Аннотация: Контрасты - переход с одной ступени на другую без возврата.
Вся наша жизнь построена на контрастах, и постоянно они становятся "точками не возврата".
Точка ? 2
Я росла худой и очень высокой для своего роста девочкой. Перед поездкой в деревню, мама решила сводить меня в детскую поликлинику. Мы шли по коридору, и я как всегда с неуемным детским любопытством крутила головой по сторонам. Недалеко от нужного нам кабинета стояли две медсестры, о чем-то ожесточенно споря. Одна их них, заметив меня, толкнула другую локтем:
- Ты посмотри на этого ребенка, это же "кожа и кости". А глазищами как сверкает, ну вылитая кошка.
Эту фразу я запомнила и, возвращаясь, домой, остановилась перед зеркалом в фойе. После зимы и тяжелой болезни мои глаза изменились. Раньше они ли более серыми с едва заметными зелеными всполохами, а теперь они стали зелеными, причем цвет колебался от светло-зеленого в минуты покоя, до изумруда - в минуты гнева и раздражения, а иногда казалось, что они светятся.
Наступил июнь, и меня увезли в Кадницы, деревеньку, стоящую на слиянии Кудьмы и Волги. Это было первое лето из трех, когда два месяца летом мы жили в деревне. Отец с матерью поступили очень мудро, взяв свои отпуска, друг за другом: одна в июне, другой в июле.
Это лето было очень жарким, и хлеба почти созрели. Деревня стояла, окруженная строгими перелесками и начавшими золотеть полями. Шло начало июля, наступила очередная пятница, и отец приехал вместе с моим дедом и своим старшим братом. Вся мужская половина нашей семьи были страстными рыболовами. Каждую весну, лето и осень они ездили на рыбалку, но меня никогда не брали с собой. Дед с дядей привезли с собой палатку, набрали воды из колодца и уехали на берег.
Утром, после завтрака, мы втроем пошли к ним.
Кудьма странная река, то течет параллельно Волге, то навстречу ей, то мелкая отмель, то глубокий омут. Моста в деревне не было, был брод: мне по колено, а взрослому до середины голени. На середине я запнулась за камешек и чуть не упала. Отец подхватил меня и посадил себе на плечи. Так мы и вошли луга. Я почувствовала знакомый запах и вспомнила, откуда я его знаю.
- Папа, я знаю, что так вкусно пахнет.
- Интересно, и чем это пахнет? - спросил отец, снимая меня с плеч.
- Так пахнут скошенные травы.
- Откуда ты это знаешь?
- Не помню, - схитрила я и унеслась вперед.
Об этих лугах надо рассказать особо. Сначала начинается царство ветел. Мы пытались втроем обхватить ствол одного из деревьев, но не хватило рук. Высокие, величавые, медленно кивающие кронами, ветлы создавали неповторимую атмосферу. Звуки, цвета были приглушены. Легкие блики солнечных лучей скользили по всему, свободно пробиваясь сквозь ветви. Стояла тишина, и только нахальный овод изредка нарушал ее. Под ногами в траве появились ручейки, непонятно откуда вытекающие и куда-то текущие. Я умудрилась встать в серединку такого ручейка, и тут же завизжала от испуга. Мне показалось, что меня кто-то кусает. Папа в два шага догнал меня и вытащил, поставил на сухое место. Потом он нагнулся и раздвинул траву. Мы замерли, в этом чистейшем ручейке плавали маленькие золотые карасики, размером меньше моей ладошки.
- Папа поймай мне одного.
- Нельзя, они еще маленькие.
- А почему они меня кусали?
- Они не кусали, а собирали с твоих ножек пузырьки воздуха.
- Зачем?
- Их много. Им трудно дышать, а ручеек маленький.
Таких ручейков нам встретилось несколько, и в каждом из них, были свои обитатели.
Выйдя из рощи, мы попали на заливные луга. Такого разнотравья я еще не видела.
Цвело все, что только могло цвести, росло все, что только могло расти, пело, щебетало все, что только могло петь и щебетать. Летали пчелы, собирая нектар. Порхали разноцветные бабочки, и над всеми плыл царь всех бабочек - махаон. Мы остановились на пороге двух царств: спокойного размеренного существования и дикой жажды жизни. Одновременно вздохнув, мы окунулись в травяное море. Некоторые травы были отцу по пояс, и он снова поднял меня на плечи. Сверху я обозревала окрестности и первой увидела стоящую палатку.
Наш поход по лугам занял около часа, и мы пришли уже почти к обеду. Пока варилась уха и жарилась на второе рыба, я сидела на берегу, замерев как египетский сфинкс, наблюдая за рыбной ловлей. Поймано было не мало, и огромные, со сковородку лещи плескали хвостами в двух садках. Из-за дневной жары клев прекратился, да и обед был почти готов. Меня усадили на надувную подушку и дали в руки миску с большим половником ухи. Уха была прозрачной, от центра к краям разбегались капельки жирка, и пахло так, что я не заметила, как все смолотила, и тут же в миску шлепнулся кусок жареного леща с ребрышками.
- А как это есть?
Дед показал, как надо аккуратно разламывать рыбу, как осторожно вынимать оттуда мелкие косточки. Именно тогда я узнала, что с ребер леща мясо съезжает само, а низ брюшка самое вкусное.
Еще два часа мы загорали и купались, потом налетели тучки, и мы собрались домой. Обратный путь не вызывал уже такого внимания и радости, как будто что-то украло счастье, да и саму жизнь. Мы быстро прошли луга, почти пробежали ветлы и вышли к Кудьме.
Полдеревни высыпало на берега реки. На нашей стороне трое мужиков что-то яростно вытаскивали неводом из реки. Мы замерли. Еще двое жителей бросились к ним на помощь и все впятером выволокли на берег бревно, обросшее водорослями. Вдруг это бревно зашевелилось и разинуло огромную пасть с острейшими зубами. Мы поняли, что это огромная щука, жившая в глубоком омуте около брода. Слухи о том, что в реке водится чудовище, давно ходили по деревне.
- Я пойду, посмотрю, - сказал отец маме. - Не пускай ее за мной.
Но я вывернулась и убежала вслед за ним. Подходить близко не стала, остановилась около брода. У кого из мужиков в руках были топоры, стали с каким-то утробным уханьем остервенело рубить старую щуку. На противоположном берегу другие кидали багры и разматывали еще одну сеть. Отец что-то спросил, ему что-то тихо ответили, и он в ответ легко покачал головой.
Вдруг со стороны деревни послышался не крик, а вой смертельно раненного животного.
Я обернулась и увидела бежавшую женщину со страшно искаженным лицом и абсолютно белыми от горя глазами, за ней бежал мужчина, и что-то кричал. Вдали ковыляла старуха, опираясь на клюку. Натолкнувшись, на преградившего ей путь старика, она забилась в его руках. Он ее не сдержал, и женщина бросилась к остальным, стоявшим на берегу. Она хватала их за руки, спрашивая:
- Вы нашли его? Нашли?
Но ей в ответ только понуро опускали головы. Она запричитала:
- Мальчик мой! Ты не можешь утонуть! Ты же так хорошо плаваешь.
Обернулась к людям:
- Вы обманываете меня! Мой ребенок жив! Я докажу вам!
Она напоминала сумасшедшую. Стоявшие рядом женщины плакали, не скрывая слез. Детвора была необычайно тиха, чинно рассевшись на лежавших невдалеке бревнах. Плакавшую женщину, взяв под руки, увели муж и мать, наконец догнавшие ее.
Я стояла как оглушенная, не понимая, что со мной происходит. Мне казалось, что моя душа вывернута наизнанку и страшно болит. Я тогда впервые поняла, что в прекрасном окружающем нас мире существует обыкновенное человеческое горе.
Запомни человек навсегда:
У горя безумно-белые глаза
И вой на высоких нотах октавы.
Люди! Он жив! Он живет! Вы не правы!
Мальчика звали Павликом, ему было 11 лет. Нашли его через неделю, ниже по Волге.
Когда мы в начале августа вернулись домой, бабушка, увидев меня, сказала: