Эта история началась с того самого момента, когда Женька, выйдя из огромного междугороднего тёмно-красного "Икаруса", поставил свой увесистый чемодан на плиты Ростовского автовокзала. В ту же минуту к нему с радостью подлетели друзья: Михаил и Славик.
Шумной компанией рванули через небольшую площадь к троллейбусной остановке. Здесь Михаил спохватился.
- Погодите, а обмыть приезд?.. Ждите меня, я - пулей!
Его плечистая фигура исчезла в густой толпе прохожих. Женька вглядывался в отчего-то смущенное лицо Славика.
- Как живёте, пацаны?
- Нормально, - криво усмехнулся Славик.
- Ну и всё хорошо! - засмеялся в свою очередь Женька.
Михаил прибежал со свёртком.
- Славик, что ты спишь, наш троллейбус!
До общежития ГПТУ, в котором жили Михаил со Славиком, доехали минут за двадцать. В вестибюле строгая пожилая вахтёрша подозрительно взглянула на Женьку.
- Наш, говорите?
- Наш, наш, тётя Клава, - горячо заверил её Мишка. - Свой в доску!
- Буду поступать в училище, - подтвердил Женька, почувствовав, однако, некоторую неловкость от холодного приёма вахтёрши. Да и недавнее смущение Славика ему не понравилось с первого же взгляда. В душу закрадывалось сомнение: уж не совершил ли он промах, приехав в училище?.. Ещё неделю назад Женька учился в девятом классе. Была родная станица, дом, родители. Не было только друзей...
В каждом письме Мишка упорно настаивал на его приезде в Ростов. На все лады расхваливал ГПТУ, в котором учился со Славиком.
Женька не отвечал и думал... Прошёл сентябрь, потянулся октябрь, и вот в конце ноября Женька, бросив школу, приехал.
- Прошу пожаловать в наши хоромы! - Мишка передал свёрток Славику и, забежав вперед, комично поклонился, распахивая перед Женькой обшарпанную дверь комнаты.
В помещении за столом сидел белобрысый парень и что-то писал, склонясь над тетрадью. Больше никого не было. Друзья шумной ватагой ввалились в комнату и принялись раздеваться. Пальто у Женькиных товарищей были одинаковые, форменные - "бурсацкие", как в письмах выражался Мишка. Одинаковыми были и черные костюмы с голубыми вьетнамскими рубашками, и даже ботинки, которые Мишка, сняв и швырнув в угол, презрительно назвал "гадами". Вообще Мишка вёл себя заядлым гэпэтэушником. Славик больше помалкивал. Как будто боялся выдать какую-то важную тайну.
Едва успев раздеться, Мишка начал распоряжаться закуской, не обращая внимания на сидевшего за столом белобрысого паренька. Мишка небрежно отталкивал его книги и тетради, разбросанные по всему столу, и то и дело норовил задеть паренька локтём. Тот, как будто не замечая происходящего, продолжал заниматься. Однако он чуть-чуть покраснел, как отметил Женька.
Мишка между тем, выставив на стол две увесистые бутылки вина "ноль восемь", с силой пнул писавшего паренька в плечо, отчего ручка его косо скользнула по бумаге, и зло скомандовал:
- А ну-ка, Поп, мотай отсюда со своей писаниной, видишь - мешаешь!
Парень покраснел ещё сильнее, но всё-таки попробовал возразить:
- Что я мешаю? Ничего я не мешаю. Я сейчас...
- Давай быстрее, да позови Бучу из сорок четвёртой, - продолжал распоряжаться Мишка.
Паренёк наспех собрал свои бумаги и незаметно выскользнул в коридор. Мишка самодовольно подмигнул Евгению, как бы говоря этим: "Вот так мы тут и живём, Жека. Учись!"
Женька невольно поморщился. Он сразу же вспомнил школу и того, другого Мишку Калашникова, которого как-то, на глазах всего класса, бил по физиономии самый слабый, низенький паренёк Юрка Гапонов. Мишка не сопротивлялся. Он боялся Юрку, а пуще всего боялся его старшего брата, недавно вышедшего из тюрьмы. И вот теперь, вспомнив всё это, Женька поморщился как от зубной боли. В душу опять стали закрадываться сомнения.
- Ну что, Миша, начинаем? - прервал минутное молчание Славик, но Михаил только недовольно на него прицыкнул.
- Подождём Бучу.
- А кто такой этот Буча? - поинтересовался Женька. Он уже начинал кое-что понимать в происходящем, и постепенно принимал сторону Славика. Славик был из числа людей, которые слывут чудаками. Над такими частенько издеваются в ребячьих компаниях. Женька никак не мог забыть случая, происшедшего в шестом классе на уроке черчения, когда они со Славиком ещё не были так хорошо знакомы. Выпало им тогда сидеть за одной партой. Учительница дала задание и углубилась в свои конспекты. Класс принялся за работу, и только Женька со Славиком весь урок бездельничали. Дело в том, что у Женьки не имелось карандаша - только новенькая пластмассовая линейка. У Славика же, наоборот, был карандаш, но не имелось линейки. Так они и просидели почти до самого звонка, вертя в руках каждый свой инструмент и не решаясь попросить его один у другого. Причём Женька не спросил у Славика карандаш, опасаясь отказа, а тот наоборот, стеснялся самого Женьки. В конце урока учительница приступила к проверке задания, и лишь тогда Женька, побледнев от злости, чуть ли не вырвал этот злополучный карандаш из рук Славика. При этом он пробормотал под нос что-то нечленораздельное, отдалённо напоминающее просьбу. Славик же так и не решился одолжить у Женьки линейку...
Немного помедлив с ответом, Мишка, заметно рисуясь, произнёс:
- Буча это, Жека, сила! Вот сам позыришь, что за пацан.
- А этот? - Женька кивнул на дверь, за которой только что скрылся белобрысый парнишка.
- Это Попов, дурак один из нашей группы, - с явным пренебрежением ответил Мишка. Где только и набрался он этого гонора.
- С нами будешь жить. Кого-нибудь из этих "плугов" выбросим и дело в шляпе, - заверил товарища Мишка.
Немного помолчали. Женька неуверенно повертел в руке пустой граненый стакан.
- Вы тут, смотрю, Мишка, уже спились, наверное? И Славик вон... В школе тихий был.
Мишка похлопал Славика по плечу.
- В тихом омуте черти водятся... А вот и Буча!
- Салют всей честной компании! - провозгласил с порога упитанный, широкоплечий молодой человек, нахально, из-под нависшего на глаза чуба, рассматривая одного Женьку. При этом молодой человек потрясал в воздухе согнутой в локте правой рукой, отчего сильно походил на Леонова, когда тот снимался в кинофильме "Джентльмены удачи".
- Проходи, Серый! - замахал ему рукой, проворно выбираясь из-за стола, Мишка. - Вот знакомься: мой друг и земляк Жека Матвеев. Я тебе говорил про него. Учиться приехал.
Широкоплечий, похожий на Леонова в молодости, парень Буча ещё раз - нагловато и недоверчиво - взглянув на Женьку, протянул всё же ему руку и после ответного крепкого рукопожатия водрузился на услужливо поданный Мишкой стул. Гулянка началась.
Женька до этого уже пил вино. Бывало это в основном по праздникам, весной на Пасху, да на чьей-нибудь свадьбе перепадала рюмка, другая. Женька этим делом сильно не увлекался. Зато Юрка Гапонов, самый задиристый в классе мальчишка, слыл и за отчаянного выпивоху. Отец его, по слухам, гнал самогонку, а недавно освободившийся из заключения брат вечно ходил по станице пьяный, пугая возвращавшихся с танцев девчонок. Сам Юрка на спор как-то выпил из горлышка целую чекушку водки, которую ему в складчину купили ребята, и чуть не отправился на тот свет, благо вовремя подвернулась машина, идущая в районный центр. Юрку в больнице откачали, но он с той поры запил ещё сильнее, и в пьяном виде как-то побил Мишку Калашникова. Свидетелем этому был весь их седьмой "Б" класс.
Женька тогда заступился за друга, вздув хорошенько Гапонова. Пьяный Юрка пообещал ему это припомнить...
Широкоплечий парень Буча чем-то напоминал Юрку Гапонова. Не комплекцией, конечно, а хищными, хулиганскими повадками, мало скрываемой агрессивностью. Женька исподтишка наблюдал за каждым его движением.
Когда стаканы были наполнены, Мишка поднялся с места и провозгласил тост:
- Выпьем, пацаны, за чувих и... чтобы нам всегда было клёво!
- И за Женьку, за приезд, - робко добавил Славик.
- И за приезд! - спохватился Мишка, чуть не поперхнувшись вином. - За тебя, Жека!
Парень Буча, снова изучающе взглянув на Женьку, слегка прикоснулся своим стаканом к его стакану и негромко заметил:
- За знакомство.
- За него, - согласился Женька и, затаив дыхание, выцедил липкую, приторную жидкость всю до последней капли, и только отставив пустой стакан, с жадностью хватанул воздуха, как пловец, долгое время находившийся под водой.
Мишка, картинно отставив мизинец и держа стакан двумя пальцами, небрежно поднёс край его ко рту и мелкими глотками вылил в себя вино. Он смаковал каждый глоток и всем своим видом показывал, с каким огромным удовольствием он это всё делает. Славик долго не решался выпить свою дозу багряной жидкости, то поднимая, то вновь опуская руку. Потом вдруг, сразу решившись, он впился губами в край стакана и оставил его наполовину опорожнённым, кривясь и закусывая нарезанной на газете колбасой. Занятнее всех пил Буча, так что Женька даже засмотрелся, забыв о закуске. Буча поднял руку со стаканом вверх примерно на уровень носа, подставив под него широко разинутый рот и, слегка наклонив стакан, одним глотком вылил в себя его содержимое.
На пороге в это время появился ещё один парень, живший в их комнате. Смуглолицый, с черными вьющимися волосами и глуповатой улыбкой на губах. Это был гагауз Гайдаржи, как объяснил Женьке Славик. Звали его Илья, но в группе его по имени никто не называл. Ему придумали кличку Аркадий Гайдар или попросту Аркаша.
- Тебе какого... здесь нужно, Аркаша? - грозно взглянул на вошедшего Мишка. - По башке схлопотать хочешь?! Что? Не понял? Да я тебя сейчас... Славик, дай ему в торец, что смотришь!
Смуглолицый Аркаша, виновато улыбаясь, пытался объяснить цель своего прихода. При этом он так сильно коверкал слова, что сразу можно было определить его не русское происхождение. Кто такие гагаузы и с чем их едят, никто в группе не знал. Справились у мастера производственного обучения и тот, глубокомысленно наморщив лоб, предположил, что гагаузы живут где-то на Кавказе. Так с легкой руки руководителя группы и стал Аркаша кавказцем.
- Ты, Миша, не кричи, - говорил между тем Гайдаржи, подняв руки к лицу, как бы защищаясь от предполагаемых ударов. - Я только сигаретки возьму... Я сейчас убегу, ты не ругайся.
- На, получай свои сигаретки! - Мишка с ненавистью швырнул в доброе Аркашино лицо начатую пачку "Примы". - И сегодня же собирай свои манатки, здесь мой корефан Жека будет жить. Понял?
- Ты что, меня из комнатенки прогоняешь? - переспросил перепуганный Аркаша.
Сидевший возле Мишки Буча схватил вдруг со стола вилку и заорал на съёжившегося у двери Аркашу:
- Тебе жить надоело, придурок? Попишу! Канай отсюда, морковка!
- Редиска, - с ноткой иронии в голосе, поправил его Женька. Он понимал, что Буча рисуется, и его угрозы - пустой звук. Но всё равно чувствовал себя в его присутствии нехорошо.
Аркаша, не дожидаясь дальнейшего развития событий, благоразумно удалился. В дверь, за которой он скрылся, тут же впилась Бучина вилка. Стены комнаты потряс нечеловеческий хохот, который, наверняка, был слышен даже на улице. Это хохотал Буча. Он, по всей видимости, уже начинал терять над собой всякий контроль. Сильно стукнув молчаливо сидевшего рядом Славика по плечу, Буча властно приказал:
- Хомяк, а ну-ка сбегай к нам в комнату и притащи поскорее музыку, проигрыватель. Живее, одна нога здесь, другая там! Гулеванить, так гулеванить... Музыку хочу!
Славик попробовал отвертеться.
- Ты лучше сам, Серега, что - я?.. Вдруг что не так, с меня же... Сам ты лучше бы...
- Бунт на корабле? - зловеще прошипел Буча и сжал кулаки. - Бунт я подавлю, Хомяк. А ну живо за музыкой!
После первого же несильного удара в живот Славик сдался и покорно пошёл за "музыкой". Мишка через силу хихикнул и, пряча глаза от Женьки, взялся за бутылку. Женька, набычившись, промолчал.
- Ты брось это, кореш... Плюй на всё и береги здоровье, нервные клетки не восстанавливаются, - бубнил над Женькиным ухом распоясавшийся хулиган Буча. - Ты, если жить в "Бурсе" думаешь, на эту дрянь не гляди, это все "плуги", "шестёрки"... Вон спроси у Мефодия, он тебе скажет...
- Я же тебе писал, Жека, - укоризненно взглянул на товарища Мишка.
- Да, да помню. Местные... - рассеянно протянул Женька, впиваясь пятернёй в свои волосы. Он вспомнил, как Мишка сообщал ему как-то в письме, что группа их делится на "местных", то есть ростовских ребят, и приезжих. Причём себя Мишка почему-то причислял к когорте "местных". Женька и раньше знал о подобной вражде города и деревни. Как-то к ним в станицу прислали на уборку урожая ленинградских студентов. Местные мальчишки сразу же атаковали приезжих женского пола. Сначала всё шло без особых эксцессов. Но вот однажды на танцах случилась драка. Кто-то кого-то обозвал, кто-то кого-то ударил, и Юрка Гапонов, собрав свою компанию, пошёл в лагерь к ленинградцам выяснять отношения. Впоследствии рассказывали, что там Юрка ударил ножом какого-то парня, и на следующий день был препровождён к участковому. Самое смешное было то, что ударил этого парня Юрка Гапонов в ягодицу, что и спасло его от верной колонии. Женька в подобных драках никогда не участвовал. Не понимал, как можно бить человека ни за что, только за то, что он живёт не в станице, а в городе.
Когда Славик принёс проигрыватель, стаканы вновь были наполнены. Широкоплечий парень Буча заметно окосел, и уже несколько раз вместо пепельницы ткнул сигаретой в нарезанную на газете колбасу. Мишка ударился в воспоминания:
- А ты помнишь, Жека, в четвёртом классе?.. Зимой...
Женька так же его поддерживал:
- А ты, Миша, помнишь нашу первую любовь? Ларису помнишь?..
Славик включил проигрыватель и поставил пластинку. Широкоплечий парень Буча оживился.
Буча даже попробовал подпевать, но у него спьяну ничего не вышло, заплетался язык.
Мишка предложил выпить. На этот раз пили без всяких тостов. Просто, лишь бы выпить. "Верба" вскоре кончилась, и в проигрывателе зазвучал "Соловей" - чилийская народная песня. Вконец захмелевший Буча хлопнул вдруг для чего-то кулаком по столу и прорычал на всю комнату:
Нравившаяся Женьке песня прервалась в самом начале. Женька, только что устроившийся поудобнее на стуле и приготовившийся блаженствовать, опешил.
- Ты что, Славик? Ты зачем пластинку убрал? А ну-ка включи сейчас же! Такую песню не дал послушать.
Сбитый с толку Славик, не зная кому повиноваться, поставил всё же пластинку, и тут же получил доброго тумака от Бучи.
- Ты что, "плуг"? Ты что богуешь? Кому говорят, выключи. Карты хочу!
- Славик, включи, что ты его слушаешь. Включай, не бойся! - не уступал в свою очередь Женька, со злостью разглядывая рассвирепевшего Бучу.
Мишка, предчувствуя недоброе, принялся снова разливать вино по стаканам. Буча тяжело поднялся со стула и, повернувшись к Женьке, угрожающе сжал кулаки.
- Ты что, чувак, богуешь? Да?.. "Плуг"!.. Мефодий, дай мне нож я его зарежу!
Мишка побледнел и затрясся, как осиновый лист, налив всё же в последний стакан.
- Не надо, Серый!.. Жека, молчи, он тебя зарежет!
Славик отскочил к стене, для чего-то прижав к груди большую пластинку. Женька, почувствовавший как вместе с хмелем в крови разливается лютая ненависть к этому распоясавшемуся до беспредела хулигану Буче, взял со стола налитый до краёв стакан.
Буча между тем не унимался:
- Да я тебя сейчас уделаю, сука! Одной левой пришибу. Ты ведь пять лет лишних живёшь... Сейчас море крови будет! Не держите меня, я его сейчас!..
Бучу никто и не думал держать. Он так говорил просто, чтобы что-нибудь сказать и протянуть время. Увидев, что слова его не действуют, он попытался ухватить Женьку за грудки, но тот в это время, далеко отставив назад руку со стаканом, с силой плеснул вино в Бучину физиономию. Буча захлебнулся "угощением", и, весь мокрый, смешной, с выпученными от удивления жабьими глазами и открытым, зевающим ртом, повалился навзничь, мимо стула, прямо в объятия поспешившего ему на помощь Михаила. В комнате воцарилась гробовая тишина.
Глава вторая
На следующий день выпал снег. Наскоро умывшись, друзья поспешили в столовую, вспоминая по дороге детали вчерашней ссоры.
- Зря ты его так, Женька, - горячился Мишка. - Буча парень клёвый, вот увидишь!
- Поделом, не спорь, - несмело возражал Славик.
Женька молчал и плотно сжимал пересохшие с похмелья губы. Во рту у него горело. Голова после вчерашнего кружилась. К тому же - то и дело тянуло на рвоту. Женька жадно хватанул снега.
У столовой нос к носу столкнулись с помятым, взъерошенным и злым Бучей. Женька презрительно отвернулся. Мишка поспешил поздороваться:
- Привет, Серый! Ты как после вчерашнего, ничего?
- В смысле? - удивлённо взглянул на него Буча.
- Я говорю, голова не болит после вчерашнего? - виновато замялся Мишка.
- Не болит, - пробурчал Буча и, отшвырнув в сторону какого-то нерасторопного бурсака, ввалился в столовую. Походка у него была медвежья, как отметил Женька.
Друзья вошли в столовую вслед за ним. В коридоре, за столиком, дежурный мастер выписывал чеки на получение завтрака. Ребята называли номер своей группы и, заполучив чек, в одиночку или партиями отправлялись к окошку раздаточной. Другие уже сидели в зале за столами, дружно орудуя ложками. Женьке невольно пришла на ум "Республика Шкид".
- Как в детдоме, пацаны!
- Ещё хуже, - поддакнул другу Славик.
По-быстрому проглотив свои порции, вышли курить на улицу.
- Вон наши, айда! - указал Мишка в дальний конец двора, и первый направился к большой толпе перекуривающих "бурсаков".
Женька сразу же отметил среди них уже знакомого парня Бучу, разговаривавшего с долговязым, худощавым юнцом без шапки, со школьной папкой под мышкой. Буча что-то рассказывал худощавому и указывал пальцем на Женьку. Славик предостерегающе потянул друга за руку.
- Видал, Жека, Бучу?.. Рядом - Соломон, староста нашей группы. Местный.
Мишка уже здоровался с однокурсниками. Женька остановился метрах в двух от Бучи и, чтобы выиграть время, начал прикуривать сигарету. Высокий, худощавый парень, которого Славик назвал Соломоном, сощурившись, взглянул на Женьку и нагло спросил:
- Ты что, кореш, орёл?
- Нет, - односложно ответил Женька.
- Откуда?
- Издалека, отсюда не видно!
Долговязый Соломон опешил, не находя к чему бы ещё придраться. В это время к ребятам подошёл преподаватель.
- Перекур, хлопцы? Кончай перекур, - на занятия!
- Вот новенький, Василий Фёдорович, новенького привели! - раздалось несколько ребячьих голосов, и Женька оказался лицом к лицу с мастером.
- А, новенький, - обрадовался чему-то Василий Фёдорович и удовлетворённо оглядел Женьку. - Ну пойдём со мной, познакомишься с нашим шефом... А вы, ребята, живо на занятия. Какой первый урок?
- Эстетика! - дружно ответил ему весёлый хор голосов, в стену столовой впилось несколько снежков, и двор опустел.
Женька пошёл за мастером.
- В учебной части ещё не был? - спрашивал по пути Василий Фёдорович. - Нет? Ну и хорошо. Не надо спешить, успеешь. Спешка при ловле блох нужна. Ознакомься сначала с училищем, осмотрись, может, что не понравится. У нас ведь как бывает: поступит человек, документы сдаст, оденут его, обуют, проучат полтора года, а потом - бац! - ему и разонравилось. И что же тогда? Уходить? Пожалуйста, выплачивай семьсот рублей денег, которые государство на тебя затратило и - до свидания! А где их взять, деньги-то? У мамы с папой?.. Вот то-то и оно... Как, говоришь, твоё отчество? Тоже Фёдорович? Почти что тёзки... Да-а, брат, такие пироги...
Мастер Женьке понравился. Пожилой, чисто одетый, с правильными чертами свежевыбритого крестьянского лица, он создавал приятное впечатление.
В главном корпусе училища царила необычная тишина. Изредка по коридору пробегал дежурный да проходил в комнату мастеров преподаватель. Из туалета со смехом выскочили две девчонки и, взявшись за руки, запрыгали вверх по лестнице на второй этаж.
Василий Фёдорович ввел Женьку в комнату, заваленную географическими картами, поломанными стульями, чучелами птиц и всяким другим хламом. Посередине помещения, вдоль разосланного по полу транспаранта, ползали на коленях с кисточками в руках два человека. В одном Женька сразу узнал Попова из своей комнаты. Другой - пожилой тучный, похожий на крота, мужчина в очках - был, вероятно, мастер. Василий Фёдорович представил ему Женьку и, чему-то усмехнувшись и покачав головой, вышел.
Похожий на крота мужчина проворно вскочил на ноги и, отряхивая запачканные колени, подошёл к Женьке.
- Я руководитель группы, в которой ты будешь учиться. Зовут меня Корольков Анатолий Васильевич. Преподаю спецтехнологию... Попов, ступай на урок, на перемене подойдёшь, - закончил он без всякого перехода, даже не повернув головы к Попову, так что Женька едва не принял его последние слова на свой счёт. Преподаватель показался ему со странностями.
Попов удалился, а Корольков, соскабливая ногтями въевшуюся в ладони краску, суетливо зашагал по комнате.
- Документы сдал? Сразу же от меня - в учебную часть! Рисуешь? Пишешь? Плакатным пером владеешь?
Женька не успевал отвечать на сыпавшиеся на него вопросы. Ощущение было такое, как будто он находился в кабинете следователя. Не замечая закипающего в Женькиной душе раздражения, Корольков продолжал мотаться из угла в угол, как маятник.
- Фотографией не увлекаешься? Я чуть-чуть балуюсь. Ещё снимаю кинокамерой. На втором уроке прокручу фильм, посмотришь. Там моя старая группа в Волгограде, на Мамаевом кургане... В ансамбле не играл? Жаль, ударник до зарезу нужен! Не играл, да? Стихи не пишешь?
- Нет, не пишу, - начиная уставать от бестолкового допроса, сердито отвечал Женька. - И петь тоже не умею. И, как это ни странно, не танцую.
- Ну, это не беда, научим. У нас как в армии: не можешь - научим, не хочешь - заставим! - не принимая Женькину иронию, воодушевлено говорил Корольков. - Танцевать сейчас просто необходимо, Евгений. Иначе девчонки любить не будут. А девчата у нас в училище!.. Ты комсомолец?
- Нет, - сжав зубы, мрачно цедил Женька.
- Хорошо, очень хорошо! - продолжал бегать по комнате Корольков. - После Нового года у нас приём в комсомол. Готовься, примем обязательно. В футбол не играешь?
- Я кирпичи коллекционирую, - зловеще пошутил Женька. - Те, которые с крыши на голову падают.
- Правда? - ошалело взглянул на него мастер и поправил очки.
На втором уроке Корольков привёл Женьку в пустой актовый зал, одновременно служивший и зрительным, задёрнул шторы и прокрутил нудный фильм о Мамаевом кургане и о своей старой группе. Женька зевал весь фильм, а под конец чуть не заснул. Корольков его измучил до такой степени, что парень уже раскаивался в своём приезде в училище.
- От меня сразу же в учебную часть сдавать документы! - ещё раз предупредил Корольков после просмотра фильма.
Женька наконец-то обрёл долгожданную свободу и вышел на улицу. Идти сейчас в учебную часть не хотелось. Тянуло побродить по улицам, посмотреть город. Женька закурил и неторопливо направился к остановке троллейбуса. Ему было всё равно куда ехать. Он сел в первый подошедший троллейбус, даже не взглянув на номер маршрута. По салону ходила маленькая сгорбленная старушка-кондуктор в сером оренбургском платке и продавала абонементные талоны. Женька купил у неё талонов, причём один из них не стал компостировать, а отдал кондукторше, проехал несколько остановок и вышел.
Женька радовался зиме, радовался первому снегу, радовался девчонкам у школы. Там, в станице, тоже были девчонки. В одну, Наташку Громову, он даже как-то был по уши влюблён вместе со Славиком. Славик являлся несерьёзным конкурентом, к тому же мало что смыслил в любовных делах, и Наташка естественно предпочла Женьку.
Парень с радостным содроганием вспомнил первый поцелуй, который однажды подарила ему Наташка тихим летним вечером возле речки. Ему в тот раз хотелось Наташку не только целовать...но он не знал, как это делается. Он неумело, трясущимися руками расстёгивал на её брюках молнию и никак не мог с нею справиться. Наташка тяжело дышала и не отталкивала его. Под кофточкой, как живая, трепетала её маленькая упругая грудь. Он залез рукой в её лифчик, помертвел от необычного ощущения, почувствовав мягкость молодого девичьего тела. Тут их позвали искавшие их ребята. Они встали, торопливо оправили одежду, и пошли вместе со всеми в станичный клуб на танцы. Больше они с Наташкой никогда не сидели вдвоём возле речки. Девчонка начала почему-то его избегать, Женька злился, тщетно добиваясь её внимания, и, наконец, махнул на неё рукой. Но в душе иногда вспыхивали грустные воспоминания. Как сейчас, например.
Последнее время Женьку всё сильнее влекло к девчонкам. Он чувствовал, что это было уже не то полудетское, чисто платоническое влечение к одноклассницам в школе, не требующее никаких физических проявлений, а что-то другое, более серьёзное и взрослое, от чего ночами становилось тоскливо и пусто на душе и снились такие сны, от которых при воспоминании утром самому становилось стыдно.
Женька знал, что нечто подобное испытывают все мужчины. Как-то раз Юрка Гапонов принёс в школу целую пачку фотографий, которые запрещается смотреть, но которые, тем не менее, с равным интересом смотрят как взрослые, так и дети. Сбившись в тесный круг в туалете, ребята с циничными шуточками разглядывали фотографии. После этого Женька долго стыдился смотреть в глаза девчонкам, как будто узнал о них какую-то неприличную тайну, а к взрослым женщинам вообще начал испытывать плохо скрываемое презрение, отождествляя их с теми, другими женщинами на Юркиных фотографиях.
Сейчас он шёл и с затаённым интересом вглядывался в лица проходивших мимо девчонок. В голову невольно приходили необычные мысли: "Что, если вот эта, например, курносая хохотушка судьбой предназначена для меня? А они пройдут мимо друг друга и никогда больше не встретятся... А может, вот эта, чёрненькая, в потёртых джинсах?.. Мороженое по такому холоду ест, дурёха. Сейчас бы чаю горячего!.. Нужно обязательно сходить как-нибудь на танцы, там, говорят, легко познакомиться. Городские девчонки так и виснут парням на шею. Мишка говорил..."
При воспоминании о Мишке у Женьки сами собой сжались кулаки. "Опять подвёл Мишка! Писал, что живут хорошо, местные их не трогают... Конечно, не трогают, если он им шестерит!".
Ещё в школе Мишка отличался своей беспринципностью и неумением держать слово. Он постоянно всех подводил, если это не затрагивало его личных интересов. Если же дело сулило ему личную выгоду, Мишка был пунктуален, как немец. Не раз он подводил и Женьку.
Парень с ожесточением сплюнул. "Какой был, такой и остался. Славика, наверно, затуркал, шакал! Ну, я до него доберусь. Вот только местные..."
Местные по-прежнему не давали покоя. Вчерашний Буча, сегодняшний Соломон, кто там ещё на очереди? Женька зло стиснул зубы. "Что ж, посмотрим, чья возьмёт. В крайнем случае, двум-трём попорчу фотокарточки напоследок! Покажу этой шпане, как дерутся настоящие казаки! Главное не молчать и не давать себя в обиду".
Размышляя так, Женька брёл по городу и сам не заметил, как вскоре оказался в городских трущёбах. Дома здесь громоздились чуть ли не один на другой, переулки - кривые и грязные - покато спускались к Дону, в глухих, обшарпанных подворотнях мелькали какие-то зловещие тени. По-осеннему рано садящееся солнце подпалило последними лучами крыши дальних городских многоэтажек.
Женька убыстрил шаг и, дойдя до первого же перекрёстка, с опаской огляделся по сторонам. Прохожих на улице почти не было. Машин тоже. Только иногда по рельсам, позванивая на стрелках, пробегал красно-желтый чехословацкий трамвай. С противоположной стороны улицы, из распахнутой форточки, доносился голос Высоцкого. Женька уже слышал раньше в станице подобную запись. Это была "Охота на волков".
Он пошёл дальше. Пока добрался до запомнившегося ему перекрёстка, стемнело ещё сильнее. Испытывая какое-то смутное внутреннее напряжение, вынул из кармана брюк перочинный ножик и, тайком раскрыв его, сунул в карман "бурсацкой" телогрейки. Её он сегодня утром одолжил у Мишки, опасаясь замёрзнуть в своём стареньком демисезонном пальто, и теперь начинал в этом раскаиваться. Изредка попадавшиеся навстречу прохожие поражали его своими модными импортными куртками, тяжёлыми меховыми шубами и дублёнками. Женька в душе окрестил их всех "стилягами". В станице так дорого не одевались. Во-первых, в сельмаге ничего подобного не продавалось, а во-вторых, такие наряды были там ни к чему: в них просто некуда было выйти. Не на ферме же щеголять в заграничной куртке.
На него начинали коситься. Женька, предполагая, что идёт верно, снова сбился с пути и неожиданно очутился в центральной части города. Здесь было очень много машин и прохожих, но спросить у кого-либо, как добраться до общежития он не решался. Женька даже не знал номера ГПТУ, в котором ему предстояло учиться.
От долгой бесцельной ходьбы разболелись ноги. К тому же, уже давно и сильно хотелось "на двор". Парень начинал нервничать. Как он не вглядывался в дома и многочисленные вывески, нигде не было ничего похожего на заведение, которое ему было необходимо, а спросить он бы не решился ни за что в жизни. Живот между тем сводило всё туже. Женька похолодел.
Какой-то усатый парень с сигаретой в тонких пальцах обратился к нему с каким-то вопросом, но Женька даже не взглянул в его сторону, продолжая метаться в густой толпе прохожих. Из глаз его выступили слёзы. Ещё немного и он бы разревелся от стыда и бессилия. "Проклятый, равнодушный ко всему город!".
Неожиданно его взгляд скользнул по надписи на фасаде здания, расположенного в глубине двора за высокой металлической оградой. "Музей!" - Женька чуть не закричал от радости и опрометью бросился к подъезду, возле которого на бетонных лафетах стояли две старинные чугунные пушки, а неподалёку от них - настоящая боевая "сорокапятка".
Приобрести билет в кассе было делом одной секунды. Женька, даже не взглянув на пятнадцать копеек сдачи, положенные перед ним кассиршей, вихрем залетел в расположенную тут же, на первом этаже, одну из двух туалетных комнат. Впопыхах он не рассмотрел хорошенько, что было изображено на двери. Буквы "М" не было точно, но вместо неё была нарисована какая-то неправильная геометрическая фигура, весьма отдалёно напоминающая человеческую, а тем более, мужскую. Раздумывать долго не приходилось. На соседней двери была почти такая же фигура, только с двумя ногами.
Едва переступив порог, он сразу понял, что крупно опростоволосился. Растерянный взгляд напоролся на девушку в красной вязаной шапочке, мывшую под краном руки. Глаза их встретились и Женька, едва не сгорев от стыда, сконфуженный попятился к выходу, бессвязно бормоча на ходу слова извинения. Девушка рассмеялась.
"Угораздило же!" - сокрушенно думал парень, забежав в соседнюю комнату. Давно он не попадал в такую оказию. Перед мысленным взором продолжали стоять большие, карие, выразительные глаза девушки, по годам примерно его ровесницы. Женька хорошо запомнил её лицо, особенно глаза, так и пронзившие его насквозь, как будто иголками.
Чтобы не зря пропадали деньги, уплаченные за вход в музей, он решил прогуляться по залам. Тем более - было чуточку интересно: а что же там, наверху? В музее Женька никогда ещё не был.
В первой же комнате, куда он зашёл, его поразил огромный скелет мамонта. Женьке даже захотелось потрогать его руками, но помешала старушонка, сидевшая в углу за вязанием.
- А это настоящий мамонт, тётенька? - спросил у неё Женька.
- А бог его знает, - пожала та неопределённо плечами. - Стоит, ну и пускай себе стоит на здоровье. Ты руками-то вещи не трогай. Глядишь, ещё что поломается.
- Да, конечно, - согласился с ней Женька и перешёл в следующий зал.
Там была какая-то группа с экскурсоводом, который что-то объяснял, тыча указкой в картину, изображавшую привал древнерусских дружинников. Женька задержался перед муляжом татарина. Татарин держал в руках натянутый лук со стрелой и, злобно прищурившись, смотрел на Женьку своими раскосыми глазами. Тут уж Женька не вынес искушения, и подёргал фигуру за длинный ус. В ту же минуту с головы татарина свалилась железная шапка и с отчаянным грохотом покатилась по залу. Женька, весь красный, как рак, погнался за ней и еле успел подхватить у самых ног экскурсовода. Вокруг засмеялись. Экскурсовод недовольно поморщился, и Женька, сгорающий от стыда, поспешил со злополучной шапкой к татарину.
Из других комнат на шум сбежались служащие музея, и закипел скандал. Женьку сразу же обвинили в том, что он будто бы хотел похитить этот татарский шлем, и пригрозили вызвать милицию. Женька доказывал, что у него и в мыслях не было такого намерения. Неизвестно, чем бы всё это закончилось и, что бы сделали сердитые работники музея с растерявшимся Женькой, если бы к нему неожиданно не подоспела помощь.
- Я всё видела, он нечаянно свалил шлем, - протолкавшись сквозь толпу, решительно заявила девушка с большими выразительными глазами, та самая, которую Женька перед этим уже видел в туалетной комнате. - Он нисколечко не виноват, я всё видела. Ну, сами посудите, зачем ему эта кастрюля? - горячо говорила девушка.
Эти её доводы подействовали. Толпа любопытных, уже начавшая собираться вокруг Женьки, рассосалась и он, уткнув от стыда глаза себе под ноги, выбежал из музея на улицу.
Глава третья
Следом за ним вышла и его спасительница.
- Ну, ты и чудило! Зачем к экспонату полез? В музее ничего руками не трогают, - со смехом проговорила девчонка.
Женька, продолжая испытывать неловкость от своего недавнего конфуза в туалете, растерянно промолчал.
- Что стоишь, как столб, пойдём, что ли! - продолжая улыбаться, добавила девчонка. - Ты в ГПТУ учишься?
- Да, только сегодня приехал, - кивнул Женька.
- Ну и нарядили тебя, - фыркнула та, кивая на телогрейку. - Сразу видно, что приезжий. Местные ребята так не ходят.
Они пошли по центральной улице в сторону Кировского, перебрасываясь короткими фразами.
- А ты сама где живёшь? - спросил Женька.
- А везде я живу.
- Как так везде?
- А так везде. Потом увидишь...
- А зовут тебя как?
- А как хочешь, так и зови.
- Как так?
- А так, как назовёшь, так и будет. Я, например, Растяпой тебя буду звать.
- Почему же Растяпой?
- А мне так больше нравится... Чудило! - девчонка весело стрельнула в него глазами. - У тебя, кстати, деньги есть?
- Есть, а сколько надо?
- А нисколько, давай всё, что есть! Знаю, у "бурсаков" никогда много денег не бывает.
Женька, порыскав по карманам, выгреб три рубля с мелочью.
- Вот, у меня больше нет.
- Ничего, хватит, - пряча деньги в сумочку, проговорила девчонка. - Сейчас мы с тобой купим бутылку водки и поедем ко мне.
Она сказала это тоном, не допускающим возражений. От таких её слов сердце у Женьки ёкнуло и учащенно забилось. В голове возникла соблазнительная картина... Но он, поколебавшись, всё-таки поинтересовался:
- А что мы будем у тебя делать?
- Как что, не знаешь что ли, что делают парень с девчонкой, когда остаются вдвоём? Трахнемся.
Женька опешил и даже приостановился, не веря своим ушам, что услышал от неё такое.
- Ну что стал, телёнок? Или не хочешь, может? - она выжидающе взглянула на него, поигрывая своими большими красивыми глазами.
- Знаешь, ты какая-то странная, - с трудом выдавил из себя Женька.
- А это плохо или хорошо? По-твоему лучше, когда парень с девчонкой сидят друг от друга на пионерском расстоянии и дуют лимонад с пирожными?
- Чудная ты, - снова неопределённо пожал плечами Женька и они продолжили свой путь.
Дойдя до Кировского проспекта, свернули налево. Здесь, в гастрономе, она купила бутылку водки и, спрятав её в сумочку, передала сумку Женьке.
- Неси, оруженосец, ухаживай за дамой!
- А как же, всё-таки, тебя зовут? - вновь спросил Женька, когда они подошли к автобусной остановке.
- А ты угадай.
- Оксана? - назвал он наобум первое попавшееся имя.
- В точку! - искренне удивилась та. - А ты телепат.
Женька сам не ожидал, что угадает и вначале обрадовался, но потом подумал, что такой ничего не стоит и соврать.
Они сели на дребезжащий старый троллейбус и поехали в сторону площади Карла Маркса. Народу на остановке набилось много, и они с Оксаной оказались тесно прижатыми друг к другу. Её красивое, чуть смугловатое лицо оказалось почти на уровне его лица. Женька ощущал её теплое дыхание, улавливал исходивший от неё свежий морозный аромат. Её молодая, острая грудь под пальто плотно прижалась к его телу, вызывая томительное волнение. Женьке вдруг захотелось поцеловать Оксану. Как бы угадывая его мысли, та выжидательно посмотрела ему в глаза и чуть слышно, одними губами, шепнула: "Поцелуй меня!".
Женька неумело прижался к её холодным губам своими, враз пересохшими от сильного волнения, губами. Девчонка торопливо ответила на его поцелуй и, отстранившись, улыбнулась.
- Целоваться не умеешь, растяпа! Ну, ничего, научу.
От такого многознащавшего обещания сердце у парня забилось ещё сильнее. На душе стало радостно, как на праздник.
Район, куда они приехали, Женька не знал. Он вообще плохо ориентировался в Ростове. Оксана долго водила его по тёмным, запутанным переулкам. Они проходили через какие-то дворы, поднимались по лестницам. Это были настоящие трущобы, наподобие тех, которые обычно показывают по телевизору, критикуя "проклятый, загнивающий капитализм".
Открыла им неопрятная пожилая, но ещё молодящаяся женщина. С любопытством окинула с ног до головы гостя.
- Мама, познакомься, это мой жених Виктор. Он будет у нас сегодня ночевать, - представила Оксана сконфуженного от таких слов Женьку.
- Ну, ну, жених, значит... - женщина недоверчиво покачала головой и пропустила их в квартиру.
- Будь как у себя дома, Витя, не стесняйся, - приободрила его Оксана.
Женька неопределённо пожал плечами, но доказывать, что он не Виктор, не стал. Он уже начинал привыкать к причудам своей новой знакомой.
Дожидаясь, когда женщины соберут на стол, Женька устроился в зале на диване. Обстановка в квартире была современная, но не новая. Мебель - с оббитыми углами, покарябанная. Диван потёртый. Потолок давно не беленый, пол не крашен. С первого взгляда было видно, что хозяева не придавали большого значения красоте своего жилища.
Краем уха Женька услышал доносившийся из кухни разговор и, заинтересовавшись, прислушался.
- Что это за тип с тобой в телогрейке? Тюремщик, что ли? - спрашивала мать у Оксаны.
- Да, зек, мама. Только вчера из колонии освободился, - отвечала Оксана.
- За что ж сидел?
- За убийство...
Женька густо покраснел от такой рекомендации и укоризненно покачал головой. Ему начинала не нравиться вся эта авантюра, но удерживало предчувствие обещанного впереди... от чего так сладко кружилась голова и тревожно замирало сердце.
Его позвали к столу, не отличавшемуся впрочем разнообразием блюд. После первой выпитой рюмки естественная скованность прошла, уступая место подкупающему чувству весёлой развязности. Оксана уже не казалась такой странной, а её мать - пожилой и неинтересной. Застолье быстро сближает людей, мгновенно порождая симпатии.
Когда бутылка была допита, а закуска съедена, Оксана лукавым взглядом посмотрела на Женьку и многозначительно кивнула на зал.
- Что, Витя, ты, наверно, устал с дороги? Пойдём, я тебе постелю.
Женька уже не удивлялся ничему. Под влиянием выпитой водки обыкновенные, свойственные любому порядочному человеку, чувства в нём притупились, а находящиеся глубоко под спудом повседневных житейских условностей инстинкты обострились. Он молча кивнул головой и, провожаемый любопытным, чуть насмешливым взглядом Оксаниной матери, прошёл в зал.
Оксана постелила постель на том же диване, где он перед этим сидел, и быстро начала раздеваться.
Женька сморгнул и не поверил своим глазам, когда Оксана, сбросив под конец лёгкие, прозрачные трусики, белая и длинноногая, быстро юркнула под одеяло.
- Что стоишь? Погаси свет, если стесняешься.
- А как же... - не находя слов после всего случившегося, Женька боязливо кивнул на кухню.
- А она тут, на кровати, будет дрыхнуть. - Оксана небрежно указала на стоявшую у противоположной стены кровать. - Давай быстрее раздевайся, чудило! Что за мужики пошли, помру, бабоньки... Ты что, ни разу не грамотный? Не знаешь, как это делается?..
Желание пересилило в нём все остальные чувства. Женька, то и дело с трепетом оглядываясь в сторону кухни, где гремела посудой хозяйка, сбросил по быстрому одежду, выключил свет и лёг к Оксане...
Глава четвёртая
В группе было тридцать шесть человек. Правда, вначале, как рассказывали Мишка со Славиком, насчитывалось значительно больше. Но потом постепенно кого отсеяли за плохое поведение, кто ушёл сам, и вскоре мастеру пришлось снова обращаться в девятые классы. С началом занятий в школах, ребята шли плохо. Анатолию Васильевичу с трудом удалось отыскать троих. Последним пришёл Женька.
В станице директор школы, отдавая ему документы, искренне посоветовал: "Не получится с ГПТУ, Матвеев, возвращайся обратно, возьмём с удовольствием. Подумай, Евгений". Директор преподавал у них историю, а Женька очень любил этот предмет, и всегда получал по нему пятёрки. Особенно ему нравилась история донского казачества. Помимо школьных учебников он зачитывался художественной литературой. Ещё в седьмом классе "проглотил" как-то за неделю пухлый трёхтомник Шишкова "Емельян Пугачёв". Через год прочитал "Тихий Дон" Шолохова.
Его порой удивляло то, что в школьных учебниках о казаках упоминалось только в прошедшем времени, как о прекратившем своё существование после Октябрьской революции военно-феодальном сословии. В жизни было совсем не так. В станице любой пацан с пелёнок знал, что родился казаком. На свадьбах старики пели старые казачьи песни, кое у кого сохранилась казачья форма и царские георгиевские кресты. Почти в каждом доме на стенах висели фотографии, забранные в рамку под стеклом, на которых неизвестный дореволюционный фотограф запечатлел героев-донцов при полном параде: на конях, с винтовками за плечами и шашками наголо.
Имелись такие фотографии и в Женькиной семье. На большинстве из них был дед - участник трёх войн: японской, первой мировой и гражданской. В доме тайно хранилась дедова шапка, а где-то на полатях, под толстым слоем шелухи от погрызенных мышами семечек, по словам отца, была припрятана и винтовка.
Подвыпив, отец с гордостью говорил, что дед в гражданскую войну служил у Краснова и рубал красных, как Гришка Мелехов. В коллективизацию, не без основания опасаясь, как бы ему не припомнили службу у белых, дед первым записался в колхоз. Зимой, по непрочному ещё льду реки, погнал сдавать в колхоз быков и лошадей, провалился в полынью, еле выбрался, утопив лошадей с санями. После этого тяжело заболел, слёг и вскоре умер.