следа, как будто перед Полыновым сейчас сидел совсем другой человек.
   В кабинет вошёл худощавый парень среднего роста, ничем не примечательный на вид, разве что кроме одной маленькой детали... Его взгляд был наполнен безжизненной пустотой и полным равнодушием ко всему. Такой мёртвый взгляд может быть у человека, прожившего на свете намного дольше положенного срока и утратившего к жизни всякий интерес. Но ведь этому-то всего двадцать с небольшим! И что самое страшное, подумал Стас, таких Гущиных с каждым годом в колонию приходит всё больше и больше. Эти одинаковые взгляды встречаются всё чаще и чаще. Слишком уж жутковатая получается ТЕНДЕНЦИЯ.
   - Вызывали? - Парень спросил это таким тоном, словно его принуждали заниматься чем-то бессмысленным и крайне неприятным.
   - Представься, как положено! - рявкнул майор, который явно испытывал к этому зеку сильную антипатию.
   - Осуждённый Гущин Андрей Васильевич, - заученно затараторил парень, сложив за спиной руки и глядя куда-то сквозь начальника отряда. - Статья *сто пятая, часть вторая, *сто одиннадцатая, часть третья, - начал он перечислять свои уголовные подвиги. - *Сто шестьдесят вторая... *двести двадцать восьмая... Начало срока... конец срока...
   Последняя цифра особенно впечатляла. Получался двадцать один год наказания. Даже если Гущин освободится по условно-досрочному лет через пятнадцать, то ему будет уже около сорока. Всю свою молодость, все лучшие годы своей жизни он проведёт в зоне. Интересно, понимает ли он это или ещё не осознал такую грустную истину?
   - Ну и как ты думаешь дальше жить? - спросил Шмаков, буравя зека взглядом.
   - В каком смысле? - Судя по его взгляду, Гущин и в самом деле попытался о чём-то задуматься.
   - В прямом! - Шмаков нервно заёрзал на стуле, и тот отозвался на это жалобным скрипом. - У тебя срока как у дурака махорки. Тебе УДО надо зарабатывать.
   - Так, вроде, рано ещё.
   - А ты уже и подсчитал! - Майор допил чай большими глотками и стукнул чашкой по столу. - Короче, работать пойдёшь?
   - Не знаю. - Гущин смотрел в пол, словно увидел там что-то интересное. - А надо?
   - А что, блатовать хочешь? - Шмаков сжимал и разжимал кулаки. - Только будешь ты блатным кружки мыть и хлеб из столовой таскать. Это точно. Они тебя быстро к делу пристроят.
   Гущин недоверчиво покосился на начальника отряда.
   - А ты как думал? На большее не потянешь. - Шмаков скорчил печальную гримасу. - Так что, выбирай - или на рабочий отряд пойдёшь, или здесь в шестёрках останешься.
   Парень вздохнул. Видно, такая перспектива его не устраивала.
   - Специальность есть? - спросил Стас.
   - Не успел приобрести. - Гущин попытался улыбнуться, но улыбка вышла слишком натянутой.
   - Ну, теперь у тебя времени хватит. Нам как раз нужны сборщики на бороны. Ключом гаечным хоть владеешь?
   Парень пожал плечами.
   - В общем, записывай его, - вмешался Шмаков. - Научится. Медведей и то вон учат на велосипеде ездить. А ты готовься - послезавтра утром на вывод. Всё, давай, иди. - Он махнул рукой. - Скажи завхозу, пусть позовёт Попова.
   Гущин пару секунд стоял, о чём-то размышляя, затем молча вышел из кабинета.
   - Что скажешь? - майор посмотрел с горькой усмешкой.
   - Да что тут сказать? - Стас хмыкнул. - Без комментариев.
   - Вот и воспитывай таких. А на нём ведь уже пробу ставить негде.
   - Китайская мудрость гласит, что после пяти лет человека воспитывать уже поздно. А начинать надо, пока он ещё в утробе.
   - Да, мудрый народ эти китайцы. - Шмаков сложил перед собой руки в замок. - Нам бы ещё мудрости набраться, а то одна глупость везде...
   В кабинет заглянул зек лет сорока пяти, коренастый и сгорбленный, что говорило о недюжинной силе этого человека.
   - Гражданин начальник, вызывали?
   - Заходи, Попов. - Шмаков сделал рукой приглашающий жест.
   Зек вошёл, представился и назвал свою статью. Убийство с особой жестокостью.
   - Это мастер цеха по производству плугов. - Майор кивнул на Стаса. - Ему нужны рабочие. Пойдёшь?
   - Конечно, - с готовностью ответил Попов.
   - А что умеешь делать? - спросил Стас.
   - На воле кузнецом был. Работал с пневмомолотом. Но могу и на гидравлических прессах... Могу просто гайки крутить.
   - Короче, спец на все руки, да? - Майор ухмыльнулся.
   - Ну, почти, - серьёзно ответил зек.
   - И что, на воле плохо работалось? - поддел его Стас.
   - Да почему, нормально работалось. - Попов помрачнел. - Это всё синька. Второй раз уже из-за неё сижу. Я когда пить начинаю, совсем дурной становлюсь. И, главное, ведь не помню ничего. Как?.. Что?.. - Он покачал головой.
   - Так, может, не ты убивал? - с усмешкой спросил майор.
   - Может, и не я. - Попов почесал затылок. - Говорю же, не помню ничего. Нельзя мне пить.
   - Хорошо, подходишь. - Стас записал данные осуждённого. - Жди вызова на работу.
   - Спасибо, гражданин начальник. - Попов отвесил лёгкий поклон. - Мне лишь бы на бараке не сидеть. За работой и срок быстрее пролетит.
   - Вот это правильный подход, - одобрил Шмаков. - Ну всё, иди...
   - Давай покурим, - предложил Стас, когда зек вышел.
   - Тогда угощай, - быстро среагировал майор.
   Стас протянул ему пачку. Шмаков достал одну сигарету и щёлкнул зажигалкой.
   Закурили. Возвращаться в цех не хотелось. Здесь, в этом тихом кабинете, по крайней мере, не было нервозной обстановки и вечной спешки, не было криков майора Клименко и заводского шума. Сиди себе и радуйся жизни... Хотя, конечно, Стас прекрасно знал, что должность начальника отряда тоже не подарок. Больше сотни подчинённых с непростыми биографиями, и у каждого из них "свои тараканы в голове". Постоянно кто-то на что-то жалуется, кто-то что-то нарушает и пытается показать своё "я", и к каждому нужно найти подход, и со всеми приходиться быть "родным отцом". К тому же, с начальника отряда всегда особый спрос. Так что, завидовать тут особо нечему...
   В кабинет без стука вошёл зек средних лет, сухопарый и длиннолицый. Хитрые, живые глаза и быстрые движения выдавали в нём человека плутоватого и смекалистого, как говорится, "тёртого калача". На нагрудном знаке было написано "Осадчий Н. А.", а на левом рукаве виднелась красная нашивка с надписью "завхоз".
   - Доброе утро, граждане начальники, - поприветствовал он, расплывшись в слащавой улыбке.
   - Да не бреши, злыдень, - в тон ему ответил Шмаков.
   - Николаич, не ругайся. - Завхоз состроил обиженную физиономию. - Я ж от всей души.
   - А есть у тебя та душа? - подчёркнуто строго спросил майор. - Честных граждан на воле обманывал? Воровал? С бесами дружбу водил? То-то же.
   Было непонятно, шутит начальник отряда или говорит серьёзно. На его морщинистом лице почти не проявлялись эмоции - разве что насмешливый прищур серых глаз, таящий, если приглядеться, глубокую, давнюю горесть. Ту самую горесть, которая никогда не даёт человеку покоя.
   - Ну вот, опять на больную мозоль. - Хитро косясь на майора, завхоз сел напротив Стаса. - Я же раскаялся давно.
   - Раскаялся он... - пробурчал Шмаков. - Поведай нам тогда правду-матушку, как на исповеди.
   - Николаич, ты ж вроде на попа не похож. - Осадчий хихикнул. - Хоть бы рясу надел.
   - Я и без рясы могу перекрестить. - Шмаков показал зеку кулак. - Давай, не томи.
   - Да всё то же, - махнул рукой завхоз. - В картишки балуются по ночам, по мобилам трещат. Но это так, шаляй-валяй... - Он оглянулся на дверь и понизил голос. - Сдаётся мне, в *углу *герычем ширялись.
   - Уверен? - насторожился Шмаков.
   - Ну, есть такая тема. - Завхоз сделал рукой неопределённый жест. - А что ты хотел? Наркота в зоне ходит, и любителей хватает.
   - Ну да, ну да, - кивнул Шмаков, рассеянно глядя на чашку.
   - Хуже всего то, - продолжил сетовать Осадчий, - что смотрун за зоной вокруг себя одних наркош собрал, а может, и сам того... - Он изобразил, что колет себя в вену.
   - Да, это неправильно, - хмуро согласился майор.
   - Мне, в натуре, Николаич, вся эта блоть по барабану. Пусть хоть заколятся. Так ведь на мужиках всё отражается. На наркоту-то бабло нужно, и притом немалое. Вот отсюда всё и идёт. Типа, на общак... Десятки *косарей собираются каждый месяц, а то и больше. - Осадчий покачал головой. - Эх, был бы здесь вор, он бы порядок навёл, а так... Одни козлячьи постановки.
   - Воры, Коля, тоже теперь не те, - заметил Шмаков. - Старых законников, поди, уже не осталось, а нынешние в бизнес и политику лезут. Депутатами вон норовят стать.
   - А что, дело прибыльное. - Завхоз ухмыльнулся. - Прикинь, Николаич, если вора в президенты выберут?
   - Да к этому, кажись, всё и идёт. У власти одно ворьё и взяточники. - Шмаков помял в руках фуражку, дважды чиркнул кистью по верху *тульи, как бы сбивая с неё пыль. - Ты вот погляди, кто у нас в Думе сидит. Горлопаны разные да бандиты бывшие. Сюда бы всех этих думателей...
   - Тихо ты, тихо, Николаич, не *гоношись. - Осадчий осклабился. - Оппозиционер, в натуре. Хоть щас на митинг.
   - Иди ты к лешему! - огрызнулся Шмаков. - Я выражаю свою гражданскую позицию. Это мне никакая сволочь не запретит.
   - Да плевать они хотели на твою позицию. Помнишь, как генерал Лебедь говорил? Собака лает, а караван идёт. И кинул он тогда своих избирателей влёгкую.
   Шмаков досадливо засопел, не зная, что возразить.
   - Да ты, Николаич, не переживай. - Завхоз изобразил на лице сочувствие. - Всегда так было. От простого человека на Руси никогда ничего не зависело. Мы с тобой *сявки для них. - Он указал глазами вверх. - Что раньше, что щас.
   - Опять ты брешешь! - возмутился Шмаков. - Я-то пожил при социализме. Помню, как всё было. На партсобрании каждый мог высказаться и начальство пожурить.
   - И что? - не сдавался Осадчий. - Скажешь, это на что-то влияло?
   - Думаю, да.
   - Я тебе поражаюсь, гражданин начальник. Вроде, старый мент, а наивный.
   - А ты пустобрёх.
   - Чего это?
   - А того. Я тебе говорю, при советской власти демократия худо-бедно была.
   - Ага, особенно при дядьке усатом. Тот критику любил, да...
   - Ты, Коля, товарища Сталина не трожь. Он всё правильно делал.
   - А как же репрессии? - вмешался Стас. О культе личности он прочёл много ещё в десятом классе, когда в журналах прошла волна статей на эту тему.
   - Да какие там репрессии? - скривился Шмаков. - Это же всё понятно. Советский Союз грязью поливают, чтобы внимание отвлечь. Ну, расстреляли тогда кое-кого за дело. И что? Сейчас бы тоже не мешало к стенке поставить некоторых товарищей, а то ведь в конец обнаглели. Воруют миллиарды чуть ли не в открытую.
   - Завидуешь, Николаич? - с прищуром спросил Осадчий.
   - Чему?
   - Тому что они живут красиво. Дворцы, яхты, крушавели разные... - Завхоз словно нарочно злил Шмакова.
   - Ничего я не завидую. Не мели что попало.
   - Ну как же? Они богатые, а ты бедный. Живёшь от получки до получки.
   - А чем эти ворюги лучше меня? - У начальника отряда задёргалось веко. - Смотри-ка, олигархи, ядрёна вошь... У кормушки в девяностые оказались и строят теперь из себя Рокфеллеров. Неужто, думают, что мы совсем идиоты? Не понимаем, что ли, откуда у них богатства? По рожам ведь видно, что *барыги до мозга костей.
   - А что толку? - махнул рукой завхоз. - Вы же молчите, не требуете их наказать. Да и не даст вам никто вякать. Основной массе через телевизор мозги забили, а для буйных у них силовые структуры имеются. Так что, Николаич, радуйся, что не нищий совсем. Тебе подачки кидают время от времени, чтобы шибко не горевал, и то хорошо.
   - Ничего-ничего, ещё наши придут, - убеждённо сказал Шмаков. - В кожанках и с маузерами.
   - Приходили уже... - Осадчий покачал головой. - Нет, по ходу, толку здесь не будет. Никому равенство и братство не в масть. Это всё красивая сказка для лохов.
   - Ну-ну... - Майор тяжело засопел, затем отвернулся к окну и о чём-то задумался.
   Стас мысленно был на его стороне, он и сам считал примерно так же. Было очевидно, что в России целенаправленно создаётся класс богатых, и ради этой цели прощалось всё - разграбление фабрик и заводов, финансовые афёры и обман миллионов простых людей. Производилась на свет новая правящая элита, и делалось всё возможное, чтобы процесс этот стал необратим. Канувшую в Лету Страну Серпа и Молота поскорее хотели забыть, превратить в старую-старую сказку.
   Только вот, создатели нового и совсем не светлого будущего почему-то забывали о том, что в стране живут ещё и те, кому такое будущее не по душе. А ведь все эти люди, рядовые труженики науки, техники и культуры, не меньше олигархов имели законное право на такое общество, в котором им было бы уютно. И он, Стас Полынов, капитан внутренней службы, тоже имел такое право и желал бы, чтобы оно никем и ничем не попиралось так нагло и бессовестно...
   - Не хочешь, капитан, поглядеть, как бродяги живут? - предложил после молчания Шмаков. Он нахлобучил на голову фуражку и встал. - А то они ж как дети шкодливые. Нельзя надолго без присмотра оставлять.
   - Можно и поглядеть, - согласился Стас. - Только недолго, а то в цех пора.
   Осадчий вскочил со стула и проворно открыл перед ними дверь, пропуская вперёд. Полынов и майор вышли из кабинета и направились ко входу в жилое помещение.
   Осуждённые, попадавшиеся навстречу в коридоре, вежливо и сдержанно здоровались. Почти каждому из них Шмаков что-то говорил в ответ, о чём-то спрашивал или шутил, называя по имени или фамилии. Он прекрасно знал этих людей и находил для них какие-то нужные слова, после которых взгляды зеков теплели, делались более человеческими. И с трудом верилось, что Шмаков считается в колонии самым строгим воспитателем.
   В жилом помещении всё напоминало солдатскую казарму - два ряда двухъярусных коек, заправленных синими одеялами, между койками - тумбочки.
   Сразу по обе стороны от входа спали представители низшей касты - "петухи". Края занимали "углы" блатных и их приближённых, там койки стояли в один ярус, обозначая привилегии их обладателей. Иерархия преступного мира соблюдалась в зоне строго, и её нарушители тут же несли наказание, которое запросто могло закончиться для виновного увечьями и больницей. Подобное хоть и не часто, но случалось.
   Тут вовсю бурлила жизнь. Кто-то бодрил себя крепким чайком, кто-то писал письмо или жалобу, а иные просто вели разговоры "за жизнь", что-то обсуждали. Некоторые зеки были раздеты по пояс и казались синими из-за сплошных татуировок. Многоглавые храмы на груди или спине, погоны с эполетами на плечах, звёзды на ключицах, всевозможные надписи и аббревиатуры и прочая художественная символика тюремной субкультуры, от которой пестрило в глазах...
   При виде Шмакова и Полынова одни притихали и смотрели настороженно, другие же начинали лицедействовать и демонстрировать своё красноречие.
   В самом конце прохода, в "углу", как и положено, было просторней. Здесь у торцевой стены, на столе с резными дверцами, красовался аквариум литров на пятьдесят, в котором тихо тарахтел, пуская пузыри, компрессор.
   На одной из крайних коек сидел невысокий, коренастый зек с большой, остриженной на лысо головой идеально круглой формы, крепко посаженой на толстую, кадыкастую шею. На нём была серая футболка, скрывающая наколки. В руке он вертел чёрные эбонитовые чётки - непременный атрибут принадлежности к блатной масти.
   Койку напротив большеголового занимал молодой, атлетически сложенный парень в чёрной майке. Парень остуживал чай, переливая его из чашки в чашку.
   - Моё почтение начальству. - Кадыкастый с некоторой ленцой встал с койки, бросив на Полынова весёлый, цепкий взгляд. - Может, чифирнёте с нами?
   - Как-нибудь в другой раз. - Шмаков хмуро оглядел обстановку. - Я гляжу, Вася, ты тут слишком бурную деятельность развил.
   - Николаич, не наговаривай - Кадыкастый осклабился. - Режим не нарушаю, порядок в отряде поддерживаю. Молодых наставляю.
   Накачанный парень усмехнулся, не отрываясь от своего занятия.
   - Ну, прямо божий одуванчик, - с иронией заключил Шмаков. - Если ещё и работать пойдёшь...
   - Пусть работают роботы и мужички сохатые. А я на другое учился.
   - Ну конечно, тебе ведь не по понятиям. Ты у нас идейный бездельник.
   - Зачем же так грубо? - Кадыкастый Вася сверкнул глазами. - Сразу бездельником обзываете.
   - А кто ты есть? - Шмаков повысил голос. - Для меня все, кто не работают, бездельники. Государство вас, дармоедов, кормит и одевает, а вы тут из себя цац строите.
   - Не надо со мной так разговаривать, - процедил сквозь зубы зек. Видно, слова майора его сильно зацепили. - Я не чёрт какой-нибудь.
   - А как мне с тобой разговаривать? - напирал Шмаков. - Не забывай, кто ты и где.
   Стас напрягся, надеясь, что Шмаков не перегнёт палку и не спровоцирует конфликт. Кадыкастый явно был дерзким и опасным. Если бы разговор происходил тет-а-тет, без посторонних слушателей, он бы, скорее всего, вёл себя сдержанней, но в присутствии других зеков уронить свой авторитет Вася не мог. К тому же, он видел поддержку - проход загородили несколько тёмных силуэтов, наблюдавших за происходящим.
   - Да ладно, начальник, чего ты, в натуре? - поднялся, ухмыляясь, молодой качок. - Всё нормалёк.
   - А тебе, лосю, тоже работать не по понятиям? - переключился на него Шмаков.
   - Да нет, у меня здоровье слабое. - Парень поиграл внушительными бицепсами. - *Лепила говорит, нагрузки противопоказаны.
   - Ага, я вижу. Скоро бычка бройлерного перегонишь. - Майор с шумом выдохнул, выпуская пар и успокаиваясь. Мудрость и опыт взяли верх над эмоциями. - Расслабились вы тут совсем. Лет пятнадцать назад хрен бы на шконках так валялись.
   - Когда это было. - Вася вызывающе скрестил на груди руки. - Время теперь другое. Права человека, соблюдение законности...
   - Смотри-ка, про законность он вспомнил. - Шмаков скривился. - Ты ж по понятиям живёшь, а не по законам. Или нет?
   Вася промолчал, буравя майора тяжёлым взглядом.
   - Или теперь понятия другие? А? Как жареный петух в задницу клюнет, сразу за законы прячетесь? Так, что ли?
   - Если для общего дела, то можно, - пробурчал авторитет.
   - Нет, раньше блатные себя так не вели. Гнили в изоляторе или *ПКТ, но линию свою держали, страдали, как положено честным арестантам. А вы всё юлите, *отмазки какие-то ищете...
   - Время другое, - повторил Вася, потупив взгляд. - На воле жизнь тоже поменялась.
   - Времена всегда одни и те же, а вот люди разные, - закрепил моральную победу Шмаков. - Это я тебе говорю, как старый мент. - Он подошёл к аквариуму и постучал по стеклу пальцами. - Представь, что ты был бы такой вот рыбкой. Всю жизнь в аквариуме... Тоскливо, да?
   - Да мы все и так как эти рыбы, - философски заключил авторитет. - Только у нас аквариум побольше.
   - Может быть, может быть... - Шмаков несколько секунд смотрел на рыбок, затем повернулся к Стасу. - Ну что, капитан, пойдём.
   Зеки, загородившие проход, молча расступились, пропуская начальство. Ситуация разрядилась, хотя ещё какую-нибудь минуту назад всё могло закончиться намного хуже.
   Шмаков повеселел, стал рассыпать направо и налево шутки-прибаутки, остроты и колкие насмешки. В отряде было много молодых парней, "стремящихся по этой жизни". Все они вели себя примерно одинаково, словно по одному шаблону: говорили почти одни и те же фразы, растягивая гласные звуки, крутили в руках чётки и делали важный вид, словно что-то собой на этом свете представляли, хотя скорее походили на болванчиков. Смотреть на них было смешно и, в то же время, грустно. Потому что, по сути, все они уже были потерянными для общества людьми, не способными на что-то доброе и хорошее. Из них уже вряд ли могли получиться ЛЮДИ в истинном смысле этого слова...
  
   * * *
  
   Случайно ли, по стечению жизненных обстоятельств, стал он сотрудником колонии, или в этом крылась какая-то закономерность? Полынов часто задавался этим вопросом и до сих пор не знал на него чёткого ответа. Но чем больше он анализировал события своей жизни, тем твёрже склонялся к выводу, что всё именно к тому и шло. А ведь в юности он даже не помышлял ни о чём подобном и рассмеялся бы, если бы кто-то предсказал ему будущее тюремщика. И как после этого было не поверить в судьбу и в то, что есть некая высшая предопределённость, а значит, и в существование Творца?
   В школьные годы Стаса привлекали история и зоология. Он запоем читал литературу про Древний Рим и Александра Македонского, о возникновении Киевской Руси и походах князя Святослава-воителя, разбившего Хазарский Каганат и успешно воевавшего с самой Византией, и о многом другом. Бывало, до двух часов ночи, при свете настольной лампы, Стас засиживался над историческими романами Балашова, Ганичева и Пикуля, не в силах оторваться от них. Родители выписывали много журналов, так что нехватки литературы он не испытывал, а в случае чего брал книги в библиотеке.
   Животный мир, особенно, первобытный, так же будоражил воображение Стаса, ему хотелось побольше узнать о тех временах, когда по планете бродили динозавры, а позже - разные удивительные животные вроде мастодонтов, гигантских ленивцев и саблезубых тигров. Эволюция живых существ на Земле, да и само появление жизни - всё это казалось настолько невероятным и непостижимым. Как, каким образом, из мельчайших молекул могло возникнуть столько всего? Многие тысячи видов растений, насекомых, птиц, зверей и рыб, человек... Человек!..
   И всё же, вместе с двумя своими одноклассниками, Стас поступил в технологический институт строительных материалов, на факультет механического оборудования. Он счёл эту специальность более мужской и практичной. Лучше уж стать инженером-механиком, умеющим управлять сложнейшей техникой, чем хлюпиком-историком в очках, решил для себя Стас, и его отец одобрил такое решение. К тому же, при институте была военная кафедра, а это тоже было немаловажно.
   - А выучишься, можешь пойти к нам, - предложил ему отец, работавший мастером на заводе энергетического машиностроения. - Зарплата приличная, и вообще...
   "Ну что ж, - подумал Стас, - значит тому и быть. Окончу институт, отслужу в армии лейтенантом и пойду работать на завод. В конце концов, не самый худший вариант".
   Но поправку в его планы внесло само время, в которое Полынову выпало жить.
   Советский Союз ещё раньше распался на удельные государства, которые свернули с социалистического пути и срочно строили капитализм. Россия торопилась больше всех, только строила она почему-то что-то уродливое и жутковатое. Бывшая Страна Советов быстро превращалась в проклятое Буржуинство из сказки о Мальчише-Кибальчише, и в этом мрачном Буржуинстве человек труда теперь был не в почёте, а во всеобщий обиход вошли такие новые слова, как "комок", "крутой", "гопник", "разборки" и "лох".
   Потом разгорелась Чеченская война, оказавшаяся нежданно затяжной и кровавой. Регулярная российская армия никак не могла покончить с боевиками и несла потери, а в средствах массовой информации её почему-то обозвали "федералами" и постоянно хаяли, как будто она воевала не за Россию и состояла не из русских солдат и офицеров. В устах же многочисленных "правозащитников" бандиты и иностранные наёмники были героями, сражающимися за свободу. Видеть и слышать всё это с экрана телевизора было странно, горько и тяжело. Казалось, в стране творится какое-то страшное предательство...
   Стас готовился к защите диплома и думал о том, что будет дальше. Предстоящая служба в армии его особо не пугала, морально и физически он был к ней готов. В Чечне, после того как генерал Лебедь подписал позорный для России мирный договор, пока было затишье, но витала явная угроза новой войны. Ничего, думал Стас, если придётся, то и повоюю...
   Девятого мая, в День Победы, они с отцом, сидя дома за бутылкой, завели на эту тему разговор - вышло как-то само собой.
   - Что от службы не отлыниваешь, это хорошо, молодец. - Отец одобрительно кивнул. - Только я тебе другой вариант предлагаю.
   - Какой другой? - не понял Стас.
   - Да такой... Есть у моего друга хороший знакомый в военкомате. - Он налил себе и Стасу по полной рюмке. - Так вот... Этот майор военкомовский сказал, что если ты где-то в другой силовой структуре пристроишься, они тебя забирать не будут. Понял?
   - В какой ещё структуре?
   - Да хотя бы в нашу колонию или изолятор. Говорят, там сейчас берут на офицерские должности и без армии, если есть высшее образование и военная кафедра.
   - В колонию? - растерялся Стас. Такой вариант был для него слишком неожиданным.
   - А почему нет? - Отец развёл руками. - Зато будешь здесь спокойно служить, пока призывной возраст не выйдет, а если понравится, так и до пенсии. А пенсия там рано. Да и льготы, опять же.
   - А как же долг Родине? - с сомнением спросил Стас. Он никогда не был трусом и не хотел, чтобы потом кто-нибудь его в этом упрекал.
   - Какой Родине? Какой?! - вспылил отец. - Предали нашу Родину, сынок, те, кто в Кремле сидят. Горбачёв, Ельцин и прочие... Так что, ты им ничего не должен, запомни. Им там плевать на тебя и на меня, и на весь остальной народ. Такую страну угробили, сволочи...
   - Да ладно, как-нибудь отслужу, - отмахнулся Стас.
   - Дурак! - Отец ударил кулаком по столу. - Ты у нас с матерью один, и мы не хотим тебя лишиться. Я сам служил в Советской армии и горжусь этим, но тогда действительно была армия, а не то, что сейчас. Бардак ведь полный... Пока в Чечне одни воевали, другие спокойно деньги делали. Послушай меня, Стасик. На заводе все знают, что я зря не скажу. Мне не будет стыдно, если ты не отслужишь. С боевиками должны профессионалы воевать, а не сопляки, которые толком и стрелять-то не умеют. Если даже в военкомате это понимают, то зачем на рожон лезть?
   Стас понимал, что отец во всём прав, и всё же на душе у него скреблись кошки. Для него было неприемлемо косить и прятаться за чужие спины. Как-то это не по-мужски...
   - Надо подумать, - нахмурился он.
   - Вот и подумай. - Отец налил ещё по одной. - А теперь давай выпьем за победу. В той войне погибнуть было не жалко, потому что воевали за родную землю. - Он поднял рюмку. - С праздником...
   Вот так всё и было. Послушав отца, Стас устроился в колонию строгого режима, и мир за колючей проволокой, о котором он раньше знал лишь понаслышке и по некоторым фильмам, отныне стал частью его жизни.
   Первые два-три года он испытывал сильный душевный дискомфорт от ежедневного общения с преступниками, но постепенно привык и уже не считал свою работу какой-то особенной. Он научился не думать о том, что его подчинённые являются насильниками, грабителями и убийцами, и относиться к ним просто как к рабочим, вместе с которыми тоже можно создавать что-то полезное для людей...
  
   * * *
  
   В открытые ворота цеха въезжал задом "Камаз" с кузовом-полуприцепом. Иванов подавал руками знаки водителю, направляя машину. Клименко матерился на грузчиков.
   - Куда опять цепь дели? Бегом ищите, мать вашу!..
   Погрузка техники чаще всего проходила в нервной спешке, особенно если машина приезжала перед самым обедом или в конце дня. Случалось и такое, что отдел маркетинга забывал заранее сообщить о том, что и когда отправлять, и технику красили на ходу. Но хуже всего было, когда не вовремя ломалась кран-балка, и тогда кому-то из сотрудников цеха приходилось оставаться на работе до конца ремонта, который мог затянуться до самого вечера.
   - Что забирают? - Стас кивнул на накладные в руках майора.
   - Два культиватора-восьмёрки. Придётся полностью разбирать, а то не влезут. - Клименко взглянул на часы. - Нормально, должны успеть.
   Заглушив двигатель, из кабины выпрыгнул водитель - лет пятидесяти, небольшой, жилистый мужичок. С опаской косясь на зеков, он подошёл к Клименко и Полынову.
   - Не думал, что в тюрьме окажусь.
   - Уж лучше в таком качестве, - с сарказмом заметил майор.
   - Не дай бог, конечно... - Водитель нервно хихикнул.
   - Куда везёте? - спросил Стас.
   - В Тамбов.
   - Сами оттуда?
   - Оттуда. - Прозвучало это как-то уныло.
   - И как там жизнь, в Тамбове?
   - Да как везде. - Мужичок по-стариковски покряхтел. - Хреново живём. С работой беда, да и зарплаты смешные. Наркоманов полно. Тут ещё эти курды...
   - Кто? - не понял Клименко.
   - Курды. - Мужичок покачал головой. - Приютили их на свою голову, когда они от турков драпали. Это ещё в девяностых было... Теперь житья не дают. В конец оборзели...
   - А власти что? - Майор выглядел удивлённым.
   - Да что-что... Ничего... Делают вид, что всё нормально... Да купленные они все, это же дураку ясно! - Закипел от возмущения водитель. - Рожи аж лоснятся!.. Думают, народ всё вытерпит... Ага, шиш им! У всякого терпения есть предел...
   - Ясно. - Клименко достал из кармана горсть семечек, забросил одну в рот, быстро её разжевал и выплюнул на пол скорлупу. Лицо майора омрачилось.
   - Машина своя? - опять спросил Стас.
   - Своя. - Мужичок немного остыл. - Сам себе начальник, никто над душой не стоит.
   - Да, это хорошо, когда начальства нет, - согласился Стас. - Прибыль-то идёт?
   - Не особо, но, конечное дело, на жизнь хватает. В прошлом году в Египет даже жену и дочку свозил. Хоть на мир поглядели, а то всё на одном месте... - Он словно рассуждал сам с собой вслух. - Так это же, как говорится, не шик какой-то. Почему не слетать? Или что, одним хапугам хорошо отдыхать? Я считаю, любой трудовой человек должен иметь такую возможность. Правильно? Ну вот...
   Стас с удовольствием слушал водителя, в здравых рассуждениях которого слышалась житейская мудрость настоящего русского мужика. Именно такие мужики веками пахали землю и охотились с рогатиной на медведя, строили города из брёвен и ходили на ладьях и кочах "из варяг в греки", воевали с Византией и отражали набеги печенегов и хазар, а позже - натиск немецких рыцарей и полчищ монголо-татар, громили врага на Куликовом поле, на Чудском озере и под Грюнвальдом. Такие вот мужики осваивали бескрайние просторы Сибири и Дальнего Востока. Преодолевая холод и голод, умирая от простуды и цинги, они добрались через таёжные дебри и тундру до берегов Чукотского и Берингова морей и дальше, до Аляски, расширяя границы Руси. На мозолистых руках этих трудяг-мужиков Русь всегда и держалась, вопреки всем невзгодам и напастям, и сейчас ещё худо-бедно держится. Нет, не перевелись они, не все согнулись и спились от безысходности и отчаяния, как бы того не хотелось явным и тайным недругам Российского государства. Есть ещё те, кто каждый день идут на заводы и фабрики, выходят на сейнерах и траулерах в море, пашут землю и добывают из её недр нефть и газ, изучают океанское дно и другие планеты, самоотверженно двигают вперёд науку и технику. Даст бог, они будут всегда...
   В этот раз погрузили быстро и без сбоев. А на испытательном стенде уже стоял в ожидании очередной культиватор, за которым скоро тоже приедут откуда-нибудь из Орла или Курска, Липецка или Воронежа, Саратова или Рязани...
   - Ну, бывайте. - Водитель пожал руки начальнику цеха, Стасу и Иванову. - Ещё всю ночь ехать. По вашей области дороги-то хорошие, а дальше колдобина на колдобине, так что шибко не разгонишься.
   - Удачи, - пожелал ему искренне Стас.
   - И вам всем тоже. Работа у вас, конечное дело, ещё та... Врагу не пожелаешь.
   - Работа как работа.
   - Не скажите. - Мужичок хотел ещё что-то добавить, но лишь махнул рукой и полез в кабину.
   Машина взревела и выехала из цеха, сопровождаемая Ивановым.
   Стас вспомнил про Громцева. Кажется, сейчас был подходящий момент.
   - Слушай, дело есть, - начал он издали.
   - Ну, говори. - Начальник цеха смотрел на закрывающиеся ворота.
   - Я насчёт токаря.
   - Который станок сломал? - Клименко подозрительно покосился на Стаса. - Рапорт-то написал на него?
   - Да... может, обойдёмся без рапорта? Он ведь не специально.
   - Не специально? - Клименко гневно сверкнул глазами. - Опять хочешь спустить на тормозах? Не сильно ли мы добренькие с ними? А? Это не детский сад и не пионерлагерь. Ты случайно не забыл, почему они здесь?
   - Случайно не забыл, - с трудом сохранил спокойствие Стас. Выслушивать азбучные истины было неприятно. Ладно бы это говорилось новичку зелёному.
   - Ну а что ты тогда? Что ты это зечьё жалеешь?
   - А как же элемент воспитания? - Пустился на хитрость Стас. Такая тактика в спорах с начальником цеха часто приносила успех. - Беседу я с ним провёл. Думаю, он всё понял. Парень ещё не совсем испорченный.
   - Ага, не совсем... - уже спокойней произнёс Клименко. - Пробу ставить негде.
   - Ну, положим, работать-то он сам попросился, - резонно заметил Стас. - Значит, не хочет фигнёй всякой от безделья страдать. Это ему плюс.
   - Тоже мне, психолог выискался... - На лице майора живо отразилась происходящая в душе борьба между его тёмной и светлой половинами. К счастью для осуждённого Громцева на этот раз победу в борьбе одержала та половина, которая подбивала Клименко изредка совершать какие-то добрые поступки, удивляя всех тех, кто считал, что хорошо знает его. Стас же никогда этому не удивлялся, потому что знал начальника цеха лучше, чем многие другие.
   - Ладно, так и быть, - сменил гнев на милость Клименко, - эту поломку прощаю. Но если он ещё одну диверсию сделает, то суток пять получит.
   - Понял, спасибо, - повеселел Стас. - Буду должен.
   - Смотри, не расплатишься. - Клименко неожиданно усмехнулся. - Если будешь за каждого впрягаться.
   - Ну, за каждого я не буду. Только за некоторых.
   - Иди ты... - Майор махнул рукой и пошёл в сторону своего кабинета, но, сделав несколько шагов, обернулся. - Может, сегодня по соточке пропустим?
   - Кстати, идея неплохая. - Стас поднял указательный палец. - Надо подумать.
   - Подумай-подумай, только не долго...
  
   * * *
  
   Да, теперь не было никаких сомнений, что всё в их отношениях подводило именно к такому закономерному финалу...
   В тот злополучный вечер у него было паршивое настроение после трудного рабочего дня. Купив по дороге домой чекушку, Стас собирался её выпить за ужином и завалиться в постель с какой-нибудь книгой. Это был проверенный способ расслабиться и отдохнуть.
   Неожиданно позвонила Вера.
   - Привет! Чем занимаешься? - Её голос звучал бодро.
   - Да, в общем-то, ничем, - соврал он. - Собирался почитать.
   - Ко мне приехать не хочешь? - предложила она.
   - Приглашаешь?
   - Да!
   - Тогда уже еду...
   Стасу показалось, что это "да" прозвучало как-то торжественно и многообещающе. Убрав чекушку в холодильник "до лучших времён", он по-быстрому принял душ и вышел из своей холостяцкой берлоги, в которой всё чаще ощущал себя каким-то посторонним существом.
   Вера впустила его, как обычно, с тихим "проходи". На ней был голубой домашний халатик, плотно запахнутый на груди и будящий мужское воображение.
   - Сейчас будем ужинать. У меня есть картошка и котлеты...
   Она засуетилась, хозяйничая быстро и сноровисто. Захлопала дверца холодильника, загремела посуда, на газовой плитке ожил чайник. На столе появились домашние соленья и салаты.
   - Это мы с мамой закрывали, - рассказывала Вера, постоянно перемещаясь по кухне. - Всё со своего огорода, всё вкусно и полезно. В магазинах ведь одна химия...
   Пока она грела ужин, Стас наблюдал за ней, сидя за столом и подперев рукой голову. Не удержавшись, подошёл к Вере сзади и, обняв за талию, прижал к себе и поцеловал в шею.
   - Подожди, не приставай. - Она решительно отстранилась, продолжая манипуляции со сковородой. - Хорошо?
   Вздохнув, Стас вернулся на место. Настроение опять стало портиться.
   Вера же, словно не замечая его состояние, смеялась и шутила, рассказывала о каких-то своих проблемах и недостатках общества.
   - Что у нас за страна такая, ты не знаешь? Молодые парни работают продавцами и этим гордятся. Девушки все хотят замуж за олигархов... Прямо дурдом какой-то... Не пойму я наше правительство. Где они завтра будут брать инженеров и учёных? Начнут иностранцев нанимать, как Пётр Первый? Из Голландии, да?.. У президента что, других дел нет, кроме как в Интернете сидеть? Или он думает, что по социальным сетям можно Россию поднять?..
   Вера поставила перед ним тарелку, и Стас уловил ароматный запах мясной котлеты.
   - А чем займёмся после ужина? - с намёком спросил он, принимаясь за еду.
   - Будем смотреть телевизор. - Женщина буквально сияла от радости. - Сериал про папиных дочек. Тебе нравится?
   - Я не смотрю сериалы, - поморщился Стас.
   - Ну и зря. Очень смешной и хороший сериал. - Вера поджала губы, что делала, когда он, на её взгляд, говорил глупости или не понимал очевидные вещи.
   - Все они как будто сняты для дебилов. Сюжеты все какие-то наивно-примитивные и высосаны из пальца. К тому же, бесит этот смех за кадром... В общем, муть полная.
   Вера больше ничего не сказала, она ела, нервно кромсая вилкой котлету и опустив глаза в тарелку, видимо, полностью уверенная в своей правоте. Стас украдкой поглядывал на неё, пытаясь понять, что творится в её голове и как ему вести себя дальше. Он вдруг начал злиться на неё за все эти странности и причуды, мириться с которыми было очень непросто. Чёрт возьми, хотелось ответного понимания и проявления женской мудрости. Хотя бы немного, хотя бы изредка...
   - Ещё положить? - сухо спросила она.
   "Ну вот, обиделась. На что? Ведь не сказал же ничего плохого".
   - Спасибо, наелся.
   Убрав в раковину пустые тарелки, женщина ушла в комнату и включила телевизор.
   Немного посидев в одиночестве на кухне и всё сильней хмурясь, Стас присоединился к Вере - лёг рядом с ней на диван-кровать, который был сейчас полностью раздвинут. Какое-то время он отрешённо смотрел, как герои сериала неумело паясничают и несут разный вздор, затем, устав от этой тягомотины, шаловливо коснулся пальцами коленки Веры - от поглаживания коленок она быстро возбуждалась.
   Но в этот раз женщина заартачилась, задёргала ногами.
   - Не лезь, я же смотрю. - В её голосе слышалось лёгкое недовольство.
   Стас убрал руку, но через пару минут повторил свою попытку - уже настойчивей. Его вдруг охватило упрямое желание проявить своё мужское "я" и поступить так, как хочется ему, а не ей. Он и так уже много раз уступал, и ему это порядком надело.
   - Ну, прекрати! - потребовала Вера тоном матери, отчитывающей сына. - Я сегодня устала.
   Но Стас, наоборот, наращивал усилия, решив идти до конца и не сентиментальничать. "А может, она именно грубости и хочет?" - мелькнула в голове шальная мысль. - "Но только стесняется признаться. Ведь есть же женщины..."
   Навалившись на Веру, он бесцеремонно обнажил и стал жадно целовать её грудь, чувствуя, что уже совсем теряет над собой контроль.
   Видимо, сначала она растерялась, приняв его действия за какую-то новую игру, но, догадавшись, что всё это по-настоящему, стала слабо сопротивляться.
   - Ты что? Ты что? - испуганно повторяла она, пытаясь вырваться.
   - Тихо, не дёргайся, - рыкнул он,
   Её глаза наполнились ужасом и отчаянием.
   - Не надо, Стасик. Пожалуйста... Зачем ты так?..
   Женщина обмякла и заплакала, и Стас ощутил жгучий стыд и отвращение к самому себе. Мысленно обругав себя, он отпустил Веру и откатился на край кровати, тяжело дыша и пытаясь успокоиться. Как он мог вообразить о ней такое? Кретин! Какой кретин...
   - Я д-думала, ты н-не такой, к-как другие... - начала заикаться Вера. Её била дрожь, словно после сильного потрясения. - А т-ты...
   - Что я? - зло выкрикнул он. - Я обыкновенный мужик! Достала меня твоя блажь! Понимаешь? Достала! Сиди тут одна со своим телевизором. Всё, хватит с меня...
   Он ушёл с твёрдым намерением никогда ей больше не звонить.
   "Действительно, дурочка! - думал он, спускаясь в лифте. - Ведь ей же нужен кто-то такой, каких вообще не бывает. Кто-то нереальный..."
  
   * * *
  
   Смена подходила к концу. Шум в цеху почти стих, зеки готовились к съёму с работы, курили и пили чай. Дым от электросварки постепенно рассеивался, улетучиваясь через открытые окна и световые фонари крыши. Уборщики подметали на полу металлическую стружку и мусор, засыпали песком масляные лужи возле гидравлических прессов.
   Стас поднялся в кабинет, сделал записи в рабочих журналах и закурил, рассеянно глядя на примолкший участок. В такие моменты он испытывал странное чувство отсутствия жизни вокруг. Только что здесь всё двигалось и крутилось, грохотало и тарахтело, наполнялось человеческими голосами и имело какой-то определённый смысл. А теперь... весь мир куда-то исчез, забрав с собой звуки и оставив пугающую тишину.
   Это состояние завораживало и, в то же время, утомляло, отчего возникало желание провалиться в глубокий, безмятежный сон, чтобы пробудиться уже в каком-то другом месте и навсегда забыть о существовании этого цеха.
   Лестница загремела от быстрых шагов, и Стас увидел в окне Иванова. Тот вошёл и устало повалился на стул, сдвинул фуражку набекрень и что-то пробубнил себе под нос. Взгляд лейтенанта сделался отсутствующим.
   - Чего пригорюнился?
   - Да так, подумалось... - Иванов кисло улыбнулся. - Копошимся всё тут, пытаемся что-то делать с этим зечьём... По сути, занимаемся-то ерундой бесполезной. А жизнь проходит, вот в чём вся штука. Хочется чего-то большего.
   Стас понял, что лейтенанту тоже неуютно на этой работе. Да и какому нормальному человеку она может нравиться?
   - Дашка ещё достала... Уйду от неё, хорош. Надоело слушать, что я голь перекатная и всё такое. Ни жилья, ни машины...
   Дашей звали сожительницу Иванова. Она работала в фирме-провайдере сотовой связи и неплохо зарабатывала, жила с сынишкой в своей двухкомнатной квартире.
   - Уходи, если невмоготу. Зачем эти нервотрёпки?
   - Да я ведь уже пару раз уходил, - признался Иванов. - Так она сама потом просила, чтобы вернулся. Да и я долго без неё не могу. Тянет к ней, и всё... Понимаешь, нам вместе интересно. Иной раз можем такое отчебучить... - На его губах заиграла мечтательная улыбка. - Прикинь, сидим как-то вечером дома, выпили немного. Потом Дашке что-то в голову втемяшилось. Давай, говорит, на кладбище сходим. А мы же, сам знаешь, недалеко живём... - Ну, я и согласился. Думаю, почему нет. Короче, взяли с собой водку и закуску и пошли. А уже темно было... Ну, погуляли там, на лавочку какую-то сели, выпили ещё. Смотрим, вроде и ничего, романтично даже. Лето, хорошо... Дашка целоваться полезла... Короче, прямо на этой лавочке мы, значит, и того... - Он рассмеялся.
   Стас представил такую картину и по-доброму позавидовал Иванову. В самом деле, это здорово, когда рядом есть такая женщина. С ней можно терять голову и вытворять разные сумасшедшие вещи, без которых жизнь скучна и неполноценна. А что ещё надо двум людям, как не такие маленькие безумства? Им хорошо вместе, они наедине друг с другом становятся озорными детьми, забывая, что давно уже выросли. Ведь это, наверное, и есть то самое счастье. А Вера, к сожалению, не такая, вот в чём вся беда. Её душевная непорочность мешает ей быть раскрепощённой в постели, а этого ни один мужчина долго не выдержит. В конце концов, от сексуальной удовлетворённости зависит эмоциональное состояние, да и здоровье в целом. Учёными ведь такой факт доказан...
   Его раздумья прервал истошный вой сирены, оповещающий об окончании рабочей смены.
   - Как насчёт по сто грамм? - предложил Иванов. - А то что-то тягомотно.
   Предложение было заманчивым, но Стас колебался с решением. Вера не выходила у него из головы, вызывая давящее чувство вины.
   Порвать с ней окончательно и забыть, сделать вид, что ничего не было? Внутренний голос подсказывал, что это будет чертовски нелегко, скорее всего, даже невозможно. Да, есть множество других женщин, более искушённых в вопросах секса. Но Стас был твёрдо уверен, что в каждой из них он теперь всё равно будет искать схожесть с Верой. Вот только, вряд ли сможет найти ещё одну с такой чистой душой. А жить с женщиной ради плотского удовольствия - это вообще как-то не по-человечески. Такая жизнь тоже не будет в радость, а то и ещё хуже...
   Нет, раз уж суждено было им встретиться на этом свете, значит, это не просто так. И если у них что-то не попало в унисон, это ещё не повод отчаиваться. Надо попробовать снова, приложить больше усилий, чтобы помочь Вере избавиться от комплексов. Он сам, возможно, не всё сумел. Да и как можно бросить эту женщину, незащищённую от жестокости и порочности мира? Как оставить её с этим миром один на один? Это будет похоже на предательство. Нет, так нельзя. Нельзя...
   - Извини, я сегодня воздержусь, - сделал свой выбор Стас, и на душе сразу сделалось значительно легче.
   - Точно? - погрустнел лейтенант.
   - Да, точно.
   - Ну, как знаешь. - Иванов разочарованно вздохнул.
   - Кстати, наш майор тоже предлагал. Так что...
   - Намёк понял, - кивнул Иванов и стал что-то прикидывать в уме.
   Они вышли из кабинета. Стас замкнул дверь и, сбежав по лестнице, увидел Тишку, сидевшего возле склада. Кот внимательно смотрел на человека, словно хотел о чём-то его спросить...
   Бригады, одна за одной, покидали промышленную зону. Ещё один день завершился. Он был самым обычным, ничем не примечательным днём, и это было по-своему хорошо - в зоне ничего плохого не случилось. К сожалению, так бывало не всегда. Периодически кто-то из осуждённых вешался, перерезал себе горло или вены. Происходили иногда и убийства, всё же колония есть колония. Стасу доводилось видеть трупы, не без того...
   Вспомнились слова Иванова о том, что жизнь проходит. Стас и сам это чувствовал, причём, с каждым годом всё острее и острее. С возрастом время как будто ускорялось, словно спешило приблизить конец жизни. А что, если так оно и есть на самом деле? Чем старше становится человек, тем сильнее его притягивает смерть. Когда-то казалось, что тридцать лет будет ещё так не скоро, и вот на тебе... не успел моргнуть, как уже тридцать семь пролетело.
   Ну как же, как же так? Ведь Мироздание такое огромное, и чтобы более-менее узнать его, увидеть воочию все его красоты и чудеса, жизнь должна быть гораздо длиннее. Так почему человеку отмерен на этом свете столь короткий срок? Неужели только для того, чтобы он успел взглянуть на этот мир и удивиться, осознать своё лёгкое прикосновение к чему-то грандиозному и непостижимому, и сделать попытку узнать как можно больше?..
   Стас смотрел на идущих мимо него осуждённых.
   Получается, они мотают здесь срок своей жизни, растрачивая её впустую. А на что он растрачивает свой срок? Чёткого ответа у него покамест не было, но одно Стас знал точно - его работа нужна людям, а значит, и живёт он не зря.
   Некоторые учёные утверждают, что смысл жизни в её конечности. Вполне вероятно. Но тогда человек, действительно, должен радоваться каждому дню, который ему дарован свыше. Только вот, как научиться этому?
   Почему-то прошедший день совсем не радовал, как и многие другие. Но ведь впереди ещё оставался вечер, а значит, у него, капитана Полынова, ещё был шанс что-то изменить. Эта мысль придала уверенности в том, как ему следует сегодня поступить, не оставляя никаких сомнений.
   Перед мысленным взором Стаса встало лицо Веры, на котором, конечно же, сразу отразится всё то, что она почувствует, когда увидит его. Вера никогда не умела скрывать свои эмоции.
   Стас очень надеялся, что на её лице появятся удивление и радость...
  
  
  
  
  

Словарь жаргона и терминов, встречающихся в повести

  
  
   Ходка - судимость
   Тубонар - туберкулёзный диспансер
   УДО - условно-досрочное освобождение
   Дальняк - туалет
   Шнырь - дневальный
   Шконка - кровать
   Лабуда - вздор, чушь, нелепица
   Кум - сотрудник оперативного отдела
   Хозяин - начальник колонии (тюрьмы)
   Гоп-стоп - грабёж
   Статья 112 УК РФ - умышленное причинение средней тяжести вреда
   здоровью.
   Лопатник - кошелёк
   Чикатило Андрей Романович - один из самых известных советских
   серийных убийц, совершивший 53 доказанных убийства. Казнён в 1994
   году. За убийство, которое совершил Чикатило, был ошибочно
   расстрелян Александр Кравченко.
   ПВР-ка - комната полит-воспитательной работы
   Статья 105 УК РФ - убийство
   Статья 111 УК РФ - умышленное причинение тяжкого вреда здоровью
   Статья 162 УК РФ - разбой
   Статья 228 УК РФ - Незаконные приобретение, хранение, перевозка,
   изготовление, переработка наркотических средств, психотропных
   веществ или их аналогов
   Угол - крайняя часть спального помещения в отряде, где спят блатные
   Герыч - героин
   Косарь - тысяча
   Тулья - верхняя часть фуражки
   Гоношиться - храбриться
   Сявка - мелкий воришка, не пользующийся авторитетом
   Барыга - перекупщик
   Лепила - врач
   ПКТ - помещение камерного типа для длительного содержания
   нарушителей режима
   Отмазка - отговорка, оправдание
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"