Бежит вперед лесная тропка, сбивают пыль босые ступни, путаются в полах сарафана. Власа, или ка все домочадцы ее зовут Власенька, обернулась назад, поправила перекинутые через плечо лапоточки, обмоточки-то аккуратно спрятаны запазухой.
Не разрешает Воструха Старшая босой ходить, но так ведь хочется! Пробежаться босиком по мягкой пыли, или, еще лучше по травке мягкой! Поэтому едва отойдя за огород, Власенька снимает обувку и бежит дальше, одной рукой лапти придерживая, другой узелок, с пирогами да крынкой молока. Это Федору.
Девочка потрогала рукой еще теплые пироги, первый раз сама пекла, понравятся ли? Вестимо Федор скажет, что нравится, он и лягушку из ее рук съест, и скажет, что понравилось.
А на самом деле? А в друг не получилось? Воструха то похвалила, домовушка только хмыкнула, но от нее то похвалы как снега летом ждать. Строга... Воструха Младший целое блюдо слопал, и прихваливал, ну этот что не вкусно не буде кушать. Корогуша бы правду сказал, но у Корогуши свои заботы, другим не внятные. Второй день на дворе не кажется. А день-то как хорош! Солнце гладит, не печет совсем! Птички поют, цветы распустились! Только бы и гулять... Но в последний месяц весны, травень, все товарищи по играм при деле. Посевная.
Даже Федор, и тот, помогает дядьке мельнику огород городить, да репу с капустой сажать! А Власу не взяли. Свой то огород на выселках она быстро высадила, правда, чего таиться, полевички мелкие помогали, так вроде сделано все, полевички к тетке Степаниде побежали помогать, а её Власу опять не взяли.
Тетка Степанида одна огород садит, все парни у нее, аж четверо, и все как на подбор, Власенька улыбнулась, вспоминая степенных и рассудительных погодков тетки Степаниды и дядьки Рогдая, хотя старший, которому почти десять годочков сравнялось уже нет-нет а огрызается, видать перекидываться начал, кровь свое берет говорит дедушко Мороз., или дед лесной еще его величают.
Живут они, дядька Рогдай с семьей, тоже на выселках, почти на кромке, между крепостью Новой, и мельницей, Рогдай-то у воеводы служит, а тетка Степанида травница да ведунья. Говорят, раньше-то в деревне жила, а как за дядьку Рогдая замуж пошла, так обосновались они на выселках. Их в крепость жить звал сам воевода, да Рогдай уперся, а богатырь Словен его поддержал, тесно дескать Рогдаю в стенах крепости будет. Разгуляться негде. Власенька даже фыркнула в кулачек. Знамо тайна! Разгуляться!.. Ага. Знаем мы, как перекидывается Рогдай в серо-бурую шкуру. То-то мясные пироги с зайчатиной у Степаниды не переводятся. Вот и старший Яшка, начал охотиться.
А вот тетка Стеша не перевертыш. Она только с виду строгая, а вообще добрая очень, как и жена Словена, Полюшка. Та вообще всех детишек любит и привечает, своих-то нет покуда. Вон Федора то и счету, и письму научила, и греческому учит. А Власу нет! Потому-что она деееевочка. И ей, Власеньке это не сподобиться! Домовушка так сказала! Но Власенька сама счету научилась, Федор помог, уж он-то ни в чем ей отказать не может. Девочка тепло улыбнулась мыслям о друге.
Давеча вон, на болото по ягоду ходили с подружкой Софой, Власенька там бойко считала, даже дядька Болотник подивился, как ловко у нее выходит! А вот дядька водяной насупился, так как надуть хотел тестя, на пару мешков чего-то там, но все мирно обошлось, болотник и так ему эту пару мешков отдал. Поговаривают, что дюже любит зятя болотник, и очень боится, что вернет тот ему доченьку, в один прекрасный день. И все болото вместе с ним боится тоже.
Только не понятно, чего они там боятся? Видала Власенька эту Марысю, хорошая такая тетка, простая. Жемчуга речного Власеньке подарила, плавать научила, Власенька теперь как рыбина, полегче пацанов Сепанидиных плавает, и даже нырять до дна умеет! Только Софа лучше нее плавает и ныряет, но тут то нечего завидовать, Тетка Марыся Софочке мать родная, а дядька Вадик отец. Только вот живет Софочка у дедушки болотника и то не в дому, а в избушке на берегу болота.
Одна из болотниц по секрету подружкам рассказывала (балаболки эти болотницы) как привезли трехлетнюю Софочкиу, деду на болото. Тогда и имя другое у нее было, это дед её Софочкой назвал в честь своей единственной и любимой людской женщины. Марысиной матери.
Это-ж потом у тетки Марыси стало по трое-четверо деток рождаться, а в первый раз и ходила она долго и родила точь-в точь детеныша человеческого! Только маааленькие перепоночки промеж пальцев на ножках. А на ручках и вовсе нет... Глазки синие синие, как у дядьки Вадика, вот и все сходство на этом с родителями. Зато дед как увидал внучку, аж прослезился - "ну вылитая Софочка, лярва бессердечная... И меня тогда бросила, и ребеночка подкинула" - расчувствовался дядька болотник.
Слушали подружки, Сидя на крылечке избушки Софиной, том, что на болото выходит, как завороженные, как привели родители трехлетнюю доченьку.
С рожденья девочка была слабенькой, кушала плохо, плавала вяло, а третью зиму вообще еле-еле пережила, все всплывала в полынью, воздуху хватить свежего. Позвали речные хозяева Степаниду, и так сказала: "что как так получилось, это только богам ведано, но родилась у вас почти чистая по крови человечка! Есть особенности малые, под водой может пробыть долго, но сие ей не обязательно и даже вреднО. И век ей отпущен не долгий, человеческий". Попереживали родители шибко, хоть и было уже к тому времени у них двенадцать детишек, но Софочка первая, да и детки, как пальцы - какой не отрежь - больно.
Дядька Вадик сказал, раз уж так боги придумали, пускай человечкой дочка век свой живет, неча в омуте иль в болоте сидеть!
Тетка Степанида к себе хотела Софу забрать, Воструха с Домовухой к себе, на выселки за кромку, но дед болотник бараном уперся - "не отдам внучку! Пусть при мне живет". А чтобы из одной сырости в другую дитя не тащить, вот что он удумал: кликнул мужиков с села, благо сельские уже признавали кромешников, еще конечно не так как сейчас, что бывает и свадьбы гуляют вместе, но уже не дичились, как раньше. Мужики быстро избу срубили, болотницы мха натаскали, дедушка Мороз сам печку сложил.
Прям на краю болота избушка стоит, два выхода у нее, два крылечка, один в лес, другой прямиком в трясину, это значит, чтоб родственникам ходить было сподручно. Даже домового пригласили, старого очень, разумного да нудного, из самой столицы. Но домовой доволен, Софа его слушается, поученьям внимет. Вот Софа тоже грамоту учит, хоть и девочка! Но воструха говорит, ей Софе надо, судьба её вЫсоко занесет.
Так вот и живет подружка в избушке, уж чуть боле пяти лет будет. Болотные за ней присматривают, дед балует, домовой столичный премудростям всяким учит.
Еще всего девять годков ей сравнялось, но по хозяйству лучше Власы управляется, не только с печкой и горшками, но и посолить повялить - нет ей равных. В село не любит ходить подружка, нет, не обижают их там, скорее наоборот, привечают, особенно Софу с её красотой яркой. Только Софа не охоча до гуляний деревенских. Ей бы с книгой посидеть, или сказы да былины послушать.
Тоже черноволоса она, как и Власа, но у Власы волосы колечками вьются, лицо круглое, на щечках и подбородке ямочки, улыбка постоянно до ушей растягивается, у Софы волосы прямые, черные и гладкие как шёлк, глаза огромные, синие, черты лица тонкие, улыбается едва-едва, держит себя скромно. Но характер железный. Слышала не раз Власа как эта мелкота своих болотных родственников к порядку строила. И без злости все это, одним авторитетом так сказать!
Надо будет и вправду, до Софы забежать, позвать её на реку, родителей ей проведать да вместе поплавать. Сельские еще не купаются, холодно, но им то с подружкой можно на втором омуте у дядьки, там вода даже зимой теплая, мыльня там у водяника...
Марыся, она не любит, чтоб теткой её звали, реку и дно в порядке держит, вода чистая, дно мягкое, омутов всего два, там, где их с дядькой Вадиком жилье. Местные уважают, не лезут в омуты. Конечно, кому понравится, что к тебе в избу влезут, да еще бардак будут учинять?
Утопленников в реке Полисти нет, аж и забыли местные, когда последний утопленник тута был. Наверное, старый барин Лисовский, и то, не оставила его в реке Марыся.
Про девок и говорить нечего, до смеху бывает, если и взбредет какой дуре тут топиться, вот уж её с реки гонят, так, что по воде как посуху на берег летит несостоявшаяся утопленница. Это если еще тетке Марысе не попадется, та еще все космы повыдергает.
Ревнива больно жена у водяника, не терпит в реке никаких ни баб, ни молодок, ни деток (упаси боже, со своими бы справится). Рыбу там половить, лошадей купать, или самим окунуться - это пожалуйста, но задерживаться, тем паче оставаться нечего!
Хотя сама Марыся нет-нет да засматривается на мужика одного, Бьерна, что лодии свои по реке водит. Так, без срама заглядывается, любуется просто. Да и сам Борис (так его официально величают с тех пор, как крещеное имя принял), даром что к новому богу в храм ходит, никогда не забывает и речным хозяевам требы положить. И, даже для морского царя передать.
Говорят, что жена у этого Бориски, местная боярыня, и эта боярыня, чуть было водянику не досталась, это еще до Марыси было, но Борис, тогда еще Берн, прям из лап у Вадика её вытащил и сам женился. Вот как. С самим водяником не побоялся поспорить. Здоровый мужик, крупный, лицо как топором тесано, и старый...
Власенька вздохнула, вот Федор ни с кем из-за нее не спорит. Просто один раз сказал - прибью любого. Как отрезал.
А вот жену Берна (его на выселках так и величали, Берном, а еще урманином) Марию Гавриловну, Власенька всего дважды видела, и то издалека. Маленькая, худющая, как только троих парней мужу родила, а сейчас дочь носит. Воструха говорит, что дочь, она все знает. Тот раз Мария на выселки приходила, к вострухе, Степанида привела. Уж больно барыня за мужа тревожилась. Как ушел на своём корабле в Сине море, так и нету вестей аж три месяца.
Вот и крылья мельницы показались. Девушка остановилась, пригладила выбившиеся из-под очелья черные кудряши, поправила сарафан и степенно двинулась к мельнице.
*********
- А вот я тебе говорю, будет! - старый Мельник решительно передвинул резную фигурку на доске в коричневую и янтарно-желтую клеточку.
- Бууудет, Бууудет! - передразнил его партнер по заморской игре в шах-и-мат, водяник, - я что, спорю с тобой? Конечно, будет, и так вон уже, лет эдак пятнадцать хрупкий мир держится, окрепло царство то, жирка накопило, вот и точат зубы всякие соседи. Я съел твоего коня, Мельник...
Водяной состроил такую рожу, как будто взаправду съел ладную пегую кобылку мельника, и чуть-чуть о том сожалеет.
- Коня съел, а вот ладью свою подставил, и я ее беру в плен, всего одним пешим! Вот так!
- Как так?! Также не честно!
- Честно-честно, то тебе не карты. Из рукава не вытащишь!
Водяной внимательно посмотрел на рукава своей белой с вышивкой рубахи, красиво! Вот уж десять лет носит людскую одёжу, а все никак не привыкнет, красиво! Все Варвара это, дайте ей боги счастья, а дочкам женихов хороших!
Вспомнил о Варваре, вспомнил и еще о муже Варвары, кузнец-коваль местный, Фрол, и ему не хворать! Воровато оглянулся по сторонам водяник, и выудил из прибрежной осоки полуторалитровую бутыль с кристально чистой жидкостью.
- Во!.. Старый, от Фролушки гостинец!
-Вот тебе твоя то Марыська за энтот гостинец выдаст! - усмехнулся мельник.
- Да кто-ж такая лярва, что ей скажет?! - с глубокою укоризною молвил водяник, мигая синими глазками.
- Вот уж точно, не я. - Мельник, не уступая водяному в ловкости вытащил с прибрежной стороны зарослей осоки пару берестяных чарочек - наливай!
- И уж точно не я! -грянул рядом молодецкий голос
- Тфу ты, пакость! Словен! Напугал-то! Вадик, наливай на троих! Чего выпучился? Богатыря не признал? - и уже Словену, чего крадешься как тать?! - не на чужой, чай стороне! У себя ить, дома! Где сотоварищей то оставил? Надысь я втроём вас видал, как положено.
- Да не серчай, дедушко, что напугал, видать в привычку уже вошла дядькина выучка...
- Во-во! - подхватил водяной, - Рогдай-то вообще, как тень ходит, даже не ходит, перемещается! И детки его такие! Вона, давеча младшие коней купали, только что плескались, ржали сам как кони, и бац! Только кусты колыхнулись - и нет их! Держи как чарочку, богатырь! Где-ж побратимы то твои делись?
- Да куда-ж им деваться? На порубежье Вадька с Иваном, как и положено. Это мне Поляна весточку прислала, приезжай хоть на седмицу, свидимся. Вот я и тута. Пока спокойно - можно. Потом Вадька поедет, отцу подсобить надо, крышу поправить. Посеют уж без него, хлебороб из Вадьки не важный вышел. - Словен опрокинул в горло чарочку, хекнул...
- На вот, держи огурчик, закусывай, богатырь - мельник протянул черного хлеба краюшку и соленый огурец - Да, хлебороб из Вадьки не получился, зато вой знатный! И не просто вой, сама матушка земля его признала.
- А что, часто такое быват, дедушка, что мать земля воя признает? И что это получается?
- Быват не часто, на моем веку точно не помню, но и Морозушко тоже, говорит только по юности такого богатыря видал, да и то тот уже был сед как лунь, и правнуков имел уже. А получается то, что силу дает великую богатырскую мать земля. Волю крепкую. Душу чистую...
- Нет, - перебил мельника водяник - душу чистую изначально иметь надобно, чтобы мать земля приняла, и не только это...
- А что еще, дядько Вадим?
- А пошто я-то знаю? Я не Макошь...
Уяснив, что тайн мирозданья перед ним никто открывать не собирается, по крайней мере сей момент, Словен затронул еще одну наболевшую тему:
- А вот ты говоришь, дедушко, что тот, богатырь, которого Мороз Стрибожевич молодцом еще видал, тот богатырь правнуков уж тогда нянчил?
-Хох, Эко ты его увежливо! Стрибожевич, величаешь!.. Наливай давай... Вадик. Тебя то, водяник как по батюшке? Деда лесного, ты, Словен, просто называй: дедушко, или дед Мороз. Волх он, и ни к чему отца его поминать в суе.
- Правильно богатырь говорит, вежество проявляет. А что Морозко с батюшкой так подфартило, не повод него не величать! А по отчеству я, Водунаевич, стало быть, буду!
- Ах-ха ха! Водунаевич!! Ты это только что придумку родил? Или загодя готовился? Водунаевич! По отчеству! Ты батьку то своего и в глаза не видал поди?
- Батюшку то нет, не довелось, матушка моя, Кострома, баба красивая, вечно молодая, да ветренная. Мне то даже имечка не дала, "солнышко мое" зовет. Я у нее последний пока, ребятеночек.
Ребятеночек нескольких сотен лет отроду, важно надул щеки и продолжил:
- А вот братца старшенького Дунаем назвала, и говорила, что это коротко от батюшкиного имечка.
- А батюшка то у тебя кто? Дядько водяник? И где он сейчас?
- Так это, человече, он был, парень, стало быть, человече. Нет уж его давно.
Помолчали.
Словен, выждав паузу вновь свернул разговор к интересующей его теме.
- Так, говоришь, были у него правнуки?
- Вот ведь привязался! И что за печаль тебе до того богатыря сородственников?
- Не сородственников, а правнуков. Если были правнуки, стало быть, и внуки были, были внуки - были, видать, и дети, были дети, вестимо и без бабы не обошлось - обстоятельно пояснил Словен, опрокинул чарочку, и похрустел огурчиком.
Собутыльники его замерли немой сценой. Первым обрел дар речи водяник:
-А ты, мил человек, с каким тут интересом? За побратима переживаешь, или на свой аршин мерешь?
- Чего мне на свой-то мерять? Не время видать еще деток прижить. И Воструха с Домовухой так и сказали. А за побратима, да, беспокоюсь... - Словен смущенно опустил глаза, - а не может ли так быть, что Матушка Землица, на себе Вадьку поженила... Ну что вы глаза повытаращивали? Не смотрит он на баб, вот вообще не глядит! Как нет их для него!
- Кхм... А это... Может он, того, на парней глядит? - с осторожностью поинтересовался более просвещённый в людских пороках водяной.
Теперь Словену пришла очередь закашляться, он читал о непотребстве таком, в книжках греческих, но на своего друга и побратима такое не примерял.
- Да нет, дядько водяник, уж точно скажу, этого нет.
-Эх, вы, люди ученые. Никто богатыря нашего не неволит ни в чем, матушка земля, она, наоборот, за то, чтоб плодились люди, и не только люди, все мы дети её. Просто у каждого человека природа своя, вот ты Словен, ты-ж тоже на баб не смотришь?!
- Ну так у меня Поляна есть! Жена!
- А вот у Вадьки нет. Не встретил еще. Вот и не смотрит. Ты же тоже, не смотрел ни на кого, пока Поляну не встретил.
- Так мне и годов-то было, дядька. Только-только в возраст входить начал... Хотя да, не смотрел! И сейчас не смотрю... Вон оно что!.. А я уж было обеспокоился... Ванька то наш, не такой.
- Ваньку хоромы да скоморошьи девки попортили. Хотя тоже, еще не встретил свою ладу. - Вставил свой грошик водяник.
А мельник, захмелев на весеннем солнышке поделился догадками:
- Знаю, кажись, я ту "скоморошицу". Знатно она мечем маш... - и прикусил язык, переводя разговор на другую тему. - Вот, скажи-ка ты нам, богатырь земли русской, правда-ль неспокойно стало на границе? Правда-ль говорят, что быть опять войне со степняками? - мельник пропустил во внутрь чарочку.
- И, да и нет, дедушко, на границе не поймешь, вон, Вадька с Ванькой весточки покамест не прислали, видать - пока спокойно, да и я только из тех мест, к нам не лезли, но в степи пасмурно было. Но моё разумение то, что не от степняков идет угроза. Цари заморские войско подсобрали, и вроде как к нашим рубежам тянутся, так тянутся, что и степняков подавили. Не зря мы тогда с посольством ездили замиряться со степняками теперь будем вместе против вражины стоять. Надеюсь. Только войска не видать, как такового. То там ущипнут степняков, то тут. Де еще норовят так следы попутать, будто бы наши вои это. Поссорить нас, стало быть, хотят. И не только с суши идут. Думаю, я, что и с моря нагрянут вороги - Словен опрокинул чарочку и поднес к носу рукав -эх, крепка! Вот я бы так и сделал! И суши и с моря. Ты скажи, дядька Вадик, ничего там про урманина не слыхать? Как ушёл он на морские границы, так и не слуху ни духу. А то уже не только жена, но и батя тревожиться.
- Да жив здоров ваш урманин, и вся его разбойничья шай... команда жива, и корабли целы, чай до дому уж плывут. Через пару дней будут.
- Что так прям так целы? Даккары то?
-Прям так и целы. Небыли ни в одном сражении, никого не ограбили, не обобрали, и идут на легке. Я тебе больше скажу, от морского царя пришли вести, что на всем синем побережье, некого больше грабить. И войско там уже не соберётся, не осталось ни одного хидмана, общего дома по-ихнему... Ни одного человека. Даккары на берегу рассыпаются на сухие доски. Черная смерть там прошла!
- Дак... как... Ведь... Бьерн... Они... Мы...
- Не боись, богатырь, небыл там Бьёрн, морской царь сам, лично, твоего урманина назад завернул. И объяснил почему завернул, и что ближайшие два лета там, на той стороне делать вам нечего, и купцам вашим тоже. Потому как он, морской хозяин, в привратники не нанимался. Ваши корабли заворачивать, да черную смерть запирать. Вот так вот.
- Вон оно что... А что-ж ты раньше этого не сказал дядька Вадик? Как я понял, если уж даккары на доски рассыпались, а по побережью смерть одна гуляет, то не в этом году беда случилась? Аль не знал?
- Не знал и не ведал. Мы это, с Нием Синеморским и ране то не очень знались, а потом, после одного дела, личного, и вовсе... Вот теперь замирились.
-О как! - теперь уж мельник удивился, видно досконально знал первопричину ссоры - а как же она? Княжна?
- А княжна и от него сбежала. Лярва. - водяник довольно усмехнулся, а мельник вовсе, заржал в голос. - а как тот узнал, что я без малого десять лет как счастлив в честном супружестве, и деток куча мала, так вообще, воспылал дружбою, даров прислал разных, даже вина дорогого три кувшина запечатанных, огромных - что твои бочки! И интересовался, есть ли у моей Марысеньки сестрички. - Водяной похихикал, и разлил по кругу Фролово зелье - теперь они меня с двух сторон облизывают - тестюшка, да царь морской! Ну, братцы, за нее, за любовь!
******
Скрипят огромные колеса арбы, треплет степной ветер полог крытой повозки. Старший в караване, купец с греческим именем Константин, красивый мужчина, статный, черноволосый, с аккуратной черной бородкой и вечно смешливыми глазами, поначалу все предлагал пересесть им на более привычную для здешних дорог телегу.
Айнура отказалась наотрез. Это их арба. Эта арба, собака, немного пожитков - вот и все что осталось от огромного отцовского стана.
Она поняла сразу речь купца, как тот слова не коверкал, но было понятно. Прижала к себе покрепче братиков, Русланчика и Тимура, и отчаянно замотала головой. Уже день они едут с караваном, и никуда перебираться не будут. Хоть и не очень удобно тут, но свое, родное, с детства привычное.
Потом сняла подвеску с виска, ту, что излитого серебра искусно сделана, - На, бери! - сказала по-русски.
Айнура выучила эти слова одними из первых. Русичи, подходили, давали хлеб, мясо, даже мед в сотах для братиков. И говорили - "на, бери".
Еще говорили: "девка". Поначалу Айнура думала, что это слово означает рабыня. Скоро поняла, что нет, не рабыней она едет в караване, или как тут говорят - "обозе". Никто не бил, не сильничал, не надели на нее ошейника, и никто не охранял и не препятствовал побегу. Да и бежать то она не пыталась, во-первых, братики. Во-вторых, куда?
Купец тогда подвес взял, не поглядел даже, и знаками приказал снять все украшения, сложил их в кошель и убрал запазуху. Что ж, если это цена их жизней, это очень хорошая цена.
Девушка поправила одеяло из мягкого войлока укрывая младшего, они, братики, даже во сне не могут находиться в покое. А уж кода не спят... Вот только сутки прошли как избежали они позорного плена, а быть может и смерти, а эти два маленьких шайтанчика уже носились по сему каравану вместе со своим сообщником, крупным щенком по кличке Карай, и строили разные проказы.
Русичи, когда слышали имя пса, качали головами, а смышлёный Русланчик сказал, что на русском слово "Карай" обозначает казнь, или месть.
Айнуре это понравилось. Хороший знак. Месть. Они обязательно отомстят, её братики. Она их вырастит, всю жизнь положит, будет коровники чистить у этих русичей, но братиков вырастит, и они отомстят.
Когда напали на их стоянку, Айнура получила выволочку от матери, за то, что не смотрела за младшими братьями. Тимур и Русланчик, последние дети и единственные сыновья батырхана удрали на реку. У старшей жены батырхана тяжелая рука, и лучше трусливо переждать её гнев, где нибудь, например в ворохе ветоши, который неизбежно скапливается на стоянке, потом женщины ветошь мелко порвут, помнут, и набьют валики и жёсткие, но долговечные подушки для сидения. Оттуда, из этой кучи девушка все и видела.
Как Багатур, доверенный соратник отца, вошёл в шатер, и вышел уже с окровавленным ножом. Тут же откуда-ни возьмись появились люди, в гуярской одежде, много кричали, много убивали, собрали весь скот, из людей не оставили в живых никого.
Бросили на месте побоища одежду и оружие русичей, Айнура узнала это оружие и кафтаны, еще два дня не минуло, как гостил у них русский купец Константин, щедро поделился солью, за которой ходил с караваном, отдарил детей вкусным сладким медом в прозрачных сотах, отца оружием, а его жен красивыми платками. Айнуре, которая подглядывала за гостями через занавеску с женской половины шатра, тогда ничего не досталось, не по возрасту и не по статусу подарки от мужчин получать.
Потом этот ужас. Хаос, крики, кровь. А потом тишина зловещая, как казалось, бесконечная.
Айнура ходила среди мертвых как привидение.
Обрывки одежды. Рассыпанные женские бусы. Островерхая шапка шамана, с собольим мехом, позабытая, в пыли валяется. Янтарем разлитая лужица меда. Над ней кружатся осы, тоже хищники, как гуяры, сами мед не делают, зато до чужого охочи. Айнура в бессильной злобе шуганула ос.
Что делать теперь? Почему-то небыло слез, отчаянья. Айнура вспомнила как рыдали женщины, и царапали себе ногтями лицо, когда привозили их убитых мужей. Или, когда уходили в мир иной их дети. Да она и сама долго плакала и причитала в прошлом году, когда навсегда ушла в иной мир бабушка, мать батырхана, почтенная Селим. Айнуре не по возрасту и положению оплакивать покойных вместе с другими женщинами, но бабушка отдельно сказала в своей последней воле, и её допустили.
А сейчас нет. Единственное что она чувствовала, это тугой комок злобы, где-то в районе солнечного сплетения, там, где как говорил шаман, живет душа.
Значит злость гнездится в душе? Или... Айнура оцепенела на мгновенье. Она умерла! Точно, она умерла, и поэтому нет слез! Она просто саух, призрак. Девушка подняла к небу руки и рассмеялась не естественным грубым смехом.
Наверное, она лишилась-бы рассудка, и так и осталась призраком в степи, если-бы не услышала слабое поскуливание.
Под старой арбой, заваленной хламом, среди потрёпанных шкур и тюков дешёвой ткани, на которые не позарились гяуры и предатели, замаскировавшись похлеще степных ящерок-хамелеонов притаились Русланчик и Тимур. Младшие братики! Сорванцы безобразники, маленькие шайтаны. Из глаз Айнуры наконец то брызнули слезы, слезы счастья. Они живы, кровиночки. И она стало-быть жива.
Братики, старшему из которых восемь, а младшему шесть, смотрели без испуга, как-то очень по-взрослому спокойно и решительно, только побелевшие в судороге пальцы зажимали изо всех сил пасть большому щенку пастушьей овчарки...
Откуда-то пришла отбившаяся от воров кобыла с жеребенком, подошла к Айнуре, и ткнулась бархатными губами в ладошку. Девушка погладила лошадь между ушей, успокаивая и её, и себя.
С помощью братиков кое как собрали арбу, впрягли в нее лошадь и поехали по следам, оставленным телегами русичей. Степь разливалась травами, но огромный караван, с телегами гружёными солью, не мог не оставить следов. Всю дорогу Айнура молилась, чтобы не сбиться с дороги, чтоб не пропал след и чтоб хватило воды. Вода закончилась через день. Айнура сама не пила почти сутки, оставляла младшим. Потом пролетела над головой чайка, река! Скоро река, и уже показался хвост каравана, захрипела лошадь. Все дружно, не сговариваясь слезли с арбы быстро освободили кобылу от повозки и пошли пешком. Айнура решила, что они пойдут пешком, рядом с лошадью, пусть даже на ощупь, но догонят этот караван!
- Эх, Костя, Костя! Вечно же ты вляпаешься в какое-нибудь гуано! - рассуждал сам с собою Константин, купец из Лукоморья - И говорила ведь тебе Матушка, Сиди на своей жо..., или поезжай вон, во Владимир град! Нет! Приспичило же тебе связаться с этой солью! И ладно еще так, отделался, спасибо Бакты, подсобил, и людьми, и лошадьми, вон как бодро двигаются теперь с заводными! Спасибо Баты, пусть ему там хорошо будет, в его басурманском раю! Вовремя предупредил, а сам не уберегся... А ведь ждал, наверное, чего-то такого, не зря-же почти весь свой табун отдал, потом, сказал сочтемся. Резонно надумал, если все обойдется, так он и потом свое от Кости возьмет, а если нет... так пусть лучше Косте достанется, чем врагам да предателям. А вон, ишь, как повернулось, два сына его едут с нами, да дочь... Айнура.
Купец обернулся на старую арбу, которая выделялась в обозе как индюк среди курей на птичьем дворе. Вот, отказались пересесть на телегу, а двухколесная арба, не только не привычно, но и неудобно для наших дорог... Да ладно, чего уж там, еще одна ночевка, два дня пути, и вот она, крепость Новая.
Там сдаст он своих гостей воеводе, и пусть он дальше сам решает. Наверняка в столицу отправят, к царю. Царь то хлеб да соль заключил со степняками, приветит чай сироток, не простого они рода, тоже, княжьего...
Константин обернулся, арба, смешно переваливаясь, тащилась в середине каравана. Неудобно как им там, наверное. Качает.
Сам Кости категорически не переносил качку, в частности морских путешествий. И это однозначно поставило точку в его заморских вояжах. Но зато на суше он развернулся не плохо. Соль. И ряды свои есть в гостиных дворах, даже в столичном. И дом в столице, тоже сесть. Так, для порядка, как же купец уже второй, нет, пока второй гильдии! Это в тридцать два года всего! Правда дом тот пустой, одна челядь обитает, а хозяин бывает по разу в году. Хозяйки нет. Говорят, Косте, что надо остепениться, семью заиметь, тогда и в первую гильдию дорога будет открыта. Но как-то не хотелось рядом с собой совершенно чужого человека видеть. Тем более дочек купеческих.
Девок Костя любил ярких, стройных, гибких, и до ласк озорных охочих.
Опять оглянулся на арбу. Ведь и не видно ничего. А все равно сердце екает. Потому что знает, там ОНА. И как же это ты так вляпался, Костя, Костя... Кто ты, а кто она? Ты купец, но без роду без племени, а она хоть и сиротинушка, и басурманка, но княжна. Вон за одни подвесы её, всю Новую купить можно... Если не царю, то царевичу ровня, никак не бывшему коробейнику...
Обозник Лука трясся на телеге в самом конце растянувшейся процессии из телег. Экий всё-таки Костя везучий! Эх, не зря Лука к нему девять лет назад прибился, эх не зря! Теперь вон, самый главный Лука в обозе у купца! А все почему? И не только по тому, что сына -богатыря вырастил, и всеобщее ему, Луке уважение, а потому что Лука и в обозе опыт имеет, как телеги построить, как тот обоз вести. И по военному делу, тоже, чай не лыком шит! Лука вытянул тонкую шею, и огляделся - чисто гусак со своим стадом. Все спокойно.
А то вона, всякое бывало, и отбиваться от татей приходилось, тут конечно выучка Луки просто неоценима была. Враз телеги развернуть, да опрокинуть, добро и потом с земли поднять можно, а если сей момент о барахле думать - нечего потом будет и собирать, включая собственные головы. Со временем и команда своя в обоз подобралась, вот и ходили они не часто, раза два-три в год, с бывшим коробейником Костей, а ныне с купцом второй гильдии Константином Давыдовичем, за солью.
Как нашли Рогдаевы сородственники те соляные пещеры, так и вовсе Лукоморье жить стало вольготно, сыто. Мужики вон по очереди на добычу соли ездят, Копеечка неплохая перепадает, Костя, тот не жадничает, хотя эту, мо-но-полию на это дело имеет. В селе тож с этим продуктом изобилие. А есть соль в избытке, вот и нет голода. Это-ж и огурчики засолить, и мясо, и рыбу и капусту! Места то богатые, и зверья и рыбы много. А с тех пор, как люди Лукоморья с нелюдями знаться начали, вообще сказка началась! Только что реки молочные, с берегами киселя овсяного, не текут. Ну это пока еще. Лука и до того доживет.
***
- Тише, тише ты... Не пихайся
- Сам не пихайся! Вот ушат перевернется - будешь знать!
- Если ты своим задом не будешь елозить - не перевернется!
- Ой! Крыша ползет!
- А я говорил!!! Тикаем!!!
Соломенная кровля постепенно двигалась в низ, увлекая с собой и двух смуглых мальчишек и большой ушат с водой, уж неизвестно какими трудами затащенный на крышу.
В низу тоненько скрипнула дверь,
- Этто чтттооо тууу.... Ааах!!!
Ушат с водой всё-таки перевернулся, обдавая незадачливого Неклюду грязными брызгами. За углом дома послышался стремительный топот босых пяток
- Эх, жаль не на голову!
- Ничего, ему и так досталось! Тикаем! Тикаем!
Старший из сорванцов чуть не споткнулся о какой-то серый кулек за домом, вроде как даже и живой, но рассматривать было некогда, Неклюда уже вопил на всю деревню, сообщаая о состоявшейся проказе: 'Убили! Зашибли дОсмерти супостаты!'
'Супостаты' благополучно сбежали, Неклюда лениво почесал живот и направился в избу, надо ведь и в поле идти, а то со вчерашнего что-то разморило не на шутку. Вот ведь экая несправедливость! У кого-то ужо все и посеяно и посажено, а у него и конь не валялся! Кому-то помогают, а он, Неклюда, как лишний! Вот эти бесенята! Нет чтоб натаскали воды - так оставьте у дома, или уж хочется полить - так полейте огород! А то ишь, баловаться!
За домом серенький кулек крутанулся и превратился в маленького ладного мужичка.
Только одет плохо, да узелок у груди держит. Домовой с грустью взглянул на обветшалую избу, еще раз вздохнул, и тихонько пошел к околице.
- Ты куда-ж это направился? Пестрая птичка похожая на сойку склонила на бочек голову
- Э-эх! Да куды-нибудь! - Горестно вздохнул домовой - Нету больше моих сил! Нету! - в сердцах бросил узелок на землю. - и так один остался! И овинники ушли, и банник! А ему, лентяю толстобокому все нипочем!
Домовой погрозил тощим кулачком в сторону избы
-- Ужо вона будет тебе! Лодырь! Сам такой, а хозяйка еще хуже! Изба не метена, пол не скоблен, что стол - что огород - все едино, репу сажать можно! Скотины нету, да и была бы с голоду передохла! Солнце же вона, встает, а эти лежебоки еще дрыхнут на соломке! Зато вчерась, ох как песни то пели! Сам то, не дурак вроде, и руки на месте, вчерась печь барыне класть закончил, да кто сейчас печи кладет? В поле надоть! Но энтому лодырю Поляница не указ! Он печь сложил, грошики получил, и к Мирону, у Мирона его тож не очень привечают, шкалик купил, и домой. Меланья пустой репы запарила, во и сидели, вечеряли. Песни пели, а потом на судьбу свою жалились.
Птица заинтересованно повернула голову.
- Ась? Чего жалились -то? Да, вестимо, все тоже. Что одни одинешеньки на старости лет, что Макошь детишек всех прибрала... А кто им Род? Нечего было сиротку на погибель отправлять. Макошь того не любит. Да... от уж десять лет минуло, как решил Неклюда избавится от племянницы - приживалки, свёз её в лес, тфу, пакостник. Всем то в деревне сказал, что Василиса сама в лес пошла да заблудилась, а я то знаю, я то видел! Тфу, пакостник! Только Макошь то все видит, и вместе с сироткой евоный сынок старшой убег, да, я видал, и не остановил - да! Ибо рядом с таким гнильем, и доброе гнить начать может! Вот и сбег Федорка. А Макошь она все видит. Как не убивались по старшему сыну Неклюды, но так и не поняли неправды своей. Вот Макошь остальных деток к себе прибрала, остались они одинешеньки. И хоть тут бы подумать, сиротку какую в дом взять, ан нет! Все куска лишнего жалеют. Да все жалеют так, чтоб значит поработать поменьше. Тфу, лодыри! Я уж сколько мог, за домом смотрел, и мел, и печь чистил, а, все едино. Не видя, не хотят. Ну их. Уйду я!
- Да куда-ж ты пойдешь? Не зван - не ждан? Тебе-ж так не гоже?
- Да вот выйду за околицу, да помру... все лучше, чем так мучится! - домовой присел на узелочек и пустил скупую слезу
- Ой-ой... - Покачала головой птица, - ну не гоже так, не гоже. - Это твой дом, и твоя доля в том есть, что хозяева у тебя такие! Видать ты где-то не досмотрел! Больно уж ты добрый! Мел он, печь чистил, ты-бы лучше хозяйке кой что начистил, чтоб не смела в постели до рассвета валяться.
- Ага, я как-то пытался её придушить, так она, курва, мне попом пригрозила!
- А чего душить то? Ты домовой или кто? У тебя что, клопов нету?
- Нету... Даже тараканов нету, им жрать нечего...
- А ты заведи! Клопам, им завсегда есть что жрать, ослбливо тех, кто в кровати полеживает.
- Ээээ... - Домовой почесал бороду... а жизнь то не такая и мрачная...
- И ты, это, брось эти штучки - между тем продолжала птица, ты молод еще, ста лет нету, за околицу он собрался! Место славное, дом поправить можно, еще лет двести проживешь, а потом и хозяйкой обзаведешься. Земля тут хорошая, червячки жирные, значит, хозяйство хорошее справить можно. А что хозяин, такой, паршивый, дак у людей век не долог...
У домового от работы мысли аж шапка съехала на затылок. Этож... Мда... клопы! Вот вы у меня попляшете, ленивые хозяева, вот попляшете! ...
- АААааах! Пресвятая богородица, Благословенная Макошь... Все святые угодники! Больно то как!
Варвара время от времени выгибаясь дугой, лежала на спине, на лавке в жарко натопленной бане, крепко уперев ноги в верхний полог.
Варвара рожала. Рядом хлопотала мать. В уголочке за печкой мелко трясясь притаился банник, ох лишенько...
Ребеночек на свет не торопился, и совершенно напрасно, силы у женщины на исходе были.
Вокруг бани с причитаниями суетливо бегал муж, Фрол Чума:
- Может что помочь? Мать! Что она там? Почему ты молчишь? Почему она кричит? Воды принести???
Мать Варвары, высокая сухопарая старуха по прозвищу Куть, начисто забыв крещеное имя Захария, по имени её и не называл никто, хотя в деревне побаивались, и даже говорили, что Куть черт-те-с-кем знается, ибо ведет хозяйство справное, держит дух коров, овечек, и все одна... В её то годы!
Куть промолчала, а вот Варавва, услыхав, разразилась в адрес мужа неприличной бранью:
- Да что ты там сикатишь к аки петух с башкой отрубленной! Что ты отрясина, в бабьи дела лезешь??? Ааааах! Не-ляд тебе в бабьи дела лезть, корову подои!!! Корова с утра не доена! ААААаа! Мама! Скажите ему пусть воды принесет, да утопится к бесам! Все! Не дам ему боле !!! В жизни не дам!!! АААах! Пусть хоть мхом там все зарастет!!!
- Тятя!.. - младшая Оленка, пять годков только сравнялось, дергала Фрола за рукав - тяяять, а чего мамка тебе не даст? Медку? Аль молочка? Да я тебе принесу, тять, я знаю где она медок прячет...
- А?.. Где??? Где медок? - Фрол, плохо соображая вылупился на свою любимицу как баран на новые ворота.
- В подполе, за кадушкой - ответил бесхитростный ребенок
- За кадушкой? А! А зачем??? Оленка! Ты бегом бежи до тётки Степаниды, и кличь её скорее сюда, скажи, что мамка разродится никак не может... Беги, доченька, беги...
Засверкали в пыли босые пяточки, хлопнула калитка.
Фрол огляделся, одним махом переставил огромный ушат с водой к самой бане, вторую часть совета, аль распоряжения женушки 'утопиться', проигнорировал, мало ли чего баба в бреду скажет. Чего злиться то. Прошелся кругом по двору, и в полном бессилье опустился на крыльцо.
Какое же это мученье, когда ты, здоровенный мужик, быка одним махом можешь прибить, с десятком воев справится, дикого зверя голыми руками порвать, а вот своей ладушке, даже в малости помочь не можешь...
Со стороны бани донесся еще крик... Фрол подскочил, и еще один круг быстрым шагом сделал. Их хозяйство близко к реке стоит, и баня и кузня... Лучше бы как у всех, подальше... и тут же устыдился таких мыслей. Больно ему, видите ли, слышать жены стоны! А ей не больно?
Варварушка... ладушка, ведь семерых уж деток родила, это поскребыш, восьмой. Уж и не думали, что так... Старшая дочь уже внуками одарила, а тут ... Поначалу то сам гоголем ходил, эко вон! Сын будет! Кто-ж думал то. Детей Варвара рожала легко, вообще, как бы промеж делом, и в поле, бывало не раз.
А тут...Ну точно сглазил кто-то. От бани опять донесся крик, или даже рык, и еще раз крик, только громче и звонче. Фрол машинально взял какую-то железяку (как потом выяснилось Зосим заготовку для серпа принес) и легонечко так в клубочек её и смял... Кинул в сторону и решительно зашагал в сторону бани.
То-ли в роли повитухи себя попробовать, то-ли утопиться, то-ли... воды еще принести.
Дверь бани распахнулась настежь, чуть было не треснув Фрола по упрямо наклоненной вперёд башке, вышла Куть с синим младенцем на руках, не чинясь трижды окунула его в притащенный Фролом ушат, что-то, шепча и приговаривая, потом замотала в чистую беленую холстину, и сунула на руки Фролу.
Все это молча, по своему обыкновению. Развернулась на пятках, и пошла обратно в баню.
Фрол украдкой развернул полотно, неловко придерживая одной рукой младенца, заглянул... Парень! Сын!!! И завопил радостно:
- Сыыын!
Младенец доселе молчавший, видно находясь в недоумении после бесцеремонного холодного купания, ответил ему мощным басистым ором.
Из бани тут же донесся полный сил голос Варвары:
- Вот ведь точно отрясина! Собака серая! Вот ведь так и стоит, балда, у бани с младенчиком в лапах! Да еще наверняка поглядеть полез, пацан, аль девка!
Она что, сквозь стены видит???
Варвара еще что-то кричала, и по всей видимости приказывала матери 'пустить её, Варвару, что корова не доена, и муж криворукий младенчика расшибет'
- Оп, оп, сына, пойдем в дом! Ну их, баб!
В горнице уже, уложив сына в приготовленную заранее люльку, подвешенную к потолку, Фрол бестолково потолкался у печки, взял пустой подойник, и решительно отправился в хлев.
Через несколько мгновений так же решительно вышел оттуда, следом вылетел деревянный подойник. Вернулся Фрол с веревкой, подобрал ведро - хорошее ведро, не раскололось...
Задержался в хлеву чуть подольше, но с тем же результатом. Упрямая скотина не хотела никому доверять свое вымя кроме хозяйки!
Но Фрол тоже был упрям.
Степанида, зайдя в ворота Фролова подворья, наконец то поняла, почему Фрол получил свое прозвище - Чума.
Прямо у крыльца чернела свежей землицей ровная круглая ямка, вершка три в глубь, да полтора аршина в поперечнике. Обычно ушат под дождевую водицу сюда ставят. А! Вон и ушат, у бани. Кочерга, погнутая валяется, еще какая-то фигулина, в колобок скрученная, но не это главное!
У скотного двора, стояла корова... Ну не совсем стояла.
Кормилица была привязанная за все четыре ноги столбам-подпоркам, поддерживающим навес двора, на шею корове был надет новенький лошадиный хомут, и за этот хомут несчастную притянули к стрехе навеса, и даже коровий хвост был привязан к увесистому камню, видать для равновесия, или чтобы вредная скотина хвостом не махала.
С боку сгорбившись примостилась странная фигура, складками топорщился бабий сарафан и летник, почему-то напяленный задом наперед, на голове повязан платок, да так, как бабы да девки на покос и на жатву платок наматывают, оставляя открытыми только глаза.
Косая сажень в плечах, здоровенные сапожищи торчат из-под сарафана. Не оставляют никакого простора для полета фантазии. Однозначно: Фролушка решил во чтобы-то не стало подоить корову.
И тут последняя, видно собрав все свои силы, с отчаянным воем дернула хвостом... и гроза села, коваль Фрол по прозванию Чума, кулем повалился набок, припечатанный им-же привязанным к коровьему хвосту камнем...
Примерно через час все улеглось. Бедная корова подоена, Фрол переодетый в присущую его полу одежду, правда с перевязанной головой, Варвара с младенцем на руках, Куть все также молча орудующая у печки, ну и Степанида в качестве гости за столом. Новшество, и дорогой признак достатка, на столе булькает самовар.
-
Благослови Макошь, разродилась. Ты, Варвара не скачи пока, тебе лежать да лежать пару дней, а лучше бы седмицу! Не молодка, чай!
- Что-ты, Стешенька, какое лежать! Дел то полно! Сеять надо! Огород садить!
- А что не посеяли еще? Вроде как сидела Игнат твой, с Макаром по зорьке уж, как грачи по полю ходили. Рано встают, молодцы!
- Да посеяли и уж и заборонили, и репу с утра еще посадила. Лен надо сеять, да гречихи полоски две нарезать. Семья-то растет. Вот, избУ новую ставить будем, старшОго отделять скоро...
Варвара кивнула в сторону сложенных слева от дома бревен.
- Ты говоришь, рано встали, так не ложились, Стеша, еще! Вишь, женихаются! Хоть бы до осени девок не обрюхатили, гулены! А то как хлеб то жать будут? Да и свадьбу летом не след играть...
- Мама! У нас все по-честному, не срамно! Пробасил из угла старший, Макар.
- Ах, молчи уж. У тебя то может и не срамно, а вот Игнат, - Варвара несмотря на возраст и положение п прежнему держала первенство села по всяческой осведомленности - а вот Игнатову Татьяну, сегодня утром мать вожжами гоняла, и приговаривала, что если та принесет в подоле, или еще как семью опозорит... Фролушка, ты чего это?
- Если Акулине чего-то не нравится, я и завтра сватов зашлю, а после завтра свадьбу сыграю! - на столе подпрыгнули плошки, а в углу Игнат.
Свадьба свадьбой, а рука у отца тяжелая.
-Так как же это! Не ко времени летом то свадьбу! - Варвара аж руками всплеснула, потревожив спящего младенца.
- Не ко врееемени! Все ко времени! - Фрол четко гнул свою линию, не иначе брал реванш за корову - если любятся, все ко времени!
- Так ведь, говорят, плохо до осени свадьбу играть, в живень хотя бы, а лучше вересень, как положено. А не то плохо жить будут.
- У меня свадьба на Купалу была. - Степанида кинула в плошку травки, нацедила кипятка из самовара, да ложку молока плеснула, хлебнула, зажмурилась как кошка, вкусно! - И живем, слава Роду, душа в душу. А Акулина переживает, что в страду без лишних рук останется, вот и гоняет девку.
- А... - только и молвила Варвара, прямо сказать пораженная видением ситуации, с другой стороны. Свадьбам так и так быть так и так парни по осени молодух в дом приведут, а тут есть перспектива как минимум пару рабочих рук на лето в семью прибрать! Это хорошо то как! Только вот Акулина... Ничего, мы чай не бедные, за приданое торговаться не будем, а у Акулины еще две девки на выданье!
- Да и вот еще что я вам скажу, други дорогие. Играйте свадьбу сейчас, прям в травень, если сподобитесь, потому как потом, может и некогда, а может и не с кем свадьбы играть буде.
- Вес! Постой Весько! - вихрастый мальчишка запыхался догоняя шебутного брата, и то славная получалась забава! Хоть и тяжеленько было тащить тот распроклятый ушат на крышу, но уж больно шутка была хороша! Славно Всемил придумал!
- Ты, это, братко, пятками то шевели, нам еще баранов в поле выгнать, хлев почистить, мамка сказала воды в баню натаскать, Старшой велел всю снасть проверить, как вернется так за рыбой пойдем.
- А, что, Старшой скоро ли будут? Как думаешь, братко?
Десятилетний Всемил степенно пригладил волосы, копируя самого старшего брата, Антона, усов то да бороды нет пока, ну хоть вихры важно приладить. Вихры не прилаживались торчали во все стороны показывая характер. Антон плюнул и выдал свое разуменье:
- Седмица туда, да седмица взад, это считай... да там как дорога... думаю, сегодня к вечеру будут уже!
Восьмилетний Даян, а среди домочадцев Малой, приоткрыл рот. Во умный Весько! Лихо как считает! Потом чуть наклонив в бок голову, что-то подумал вспомнил:
- Ах Весько! До чего-ж ты хитер умного из себя строить! Вчера мамка к Степаниде бегала, та ей и сказала, когда батька со старшими будут! Она еще про Вадьку спрашивала, а ты подслушивал! Подслушивал опять!
-
Ну и что? - нимало не смутился Всемил - ты тоже подслушивал, только тебя услышали и прогнали, а меня нет. И поэтому я знаю больше! - Всемил улыбнулся подначивая младшего брата, но тот уже привык к таким штучкам, и почти не попадался на подначки.
- Ну и знай себе. Все равно расскажешь, ты-ж смолчать не сможешь... - Даян кинулся в брата шишкой, и быстро побежал в сторону дома, передохнул, теперь Весько шиш его догонит...
На обочине зашевелились кусты, и на дорогу вылезла птица, похожая на крупную сойку, отряхнулась, словно курица после купания в пыли, и тут же обернулась опрятным невысоким старичком в полотняных порах да рубахе, задом на перед кушаком подпоясанной.
- Эх хе-хе, детки, детки, все бы вам шалить... А хорошие детки. Сердцем чистые, хоть и проказливые. Богатырь то Вадька не такой, мальцом был, не такой... Да и старшИе, нет, не такие, а эНти вон, чисто огонь! И вот как распорядился великий Род, да одарила Макошь? Ведь отец-то, Лука обозник, не высок да сухонек, и жена его, Катерина, ему под стать, уж внуков полный дом, а со спины глянь - девка!
Леший повертелся, принюхался - нет, в этот раз угощенья не оставили, что-ж, не обидно, в другой раз не забудут. А он, леший, новую проказу парням придумал. Старичок аж зажмурился от предвкушения, то-то веселья будет! Вообще отношения с этой парочкой у лесного хранителя вышли странные и интересные, года два они уже знались.
По первости он шутковал над малыми, так, по мелочи, то воды с еловой ветки за шиворот нальет, то белкой прикинется да шишками закидает, то в двух шагах от дома водить начнет. Но до поры до времени. Эти два нахаленка бесстрашные удумали лешаку тем-же отвечать! Ну летящие шишки то е помеха, здесь то не переплюнуть лешего, но старший малец живо придумал иную забаву.
Загадки.
Да, так и сказал, смелый мальчиу - 'шишками то и дурак загакидать может, а вот ты отгадай загадку...'
- Ходишь в лес по ягоды часто? Зверя этого не трожь! Потому что он - зубастый И клыкастый серый ...
- Ёж! - радостно срифмовал лешак
- Ну где-ж ты дедушка клыкастого ежа видел? Это волк! А ёж - 'это под соснами, под елками, бежит мешок с иголками...'
- Эх... а вот мою загадку угадай: Сидит дед - лешак хитро покосился на свой лапоть, в сто шуб одет, кто его раздевает - тот слезы проливает!
- Э да это лук! С грядки! А ты, дед - вот это угадай: кто утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?..
Лешак завис. Перебрал в уме весь пантеон старых и новых богов... Никто не подошел...
- Это человек - важно сообщил младший малец - утром, то есть пока малый он на четвереньках ползает, в полдень, когда зрелый -на двух ходит, а вечером, старенький на палочку опирается. Леший аж умилился разумности отроков.
Тем же вечером, не утерпел, прибежал на заимку к Деду, его воспитанникам загадки загадывать. А то Федор больно умный. Умный Федор загадки разгадал в два счета, и в придачу выдал источник знаний молодых отроков. Константин. Торгаш хитрый. Везде то побывал, все то знает. Вот будешь ты у меня на пенечке сидеть да загадки с отгадками говорить, до закату.
Но забава с загадками тоже вскоре прискучила, как только стороны поняли, что черпают знания из одного источника. Да и источник что-то стал лес стороной объезжать. Видать умность закончилась.
Но лешак и парни уж сдружились к тому времени, на почве шкодливого нрава и мелких пакостей.
Вот и последняя причуда с ушатом, это его, лешака, ума дело... А еще... еще надо муравьев собрать, обещал мальцам, да идти за баранами помочь присмотреть, чтоб не разбежались тупые твари.
- Как по полю по лугам, бродит шуба и кафтан! Весело продекламировал лешак и слился с кустами...
Позолотила чистым светом Зарница поля, крыши домов, благословила вместе с подругой Поляницей, рачительный хозяев, что уже в поле вышли, попробовала лучиком пробраться сквозь рассохшиеся ставни лентяев, что еще не проснулись, и пошла дальше, рассвет дарить.
А на яви наступал белый день.
*****
Натопить русскую печь, это еще то дело. Надо выложить дрова колодцем, посерединке покрошить лучину да бересту, разжечь. Потом вовремя трубу закрыть - чтоб и жар в трубу не вылетел, и не угореть. Летом печь раз в три дня топится, а то и раз в неделю, стряпаться можно и во дворе, на летней печке, где и варенье сварить, и репу запарить. Но большую печь все одно топить надобно, перво-наперво это хлеб, его на летней кухне не спечёшь, второе это белье стирать, как хлеб пекут, так в тот же день и стирают, варят белье со щелоком, да с золой, а поначалу замачивают, а после несут на реку мыть. Ещё холсты льняные поварить можно, чтоб помягче полотно было...
Катерина, жена Луки обозника, своими холстами славилась, тонкие они у нее выходили, белые-белые, и мягкие. Не только семью одевала, но и купцам заезжим да местным сбывала свой товар. А тут еще талант у дочери средней открылся - вышивает страсть как хорошо! Даже денег не жаль на шёлкову нитку! Такие узоры Любава вышивает, аж глаз завораживает! Эх, жаль, девка. Замуж выскочит и все, а поймут ли в семье новой, что её, Любавы талант, не в поле спину гнуть, а за пяльцам сидеть? За одну вышиту ей рубаху мешок зерна дают, а за кафтан аж два! Но народ то каждый своим умом крепок.
Катерина подналегла на тесто, вымещая на нем неудовольствие от несправедливости мира. Всё-таки дочь ближе сердцу материнскому, и дочь все равно мать послушает, в то время как сын к жене будет ближе, как известно, ночная кукушка всех перекукует.
Женщина с силой шмякнула тесто об стол. Добрый хлеб будет. Даже ни лебеды ни мякины не добавляла! А Любава... что-ж, доля такая.
Правда уж восемнадцатый годок пошел девке, но не невестится чего-то. А на последних сватов доченька так глянула, что смело их со двора вместе со свахой. И жених вроде не урод, да не лодырь... Какого такого королевича ждет девка? И где он её повстречает? У окна за вышиванием? Или в лесу, когда по ягоды - по грибы ходит? А то ведь боле и не бывает нигде, гулянки деревенские ей скушно, ярмарка шумно... Вот как тут девку замуж отдать?
Лука уж спрашивает, сватали ли Любаву? Готово ли приданое? Как будто лишний кусок у него дочь ест! А приданого там аж два сундука полных, не у всех, ах не у всех на селе такое приданое! Кроме кружева, полотна, перин пуховых, там еще грошики серебряные лежат! И не мало!
Катерина вздохнула и опять со злостью шмякнула тесто, в окно взглянула, что это там гуси расшумелись, чай идет кто?
Баба наскоро вытерла руки, да пошла быстренько через сени на высокое крыльцо гостей незваных встречать. Сердце удар пропустило, с добрыми то вестями не ходят в такое время, 'большухи' стряпаются, молодухи в поле иль как вон Любава по ягоды, не время по соседям бегать.
Скрипнула высокая калитка, и во двор явилась... Батюшки! Сама Толстая Марыська! Водяника местного жёнка!
Марыську, в отличии от речного хозяина, на селе знали хорошо, даже привыкли к ней. Можно было её и на ярмарке иногда увидать, да и на селе или в лесу. В отличии от своего мужа, Марыська прекрасно себя чувствовала, что в реке, что на суше. Поговаривали даже, что мать у нее людского роду была, да с болотником спуталась, понесла, а как ребеночка родила - так тому дитя и подкинула. Где тут быль - где тут правда не разберешь, но что Марыська не простая баба - это точно. Внешне вроде и обыкновенна молодка, только очень гладкая. Волосы с зеленинкою под кику убраны, не видать, остальное все как у людей, статная баба, даже румяная, грудь такая, что чарку ставить можно - не опрокинется! Сарафан завсегда нарядный, да рубаха чистая. Только вот если она подол-то сарафана подымет, тут то и видно, что не шиша она не баба, а как есть нечисть болотная! Ибо ноги у нее по ниже колена переходят в утячьи лапки: красные, с перепонками.