В августе в Царицын, после успешного отбития очередного удара Донской армии, прибыл на своём личном бронепоезде председатель Реввоенсовета Республики, Наркомвоенмор Лев Давидович Троцкий. Это была его первая поездка на Южный фронт. В пути Троцкий просматривал многочисленные донесения из частей. Страшным ударом для него было падение Екатеринодара. В оперативной сводке РВС Южного фронта сообщалось, что 16 августа сего года "контрреволюционные банды Деникина" ворвались в город. Советские войска, действовавшие в Таманском отделе Области Кубанского казачьего войска, оказались полностью отрезанными от главных сил Красной Армии и отступили к Армавиру и станице Невинномысской.
Лев Давидович, сняв пенсне и безвольно уронив на колено руку с зажатой в ней сводкой, на мгновение задумался: "Деникин, сволочь!.. Отомстил всё-таки за смерть Корнилова, взял Екатеринодар, под которым тот был убит в начале года. Кубанские казаки помогли господам добровльцам, дали конницу... А что же наши войска? Почему не удержали город? Опять измена? Или расхлябанность командиров?"
Троцкий резко вскочил с кожаного дивана и нервно зашагал по купе. "Отбить, немедленно отбить Екатеринодар назад. Любой ценой! За невыполнение приказа - расстрел! Хоть рядовой, коть командир, не важно. Нарушил воинскую дисциплину - к стенке! Никакой партизанщины, никакой митинговщины, - железная дисциплина на фронте и в тылу. Только так - победим. Иначе нельзя. Полумерами не обойдёшься".
Народный комиссар взял со стола очередное донесение, в котором сообщалось о массовом дезертирстве красноармейцев из своих частей и даже о переходе некоторых на сторону неприятеля.
- Но это же чёрт знает что!.. Балаган какой-то, а не революционная армия.
Лев Давидович тут же позвал адъютанта, дежурившего в коридоре, - сурового молчаливого еврея. Усадив за стол с карандашом и бумагой, принялся диктовать текст срочной телеграммы в Москву, председателю Совнаркома Ульянову-Ленину:
- Предлагаю, как меру наказания, ввести для армии и флота чёрные воротники для дезертиров, возвращённых в части, для солдат, отказавшихся от выполнения приказа, чинивших разгром и прочее. Солдаты и матросы с чёрными воротниками, пойманные на втором преступлении, подвергаются удвоенной каре. Чёрные воротники снимаются только в случае безупречного поведения или воинской доблести. Всё. Сегодняшнее число, подпись. На ближайшей станции немедленно отправьте. Свободны.
Когда еврей, лихо щёлкнув каблуками, вышел из купе, Троцкий бегло пробежал глазами ещё несколько сообщений. Но мысли Наркомвоенмора путались, из головы не выходил потерянный Екатеринодар. Лев Давидович кликнул дежурившего в коридоре вестового, велел по внутренней связи вызвать начальника бронепоезда, а также командира личного конвоя, состоявшего исключительно из латышей. Вскоре приглашённые явились. Первым вошёл командир конвоя, высокий белокурый, похожий на немца, Арнольд Зитманис. Одет он был, как и все латыши, в красные рейтузы с золотыми лампасами, тужурку синего цвета с серебряной окантовкой. На голове - щегольская красная гусарская фуражка с красной же пятиконечной звездой на околыше, утверждённой в июле месяце приказом Троцкого, как значок-кокарда для всего личного состава РККА. Начальник бронепоезда, средних лет латыш Рудольф Петерсон, был в новенькой кожаной тужурке, аппетитно поскрипывавшей при каждом движении, и такой же фуражке со звездой. Ноги плотно затянуты в кожаные галифе. На правом боку - неизменный командирский маузер в деревянной коробке.
Лев Давидович, лукаво сощурившись, окинул с ног до головы начальника бронепоезда Петерсона. С улыбкой пошутил:
- А почему вы в весь в чёрном, товарищ Петерсон? У вас траур по взятому деникинцами Екатеринодару?
Рудольф Петерсон замялся, не зная что сказать высокому начальству. Но, услышав упоминание о потерянном республикой важном стратегическом пункте на Северном Кавказе, состроил печальную мину.
- Весьма сожалею, товарищ председатель Революционного Военного Совета, о случившемся, весьма...
- Помните, - не слушая его, продолжал Троцкий, - я ведь, кажется, распоряжался переодеть команду поезда в обмундирование из красной кожи, и ввёл особый нарукавный отличительный знак. Этим ещё специальная комиссия по разработке формы одежды для РККА занималась. Я утвердил проект знака, отправил на Монетный двор... Если мне не изменяет память, - художник Кустодиев, по моим рекомендациям, создавал эскиз.
- Вот этот? - начальник бронепоезда вытащил из кармана кожанки металлический, с белой и красной эмалью, значок, на котором был изображён паровоз на фоне солнца и надпись: "Р.С.Ф.С.Р. (предреввоенсовета) Л. Троцкого". - Из Москвы прислали опытный образец вам на утверждение.
- А что же вы молчали, дорогой Рудольф Августович? - торопливо схватив значок, принялся его вертеть перед глазами, рассматривая, Лев Давидович.
- Дела поважнее были. Белые гады рвались к Царицыну...
Троцкий, полюбовавшись собственным детищем, положил значок на стол и обратился к командиру личного конвоя:
- Товарищ Зитманис, я вас вызвал вот по какому поводу. Дисциплина на железных дорогах падает, всё чаще случаются задержки с подачей поездов на станциях, опоздания прибытия воинских эшелонов, пробки на разъездных путях и даже открытый саботаж среди рабочих и служащих... Мною уже послано в Совнарком предложение о том, чтобы незамедлительно ввести на железных дорогах страны военное положение. Все железнодорожные служащие должны считаться военнообязанными. На железные дороги назначить чрезвычайных военных комиссаров, подчиняющихся не Дзержинскому, а Реввоенсовету Республики... Декрет уже заготовлен и вот-вот вступит в действие. Но ждать нельзя, обстановка на юге, сами видите, - взрывоопасная. Поэтому, как председатель Реввоенсовета, приказываю вам, Арнольд Язепович, со своими латышами расстреливать на станциях любого саботажника без суда и следствия. Даю вам чрезвычайные полномочия... Всех мародёров, дезертиров, мешочников и спекулянтов безжалостно, - к стенке! Выжигать контрреволюцию калённым железом... Будет противодействие местных партийных властей или военных начальников, немедленно докладывать мне. Я разберусь...
В Царицыне на вокзале Народного комиссара по военным и морским делам встречало всё руководство обороной города. Территория, прилегающая к вокзалу, была густо оцеплена отборными спецчастями. На перроне выстроился почётный караул из курсантов военно-кавалерийской школы младшего командного состава при штабе десятой армии, одетых в традиционную донскую казачью форму. Эта форма очень нравилась народному комиссару по делам национальностей, члену Революционного военного совета Республики, Иосифу Виссарионовичу Сталину и он всячески поощрял красных кавалеристов носить её.
Лев Троцкий, по-молодому сбежав по лестнице из вагона, поморщился. Ему, наоборот, не нравился весь этот казацкий маскарад. Он приказал приближённым построить свой собственный эскорт. Латыши, одетые все как один так же, как и командир, Арнольд Зитманис, в красные рейтузы с золотыми лампасами и синие тужурки с серебряной окантовкой, вытянулись у бронепоезда напротив шеренги красных курсантов.
Теперь неприязненно поморщился в пышные, кавказские усы, рябоватый лицом, сорокалетний грузин Иосиф Джугашвили. Он терпеть не мог этого заносчивого, хорошо образованного интеллектуала, интеллигента и европейца до мозга костей, западника по убеждениям, еврея Лейбу Бронштейна. Коба был полуграмотным талантливым самородком из народа, недоучившимся семинаристом, смекалистым политическим интриганом, государственником, патриотом почвенником, как выражались в демократических кругах прошлого, девятнадцатого века, и, - как это ни странно звучит, учитывая его национальность, - русским патриотом. Вот почему Сталину в душе нравилось всё, связанное с былым величием старой Императорской России, славой её героической армии и флота, в том числе и - доблестного донского казачества, с которым ему приходилось сейчас поневоле сражаться. Но он всё равно не терял надежды переманить казаков на свою сторону.
После торжественной встречи, прямо с вокзала Троцкого со свитой повезли в Реввоенсовет 10-й армии, где Наркомвоенмор устроил совещание. Выслушав доклад Ворошилова о положении на Царицынском участке Южного фронта, Лев Давидович приступил к главному:
- До меня доходят слухи, товарищ Ворошилов, что вы занимаетесь самоуправством. Лишаете стрелковые дивизии кавалерии, которую сводите в крупные соединения. Зачем, я вас спрашиваю? - Троцкий строго посмотрел на враз оробевшего Ворошилова. - Вам разве не известно, что согласно штатного расписания, утверждённого в апреле этого года Реввоенсоветом Республики, каждая стрелковая дивизия РККА должна иметь отдельный кавполк четырёхэскадронного состава, включая конно-пулемётную, хозяйственную и другие команды?
За командарма десятой ответил молчавший до этого Иосиф Виссарионович.
- Всё это так, уважаемый Лев Давидович. Но недавние бои на Царицынском направлении наглядно показали, что с белоказаками, бросившими на нас свои кавалерийские бригады и дивизии, можно успешно воевать только крупными конными соединениями.
- Понимаю, понимаю, Иосиф Виссарионович, - кивнул чёрной, слегка вьющейся шевелюрой Лев Троцкий. - Но где мы возьмём столько конницы? В резерве Южного фронта её, увы, нет.
- Можно свести в бригады более мелкие подразделения, - сказал Сталин. - И подобный опыт уже есть. В 1-й Донской стрелковой дивизии Шевкопласова создана кавалерийская бригада под руководством опытного командира Думенко. Он предлагает развернуть её в дивизию.
Председатель Реввоенсовета Республики повернулся к Ворошилову:
- Это так? Вы были в дивизии Шевкоплясова?
- Был, товарищ Наркомвоенмор, - кивнул Климент Ефремович. - Бригада Думенко в последний боях зарекомендовала себя с хорошей стороны. Только благодаря её умелым действиям на Котельниковском направлении 1-я Донская стрелковая дивизия Шевкопласова соединилась с наступающей от Царицына Котельниковской дивизией и разомкнула кольцо окружения противника... И я полностью поддерживаю товарища Сталина в вопросе создания в Сальской группе наших войск отдельной кавалерийской дивизии. Я готов вновь выехать на фронт, в бригаду Думенко, и лично принять участие в её переформировании...
- А я не поддерживаю и категорически против! - гневно выкрикнул Лев Троцкий, поправляя пенсне. - И я запрещаю брать кавалерийские полки в стрелковых дивизиях. Они должны оставаться на месте и выполнять свою задачу... Это легко сказать: развернуть бригаду в конную дивизию... А где вы возьмёте столько опытных кавалеристов? Где, я спрашиваю? В пехотных частях? Вчерашних мужиков на коней посадите? Или наберёте добровольцев среди пленных белоказаков, снова дадите им в руки оружие, чтобы они в один прекрасный момент ударили нам в спину?.. Вы, товарищ Ворошилов, ровным счётом не понимаете природы кавалерии. Это же аристократический род войск, где служат князья, графы, бароны. И если вы вставите свои лапти в стремена, ничего путного из этого не получится, уверяю вас... Вспомните хотя бы римскую историю, где были безродные плебеи, служившие в пехоте, и благородные патриции, которых так и называли: "всадники"...
* * *
- Ги-ги-ги-ги! - с диким воем и разбойничьим свистом лавина белоказачьей конницы, вырвавшись из глубокой степной балки, поросшей по дну осокой, камышом и красноталом, обрушилась с фланга на позиции красных. Замелькали, сверкая на солнце, острые как бритва клинки, затрепетали на ветру сотенные значки на пиках, затрубили испытанные в боях трубачи атаку. Красноармейцы, сидя кто где в своём расположении, устроились на обед. Бабы из обоза беженцев, отступивших с частями Красной Армии с занятой кайзеровскими войсками Украины, разносили бойцам хлеб, наливали в котелки только что приготовленный, наваристый украинский борщ.
- Вот гады, и пожрать спокойно не дадут, - заслышав приближающийся шум и топот коней, - сокрушались красноармейцы, с сожалением отставляя аппетитно парующие котелки и берясь за опостылевшие трёхлинейки.
- Огонь! - решительно рубанул воздух рукой с зажатым в ней револьвером командир стрелкового полка Ефрем Щаденко.
Встреченные дружными винтовочными залпами и частой пулемётной трескотнёй, первые ряды казачьей конницы смешались. В невообразимой куче, пыля и разбрызгивая вокруг кровь и горячую пену, бились, срезанные меткими пулемётными очередями, лошади. Кричали, придавленные ими всадники. Задние ряды торопливо поворачивали коней обратно. Через несколько минут уцелевшие казаки отхлынули назад, откуда пришли, - в балку. Красные бойцы их не преследовали, добив из окопов раненых и упавших, вновь принялись за прерванный было обед.
- Во вояки, - смеясь, подталкивал сидевшего рядом грушевца Петра Медведева тамбовец Адриан Дубов, аппетитно выскребавший со дна котелка остатки варева. - Больше шуму, да крику, а проку - ни на грош... На горло гораздо брать казачьё. Думают, что спужаемся.
- А что, им, чай, тоже не хочется дуриком под пули лезть, - ответил, отложив винтовку, Медведев. Тоже взялся за свой котелок.
Издалека, со стороны неприятельских позиций, грохнуло вдруг несколько орудийных выстрелов. Снаряды, с душераздирающим воем, врезались в землю неподалёку от красноармейских окопов. Прогремело несколько мощных разрывов. Бойцы, побросав котелки, залегли.
- Начинается второе отделение концерту, - скептически хмыкнул Адриан Дубов. - Сейчас наши ответют.
В подтверждение его слов из тыла обороняющихся стрелковых частей, со стороны станции Воропаново, забила красная батарея, отвечая реденькими залпами на яростный огонь не жалеющих снарядов белоказачьих артиллеристов. Боеприпасы им эшелонами гнали с Украины немцы. Зачастую, - свои же, российские, захваченные на складах бывшей армии Временного правительства.
Разворотив разрывами весь передний край большевиков, казачьи батареи перенесли огонь дальше, в тыл защитников "Красного Вердена". Из окопов поднялись густые толпы белогвардейской пехоты. В атаку двинулись пластуны. Воздух, всё ещё наполненный воем и грохотом рвущейся в отдалении шрапнели, потрясло громогласное русское "ура". Это смущало и сбивало с толку многих красноармейцев, воевавших на Германском фронте. Не привычно было слышать их уху этот привычный боевой клич по другую сторону баррикады. Казалось, что это они предали своих и сражаются в войсках неприятеля.
Казаки-пластуны со штыками наперевес ходко бежали к красным окопам. До них уже рукой подать. Ещё каких-нибудь десять - пятнадцать саженей... Тут взводные и ротные командиры большевиков вновь скомандовали "огонь", и после дружного залпа - подняли людей в контратаку. Из полуобвалившейся траншеи, неуправляемым стадом неандертальцев, вырвались разъярённые красноармейцы. Противников отделяли друг от друга считанные шаги. Ещё немного и две враждебных волны врежутся лоб в лоб. И начнётся кровавая, безжалостная резня.
- Ура! - азартно орал вместе со всеми, потрясая винтовкой, Пётр Медведев. В то же время, с внутренним ужасом, со смертной тоской в сердце он разглядывал прущую навстречу, стальную щетину штыков белоказачьей пехоты. Вот первые цепи враждующих армий сшиблись в небольшой низине, бешено заработали штыками и прикладами, прокладывая себе путь в победе. Убитые и раненые с той и другой стороны падали на землю десятками. Из балки на фланге красных снова с гиканьем вырвались конные казачьи сотни...
Командир эскадрона из бригады Думенко Евлампий Сизокрылов, в сопровождении вестового Кондрата Берёзы и ещё одного грушевца из иногородних, прискакал на позиции полка. Это был самый критический момент боя: в это время пехота Щаденко, преследуемая казачьей конницей и пластунами, отступала к своим окопам.
Конный отряд подтёлковца Фролова вырвался из-за бугров наперерез наступающим белоказакам. Врезавшись в их ряды, внёс замешательство и дал возможность отступающим красным стрелкам вновь закрепиться на своих прежних оборонительных позициях. Со станции Воропаново на всех парах летел к месту боя красный бронепоезд. И хоть стрелковый полк находился несколько в стороне от железнодорожной линии, вся эта территория отлично простреливалась башенными орудиями бронепоезда.
- Товарищ Сизокрылов, - враз загорелся боевым азартом Кондрат Берёза и схватился за шашку. - Айда рубанёмся с кадетами?
- Не горячись, Кондрат, - властным жестом остановил его командир эскадрона. - Успеешь ещё навоеваться, поначалу нужно выполнить приказ Бориса Мокеевича, забрать из полка кавалеристов...
Пётр Медведев, утирая рукавом гимнастёрки кровь из разбитого, во время штыковой атаки, носа, прислушивался к разговорам соседей. Красноармейцы говорили о том, что прибыл какой-то казачий командир набирать бойцов в кавалерию.
- А где он? - поинтересовался молодой грушевский казак у сослуживца.
- Да у штабе полка, иде ж ему быть, - ответил тот.
Медведев моментально нашёл командира отделения и, отпросившись у него, помчался в тыл. У штаба полка, располагавшегося на окраине Воропанова, Пётр заметил знакомого казака. Подъехав, приветливо окликнул:
- Кондратий, землячок? Здорово живёшь.
- Слава Богу, - ответил кавалерист, всматриваясь в лицо подъехавшего. - Тю, никак ты, Петро? Медведев? - Кондрат Берёза, наклонившись с коня, с восторгом хлопнул одностаничника по плечу. - Ну, брат, не ожидал... И ты, значится, с нами? С красными?
- С ими, - кивнул Медведев, горячо пожимая протянутую руку. - В Подтёлковской экспедиции был, еле ноги унёс из-под расстрела. А брата моего, Филиппа, того... убили кадеты...
- Светлая ему память, - стащил с головы папаху Кондрат, погрустнел загорелым лицом.
- Ты мне вот что скажи, Кондратий, - обратился к нему Медведев, - где тута в кавалерию записывают? А то я, вишь, в пехоте покель состою, безлошадный... коня в бою потерял, вот и сижу в окопах, пёхом в атаки бегаю.
- А тут и записуют, - кивнул грушевец на дверь штаба. - Там дядька Евлампий Сизокрылов с вашим комполка людей отбирают. Приказ самого товарища Ворошилова... Правда, берут только вместе с конями, но ты всё одно пойди, скажи, что от меня. Я похлопочу...
* * *
- Не дам я своих кавалеристов, хоть ты убей - не дам! - вперил разгневанный взгляд в лицо Бориса Думенко командир украинской стрелковой бригады Раух Сиверс. Его части держали оборону от станции Качалино на севере до окраин Царицына.
- Ну пойми ты, товарищ, что я буду делать на таком огромном участке фронта без кавалерии?
- Так ведь у тебя же, товарищ Сиверс, и бригада самая большая, - доказывал Борис Мокеевич. - А будет у меня конная дивизия - я с ней везде поспевать буду, только держись... Будем бить беляков их же собственным оружием: у них массовая конница в строю, и у нас - тоже.
- Нет, не дам. Найн, - стоял на своём, от волнения вставляя иногда немецкие слова, Сиверс. - Ни одного взвода не дам. Вон, у Миронова в девятой армии возьмите.
- Да ты что? - побледнев, надвинулся на него Думенко. - Выхватил из кармана широченных офицерских бриджей свёрнутый вчетверо лист бумаги. Развернул. - Ты что же это, товарищ Сиверс, отказываешься выполнять приказ товарища Сталина? - Борис Мокеевич потряс перед его лицом потрёпанным документом.
- Хорошо, - безнадёжно махнул рукой комбриг Раух Сиверс, - я дам конницу, но за последствия будете отвечать вы, Думенко, с товарищем Сталиным. Я немедленно телеграфирую обо всём этом главкому Вацетису.
- Ну вот и гарно, - с облегчением вздохнул лихой сальский комбриг. - Вот и решили вопрос. А то: не дам, да не отпущу... Как дитя малое, ей Богу. Не розумеешь разве, что ежели дан приказ за личной подписью народного комиссара, члена Реввоенсовета Республики, Иосифа Виссарионовича, - всё, надо сполнять... А за последствия, товарищ командир бригады, можешь не волноваться, - всё будет в полном порядке. Это я гарантирую.
- Но поймите, Думенко, - Сиверс сделал жалостливое выражение лица, - полгода я собирал бригаду, комплектовал по бойцу... В том числе и кавалерийский полк. Вы посмотрите на них, если ещё не видели: это ведь не просто красноармейцы на конях, - это бывшие гусары и уланы Императорской армии. Даже прежняя форма у некоторых сохранилась. А как они ходят в атаку... Блеск! Это ведь лучшие кавалеристы десятой армии. Разве не жалко теперь расставаться...
* * *
С юга, вдоль Владикавказской железной дороги, к Царицыну, на соединение с главными силами Мамонтова, рвалась недавно сформированная из повстанцев разных возрастов, дивизия генерала Голубинцева. Прошёл генерал по всем низовым станицам и хуторам от Нижне-Курмоярской до Потё мкинской, собирая под свои знамёна крупные и мелкие казачьи отряды. По пути сливал их в полки примерно с такими же номерами и составом, что и в Германскую. Из иногородних и безлошадных казаков формировал пехотные части. На станции Тингута, наконец-то, прибыли от Мамонтова долгожданные трёхдюймовки. Так же, пришло десять пароконных подвод с винтовками, полсотни станковых пулемётов, боеприпасы. Константин Константинович прислал Голубинцеву и дюжину казачьих офицеров на должности командиров в только что сформированные сотни. Пополнив дивизию людьми, хорошо вооружив и экипировав, генерал Голубинцев вскоре, совместно с другими частями Донской армии, перешёл в наступление на станцию Сарепта. Это был первый, решающий штурм Царицына.
Недавно переформированный Сводный донской казачий полк, в котором было много уроженцев станицы Грушевской, охватывал Сарепту с левого фланга. Назначенный командиром полка, вместо погибшего подъесаула Замятина, полковник Скоробогатов, недавно прибывший от генерала Мамонтова, казакам сразу же не приглянулся. Прежде всего, - он был чужак, родом из станицы Цимлянской, а казаки в полках, состоявших из жителей одних станиц, строго следили за этим.
Над цимлянами на низах Дона добродушно посмеивались: "Малашки"...
Какой-нибудь седобородый грушевский дед, дымя на завалинке забористым местным самосадом и лукаво щурясь, рассказывал жадной до всяких занятных казачьих баек молодёжи: "Малания Егоревна из Цимлы в старину добре прославилась, - в казачий кивер насрала!.. А дело было так: разбили славные донцы-молодцы войско басурманского ампиратора Наполевона - был в стародавние времена такой, полмира завоевал, да об Ресею споткнулся... Так вот, возвернулись казаки из походу, из Явропы той сраной, и разъехались по станицам, потому как срок службы ихней действительной завзят вышел. Таким макаром прибыли в свою станицу и цимлянские удальцы. Здесь, в округе, у них должон быть смотр, после чего начальство отпускало на льготу. И решили несколько односумов погулять перед смотром, водочки попить, повеселиться. А какая же гулянка без баб, я у вас спрошу? Всё одно, что поп без прихода... Вот и сговорились казаки с одной бойкой местной жалмеркой по прозванью Маланья Егоревна. Пьють, значит, они - родимую, песни горланют на всю улицу, пляшут. Вдруг в самый разгар веселья во двор заходит взводный командир, вахмистр. Маланья глянула и обомлела: это муж её оказывается явился. Что ты тут будешь делать? Застанет в непотребной компании - зашибёт! "Спрячьте меня, господа казаки, хоть куды-небудь, - плачет Маланья, - не дайте пропасть!" А в те времена у каждого служивого свой сундук был, где он свою обмундированию сохранял. Ну, казаки, не долго думая, и заховали Маланью в сундук, и замок ещё на всякий случай навесили. Вахмистр велел казакам срочно идтить до атамана в правление и те, позабыв про Маланью, хмельные, - ушли. Бабёнка сидит в сундуке час, сидит другой, - никто её на волю не выпускает. Притомилась бедная, а тут, как на грех, приспичило ей на двор по большому. Маланья - туды-сюды, ан выходу никакого... Хоть плачь! Нашупала глупая баба казачий кивер, обрадовалась, и насрала туды... Ночью казаки вернулись из кабака и выпустили Маланью. На следующий день объявляют построение, учиняют, значится, смотр. Каждый служивый стоит подле своего имущества, кое из сундука достал, коня в поводу держит, а господа ахвицера копаются в том казачьем добре, как жуки навозные, проверяють. А день жаркий был, погожий, с утра на небе - ни облачка... Разложил свою амуницию и тот самый цимлянский казачок, хозяин кивера. Соседи втягивают носами воздух, кривятся. Что-то не то... "Никак, говном ваняить?" - гуторят промеж себя. Прибегает взводный, производит последний осмотр вещам поперёд ахвицеров: всё ли в порядке? Тоже чувствует: говно! Осматривает казаков: мож кто случайно обгадился вчёра по пьянке? Нет. Велит показать подошвы сапог: не наступил лит кто случайно на кучу?.. Опять ничего не нашёл. Развёл недоумённо раками: "Ваняить..." Подходит главный штабс-ахвицер с писарем, у коего в руках арматурные списки, и с ними несколько обер-ахвицеров. Главный спрашивает у казака: "Какой станицы, братец?" - "Цимлянской, ваш благородь", - ответствует служивый. "А ну давай, показывай свою справу. Так, хорошо: мундир, шаровары, кивер..." Ахвицер чувствует: дух идёт откуда-то непотребный. "Разверни кивер", - приказывает. Казак разворачивает, а в кивере - говна до краёв. Все так и попадали от смеху. Вы бы видели, тоже упали: стоит казак при полной парадной форме перед полковником и кивер с говном держит! Каково?.. Вот так и прославила Малания Егоревна цимлян, - в кивер насрала!"...
Новый командир полковник Скоробогатов прежде всего устроил среди личного состава строевой смотр, на котором строго наказывал за малейшую оплошность. Сам лично проверил все вещи и снаряжение казаков, придираясь по всякому поводу. А всё предусмотреть в создавшейся обстановке было просто невозможно. Ведь согласно арматурных списков, утверждённых ещё в царское время, при наказном атамане, каждый казак обязан был иметь "седло с прибором", уздечку, два парадных мундира с шароварами и набрюшником, две шинели, овчинный полушубок, теплую поддёвку, теплую фуфайку со шлемом, две папахи, две фуражки, две гимнастические рубахи, две пары сапог, два башлыка, портупею, патронташ, холодное оружие (шашку, пику с погонным ремнем, наконечником и поножником), а также сменное белье и всякую мелочь вплоть до бухч (сумочек с нитками и иголками) и ухналей (гвоздиков для подков). А попробуй всё это достань в нужном количестве при нынешнем развале донской экономики и поголовном безденежье и обнищании основной массы рядовых казаков.
- Во, шкура старорежимная! Выслуживается, - недовольно бурчали отвыкшие за время революционной анархии от строя и воинской дисциплины станичники.
Александр Николаевич Скоробогатов в сопровождении адъютанта и ординарцев разъезжал вдоль выстроившихся за хутором на выгоне казачьих сотен. С нескрываемым презрением оглядывал разношёрстные шеренги повстанцев, одетых кто во что горазд. Мелькали старые фронтовые шинели, потёртые, защитного цвета, гимнастёрки, длинные голубые атаманские мундиры, зимние поддёвки и даже гражданские пиджаки, на которые были пришиты погоны. Возрасты тоже были перемешаны все в кучу: в строю находились и седые - борода веером - пятидесятилетние деды, и пожилые, степенные усачи-запасники, и фронтовики второй и третьей очередей с Георгиевскими крестами и медалями на груди, и молодёжь строевого разряда, успевшая захватить Германскую, малость повоевать при Временном правительстве, и даже несколько безусых, только что из приготовительного разряда, кугарей, по каким либо причинам не попавших в полки "Молодой" красновской армии. Вооружение самое различное: у кого русская штыковая трёхлинейка образца 1891 года или кавалерийский карабин, у кого австрийская винтовка системы Манлихера образца 1895 года, которая была легче русской и поражала цель на 3000 шагов, у кого укороченный штуцер этой же системы, у кого немецкая винтовка фирмы "Маузер" образца 1898 года. Встречались также французские, итальянские, румынские типы огнестрельного оружия и даже экзотические образцы из далёкой Японии. Не хватало только тяжёлых английских "буров" и кремнёвых ружей. Из холодного оружия - почти все казаки имели различного вида шашки, - собственные, строго хранимые в семьях и передаваемые от отца к сыну, - первые взводы в сотнях были снабжены длинными боевыми пиками, которые тоже привозили с собой из дома. Помимо этого, из-за нехватки пик, у некоторых в руках были просто прямые жерди, на конце которых были закреплены обыкновенные косы. Они тоже представляли из себя страшное оружие.
Таким предстал полк перед новым командиром. Помимо грушевцев, здесь служили уроженцы многих станиц и хуторов нижнего Дона.
- Сброд разбойников с большой дороги, - презрительно кривился природный донской дворянин полковник Скоробогатов. Вполголоса шептал начальнику штаба: - Рвань... Грязные свиньи... Партизанщина... И эта толпа называется регулярным Донским казачьим полком? Полноте, господин войсковой старшина, я видел в Великую Отечественную войну казачьи части - довелось повоевать на фронте. Разве сравнить с этими?.. Ну, удружил мне генерал Голубинцев. Здесь ещё полгода нужно работать, прежде чем приведёшь всё в надлежащий уставной порядок и восстановишь довоенную дисциплину.
- А полковник-то - из старорежимных... - подтолкнул Иван Вязов стоявшего рядом Илью Астапова. Война, видать, его ничему не научила. Снова хочет нас в бессловесную скотину, в быдло превратить.
- Ничего, - успокаивал его Астапов. - Ежели прижмёть - сделаем как бывалоча на Германской: во время боя - пулю у спину и гузырь, поминай, как звали. В атаке виновных ищи-свищи...
- Что греха таить, было дело, - улыбаясь, кивнул головой Вязов.
Вокруг недовольно шушукались, перешёптывались, опасливо оглядываясь по сторонам, станичники:
- Вишь ты: не успели ещё большевиков с Дону выгнать, а господа опять казачеству на шею садятся. Беда...
- Эх, братцы, жизня наша служивская, - поддакивали другие. - И тута нехорошо, и там - не сладко... А куды ещё податься? Некуда.
Окончив смотр, полковник Скоробогатов отдал строгий приказ: завтра же всем казакам, у кого ещё нет, - пришить погоны и нацепить на головные уборы кокарды. Всем приказным и унтер-офицерам иметь на погонах нашивки галуна. За невыполнение - строгое наказание вплоть до гауптвахты и разжалования в нижние чины.
- Поигрались в демократию, в большевицкую анархию, в революцию и хватит, - резко отчитывал Александр Скоробогатов вызванных в штаб командиров казачьих сотен. - Теперь за всякое невыполнение приказа, за митинговщину в боевых условиях - расстрел на месте! По законам военного времени... Только такими жёсткими мерами можно спасти гибнущую, балансирующую на краю пропасти, родину. Россию нашу. А вместе с ней и родимый Тихий Дон...
И пошли, устремились вновь к неприступному красному Царицыну лихие казачьи сотни. День и ночь не смолкали под городом орудия, почти беспрерывно гремели винтовочные выстрелы, уничтожая миллионы патронов, которые не успевали поставлять Донской армии союзники немцы. Шли и ложились замертво в яростных атаках донские казаки. Клали свои буйные головы в задонских безводных солончаковых степях и вдоль железнодорожной магистрали. Погибали донские удальцы за Тихий свой Дон, за единую и неделимую Россию Деникина, за помещиков и фабрикантов, жаждавших вернуть свои земли и предприятия, за еврейских банкиров и владельцев крупных ювелирных магазинов, потерявших в Питере и Москве свои немыслимые миллионы.
Умирали донцы за веру Православную, которой у них давно уже не было, потому что её ещё девятьсот лет назад уничтожили византийские христиане во время насильственного крещения Киевской Руси... За царя Николая II, отрёкшегося от престола и расстрелянного недавно большевиками вместе со всей семьёй в городе Екатеринбурге... За Отечество, развалившееся на мелкие "удельные княжества", как во времена феодальной раздробленности. За то, чтобы в России по прежнему царил тупой и беспросветный чиновничий произвол, чтобы аристократы бесились с жиру, не зная куда девать награбленные у простого народа деньги, а народ влачил жалкое, полуживотное существование, не видя ничего, кроме каждодневной, тяжёлой и бессмысленной физической работы. Как лошадь, которой надели на шею хомут и гоняют всю жизнь по кругу, ударами бичей заставляя крутить тяжёлый мельничный круг...
* * *
Над полем боя далеко разносится многоголосое большевицкое "ура". Конница Бориса Думенко, вырвавшись из-за бугров, понеслась навстречу атакующему неприятелю. Бешено нахлёстывая взмыленных коней, красные кавалеристы примеряли к руке шашки, крепче сжимали гладкие древка боевых пик.
Грушевец Кондрат Берёза уже потерял счёт боям и схваткам, в которых участвовал. Кавалерийскую бригаду Думенко перебрасывали под Царицыным с одного угрожающего участка на другой. Сейчас белоказаки с юга яростно рвались к станции Сарепта. Некоторые их сотни уже достигли берега Волги и переправились на противоположную, луговую сторону. Положение было угрожающее, и коннице Думенко, которая находилась в стадии переформирования, почти каждый день приходилось бросаться в стремительные контратаки.
В это день настал поистине критический момент: казачьи пластуны в лоб атаковали сарептинский вокзал и уже ворвались на окраины станции. Многочисленные кавалерийские отряды с флангов взяли обороняющиеся красные части в клещи. Стрелковые части большевиков дрогнули и попятились, и только кавалеристы Думенко кое-как сдерживали рвущиеся к Царицыну войска противника. Первый кавалерийский полк Оки Городовикова, вымахнув на рысях из-за увала, сшибся с белыми почти у самого берега Волги. В полку служило много грушевцев, в том числе эскадронные командиры Михаил Дубов и Евлампий Сизокрылов.
Взвилось в воздух множество остро-отточенных клинков и сабель, заработали, поражая противника, сбивая его с коней, длинные пики с трепещущими на них эскадронными и сотенными значками. Покатились под копыта коней чубатые казачьи и стриженные красноармейские головы, упали со страшными урубами раненные и увечные. Пролилась алая человеческая кровь. После получасовой ожесточённой рубки, когда уже руки бойцов устали махать шашками, а кони буквально падали на передние ноги от усталости, красные начали сдавать. К белоказакам же подходили и подходили всё новые и новые свежие подкрепления. Уставшие донцы в свою очередь умело выходили из боя и шагом, медленно отъезжали в тыл, на отдых.
Кондрат Берёза, держался бок о бок с земляком Петькой Медведевым, перешедшим недавно в бригаду из стрелковой части. Оберегал его в бою, как более опытный. Вкладывал в удары всю силу и сноровку, вспоминая мудрёную науку сабельного боя, полученную от обучавшего его комэска Евлампия Сизокрылова. Тот в совершенстве владел техникой рубки: знал татарскую стремительную лобовую атаку, владел мастерством кавказских горцев, умело наносивших как рубящие, так и колющие удары, часто применял и баклановский тяжёлый косой удар. Служил на Кавказе, во времена войны с Шамилём, знаменитый атаман Бакланов, - одним ударом горцев до седла разваливал. Тем и прославился.
В бою Кондрат Берёза всякий раз вспоминал свою мать - не Иисуса Христа. Мысленно просил, чтобы уберегла и защитила его. И батю поминал, пропавшего где-то на Румынском фронте. Даже молился на него, как на какого-нибудь святого. Вся жизнь проносилась в такие опасные мгновения перед мысленным взором Кондрата. Как будто перед последней минутой. Да оно и на самом деле было так: каждая минута в бою - всё равно что последняя.
Схватка с беляками достигла критического накала. Вот, не выдержав дружного натиска казаков, повернул коня отчаявшийся Петька Медведев, припустили назад ещё несколько красных бойцов, и вот уже весь полк принялся отступать. Их задорно преследовали, рубя без пощады, расхрабрившиеся от своей численности повстанцы. Две конные лавы, как на Императорских скачках за призовые места, наперегонки понеслись к Сарепте.
- Ах, матерь вашенскую разэтак! В Бога... в сестру... в отца и сына, - матерно ругаясь, повернул вслед за остальными коня и командир эскадрона Евлампий Сизокрылов.
А со станции уже выкатывался закопченный, побитый, гоняющий по всему многовёрстному Царицынскому участку Южного фронта, красный бронепоезд "Товарищ Ленин".
- Куда? Назад, сволочи! -Думенко в расстёгнутом до самого пояса нараспашку, грязном офицерском френче, с дюжиной конвойцев и ординарцев, мчался, размахивая оголённой шашкой, навстречу отступающему полку Городовикова.
- Вперёд, вперёд, за мной. Бей кадетов! Назад, зарублю, паскуда...
Кавалеристы при виде взбешённого, мчащегося наперерез с клинком в руке комбрига, нехотя останавливались и поворачивали коней. Командиры эскадронов, оправившись от минутного замешательства, строили людей в шеренги для отражения контратаки белых. Бойцы недовольно повиновались. Вскоре, сгруппировавшись, полк снова двинулся вперёд, навстречу летящим с воем и залихватским гигиканьем, конных казачьих масс.
И снова Евлампий Сизокрылов - впереди своего эскадрона. Чуть в стороне, оглядываясь, - подбадривает бойцов полка несущийся с конвойцами на врага Думенко. Красные кавалеристы, стараясь не ударить лицом в грязь, свистят и визжат точно так же, как и станичники на той стороне. Кровь у многих одна - общая, казачья... Сшибаются на бешеных скоростях две противоборствующих лавы, проходят одна через другую, как нож сквозь масло. Только сыпятся на землю с коней порубленные красные и белые всадники: кого больше - не разглядеть. Кажется, что всех поровну.
В диком, нечеловеческом порыве, сверх всяких сил и возможностей дерутся красные бойцы. Всадники, по инерции проскакав далеко в поле, быстро возвращаются в сечу. На ходу выискивают себе противника. Каждый старается напасть на слабейшего, чтобы уж бить наверняка, без риска для собственной жизни. Но щуплый и невзрачный на вид противник, на деле оказывается вдруг сильным, неутомимым и ловким рубакой. И закипает смертельная схватка, где двое бьются уже не за красных и белых, а просто за то, чтобы самому остаться жить, а не пасть под ноги коня с разрубленной головою.
Борис Думенко со своим эскортом из личного конвоя и ординарцев - своим единственным резервом - сшибается с группой пьяных, озверелых казаков, прущих тараном на большевиков. Ощетинились остриями пик, как древняя македонская фаланга, - не подойдёшь. Ловко отбив скользящий удар пики, Думенко падает от резкого толчка вместе с конём. Перекувыркнувшись через его голову, распластывается на земле. Вокруг, один за другим, валятся с коней несколько бойцов из личного конвоя комбрига. Вырублены и почти все ординарцы. Один только адъютант Думенко Симон Листопад геройски защищает лежащее на земле тело командира.
- Не трожь, гады... Прочь от Бориса Мокеича!
Он рубил всех, пытавшихся подъехать к поверженному Думенко, белоказаков. Звонко зовёт на помощь красных бойцов, но те далеко. Беляки густой толпой окружают кубанца. Листопад, как горный кавказский барс, бросается на казачьи шашки, - рубит, колет, сам получает ответные удары, ловко увёртывается от них. Вертится в седле вьюном, продолжая кидаться на рвущихся к неподвижному телу Думенко станичников.
- Выручай комбрига, товарищи бойцы! - бросается на помощь Семёну Листопаду Евлампий Сизокрылов. Точным ударом опрокидывает навзничь одного казака-бородача, тыкает в грудь остриём клинка другого.
В это время красные бойцы из полка Оки Городовикова уже поднимают с земли легко раненого, с вывихнутой при падении ногой, Бориса Мокеевича. Не смотря на его страшные, горящие праведным гневом глаза и резкие, бесплодные попытки вырваться, силой увозят прочь с места сечи...
После боя, в котором думенковцам, несмотря ни на что, пришлось всё-таки отойти под прикрытие стрелковых частей в Сарепту, на этом участке фронта наступило относительное затишье. Красных кавалеристов отвели в Царицын на отдых. Кондрат Берёза, едва добравшись до дома, в котором располагалось его отделение, как был - в сапогах и запылённой амуниции, с шашкой и винтовкой за спиной, - повалился на пол, на соломенную подстилку, и тут же заснул, как убитый.
Петька Медведев, весь пылающий внутренним огнём, ещё не отошедший от недавней жестокой рубки, предстал перед командиром эскадрона Сизокрыловым. Тот хотел вначале дать ему наставление, отчитать за малодушие, как, впрочем, и многих других бойцов, проявивших в бою слабость и нерешительность, и вдруг заметил, что Медведев ранен. Уруб был не опасный, но всё равно требовалась перевязка, и комэска немедленно направил бойца в полевой лазарет. Тяжело вздохнув, ругая в душе белого рубаку, Пётр направился в тыл. В суматохе и горячке боя, получив укол концом казачьей шашки в руку возле локтя, он даже ничего не заметил. Этой же рукой продолжал методично отбивать сверкавшие кругом вражеские клинки. А зараз рана, хоть и не глубокая, - дала о себе знать. Рука заболела, заныла. Весь рукав гимнастёрки был пропитан вытекающей из пореза кровью.
Из полевого дивизионного лазарета выскочил, завязывая на ходу зубами бинт на руке, грязный после боя, в заломленной на затылок чёрной казачьей папахе, Борис Думенко. Возле него, ни на шаг не отставая, - несколько бойцов во главе с верным Сёмкой Листопадом в измятой, запачканной кое-где кровью, порванной во многих местах черкеске.
Пётр Медведев почтительно посторонился, пропуская бурей несущегося комбрига. Борис Мокеевич, взглянул мельком на Петра, невесело подмигнул:
- Что, казак, намяли нам твои земляки бока?.. Эх, мать твою... Мне бы столько кавалерии, сколько у них, - зараз бы у Чёрного моря был. У Новороссийск бы всю белую контру загнал, либо на Кавказ, в горы.
Тяжело вздохнув, отвернулся и направился к поджидавшим неподалёку коноводам, один из которых держал в поводу любимую лошадь Бориса Думенко "Панораму".
"Вот это командир... Герой! - с гордостью подумал Пётр Медведев. - Этот не станет белякам в зубы заглядывать, как Подтёлков. На конь, шашку в руки и пошёл рубить головы, как кочаны капусты... А что Подтёлков... завёл казаков к чёрту на куличики и сдал станичникам без всякого бою. Что и говорить: дуриком погибли тогда красные казаки. И брат - Филипп..."
По быстрому перевязав в лазарете рану, Пётр направился обратно в свой эскадрон...
* * *
Вдоль железнодорожной линии с юга на Сарепту, не ложась, наступают офицерские батальоны полковника князя Тундутова. На левом фланге их поддерживают, также атакующие станцию, казачьи спешенные сотни.
- Казаки, соль земли Донской! - с пафосом разглагольствует на бугре генерал Голубинцев. Выхватив шашку из ножен, он, как атаман Платов, указывает на растянувшийся вдоль берега Волги, уходящий далеко на север, Царицын.
- Вперёд, сыны Тихого Дона! Разгромим, разорим большевицкое осиное гнездо. Сбросим красных с высокого волжского берега. Ура, казаки!
- Ура! - взорвались в ответ маршевые казачьи колонны и, пришпорив коней, пошли в направлении Сарепты.
- Во имя Господа Всемогущего и Его Сына, Иисуса Христа... - бородатые, в развевающихся по ветру чёрных рясах, полковые священники благословляют Всевеликое Войско Донское на ратные подвиги. - Да смилостивится Всевышний и дарует православному белому воинству победу над нечестивыми супостатами большевиками!
Дьяконы держат церковные хоругви и иконы святых. Военные чины, слушая молитву священников, истово крестятся. Они страстно желают победы над врагом, и хотят, чтоб такова же была воля Божья. Но забывают, что, помимо благословений, Отец Небесный ниспосылает грешным людям и испытания...
Волнуются, шумят на буграх, наблюдая за развернувшейся в долине баталией, слетевшиеся, как вороньё на падаль, бабы и старики из ближайших хуторов и станиц. Они прибыли целыми обозами, на лошадях и быках, чтобы войти в Царицын вслед за наступающим казачьим войском и захватить свою долю военной добычи. Говоря попросту, это мародёры, не упускавшие удобного случая пограбить захваченный город.
Рядом, в резерве - сотня Сводного донского полка. В ней, в основном, - грушевцы старших возрастов.
- Ну всё, атаманы-молодцы, ночевать у Царицыне будем, - весело ржал, подбадривая казаков своего подразделения, сотник Пантюха Некрасов.
- Могёт быть, - соглашался, сидевший рядом на коне Харитон Топорков.
- Куды им, красным-то, устоять. Народу-то сколько привалило, - восторженно качал головой отставник Лаврентий Фролов. - Шапками мужиков закидаем.
- В мать... в Бога душу... Рубить красных гадов. Изничтожать, - матерился злобно Григорий Закладнов, вспоминая погибшего недавно младшего брата Ивана.
- Эх, кабы взять ноне Царицын, - мечтательно вздыхал Никандр Сизокрылов. - Перво-наперво бабу себе найду: молодую, толстую, грудастую, - вот с такой жопой...
Почтенные отцы семейств, слушая его, трясли бородами, смеялись.
- А старухе своей отставку дашь? - давясь смехом, вклинился в казацкий трёп Егор Астапов, по уличному - Татарчук. Смуглолицый, с чёрными, раскосыми глазами, как у татарина.
- А чево?.. Нешта не дам? - наивно удивлялся Никандр Романович. - Старуха уже ни на что не годная, разве что заместо пугала на огороде... Молоденькой дюже хочется, чтоб старческую кровь мягкими телесами разогрела.
- А сноха Ксанка? - ехидно подмигивал сбоку, похихикивая, Пантелей Ушаков. - Аль не давала?.. Я и то, хучь изредка, а свою Катьку, в тайне от супруги Дарьи Карповны, на сеновал таскал.
- Правда? А ну расскажи, дед, - загорелся любитель подобных историй Герасим Крутогоров.
- А что рассказывать? - отмахнулся с улыбкой Пантелей Григорьевич. - Известное дело: Дарья - на боковую и храпит себе в обе ноздри, а я тихонечко - до Катьки. В сарай отведу и - давай ажник до первых кочетов... По усякому, как только душа пожелает...
- А не брешешь, - усомнился Герасим.
- Вот те хрест святой, так и було, - побожился Пантелей. - За энто за самое... по весне весь наряд ей новёхонький справил, да внучка, Данилку, приодел. Чай, не нищия...
- У, кобель бессовестный, - брезгливо сплюнул слушавший Харитон Топорков. - Да неужель так можно, снохачом?.. Вестимо, иной раз греховная мысль проскочит, - посмотришь на молодую... Потекут слюни... Но не на своих же. Да чтобы я что-нибудь подобное с Сёмкиной Варькой отчебучил... Ни в жисть! Хоть бы она и сама захотела... Как сыну посля у глаза глядеть?
- А что, ежели она, Катька эта, уже почитай три года без мужа живёт, - встрепенулся, укоризненно поглядев на него, Ушаков. - Как убили моего старшего сына Ваньку гдей-то в австрийской Галиции, так и овдовела... Что ж мне совестится глядеть на него? У Ивана зараз и глаз давно нету, в могиле-то...
- Это что, - махнул рукой, поправляя свою новую, защитного цвета, фуражку, - взамен утерянной чёрной, артиллерийской, - бывший батареец Егор Астапов. - Вон, были случаи по хуторам, казаки брешут, - отец с родной дочкою жил... и - ничего. Даже родила, говорят.
- Ага, - выскалился Герасим Крутогоров, - родила царица в ночь, не то сына, не то дочь... Знакомая присказка, слыхали...
- Не веришь, не верь, дело твоё, - хмыкнул Астапов. - За что купил, за то и продаю.
- Да всё оно так и есть, - вспылил, поддержав Егора, сотенный Пантелей Некрасов. Он до сих пор не мог забыть забитую им насмерть жену Фросю. - Порода у них такая, бесстыжая, бабья, ненасытная... Им, потаскухам, что хрен, что редька - один чёрт. Не будет мужика, - под жеребца станут, как царица Екатерина. Лишь бы впёр!
- Не, эту Александрой величали, - ответил Некрасов. - А Екатерина та прозывалась вторым нумером и правила Россией во времена графа Потёмкина. Это ещё до Крымской войны было... Тогда как раз Емелька Пугач, нашенский казак, с Дону, - Яик супротив Москвы возмутил. Казнила Екатерина Пугача, а дальше что? Скука в Зимнем дворце смертная, никаких развлечений. К тому же, мужика у неё не было постоянного, так, - токмо на одну ночь... Ну и повелела привести ей с конюшни молодого породистого жеребца.
- Что ж ей, мужиков мало было? - удивился Пантелей Ушаков.
- Ну да, вроде того... - засмеялся сотник Некрасов. - Не пронимали её уже хахали, лошадиного захотелося...
- А я за энто за самое, - мечтательно вспомнил Лаврентий Фролов, - Кольку свово, царствие ему небесное, в однорядь даже отхлестал вожжами. Да... Жинка законная дома ждёть, не дождётся, а он, сволочь, по девкам да по жалмеркам шалается. Ну я его, значится, и поучил малость.
В это время от полковника Скоробогатова к Некрасову прискакал посыльный и передал приказ о наступлении. Сотник Пантелей Некрасов выехал перед строем и зычно скомандовал:
- Сотня, галопом, в атаку, слева повзводно, - арш! - голос командира, под конец фразы сорвавшись, перешёл на крик.
Казаки, по-молодому гикнув, пустили коней в лёгкий намёт. Выхватывали на ходу остро отточенные клинки, первые несколько рядов, сняв с плеча, поудобнее примеряли к руке пику.
- Даёшь паскуду, - яростно откликался скакавший рядом, не отставая, Герасим Крутогоров, бывший ростовский мазурик.
Что-то ревели воинственное в бороды Лаврентий Фролов и Никандр Сизокрылов. Некрасов повёл сотню не прямо к позициям красных, а левее, по целине. Разведка донесла, что там имеется небольшая низина, по которой скрытно можно подойти почти до самой Сарепты.
Оттуда по фронту белоказаков хлёстко бьют красные лёгкие трёхдюймовые батареи. Некоторые уже поставлены на прямую наводку. В цепях добровольцев полковника Тундутова и в спешенных казачьих сотнях начинает густо рваться картечь. Тут же, в унисон пушкам, залились безудержным торопливым лаем красноармейские станковые пулемёты, выкашивая первые ряды наступающих.
Астраханцы князя Тундутова и пешие донцы поворачивают назад. Всё поле перед красными позициями усеяно трупами убитых казаков и астраханцев. Из садов с громовым кличем "ура" выскочила красная конница Думенко. Со станции, набирая скорость, шёл к месту боя бронепоезд большевиков. Вместе с другими, такими же закованными в броню поездами, он курсировал по всей царицынской линии из одной горячей точки в другую, отбивая отчаянные атаки белоказаков.
- Опять этот Думенко! - генерал Голубинцев, в бешенстве заскрипев зубами, рванулся со своим конвойным взводом наперерез отступающим войскам.
- Донцы, стой! Помни присягу. За мной. Бей большевиков!
Повсюду - неразбериха, суета, паника. Снуют туда-сюда конные и пешие донцы, офицеры добровольцы астраханского атамана князя Тундутова, его казаки с непривычными жёлтыми лампасами на шароварах и такого же цвета погонами на плечах, калмыки. Сотня грушевца Максима Громова, атаковавшая перед тем Сарепту в пешем строю, повернула назад и достигла коновязей. Вот казаки уже - в привычных сёдлах. Хорунжий Громов велит трубачу сигналить атаку. Как только раздаётся призывный сигнал трубы, десятки всадников срываются с места и тяжело обрушиваются на атакующие красные эскадроны Бориса Думенко. Казаки, сбившись в небольшие звенья, умело врубаются в плотную массу вражеских кавалеристов, пропуская из мимо себя. Резко развернув коней, бросаются с тыла. А по фронту думенковцев уже встречает сомкнутая лава астраханцев князя Тундутова.
Взводный Лукьян Родионов, бешено сверкая глазами, врезался сзади в толпу красных конников. В его звене, не отставая, - грушевцы Иван Вязов, Илья Астапов, Антон Мигулинов. Они, как гребнем прочёсывают нестройные ряды красных. Думенковцы, тоже отчаянные рубаки, - режут в ответ казаков, прореживая их. Как сломанные зубья гребня, падают тут и там станичники. Иван Вязов, стараясь спрятаться за спины лихих, более опытных станичных рубак, отбивается от наседающего противника. Затравленно оглядывается по сторонам, ища глазами земляков. Перекрикивается с рубившимся рядом Ильёй Астаповым.
- Илюха, держись, - наша ломит!
А в это время сотня Пантелея Некрасова, лихо вымахнув из низины на небольшой взгорок, оказалась в тылу красных позиций. Пантюха внимательным взглядом окинул местность, мгновенно оценил выгодное положение сотни и скомандовал наступление. Грушевцы стремительно ударили в спину красным. Поголовно вырубив слабые заслоны, обрушились на основные силы, засевшие в неглубоких окопах. Часть удальцов во главе с болгарином Христо Некрасовым атаковала поставленную на прямую наводку батарею красных.
- Эх, мать вашу за ногу... Архиепископов, отцов и духов - в печёнку и селезёнку, - ревел не своим голосом, разрубая, как перезрелые кавуны, головы красноармейцев, болгарин Христо. Он был заядлым матерщинником, даром, что не русский, ещё мальчишкой привезённый в станицу дедом Архипом Некрасовым из Болгарии после Русско-турецкой войны 1877 - 1878 годов.
От него не отставал крепкий, кряжистый старик Никандр Сизокрылов, сражаясь с красными умело и со сноровкой, приобретённой ещё в Маньчжурии, во время войны с японцами. Он то и дело оглядывался по сторонам, как будто кого-то ища среди красных. А когда рубил человека шашкой, непременно смотрел в лицо. Никандр Романович давно охотился за одним казаком, по доброй воле служившим у большевиков. И был этим казаком его собственный сын Евлампий.
Казаки рубили клинками, кололи пиками разбегающихся из окопов красноармейцев. Кое-кто, спрыгнув с коня и заскочив в траншею, докалывал раненых красных бойцов их же собственными штыками. Пленных в таких налётах не брали. Во-первых, - некуда девать, а во-вторых - мстили за зверства красных палачей, жестоко истязавших попавших к ним в лапы станичников. Сколько раз, выбив неприятеля из казачьего хутора или станционного посёлка, натыкались казаки на страшные картины: пленных донцов распинали на крестах, которые специально вкапывали на плацу, привязывали к крыльям мельниц, топили в колодцах, сжигали в куренях вместе с семьями, живьём закапывали в степи в землю, так что на поверхности оставались одни головы, и так бросали на съедение птицам и диким зверям. Но сами коммунисты были хуже зверей, потому что четвероногие поедали свою добычу исключительно по природной необходимости, чтобы не сдохнуть с голода. При этом они не испытывали к своим жертвам ненависти. Двуногие же звери в образе людей, с масонскими звёздами на фуражках, почему-то не ели убитых ими казаков, но страшно их ненавидели, и наслаждались муками своих жертв.
Потому и добивали без всякой жалости раненых красных бойцов тоже озверевшие от мести и боли за своих - казаки. В рукопашных схватках, которые часто вспыхивали под Царицыным, ожесточение с обеих сторон иной раз доходило до того, что люди, отбросив мешающее утолять злобу оружие, душили друг друга руками, выдавливали пальцами глаза, раздирали рты и перегрызали зубами глотки.
Борис Думенко, сообразив вовремя, что бригада попала в западню, тут же отдал приказ возвращаться в Сарепту. Красные кавалеристы вышли из боя. Передние звенья, проскакав несколько десятков саженей, спешились и открыли огонь из винтовок по белогвардейцам, прикрывая эскадроны, шедшие в арьергарде. Когда те отъехали на достаточное расстояние и в свою очередь приготовились к стрельбе, бойцы заслона, быстро вскочив на коней, принялись отходить в тыл.
Комбриг, всё ещё не снявший повязки с раненой в последнем бою левой руки, метался по полю между главными силами и прикрытием. То и дело налетал на вырывавшиеся вперёд звенья донцов или астраханцев. За ним с визгом устремлялся личный конвой во главе с Симоном Листопадом. Опрокидывал зарвавшихся беляков и отгонял их далеко назад.
- Ну что, Сёмка, есть ещё порох в пороховницах? - шутейно кричал Борис Мокеевич кубанцу Листопаду, вспомнив горячо любимую им, зачитанную в юности до дыр, книжку писателя Гоголя "Тарас Бульба".
- Есть, батько Борис Мокеевич, - бодро отвечал адъютант, потрясая шашкой. - И порох е, и вострые клинки у червонных козакив... Смерть мировой контре!
От станции, на помощь атакованным казаками Некрасова стрелковым подразделениям, пыхтел стареньким паровозом бронепоезд красных. На подъёмах он весь окутывался паром, а на спусках убыстрял ход, и дым из трубы тянулся за ним по ветру почти на версту, как шлейф бального дамского платья. Орудия открыли беглый огонь по офицерам и казакам князя Тундутова. Перед их рядами стала густо рваться шрапнель, отсекая астраханцев от остальных сил белых, наступающих на Сарепту.
Конники Думенко, тем временем, достигли бывших красноармейских позиций, в которых теперь пытались закрепиться казаки сотника Некрасова. Со стороны станционного посёлка на них стал наступать с тыла свежий стрелковый полк. Красные бежали в бой без привычного русского "ура", а кричали что-то на своём языке, непонятном для обороняющихся грушевцев. Казаки прислушались.
- Никак, немчура атакует? - предположил бывший фронтовик Григорий Закладнов, но Пантюха Некрасов авторитетно его поправил:
- Не, энто не германы... Латыши, кажись. Я видал их на фронте. Здорово бьются, черти нерусские.
Латышские стрелки, то и дело приостанавливаясь и паля в казаков из винтовок, неумолимо приближались. С другой стороны зажатых в клещи грушевцев атаковала конница Думенко. И Пантюха Некрасов не стал испытывать судьбу. Скомандовал построение в сотенную колонну. Не принимая боя, казаки вышли из-под убийственного огня латышей и вновь нырнули в лощину, по которой пришли.
Латыши, расступившись и пропустив сквозь свои цепи кавалеристов Бориса Думенко, снова плотно сомкнули ряды. Не задерживаясь на отбитых позициях, пошли в атаку на основные силы дивизии Голубинцева. Бригада Думенко, быстро и умело перегруппировавшись, стала обходить беляков с левого фланга, как раз по той выемке, куда отступила грушевская сотня Некрасова.
Удар латышских стрелков был столь яростен и решителен, так что белоказаки, ломая ряды, в панике бросились назад, к своим обозам. Бежали и хвалёные офицерские батальоны полковника Тундутова, обстрелянные артиллерией и пулемётами с красного бронепоезда. Рванулись, понеслись вспять что есть мочи разгромленные астраханские казаки. И только Сводный казачий полк Скоробогатова отходил планомерно и организованно, то и дело останавливая бег коней и отстреливаясь от наседающих латышей и вырвавшихся в охват левого фланга думенковцев.
Сильно потрёпанная сотня Пантелея Некрасова, не останавливаясь, отходила со всей массой перемешанных белых частей в сторону станции Тингута.
- К дьяволу такую войнушку! Бросили нас господа енералы в Царицын на верную смерть, - гневно переговаривались, трясясь по стариковски в сёдлах, грушевские отставники.
Горе-вояки то и дело с опаской оглядывались назад, где - в районе оставленной Сарепты - всё гремело от выстрелов и полыхало пламенем пожарищ. На пути возникла глубокая балка, на дне которой раскинулся тенистый байрак с прохладным ручьём, вытекавшим из известняковой породы. Отступающий народ дружно послезал с коней. Стали искать удобное место для спуска. Но позади снова так загрохотало от орудийных близких разрывов, что казаки, плюнув, стали поспешно сползать в балку как попало. Некоторые, кувыркнувшись на покатых глинистых осыпях, покатились с лошадьми вниз. Другие, не став рисковать конягами, которые были свои собственные, не казённые, как в Молодой армии, поехали вдоль извилистого разлома - в обход. За ними протарахтели на кочках артиллерийские батареи.
Некрасов, умело уведя сотню из под двойного удара красных, спустился вместе с казаками на дно балки. Беспечно объявил:
- Привал десять минут. Разойдись.
Грушевцы повели коней к роднику, тут же пили и сами, зачерпывая воду кружками и котелками. Лили себе на головы, чтобы взбодриться.
- Пантелей, не время рассиживаться, - тронул брата за руку осторожный Христо Некрасов. - Красные на хвосте. Проклятый Думенко... Что как нагрянут? Всех сверху, как куропаток, перещёлкают из винтарей.
- Думенка далёко, не бойсь, - беззаботно отмахнулся Пантюха, пустив коня на водопой. - Зараз тронемся. Скотину только напоим...
Неожиданно на верху раздались тревожные крики и частые винтовочные выстрелы. Загремел близкий топот конских копыт.
- Красные, братцы! - испуганно крикнул кто-то из казаков.
Все поспешно принялись вскакивать на коней и готовить оружие. Топот на верху разом оборвался. Над обрывом показались фуражки и папахи красных кавалеристов, высунулись стволы винтовок.
Грушевцы тронули коней и поехали по дну балки, между деревьев, прочь от опасного места. В спину им защёлкали пули. Кто-то, вскрикнув, упал. Остальные, поддав коней шенкелями, пустились рысью. Но сколько они не ехали, их неизменно встречали блестевшие наверху штыки красноармейцев, частые убийственные залпы и крики с сильным нерусским акцентом:
- Эй, казаки, бросай оружие, выходи с поднятый рукам!
Станичники заметались по негустому байрачному леску, ища выхода. С разгона переезжая ручей, поднимали сотни брызг. Злобно и беспомощно матерились.
- Пропали, братцы! Погибель наша пришла, - не своим голосом взвыл Никандр Сизокрылов, с разгона направив коня по небольшой пологой вымоине наверх. Прямо в самую гущу бешено улюлюкавших конников Бориса Думенко, уже торжествующих победу.
За стариком Сизокрыловым бросилось с десяток отчаянных голов. Не успели они вымахнуть на ровное место, как на них уже обрушились с шашками наголо кавалеристы Думенко.
- Бей, руби, кроши контру! - злобно орали они, и громче всех - командир эскадрона Евлампий Сизокрылов.
С потягом, с удовлетворённым кряканьем рубят красные бойцы выскакивавших из балки казаков-бородачей, только хруст стоит от звука разваленных надвое старческих черепов. Упавших безжалостно топчут конями, колют длинными фронтовыми пиками с полыми металлическими древками. Вот ещё один беляк, размахивая свистящей в воздухе шашкой, распустив поводья и пригнувшись в седле, коршуном несётся на Евлампия Сизокрылова. Всадники сшибаются в смертельном поединке. "Звяк-звяк", - чиркает по стали сталь закалённых в огне горна крепких клинков.
- Сволота краснопузая! Подлюга!..
- Сука, мироед белый! Палач революции! - обмениваются противники колкими оскорблениями, как будто словесными зуботычинами.
Всадники с азартом, привставая в стременах, раз за разом обрушивают друг на друга жестокие сабельные удары. Уворачиваются от ответных выпадов противника, норовя свалить его с коня. Бьются как былинные воины во время решительного поединка. Комэска Сизокрылов заносит руку для решающего удара и вдруг...
- Евлампий? Ты? Ах, мать твою... Вот и встренулись, сын, на вузкой стёжке, - бросается на него с клинком в руке, побелевший от невыносимой ненависти, старик Никандр Сизокрылов. - Зарубаю, гадёныш, поберегися!
- Не балуй, батя, - не сумевший толком ничего сообразить, опускает машинально руку с оружием Евлампий. Еле успевает отклониться вбок от страшного, разящего баклановского удара Никандра Романовича. Затем, быстро опомнившись, со всей силы машинально чиркает шашкой по открывшемуся на миг седому отцовскому виску.
Старик Сизокрылов, промчавшись мимо Евлампия, роняет из ослабевшей руки клинок и, обмякнув разом всем телом, грузно валится навзничь. По инерции перекувыркнувшись несколько раз, распластывается в неудобной позе в траве. Командир эскадрона резко падает на полном скаку с коня, как будто его тоже срубила шашка противника. Но нет, с детства впитавший в себя профессиональные приёмы казачьей джигитовки, Евлампий переворачивается в воздухе и ловко приземляется на ноги. Бежит, сломя голову, к обливающемуся кровью отцу. Припадает к нему. Прижимает к себе, тормошит отяжелевшее враз, бесчувственное тело, из которого ушла жизнь. Вся правая половина головы Никандра Романовича в крови. Евлампий измазался ею, но не замечает этого.
- Батяня, зачем?.. Почто ты сюды пришёл, под Царицын? Сидел бы в хате на печке... Батя, не помирай! - твердил, обливаясь горькой слезой, Евлампий. И не стеснялся своих слёз командир эскадрона. Потому что это был его родной отец...
- Гы-гы-гы, - подражая белым казакам, гикал грушевец Кондрат Берёза. Он крутился вместе с остальными бойцами эскадрона в пыльной свалке, дорубливая прорвавшихся из балки стариков-бородачей. Тут же без устали махал клинком и земляк Петька Медведев.
Беляки, видя, что дело их не выгорело, кинулись назад, вниз по вымоине. Красные кавалеристы - за ними. На дне балки уже никого. Сотник Пантелей Некрасов с остатками своего подразделения ушёл дальше. Следом за ними бросаются и последние, пытавшиеся вырваться из западни, казаки. В байрачном лесу - тишина. Только слышится цокот копыт и плеск воды. Это бредущие по ручью думенковцы прочёсывают территорию.
Кондрат Берёза всматривается в ближайшие кусты краснотала, там - какое-то шевеление.
- Вылазь живо, контра! - берёт карабин наизготовку и передёргивает затвор молодой грушевец.
Из укрытия, раздвигая руками молодые побеги, выходит Пантелей Ушаков. Потупив глаза в землю, поднимает руки.
Ушаков тоже узнаёт одностаничника. Хмуро помалкивает, ожидая решения своей участи.
- Что, гад, навоевался? - начинает допрос парень. - Добыл для атаманов да куркулей лишней землицы?.. Наших бойцов много порубал?
- В обозе я был, Кондратий Яковлевич, мобилизованный в обывательские перевозки, - соврал Пантелей. - У меня и винтовки-то никогда не было, а шашку я и не вынимал из ножнов. Так болталася, для виду...
- Брешешь, беляк, - гневно выкрикнул Кондрат Берёза и потянулся за шашкой. - Сейчас наведу над тобой, контра, справедливый народный суд.
- Не убивай, Кондратий, нет моей вины ни в чём, Христом Богом клянусь, - взмолился Пантелей, пытаясь разжалобить молодого грушевца. - Отведи меня в штаб до ваших, пущай начальство со мной разбирается, а ты не лезь, не бери греха на душу.
- Ладно, дед, чёрт с тобой, уговорил, - решительно сказал Кондрат. - Может, и вправду, нет на тебе крови... Ступай вперёд. Да шашку-то сыми, слышь. Пленным она уже не полагается.
- Скину, скину её, окаянную, - суетливо освобождался от оружия Ушаков. - На что она мне сдалась? Забери её себе, сынок, забери... Дарю. По нонешним временам - вещь дорогая. На рынке продашь, аль на самогонку сменяешь, дело молодое, служивское...
А по обратную сторону балки, во всю широкую левобережную задонскую степь и на юго-запад от Сарепты, удирали лихие казачьи сотни генерала Голубинцева. И на многие вёрсты глубоко в тылу беляков их преследовали, воспрянувшие птицей Феникс, стремительные эскадроны красного комбрига Думенко, о котором уже в эти времена начинали слагать на южном Дону легенды.
59
- Это что ж, казаки, - мыслимое ли дело кавалерии в пешем строю наступать, как всё равно солдатня какая-нибудь, - рассуждал перед сгрудившимися одногодками из конвойного взвода грушевец Илья Лопатин. - Я считаю: ежели воевать нас погнали, - так хоть воюй по правилам, как того воинская наука и устав требують. А то что ж это за распорядки такие?
Из штаба полка вышел взводный Фёдор Громов, произведённый недавно в вахмистры. Узнав одностаничника, постоял у крыльца, прислушиваясь к разговору. Закурил папиросу. Не выдержав, недовольно подал голос:
- Что, землячок, непорядки на фронте? Да ты-то хоть в пеших цепях в атаку ходил, или при штабе всё время отсиживался?.. Сразу видать - куга. Германской ты не видал, Галиции... Мы там, почитай, полгода в окопах загорали, забыли, что такое конь. Только из винтарей и лупили по немцам, а они - по нас... Вот и зараз, видно, также придётся.
- А верно в народе брешуть, господин вахмистр, что на царской службе казакам по кружке водки перед атакой давали? - спросил, весело скалясь, молодой чернявый казачок, уроженец станицы Раздорской, как уже знал Лопатин. - Вот бы и нынче - так... Не слыхали, у штабе ничего не говорят?
- Эт точно, казак, нальют, - в шутку кивнул головой, следуя дальше, Фёдор Громов. - Надысь сам генерал Мамонтов расщедрился, приказ подписал...
Подойдя к коновязям, Фёдор вскочил на свою лошадь, вскочил в седло и поехал во взвод, располагавшийся на краю хутора Перегрузный. Казаки во дворах суетливо сновали туда-сюда, водили к колодцам на водопой лошадей, готовились к бою. Вахмистр Громов, отворив плетью калитку, въехал на баз, где стояли его казаки. Спрыгнув с коня, передал повод вестовому. У кухни сидел на брошеном на землю седле Семён Топорков. Слушал что-то оживлённо рассказывавшего Якова Берёзу, который пришёл недавно в полк вместе с пополнением из низовых станиц. Возле него примостился на корточках александровский казак Лазарь Семенихин. Поодаль - ещё несколько фронтовиков строевого разряда.
- Привезли нас, значится, поначалу в Венгрию, - рассказывал притихшим казакам Яков Берёза, - в город Клуж-Напока.
Фёдор, поздоровавшись со станичниками, прислушался.
- А было нас, вновь прибывших, тыщи полторы вместе с господами офицерами, - говорил Яков. - Ну их отделили куда-то, а нас всей толпой, по двести - триста человек в эту самую баню... У нас, я вам, казаки, скажу, свинарник и то чище выглядит, чем ихняя баня. А вода - ужас: то холоднючая, как лёд, течёт, а то вдруг крутой кипяток брызнет, хоть кофий заваривай... Не помылся - вымучился больше... Ну, вышли в другую дверь, а там медкомиссия: раненых и больных отбирают. И как нарочно, сволочи, - одних баб нагнали. Ходишь этак голяком перед ими, жопой сверкаешь, а они ещё, шалавы нерусские, молодые, то раком стать заставляют, то на муда смотрють, что-то записуют у тетрадки. А какая-небудь ещё подойдёт и пальчиком потрогает... А у казаков-то есть... у иного - как у жеребца хорошего... Того и гляди - вскочит...
- Ха-ха-ха-ха, - весело заржали казаки при его последних словах. - А может, они вас как производителей заместо своих мужиков отбирали? Австрияки-то все на фронте.
- Что ж ты, дядя Яков, терялся, - с умилением, давясь от смеха, тряс его за рукав шинели Семён Топорков. - Сказал бы той фрау пару ласковых... Так, мол, и так, дохтор, не желаете лысого шалуна под белую кожу, фирштейна?.. Пригласил в отдельный процедурный кабинет, и - давай прям на столе... Унутреннюю процедуру без наркоза...
- А бабы ихние как? Есть что пощупать, - скалился, подтрунивая, другой фронтовик.
- А ну бы вас!.. Смешки... - обиделся Яков. - Вы бы там побывали, куда Макар телят не гонял, небось, не до смеху было. Горючими слезами умывались бы.
- Ну ладно, Яков, не сердись на казаков, они не со зла, - успокоил земляка, ухмыляясь в ус, Фёдор Громов. - Дальше-то что было?
- А что было - ни черта хорошего, - злобно сплюнул Берёза. - Загнали нас снова в эшелоны и дальше по Венгрии повезли, ажник в город Рудабанью, как зараз помню. На железно-рудные прииски. Полгода там отбыл. Работали, я вам, братцы, скажу - с утра и до самого позднего вечера. А кормили так себе, лишь бы с голоду не подохли. У нас кобели во дворах и то сытнее живут... А издевались как, мадьяры энти проклятые: сами чисто собаки цепные, только не лают. Чуть что не по его и - в морду. А то и просто безо всякой вины стеком перепояшет, вражина нерусская, чтобы, значится, плен мёдом не казался... Злились особенно, когда мы речи ихней поганой, бусурманской, не понимали. А где ж их понять: тарабарщина-тарабарщиной... Правда, за полгода малость попривык, кое-что разбирать начал... Язык у их, у мадьяр, навроде как на калмыцкий смахивает, да и на татарский. Татарин в нашем бараке был, Ахмет, так тот под конец уже свободно с ими балакал. Где своё слово вставит, где мадьярское.
Постепенно весёлый трёп во дворе стих. Казаки, утратив интерес к похождениям Якова, разбрелись по двору. Стали готовиться к ночлегу. Пришёл Николай Медведев и, подмигнув Фёдору, поманил его и Сёмку Топоркова в хату.
- Пойдёмте, односумы, причастимся на сон грядущий, - говорил он, всходя на крыльцо и по галдарее, охватывавшей вкруговую весь второй этаж высокого куреня, направился к отдельной комнате, где они днём оставили свои вещи.
В просторной светлой горенке уже горела зажжённая хозяйкой керосиновая лампа. Хозяйская дочка готовила казакам вечерять. Николай поставил на стол объёмистый, полуведёрный кувшин местного виноградного вина.
- Навались, станичники, это нас местные виноградные умельцы угощают, - сказал он, разливая пряное, пахучее вино по кружкам.
Грушевцы, поснимав амуницию и усевшись за стол, оживились.
- Вино, ета, братцы, конечно, хорошо, - взял наполненную до краёв кружку с багровым напитком и наслаждаясь ароматом, - проговорил Топорков. - А вот наш грушевский первач всё одно лучше.
- Ну, первач ты, Сёмка, будешь у хохлушек слободских пробовать, - возразил Фёдор, - а зараз тебя здешние казачки своим благородным напитком угощают. Цени.
Казаки, со стуком, дружно сомкнув кружки, выпили всё до дна. Аппетитно, с удовлетворением, крякнули, как будто влили в себя живительный напиток Богов - нектар, и рьяно приступили к вечерней трапезе. На завтра предстоял тяжёлый ратный день...