Дорога, дорога... От хутора до райцентра-3 км, а обратно-5. Разве такое бывает? Бывает! Потому что выезжаешь ранним утром, когда еще прохладно, солнце-веселый желтый шар, оно греет, а не испепеляет, впереди-целый день надежд на успешное решение многих вопросов и проблем. Вдобавок ко всему дорога от дома почти все время под горку, едь-не хочу! Обратно тащишься на велосипеде, навьюченном, как верблюд, сумками с продуктами, стройматериалами, с нерешенными проблемами, на которые потрачен весь день. Безрезультатно. Солнце в зените, дорога в гору... Да, тут не 5 км, а пожалуй, что и все 6. Или больше...
Я въезжаю на подъем, из последних сил делаю еще один оборот педалей и спрыгиваю на землю. Все, нету сил ехать. Пойду пешком. Медленно, палимая солнцем. И чего это летом так жарко, а зимой-так холодно? Вот взять бы, да и уравнять температуру до среднегодовой... Мысли медленно текут, иногда полностью останавливаясь, наткнувшись вместе с велосипедным колесом на дорожный камушек...
А на следующее утро надо было повторять мучительный каждодневный путь, потому что оставались нерешенные вопросы, заканчивалось что-то из еды, и я с ясными утренними лучами солнца летела под гору на своем велосипеде-коне, рогатом, как олень, состоявшем из двух колес, педалей, руля и меня посередине. Не велосипед, а прямо трансформер какой-то...
Потом все повторялось: обратная длинная дорога, мечта о прохладном душе и усталость. Я спрыгивала с велосипеда, и он почти по-человечески вздыхал, ему становилось легче. Ну, хоть кому-то легче. Или чему-то?
Впереди медленно поднимается в гору женщина. О, соседка! Баба Лена. Живет в трех домах от меня. Да, именно соседка, в хуторе, состоящем из одной улицы, все соседи. Слегка ускоряю шаги. Точно. Не обозналась.
Баба Лена рада: "Хорошо-то как, что ты мимо не проехала. Можно, я на руль обопрусь? Совсем сил нету. В больнице была, давление задавило, а врачи... Что они скажут: Старая, мол, так и должно быть. Так что, и в больницу не ходить, ложись и помирай?"-выливает она на меня свою обиду и боль.
"Вот раньше врачи были,-пускается она в воспоминания.-Придешь, послушает, порошков выпишет. Сразу и полегчает. И не врачи даже, а ФЕРШЕЛА, а все знали. Все болезни!"
Она тяжело опирается на руль моего велосипеда и просит остановиться.
Передохнуть.
Устала.
Баба Лена прерывисто дышит, а я не могу оторвать взгляда от ее руки. Изящная легкая кисть, не раздавленная повседневным тяжким трудом деревенской женщины. С овальными ногтями, без шрамов и старческих пятен. Чтобы иметь такие руки в таком возрасте, нужен тщательный уход. Каждодневный. Кремы, массажи, ванночки... И не всегда помогает, и не всем. А в деревне, с хозяйством, с коровой и огородом? Какие там кремы, какой маникюр... Такие руки-подарок Божий. Как награда.
Баба Лена всегда обращала на себя мое внимание непривычной внешностью: не просто чистоплотная, а какая-то холеная даже, изысканная в одежде. Такой, наверное, была бы в старости Лушка Нагульнова. Прямая, несгибаемая... Белая кофточка, шуршащая юбка, белоснежный батистовый платок и такие же белые до голубизны волосы, собранные в аккуратный пучок, отливающие каким-то хрустальным блеском, правильные черты лица, голубые глаза и белая ровная кожа с легким румянцем.
Ох, и красива в молодости была, наверное, баба Лена?! "Да ничего,"-скромно соглашается она, и мы продолжаем путь.
Между райцентром и прилежащим поселком-заросший бурьяном пустырь. И ничего этому бурьяну не делается, жара ему нипочем, не то, что все эти изнеженные огородные культуры. Вот и поливаешь их, и пропалываешь, а нет такой буйной листвы, такой яркой зелени...
"Да, высокий бурьян,"-кивает головой баба Лена и замолкает.
"Мама тебе о голоде 1933 года рассказывала?"-неожиданно спрашивает она меня. Киваю: "Да, немного."
"А уж мы-то как голодали,-вздыхает баба Лена.-Мужчины из станицы в город ушли, на заработки, так мы и остались одни: мама, я и братик младшенький Петруша. Зерно забрали подчистую. И не только зерно. Все вымели. Как же хотелось есть.! Мама-на работу, а мы с братиком по столам, сундукам лазаем, вдруг где корочка завалялась. Ни разу не нашли, но с каждым уходом мамы вновь приступали к поискам. Наплачемся, голодные... И траву ели, и корешки выкапывали, хоть чем-то живот набить, голод обмануть... Мама ходила на работу ради миски каши, которую давали работающим раз в день. Мама съедала совсем немного, а все остальное приносила нам. Мы часами высматривали ее, сидя на дереве. Было раннее лето, еще не созрели плоды, стояла сильная жара, как сейчас, но мы не покидали своего наблюдательного пункта. Мама придет, каши принесет. Звучит, как прекрасная песня. Постоянное недоедание подкосило маму, и она слегла. У нее не было сил подняться с кровати, мы затихли в углу. Мама не могла ходить на работу, и единственный источник нашего питания исчез. Нет работы-нет каши. Сколько мама болела-не помню, наверное, несколько дней. Она совсем ослабла, я поила ее водой и много плакала. Однажды мама пришла в себя, подозвала меня и сказала: "Я заболела. Старшая в семье теперь ты. Бери Петрушу и иди к моей сестре. Возьми бидончик, у них корова должна быть, может, молочка с собой дадут или маслица. Собирайтесь и идите сейчас. До ночи доберетесь. А то все умрем..." Слово матери было законом. Я взяла бидончик в одну руку, ладонь братика- в другую. Вот и все сборы.
Жила тетя за двумя полями и перелеском. Недалекий путь, но и не близкий для десятилетней девочки и пятилетнего мальчика. Окружавшие станицу поля заросли бурьяном. Некому было сеять, да и нечем. Очень быстро заросли и дороги. Только еле заметные следы от проехавшей телеги указывали путь. Так мы и пошли, ориентируясь на эти колеи.
Солнце нещадно палило, братик начал хныкать, просил пить. Я ведь не догадалась взять в дорогу воды. Чтобы хоть как-то отвлечь маленького, я стала громко петь. Петруша успокоился, и мы продолжили путь. Бурьян стоял стеной справа и слева, впереди и сзади.. Он был везде.
Вдруг прямо нам наперерез из стены бурьянов высунулась лошадиная морда, а за ней-телега, а в телеге-краснощекий веселый дедушка с густой седой бородой и длинными седыми волосами.
"О, -сказал он.-Какие хорошие детки! Куда идете?"
"К тете за молоком,"-отвечала я ему.
"Это хорошо, что решили тетю навестить. Молодцы. Только ведь скоро ночь, до темноты не дойдете, заблудитесь, а ночью-волки, ГАМ, -клацнул он зубами, -и съедят вас."
" Страшно?"-обратился он к перепуганному братику.
"Страшно!"-заплакал малыш.
" Вот что, -задумчиво предложил дедушка.- Садитесь- ка на телегу, да и поедем к нам с бабушкой домой."
" Дома у нас есть мед,"-сказал он Петруше.-
"И куколки, много куколок,"-повернулся он ко мне.
Мед и куколки. Как тут устоять...
"Переночуете, а утречком я вас в станицу и отвезу. По холодку!"-весело говорил он нам. Дедушка посадил нас на телегу, и мы поехали прочь от нужной дороги. Его дом находился совсем недалеко. На звук вышла бабушка, тоже высокая и улыбчивая.
"Вот как хорошо, что вы приехали, -приговаривала она. -А то нам с дедушкой скучно тут одним."
" Ой, яки диты кохани,"- сказала она, прижав к себе Петрушу.
Нас посадили за стол и налили в тарелочку меда. Мне дедушка протянул куколку. Не обманул. Куколка была неновая, но красивая, и, когда я ее прижимала к себе, хрустела соломой. Не кукла, а мечта. Дедушка ходил от меня к братику и обратно, а бабушка ласково поглядывала на нас.
"Яки диты кохани,"- повторила она, и я вздрогнула. Почему они такие румяные и полные, откуда у них мед и этот пышный белый хлеб, если у нас в доме нет даже крошечки?...
Бабушка посадила Петрушу к себе на колени, а мое сердце забилось в груди, как птичка.
"Мы хотим спать,"- сказала я, и дедушка с бабушкой засуетились, встали из-за стола и ушли в хату.
Я схватила бидончик, Петрушу и бросилась вон из двора. Мы бежали изо всех сил. Надо было успеть добежать до спасительной стены бурьяна . Как хорошо, что он такой высокий. Мы нырнули в жаркую гущу растений и перевели дух. Надо побыстрее дойти до дороги к тете. Бежать, бежать!!!
"Лена, зачем мы ушли?-хныкал Петруша. -Я еще меда хочу. И пить!!!"
" Петруша, -сказала я ему. -Это не дедушка и бабушка. Это людоеды."
" А кто такие людоеды?"-спросил Петруша и затих.
"Молчи,- сказала я ему, -Если они нас услышат, то поймают и съедят. Как волки."
" Деточки,"- донесся издалека голос деда.
" Вы где, деточки?"- вторила ему бабка.
"Только молчи,- шептала я Петруше. -Только молчи!!!"
"Деточки, -ласково звал белый дед. -Медику, куколку! А то волки придут и вас съедят."
Мы услышали приближающийся хруст бурьяна. В нескольких шагах от нас, шумно дыша, прошла лошадь, тащившая телегу.
"Петруша, Лена,-звал дед.- Вы где?"
"Нет, не могли они далеко уйти, -сказал сам себе дед и крикнул.- Тпру!!"
Лошадь остановилась. Мы сидели в траве, прижавшись друг к другу. Я взглянула на Петрушу и обомлела: его белоснежная кудрявая голова ярко выделялась на зелено-желтом фоне бурьяна.
"Заметит, схватит, съест,"-застучало в висках, я прижала Петрушу еще ближе к себе и накрыла его голову подолом своего серенького платьица.
"Но,"-тихо сказал дед лошади, и телега захрустела дальше.
"Куда поехал дед: домой или вперед?"-гадала я. Шум стих, я сняла подол с головы братика. Его лицо было красным от жары, но он молчал. "Сиди тихонько,"-прошептала я ему.
Я стала медленно подниматься, чтобы осмотреться. Деда не было рядом. Я облегченно вздохнула и совсем было собралась позвать братика. Сейчас мы быстро побежим в соседнюю станицу, там люди, там тетя...
Я оглянулась и обомлела: буквально в нескольких метрах от нас, вытянувшись во весь свой громадный рост, на телеге стоял дед. Сложив ладонь козырьком, он всматривался в окружающие заросли. Нас спасло только то, что он стоял к нам спиной. Я моментально присела , обхватила Петрушу и спрятала его голову под подол. "Но!-скомандовал дед , и телега двинулась вперед. Он ехал в сторону нужной нам дороги.
Что же делать? Ведь скоро ночь, а там... Скрип прекратился.
"Я все равно вас найду,- зло закричал дед. -Вы никуда не денетесь. Лучше сами выходите."
Он еще долго кричал и ездил на телеге то вперед, то назад. Стали опускаться сумерки. Я привстала. Деда не было видно.
"Бежим, -шепнула я братику, и мы побежали, пригнувшись. Кто вывел нас тогда на нужную дорогу, наверное, Господь сжалился над маленькими детками. Мы бежали, уже не останавливаясь ни на минуту. Петруша тяжело дышал рядом. Вот и первая станичная хата. А вдруг это не та станица? Вдруг и здесь живут людоеды? Я стояла у окна и боялась постучать. Я смутно помнила дом, в котором жила тетя, мы долго плутали по темным улочкам, пока встречная бабуля не указала нам нужную хату.
Мы переступили порог, увидели знакомое лицо и бросились к тете. Петруша громко зарыдал, тетя принялась его успокаивать, а я не могла произнести ни одного слова. Ни слова, ни слезинки. Хотелось все рассказать тете и выплакаться, но только утром я смогла поведать о страшной встрече.
"А дед большой такой и седой?"- спросила тетя.
"Да," -всхлипывала я.
"Ты молодец, -сказала тетя. -Вы ведь на самом деле на людоедский хутор попали. Только как ты догадалась, что эти люди недобрые?"
Я не могла толком ничего объяснить, в памяти отложились страшные рассказы мамы и соседей о людях-людоедах, и это сыграло свою спасительную роль в той ситуации. Что меня озадачило: то ли то, как бабка ощупывала братика, то ли не по времени богатый стол, то ли корзинка, из которой дед вытащил куколку для меня?... Я заметила, что куколок там несколько...
Тетя пошла к председателю, ей дали лошадь и возницу, нас посадили в телегу и повезли домой. В бидончике плескалось молоко, в сумке лежала буханка хлеба, немного крупы, это соседи тети собрали по крошке еду для больной сестры. Мы проехали мимо поворота в страшный хутор. Я прижала братика к себе. Белокурая головка склонилась ко мне на колени: братик спал. Он устал, он был еще очень мал, чтобы долго помнить и плохое, и хорошее. Нас привезли домой, где во дворе под деревом прямо на земле сидела мама.
Привезенная еда была кстати, и мы долго еще ею спасались , считая каждую крупинку и каждую крошку. "Ты не представляешь, что такое голод, ни о чем больше думать не можешь. Только о еде," -тихо произнесла баба Лена.
Страшная история, поведанная ею, так заняла нас обеих, что мы, оглядевшись, удивились, как быстро дошли до нашего хутора.
"Баба Лена, вы все так хорошо помните, -сказала я. -Как же вам, наверное, было страшно!"
И она , расстегнув пуговички, закатила рукав кофточки.
"Ось, бачишь?- вдруг по-украински спросила она меня.- Стильки рокив пройшло, а я боюсь, як тоди... Уся шкура дыбом!" Ее рука была покрыта мурашками. Через почти 70 лет...
И ни война, ни разруха, ни смерть малолетней дочери не смогли затмить тот страх, пережитый в раннем детстве в густых пыльных зарослях, где маленькая девочка, накрыв подолом платья голову братика, дрожала от ужаса, а полный сил людоед с румяным лицом Деда Мороза тщательно осматривал окрестности в поисках сбежавшего ужина.
Баба Лена уходит, высоко неся свою гордую голову. Дома ее ждет муж. Много лет прикованный параличом к постели, давно уже не узнающий жену и называющий ее "мамой". Ему суждено пережить свою Лену на несколько лет, и ухаживающую за ним дочь он тоже будет называть "мамой".
А накануне смерти бабе Лене приснится сон, в котором ее, совсем молодую, будут увозить на телеге громадные быки... И она успеет рассказать о роковом сне дочери за несколько мгновений до того, как эти самые быки навсегда увезут ее в солнечный край, где всегда хорошая погода, нет болезней и горя, и все молоды и счастливы....
Только мы еще не знаем о предстоящем ничего. Ни она, ни я.
Баба Лена входит в свой двор и машет на прощание легкой рукой....
Вот так бывает. Дорога туда-3 км, а обратно-длиною в целую жизнь.