Здесь, особенно по осени, от земли исходит необыкновенный запах, поднимается и заполняет собой воздух, особенно после дождя. Тогда, три года назад осень пришла рано, уже в середине августа начало холодать, начались проливные дожди, заполняя пространство запахом земли. В это время, ночные создания покидали свой дом; Насекомые забирались в свои коконы, а птицы улетали прочь, в поисках более тёплых краёв. Но некоторых из них, я замечал уже с наступлением холодов, когда землю сковал лёд, а вокруг лежали снежные хлопья. Отбившись от своей стаи, они разделяли моё одиночество, хоть лишь потому, что мне удавалось задобрить их, подкармливая хлебными крошками и кусочками мяса. Это была земля мёртвых, одно кладбище из многих, существующих в нашем мире и том, который я покинул много лет назад. Несмотря на хаотичность, быть может только кажущуюся, явления смерти. Последнее пристанище для тех, кто имел честь, встретится с нею необычайно упорядоченно. К примеру, это кладбище имеет строгую, прямоугольную форму, если бы вам довелось взглянуть на него с высоты птичьего полёта, вы увидели бы большой, аккуратный прямоугольник, внутри которого ровными, прямыми линиями, один за другим расположены очертания квадратных, могильных оград. Но конечно, спустившись на землю, вы осознаете, что не существует ничего идеального, и здесь вы найдёте брошенные, заросшие могилы, часто находящиеся в таком виде, что опознать их уже не представляется возможным. Так выглядит и моя. Я помню, где она находится, даже через много лет, я смотрю на надгробие, красивую, отлакированную железную ограду, а на меня с фотографии, на гранитном памятнике, смотрит совершенно незнакомое лицо. Это мужчина, имя и фамилия которого мне ни о чём не говорят, но когда я впервые увидел этот прекрасный монумент, взамен своего старого деревянного креста, над холмиком ничем не ограждённой земли, я не смог удержаться от смеха. Я понимаю, что это как минимум невежливо, но всё же, что я могу поделать, если это так забавно? Когда-то, мои останки были захоронены на этом участке, а по-прошествии многих лет, этот участок был выкуплен. Новые владельцы похоронили в этой земле своего родственника, придавив его гробом, мои кости. Нет-нет, не следует думать, что я в обиде. Впрочем, когда-то я знал о любопытной теории, согласно которой душа человека ощущает всё, что происходит с её телом после смерти. Полагаю, если бы это было правдой, то сейчас, верно, я испытывал бы невероятное неудобство, но к счастью, эта теория не подтвердилась, по крайней мере, я не ощущал никакой связи со своим телом, в котором иссякла жизнь. Я всегда полагал, что смерть будет необычным, в какой-то мере торжественным явлением, но это было совсем не так, я скажу больше, я даже не сразу заметил, каким образом это произошло. Моя смерть, была столь же заурядной, как и моя жизнь, хотя мне очень жаль, что её последствия принесли окружающим некоторую степень известных неудобств. Впрочем, это не то, о чём я хотел бы вспоминать, это не такое уж и большое дело, впрочем, если дебри ностальгии заведут меня в эту степь, возможно, я еще вспомню об этом. Сейчас, я пробираюсь по узким проходам между могил, оглядываясь вокруг, как же это непросто, поминать ушедших, особенно если ты совсем их не знал. Это произошло три года назад, в один из пасмурных дней августа, на этом самом кладбище, в городе Химеурб.
Vulnus Conquassatum - Размозжённая рана, характеризующаяся раздавливанием и разрывом тканей. Я помню, как прочёл об этом еще давно, когда я был жив, в каком-то медицинском справочнике и эта картина застыла в моём воображении. Не колотые раны, ни разрывы не произвели на меня такого впечатления, как картина размозжённой, перетёртой в кровавую труху конечности. Сейчас я вспомнил это, поскольку именно этим словосочетанием я мог бы описать сердце того, чью могилу я искал, вот, кстати, и она. Ненастьев Валентин Филиппович, 1947 года рождения, умер в августе 1996, на моих глазах. Я совсем не знал этого человека, но один единственный эпизод из завершения его жизни, настолько врезался в мою память, что и по сей день, я не могу его забыть. У него были родственники, которые поставили на его могиле достаточно красивый крест, на могильном портрете он такой, каким был в дни свои молодости. Тогда у него было весьма привлекательное и мужественное лицо, с массивным волевым подбородком, невероятно жгучим взглядом, под чёрными бровями, у него были роскошные, густые волосы. На момент нашей встречи старость коснулась его лица. Она сделала его обрюзгшим и иссекла множеством морщин, но сквозь эту коросту всё еще можно было разглядеть красоту этого человека. Когда я увидел его, он был высок, его спина была пряма, а плечи широки, но его походка, она была нетвёрдой, и каждый шаг давался ему с большим трудом. Он ступал медленно и осторожно, слабо покачиваясь, словно колосок на ветру. Он не был пьян, просто его сердце находилось в том состоянии, которое я описал выше, и каждый его удар отдавался болью во всём его теле. Вероятно, он давно перестал посещать врачей и даже перестал принимать лекарства, в своём роде маленькая дань саморазрушению. Мне это знакомо, когда ты не решаешься привести себя к финалу сразу, ты стремишься хотя бы приблизить его, пусть и немного. В этот день я узнал о причинах его поведения, и нужно признать; причины моего саморазрушения, были чистой воды самодурством. Он уверенно ступал среди узких могильных проходов, целенаправленно продвигаясь к своей цели. По пути он опирался на железные ограды, иногда его шатало, он останавливался и впивался в железные прутья с такой силой, что белели костяшки его пальцев. Остановившись и отдышавшись он продолжал свой путь и кажется что с каждым пройденным отрезком, ему становилось всё тяжелей, но он не сдавался. Он уходил всё дальше вглубь кладбища и наконец остановился там, где сейчас стою я. Он толкнул железную калитку, которая отворилась почти бесшумно, поскольку раз в полгода он сам смазывал её петли и подкрашивал ограду. Итак, Валентин Филиппович достиг своей цели, он остановился у надгробного камня, сжимая в руке букет фиалок и тихо произнёс: Здравствуй, Мила. - Людмила любила фиалки при жизни и он помнил об этом, каждый месяц он приносил на её могилу букет свежих, белых фиалок, просто так, без какого-либо повода. Он делал так при её жизни и продолжал теперь. Милой, он называл её всегда, часто особо ласково называл её Милочкой. Он дошёл, сумел, он опускается на колени перед каменным памятником и нежно поглаживает пальцами края фотографии, бессильно привалившись к нему, он тихо шепчет: Милочка, куда же ты ушла? Почему ты так долго? Он закрывает глаза и я слышу как он шепчет. Он рассказывает ей об их доме, о том, что в нём ничего не поменялось, что там по-прежнему ждут её возвращения. Рассказывает об их детях, об их радостях и невзгодах, о достижениях, которых она не застала. Он не жалуется, хотя ему невыносимо больно. Он умоляет её вернуться, говорит, что она обещала не оставлять его надолго. Я знаю, она тяжело умирала от затяжной болезни, они боролись вместе, но время безжалостно, а смерть часто сильнее нас. Он понимал что её больше нет, но мысленно, похоже, так и не смог с этим смириться.
Он предпочёл убедить себя в том, что она уехала, куда-то далеко и врал себе так долго, что и сам начал в это верить. Похоже что бедный Валентин Филиппович дошёл до умственного помешательства. В тот день я смотрел на него, слушал его речи и недоумевал, что такого должно было быть между ними, что это за восемнадцать лет, после которых он так отчаянно не желал её отпустить? Мне это было недоступно и непонятно. Поначалу я испытывал любопытство, однако затем, ощутил какой-то неприятный укол внутри. Мне стало дурно и я поспешил развернуться и уйти. Во мне взыграло какое-то злорадство, каковое я и сам не мог определить. Я ушел уже достаточно далеко, когда развернулся к нему и крикнул:
- Она не вернётся, старый дурак! Зря зовёшь! - Какое-то время я смотрел на него, он даже не обратил на меня внимания, хотя и должен был бы, кроме нас на этом кладбище никого не было, но он продолжал сидеть у этого камня, упорно что-то ему втолковывая. Держу пари он рассказывает одно и то же каждый год, если не месяц. Я испытал жгучее раздражение и поспешил удалиться, чтобы не изводить себя еще сильнее. Прогулка под сенью склонившихся вязов, по ковру из желтеющих и красных листьев, несколько меня успокоила и я уже даже не мог понять причин своего раздражения. Я вышел к центру кладбища, где увидел невысокую часовенку, и лавочку при ней, на неё я и сел. Там постоянно кружились птицы, прыгали по дорожкам вокруг. По пути я обследовал другие могильные участки и забрал с них хлеб и какое-то печенье. Часть его я съел сам, почти не ощущая вкуса, другую часть я принялся разбрасывать у себя под ногами, в надежде что мою трапезу разделят эти птицы но... Они даже не обращали внимания на обильные крошки, что падали к их лапкам, продолжая скакать вокруг. Моё раздражение вернулось с новой силой и я попытался напугать и разогнать их, но они не обратили никакого внимания на мои взмахи руками и яростный топот ног, продолжая нагло прогуливаться прямо передо мной. Утомившись я наконец успокоился, откинувшись на спинку лавочки, когда заметил Валентина Филипповича. Он медленно шёл по вязовой аллее, был бледней обычного и кажется очень утомлён. Заприметив лавочку у часовни он направился к ней и сел на противоположном конце от меня. Я сидел не глядя на него, то рассматривая часовенку отстроенную в готическом духе, с большим количеством арок и резьбы, и высокой шпилеобразной крышей, то стройные ряды могил, то птиц у меня под ногами, что вызывали во мне раздражение. Сложно сказать, сколько прошло времени, может минута, может две, мне казалось что прошло значительно больше, когда я вдруг услышал тяжёлый, свистящий вздох. Развернувшись, я увидел Валентина Филипповича, он расстёгивал воротник своей рубашки и опирался рукой на лавочку, уложил голову на её спинку, тяжело дышал, по его лбу и лицу стекал пот.
- Я вынужден извиниться, мне хотелось бы помочь вам, но, к сожалению, я не в состоянии сделать этого. У меня нет при себе телефона, а даже если бы он был, меня не услышали бы на другом конце провода. Я не могу найти случайного прохожего, он просто не увидит и не услышит меня. Если честно, то я даже не уверен в том, что вы слышите то, что я вам говорю. - Я слышу свой голос, будто издалека, он очень тихий и я слышу в нём какие-то приторные нотки. Однако происходит то, чего я не ожидаю, Валентин Филиппович поднимает глаза и смотрит прямо на меня, он хочет что-то сказать мне, но как видно у него нет сил даже на это. Ему очень тяжело и я осознаю, что его время уходит. Но я не испытываю никакого беспокойства по этому поводу.
Я отворачиваюсь, стараясь не смотреть на него, я слышу, как он хрипит и вот-вот издаст последний вздох. Отчего-то это нервирует меня и беспокоит. Я хочу уйти, но что-то держит меня на месте. Я видел много смертей, и вряд ли эта будет чем-то из ряда вон выходящим. Но я ощущаю себя неуютно, поднявшись с лавки, я делаю несколько шагов туда обратно, снова туда обратно. Я нарезаю вокруг него круги, словно хищная акула, пока он сидит на своём месте и задыхается, прижимая руки к груди. Неожиданно я замечаю, как по дорожке кто-то идёт. Какой-то человек, он идёт в нашу сторону, однако затем, я замечаю, что он смотрит в сторону развилки, сейчас он свернёт с тропки и пойдёт вправо. Оглядевшись вокруг, я замечаю у себя под ногами камень, решение уже было готово, нужно было лишь найти подходящий инструмент, это небольшой булыжник размером с кулак, я поднимаю его и швыряю в кусты рядом с лавочкой. Бросок получился что надо, ветки не только треснули, но еще и поломались, в тишине кладбища звук получился достаточно громким и человек, им оказался некий мужчина, повернулся в сторону, с которой раздался треск. Он заметил Валентина Филипповича, который словно угадав мой замысел, ну или же додумавшийся до этого сам, принялся взмахивать рукой, стремясь привлечь к себе внимание. Эта активность давалась ему с трудом и он, не удержавшись на лавке, упал на землю, как раз в тот самый момент, когда мужчина посмотрел на нас. Я вздохнул с облегчением, наблюдая, как мужчина подбежал к Валентину Филипповичу, усадил его на лавочку, а затем бросился прочь, я проследил за ним, он добежал до ближайшего телефона автомата, который находился на выходе из кладбища, однако и часовня с лавочкой тоже находились совсем недалеко. Однако вернувшись к Валентину Филипповичу, я обнаружил картину, которую тогда не смог объяснить, но похоже, что её видел лишь я. Он встал с лавочки, нетвёрдо стоял на ногах и был похож на человека, который еще не оправился от тяжёлой болезни. Рядом с ним, стояла женщина, обнимая его за шею, и кажется, что-то шепча ему на ухо. Приглядевшись, я увидел её тёмные завитые кудри, бледное лицо, холодная и правильная красота которого могла бы отпугнуть. Я не сразу узнал её. На надгробной фотографии её лицо уже было изменено старостью. Иногда, как и многие женщины, она капризничала, жаловалась на то, что стареет, и что он разлюбит её, а он лишь смеялся и постоянно доказывал ей обратное. Болезнь сильно переменила её лицо, но для него это не имело значения. Для него она практически не изменилась, с момента знакомства, и сейчас предстала перед ним такой, какой он её видел. Для него она была прекрасна настолько, что он боялся даже приблизиться к ней. За своей холодной красотой, она казалась недоступной, но решившись, он обрёл в её лице нежность, заботу и поддержку. Она оставила его одного, пусть и не по своей воле, но сейчас уже ничто не разлучит их. Она обняла его за плечи и медленно уводила прочь по тропинке. Уже не помню, сколько я стоял и смотрел, как они удалялись, когда услышал за спиной тихое: - Твою мать... - Тот мужчина стоял рядом с лавкой, на которой сидел Валентин Филиппович, его руки бессильно опустились на колени, голова была запрокинута, а рот и глаза широко раскрыты. Потом подъехала скорая, тело погрузили в машину и вероятно увезли в городской морг. Время шло, я бродил рядом с церквушкой, словно чего-то ожидая, но чего? Я ощутил, что больше мне нечего здесь делать и ничего нового я не увижу. Осень теснила лето и вступала в свои права, окрашивая окружающий пейзаж унылыми, серыми красками, природа готовилась ко сну.