Всякие бывают лошади. Есть серые, гнедые, каурые, рыжие и в яблоках. В ииженерно-технической роте была "лошадь" человекообразная. Несведущий военнослужащий, проходя мимо их крайней казармы, поразился бы, наверное, услышав доносившиеся из ее недр выражения такого типа: "Лошадь, почему отошел от тумбочки?", "Конь, куда подевал мои портянки?.. Что, еще не погладил?!", "И-го-го, живо канай на шофан!", "Конь, сколько старому до дембеля?"
И тут удивление непосвященного скорее всего переросло бы в мистический трепет: вместо ожидаемого лошадиного ржания в ответ раздавалось обыкновенное человеческое, с некоторым рязанским акцентом: "Старому до дембеля - два понедельника!".
Причиной всему была "лошадиная" фамилия - Коньков. Мало того, Витька даже лицом сильно смахивал на это благородное скаковое животное, чем весьма близко приближался к ситуации с Пастернаком. Последний, правда, по выражению Марины Цветаевой, был похож одновременно на араба и его лошадь. Витька Коньков смахивал на одну только лошадь, до араба ему чего-то недоставало.
Haд Коньком издевались не только старослужащие и офицеры, но даже свой призыв, "салаги", на разные лады варьируя его фамилию. Так, в строгой последовательности, Витька был поначалу просто Конем, после "Конём с яйцами", потом Лошадью, Кобылой, "И-го-го", Зеброй и, наконец, Жеребцом. Когда запас нормальных скакунов исчерпался, стали называть его Лошадкой или Пони. Но и этого оказалось мало. Какой-то умник вспомнил древнегреческую мифологию и с его легкой руки Конек превратился в Кентавра, а потом в поэтического крылатого коня Пегаса. После сама собой на ум пришла лошадь Пржевальского, которая и подвела черту под его многочисленными кличками.
- Ниче, пацаны, вот уволятся старые, я и прибавдею! - утешал иной paз себя Витька в кругу таких же как сам "салаг"-первогодок...
Как-то накануне учений готовили в парке технику.
- Смотаемся в магазин по-быстрому? - предложил сослуживцу Андрею Виноградову Витька. Он всегда ухитрялся после получки заначить от "стариков" марку-другую на конфеты.
- У меня "бабок" нет, Конь, - признался тот. - Купишь конфету, пойду.
При упоминании о конфетах у возившегося под машиной "салаги" Омельченко вытянулась физиономия.
- Лошадь, и меня бери с собой, не то "старикам" всё расскажу! Берешь?
- Айда. Но больше чем на одну конфету губы не раскатывай, - предупредил прижимистый Витька.
Оглядываясь по сторонам, как преступники, забежали за угол бокса, ловко перемахнули через забор в виде металлической сетки. Опасаться было чего. Во-первых, - самовольный уход за пределы расположения батальона, во-вторых, - конфеты... Непонятно почему, но по царившим в части "стариковским" законам "салагам" строго-настрого запрещалось покупать в солдатском магазине конфеты, а тем более - есть их. Омельченко однажды леденец с ладонь длиной проглотил, чуть глотку не разорвал, когда нос к носу столкнулся возле чайной о командиром своего отделения младшим сержантом Галиевым.
Гоняла дембеля молодое пополнение. Службе учили, как им самим довелось учиться. Особое внимание уделяли получке молодого. Получали солдаты в Германии по пятнадцать немецких марок ежемесячно. По твердому убеждению старослужащих, "салаге" деньги почти без надобности. Значит, пять марок отдай "старику" на дембель. Нужно ведь из Германии домой что-нибудь в подарок родственникам привезти. На остальные должен купить себе "салага" сапожные крем и щетку, зубную пасту, нитки, подшивку, - в общем, всё, что нужно солдату для нелегкой казарменной жизни. И не дай бог заметят "старики", что купил себе молодой в лавке хоть конфету. Сразу же зловеще скажут: "Ага, сынок, не хватает?" И в обед поставят перед провинившимся целый бачок каши на десятерых и булку черного, напоминающего по вкусу хозяйственное мыло, хлеба. И попробуй всё это не съесть за один присест!..
Представьте теперь, какие дьявольские соблазны поджидали молодых солдат в магазине и какие противоречия раздирали их сердца. Тут тебе и сухой искусственный немецкий мед в картонных банках, который можно резать штык-ножом как хлеб, и маргарин, заменяющей "камрадам" масло, и молоко в маленьких трехсотграммовых бутылочках, и конфеты с печеньем, и лимонад... Посмотрит изголодавшийся "салага" на всё это сказочное изобилие - миниатюрный прообраз будущего коммунизма - и помутится у него в глазах, и рука сама собой потянется к заветной заначке, сохраняемой где-нибудь в сапоге или в кальсонах.
Но подолгу засиживаться в магазине или чайной отчаивались не многие. Обычно купит "салага" пару леденцов на пластмассовой палочке и - поминай как звали! Конфеты грызли все, даже кто не любил их на гражданке, предпочитая вино или благородную водку. Конфеты были излюбленным лакомством молодых. Даже загадка такая ходила по ГСВГ: "Чем отличается солдат от ребенка? - Большим членом!"
Коньков от лошади отличался идиотской, на грани абсурда, хитростью, приводившей его порой в столь курьезные, комические ситуации, которые выливались впоследствии в общеармейские анекдоты. Однажды, в летних лагерях дембель Фирсов поручил Конькову в парке обслужить его "ЗИЛа". Фирсов сел с другими дембелями резаться в домино, Витька полез под малину. Полчаса проходит. Фирсов - глядь, Коньков лежит под машиной, руку поднял, что-то делает. Ещё полчаса - Витька работает. Наигрались дембеля в домино стали на обед собираться. Зовут Конькова, тот ноль внимания, лежит под машиной, руку поднял, работает. Что за черт? Откуда такое рвение? Фирсов подошел поближе, наклонился, а Витька правую руку с гаечным ключом привязал к кардану верёвочкой и спит. Вот смеху было!
Конёк спал везде и всегда лишь только выдавалась свободная минута: в ленкомнате на политзанятиях, стоя - дневальным у тумбочки, в комнате перед построением на обед, завалившись в нечищеных сапогах поверх одеяла. Младший сержант Галиев, застав его однажды в комнате в таком виде, кликнул двух "салаг"-молдаван и велел им пришить спящего Витьку к одеялу...
Смотавшись по-быстрому в магазин, друзья шли обратно напрямик, через полосу препятствий пехотного полка, грызли Витькины леденцы.
- Конёк, дай еще конфету, не жмись, - попросил Омельченко.
- Не дам, это на учения, - запихнул поглубже в карман широченного, как будто сшитого по революционной моде, галифе злосчастный кулек с конфетами Витька. На всякий случай подался немного в сторону.
- Не жмись, Конь, дай конфету, не то все отберем, - поддержал Сергея Омельченко Виноградов.
- Не дам сказал же, что пристаете-то? Я и сам больше есть ня буду. Вот как поедем на учения, тогда налятай!
- Тебе овес нужно жрать, Лошадь, - сплюнул с досады Омельченко.
Андрей Виноградов, вспомнив, расхохотался.
- Коню овес хавать строго противопоказано. Он вчера за ужином овсянки нарубался и весь воздух в комнате после отбоя испортил. Фирсов заставил его постель на улице вытряхивать, а сержант Горицкий в противогазе спал, вот бы ты видел!..
Учения протекали нормально. Пыль... Полигоны... Чистенькие немецкие деревни... Как будто под машинку подстриженные, выхоленные леса. На привалах возле деревень солдат окружали немецкие дети. "Рус, гэбен битте... знасёк!" - тараторили самые боевые, указывая пальцами на петлицы и звездочки на пилотках. К Конькову подошли двое: худенькая девочка лет десяти с густой рыжей шевелюрой на голове и мальчик немного младше ее.
- Камрад, кон цу ми, - поманил мальчика пальцем Витька и, порывшись в кармане, протянул затертый советский пятак.
Мальчик схватив монету, вприпрыжку побежал к сверстникам, что-то крича им по-своему. Девочка осталась.
- Рус, знасёк... Гэбен за мир, битте! - говорила она, печально смотря на Витьку.
Тот отцепил с петлицы эмблему инженерно-саперных войск.
- Держи, камрадка.
Девочка, зажав в кулаке подарок, благодарно взглянула в его глаза.
- Па-си-па, - произнесла она по слогам. Вновь появился прежний мальчуган.
- Рус, рус!
- Ну чего еще? - Коньков с сожалением развел руками. - Нету ничего больше, ферштейн?
- Я, я, - весело закивал головой мальчик и сунул в Витькину ладонь алюминиевую немецкую монетку в десять пфеннигов.
- Данке шен, - потрепал его по вихрастой голове растроганный Витька.
- Конь, а ну иди сюда! - грубо окликнул его, лежавший под деревом командир отделения младший сержант Галиев. Радом сержант Горицкий перематывал портянки.
- Товарищ младший сержант, рядовой Коньков по вашему приказанию прибыл! - с серьезным и до невозможности глупым видом отчеканил Витька, потешно имитируя стоптанными рваными сапогами строевой шаг.
- Десять фенишек, товарищ сержант. Я яму пять копеек подарил, а он мне - десять фенишек.
- Советские деньги меняешь?! - комично ужаснулся Галиев. - Всё, Лошадь, хана тебе! Сейчас же идем к ротному. Так и доложишь: обменял у камрадов пятак. Один к двум... Не миновать тебе, Лошадь, "губы"!
- Товарищ сержант, я больше ня буду, - дурным голосом заныл Витька.
Сержант Горицкий, не домотав портянку, свалился, держась за живот, на траву.
- Один к двум... Oй, ребята, помру! Лошадь - один к двум... Ха-ха-ха, пятачок...
На привалах самым излюбленным местом солдат первого года службы была полевая кухня. Скуластый, рябой мордвин Фирсов, весь как будто вытесанный из корявого куска дерева, скалясь, рассказывал в кругу дембелей:
- Помыли "маны" после жратвы котелки и стоят возле кухни. Трое... Колька повар усек это дело и зовет манов. Давай, говорит, в котел ныряйте, там еще осталась на дне параша. Ха-ха-ха" верите, чуваки, - так выскребли котел, что и мыть не надо. Как будто с голодающего Поволжья приехали.
- Маны, они и есть маны. Им всегда не хватает, - глубокомысленно изрек младший сержант Галиев.
В обед Витька Коньков решил провернуть небольшую аферу. Подойдя с котелком к пышущей жаром походной куше, небрежно бросил повару:
- Зёма, сыпь на двоих.
- С кем на двоих? - недоверчиво покосился повар.
- Вон он, за деревом, - Витька кивнул на проходившего в стороне сержанта Галиева. - Сыпь давай, зёма, хорош торговаться...
Ужин Коньков брал уже на троих.
- Ну и рубаешь ты, Конь! Нэ хватает? - удавался подсевший к нему одногодок Мамед Закиров из Дагестана. - Тэбя лэгчи убит, чэм прокормит!
- А те завидна, чурка? - давясь кашей, вылупил на него глаза Витька. Воровато оглянувшись по сторонам, засунул в сапог порядочный кусок черного хлеба.
- И чэрнягу опят пирячиш, - не отставал от товарища добрый Мамед. - А помнишь, Лошад, как сэржант Галиев чэрнягу у тэбя из сапога вытащил, а патом цэлую булку рубат заставил? И каши бачок.
- Я бы и два съел! - мечтательно вздохнул Ватька...
Всю обратную дорогу в роте только и разговоров было, что о последней ночевке на полигоне. Героем как всегда оказался Коньков.
- Заступили мы с Омельченко в караул, - рассказывал младший сержант Галлиев, развалясь в кузове "Урала" на массетях, - консервов у Кипиладзе взяли. Полночи в наряде торчать - не шутка! Только балку тушенки открыли, вдруг вскакивает Конь: глаза как у бешеного таракана, нос - крючком, баба Яга да и только. Как заорет на весь лес: "Хорош торговаться!" и - хлоп меня кулаком по уху. Я, не долго думая, Коня - прикладом по каске! Он брык на место и готов, спит. Вот умора!.. Чудо рязанское, упал и до утра ни звука.
- Как, как, хорош торговаться? - хохотал на всю колонну Фирсов. - Я и слова-то такого никогда не слышал.
- А живет он знаете где, Лошадь-то? - хлопая себя по толстым, как у женщины, ляжкам, туго обтянутым зеленым солдатским сукном, пытался перекричать Фирсова сержант Горицкий. - Подохнете! Я конверт его видел... Почтовое отделение Рудинка, село Козинка.
- Корзинка? - взвыл не своим голосом Фирсов. - Не могу, пацаны, Корзинка!
- Не Корзинка, а Конинка, - с нарочито серьёзным видом, но тоже готовый расхохотаться, поправил его Галлиев.
- Лошадинка, - не унимался, ржал на весь лес, по которому они проезжали, Фирсов. Он сидел на заднем борту и Андрею Виноградову, ведущему следом старый, тяжело груженный "КРАЗ", хорошо его было видно. Фирсов давно уже должен был его подменить, но что-то не торопился и уставший, ничего не евший с утра Виноградов злился.
В кузове "КРАЗа", на ворохе старых палаток и грязных маскировочных сетей, тесно прижавшись друг к другу, спали Мамед Закиров, Омельченко и Коньков. Витька, уткнувшись крючковатым, как у кавказца, носом в съехавшую с головы тяжелую, неудобную каску, чему-то улыбался во сне и по-детски шевелил черными, потрескавшимися от жары губами.