Аннотация: Автобиографическая повесть участника Великой Отечественной Войны.
Судьба
Война. Первые месяцы жестоких боёв и отступлений. Плен. Побег. Вера в Победу и шаги навстречу ей. Все это выпало на долю многих и тех, кто встретил 22 нюня 1941 года, находясь на службе в рядах Красной Армии, на западных рубежах Родины.
Сквозь весь этот ад испытаний прошел и герой повествования В. Максимова - Николай. И хотя рассказ ведется от имени первого лица, чувствуется и видна за ним чёткая авторская позиция. Кто он, герой? Живет ли рядом с автором - в Павловке, а может, в Лунино или Чернавке? Главное не это. Вопреки всем теориям, остался несломленным духом, крепким верой в народ, партию, Победу.
Минуты откровения и положены Максимовым в повествование, состоящее из нескольких глав, которые предлагаются вниманию читателей.
...Итак, лето сорок первого...
Начало
21 нюня - та суббота, предвоенная. Какое чудесное настроение! Футбол, шахматы, волейбол. ...Старички, как мы называли тех, кто должен скоро демобилизоваться, ждали возвращения домой. И допоздна не расходились спать.
Воскресное утро следующего дня встретило разрывом снарядов, ревом моторов самолетов. Может быть, это всеармейские ученья? Мы ждали их. "Война, товарищи!" - сказал старший политрук. И словно подтверждая это, один снаряд попал в склад боеприпасов, другой разорвался недалеко от палаточного городка.
Первая зенитная батарея вступила в бой. 3агорелся один вражеский самолет, а вместо него десяток других обрушился на батарею.
Кругом воронки от разрывов бомб, раненные, убитые...
...Снаряды кончались. Выстрелы с нашей стороны все реже и реже. Немцы это понимали. Справа, слева появились вражеские солдаты...
Получили приказ: отступать с боем, снаряды, патроны беречь. Под покровом ночи отошли километров десять на восток. Только заалела заря - снова самолеты, обстрел из дальнобойных орудий. Автоматные очереди послышались с трех сторон. Приготовились к отражению атаки и к прорыву. В дороге к нам присоединились еще человек сорок.
Ни ранение в голову, ни окровавленная рука не останавливали старшего лейтенанта. Собрал оставшихся в живых, объявил, в каком направлении должны двигаться, избегая пока стычек с врагом. В его речи пробегали белорусские слова, и чувствовалось, что он очень хорошо знал местность.
При переходе дороги завязался неравный бой. Я был ранен в ногу и руку, плюс ко всему оглушило снарядом, стал плохо видеть и слышать правой стороной.
Большая часть отряда погибла. Вместе с офицером нас осталось человек десять. Шли ночью и днем. Питались ягодой, десятка два сухарей было у сержанта. Силы покидали нас.
Я чувствовал, что нога начинает пухнуть, рука покраснела, болела голова. Частенько останавливался Павел - так звали нашего командира, не показывал вида усталости, но раны давали о себе знать.
Нужен отдых, но где найти безопасное место. Мы находились в тылу у немца, населённые пункты обходили стороной, и наше появление в них сыграло бы на руку врагу. Но выхода не было. И только после того, как похоронили товарищей, направились к селению.
Запахло гарью. Что это? Вся деревня сожжена. Одни обгорелые печные трубы и ни единой живой души. Где люди?
Вторая деревня выглядела не лучше первой. Два изуродованных трупа женщины и ребенка лежали около дороги, ведущей в лес.
"Вот он, фашизм, налицо!" - сурово произнес Павел. И будто подменили командира. Старший лейтенант зашагал скоро, не разбирая дороги. Откуда и сила взялась.
На закате солнца - счет дням был потерян - подошли к новому пожарищу. Один из нас указал на дымок, вившийся над крышей чудом уцелевшей избенки. На пороге появился старичок. Быстро обвел всех глазами. Еле выговаривая слова, показал рукой в направлении леса.
Кажется, целую вечность шли к лесу. Не помню, как оказались в землянке. На сколоченных нарах вдоль стен лежали три раненых красноармейца. Мы расположились на свежевысушенной траве и тотчас заснули.
К утру разбудил нас хозяин "лесного госпиталя". Покормил и сказал: "Теперь будем лечиться". И вот уже обмыты раны, сделаны перевязки. Каждый день - процедуры. Чем лечил нас наш доктор, мы не знали, но дело шло на поправку.
Гуляя поздним вечером, удивились, как мастерски была замаскирована землянка. Наш' хозяин иногда вызывал Павла. Они о чём-то подолгу беседовали.
Семь дней пролетели незаметно. Однажды рано утром куда-то собрался наш дед. Явившись после обеда, сказал: "Беда. Надо немедленно уходить. Павел знает маршрут и место. Немец начинает "прочесывать" местность. Останутся самые слабые".
Едва мы двинулись с места, как затрещали мотоциклы. Деревня, дорога - всё обстреливалось. Показалась колонна пленных, сопровождаемая автоматчиками. Двигалась медленно. Мы прилегли в кустах и оставались незамеченными. Облегченно вздохнули, когда колонна отошла метров на пятьдесят. Только преждевременно.
Предсказания деда сбылись. Сзади шло человек тридцать немецких солдат, которые время от времени простреливали придорожное пространство.
Одна очередь, вторая... Пуля задела плечо товарища Тот вскрикнул от неожиданности. Услышали. Приклады, пинки, кулаки - и мы в колонне. Да, все-таки плен!
И стали мы нумерованными
Сильные удары по голове снова подействовали на зрение, на слух. Силы покидали меня. Только бы не упасть, не оступиться, не показать, что слишком слаб.
Часа через два прозвучал приказ: "Стоять !" Не потому, что многим из нас было невмоготу идти, а потому, что им, видите ли, есть захотелось - время подошло.
Разделили с теми, кто был поближе, картошку, кусочки хлеба, которые получили в дорогу от "лесного доктора".
На ночлег остановились на небольшом лугу. Группа красноармейцев решила бежать. Но как ? На каждом метре - солдат. Все же решились на этот шаг.
Расстреляли, не дав отойти и на несколько шагов. Да еще каждого десятого в строю постигла та же участь.
К обеду подошли к разбитому городишке. Втолкнули за колючую проволоку. Немцы уже заранее приготовили этот пересылочный лагерь. Отсюда отправляли в глубь Германии через Польшу.
"Комиссары, коммунисты, офицеры, евреи, - орал пьяный офицер на ломанном русском языке, - вперед !".
Молчание. Вновь повторяет то же самое. Опять тишина.
Теперь он уже шел перед строем, указывая на кого-то пальцем, и тот час его вытаскивали из строя.
Обреченных отвели за проволоку, послышались выстрелы, и все замолкло.
До утра нас больше не тревожили.
За водой у водоразборной колонки всякий раз выстраивалась очередь: пили, обмывали раны.
Какая неожиданная встреча ! Впереди меня воду во флягу наливал боец. Он повернулся и внимательно стал смотреть на меня. Что ему нужно ? Не предатель ли ? Что-то знакомое было в его обросшем, исхудавшим лице. Где я его видел ?
Вспомнил. Третья батарея зенитного артдивизиона. О ней нам ничего не было известно. Так же как и о второй. Они были расположены треугольником на расстоянии пяти километров друг от друга. Их обстреляли дальнобойные орудия, потом разбили при бомбежке. Товарищ же чудом уцелел и пробирался на восток с группой бойцов.
Забрезжил рассвет. Построили. Выдали по килограммовой буханке на десять человек. Поделили. Солдаты спереди, сбоку, сзади.
Станция. Эшелон с товарными вагонами. Последние нагружены чем-то ценным, о чем можно было судить по охране. В первых - наглухо заколочены окна, двери с двойными засовами.
Команда - и началась погрузка. Нас вталкивали, били, орали за медлительность. Уже нельзя было присесть, а вагон продолжали наполнять. Наконец двери закрыли.
Прошло немного времени. Стало трудно дышать. Пробовали выбить окна - ничего не получилось. Пришлось стучать в двери, призывая открыть окна.
Я чувствовал, что задыхаюсь. Ловил ртом воздух, стараясь хоть чуть-чуть помочь себе. Наконец чудом вспомнил про флягу с водой. А как отцепить от ремня эту флягу, когда руками просто невозможно пошевелить, но вот достал. С какой жаждой пропустил несколько капель.
То ли ночью, то ли днем, (в вагоне было темно) в люк бросили десять буханок хлеба. Началась давка, что еще больше усугубило и до того ужасное положение.
Как долго везли нас, неизвестно. Застучали засовы, открылись двери. Ужасающая картина предстала перед нами. Некоторые умерли еще в пути, другие вздохнув свежий воздух, замертво падали из вагона. Тут же их настигали выстрелы.
...До сих пор не выношу духоты. Никогда, не зависимо от температуры, не могу укрывать чем-либо голову. Редко ношу галстук...
Оставшихся в живых погнали к лесу, где немцы строили новый лагерь смерти. Территорию его обнесли двумя рядами колючей проволоки. По углам и в середине - вышки для часовых.
Два или три барака для охраны находились вне лагеря.
Конец сентября. Лили дожди, дули пронизывающие ветры. Ни деревца, ни кустика, ни холмика, за который можно было бы спрятаться. Все вырублено, уничтожено.
Смерть и тут рыскала, отыскивая промокших до костей. Собирались толпами, старались потесней прижаться друг к другу, что не очень помогало.
С каким усилием, желанием выжить, обессиленными руками копали ямки, подкапывали в сторону "Жилище" обзавелось (почва была песчаная). Много ли осталось лежать в приготовленных для себя могилах - никогда не узнать.
Но и здесь косая обошла меня.
Снова сажают в вагон и везут. Опять лагерь, Майданек. Построен по всем изуверским канонам архитектуры. Все приспособлено для пыток, для уничтожение ни в чем не повинных людей.
Блоки, бараки, трубы крематория...
В бане, куда нас привели, был особый порядок. Брызнули чуть водички, намылились, еще дали немного, чтоб смыть мыло, - и выходи. Не успел - выгоняли в таком виде, в каком есть.
Вышли: ни брюк, ни гимнастерок, ни сапог. Одно нижнее белье.
Выстроили. И стали мы нумерованными.
Ежедневно курсирует черная машине, собирающая сотни умерших и убитых.
Баланда из неочищенной вареной брюквы или моркови один раз в сутки, чай - эрзац, самые точные в мире лагерные весы - для дележки хлеба.
Появились полицаи в бараке. Что-то будут предпринимать. Ведь только что была проверка, теперь снова выгоняют.
Подвели к складу, выдали шинели, брюки, пиджаки то ли французские, то ли польские, обули в деревянные лодочками башмаки - и снова в путь.
Куда теперь загонит нас судьба ?
Попали в лагерь под Берлином. Медицинский осмотр. Сортировка. Одних конвоир вел на плац, других - в барак.
Предстал перед французом-врачом, который хорошо говорил по-русски. Посмотрел на кости, покрытые кожей, и сказал: "Останешься для поправки здесь, в лагере". Но это же верная смерть !
Поднял на него глаза. По-видимому, в них было столько ужаса, боли, просьбы, что он махнул в сторону стоящих на плацу. Я потащился к тем, кому выпала доля работать на фашиста.
Кроме медицинской проверки, должна быть еще одна. Какая - мы не знали. Однако лагерные говорили, что проверяемого подводили к небольшой будке, ставили на колени спиной к окошку, задавали вопросы. Сбился при ответе - считай себя мертвым. Нас миновало это.
Больше ста измученных, истощенных, обессиленных людей прибыли ночью в деревню. Утром вывели на работу.
Оглядел нас с презрением шеф, покачал головой, но рабочая сила нужна даже такая. На полях невырытый картофель, неубранная капуста, морковь, свекла. А на дворе октябрь.
Напичканные гебельсовской пропагандой, большинство немцев ненавидели советских военнопленных. Когда мы шли из лагеря, на нас плевали, бросали тем, что было под руками, орали, показывали пальцами даже дети.
Одетые во что попало, с огромными буквами "СУ" на спине, на пилотках, на брюках, живые мертвецы, мы, действительно, соответствовали тому, как рисовал нас, советских людей, фашизм.
Первый день собирали картофель. Труднее работы, казалось, не было на свете. Кружилась голова, немели руки, подламывались ноги. темнело в глазах. Корзину, куда засыпали четыре ведра, едва поднимали на фургон вчетвером.
Издевательству не было конца. Особенно свирепствовали двое с какими-то польскими фамилиями. Прокалывали вилами руки, били по голове лопатами, делали все, что приходило в голову.
Сколько отправляли в лагерь с заражением крови, переломанными костями !
Изголодавшиеся, мы набросились на старую морковь, капусту, свеклу. Болели животы, открылась дизентерия.
Тело, простуженное в лагерях, покрылось фурункулами. Порою ни ходить, ни лежать нельзя, а работать выгоняли штыками.
Вначале старались пронести что-нибудь из овощей. Но каждый раз обыскивали, били. Солдаты же нашей охраны питались с кухни воинской части, находившейся в полутора километрах от деревни.
Однажды ефрейтор подошел к строю (мы шли на обед), посмотрел, пальцем указал на меня, помахал рукой, чтоб я подошел к нему.
- Ну, - думал я, - сейчас достанется, только за то, что не знаю.
Рядом с солдатом стояла тележка на двух велосипедных колесах. Приказал взять транспорт. Пришлось впрягаться - и на кухню.
Моросил небольшой дождь. Дорога шла через лес. Ноги утопали в грязи. До кухни кое-как дотащился. Бачки с едой заполнили. Смотрю, подходит ко мне один из поваров с миской, наполненной кашей.
- Кушай корошо ! Внизу сжат кулак. Вспомнил: это же приветствие немецких коммунистов. В такое время ! Наученный горьким опытом, я ответил отказом. Ведь было так в лагере. К пленному подходил солдат и давал миску с баландой, обыкновенно жиденькой. Берешь - удар по миске, ты весь облит. Для солдат смех, на память - фотография.
Но вновь слышу: "Кушай, товарищ !" Произнес негромко, но сколько человечного было в голосе. В этот момент зашел мой конвоир, побледнел, подбежал, вырвал миску и бросил.
Долго спорили они с поваром, кричали. Я не понимал, что они доказывали друг другу.
Тяжелы для меня были километры назад. Два бачка килограммов по шестнадцать, а сил не прибавилось. Не поднял бы один, если бы не пришедший на выручку повар.
Ветер усилился, дождь пошел сильнее. Дорога стала еще хуже. Шинель с пилоткой намокли, с них текла вода. Деревянные штиблеты слетали с ног. Приходилось останавливаться, чтобы вытащить из грязи и всунуть в них ноги.
Что делал мой конвоир ! Штык его появлялся то слева, то справа, то сверху. Кричал, топал. Я ждал: вот-вот он пырнет меня. Силы слабели. Как-то само собой получилось. Я остановился и повернулся к нему лицом. Глаза наши встретились. Сколько злости, сколько ярости было в них. Минуту, другую продолжалось это единоборство. Мои мысли с молниеносной быстротой сменяли друг друга; броситься, повиснуть, душить ослабевшими руками, вцепиться зубами. Но что я мог сделать с откормленным буйволом ?
Что это ? Кажется, - победа была за мной. Мой противник произнес: "Ну, ну..." взял палку, винтовку закинул за спину и начал толкать тележку, помогать мне.
И на работе, и когда пришел в барак, неотступно в голове была мысль: что делать ?
Действовать !
Не забыть мне, как на моих глазах увели Юмшанова и Кальченко в направлении крематория в Майданеке. И только за то, что нашелся предатель, захотевший получить литра четыре баланды. Мы познакомились здесь, в бараке. Они были младшими сержантами из какой-то артиллерийской части.
Воскресенье. Я мою уборную. Думы все те же: что предпринять, чтобы наши советские люди поверили друг другу, встрепенулись, объединились в своих действиях. Забывшись, стал насвистывать мелодию из кинофильма "Дума про князя Голоту". Слышу, кто-то помогает мне. Оглянулся, почти рядом стоял Иван Васильев.
- Трудно жить, когда нет единомышленников ? - спросил он.
- О чем это ты ? - в свою очередь поинтересовался я.
- Да все о том, о чем и ты думаешь. Мы хорошо понимаем друг друга, хоть и молчим. В единении - сила. Все издевательства отойдут, если эти нелюди, а их не так-то много вокруг нас, почувствуют нашу стойкость и организованность.
- Что же будем делать ?
- Об этом надо подумать.
Через два дня разговор возобновился. Открыто говорить о наших думах было пока невозможно, да и небезопасно, всякое может случиться.
- Давай напишем листовку, - предложил я Ивану. - Простым карандашом, обыкновенным почерком.
- А что если поговорить с французами, мы же с ними иногда встречаемся на работе. Французы русским владеют хорошо, - возразил товарищ.
И вот в наших руках с таким трудом добытая белая и копировальная бумага, чернильные карандаши. Как и где приступить к задуманному ? Наша барачная комната находилась через стенку с охраной. Товарищей, живших вместе с нами, их настроение знали. Теоретически все должно пройти благополучно, а в случае чего - договорились: каждый должен проявить стойкость, мужество, исключить предательство.
Обыкновенно в выходные дни солдаты уезжали домой. Оставалось два - четыре человека. Закрывали нас на все замки и засовы. Внутри барака нам была предоставлена полная свобода. Этим мы и воспользовались.
Заголовок созрел быстро: "Обращение к советским людям, угнанным в рабство в Германию". Каждую строчку, каждое предложение обрабатывали устно, черновиками пользоваться было нельзя.
Один из нас стоял около двери. В случае опасности - предупреждал. То и дело открывались из-за посещения нашей комнаты соседями по бараку.
Писали полупечатными буквами. Чередовались. Руки уставали.
"Дорогие товарищи, попавшие в плен, угнанные в фашистское рабство в Германию ! - так начали мы. - Помните враг рвется к Волге, Москве, Ленинграду, на Кавказ, ему нужна Украина. Но найдет себе фашист смерть на советской земле !". Слова быстро ложились на бумагу.
После вечерней проверки свет, вопреки законам, не выключили. Лежа на нарах, продолжали работать. Слышно было, как, заметив светящееся окошко, загремели дверными засовами солдаты. Послышался топот, щелкнул замок. Обозленный, рассвирепевший вахтер вбежал в комнату. Но все в порядке - все "спали". Ругань, одного, другого ударил чем попало. И все стихло.
"Сейчас, до прихода Красной Армии, - продолжали мы, - ломайте, уничтожайте все, что можете. Рассказывайте немцам, что их главный враг - не советские люди, а фашизм". Может, литературно и не выдержаны были слова Обращения, но шли они от сердца, писались болью души.
Беда приходит, когда ее не ждешь. Когда написанное было готово, взяли один экземпляр, чтобы внимательно рассмотреть его. И то ли увлеклись его чтением, то ли стали слишком громко разговаривать, только не слышали прихода обер-ефрейтора.
- Что такое ? - указал он на наш листок. Немецкий язык хорошо не знали и наш Василий, сапожник, долго подбирая слова, ответил:
- Интернационал.
- Что ?! - взревел немец.
Кое-как объяснили, что это песня. Нашли мелодию, а в Германии знали нашу русскую народную песню о Степане Разине. Между тем, пока шло объяснение с немцем, один из товарищей бросил в печь с таким трудом доставшийся текст "Обращения". В руки же врагу попал листок, на обратной стороне которого кто-то наскоро написал безобидное четверостишие. Да, впредь надо быть осторожными.
Наладили связь с французами. Они сообщали обо всем, что делалось на Восточном фронте, рассказывали о создании отрядов Сопротивления на их родине, в Бельгии, Италии для борьбы с фашистами. Особенно порадовало знакомство с немцем, фамилии и имени которого никогда не узнать.
Каждый выходной иногда один, чаще с девушкой, по всей вероятности с дочерью, они на велосипедах проезжали мимо барака. Когда солдат не было видно, они с улыбкой, почти незаметно махали руками, приветствовали, сжимая пальцы в кулак. Кто эти люди ? Как выяснилось позже, это был связной немецкого подполья. Именно с ним наш товарищ Дмитрий наладил отношения.
Километров в пяти от нас находился военный завод. Для работы на нем привезли девушек. Становилось ясно, что не так уж гладко было у фашистов, коль на военном заводе появились советские люди. Им разрешили с ведома барачной администрации делать прогулки, указывались их пределы. Также рабочим, мастерам разрешалось брать на воскресенье к себе домой для работы по дому и в огороде девушек. Так попала к мастеру, жившему недалеко от нас, Мария Костенева из Крыма.
У нашей группы возникла мысль познакомиться с девушкой. Легко решить, а как это сделать ?
Удалось. По дороге в душ конвоир заговорил с немкой, которая шла рядом с Марией. Что-то спешно рассказывал ей, она от души смеялась. Мы же быстро, скороговоркой задавали один вопрос за другим: какое настроение у рабочих, наших, чем заняты на заводе ?
Вскоре Мария стала нашей связной.
Через нее и еще двух девушек передали "Обращение" для военнопленных другого лагеря.
Один из нашей группы - Дмитрий - продолжал встречи с товарищем из немецкого подполья. Появилась географическая карта с обозначением линий фронта. Клал ее Дмитрий в условное место. От немецкого товарища мы получали задание связаться с другими военнопленными, узнать у них, из каких родов войск они, какие воинские звания носили, какие должности занимали.
Это все нужно было для того, чтобы выступить с немецким подпольем на борьбу с фашизмом.
Увидеть связного из подполья нам больше не удалось. Дочь сообщила: отец арестован и встреч больше не будет. Подняв сжатую руку в кулак, она развернула велосипед и уехала.
Французы продолжали рассказывать о военных действиях. Ребята повеселели. С первых дней группа внимательно присматривалась к каждому. Ясно было - опасаться некого.
Победа под Москвой ! После этого ни один из тех, кто вначале так зверски издевался над нами, не мог и пальцем тронуть. Мы уже не боялись постоять за себя.
В нашей рабочей команде оставалось все меньше людей: забирали на заводы, шахты. Немцев же оттуда направляют на фронт.
Победа нашего народа ни у кого не вызывала сомнения. И любая пропаганда бывших власовцев, немецких подданных о райской жизни на здешней земле терпела крах.
В столярной, слесарной мастерских, кузнице ребята часто сжигали электрообмотки, выводили из строя станки и инструменты. Во время молотьбы бросали потихоньку в молотилку камни, чтобы вывести из строя. А девчата передавали: было собрание мастеров, где сообщалось, что мины, выпускаемые заводом не взрываются.
Когда под Сталинградом была окружена и пленена отборная гитлеровская армия, а мы узнали об этом сразу же, ликованию не было конца.
Интересный случай вспоминается: конюхом в экономии работал некий Штраль. Немногословный был, молчун. На второй день после разгрома военной группировки на Волге, как всегда, шагал медленно. Увидел нас, поднял кулак, произнес: "Слава Шталину !" И пошел дальше.
Песня. Она всегда сопровождается и в радости, и в горе. Потихоньку пели и мы. Русские, украинские, протяжные, печальные, берущие за душу, они заставляли вспоминать прошлое и теперешнее наше положение. А как нужны были песни ! Запевал Федоренко. Или в припеве, или в самом тексте непременно встречались слова: "Вот границу перейдем, всех фашистов перебьем..."
У французов был постовой. Но они одни ходили на работу, самостоятельно прогуливались в воскресенье. Свободы больше было. Однажды встретились с ними в душе.
Попросили их запевалу спеть нашу советскую песню "О встречном". Не отказался, она у них была популярной. Нам конвоир-бельгийский немец сказал, что он обязательно сдастся в плен русским, добавил, махнув рукой: "Возвращайтесь, как помоетесь, самостоятельно".
Произвольно, сначала тихо, потом все громче на русском и французском языках все вместе запели "Интернационал".
Услышали во дворе, прибежали, застучали в дверь. Предусмотрительный Рожер, работавший в свинарнике рядом с душем, закрыл дверь. Французы и мы тем временем вышли через запасной выход. Мы быстро убежали в барак, а постовой между тем в душ привел следующую партию людей.
Побег
Раннее утро. После тяжелого труда спали ребята. Почему-то преждевременно зажегся свет в комнате охранки. Началось какое-то движение.
Стук в дверь. И весь рабочий лагерь поднимается на ноги. Сирены не было, гула самолетов не слышно. Обыкновенно в таких случаях поднималась тревога, нас загоняли в подвал, закрывали крышкой и мы сидели до тех пор, пока не давалась команда отбоя. На этот раз волнения солдат были иного рода.
С винтовками и прикрученными к ним штыками солдаты врывались в барачные комнаты с какой-то яростью, не давая как следует одеться, выталкивали военнопленных на улицу и строили в колонну.
Спустя минут десять, начальник лагеря с пятью офицерами вышли из дежурки. Называют фамилию - выходи из строя.
Николаев выходит первым. Удар кулаком по лицу. Выдержал, хоть это было неожиданным. Рванулся к офицеру. Солдаты быстро окружили его. Удары еще и еще. Так поступали и с остальными четырьмя товарищами.
Прошло несколько недель. Какое-то тревожное ожидание вселилось в сердца наших ребят. Появилась подозрительность. Вокруг царило молчание. Но было по-прежнему неизвестно, какая же причина послужила тому, что пятерых так сильно избили и увезли невесть куда.
В один из вечеров к охранке привезли длинные, толстые деревья. Нас троих заставили их пилить, рубить и таскать в сарай, несмотря на мелкий нудный дождь.
Следить за нашей работой должны были два немца. Самым нудным считали Фрица из Австрии. Тощий, с какой-то нечеловеческой мордой, сросшимися белесыми бровями, с пронзительным до тошноты голосом, он вызывал отвращение. Второй немец был родом из Польши - Ханс. Этот был инвалидом, молчалив, казался немного суровым, ко всему равнодушным. Замечалось со стороны остальных охранников какое-то презрение к этому человеку.
Австриец приказал приступить к работе. Одного послал приготовить место для дров в сарае. Нам же указал - взять одно бревно и поднести его ближе к дровянику. Мы возразили: "Не поднять, для этого нужно человек шесть". Несмотря на то, что немцу было за пятьдесят, он молниеносно выхватил штык, поднял над моей головой. Я успел перехватить руку Фрица, нажать посильнее. Штык выпал из рук.
Немец поднял свое оружие и какими-то неестественными скачками побежал в караулку, вышел с винтовкой.
Что будет ? Выстрелы ?
По телу пробежала дрожь. Повторить операцию, проделанную со штыком ? Не получиться. Надзиратель стоял в метрах двадцати.
Неужели все-таки додумается выстрелить ? От него можно ожидать все.
Прихрамывая, он подбежал к своему напарнику. Забыв про нас, они долго что-то доказывали друг другу. Наконец Фриц крикнул: "Коммунисты !" и пошел обратно в караулку.
Ханс попросил нас перенести "козел" к лесу, и , помогая нам поднять на него дерево для распиловки, поднял голову, повернул ее в направлении к двери, сказал тихо по-польски: "Теперь плохо будет".
Неизвестно, к кому относились эти слова. Может, к нам, может, к нему.
После этого случая стали замечать, что на работе у нас стало больше охраны. Если работающих больше пяти человек, значит к солдату присоединялся еще один из гражданских.
Медленно шли дни.
Воскресенье. Уборка барака, стирка. Ханс повел нас мыться. Но вот приостановился, знаком попросил и нас это сделать. Быстро, запинаясь объяснил, что первых пятерых взяли как коммунистов, скоро должны приехать за другими.
Мы знали, что из тех, кто попал под подозрение на принадлежность к коммунистам, только Николаев был членом ВКП (б).
Наша отповедь надзирателю заставила составить приговор и на некоторых из нас.
Однажды у нас появился новый начальник лагеря - фельдфебель. Пожилой немец, седой, в нем не было той заносчивой арийской самовлюбленности, пренебрежительного отношения к нам. Что-то таинственное хранил в себе.
Все солдаты, казалось, немного переменились. Лучше стали обращаться с нами и гражданские, в чье распоряжение попадали мы на работе.
Рев сирены. Тревога. Налет американских и английских самолетов. Основную группу увели в подвал. Фельдфебель остался и оставил нескольких наших ребят.
Разговор начал издалека. О войне, о бедах, о том, что ожидает солдат, попавших в плен, как издеваются над ними тут, в Германии. И, как бы вскользь, тихо произнес:
- Мой сын тоже в плену в России, он живет хорошо.
- В Германии, - продолжил он, - много коммунистов, они в глубоком подполье, вам тоже надо быть осторожными.
Откуда он знал, что его сын в плену в СССР ? Знал он и про списки предполагаемых коммунистов, поэтому и предупреждал об опасности и осторожности.
Месяца через два фельдфебеля от нас убрали.
Разговаривая с одним рабочим экономики, узнали, что до войны фельдфебель работал учителем в селе, которое находилось в семи-восьми километрах от лагеря. Его сын действительно пропал без вести.
Наши товарищи: Васильев, Дмитриев, Иванов, Ермаков начали готовиться к побегу. Включили в состав группы меня.
Воскресенье. Оставшиеся для охраны солдаты где-то раздобыли вина и веселились от души. Им не до нас. Значит, время побега пришло.
У мастера отпросились пораньше уйти с работы, чтобы без сопровождения уйти в барак. Лес находился близко. Пробираясь по садам и огородам, добрались до места, где должны переодеться, забрать припасы и двинуться в путь. Тревожила мысль: хватиться охрана, организует поиск. А нам ох, как он не нужен.
Обнаружили, что нас нет, только во время проверки. Об этом после войны напишут товарищи. Сообщить о побеге немцы смогли только утром.
Быстро переодевшись, забрав продукты, закопав все пленное обмундирование, мы углубились в лес. Необходим был кратковременный отдых. Сила быстро терялась, ведь ждала за собой погоню.
Место отдыха найдено. Теперь ждали ночи: ведь бежать мы должны только ночью. Звезды были нежны нам как путеводители, как карта и компас.
В лесу стояла глубокая тишина. Слышен лишь писк мышей, да хлопанье крыльев заблудившейся птицы.
Все больше вселялось спокойствие, теперь уже потихоньку обсуждали, как лучше провести в действие разработанные еще в бараке планы.
Как долго тянулось время. Наконец-то начали вспыхивать маленькие огоньки. Радостно стучали сердца пятерых.
Подъем - и мы в пути.
Вначале мы обязательно должны пересечь дорогу, по которой на дежурство к прожекторам ходили солдаты. Миновать ее нельзя.
Когда были уже рядом с ней, услышали разговор.
Это шла смена караула. Что они немолодые - мы знали, сколько их - нет. Залегли в кустах. Неимоверно долго тянулись минуты. Но сменные прошли, не заметив нас. Это было первое испытание. К счастью, все обошлось.
Мы не шли, а бежали, стараясь за первую ночь уйти от лагеря. Сучья цеплялись за одежду, царапали лицо, руки, шелест и хруст заставляли вздрагивать, прислушиваться.
Жалели мы Дмитриева, у которого фронтовое ранение правой ноги. Он сильно прихрамывал, но шептал: "Вперед, быстрее, выдержу !"
Часа через два потянул ветерок, зашевелилась листва на деревьях. Облака, сначала редкие, потом сплошные, закрыли небо. Затянуло звезды - наш ориентир. Старались определять север и юг по деревьям.
Еще труднее стало пробираться. Скорей бы рассвет. Нужно отдышаться, хоть примерно определить местонахождение. Появилась краснеющая полоска: занималась заря. Нужно запомнить, откуда всходит солнце.
Неожиданно вышли из леса на какое-то поле. Показались силуэты зданий. Уткнулись прямо в деревья, посаженные вдоль шоссе и увидели, что мы находимся у знакомой деревни, в километрах шести-семи от нашего лагеря.
Что же получилось ? Пробежать в тяжелых условиях километров тридцать, отдать столько сил и очутиться почти рядом с деревней, откуда вчера ушли ?!
Мысль у всех одна: скорее от этого злополучного места.
Нахлынул туман. Закрыл все. Повернул к лесу. Он виден. А рассвет так быстро надвигается.
Попадалась яма, скорее, воронка от разорвавшейся бомбы. В ней не спрятаться.
Ельник. Лапы его касаются почти земли. Иглы образовали плотный и мягкий настил. Немного перекусили. Экономить свои небольшие продовольственные запасы - наша святая обязанность.
Вторая и третья ночи прошли без происшествий. Природа заботилась и помогала нам.
На седьмой день двое из нас выглядели и вели себя не совсем обычно. Появился румянец на щеках, тяжелое дыхание, стали отставать, чего не наблюдалось ранее, часто прикладывались к воде, хотя знали: воду надо беречь. Заболели ? Или сказалось нервное напряжение ?
Следующий ориентир - канал, проходивший через городок. Но что это ? Мост нашли, в двухстах метрах еще один. По ту сторону слышится разговор, стук моторов. Удалось разглядеть людей, солдат, которые, верно, были из охранки. Поскорее ко второму мосту. Здесь оказалось еще хуже. На правом и левом берегу стояли часовые.
Вспомнили: мы находились южнее намеченного. Что делать ? Нас могли заметить.
Плот ! Он поможет нам. Но из чего взять его ? Тогда переплыть канал ! Но что с Ермаковым ? Бледный, дрожит, с трудностью произносит: "Я не умею плавать". "Это не беда", - одновременно произнесли товарищи, будешь держаться за нас.
- Я останусь. - сказал Ермаков.
- Ты трусишь ?
- Я останусь, - твердо повторил.
Бросить одного ? Нет, нельзя. Надо думать.
Поднялись и направились в сторону от канала. Лес неожиданно оборвался. Перед взором открылась низина, окаймленная со всех сторон лесом. Молчали.
Метрах в четырехстах показалась повозка с лошадью. Вот у кого есть все необходимое для плота.
Но кто этот человек, управляющий лошадью ? Посмотрели друг на друга. Надо одному идти на встречу с ним. Костюм лучше других у меня, к тому же, лучше знаю немецкий язык.
Решительно ускорив шаги, понимая, что будет, если встречный - немец, приближался к повозке. О, счастье ! Он был французом.
Мешая французские, немецкие, даже русские слова, сумели понять друг друга.
Узнав о плоте, француз сказал: "Не надо этого делать. Позавчера в городке, через который проходит канал, разбомбили завод. Рабочие, угнанные из Советского Союза, не имея теперь работы, разбрелись кто куда. Часть из них работает в лесу. Для вас это то, что надо. Ты возьми мой рюкзак и маленькую лопатку". Оглядев внимательно меня, продолжил: "Сойдешь за немца. Ты иди по тротуару, а ребята - по мостовой. Так делали и делают немцы, когда ведут рабочих до барака. По мосту иногда прогуливается полицейский, не надо обращать на него внимание, идите смелей".
Переломив свое "я", попросил француза дать нам что-нибудь поесть. Все, что тот взял с собой на обед, отдал нам.
Вернулся к ребятам.
В два часа двинулись к городу. Вот и мост, полицейский, облокотившийся на перила. Миновав его - облегченно вздохнули.
Сейчас мы на восточной стороне канала. Это то, что нужно. Быстрее к выходу из города, быстрее в лес !
Бежали и бежали, пока совсем не стемнело. Километры не считали. Но прошли много, оставляя позади город, в котором разместились лагеря смерти.
Пошли поля, которые каким-то образом помогли нам. На них работали русские, украинцы, французы, поляки, сербы. У фермеров на полях были сараи для хранения скошенного хлеба, овощей и картофеля. Они давали нам возможность отдохнуть, спрятаться, когда возникала опасность.
Здоровье, силы наши постепенно терялись, но надежда на скорую встречу с Красной Армией не покидали нас.
Питались только тем, что давали иногда люди, встречавшиеся большей частью случайно.
Одному из наших товарищей стало совсем плохо. Зашли в сарай, наполненный соломой. Закопались, согрелись. Дежурство не прекращалось ни на минуту.
Здесь-то и встретились с сербом.
Освобождение
Серб сообщил, что недалеко отсюда стоит власовская часть из каких-то крымских татар и проводятся большие работы по укреплению западной части Одера. Надо быть особенно осторожным.
Мы шли южнее намеченного, не зная по-настоящему нашего пути к Одеру. Итак, вперед, по почти неизвестной дороге - к цели !
Открытое пространство, ни кустика, ни горки, ни овражка. Все против нас, отовсюду заметны.
Прошли немного. Предсказания серба сбылись: встретились мы с власовским патрулем. Члены его спросили, что за люди, откуда. Ответили, чтоб за справками обратились к хозяину имения, фамилию назвали, ранее узнав ее от серба.
Первая опасность на этом участке миновала. Километров через пять новый разъезд, теперь уж с офицером. Короткий допрос, приказал подчиненному: "Сообщить !" Куда , о чем ? Ожидали погоню, но ее не было.
Показался двухэтажный дом. Нас опередила женщина с ребенком на руках. По одежде, по внешности определили, что перед нами наш, советский человек.
Поздоровались. Чистые украинские слова услышали из ее уст. Разговор и обрадовал, и насторожил. Обрадовал потому, что в доме свои люди, они помогут, расскажут, как двигаться дальше. Насторожило то, что глава дома - староста и некоторые из мужчин - выходцы из Закарпатья, настроены против Советской власти, ревностно служат немцу, на коленях ползают перед управляющим.
Встреча со старостой не предвещала ничего хорошего. Попросили штук пять картофелин, они лежали на столе. Каким-то трубным голосом заорал на нас. Когда же напомнили, что ни сегодня-завтра придут советские войска, ведь близка артиллерийская канонада, поднялся во весь рост, назвал нас агитаторами, коммунистами, разведчиками. Направился к двери, чтобы доложить управляющему.
Попросили успокоиться и предложили за картошку часы, которыми снабдили девчата перед побегом.
Немного подействовало на разбушевавшегося. Дал ровно пять картофелин за четверо часов. При выходе из дома мы увидели двух женщин с узелками в руках. Они втолкнули их нам и скрылись.
Теперь решили идти только днем - вернее можно оценить обстановку при подходе к линии фронта и если б пришлось угодить в руки немцев-солдат, легче доказать, что мы не военные.
Фронт был рядом. Артиллерийская перестрелка, воздушные бои, непрерывное передвижение немецких войск говорили об этом.
Сумел все-таки доложить управляющему староста, навел на нас немецких солдат, хоть и удалось отойти от того злополучного места.
Естественно: "Руки вверх !", обыск и в кабинет по одному к офицеру. Пистолет на столе, почти незаметный другой в кобуре, запись допроса.
Воинская часть, звание, давно ли перешли линию фронта, где, задание командования, где советские войска думают форсировать Одер ? - вот далеко не полный перечень вопросов, заданных каждому.
- Ответ на них один, который был приготовлен еще в лагере. Товарищ из подполья снабдил нас адресом в случае побега, в котором указано место нашей обычной работы, имя хозяина, даже площадь земли, какие культуры сеял фермер, и что мы не военные, а гражданские с Украины. Но молодость каждого и движение к линии фронта были великой уликой против нас.
После допроса все пятеро встретились в какой-то очень тесной клетке, где вряд ли поместиться втроем. Пол качался во все стороны, под ним булькала вода, низкий потолок и ни одного окошка.
Минут через тридцать снова допрос. Вопросы на немецком, английском, французском, русском.
Ждали возвращения Иванова, его не приводили. Ушел Ермаков. Тоже не появлялся. Какие страшные мысли копошились в голове: теперь конец !
Что же мы могли ожидать от офицеров "СС", взявших нас на передовой...
Четвертым на эту "беседу" попал я. Те же вопросы, издевательства... И уже дорога не в прежнюю клетку.
Ворота, металлические решетки на окнах, отдельные камеры, в них - нары, небольшой столик, ведро, мизерное окошко вверху. Это еще не совсем худшее...
Вгляделся внимательно в свою келью. На топчане, на полу, на столике - всюду следы крови. На стенах по-русски написано: "Да здравствует Родина", "Слава Красной Армии", на других языках какие-то призывы, рисунки с повешенными и моментами расстрела.
Я и Иванов - радисты. Общие сигналы, специально разученные ранее всеми, помогали наладить перестук. Перестучались. Живы.
Два дня без еды. Кружилась голова, в глазах темно, руки и ноги отказывались слушаться. Хоть бы воды. Хорошо бы и заснуть, забыться, говорят, во сне легче переносить голод.
Нет, надо бороться !
То ли во сне, то ли наяву послышался какой-то гул. Он становился слышнее, сильнее, еще сильнее. Затряслась земля...
Это наши, это освобождение !
Открылась камера, солдат с автоматом выталкивает из нее и гонит прочь от тюрьмы, к небольшому домику.
Станция. Здесь стояла колонна из 150 человек. Последними стали мы, пятеро - опять вместе. Несколько вагонов с маленьким паровозом, солдаты с автоматами. Чувствовалось, что те, которые стояли впереди, были очень слабыми.