Утром, в шесть ноль-ноль, дежурный звонким голосом, как петух прокричал: "Подъем!" Не успев одеться, мы услышали следующие команды: "Выходи строиться! Стройся на утреннюю зарядку!"
   Кое-кто еще потягивался на кровати, когда в казарму вошел командир взвода. Вновь дежурный прокричал: "Скорее выходите на улицу, всех опоздавших запишу для доклада командиру!" Последние слова заставили нас поторопиться, куда делась вялость и сонливость! На кроватях запаздывающие быстро натягивали верхнюю одежду, на бегу застегивали пуговицы на штанах. Внизу, у крыльца, взвод построился в две шеренги. Перед строем ходил командир и поглядывал на опоздавших, беспрерывно выбегавших из дверей. Таких оказалось более десятка.
   - Товарищи! - обратился к нам командир, - на сборы и построение вы сегодня затратили целых тридцать минут, это никуда не годится! Согласно распорядку дня на сборы отводится десять минут, иначе вы можете остаться без завтрака, в столовой наши места отдадут другим подразделениям, а нам придется ждать, пока освободится столовая. Товарищ Максименко, фамилии опоздавших запиши в рапорт и передай мне. А сейчас ведите взвод на зарядку.
   После километровой пробежки, взвод возвратился в казарму. Дежурный сообщил, что через двадцать взвод будет построен для следования на завтрак. Умыться, заправить кровать, почистить обувь за двадцать минут довольно трудно, но я все-таки успел. Во время заправки кроватей командир ходил по проходу и наблюдал за процессом. Тем, у кого не получалось, командир показывал на уже заправленные кровати и советовал поучиться. Через двадцать минут взвод шел в столовую на завтрак. Столовая располагалась за три-три с половиной километра от казармы.
   Перед экзаменами взвод отправили на медкомиссию. Она состояла из опытнейших врачей, которые тщательно осмотрели каждого. Последним испытанием была проверка на карусели. Состояние глаз и устойчивость на карусели были основными анализами при определении годности. Я боялся за свои глаза, так как они слезились. А причиной явилось то, что в глаза попал песок. Теперь песчинки мешали смотреть на рамку проверочной таблицы. Правый глаз видел лучше, но левый слезился и букву "ы" я назвал чужим именем - буквой "ш". Карусель находилась в отдельной комнате и перед тем, как туда войти и сесть в кресло, испытуемому завязывали глаза. Когда меня пригласили на эту процедуру, первым делом я попытался отыскать в комнате яму, в которую придется падать после кручения на кресле. Несмотря на повязку на глазах, кое-что разглядеть было можно, но никакой ямы я не нашел. О яме рассказывали многие абитуриенты, и я не сомневался в ее наличии в комнате, но из-за повязки пол обозревался не полностью. Сел в кресло, но врач поднял меня со стула, несколько раз повернул кругом, затем взял за руки и повел в противоположную сторону от стула, снова развернул и вдруг предложил сесть на стул. Я сел и понял, что подо мной карусель, стал ждать, когда начнут крутить. Стул завертелся сначала медленно, потом быстрей и быстрей. Наконец, стул остановился. Сразу же раздалась команда: "Встаньте со стула и сделайте два шага вперед!" Вспомнилась яма, и я подумал: "Чему быть, тому не миновать, лишь бы жив остался!", и я тут же сделал два шага перед собой. Ямы не оказалось, а меня по инерции чуть-чуть занесло в сторону. Сняли повязку и велели идти одеваться. Допустили к дальнейшим экзаменам. Я радовался, так как оказался здоров.
   Первым предметом по расписанию шла математика письменно, затем устно. Математика считалась основным предметом. Из группы абитуриентов, приехавших из Сталино, по состоянию здоровья не прошли три человека, после сдачи экзаменов по математике не прошли еще десять человек. После завершения сдачи экзаменов перед зданием административного корпуса были выстроены три взвода абитуриентов и зачитан приказ начальника училища. В приказе перечислили тех, кто сдал экзамены и зачислен в училище, затем тех, кто сдал, но не набрал проходного балла, и, наконец, тех, кто не сдал. Те, кто не прошел по баллам и кто не сдал экзамены пошли оформлять свой выезд в обратный путь. Меня в списках не зачитали, и я терялся в догадках, стоя в строю. Вдруг раздалась команда: "Те, которые не попали в списки, выйти со строя на два шага вперед!" Вышло из строя примерно пятнадцать человек. Остальным приказали разойтись. Вышедшим из строя надлежало явиться в Ленинскую комнату. Там перед собравшимися выступил полковник Николаенко и сказал:
   - Товарищи, вас собрали для того, чтобы озвучить особое решение начальника училища. Приехали вы в училище по билетам, выданным местными райвоенкоматами, то есть за казенный счет. Отсюда домой, если захотите, поедете за свой счет, только домой мы вас не отправим. Вам разрешено пересдать экзамены по предметам, по которым вы получили низкие отметки. Для подготовки вам отводится пять дней. Если кто из вас и на этот раз попытается крючкотворствовать и вилять, и в результате не исправит оценки, будут отправлены из училища в пехотную часть для прохождения срочной воинской службы. Список предметов, по которым вам надлежит повторно сдать экзамены, я сейчас зачитаю.
   Мне стало понятно, почему мою фамилию не зачитали ранее в приказе. Предстояло повторно сдавать экзамены по русской литературе письменно и устно. Было понятно, что экзаменационная комиссия разобралась и выявила "мудрецов", которые искусственно снизили себе балл при сдаче отдельных предметов. Я, конечно, русский язык знал слабо, и занизить оценку не стремился. Дело было в том, что подошло время призыва меня в Армию, а перед поездкой я закончил десять классов вечерней школы - отчислять меня из училища не имело смысла. Вместе со мной таких "завалившихся" набралось пятнадцать человек.

   Через неделю все экзамены были позади. Зачислили меня в первый взвод третьей роты и отправили в летний лагерь. Размещался он за городом на большой ровной и зеленой поляне. Территория лагеря со всех сторон была огорожена колючей проволокой. Взвод входил в ворота, которые круглосуточно охранялись часовыми. Курсанты могли выйти за ворота, только имея на руках документ и пропуск. У старшины роты я получил верхнюю и нижнюю солдатскую одежду, а свою свернул в узелок, подписал чернильным карандашом и отнес на склад для хранения. Первый месяц изучал строевые уставы, учился ходить строевым шагом, громко подавать строевые команды. На третий месяц мне выдали винтовку и противогаз. Заниматься строевой подготовкой стал на плацу. В течение трех месяцев прошел курс молодого бойца, сдал на "хорошо" строевую подготовку, уставы молодого бойца, устройство и владение винтовкой. Назначили меня командиром отделения, и спрашивать стали за все отделение. Трудно пришлось осваивать первую ступень командирской должности. За грязные подворотнички, грязно почищенную винтовку, за плохо убранную кровать, - в ответе за всех командир отделения.

   В сентябре 1940 года взвод приступил к теоретическим курсовым занятиям. Изучали материаловедение и электротехнику, черчение и геодезию, двигатели внутреннего сгорания и теорию полетов. Изучали вооружение, применяемое на боевых самолетах, слесарное и скорняжное дело, другие предметы. Дни были заняты до десяти часов вечера, и только перед отбоем отводился час на подготовку к следующему дню. В этот час писали письма домой, чистили винтовки, подшивали к гимнастерке чистые подворотнички, играли в шашки и шахматы. За учебой время бежало незаметно. В воскресенье - выходной день. Шли в спортзал, занимались на снарядах, иной раз смотрели спортивные состязания на городском стадионе, но чаще нас гоняли копать плавательный бассейн. Преподаватели были опытные, с большим трудовым стажем. Инструктора по практическим наукам старались дать нам знания по шорному, кузнечному и сварочному делу.
   Училище славилось на всю страну хорошей подготовкой летных и технических кадров военно-воздушного флота страны. В 1935-36 годах в нем учился сын И. В. Сталина - Василий. Тогда училище готовило летчиков, и Василий выполнял уроки, практические работы наравне со всеми, не пользовался никакими поблажками. Сталин регулярно справлялся о его учебе, требовал от начальника училища жестко спрашивать за несоблюдение дисциплины и воинских уставов. В годы войны, со слов одного из его сослуживцев, Василий был командиром авиаполка, и со своих подчиненных также строго требовал следовать уставам, как, в свое время, Сталин требовал от него.
   Учебный корпус училища был расположен в лесу, за четыре-пять километров от казарм. Два раза в день ходили мы туда на занятия - утром на учебу, после обеда - на самоподготовку. Вздумает помкомвзвода впрыснуть бодрость в колонну идущих на занятия курсантов и гаркнет: "Подтянись! Взять ногу! Раз-два, раз-два три!...Запевай!" Мне и всему взводу было известно, что выполнять команду следовало немедленно, промедление может вызвать новую команду, но усталость не всегда располагала к пению и я, как запевала, продолжал идти молча, остальные тоже молчали. Командир повторял команду еще один-два раза, а затем командовал: "Бегом, марш!" В такт марша я запевал: "А я пийду в сад зеленый, в сад зеленый воду брать!" Взвод дружно подхватывал песню, а помкомвзвода, добившись своего, довольный шагал рядом с колонной и улыбался. Были случаи, что бегали до пота, но не пели. Тогда расплачиваться за свое упорство приходилось бегом, в течение недели, и особой прилежностью в учебе. Все дни были загружены до предела. Блаженство наступало только в кровати, когда труба сыграет отбой и я, обнажив свое тело донага, падал в белую мягкую постель. Растопырив пальцы рук, ладонями касаясь прохладной постели, я перебирал в памяти прожитые годы, вспоминал родной дом. Маму, своих односельчан, и незаметно засыпал крепким сном. Учебная муштра, казалось, делает из курсантов послушных роботов. Но закалка, полученная в училище, в военные годы помогала мне сохранить здоровье, выносливость и веру в победу.
   Я любил физкультуру со школьной скамьи. В детстве целыми днями на коньках гонял по льду гладко выточенный из дерева шарик (свинку), катался на самодельных лыжах с холмов и снежных наметов, летом плавал на пруду. Попав в училище и получив возможность заниматься на перекладине, брусьях, коне. И очень скоро я завоевал признание товарищей и командиров, как лучший спортсмен. Меня стали привлекать к занятиям по физкультуре с отстающими. По выходным дням в спортзале собирались желающие потренироваться на снарядах. И я вместе с ними частенько шлифовал особо сложные упражнения, по несколько часов подряд, добиваясь безупречного их исполнения.
   Успеваемость моя по физкультуре неизменно оставалась отличной. Увольнительную в город предоставляли только хорошо успевающим курсантам, один раз в неделю, нескольким человекам из роты. Чтобы получить увольнительную, надо было ждать десять-пятнадцать недель. Мне удалось за период учебы получить увольнение в город три раза. Два раза я бродил по парку, любуясь нарядными девушками, а третье увольнение использовал на просмотр нового кинофильма. Отдых в городском парке, посещение кинотеатра способствовали лучшему нервному расслаблению, организм заряжался новой энергией. Во время самоподготовки вокруг меня собирался кружок курсантов, желающих лучше усвоить предмет. Вместе с ними я докапывался до сути интересующих нас вопросов по теории полетов, конструкции самолетов, работы авиадвигателей, электротехнике, радиотехнике и связи.
   За хорошую успеваемость я неоднократно получал благодарности от командования и пользовался деловым авторитетом среди курсантов. В начале 1941года наш взвод был вызван в мастерскую для снятия мерок, шла подготовка к пошиву офицерских костюмов из темно-синего сукна. Мерки сняли и пообещали ускорить их пошив. Радости нашей не было предела. Нравилась форма одежды и мне, я даже опередил события тем, что, явившись в фотоателье, попросил снять меня в офицерском костюме и темно-синей пилотке. Эта фотография дожила до моей старости только у Паши, у остальных родственников, в том числе и мамы, она была утеряна в годы Великой Отечественной Войны.
   Освоение профессии авиатехника шло не по месяцам, а по неделям. Среди курсантов пошли слухи, что срок учебы будет сокращен наполовину. Первый выезд на аэродром для практического обучения согласно расписанию был назначен в феврале. "Наконец-то настанет время отдыха от зубрежки учебников", - говорили курсанты между собой. И верно, теория приелась и мне. С большой радостью я ожидал этого дня, соскучились по физическому труду и остальные, так что все с душевным подъемом готовились к отъезду на аэродром. Погода установилась морозная, земля была укрыта толстым слоем снега.
   В конце января получили со склада валенки, ватники и рабочие рукавицы, и в один из дней на автомашинах выехали на аэродром. Поселили нас в бараках, стоявших рядом с аэродромом, оборудованных двухъярусными нарами. Кормили в столовой, построенной из досок и легких стеновых материалов, но пищу готовили жирную и вкусную. Кормили четыре раза в день с обязательным послеобеденным сном. Без привычки уснуть сразу, оказалось трудным делом, бывало, только сомкнешь глаза, как раздается команда дежурного: "Подъем!" Нормально засыпать научились после трех-четырех дней пребывания на аэродроме. В конце недели среди курсантов появился слух, что начальством получена правительственная бумага, и вечером ее прочтут на сборах. Бумага пришла с грифом "секретно" и о ней говорили шепотом. Говорили, что якобы она касается службы в Армии.

   В пятницу, после полдника, было объявлено, что в столовой будет читка приказа Министра обороны - маршала Советского Союза С.К.Тимошенко. Собралось около пятисот курсантов. Пришлось освободить помещение от столов и скамеек, чтобы вместить всех курсантов. Помещение битком набилось курсантами, стояли так тесно, что пройти между курсантов было трудно. В приказе говорилось, что в связи с чрезвычайно серьезной международной обстановкой сложившейся на данное время, в порядок прохождения службы в Армии вносятся некоторые изменения. Согласно решению Совета Народных Комиссаров, с 1941 года военнослужащим ВВС рядового состава и младшим командирам устанавливался обязательный четырехгодичный срок службы. На период службы в армии запрещалось жениться, вводилось казарменное положение. Окончившим летное военное училище присваивалось звание "сержант" и профессию - пилот, окончившим авиационно-технические училища - присваивать звание "сержант" и профессию - механик авиации. После прочтения приказа в столовой послышался глухой, недовольный ропот курсантов:

   После возвращения в училище занятия продолжались не в училище, а в мастерских по ремонту двигателей. Учились регулировать в двигателе раннее и позднее зажигание, газораспределение.
   В июне начались госэкзамены. После госэкзаменов по материаловедению, переносной радиостанции и вооружению, в моторном цехе в течение одной недели с нашим взводом проводились консультации по пройденному материалу. В один из дней я с группой курсантов занимался разборкой двигателя и нечаянно уронил себе на ногу нижнюю часть картера, шпилькой мне пронзило насквозь левую ступню, после чего я попал в санчасть. Случилось это в конце второй декады июня месяца.
   Госэкзамены по эксплуатации самолета и мотора сдавались непосредственно на аэродроме. По расписанию, взвод должен ехать на аэродром 28 июня, и я с тревогой поглядывал на свою продырявленную левую ногу. Воспаления не было, но боль была сильной. Для передвижения по палате мне дали костыли. С ними я мог передвигаться в столовую, в туалет, а самое главное, мог подходить к окну, из которого была хорошо видна дорога, по которой курсанты строем и поодиночке ходили в столовую и на учебу.

   День 22 июня выдался хорошим, ярко светило солнце, вокруг стояла тишина. Больные в выходные дни процедуры не принимали, а развлекались игрой в домино, шашки, шахматы. Среди играющих был и я, во время одной из пауз, когда я был вне игры, подошел к окну и с удивлением увидел, что по дороге, с винтовками на плечах, бежали и быстро шли курсанты. Возвратился к столу и спросил играющих, куда бегут курсанты с винтовками, но ответа не дождался, все были заняты своим делом и на мой вопрос внимания не обратили. Я подумал, что проходят военные игры, и снова увлекся игрой. Вдруг в Ленкомнату, где мы находились, быстро вошел дежурный врач и объявил, что Германия утром, без объявления войны, напала на СССР. Все бросились к окну, где было видно, что мимо больницы шли и бежали курсанты к главным воротам, через которые учащиеся выходили на строевую подготовку и в учебные корпуса. Кто-то из окна крикнул: "Парни, куда бежите?"- один из бегущих крикнул в ответ: "Бежим на плац, там будут читать важное сообщение правительства".

   Так мы узнали, что началась война. Случилось то, к чему нас готовили последние двенадцать месяцев. Вспомнилась мне Украина, мама, хотел ведь взять ее к себе в часть, а теперь все планы разрушились. Случай с ногой задержал меня в больнице ненадолго, через неделю, вместе с взводом, я готовился к поездке на аэродром для сдачи последнего экзамена по эксплуатации самолета. 28 июня от нас приняли экзамен. Сдал я эксплуатацию на "хорошо" и был убежден, что получу направление в боевую часть.

   Приказ Министра обороны о присвоении мне звания сержанта авиационно-технической службы и авиамеханика по профессии, читали по возвращении в училище - 30 июня 1941 года. Утром второго июля был зачитан приказ начальника училища о направлении выпускников в действующую часть военно-воздушного флота СССР, в город Воронеж. Среди отъезжающих был и я. Весь день мы получали новенькое обмундирование, аванс в сумме двадцати рублей и сухой паек на путь следования. Третьего июня отъезжающих на фронт построили перед штабом училища. Начальник произнес прощальную напутственную речь и повзводно, с вещмешками за плечами, проходя строевым шагом мима руководства училища, мы прощались с училищем, с командирами, с остающимися курсантами и выпускниками. За воротами, помахав рукой товарищам, мы быстрым шагом двинулись на железнодорожный вокзал, где нас ждало городское начальство и население.
   В пути, вслед за нашей колонной, по сторонам, по тротуарам, шли девушки, подростки, вместе с нами пели маршевые военные песни. Пожилые люди стояли у открытых калиток, возле своих домов, многие платочком утирали мокрые глаза, махали руками. На вокзале провели митинг. Глава города Вольск от имени жителей, пожелал нам доброго пути, девушки вручили нам недорогие подарки. И мы стали садиться в стоявшие на пути пассажирские вагоны. Духовой оркестр заиграл марш, и наш поезд покинул город Вольск. Раньше выпускников тоже провожали горожане, но наш отъезд провожали особенно сердечно и торжественно. Мы были первыми, кто отправлялся прямым назначением на фронт.

   В г. Воронеже из летчиков гражданской авиации был спешно сформирован 420 дальнебомбардировочный авиационный полк особого назначения Ставки Верховного Главнокомандования. В него попал я и десять моих товарищей-выпускников Вольского училища. Полк был укомплектован самолетами ЕР-2. Он имел обратно выгнутую плоскость крыла. Имел как бы обратную "чайку". Внешне самолет был очень похож на немецкий бомбардировщик "Юнкерс". Имел он два двигателя по 960 лошадиных сил, дальность полета больше двух тысяч километров, скорость 400-450 км/час с нагрузкой. Летный состав был укомплектован летчиками и штурманами, летавшими ранее на воздушных международных трассах, в том числе и на Берлин. В день прибытия в часть, меня определили в экипаж и передали самолет для обслуживания. В училище я изучал самолет устаревшей конструкции, но многие узлы и конструктивные элементы были очень сходны, и не составляло большого труда определить, для чего они служат. ЕР-2 резко отличался от СБ рулевым управлением, мощностью двигателей, бомбовой нагрузкой и дальностью полета, поэтому под руководством главного инженера полка для техперсонала были организованы технические занятия.
   Новую материальную часть изучали неделю, сдали зачет и были допущены к самостоятельной работе на самолете. Летчики тренировались на ночных полетах, тем временем фронт неудержимо двигался на Восток. После ожесточенных боев наши войска оставляли город за городом и, опасаясь, что вражеская авиация обнаружит наш аэродром и станет бомбить, полк вскоре был переброшен в г. Ростов. Обстановка на фронте менялась быстро, враг уже рвался к Москве, и через неделю полк был перебазирован в г. Киржач, расположенный за 150-160 км на северо-восток от Москвы. Полевой аэродром представлял собой обыкновенное поле, укатанное катками, с воздуха он напоминал зеленую лужайку. Немецкие бомбардировщики, пролетая над аэродромом, долгое время не замечали, что аэродром занят самолетами, и мы спокойно его обживали. Пилили сосны по кромке леса, делали стоянки для самолетов, рыли убежища в земле, строили из бревен КП. Летный состав готовился к ночным боевым вылетам на Берлин, Плоэшти, по другим важным промышленным и политическим центрам Германии, Румынии, и другим сателлитам. Чтобы не демаскировать свой аэродром, подвеску бомб на самолеты иногда производили на подмосковном аэродроме Домодедово. На нашем аэродроме стоянки самолетов были устроены в углублениях кромок леса. Чтобы самолеты не было видно с воздуха, сверху их укрывали маскировочными сетками, натянутыми между сосен. Однако вскоре в лесу, рядом с аэродромом, по ночам начали взлетать в воздух ракеты - немецкие разведчики указывали, пролетавшим над аэродромом самолетам, его месторасположение. Командование полка сначала на это не реагировало. Самолеты загружались бомбами и улетали на боевые задания. По утрам, задолго до восхода солнца, техников, авиамехаников, прибористов и вооруженцев поднимали с постели, усаживали на автомашины и везли на аэродром для встречи, возвращающихся с боевого задания самолетов. Всходило солнце, над аэродромом появлялись наши самолеты, легко приземлялись на взлетную полосу. Навстречу им бежали все, кто был на аэродроме, махали руками, бросали вверх шапки и кричали "ура". После остановки двигателей к самолетам подбегали радостные, восторженные товарищи, выхватывали из кабин пилотов, и с возгласами "ура", подбрасывали их вверх. Так повторялось до тех пор, пока экипажи возвращались с задания без потерь.
   Но после нескольких удачных вылетов, у нас начались потери. На подступах к Берлину, куда наши самолеты летали на задания, появились ночные истребители с прожекторами, они высвечивали наши бомбардировщики, вклинивались в строй, рассеивали его, и не допускали самолетам сбросить бомбы на цель. Некоторые пилоты, очутившись вне строя, на обратном пути сбивались с курса, долго кружили и совершали вынужденную посадку на чужом аэродроме. В один из дней, утром, как только наши самолеты возвратились с боевого задания, над аэродромом появились немецкие самолеты Ю-87 и без промедления начали бомбить. Бомбы падали на взлетную полосу и самолетам, успевшим укрыться в кромках леса, пока не угрожали, но после первого захода самолеты совершили второй, и не собирались улетать, а продолжали кружить над аэродромом. В глубине леса, возле КП, стояли летчики и наблюдали за воздухом. Мы же с мотористом сидели в неглубокой ямке возле своего самолета и тоже наблюдали за бомбардировщиками. Неожиданно рядом с собой я услышал крик: "Самолет исправен?!" Обернувшись, я увидел бегущего к самолету Молодчего. Я выскочил из своего укрытия и кинулся навстречу: "Готов, товарищ командир!"- отрапортовал я на бегу. Тем временем он успел добежать до самолета, открыл нижний люк и по выдвижной лестнице поднялся в кабину. Когда я подбежал к самолету и рукой взялся за дверцу люка, чтобы ее закрыть, он еще про себя, но в чей-то адрес продолжал говорить: "Стоит, сложа руки, наблюдает! Так могут все самолеты порешить!" С его слов я понял, что он хочет спасти самолет, взлетев в воздух. Закрывая дверцу, я вспомнил, что на правом двигателе сверху капот не закрыт на замки. Обеими руками ухватившись за нижнюю кромку крыла, я выпрыгнул на верхнюю плоскость крыла самолета. Добежал к двигателю, животом лег на капот и через лючки закрыл защелки, а лейтенант из кабины кричит: "От винта!" Завертелся пропеллер правого двигателя, чихнул первый выхлоп газа, а вслед за ним взревел мотор, меня ударила сильная струя воздуха и сбросила с крыла на землю. Из-за сильной струи воздуха, удержаться на ногах было нелегко. Наклонившись к земле, я бросился к колесам, чтобы убрать тормозные колодки, которые не давали самолету тронуться с места. Ухватившись за тросик-поводок, я с силой рванул колодки на себя, но сдвинуть с места не смог. Вдруг двигатели чуть сбавили обороты, самолет слегка подался назад, на долю секунды освободились колодки, я дернул за поводок и освободил колеса. Моторы натужно завыли, самолет тронулся с места, но вперед не двигался, вдруг в глубине стоянки раздался сильный треск и самолет рывком выскочил на поле аэродрома.
   В момент запуска двигателей к нам сбежались различные специалисты: вооруженцы, прибористы, механики и техники с соседних стоянок. Как только самолет выкатился на поле, ему наперерез, гурьбой, кинулся весь техперсонал, пытаясь задержать взлет. Руками они показывали на хвостовое оперение. Когда я глянул на хвост самолета, то обомлел - верхняя половина руля поворота (киль) была оторвана. Она висела вверху на маскировочной сетке, которую не успели снять перед выруливанием самолета. Не обращая внимания на людей, бегущих по сторонам самолета, Молодчий гнал самолет на большой скорости к взлетной полосе. От командного пункта, с другой стороны аэродрома, ему на перехват, выскочила полуторка, на ее крыле стоял военный и махал в сторону самолета красным флажком. Бомбы на аэродром падать перестали, вражеские самолеты в воздухе не появлялись, должно быть, улетели. Со своих укрытий вышли все, кто в этот час был на аэродроме, и смотрели на одинокий самолет, руливший на большой скорости к взлетной полосе, и автомобиль, пытавшийся его обогнать и остановить. Доехав до посадочного "ТЭ", самолет остановился. Вслед за ним к "ТЭ" подъехала и полуторка. От бомбежки никто не пострадал, и самолеты остались неповрежденными. Только взлетное поле оказалось поврежденным. Поломку самолета Молодчий компенсировал своим патриотическим порывом - спасти самолет. Конечно, все полагали, что при падении и взрыве бомбы на взлетной полосе, взлететь в воздух, без риска быть разбитым, самолет не сможет, а поступок летчика оправдывался его героизмом и бесстрашием. Взлет с аэродрома при налете бомбардировщиков возможен при небольших габаритах самолета, а ЕР-2 весил около десяти тонн, так рисковать было опасно. Но в уставе на этот счет запрета нет, и Молодчий был оправдан.
   Для командования полка эта бомбежка осталась загадкой: почему бомбы были сброшены не прицельно, знали налетчики, что здесь размещается авиаполк, или бомбы сброшены случайно. С этого дня всех младших специалистов стали посылать в засаду, то есть в ночной секрет, с целью поимки ракетчиков. Вооруженные винтовками и гранатами, в сумерках, мы занимали в лесу посты наблюдения, лежа на животе, затаив дыхание, долгие часы ждали вспышке ракет. В полночь заканчивалась рабочая смена на парашютно-шелковой фабрике, и, через лес, по проселочной дороге шли домой поодиночке и группами работницы, мужчин на фабрике почти не было, но как раз в эти часы над лесом взлетали ракеты. Более недели сидели в засаде наши секреты, но поймать никого не удалось, а ракеты продолжали периодически высвечивать аэродром, но уже после возвращения секретов в казармы. Самолеты нашего полка бомбили скопище вражеской техники на Калининском, Волоколамском, Можайском и Калугинском направлениях.

   В один из дней мой самолет не вернулся с боевого задания, оказалось, что он был подбит и совершил вынужденную посадку на прифронтовом аэродроме, возле города Калинина. На следующий день, прихватив с собой кое-какие дефицитные запчасти, я с техником звена на бортовой автомашине выехал в Калинин для восстановления самолета. Проезжая через Москву, я с грустью смотрел на опустевшие жилые дома, обложенные снаружи мешками с песком. Глубокие противотанковые рвы опоясывали заводские корпуса. Тысячи женщин, подростков и стариков работали на строительстве оборонительных сооружений на окраинах и в центре Москвы.