Мобилизационная комиссия Подтёлкова к вечеру подъехала к деревне Поляковой. Как не уговаривал Фёдор Григорьевич сподвижников, поменяв лошадей, ехать дальше, - красные казаки были неумолимы: нужно отдохнуть и всё тут! Сколько уже ночей бессонных в степи провели, сколько дней - в седле... Нужно, наконец, остановиться и привести себя в порядок.
- Так ведь беляки нас врасплох застануть, - горячо доказывал Подтёлков. - У полях - куда ни шло, скачи на все четыре стороны а в селе - глухо! Из села куда денешься, ежели прижмуть? Крыльев у коней нема, чтобы на небо взлететь... Окружат казаки и всё тут - пиши пропало.
- Ну в деревне-то крестьянской безопасно, - выдвигал свои аргументы Михаил Кривошлыков. - Откель тут казакам взяться? Здесь, гляди, наша власть - Советская.
- Идтить надо, пока восстание сюды не докатилось, - фанатично твердил Фёдор Подтёлков. - Идтить и идтить. На север, в Хопёрский округ... Там спасение.
- Казаки, небось, супротив иногородних восстають, а мы такие же природные донцы, - легкомысленно отвечали красные казаки. - Мы фронтовики, и среди станичников тожеть много есть фронтовиков, - чего нам с ими делить? Казак с казаком завсегда договорится.
До станицы Каргинской оставалось каких-нибудь пятнадцать вёрст. Заночевали в Поляковой. Как только повечеряли и стали укладываться, Пётр Медведев подошёл к брату.
- Слышь, Филька, покель вы отдыхать будете, я смотаюсь в Каргинскую к Кудеяровым? Тута недалече, я мигом туда и обратно обернусь. Коня дядьки Филимона передать надобно, да и сообщить семье, как погиб он геройски в Новочеркасске... Лады?
- Ну давай, братан, только шибче, - разрешил Филипп. - Ежели что - к утру чтобы здеся был. И не дай Бог...
- Ясно, - Петька, схватив оружие, поспешно выбежал из хаты.
На улице он по быстрому оседлал своего коня и, схватив за повод Кудеяровского, рванул в степь. Опасался Петька, что заметят его за селом дозорные из отряда, но таковых почему-то не оказалось. Это его удивило. Медведев проскакал порядочное расстояние и увидел вдруг впереди на дороге внушительный отряд конницы. Спешившись, Петька от греха свернул с наезженного пути в степь. Схоронился с лошадьми в высоком густом кустарнике.
Мимо него, приглушённо, в полголоса переговариваясь, рядами проезжали конные казаки, вооружённые чем попало: кто саблей, кто старой фронтовой пикой, кто простой палкой, на конце которой поблёскивало лезвие косы, или вилами-тройчатками. Винтовки были только у некоторых. По говору Пётр понял, что это верхнедонцы, скорее всего вёшенцы.
"Вот тебе и началось! - обречённо подумал Медведев. - И тут восстание... Но - ничего, у наших в селе - пять пулемётов, винтовки... Куда этим с вилами одолеть их!"
Снова погнал коней степью. К полуночи добрался до Каргинской. "А как тут сыскать Кудеяровых? - подумал, въезжая в улицу. - Станица огромная, подстать Грушевке. Спросить не у кого - все спят... А вдруг как и тут - мятеж?" Но приходилось рисковать. Пётр тронул конец шагом, внимательно вглядываясь в темноту во дворах - не мелькнёт ли где огонёк керосиновой лампы? В одном мазаном белой глиной курене с соломенной крышей в окне горел свет. Медведев свернул туда. На базу взахлёб залилась злобным лаем выскочившая из будки собака. Казак отогнал её ударами нагайки. Не слезая с коня, осторожно постучал концом держака в стекло. За занавеской мелькнуло испуганное лицо молодой казачки.
- Кто там?
- Хозяюшка, не бойся, я свой, - успокоил её Медведев. - Кудеяровых не знаешь где найтить?
- Пятый курень с правой стороны, ежели заезжать с той улицы, что идёт от речки, - подсказала казачка.
- А куды мне зараз править? - не понял Филипп.
- Езжайте всё прямо и прямо, до первого поворота. Потом - на право и опять прямо, до конца, а там спросите, - терпеливо объяснила женщина.
Под утро в отряде ударили сполох: "Белые!" Филипп Медведев и казаки, стоявшие вместе с ним на постое, примчались к избе, где располагался сельский Совет. На площади уже был в сборе почти весь отряд. Дозорные доносили, что кругом в степи - многочисленные повстанческие отряды белых казаков из ближайших хуторов и станиц. Медведев вместе с Головачёвым поскакали к квартире Подтёлкова. Там во дворе стоял пулемёт, оберегавший ночью покой председателя Донской советской республики. Человек двадцать казаков седлали коней и проверяли оружие. Подтёлкова нигде не было. Филипп, увидев во дворе Кривошлыкова, подъехал к нему. С тревогой спросил:
- Где Фёдор Григорьевич?
- А вон там, - небрежно указал Михаил Васильевич на окраину деревни. - Договаривается о чём-то с казаками. А что договариваться? Они требуют одного: чтобы мы сложили оружие, отдали пулемёты, и тогда они пропустят нас на Краснокутскую. А такие условия для нас - верная гибель, сам посуди, Филипп...
- Оружию мы, Михаил, ни в коем разе не отдадим, - намертво сжав эфес шашки, весь бледный, - отчеканил Филипп Медведев. - Лучше умрём, но не дадимся им в руки.
Из степи прискакал запылённый до глаз член мобилизационной комиссии Мрыхин. Прокричал ободряюще, крутясь на коне посередь двора:
- Казаки, всё хорошо! Я токмо что был за деревней, видал противника. Они все казаки-фронтовики и поднялись по уговору недобитого офицерья. Те наплели им вранья с три короба, что мы, мол, банда ростовских мазуриков, - режем и убиваем всех подряд, а курени казачьи сжигаем... Недоразумение разъяснилось: они нам худого не сделают. Нужно токмо сдать оружие, чтобы зазря не волновать мирное население, и нас беспрепятственно пропустют дальше на станицу Краснокутскую.
- Брехня это всё, - вскипел Кривошлыков. - Казаки, не слухайте его, это - провокация. Как только мы сложим оружие, - станичники нас перебьют всех до единого.
- Почто - брехня? Что гутаришь, Михаил Васильевич? - гневно выкрикнул Аким Головачёв. - Они - такие же казаки, как и мы... Какой резон им нас убивать? Ещё чего не хватало: казаков друг с дружкой стравливать! Их господа офицеры коломутют супротив нас, а нас - вы, коммунисты!
Многие с готовностью поддержали Головачёва:
- Верно толкуешь, Аким. Зачем им нашу кровь казачью проливать?
- Да и на фронте они тоже были... А все фронтовики - братья!
- Волки и те меж собою как-то договариваются, а мы всё ж, как-никак - люди...
Во двор постепенно съехалось ещё несколько десятков красногвардейцев, бродивших по деревне. Вспыхнул стихийный митинг. Большинство склонялось к тому, чтобы решить дело миром, без стрельбы. Каменский казак Лагутин тоже поддержал Мрыхина и Головачёва:
- Чёрт с ними, сдадим, как они хотят, винтовки и пулемёты, зато бес препятствия проедем на Краснокутскую. А там уже - наши. Там, в Хоперском и Усть-Медведицком округах твёрдо стоит на ногах Советская власть. Там нам дадут подмогу красные Урюпинские казаки, и мы разгоним всю эту белогвардейскую нечисть. Дайте только срок...
- Что мелешь, дьявол? - скрипнув зубами от негодования, выкрикнул Филипп Медведев. - Казаки, вы что его слухаете? Это предательство... Ни в коем случае оружию не сдавать, покель не приедет Подтёлков.
- Это что ж, я предатель, по-твоему? - гневно глянул на Филиппа Лагутин и лапнул кобуру на правом боку. - Казаки, а ну - арестуйте этого вражину, я его сам зараз...
Медведев не стал дожидаться, чем закончится перепалка с Лагутиным, огрел нагайкой коня и птицей вылетел за ворота. Он поскакал за деревню, где вёл переговоры с восставшими казаками Фёдор Подтёлков. Мчался так быстро, что только ветер свистел в ушах да трепетались позади, как крылья, не заправленные за ремень концы башлыка.
На околице Филипп повстречал Подтёлкова с членом мобилизационной комиссии Фроловым, в сопровождении нескольких рядовых казаков из отряда и белогвардейских парламентёров.
- Товарищ Подтёлков, в отряде буза, - многозначительно сообщил Медведев, косясь на белых казаков. - Идут вражеские разговоры...
- Зараз разберёмся, товарищ Медведев, - сухо пообещал председатель Совнаркома Донской республики. - Следуй за нами в село.
* * *
- Ой, Боже ж милостивый, что творится-то, - вбежала в курень жена убитого в Новочеркасске каргинского казака Филимона Кудеярова Василиса. - Казаки точно осатанели: рыщут по станице, иногородних, что за Совет голосовали, хватают и в тигулёвку сажают. Оружие подоставали, самогонку...
Пётр Медведев, прильнув у окну, с тоской смотрел на улицу. Дочка Василисы Клаша, девка молодая, лет семнадцати от роду, примостилась рядом.
- Мамань, как же быть? Куды человека ховать? Что как забредут к нам в курень станичники?
- Да вы не беспокойтесь обо мне, хозяева дорогие, - Пётр решительно нахлобучил фуражку. - Спаси Бог вас за хлеб-соль... Последнюю волю вашего Филимона я исполнил, коня передал, а зараз пойду. В отряд мне поспешать надо.
- Да куды ты, Пётр? - аж всплеснула руками девка Клавдия. - Только покажись, зараз схватют тебя казаки и жизни решат. Они ох как злые теперича на вашу власть.
- А что ж делать? В подполе отсиживаться, пока они товарищей моих убивать будут? - Медведев в нерешительности остановился посередине комнаты.
- До ночи подожди, казак, - посоветовала Василиса. - Как стемнеет, тогда и езжай с Богом.
- Да нельзя мне никак опаздывать, поймите вы, - настаивал на своём Медведев. - Я военный человек. Вовремя не вернусь, - дезертиром меня объявят. А за это - трибунал в военное время.
- Нету у тебя другого выбора, дурачок, - с жалостью проговорила казачка Василиса Кудеярова. - Станичники на улице гутарили промеж себя, я подслушала: окружили они ваш отряд в деревне Поляковой. Всё. Некуда тебе больше ехать, окромя как на юг, по хохлячьим слободам, а там и до железки недалече. Там ваши, красные...
* * *
- Товарищи, - Фёдор Подтёлков поднял вверх руку, прося тишины. Собравшиеся во дворе его квартиры казаки притихли. - Братцы, я только что гутарил с ихними парламентёрами. Среди них один мой знакомый, тожеть фронтовик. Так они обещают волоса у нас на голове не тронуть, - нужно токмо сложить оружие и тихо-мирно итить на Краснокутскую. Оружие им нужно для обороны от немцев, - наши красногвардейцы ведь их разоружали, когда они с фронту шли. Вот теперича, гутарют, и отдавайте нам нашенское оружие, а то германцы придуть, а у нас, дескать, одни шашки да вилы с косами.
- А что ж, и верна, - было такое дело, - зашумели красные казаки.
- Давай, братва, складывай винтари, на чёрта они нам сдалися, - закричал громче всех Аким Головачёв. - Их, станичников, - вона сколько... тьма, а нас горстка. Резону нет, не повидав родного куреня посля Германской, в землю костьми ложится.
Филипп Медведев хотел возразить, даже рванулся было в серёдку толпы красногвардейцев, но его не пустили. Двое казаков с красными ленточками на папахах ласково подхватили под руки.
- Будя хорохориться, комиссар, - всё уже решено.
Филипп затравленно огляделся по сторонам. С тоской заметил, что во двор уже въезжают казачьи порожние подводы под оружие. "Действительно, - всё кончено", - подумал он и перестал противиться, воспринимая всё происходящее, как в кошмарном сне.
Между тем, почти весь красногвардейский отряд, бросив позиции на краю села, собрался во дворе квартиры Подтёлкова. Митинг разгорелся с новой силой. Страсти закипели, но мало кто слушал голос разума. Соглашались только с теми ораторами, кто агитировал за сдачу оружия. Восставшие казаки беспрепятственно спустились с бугра в деревню. Несколько человек уже разъезжало во дворе, среди казаков Подтёлковского отряда. Непривычно было видеть среди своих - бородатых всадников с погонами и белыми ленточками на папахах.
- Давай, станичники, клади оружие на телеги, - кричали повстанцы красным казакам. - Худого вам не сделаем, мы сами, как и вы - фронтовики. Миром дело прикончим.
Некоторые красногвардейцы, поверив им, стали складывать винтовки на стоявшие во дворе подводы. К занимавшему позицию на крыльце дома пулемётному расчёту подошли трое вооружённых до зубов белых казаков.
- Давай, братцы, дуй во двор до общей кучи. Смена каравула, - весело проговорили беляки, отстраняя пулемётчиков от "максима". Сами быстро заняли их место, направив ствол на толпу во дворе.
"Это конец!" - понял Филипп Медведев, увидев эту сцену. Дёрнув уздечку, поехал шагом вкруговую по двору, но выхода не было. Весь двор был плотным кольцом окружён восставшими станичниками. Подтёлковские казаки молча складывали оружие на повстанческие подводы...
* * *
К вечеру Каргинскую облетело ошеломляющее известие: отряд Подтёлкова сдался без единого выстрела. Пётр Медведев схватился за голову, заскрипел в бешенстве зубами.
- Дураки, их же всех перебьют!.. И братан, Филька, - там...
В спальне Клава Кудеярова, не стесняясь, нежно обвила рукой шею парня. Успокаивала, как могла.
- Принёс ты нам, Петя, чёрную весть, да и над тобою беда нависла... Как-то ты теперича уйдёшь отседова? Мож, навовсе останешься?
- Нет, - мотнул отрицательно головой Медведев. - Буду пробиваться к своим, тут мне делать нечего.
Клавдия ещё сильнее прижалась к молодому казаку. Зашептала страстным голосом:
- Петька, лучше б ты и не появлялся вовсе. Разворошил ты мне душу, окаянный...
- Тише, мать услышит, - приложил палец к губам Пётр.
- Не услышит, она на базу, корову доит, - ответила Клавдия и жадно прильнула горячими устами к губам парня. - Сладкий ты мой... И откель же ты взялся на мою беду?..
Пётр Медведев едва не задохнулся от жаркого поцелуя казачки. Сам страстно лобызал её влажные, отдающие молоком, молодые, не целованные ещё парнями, девичьи уста. Клавдия упала спиной на кровать, потянув следом за собой Петра.
- Оставайся, родный, у нас! Мы тебя с мамкой схороним надёжно, не отдадим казакам, - шептала она быстрой скороговоркой, как безумная, обцеловывая его лицо, чуб, шею.
Пётр тоже целовал её, отвечая так же порывисто на её чувства, ощущая в себе такую же тягу к её податливо-мягкому молодому телу. В этот момент ему не хотелось больше думать ни о войне, ни о грозящей ему опасности, ни о брате Филиппе, которого, возможно, уже ведут на расстрел казаки, ни о Подтёлкове и революционной борьбе. Ему достаточно было этой, вчера ещё незнакомой, красивой молодой казачки, её бесхитростного любовного полубреда, объятий и поцелуев... Быть может, - последних в его такой короткой жизни.
Он попытался поднять ей подол, но Клавдия запротестовала, решительно отбила его руки, встала.
- Что? - с недоумением смотрел на неё казак.
- Нет, Петюня, этого... не будет, - сухо сказала, как отрезала девка, поправляя скомканную юбку.
- Ах да! Маманя... - опомнился Пётр, хлопнув себя ладонью по лбу. - Сходи, запри дверь. Пока она бурёнку подоит, мы успеем...
- Ты что, сказывся? - с усмешкой ловко вставила тавричанское словцо казачка. - Я девушка ещё, хлопец... Целовать - целуй, а об остальном и думать забудь! Токмо посля свадьбы.
- Какая свадьба, радость моя? - вновь обнял и крепко прижал её к себе Медведев. - Меня казаки ваши вот-вот найдут и к стенке поставют. Повенчают со старухой костлявой - смертушкой... Давай, чего уж там... Мне теперь всё одно...
- Зато мне - не всё, - гневно глянула на него Клавдия Кудеярова. - Сперва женись, ухарь залётный, а после уж - и дам...
- Ну, девка!.. - крутнул головой Медведев. - Ты, гляжу, свово не упустишь. Из зуб вырвешь... Молодец.
Громко скрипнула дверь. В курень вошла мать Клавдии, Василиса, тяжело неся полную цебарку парного, только что из-под коровы, молока. Клава с Петром, как от огня, отпрянули друг от друга. Девушка подошла к окну, делая вид, будто разглядывает что-то на базу. Медведев остался в спальне, но опасливо схватил в руки винтовку, передёрнул на всякий случай затвор. Услыхав металлический щелчок, хозяйка успокоила его, громко отозвавшись из кухни:
- Это я, Пётр, не бойся. Иди сюда, молока налью.
Молодой казак виновато вошёл в кухню. Он всё ещё был под впечатлением поцелуев Клавы и её заманчивого предложения. Взяв кружку, доверху наполненную ослепительно белым, пенящимся, пахучим молоком и кусок свежего, недавно испечённого, мягкого как вата, домашнего хлеба, Пётр спросил:
- Что там на улице? Всё тихо? Где казаки?
- В станице, иде ж им быть, - ответила хозяйка. - Кругом в степу дозоры выставили, караулют ваших, большевиков. Кого впоймают, так сразу и убьют... Атаман мобилизацию объявил, в правлении всех в казаки записывают... А те, что раньше поднялись, сотни две, - на Подтёлкова пошли, соседи гутарют. Должно быть, побьют окаянных...
- Это наши-то - окаянные? - обиделся Пётр Медведев.
- Старики сказывали, что идуть с Ростова большевицкие банды, - сурово заговорила пожилая казачка. - Ведут Подтёлков и Кривошлыков, - наши, из казаков. А с ними германы с мадьярами, жиды, латыши да китайцы дикие. Всех казаков бьют, баб и девок насилуют, курени грабют и поджигают... Таков глас.
- Брехня, - обиделся Пётр. - Мы такие же казаки, как и вы. Никаких китайцев с мадьярами и жидами среди нас нема. Наслухались всяких баек, мамаша, и повторяете, как попугай. А вы бы разобрались...
- Но-но, язык-то парень, не распускай... Какая я тебе мамаша? - одернула его Василиса Кудеярова. - Иль уже на Клавку глаз положил? Смотри у меня! Я баловства не люблю...
* * *
Несколько станичников, подбежав к Филиппу Медведеву, схватили его коня под уздцы.
- А ну, слазь, казуня, да винтовку клади по-хорошему, не то силой заберём.
Соскочив с коня, Филипп бросился к Подтёлкову.
- Фёдор, что ж ты делаешь? Они нас обманули. Пока ещё не поздно, уходим.
- Поздно, Филипп, поздно, - Подтёлков понуро опустил голову. - Уже почитай увесь отряд оружие сложил. Так что браток, готовься ко всему...
К ним подошёл офицер с тремя вооружёнными казаками.
- Ваше оружие, гражданин Подтёлков.
Тот покорно снял маузер и шашку, отдал всё офицеру. Филипп попятился от него в изумлении. Подумал с негодованием: "Как так - сдаться без сопротивления? Да лучше умереть в бою!"
Офицер с казаком повели обезоруженного Подтёлкова со двора. Двое других станичников урожающе направились к Медведеву. Он затравленно огляделся вокруг: позади, по бокам, спереди, - везде во дворе сновали восставшие казаки, уже вооружённые отобранными у подтёлковцев винтовками. По серёдке стояла внушительная толпа уже обезоруженных и только сдающих оружие красных казаков. Некоторые, кидая винтовки в повозку, даже улыбались, перешучивались со своими конвоирами. Выхода действительно не было. Филипп, заскрипев зубами от бессильной ярости, снял и небрежно швырнул под ноги подходившим казакам винтовку.
- Сымай и шашку, черкасюка, - приказал один из них, хватая рукой ремень на груди Медведева.
- Пошёл на гад, чигуня, об шашках уговору не было, - Филипп злобно отбил руку казака и, не оглядываясь, пошёл к своему отряду.
Через некоторое время Подтёлковский отряд, обезоруженный и окружённый плотной толпой восставших станичников, вышел из деревни и направился к станице Каргинской.
- Ничего, товарищи, не робей, - подбадривал приунывших красногвардейцев размашисто шагавший впереди колонны, рядом с Кривошлыковым, Фёдор Подтёлков. - Казаки слово своё держут. Проведут нас до Краснокутской и всё, дальше сами пойдём.
Через несколько вёрст остановились в степи. Из казачьих рядов выехал тот самый офицер в чине подъесаула, что разоружал Подтёлкова.
- Внимание, - обратился он к пленникам. - В селе многие из вас не сдали шашки. Приказываю сдать их немедленно!
- Не было уговору шашки сымать, - послышались из толпы недовольные выкрики. - Шашки чай свои, кровные... Не отдадим.
Подъесаул подал знак конвойным, что стояли впереди колонны. Те расступились и на толпу глянуло пять отобранных у подтёлковцев пулемётов.
- Даю пять минут на размышление, - снова заговорил подъесаул, вытащив из кармана кителя золотые часы и раскрыв крышку. - Через пять минут тот, кто не сдаст шашку, будет расстрелян! Время пошло. - Офицер звонко захлопнул крышку.
Угроза подействовала. Человек двадцать поснимали шашки и покидали их в подъехавшую повозку. Подтёлков, побледнев, подбежал к офицеру.
- Спиридонов, что ты делаешь? Ты ведь дал слово, что не тронешь моих казаков.
- Вот моё слово, сволочь красная, - подъесаул, размахнувшись, с силой перетянул Подтёлкова нагайкой вдоль спины.
Подскочившие конные станичники оттеснили его в толпу. Подъесаул Спиридонов посмотрел на часы и предцпреждающе поднял вверх руку.
- Итак, осталось ровно две минуты. По истечению их, каждый, кто не сдаст шашку, будет расстрелян на месте.
- Вот и договорились, блядь! - грязно выругался коммунист Лагутин, снимая с себя шашку и кидая в повозку. - Теперича, ребята, пощады не жди. Лютой смертью казнить нас будут...
- Казаки, - Филипп Медведев, вдруг выхватив из ножен шашку, замахал ею над головой, с силой рассекая воздух. - Нас обманули. К оружию, казаки!
Но оружия уже ни у кого не было. Подтёлковцы, как стадо беспомощных овец, в страхе отпрянули от него в разные стороны, оставив одного на дороге. К Медведеву кинулось несколько конных конвоиров.
- Не подходи, зарублю, мать вашу!.. - Филипп рассёк острым клинком воздух перед самой мордой передней лошади и тут же почувствовал сильный удар в голову, в затылок. Это какой-то ловкий казачок, зайдя с тыла, перетянул его плашмя шашкой.
Медведева обезоружили, жестоко избили и, окровавленного, еле стоявшего на ногах, втолкнули в толпу пленных. Отобрав - у кого ещё оставались - шашки, снова погнали по пыльной степной дороге. Филиппа взяли под руки двое казаков. Кто-то, оторвав подол нижней рубахи, наспех перевязал голову.
В Каргинскую пришли затемно. Станичники, среди которых было много местных, загнав подтёлковцев в большой амбар во дворе бежавшего от Советов купца и выставив охрану, разбрелись по куреням. Офицеры, поднявшие на мятеж казаков, уже рассылали коннонарочных по ближайшим хуторам и станицам с известием о том, что завтра, в Каргинской, состоится суд над Подтёлковскими казаками.
Прослышав об этом, Пётр Медведев выскочил на баз.
- Куда ты, дурень? - повисла у него на шее девка Клавдия. - Не пущу! Тебя там убьют.
- Там - брат, Клава! Я не могу... - Пётр освободился от её цепких объятий и вскочил на коня. Нахлёстывая, что есть силы взмыленный круп, понёсся вон из станицы. "Быстрее! В любое село... Поднять там крестьян, - освободить попавшего в беду брата с казаками!"
За станицей - дозор повстанцев.
- Стой, кто таков? Пароль? Стрелять будем!
Пётр ловко сдёргивает с плеча свой короткий кавалерийский карабин, на всём скаку стреляет несколько раз на голос. Слышит, как - со стоном и матом - падает кто-то у белых. Вдогонку ему гремят ответные выстрелы. Медведев вскрикивает, чувствуя, как пуля огнём пронзает плечо под лопаткой. Из последних сил настёгивает коня. "Только бы не пустились в погоню, тогда - конец!" - проносится в разгорячённом мозгу. Но погони не слышно, вслед грохает ещё несколько выстрелов и всё затихает. А Пётр всё мчится и мчится вперёд, не разбирая дороги и ничего не видя перед собой. "Только бы успеть, только бы найти кого-нибудь!.." Боль в ране становится невыносимой, в голове всё переворачивается и, потеряв сознание, Пётр на всём скаку летит на землю. Конь, проскакав ещё с десяток саженей без седока, останавливается. С тяжело вздымающимися, потными боками подходит к упавшему хозяину...
34
Грушевская опустела. Кто вступил в Донскую армию Походного атамана Попова, освободившую Новочеркасск, кто ушёл к красным. Остались в основном одни старики, которых атаман Прохор Иванович Громов организовал в станичный отряд самообороны под командованием безрукого сотника Платона Мигулинова. Он же временно замещал атамана, когда тот отбыл по какой-нибудь надобности в Новочеркасск, в округ. Кстати, вскоре ему предстояло вместе с дедом Аникеем Вязовым ехать на "Круг спасения Дона", выбирать нового Войскового атамана.
Помимо стариков в станице находилась ещё охрана генерал-лейтенанта Черячукина, - бывшего командующего Западного калединского фронта. Когда Новочеркасск и близлежащие хутора и станицы захватили большевики, Александр Васильевич Черячукин не покинул округ и не ушёл в сальские степи с отрядами генерала Попова. С несколькими десятками штабных офицеров и казачьих унтеров - всё, что осталось от, так называемого Западного фронта - продолжил борьбу. Скрывался по отдалённым степным хуторам и зимовникам, нападал на мелкие группы красногвардейцев, тревожил тылы и обозы на дороге Ростов - Новочеркасск. Во время первого нападения восставших казаков на донскую столицу, повёл свой немногочисленный отряд на помощь кривянцам. Ворвался вместе с ними в Новочеркасск, затем участвовал в отражении большевицкого контрнаступления. Отступил вместе с кривянцами в их станицу, где с отрядом влился в Донскую армию, которой временно командовал войсковой старшина Фетисов.
С Фетисовым генерал Черячукин общего языка, естественно, не нашёл, подчиняться некомпетентным приказам какого-то войскового старшины не стал и вновь принялся на свой страх и риск партизанить. Так и занесла его вскоре судьба снова в станицу Грушевскую, где он опять объявил себя командующим Западного фронта и начал формировать воинские части. Новый командующий Донской повстанческой армии, которые последнее время менялись, как перчатки, генерал Поляков одобрил инициативу Черячукина, и своим приказом назначил его ответственным за северо-западное направление.
Штаб генерала Черячукина на этот раз расположился в доме священника Евдокима луня, радостно встретившего "избавителей" от проклятых большевиков. В отряде Черячукина, куда входили и многие грушевцы, насчитывалось уже около пятьсот человек. По штатному расписанию - целый кавалерийский полк. Помимо конницы, была пехотная рота, состоявшая из иногородних и безлошадных казаков-пластунов, а также пулемётная команда при десяти "максимах". Основные позиции "фронта" находились на горе западнее станицы, в районе хутора Каменнобродского, а также, загибаясь к югу, - в степь. За рекой Тузловкой, в низине, день и ночь рыскали многочисленные конные разъезды. Станица жила на военном положении. Всё было зыбко и неопределённо. Каждый день ожидали нового вторжения красных или прихода немцев, которые, по слухам, были уже под Таганрогом.
* * *
- Ну, будет, будет, Ульянушка, - смущённо улыбаясь в ус, ласково отстранял Лукьян Родионов так и льнувшую к нему жену, Ульяну Вязову. - Я уж и то - как после похмелья...
- Лукьяша, - обнимала его и плакала от счастья казачка, - родный мой, истосковалась я, измучилась вся, ожидаючи... Была бы помоложе - ребятёночка от тебя родила.
Всем своим обнажённым, трепещущим и зовущим к себе телом женщина прижималась к Лукьяну. И он снова, и снова овладевал ею, - страстно и самозабвенно любил всю ночь и никак не мог налюбиться...
На утро, отрезвев от безумной, сладостной ночи, Родионов задумался, лёжа в постели. Сегодня нужно было идти в правление. Ещё вчера прибегал оттуда посыльный со строгим наказом атамана Прохора Громова явиться для разбирательства. Спасибо Герасиму Крутогорову: видно, замолвил за него словечко в правлении. А то б сразу схватили и - в тигулёвку, за то, что состоял в станичном Совете и командовал красногвардейской дружиной. Да и зараз неизвестно ещё, чем дело закончится: какой-то генерал Черячукин в Грушевке объявился с отрядом...
"Вдруг как заарестует меня безрукий Платон Мигулинов и отведёт в штаб к генералу, - подумал, содрогнувшись при одной этой мысли, Лукьян Родионов. - А там, у господ офицеров, думаю, суд над бывшим большевиком будет короткий. К стенке - и весь разговор!"
Родионов с жалостью глянул на лежавшую рядом жену. Ульяна крепко спала после бурной, бессонной ночи. Одеяло одним концом сползло на пол, бесстыдно обнажив её до пояса. Полные, тяжело-налитые груди с коричневыми маслинами сосков мерно, в такт дыханию, вздымались и опускались. Розовато-бледный, большой, округлый живот чуть вздрагивал, чёрный треугольник вьющихся волос внизу живота ласкал и притягивал взгляд интимной, неразгаданной тайной. Лицо её хранило счастливое выражение. Полураскрытые, как будто для поцелуя, немного припухлые, по-девичьи яркие губы шевелились во сне.
Лукьян с нежностью прикрыл жену одеялом, провёл рукой по рассыпанным по подушке, тёмно-каштановым волосам. Тяжело вздохнув, посетовал:
- Эх, опять, видно, придётся нам с тобой расставаться, бабонька. Война - будь она неладная!..
Затем, решительно встав, Родионов по быстрому оделся и пошёл к выходу...
* * *
В станичном правлении, перед вальяжно развалившимся в кресле престарелым, щупленьким генералом Черячукиным, вытягивался в струнку атаман Прохор Громов. Поодаль, у стены, застыли адъютант генерала, - незнакомый молоденький щеголеватый поручик, безрукий сотник Мигулинов, табунный смотритель, хорунжий Сидор Ордынцев, казначей Фома Будяков и, наконец, сват Прохора Ивановича, атаман Каменнобродского хутора, Леонтий Бойчевский.
Генералу Черячукину на вид было лет сорок пять: седая козлиная бородка клинышком, небольшие усы, глаза узкие, с прищуром, доброе выражение лица. Форма сидит на нём мешковато, как на сугубо штатском человеке. Однако, Прохор Иванович Громов ещё с прошлого года был наслышан об этом скромном боевом калединском генерале.
Александр Васильевич Черячукин всю жизнь свою посвятил военной профессии. Окончил Донской кадетский корпус, затем Михайловское артиллерийское училище. В двадцать семь лет был уже выпускником Николаевской академии Генерального штаба. На Германской, в чине полковника, командовал 11-м Донским казачьим полком, геройски отличился в Галицийском сражении. В 1915 году Черячукин - уже генерал-майор и Георгиевский кавалер. Назначен командиром 2-й Заамурской конной бригады, с которой 25 мая, лихой атакой в районе Залещиков, разгромил и обратил вспять австро-германские войска, угрожавшие окружением 2-му кавалерийскому корпусу.
Сейчас генерал был рассержен. Его голос визгливо гремел в правлении:
- Это же как называется и куда годится? Вы, господин Громов, уверяли меня, что все большевики из вашей станицы ушли. Но мне доложили, что три дня назад вернулся некий вахмистр Родионов - ярый большевик, член станичного Совета, а вы, господин атаман, за всё это время не соизволили даже поинтересоваться о нём, не то, чтобы немедленно арестовать и предать справедливому суду.
- Но, господин генерал-лейтенант, стал оправдываться Громов, - я приказывал ему явиться в правление, как и казаку Крутогорову, - они вместе приехали из Ростова. Оный Герасим Крутогоров приходил и сказал, что вахмистру Родионову нездоровиться, и что он напрочь порвал с большевиками и Советом... Я счёл разумным, не наказывать Родионова: это заслуженный казак, герой Отечественной войны, полный Георгиевский кавалер... К тому же, слишком резкими мерами мы можем снова оттолкнуть массу фронтового казачества от себя... Это не секрет, что многие из них поначалу поддерживали большевиков, а зараз честно сражаются за родной Дон и искупают свою вину. Вот вам хоть бы недавний случай: мой сын, хорунжий Максим Громов и казак Ушаков, - тоже, кстати, сначала стоявшие за большевиков, - захватили в степи красного комиссара. Причём, Ушаков при этом был геройски ранен и зараз находится в станице на излечении... Я думаю, и Родионову - коль он сам одумался - нужно дать возможность искупить свою вину перед казачеством.
- Правильно, - поддержали его Ордынцев с Мигулиновым.
- Промашку вначале дали казаки, - горячо заговорил хорунжий Сидор Ордынцев, - а зараз поняли, что к чему. Зачем же их обратно до большевиков толкать?
Генерал Черячукин колебался.
- Наказать, конечно, этого Родионова малость надо, - произнёс он задумчиво. - Чтоб осознал, так сказать...
Тут снова подал голос атаман Громов, подсказывая высокому начальнику.
- Разжаловать его, господин генерал-лейтенант, до приказного и - в полк. Пущай служит общему делу.
- Ладно, - кивнул седеющей головой Черячукин, - быть по сему. Господин Громов, распорядитесь станичному писарю насчёт приказа...
Афоня Крутогоров перекидывался в картишки на крыльце правления с казаком из личного конвоя генерала Черячукина. Остальные конвойные разбрелись по двору: кто лузгал подсолнухи, кто курил. Несколько человек дремали на травке, пригретые апрельским солнцепёком.
Завидев подходившего по площади к правлению Лукьяна Родионова, Афоня осклабился.
- Что, дядька Лукьян, и тебе не по нраву кацапская власть пришлась? Раньше соображать надо было... Ишь и лычки нацепил... Зараз тебе их в управе состригуть. Га!
- Да поди ты к сатане, кугарь, - сердито отгавкнулся Родионов, тяжело поднимаясь на крыльцо. - Учить меня вздумал, зараза. Перетяну зараз промеж зенок, - куда весь гонор денется.
- Иди, иди, полипон нелюдимый, - не унимался Афоня. - Там, у атамана, как раз енерал важный по твою душу... Кофеи с чаями пьють. Посля расскажешь, чем угощали?
- Га-га-га, - заржал в рыжие усы казак из конвоя Черячукина. - Там угостют... Ивовой кашей, да плетюганами по мягкому месту... Чтоб дурь большевицкая из башки вылетела.
К правлению, на голоса завернул, как всегда изнывавший от скуки и безделья, безрукий Мирон Вязов. Поздоровался с казаками у крыльца.
- Слышь, Афанас, я говорю - жисть настала аховая... В станице, как скажи ты всё вымерло - ни души, - пожаловался он, качая головой. - И выпить даже с утра не с кем. Хожу вот, как неприкаянный, шукаю...
- Ну наливай, чигоман, коли есть, - оживился рыжеусый казак из генеральского конвоя. - Мы насчёт выпивки не против... Поста не держим.
- Да в том-то и беда, что нету, - развёл единственной рукой Мирон. - Ты ж знаешь, Афанас, что у меня за жинка? Староверка чёртова... Как не хороню в хате выпивку, а она её, дьявол, по запаху учует и выльет в огород.
- А ты, Мирон, смотайся до нас, - подмигнул ему Крутогоров. - Людке скажи, что от меня... Пущай нальёть чего-нибудь, - я, мол, просил.
- Это дело, - обрадовался Мирон, сразу же срываясь с места. - Я мигом, односумы.
Рыжий казак понимающе крякнул, подкручивая щегольские усы.
- Добрая у тебя бабёнка, парень. Водочкой угощает... Мне бы так.
Афанасий придвинулся к рыжеусому казаку, блудливо заулыбался.
- Да не, казак, ты не понял... Людка, это знаешь кто? Жинка брательника среднего, Тимохи. Его где-то черти носют по степям, мож, и голову уже где поклал... А я с евонной бабой живу, с Людкой. Свободно - почитай каждую ночь... Токмо ты, земеля, об том молчок - никому ни звука!
- Выходит, жинка у вас с братом - одна на двоих? - выскалил зубы конвойный казак. - Ловок, чертяка.
- Выходит, так, - согласился Афоня. - В церкви не венчана со мной, а - жена.
- А, что об них толковать, о бабах, - с досадой махнул рукой казак. - Вон я, покель на Германской был, моя законная с пленным немцем-колбасником путалась. Пришёл, а она брюхатая. Так и погнал стерву с базу долой. На черта мне такая сучка сдалася.
Вскоре вернулся сияющий Мирон Вязов, заговорщически подмигнув, вытащил из-за пазухи две бутылки с мутной, молочного цвета жидкостью.
- Айда, браты, причастимся.
Зашли втроём за конюшню. Казак из конвоя, юркнув туда, вынес жестяную кружку.
- Наливай, друже Афанасий.
- За знакомство, - кивнул Крутогоров, откупоривая первую бутылку. - Тебя как зовут, земляк?
Когда на крыльцо правления вышел генерал Черячукин с адъютантом и ординарцами, из-за конюшни уже слышалась песня...
35
Филипп Медведев был как во сне. Он потерял счёт времени, перестал соображать, что с ним происходит. Как только забрезжил рассвет, их вывели из амбара и погнали по дороге на хутор Пономарёв. Отовсюду туда устремились станичники, узнав о предстоящей казни подтёлковцев. Когда пленных пригнали в хутор, там уже было полно народу из соседних хуторов и станиц. Филипп, не оглядываясь по сторонам, брёл, уставившись глазами в землю. В голове проносились лихорадочные мысли: "Вот и всё. Вот и конец. Сейчас их расстреляют, и прощай на веки вечные Грушевская, братья, отец с матерью и жена Лукерья!.. Как всё-таки не хочется умирать".
Остановились возле хуторского правления. Сразу же толпы народа окружили подтёлковцев. Со всех сторон в их адрес полетели угрозы и проклятия. Кое-кто из местных казаков схватился за колы, но конвоиры отгоняли таких прикладами, не допуская самосуда.
- Братцы, ведь так же нельзя, - суетливо бегал среди понуро сидевших на земле красногвардейцев батареец Аким Головачёв. - Что ж это, товарищи? Как же так? Дома ещё посля фронту не был... И - на распыл идтить? Что ж делать, станичники? - Аким чуть не плакал.
- Ахвицерьё, вишь, совещаться пошло, - подал кто-то рассудительный голос. - Мож, всё и обойдётся...
- Я же гутарил, - оружие не надо было сдавать! - горячился другой казак, по говору - из верхнедонцов, местный уроженец. - Чёрта б с два они нас взяли с пятью пулемётами... А зараз вот сидим, ждём свово часу.
- Христопродавцы! Большевики! Душу дьяволу продали, - орали в толпе станичники-бородачи, потрясая клюками.
Бабы тяжело вздыхали, крестились.
- И-и-и, - молоденькие, гляди, все. Жить ба ещё, да жить...
-- Никто их убивать не собирается, - горячился какой-то фронтовик из конвоя. - Плетюганов, может, всыпют и - на фронт... Почто же своих казаков казнить?
- На кресте их распинать надо, баглаев, или каменюку на вязы да - в Дон! - тряс от ярости сивой бородищей какой-то бельмастый старик. - В старину так с изменниками казачества поступали.
- Филька, - подскочил к Медведеву Аким Головачёв. - Что делать? Ведь побьют нас казаки. Как пить дать, побьют... Делать-то что будем?
- Помирать, - угрюмо выдавил Филипп.
- Ты что, Медведев, ты это брось, - помирать... - плаксивым голосом запричитал Аким. - Я ведь и не жил ещё толком. Не хочу... Ну сделай же что-нибудь, Филипп!
- Пошёл к чёрту, сволочь, - сжав зубы, зло процедил Медведев. - Пойди, в ножки им поклонись, может, помилуют...
- И пойду! Пойду! Думаешь на вас, полудурков, глядеть буду? - в истерике забился, закричал Аким Головачёв, брызжа слюной, как бешеная собака. - Сволочи! Иуды большевицкие! И ты, и твой Подтёлков - иуда, и Кривошлыков... Заманили в ловушку, и что теперь? Голову на плаху? Не хочу! Я ещё пожить трохи желаю, семью родную спроведать, детишков... Будьте вы прокляты со своим Лениным!
Несколько красных казаков, подбежав, схватили его за руки. Зажав рот, повалили на землю.
- Молчи, сука, не позорь казачество!
- Эх, ма, - не выгорит наше дело, - сплюнул под ноги какой-то немолодой артиллерист-подтёлковец в фуражке с чёрной тульей. - Кабы среди казаков ахвицерья не было, может, и столковались бы, а так - пиши пропало.
- Оружие не надо было отдавать, пулемёты, - неслись со всех концов толпы пленных сожалеющие, злобные голоса.
- Кто ж знал, что так всё оно обернётся, - пожимали плечами другие.
Вдруг гул голосов на площади перед правлением разом смолк. На крыльцо вышел какой-то тучный, пожилой казачий полковник. Его сопровождала целая дюжина подтянутых молодых хорунжих и сотников. На плечах у всех блестели новенькие золотые погоны.
- По решению военно-полевого суда, - начал говорить полковник, - изменники донского казачества, большевики и смутьяны, бывший хорунжий Фёдор Подтёлков и прапорщик Михаил Кривошлыков лишаются казачьего звания, чинов, всех правительственных наград и приговариваются к смертной казни через повешение. Все члены их разбойничьего большевицкого отряда в количестве 82 человек так же лишаются казачьего звания, чинов и наград и приговариваются к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.
Толпа станичников на площади заволновалась, одобрительно загудела. Многие потирали руки и поздравляли друг друга, как будто дождались светлого церковного праздника. По рядам же подтёлковцев пронёсся возглас негодования:
- Сволочи, обещались до Краснокутской проводить, как оружию посдаём... Проводют зараз на тот свет, каты!
- Молчать, большевицкие выродки! - бешено завизжал полковник на крыльце и весь аж затрясся. - Никто вам ничего не обещал, зарубите себе на носу! С предателями и убийцами мы никаких переговоров не ведём. Продали Россию жидам и немцам, и думаете - всё вам с рук сойдёт? Не выйдет! Всех - под корень... Калёным железом буду выжигать крамолу на донской земле! Гэть отсюда, проклятые москали! Дон - для казаков!.. Правильно я гутарю, станичники? - обратился разошедшийся полковник за поддержкой к народу.
- Любо, господин полковник! - эхом отозвалась всколыхнувшаяся в едином одобрительном порыве площадь. Вверх полетели фуражки, папахи и малахаи. Грянуло несколько винтовочных выстрелов. - Любо! Дон - для казаков! Москали, убирайтесь в свою Кацапию!
Многочисленная группа восставших казаков с винтовками наперевес окружила обречённых подтёлковцев и погнала их из хутора в степь.
- Что ж, иного от них я и не ждал, - безнадёжно вымолвил Кривошлыков.
Подтёлков хмуро смотрел себе под ноги. Он был бос. Кто-то из конвоиров уже успел его под шумок разуть. Исчезла и добротная кожаная куртка. Но Фёдор Григорьевич, казалось, ничего этого не замечал и был ко всему безучастен. Он был шокирован вероломством белых казаков и пребывал в прострации. Губы его вздрагивали, как будто он шептал про себя молитву, пальцы правой руки судорожно сжимались и разжимались - интуитивно искали рукоять нагана. Но оружия не было, и Подтёлков в бессильной злобе громко скрежетал зубами. Он был похож на пьяного или психически помешанного.
Вышли из хутора. Окружённые плотным кольцом конвоиров и станичников, пыля, побрели в степь.
"Зараз доведуть до первой балки и перестреляют всех нагад! - с тоской, отрешённо думал Филипп Медведев. - А правильно ли я поступил? Не зазря ли пошёл за большевиками? - закралось неожиданно в душу сомнение. - Нет, правильно! - Филипп со злостью выбросил из головы предательские мысли. - Казаков на нас белое офицерьё натравило. Глупые они ещё, неотёсанные... поддалися на пропаганду... Эх, мало мы в своё время этих золотопогонников перевели. Всех нужно было, под корень! Как сорную траву..."
Аким Головачёв затравленно озирался по сторонам, ища в лицах товарищей по несчастью сочувствия. Бессвязно бормотал:
- Господи, помилуй. Пронеси, Господи. За что же такое наказание?..
Вдруг над толпой чей-то звонкий, печальный голос затянул песню:
Ах ты, степь широкая, степь раздольная,
Широко ты, матушка, протянулася.
Ой, да не степной орёл подымается -
То донской казак разгуляется.
Пел каменский казак Лагутин. И настолько пришлась к месту эта старинная, печальная песня, что сразу же несколько человек, в том числе и Филипп Медведев, её подхватили:
- Поют, вишь... Их на распыл ведуть, а они поют. Чудно...
А песня всё лилась и лилась над привольно раскинувшейся чирской степью. Летела над хуторами и сёлами, над седыми курганами и степными буераками, - как будто несла родным и близким обречённых подтёлковцев последнюю горькую и страшную весть. Спешила долететь до родимых привольных мест, и печально поведать, что не вернётся больше казак в отчий дом, не обнимет молодую, горячо любящую жену, не прижмёт к груди малых деток. Не будет больше пахать и засевать кормилицу - донскую землю, а ляжет в неё костьми на веки вечные. Вспомянет, быть может, в этом миг старушка-мать родного сына, и с ещё теплящейся в душе надеждой прижмёт к заплаканным глазам сыновью карточку, которую прислал он в станицу, отправляясь на фронт...
А у степной, поросшей высоким колючим бурьяном, балки, у хутора Пономарёва, уж гремят выстрелы и падают вниз безжизненные тела червонных казаков. Уверены они, что отдают жизни за святое и справедливое дело Степана Разина, Кондрата Булавина, Емельяна Пугачёва... О Ленине и Троцком перед смертью никто не вспоминает, не до них.
Фёдор Подтёлков наблюдает со стороны за смертью товарищей. Вместе с Кривошлыковым они умрут последними - так порешил казачий сход. Они горячо прощаются с каждым, идущим на смерть. Подбадривают павших духом. Подтёлков то и дело горько кричит белым казакам:
- Лучшие люди донской земли отдают зараз тут свои жизни!
Кривошлыков подавленно молчит. Ему нечего сказать товарищам, которых он не смог вывести из западни. Он чувствует свою вину и внутренне тяжело переживает. Хочет, чтобы быстрее всё заканчивалось, но время тянется невыносимо медленно. Вот, наконец, упал в балку последний десяток. К Подтёлкову подходят три казачьих офицера, выполнявших роль палачей. Грубо схватив за руки, тащат к виселицам, вкопанным на краю балки.
- Главное, казаки, никогда больше не возвращаться к старому, - крикнул Подтёлков перед казнью и гордо шагнул под виселицу, сам накинул на шею петлю.
Подвели к виселице и Кривошлыкова, велели стать на скамейку. На такой же стоял рядом и Фёдор Григорьевич. Им предложили надеть на голову чёрные капюшоны, что б было не так страшно, но большевицкие руководители отказались.
- Я не тать какой-небудь, чтобы людям в глаза стыдиться смотреть. Вешайте так, - сказал председатель Донского Совнаркома.
Через несколько минут Подтёлкова с Кривошлыковым не стало. Как и остальных восьмидесяти двух человек, мужественно встретивших смерть. Никто не просил у врага пощады, даже Аким Головачёв, смирившийся под конец со своей участью... Погиб в той проклятой балке и грушевский казак, гвардейский артиллерист Филипп Медведев. И даже могилы его не осталось, как и остальных геройских подтёлковцев. Растащили их тела хуторские собаки, волки и другие хищные звери, выклевали очи степные птицы... Не найдёшь следа. Только что и осталось, - память в душах людских. И долго ещё будут вспоминать о них подрастающие поколения донских школяров, декламируя на уроках литературы в школах незабываемые стихи Максима Горького: "Пускай ты умер, но в песне смелых, и сильных духом, всегда ты будешь живым примером..."
Сгинули красные казаки-подтёлковцы, но дело, начатое ими - осталось. И заполыхала на многострадальной донской казачьей земле безжалостная и кровопролитная война между казаками. Самая страшная на Русской земле - Гражданская война!
36
Большой Войсковой Круг в Новочеркасске, выбрав атаманом Войска Донского генерал-лейтенанта Краснова, закончил свою работу. Прохор Иванович с Аникеем Вязовым, бывшие на Кругу делегатами от станицы Грушевской тряслись в тарантасе по булыжной новочеркасской мостовой. Пока подвернулся удобный случай, они решили съездить на базар, прикупить кой чего по хозяйству. То и дело навстречу им попадались конные отряды казаков во главе с офицерами: на всех были погоны и кокарды. Они лихо горланили казачьи песни и мчались, настёгивая коней, по улицам. Многие были пьяны и неуверенно держались в сёдлах. Дисциплина в Донской армии явно хромала. Гремели колёсами на ухабах свежевыкрашенные в зелёный цвет батареи, проносились тачанки с тупорылыми пулемётами.
- Слава те, Господи, - набожно крестился дед Аникей Вязов. - Снова крепкая власть на Дон вернулась. Не бывать теперь большевицкой анархии.