Глубоко за полночь капитан Татьянин, назначенный командиром Истребительного отряда вместо арестованного старшего лейтенанта Братищенко, поднял по тревоге своих бойцов и выступил из города Корочи в направлении передовой. Всего в отряде было сто шестнадцать бойцов и командиров с восемью ручными и станковыми пулемётами. Местность была лесистая, всхолмлённая, изрезанная оврагами. В районе, намеченном командующим 21-й армии для перехода линии фронта и вовсе был густой сумрачный лес, глубокие яры и овраги не позволяли здесь немцам возвести непрерывную линию обороны. Вражеские позиции здесь шли фрагментально, только на открытых, хорошо простреливаемых местах. На остальных участках немцы ограничивались патрулированием и отдельными огневыми точками.
Разведка армии заранее излазила на брюхе весь передний край, отмечая наиболее подходящие для перехода линии фронта места. Таким образом, пограничники 92-го полка в какой-то мере сами на время превратились в нарушителей, с кем активно боролись на границе до войны. Ведь скрытое проникновение за линию фронта и можно было условно сравнить с переходом государственной границы.
Подобная роль очень забавляла Терентия Громова: уж кем-кем, а диверсантом и нарушителем условной границы он был в первый раз. Рядом с ним угрюмо вышагивал младший сержант Дубиков, чуть поодаль держался рядовой Клерюкин. Остальных бойцов не было видно в темноте, только слышались лёгкие шаги и едва слышное поскрипывание амуниции. Пограничники передвигались тихо, стараясь не шуметь. Никто не разговаривал и не курил - было строжайше запрещено командиром отряда Татьяниным. Впереди отряда шла разведка из 99-й дивизии, специально приданная Истребительному отряду.
Путь их пролегал по глубокому, заросшему кустарником и деревьями, лесному оврагу. Здесь, примерно в полукилометре, находился немецкий пост, и разведчики, дав знак капитану Татьянину, чтобы отряд на время остановился, призраками растворились в густой, кисельной темноте. Пограничники терпеливо ждали, крепко сжимая оружие и приготовившись к бою. Через время с той стороны, куда ушли разведчики раздалось вдруг громкое, истерически-хохочущее уханье филина. Страшные крики в ночном сумеречном лесу следовали один за другим с паузами в пять-семь секунд, и потом вдруг резко оборвались, как будто упали в пропасть. Капитан Татьянин кивнул военкому отряда старшему политруку Тарасенкову и тот махнул пограничникам, чтобы продолжали движение.
Вскоре Терентий Громов увидел прикрытую ветками и маскировочной сетью, пулемётную точку противника. Ствол испорченного станкового пулемёта, как зенитка, смотрел в ночное небо, на земле, в неудобных позах лежало трое немецких солдат. У одного, - молодого, белокурого, застывшего на спине, ножом было перерезано горло. Терентий, взглянув на него, сразу же отвернулся. Он был не охотник до таких жутких зрелищ, хоть за время отступления из Перемышля многое успел повидать и почти ко всему привыкнуть.
Истребительный отряд миновал вырезанный немецкий пост и углубился в густой лес. Капитан Татьянин вёл бойцов по компасу, то и дело останавливаясь, подзывая военкома Тарасенкова и сверяя направление движение с картой-десятивёрсткой. До рассвета им нужно было пройти через весь Киселевский лес и скрытно оборудовать позиции на его опушке, в направлении села Гостищево, как и было определено по плану операции.
Без дорого передвигаться по зимнему, утопающему в снегу лесу было тяжело. К тому же бойцам пришлось на себе тащить два 'максима' в разобранном виде, шесть ручных пулемётов Дегтярёва, гранаты, много боеприпасов для пулемётов и личного оружия, взрывчатку, продовольствие. Это весьма задерживало продвижение. Но так иди иначе, - к утру были на месте. Пока основные силы отряда отдыхали и готовились к оборудованию позиции, Татьянин выслал вперёд разведку и боевое охранение. Пошли старшина Виноградов и бойцы его взвода, в том числе Терентий Громов и Дубиков.
Пока пятеро разведчиков в белых маскировочных халатах поползли в предрассветных сумерках в направлении села Гостищево - прощупать остановку, Виноградов приказал боевому охранение вырыть индивидуальные ячейки, насколько это возможно в мёрзлой земле, замаскировать позицию еловыми ветками. Пограничники сбросили маскировочные халаты, ватники и шапки, расстегнули гимнастёрки, а кое-кто снял совсем. Поплевав в ладони, взялись за сапёрные лопатки. Земля была сверху твёрдая как камень и плохо поддавалась, приходилось долбить её со всей силы. Когда и это не помогало, пограничники пускали в ход штыки, пробивая верхний слой слежавшейся мёрзлой почвы. С большими усилиями вырыли за несколько часов ячейки глубиной чуть выше колена. Все буквально выбились из сил и устроили продолжительный отдых. Кто закурил, кто открыл кинжалом банку сухпая.
Вернулись из села разведчики, сообщили Виноградову, что там всё спокойно, немцы ни о чём не подозревают и всё внимание устремили на советский передний край. По видимому, их разведка донесла о готовящемся на этом участке фронта контрнаступлении 21-й армии.
Один из разведчиков направился в лес к основным силам Истребительного отряда, доложить капитану Татьянину обстановку, остальные четверо пошли в обход села к шоссейной дороги: посмотреть что там делается и попутно перерезать немецкое телефонное сообщение.
Терентий Громов подбежал к Виноградову:
- Товарищ старшина, разрешите сходить связным от боевого охранения с группой разведчиков!
Старшина Виноградов подумал, что, действительно, - нужна связь с группой, и согласно кивнул головой. Громов быстро похватал обмундирование, винтовку с боеприпасами и побежал вслед уходящей между деревьев в северно-западном направлении небольшой цепочке бойцов. Разведчики оглянулись, поджидая.
- Быстрей давай, царица полей! - тихо крикнул командир группы, весёлый молодой парень в лихо сбитой на ухо щегольской офицерской ушанке, с автоматом ППШ на шее.
- Не, брат, я не то, что ты думаешь, - запротестовал Терентий, догнав разведчиков и пристроившись в хвост. - Мы не пехота - бери выше.
- Бог войны, что ли, артиллерия? - усмехнулся другой разведчик. - Где ж пушки побросали? Под Харьковом, когда от фрицев драпали?
- Опять не угадал, воин. Пограничники мы - надёжный щит родины, - гордо сказал Громов. - В Перемышль целую неделю фрицам не давали войти, границу на замке держали, когда вся армия действительно во все лопатки вглубь страны чесала. Даже Львов бросили, немцам без единого выстрела сдали.
- Что ж, признаю, было такое дело... Отступали и в котлы попадали, - горько вздохнул идущий впереди Терентия высокий, сутуловатый разведчик. - Под Киевом особенно жарко было, помню. Еле вырвались...
- А ваши пограничники, слышь, боец, не только в загрядотрядах по тылам околачивались, - окликнул Терентия командир разведгруппы, намекая на недавний инцидент на мосту в городе Новый Оскол. - Я слышал: в Белоруссии Брестская крепость больше месяца гитлеровским собакам сопротивлялась. Вот то - героя! Настоящие пограничники.
Терентий Громов, чувствуя и свою вину, смущённо промолчал. Перерезав тянувшийся по веткам деревьев телефонный провод, разведчики вскоре вышли к лесной шоссейной дороге Гостищево - Красный Восток. Найдя укромное место, расположились в засаде.
- Сейчас связисты немецкие на обрыв линии выйдут - быть на чеку! - объявил командир разведгруппы, удобно устраивая свой ППШ на невысоком бруствере из еловых лам. Положил рядом гранаты.
Через некоторое время на шоссе со стороны села Гостищево показалась пешая группа фашистских солдат в серых шинелях с винтовками за плечами. Их было человек десять во главе с унтер-офицером. Немцы шли не таясь, о чём-то весело переговариваясь. Похлопывали себя рукавицами по плечам, ёжились от холода. Ещё трое пробирались по лесу, следя за тянувшимся между деревьев телефонным проводом.
Командир, поправив офицерскую овинную шапку со звёздочкой, тронул одного из разведчиков за плечо, указал в глубь леса, протянул одну гранату. Тот, всё поняв, кивнул головой, скрылся в густом смешанном подлеске.
- Приготовиться, - поднял руку командир.
Когда ни о чём не подозревавшие немцы поравнялись с местом засады, парень крикнул 'огонь!' и первый дал длинную очередь из ППШ по противнику на дороге. Одновременно ударил автомат и в глубине леса, грохнул близкий разрыв гранаты. Остальные разведчики и Терентий тоже стали стрелять из винтовок в немецких связистов. Командир, выдернув чеку, швырнул на шоссе гранату. Не давая гитлеровцам опомнится, следом - вторую. Бросил гранату и Терентий Громов. На дороге прогремело три взрыва. Фашисты с громкими предсмертными криками повалились на землю. Через несколько минут на месте боя лежали только мёртвые и тяжелораненые немцы. Разведчики не потеряли ни одного человека.
Выйдя из леса, бойцы хладнокровно добили мучающихся в предсмертной агонии врагов. Собрали оружие и боеприпасы. Трупы оттащили с дороги в лес, забросали ветками и присыпали снегом.
- Всё, быстро уходим, товарищи! - приказал своим молодой командир.
- Жаль, а я только в раж начал входить, - посетовал Терентий Громов.
- Эх, пехота, сразу видно: ни черта ты в диверсионной войне не смыслишь, - укоризненно взглянул на него командир разведчиков в офицерской папке. - Связистов мы положили, а это главное. Теперь фрицы не скоро очухаются, будут ждать, когда посланные солдаты обрыв связи найдут, а это дело непростое и кропотливое, до вечера длиться может. Машины по лесу проезжают редко, так что делать нам здесь больше нечего. Возвращаемся на базу. Там сейчас наше место. Да и твоё, красноармеец... Кстати, не сказал, как тебя звать?
- Ефрейтор Громов.
- А по имени?
- Терентием батя нарёк.
- Будем знакомы, - дружелюбно протянул руку командир разведчиков: - сержант Сергей Опарин. Из Сталинградской области.
- Почти земляк... Я - из Ростовской, совсем рядышком...
* * *
Не удержавшись на Миус-фронте, наши войска стремительно откатывались к Ростову. Вместе со всеми в общей колонне отступал и 270-й стрелковый полк, в котором воевал родной дядя Терентия Громова, тоже ефрейтор Егор Громов с земляками-грушевцами. Много утекло воды с тех пор, как вёл жалкие остатки разбитого полка по степям южной Украины младший лейтенант Машарин. Сохранившее боевое знамя подразделении отвели в тыл на отдых, пополнили личным составом из числа выписавшихся их госпиталей раненых и запасников, назначили нового командира, военкома и начальника штаба. Алексей Машарин получил звание лейтенанта и принял роту. И вот - опять отступление.
Грушевцы шли по Таганрогскому шоссе в арьергарде 56-й армии, дравшейся на Миусе. На всём пути, только вблизи деревянного моста через небольшую степную речку Морской Чулек в районе Синявской, которая оставалась по правую руку, попалась им всего одна наша 45-миллиметровая противотанковая пушка образца 1937 года, так называемая 'сорокапятка'. Больше никаких войск не было, все уже втянулись в Ростов и спешно переправлялись на левый берег Дона.
- Не густо у вас пушек, славяне. Где ж остальные посеяли?
- Нам хватит, земляк. Воюем по суворовски: не числом, а умением, - ответили бравые ребята-артиллеристы.
Из кабины полуторки выпрыгнул командир, пожилой усатый старлей в фуражке с чёрным артиллерийским околышем, в защитного цвета телогрейке, туго перетянутой ремнями портупеи. Глянул искоса на Егора, сказал нравоучительно:
- И один в поле воин, - слыхал, дядя?
- Ну-ну, воюйте, на вас вся надежда, - недоверчиво усмехнулся Громов. Обратился к вышагивавшему рядом другу Иосифу Шабельскому: - Много они, Осип, навоюют без боевого охранения. С одной пушчонкой...
- Так, для виду стоят, - согласился Шабельский. - Мы пройдём, подцепют 'газоном' свою хлопушку и умотают за Дон, так их тут и видели... Тень на плетень наводют.
Друзья, однако, ошиблись: расчёт сорокапятки всерьёз готовился к бою. Советские артиллеристы даже не подозревали, что оказались одни лицом к лицу с 1-й немецкой танковой армией генерал-полковника Эвальда фон Клейста, входившей в группу армией 'Юг' под командованием знаменитого генерал-фельдмаршала Карла Рудольфа Герд фон Рунштедта.
Прусский аристократ до мозга костей, Рунштедт двенадцатилетним юнцом поступил в кадетский корпус. Ещё тогда, за свою фанатичную религиозность, получил прозвище Жрец. С 1892 года, в чине фанен-юнкера, начал службу в кайзеровском рейхсвере. Вскоре был произведён в лейтенанты, а в самом начале нового XX века поступил в академию Генерального штаба. Как всякий настоящий аристократ, Рунштедт был своеволен и педантичен. Он считал, что армия должна стоять вне политики, и часто по этому поводу горячо спорил с фюрером. Так, известен случай, происшедший в 1938 году, когда генерал-полковник Герд фон Рунштедт оскорбил Гитлера, посоветовав ему не связываться, как он дословно выразился: с 'этой негритянской задницей' Муссолини, что послужило причиной его первой отставки. В сентябре 1939 года началась война с Польшей, и Рундштедт был вновь призван в вермахт, возглавив группу армий 'Юг'. Воевал он довольно успешно и был награждён за Польскую кампанию пряжками к Железным крестам 1-го и 2-го классов 1914 года и Рыцарским крестом. Во Франции генерал-полковник фон Рунштедт возглавлял группу армий 'А', сыгравшую ключевую роль в разгроме англо-французских союзников. Одним словом, это был довольно умелый, храбрый и опытный военачальник.
На острие танковой армии фон Клейста на Ростов наступала 1-я моторизованная дивизия СС 'Адольф Гитлер' бригаденфюрера СС Йозефа Дитриха, усиленная 4-м танковым полком 13-й танковой дивизии. С авангардом этой бронированной фашистской махины, сметающей всё нас своём пути, и столкнулись отважные советские бронебойщики.
Когда передовой немецкий отряд из нескольких лёгких танков и бронемашин в сопровождении дюжины стрекочущих эсесовских мотоциклов с колясками показался на шоссе перед мостом, артиллеристы открыли огонь. С первого же снаряда они подожгли головной танк, уже заползший на мост, повредили полугусеничный бронетранспортёр 'Sd.Kfz.250'. Немцы в панике отступили, оставив на дороге два пылающих железных факела и несколько убитых мотоциклистов. Затем, видимо рассмотрев в бинокли, что на позиции всего одна русская пушка, вернулись. Танки вступили в артиллерийскую дуэль с русскими артиллеристами. Застучали на всю степь, прошивая её длинными трассирующими очередями, крупнокалиберные пулемёты немецких бронемашин.
Сорокапятка продолжала вести неравный бой, посылая по врагу один снаряд за другим. Вот взлетел на воздух вражеский мотоцикл, пытавшийся объехать подбитый на мосту танк. Круто накренившись кормой, сполз с крутого обрыва в речку ещё один подорванный бронетранспортёр. Эсесовцы, спешно побросав мотоциклы, залегли в глубоком кювете, открыли отчаянную трескотню из автоматов. Задёргались, стегая густыми свинцовыми строчками по зелёному щитку орудия, снятые с колясок 'Цюндаппов' ручные пулемёты. Группа гитлеровцев в маскировочных халатах, сливаясь с заснеженным полем, поползла влево от шоссе вдоль реки, - к видневшейся там небольшой рощице, чтобы обойти артиллерийскую позицию русских и ударить с тыла. Наши бойцы в пылу боя не заметили этот коварный манёвр врага.
Их было всего восемь человек: командир противотанкового взвода старший лейтенант Коваль, командир орудия сержант Морокуев, наводчик младший сержант Сиротинин, четыре красноармейца-бронебойщика и шофёр полуторки ГАЗ-АА грек Чаликиди. Снаряды немецких танков рвались перед позицией сорокапятки или же залетали далеко в поле за их спиной. Фашисты вели пристрелочный огонь.
Подошли главные силы немцев, но дорогу на мосту, как горловину, прочно закупорили подбитые танк и бронетранспортёр. Колонна фашистских танков остановилась. Немцы попробовали расчистить проход на мосту: к побитой машине с повёрнутой назад башней подошёл средний танк Pz.IV, выскочившие их башни танкисты в чёрных комбинезонах принялись цеплять трос.
Старший лейтенант Коваль приказал наводчику Сиротинину:
- Ну-ка, Николай, врежь по нему подкалиберным, чтобы больше не рыпался.
Младший сержант, покрутив маховичок, тщательно навёл ствол сорокапятки, выставил прицел, второй номер, открыл затвор, заряжающий Хохлов принял из рук подносчика снаряд, заложил в казённик. Командир орудия сержант Морокуев, резко махнув рукой, прокричал 'Огонь!' Сорокапятка слегка содрогнулась, грохнул выстрел, снаряд с воем унёсся к мосту. Через несколько секунд там послышался громкий взрыв и фашистский танк задымился.
В это время раздался выстрел немецкого танка из-за реки, снаряд разорвался в нескольких метрах от орудия, обдав его комьями мёрзлой земли, снега. Зазвенели хлестнувшие по щитку осколки. Одним из них задело старшего лейтенанта, сбило фуражку. Коваль вскрикнул от боли, схватился обеими руками за голову и стал медленно оседать в снег. Упал, выронив снаряд, сражённый наповал подносчик. Старший лейтенант Коваль был тяжело ранен. Пока водитель полуторки Чаликиди перевязывал командира взвода, расчёт продолжал вести жаркий бой со скопившимися у моста фашистскими танками. Николай Сиротинин, метким выстрелом, подбил ещё один немецкий танк. Тот сполз в глубокий, обрывистый кювет и перевернулся. Гитлеровцы отчаянно загалдели за мостом, забегали, засуетились. Вдалеке по шоссе со стороны Пятихаток подползали всё новые и новые вражеские танки, бронетранспортёры, грузовики с пехотой. Нескончаемая колонна фашистских войск растянулась в степи на несколько километров.
О задержке доложили командующему первой танковой армии генерал-полковнику Эвальду фон Клейсту. Тот не поверил своим ушам, когда услышал, что лучшую в его армии, элитную 1-ю моторизованную дивизию СС 'Адольф Гитлер' и 4-й танковый полк остановила всего одна русская пушка. Генерал разразился проклятиями и сейчас же вызвал командира дивизии бригаденфюрера СС Йозефа Дитриха, начальника разведки 1-й горнострелковой дивизии майора Гельмута фон Штрассера, а также командиров первого батальона 800-го полка спецназначения 'Бранденбург' и, застрявшего на мосту через реку Морской Чулек, - 4-го танкового полка. Потребовал немедленно, не считаясь с потерями, освободить проход. Краткое совещание протекало в одном из домов на окраине небольшого села Пятихатки.
- Господин генерал-полковник, я уже выслал группу дивизионных разведчиков в обход русской позиции, - поспешил с докладом бригаденфюрер СС Дитрих. - Мои люди, вероятно, уже перешли по льду на другой берег реки и с минуты на минуту уничтожат расчёт вражеского орудия. Путь на Ростов будет открыт.
- Быстрее, бригаденфюрер Дитрих, быстрее! Что вы топчетесь как корова на льду у этого проклятого моста? Мы без труда форсировали реки и крупнее этой жалкой лужи. Днепр, например... Посылаю вам в помощь группу специального назначения из полка 'Бранденбург под руководством майора Штрассера. Ваша задача, майор, переодеть личный состав группы в форму военнослужащих Красной Армии, скрытно подойти к неприятелю с тыла, выбить русских с занимаемых позиций. Как только откроется проход на шоссе, двигаться степью на северо-восток в направлении фольварка Султан-Салы, - генерал-полковник фон Клейст, склонившись над подробной картой местности, ткнул карандашом в этом место. - Далее поворачиваете на юго-восток и направляетесь к фольварку Красный Крым. Имитируете отступление советского подразделения. С севера, вот через эту дамбу на озере, просачиваетесь на окраину Ростова... Достаньте карту города.
Гельмут фон Штрассер сейчас же выхватил из планшета карту, развернул её на столе. Генерал-полковник Эвальд фон Клейст стал очерчивать красным карандашом направление движения по улицам Ростова диверсионной группы Штрассера.
- Ваша конечная цель, майор, проникнуть на главный железнодорожный вокзал, поднять там стрельбу, создать панику и под видом отступающих, вместе с беженцами и солдатами Красной Армии переправиться на левый берег Дона захватить железнодорожный мост и удерживать его до подхода основных сил 1-й моторизованной дивизии СС 'Адольф Гитлер' бригаденфюрера Йозефа Дитриха...
Как раз в этот момент группа немецких разведчиков из дивизии 'Адольф Гитлер' зашла в тыл советских артиллеристов, прячась за деревьями в небольшой рощице, открыла винтовочный и автоматный огонь. Первыми же выстрелами был убит второй подносчик снарядов - ящичный, и ранен в ногу замковый. Несмотря на рану, он принялся отстреливаться от наседавших эсесовцев, к нему присоединились водитель полуторки Чаликиди и командир орудия сержант Морокуев. Даже тяжело раненый в голову старший лейтенант Коваль открыл огонь по фашистам из своего табельного ТТ.
Отчаянная схватка продолжалась недолго, атакующие гитлеровцы были остановлены, понесли большие потери и снова скрылись в роще. На помощь своим поспешил от орудия с автоматом ППШа в руках заряжающий Хохлов. За поясом у него было несколько гранат. Ящик с гранатами находился и в кузове автомашины. Водитель Чаликиди под огнём немецких автоматчиков проворно запрыгнул в кузов, схватив ящик, передал его вниз сержант Морокуеву. Оставив Сиротина и двоих раненых у орудия, трое бойцов смело бросились в стремительную контратаку, забрасывая эсесовцев гранатами и расстреливая из винтовок и автомата. Вскоре на месте боя остались только трупы гитлеровцев в грязных, изорванных маскировочных халатах. Артиллеристы собрали трофейное оружие и автоматы, вернулись к орудию.
Наводчик младший сержант Сиротинин продолжал бить немецкие танки. На дороге их уже пылало пять или шесть штук и три бронемашины. Один лёгкий фашистский Pz.II осторожно сполз в кювет, зарывшись глубоко в снег, но не перевернулся. На лёгком ходу спустился на лёд Мокрого Чулека, но сразу же у берега провалился, глубоко окунулся тупой мордой в воду. Попробовал выбраться задним ходом, но забуксовал, ещё дальше посунулся в реку, заглох. Откинулась крышка люка и немецкие танкисты вылезли на броню. Сиротинин, быстро выстрелил в том направлении, но угла горизонтального поворота ствола не хватило и снаряд, пробив лёд, разорвался в реке неподалёку от увязшего танка. Осколками вражеский экипаж буквально смело с брони.
К орудию вернулись бойцы, отбивавшие атаку фашистских разведчиков. Снова заняли свои места в расчёте. Между тем фашисты подтянули на том берегу артиллерию и миномёты. На позиции артиллеристов обрушился целый шквал снарядов и мин. Место боя густо окуталось огненными разрывами, и столбами вывороченной земли, так, что не было ничего видно. По небу поползли чёрные ошмётки порохового дыма. Когда дым и гарь рассеялись, большинство советских бойцов было убито. Присыпанные землёй и чёрным кровавым снегом, артиллеристы лежали в разных местах без движения. Стонал в воронке раненый в голову старший лейтенант Коваль, да пытался встать на ноги, видимо контуженный, ничего не понимающий водитель Чаликиди, лежавший возле разбитой полуторки. Сорокапятка, как это ни странно, была целой, за её щитком сидел единственный оставшийся в строю младший сержант Николай Сиротинин, и наводил ствол на новую цель.
- Бронебойный! - крикнул он несуществующему подносчику, но на его призыв никто не откликнулся.
Оглохший, плохо соображающий боец обвёл помутневшим, удивлённым взглядом опустевшую позицию, увидел лежавших повсюду мёртвых товарищей, как бы очнулся. Пошатываясь, подбежал к снарядному ящику, схватил обеими руками скользкий снаряд, сам зарядил, выстрелил. Очередной немецкий танк, пытавшийся отбуксировать на гибкой сцепке подбитую на мосту машину, слегка подпрыгнул от точного попадания, задымился, из-под башни у него вырвался яркое пламя. Он ещё больше закупорил движение, создал ещё большую неразбериху и панику.
Николай Сиротинин победно захохотал, крутя, как бешеный, маховик поворотного механизма:
- Что, сучара фашистская, горишь? Туда тебе, блядь, и дорога! Давай, подходи! Кто следующий? Все вы храбрые сворой на одного, псы позорные!
Николай снова торопливо сбегал за снарядом, пушка в очередной раз сердито рявкнула, подскочив на месте. Снова заряд неминуемой смерти унёсся с бешеной скоростью в сторону моста, поразив следующий фашистский panzer. К Сиротинину подошёл контуженный водитель Чаликиди, присел за щиток.
- Воюешь, Николай? А нахрена? Один, против всей фашистской громады рази ж устоишь? Сомнут... Давай отступать, пока снова стрелять не стали.
- Снаряд! - зло прохрипел Сиротинин.
- Сам бери, полоумный! - в свою очередь разозлившись, закричал с ненавистью Чаликиди. - Уходим, говорю, пока не поздно. Плетью обуха не перешибёшь!
- Бронебойный! - снова страшно закричал младший сержант Сиротинин и ударил кулаком запаниковавшего бойца, прямо в перекошенное от злости, кривляющееся лицо. Чаликиди упал, захлебнулся кровью.
Николай Сиротинин, не обращая больше на него внимания, побежал, спотыкаясь на выбоинах и оскальзываясь, за снарядом. В этот миг со стороны рощи с тыла артиллерийской позиции вновь затрещали очереди немецких автоматов МП-40. Сиротинин, не добежав несколько шагов до ящика с боеприпасами, споткнулся в очередной раз и упал лицом вниз, прошитый поперёк груди автоматной стройкой. Затих на земле и водитель Чаликиди.
Вышедшие из рощицы диверсанты майора Гельмута фон Штрассера, переодетые в красноармейскую форму походили по разгромленной, изрытой воронками позиции, добили выстрелом в голову мучившегося в воронке старшего лейтенанта Коваля. Штрассер вытащил из за пояса ракетницу и выстрелил вверх, подавая сигнал своим, что задание выполнено и путь на Ростов свободен.
* * *
Бойцы 270-го стрелкового полка вошли в Ростов последними. За их спиной, не считая отставших одиночек, наших войск больше не было. Оборонительных позиций на городских окраинах тоже не попадалось. Создавалось впечатление, что город нашими войсками оставлен. Командир полка оставил у въезда в Ростов взвод заграждения, остальные подразделения направились вниз по Будёновскому проспекту к переправе через Дон. Вокруг творилось что-то невообразимое: ростовчане огромными неуправляемыми толпами брали штурмом брошенные магазины. Советской власти в городе уже не было, немецкая ещё не пришла. Воспользовавшись временным безвластием, жители решили запастись за казённый счёт продовольствием и промышленными товарами.
Солдаты, вышагивая колонной мимо магазинов, с удивлением наблюдали за этим яростным всплеском грабежей, стихийной анархии и мародёрства. Народ тащил всё, что попадалось под руку. К разбитым витринам магазинов подгоняли ручные тележки, тачки, подкатывали санки. Мужики, оставив на улице у тачек жён, ныряли в помещение по битому стеклу, как в прорубь, вытаскивали мешки, огромные узлы ящики, рулоны, канистры и бидоны, - валили всё это на тележки и санки, волокли домой.
В другом месте громили вино-водочный отдел гастронома: здесь было много приблатнённого жулья, мелких базарных воришек, трамвайных карманников и просто - любителей кирнуть со знаменитой Нахаловки. Некоторые нахватав бутылок с вином и водкой, начинали пить ещё в магазине, у прилавка, и на улицу вываливались уже в стельку пьяные. Многие тут же и падали под деревьями на тротуаре, а кто и прямо на мостовой. У дверей вспыхнула жестокая кровавая драка с поножовщиной.
Командир взвода лейтенант Машарин взял несколько человек - среди них грушевцев во главе со старшим сержантом Данилой Ушаковым, побежал к гастроному. Два босяка у входа сцепились не на жизнь, а на смерть. У каждого в руке был нож. Намотав на левую руку шарф, они зорко следили за правой рукой противника, делали ложные выпади, ловко уклонялись от резких ударов, наносили ответные.
Егор Громов, Иосиф Шабельский и бывший танкист Дмитрий Вязов вслед за сержантом Ушаковым, врезались в густую толпу народа у магазина. Безжалостно заработали прикладами винтовок, расталкивая мародёров. В это время один из дерущихся достал-таки противника ножом под ребро. Тот, схватившись за рану, глухо охнул и рухнул лицом вниз на тротуар.
- Атас, бродяги, - лягавые! - предостерегающе крикнул кто-то из толпы, приняв красноармейцев за милицию.
Пьяные погромщики, гремя украденными бутылками спиртного, со всех ног бросились врассыпную. Громов, догнав, схватил одного мародёра за шкирку, вытряхнул у него из-за пазухи добычу. Поллитровки со знакомыми зелёными этикетками 'Московской' посыпались, как бомбы из немецкого бомбардировщика, на дорогу. Зазвенело разбитое стекло, под ногами у грабителя образовалась огромная лужа.
- Что же ты делаешь, волк? - взвизгнул тот, страдальчески воззрившись в лицо Егора. - Как собаки на сене, бля, - ни себе не людям. Всё одно драпаете, зачем же добру пропадать? Народу отдать жалко? Пущай враги нашей советской водочкой пользуются?
Ни слова больше не говоря, мужик упал на четвереньки, быстро обобрал крупные осколки, перекрестился и жадно припал к луже. Громов попятился. Такого он ещё никогда не видел. Подошёл Иосиф Шабельский.
- Ты чего, Егор?
- Погляди, - брезгливо кивнул Громов на пьяницу, лакающего водку прямо из лужи. - Дать ему прикладом по кумполу, чтоб захлебнулся?
- Брось, пошли, - потянул его к своим Шабельский. - Горбатого могила исправит, так и его.
Разгром гастронома не прекращался, помимо вино-водочного, народ потрошил и другие отделы. Бабы тащили муку в наволочках, крупу, сахар, соль. Мужики выволакивали на улицу целые мешки, пёрли на спине домой. Торопились, чтобы успеть вернуться назад. Грабили в основном жители ближайших домов. Лейтенант Алексей Машарин охрип от крика, увещевая мужиков и баб прекратить безобразие, но всё было без толку. Тогда он стал стрелять из нагана в воздух. Это подействовало, и толпа стремительно отхлынула от дверей.
Старший сержант Ушаков тронул Машарина за рукав шинели, предостерегающе сказал:
- Товарищ лейтенант, полк уже далеко отошёл. Как бы нам не отстать?
- Без нас не уйдут, Ушаков. Позади ещё заградительный взвод остался, скоро должен подойти, - ответил лейтенант Машарин. - Да вот, кстати, и они, - указал он на показавшуюся из переулка группу красноармейцев.
Егор тоже взглянул в ту сторону: бойцы были явно не из их полка, какие-то странные. Половина в стальных шлемах образца 1936 года с гребнем на макушке, похожих на каски пожарников, остальные в чекистских красно-синих фуражках с автоматами ППШ.
- Нет, товарищ лейтенант, это не наши, - приглядевшись к незнакомым красноармейцам, уверенно объявил Данила Ушаков.
В ту же минуту бойцы неизвестного подразделения рассыпались по проспекту, залегли, выставив автоматы. Высокий, худощавый офицер из-за дерева прокричал:
- Кто такие? Эй, у гастронома - бросай оружие!
- Мы бойцы 270-го стрелкового полка, а вы кто? - крикнул в ответ лейтенант Машарин, с опаской взводя курок револьвера. Знаками приказал красноармейцам залечь.
- Сотрудники областного управления НКВД и комендантский взвод, - ответил высокий офицер-чекист. - Следуем на железнодорожный вокзал для выполнения особого спецзадания. Туда, по сведениям, просочились фашистские диверсанты.
Офицер подал громкую команду строиться. Чекисты и красноармейцы комендантского взвода вышли из укрытий, быстро выстроились в колонну на проезжей части. Высокий офицер козырнул Машарину и повёл своё подразделение вниз по Будёновскому, к улице Красноармейской, выходящей к самому вокзалу.
Солдаты окружили лейтенанта, ожидая дальнейших распоряжений. Того раздирали противоречивые чувства: грабёж магазина вроде бы прекратился, но внутри, судя по шуму и голосам, оставалось ещё множество мародёров, которые только ждали уходя красноармейцев, чтобы продолжить своё чёрное дело. В то же время, нужно было срочно догонять свой полк. Но оставленный позади взвод заграждения ещё не подошёл, и Алексея Машарина подмывало сходить туда и узнать в чём дело. Вдруг бойцы попали в беду, сражаются с фашистами и им нужна помощь?
Чувство товарищества пересилило и лейтенант велел солдатам следовать за ним вверх по Будёновскому проспекту:
- Пойдём, посмотрим, где там наши? Почему не идут... Вдруг что-то случилось?
Бойцы быстрым шагом, чуть ли не бегом последовали вслед за лейтенантом Машариным в сторону Таганрогского шоссе и выезда из города. На всём протяжении маршрута их сопровождала всё та же картина: звон разбиваемых витринных стёкол, клокочущий, нетерпеливый, животный рёв толпы, жестокая давка и потасовка у входа и витрин, через которые погромщики лезли в помещение, как через двери. Ликующие крики затарившихся мародёров, тащивших ящики, коробки, мешки и узлы по грязной улице. Кругом, под ногами красноармейцев, мелькали просыпанная мука и сахар, пролитое подсолнечное масло, растоптанные баранки. Валялись пустые сломанные ящики, разорванные картонные коробки, битое стекло, оброненные впопыхах вещи.
Дмитрий Вязов подобрал совсем новенькую, блестящую фабричным лаком балалайку, украденную, видимо, из музыкального магазина. Подёргал струны, слегка подтянул колки, прислушиваясь к звукам, настроил и залихватски ударил по струнам. Из под его умелых пальцев полилось залихватское, известное каждому с детства матросское 'Яблочко'. Солдаты одобрительно заулыбались, но Алексей Машарин почему-то нахмурился и приказал:
- Прекратить неуместный концерт!
- Товарищ лейтенант, - нам песня строить и жить помогает, - улыбнулся в ответ Вязов, продолжая играть.
Машарин с раздражением вырвал у него балалайку и со злостью ударил о ствол замёрзшей голой акации с сухими стручками, мимо которой проходил. Инструмент жалобно звякнул оборванными струнами и с треском разлетелся. Лейтенант небрежно швырнул обломки под дерево.
- Шире шаг, бойцы! - крикнул он, не глядя на подчинённых.
Красноармейцы с сожалением покрутили головами, но промолчали. Прибавили шагу. Приказы командира, как известно, не обсуждаются. Тем более, по большому счёту, Машарин был прав.
Неожиданно все непроизвольно остановились, услышав впереди, за домами, лязганье гусениц и рёв мощного двигателя.
- Наши танки идут, - уверенно сказал лейтенант.
Из-за поворота дороги показался длинный ствол танковой пушки, а следом выползла и сама бронированная махина. Бойцы Машарина остолбенели: на окрашенной в белый маскировочный цвет броне танка чернел фашистский крест, позади квадратной башни, растянутое за четыре угла прямо на корпусе, кровенело огромное полотнище нацистского флага со свастикой в белом круге...
31
Повстанческому отряду Марка Ретюнина не удалось овладеть районным центром Усть-Уса. Первая неудача произошла при штурме местного аэродрома. Повар китаец по кличке Тянь-Шань, направленный туда с группой захвата, по пути сумел отстать от повстанцев, опередив их, он первым прибыл на аэродром и предупредил стрелка ВОХР и находившегося там в то время пилота Воркутлага Кайдана об опасности.
Когда шесть заключённых во главе с Николаем Чупровым на санях подъехали к зданию аэропорта - неказистой, ветхой, покосившейся избушке, оттуда прогремели выстрелы. Заключённые дружно спрыгнули с саней и зарылись в снег. Винтовка была всего одна, у командира, и Чупров принялся редко отвечать, стреляя по окнам дома, на вспышки. Остальные повстанцы, не зная, что делать, оробели. Троцкист Шумков, вскочив на ноги, попытался было отбежать назад, за поленницу дров. Метко выпушенная из окна избы-аэропорта вохровская пуля тюкнула его прямо в затылок. Заключённый вскрикнул и зарылся головой в сугроб. Иван Бойчевский, укрывшийся за санями, набожно перекрестился, хватанул рукавицей горсть рассыпчатого, мягкого снега, стал жевать, обелив, как мукой, усы и бороду.
Чупров понял, что аэродром им с такими малыми силами и всего с одной единственной трёхлинейкой не взять. Велел Ивану Бойчевскому под огнём разворачивать сани, а остальным повстанцам, отступать в посёлок, к основным силам Отряда особого назначения ? 41. Пока Иван Леонтьевич разворачивался, командир группы прикрывал его, стреляя по окнам дома. Пули выбивали последние куски стёкол, не давали засевшим в здании вохровцу и лётчику высунуться.
Заключённые стали по-пластунски отползать назад, вслед за удаляющимися санями Бойчевского. Туда же, отстреливаясь, пятился и Николай Чупров. Вскоре на истоптанном, исполосованном санями месте боя остался только застывший в снегу, в неудобной позе труп троцкиста Шумкова, да с десяток пустых гильз из винтовки Николая Чупрова.
В посёлке была непроглядная темень. Во дворах громко лаяли, разрывались встревоженные переполохом собаки. Во многих местах гремели винтовочные и пистолетные выстрелы, а с окраины раздавались пулемётные очереди Дегтярёва. Разобрать, где свои, где чужие было невозможно. Иван Бойчевский с нескрываемым страхом глянул на сидевшего рядом, в санях, командира Чупрова:
- Куды править, Николай Николаевич? Гляди, стреляют всюду... Как бы нам того, не сплоховать, Чекистам в лапы не угодить?
- Давай в центр, Леонтьич, к зданию райотдела НКВД , там должны быть наши, - принял решение Чупров.
Бойчевский с силой дёрнул вожжи, прокричал: 'Н-но-о!', - и кони быстро тронули с места, затрусили, размеренно махая хвостами по заснеженной накатанной улице. Когда приблизились к центру посёлка, увидели огромное - почти на полнеба - зарево пожара, освещавшее прилегающие улицы, как днём. Пылало, подожжённое повстанцами, районное отделение милиции. Николай Чупров сказал Бойчевскому, чтоб ехал быстрее.
На пути им то и дело попадались какие-то люди: и в одиночку, и группами. Многие были вооружены. В Усть-Усе шли не то бои, но и откровенный грабёж. Выпущенные из местного КПЗ уголовники разбивали воинские склады и магазины, некоторые врывались в дома местных жителей. Отличить повстанцев от грабителей и мародёров было практически невозможно. Кругом царила путаница и неразбериха.
Когда Чупров со своими людьми подъехали к зданию райотдела НКВД, там уже было всё кончено, повстанцы добивали во дворе, у забора сдавшихся милиционеров, потому что девать их было всё равно некуда, а отпускать - опасно. Марк Ретюнин и командиры подразделений охрипли от криков и мата, бегая по площади вокруг пожарища и пытаясь собрать рассеявшихся по райцентру людей. Ретюнину сообщили, что на окраине идёт бой с прибывшей неизвестно откуда группой бойцов ВОХР, у которых имеется ручной пулемёт.
Дело в том, что милиционеру Артееву удалось вырваться из горящего райотдела, бежать из Усть-Усы в соседний отдельный лагерный пункт Печорлага 'Поля-Курья' и сообщить тамошнему начальнику Полякову о будто бы высадившемся в селе 'немецком десанте'. Тот сейчас же послал на подмогу гарнизону Усть-Усы пятнадцать стрелков с пулемётом Дегтярёва.
Марк Ретюнин сейчас же послал для отражения неожиданной атаки группу хорошо вооружённых повстанцев во главе с бывшим капитаном РККА Иваном Зверевым, а сам стал выводить остальных людей из Усть-Усы. В это время на площади и появилась группа Николая Чупрова на санях. Увидев командира отряда Особого назначения, Николай спрыгнул на дорогу, поспешил к Ретюнину с докладом:
- Товарищ командир, Марк Андреевич, беда! Самолёты я не взял... Кругом измена, как есть, - зачастил он взволнованно, виновато поглядывая на Ретюнина. - Китаец Тянь-Шань, сука, - скурвился, к вохровцам перебежал, сообщил им о нашем приближении. Я одного человека в бою потерял, вынужден был отойти. Куда мне с одним винтарём, когда у противника супротив нашего - их целых три!
- Некогда, Николай Николаевич, оставь, - отмахнулся Марк Ретюнин. - Видишь, что кругом творится! Посёлок, думаю, мы не удержим. Ещё не все объекты заняты, а уже переполох на всю республику, и войска против нас бросили с пулемётами: слышишь какой концерт идёт!
- Что делать, товарищ Ретюнин? - ошалело спросил у командира Чупров.
- Езжай, давай со своими бойцами за село, на южную дорогу, а мы с Яшкиным остальных соберём, - крикнул напоследок Марк Андреевич. - Выставь боевое охранение и жди нас там. Всех встречных людей направляй туда же, - мы скоро...
Взяв у Чупрова одного человека в сопровождающие, Марк Ретюнин с Афанасием Яшкиным с револьверами в руках побежали к дороге, ведущей в оставленный лагпункт 'Лесорейд'. С той стороны доносились яростные звуки боя. Сани с людьми Чупрова тронулись. Из темноты неожиданно вынырнули грушевцы Фёдор Громов и Пётр Родионов, а с ними китаец Лю-Фа, Пашкевич, ещё один незнакомый повстанец.
- Федька, - живой, брат! - обрадовался, завидев родственника, возница Иван Бойчевский. - Сидай скореича в сани, отступаем мы, вишь, из села. Командир Марк Андреевич велел.
Пятеро повстанцев, все вооружённые винтовками, одетые как вохровцы в тёплые солдатские полушубки, быстро запрыгнули в сани - заключённые, сидевшие там, потеснились. Иван огрел кнутом лошадей и те быстро рванули с места в галоп. Вокруг раздавались выстрелы, треск горящих деревянных построек, крики жителей и снующих туда-сюда повстанцев. Николай Чупров отчаянно матерился и жаловался Фёдору Громову:
- Табак наши дела, Громов! Ежели посёлок сходу не взяли, - зараз нас в каждом лагере чекисты ждать будут. Внезапности мы, бля, лишились, вот что обидно.
- Правда твоя, Николай, - согласился с доводами кривянского казака Фёдор. - Если войска на нас бросют - сомнут и передавят, как котят малых... Сплоховал наш командующий, Марк Андреевич. Теперь только и остаётся, что бечь, как зайцы в степи. А ВОХРА, гляди, охотиться на нас будет.
- Людей при штурме богато потеряли? - спросил у Громова Николай Чупров.
- Человек с десяток легли, Ретюнин говорил, - охотно ответил Фёдор. - У нас в отряде четверо бойцов погибло и один раненый, у Зверева здесь, при взятии отделения НКВД, - трое убитых, у Соломина во время штурма телефонно-телеграфной станции - двое.
- Телефонную станцию хоть взяли? - спросил Чупров.
- Взяли, - кивнул в ответ головой знающий обстановку Пашкевич. - От Василия Евгеньевича человек прибегал... Да вот он, кстати, и сам здесь, с нами едет, - указал он вдруг на незнакомого Фёдору худощавого, с горящими кавказскими глазами и большим орлиным носом, повстанца. - Имран, расскажи как дело было?
Кавказец презрительно сверкнул на Громова огненным взглядом, темпераментно жестикулируя руками, заговорил на плохом русском языке, с сильным акцентом:
- Подошёл мы к телефонный станция уже затемно, охранник Черных - так в документах написано был - стрелят из винтовки стал. Одного ранил - он потом умер от раны, другого убил. Нас двенадцать человек был c четырьмя винтовка, у меня только нож... Я в окно прыгал, охранника Черных горло ножом рэзал. Началнык наш отрад Соломин сказал: в первый очередь взят операционный зал, - патом всё остальной. Мы всё сделал, как он говорил: контора связи взял, за барьер всех дежурных телеграфа и прочий народ посадил. Ещё один вохровец на верху - убил... Потом Соломин меня с пятью ребятами банк грабить послал: вай, - какой хароший дела - банк грабить! - горбоносый кавказец восторженно зацокал языком при одном воспоминании об этом весёлом мероприятии.
- Ну и что дальше, братуха Имран? - поинтересовался Фёдор Громов. - Ограбили вы с ребятами Усинское отделение Госбанка?
- Спрашиваешь, ара... Конэчна взяли с оружием в руках, - закивал головой храбрый кавказец. - Управляющий Родин и милиционер стрелят начал: один наш убил, сука позорный... Я мильтона из маузер застрелил, а началнык Родин голова ножом отрезал. Так меня прадед в горах учил. Если враг не сдаётся - его нада рэзат!
- Молодец, Имран! Лихой джигит, - искреннее похвалил, любивший смелых людей Громов. - А кто ты по национальности, если не секрет?
- Нохчо, - загадочно произнёс горец на своём гортанном, напоминающем клёкот кавказского орла, языке.
- А это что же значит? - удивился Фёдор. - Что-то я не слыхал никогда о такой нации?
- Э-э, русский, что ты вообще слыхал, - с досадой поморщился Имран, но всё же пояснил: - Я нохчо Имран Рамазанов из тейпа Беной тукхума Нохч-Махкахой. Живём высоко в горах, в заоблачной Ичкерии. Ваш народ зовёт нас чеченцы, но это неверно. Мы - нохчий.
- Понятно, брат, - ровным счётом ничего не поняв, протянул Фёдор...
В это время Марк Ретюнин с Афанасием Яшкиным и ещё одним рядовым повстанцем с винтовкой осторожно пробирались по улице, ведущей на окраину посёлка, где шёл бой. Навстречу то и дело попадались группы заключённых с оружием и без, которых Ретюнин сейчас же направлял на восточную окраину, где находился обоз и скапливались основные силы отряда.
- Кто же там сражается, Марк Андреевич? Сколько народу уже в тыл ушло, - встревожено подал голос начальник обоза Яшкин.
- Зверев оборону держит со своей группой, - убеждённо ответил Ретюнин, хоть совершенно не знал, сколько у него людей и жив ли ещё сам Зверев.
Звуки перестрелки между тем становились всё громче и отчётливей, особенно заливистый рокот ручного пулемёта противника. Прогремело несколько взрывов ручных гранат, заглушивших редкую трескотню винтовок и пистолетов. Судя по интенсивности пулемётного огня, обороняющимся было не сладко.
Через несколько метров над головой Марка Ретюнина и его спутников стали посвистывать шальные пули. Повстанцы залегли у обочины, перебрасываясь короткими фразами, поползли вперёд вдоль забора. Вскочив на ноги, делали короткие перебежки и снова падали. Оружие всё время держали наготове. Неожиданно, впереди из за угла вынырнули два человека с винтовками, в белых солдатских полушубках. Ретюнин принял их за своих и пошёл без опаски навстречу.
В ту же минуту с той стороны прогремел выстрел и боец, роняя винтовку, повалился в снег. Яшкин и Ретюнин выстрелили из наганов одновременно: один их вохровцев, громко вскрикнув, упал на дорогу. Другой залёг за дерево и открыл огонь по повстанцам.
- Всё, Марк Андреевич, здесь не пройдём. Уходим! - захлёбываясь от волнения и поминутно стреляя в залёгшего врага, крикнул Афанасий Яшкин.
Ретюнин тоже понял, что они нарвались на передовую группу противника, уже вошедшего в райцентр. Оборона повстанцев прорвана и им нужно быстрее уносить ноги. Поминутно отстреливаясь, руководители восстания стали быстро отходить вглубь посёлка. На первом же перекрёстке они нос к носу столкнулись с вооружённым человеком в солдатской шапке и тулупе, как у вохровцев. На рукаве у него была белая повязка.
- Свой? - вопросительно прокричал Афанасий Яшкин, на всякий случай вскидывая наган и беря неизвестного бойца на мушку.
- Для кого свой, а кому и не очень, - зло огрызнулся в ответ человек в полушубке и передёрнул затвор винтовки, готовый выстрелить.
- Я командир отряда Марк Ретюнин, а ты кто? - предостерегающе поднял руку Марк Андреевич.
- И в самом деле свои, я и не признал в темноте, - проговорил, опуская ствол винтовки повстанец. Торопливо приблизился к командирам.
- Ты из чьей группы? - торопливо спросил Ретюнин.
- Со Зверевым мы Иваном Матвеичем оборону на краю села против кранопёрых держали, - ответил повстанец, широкоплечий, сухощавый человек с рваным шрамом на верхней губе, по виду - бытовик. - Да куда там, рази ж устоять нам с пятью винтовками и пистолетом против пулемёта? К тому же краснопёрых больше чем нас раза в два было. Расчехвостили, короче, они нас в пух и прах. Я насилу ноги унёс, остальной народ тоже - кто куда. Они ведь, ироды, в плен наших не берут: стреляют на месте.
- Где Зверев? - осведомился Ретюнин.
- А кто ж его знает? - недоумённо пожал плечами повстанец-бытовик. - В бою я его видал, - ползал вдоль цепи с наганом... А как вохра поднапёрла да в атаку рванула, тут все и дали дёру кто куда. А кто не успел, - тех лягавые на месте порешили. Куда Иван Матвеевич делся, не знаю. Может, спасся и в тайгу ушёл, может, догнали его вражины... Нам теперь об себе лучше подумать, товарищ Ретюнин. Краснопёрые скоро здесь будут...
Иван Зверев, продолжая держать оборону у крайних дворов заснеженной, утопающей в снегу Усть-Усы, не заметил, как остался один. В цепи лежало лишь несколько мёртвых повстанцев. Оставшиеся в живых, подобрав раненых, отошли в посёлок и растворились в непроглядной ночной тьме. Впереди него, по полю, светлячками вспыхивали огни от выстрелов наступающих на райцентр вохровцев. Продолжал методично простреливать открытое пространство ручной пулемёт противника. Иван тоже собрался было отступать, но вдруг подумал об не успевших ещё уйти товарищах, среди которых было много раненых. Кадровый военный, офицер РККА, хоть и разжалованный военным трибуналом, бывший коммунист, искренне поверивший в светлые и справедливые идеалы Октябрьской революции, Зверев просто не мог себе позволить позорно бежать с места боя и подвести своих бойцов. Слишком глубоко в нём засела святая офицерская заповедь: 'Сам погибай, а товарища выручай!'
- Нет, мы ещё повоюем чуток, - зло шептал он сквозь стиснутые зубы, прицеливаясь из винтовки в очередную яркую вспышку и стреляя в ответ. - У меня тут свой фронт! У меня тут своя Великая Отечественная...
Стрелял он метко и после каждой его пули на том конце неширокого, немного всхолмлённого заснеженного поля погасала очередная вражеская звёздочка. Но их было слишком много против него одного. К тому же не давал покоя пулемёт Дегтярёва, заставляя всё время вжиматься в снег за небольшим пеньком, за которым занял позицию капитан Зверев. Наступающие на него вохровцы залегли, выстрелами стали прижимать его к земле, в то время как две группы с права и слева стали обходить с флангов.
Иван чутко прислушался, повернув голову в сторону притихшего посёлка: в Усть-Усе не было уже слышно ни выстрелов, ни голосов отступающих повстанцев. Вероятно, все ушли на южную окраину и ему тоже можно теперь отходить. Зверев выстрелил ещё несколько раз а непроглядную ночную темень, стал поспешно отползать в сторону крайних дворов райцентра, к темневшим в той стороне глухим заборам и деревянным постройкам. Пули вохровцев продолжали взметать вверх фонтанчики рыхлого снега на оставленной им боевой позиции.
С той стороны прозвучала команда офицера, и, залёгшая было цепь чекистов, видимо встала и снова пошла в атаку. Горячие смертельные комочки раскалённого свинца зажужжали вокруг беглеца чаще. Одна из пуль, сквозь новенький, измазанный уже глиной, полушубок больно кольнула в левую руку чуть ниже плеча. Иван Зверев вскрикнул от неожиданности, выронив винтовку, схватился правой рукой за рану. Сквозь пальцы тут же просочилась горячая кровь. В глазах у него потемнело, голова закружилась.
Не обращая внимания на упавшую винтовку, зная, что есть ещё в запасе наган, Зверев в полный рост, даже не пытаясь прятаться, побежал в темноту мёртвой и глухой поселковой улицы. В глаза ему вдруг ударили яркие вспышки, прогремели близкие звуки трёх или четырёх выстрелов. Иван, мгновенно отреагировал, упал, как подкошенный в снег на дорогу, тут же, как его учили в армии, откатился в сторону, ударил несколько раз в ответ из нагана. В группе вохровцев, обошедших его с тыла, вскрикнул раненый, кто-то грузно повалился на землю.
Зверев понял, что путь в райцентр перекрыт и повернул обратно, в обход посёлка, в тайгу. Здесь его снова стали тревожить неприятельские пули. Они роем проносились над его головой, другие впивались в снег чуть ли не под его ногами. Но другого выхода у него не было, нужно было прорываться с боем. Пока бежал к лесу, Иван расстрелял весь барабан и, щёлкнув курком в очередной раз - не услышал выстрела. На ходу стал торопливо заряжать револьвер, выуживая маленькие, скользкие патроны из кармана полушубка. Второпях несколько обронил в снег - было неудобно, к тому же сильно болела раненая левая рука, которой с трудом удерживал разряженное оружие.
Пулемёт вохровцев продолжал яростно поливать прилегающую к окраине Усть-Усы местность, всё ближе подбираясь в нему. Тут Ивану стало по настоящему страшно и даже жутко: на время обезоруженный, лишённый возможности защищаться, он пал духом, прилёг в снег. Попытался успокоиться, отдышаться и, наконец, зарядить наган. Это ему удалось, сжимая здоровой, правой рукой шершавую, как будто влитую в ладонь, рукоятку оружия, Зверев почувствовал себя намного увереннее. Положение уже не казалось ему столь критическим и безнадёжным. Петляя, он побежал дальше. Часто оглядываясь, метко разил преследовавших врагов. Уже не один вохровец остался лежать на безжизненной снежной равнине, пока они гнали беглеца к лесу.
В тайге, среди деревьев, он вообще было успокоился, думая, что погоня отстанет и вернётся в Усть-Усу, добивать и ловить оставшихся там повстанцев, но не тут-то было. Видимо, получив особый приказ, стрелки продолжали упорно идти по его следу. Зверев потерял много крови, выбился из сил и чуть не падал от усталости. Тем не менее он то и дело останавливался, прижимался к стволу дерева, поджидал, пока не покажутся белые на чёрном фоне таёжного беспорядочного бурелома фигуры солдат с винтовками. Посылал в них пулю за пулей, с удовлетворением отмечая крики раненых и убитых врагов. Да, он считал их своими врагами, напрочь позабыв, что убивает своих же русских парней, обмундированных в красноармейскую зимнюю униформу. Но они пришли в этот лес для того, чтобы забрать его жизнь, и он, для того, чтобы жить самому, - вынужден был забирать, как чёрный ангел смерти, их молодые жизни.
Группа красноармейцев преследовала его всю ночь. Зверев совершенно не знал, куда он бежит, в какой стороне остался райцентр Усть-Уса, где Отряд особого назначения ? 41, командиром которого он перед тем являлся. Он не задумывался об этих важных вещах, потому что главное сейчас для него было - выжить, во что бы то ни стало уйти от чекистской погони. Он расстрелял уже третий барабан, и патронов в кармане осталась жалкая горстка. Раненная левая рука болела невыносимо, к тому же у него начинался жар, Иван чувствовал это по страшной сухости во рту. То и дело приостанавливаясь, он загребал полную пригоршню снега, жадно хватал ртом скользкую, обжигающе холодную, мгновенно таявшую во рту массу. На время тушил полыхавший там пожар, утоляя одуряющую жажду. Чувствовал себя какое-то время бодрее, но потом всё повторялось.
Иван не знал, сколько прошло времени, потерял счёт убитым преследователям. Почти оглох от гремевших поминутно выстрелов и ослеп от лившегося из-под шапки ручьями, горячего липкого пота. Он уже не верил ни во что, и думал только о том, как бы подороже продать свою жизнь. Пули вохровцев всё чаще и чаще клевали его измождённое за время неравного боя тело: саднил, задетый свинцом правый бок, текло за воротник полушубка из поцарапанного пулей затылка. Зверев на ходу зажимал небольшую ранку шапкой, пытаясь остановить кровь, - чтобы перевязать голову не было времени.
Под утро солдаты взяли его в тиски у замёрзшего таёжного ручья, где он пытался разбить ногой лёд, чтобы напиться. В барабане его нагана оставалось всего три патрона. Спрятавшись за вмёрзшую в лёд разлапистую корягу, он выстрелил в показавшихся наверху, на гребне небольшой береговой возвышенности, красноармейцев два раза. Хотел уже пустить последнюю пулю себе в висок, но тут за его спиной показалась ещё одна группа преследователей.
- Эй, фашист, хэндэ хох! - грозно прокричали оттуда, видимо принимая его за немецкого диверсанта.
Зверев повернулся в их сторону, медленно встал и твёрдой походкой, сжимая в здоровой правой руке холодную рукоятку нагана, пошёл навстречу своей смерти.
- Я не фашист. Это вы, псы, - фашисты! - крикнул он оторопевшим, не знающим что делать вохровцам.
- Стреляй, сука, в русского офицера! Да здравствует товарищ Сталин! - с вызовом крикнул в ответ Иван, поднял было руку с наганом, чтобы пустить в себя последнюю пулу.
Вохровцы испугались, нервы у них сдали, и они открыли беспорядочную стрельбу из винтовок и пистолетов по одинокому бойцу. За несколько секунд они буквально изрешетили его пулями. Завершил дело пулемётчик, вынырнувший из-за высоких кустов: держа Дегтярёва на весу, он наискось полоснул длинной очередью по груди уже падавшего на лёд ручья Зверева.
В этом завершающем аккорде безжалостного растерла бывшего русского офицера не было никакой необходимости. Душа его уже отлетела от пробитого множеством горячих пуль тела, и в момент, когда оно грузно шлёпнулось на покрытый тонким налётом снега лёд, её уже там не было, души... Зверев упал, продолжая сжимать не нужный уже наган с единственным оставшимся в барабане патроном, который оставил для себя.
К телу спустились трое рослых, мордатых вохровцев и щуплый, затянутый в офицерскую портупею поверх солдатского полушубка, старшина. Окружили распростёртое у их ног тело, перевернули на спину.
- Гляди, видать и точно - наш, а сторлей баял, - диверсант фошистский, - хрипло проговорил один, хмурый, усатый солдат, - по характерному оканью, волжанин.
- Не твоего ума дело, рядовой Ерошкин, - резко обрубил его рассуждения строгий старшина, примиряюще добавил: - Давай, дружно взяли гада за руки за ноги и поволокли на опушку, на чистое место. Там подвода подъедет, подберёт бандита. Их должно, много ещё в посёлке валяется...
32
После кошмара в Каменнобродском, где Егор Громов со Стёпкой Маковецким собирали по полю убитых, прошло два дня. За это время за станицей на востоке перестало тарахтеть частой дробью и гулко бабахать, и боязливые, часто крестящиеся старушки начали потихоньку выбираться из погребов. Наши части отступили, минуя станицу. Ушли, не приняв боя и казаки, рывшие окопы на горе. Немецкие передовые части ушли на Новочеркасск, оставив небольшой гарнизон. К вечеру второго дня, со стороны хутора Каменнобродского показалась колонна пленных.
- Ведут, пленных гонют! - закричали станичные мальчишки, густо облепив ивовые плетни и невысокие загородки из плит ракушечника, вырубленного казаками на горе и в Киршиной балке, что рядом с новым кладбищем. Кое-кто из шустрых казачат взобрался на развесистые жердёлы и высокие тютины, росшие во дворах чуть ли не у каждого хозяина. Отсюда вся центральная улица была как на ладони.
Подхваченный всеобщим порывом, прибежал на главную улицу и Жорка Громов. Следом, прихрамывая, ковылял Жоркин сосед, древний старик Михеич - герой империалистической войны, Георгиевский кавалер. Правда, об этом он предпочитал помалкивать в тряпочку, - в советские времена не больно чтили старых царских служак. В героях ходили бывшие красные конники, особенно будёновцы, да демобилизованные участники недавней войны с бело-финами. Само собой - герои боёв с японскими милитаристами на озере Хасан и монгольской реке Халхин-Гол. Насчёт бело-финов и озера Хасан всё было ясно - не будут лезть, как говорится! Но вот как занесло грушевских вояк в гиблые монгольские степи Жорка уразуметь не мог. По его мальчишескому понятию, коли напали узкоглазые япошки на монголов, то и должны они сами отлуп давать захватчикам! А не за спины красноармейцев прятаться.
Михеич был дедок ещё крепкий, несмотря на свои шестьдесят с гаком. В Гражданскую служил он у генерала Мамонтова, о чём тоже среди станичников не распространялся, потом сидел где-то на севере... В коллективизацию в двадцать девятом году заявился в станицу и чуть ли не первый вступил в организованный в ту пору колхоз. Дети старика давно повырастали и жили своим хозяйством, если такое имелось. Часто навещал деда внук Яшка, к которому привязался Михеич всей душой. Летом бывало частенько забирал его на колхозную бахчу, где в шалаше нёс сторожевую службу.
Мать Яшки, старшая дочка Михеича Дуня Епифановна, не препятствовала этому - помимо Яшки на руках ещё четверо. Попробуй, прокорми да приодень всех на скудные колхозные трудодни, хоть и вкалывали с мужем на пару от зари до зари. Всё одно из нужды не вылазили. А на Дуне ещё домашнее хозяйство.
Колонна измождённых, избитых в кровь пленных красноармейцев огромной бесформенной змеёй тянулась по всей ширине заснеженной станичной улицы. Мороз к вечеру крепчал, дул пронизывающий, на крыльях прилетевший из гиблых калмыцких степей, холодный ветруган. Красноармейцы были плохо одеты, зябко кутались в обтрёпанное, изорванное в боях зимнее обмундирование: мороз и ветер истощали и без того скудные от недоедания силы несчастных. Некоторые еле передвигали ноги, других поддерживали за руки товарищи. Было много раненых, в грязных, с засохшими ржавыми пятнами крови, повязках. Никто их не менял, да и врачей в колонне, естественно, не было.
Пленные изнемогали от усталости, от жажды и голода. Некоторые, чтобы обмануть нестерпимый, сосущий внутренности острый голод, то и дело зачерпывали из-под ног пригоршни снега, жадно жевали, - поить их тоже, естественно, никто не собирался. Злые, закутанные в серо-зелёные шинели с поднятыми воротниками, немцы-конвоиры редкой цепочкой вышагивали по обочине дороги. В руках у них были винтовки с примкнутыми плоскими штыками, у некоторых короткие чёрные автоматы, которые они держали за рукоятки, повесив на ремни на шею.
Женщины и дети, с опаской косясь на иноземных солдат с винтовками, подбегали к колонне, сердобольно совали в исхудавшие, тонкие руки пленных хлеб, вареную картошку, сало. Опрометью бросались назад, во дворы. Немцы нервничали, отчего-то злились. Резко кричали непонятливым жителям 'Хальт!' и 'Цурюк!'. Строчили в воздух из автоматов.
Михеич, стоя рядом с Егором Громовым, положил зачем-то ему на плечо левую руку, крепко сжал худенькое плечо мальчишки, словно удерживая его на месте. Правой рукой набожно перекрестился, зашептал что-то тихо и бессвязно в бороду. Наверное, церковную молитву, догадался Жорка. Ему было не интересно стоять с дедом, хотелось к сверстникам - пообщаться, обсудить последние новости. К тому же, сильно давила дедова крепкая ещё рука, но Егор стойко терпел, успокаивая себя тем, что пленным красноармейцам ещё тяжелее.
Колонна прошла далеко вперёд, показались последние, отстающие ряды. Они брели нестройно, пошатываясь из стороны в сторону, всё больше и больше отдаляясь от товарищей. Здесь были раненые и больные. Немцы-конвоиры, злобно ругаясь на своём языке, подталкивали их прикладами в спину, подгоняли. Отстающие растянулись по дороге ещё на несколько десятков метров. Некоторые падали. Тогда к лежащему красноармейцу бодрой походкой подходил рослый, упитанный конвоир, кричал, пихал пленного сапогом в бок, слегка покалывал штыком в спину. Когда и это не помогало, - раздавался выстрел и мёртвое тело оставалось лежать на дороге. Других упавших немцы, экономя патроны, просто закалывали штыками.
Бабы, смотря на эту жуткую картину, плакали в голос, убегали, чтобы не смотреть, в хаты. Мальчишки наоборот смотрели, не отрывая глаз, - им всё было впервой и весьма интересно! Михеич продолжал сжимать плечо Егора, перебирая сухощавыми пальцами. Продолжал крестить низкий, под шапкой, лоб.
- Что делают, звери нечистые, - шептал он после каждого выстрела или безжалостного удара немецкого плоского штыка. - Отольются ворогам народные русские слёзы!
Егору тоже жалко было пленных, но что он мог сделать? Даже был бы у него сейчас с собой немецкий пистолет, который он нашёл позавчера, на месте боя у Кирбитовой балки под Каменнобродским, - разве он бросился бы выручать пленных? Один, против целой своры вооружённых до зубов, сильных фашистов? Да ни в жизнь! Взрослые красноармейцы в бою против немцев не устояли, а как с ними справится ему, пацану? Хоть и с настоящим, боевым пистолетом... Нет, как видно права людская молва о том, что один в поле не воин.
Колонна ушла в Качевань. На пустой, обледенелой дороге остались только тела мёртвых красноармейцев. Народ из дворов бросился к ним, сердобольные казачки переворачивали трупы на спину, расстёгивали шинели и гимнастёрки, прикладывали ухо к холодной, безжизненной груди несчастных, чтобы удостовериться, что они не дышат. Казаки, отстранив баб от покойников, стали по деловому совещаться, где и как хоронить убитых. Егор вспомнил тот страшный день, когда он помогал каменнобродским казакам собирать по полю убитых немцев и красноармейцев, и невольно содрогнулся: опять судьба свела его со смертью, и опять убитых нужно было собрать и похоронить.
Бродивший среди трупов на дороге Михеич подошёл в последнему, заколотым незадолго перед тем штыком красноармейцу. Тот лежал лицом в низ, вытянувшись во весь рост. Пилотка сползла с русоволосой головы, полы шинели распахнулись, как крылья, весь правый бок - в крови. Егор Громов приблизился к деду. Старик, кряхтя нагнулся, слегка пошевелил лежащего, затряс слабеющей старческой рукой. Красноармеец глухо, чуть слышно застонал, слегка пошевелился, вздрогнул всем телом.
- Живой, гляди, Жорка! - обрадовался старик. Посмотрел слезящимися глазами на Громова. - Санки нужно срочно достать, перевезть солдатика от греха подальше, к нам во двор, у баню, что на берегу Тузловки. Тут немчура его добьёт, либо сам к ночи от мороза окоченеет.
- Зараз, деда, - всё поняв, воскликнул Егор и побежал по ближайшим дворам, выспрашивая встречных мальчишек.
Вскоре он уже тащил к Михеичу санки, занятые у одного знакомого местного паренька. Вдвоём со стариком кое-как уложили на санки раненого, осторожно покатили к своему проулку, стараясь не попасть в наезженную по распутице колею и не перевернуть. Тащил санки за верёвку дед Михей, Жорка шёл сбоку и придерживал красноармейца. В трудных местах - подталкивал, когда деду было тяжело тащить.
Когда свернули в свой переулок, носивший название Социалистический, стало полегче. Тут дорога не была разбита колёсами подвод, колхозных полуторок и гусеницами тракторов. Почти в каждом дворе к плетню подходили женщины, провожая Михеича с Егором любопытными взглядами. Никто ничего не спрашивал, - всё и так было понятно без слов.
Они завезли санки с пленным во двор Михеича, который жил один, во второй с краю хате после Громовых. По базу, минуя хозяйственные постройки и объезжая фруктовые деревья, росшие беспорядочно повсюду, проехали к задней калитке. Старик остановился, взглянул вниз, на крутизну спуска к берегу реки, где стояла его заброшенная, старая, покосившаяся баня, почесал в задумчивости затылок.
- Мы тута, Жорка, у двох и не управимся, слышь, - сказал он Громову. - Спуск дюже крутой, понесёт, гляди, санки, как раз у Тузловку скатимся, на лёд. Бедолагу солдатика убьём, да и сами ноги переломаем...
Михеич прислонился к плетню, распахнул полы шубы, достал кисет, бумагу, стал сворачивать самокрутку. Пока возился - пустился, по стариковской привычке поболтать, в воспоминания:
- Помню, в двадцать девятом году, в такую же пору, погнал мой зять Николай, - отец Яшкин, по льду речки Тузловки скот на колхозный баз. Записываться у колхоз поехал, чтобы не раскулачили ироды... Перед тем мы здорово с ним поддали с вечеру. Пили всю ночь, единоличную нашу казацкую жизню хоронили, оплакивали. Прощалися с ней, любушкой, как всё одно с живым человеком... С зарёю Николай и тронулся. Ему б по улице поехать, или кругом, переулком, так нет же, понесло его напрямки, по льду речки. Оно, конечно, дорога по льду куда лучше, укатанней, но и опасно! Так оно, гляди, и вышло: провалился Николай вместе с санями в полынью, утопил лошадей, быков с коровой, сам едва не утоп. После этого сильно простудился слёг, долго болел и к весне помер. Сплетню ещё по улице пустили, что пьяный был... Какой там, - тверёзый, как стёклушко! Ночью, правду скажу - пили, что было, то было. А утром - ни-ни! Кой чёрт пьёт спозаранку перед дорогой. Правда и легли с первыми петухами - это да...
- Михеич, хорош байки травить, красноармеец замёрзнет нагад, пока ты накуришься и наговоришься, - одёрнул старика Егор Громов.
- Ах, да, - спохватился дед, затоптав валенком окурок. - Прав ты, постреленок... Ан нужно на подмогу кого-то звать. Сами не управимся.
- Я зараз сбегаю, брата Мишку приведу, - сказал Егор, пулей срываясь с места.
Через несколько минут он вернулся с Михаилом, застёгивавшим на ходу старую отцовскую фуфайку. Втроём осторожно спустили раненого красноармейца с пригорка, поднатужившись, занесли в баню. Несмотря на истощённый вид, пленный был тяжёл, и они изрядно попотели, пока встаскивали его в помещение. Потом Михеич велел ребятам принести с сеновала по большой охапке слежавшегося сена для постели красноармейцу, сам пошёл в хату за продуктами, горячей водой и простынёй для перевязки. Лекарств никаких у старика не было, даже йода; и он ограничился тем, что располосовал простыню на ленты, с помощью ребят приподнял раненого, снял грязную, изорванную шинель, завшивевшую гимнастёрку, обмыл горячей водой и перевязал колотую штыковую рану.
Красноармеец стонал и не приходил в себя, у него был жар. Старик насильно, разжав ножом зубы, влил ему в рот тёплой воды, в которую накрошил хлеба. Мальчишки, посидев малость над раненым, засобирались уходить. Пообещали почаще наведываться. Когда вышли из бани на улицу, Михаил ошарашил Жорку новостью:
- Слыхал, дядька наш родный, Максим, возвернулся. С фашистами. Зараз у бабки Матрёны гостюет. Побегли поглядим?
- Да ну! - удивился Егор. - Об нём ведь в станице и не слыхать было. Батя говорил, - в Гражданскую пропал.
- А теперь вот, вишь, объявился, - сказал Мишка, направляясь в сторону своего двора.
Миновав огород за высоким ивовым плетнём, братья поднялись на бугор, пошли по улице к переулку, в котором стояла хата их бабушки Матрёны Степановны Громовой. Её построил их покойный дед Прохор Иванович ещё в царские времена, о которых мальчишки знали только понаслышке от взрослых. Дом был добротный, деревянный, под прочной железной крышей, покрашенной зелёной краской. Рядом таких не было, - стояли всё больше старые саманные развалюхи, крытые камышом.
Когда повернули в бабкин переулок, неожиданно столкнулись со всадником. Это был Никита Барбоянов - в немецкой, мышиного цвета шинели, в белой лохматой кавказской папахе, при оружии, с казачьей шашкой на левом боку. На рукаве - широкая белая повязка и чёрная готическая надпись: 'Schutzmann'.
- Во, Никита объявился. Здорово, казак лихой! - поприветствовал знакомого Михаил Громов.
- Ты что же, Никита, зараз немцам служишь? - кивнул на повязку Жорка, скептически сплюнул в снег, себе под ноги.
- Но-но, шкет, поговори у меня! - потряс нагайкой Барбоянов. - Я - казак, и служу Дону и родному казачеству, а ты мал ещё и ни черта не понимаешь... К дядьке Максиму Громову путь держите? Идите, он зараз в хате у бабки Матрёны. Послухайте, что он вам про всё это скажет, да на ус намотайте, а мне недосуг тут с вами на проулке лясы точить. Дел невпроворот. Своих навестить надо, батю у Новочеркасске шукать: чую - сказнили его палачи красные...
Никита Барбоянов с силой огрел нагайкой коня по крупу, лихо, по-казачьи гикнул, свистнул. Ускакал, обдав их комьями смёрзшегося снега из под конских копыт, в ту сторону, откуда пришли ребята...
Максим Прохорович обедал в кухне. Радостная, не знающая как угодить сыну, Матрёна Степановна суетилась над столом. То и дело подходила к печке, накладывала в миски всё новых и новых кушаний, шмыгала в коридор, приносила из погреба соленья.
Дядька сидел в расстёгнутом немецком серо-зелёном кителе с крестом на полосатой ленточке, германским хищным орлом, широко распростёршим крылья, и какими-то орденами и медалями - их было штук пять на левой стороне груди. На плечах у него были узкие, серебряного цвета, плетёные немецкие погоны, на чёрном отложном воротнике - русские белые петлицы с синими перекрещёнными полосами. На рукаве -треугольный сине-жёлто-красный казачий шеврон. На ногах - синие суконные галифе с алыми лампасами, стоптанные комнатные чувяки. Кучерявый пышный его чуб свешивался вниз, едва не касаясь миски, из которой он хлебал донской наваристый борщ. Перед Максимом на столе стояла поллитровая, немецкая бутылка с красочной этикеткой, - видимо - шнапс. Он то и дело подливал из неё в гранёный стакан и выпивал, чокаясь с бутылкой.
Братья Громовы поздоровались с хозяевами, робко примостились в уголку, на широком комоде. Не отрывая удивлённых глаз, рассматривали необычную форму дядьки Максима, висевшую на вешалке казачью серую бекешу, сверху которой была наброшена новенькая офицерская портупея с кобурой, которую оттягивал пистолет. Лежавшую на полке чёрную мерлушковую шапку с трёхцветной кокардой и фашистским орлом со свастикой в когтистых лапах.
- Ну что, племяши, сидите как чужаки неродные? Сидайте к столу, покалякаем по душам, - пригласил мальчишек Максим. Попросил у матери ещё два стакана.
- Чего удумал, сынок? Малые они ещё водку пить! - попробовала урезонить Максима Матрёна Степановна. - Я им лучше молочка кислого из крынки наложу, оно полезнее тоё пакости, что вы, мужики, хлещете.
- Нет, мать, давай стаканы, пусть с дядькой выпьют на радостях, отметют мой приезд, - настаивал на своём Максим. - Нашла, ишь, мальцов... Да в Гражданскую, как сейчас помню, такие парни уже во всю красную сволочь шашками казачьими рубали. И зараз будут!.. Садитесь, пацаны, рядком, - погутарим с вами ладком, - снова пригласил он племянников.
Те не заставили себя долго упрашивать, быстро подсели к богато накрытому столу. Матрёна Степановна принесла из поставца две маленьких рюмки, смахнув с них пыль полотенцем, которое висело у неё через плечо, поставила перед внуками. Максим налил в них немецкой водки до краёв, аж на стол закапало.
- Ну что, хлопцы, вздрогнули, - взяв стакан со шнапсом, обратился Максим к ребятам. - За победу славного германского оружия над проклятыми большевиками!
Громовы, взявшие было стопки с водкой, заколебались при последних словах дядьки Максима. Михаил решительно поставил посуду на стол, следом - и младший Егор.
- Не, дядька Максим, за победу фашистов над нашими мы пить не будем, - смело поглядев в помутнённые выпивкой глаза казачьего офицера, сказал за обоих Михаил. Тут же виновато уткнул взгляд в миску с кислым молоком, стоявшую перед ним.
Максим тяжело вытянул шнапс, поморщившись, загрыз солёным огурцом. Посмотрел внимательно на племянника.
- Пей!
- Не буду, - ещё пуще упёрся старший племянник, упрямо надул губы.
- А ты? - обратился Максим к Жорке.
- За фашистов тоже - не... - мотнул тот головой, но не так уверенно как старший брат.
- Значит за немцев не будете, - задумчиво повторил Максим.