Дни безропотно перерождались в бесконечно долгие ночи, ночи - в неизменно тусклые, бессолнечные дни. Некто неотчетливый заботливо поил Уленьку крепким травяным настоем, некто расплывчатый заставлял ее съесть ложку-другую кислых наваристых щей, но непреклонное Улино сердце не желало возвращаться к опостылевшей донельзя действительности.
Прошла вечность. Неожиданно для сельчан, уже при-терпевшихся с беспросветностью безрадостных однообраз-ных будней, вырвалось из сатанинских оков наружу прони-зывающее насквозь, слепящее глаза, красно солнышко. Оно не спеша окинуло удивленным взглядом унылое бытие вне-запно ослепших от его ярчайшего света крестьян и, смило-стивившись над убогими, решило подарить бесправным че-ловеческим букашкам несколько часов подлинного счастья. И тут грянул мороз. Словно по мановению волшебной палочки, будто сами собой, повыкатывались на дорогу долго ждавшие своего часа расписные сани, весело заржали кони разных мастей, приветствуя пришедшую наконец-то насту-пившую зиму. И тогда Уля открыла глаза. Жить не хотелось.
- Неча валяться, лежебока, - заметив пробуждение не-любимой невестки, сдернула с нее стеганое одеяло Фекла Ус-тиновна. - Довела моего сыночка до тяжкой немочи, прокля-тая. Вернула бы я тебя Василью, да токмо отец не велит. За-морочила стары мозги Дементию Евсеичу, колдунья назаров-ская.
Вздрогнув, Ульяна попыталась подняться, да только на-прасно, не послушались ее ноги, да и голова закружилась.
- Маманя! - вошел в их светелку вечно пьяный муж Уленьки - Маманя, Улька померла, что ль?
С силой повернувшись на сиплый ненавистный голос, девушка в ужасе замерла. Перед нею стоял тот, из-за которого ей более не жить на белом свете. Хорошо, что ведьмино бо-лото и в стужу не замерзает.
- Жива змея подколодная будь она проклята, - с осуж-дением покачала редковолосой головой свекровка, - чтой-то ей сдеется!
- Отринь, карга старая! - вдруг оказался подле второй половины старший Макаров. - Не то по зубам получишь! А ты лежи, лежи, девонька, Парашка немедля тебе пирога капу-стного приволочет.
- И ты сгинь отсюда! - прикрикнул на Тришку его отец.
Сузив почти белые свои глаза, не обросшие до сих пор ресницами, резко отвернулась от снохи Фекла Устиновна, отвернулась да из светлицы вперевалку пошла. Опустив щуплые плечики, покорно поплелось за нею и ее единственное чадо.
- Не кручинься, зазнобушка, - рывком наклоняясь над девушкой, зашептал между тем Дементий Евсеич. - Брошу я старуху беззубую, да на тебе женюсь. Родишь ты мне сыноч-ка нормального, на меня похожего. Будет на кого свои капи-талы оставить.
Его бородатое, в морщинах, лицо несказанно ужасало го-ремычную, но она все яснее и отчетливее начинала понимать, что этот огромный и неповоротливый, схожий с медведем, мужик - единственный из всех живущих на белом свете, способный защитить ее от побоев душевнобольного мужа.
- Полюби меня, девица, - надрывался меж тем над ее ухом грозный свекор, и его толстые мясистые пальцы неуме-ло гладили обмякшее от слабости тело сношеньки. - Не пе-речь мне, краса ненаглядная. Давно я тебя заприметил, да чтоб ты рядком со мною находилася, решил с дуру болвана Триху на тебе женить. Прости мужицку страсть, любушка!
- Не надо! - в ужасе вскрикнула Уленька, оттолкнулась от старика постылого и снова погрузилась в спасительное не бытие.
Была ночь, когда Уля пришла в себя. Пошевелив онемев-шими пальцами, девушка с тоской осознала, что до сих пор жива. С омерзением вспомнив о домогательствах Дементия Евсеича, она поднатужилась и, неожиданно для себя, встала. Голова кружилась и во рту стояла такая горечь, будто поили и кормили ее только полынью. Пошарив руками по тумбочке, несчастная нашла свечку и коробок спичек; а когда несмелый огонек осветил окружающее пространство, Улюшка с удовлетворением поняла, что находится в горнице совершенно одна. Мощный порыв ветра с силой прислонил озябшую ветку старой корявой яблони к окошку ненавистного макаровского дома, и тогда послышался тихий стук в дверь. Уленька вздрогнула и прислушалась. Бесстрастное тиканье часов резко ударило в уши и оглушило ее настолько, что она, будто защищаясь, крепко стиснула припухшие от долгого беспамятства веки. Прошла вечность. Холодная щекотливая струйка едкого пота извилистым ручейком протекла по ее оцепеневшей напряженной спине, скопилась на ложбинке между окаменевшими ягодицами и, словно самоубийца, в отчаянии ринулась на полосатый домотканый половик. Стало зябко.
Неясный шорох неспешно прошелся по застывшей от ужаса светелке и остановился подле большой русской печи. Вспомнив о бабушкиных сказках про домовых, Улюшка ре-шила независимо усмехнуться, но вместо дерзкой, разру-шающей глупые деревенские суеверия, усмешки на свет бо-жий родилась страшная, отчаянная гримаска.
"Надо непременно бежать, - затравленно оглядываясь по сторонам, внезапно решила девушка. - Только куда пойдет сиротинка бесприютная? К батюшке, который не пус-тит ее на порог"?
На полированном фабричном стуле мирно покоилась ее первая, вызывающая острую зависть подружек, настоящая фабричная шубка. Серые, расшитые замысловатыми узорами, валенки прикорнули к тяжелым полам подлинного барского одеяния. Будто кто-то специально приготовил их для отчаяв-шейся беглянки. Даже бежевое шерстяное платье лежало на краю кровати и тонкие, словно для господского бала, город-ские чулки.
Руки тряслись, но прежние силы постепенно возвра-щались к девушке. Одевшись и наскоро накинув на голову новую пуховую шаль, бесшумно вышла Уленька в гулкий пустой коридор, да по поскрипывающим от возмущения сту-пенькам спустилась на первый этаж. Дом мирно спал. Где-то в отдалении тоненько постанывала Пульхерия Матвеевна, да басовито похрапывал Еремей Кузьмич.
Дубовая входная дверь недовольно крякнула, нехотя выплевывая наружу то, что так стремилось выбраться из ох-раняемого ею пространства. На безоблачном небе, разбрасы-вая повсюду причудливые блики, полноправно хозяйствовала багровая, кровавая луна. И она не любила посторонних, которые могли б нарушить ее застывший, мертвый покой. Но любвеобильный ветер, истосковавшись по живым существам, бездумно почивающим, по его мнению, в тяжкой неволе бревенчатых и каменных казематов, стремительно рванулся навстречу нечаянной товарке и, играючи, бросил ей в лицо целую пригоршню колкой снежной крупки. Зябко поежившись, Уля пошла. Куда? Она не знала. Зловеще темнеющий на горизонте лес манил ее в свои неизведанные глубины, чтобы адским магнитом притянуть к коварной реке Сороке, а там и к прожорливому ведьминому болоту.
"Куда я иду? В заброшенный монастырь? - с трудом переставляя пудовые валенки, с безразличием думала девуш-ка. - И зачем я иду туда"?
Темная, маленькая, щуплая фигурка, похожая на при-зрак, внезапно появилась подле самой опушки. Не доставая полами одеяния замершей от страха земли, она кружилась в неизвестном диком танце, резко приседала и, подбрасывая вверх, к небу, неясные длинные тени, что-то надрывно вы-крикивала.
- Привиделось, - обмирая на месте, прошептала Уля и медленно развернулась назад. Туда, в логово Тришки Мака-рова.
Подивившись намерениям трусливой подружки, при-тихший было разбойник-ветер метнулся к ней с новой силой и попробовал свалить долгожданную добычу в недавно наме-тенный, схожий с могильным холмом, сугроб.
Фигура неожиданно остановилась. Точно бесплотный дух, она неторопливо поплыла на Улюшку, чтобы утянуть ее, беззащитную, в потустороннее сатанинское царство. Время умерло, и бедняжка обреченно опустилась на окоченевшую землю, чтобы слиться с ней воедино.
Привидение неуклонно приближалось. И тогда Улья-на покорно сомкнула запорошенные неугомонными снежин-ками вдруг резко потяжелевшие веки.
- Вставай! - приказало привидение хриплым женским голосом. - Вставай и пойдем со мной.
Уши не могли врать, по крайней мере, они никогда не лгали своей любимой хозяйке, а потому, памятуя о том, что духи не кашляют и не простужаются, девушка робко открыла глаза. Вся в глубоких, извилистых морщинах, пожилая жен-щина стояла перед непорочной женой жестокосердного бе-зумца. В том, что борозды на лице незнакомки были настоя-щими человеческими морщинами, Уля не сомневалась. Толь-ко тлеющие угольки в глубоких глазных впадинах неизвест-ной не позволяли беглянке обрадоваться возникновению из ниоткуда неожиданного спасения.
- Ты когда-нибудь слышала о Марфе-колдунье? - как можно мягче поинтересовалось неожиданное спасение и, с силой приподняв чуть зримые в темноте клочкастые брови, бесцеремонно воткнуло в девушку два черных острых клин-ка. - Ты навестишь отшельницу?
Выбирать не приходилось, и Уля послушно встала на чет-вереньки. Подняться на ноги сил не было.
- Ешь, - повелела ведьма и протолкнула сквозь одереве-невшие губы девушки отчаянно горький корешок.
Он был горче полыни, но, тем не менее, сделав несколько жевательных движений, Уленька безропотно протолкнула несъедобную мерзость в желудок, а затем с удивлением обна-ружила, что может идти. Мощная энергия огненными струй-ками стремительно побежала по безжизненным жилам несо-стоявшейся самоубийцы, понуждая ее легко вспорхнуть со снега и смиренно подставить проказничающему ветру битое мужем лицо.
- Идем, - скомандовала диковинная старуха и, круто развернувшись, совсем как обычный человек ее возраста и пола, мелко засеменила навстречу тьме и ведьминому болоту.
В небольшой, протопленной избушке удушливо пахло разнообразными сухими травами, пучками подвешенными под самый потолок. Возле двери, ведущей в крохотные сен-цы, колченогий табурет приткнулся к огромному котлу, в котором пузырилось и булькало что-то, судя по запаху, впол-не вкусное и съедобное.
- Что вы делали в лесу в такую темень? - превращаясь из сосульки в разомлевшего от тепла человека, робко поинте-ресовалась Уленька.
- Я же не справляюсь о том, что делала в лесу ты? - фыркнула на гостью Марфа и, скинув с себя залатанный по-лушубок, опустилась на прикрытый медвежьей шкурой топ-чан. - Хотя... я ведаю почти все, что происходит или про-изойдет на белом свете.
- Расскажите, - почему-то вздрогнула Уленька и мгно-венно осознала каждой клеточкой своего тела, что именно сейчас услышит что-то настолько страшное, что это страшное не даст ей прожить спокойно остаток ее только что начав-шейся жизни.
- Первый антихрист, хитрый и властолюбивый, сейчас шагает по земле, деточка, - неспешно закуривая треснутую глиняную трубку, умиротворенно прошамкала бабуся. - Он жжет храмы и бросает в огонь православных. Но недолог бу-дет век ирода, а когда он сам будет убит, второй антихрист, совсем не похожий на черта, но нравом суровый и беспощад-ный отнимет у тебя самое дорогое, что у тебя будет на свете.
- Мне уже ничего не дорого, - покачала головой Улья-на. - Разве только сестра Натальюшка, да братец милый.
- Выздоровеет твой братец, - хлюпнула носом ведьма и слезу со щеки смахнула, - и примкнет он к войскам третьего антихриста.
- Не может быть! - всплеснула руками Уля. - Филька - добрый, он всегда заступался за меня.
- Добро он и сделает в конце жизни, - согласилась с гостьей чернокнижница.
Что-то темное прошмыгнуло в отдаленной части избуш-ки. Передернувшись от испуга, Уля с силой протерла кулака-ми глаза и увидела большую черную птицу, надзирающую за ней из угла горницы, в которой она увидела закрытую на увесистый замок небольшую железную дверь.
- Это мой ворон по имени Кирк, - проследив ошелом-ленный взгляд девушки, устало пояснила старая женщина. - Вчера он летал в Питер и принес пренеприятнейшие извес-тия.
- Скоро сама узнаешь, - таинственно усмехнулась ведь-ма и, по-молодому вскочив с места, начала спешно стелить Ульяне постель на старой, почерневшей от времени, но еще крепкой скамье.
Утро пришло внезапно. Сладко, как в далеком детстве, потянувшись, Улюшка поняла, что находится в светлице не одна.
- Пей, - поднесла к ее рту кружку с травяным настоем Марфа-колдунья. - Пей, да в город собирайся.
Уля послушно отхлебнула полный глоток крепкого нава-ра и тут же почувствовала новый прилив сил.
- Вот тебе деньжата, - ткнула носовой платочек, завя-занный в тугой узелок, в руки беглянке чернокнижница. - Бери и пользуйся.
- Почему вы мне помогаете? - изумилась Улюшка, но платочек все же за пазуху спрятала. От греха подальше.
Никогда не видела молодая крестьянка настоящих город-ских денег. Пряники, леденцы и петушки на палочке - пожа-луйста, а вот копеечками их, ребятишек, строгие родители не баловали.
- Много будешь знать, - зыркнула быстрыми глазищами ведьма и к окну отвернулась, - скоро состаришься.
"Чудно, - нащупывая пальцами будто с неба свалившееся богатство, невольно подумала счастливица. - Чудно-то как, Пресвятая Богородица! Неужели я убегу из родимой дере-вушки, будто воровка али грабительница какая. Только выхо-да у меня нет, так как никуда от распоряжения спасительни-цы Марфы не денешься".
- Там лошадь, - удовлетворенно хмыкнула старая жен-щина, словно читала ее мысли, а затем кивнула за занавешен-ное окошко. - Кирк вам дорогу укажет, а потом и коня назад приведет. Доверься ему, красавица, доверься мне, милая. В Сорокине тебя ждет смерть. А теперь садись и поешь.
Краюха черного пахучего хлебушка легла на стол возле проголодавшейся за ночь беглянки, кувшин с молоком при-мостился подле ее правой руки.
- Козье, молочко-то, козье, все болезни лечит, - кивая на неожиданное лакомство, по-матерински проворковала Марфа и торжественно положила перед Улюшкой солидный шматок сала, с аппетитными мясными прожилками. - А это возьми с собой в дорогу, доченька. Пригодится.
Позавтракав и от души поблагодарив хлебосольную хо-зяюшку, Улюшка вышла во двор, чтобы продолжить свое не-чаянное путешествие из родного, поди, потерянного навсегда родительского гнездышка.
Глубоко вдохнув в легкие чистый лесной воздух, щедро пропитанный хвоей, девушка ощутила в груди щемящее, но сладкое чувство свободы и избавления от душевной и физи-ческой боли. Оглянувшись назад, она с удивлением осознала, что ладная избушка, в которой проживала прославленная чернокнижница, снаружи оказалась ветхой и запущенной, хотя внутри жилье знаменитой на всю округу ведуньи пленяло уютом и чистотой. Высокие стройные сосны надежно защищали неприступную обитель колдуньи от нескромных посторонних взглядов, пропуская к домику Марфы лишь небольшую дорожку, позволяющую самодельным крохотным санцам проехать по ней в сторону села Сорокина и уездного городка Михайловска.
- Оденься, - заботливо накрывая хрупкие плечики гос-тьи старым овечьим тулупом, приказала чародейка. - И учти: судьба твоя лежит в самом первом от дороги домике, укрытая стеганым одеялом и с повязкой на бритой голове. - А теперь прощай, драгоценная, прощай, да назад не возвращайся.
Уля вздохнула и пристально вгляделась вдаль, туда, где заканчивалась шеренга остроконечных вечнозеленых стра-жей, честных, благонадежных и неподкупных, как сама ма-тушка-земля.
ГЛАВА 5
Матрена сидела в купленном на барахолке настоящем городском кресле, экспроприированном товарищами проле-тариями у проклятых буржуев, и с аппетитом поедала боль-шое зеленое яблоко. То, что она теперь истинная горожанка, восхищало ее необычайно. Она с восторгом думала о своем замечательном муже, пока еще парикмахере, о квартире, ко-торую они снимали у старушки-процентщицы, о бардовом с рюшечками платье, красовавшемся на ее дородном статном теле, об Ульке, оставшейся со своей глупой красотой там, в грязном и необразованном Сорокине. Знала бы везучая соп-лячка, что она, Мотя, изучает сейчас заумные толстые книж-ки, даже "Капитал" товарища Маркса, или труды красавца Энгельса, похожего на театрального актера-любовника, что интересуется политикой, даже знакома с несколькими под-линными большевиками, которые давеча на площади разма-хивали красными флагами и оглушающе распевали возбуж-денными голосами:
- Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Она не считала себя голодной, но, тем не менее, она была истинной пролетаркой, душой блеющей за простой народ, не то, что смазливая сестрица, которая так-таки ухитрилась под-цепить единственного сыночка самого тысячника, то бишь, его наследника.
Прежде большущий заводище имперского значения зака-дычного дружочка Дементия Евсеича Макарова, заносчивого миллионщика Коновалова, постепенно разваливался на ра-дость и усладу многочисленной босой братии. Недаром голо-дранцы, чрезвычайно довольные погибелью "проклятого ка-питалиста", старательно голосили, подпевая новоявленному коммунистическому течению:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем....
Разрушать - дело нехитрое, только вот кто новое царство строить будет? Эти ораторы, черт их возьми? Посоветовались бы они с ней, всезнающей и все понимающей Матреной Ва-сильевной Ивановой! Уж она б показала им, где раки зимуют!
Нервно хрустнув костяшками пухлых пальцев рук, жен-щина встала и, потягиваясь, медленно подошла к окну, зана-вешенному яркой ситцевой шторкой с белыми кружевными оборочками.
- Тетя Мотя, что вы трете
Между ног, когда идете? - с издевкой прокричал писк-лявый Петька Егоркин там, по ту сторону пыльной, загажен-ной собаками и лошадьми, дороги. Прокричал, а сам в подво-ротню смылся.
"Оторвать бы язык этому шустрому кухаркиному вырод-ку, - вздрогнула от обиды Иванова, - только вот беда, стал Анфискин мужик Кузьма самым настоящим комиссаром, так что придется лишь украдкой малолетнему паскуднику зубы показывать, иначе делов не оберешься".
- Мотюшка, рыбка,- пришел с работы Матренин краса-вец-муж, - Мотюшка, что в городе-то творится! Кстати, Уч-редительное собрание состоит сейчас преимущественно из социалистов, так что....
"Так что пойду, набью морду слюнявому сосунку тупой поварихи, - внезапно решила "рыбка" и, не слушая возбуж-денных речей обычно рассудительного благоверного, про-ворно вылетела на опустевшую улицу, туда, где только что, сломя непутевую башку, носился сопливый обидчик в боль-ших, не по размеру, подшитых валенках.
- Не желаешь меня выслушать, - обиделся на вторую половину показавшийся из двери Гриша и, озадаченно повер-тев головой по сторонам, потащил ненаглядную в черноту полупустых неотапливаемых сеней.
- Вот, намереваюсь сказать тебе, - жарко целуя жену в полную, пропахшую сдобой шею, зашептал ее страстный муж. - Хочу вступить в партию я.
- В какую? - мгновенно вспоминая многочисленную политическую братию, задохнулась от напряжения Матрена.
- А это мы еще посмотрим, лапушка, - игриво защеко-тал завитыми усами налитые груди зазнобушки Григорий. - Кто из них встанет у власти, к тому и подамся.
- Иди ко мне, - удивляясь проницательности любимого супруга, нежно позвала мужчину разомлевшая от ласки жен-щина и, чувствуя внезапный прилив крови где-то там, внизу живота, протяжно, будто утомленно, вздохнула.
Наталья пекла хлеба и думала свою горькую сиротскую думу. Вот горе-то какое, пропала милая Улюшка! А вчерась Аграфена заставила падчерицу ей ноги мыть, а сама ядовито так похихикивала и с торжеством поглядывала на остолбе-невшего Филимона, вот, мол, вы у меня где. А тот, лупогла-зый, не может на мачеху наглядеться. И как еще батюшка о его срамных чувствах досель не догадался! Доколе будет си-ротинушка в прислугах у фурии отцовской? Выйти бы ей, девице, замуж, да только не сватает ее никто. Даже такой завалящий и немолодой мужичок, как Фома Еремин, на нее не зарится. И ведь после смерти жены остались у него ребятки мал мала меньше: три сыночка да доченька младшая. Согласна Натальюшка поднимать чужих деток, лишь бы злющее Аграфенино лицо больше не видывать. А батюшка тоже буйствовать стал. Все ему не так, не эдак, за все цепляется и обличить во всевозможных грехах их, своих родных чад, силится. Третьего дня Тиша Баранов заходил, взял у Василия Ивановича что-то из инструмента, да, не глянув ни разу на Натальюшку, домой пошел. А у нее сердечко запрыгало, затрепетало, как бросила она взор на богатыря русского. Ах, какие у него глазища, что бездонные омуты сорокинские, сгинуть в них можно. Да и если говорить без утайки: утопнуть в них, должно быть, сладехонько.
- Эй ты, падла! - неслышно подошла к падчерице Агра-фена Платоновна и в бок ребристым кулаком ткнула. - О чем думаешь, уродина проклятая? Жду не дождусь, когда ты с моих плеч слезешь. Да хоть бы убегла ты, как твоя Улька порчена. Выгнал ее мужик ейный из дому! Уж как Фекла Ус-тиновна-то радуется!
- Дык, не убегла она, - конфузясь под испепеляющим взглядом мачехи, вступился за младшенькую сестрицу Фи-лимон, - просто вышла, поди, гульнуть, да в лесу заплута-лась. Молода исчо!
- Ой, дурень ты, Филька, - засмеялась речам косноязыч-ного пасынка Грунька. Засмеялась, а сама кокетливо черные колдовские глаза на него скосила. - Где это видано, чтобы мужняя баба по ночам в болотах шлялась!
"В болотах? - вздрогнула Наталья и тотчас вспомнила вчерашнюю тень ужасную. - Не тот ли призрак Уленьку в топи утащил"?
- Собрал Дементий Евсеич народец, - продолжала ска-литься Аграфена. - Будут искать беглянку, авось, труп ее из трясины выловят.
- Авось выловят, - подтвердил предположения же-нушки появившийся из ниоткуда пасмурный Василий Иванович, рухнул на табурет самодельный да налил себе в стопку самогона картофельного.
"Не может того быть", - хватаясь руками за разверзшую-ся от горя грудь, отрешенно подумала Наталья и последнее, что она увидела, - были удивленные глаза Тиши Баранова.
Новость о пропаже первой на селе красавицы Ульяны Макаровой облетела, казалось, всю округу. Дементий Евсеич спешно набрал отряд человек в тридцать, заплатил им щедро, и бродили иззябшие насквозь, злые мужики по застывшим болотам сорокинским, искали они бабу сгинувшую, даже в избушку к Марфе-колдунье наведались. Пожала сухонькими плечиками чернокнижница, поплевалась в платочек да, мол-ча, и в дом ушла.
- Пропади пропадом эта нехристь, - пробурчал чуть слышно Еремей Красулин, да громко эти слова сказать побо-ялся. Кто знает, что с ним ведьма сделать могет.
- Вчерась зрел я странну тень во дворе, - оповестил компанию Фома Еремин. - Навроде как Алексея Антонова привидение. Знамо, уворовал он Ульяну в свои загробные терема. Уж больно баба пригожа была.
- Пригожа, да порчена, - шепнул Фоме на ухо Илюха Безухий. Отморозил он как-то ухо на Крещение, вот и про-звище за то получил.
- Цыц! - рыкнул на мужиков сам Дементий Евсеич. - Кто такую чушь тебе сказывал?
- Да простыня у девки была толком не вымазана, - раз-вел покрасневшими, в цыпках, руками Еремей Красулин. - Будто чиркнули по ней перстом порезанным.
- А ты эту тряпку лицезрел? - нахмурился тысячник, да так нахмурился, что у батраков мороз по коже пошел. - Еще раз от кого услышу плохое про Ульку, в реке утоплю!
Фекла Устиновна молилась Господу, прислонив веснуш-чатые короткопалые руки к запавшей груди, она с усердием клала низкие поклоны и шептала про себя долгие, труднодос-тупные слуху молитвы. Не позволил Иисус согрешить ей, горемычной, во имя семьи ее. Не дал разойтись с мужем ненаглядным, отомстил за Тришку болезного. Пропала Улька, сгинула, так ей и надо, змее подколодной! Сколько она, Феклушка, мечтала о том, что принесет ей сноха вну-чика. Будет возиться с ним бабушка, да в покое сладком нежиться.
Ох, как подивилась Устиновна выбору сыночка единст-венного, екнуло ее сердечушко, екнуло, да сразу будто бы перевернулось. Нет бы сосватал Дементий каку-нибудь девку работящу, кровь с молоком, таку, как Маруська Баранова, да втюрился Тришка в Назаровскую меньшую, а за той, хворой и тощей, все мужики в селе увивались. С радостью избави-лась от хилой падчерицы Аграфена Петровна, да на шею Ма-каровых ее посадила. Дык знала же, знала бедная свекровуш-ка, что глазастая Ульяна ее любострастного мужа рассудка лишит. Даже к Марфе-колдунье Устиновна тайком ходила. Зыркнула на нее тогда ведьма сорокинская да из избы охаль-но выставила. Не буду, мол, красу Улькину губить. Тогда по-ехала в Михайловск Фекла Устиновна, там, в аптеке у ста-рого немца, мышьяку, не торгуясь, купила, от крыс и мышей якобы. Подсыпала она яду в питье постылой снохе, да та вот, видимо, что-то учуяла, а потому нежданно-негаданно исчезла из их хором, даже во всем селе ее не видать. Значится, услы-шал Господь молитвы несчастной бабы, внял ее жарким мольбам, да схоронил проклятущую в болоте ведьмином.
Тришка сидел за столом и, утираясь рукавом белой само-тканой рубахи, залпом пил самогон стаканами, занюхивая его хрустящим соленым огурчиком, знамо, так ловко удава-лись они у любящей маменьки. Но лукавое зелье никак не желало потопить в себе его грусть-печаль. Ушла Улька от него, бросила мужа свово безропотного. Мало того, что он спуску ей во всем давал, жалел ее, дуру холодную и неотзывчивую, токмо не оценила она парня наибогатейшего, в селе первейшего, все на жеребца-батяню пялилась. Да и он, батяня, от снохи без ума стал. Даже маманю бедную захотел ради паскуды бросить.
Жалел ли Тришка пропавшую молодую жену свою, он и сам не ведовал. Вспоминал он время от времени белое, неж-ное тело Ульяны, которым так и не смог обладать, да очи ее синие-синие, будто предгрозовое небо над крестьянскими наделами.
Боялся он ее колдовских глаз, ой, как боялся! Но и ото-рваться от них силы не было. Будто околдовала его девка бе-лобрысая. Видимо, только ведьмачки бывают таким приго-жими. Только они.
- Триха, - внезапно ввалился в горницу сына сумрач-ный Дементий Евсеич. - Триха, не нашли мы бабы твоей. Пропала сношенька наша, пропала болезная. Чтой-то делать теперича будем?
Отчего у батяни трясутся тяжелые, завсегда крепкие и уверенные руки? Отчего катятся по небритым щекам подоз-рительные воззрению крупные капли? Ах, это хмель, нако-нец-то, подействовал на Тришкину буйну голову, на члены его онемевшие. Наконец-то. Теперя не будет Улька смущать израненную душу венчанного мужа свово. Отстанет от Трифона, даст долгожданного спокойствию ему. И родитель-нице, которую так шибко извела.
- Тришенька, - сквозь тягучую пелену в глазах больно резанул парня взволнованный голос подошедшей к его постели маменьки. - Тришенька, окстись, мой любезный сын, окстись, не покидай меня! - вдруг дико закричала она. - От-крой свои ясны очи, сокол сизокрылый! Ах, она стерва назаровская, будь она проклята, увела у меня чадо родимое, единственное! Увела за собой, не жалеючи!
Что-то страшное и черное с белеющей во тьме косой за плечами, крадучись, тихо приблизилось к умирающему, что-то страшное и черное положило ледяную ладонь на вздрог-нувшую от внезапности грудь Трифона. Вгляделся он внима-тельнее в привидение, да захолонулось сердце его, упало ку-да-то вниз, а потом подскочило, да вывернулось наружу, в руки тому, кто находился перед ним. И тогда засмеялся ужа-сающим смехом призрак, сжал в железных пальцах трепы-хающийся кусочек плоти, да выдавил из него последние кро-хи жизни.
ГЛАВА 6
Ветки обезумевших от ярости деревьев будто в отчаянии колотили по саням, в которых находилась промерзшая на-сквозь Уленька. Черный ворон летел перед самой мордой не-поворотливой гнедой кобылы и изредка затравленно каркал. Многометровые, казалось, вечные, сосны медленно и неохот-но расступались перед его проворным маленьким тельцем, чтобы, скрепя сердце, пропустить беглянку туда, в неизвест-ность, где на самом краю города ждала девицу ее злая судьба.
Прошла вечность, прежде чем неяркие звездочки несмело прокололи хмурое от постоянной непогоды небо. Призрач-ными тенями показались первые городские строения и похо-жи были они на кособокие сорокинские крестьянские избы. Темнота незримым одеялом окутывала эти уродливые город-ские строения, мешая разглядеть их, чтобы не упустить пред-сказанную Марфой-колдуньей горькую долю.
В одной из приземистых, сонных избушек теплился кро-хотный робкий огонек, несмело, а, может, чересчур смело, указывающий странствующим незнакомцам, добрым и злым, на то, что в ней еще есть жизнь. И тогда девушка неожиданно осознала, будто некто неведомый шепнул ей на ухо, что именно здесь находится тот, которого всемогущий Господь определил ей в супруги вечные. Спрыгнув на скрипучий снежок, замирая сердцем, зашла Уля во дворик этого не-большого подслеповатого домика и, помедлив немного, открыла крепкую незапертую дверь.
Резкий мужской стон потряс Ульяну настолько, что она, промерзшая до косточек и проголодавшаяся за долгую доро-гу, чуть не потеряла сознание. Тем не менее, беглянка взяла себя в руки и, памятуя о том, что там, в полутьме чужой гор-ницы, лежит ее наговоренная судьба, несмело вошла в свет-лицу и приостановилась возле большой русской, по вероят-ности, еще утром растопленной печи. Пучок свечей возлежал на приткнувшемся к стене столике, а рядом с ними примос-тился и нетронутый коробок спичек. Дрожащими пальцами Уля зажгла свечечку и поставила ее на табурет, к изголовью старой железной кровати, на которой покоился молодой па-рень с красным, будто обожженным, лицом. Парень пошеве-лился и резко повернул остриженную наголо голову к той, которая посмела побеспокоить его хмельное жуткое одиноче-ство. Уля шарахнулась в сторону от этого дикого бессмыс-ленного взгляда и позвала на помощь милосердного ангела-хранителя.
- Что с тобой? - к своему удивлению не ощущая запаха самогона, дрожащими губами произнесла девушка и, не по-лучив ответа, с разочарованием осознала, что юноша ничего не понимает.
Жаркий лоб лежачего в беспамятстве обжег пальцы, и Уленька поняла, что хозяин дома тяжело болен. Возле порога ровными рядами лежали наколотые дрова, которые незваная гостья с удовольствием подбросила в остывшую уже печь и, когда они вспыхнули веселым пламенем, она с облегчением осела возле импровизированного костра, чтобы вытянуть пе-ред ним окоченевшие после обременительного путешествия ноги.
Стон повторился. Невольно вздрогнув, Уленька тяжело встала и вновь подошла к постели несчастного. Тот застыл в том же положении, в котором она застала его несколько ми-нут назад.
"Хочет пить, - почему-то решила беглянка, метнулась к крохотной, отгороженной печью, кухоньке и нашла там ведро с водой. Положив на пустой стол вынутый из-за пазухи шматок подаренного ведьмой сала, Уля набрала полную кружку животворящего напитка, а затем несмело приблизилась к железной кровати.
Больной спал. Намочив висевшее на крюке несвежее по-лотенце, девушка заботливо вытерла багровое лицо юноши и смочила бесценной влагой его сухие горячие губы. Неожи-данный облегченный вздох вырвался изо рта хозяина дома, и он на мгновение приоткрыл глаза.
" Как у кролика", - подумала Уленька и присела на стул рядом с беспамятным незнакомцем, чтобы забыться тяжелым, без сновидений, сном.
Утро пришло мгновенно. Очнувшись на неудобном сво-ем ложе, Уля зябко поежилась и тотчас вспомнила все, что произошло с нею накануне. Больной тихо постанывал и напоминал собою кумачовую отцовскую рубаху, второпях брошенную на кровать.
- Кто ты? - поинтересовался нежный голосок, раздав-шийся возле самой входной двери.
Вздрогнув, Уля резко развернулась на этот неожиданный голосок и увидела тоненькую черноволосую особу в ко-кетливом, отороченном неизвестным мехом, коричневом овечьем тулупчике.
- Меня звать Ульяной, - проводя пальцами по затекшей шее, растерянно улыбнулась беглянка и сразу же почувство-вала, как едкая волна кожного зуда пронеслась по ее несколь-ко дней не мытой голове. - Я ехала мимо и решила попро-ситься у хозяев на ночлег, но, как видишь, оказалось, что я еще кому-то нужна.
- Неважное ты выбрала место, - осуждающе вздохнула пришедшая особа и, мелко-мелко ступая, стремительно по-дошла к парню.
- Знаешь, что у Германа сыпной тиф? - после некоторой паузы, вытирая бардовое лицо пациента смоченной в разве-денном уксусе тряпочкой, осведомилась младая особа. - И ты можешь подцепить болезнь от него сама?
- Значит, так тому и быть, - вновь вспоминая про свою богом данную судьбину, заключенную в неуютных стенах этой холостятской избы, прошептала Улюшка и вновь почув-ствовала на своем виске нечто инородное.
- Это вши, - проследив движение руки странной путе-шественницы, подтвердила ее опасения "докторша", - Меня зовут Фаиной, я соседка этого интересного молодого челове-ка. А потому, когда нет дома родителей, прибегаю оказывать ему необходимую медицинскую помощь.
- А если заразишься ты? - с жалостью окидывая взгля-дом ее неразвитую, по причине юного возраста, фигурку, тускло пробормотала Ульяна. - Тебе надобно жить, ведь ты еще так молода и ладна собой!
- Кто бы говорил! - неожиданно звонко расхохоталась Фаина и постаралась влить в безвольный рот больного не-сколько глотков мутной белесой влаги.
- Давай сладимся так, - собравшись с духом, торжест-венно провозгласила беглянка, - я буду ухаживать за Герма-ном, а ты.... А ты будешь изредка являться ко мне в гости, только встречаться мы будем во дворе. Там свежий воздух, а мне так потребно дышать свежим воздухом.
- Ну, нет! - возмутилась пришелица и заботливо попра-вила на парне сползшее к полу одеяло. - Ты не сможешь вы-ходить моего пациента, а потому....
- А что такое пациент? - озадаченно переспросила Уля.- Впрочем, я выхаживала и не таких больных пациентов, - Поверь, что только я смогу вылечить страдающего брюш-ным тифом.
- Не брюшным! - возмутилась девочка и тотчас сильно закашлялась.
- Сыпным, - немедленно согласилась с всезнающей ма-лышкой Уленька и заботливо похлопала ту по спине. - Пода-вилась?
- Ну, ладно, - успокоилась Фая и мгновенно покрылась крупными каплями пота. - Ну, ладно, оставайся, а я пойду домой. В погребе у Германа есть картошка, репка, лук и еще кое-что. Он умеет работать на земле. Так что корми его и са-ма ешь. Кстати, там, в углу, стоит настоящая пшеничная му-ка.
Еще раз закашлявшись, Фаина ушла. Вздохнув и мыслен-но пожалев милую девочку, Уля подошла к печи и с радостью обнаружила за ней большой мешок с благословенной надеждой на жизнь.
Подтопив печь, беглянка принялась за хлеба. Уж что-что, а они у нее получались на славу.
Тесто поднялось незамедлительно, будто давным-давно ждало своего часа. Запахло уютом, повеяло теплом, и поми-рающий от тяжкой немочи открыл большие, с петлистыми, красными прожилками, глаза.
"Как у кролика", - снова подумала новоявленная хозя-юшка и, схватив полную кружку воды, поторопилась к вне-запно пробудившемуся.
- Ты кто? - сделав большой, жадный глоток, невырази-тельно поинтересовался у прекрасного видения заново ро-дившийся. - Тебя прислали ко мне Новоселовы?
- Я ехала мимо и решила попроситься к вам на ночлег, - крайне смутившись, пролепетала Уленька. - А потом увидела вас, возлежащего без сознания. Вот и решила....
- Тебе необходимо как можно быстрее бежать отсюда, - нахмурил темные брови юноша. - Возле меня уже давно при-таилась смерть, и нет никакой необходимости в том, чтобы вместо одной жертвы костлявая забрала две.
- Не гони меня, - с тревогой и набежавшей неожиданно нежностью всматриваясь в правильные черты лица наречен-ного, жалобно всхлипнула Улюшка. - Некуда идти мне, так как еще третьего дня сбежала я от ненавистного мужа и его похотливого родителя. На улице сиротинушку ожидает поги-бель, а здесь, кто знает, может, милосердный Господь и по-жалеет горемычную.
Ничего не сказал парень, а только откинулся на подушку и снова впал в беспамятство.
Пришло время приниматься за тяжкую, опасную работу, которая могла закончиться кончиной, тем не менее, Уля с решимостью засучила рукава бежевого платья, подаренного любвеобильным Дементием Евсеичем в той, другой жизни.
День сменялся ночью, ночь - днем, но не было для стара-тельной сиделки ни дня, ни ночи, а был лишь сплошной се-рый вечер, который она посвятила тому, за которого в скором будущем непременно должна выйти замуж. Так сказала Марфа, а она никогда не лжет.
Прошло около двух недель. Каждое утро, в одно и то же время, навещала вынужденных отшельников раскрасневшая-ся от мороза Фаина и, надрывно кашляя в расписную вареж-ку, неизменно приносила беспамятному подопечному лекар-ства и что-нибудь вкусненькое. Обливаясь потом, она насто-роженно наблюдала за действиями взявшейся из неизвестнос-ти подозрительной особы, и, по всей видимости, оставалась довольна теми операциями, кои Ульяна совершала на ее гла-зах. Все шло своим чередом. Постепенно лицо Германа при-обрело естественный цвет, подсохли, а затем исчезли окро-вавленные укусы насекомых, он перестал потеть, но все еще не приходил в сознание. А однажды, когда на дворе надрывисто завывала метель, Уля поднялась после ночи, как всегда, проведенной на полати, разбитая, словно кто-то неве-домый в ярости, как ненавистный Тришка Макаров, исступленно колотил ее бедное тело железными кулаками. Спотыкаясь на ровном месте, утопая мелко трясущимися руками в плывущей в никуда воздушной, как облако, стенке, она с трудом приблизилась к кровати Германа, а там с ра-достью обнаружила, что бывший уже больной открыл глаза.
- Хочу пить и есть, кажется, съел бы быка и выпил бы ведро воды, - покрываясь алым румянцем, виновато признал-ся он и как-то по-новому, ласково, взглянул на прелестную, но слишком усталую и, видимо, все же заболевшую сыпным тифом прелестную девушку, ценою своей жизни спасшую его от старухи-смерти.
"У него, наконец-то, прочистились ясны глазоньки", - с нежностью подумала Ульяна, и ее маленькое неопытное сер-дечко часто-часто застучало в груди.
- Сейчас, сейчас, - засуетилась хозяюшка и, запинаясь, стараясь не обращать внимания на позыв к рвоте, поплелась к печи, чтобы согреть нареченному настоящих русских блинов, испеченных вчера вечером, благо, вместе с настоящим город-ским нижним бельем и своими старыми, но не рваными и не выцветшими платьицами, четыре яйца третьего дня принесла любезная Фаенька.
Тяжелая сковородка с кушаньем была уже совсем рядом, как у Уленьки отчаянно закружилась голова. Тихо ойкнув, девушка попыталась ухватиться за несуществующую опору, но та, словно дразня ее, медленно отплыла на приличное рас-стояние. Крепко стиснув зубы, Уля упрямо шагнула к необ-шитой бревенчатой стене и, не достигнув места назначения, неожиданно для самой себя кулем повалилась на холодный некрашеный пол.