Максимов Сергей Николаевич : другие произведения.

Sny i sumrak

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
   Сны и сумрак.
  
   Слепые блуждают
ночью. 
Ночью намного проще
перейти через площадь.
   Слепые живут
наощупь, 
трогая мир руками,
не зная света и тени
и ощущая камни:
из камня делают
стены. 
За ними живут мужчины.
Женщины.
Дети. 
Деньги. 
Поэтому
несокрушимые
лучше обойти
стены. 
А музыка - в них
упрётся.
Музыку поглотят камни.
И музыка
умрёт в них,
захватанная руками.
Плохо умирать ночью.
Плохо умирать
наощупь.
   Так, значит, слепым - проще...
Слепой идёт
через площадь
   (И. Бродский).
  
  
   Глава I.
  
   Мир вокруг меня терял очертания, контуры предметов размывались. Все, что было мельче спичечного коробка, просто исчезло. В конце концов, осталось только пространство в радиусе пяти метров вокруг меня, да еще изредка попадалось бесполезное оружие. Я не мог разглядеть то существо, что меня преследовало, но отчетливо видел его желтые глаза. Лестница подо мной разрушалась синхронно с ударами сердца, ладони вспотели. Бежать было тяжело, как будто я по пояс в воде. Я заметил груду коробок, и быстро спрятался под ними. От жажды язык прилип к небу. Существо было совсем рядом но, кажется, не замечало меня. Оно смотрело по сторонам своими желтыми глазами, и я вдруг понял, что оно знает, где я. Словно услышав мои мысли, Желтоглазое существо двинулось в мою сторону. Я выскочил и сильно ударил его по лицу. Это не причинило ему никакого урона, но отбросило немного назад, и дало возможность мне проскочить мимо него. Я побежал по узкому мосту. Мост находился на уровне десятого этажа, откуда-то я точно это знал. Существо двигалось медленно, но все равно неумолимо приближалось. Как только я об этом подумал, оно догнало меня и ухватилось за руку. Я посмотрел вниз, в ужасе представив, как упаду за перила моста (с детства ужасно боюсь высоты). Не успел я об этом подумать, как это произошло. Я сходил с ума от ужаса, но земля не прекращала мой полет. Я чувствовал себя Алисой в кроличьей норе, все замедлилось, воздух походил на эфир. Вдруг я осознал, что реальность зависит от моих мыслей. Я поднес к глазам указательный палец и сконцентрировал на нем внимание. Он приобрел резко очерченные контуры, как в комиксах. Я представил, как мягко приземляюсь, и тут же почувствовал под ногами землю. Но, кажется, я переборщил с мягкостью посадки, и земля поглотила меня, окутала меня и сковала всего. Я почувствовал, что лежу в кровати, и не могу пошевелиться. На моей груди сидело то самое существо, в темноте я видел его очертания и светящиеся глаза. Это было воплощение древнего, первобытного ужаса. Я хотел позвать на помощь, но не мог выдавить из себя ни звука, и только слезы катились по щекам. Громкий скрипящий голос стал кричать мне на ухо какие-то слова, заклинания, больше похожие на лай собаки, чем на человеческую речь. Я осознал, что моя жизнь подошла к своему ужасному концу, и почти смирился с этим. Из последних сил сосредоточив остатки воли, я начал молиться: "Господи, я никогда в тебя не верил, но если существует на свете такой потусторонний ужас, то можешь существовать и ты. Помоги мне, пожалуйста, сам я уже походу не справлюсь. Обещаю, если останусь жив, я всегда буду в тебя верить".
   Бога устроили мои условия, и он пошел на эту сделку. Сначала я обрел руки, затем смог дышать полной грудью, и наконец обрел себя полностью. Я встал, прошел по пустой комнате. Ужасно хотелось пить. Я сходил на кухню, попил воды прямо из чайника. Что за чертовщина. Как я попал домой? Понемногу я стал воссоздавать картину вчерашнего дня.
   Весь вчерашний день у меня было плохое настроение. Я сидел за компьютером, играл в FIFA 2013 и пил вермут. Когда он закончился, я сходил за вискарем и позвонил Лехе. Дальше все фрагментами, как на порванной киноленте: бар, клуб, телки, охранник. Надо позвонить Лехе, как он там? Стоп. Где мой телефон? У меня перехватило дыхание от страха и отчаяния. Я проебал телефон. Совсем новый. Я всего пару недель назад отдал за него девять косарей. Потом и кровью заработанных. Я проверил все карманы, пошарил по полкам. Трубы нигде не было. Можно было позвонить Лехе с маминого, но было стыдно показываться ей на глаза. Я с трудом оделся и пошел к Лехе в соседний подъезд. Был уже полдень, но из-за низких туч на улице было пасмурно и мрачно. Леха открыл дверь, увидел меня и дружелюбно улыбнулся:
   -- Щас, подожди, накину что-нибудь.
   Через минуту он вышел на лестничную площадку в каком-то бабушкином пальто на голое тело, и с таким выражением лица, как будто сейчас даст мне в морду.
   -- Ты куда вчера пропал? -- сходу начал он, -- я тебя заебался искать. Я с двумя девчонками познакомился, а ты в туалет ушел и не вернулся.
   -- Воу, воу, полегче, парень, -- дружелюбно улыбнулся я, -- расскажи мне все с самого начала.
   -- А с какого момента ты не помнишь?
   -- С того, как мы вискарь глушить начали.
   -- А, ну понятно. Короче, допили мы эту бутылку, и ты предложил продолжить в кафе. Мы поехали в "Елки-палки", чтобы не заморачиваться из-за еды. Но там выяснилось, что ты где-то потерял свою куртку. Ты начал гнать на официантку, кричал, что ее у тебя украли. Потом потребовал жалобную книгу. Тебе дали какой-то листочек. Писать ты был не в состоянии, и попросил меня. Я с твоих слов все записал, и отдал угарающим официантам. Мы решили двинуть дальше в клуб. Когда мы выходили из кафе, на ближнем к двери стуле ты нашел свою куртку. Походу, когда мы только зашли, ты ее туда аккуратно повесил. По дороге в клуб ты захотел поссать и пропал. Я пошел во двор за тобой, и увидел, что ты сцепился с каким-то мужиком. Вы стоите друг напротив друга как два бычка, но больше боитесь получить по морде, чем хотите друг друга ударить. Я успокоил вас, и мы с тобой ушли. Как ни странно, в клуб нас пустили без проблем. Там ты вроде пришел в себя, мы заказали по пиву. Потом ты пошел в туалет, а я познакомился с двумя телочками. Мы ждали тебя, потом я пошел тебя искать, но не нашел.
   -- А почему не позвонил?
   -- Так ты телефон мне дал позвонить, и не забрал потом.
   -- То есть, он у тебя? -- обрадовался я.
   -- Ну да, держи. -- Леха достал из кармана пальто трубу и протянул мне.
   -- От души братан, я думал проебал.
   У меня просто камень с души свалился. Я попрощался с Лехой и вышел на улицу. Домой идти не хотелось, было стыдно перед мамой. Идти мне было некуда, и никто меня нигде не ждал. Я пошел в сторону набережной Волги. Ранняя весна очень похожа на позднюю осень. Все вокруг сырое, монохромное и мрачное. Уверенные в себе люди спешат по своим важным делам. Как всегда с похмелья, начались приступы паранойи. Я отошел подальше от трассы, чтобы не попасть под машину, но прохожие мне казались не менее опасными. Я боялся задеть их плечом, они вызывали во мне непонятную неприязнь. Голые деревья, будто подернутые мертвецким тленом, покрытые чем-то скользким и влажным, рождали в душе древний страх человека перед лесом. Мои ноги в кроссовках отсырели, холодный ветер бил каплями по лицу. Небо опускалось все ниже, было совершенно непонятно, где солнце, но зато прямо надо мной висел полумесяц, нагло наплевав на свой режим. Весь мир был чужим и враждебным, а жизнь казалась совершенно бессмысленным мучением. Я вспомнил Алину, и то, как она ушла от меня. Это не вызвало ни грусти, ни ностальгии. С ее уходом одиночества в моей жизни не прибавилось, только стало больше времени, чтобы страдать от него. Я прекрасно осознавал, что одинок был всегда, и проживу таким всю жизнь. Этим я не отличался от любого из прохожих, только некоторым посчастливилось познать эту тайну лишь перед самой смертью. Наверное, поэтому они ее так боятся. Мне же смерть виделась только избавлением. Ощущение жизни рождают обычно только полные яйца или пустой желудок, в остальное время мир является просто декорацией моего внутреннего моноспектакля.
   Неоновые вывески светились ледяным голубым светом. Я замерз, и зашел в дешевый кафетерий, выпить чая. Мои руки отказывались слушаться, я с трудом отдал деньги. Чай показался мне нектаром, а чебурек -- амброзией. Посетителей почти не было. Вся наша жизнь больше всего походит на путешествие по сырому холодному городу, мимо таких же одиноких людей, с редкими перерывами на чай. Метафора эта пошлая и тупая, но именно поэтому она так удачно подходит к тому, что принято называть словом "жизнь". Жизнь. Шизнь.
   В кафе нестерпимо запахло тушеной капустой, и я поспешил уйти, как только дожевал чебурек. Погода немного изменилась, как водится, в худшую сторону: закрапал холодный дождик. Тем не менее, домой идти совсем не хотелось, и я продолжил путь. Вдруг мое внимание привлекли волшебные звуки, появившиеся в воздухе из ниоткуда. Это была вторая симфония Джона Корильяно, последнее произведение старого гея. Плач скрипки удивительно органично вписывался в унылый городской пейзаж, и на мгновение мне показалось, что это просто слуховая галлюцинация на почве похмелья. Эти звуки могли появиться только из моей памяти, современный город предпочитает хардкор или дабстеп.
   Вдруг скрипка умолкла, а мое внимание привлекли два подростка-цыгана, выбежавших из перехода. Почти еще дети, худые, они злобно смеялись и перекрикивались на своем языке. Я подумал о том, что цыгане и евреи, эти два кочевых народа, являются антиподами. Если вторых избрал бог, то первых точно поцеловал в темечко Баал-Зебуб. Но у них есть и общее. Евреи контролируют верх социальной лестницы, а цыгане -- низ, и в итоге гоям остается только страх.
   Из сжатой руки одного убегавшего выпала желтая десятирублевая монета. Он остановился, и подобрал ее. Скрипка молчала, и в глубине перехода тишина казалась оглушительной. Я спустился по лестнице вниз. Похмелье и полумрак нагоняли иррациональный страх. В самом низу я увидел Человека с повязкой на глазах, сжимающего в объятиях скрипку, напоминающую силуэтом женщину. Он сидел, прислонившись спиной к бетонной стене. Во всю стену красовалось граффити "Нам срочно нужно поговорить. Бог". Возле Человека лежал футляр для скрипки с несколькими желтыми монетками.
   -- Обидно, -- сказал Человек приятным низким голосом, -- черт с ними, прости господи, с деньгами, обидно, что для них это повод собой гордиться.
   -- Да, они явно не страдали угрызениями совести, -- я вдруг вспомнил их горящие глаза, -- но, если тебя это утешит, скорее всего, они потратят добычу на наркотики.
   -- Не утешит. Вообще, среди цыган распространена глупая небылица о том, что Бог разрешил им воровать. Якобы, когда Иисус Христос нес крест на Голгофу, какой-то цыган спер гвоздь, который солдаты должны были вбить Спасителю в сердце. Даже если считать это правдой, то цыган просто продлил мучения Мессии.
   -- Ну да, с точки зрения христиан милосердным был поступок солдата, убившего Христа копьем.
   Мы помолчали минуту.
   -- А ты, значит, не христианин? -- вдруг спросил меня Человек, -- наверное, прости господи, мусульманин?
   -- Не знаю, -- замялся я, -- скорее агностик. Меня в детстве крестили, в три года. Трудно назвать это добровольным выбором, хотя моя мать настаивает на этом. Ее главный аргумент это то, что я смеялся во время церемонии.
   -- Вот дура, -- с завистью вздохнул Человек.
   -- Эй, это все же моя мать!
   -- Да я не со зла. Просто всегда завидовал людям с религиозным, прости господи, мировоззрением. Как им должно быть уютно в своем маленьком мирке, где нет никаких неразрешимых вопросов.
   - Ладно, ты еще долго тут играть собираешься? Кстати, как тебя зовут?
   -- Ты можешь называть меня Володя, если, конечно, хочешь. А ты хочешь меня куда-то позвать?
   -- Да, я вот на набережную иду. Знаешь, сколько помотало меня везде, не видел ничего красивее вида на Волгу с высоты набережной. Даже уродский мост не портит картину. Корабли плывут, как будто щепки по ручейку, запущенные рукой веселого юного бога. Как и много лет назад, люди сражаются со стихией, воруя у нее рыбу. Только бурлаки все с берега ушли на мебельные фабрики, да крепостное право отменили. Потому что раб, считающий себя свободным, трудится даже в обеденные перерывы.
   Володя усмехнулся:
   -- Да, хорошо ты описал, метко. Только ничего, что я слепой?
   Я опешил и почувствовал стыд.
   -- Извини, пожалуйста. Я думал, это чтобы больше денег давали.
   -- Интересно. Ты цинично, прости господи, смотришь на людей, и романтично на природу. Ладно, давай лучше ко мне пойдем, я рядом живу. Чай попьем.
   -- Ну, пошли.
   Володя передвигался довольно уверенно, сказывался огромный опыт проживания в возлюбленном отечестве. Жил он в ближайшем к переходу доме, в однокомнатной, почти не меблированной квартире. В небольшом фарфоровом чайнике заварились лимон, имбирь и зеленый чай, разнося по кухне пряный запах.
   -- Прости за нескромный вопрос, -- мне было неловко, но это было действительно важно знать, -- а ты от рождения не видящий или потерял зрение в течение жизни?
   -- От рождения. -- Володя сделал глоток горячего чая и поморщился.
   -- Значит, ты даже не представляешь, как выглядит реальность? Не знаешь, какого мир цвета?
   -- Ну и что? Ты тоже многого не представляешь, но спокойно живешь. У тебя девять основных чувств. Но кто знает, сколько всего способов познавать так называемую действительность? Зрение, кстати, не самый надежный из них. Его легко обмануть.
   -- Стоп, стоп! Какие девять чувств? Я со школы помню, что их пять: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус, а шестым называют интуицию.
   -- Конечно, это вопрос классификации. Но в моем мировосприятии, где нет возможности мгновенно ориентироваться на картинку, особенно важны термоцепция, эквибриоцепция, ноцицепция и, прости господи, проприоцепция.
   -- И давно ты один живешь? Это же просто невозможно, жить в нашем возлюбленном отечестве без зрения?
   -- Зато бардак вокруг не вижу, -- засмеялся Володя, -- только слышу о нем все время. На самом деле мне помогает, прости господи, соседка. И еще социальный работник в магазин иногда бегает. Я все это сам тоже могу, только очень медленно. Пособие мне положено небольшое, на работу, как ты понимаешь, не берут, даже Главным Библиотекарем в Буэнос-Айресе, вот и играю на скрипке.
   -- Слушай, а сколько тебе лет?
   -- Мне сказали, что я родился в тысяча девятьсот восьмидесятом. Сам я, прости господи, не помню этого. По моим воспоминаниям, я родился в восемьдесят четвертом. С того года я начал воспринимать себя и окружающий мир.
   -- Интересно. А почему ты все время говоришь "прости господи"? Ты разве верующий?
   -- Ну, разумеется, я прошу прощения не у христианского бога, пусть сам первый извиняется, если на то пошло! Но, например, в концепции пантеизма, бог это вся вселенная. И уж у нее-то попросить прощения никогда не будет лишним.
   -- За что?
   -- Понимаешь, чтобы ты смердил хотя бы шестьдесят лет, должны погибнуть тысячи живых существ. Ты источник страданий и причина смерти огромного количества умеющих чувствовать. Конечно, речь не только о тебе, а о любом человеке. И при этом многие из них умудряются считать себя венцом природы, центром мироздания, да и еще благодарить бога, создавшего это. Но винить людей нельзя, они тоже жертвы.
   -- Но нельзя же видеть один негатив, -- возмутился я, -- есть на свете благородные, искренние люди, жертвующие собой ради других. Этот мир -- не ад, он просто равнодушен, но никак не зол.
   -- Именно ад. Ад это все, и слова, и материя. Все заключено в рамки. Поэтому все есть ад. И смысл жизни каждого -- принести в этот мир больше страдания. Для себя и для всего, что может его испытать. Хотя кто знает, может невыразимо страдают и камни. Самый благородный поступок, на который способен человек, это кормежка трупных червей. Все остальное имеет только одну причину -- эгоизм. Человек дает монету нищему и восхищается своим благородством. Отказывается от мясной пищи и восторгается своим милосердием. Только трупных червей он кормит честно. Без самолюбования. И все же мясо лучше не есть. Оно засоряет разум. Да и жизнь живых существ важнее гордыни лысой обезьяны.
   -- Я не готов отказаться от мяса.
   -- И правильно. Если ты перестанешь есть трупятину, то начнешь смотреть на всех как, прости господи, на говно.
   -- Слушай, -- разозлился я, -- ты вот такой умный. Скажи тогда, в чем смысл жизни?
   -- Давай сначала ты расскажешь про свой смысл, -- Володя оставался невозмутим.
   Я замялся.
   -- Ну, не знаю. Мне бы хотелось умереть героем. Пожертвовать собой ради других. И больше всего я боюсь того, что в решающий момент мне не хватит смелости. Поэтому мне ближе Юкио Мисима, чем Александр Грин. Хотя, наверное, каждый в душе мечтает стать вторым Иисусом.
   -- Иисусом? -- засмеялся Володя, -- да что ты про него знаешь?
   -- Что и все, -- обиделся я, -- что написано в Евангелие.
   -- Это все херня. Когда-нибудь я расскажу тебе правду о событиях, имевших место быть почти две тысячи лет назад.
   -- Рассказывай сейчас!
   -- Нет, это длинная история. Я завтра уезжаю на неделю в деревню Малые Фивы, что под Рязанью, к старику одному, по делам. Через неделю заходи, я тебе все расскажу. А сейчас, прости господи, тебе пора.
   Я посмотрел в окно, город заволокла темнота густая и вязкая, как чернила. Мне действительно было пора. Я попрощался и вышел.
  
   Глава II.
  
   Дождь-перфекционист залил все кругом, лужи на асфальте походили на заплаты. Людей на улице почти не было, редкие прохожие, во всем черном, торопливо двигались к своим сокрытым целям. У них не было лиц, только яростное движение и черные одежды. Я почувствовал себя героем сериала "Валькин дед". Но на чьей я стороне? Я испугался внезапной догадки: вот уже больше десяти лет я играю за мертвецов. Я начал лучше понимать ходячих. Вероятно, они видят мир с того же ракурса, что и я, и хотят помочь людям, избавить их от мучений, которыми полна жизнь.
   На следующий день после странного знакомства со скрипачем я поехал в Москву на Большое Дерби, ЦСКА - Спартак. Я уже пятнадцать лет болею за красно-белых, и это дало мне самые чистые и сильные эмоции с тех пор, как мама в последний раз купила мне LEGO.
   Ехать на дерби я решил еще зимой, заранее купил билеты на поезд, а вот с тикетами на стадион вышла накладка. Игра формально была гостевой, и для нас выделили всего двадцать пять тысяч билетов, а желающих было в три раза больше. За четыре дня до выезда я целый день серфил сайты и паблики в социальных сетях в поисках заветного кусочка бумаги. Мне повезло, я познакомился на форуме с необычной девушкой под ником Пит-Бульчик. В приватном общении она рассказала, что ее зовут Любовь, но просила называть просто "Питти", а также обещала купить для меня билет. Немного страшно было посылать деньги малознакомой девушке, но деваться было некуда. К счастью, Питти оказалась честным человеком, и даже пообещала вписать меня переночевать после игры к себе домой.
   Игра была в субботу, поезд же отправлялся с вокзала в 11:30. Погода стояла прекрасная, около двадцати градусов тепла. Я одел поло и, на всякий случай, жилетку, но в последний момент узнал, что надо быть в белом, и поэтому кинул в сумку еще и олимпийку. Вокзал конечно же был ветхий, советский, всюду бегали бродячие щенки и цыгане, тоже, видимо, бродячие. Я гладил щенят, подставляющих, как и я, морды весеннему солнышку, когда увидел, что пара цыганок пристает к симпатичной девушке с непристойным предложением "погадать". Я вмешался и вежливо послал их восвояси. Они последовали туда гуськом, не забывая ужасно проклинать меня. Подумалось, что в последнее время в моем городе стало слишком много этих кочевников, и они становятся все наглее. Им бы, как и евреям, выделить после второй мировой войны свою страну, вот было бы здорово. Цыгане-врачи, цыгане-полицейские, цыгане-ученые.
В вагоне меня ждал сюрприз - естественно, мое место заняла старушка. Я сел на свободное, но она пообещала, что через пару часов выйдет. Бабушка оказалась разговорчивой, поведала мне грустную историю о том, как в Набережных Челнах положила на телефон 250 рублей, а они так и не пришли, и ей срочно нужно позвонить сыну, чтоб он ее встретил на вокзале. Естественно, я дал ей свой телефон. Потом она попыталась завести беседу о том, кем я работаю и куда еду. Я тактично включил плейер, улавливая обрывки ее разговора с лысым толстым мужиком. Они обсуждали Сталина и клеймили нынешнюю власть. Немного поражал напор мужика. "Да мне дядя рассказывал, что при Сталине порядок был. Если бы репрессировали и убивали по 300 000 человек в месяц, как писал этот падла Солженицын, в СССР никого бы не осталось. В лагеря ссылали только тех, кто не хотел работать, поэтов всяких и других сук". Ну ладно, что уж. Спорить с ними я не хотел, да и не смог бы, если честно, не хватило бы аргументов.
Я слушал аудиокнигу Стейнбека про мальчика, который ухаживал за больным пони, и уже потихоньку проваливался в сон, когда надо мной нависла грозная тень. "Здравствуйте, транспортная полиция. Документы предъявите, пожалуйста". Я показал им паспорт и билет. "Психотропное, наркотическое, запрещенное везете?" Удивительно, почему всегда про это спрашивают. Неужели прокатывает иногда. "Какие сигареты курите?" Интересно, кто-то реально в сигаретах наркотики возит? Больше во всем вагоне никто интереса у них не вызвал, даже узбеки, сидевшие спереди меня.
Полицеские ушли, я помог старушке выгрузить вещи и пошел к туалету, зарядить телефон. Ко мне подошел узбек, стал на ломаном русском рассказывать про свою жизнь. Дескать, у него в Иваново жена русская. Вот уж точно, город невест. Рассказал, как нашел телефон дорогой и знакомому продал за четыре тысячи, потому что полиция найдет. "А я, - говорю, - тоже нашел телефон, и хозяину вернул. И мне так же возвращали". Узбек недоверчиво покосился и пошел к своему товарищу. Его место занял пьяный русский мужик. Он посмотрел по сторонам, достал бутылку, налил в одноразовую пластиковую кофейную чашку больше половины, и, морщась, выпил. Меня чуть не стошнило. Его речь я понимал с трудом, и поспешил ретироваться. Больше в поезде ничего занятного не было.
Москва встретила меня жутким холодом и ветром. Я надел олимпийку, но толку от нее не было. До открытия метро было полчаса, я стоял и понимал что, скорее всего, заболею. За те семь лет, которые прошли с моего первого приезда в Москву, первопрестольная почернела, как гигантская гематома. Это настоящее нашествие варваров на Третий Рим, их в метро гораздо больше, чем лиц со славянской внешностью. Как сказал Рамзан Кадыров: "Если смог Сулла, то почему не смогу я?"
   Трясясь от озноба, доехал до Славянского бульвара, с трудом ориентируясь по карте метро. Там меня встретила Питти с могавком на голове и огромной собакой на поводке. Я рассчитывал поспать, но у нее были свои планы. Мы сходили на рынок, потом купили в аптеке лекарства для ее брата. Он обжог лицо и на футбол идти не мог, поэтому отдал нам свой билет. Я чувствовал себя ужасно, за тысячу километров от дома, продуваемый всеми ветрами. Все удовольствие футбольных выездов - это воспоминания и фотографии, ради них и приходится терпеть все.
Дальше все было еще хуже: мы пошли в гости к ее бабушке. Та встретила нас, успокаивая кого-то по телефону. Оказалось, умер родной брат Егора Гайдара, и невидимым собеседником Любиной бабушки была его мама. Тут я совершил первую ошибку. "А, это тот Гайдар, который уничтожил советскую промышленность, а жить решил на нефтяные деньги?" Бабушка сверкнула глазами: "Это самый честный человек в стране, если бы не он, мы бы все жили в нищете, не было бы еды! Они с Ельциным пошли на эти годы разрухи, чтобы отдать страну людям! Если бы не он, была бы Гражданская война". Мне было откровенно похуй. Мы побеседовали о Ницше, Достоевском, Пелевине. Она оказалась очень интеллигентной женщиной, знакомой с Улицкой, Быковым, Прилепиным и прочими звездами литературного бомонда. Нам было пора прощаться, и я допустил вторую оплошность. Она стала предлагать мне свою книгу о Гайдаре, а я отказался. Сказал, что не беру книги, когда не уверен, что верну. Это было, в общем-то, честно, но я иногда все же беру так книги. И даю. Безвозвратно. Но Гайдара я не очень любил, как и его дедушку. Все же они еще не так далеко погрузились в пучину времени, чтобы я мог воспринимать их как писателя и реформатора, абстрагируясь от миллионов живых людей, вдруг ставших мертвыми без веской причины.
До стадиона мы добрались без приключений, хотя несколько коней по дороге попались. Рядом со входом осчастливили какого-то парня своим лишним билетом по номинальной стоимости. На секторе я встретил знакомого парня из своего города, очень рад был такой неожиданности. Кони на противоположной трибуне стали жечь баннер с Тихоновым, нашим легендарным игроком, и внутри рождалась настоящая ненависть. Я чувствовал единение с этим морем людей, и одиночество исчезло, исчез и страх. Появилось ощущение силы, и мой голос сливался с тысячами других, и я пошел бы хоть на Кремль в ту минуту. Появился азарт, я очень обрадовался тому, что наш сектор выпускали последним, была надежда на встречу в метро с нашими врагами. Но когда мы шли со стадиона, врагов не оказалось, зато позвонила бабушка Питти. Она была категорически против, чтобы я ночевал у Любы, зато предложила переночевать у нее. Это был какой-то абсурд. Я ответил, что останусь у друга. Мы с Питти доехали до Славянского, я позвонил своему старому другу, анархисту и панку Воване, и предложил встретиться. Тот был рад мне, как раз в это время они с приятелем тусили в центре. Мы с Питти придумали план: идем к ее бабушке ужинать, потом я говорю, что уезжаю к другу в Митино, гуляю с ним какое-то время, и вечером приезжаю к ней. По-хорошему, я очень не хотел идти к ее бабушке, но с утра у меня во рту не было ни крошки, поэтому решил не отказываться. Бабушка была нарочито мила, о литературе и политике речь не заводила. Я чувствовал, что она подозревает во мне лимиту, позарившуюся на квартиру Питти. Мне было стыдно за себя, хотя я не хотел ничего дурного. Когда обо мне думают плохо, мне всегда очень стыдно. Хотя я редко задумываю что-то злое или даже просто вредное другим.
Мы встретились с Вованей и его другом на Курской, и зашли в какой-то трактир. Решили взять с ним водки, друг его оказался стритэджером. Огромный бородатый бармен попросил меня предъявить паспорт, он не поверил, что мне больше восемнадцати лет. Когда я это сделал, он глухо засмеялся: "Брат, мне тоже, как и тебе, двадцать пять, а мы выглядим, как отец и сын". Это действительно было правдой, и я искренне улыбнулся ему в ответ. Атмосфера в трактире напоминала "Москву кабацкую" Сергея Есенина. Я начал читать вслух его стихи, и неожиданно почувствовал себя в своей тарелке. Публика, кроме нас, была самая обычная: кавказцы, гопники, маргиналы, не до конца опустившиеся алкоголики. Причем каждый из присутствующих подходил как минимум в две из этих категорий. Потом мы поехали на красную площадь, веселились, фотографировались, я тыкал средний палец в сторону мавзолея. Вова с другом устроили бойцовский клуб, и его друг победил. Вова в шутку брызнул ему в лицо из перцового баллончика. На шум сбежались чеченцы из ближайшего ресторана, но разочаровались, узнав, что это просто дружеские шутки. Я был пьян и хотел поиграть в футбол, но ребята были против. Тут Питти прислала смс, что бабушка может утром заглянуть, и попросила пробить другие варианты, оставив ее на крайний случай. Узнав, что у меня накрылась вписка, Вова предложил ночевать у него: там были плейстэйшн и еда. Только он просил не говорить маме, что я вегетарианец: она прочитала в каком-то журнале, что анархисты не едят мясо. Конечно, я согласился, но тут вдруг его приятелю стало плохо, покраснело лицо, заслезились глаза. И тут, очень вовремя, мне позвонил мой друг Федор. Оказалось, что он в это время на соседней станции ждал жену. Федор тоже был панк, но не такой, как Вова. Федор глубоко верил в Бога, а дракам и угару предпочитал чтение книг. Я попрощался с ребятами и сказал, что переночую в Бутово.
Мы встретили Машу, жену Федора, она куда-то плавала на байдарке и была полна впечатлений. Мне приятно было снова очутиться в Бутово, где я совсем недавно встречал новый год. Мы шли по улице, которую три месяца назад с помощью трафарета переименовывали из улицы Кадырова в улицу генерала Ермолова, и вели мутную беседу о понятиях и явлениях. Из-за водки и усталости я жутко тупил, а Федор, как обычно, искал слабые места в моей логике, и бил по ним. Маша, как всегда, поддерживала мужа. Я говорил, что добро и любовь - это слова-гомункулы, которые придумали люди. Они парировали, что если есть понятие, значит, есть и явление. Мне помнятся еще какие-то фразы из той беседы, но я не уверен, прозвучали они тогда или приснились мне, а может, я просто их придумал.
В квартире я тепло поздоровался с многочисленными обитателями, попил чай и лег спать. Надо сказать, в этой квартире постоянно жила Маша, две ее сестры, два брата, еще какой-то растаман из Калининграда, скрывающийся от военкомата, и еще все время обитали разные непонятные личности.
Рано утром я проснулся от смски. Это была Питти, она звала на Воробьевы горы. В итоге мы встретились и поехали к ней домой, потому что сил не было никаких, и вирус ОРВИ в моем организме брал вверх в войне с иммунной системой. Дома у Любы проживали еще восточно-европейская овчарка Фрай и дворняжка Яги. Яги в детстве была травмирована, у нее нарушилась координация, и поэтому она постоянно крутилась волчком. Еще с ними жил меланхоличный лысый кот Жорик, которого Яги гоняла по всей квартире. 
Мы взяли с Питти пиво, Фрая, и пошли в парк. Фрай был безумно рад носиться с нами. Люба взяла его из питомника, приговоренного к смерти, худого, как военнопленный. Ближе к вечеру мы вернулись домой, выпили еще пива и пожарили картошку с овощами. По глазам Питти было понятно, что она предпочла бы овощам сосиски, но ради меня пошла на такие жертвы. После еды мы почти сразу уснули, а утром она проводила меня до Казанского, и я отбыл домой.
В поезде я сразу открыл повести Булгакова, но где-то ближе к Мордовии они закончились. Долгая поездка без книги или с книгой отличаются для меня примерно как рай и ад для средневекового протестанта. Зато привычно началась полиция. Все по той же схеме: не провозите ли запрещенное, какие сигареты курите. Этот мент оказался дотошнее, начал выяснять, с какой целью ездил в Москву на два дня, попросил открыть сумку. Мне сначала было весело, объяснять ему что-то не хотелось. Потом, непонятно откуда, взялась тревога. Умеют они все же внушить беспокойство и чувство вины, даже когда абсолютно чист. Мент полез глубже в сумку и увидел спартаковскую розу. "А что ты сразу не сказал, что на футбол ездил! - мент осклабился в улыбке. - эх, жалко, что не выиграли." Я смущенно улыбался и молчал.
В Рузаевке вышли почти все пассажиры, и во всем вагоне осталось всего человек пять. Тут же ко мне подсела какая-то женщина:
   - Когда к вам полицейский пристал, я подумала, у них наводка есть. Странно, к вам только подошли. Ко мне ни разу не подходили
   Я недоуменно посмотрел на нее:
   - Может, потому что вы взрослая женщина, а я молодой парень. Ко мне всегда подходят, я привык.
   - Мне кажется, просто у вас слишком напряженный вид, - женщина широко улыбнулась, - нужно радоваться жизни. Я недавно поняла, что все в этом мире взаимосвязано. Дарите миру добро, и он ответит тем же. Вы слышали о Николае Рерихе?
   Я почувствовал навалившуюся усталость и скуку. Мы немного побеседовали о Рерихе, Блаватской, я зачем-то вспомнил про Кастанеду и Кроули, но она, к счастью, не почувствовала иронии. Она проговорилась, что наша жизнь мимолетна, и имеет значение только то, что вечно. Мне вдруг стало ее жаль, я не смог сказать, что о вечности она думает потому, что ей уже под шестьдесят, детей у нее нет, и вечность сама скоро о ней вспомнит. В сущности, это была добрая, хорошая женщина, искренне верящая, что наткнулась на откровение. Скорее всего, совсем скоро и мне предстоит неминуемый поиск лекарства от страха приближающейся смерти. Вышли мы на одной станции, тепло распрощались, и я побрел домой. Город изменился за четыре дня, что меня не было. Мир существенно постарел, пока я рассекал в вагоне поезда метареальность. На вокзале я взял баночку пива и с удовольствием выпил. Я знал, что мама в это время уже на работе, поэтому купил в магазине еще полторашку пива, но уже подешевле, и маленькую чекушку паленого армянского коньяка, на всякий случай. На улице было темно, черные тучи закрыли все мое небо. Дома я включил музыку и уверенно набухивался в одиночестве. Вечером пришла мама, и я стал симулировать крепкий сон. Она смотрела по телевизору какое-то ток-шоу про личную жизнь так называемых "селебрити". Я лежал в другой комнате пьяный, прикладывался к остаткам коньяка и недоумевал, зачем моя мама смотрит, как бесполые фрики рассказывают интимные подробности своей личной жизни, к тому же, явно надуманные. Эти развращенные импотенты и геи, шлюхи с каменными от ботекса лицами, они не работали в своей жизни не минуты, но получают благ и народной любви больше, чем любой работяга, отдавший всю жизнь заводу. И тот же самый работяга, вместо того, чтобы их за это ненавидеть, с интересом следит за перепетиями и интригами, которые продюсеры выдумали для своих подопечных. Гораздо естественнее было бы презирать этих паразитов на теле общества. Ведь даже сквозь лоск и глянец явно проступают признаки гниения и разложения, и становится понятно, что жизнь этих червей еще более никчемна, чем жизнь любого алкоголика с мебельной фабрики, так как диссонанс и развращенность там в куда более впечатляющих масштабах.
   Следующие три дня я пил. Денег потратил не особенно много, потому что пил уже не чтобы пить, а чтобы похмелиться наутро. Это ощущение, когда проснувшись, преодолев тошноту и отвращение, делаешь глоток теплого пива, и вместо рвотного рефлекса получаешь прилив силы во всем теле, наверно это и есть доказательство бытия Божия. Я пил с друзьями в подъезде под аккомпанемент музыки из динамиков телефонов, пил с Лехой на кухне под мужские разговоры, но по большей части я пил один. Три этих коротеньких дня вместили пять обстоятельных пьянок, не считая пива, которое я пил все время из больших пластиковых бутылок. Дома я старался не появляться из-за стыда перед мамой. Временами ко мне возвращалось сознание вместе с пугающими рефлексиями, и я поспешно заливал это новой порцией алкоголя. Один раз этот приступ случился, когда я пил вдвоем со знакомой девушкой, и из-за этого у меня не встал. На улице все три дня висели тучи, совершенно не двигаясь с места, несмотря на сильный ветер, и постоянно лил дождь, как будто машинист поезда ошибся, и привез меня в Макондо.
  
   Глава III.
  
   Совершенно неожиданно я проснулся с жуткого похмелья в квартире Володи. Приятно пахло кофе, сам хозяин импровизировал на скрипке. Я подумал, что он мне соврал, когда сказал, что слепой от рождения. У меня появились сомнения, что он вообще слепой.
   - Володь, - позвал я его хриплым голосом, - я вчера ничего не натворил?
   Мне было очень стыдно, как обычно бывает с похмелья. Вообще, в последнее время чувство стыда покидало меня только в минуты самого жесткого опьянения.
   - О, проснулся, - обрадовался Володя, - сейчас будем кофе пить. Нет, не натворил. Я когда приехал, ты меня в подъезде ждал, пьяный, прости господи, в полное говно. И радостный такой ко мне подскочил, мол, я недавно бога видел, и он сильно ругался. Бог тебе сказал, что зовут его "Эн-уру-гал", и попросил тебя водку чередовать с поганками.
   - Чего? - удивился я, - какой, нахрен, бог? Пора завязывать. Допился до белочки.
   - Конечно, до белочки, - утвердительно кивнул Володя, - только белочка, это что такое? Порождение бессознательного, как правило, коллективного. И бог твой появился не из ниоткуда. Вообще, ничто не появляется из ниоткуда, но все именно оттуда и появилось.
   - Что за херня, - разозлился я, - бред какой-то.
   - Не бред, а простая диалектика. Вообще, не заморачивайся. С такого, прости господи, похмелья, немудрено, что ты раздражительный, как тиран перед смертью. Набросишься, еще чего, на меня...Выпей кофе лучше.
   Я выпил превосходный кофе, заваренный в турке. Интересно, Володя по звукам определяет, что кофе закипел? Потом я пошел в туалет, где долго и упоительно блевал. Сначала вышел свежий кофе, потом какая-то красная жидкость с острым запахом алкоголя. В ней попадались кусочки орешков, неприятно царапавшие носоглотку. Блевать было приятно, голова свежела моментально.
   - Слушай, - крикнул с кухни Володя в минуту моего редкого затишья, - а ты вчера с Нергалом встречался.
   - Кто это такой? - слабым голосом спросил его я, и снова принялся за свое основное занятие. Из меня выходил последний желудочный сок, а потом желудок просто корежило в спазмах, впустую. После этого я почувствовал себя лучше, помыл лицо в ванной и прошел на кухню.
   - Ну вот, прости господи, и порядок, - удовлетворенно произнес Володя. - Ты бы послушался совета своей галлюцинации, на грибы отвлекался хоть иногда. Нергал плохого не посоветует.
   - Какой, нахрен, Нергал, - опять разозлился я, - ты что, думаешь, я алкоголик конченный?
   - Да бог такой вавилонский. Чем ты его заинтересовал, интересно. Ну, это он раньше был бог, потом христиане всех чужих богов записали в демоны. А сейчас, ввиду отсутствия электората, Нергал, похоже, подрабатывает галлюцинацией у пьющих маргиналов.
   - Откуда ты все это знаешь, если не умеешь читать?
   - А тебя ебать не должно, - вдруг неожиданно злобно ответил Володя, - сам, может, придумываю.
   Я опешил, и обиженно замолчал. Несколько минут мы посидели в тишине, потом Володя примирительно налил мне кофе и снова заговорил:
   - Жалко, что ты ничего не помнишь. Мне нужны подробности твоей беседы с богом.
   - Зачем тебе? - удивился я, - это просто глюк. Даже если его корни в языческой мифологии, смысла тут особого нет.
   - Ты не понимаешь. В мире все имеет смысл, просто его важность колеблется. Твоя прогулка в киоск ранним утром за пивом имеет мало смысла для тебя, но много для майского жука, которого ты раздавишь, даже не заметив. Встреча с Нергалом, может, не важна тебе, но имеет огромное значение для меня. Нергала, кстати, еще называли "дикий бык небес", и он приносил людям чуму и лихорадку.
   Я глубоко погрузился в себя, стараясь вспомнить свое видение. Ничего не выходило, весь вчерашний день после полудня исчез из моей памяти начисто, будто после шумерского вавилонского бога я встретил людей в черном. Я стал наблюдать за мыслями в своей голове. Они возникали из ниоткуда, это было удивительно. Была основная мысль о том, что нужно вспомнить разговор с богом, и несколько периферийных. Уже несколько секунд спустя, погружение в глубины памяти превратилось в тупое повторение фразы "вспомнить бога, вспомнить бога", и быстро ушло на окраины сознания, а в центре оказалась не выраженная словами мысль о горечи во рту после крепкого кофе. Я понял, что могу вспомнить этот разговор только случайно, и от меня это не зависит. К тому же, сильно заболела голова.
   - Володь, - обратился я к хозяину квартиры, перебарывая стыд, - у тебя, случайно, нет дома пива?
   - Что, голова болит? - сочувственно спросил он меня.
   - Ага...
   - Нет, пива у меня нет. Но я тебе помогу. Сядь, как тебе удобно, и выпрями спину. Зажми правую ноздрю, и вдохни воздух левой, мысленно четыре раза произнеся слово "ом". Оказывается, это не только единица измерения, прости господи, сопротивления, но и суть всего. Теперь еще восемь раз произнеси "ом", задержав дыхание. В Упанишадах сравнивают этот звук со стрелой, наложенной на лук человеческого тела, которая пронзает темноту невежества и находит себе новую цель - область Истинного Знания. Выдохни через правую ноздрю, еще восемь раз произнеся "ом". Теперь повтори это с другой ноздрей.
   Я проделал все, что мне говорил, Володя, и головная боль действительно уходила.
   - Теперь повтори все то же самое, увеличив в два раза все периоды и количества "ом".
   На этот раз я с трудом смог проделать это упражнение, но почувствовал легкость, как будто мой организм очистился от всей грязи, что налипла на него за последнее время. Мир стал ощутимо ярче и четче, и даже звук дождя за окном и вид тяжелых туч, будто бы опустившихся еще ниже к городу, перестал меня угнетать.
   - Спасибо, Володя, - с чувством поблагодарил я его, - это реально работает. Ты волшебник, я сразу это понял. Слушай, ты обещал мне рассказать легенду о каком-то пророке. С удовольствием сейчас тебя послушаю.
   - Не легенду, а историю. Сегодня ты хреновый слушатель. Проспись хорошенько, прости господи, и приходи завтра. Только не бухай, а то сдохнешь раньше, чем я тебе ее до конца расскажу.
   Мне опять стало обидно. С похмелья я очень ранимый и все время на паранойе, и мне вдруг показалось, что Володя относится ко мне свысока. Но любопытство было сильнее, поэтому я поблагодарил его и пошел домой.
   Дождь прекратился, но из-за туч было сумрачно. Я уже забыл, когда в последний раз видел солнце не через призму облаков. Захотелось рвануть на море, но денег оставалось совсем чуть-чуть. Мама уже вернулась с работы, и встретила меня молча. Я отказался от ужина, макарон по-флотски, потому что там было мясо. Маму это задело.
   - Ты работу не нашел еще? - спросила она меня после долгого молчания.
   - Нет еще. - Мне стало стыдно, точнее, я вернулся в свое обычное состояние. Захотелось укрыться одеялом и уснуть. Желательно, до самого второго пришествия.
   - Завтра собеседование, - соврал я и лег в кровать. Уснуть, к сожалению, не получалось совсем. Я решил встать и включить компьютер но, к своему удивлению, не смог открыть глаза и понял, что уже сплю. Тут же я оказался на стадионе, рядом с футбольным полем. Газон был изумрудного цвета, идеальный, какой я видел только по телевизору. Я захотел пройтись по нему, но провалился под воду и стал задыхаться. Когда я уже попрощался с жизнью, а мои легкие разрывались без воздуха, я вдохнул воду. К моему удивлению, ею вполне можно было дышать, а вокруг уже был городской ландшафт: машины хаотично ехали по дорогам мимо домов, светящихся неоновыми вывесками. Прохожие сновали по своим делам. Я присмотрелся, и к своему ужасу понял, что прохожие не похожи на людей. Это были самые разные уроды: циклоп с клювом вместо носа, андрогин с женским лицом с одной стороны, и мужским - с другой, круглая голова на коротких ножках и наоборот, длинный ноги, увенчанные, минуя туловища, головой старика, и великое множество других, которых я не запомнил. Все они обернулись на меня, и остановились. В панике я бросился бежать, завернул в какой-то переулок, и отпрянул от яркого огня, возникшего на моем пути.
   - Не бойся, - раздался приятный мужской голос прямо из сердца пламени, - они тебя не тронут.
   - Ты кто? - Испуганно спросил я, - неопалимая купина?
   Из огня послышался тихий смех.
   - Можно и так сказать. Раньше меня звали Ишум. Я хочу помочь. Нергал выбрал тебя. Но ты не должен исчезнуть.
   - Зачем ему я? Ему нужно мое тело?
   - Нет, ему нужно больше. Ты должен сохранить себя. Дай ему пройти сквозь тоннель.
   Кроме голоса пламени, я услышал еще какой-то шопот. Он становился все громче, и я разобрал слова:
   ...Убийца львов и людей, помни
   Во имя Договора, подписанного меж Тобой и родом человечьим
   Аз взываю к тебе! Внемли мне и помни!
   Из великих врат владыки Шаммаша, Сферы Солнца,
   Кровавожертвенный Бог, Властитель Битвоприношений, Градоразрушитель Врагов,
   Телопожиратель Человека, Повелитель Могуществнного Меча, Оружий и Армий,
   Дух Зарева Полей Брани, распахни свои врата!
   Дух Вхождения К Смерти, распахни свои врата!
   Дух Летящего Копья, Пронзящего Меча, Парящего Камня,
   Открой врата в свою сферу,
   Врата Кровавой Планеты, откройтесь!
   Врата Бога Войны, разверзнитесь!
   Врата Бога Победы, Завоеванной В Бою, откройтесь!
   Врата Властелина Арра И Агга, распахнитесь!
   Иа Нергал-йа! Иа Зи Аннга Канпа!
   Иа Ннга! Иа Ннгр-йа! Иа! Ннгийа! Иа Зи Дингир Неенийа Канпа!
   Иа Канталамакакийа Тарра! Канпа!
  
   Голос, нараспев произносящий эти странные слова, не имел пола или возраста, и доносился будто бы из самой преисподней. Сначала тихий, едва слышимый, последние заклинания он проревел, сорвавшись на нечленораздельные звуки или слова на каком-то древнем, неизвестном мне языке. Кровь застыла у меня в жилах от ужаса, и вдруг я вспомнил, что это просто сон. Я тут же принялся щипать себя, стараясь проснуться.
   - Ты во сне, но проснуться не так просто. - Голос, принадлежавший пламени, раздался где-то внутри меня. Я стал бить себя по щекам, и с облегчением увидел, как пространство вокруг расплывается и превращается в черную вселенную закрытых век.
   - Открыть глаза - еще не значит проснуться, - донесся откуда-то издалека голос, и я услышал свое сердце, бешено отбивающее драм-н-бейс в грудной клетке, а затем увидел знакомые фотообои на стене.
   Было уже девять утра, и реальность снова стала объективной. El sueЯo de la razСn produce monstruos, гениальный испанец оказался пророком не только тотального безумия, предстоящего человечеству, но и одной ночи неприметного человечка в провинциальном городке, где-то в самом сердце большой северной страны.
   Было непонятно, чем занять себя. Я поискал в интернете работу. В основном были объявления о вакансиях строителя, официантки, фрезеровщика и помощника руководителя. Я позвонил по поводу последнего варианта. Милый женский голос пригласил меня на собеседование через пару дней. На всякий случай, я записал адрес. Еще требовался старший менеджер в отделе продаж крупной косметической фирмы. Одна моя знакомая устроилась в подобную фирму, и в ее обязанности входило обзванивать случайные номера в телефонной книге и предлагать им продукцию. Рядом с ней тем же самым занимались еще десять старших менеджеров в отделе продаж крупной косметической фирмы.
   К Володе идти было рановато, и я решил просто прогуляться по городу. Наконец-то не было дождя, и за одним серым облаком светился намек на весеннее солнышко. Настроение мое немного приподнялось, и мир мне улыбался. Прохожие надели оранжевые куртки и бирюзовые шапки, девушки смотрели на меня с интересом. Я шел по центральной улице своего родного города, в сторону парка Дружбы Народов. Но все это было только обманом. Под фотошопом неоновых реклам в архитектуре явно прослеживался стиль сталинского репрессионизма, особенно в здании администрации города. И то, что этот стиль еще называют ампиром, наводит на мысли скорее о героях пелевинского романа, сидящих в кабинетах этого здания, чем о величественных постройках французских зодчих.
   Я спустился в парк по главной лестнице. Насколько хватало взгляда сверху, лестница была оборудована удобными перилами, ступеньки носили следы недавнего капитального ремонта. Но после шестого пролета все было нетронуто со времен открытия парка в 1969 году. Парк производил странное впечатление. С аллеи на верхней площадке открывался шикарный вид на Волгу. Это, без преувеличения, самый великолепный пейзаж, что я видел в своей жизни. Мост, соединяющий два берега, со снующими по нему машинами, как и в далеком детстве, казался мне чудом, победой человеческого разума над природной стихией. Правда, после крушения теплохода "Александр Суворов", заплывшего не в тот пролет, эта победа казалась сомнительной. Но темные воды Волги притягивали взгляд, и казалось, будто древние скифы, погибшие в сражении с Дарием, глядят, не мигая, из глубины. Волга не похожа на обычную реку, скорее это море, разлившееся вдоль. Ширина ее в районе Камского устья достигает сорока километров. Но на берегах реки почти не осталось мест, где можно спокойно посидеть в одиночестве, полюбоваться луной и звездами, отражающимися почти без искажения, ведь течение здесь неторопливое, незаметное. Всю территорию на обоих берегах от истока до устья заняли предприимчивые коммерсанты, понастроившие платные турбазы и санатории.
   Вода Волги зеленовато-черная, и похожа на саму кровь Земли, а если приглядеться, то можно разглядеть развалины крепостной стены города Итиль, столицы Хазарского каганата, наводившего ужас на арабов до самого Ирана. На этих берегах жили свирепые гунны, до того, как в рамках великого переселения народов захватить добрую часть Европы, до самого Рейна и Дуная, и заставить платить дань великую Римскую Империю. Под натиском войска Атиллы пал бы и Рим, но папа Лев Великий сумел отговорить гуннского полководца от разрушения Вечного города. Давно черная вода смыла и затянула в мягкий холодный ил мертвых богов Тэнгэр Эцэг и Гайтосира, богинь Табити и Аргимпасе, а все жертвы, принесенные им сотни лет назад, оказались тщетны - боги умирают без агонии, смиренно покорившись Времени.
   Еще главной особенностью парка Дружбы Народов являются пятнадцать скульптур, возведенных ваятелями из всех республик Советского Союза. Мне они внушают иррациональный страх, как и многие памятники некогда великой державы: автобусные остановки со странными мозаиками, изображающими рабочих, космонавтов или военных, барельефы и лепнина с изображением колосьев или пятиконечных звезд, некогда олицетворявшие могучую силу, теперь это памятники тлену и неотвратимости смерти всего сущего.
   Я прошел мимо каменного сооружения, представляющего республику Азербайджан, с символичными строками, выгравированными в граните: "Мой край далек, и дружба в нем столица". Это вызывало грустную иронию, ведь совсем недавно вся Россия следила по сводкам новостей за поимкой азербайджанца, зарезавшего в Бирюлево русского парня, гулявшего с девушкой. Дальше я свернул на узкую тропинку, вдоль которой старые березы и тополя пронзали небо, как ракеты мечтательных советских инженеров. Современные ученые стали гораздо меркантильнее, редкая ракета сейчас долетает даже до середины Днепра. Зато поднатаскались с тех далеких времен разные пиарщики и политтехнологи, и это клевета, что раньше советские бонзы лучше манипулировали сознанием масс. Сейчас это получается у разных криэйторов и телеведущих куда эффектнее, раз люди даже не замечают, что давно погасло солнце, куда важнее то, что Венцеслав из Дом-2 бросил своего парня и увеличил член. Общество мифа сменилось обществом потребления.
   Тропинка завела меня в тупик. Это было удивительно, ведь раз есть тропа, значит, кто-то вытаптывает эту мокрую траву. Сколько еще человек, подобно мне, зашли в этот тупик? На секунду чувство тотального одиночества сменилось приятной теплотой. Приятно, когда ты не один. Даже если в полной заднице. Особенно, если в полной заднице. Только когда в полной заднице. Нестерпимо захотелось тут же перерезать себе горло розочкой пивной бутылки, но это была лишь минутная слабость. Если смерть неотвратима, то чем я рискую, если потусуюсь еще немного на этой планете?
   Я поднялся наверх и побрел по аллее к дому Володи. Впереди я заметил странного парня. Он шел, выпятив свой тощий зад, обтянутый желтыми зауженными джинсами. В отражении витрины я заметил на его лице темные очки, несмотря на то, что солнца не было видно, по моим наблюдениям, около полугода. В полусогнутой правой руке тип нес женскую сумочку, а на шее был повязан клетчатый шарф. Словно примоднившийся Гелиогабал, он походил или на бесстрашного гея, решившегося прогуляться по городу, пока спит гопота, или же до нас докатилось модное движение хипстеров. Впрочем, я думаю, контингент этот пересекается процентов на девяносто. Парень посмотрел по сторонам и, не заметив никого, громко испортил воздух. Верно сказал французский режиссер-марксист Годар, после эпох античности и Возрождения наступила эпоха задницы.
   Володя встретил меня в махровом халате, с туркой горячего кофе. Опять возникла мысль, что он просто кривляется, притворяясь слепым. Я рассказал ему свой странный сон.
   - Это все очень любопытно, - Володя, казалось, совсем не удивился, - и это не просто сновидение, конечно же.
   - Ты думаешь, что сон вещий?
   - Вещих снов не бывает. Просто некоторые древние сущности очнулись ото сна, и разыгрывают свои спектакли. А ты стал их сценой. Через тебя они попытаются вернуться в этот мир. Ведь ты и Вселенная это одно и то же.
   - Перестань, не смешно! Мне кажется, что я схожу с ума. Еще и солнце исчезло.
   - Серьезно? А в моем мире солнце это просто желтый шар, излучающий тепло. И он исчезает всегда, когда я о нем забываю. А сны твои могут быть куда реальнее, прости господи, попоек с друзьями, которые ты даже помнишь куда хуже. Из настоящей ткани соткан мир или из той же, что и сны ночные? Кто знает, кто знает...
   - Володь, - взмолился я, - перестань сводить меня с ума. Этот мир подчиняется объективным законам, которые не меняются каждый новый день. Только я вот сегодня еле сдержался, чтобы не перерезать себе горло битой стеклотарой.
   - О, ты никогда не был так близко от смерти, - саркастически усмехнулся Володя, - а по поводу объективности, то я бы на твоем месте поостерегся так говорить. Но ты ведь здесь не за этим. Я обещал тебе рассказать историю. Выслушай ее внимательно, ведь время иногда сжимается в одну точку, даже твои смешные ученые заметили это. Тем более, когда речь идет о прошлом, и то, что было вчера, находится там же, где и то, что было триллион лет назад. Поверь, и тогда что-то уже было.
   Я устроился поудобнее в кресле, Володя налил мне кофе и начал свой рассказ, уставившись невидящими глазами куда-то вглубь самого пространства.
  
   Глава IV.
  
   Правдивая история самаритянина Симона Волхва, именуемого так же Магом.
  
   Через двадцать лет после рождения Йехошуа Назаретянина, в деревне Кита, близ города Шомрона, родился мальчик, названый Симоном. Его родители, Антоний и Рахиль, были пусть не сказочно богаты, но и не бедны, что в те времена уже было не так уж плохо. Младенец был кроткого нрава, с ясными голубыми глазами и живым умом. В возрасте полутора лет он уже заговорил, а в четыре года выучился читать. Родители не скупились на его образование, наняли наставников, обучивших мальчика греческому языку, естественным наукам, священным писаниям, логике и словопрениям. С раннего отрочества у мальчика проявлялся особый интерес к тому, что зовется первопричиной, альфой и омегой грубого мира физических тел.
   Надо тут вспомнить, что жители Шомронских земель были не простыми иудеями. Они считали себя древними потомками колен Эфраим и Менаше, и единственными настоящими хранителями Завета, а признавали только Пятикнижие и книгу Иисуса Навина. Символом Творца у жителей Шомронии была прекрасная голубка.
   В те времена Иудея находилась под господством Великого Рима, и страстно жаждала освобождения. Евреи ждали прихода Мессии, который освободил бы богоизбранный народ из-под гнета чужеземцев. Спрос, как известно, рождает предложение, и поэтому земли Израиля были наводнены всевозможными разными пророками и мессиями. Римляне, конечно, не воспринимали их всерьез ровно до тех пор, пока эти пророки были своего рода развлечением, реальные бунты же карались строго.
   Когда Симону минуло десять лет от роду, в израилевых землях объявился новый пророк, называвший себя, ни много ни мало, сыном Божьим. Он проповедовал кротость и милосердие, любовь и всепрощение. Мы зовем его Иисусом, но в те времена его звали "Йехошуа" - от имени Бога Иегова и древнееврейского "шуа" - спасение.
   В Галилее и Декаполисе проповедовал Йехошуа о покаянии перед лицом Царствия Божьего, о любви к ближнему и к Богу. Везде шли с ним его ученики, и был он им пастырем, а ближе всех держал он к себе двенадцать, и звались они апостолами, а его называли Царем Царей и Краеугольным камнем, а еще Светом Миру.
   Слава о проповеднике добра и любви, творящем чудеса воимя Бога, бежала далеко впереди Йехошуа, и достигла Шомрона намного раньше самого Мессии. Личность человека, провозгласившего себя Сыном Божьим, заинтересовала юного Симона.
   В селении Вифания Йехошуа сотворил одно из своих главных чудес - вернул к жизни почившего четыря дня назад мужчину по имени Лазарь. Это чудо принесло Йехошуа славу от Иудеи до Великого Рима, и преумножило его паству.
   В то время исполнилось Симону тринадцать лет, в чертах его угадывалась огромная воля, глаза светились ясным светом. Был он сведущ в философии, медицине, древних текстах, говорил на латыни, греческом и египетском языках. Занимался с ним один единственный наставник, старик Авессалом. Невозможно было понять, сколько Авессалому лет, с равным успехом ему могло быть пятьдесят или восемьдесят. Он отличался крепким здоровьем и недюжей силой, память его была тверже памяти ребенка. Он помнил наизусть все Пятикнижие, знал десятки греческих философов и читал по звездам будущее.
   Однажды утром Авессалом разбудил Симона и велел ему собираться в Шомрон. Старик был молчалив, и неохотно отвечал на расспросы юноши. Из скупых, сухих, как растительность пустыни фраз, Симон понял, что в городе остановился знаменитый пророк Йехошуа со своей свитой. Эта новость развеяла остатки утреннего сна, и ученик с наставником направились в путь.
   Дорога от деревни Кита до Шомрона занимала добрый час хорошего шага. Утреннее солнце не такое беспощадное, как полуденное, и идти было в охотку. Жизнь скотоводов начиналась еще затемно, и по дороге путникам попадались пастухи с отарами овец, женщины с козами или коровами. В придорожных кустах шуршали шафаны и нимии, безоблачное белесое небо оживляли стайки перепелов, жизнь вокруг шла своим чередом, совершенно не нуждаясь в пророках и мессиях. Черные скелеты олеандров напоминали о пожаре, облизавшем окрестности две луны тому назад. Пустыни и каменистые холмы земель Шомрона служили плохой пищей прожорливому огню, и частые пожары так же быстро заканчивались, как и начинались. На пепелище вскоре появлялась первая зеленая поросль молодой травы, а после первого дождя пробивались светлозеленые побеги, сначала ядовитых колоцинтов и калотрописов, а затем и любой другой растительности.
   Солнце стало припекать, и Симон было подумал о том, что зря он взял с собой так мало воды, когда показались первые дома Шомрона. Стена самого первого дома, построенного, как и прочие, из глиняных кирпичей, треснула, и мужчина лет сорока старательно замазывал прореху. Авессалом приказал юноше спросить у него, не знает ли он, как найти Йехошуа, называющего себя новым царем Иудеи. Мужчина объяснил, что Йехошуа со своими апостолами отказался жить в постоялом доме или у многих желающих дать им приют добрых горожан, и остановился в пещерах неподалеку. Только, добавил он с грустной улыбкой, Йехошуа никакой не царь, а всего лишь сын плотника. Симон поблагодарил его и отправился со своим наставником дальше к холмам, где по тонкой струйке дыма быстро нашел нужную пещеру.
   Перед входом в пещеру на камне сидел человек. Это был высокий сильный мужчина с густой черной бородой. Он окликнул путников:
   - Эй, кто вы, что вам надо?
   - Мир твоему дому, - поприветствовал его Симон, - мы ищем Йехошуа из Назарета, называющего себя сыном Бога. Нет ли здесь его?
   - Мой дом там, где я найду покой после смерти, а здесь я живу где придется, как повелит мне Бог. Зачем вам Йехошуа?
   Симон вопросительно посмотрел на своего учителя. Старик молчал, и казалось, не имел отношения к происходящему.
   - Мы хотим получить ответы на некоторые вопросы, - начал было Симон, но страж пещеры прервал его:
   - Ищите ответы в священных писаниях или в речах своих первосвященников. Убирайтесь отсюда.
   Симон почувствовал себя несправедливо оскорбленным, а еще больше раздосадовало его молчание Авессалома.
   Вдруг из пещеры показался мужчина. У него были черные вьющиеся волосы, смуглая кожа, короткая борода и, столь редкие в здешних землях, ясные голубые глаза.
   - Петр, почему ты кричишь? - обратился он к часовому, - неужели, когда ты станешь привратником моего царства, ты также будешь кричать на пришедших?
   - Йехошуа, - ответил высокий, - они могут быть посланы фарисеями или римлянами. У тебя много врагов.
   - Нет, - возразил Йехошуа, - у меня нет врагов. Есть только несчастные люди, которые, к сожалению, озлобились. Не обижайтесь на Петра, - Йехошуа обратился к Симону и Авессалому, - он просто боится за меня. Что привело вас сюда?
   - Ничего, - вдруг проскрипел Авессалом, - мы уже уходим.
   Симон, Йехошуа и Петр с удивлением на него посмотрели. Старик повернулся и пошел прочь. Симон извиняюще улыбнулся и побежал за ним.
   - Почему мы ушли? - спросил он старика, - мы же ничего у него не спросили.
   - Мы пришли слишком рано. Скоро мы снова его увидим. Когда он совершит главную ошибку. А ошибки этой не избежать.
   Симон обернулся. Две фигуры на холме рядом с пещерой были еще видны, но разговор их уже не возможно было расслышать. Петр что-то говорил Йехошуа, и яростно махал руками. Симону показалось, что он бранит своего пророка. Йехошуа стоял, виновато склонив голову, и сухой ветер трепал черную смоль волос.
   Жизнь в Кита снова пошла своим чередом. Авессалом все реже навещал Симона, велев ему послушаться совета Петра и поучиться мудрости у первосвященников. Ближайший храм располагался в Шомроне. Симон воспользовался советом старца, и стал ходить туда каждое утро, но быстро разочаровался. Первосвященники сжигали жертвенных голубей, вели споры, можно ли использовать шкуру тахаша для изготовления освященных предметов, а в ответ на главные вопросы (что было до создания мира; почему Бог допускает несправедливость, если он всемогущ; куда попадают праведники-неиудеи после смерти и т.д.) первосвященники могли и побить палкой.
   Родители Симона, Антоний и Рахиль, возлагали, конечно, на него особые надежды но, тем не менее, успели родить ему двух братьев и сестру, и все силы и внимание уходили на младших.
   Спустя три недели после встречи с Йехошуа, Авессалом предупредил Симона, что утром, еще затемно, им нужно будет выйти в путь. Как повелось, в подробности посвещать он юношу не стал.
   В оговоренный час Симон крадучись вышел из дома. На краю деревни он увидел прямую высокую фигуру старика, и поспешил к нему. Мир жужжал им всеми своими насекомыми, а роса дарила приятную прохладу. Авессалом объявил, что они отправляются в Иерусалим, чтобы в последний раз увидеть Йехошуа.
   - Почему в последний раз? - удивился Симон.
   - Он скоро умрет, - сухо ответил старик. - И это будет непростительной ошибкой.
   - Почему Йехошуа умрет? Три месяца назад он выглядел здоровым.
   - Его казнят. Сегодня прокуратор Понтий Пилат вынесет ему смертельный приговор. А он его вынесет, у него нет выбора.
   - Но за что? Йехошуа не показался мне опасным. Что он совершил?
   - Он не совершил ничего дурного. Просто его обманули и предали. Он решил в какой-то миг, будто бы знает, что есть такое добро и зло. И, как это всегда бывает, ошибся.
   Впечатлительный Симон вспыхнул, как сухой хворост от искры.
   - Нужно его спасти! - юноша еле сдерживал крик, - он не заслужил смерти. Йехошуа добрый, это так же видно каждому, как ночью - луну, а днем - солнце.
   - Иногда, люди за всю жизнь так не могут разглядеть солнце. Слишком поздно. Завтра на Холме Черепов его прибьют к кресту, и он будет считать это своим выбором. Йехошуа считает, что искупит этим вину человечества. Он не поверит никому, кто скажет ему обратное.
   - Но зачем Богу жертвы?
   - Мой мальчик, Богу не нужны жертвы. А кровожадные боги не нужны людям. Но Йехошуа убедили в обратном. Он считает фокусы и спектакли, разыгрываемые для него, знамением его избранности. В его кротости таится великая гордыня, которая даст ему силы сыграть свою роль до конца.
   - Но мы должны сказать ему об этом!
   - Он нам не поверит. И потом, апостолы не дадут нам поговорить с ним.
   Старик и юноша замолчали, и каждый молчал о своем. Путь до Иерусалима занимал долгих шесть часов по сухой земле, и Симон дивился тому, как легко и быстро шагает Авессалом, что юноша едва поспевал за ним. Людей они не встречали, только мириады насекомых спешили по своим делам, по-прежнему плюя на пророков и тиранов, да перекати-поле делало самое древнее дело на земле, разбрасывая семя ради продолжения рода, несмотря ни на что.
   Наконец показались первые дома Иерусалима. Величественный город не был похож ни на Кита, ни даже на Шомрон. В местах, где обычно бывал Симон, дома походили больше на землянки, низкие, уходящие в землю, а в Иерусалиме стены домов были высоки, в полтора человеческих роста, а некоторые окрашены в самые разные яркие цвета. Время подходило к полудню, улицы кишили самым разным людом, где преобладали нищие, торгаши и городская стража. Авессалом сказал, что казнь состоится завтра, а переночуют они у его старого друга Менахема, живущего почти в самом центре города, рядом с базаром.
   Менахем оказался хоть и старым другом, но совсем не старым мужчиной, лет примерно тридцати. Он жил один в богатом двухэтажном доме, семьи своей не имел. Принял гостей Менахем с большой радостью, накрыл богатый стол: фаршированная щука, телячья печень, хала, тейглах, миндальные хлебцы, дыни, манго, овечий сыр, красное и белое вино, гораздо старше Симона. После обильной трапезы они с Авессаломом вспоминали людей, которых Симон не знал, и события, о которых он никогда не слышал. Только потом Авессалом перешел к цели их путешествия.
   - Мар Менахем, - обратился Авессалом, - слышал ли ты что-нибудь о завтрашней казни Йехошуа, называющего себя сыном Бога?
   - О, конечно! Вы из-за этого сюда явились? А я уж подумал, что ты соскучился по старому другу, - улыбнулся Менахем.
   - Мы постарались совместить два дела. Так что говорят в городе об этом странном философе, приносящем себя в добровольную жертву?
   - Если честно, почти ничего не говорят. Каждый погружен в свои проблемы. Ты же знаешь, как тяжела жизнь простого горожанина. Нужно платить подати Риму, покупать ягнят и голубей для пожертвований, платить Ироду Антипе, да еще кормить свою семью. Какое дело народу до лжепророков?
   - Адони, глядя на твой дом, такого не скажешь, - улыбнулся Авессалом.
   - Мне просто чуточку повезло, - заговорщицки прищурился Менахем, - большинству повезло меньше. А Йехошуа учит это большинство быть покорными и подставлять вторую щеку. В итоге его справедливо невзлюбили как местные, мечтающие сбросить ярмо римлян, так и власть, видящая в нем претендента на место царя Иудеи. Есть и третья сила, которую представляют первосвященники Анна и Каиафа. Они видят в Йехошуа опасного еретика, угрожающего основе основ существования иудеев - их религии.
   Симон, смиренно сидевший и молчавший при разговоре взрослых, тут уж не смог сдержаться:
   - Эйфо адони rар, а разве ты не иудей? Ты говоришь "их религия", но разве она не твоя?
   Авессалом зло обернулся к юноше, но Менахем терпеливо принялся объяснять:
   - Нет, мой друг, я хоть и коренной житель Иудеи, уроженец Иерихона, но давно отрекся от Яхве. (при упоминании имени Неназываемого, Симон непроизвольно испугался). Я не приверженец какой-либо религии в твоем понимании, но чту память греческого поэта Орфея, а также его учение. Он учил о том, что душа заключена в темницу тела, а человек раздвоен на доброе естество Загрея и злое - титанов, убивших его. Когда-нибудь ты узнаешь об этом, ведь у тебя такой мудрый учитель. Если он еще ничего тебе не рассказал об этом, значит, время еще не пришло.
   - Адони, - подал голос Авессалом, - а как ведут себя спутники Йехошуа, его апостолы?
   - О, они ведут себя как жуки, попавшие в муравейник. Но у них не получается расшевелить муравьев, занятых непосильной ношей, которая, к тому же, скоро убьет их. Апостолы нашептывают горожанам, какое событие готовится - искупительная смерть божьего сына. Я спросил одного из них, почему же они не пытаются его спасти, а он ответил, что это божий замысел. Божий замысел - закласть своего сына, как ягненка, себе же в жертву, чтобы искупить грехи людей, которых он же сам и создал грешниками. Странному и злому богу поклоняются эти люди! К тому же, ходит слух, что сами апостолы и выдали своего Мессию римлянам. Один из них, Иехуда Искариота, привел римскую стражу в Гефсиманский сад и выдал своего учителя.
   - Ты не пытался спасти несчастного? Я знаю, у тебя большое влияние и серьезные связи в главных домах Иерусалима.
   - Я сделал все, что в моих силах. Через Клавдию Прокулу я убеждал Пилата оправдать невиновного. Он и сам знал, что несчастный ни в чем не виноват но, как я выяснил, прокуратору не оставили выбора. Корни этого преступления, по-видимому, уходят в Рим. Только я не могу понять, кто и зачем замыслил это злодеяние.
   - Мне тоже хочется это выяснить. А сейчас, с твоего позволения, мне хотелось бы подремать. Я устал с дороги. Моему другу это тоже было бы полезно.
   Менахем велел слугам постелить гостям в саду, в тени виноградника. Сон быстро сморил усталых путников, глубокий сон без сновидений, так чудесно восстанавливающий силы.
   Проснулись они только под вечер. Менахем и Авессалом удалились вглубь особняка, продолжив беседу наедине, а Симон остался в саду, изучать при тусклом свете свечи труды Солона. Пламя свечи весело плясало, напоминая извивающуюся танцовщицу. Фантазии унесли Симона прочь от скучного афинского мыслителя в объятия юной красавицы, которую он в своих грезах спасал от разбойников.
   - Что ты тут делаешь? - прервал его высокий женский голос.
   Симон заметил, что гладит себя там, где не следует, и густо покраснел.
   - Ничего, читаю.
   Обладательница голоса вышла из-за сливы. Это оказалась служанка Менахема, высокая стройная мулатка. Она подошла к Симону и поцеловала в губы. Юноша онемел от такой простоты и прямоты. Казалось, фантазии из его головы перетекли в этот чудесный сад. Мулатка сбросила с себя одежды, и больше в саду в тот вечер не было сказано ни слова, только нечленораздельные стоны и поистине животные рычания.
   Когда все произошло, чернокожая красавица собрала свою одежду и молча удалилась в дом. Симон заснул, и на этот раз проспал до самого утра. Разбудил юношу предрассветный холод. Чтобы согреться, он встал и сделал несколько упражнений. Свет живых и мертвых звезд, мерцающих в вышине, казался куда реальнее вечернего наваждения. Так что же реальность, непостижимые и недостижимые звезды или фата моргана женского начала, подарившего опыт первой любви? Почему иногда внутреннее реальнее чем внешнее? Так ли хаотичны глубинные воды бессознательного, или наоборот, только там и есть порядок?
   Неслышно к нему подошел Авессалом.
   - Какая прекрасная ночь. - Задумчиво произнес старик, - такая же была в ту ночь, когда Октавиан Август в последний раз прочел свой стих: "А коль мы прекрасно сыграли, овацией нас наградите и проводите с весельем". И никогда, с той самой ночи, мне не было так грустно.
   - Я не хочу, чтобы Йехошуа умер. Даже ради всех людей, даже ради самого Бога, - Симон почувствовал внутри скорбь, и тотчас же понял, что никогда она уже не утихнет.
   - Мой мальчик, Бог тут не причем, он непременно добрее фантазии священников. Это не Бог возалкал искупления, повиновения и покорности. Такие добродетели выгодны не богам, но людям. Пойдем, нам пора завтракать и собираться. Мы станем свидетелями великого зла, что станет предтечей для зла величайшего. Кровь Йехошуа ручьем протечет сквозь века, превратившись в бурный поток, и сольется с кровью миллионов мучеников, умерщвленных ради фантомов.
   Они зашли в дом. На столе стояли остатки вчерашнего ужина.
   - Не стал будить прислугу, - виновато пожал плечами уже бодрствующий Менахем.
   - Ничего страшного, - ответил за двоих Авессалом, - мы благодарны тебе за гостеприимство. Ты пойдешь смотреть на казнь?
   - Еще не знаю. Скорее всего, нет. У меня есть сегодня неотложные дела.
   Старик и юноша вышли в город покорных гордецов. Иерусалим медленно просыпался, и вместе с людьми, высыпающими на улицы, на город ложилась усталость. Душный Иерусалим походил на умирающего богача: румяна и кирмиз не могли скрыть мертвенную бледность обескровленного лика, драгоценности и золото выглядели дико и устрашающе на фоне обреченного, чье чело уже запечатлел поцелуй смерти, самой бесстрастной и бескорыстной свидетельницы чуда живой жизни. Жители древнего города готовились к празднику, дню памяти Исхода из Египта. В этот день, называемый Песах, все правоверные иудеи приносят в жертву ягненка, не преломив его костей, и едят с опресноками.
   Симон и Авессалом пошли в сторону темницы, где держали Йехошуа, но немного не успели. Они увидели впереди шествие: несколько стражников, толпа зевак и во главе всего сын Божий с деревянным крестом на спине. Тело его было истерзано, взгляд устремлен вниз, а ноги еле волочились. Добрую половину толпы, сопровождающей его путь, составляли апостолы и те, с кем он пришел в Иерусалим.
   У Симона закружилась голова. Все происходящее казалось бессмыслицей, фантазией сумасшедшего. Он уперся о стену дома, чтобы не упасть. Неприятие происходящего абсурдного спектакля ощущалось физически, вызвав тошноту.
   - Куда его ведут? - спросил он Авессалома.
   - На Кальварию, Холм Черепов. Это традиционное место казни.
   - А почему это место так называется?
   - Поговаривают, что туда после Великого Потопа Ной захоронил череп Адама. Сам холм по своей форме тоже напоминает череп. Да и не забывай, что это место казни, и не один преступник оставил там свою голову.
   Процессия медленно продвигалась по единственной широкой улице. Вдруг Йехошуа поднял голову и Симон поймал его взгляд. Голубые глаза смотрели прямо и твердо, и юноше показалось, что он действительно встретил в этот момент что-то выше своего понимания, что-то сверхчеловеческое. Из дверей и окон выглядывали зеваки, некоторые из них смотрели с сочувствием, но большинство - с нескрываемым злорадством. "Дорогу, царь со своей свитой идет" - разрезал воздух пронзительный крик нищего, собиравшего милостыню возле дороги; "Ты что, думал, самый чистый? - поддержал старческий голос из окна, - ну раз чистый, то будь добр, прими судьбу ягненка". Стражники заухмылялись.
   Авессалом и Симон плелись позади всех, а в нескольких метрах перед ними шли начальник стражи и апостол Петр, о чем-то увлеченно спорящие вполголоса. Разговаривать Симону совсем не хотелось.
   Йехошуа из последних сил нес крест, и все почувствовали облегчение, когда из-за домов показалась Кальвария. Йехошуа, с трудом передвигая ноги, нес свой крест мимо дома грека-ремесленника Картафилуса, вышедшего из дома поглядеть на процессию. Йехошуа остановился и, тяжело дыша, оперся на стену дома.
   - Иди, чего ты медлишь, - прикрикнул один из стражников.
   - Он же умирает от жажды, - крикнул Картафилус, - погодите, я принесу воды.
   - Только попробуй, - ответил ему центурион, начальник стражи, - на Кальварии найдется место для еще одного креста. А это сын Божий, он отдохнет на обратном пути, когда воскреснет.
   Все громко захохотали. Симон обратил внимание, что Петра уже не было рядом с начальником стражи, он затерялся где-то в толпе. Вдруг все замолкли. Йехошуа повернул голову к греку и заговорил полушепотом:
   - Не бойся. Они здесь агнцы, не я. Истлеет в земле их плоть, а души мертворожденны. Ты один дождешься меня на земле, и войдешь в мое царствие живым. Не грусти за меня, праведник. Прощай.
   Стражник грубо оттолкнул Йехошуа. Тот упал, и никто не решился помочь ему подняться. На земле остались лежать щепки от его креста. Симон думал об ореховом дереве, из которого он был вырезан. Как упало в землю семя, вырос молодой орех, много лет тянулся он к солнцу, а потом был срублен для того, чтобы на нем принял мучительную смерть невинный. Вся история человечества это суд сильных над невинными.
   На верху холма преторианцы привязали раскинувшего руки Йехошуа к кресту и закрепили его к земле. Было похоже, будто несчастный хочет принять весь мир в свои объятия. На верхнем окончании креста было закреплено титло с аббревиатурой INRI ( IESUS NAZARENUS REX IUDAEORUM ).
   Хмурый толстый римский солдат хотел перебить ему кости на ногах, как это обычно бывало, но один из апостолов, сухощавый и рано поседевший, еле заметно покачал головой. Тогда преторианцы стали забивать гвозди в конечности. Когда забивали гвоздь в правую руку несчастного, он сумел освободить левую и с безумным криком оттолкнул одного из своих палачей. Увидев это, центурион спокойно и деловито ударил его древком копья по голове, и общими усилиями они доделали свое дело. Глаза Йехошуа вылезли из орбит, непрекращающийся крик стал походить на стон. Симон не смог вынести этого зрелища и отвернулся. Вдруг стон Йехошуа прервался и он захрипел: "Боже Мой! Для чего ты меня покинул!", слова перестали быть членораздельными, и он сорвался на ужасный кашель, причиняющий ему нечеловеческие муки. Один из людей, стоящих возле креста, достал губку, намочил ее в уксусе и подал Йехошуа. Тот жадно впился в нее обескровленными губами и стал пить, а глаза его были полны отчаяния. Ни один из стражников не решился помешать этому. Стало понятно, что даже римские солдаты, видавшие на полях сражений всякое, сочувствуют добровольному мученику. Все это продолжалось не более получаса, когда один из солдат, стоявший до этого чуть поодаль и не принимавший участия в казни, не выдержал ужасного зрелища, подошел к кресту и пронзил Йехошуа копьем. Тот затрясся в предсмертной агонии и быстро затих. Воздух разорвали рыдания матери Йехошуа, до этого стоически молчавшей.
   - Ты правильно сделал, Лонгин, - неожиданно тихим и каким-то потухшим голосом сказал начальник стражи.
   Авессаллом повернулся и молча пошел прочь. Симон заметил это, и поспешил его догонять. Старик повернул к нему свое лицо, казавшееся в ту минуту высеченным из мрамора. Неестественно бледное, покрытое жилками морщин, оно казалось застывшим в вечности, вышедшим за пределы этого измерения.
   - Igne Natura Renovatur Integra, - неожиданно произнес старик, - нам тут больше делать нечего. Купи что-нибудь поесть в дорогу, набери воды и иди домой в Кита. Мне нужно сделать в городе кое-какие дела, я вернусь завтра.
   Симон купил в лавке на окраине Иерусалима козьего сыра и вина, разбавленного водой. Под палящим солнцем дорога показалась ему невыносимым испытанием, но он был счастлив, что на его спине нет креста. Природа жила своей жизнью: сухая земля скрипела под ногами, палящее солнце пило драгоценную воду, многочисленные насекомые плодились и умирали, и это все было несправедливо к Йехошуа, висящему на кресте. Симон размышлял над тем, что увидел сегодня. Смерть Йехошуа не сделала этот мир лучше, так зачем тогда она была нужна? Но ведь приносимые в жертву ягнята и голуби тоже не приносят счастья своим палачам. Миром правили какие-то скрытые силы, и в них непременно нужно было разобраться, пока они не принесли в жертву его самого. Симон решил, что посвятит этому всю свою жизнь.
  
   Глава V.
  
   Володя замолчал, и я не решался прервать эту тишину. Он будто бы сам в эту минуту брел тенью вслед за мальчиком, потрясенный ужасной сценой смерти невинного.
   - Я говорил тебе, это долгая история, - наконец заговорил Володя тихим голосом, - в следующий раз я расскажу тебе продолжение. Сейчас у меня есть дела. Иди домой, и подумай хорошенько обо всем.
   Выходя от Володи, я решил не вызывать и лифт и спуститься по лестнице. На лестничной площадке я столкнулся с необычным стариком. Он был одет в черный двубортный плащ, лицо его украшала густая седая борода. Но самое удивительное, это его глаза. Они были даже не светло-карие, а ярко желтые, как желток магазинных неоплодотворенных куриных яиц. Старик не обратил на меня никакого внимания, будто мимо него прошел бесплотный призрак, но спиной я почувствовал цепкий изучающий взгляд, от которого мне стало не по себе.
   На улице было тихо и спокойно, и даже небо если и не прояснилось, то хотя бы посветлело, оно стало темно-белое, как чай с молоком. Тротуары и дороги были покрыты наледью, снег лежал только вдоль бордюров. "Осторожнее, - крикнула мне пожилая полная женщина, одиноко стоящая на остановке, - коммунальщики, идиоты, напутали что-то, и теперь нельзя по тротуарам ходить. В новостях говорили! Пока они везде не смоют реагенты свои, дебилы". Я благодарно улыбнулся: "Спасибо большое, что предупредили. А как же мне домой добраться?". "А вы подождите маршрутку, - объяснила мне добрая женщина, - некоторые водители, дебилы, не знают новостей и ездят все равно".
   Действительно, скоро мне удалось поймать нужную "Газель". Снаружи обледенелые дороги, внутри - обляденелые люди. Я осторожно спросил водителя, не слышал ли он чего о реагентах, которыми посыпают дороги. Говорят, мол, разъедают резину. Тот посмотрел на меня с недоумением: "Браток, вулканизированная резина не растворяется". Я заглянул в окно: та женщина на остановке что-то рассказывала похмельному мужичку, яростно жестикулируя. Я понял, что она просто не в себе. Тем не менее, выйдя на своей остановке, я ощутил ногами мокрый тротуар. Подошвы обеих кроссовок стали тонкими, как бумага, а на пятках и носочках появились аккуратные отверстия. Небо надо мной приняло очертания кастанедовского орла, и я поспешил забежать в подъезд, чтобы не попасть в его клюв. Мир вокруг менял формы, внешне еще не так заметно, но внутри изменения были необратимы. Так, когда в саду заводится медведка, дерево стоит прямо и прочно, лишь кое-где появляются пожухшие листья, но корни уже подточены, и гибель - лишь вопрос времени. Неожиданная мысль накрыла меня с головой, как бывает, когда лежишь в горячей ванной, а потом встаешь, и голова идет кругом: может быть, я и есть эта отвратительная медведка.
   Мама была привычно многословна, но от этого не менее мрачна. Она рассказывала о своей работе. О начальнике-сумасброде. О парне, который повесился вчера из-за долгов. Главной интригой было то, повесился ли он сам, или его повесили, потому что не было внизу такого предмета, с которого он мог перешагнуть Великий Предел. Вероятно, он просто залез с петлей на ветку, и спрыгнул с нее. По странному стечению обстоятельств, я был знаком с его кредиторами, и они должны были в свою очередь мне.
   Утром мне пришло смс-сообщение, приглашали смотреть футбол в спорт-бар. Я, преодолевая смущение, спросил у мамы денег, и пошел туда к ребятам. В голове было легко и свежо, вся метафизика и мистика казалась лишь дурным сном. Реальность была твердой и яркой, она пенилась в бокалах моих приятелей и вырывалась из наших глоток нестройным хриплым скандированием матерных кричалок. Спартак побеждал, и все были счастливы.
   - Братан, а ты чё не пьешь-то? - обратился ко мне Санька, мой старый знакомый.
   - Да хорош уже, наверно. Мне кажется, пить - это не мое. А где Димок?
   Димок - это лучший друг Санька, агрессивный спортик с правыми взглядами, обычно я везде их видел вместе.
   - Дима с девочкой своей гуляет, ему не до футбола. А с пивом ты не прав. Не пить - это не твое, - засмеялся Санька.
   - Ай, хрен с тобой, - улыбнулся я и заказал себе пиво. Меня не трудно было в чем-то убедить, особенно когда я сам этого хотел.
   Санек был мне приятен, с ним интересно поговорить не только о футболе, парень эрудирован и начитан побольше моих однокурсников с филфака, куда больше. Вообще, несмотря на сложившийся стереотип, большинство моих знакомых фанатов далеко не тупоголовые отморозки, а вполне интеллигентные люди, прекрасно разбирающиеся в истории и политике, но не упускающие возможности весело помахать кулаками.
   Я допил пиво, взял еще одно. Незнакомый мужик в спартаковском шарфе заказал водки и разлил всем. Становилось все веселее, очереди в единственный туалет все увеличивались. Вдруг я громко захохотал: на спинке деревянного стула чем-то острым было нацарапано "Мене, текел, упарсин", а ниже какие-то цифры. На вопросительный взгляд Саньки, я молча показал библейскую надпись. Тот тоже улыбнулся.
   - Позвони, в чем проблема? - закричал он мне на ухо, перекрикивая гвалт пьяного бара.
   Я подвинул к себе стул и прочитал: "Минет. Только попроси". Ниже был номер телефона. Да, военкоматские врачи были правы, мне давно пора носить очки. Что это, промоакция проститутки с факультета маркетинга, или месть брошенного парня своей ветреной подружке, - не так уж важно, от всего этого разило тленом.
   В подтверждение моих мыслей вдруг запахло гнилым мясом, пропитанным трупным ядом. Самый отвратительный запах, запах смерти, неожиданно пропитал стены бара, проник в каждую кружку и рюмку, в легкие и кровь всех, не замечающих в веселье страшных метаморфоз. Я один почувствовал его. После игры я купил коробку дешевого вина и поехал ближе к дому. Там я вызвонил Леху, мы с ним выпили все, что оставалось, потом пошли в магазин за дешевым коктейлем. Возле круглосуточного магазина все время крутилось несколько алкоголиков, стреляющих мелочь. На этот раз среди них оказалась еще и молодая девушка с потерянным взглядом. Несмотря на наши протесты, она увязалась за нами. Мы пошли к Лехе, где продолжили пьянку. Я был полон сил, передвигался уверенно и действовал решительно, но разговаривать и даже думать у меня больше не получалось. Через какое-то время Леха уединился с этой девушкой в спальне, а я продолжил пить один. Их не было довольно долго. От скуки я нашел в интернете какое-то стихотворение Бродского, но прочитать у меня не получилось. Удалось разобрать только несколько строчек:
  
   Впрочем, нам не обидно.
   Разве это обида?
  
   Близится наше время.
   Люди уже расселись.
   Мы умрем на арене.
   Людям хочется зрелищ.
  
   Кажется, это было стихотворение про римских гладиаторов. Неожиданно для себя я заплакал, по серьезному, навзрыд. Я понял, что мне никогда не стать гладиатором, и умру я скорее от цирроза, чем в бою. И мне было обидно. Я пошел в спальню, чтобы рассказать об этом Лехе. А самая мерзкая и черная часть меня подсказала, что надо устроить оргию, и во мне зашевелилось грязное желание, дыхание перехватило, а внизу живота налилось напряжение. Но тут Леха сам вышел из спальни навстречу мне. Лицо его было недовольно, он молча махнул рукой. Я зашел внутрь темной комнаты, и на секунду она мне показалась древней пещерой, я должен был спасти беззащитную самку. Она лежала лицом к стене, свернувшись в пахнущий перегаром комок. Я лег сзади и просто обнял ее. Девушка повернулась и раздвинула ноги.
   Утром девушки уже не было, Леха выгнал ее еще ночью. Я достал половинку Орбит и зажевал половинку. Леха взял у меня две жвачки, но через минуту выплюнул, и это испортило мне настроение. С похмелья я всегда очень ранимый. Я собрался и пошел домой спать.
   Поспать мне так и не удалось. Едва я успел задремать, батя на кухне стал греметь посудой и скрипеть, наверное, всеми дверками шкафов, вместе взятыми. Я накричал на него, и он поспешно ретировался в свою комнату со сковородой жареной тыквы в руке.
   Мой любимый папа заслуживает отдельного абзаца. Это невысокий лысый мужчина с ярко выраженным рефлексом самосохранения. В молодости он успел закончить физмат, прослужить два года в ракетных войсках и дважды пройти курс лечения в психиатрической клинике. Работать он никогда особо не любил, поэтому предпочитал летом решать зачеты по математике разным студентам, а зимой устраивался кочегаром в какую-нибудь котельную. Большую часть времени он проводил в праздности, таская втихую из холодильника продукты, купленные мамой или мной. Женился он, скорее всего, чтобы иметь возможность не работать. Мама это быстро поняла, и они развелись, когда мне было шесть лет, но выселить из общей квартиры его уже было невозможно. Ради справедливости нужно отметить, что мама вышла замуж только для того, чтобы родить ребенка и реализовать свой сильный материнский инстинкт, так что расчет тут был обоюдный. Еще мой папочка был последователем идеи "золотого миллиарда", он уважал тех, у кого не было детей, был равнодушен к однодетным семьям и презирал всех, у кого было два или более ребенка. Ко мне он не испытывал ничего, за исключением потребительских мотивов: на важные встречи отец не гнушался надевать мои джинсы или куртку, да и вообще добрую часть его гардероба составляли мои старые вещи. Меня всегда жутко раздражал этот его индивидуализм, едва прикрываемый громкими словами о всеобщем благе. Я перестал с ним разговаривать семь лет назад. Он тогда занял у меня деньги, а когда пришла пора отдавать, сказал, что у него нет. Меня на то время сильно поразило это событие, та легкость, с которой он меня кинул. Деньги он так и не отдал.
   Свою нелюбовь к труду он объясняет тем, что не может позволить, чтобы его эксплуатировали. Еще со времен колхозов у папы был пай в поле, и он сумел найти лазейку, чтобы оформить его на себя. С тех пор он грезит тем, что создаст коммуну и построит то, что не удалось Ленину и даже Брежневу. Еще к моему отцу иногда приходят Свидетели Иеговы. Скорее всего, они хотят втянуть его в свою секту, но я-то знаю, что это невозможно. При всех странностях, у папы очень практичный и подозрительный ум, он научный атеист, и ни в какую метафизику не верит. Ему нравится вести со своими гостями философские беседы, и все идет к тому, что это он обратит их в своих последователей, а не наоборот. Мельком я слышал, как он объясняет им выгоды земледелия, и эти фанатики вроде бы соглашались с его доводами. Ко мне свидетели не лезут, я довел одного из них, милую молодую женщину, до истерики, постоянно задавая один и тот же вопрос: "С чего Вы взяли, что все обстоит именно так?". Это было похоже на детскую игру "Купи слона". Меня больше не трогают, я и рад.
   Не откажешь моему папочке и в чувстве юмора. Однажды мой позапрошлый кот, косоглазый сиамец Тишка, нагадил посередине кухни. Отец, испытывая естественное отвращение к фекалиям, решил кучу не убирать, но, чтобы привлечь внимание мамы, традиционно решающей подобные проблемы, закрыл кошачий кал стулом с прикрепленной табличкой: "КОШАЧЬЯ ГАДОСТЬ". Я юмор оценил и подыграл отцу, перенеся всю композицию на его диван.
   Мне отец никогда ничего не давал, еще в детстве он любил дарить мои игрушки соседским детям. Единственное, чем он наградил меня, это наследственной склонностью к сумасшествию. Но, думаю, у меня лучше получается этому противостоять. Еще он все время ведет дневники, и надеюсь, когда-нибудь я их еще прочту.
   Спать я больше не хотел, поэтому решил убить скуку в социальных сетях. У меня светились два неотвеченных сообщения и одна заявка в друзья, от симпатичной девушки по имени Настя. Сообщения оказались тоже от нее:
   12:32 Привет. Ты симпатичный.
   12:36 Напиши, как будешь онлайн. А лучше пришли свой номер.
   Я добавил ее в друзья, и отослал номер телефона, ожидая какого-нибудь развода. Не бывает, чтобы красивые девушки сами писали первыми, не преследуя корыстных целей. Через полминуты раздался звонок:
   - Привет, - у Насти оказался довольно милый голос, - не отвлекаю?
   - Привет. Нисколько. Ты очень быстро перезвонила.
   - Я сейчас за городом с друзьями. Мне скучно, и я залипаю в телефоне. Ты мне понравился. Давай погуляем.
   - Конечно, давай. Когда ты приедешь?
   - Сегодня. За мной сейчас приедет подружка. Давай, я вечером тебе позвоню.
   - Хорошо. Я буду ждать.
   - Пока.
   - Пока, дорогой!
  
   Настроение поднималось, но, как ни парадоксально, я был этому не рад. Обычно за этим всегда следует разочарование, прямо пропорциональное радости и надежде.
   Чтобы не оставаться наедине с самим собой, я решил наведаться к Володе.
   Было уже два часа после полудня, но на улицах лежал густой туман, который я сначала принял за дым. Туман пах сыростью, озоном, и отдавал неприятной кислинкой, как пахнет блевота. Людей почти не было, только возбужденные голуби хаотично летали под пасмурным небом, тяжело разрезая влажный воздух. Кислый запах усиливался, к нему добавился аромат гнили.
   И пошел дождь из гнилого мяса. Сначала я не понял, что происходит, только инстинктивно успел забежать под козырек подъезда. Редкие прохожие тоже, следуя моему примеру, спешили найти себе укрытия. Мясо падало с неба, источая сильнейшую вонь. Я пригляделся к ошметку, упавшему рядом со мной, и разглядел две перепончатые лапы и округлую голову. Это была половина дохлой жабы.
   Большая часть падающих жаб была мертва, по-видимому, уже давно, в некоторых даже копошились белые маленькие черви. Иногда падали еще живые особи, они из последних сил барахтались, никак не желая умереть. Казалось, что это только начало чего-то масштабного, что коснется каждого. Дело даже не в сюрреализме происходящего, это была кульминация одиночества и шизофрении, пропитавшая все вокруг. Мне вдруг захотелось разорвать на себе кожу, чтобы разделить с небом физическое страдание. Запах гнилого мяса вызывал тошноту и, что куда ужаснее, слюновыделение. Свидетели Иеговы, захаживающие в гости к моему отцу, в чем-то правы: коллектив рая уже подобран, а нас оставили в аду. Причем, кроме всеобщего внешнего ада, у каждого есть и свой внутренний, и единственное развлечение - это чередовать их. Действительно, мир вокруг больше всего походил на порождение фантазии средневекового клирика. Я зашептал чуть не плача: "Люди, простите, пожалуйста, Бога, грешен он, не ведает, что творит". Я вспомнил, что патрон чудаков и составитель Справочников Непознанного, Чарльз Форт, писал о некой могучей силе, переносящая предметы в пространстве. Со временем она почти исчезла, и сейчас может проявляться только в дождях из животных.
   Тем временем дождь из земноводных прекратился, и без того темное небо стало черным от покрывших все пространство ворон. Меня парализовало от страха, я не мог заставить себя даже забежать в подъезд. Вороны покрыли все поверхности вокруг и стали пожирать падаль, свалившуюся с неба. Я огляделся по сторонам и не увидел ни одного человека. Наверное, все спрятались в помещениях. Вороны, по счастью, не обращали на меня внимания и деловито раздирали гнилую плоть, время от времени ругаясь из-за лакомых кусков. Мои мышцы стали ватными и конечности мелко дрожали. В каких-то десять минут все было кончено, и огромная стая разом сорвалась куда-то в сторону востока.
   Я поспешил к Володе, изо всех сил сражаясь с дрожью в коленях. Город, как обычно, был сырым и серым, и только рекламные вывески светились ядовито желтым или ярко голубым, приглашая потратить время и деньги в уютном баре или модном магазине. Весь город походил на огромный желудок древнего ящера, переваривающего доверчивых людей, и без сомнения, огни реклам были его желудочным соком.
   В подъезде я снова столкнулся с бородатым широкоплечим стариком. Он остановился и пристально посмотрел на меня, осклабившись во весь рот. От неожиданности я выронил из рук телефон, и долго не мог поднять с бетонного пола крышку и батарейку. Гнилые зубы во рту старика чередовались со здоровыми, напоминая клавиши фортепиано. Я поднялся в лифте на Володин этаж и робко постучал. На лестнице раздавались быстрые шаги и чье-то шумное дыхание. Я обернулся и увидел того же старика, спешившего за мной. Глаза его, желтые, как абхазские мандарины, внимательно и спокойно смотрели на меня, рот был приоткрыт и с шумом всасывал воздух. Тут дверь приоткрылась, и Володина рука быстро втащила меня внутрь, сразу же защелкнув за мной замок.
   - Ты еще живой? Вот мудак, - Володя был не в настроении.
   - Не очень-то ты рад меня видеть, - обиделся я.
   - Ладно, извини. Этот ебаный роперит, прости господи, там все еще ошивается?
   - Какой еще роперит? Ты про старика желтоглазого?
   - Ропериты - это духи первых испанских скотоводов в Америке. С клювами такие, смертоносные немножко. А про цвет глаз этого, прости господи, мудака, я понятия не имею. Я слепой, если что.
   - А, извини. - Я немного растерялся, увидев Володю в таком возбужденном состоянии, - старик этот там. А он и вправду, дух скотовода?
   - Не вправду. Я просто оскорбить его хотел, забыл, что ты туповат.
   - Слушай, - начал я выходить из себя, - если хочешь, я могу уйти.
   - Попробуй. Но я за тебя не отвечаю, пока этот в подъезде сидит.
   Я испугался так, что даже забыл про необычный дождь, о котором шел рассказать своему другу.
   - Слушай, а что ему от тебя надо? - спросил я.
   - Да, известно что... - многозначительно ответил Володя. Расспрашивать дальше я не стал.
   - А, вот еще что! - вспомнил я, - сегодня дождь шел необычный, из жаб. Дохлых, в основном, но попадались и живые. А потом прилетели вороны и пожрали все. Как думаешь, что это?
   - В каком смысле, что? - недоуменно спросил Володя, - ты же сам сказал, прости господи, дождь из жаб.
   - Я имею в виду, как это возможно? И что это может означать?
   - А, ты про это, - усмехнулся Володя, - ну, если у тебя есть в рабстве пара евреев, то советую их освободить. Или подождать нашествия мошек. А если говорить серьезно, то со стороны Сибири ураган пришел, я по радио слышал. Скорее всего, он какое-нибудь болото поднял в воздух, а потом опустил прямо на тебя.
   Я был удовлетворен ответом.
   - Ну, а пока выходить тебе отсюда не следует, предлагаю послушать продолжение старой истории про времена пророков и апостолов. Тем более, она может иметь отношение и к реальности. Особенно к твоей.
   - Конечно, я за этим сюда и шел сначала, - вспомнил я, - это потом уже меня гнилым мясом с неба завалило.
   Володя разлил по чашкам горячий чай на травах и продолжил свой рассказ.
  
   Глава VI.
  
   Жизнь в Кита текла своим чередом. Мало кто слышал о смерти чудака, называвшего себя сыном Бога, и уж точно никому не было до этого дела. Авессалом, как и обещал, вернулся на следующий день, и больше не заговаривал со своим учеником о происшествии на Холме Черепов. Симон постигал мудрость, читал древние свитки и рукописи, которые мог достать. К шестнадцати годам он мог уже свободно говорить на шести языках, знал имена тысячи животных и насекомых, их устройство и различия, владел ораторским искусством, знал историю не только своего племени, но и главные события в жизни Рима, Египта, Персии и некоторых мелких государств. В день его шестнадцатилетия Авессалом подарил юноше амулет из сердолика и яшмы, и велел никогда и ни при каких обстоятельствах его не снимать. Так же он объявил ему, что на этом его обучение окончено. Если Симон пожелает, они должны отправиться познавать тонкий и грубый миры в чужие земли. Симон с огромной радостью принял это предложение, его родители, видевшие в сыне непревзойденного мудреца, тоже. Они собрали юношу в путь, дали ему мешочек золотых, и благословили. Старик со своим учеником отправились в главный город Нижнего Египта, цветущую Александрию.
   До Александрии было пятьдесят дней пути. Авессалом и Симон шли по берегу Средиземного моря, и, на их счастье, не встретилось им на пути ни одного злодея или разбойника. Ночевали они на постоялых дворах, иногда старик встречал своих старых знакомых. В городе Азот, что между Аккароном и Аскалоном, они встретили старца, проповедующего учение Йехошуа. Лицо его было Симону знакомо, он встречал его ранее на Кальварии, в скорбное время смерти невинного агнца. Старец назвался Филиппом, и на центральной площади города он свидетельствовал о жизни и смерти на кресте сына Божьего Йехошуа, а потом рассказал свою удивительную историю.
   Явился однажды ему ангел Господень и повелел: "направляйся в разграбленную Газу и проповедуй там". Отправился Филипп туда, куда приказал ангел, а Газа в то время лежала в руинах после жестоко подавленного там восстания. И встретился ему по дороге евнух Кандакии, царицы Эфиопской и хранитель всех ее сокровищ, проезжавший в Иерусалим для поклонения. Читал он тогда пророка Исаию, но не мог разуметь. И рассказал ему Филипп о жизни Йехошуа, и о заклании его ради спасения всего рода людского, а потом крестил его в воде. Тогда сошел на Филиппа Дух Божий и похитил его, и принес в город Азот, проповедовать тут, и крестить людей.
   Авессалом слушал это, задумчиво поглаживая бороду. Симон стал продираться сквозь толпу, чтобы поговорить с мудрым старцем, но Авессалом грубо схватил его за рукав и потащил прочь.
   - Что ты делаешь, - завопил Симон, - я хочу поговорить с ним. Он свидетельствует чудо!
   - Он говорит, что видел чудо, - ответил старик, - но он лжец и злодей. После смерти Йехошуа я отправился к Менахему. Хочешь узнать, что он мне рассказал?
   - Да, - кивнул головой Симон.
   - Менахем имел беседу с Йехошуа незадолго до того, как его схватили цепные псы власти. Пророк произвел на него сильное впечатление. Йехошуа догадывался обо всех интригах, чинившихся вокруг него, но искренне верил в то, что поступает правильно. Тем не менее, Менахем не хотел допустить гибель этого доброго философа, а когда уже нечего было поделать, он решил не столько отомстить, сколько разобраться в этом запутанном деле ради справедливости. Он со своими людьми выследил Иехуду, одного из ближайших друзей Йехошуа, приведшего в сад солдат и выдавшего своего учителя. Тот поначалу вел себя нагло и дерзко, но Менахем умеет найти общий язык почти со всеми. Оказалось, Иехуда всего лишь наемник. Йехошуа знал о том, что произойдет. Более того, он искренне верил, что это его решение, пойти невинным на крест. На самом деле, эту мысль ему навязывали долгое время самые близкие люди. Самого Иехуду нанял Петр, сначала как распорядителя деньгами, а позже, как связного со своими римскими хозяевами. После свершившегося предательства, Иехуда получил тридцать причитающихся ему тирских статера, и отправился домой.
   - Менахем отпустил его с миром? - разгневался Симон.
   - Да. Так он и остался висеть с миром на осине, - зло усмехнулся Авессалом, - Менахем умеет находить общий язык...
   - А чудеса, которые приписывают Йехошуа, это всего лишь выдумки?
   - Мой мальчик, если бы он творил чудеса, разве посмел бы Иехуда привести к нему убийц? Самое удивительное в этой истории то, что Йехошуа, по-видимому, знал обо всем, и все равно отправился на Холм Черепов. И главное чудо в этом деле - это чудо его самоотречения. То, как используют его смерть провокаторы, это их проблемы, и проблемы дураков, что им поверят.
   Под палящим солнцем путники отправились дальше. Питаться они старались фруктами и ягодами, что находили поблизости дороги, чтобы не тратить деньги. Когда они останавливались ночевать под открытым небом, Симон ставил силки на птиц или удил в море рыбу. Как-то Авессалом вдруг спросил юношу:
   - Мальчик мой, как тебе понравилась служанка Менахема?
   - Как, откуда ты про это знаешь? Она все вам рассказала? - покраснел то ли от смущения, то ли от гнева Симон.
   - Менахем приказал ей сделать из тебя мужчину, - спокойно ответил старик.
   - Зачем? - юноша едва сдерживал слезы обиды. Его фантазии о том, что прекрасная мулатка полюбила его, едва увидев, обернулись горьким разочарованием. Долгие три года воспоминание о любовном приключении помогало ему коротать бессонные ночи.
   - Выше голову, мой мальчик. Это будет тебе уроком. Не ищи женской любви. Не пытайся удержать женщину, она тебе не принадлежит, и принадлежать не будет. Ищи уважения, оно стоит гораздо больше. Любовь женщины непостоянна, как прибрежные воды. От ветра зависят волны на поверхности моря, так и непостоянные женские чувства влияют на то, любит она тебя или уже ненавидит. А вот уважение - это воды глубин, и они не зависят ни от каких ветров. И потом, - нахально усмехнулся старик, - ей с тобой понравилось.
   На тридцать шестой день пути Авессалом объявил, что им нужно сначала побывать в Гелиополисе. Симон воспринял эту новость без воодушевления - это означало лишние четыре, а то и пять дней пути, а он уже не чаял, наконец, дать ногам долгий отдых.
   Гелиополис произвел на юношу небывалое впечатление. Город был настолько древний, что казался ровесником миру. Стены города, основанного братоубийцей Актием, помнили гордого полководца Александра Македонского и великого философа Платона, поэта и политика Солона и сумасбродного фараона Эхнатона.
   Авессалом повел Симона в дом на окраине древнего города. Хозяином дома оказался хмурый старик, не посчитавший нужным даже открыть юноше свое имя. Зато к Авессалому он отнесся с большим почтением, называя, почему-то, Атанасом.
   - Филасеос, - обратился к нему Авессалом, - слышал ли ты про новую ересь, распространяемую иудеями? Про их мессию, замученного на кресте? Дошла ли до вас эта весть, и что говорят об этом тут, в землях фараонов и песчаных львов с человечьими головами?
   Филасеос промолчал, выразительно посмотрев на Симона.
   - О, можешь не стесняться его, - воскликнул Авессалом, - это мой ученик. Мы направляемся в Александрию, чтобы научить его хоть чему-нибудь. Хотя, боюсь, что он слишком туп.
   - Атанас, - проговорил старик таким скрипучим голосом, будто песок пустыни забил ему легкие, - ты прекрасно знаешь, что ему никогда не постичь того, что постиг ты, и уж точно, ему не стать тобой. Но если ты ему доверяешь, то доверюсь и я. Тут недавно был один еврей, назвавшийся Марком. Он рассказывал про некого Йехошуа, сына Бога, погибшего за нас на кресте. Ты знаешь, у нас живет много иудеев, и мы любим их. Мы ведем торговлю с жителями израилевых земель, и уважаем их. Но к этому человеку народ отнесся с недоверием. Он рассказал, что Йехошуа - законный наследник трона иудейского, а его отец Иосиф - потомок Давида. Еще он рассказал, что мать его была невинна, и понесла его от того, кого они называют своим богом. Но в народе смеются, что его отец - римский солдат Пандира, и за это юного Мессию когда-то выгнали из иудейской школы. А еще этот Марк сказал, что после смерти на третий день Йехошуа ожил и явился к ним. Тогда я спросил его, как же он мог быть законным царем иудейским, если его отец бог, а не потомок Давида Иосиф? Мария же, по его словам, была невинна. Этот Марк замолк, а когда захотел ответить, толпа ему не дала, и прогнала из города.
   - Спасибо, Филасеос, - поблагодарил его Авессалом, - нам очень важно, что ты рассказал. А теперь позволь нам отдохнуть.
   Филасеос проводил их в комнату, где они могли отдохнуть, и подал туда немного еды, фруктов и инжира.
   - Хозяин дома, - объяснил Симону Авессалом, оставшись с ним наедине, - грек, его предок пришел сюда в давние времена вместе с великим Пифагором из города Кротона, и основал тут тайную школу, называемую пифагорейским союзом. Эта школа сохранилась тут и по сей день, а Филасеос является главным хранителем ее традиций. Возможно, это самая истинная школа пифагореизма, потому что те, что остались в Греции, занимаются все больше математикой и берут свое начало от Гиппаса, а не напрямую от Пифагора.
   Симон не мог понять, сколько же он проспал. Когда он открыл глаза, Авессалома уже не было в комнате. Юноша почувствовал нестерпимое желание опорожниться и вышел из комнаты в поисках уборной. Неожиданно, проходя мимо комнаты, в которой их принимал хозяин, он услышал за дверью хорошо знакомый голос своего учителя:
   - Я еще до конца не разгадал, что они затеяли. Думаю, чтобы докопаться до истины, мне придется ехать в Рим. А там, я слышал, грядут большие перемены. Тиберий после смерти сына становится с каждым годом все нелюдимее, и в Риме почти не появляется. Говорят, он лежит на своей Вилле в Мизене совсем плохой, и готовится покинуть нас. А злые языки говорят, что поскорее уйти ему помогает единственный наследник престола, Гай Юлий Август Германик. И, запомни мои слова, новый император повергнет Римскую империю в хаос. Его душа развратна, а голова полна фантазий.
   - То, что ты говоришь, очень печально, - послышался скрипучий голос Филасеоса, - я слышал про этого наследника, будто он убил свою молодую жену в день свадьбы. Но, я надеюсь, нас не затронут римские интриги. Мы живем на окраине империи, и Риму хватает налогов, которые мы платим. Послушай, пока вы отдыхали, я узнал про этого Марка, который проповедовал у нас в Гелиаполисе. Мои люди выяснили, что он ученик Петра, а если сказать правильнее, его агент. Сам этот Петр является доверительным лицом в римском сенате, и выполняет самые тайные его поручения.
   Симон почувствовал стыд за то, что слышит не предназначенное для его ушей, и, несмотря на жгучее любопытство, постучал в дверь.
   - Мой мальчик, ты давно проснулся? - обрадованно крикнул Авессалом, - заходи, поешь с нами.
   - Да мне бы сначала освободить место в животе для еды, - улыбнулся Симон.
   - Сходи на задний двор, ты узнаешь клоаку по запаху, - объяснил Филасеос.
   И действительно, найти отхожее место не составило труда. Во дворе, на столе, Симон увидел странный предмет: ящик, на котором между двумя подставками закреплена единственная струна. Между двумя порожками находится подвижная подставка, закрепляющая струну снизу.
   - Что это за инструмент? - спросил юноша Филасеоса, когда вернулся.
   - Это монохорд, - ответил хозяин, - его изобрел еще великий Пифагор. В нем соединяются математика и музыка, и с помощью монохорда можно разгадать тайну гармонии, единства во множестве и множества в единстве. Третья ипостась гармонии - в движении небесных тел. Они тоже подчиняются законам математики, и каждое небесное тело издает свою музыку. Но мы ее слышим с момента зачатия, и поэтому не можем выделить из какофонии земного мира. Но знай, мальчик, космос звучит неповторимой мелодией, и когда-нибудь ты ее услышишь. Большинство людей слышат ее только в самый момент смерти, когда звуки физического мира сменяются тишиной, но некоторые, которые зовутся психиками, слышат эту мелодию еще при жизни.
   Авессалом и Симон подкрепились, взяли пищи и воды с собой в дорогу, поблагодарили Филасеоса и отправились в путь. Юноша размышлял над словами старика, и в его душе появилось, уже забытое было, нетерпение близости тайны. Он чувствовал олеандровый аромат сокрытых истин, такой же пьянящий и опасный, как запах этого нежного цветка.
   Наконец, за холмами показалась долгожданная Александрия. Ее было видно издалека, а подойдя немного ближе, ее стало слышно. Было даже удивительно, на какое расстояние разносится шум и гам этого города, крики его жителей и рев ослов.
   Александрия была провинцией Рима, но старики еще помнили времена, когда она была столицей Египта Птолемеев. Самое знаменитое творение Дейнократа, она была возведена по гипподамовой системе, с улицами, ориентированными по сторонам света и пересекающимися под прямым углом. Стены города защищала волнистая стена, а для удобства жителей под плитами проходили траншеи канализаций. Александрия была одним из самых роскошных и современных городов, с огромной библиотекой. Пусть знаменитая Александрийская библиотека сгорела во время войны между Клеопатрой и ее братом, Птолемеем XIII Дионисом, позже Марк Антоний пополнил ее за счет книг Пергамской библиотеки.
   Симона ждал приятный сюрприз. В Александрии их ждали два других ученика Авессалома, Апион и Менандр.
   Апион был широкоплечим черноволосым мужчиной лет двадцати с небольшим, родом из оазиса Сива, что рядом с границей, разделяющей Египет и Финикию. Назван он был в честь лунного быка Аписа и обучался в Александрийской гимнасии. Был он не очень умен, но красив, и умел притвориться ученым в любой науке, да так, что все патриархи верили ему. Во многом это объяснялось его природным красноречием и необыкновенно честными глазами.
   Менандр, в отличие от своего друга, был худым, небольшого роста, глаза его суетливо бегали по сторонам, как-бы ощупывая каждый предмет, попавшийся им. Он был младше Апиона, примерно ровесник Симона, и был ему почти земляком. Селение Каппаретея было в двух часах ходьбы от родной деревни Симона, и он там несколько раз бывал. Менандр жил в Александрии около полугода, но уже отличился ярким живым умом и был сведущ во многих науках и зарабатывал тем, что переводил рукописи с египетского на греческий язык, и наоборот.
   Авессалом показал Симону его комнату, велел Менандру и Апиону помогать неофиту, пробыл с ними еще два дня, практически не выходя из своей комнаты, а потом попрощался и покинул их. Симону он оставил запечатанное письмо, и велел распечатать его только через два года.
   Менандр и Апион, к большому удивлению Симона, встретили его не просто почтительно, а скорее так, как встречают ученики учителя. Его освободили от работ по дому, во время трапез давали лучшие куски, сопровождали во время учебы или прогулок по городу. Мешок с золотыми у Симона был полон еще наполовину, но уже пришло время задумываться, чем зарабатывать дальше: учителя брали плату сразу, да и вход в библиотеку стоил денег. Тогда Менандр предложил, чтобы Симон помогал ему с переводами, а деньги делить пополам. Симон с радостью согласился. Менандр и Апион помогали ему с учебой, мягко направляли его, но при этом уважительно держались на расстоянии.
   Два года пролетели незаметно. Симон из юноши с резкими чертами превратился в молодого красивого мужчину. Многие женщины тайком засматривались на его сильную прямую фигуру. Борода из мягкого пушка превратилась в жесткую колючую поросль. Симон с нетерпением дождался нужного срока и вскрыл письмо своего учителя. Аккуратным знакомым почерком было выведено следующее:
   "Мой мальчик. Надеюсь, ты пребываешь в добром здравии и употребил эти два года себе на пользу. До этого времени ты обучался рука об руку с Апионом и Менандром, но тебе предначертан свой путь. Следующие два года твоим наставником будет Аполлоний, родом из каппадокийского города Тиан. Когда ты придешь к нему, покажи узел Исиды, который носишь на шее со своего шестнадцатилетия, и назови свое имя. Я всегда помню о тебе, и недолго осталось до нашей встречи".
   Ниже было подробно описано, как найти этого Аполлония. Новый учитель Симона оказался еще совсем не старым мужчиной, не достигшим даже сорокалетия. В быту он придерживался строгой аскезы, питался умеренно, пил только воду, и долгие часы проводил в размышлениях. Апион и Менандр отнеслись к разделению с Симоном так, будто бы знали об этом заранее.
   Аполлоний учил юношу о том, что существует Первопричина, частью которой является все сущее. Также существуют боги, демоны, элементали и великие учителя. Люди перерождаются много и много раз, прежде чем попадут к Единому.
   - Но кто же тот Бог, которому молятся в моем племени? - спросил как-то у учителя Симон, когда они усиленно всматривались в закатное небо в поисках знаков.
   - Их бог, Яхве, создал материальный мир, и заключил душу в темницу тела. Они похожи на рабов, которые молятся тому, кто их пленил, вместо того, чтобы пытаться сбежать на свободу. Но Яхве - это не единственное его имя. Правоверные иудеи боятся говорить вслух или писать его имена, и правильно делают, но для нас опасности нет. Его так же зовут Ялдаваоф, Сакла, Самаэль, но больше всего он походит на плохого гончара, который гневается на свои горшки за их несовершенство. Демиург силен, но он не самый сильный, а всего лишь один из двадцати четырех равных ему. Придет час, пророчествую тебе, и ты станешь могущественнее бога, создавшего этот мир.
   Слова Аполлония вошли в сердце Симона и очистили его от сажи и копоти, а в глазах появился отблеск того огня, о котором будут помнить долгие годы потомки.
   Однажды Аполлоний предупредил Симона, окончательно поселившегося у него в гостевой комнате и живущего, как и учитель, в строгой аскезе, чтобы тот посетил баню и поспал днем. Симон, беспрекословно выполнявший все указания учителя, омыл свое тело, потом провалялся весь день, но от волнения не смог даже задремать. В первый послезакатный час Аполлоний позвал юношу и, не дожидаясь ответа, быстро пошел прочь. Симон, одеваясь на ходу, едва поспевал за учителем. Аполлоний с широких центральных улиц свернул на окраину, петляя между домами. Наконец, они подошли к неприметному храму. Аполлоний велел ученику остановиться, завязал ему шелковым платком глаза и повел за собой, держа за руку. Симону стало неуютно, тяжело дышалось, будто бы не хватало воздуха. Дважды он споткнулся о ступеньки, а в ответ услышал только недовольное шипение учителя. Наконец, Аполлоний остановил ученика и надавил ему на голову, принуждая сесть. Симон услышал мелодичный звон колоколов и почувствовал, что вокруг люди, хоть они и молчали. Сердце его стучало все сильнее. Симон понимал, что ничего плохого ему не причинят, даже закралась мысль, что рядом может быть Авессалом, но проклятый страх все не исчезал. Вдруг раздался женский голос, нараспев читающий стих:
  
   Да не будет не знающего меня
нигде и никогда! Берегитесь,
не будьте не знающими меня!
Ибо я первая и последняя. Я
почитаемая и презираемая.
Я блудница и святая.
Я жена и
дева. Я мать
и дочь. Я члены тела
моей матери. Я неплодность,
и есть множество ее сыновей. Я
та, чьих браков множество, и
я не была в замужестве. Я облегчающая роды
и та, что не рожала. Я
утешение в моих родовых муках. Я
новобрачная и новобрачный.
И мой муж тот, кто
породил меня. Я мать
моего отца и сестра моего
мужа, и он мой отпрыск.
  
   Голос замолчал, и множество рук облачили Симона в двенадцать стол и сняли, наконец, повязку с глаз. Факел слепил отвыкшие от света глаза, и в полумраке Симон мог различить только фигуры людей в плащах. Лица их, кажется, скрывали маски. Повинуясь приказанию, он поднялся на деревянное возвышение посередине храма, напротив статуи богини. Тогда внимание Симона привлек плащ, скрывающий его тело: виссоновый, но ярко расписанный, со всех сторон украшенный изображениями животных: гиперборейские грифоны, индийские драконы, василиски, великая белая корова Гелиополиса и неизвестные ему существа, порожденные иным миром и похожие на птиц. На голову Симона возложили венок из листьев пальмы, расходившихся в виде лучей. К губам Симона поднесли кубок с пряным вином. От одного глотка у него успокоились мысли, исчезла суета в голове, будто растаял утренний туман, не в силах противостоять летнему солнцу.
   "Воздай благодарность Изиде, супруге Осириса, матери Гора и всего сущего" - приказал тот же женский голос.
   Симон не знал молитв Изиде, но слова возникали в голове сами собой, и ему оставалось только слушать их как бы со стороны, удивляясь тому, как звучат они из его уст:
   "О, величайшая! Избавительница и заступница рода человеческого! Ты приходишься заботливой матерью всем угнетенным, всем страдающим, всем тем, кто попал в беду. Ни день, ни ночь, ни краткий миг не проходят без твоих благодеяний, без спасенных тобой душ. И на море, и на суше протягиваешь ты руку нуждающимся, другой же рукой распускаешь нить Судьбы распускаешь, и ярость ее усмиряешь, роковое течение светил, предвещающее зло, ты укрощаешь. Тебя почитают и верхние, и нижние боги, и боги мрака подземного, и воплощенные боги, укротительница материи, покровительница пневматиков и психиков, заступница гиликов, возлюбленная матерь всем живым существам, ты вращаешь землю и солнце, попираешь мир теней. На твой зов откликаются звезды, ты повелительница стихий, чередующая зиму и лето, дарящая хлеб и воду, ласку и утешение. Гнева твоего боятся боги и люди, птицы и звери, змеи и рыбы, и существа из других миров. Для молитв тебе я ничтожен, для похвалы - я нищ разумом, а для жертв благодарных - беден золотом. Твое величие порождает чувства во мне, непосильные для уст человеческих, и всех языков мира не хватило бы, чтоб описать их. И лишь одно мне, недостойному, дано: запечатлеть лик твой на сердце и святую божественность пронести до конца пути своего земного и небесного".
   После этого подошли два жреца и поднесли Симону подарки: кинжал из дамаскской стали с рукоятью, инкрустированной рубинами, и перстень из белого золота. Голову юноши окунули в воду, льющуюся прямо из стены и утекающую в специальное отверстие. Далее все прошли в смежную комнату, где был приготовлен богатый стол, и все угощались разной едой, впрочем, без какой бы то ни было животной пищи, и пили вина. В голове у Симона было необыкновенно ясно, и только нечеловеческий аппетит напоминал ему о странном вине, которое он выпил в начале мистерии.
   Когда под утро Аполлоний и Симон отправились домой, над Александрией разразилась небывалая гроза. "Такое тут бывает раз в двести лет, - задумчиво сказал Аполлоний своему ученику, - значит, и вправду, ты не простой человек".
   На следующий день вместо привычного чтения книг древних философов, Аполлоний с торжественным видом привел Симона в свою комнату. Юноша с трудом сдерживал смех, глядя на важное лицо своего учителя. "Теперь, после посвящения в культ богини Исиды, я могу открыть тебе свое самое драгоценное сокровище. Все золото мира не стоит тех знаний, которые таит в себе оно" - объявил Аполлоний своему ученику. Симон с удовольствием заметил что, несмотря на прошедшие часы, действие магического вина не выветрилось, и голова его ясна, как небо над пустыней.
   Аполлоний с силой нажал на камень, выступающий немного из пола, и своротил с места небольшую плиту в углу комнаты, скрытую до этого под ковром. Затем он вставил в зазор толстую палку, и расширил люк так, что туда мог пролезть ровно один человек. Он с трудом протиснулся в люк, ворча и браня себя за неповоротливость, и помог спуститься Симону с заготовленным заранее факелом. Они прошли по лестнице вниз в подземелье, и оказались в просторной комнате. На стенах висели факелы, и Аполлоний подпалил их от своего. Глазам Симона предстало хранилище книг. Воздух был удивительно сух, Аполлоний стал рассказывать, каких трудов ему стоило добиться нужной температуры и влажности воздуха. С первого взгляда было понятно, что книги невероятно древние. Тут были рукописи и скрижали как на египетском и греческом, так и на неизвестных Симону языках. "Эти книги я собирал всю свою жизнь, - заговорил с гордостью Аполлоний, - многие из них были спасены при пожаре Александрийской библиотеки, другие выкрадены из гробниц фараонов или из библиотек царей. Но главная Книга Книг найдена лично мной на могиле Триждывеличайшего Гермеса".
   Он открыл неприметный деревянный ларец и извлек оттуда пластину из изумруда. В свете факелов она вся переливалась, и походила на живое зеленое пламя, прирученное мудрецом. Сверху скрижали был изображен лев, пожирающий солнце, затем шел текст на греческом языке, буквы были мелкими и походили на маленьких блошек. Еще ниже буквы чередовались с картинками, а в самом низу скрижали был изображен змей, пожирающий свой хвост.
   Аполлоний протянул Симону вогнутую линзу и приказал читать:
   I.Истинно -- без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно.
II. То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи.
III. И так все вещи произошли от Одного посредством Единого: так все вещи произошли от этой одной сущности через приспособление.
IV. Отец ее есть Солнце, мать ее есть Луна.
   V. Ветер ее в своем чреве носил.
   VI. Кормилица ее есть Земля.
VII. Сущность сия есть отец всяческого совершенства во всей Вселенной.
VIII. Сила ее остается цельной, когда она превращается в землю.
IX. Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого нежно, с большим искусством.
X. Эта сущность восходит от земли к небу и вновь нисходит на землю, воспринимая силу высших и низших.
XI. Так ты обретаешь славу всего мира. Поэтому от тебя отойдет всякая тьма.
XII. Эта сущность есть сила всех сил: ибо она победит всякую тонкую вещь и проникнет всякую твердую вещь.
XIII. Так сотворен мир.
XIV. Отсюда возникнут всякие приспособления, способ которых таков.
XV. Поэтому я назван Триждывеличайшим, ибо владею тремя частями вселенской Философии.
XVI. Полно то, что я сказал о работе произведения Солнца.
  
   Юноша в очередной раз удивился тому, как звучит его голос. Когда он читал не вслух, а в уме, голос его звучал совсем по иному, куда приятнее.
   - Написанное ниже я не смогу прочесть, - пожаловался он учителю, - я не знаю шифра.
   - Я научу тебя, Симон. Там скрыта вся мудрость этого мира, рецепт магистерия.
   Симон с недоверием посмотрел на своего учителя. Он всегда считал Гермеса Трисмегиста выдумкой, а уж поверить в реальное существование эликсира философов не мог никак.
   - Значит ли это, учитель, что ты бессмертен?
   - Симон, я не бессмертен. Слишком высока цена за это. Ты еще молод, и не понимаешь, что жизнь полна боли, страданий и несправедливости. Чтобы добровольно остаться в этом аду навечно, нужны весомые причины. Главное, что во мне есть - мои знания, и я постараюсь оставить их после себя.
   Симон задумался на минуту, и понял, что его учитель прав. Аполлоний показал ему свои рукописи. Они были сделаны на коптском языке, и содержали как переводы, так и сочинения самого мудреца.
   В следующие месяцы Аполлоний и Симон все время проводили в потайной комнате, изучая книги, и даже скудную пищу свою принимали там. Несмотря на недоедание, недосып и нехватку солнечного света, Симон чувствовал небывалый подъем сил и ясность ума. Память его крепко цеплялась за все знания, что щедро дарил ему учитель.
   Они вместе дописали сочинение под названием "Гром, совершенный ум", перевели трактат Платона "Государство" и дописали до середины "Парафраз Сима", когда случилось неожиданное происшествие.
   Аполлоний жил один, практически затворником, и все знали, что он беден и придерживается аскезы, поэтому он не беспокоился, когда спускался в подземелье, и не соблюдал мер безопасности. И как-то вдруг, когда они с Симоном вели спор о природе Света духа в Логосе, сверху донесся неясный шум. Юноша удивленно умолк, а Аполлоний сразу же бросился наверх. Когда Симон, наконец, выбрался наружу, он увидел разгневанного Аполлония и Апиона, сидящего верхом на каком-то незнакомце.
   - Этот...сын шакала! хотел... замуровать вас. - Сбиваясь, поведал Апион, - я принес вам еды, и увидел в окно... как эта змея возится тут. Я забежал, а он хотел придавить плиту. Кто ты такой, муж ослицы? - закричал Апион и ударил незнакомца в лицо.
   Незнакомец запричитал на каком-то незнакомом языке, захлебываясь кровью, льющейся из его носа. "Нужно его связать" - приказал Аполлоний. Это не составило труда, незнакомец не оказывал сопротивления. Симон приставил к его горлу кинжал. Глаза незванного гостя округлились от ужаса, и он заговорил на ломаном египетском языке, с трудом подбирая слова:
   - Не убивайте! Я ничего не знаю! Я слуга Абдуллы, вашего соседа.
   Втроем они поволокли связанного мужчину к соседу, торговцу золотыми украшениями Абдулле. Тот подтвердил, что мужчина является его слугой, которого он послал два часа назад на базар за фруктами. Абдулла заговорил на непонятном языке со своим слугой, временами переходя на крик. Два раза он отвесил ему увесистые оплеухи, после чего повернулся к своим гостям:
   - Этот шайтан клянется, что не хотел причинять никому зла. Он говорит, на базаре к нему подошел седобородый мужчина, с просьбой зайти в дом и закрыть вход в подземную комнату. В награду он дал ему золотой, и пообещал дать еще один, когда все будет выполнено.
   - А он не мог это все сейчас выдумать? - спросил у Абдуллы Аполлоний.
   - Я не думаю, он для этого слишком глуп. Впрочем, сейчас проверим.
   Абдулла подошел к своему слуге, сильным движением прижал его левую руку к столу и отсек мизинец, что-то гневно вопрошая на том же диалекте. Несчастный громко закричал, мотая головой и причитая. "Нет, - сказал Абдулла, - он не солгал".
   Когда они вышли от Абдуллы, Аполлоний велел всем идти в дом Авессалома и ждать его там. Сам он исчез на шесть долгих дней и друзья (а их уже можно было назвать настоящими друзьями) начали волноваться. Появился Аполлоний глубокой ночью, почти под утро.
   - Все, - объявил он, - я перепрятал книги. Теперь их никто найдет, кроме вас. Это близ деревни Наг-Хаммади. Я не буду говорить вам приметы этого места, когда придет время, достойнейший из вас сам найдет его. Не ходите туда зря. Дозволяю придти туда только один раз, чтобы дополнить библиотеку своими сокровищами, которые вы соберете за годы жизни.
   - Как скажешь, учитель, - ответил Симон, - ты не выяснил, кто хотел убить нас?
   - Выяснил. Того дурака нанял человек, проповедовавший две луны назад в Фивах учение этого вашего Йехошуа. Он там учил людей быть покорными и подставлять врагу другую щеку, а сам почему-то не стал делать этого и предпочел убежать от разъяренных язычников. Этого седобородого узнали по серебряному кресту на шее. Последователей Йехошуа можно узнать по распятию, которое они носят в память об учителе.
   - Разве их Мессия носил крестик? - удивленно спросил Апион.
   - Ага, носил, - усмехнулся Аполлоний, - только совсем недолго.
   - Я видел Йехошуа, - не согласился с учителем Симон, - и он не показался мне хитрым или глупым человеком. И, по-моему, он искренне хотел своей смертью искупить перед Богом грехи людей.
   - Важно не то, простит ли Бог наши грехи. Важно, простим ли мы себе их сами, - назидательно промолвил Аполлоний Тианский, - нужно стараться не принести в этот мир еще больше страданий, а не пытаться найти лазейку на случай божьего суда. Тем более тот, кого люди хотят обхитрить, совсем не намерен их судить. Этот мир ему был необходим, чтобы где-то существовать.
   - А как же чудеса, - спросил вдруг молчавший до этого Менандр, - много людей видело, к примеру, как Йехошуа возвратил к жизни Лазаря из Вифании.
   - Я слышал про этот фокус, - ответил Аполлоний, - и знаю его секрет. Где-то далеко на западе, в долгих месяцах пути по морю, есть остров. Населяют его дикие племена антропофагов. Их жрецы умеют делать специальный порошок из иглобрюха, жабы-аги, морского червя, желчного пузыря и черепа человека, а также неизвестных тайных трав. Если подмешать этот порошок в еду или питье человека, он на трое суток умрет. Но в глубине его нутра душа не покинет свой дома, и после отведенного срока она просыпается. Человек снова оживает. Главное, правильно рассчитать время пробуждения. У меня был такой порошок, но я его весь израсходовал, пытаясь выяснить точный состав.
   - Значит, у кого-то из приближенных Йехошуа есть этот порошок... - задумчиво произнес Менандр.
   - Значит, не так уж бедны эти апостолы, - ответил Аполлоний, - порошок мертвецов можно выменять по цене один гран за половину таланта золота. А теперь, друзья, я должен сказать самое важное. В Александрии становится небезопасно. Евреи проникли повсюду и имеют большую власть. Всюду притесняют греков и потворствуют бесчинствам иудеев. Это началось недавно, раньше мы всегда были добрыми соседями. Мы хотим просить помощи императора. Калигула, молодой правитель, должен защитить нас.
   - Говорят, он беспощаден, зол и безумен, - задумчиво произнес Симон.
   - Калигула развратен, но не зол. Он живет чувствами, а не разумом. И вам предстоит склонить его на свою сторону. Но будьте осторожны. Евреи захотят вам помешать. До меня дошел слух, что они даже попытались навязать ему своего бога но, по счастью, Великий понтифик не стал их даже слушать. Но это только пока. Отправляйтесь в Рим, и по дороге расскажите всем об истине. Склоните людей на свою сторону.
   Аполлоний отозвал Симона в сторону и протянул неприметный мешочек.
   - Это красная тинктура. С ее помощью ты сможешь противостоять Архонтам. Я научил тебя всему. Теперь пришла пора тебе учить других. Ты больше не ведаешь страха, потому что ты познал. Освободи заблудших, очисти их от зла. Завтра утром вы отправляетесь. Я дам вам еды и немного денег.
   Отправились друзья в путь, и было это долгое время удивительных странствий и приключений.
  
   Глава VII.
  
   - Продолжение я расскажу тебе в следующий раз, - закончил Володя, - а сейчас я устал, тебе пора идти.
   - Как, - удивился я, - там же этот желтоглазый старик.
   - А, точно, - устало махнул рукой Володя, - ну, ты пешком не иди, на лифте спустись, да и все.
   На обратном пути я встретил своего знакомого Данилу. Мы разговорились с ним, он предложил устроиться на шоколадную фабрику Mars, там были свободные вакансии. Нужно было только пройти медосмотр, и мы договорились завтра утром пойти в поликлинику.
   Мама обрадовалась, когда я сообщил об этом, и сразу же дала мне деньги на медкнижку. Спать ложиться было рано, и я решил посидеть перед сном за компьютером. Мне стало интересно, что пишут в интернете о сегодняшнем дожде из животных но, как ни странно, Яндекс не предложил ни одной толковой ссылки об этом. Тогда я попробовал поискать через Гугл, и шестая ссылка была на какой-то форум, где пользователь интересовался природой этой аномалии. Я кликнул мышкой по ссылке но, к моему огорчению, вылезла странная надпись об ошибке HTTP Error Code 451. После продолжительного поиска я выяснил, что этот код применяется в случае, если страница запрещена цензурой. Это было очень странно.
   Я зашел к себе на страничку Вконтакте. У меня было одно неотвеченное сообщение. Я сразу подумал о Насте, и на сердце у меня стало теплее. Но это оказался один мой старый знакомый. Когда-то он занял у меня на одну ночь пять тысяч рублей, и уже год не отдавал. Тогда у меня не было проблем с деньгами, и я легко давал их в долг, а сейчас они мне были нужны как воздух. Мысль о том что, наверное, он решил отдать мне если не все, то хотя бы часть, заставила меня скорее кликнуть по носатой единичке. Сообщение было с таким содержанием: "Братан, привет. Тема есть. Давай, короче, возьмем на тебя кредит, сотку. Я буду выплачивать ее, и сразу же тебе отдам весь долг". Я был просто ошарашен его наглостью, и удалил сообщение, ничего не ответив.
   Настроение упало до нуля. Еще Настя, обещала позвонить, и продинамила. Надо было сделать это самому. Я достал телефон и нажал кнопку вызова, но там было пусто. Ни одного исходящего. Ни одного входящего или неотвеченного. Все звонки исчезли, когда я уронил телефон, а в телефонную книгу записать я забыл. Пришлось лечь спать пораньше.
   Кроме меня, Данила позвал еще двоих ребят. На следующий день мы поехали в больницу, и за две коробки конфет сделали медосмотр. В санэпидстанции было сложнее, пришлось заплатить восемьсот рублей официально, через сберкассу. Правда, анализы сдавать было не нужно, это лишняя головная боль и нам, и работникам СЭС -- печати поставили просто так.
   На работу нас устраивала компания Росконсалт. За это они забирают около тридцати процентов с каждой зарплаты. Устроиться в штат компании напрямую очень трудно, нужно пройти кучу тестирований, и берут далеко не всех. Зачем нужна схема с компанией подрядчиком, немного непонятно. Но, наверное, кормится от этого не один предприимчивый гондон. На шоколадки отправили только меня и Данила, остальных направили на производство кошачьего корма Китекэт. Забегая вперед, выдержали они там только одну смену.
   Уже на следующий день я поехал на фабрику. Меня встретила не очень красивая девушка, представительница Росконсалта. Она забрала документы и ушла делать пропуск, оставив меня с двумя толстыми девушками, тоже неофитами этого сладкого таинства. Про таинство это даже не преувеличение: я подписал бумагу о неразглашении, на территории нельзя пользоваться сотовым телефоном, везде стоят камеры. Компания Марс на грани паранойи в отношении промышленного шпионажа.
   В холле лежали глянцевые журналы, со страниц которых улыбающиеся люди рассказывали о делах компании. На одной из страниц я наткнулся на улыбающуюся девушку, представительницу династии -- владелицы корпорации. Она рассказывала о том, как любит свое дело, и о своих бесчисленных кошках. У нее были желтые глаза, возможно просто эффект фотосъемки, и она немного напоминала Вилли Вонку. Удивительно, что ее мир веселых богачей и сытых кошек, благотворительности и позитива существует совсем рядом с моим миром одиночества, нищеты, ненависти и постоянного страдания. К счастью, такие как она отгородились высокими заборами и охранными системами: одного взгляда на ее голливудскую улыбку хватило, чтобы возникло желание устроить для них семнадцатый год. На любую ухмылку авгура найдется улыбка Брейвика. Хотя, конечно, она ни в чем не виновата. Не виноват никто из людей. Все мы просто жертвы, просто несчастные дети.
   Работа моя состояла в том, чтобы снимать с конвейера кейсы с батончиками Милки Вэй и складывать в коробки. Это нужно было делать очень быстро, успевая собирать вручную эти самые коробки, а заполненные сталкивать на следующую ленту. С непривычки у меня получалось медленнее, чем у других. Рядом со мной стояла толстая молодая девушка, периодически рыгающая и распространяющая вокруг микс запахов чеснока и колбасы.
   Кормили на фабрике бесплатно, обедом и ланчем. Я боялся, что вся еда испорчена трупятиной, но опасения, к счастью, не оправдались. Я прекрасно пообедал овощными салатами и картофельной запеканкой. После двух часов стали переходить с Милки Вэя на Марс, и перенастройка оборудования заняла почти все время до конца смены, так что домой я пришел почти не уставшим.
   Следующая смена у меня выпала на ночь. Коробки с Марсом оказались гораздо тяжелее, и работать пришлось почти без перерывов. Пришла мысль о том, что полезно было бы воспринимать это как силовую тренировку, но тут же понял, что так думает каждый неудачник из тех, что стоят рядом. Сильными и уверенными они не выглядят. До четырех утра спать почти не хотелось, а потом стало труднее. Попробовал остановить внутренний диалог, но это оказалось невозможно. Предметы потеряли четкость очертаний, в голове стали появляться навязчивые мысли, вроде какой-нибудь строчки из песни, повторяющейся сотни раз. Часы стали врать, замедляя время. Мне показалось, что я попал в черную дыру, описанную Хокингом, и время разделилось на мое личное и время окружающих. Я представил, как по ленте конвейера едет человек. В начале появляется форма, она наполняется содержанием и одновременна нарастает снаружи, затем покрывается чем то коричневым, заворачивается в блестящую обертку, а в конце концов чьи-то бесстрастные руки кладут его в коробку и сразу же забывают.
   В столовой я заметил знакомого. Мы с ним вместе учились лет десять назал в колледже, по загадочной специальности "ремонт и тех. обслуживание транспортного радиоэлектронного оборудования". Я выдержал год, после чего с чувством выполненного долга успешно бросил учебу. Этого знакомого, Володю, я помнил как самодовольного индюка, поэтому начал сосредоточенно поедать брокколи, имитируя суперспособность "невидимость". Не сработало. Подсел ко мне.
   - Здорово! Ты давно здесь? - поинтересовался он у меня неестественно тонким, как у евнуха, голосом, даже не подумав поздороваться за руку, как подобает мужчине.
   - Нет, вторую смену только.
   - А ты чё тогда колледж-то бросил?
   - Просто в другой перевелся, - судорожно врал я.
   - Ясно. Другой тоже бросил, сто пудов. А то не работал бы тут грузчиком. Не зря я учился, теперь вот механиком тут работаю.
   - И что? - я начал терять терпение.
   - Ничего. Особо не напрягаюсь, получаю в два раза больше тебя.
   Володя явно получал удовольствие от разговора.
   - Ты, наверно, все время, пока учился, ждал этого момента, - улыбнулся я.
   - В смысле? - Володя не очень тонко понимал настроение разговора.
   - Да без всякого смысла. Меня устраивает моя зарплата.
   - Но ведь больше то - лучше, - загоготал мой навязчивый собеседник?
   - Чем это лучше?
   - Как это чем? Больше возможностей! Можешь больше себе позволить.
   - Если я вместо "Жигулевского" буду пить "Хайнекен", то врядли стану намного счастливей. А на основные потребности мне денег хватает.
   - Ты чё, придурок? Лучше уж "Хайнекен". Ты вообще как будто не в реальном мире живешь. Ладно, грузи коробки дальше. Пошел я к своим.
   Володя отсел от меня, а я задумался над его словами. Какая же реальность объективна, его или моя. Мне вдруг стало его жалко, такого несчастного, мечтающего о том, чтобы ему завидовали, теряющего без этого свою индивидуальность. Сейчас он сидит за столом, кладет в свою большую голову, а она у него даже больше моей, кусочки мышцы мертвой свиньи, и думает о том, какой он успешный, и какой я - неудачник. Какой все же противный тип, надо постараться его избегать.
   В семь часов я допустил роковую ошибку: увидел, что на коробках выставляется точное время, и получил возможность напрямую следить, как тянутся минуты. Оставшийся час длился около недели.
   Придя домой, я сразу завалился спать, но толком отдохнуть не удалось. Мне снилось, что город атакуют вражеские солдаты в желтой форме. Я пытался найти своих близких, но их нигде не было. Какой-то старик сказал, что всех пленных увозят на запад. Сам я обладал сверхспособностями и уничтожал врагов, как герой Шварценеггера в фильме Коммандо. В какой-то момент желтые солдаты меня окружили. Я избивал их руками и ногами, но место одного поверженного занимали двое новых, как головы Лернейской Гидры. Они навалились на меня и начали душить. Такой же панический страх и бессилие я испытал, когда впервые погружался в море с аквалангом. За секунду перед смертью я проснулся. Оказалось, что проспал я только сорок минут. Чтобы успокоиться, я позвонил по скайпу Насте. Мы немного поболтали ни о чем, и она предложила провести эту ночь вместе, на берегу Волги. Я с радостью согласился и взял у нее номер телефона.
   Нужно было собрать все необходимое. Майские ночи довольно холодные, не в пример июльским. Я положил в рюкзак жилетку и шапку, заварил в термосе чай по Володиному рецепту, сделал бутерброды с плавленым сыром и завернул их в фольгу.
   В восемь вечера я позвонил Насте и вышел из дома, она пошла мне навстречу. Несмотря на довольно раннее время, было довольно темно из-за туч. В какой-то момент солнце почти выглянуло, но лишь расплескало по небу раствор марганца, и горизонт жадно его проглотил. Я опять подумал, как давно не видел солнце. В детстве я специально глядел на него, чтобы чихнуть, и солнце было всегда и повсюду. Сейчас же я увидел его впервые за очень долгое время, но был рад и этому. Наверное, небесные гайцы лишили Гелиоса прав, а колесницу забрали на штрафстоянку.
   Несмотря на то, что мы встретились впервые, я не ощущал неловкости. Не то чтобы я сразу стал по-другому чувствовать мир, нет, просто мы обнялись и сразу стали одиноки вдвоем. А быть несчастными вдвоем уже не так страшно. Она была красивой, чуть ниже меня ростом, немного стеснительная, но очень открытая.
   На пляже было много людей, большинство были пьяны. Мы пошли дальше вдоль реки, и когда нашли подходящее место, вокруг не было ни души, только следы жизнедеятельности людей в виде куч мусора. Тучи куда-то пропали вместе с солнцем, и небо было усыпано звездами, как плечи офисного планктона перхотью. Луна, сочная, как кусок дыни, освещала землю не намного хуже стыдливого дневного светила.
   Мы собрали для костра все деревянное, что смогли найти, но дрова оказались сырыми. Нужна была бумага для розжига, перекати-поле слишком быстро прогорало. Настя нашла покрывало, забытое отдыхающими. Оно было черного цвета, с золотым восточным узором. Мы положили его под дрова и подожгли, и через пару минут костер уже вовсю пылал.
   -- Как же это волшебно, -- вдруг сказала Настя, -- и совсем рядом. Почему я за всю жизнь в первый раз вот так запросто вышла ночевать на берегу? Я чувствую себя живой.
   -- Да. Сейчас мы как никогда близки к богу.
   -- Как это? -- удивилась Настя, -- говорят, что дом бога в церкви.
   -- Нет, -- засмеялся я, -- там дом одного экспериментатора, ставящего опыты над этим миром. Как над мышами. Этот ваш бог даже выделил для себя любимчиков, одно кочевое племя. Чистая евгеника!
   -- Почему это этот бог наш? -- возмутилась Настя, -- я верю только в то, что я не самое высшее существо на свете.
   -- Зря. Ты -- высшее. -- Я поцеловал ее в губы.
   -- Значит, Адам и Ева это не выдумка? Или человек произошел от обезьяны?
   -- Человек произошел от обезьяны, которую бог создал по своему образу и подобию, -- примирительно заключил я.
   Сучья в костре весело трещали, и я чувствовал то же спокойствие и безопасность, что и мои предки сотни тысяч лет назад, когда сумели приручить этот живой огонь.
   Мы занимались любовь под немигающим взглядом луны, и было удивительно, что это невинное, детское счастье считается чем-то греховным, а религиозная нетерпимость, конформизм и лицемерие являются главными благодетелями этого странного мира. Мир двойной морали и тотального викторианства признает только секс за задернутыми занавесками и официальную проституцию. Видимо, что-то похожее почувствовала и Настя.
   -- Мы с тобой наверно для всех извращенцы, -- улыбнулась она, -- занимаемся сексом на лоне природы, как животные.
   Я погладил волосы на ее голове, лежащей на моих коленях.
   -- Нет, мы как раз честны в своих желаниях. Каждый человек на планете -- это гнусный извращенец, скрывающий от других свои мерзкие фантазии. И каждый человек на планете прекрасно это знает и понимает, насколько он ничтожен. Но это, впрочем, ничуть не мешает считать себя умным, интересным, ярким, по меньшей мере, симпатичным, достойным лучшей доли человеком, а других считать негодяями и подлецами. Даже наоборот, помогает.
   Настя нахмурилась:
   -- Ты всегда после секса такой мизантроп?
   -- Ага, и до секса тоже, а иногда и во время него, -- засмеялся я.
   Огонь давно погас, и мы с огромным трудом снова разожгли наш первобытный очаг. Мир вокруг посветлел, хотя и не намного. Я обыскал все небо, но солнца там не было. Мимо нас пробежала свора щенков, веселых и беззаботных, и я пожалел о том, что мне нечего им дать. Насте не понравился пряный вкус чая, и мне пришлось пить его в одиночку. Затем мы еще раз занялись любовью, спрятавшись в кустах от случайных глаз первых рыбаков и от всевидящего ока Google Maps.
   -- Я тебя в первый раз вижу, но уже люблю, -- сказала Настя, -- давай, мы никогда не будем жениться?
   -- Конечно, не будем. Потому что я тоже тебя люблю. Я женат на Свободе и люблю ее, брак с другой был бы адюльтером. Мне пришлось бы лгать, а ложь и измена это одно и то же.
   -- Хорошо. Только никогда не бросай меня.
   -- Ок.
   Настя со смехом ударила меня в плечо:
   -- Ах ты, ебаный циник. И давно ты такой?
   -- Еще с позапрошлой жизни! И вообще, как писал один француз, в жизни есть только пенис и математика!
   Она рассказала мне про свои проблемы. Зарплаты ее хватало только на проезд и еду, были долги за комнату и куча кредитов. Судя по всему, она совершенно не умела обращаться с деньгами, тратя сразу все, а потом живя впроголодь. Родители ей не помогали, даже наоборот, мама периодически просила денег в долг, естественно, без отдачи.
   Мы собрали за собой мусор, и пошли в город. Насте нужно было к восьми на работу. За последние сорок восемь часов я спал чуть больше получаса, и реальность начала терять формы, внутреннее смешалось с внешним, я будто бы попал в картину испанского сумасброда. Эта ночь оказалась чем-то очень важным, что я не сумел удержать в руках. Святая ночь, ночь кровавого пламени и холодной воли, ночь памяти Фридриха Ницше и Артура Шопенгауэра, предтеча долгой зимы и бесконечного страха, ночь созвездия лемнискаты -- она стала ничем, ведь нет разницы между тем, что было пять минут назад, и тем, что пять миллионов лет назад. У меня осталась любовь, но ее съест время и внешняя жизнь. Агонизирующий мир, кривляющийся в танце, отравленный амфетаминами, ослабленный пресыщенностью и расплескавший себя в случайных связях, сгорающий в огне, но не прекращающий танцы, как "Хромая лошадь", этот мир способен только на одно -- на убийство любви.
   Я сел на маршрутку, изо всех сил стараясь не уснуть.
   Работа вернула меня в социум, реальность снова затвердела и стала очевидной. Кошмары меня покинули, с Настей мы проводили почти все общее свободное время. Снег растаял везде, кроме небольших участков вдоль бордюров. И даже там, он не был похож на снег, а скорее на заледенелую грязь. Я не мог найти время, чтобы навестить Володю.
   Как-то мы с Настей у меня дома ужасно напились. Мама в это время была в соседней комнате. У нее хронический бронхит и постоянный кашель, а тут еще она где-то простыла, и кашляла громче обычного. Я стеснялся этого перед Настей, и мне было стыдно перед самим собой за это мерзкое чувство. С другой стороны, Настя постоянно бегала на балкон покурить, и я боялся, что мама заметит это: в нашей семье не курил никто, и это считалось чем-то предосудительным. Правда, кроме меня у нас никто и не пил, но это меня мало волновало. Вот так и проходил тот вечер, я сидел и переживал, что мама с Настей подумают друг про друга нехорошо, при этом сам опрокидывал в себя рюмку за рюмкой, нисколько не стыдясь. Приходил Леха, попросил в долг пятьсот рублей. Под влиянием алкоголя на меня нахлынуло братское чувство, и я отдал ему последние деньги, несмотря на то, что до зарплаты было еще две недели.
   Ближе к ночи Настя уснула. Я лежал на диване, фоном по телевизору шли новости: Владимир Путин говорил дежурные фразы о том, что виновные будут наказаны и главное это стабильность. Этот выпуск новостей обычно включают каждую весну, меняя для маскировки ведущих. Вдруг мое внимание привлекла лошадь, стоящая за спиной повелителя. Она смотрела в камеру и время от времени кивала с задумчивым видом. Я вытаращил глаза, когнитивный диссонанс был неимоверный. Лошадь не могла там находиться, это, наверное, глупая шутка монтажиста. Я уснул, и мне снился мой старый знакомый, шумерский бог Нергал. Он был в виде крылатого льва с человеческим лицом, и смотрел на меня пристально. Я пытался скрыться от его взгляда, как хоббит от Всевидящего Ока, но скрыться от бога невозможно.
   Разбудила меня Настя. Было уже утро. Она сказала, что я стонал во сне. Ей нужно было ехать в банк, платить кредит. Я проводил ее до остановки. Домой мне не хотелось, на работу нужно было только к восьми вечера, поэтому я решил навестить Володю.
   Денег на проезд у меня не было, пришлось идти пешком. На зиму большинство строек города впадали в анабиоз, теперь же с новой силой поползли вширь и вверх метастазы элитных новостроек и торговых центров, подъемные краны приветствовали новых узбеков в фуфайках и оранжевых касках фашистскими салютами своих башен. Неуклонно росло количество заводов, дымящих с промзоны. "Так вот откуда берутся облака" - подумал я. Из каждой трубы, как мыльный пузырь, медленно выдувался черный барашек ядовитых соединений. Все они были мертворожденными и застывшими, наверно, это они спрятали солнце.
   Володя, поздоровавшись со мной, недовольно поморщился:
   - Когда уже ты придешь без этого амбре?
   - Извини, - виновато улыбнулся я, - вчера с девушкой немного выпили за ужином.
   - Ты, прости господи, не еду запивал, ты синьку свою закусывал! В запое поди был, давненько не заглядывал совсем.
   - А, нет! Я на работу устроился. Делаю жизнь немного слаще, шоколад произвожу.
   - О-о-о! - усмехнулся Володя, - кто был никем, то встанет в семь! Ну и как тебе? Девушка, работа, - тут не до бунта.
   - Зря смеешься, - немного обиделся я, - лучше уж производить что-то, чем быть адвокатом или еще каким-нибудь нотариусом. Хотя там тоже много несправедливости. Например, за сутки фабрика производит восемьдесят тонн Milky Way, из них три тонны по разным причинам уходит в брак. Так вот, фабрика тщательно следит, чтобы шоколад был уничтожен. На фоне голодающей половины планеты это какое-то лицемерное расточительство, ведь они себя еще позиционируют как экологически и социально лояльную компанию.
   - Хе-хе, Ги Дебор, наверно, в недоумении чешет в аду свой простреленный висок, когда видит, как вы уничтожаете Млечный путь - горько пошутил Володя.
   - Млечный путь? - я посмотрел на него с недоумением.
   - Ну да. Милки вэй, прости господи, - млечный путь. Чумацкий шлях, если на украинском.
   - А, и точно.
   До меня дошло, наконец, что все эти криэйторы и маркетологи давным-давно добрались и до меня. Почему-то я считал себя защищенным от них своей искренней ненавистью. Но раз за всю жизнь я ни разу не обратил внимание, что шоколад называется Млечный Путь, зато с детства помнил, что молоко вдвойне вкусней, если это Милки Вэй, - все было безнадежно печально.
   - А ты не обращал внимания? - прочитал мои мысли Володя.
   - Ага, - послушно кивнул я.
   - Ну, пусть тебе разорвет шаблоны немножко. Пойми, ты не оригинален. И бунт твой навязан тебе, теми же, кстати, силами. Они, как саккулина, паразитируют в твоей голове.
   - Саккулина? - не понял я.
   - Да, это такой рачок. Он присоединяется к телу краба и высасывает все из него потихоньку. Здоровый краб, к примеру, может заново отрастить потерянную клешню, а зараженный уже нет. Не может он и размножаться, зато о яйцах своего паразита заботится, как о своих.
   Мне стало грустно. Я понял, какой конец ждет больного краба. Я представил, как он защищает яйца саккулины, наивно полагая, что это его потомство.
   - Представь, - вдруг вспомнил я, - вчера смотрел новости, и спьяну мне почудилось, что Путину лошадь помогает. Стоит такая сзади и кивает одобрительно.
   - А, это Инцитат, не беспокойся. Все нормально. Он давно уже там. Его еще Калигула сенатором сделал и кандидатом на должность консула. Кстати, скажу по секрету, это был самый достойный из кандидатов.
   Я недоуменно замолчал.
   - Да, кстати, - вдруг вспомнил я, - в интернете нет ничего про тот дождь из жаб. Была одна ссылка, да ошибка вылезла. Ошибка 451, запрещено цензурой.
   - Вот это остроумно они придумали, - расхохотался Володя, - ты аккуратней по этим ссылкам кликай, придет к тебе брандмейстер, ты ему что, про коня, который Путину помогает, расскажешь? Остроумно, тонко они придумали. Молодцы.
   - Да уж, везде цензура. По-моему, Путин сошел с ума от неограниченной власти, что твой Калигула. Тогда и с конем все понятнее становится.
   - Смешные вы, революционеры, - с горечью вздохнул Володя, - всегда у вас претензии к кому-то, и никогда - к себе. Если бы Ленин или Бакунин больше рефлексировали, глядишь, и жизнь была бы, если не лучше, так хоть безопаснее. Да что с вас взять то, прости господи, с бесов...
   - Володя, ты сейчас не прав. Тираны, они и есть - тираны... Путин продолжает безумный курс Ельцина, только вдобавок развалил науку и образование. Путин - сильный политик, но зачем нам сильный Ельцин?
   - А что лучше то? - прервал меня Володя.
   - Да хоть тот же социализм!
   - Какой социализм? При третьем Рейхе тоже был социализм. Они так и говорили: социализм - это значит много работать.
   - Слушай, - я попытался успокоить разгоряченного Володю, - ты же знаешь, я не разбираюсь в политике, и вообще не очень умен...
   - Конечно, я знаю, что ты не умен. Да и бунт весь твой в том, что ты по пьяни девушке своей грозишься революцию устроить, да шоколадки с фабрики воруешь.
   - Откуда ты знаешь?
   - Ты же сам сказал про девушку. А что такие бравые ребята, как ты, им в спальне перед сексом рассказывают, и так понятно. Герои.
   - Нет, - покраснел я, - про шоколадки-то, откуда знаешь?
   - Да и ежу понятно, что вам воровать разрешают. И ловят наверно раз в полгода кого-нибудь, чтоб меру знали. Ты думаешь, умнее всех этих упырей, которые в жизни тяжелее пресс-папье ничего не поднимали? Ну, нет.
   - Я не пойму, Володь, ты считаешь, что лучше быть терпилами и рабами? Революция сначала происходит в головах, погромы уже потом. Лучше быть Марвином, чем Джобсом.
   - Вот этого-то я и боюсь, - тихо произнес Володя, - один француз метко подметил, что гильотина - это Гонкуровская премия за преступление. Мне тебя жалко. В конце концов, тебе есть, где спать, и есть, что есть, уж прости за тавтологию. А нищего от богатого сейчас отличает только лейбл на одежде и название телефона. Просто эти различия кажутся людям жизненно важными, ходячие мертвецы отдаются производству денег с еще большей страстью, чтобы повысить свой статус. Постоянная борьба за телефон более престижной марки становится самой жизнью, реальностью. Любая попытка отклониться от этой борьбы воспринимается как патология или, что еще страшнее, кокетства. У тебя широкая душа, тебе хочется не просто крутой телефон. Ты понимаешь, что работаешь только для того, чтобы платить налоги и обогащать миллиардеров. Остатков зарплаты тебе хватает, чтобы покушать, купить кое-какую одежду и платить за транспорт. Вот тебе и хочется получить доступ к самому элитному потреблению, а нынешнюю элиту отправить на свалку. Лучше успокойся. Все это лишь суета, точно тебе говорю.
   - Ты как всегда прав... - вздохнул я, - как же, наверно, противно быть президентом. Править этими баранами, которые смотрят в рот...
   Володя ничего не ответил. Затянулось густое неловкое молчание, мне стало не по себе. Я заметил его скрипку, одиноко покоящуюся на диване, и взял ее в руки. Володя насторожился. Впервые в жизни я держал этот музыкальный инструмент. Искушение было сильнее меня, и я приладил смычок к струнам, и уверенной рукой сделал два пилящих движения. Раздался душераздирающий стон. Наверное, так ревут лисы, попавшие в полнолуние в капкан охотника. Тут были боль, отчаяние и скорая гибель.
   - Много у нас диковин, каждый мудак - Бетховен, - засмеялся Володя, - перестань мучить инструмент.
   - Извини, - виновато улыбнулся я, - всегда мечтал играть на скрипке, да слуха нет музыкального. Слушай, а расскажи, что было дальше с Симоном Волхвом. Когда они из Александрии ушли.
   - Хорошо, сейчас расскажу, сколько успею.
   Володя не спеша заварил свой чай, разлил по чашкам дымящийся ароматный напиток. Он поставил на стол мед, масло и белый хлеб, но сам есть не стал. Я с удовольствием подкрепился, и он продолжил удивительную историю о событиях, что произошли две тысячи лет назад.
  
   Глава VIII.
  
   После прощания с Аполлонием Тианским Симон сделался неразговорчивым, обществу спутников он предпочитал уединенные размышления, и только в деревнях и городах он будто бы снова оживал. Говорил он громко, сильно, и большие толпы собирались послушать нового пророка. Большинство не верило ему, слишком много фокусников выдавало себя за Спасителя, но находились и те, кто бросали все и следовали за ним. Обычно это были люди умные, но не умеющие быть счастливыми. Так дошел Симон до своих родных земель, а с ним шло еще четырнадцать человек, прислушиваясь к каждому слову своего пророка, и падали семена истины в плодородную землю. Зашел Симон в город Шомрон, но те, кто знали его раньше, не могли теперь признать - так он изменился. Черная густая борода, жесткая, как колючка в пустыне, огонь, должно быть, самого Гефеста в глазах, и удивительная сила в словах его. Как и в других городах, быстро собрался народ, в ожидании зрелища. Люди, привыкшие каждый день трудится только для того, чтобы наступил следующий день, были рады любому событию, выходящему за рамки этого колеса рутины, перемалывающего каждого. Рассказал Симон собравшимся удивительные вещи:
   "Было мне Великое откровение, и открылась тогда истина. Существуют два порождения эонов, все собой обнимающих, без начала  и конца, происходящих из одного корня - Силы, которая есть Тишина, невидимая и непостижимая. Одно порождение появляется в вышине, а именно - великая сила, которая есть универсальный Ум, правящий всем - мужское. Другая сила внизу - Мысль, великое женское, все породившее. Дополняя друг друга, они образуют пару. Между ними помещается неосязаемый воздух, безначальный и беспредельный. Внутри находится Отец, создающий и кормящий все то, что имеет начало  и чему положен предел. Он и есть мужская-женская сила, подобная   Предсуществующей Беспредельной Силе, не имеющей начала и существующей в одиночестве"
   Прервал Симона крик из толпы:
   - Самозванец! Лжец! Твое ученье лживо, и ты сын лукавого.
   Симон посмотрел на кричащего. Это был нищий, в лохмотьях, с безумными глазами.
   - Почему ты так сказал? - обратился к нему Симон.
   - Потому что я видел Мессию. Имя ему Доситей. И он спасает, и искупляет. А ты лживая змея, ищешь легковерных. Но здесь тебе таких не найти.
   - Спасение твое единственно в очищении от зла. А Мессию твоего я хочу знать. Где мне его найти?
   - Ты можешь найти его в финикийском городе Тир. Но зачем вошь ищет руку, которая ее раздавит? Последуй моему совету. Раздай имущество свое и кинься в ноги Истинному. Вот и все, что я могу тебе сказать.
   - Спасибо тебе, - ответил на прощанье нищему Симон, - я знаю, ты хочешь мне блага.
   Симон и его спутники уже вышли за городские ворота, когда их нагнал всадник на вороном коне. Он отозвал в сторону Симона. Менандр было воспротивился этому, потому что испугался, что всадник хочет убить молодого пророка, но Симон жестом остановил его. Когда они отошли в сторону, спешившийся всадник заговорил:
   - Ты великий оратор, Симон. И люди тебе верят. Мой хозяин восхищается тобой.
   - Кто твой хозяин и почему он не явился сам? - перебил его Симон.
   - Прости, но я не могу сказать. Симон, могучие силы используют тебя, чтобы посеять раздор между евреями и греками. Они научили тебя, как принести смуту. Мы просим тебя не рушить хрупкий мир. В знак нашей дружбы, мы хотим подарить тебе небольшой мешочек с золотом. А если ты вместо своего учения будешь нести людям весть о спасении, которое обещал нам Йехошуа, то мы дадим тебе столько серебряных динариев, сколько ты весишь сам. Не торопись с ответом. Мы сами найдем тебя.
   С этими словами незнакомец сунул в руку Симона мешочек размером с грушу, сел на коня и ускакал обратно в сторону Шомрона. Симон спрятал золото и вернулся к своим спутникам. Он без утайки рассказал им все, опустив только историю с деньгами.
   Путники остановились в пещерах в часе ходьбы от Тира. Симон приказал ждать его столько, сколько потребуется, а сам отправился в город, разузнать все о новом Мессии.
   Под видом нищего пилигрима он вошел в древний город Тир. Морской порт, город утопал в роскоши, но это была не уходящее вглубь веков роскошь Рима, скорее это было неожиданное свалившееся на голову горожан богатство. Тир словно пытался показать своим гостям весь свой драгоценный блеск, момент сиюминутного расцвета.
   Симон побродил по порту, расспрашивая людей в трактирах о знаменитом Мессии Доситее. К его удивлению, большинство людей даже не слышали о нем. Наконец, ему повезло, один трактирщик рассказал, что о Месси то он слышал, и даже видел. Но, дескать, это не Спаситель, а наоборот, губитель душ, да к тому же, по-видимому, еврей. Учит он тому, что после смерти ничего нет, и называет себя Мессией, о котором говорило пророчество. Раньше Доситей был учеником Иоанна Крестителя, а теперь у него самого тридцать учеников, что является лунным числом. Также трактирщик объяснил, где располагается дом, в котором обитает Доситей с учениками.
   Симон поблагодарил его, дал монету и отправился туда, куда указал трактирщик. Найти искомое место не составило труда, несмотря на то, что была уже ночь, темная и беззвездная. Вдруг его внимание привлекли две фигуры, мужская и женская, выходившие из дома Доситея. Симон надел капюшон и в своей темной одежде слился со стеной, окружавшей двухэтажный дом. Фигуры остановились прямо напротив него, и Симон разглядел их. Мужчина был со строгим лицом, скулы его выделялись, а на поясе висел кинжал. Женщина же была небывалой красоты, большеглазая, стройная, высокая, длинные черные волосы спадали ей на плечи и окутали молодое сердце Симона словно в кокон. Из черной подворотни вышел еще один мужчина и быстро подошел к ним. Он протянул первому мужчине монету, взял женщину за руку и повел за собой. Симон понял, что эта женщина блудница. Тогда он снова направился в порт.
   - Ну что, нашел ты Мессию, который спасет иудеев? - спросил его с насмешкой знакомый трактирщик.
   - Я нашел гораздо больше, чем спасение, - ответил ему Симон, - я нашел там праматерь, породившую ангелов и архангелов. Она вышла из дома Доситея, полная скорби. Ты не знаешь, кто она?
   - Эта родительница ангелов, - засмеялся трактирщик, - блудница Елена. За пару монет ты сможешь попробовать зачать с ней ангела или даже архангела.
   - Но что она делала у Доситея?
   - Она тоже его ученица. Их, как ты знаешь, тридцать, и они символизируют лунный месяц, а блудница Елена - сама луна и есть.
   Симон снова поблагодарил трактирщика, дал ему еще одну монету и отправился в пещеры, к своим друзьям. Из-за туч показалась круглая луна, освещая ему путь. Симон вглядывался в нее, и ему померещилось, будто лежит там на ложе он сам, а у его ног сидит Елена, покорная и прекрасная.
   Не говоря ни слова, он вошел в пещеру и лег спать на овечьих шкурах. Его спутники подивились этому, но больше порадовались тому, что с Симоном все в порядке, и уснули, наконец, тоже.
   Наутро Симон отозвал Менандра и поведал ему все то, что узнал о Доситее. "У меня есть для тебя поручение, - добавил он, - у Доситея среди учеников я увидел женщину, ее зовут Елена. Мне открылось, что она есть Первая Мысль, Эннойа. Она породила Эоны, но ужаснулась и спустилась в низшие сферы. Там ее схватили те силы, которые она породила, и заперли в человеческое тело, чтобы не дать вернуться к отцу. В мире людей над ней надругались, и как жилища, меняет она тела, с самого сотворения мира. Эоны, сотворившие космос твердых материй, не дают ей вспомнить, кем она является. Она является той самой Прекрасной Еленой, которую похитил Парис, сын Приама. Стехисор, обесчесчивший ее в своей поэме, был лишен зрения. Ему пришлось написать хвалебную Полинодию, славящую Елену, чтобы зрение вернулось к нему. И теперь, когда я нашел заблудшую Премудрость, я должен вернуть ей память о том, кем она является. Я дам тебе денег, и ты выкупишь ее у лже-Мессии Доситея. Никто не справится с этим лучше себя. Но не открывай ему, зачем тебе Елена".
   Сказав это, Симон отдал Менандру деньги, полученные от всадника близ Шомрона, и удалился для раздумий куда-то к безжизненным скалам, спускающимся к самому морю. Вода была неспокойна, и белая пена взбивалась вокруг серых прибрежных камней. Понял тогда Симон, что море живо, и море бессмертно, а люди мертвы, и лишь по милости Абраксаса умеют некоторое время двигаться, и даже плясать и петь. Но потом Абраксас берет новые куклы, а старые закапывают в землю, чтобы мудрые черви могли продлить себе жизнь. И горько стало Симону от того, что немногие люди спасутся. Но потом он подумал, что небытие лучше страдания, и на душе его посветлело.
   Менандр вернулся к вечеру, и рассказал, что встретился с Доситеем и поговорил с глазу на глаз. Тот отказался продавать Елену, потому что в его секте она была воплощением луны. И потом, добавил он, столько золота она для него приносит за год. На прощание он сказал, что продаст ее не меньше, чем за пять мин чистого золота. "Спасибо, мой друг, - ответил ему Симон, - а ты мне скорее друг, чем ученик. Если Доситей не захотел продать ее, значит, я заберу бесплатно и ее, и его последователей, и его самого".
   Сказав это, Симон удалился на свои любимые скалы, вернувшись только к полудню следующего дня. Ученики окружили его, радостные и любящие. Симон возвестил им свое новое откровение:
   "Сокровенный Бог невыразим и непознаваем. Он - за гранью человеческого разумения.   Свет же, являясь частью Отца, в итоге захватывается материей в человеческое тело, куда была отдана блудница Елена - она же София, или Мудрость. После смерти тела Душа освобождается от земных пут и устремляется к своему исходному непорочному состоянию. Но на ее пути встает стена опыта,   приобретенного ею во время земной жизни плотского человека. Душа эманации Софии - женского начала, запятнанная материальным миром, оказывается плененной, переходя из одного женского тела в другое. В каждой материальной женщине существует та самая ошибка Софии, которая способствует постоянному порождению изъяна в этом мире путем рождения новых материальных людей. То, что пятнает Душу - Зло, которое есть страх и привязанность к материальному миру. Не бойтесь ничего. Что наверху, то и внизу. Вы должны постигнуть Бога, и сможете управлять Эонами. Человек, слившийся с Абраксасом, выше Ялдабаофа, которому молятся глупцы. Следуйте за мной, и я выведу вас к горным озерам, где вода чиста. Я возьму с собой всех, кто захочет пойти, но мир материи останется заблудшим. Помните, прохладный ветер горных вершин откроет больше, чем затхлая мудрость болот.
   Сказав это, Симон пошел в сторону города, оставив опять своих учеников без пастыря думать над его словами в одиночестве. В Тире Симон прямиком направился к дому Доситея. Дверь ему открыл угрюмый коренастый еврей с узко посаженными глазами. Он молча и оценивающе смотрел на Симона, не говоря ни слова. Наконец, последний не выдержал:
   - Я пришел к Доситею.
   - Зачем? - хрипло спросил еврей.
   - Я хочу стать его учеником.
   - У него уже есть ученики. Проваливай, лучше стань учеником пастуха.
   - Ты не очень-то гостеприимен.
   Вдруг из глубины дома раздался спокойный, немного женственный голос:
   - Аарон, кто к нам пришел? Почему ты не пускаешь на порог нашего гостя?
   Тут же появился и обладатель голоса, высокий красивый мужчина, возрастом около тридцати пяти лет. В руке он держал факел.
   - Кто ты, и зачем явился в этот дом? - обратился он к Симону.
   - Я бедный странник. До меня дошла весть, что миру явился Мессия, и я хочу стать твоим учеником.
   - У меня уже есть тридцать учеников, а больше мне не нужно.
   - Тогда позволь мне служить тебе, - смиренно попросил Симон.
   - Хорошо. Тогда ты будешь готовить нам еду, а в случае смерти какого-нибудь ученика, ты займешь его место. Проходи, ты отвлек нас от важного занятия. Ты можешь понаблюдать со стороны, если пообещаешь не мешать.
   - Обещаю внимательно смотреть за тобой, Доситей.
   Они прошли в большую комнату, где сидели на полу двадцать девять человек, образовав окружность. В центре на постаменте стояло два зеркала, а между ними помещалась горящая свеча. Она отражалась в бесконечном коридоре, образованном зеркалами. Из смежной комнаты навстречу Доситею вышла Елена, облаченная в белые одежды. Голову ее скрывал капюшон, но это точно была она, Симон сразу узнал этот тонкий стан, изящные изгибы рук. Жестом Доситей указал ему не проходить в комнату, остаться в проходе. Сам же он взял за руку Елену и обратился к ученикам:
   - Тридцать лун, но луна одна, тридцать учеников, но Мессия один, тридцать раз уплотнилась мысль, чтобы стать материей, тьма становится прахом, свет остается истиной. Астарта, довольно оплакивать мужа, я вернулся к тебе. Очиститесь от зла, довольно кормить демонов. Избранные мной спасутся!
   Сказав это, он скинул с себя одежды, Елена последовала его примеру. У Симона закружилась голова от волнения, глядя на ее тело. Небольшая упругая грудь, обрамленная черными волосами, спадавшими с плеч, совсем еще детский пушок там, где у женщин обычно густые жесткие волосы, небольшие ямочки сзади. Симон вдруг понял, какая она еще юная, гораздо младше него. Тем временем слуга, не впускавший в дом Симона, зашел в комнату с жертвенным петухом в руках. Доситей отрезал голову птице и окропил кровью тело своей любовницы. Голову Симона кружило от вожделения и дыма, заполнявшего комнату. Елена бесстыдно раздвинула ноги, и Доситей вошел в нее своей восставшей плотью. Молодой Симон почувствовал жгучую ревность к нему. Он нащупал на поясе мешочек, который ему дал Аполлоний, и громко захохотал. Все разом обернули голову в его сторону.
   - Ловко этот мошенник вас обманул, - громко заговорил Симон, обращаясь ко всем, - ради этого представления вы тут собрались? Доситей не учит вас знаниям не потому, что хочет скрыть их от вас, а потому, что сам их не имеет! Он сделал вас своими слугами, вы приносите ему еду и золото, а он совокупляется за это в вашем присутствии, измазавшись кровью несчастного петуха.
   - Ах ты, шакал! - Закричал Доситей, прекративший свое дело, - зря я пустил тебя в свой дом и хотел сделать учеником. Ты назвал совокуплением акт любви Мессии и Луны! Видно, придется научить тебя хорошим манерам.
   С этими словами Доситей взял палку и пошел в сторону Симона. Его ученики, до этого сидевшие, будто завороженные картиной небывалого богохульства, решили, наконец, придти на помощь своему учителю, и стали подниматься со своих мест.
   - Луны? - усмехнулся Симон, - тогда расскажи своим рабам, как чуть не продал ее. Только то, что у моего друга не хватило денег, спасло твое сегодняшнее представление. А если бы хватило, ты бы, верно, сказал всем, что она отправилась к Гадесу?
   С этими словами Симон достал из мешочка щепотку пыли и дунул вверх. Затем он закрыл глаза, но удара не последовало. Он стоял с закрытыми глазами минуту, и было похоже, что только тело его осталось стоять в дверях комнаты мистерий, а дух где-то далеко. Вернул его на землю единый вздох изумления толпы и отчаянный голос Доситея:
   - Что ты сделал со мной? Кто ты, бог или демон? Может быть, ты сам Мелькарт, явившийся, чтобы возвестить о конце времен? Я вижу перед собой призрака.
   Симон открыл глаза и увидел, что Доситей, выбросив палку, в изумлении смотрит на него. Тогда он обратил взор на себя и увидел, что от него остались только очертания, и еще что он легок, как воздух. Симон вознесся вверх на один локоть.
   - Я человек, владеющий знанием, - ответил он ему, - и во мне есть дыхание тех, кто сильнее бога, перед которым ты трепещешь.
   - Могу ли я стать твоим учеником?- с мольбой в голосе обратился к нему Доситей.
   - Нет. Ты должен всю свою жизнь трудиться, чтобы искупить свою вину за то, что обманывал доверчивых. Я забираю у тебя самое дорогое, твою Астарту.
   Симон жестом показал Елене следовать за собой, и вместе они покинули изумленных учеников лживого Мессии. На улицах Тира Симон снова обрел свою плоть, и провел остаток ночи и все утро до полудня в пещере за городской стеной в объятиях Елены. По злой иронии судьбы, в эту же пещеру удалился через короткое время опозоренный Доситей, где и умер вскорости от голода. Симона же встретили с почестями его ученики, и еще раз подивились, как им повезло встретить на пути настоящего мудреца в юном теле. А за Симоном, с легкой руки свидетелей чуда в доме Доситея, закрепилось прозвище Маг.
   Долог и труден был путь, многие селения встречали Симона враждебно, но из сотен ненавистников обычно находились один или два человека, поверивших ему, и присоединившихся к его пастве. Часто уходил Симон один в ночь, гулял под звездами, размышлял и ждал. Ждал, когда мир поднебесный примет его, как приняли эти звезды, моргающие над головой. Ждал, когда силы и знаний его хватит на то, чтобы спасти всех. Ждал встречи со своим старым учителем. Ждал новых вестей из Рима, и особенно ждал всадника, скрывающего свое лицо. Люди, поверившие ему, не давали тоске завладеть им. Елена раскрывала ему свое тело по первому же слову, она училась угадывать все намеки и настроения Симона Мага.
   Таинственный всадник нашел Симона в городе Сидон, и на этот раз он был на белоснежном арабском скакуне. Он пригласил Симона прогуляться по городскому саду, в тени раскидистых деревьев, где мог спокойно попастись его прекрасный жеребец. Долгое время они шли молча.
   - Сначала мы думали, что это ты убил Иегуду, - заговорил вдруг незнакомец, - и украл его книгу. Мы думали, это ты тайно создал секту поклоняющихся Каину. Но потом выяснили, что ты тогда еще был слишком юн, а значит и глуп, чтобы сделать это.
   - Я не убийца, - тихим голосом ответил Симон, - я хочу не править, но исправить. Я не учу поклоняться убийце, кем бы он ни был. В мире и так хватает зла...
   - Знаю! - оборвал его незнакомец. - Но твое учение соблазняет сомневающихся и мешает нам. Мы слышали про твою комедию в доме Доситея. Несчастный настолько поверил в твою силу, что и не приметил маски Доссена. Признайся, ловко ты его надул? Еще и увел с собой Елену, любимую его ученицу. Где ты научился таким трюкам?
   - В моей жизни не было места комедиям. Действительность сорвала с моих ног соккусы. В остальном, кстати, она продемонстрировала удивительное равнодушие. Я не хотел зла Доситею, но он был лжец...
   - Как и ты! - крикнул незнакомец, и тут же замолчал, словно устыдившись своей несдержанности. Несколько минут они шли молча, думая о своем. Городской сад был безлюден, днем все жители города потом, кровью, обманом или насилием добывали хлеб себе и тем, кто им дорог. Мысль об этом наполнила сердце Симона грустью и жалостью.
   - Ладно, это не самое важное, - подал голос незнакомец, - мы здесь не ради бесед. Мои хозяева просят привезти им твой ответ.
   - Вы хотите лишить людей шансов на спасение, потуже затянуть кандалы, - Симон остановился и посмотрел незнакомцу в его светло-карие, будто выжженные солнцем глаза. Тот тоже остановился и спокойно выдержал пристальный взгляд. Наконец, его губы скривились в презрительной усмешке:
   - А даже если так? Люди порочны, ты это знаешь сам. Мы хотим, чтобы люди боялись творить зло. Ведь даже самые добродетельные люди порочны. Человек сделан из навоза и огня. Я не спорю, иногда человек мечтает совершить подвиг, пожертвовать собой ради других. Но в остальное время он представляет, как насильно совокупляется с плачущей рабыней, покорной и юной. Мы хотим защитить людей друг от друга.
   - Но кто решит, что добро, а что зло?
   - Эти заповеди нам дал Моисей! Декалог существует с древних времен, и наша цель - диктатура не судьи, но Закона!
   - Вашего закона. Но вы же говорите, что нас такими создал ваш Бог.
   - Он дал нам свободу воли!
   - Тогда почему вы хотите отнять у других эту свободу? Свободу не только жизни, но даже и свободу мыслей?
   - Ты должен поговорить с моими хозяевами, - помолчав минуту, сказал незнакомец, - эти философские беседы - не мое дело. Я всего лишь слуга. Если не хочешь быть с нами, просто не мешай. И отдай нам свою паству. Вспомни, ты уже принял задаток. С севера сюда едут мои хозяева, и со дня на день они будут тут. Дождись их. Подумай хорошо. Хоть тебя и считают магом, лучше быть богатым и живым, чем немым и обездвиженным. И помни, у тебя есть Елена. Она мне понравилась. Все, теперь мне пора. Думай, Симон, и думай хорошо.
   С этими словами незнакомец быстро пошел туда, где он оставил своего коня. "Должно быть, у него очень серьезные покровители даже здесь, - подумал Симон, - раз он оставляет без присмотра такого скакуна, и не боится, что его украдут".
   Вечером Симон объявил своим ученикам, что пришло время расставания.
   - Вы знаете истину, вы знаете правду, не дайте обмануть себя славящим плоть, славящим страдание и славящим похоть. Не истязайте свое тело, ибо нет от этого прока, и не станете вы этим ближе к пониманию. Не ублажайте свою плоть, ибо ведет это к ее развращению, и делает вас дальше к пониманию. Бог наказывающий есть князь мира сего, обходите стороной его приспешников. Спасение в вас, а не в церкви. Я не бог, как говорят обо мне, я человек, но сила во мне больше силы бога, которого они восхваляют. Эта сила дана всем, постигшим Истину, так что устремляйтесь. Чтоб закрепить веру вашу печатью последнее вот знамение. Играйте музыку.
   Один из учеников, бывший ранее бродячим музыкантом, достал флейту Пана и заиграл грустную мелодию, в знак скорого расставания с учителем.
   - Нет, не эту, - крикнул Симон Маг, - играй веселую песню. Не время скорби.
   Из флейты полилась мелодия, уносящая души в поля к нимфам, танцующим вокруг Диониса, к цветущим лугам и лесам, полных древних тайн. Все присутствующие, а их было уже не меньше восьмидесяти человек, невольно затанцевали: у кого пустилась в пляс только рука или нога, а некоторые закружились в танце, будто флейта была волшебной. Симон довольно улыбнулся. Затем он подошел к статуе Деяниры, безмолвно взирающей на происходящее, закрыл глаза и зашевелил губами, а затем дунул на ее лоб. Статуя, к ужасу и восхищению всех, кто это видел, медленно зашевелилась. Затем, будто пробуждаясь от сна, она встряхнула головой и пустилась в пляс. Дальше все уже перестали сдерживать себя и стали танцевать под музыку, льющуюся из флейты Пана. Лишь когда закат обагрил кровью небо Финикии, Симон приказал музыканту остановиться. Тут же Деянира заняла свое место и встала в ту свою позу, в которой и застала много лет спустя разрушительные дубины ассирийцев.
   - Братья и сестры мои, - обратился Симон к присутствующим, - пусть ваша вера будет непоколебима, но сильнее нее пусть будет жажда познания. Познавайте себя, познавайте друг друга, я лишь указал вам направление. Я оставлю вам свои книги, учите их, там вы найдете ответы, но в главном я вам помочь не могу. Лишь избранные ощутят на себе дыхание Эонов, и свергнут лживых богов. Мир уже разрушается, и люди погибнут из-за своего беззакония. Я хочу вас спасти, и в моих руках сила небесная. Блажен тот, кто поклоняется мне сейчас, остальные сгорят в своем же огне. Те, кто не отдадут свои долги, будут тщетно терзаться и каяться. Других я оберегу, как бы далеко вы не были. Утром я вместе с Еленой и Апионом отправлюсь в Рим, вы же идите на север, в пустынные земли. Там вы найдете много плодородных почв, постройте дома из глины, живите там пять лет, в стороне от дорог. Слушайте Менандра, он будет учить вас, но и вы учите его. Вместе идите, но не к свету, - то огонь жертвенников, а во тьму, там вы увидите истинное пламя и ужаснетесь. Любите женщин ваших только по желанию, но не обладайте ими. Никто никому не хозяин, а друг и помощник. Женщины, дарите себя по своему решению, но не устраивайте этим склок и интриг. Детей ваших учите тому, что превыше дух, чем тело, и что познание превыше гордыни. Спустя пять лет, если я не вернусь, поступайте как хотите. Прощайте, любимые мои братья и сестры.
   Сказав это, Симон обнял и поцеловал каждого, и каждому нашел несколько специальных слов, которые запомнили люди на всю жизнь, и заняло это время до самой полуночи. Затем удалились Симон, Апион и Елена в одну из пещер, а утром рассвет не застал их уже там.
  
   Глава IX.
  
   Володя замолчал. Перед моими глазами тлел багряный закат древней Финикии. Мне стало обидно, что теперь продолжение я услышу не скоро: нужно было отработать подряд три смены, да и Настя забирала почти все свободное время. Я нащупал руку Володи и крепко ее пожал. Он вздрогнул от неожиданности, но на рукопожатие ответил. Я захлопнул за собой дверь, и побрел домой.
   Началась восхитительная гроза, с громом и молниями, будто из города уезжал Воланд. Я представил, что было бы, будь вся вода, льющаяся с неба, заражена радиацией. Это был бы реальный зомби-апокалипсис, лучевая болезнь делает людей настоящими ходячими мертвецами. Только в реальности они не гонялись бы за живыми, а стонали и скулили в своих квартирах, сдирая с себя кожу и волосы.
   Домой я пришел мокрый насквозь, переоделся и заварил себе чай, чтобы не заболеть. Мама смотрела телевизор, хладнокровный Путин с экрана говорил о том, что министр обороны виновен в хищениях нескольких миллиардов рублей, и поэтому его место займет министр чрезвычайных ситуаций. В следующем сюжете наш уважаемый президент, все так же, без каких-либо эмоций, говорил о том, что экс-минист обороны показал себя сильным управленцем, и ему предоставляется кресло президента компании Ростехнологии. Я вспомнил Инцитата, и догадался, кто стоит за этими решениями. Мне стало смешно. Я открыл Word и попробовал набросать стишки. Получилось не очень хорошо, но в целом приемлемо. Пришло сообщение от Насти, она звала погулять в выходные. Еще она жаловалась, что простудилась, а денег на лекарства нет. Я тоже еще не получал зарплату, и не мог ей помочь. Тупая беспомощность лишала всех сил и стимулов.
   Снова начались трудовые будни. Сначала, когда я только устроился на фабрику, поразился контрасту с мебелкой, где работал раньше. На шоколадной фабрике рабочие были в большинстве своем вежливые, доброжелательные. Наверное, это потому, что не так просто попасть в штат сотрудников. На мебельной же фабрике было много уголовников и алкоголиков, мат был единственной формой конструктивного диалога. Но и на Марсе все оказалось не так гладко.
   Во время небольших перерывов мы ходили в чайную, посидеть в удобном кресле и перекусить шоколадкой. Как-то так случилось, что я оказался там в компании Вани, штатного оператора упаковочных машин.
   - Слушай, а чё ты к нам в штат не перейдешь? - спросил он вдруг у меня.
   - Я взял анкету, да никак руки не дойдут заполнить, - тактично отмазался я.
   - Давай, заполняй. Хотя у нас тут тоже нечего делать. У меня высшее экономическое образование, я до этого работал в пиздатой фирме, а тут за копейки спину гну.
   - Да уж... - вежливо поддакивал я, без особого удовольствия выслушивая его жалобы.
   - Увольняться надо, - продолжал Ваня, - тут одни гондоны работают. Бугор наш, участковый, стучит начальнику смены, кто как работает. А сам весь день херней страдает. Кто тут за спиной стучит, тот карьеру делает. Ладно, я пойду.
   Я почувствовал уважение к Ваньку, такая откровенность обычно вызывает ответную реакцию. Буквально через полчаса мне нестерпимо захотелось в туалет, зеленый чай просился наружу. Но конвейер оставлять было нельзя, а до перерыва оставалось еще два часа. Как раз мимо проходил Ваня, не обремененный работой.
   - Братан, подмени, пожалуйста, на две минуты, поссать сбегаю, - обратился я к нему.
   - Позови Дениса, - ответил он и указал на субтильную фигуру метрах в пятидесяти. Денис вез на рохле мусор, и позвать его было невозможно. Отделавшись от меня, Ваня быстро удалился в сторону столовой.
   В обед я рассказал эту историю своему бригадиру. "Ну, ты что, - рассмеялся он, - Иван тут самый уебок. Бесполезно его просить. Еще тут один есть, Слава, жирный такой. Вот, обрати внимание, они всегда на пару не работают".
   Я стал наблюдать за ними, и действительно, в течение смены они не работали ни минуты. Их можно было встретить в чайной, в столовой, в туалете, в раздевалке, но никогда - занятых трудом. Эта парочка достигла в своем искусстве настоящих высот. С сосредоточенными лицами они ходили в разные стороны, будто бы торопясь, потом разваливались с уставшим видом в кресле, но самое тяжелое, что они делали за смену, - это воровали шоколад. Всю работу выполняли новички: в их бригаде царила дедовщина похлестче, чем в армии. Когда те не справлялись, Ваня и Слава унижали их, до физического рукоприкладства не доходило только из-за натыканных везде камер.
   Я отработал две дневные смены, третья пришлась на ночную. В запасе у меня был свободный день. Утром я зашел на свою страницу Вконтакте, и в новостях увидел объявление:
  
   "Нужен грамотный человек с чувством слога и стиля, который будет заниматься написанием новостей, статей для различных сайтов, а также контент-менеджментом (добавлять информацию на сайт через админку). Клевого начальника гарантирую ;) 
Желающие, пишите в личку, вышлю тестовое задание. 
Репост приветствуется, лайки тоже."
  
   Объявление было на стене у моей старой знакомой с филфака. Я написал ей, она все подтвердила и прислала тестовое задание. Мне нужно было написать статью о преимуществах корпусного домостроения. Я с огромным энтузиазмом взялся за дело: перерыл кучу сайтов и интервью, узнал все плюсы и минусы этой технологии, и в результате получилась неплохая, на мой взгляд, статья. Я отослал статью своей знакомой, и она пообещала к вечеру сообщить результат.
   До работы оставалась куча времени, и я договорился погулять с Настей.
   Я ждал ее возле парка, напротив здания следственного изолятора. Даже такой пасмурный май ласково грел утомленное авитаминозом тело. Центральные дороги были перекрыты для традиционного весеннего ремонта, поэтому Настя задерживалась. Наконец, показалась ее хрупкая маленькая фигурка. Мимо пронесся джип, и Настя едва увернулась от брызг грязи из-под его колес. Ее лицо выражало страдание и грусть, но когда она заметила меня, то усилием воли заставила себя приветливо улыбнуться. Неожиданно для самого себя я заплакал. Заплакал потому, что Настя болеет и боится ночью вызвать скорую помощь, на которую нет денег. Люди ездят на больших дорогих машинах и обливают нас грязью, а иногда и давят, и почти всегда безнаказанно. Если Настя будет всю жизнь работать, даже очень хорошо работать, она все равно никогда на такую машину не накопит. Настя подошла и обняла меня. Она ничего не сказала, кажется, она все поняла.
   Мы пошли бродить по старому кладбищу в центре города. Удивительно читать имена и даты, фантазируя, что за жизнь проживали эти люди. В одном сомнений нет, их жизни были куда реальней моей.
   1787 - 1812 парень в расцвете сил умер, возможно, сражаясь с Наполеоном за свое Отечество. Сейчас, когда патриотизм стал 282 статьей УК РФ, невозможно себе представить молодых людей, отдающих свои жизни за путинскую Россию. Все эти нашисты первыми эмигрируют в Израиль или еще куда-то, если запахнет жареным.
   Женщина 1898 - 1921 и ребенок, видимо, ее дочка, 1919 - 1921. Вполне вероятно, одни из бесчисленных жертв голода, чавкающего в Поволжье в те годы своими шатающимися зубами. Продразвёрстка и засуха унесли тогда жизни больше чем пяти миллионов человек. Надеюсь, их тела похоронили целыми.
   - Насть, - я решаю поделиться хорошей новостью, - если все получится, у меня будет новая работа. Я буду сидеть в уютном офисе, и писать статьи. Сегодня я отправил тестовое задание, и если меня утвердят, уволюсь с этой чертовой фабрики. Может, тогда получится даже снять квартиру и жить, наконец, вместе.
   - Ура! - Настя пришла в восторг, и повисла у меня на шее, мокро и часто целуя, - а когда будет точно известно?
   - Скорее всего, сегодня вечером.
   Мы погуляли еще немного, и разошлись по домам. Нужно было попытаться вздремнуть перед ночной сменой.
   Сообщения о работе не было, и это меня насторожило. Я напомнил о себе той знакомой, которая писала объявление. "Главный редактор сказал, - ответила она, - будем искать дальше". Я ничего ей не ответил, просто удалил сообщение. Прямо в одежде прилег на диван, но заснуть теперь стало невыполнимой задачей. Сердце колотилось неприлично часто. Зря я заранее обрадовал Настю. Почему-то мне стало перед ней стыдно. Я повалялся еще полчаса, потом собрался и пошел на работу. Я никогда не ем перед работой, стараюсь экономить продукты, потому что там можно бесплатно набить живот шоколадными батончиками.
   Постоянное чередование дневной и ночной смены постепенно сводит с ума. Я стал замечать, что не помню, было ли какое-то событие в реальности или приснилось мне. У меня появились нарушения сна, голова часто гудела. В ночную смену тяжелее всего было ближе к утру. Я просто засыпал. Несколько раз случалось, что я начинал рассказывать что-то коллегам по работе, а они перебивали и говорили, что уже слышали от меня эту историю. Вдруг я обратил внимание, что вся техника на фабрике произведена фирмой Bosch. Мне это показалось настолько смешным, что я захохотал в голос. Успокоился я только тогда, когда увидел обращенные на себя взгляды. Жаль, что голландский живописец не дожил до наших дней. Уверен, эта фабрика нашла бы отражение в одной из его картин.
   Утром я пришел домой и лег. Спать совершенно не хотелось. Я немного почитал и закрыл глаза. Мне снилось, будто я, одетый в подризник, похожий на те, что одевали первосвященники в американских фильмах, держу в руках семь вроцлавских огней. Они горят, но не обжигают меня. Небеса сворачиваются, как египетский свиток, и я вижу в центре улыбающегося мужчину, сидящего на троне. Откуда-то я знаю, что это он виноват во всех страданиях, что это он и есть тот Демиург, что создал мир на потеху себе, и не решился уничтожить его в нужный момент. Вокруг него старики и животные, и они подобострастно кланяются своего повелителю. В одном из них я узнал желтоглазого старика из Володиного подъезда. Он посмотрел на меня и осклабился в отвратительной улыбке, обнажая черные поломанные клыки. Появляются дети в белых одеждах и дают мне какую-то книгу. Они говорят, что ее написал Симон Волхв, и в ней заключена Альфа и Омега. Только я наделен силой открыть ее, но у меня никак это не получаются. Дети недоуменно и разочарованно смотрят на меня.
   Тем временем в небе появляется белокурая дева в хитоне, расшитом золотыми коловратами. Ее настигает небольшой, размером с крокодила, красный дракон. Он хватает деву за туловище и грызет. С неба льется кровавый дождь, падая на всех. Мне страшно, кровь стынет в жилах. Я знаю, что если открою книгу, то смогу остановить этот адский спектакль, но печать не поддается. Мужчина на троне смеется и хлопает в ладоши, он в восторге от всего происходящего. Красный дракон отрывается от трупа женщины и поворачивает морду ко мне. На его глазах слезы, это еще раз доказывает мне его связь с настоящими пресмыкающимися. Его лицо расплывается в улыбке, округляется и становится мордой Иосифа Сталина. Вождь заговорщицки подмигивает мне.
   Я обращаю внимание на море справа от себя. Вода в нем закипает, из пены и брызг вылезает огромное чудовище с семью головами. Первая голова была Билла Гейтса, вторая Джорджа Сороса, вместо третьей был компьютерный монитор, четвертая была головой Стива Джобса, пятая была головой Блумберга, шестая - Джорджа Буша и седьмая, почему-то, принадлежала Сергею Безрукову. Со всех сторон стекался народ, тысячи людей. В этой толпе я заметил свидетелей Иеговы, что приходят в гости к моему папочке. Семиголовое чудовище заговорило на всех языках мира, и отвлекло сразу же на себя все внимание. Я воспользовался этим, чтобы скрыться. Я увидел недалеко пещеру в скале, обрамляющей неспокойное море, и укрылся за ее каменными стенами. Снаружи заметили мое исчезновение, и принялись искать. Я стал продвигаться вглубь пещеры. Она сужалась от входа все сильнее, и в какой-то момент я смог только ползти дальше, как змея. У меня начался приступ клаустрофобии, вспотели ладони, и бешено застучало сердце. Вдруг, к моему ужасу, кто-то схватил меня за ногу. Я посмотрел назад и увидел желтые глаза старика. Теряя сознание от страха, я проснулся.
   Оказалось, я проспал всего восемь минут. Мне стало не по себе лежать одному в пустой комнате. Воспаленный мозг стал соединять узоры обоев в пентаграммы. Вегетарианство вкупе с авитаминозом немного меня ослабило, я чувствовал это. Так часто бывает у новичков. Вдруг зазвонил телефон.
   - Здравствуйте, - сказал женский голос, - это вас беспокоит участковая медсестра.
   - Здравствуйте, - настороженно отозвался я.
   - Вам не сделали прививку от гепатита. В течение трех дней придите в поликлинику. Это бесплатно. Вам нужно пройти курс из трех прививок.
   - Хорошо, я приду. Всего доброго.
   - До свидания.
   Остатки сна выветрились из головы. Я решил не откладывать, и сходить в поликлинику.
   После получаса в очереди за карточкой в регистратуре мой энтузиазм улетучился. К счастью, очереди в нужный кабинет не было.
   - Здравствуйте, - я неуверенно зашел внутрь, - мне сказали придти и сделать прививку от гепатита.
   За столом сидели две медсестры, одна маленькая и пухлая, другая высокая и худая. Такими в советских сказках изображали стражей какого-нибудь замка.
   - Вышел отсюда, быстро, - спокойно ответила мне высокая, - возвращайся без верхней одежды и в бахилах.
   Я оторопел.
   - Подожди, фамилию назови, - остановила меня пухлая.
   Я назвал.
   Минуту она постучала по клавишам компьютера и, наконец, подняла голову:
   - Флюорографию еще пройди.
   Я вышел и задумался, проходить сейчас этот квест или ехать домой. Потом решил, что гепатит штука неприятная, и покорно поплелся в кабинет флюорографии.
   Через полчаса я снова был в обществе двух очаровательных медсестер.
   - Ты почему раньше не приходил прививку делать? - грозно зыркнула на меня худая.
   - Потому что я в душе не ебу когда их нужно делать, - взорвался я, - вас тут двое, - вот и прививайте друг друга хоть до поноса, а я домой.
   Я встал и пошел к двери, меня просто трясло.
   - Подожди ты, - спокойно позвала пухлая. Видимо, для отчетности, им нужно было все же уколоть меня, - сейчас я быстро тебе сделаю. Через месяц приходи еще раз, потом через два. Если поднимется температура - выпей антиаллерген какой-нибудь. Давай плечо.
   Я подставил плечо, она натерла его спиртом, набрала шприцом из ампулы раствор и уколола. Не прощаясь, я вышел.
   Домой идти не хотелось. Возле крыльца поликлиники ворон клевал мертвого голубя. Я решил зайти по дороге к Володе.
   В подъезде я ожидал встретить желтоглазого старика, но было тихо и безлюдно. Володя открыл мне, одетый в махровый халат.
   - Чем от тебя воняет, - сходу спросил он, - мазью Вишневского?
   У Володи, как и у всех слепых, были отлично развиты слух и обоняние.
   - Ага, ходил вот в поликлинику, прививку от гепатита сделал.
   - Зачем, дурачок?
   Я не нашелся что ответить, и наступила пауза.
   - Ладно, - успокаивающе заговорил Володя, - садись, чай с шоколадкой выпей.
   Дымящийся чай бил в нос немного терпким ароматом. Шоколад был горький, а чай сладкий, с медом. Когда-то все было наоборот.
   - А я стихотворение написал, - похвастал я.
   - Ну, давай, пиит, валяй. Майк чек, прости господи, майк чек.
   - Оно плохое, - вдруг застеснялся я.
   - Ого, впервые вижу, чтобы поэта это останавливало.
   - Ну, ладно.
   Я достал телефон и стал читать с него:
  
  
   Экстремисты без очереди лезут в свою Валгаллу,
Берсерки ревут в тупой и животной ярости,
Счастлив не тот, кто попал на пир к Валтасару,
Счастлив - кто смог не дожить до старости.

Одни силы манят романтикой терроризма,
Другие - райскими кущами, гуриями, повидлами.
Их повелитель властно смотрит из телевизора,
А за плечом его мне мерещится конь Калигулы.

Новое время, конечно же, ставит свою пробу,
Каленым железом выжигает адамово яблоко,
Уроды плодят исключительно только уродов.
Цирк. Балаган. Разврат. Насилие. Ярмарка.
  
   - Да, ты прав, - после минутного молчания отозвался Володя.
   - В смысле? - не понял я.
   - Ну, что стихотворение твое - говно. Ритмика плохая, размер ни к черту, строчки пляшут. А про романтику терроризма и райских гурий говорят одни и те же силы. И вообще, силы то тут примерно везде одни и те же...
   Я пристыжено пил чай. Володя был, конечно, прав.
   ­
   - Ладно, - примирительно сказал он через несколько минут, - сегодня я закончу свою историю про самаритянского мага. Времени осталось совсем мало.
   - В смысле? - не понял я. У меня есть идиотская привычка, когда я не понимаю что-то, сказанное мне собеседником, я с совершенно дебильным видом протяжно вопрошаю свое "в смыыысле?"
   - Не важно. Слушай внимательно.
   Я устроился поудобнее и стал слушать Володю, стараясь запомнить все, чтобы дома обдумать получше.
  
   Глава X.
  
   Корабли из города Сидон в великий Рим ходили каждый день, везли пурпурные ткани, олово, слоновую кость, но нигде не находилось места для троих лишних человек. Апион уже стал отчаиваться, и отговаривать Симона, но тот оставался непоколебим. Наконец, вечером, они увидели судно, на которое загружались пурпурные платья, и капитана, стоявшего поодаль с пустым взглядом, устремленным куда-то вдаль, где усталое солнце тонуло в водной глади. Симон подошел к нему и заговорил:
   - Добрый человек, мне с моими друзьями нужно попасть в Рим, возьми нас на корабль. Денег у нас немного, но и место специальное не нужно, достаточно тюфяков где-нибудь в трюме. Мы не помешаем тебе, а если прикажешь, будем служить.
   - Это хорошее предложение, - ответил капитан, - но у меня уже есть команда. Попробуйте завтра договориться с Петром, он поплывет в полдень. Может быть, вам и повезет, но, сказать по чести, особо на это не надейтесь.
   - Мы не можем ждать. У нас дело к императору.
   - Да хоть к самому Зевсу, - сердито перебил капитан, - мне плевать. Убирайтесь отсюда.
   - Я вижу в твоем сердце не злобу, а скорбь, - смиренно ответил Симон, - поведай мне, и я помогу.
   - Ты мне ничем не поможешь, если только ты не Аид! Шесть дней назад от лихорадки умер мой единственный сын Артемис, а я еще жив. И мне плевать на твоего Калигулу, да и на всех богов, раз я жив, а мой сын никогда больше не засмеется, не будет трепать меня за бороду. Он прожил всего двенадцать лет, а я уже целых сорок, и будь прокляты боги, допустившие это.
   Симон приобнял капитана за плечи.
   - Ничто в мире не умирает, - заговорил он, - а лишь меняет форму. Камень становится человеком по воле веков и мысли. Я не могу вернуть к жизни твоего сына, слишком много прошло, и плоть его стала ветхим пристанищем души, но могу помочь тебе говорить с ним.
   - Кто ты такой? Ты колдун? Я не верю тебе, ты просто шарлатан, желающий попасть в Рим бесплатно.
   - Меня зовут Симон Маг. И если я не докажу тебе, что не лгу, ты не возьмешь нас, а если докажу, то повезешь бесплатно. Взамен весь путь я буду дверью между твоей душой, и душой твоего сына.
   - Я слышал о тебе Симон Маг, и я согласен на твою сделку. У нас есть время до утра. Пойдем в мою каюту, и ты попробуешь мне доказать свою силу.
   Симон велел Апиону и Елене подождать его, а сам поднялся на корабль.
   Там он набрал морской воды, налил ее в свой скифос. "Этот скифос принадлежал когда-то самому Гераклу, - рассказал он капитану корабля, - мой учитель подарил мне его на прощание". Затем он кинул щепотку своего порошка в воду, и она сделалась сверху голубой, а внизу черной, будто сосуд был бездонным. Симон бормотал что-то, потом велел капитану зажечь масляную лампу и подойти. Не было предела удивлению его, когда в глубине сосуда он увидел своего сына, улыбающегося ему как прежде.
   - Ты верно и впрямь маг, - сказал он Симону, - раз сумел зачерпнуть воды Стикса. Как долго Артемис будет виден тут?
   - Столько, сколько я пожелаю. Ты можешь говорить с ним, но голос не услышишь, он сможет лишь отвечать тебе жестами. Так ты возьмешь нас на корабль?
   - Возьму. Спасибо тебе колдун, будь ты хоть богом, хоть демоном.
   После этих слов капитан позвал своего помощника и велел выделить гостям отдельную каюту рядом с его, капитанской. Симон поблагодарил его за великодушие и пошел за Еленой и Апионом, оставив капитана наедине с чудесно ожившим сыном.
   Весь путь, занявший почти неделю, прошел без особых происшествий. Путников кормили лучшей едой и во всем обращались как с важными гостями. Капитан большую часть времени проводил в своей каюте, управлял кораблем его помощник. Когда корабль прибыл в порт Рима, и пришло время прощаться, глаза капитана светились жизненным огнем и блестели от слез.
   - Симон, мне радостно от того, что я теперь твердо знаю, что Артемий не просто превратился в ничто и исчез, а жив, только не так, как мы. Но грустно мне, что больше я не увижу его.
   - Не грусти. Сделай из белого золота медальон и набери туда воды из скифоса. Каждое полнолуние он будет являться тебе. Но не рассказывай об этом никому.
   - Спасибо, Симон, я сделаю все, как ты сказал.
   На прощание капитан подарил Симону мешочек, набитый золотыми монетами, и крепко обнял. Усталые путники отправились отдохнуть на постоялый двор, и только после долгого и глубокого сна смогли оценить по достоинству красоту и роскошность Вечного города. А посмотреть было на что: триумфальные арки, форумы Цезаря и Августа с великолепным храмом Марса-Мстителя, мавзолей Августа на Марсовом Поле, множество великолепных храмов, украшенных статуями богов и героев, Рим превосходил по своему великолепию Иерусалим, Тир и Александрию, где довелось уже побывать Симону. Величественные изгибы барельефов, стройные колоннады храмов, мраморные памятники поражали своим великолепием, но не меньше впечатляли и жители города. Они были не похожи на суетливых, загорелых и грязных жителей провинциальных городов. Неторопливо, с достоинством прогуливались римляне по широким улицам своего города, глядя на гостей со снисходительной улыбкой. Вдруг Апион заметил оживление у одного богатого дома. Множество дорого одетых людей ходили возле дома и спорили о чем-то, оживленно махая руками. Симон велел Апиону сходить и разузнать, в чем дело. Выяснилось, что у богатой благородной вдовы умер сын, Никострат, и мать безутешно рыдала над мертвым. Тогда, видя ее горе, кто-то вспомнил, что в это время в городе проживает апостол Петр, славившийся своими чудесными делами. И теперь послали за ним человека с приглашением явиться и попытаться вернуть к жизни усопшего. Вот теперь мужчины спорили. Одни называли Петра шарлатаном и были полны недоверия и скепсиса, иные резонно отвечали, что тут все средства хороши, и лучше попытаться, чтоб потом не жалеть. Симон тоже вошел в дом, пропитанный скорбью и полный рыданий безутешной матери. Наконец, крикнули, что явился Петр, и Симон с Еленой и Апионом удалились в сад, чтобы со стороны понаблюдать за апостолом, но остаться неузнанными. Петр пришел с двумя другими христианами, как они себя стали называть, которых Симон не видел прежде. Он вспомнил, как этот человек хотел прогнать его и Авессалома, когда они пришли к Йехошуа, и жалость появилась в сердце Симона. За прошедшие несколько лет Петр успел постареть, борода стала не такой густой, спина заметно согнулась. Петр окропил лоб усопшего водой, коснулся перстами лба, затем живота и поочередно плеч, встал на колени и стал шевелить губами, неслышно что-то проговаривая. Все, кто был в доме, затаив дыхание следили за магическим ритуалом. Наконец, Петр поднялся с колен и громким голосом велел: "раб Божий Никострат, именем Йехошуа повелеваю тебе, встань!" Никострат оставался недвижен. Петр еще три раза повторил все, но результат был тем же. Он обратился прямо к матери покойника, на время ритуала прекратившей рыдания, а теперь снова заливавшейся горькими слезами: "Не плачь, видно сын твой прожил праведную жизнь, и Бог забрал его прямиком в рай, где он сейчас сидит возле ног Божьих, освещаемый Его светом. Не хочет твой сын возвратиться, а хочет утешения твоего. И раз я не сумел его вернуть, то и платы никакой не возьму". Только он это договорил, как из-за дерева вышел Симон и обратился к Петру:
   - Помнишь ты меня, предавший своего учителя? Конечно, помнишь. Говорите вы, что Иехуда один предал, ведь не скажет он уже правды. И здесь ты обманываешь несчастную, как делал ты всю жизнь.
   - Как ты смеешь, червь! - закричал Петр, - конечно, я узнал тебя. Это ты повел народ в пещеру, где Моисей зарыл книгу Закона, чтобы откопать ее и пойти войной на Рим! Ты проклятый мятежник! Потом, когда римские солдаты вешали твоих односельчан, ты сбежал в Египет.
   - Ты лжешь, Петр. Было мне тогда шестнадцать лет. Неужели ты думаешь, что отрок смог бы возглавить восстание? Скорее всего, это был кто-то из твоих провокаторов. И оглянись по сторонам. Как ты смеешь своими криками осквернять место, где воздух наполнен скорбью, как твой живот вином.
   Симон обернулся к молчавшим в замешательстве родственникам и друзьям покойного:
   - Простите, что побеспокоил вас в вашем горе. Чтобы загладить свою вину, я сделаю то, что не смог сделать этот шарлатан.
   - Ты врешь, собака! - закричал Петр.
   Симон склонился у изголовья покойного, Петра, бешено кричавшего и проклинавшего конкурента по производству чудес, держали родственники вдовы. Симон незаметно для окружающих достал щепотку своего порошка и посыпал лоб и грудь покойника. После этого Симон закрыл глаза, и вновь, как и в доме Доситея, будто только тело его осталось в здесь, а сам он был где-то в ином мире, мире, где вершатся судьбы. Грудь Никострата медленно начала вздыматься и опускаться. Люди смотрели на Симона кто с восхищением, а кто и с ужасом. Никострат открыл глаза и слабо улыбнулся. Его мать бросилась сначала обнимать сына, а потом Симона. Ликование прервал крик Петра:
   - Не дайте ему уйти! Сын Сатаны!
   Сообщники апостола уже схватили за руки Елену, когда на выручку пришел огромный бородатый мужчина, брат вдовы. Его кулак, размером с молодой арбуз, опустился на голову одного из нападавших. Воспользовавшись замешательством, Симон схватил за руку Елену и выскользнул в сад. Апион прошмыгнул вслед за ними, и в руке он сжимал мешочек с монетами, который успела передать ему благодарная вдова. Через задний двор они вышли в город, и Симон сказал, что нужно попасть к Калигуле раньше Петра.
   Им повезло, юный император сразу же принял их, и совсем не был похож на сумасшедшего тирана, каким описывали его злые языки. Напротив, он был ласков и любезен, и внимательно выслушал своих гостей. Говорил Апион, а Симон и Елена стояли чуть в стороне, почтительно склонив головы. Апион рассказал императору об Александрии, о том, как евреи там притесняют греков, покровительствуют своим, занимаются торговлей и поборами с греков, и нет среди евреев ни землепашцев, ни ремесленников. Но при этом евреи грязные, способные только к стяжательству и накопительству, ростовщики, не создавшие ничего ценного, в отличии от греков, которые творят искусство, будучи даже простыми гончарами. Речь Апиона была блистательна, и Калигула слушал ее с огромным интересом. Напоследок Апион процитировал великого Сократа:
  
   "За три вещи я благодарен судьбе:
   Во-первых, что родился человеком, а не животным;
   Во-вторых, что родился мужчиной, а не женщиной;
   И, в-третьих, что родился эллином, а не варваром".
   Услышав эти слова, Симон схватился за голову и побледнел, но Калигула только расхохотался:
   - Ты наверно и есть знаменитый грамматик Апион? Ты смеешься над варварами, забыв, что перед тобой сидит не грек. Но я тебе это прощаю, я милостив, чтобы обо мне ни говорили злые сплетни. Ты блистательный оратор, Апион, и я бы обязательно помог тебе, но в этом нет необходимости. Ты опоздал, твои друзья исправили несправедливость. Три дня назад здесь был Филон Александрийский, и он жаловался на еврейские погромы, которыми руководил ты, Апион. Я не поверил им, они были похожи на перепуганных зайцев, когда я спросил о том, как они поклоняются моему изображению в своих молитвенных домах. Они просили предать тебя смерти за то, что ты насиловал их женщин и убивал их детей.
   - Это ложь. Я долгое время путешествовал со своими друзьями по Самарии, Финикии и Иудее, и впервые слышу о погромах. Но, великий император, будь я там, ради сохранения культуры, ради величия императора, я бы шел в первых рядах погромщиков.
   - Ты не только блестящий оратор, но и честный человек. Я обещаю тебе свое покровительство. Но будь осторожен, евреи захотят тебя убить. Твой талант и ум не должны пропасть после твоей смерти. Я дарю тебе собственную школу, где ты будешь учить юношей. Помни мою доброту к тебе, когда мои враги предложат меня предать. Будь львом, не будь трусливой собакой.
   _ Великий император, нет таких слов, чтобы я мог выразить тебе свою благодарность. Позволь, я расскажу тебе одну историю.
   Раб по имени Андрокл сбежал от тирании своего хозяина в Ливийскую пустыню. Там он почти умер от палящего солнца и жажды, и из последних сил укрылся в пещере. Но был он там не один, в пещере Андрокл, к своему ужасу, встретил льва, и уже стал готовиться принять неминуемую смерть. Но вдруг Андрокл заметил, что лев хромой, и вместо того, чтобы напасть на беззащитного Андрокла, лишь глухо рычит от боли. Андрокл пожалел несчастное животное и, преодолев страх, подошел к нему ближе. Боль причиняла щепка, глубоко вонзившаяся в лапу льву. Андрокл вытащил щепку, избавив этим льва от невыносимых мучений. В благодарность за это лев сделался верным ему, как собака, и целых три года делился с ним своей добычей. Но от римского правосудия нельзя уйти. Обоих друзей, льва и раба, поймали солдаты, и приговорили к Damnatio ad bestias, но, к изумлению публики, лев не растерзал человека, а покорно лег к его ногам. Все были поражены, в том числе и проконсул, присутствующий при этом удивительном зрелище. Он подарил Андроклу свободу, а вместе с тем и льва.
   Великий император, обещаю быть преданным тебе, как тот лев, и верю, что за это боги подарят нам свою милость.
   - Это хорошая история, Апион. Да будет так.
   Из дворца императора Апион, Симон и Елена отправились в большой красивый дом, который Калигула подарил своему новому фавориту.
   - Будь осторожен, Апион, - заговорил Симон, - иудеи мстительны. Ты много нового узнаешь еще о себе. Калигула не будет жить вечно, у него врагов не меньше, чем у тебя.
   - Я это помню. Я буду осторожен, но я не хочу быть трусом.
   - Ты прав. Но мы с Еленой поселимся отдельно от тебя. Пусть в твоем новом доме будет школа, где ты будешь учить юношей не только говорить, но и думать.
   - Симон, я думал, учить будешь ты! - воскликнул удивленный Апион.
   - Прости, мой друг, - задумчиво ответил Симон, - но мое знание для немногих.
   Все вышло, как и сказал Симон. Он с Еленой поселился в доме на окраине, соседи приняли их за молодых влюбленных. Апион не только учил в своей школе, но и ездил по всей империи, выступая на площадях, рассказывая басни и притчи, вел диспуты с другими ораторами, и был необыкновенно популярен.
   Но Юпитер получил свое, заговорщики убили Калигулу, и к власти пришел Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик, не чаявший этого даже в самых смелых мечтах. Годы унижений при ныне мертвом императоре обернулись свалившейся с небес властью. Клавдий сразу же казнил заговорщиков, расправившихся с Калигулой, но все равно не показал должной силы, и на него влияло множество разных сил. Одной из них были иудеи. В благодарность за помощь при встеплении на престол, Клавдий присоединил к владениям Агриппы Иудею, Самарию и тетрархию Лисания, а также издал два указа: первый подтверждал привилегии александрийских иудеев, а второй позволял им придерживаться своих обычаев.
   Апион оказался в опале, и месть не заставила себя долго ждать. В масла, которыми он натирал свое тело, был подмешан яд медузы физалии, и Апион три дня страдал от ожогов и язв, перестал быть похожим на человека, а затем умер в страшных мучениях. Симон узнал об этом лишь спустя восемь дней, и горю его не было предела. Все человеческое разом проснулось в душе пророка, все, что он считал давно мертвым. Он знал, что Апион лишь вернулся домой, но мысль о мучениях друга, которые Симон мог бы прекратить, если бы ему сообщили вовремя, причиняла сильные страдания. Смерть великого оратора и грамматика дала знать Симону, что иудеи подобрались к самому сердцу Рима, и не за горами его закат. Подозрительные люди уже рыскали вокруг дома Симона и Елены, и ему пришлось защищать себя с помощью магии. Чужаков отпугивало видение пса, говорящего человеческим голосом. Слух об этом привлек даже Петра, дряхлого старого Петра, предводителя римских христиан. Но и он бежал в ужасе от невиданного чудовища. Но в Риме становилось опасно. Пришло время узнать нового императора лично, а для этого нужно было показать ему свою силу.
   Симон выждал, когда Клавдий выйдет на прогулку в свой сад. Подойти к императору вплотную мешали охранники, и Симон просто крикнул:
   - Эй, император! С тобой хочет говорить Симон, известный также как великий волхв.
   Император рассердился от такой неслыханной дерзости и велел страже схватить наглеца и подвести к нему.
   - Это ты знаменитый Симон Маг, что творит чудеса? Тогда готовься показать все свои умения, сегодня же тебя обезглавят.
   - Хорошо, император, - усмехнулся Симон, - только вели положить в карман моего трупа мешочек золотых. Мне надоело творить чудеса бесплатно. А спустя три дня встретимся с тобой в этом же месте, в тени оливы.
   - Будь по твоему, - ответил Клавдий, - но там, куда ты попадешь, деньги тебе не понадобятся. И я велю проследить, чтоб никто из твоих сообщников не украл их.
   К вечеру весь Рим только и говорил о предстоящей казни Симона. Ему дали целых два мешочка золотых, один от апостола Петра, другой от Филона Александрийского, ставшего влиятельной фигурой при дворе императора. На глазах всех присутствующих Симону отсекли мечом голову, и рубиновая кровь забрызгала все вокруг на много локтей. Елена, стоявшая в толпе, закрыла глаза от ужаса, хоть и знала, что произойдет. Все присутствующие, а особенно иудеи, смеялись над Симоном и его глупостью. Казнь наглеца привела в восторг и самого императора.
   Когда три дня спустя, гуляя по саду, император встретил живого и невредимого Симона, он чуть было не сошел с ума от ужаса.
   - Я видел собственными глазами, как тебе отрубили голову, и кровь твоя попала мне на хитон, - сказал он воскресшему магу, - как тебе удалось вернуться? Неужели, ты племянник Гадеса?
   - Все правильно, император, - ответил ему Симон, - твои слуги убили меня. Можешь потрогать шрам.
   С этими словами Симон приподнял бороду, и Клавдий действительно увидел свежий шрам.
   - Поблагодари от меня моих врагов за щедрые подарки, - улыбнулся Симон, - мне они пригодятся больше, чем им.
   Клавдий послал слугу проверить пещеру, куда было погребено тело Симона. Вскоре слуга вернулся, и на руках он держал черного барана без головы, которого обнаружил в пещере.
   - Ты настоящий маг! - воскликнул удивленный император, - я воздвигну для тебя статую. Ты получишь все нужное для твоих занятий колдовством, а враги не посмеют тебя тронуть. Теперь ты под моей защитой.
   Клавдий выполнил все обещанное. Симон получил все необходимое для своих опытов, доступ ко всем книгам империи и, самое главное, безопасность. Много времени он проводил в беседах с императором, оказавшимся на редкость умным и образованным человеком. Елена из юной хрупкой девы превратилась в красивую женщину, формы ее округлились, и обычное молчание только подчеркивало ее мудрость и покорность Симону. Долгие одиннадцать лет длилось время благоденствия. Симон написал множество рукописей, где спрятал ключ к пониманию великой тайны мира. Но в материальном мире счастье не бывает долговечно. Агриппина, четвертая жена Клавдия, отравила несчастного мужа грибами, и на престол взошел шестнадцатилетний Нерон. Впрочем, сначала это никак не отразилось на жизни Симона. Ему перестали платить регулярное жалование, но накопленных средств еще хватало на приобретение разных элементов, необходимых для опытов. В пище Елена и Симон были аскетичны и неприхотливы. Впервые вспомнила о фаворите своего мертвого мужа Агриппина. Шел пятый год правления Нерона. Он вышел из-под влияния своей матери, и они сделались врагами. Агриппина знала, что сын попытается ее отравить и, по ее просьбе, Симон приготовил териак, защищающий от всех ядов. Тогда разгневанный Нерон приказал солдатам заколоть ее. Агриппина, видя Дамоклов меч, занесенный самой судьбой, попросила убить ее ударом в чрево, выносившее чудовище. Так погибла Агриппина, убийца мужа, жертва сына.
   Нерон сильно мучился, мать приходила каждую ночь к нему в сны. Она протягивала к нему окровавленные руки, а живот ее был распорот, и из него струилась тьма. Нерон испробовал все средства, когда, наконец, вспомнил про Симона. Магу удалось успокоить дух убиенной, и сон молодого императора стал глубок и спокоен, а сам Симон стал богат и любим.
   Как-то глубокой светлой ночью, когда луна освещала своим холодным светом улицы вечного города, в дверь Симона громко постучали. Не опасаясь ничего, он сам открыл дверь, и застыл от удивления. За дверью стоял Авессалом, первый учитель самаритянского пророка и мага. Мужчины крепко обнялись. Когда Симон был юношей, учитель казался ему стариком. Теперь же они почти подравнялись в годах. Время, казалось, было не властно над Авессаломом, лишь седые волосы стали на палец длиннее.
   - Учитель, как я ждал тебя, - смиренно обратился Симон, - что привело тебя в наши края?
   - Симон, я пришел, чтобы снова, как двадцать лет назад, направить тебя. Я узнал, что ты стал фокусником при дворе императора. Но ты не лицедей. Сам апостол Петр, услышав твое учение, был так ошеломлен, что бежал, заткнув уши, чтобы не слышать богохульство. Но те, кто не хочет думать, примут его учение. А тебя, мой мальчик, тебя проклянут. Ты хотел спасти всех, но они не пожелали спастись. Иудеи придумали новый культ, культ бедного Йехошуа, и придет время, когда все человечество обратится к нему. Ты, Симон, - проповедник свободы и силы, а значит ответственности. Иудеи проповедуют рабство и смирение, а значит, никто ни за что не отвечает. Они даже говорят, что Йехошуа умер на холме черепов, чтобы люди могли спокойно грешить. Нужно лишь искренне покаяться перед смертью. Все зло разрешено, если за ним следует раскаяние. Апостолы написали книги о жизни Йехошуа, но спрятали главное. Сам Йехошуа был не простым человеком, и он при жизни записал все, что хотел сказать, и оставил апостолам. Но те поклялись, что человечество никогда не увидит этот источник знаний, а увидит лишь ту его часть, что будет полезна иудеям. Ими движет не сиюминутная выгода, мой мальчик, ими принято решение о будущем человечества. Придет час, и императоры поймут, что в римских богах слишком много свободы, и примут иудейский культ. Но свобода - это ответственность за каждый поступок каждую минуту. Ты, Симон Фаустус, ты - потомок змеи и сын развратителя. Ты сын того, кто сидит на троне и в чьей власти все создания под небесами, кто опоясывает сферы. Кто находится вовне океана, и чей хвост лежит во рту. Собирайся, Симон, нам нужно уйти.
   - А Елена? - вдруг со страхом вспомнил Симон.
   - Елена пойдет с тобой. Ты правильно понял, она и есть последний Эон. Она - это твоя мудрость. Мой мальчик, у меня есть для тебя подарок. Когда я путешествовал по Индии, я встретил апостола Фому, и у него с собой была одна небольшая поэма. Я принес ее. Перепиши поэму на коптский язык, и спрячь вместе с другими рукописями в тайник Аполлония Тианского, скоро грядет время Сжигания Книг. Все, что противоречит иудейской доктрине, будет уничтожено.
   Авессалом протянул Симону рукопись на греческом языке:
   Гимн жемчужине.
   Когда я был маленьким ребенком и обитал в царском доме моего Отца, и наслаждался изобилием и великолепием среди тех, кто взрастил меня, мои родители отослали меня с Востока, нашей родины, с напутствиями к путешествию. Из богатств нашей сокровищницы они дали мне груз: велик он был, но легок, так что я мог нести его один... Они сняли с меня одеяние славы, которое в своей любви они сделали для меня, и мою пурпурную мантию, что была выткана сообразно моей фигуре, и дали мне завет, и записали его в моем сердце, чтобы я не забыл его: "Когда ты спустишься в Египет и достанешь ту Жемчужину, которая лежит в середине моря, которое окружает чудесная змея, ты снова наденешь одежды славы и свою мантию, и со своим братом, следующим в нашей династии, будешь наследником нашего царства".
   Я покинул Восток и пошел вниз, сопровождаемый двумя царскими посланцами, так как дорога была опасна и тяжела, а я был слишком молод для такого путешествия; я прошел границы Майшан, места сбора купцов Востока, и пришел в землю вавилонскую, и вошел в стены Сарбуга. Я спустился в Египет, и мои спутники отделились от меня. Я пошел прямо к змею и тайно приступил к его двору, ибо, пока он дремал и спал, я смог бы взять у него Жемчужину. Поскольку я был один и сторонился людей, я был чужеземцем для моих соседей по двору. Еще увидел я там одного порядочного и хорошо воспитанного юношу своего народа, сына помазанных сих. Он пришел и присоединился ко мне, и я сделал его своим доверенным другом, которому я сообщил о своей миссии. Он предостерег меня против египтян и знакомства с неверными. Еще я оделся в их одежды, чтобы они не подозревали меня как пришедшего извне, чтобы взять жемчужину, и не подняли змея против меня. Но после нескольких случаев они отметили, что я не их земляк, и они втерлись ко мне в доверие, и смешали мне питье со всей хитростью, и дали мне попробовать их мяса; и я забыл, что я царский сын, и служил их королю. Из-за тяжести их пищи я впал в глубокий сон.
   Все, что приключилось со мной, мои родители узнали, и они глубоко опечалились. И было провозглашено в нашем царстве, что все будут приходить в наши ворота. И цари и вельможи Парфы, и вся знать Востока придумали план, чтобы не оставлять меня в Египте. И они написали мне письмо, и каждый из них поставил в нем свое имя:
   От твоего отца, Царя Царей, и от твоей матери, государыни Востока, и от твоего брата, следующего в нашей династии, тебя, нашего сына в Египте, приветствуем. Пробудись и восстань от своего сна, и вникни в слова нашего письма. Вспомни, что ты -- царский сын: узри, кому ты служишь в рабстве. Помни о Жемчужине, для блага которой послали тебя в Египет. Вспомни свои одежды славы, воскреси в своей памяти свою величественную мантию, которую ты мог надеть и украсить себя ею, и твое имя будет записано в книге героев, и ты станешь со своим братом, нашим наместником, наследником в нашем королевстве. Подобным вестнику было письмо, которое Царь скрепил печатью своей десницей против злых детей вавилонских и мятежных демонов Сарбуга. Оно поднялось орлом, царем всех крылатых птиц, и летело, пока не опустилось позади меня и не стало все речью. От его голоса и звука я поднялся и пробудился от своего сна, взял его, поцеловал его, сломал печать и прочитал. Слова прочитанного письма отпечатались в моем сердце. Я вспомнил, что я сын царей, и что моя свободно рожденная душа желает возвращения к истокам. Я вспомнил Жемчужину, за которой меня послали в Египет, и начал околдовывать ужасного и необыкновенного змея. Я погрузил его в сон, назвав имя своего Отца, имя следующего в нашем роду, и имя моей матери, государыни Востока. Я завладел Жемчужиной и собрался отправиться домой к своему Отцу. Их мерзкие и грязные одежды я снял и оставил их позади на их земле, и направил свой путь так, чтобы я мог прийти к свету нашего отечества, Востока.
   Письмо, которое пробудило меня, я нашел перед собой на своем пути; и как оно пробудило меня своим голосом, так оно вело меня своим светом, что сиял передо мной, и своим голосом оно удерживало мой страх, и своей любовью оно тянуло меня вперед. Я шел дальше... Мои одежды славы, которые я снял, и мою мантию, последовавшую за ними, послали мои родители... чтобы встретить меня своими сокровищами, которые были тотчас вручены мне. Их величие забыл я, оставив их ребенком в доме своего Отца. Когда я теперь взирал на свои одежды, казалось мне, что они внезапно стали зеркальным отображением меня самого: свою целостность я видел в них и эту целостность я увидел в себе, что мы двое были разделены, и снова стали одним в подобии наших форм... И образ Царя Царей отображался в них... Я увидел также трепещущие над ними волны гносиса. Я увидел, что они хотят заговорить, и постиг звуки их песен, которые они шептали на пути вниз: "Я -- то, что действует ради того, для которого меня принесли в дом моего Отца, и я постиг, как вырос я благодаря его усилиям". И своими царственными движениями они вливались в меня, и через них принесшие мне торопили меня принять их; и моя страстная любовь побуждала меня бежать к ним и получить их. И я дотянулся до них и взял их, и украсил себя красотой их цвета. И я осознал королевскую мантию как знак моей целостности. Одевшись здесь, я поднялся к вратам приветствия и поклонения. Я склонил свою голову и преклонился перед величием своего Отца, который послал их мне, и когда я выполнил его повеления, он также сделал то, что он обещал... Он радостно приветствовал меня, и я был с ним в его царстве, и все его слуги торжественно хвалили его за то, что он пообещал мне прибытие ко двору Царя Царей, и за то, что, взяв свою Жемчужину, я пребуду вместе с ним.
  
  
   Симон дочитал поэму и задумался.
   - О ком пророчествовал Йехошуа, - спросил он учителя, - о себе самом?
   - Нет, мой мальчик, - ласково ответил Авессалом, - это пророчество о тебе...
  
   Пришло время Симону покинуть Рим, но он не мог сделать это, не развязав все узлы, затянутые за годы праздной жизни. Симон заставил римлян и имератора поверить в чудеса, купив их любовь магическими фокусами. Теперь он понял, что это было ошибкой, и нужно было это как-то исправить. Для этого Симон решил показать римлянам свой последний фокус.
   Он заранее оповестил граждан Рима и самого императора о предстоящем представлении. В назначенный срок на Марсовом поле римские солдаты выкопали кубическую яму, с гранями длиной в одну пертику. В эту яму лег Симон, без одежды, в одной только набедренной повязке. Солдаты закопали мага, утрамбовав плотно землю. Симон пообещал вернуться через три дня. В обозначенный день Нерон, Сенека и многие видные сенаторы вместе с охраной явились на место захоронения, но Симона там не оказалось. Нерон приказал охране раскопать яму, и ко всобщему отвращению они обнаружили там полуразложившийся труп, в котором трудно было даже распознать любимчика императора, еще недавно бывшего в полном здравии. Нерон огорчился, многие римляне только ехидно посмеивались: дескать, не удался фокус самарийского шарлатана. Иудейская община Рима во главе с жившим при дворе актером Алитуросом возликовала, их враг был убит. И лишь один Сенека заметил, что при раскопках тела не присутствует постоянная спутница Симона, Елена. Когда все разошлись с Марсова поля, Сенека отправился прямиком в дом Симона. Там он не обнаружил ни прекрасной Елены, ни книг великого мага, но мудрый философ-стоик благоразумно об этом промолчал.
   Закатное солнце мягко светило в спины трем путникам, неторопливо бредущим по дороге вдоль полей и лугов. Старик, мужчина и женщина молча шли вперед, думая о своем, а может быть, об одном и том же. И если все в мире становится всем под влиянием времени, как пустота рождает воду, а вода рождает человека, то, может быть, эти трое были одним и тем же существом, застигнутым нами в разные минуты своей жизни. Путь им предстоял долгий, но за спинами огонь заката дожирал остатки их прошлого, и пути назад уже не было. Задача их была простой и важной: донести сквозь тьму веков свои знания потомкам, и если они спасут лишь одну душу, то и тогда все лишения и страдания обретали невыразимый смысл, как имеет смысл в этом мире одно лишь милосердие, не требующее благодарности и награды, спасающее на минуту или навсегда, человеческое милосердие, поднимающее бесхвостую обезьяну на одну ступень с самыми великими из богов.
  
   Глава XI.
  
   Володя закончил и принялся молча щипать струны скрипки, лежащей возле него. Он был предельно сосредоточен в своем бессмысленном занятии.
   - Я не верю, что можно влиять на реальность, обходя законы, по которым построен этот мир, - произнес вдруг я каким-то чужим голосом.
   - Откуда ты знаешь, по каким законам он построен? - саркастически усмехнулся Володя.
   - Ну как же, есть человеческий опыт. Физики, математики, биологи там всякие...
   - Эти твои физики очень убедительно все объясняют. Но ты и сам замечал, что реальность от этого не становится хоть чуточку понятнее. Это как если бы ты попал в миры Льюиса Кэрролла, и сумасшедший шляпник с умным видом говорил бы тебе о происходящем вокруг безумии, как о единственно возможном варианте событий.
   Я задумался. В словах Володи был какой-то резон.
   - Но ведь как, ­- снова возмутился я, - Симон Маг, и даже его ученики, творили настоящие чудеса. Этого просто не может быть. Они в твоей истории говорили, например, что могут жить столько, сколько захотят.
   - Говорили, - улыбнулся Володя, - а некоторые до сих пор говорят.
   - Слушай, а какая разница между иудаизмом и христианством? Неужели, только вопрос божественности Христа?
   - А разница примерно такая, как между социализмом и национал-социализмом.
   На этот раз он рассказывал долго. Мне нужно было идти. Мы как-то особенно тепло попрощались.
   - Еще увидимся, - кивнул мне мой друг.
  
   По дороге домой я почувствовал озноб. На улице было прохладно и ветрено и, конечно же, темно. С таким рабочим графиком я стал пропускать светлое время суток. Я или работал, или отсыпался. Почему-то, вся моя деятельность приходилась на ночное или сумеречное время суток.
   Озноб был не только из-за низкой температуры и северного ветра. Инстинктивно я почувствовал, что заболел.
   - Это все из-за вегетарианства, - сделала вывод мама, - твой организм ослаб без мяса. Поешь, я плов сварила.
   - Лучше уж сдохнуть, - я пошел на принцип.
   Мне стало еще хуже. Градусник показывал тридцать восемь и два. Я позвонил бригадиру и предупредил его, что заболел. Он не огорчился: желающих выйти в чужую смену было навалом, а больничный нам все равно не оплачивали.
   Мне становилось все хуже. Как обычно в подобных ситуациях, я стал молиться Богу и готовиться к смерти. С детства у меня есть такая привычка. Бог справедливо меня игнорировал. Жар превратил мою постель в адский котел, когда я сумел уснуть. Проспал я недолго, не больше получаса, и меня мучили кошмары. Вавилонский Нергал преследовал меня по каким-то лабиринтам. Когда я подумал, что сумел скрыться от него, он схватил меня и выцарапал глаза своими львиными когтями. Воцарилась тьма, и глаза мои могли только плакать. Слезы текли, обжигая щеки, когда я проснулся. Электрический свет обрадовал меня, это было поистине феерично. К сожалению, температура после сна поднялась до сорока. Таблетки не помогали. Мама хотела вызвать скорую помощь, но я отказывался. Наконец, до меня дошло: это реакция на прививку от гепатита. Мама поискала информацию во всемирной паутине и подтвердила мои предположения. К примеру, Александр Коток, врач-гомеопат, затронул эту проблему в одной из своих книг:
  
   "Сегодня существует ряд вакцин против гепатита В, которые, в сущности, различаются лишь количеством содержащегося HBsAg в дозе. Консервантом для всех является ртуть (тиомерсал, он же в российской вакцине"Комбиотех" - мертиолят, в концентрации 0,005%), за исключением южнокорейской вакцины "Эувакс" (0,01%), а в американской вакцине НВ-VAXII присутствует еще и формалин (0,008-0,012%). В качестве сорбента используется гидроокись алюминия.

Первая вакцина, производившаяся из плазмы больных гепатитом В, была лицензирована американской фармацевтической компанией "Мерк" в 1981 г. После ее применения были зарегистрированы случаи оптического неврита, сопровождавшегося полной или частичной утратой зрения, заболевания синдромом Гийена - Барре, поперечным миелитом и др. Однако не по причине этих осложнений, а из-за массовых отказов от прививки из опасения передачи СПИДа с такой вакциной и связанным с этим коммерческим неуспехом "Мерк" начала разрабатывать новую генно-инженерную (рекомбинантную) вакцину, которая была лицензирована в 1986 г. Предполагалось, что эта вакцина, основанная на достижениях генной инженерии, ознаменует собой новую эру в вакцинологии, вообще не вызывая осложнений. Но этот оптимистический прогноз не оправдался ни в малейшей степени. Новая вакцина оказалась не только не менее, а более опасной, чем ее "старомодные" предшественницы. Кроме того, прививку так спешили протолкнуть на рынок, что Комитет по вакцинам и биологическим продуктам Управления контроля пищевых продуктов и лекарств (FDA), столь непримиримо стоящий на защите
права общества за безопасную и надежную медицину, когда речь заходит об альтернативных лекарствах, внезапно стал настолько мягким и уступчивым, что позволил производителю не проверять вакцину в клинических условиях, а за гарантию эффективности принять лишь уровень образующихся после введения вакцины антител."
  
   Выходит, делая эту прививку, я добровольно подверг свою жизнь опасности, как и миллионы других людей. Удивительно, что интересоваться тем, что вводят мне в организм, я стал только после того, как оказался на грани.
   Лампочки причиняли мне головную боль, и я попросил маму выключить свет. Когда меня стало тошнить, мама вызвала скорую помощь. Медсестра с добрым лицом сказала, что это аллергия на вакцину, и дала какую-то таблетку, а потом уехала. Таблетка не помогла.
   Утром маме пришлось уйти на работу. Я лежал один, с телефоном под рукой. Мне стало скучно, я позвонил Лехе, но он не взял трубку. Он всегда так делает, когда занимает у меня деньги.
   Я заметил, что стал хуже видеть. У меня не получалось читать с телефона, буквы сливались. Настя работала, поэтому я был совершенно один. Правда, был папа, но он не заходил в мою комнату, а гремел кастрюлями на кухне. У меня сводило судорогой мышцы. В комнате кисло пахло блевотиной и потом, мне не хватало воздуха. Когда из-за стекла на меня уставились желтые глаза, я знал, что это галлюцинация, но все равно испугался. Может быть, иногда смерть приходит именно так. Мне захотелось в туалет, но я не мог встать. Я потерял всю силу, хорошо работали только голова, шея и руки. Тьма, окутавшая город несколько месяцев назад, пробралась и в квартиру. Эта тьма была из моей головы.
   Я закрыл глаза и уснул, а проснулся уже в больнице. Боюсь, я обмочился во сне. И уж точно, я ужасно вспотел. Белье на мне было липким. Подозреваю, что от меня несло, как из помойного ведра. Удивительно, но в четырехместной палате я был совершенно один. Я потерял ориентацию во времени, не видел людей с тех пор, как мама ушла на работу. Но сознание мое прояснилось. Я наблюдал за собой со стороны, и с удивлением слушал свои стоны. Может быть, моя душа отделилась от тела, и я уже отходил?
   В палату зашла медсестра. Оказалось, я лежал под капельницей, хоть и не заметил этого. Медсестра оказалась очень красивой, миниатюрной брюнеткой, моей ровесницей. Мне стало ужасно стыдно, что я вонючий и обоссавшийся.
   - Простите, что я в таком виде, - собрав все силы, выдохнул я.
   - Ничего страшного, лежите, отдыхайте, не разговаривайте. - У нее оказался приятный восточный голос. Именно такой, восточный. Наверное, она была татарка.
   - Что у меня?
   - У вас острый диссеминированный энцефаломиелит. Это последствие вакцинации от гепатита. Такое бывает очень редко.
   - Это смертельно?
   - Нет, вы обязательно поправитесь, - обнадеживающе улыбнулась медсестра, и это меня напугало, - а теперь спите. Через два часа я зайду.
   Она действительно зашла через два часа, или через какое-то другое время, часов у меня не было. Я был редкий экземпляр, чуть не дал дуба от банальной прививки. Мне было, чем гордиться.
   Медсестра подкатила ко мне какой-то аппарат. Она воткнула мне в руку иглу, и аппарат стал забирать из меня кровь. Несмотря на полную беспомощность, мне хотелось, чтобы медсестра взяла у меня в рот. Природа хотела, чтобы я дал потомство, прежде чем умереть. Человек это всего лишь способ существования белковых клеток.
   Медсестра объяснила, что этот аппарат выкачивает кровь, отделяет плазму и снова возвращает кровь мне. Процедура называется плазмаферез. Я хотел спросить у медсестры ее имя, но не смог.
   Вечером пришла мама. Она рассказывала разные истории с работы, будто ничего не произошло, разные бытовые мелочи, вроде покупки стиральной машины. Потом ушла.
   Кормили меня сносно. В столовую я ходил в сопровождении медсестры. Тошнота пропала, я снова мог хотя бы самостоятельно передвигаться.
   На следующий день пришла Настя. Я уже стал способен на иронию. За окном антрацитовое небо насмешливо подмигивало звездами. Настя присела рядом, взяла мою руку двумя своими и начала целовать. Она была сильно накрашена, тени вокруг глаз были преувеличенно густыми, похожими на небо за окном, а глаза блестели, как звезды.
   - Ты скоро поправишься, - сказала она.
   - Знаю.
   - Бедный, тебе очень плохо? - она сочувственно смотрела мне в глаза. Я не очень это люблю, всегда в таких случаях чувствую себя виноватым.
   - Да нормально все, - пробурчал я, - до этого не лучше было. Просто сейчас мне еще физически хреново стало.
   - Ну, одно дело, когда тебе от скуки плохо, - запротестовала Настя, - и совсем другое - от внутричерепного давления сознание потерять, и в лихорадке под себя ходить.
   Меня задело ее последнее замечание. Она-то откуда знает!
   - Да мне плевать, - нарочито спокойно произнес я, старательно скрывая раздражение, - душевные страдания гораздо страшнее физических.
   - Ты это больным из онкологии расскажи, - хмыкнула Настя.
   Я продолжал, проигнорировав ее замечание:
   - Ты слишком глупая, чтобы страдать. Будь счастливой, как дура, секс разрешен даже бедным, как и пиво. А у меня слабая защитная функция мозга, я сверхчувствителен! У тебя есть иммунитет, чтобы не жрать себя заживо, не засовывать голову в ад, - это твоя глупость.
   Настя посмотрела на меня как на умалишенного:
   - Ты, смотрю, очень умный. Убедил себя, что такой несчастный, чтоб возвыситься над другими. Это ты дурак, а не я. Зачем нужен ум, если он приносит только страдания.
   Я понял, что задел Настю, и извинительно погладил ее волосы. Настя положила голову мне на грудь. Она никогда не воспринимала мои слова особенно серьезно, и правильно делала. Наверное, она знала меня куда лучше, чем я сам.
   Я пролежал в больнице долго. Кажется, я был уже здоров, но врачи меня не отпускали.
   Приходил Санек, мама, Настя, и больше никто. Я пропах больницей, давно перестал слышать ее запах. Сначала меня искололи антибиотиками, потом кортикостероидами и антигистаминными препаратами. Когда я уже весь пропитался лекарствами, мне стали колоть витамины. Я платил за то, что позволил вмешаться в основы основ моего организма, в биогенную структуру.
   В больнице я пропустил все лето, длящееся в наших широтах не больше двух месяцев. Мне стало все равно, что будет, я ужасно отупел, и апатия больничных стен пропитала меня насквозь. Кварцевая лампа тихо убивала бактерии, медсестра была подчеркнуто холодна. Врач, крупный армянин, сочувствовал мне и ободрительно улыбался. Жизнь в больнице ужасно однообразна. После долгих споров врач согласился, чтобы я не ел мясо. Он оказался, в сущности, хорошим человеком. Взамен мама приносила мне грибы, сыр, яйца и творог. Наверное, это было нарушением, но мне сделали поблажки. Все же, в моей болезни была вина и работников этой больницы. Мою кровь высосали металлические вампиры, и влили обратно.
   Потом меня выписали. Был август, первый месяц осени. Я ни разу не искупался за все лето. Меня встретили августовские дожди, по-осеннему холодные. Город кишел червями, они вылезли из-под земли наружу, будто мир уже умер и сгнил. Дома все было по-прежнему. Мама смотрела сериалы, где подсказывают, в какой момент нужно смеяться. Папа лежал в комнате, вел дневники и принимал сектантов. Единственное изменение, это кактус возле моего компьютера. Я позвонил бригадиру, он сказал, что мне можно выйти на работу, когда буду в силах. Мама не решалась меня напрягать по этому поводу. Она вдруг вспомнила, что мне звонил какой-то Володя и просил зайти сразу, когда я смогу. Это было неделю назад. Я разозлился, что она не рассказала об этом сразу.
   Я постучал в Володину дверь, но никто не открывал. У меня появилось плохое предчувствие, засосало под ложечкой. Я забарабанил в дверь еще сильнее. Мне снова никто не открыл, но я услышал внутри квартиры какой-то шум. Там явно кто-то был. Я стал бить в дверь кулаком и почувствовал, что за мной из глазка наблюдают соседи. Вдруг дверь открылась. На пороге стояла высокая женщина в халате и в бигудях.
   - Тебе чего надо? - сонно спросила она, - ты не охуел так долбиться? Я сейчас милицию вызову.
   - Ближайшая милиция в Украине, ехать заебется, - заорал на нее я, - где Володя?
   - Здесь нет никакого Володи, наркоман! - крикнула женщина и громко захлопнула дверь.
   Я постучался ногой.
   - Слушай, мы эту квартиру купили четыре дня назад у Петра Ионыча. Тут не было никаких Володь. Иди уже отсюда.
   Я в нерешительности застыл на лестничной площадке. Вдруг открылась соседская дверь. Оттуда выглянула миниатюрная женщина лет сорока. У нее было красивое доброе лицо, такие часто становятся жертвами тупых деспотичных мужей, а потом искренне рыдают, когда мужья умирают от цирроза.
   - Простите, - обратилась ко мне она, - я знаю, вы приходили к Владимиру раньше. Он неделю назад уехал. Я видела, как его какой-то старик вел по лестнице. А потом в квартиру эти муж с женой заселились. Мне кажется странным, что Володя ничего мне не сказал, да и уехал налегке.
   - Спасибо, - кивнул ей я, - а вы не знаете, как его сейчас можно найти?
   - Не знаю, - женщина грустно покачала головой, - хотя нет, постойте. Володя часто ездил в деревню какую-то, в Рязанской области. Но название я не помню.
   - Спасибо, вы мне очень помогли. - Мне почему-то захотелось понравиться этой женщине, и я стал излишне вежлив.
   Мы с ней распрощались, и я отправился домой. Что делать, было непонятно.
   На следующий день я снова пошел в старую Володину квартиру. На этот раз мне удалось нормально пообщаться с новыми жильцами. Они показали мне домовую книгу, и я выяснил, что старый хозяин, Злобнин Владимир, продал им квартиру через риэлторскую фирму, а сам уехал в неизвестном направлении.
   Я снова побрел домой сквозь мохнатый парк. Володя говорил мне название деревни, но я никак не мог вспомнить... Новые Афины, Старый Сидон, Верхний Марракеш...Я запомнил только то, что название ее было странной помесью русского характерного прилагательного и именем древнего города.
   В парке было безлюдно. Птицы жили полной жизнью, не реагируя на меня. Воистину бытие бессловесно, весь обман в словах...
   Мимо брел одинокий полицейский, стыдливо опустив голову. Меня всегда удивляло это различие между столичными и провинциальными копами: первые смотрят нагло, и в глаза смотреть им опасно, как диким животным, они видят в этом вызов. Вторые же зачастую сами не смотрят в глаза, стесняясь, что они менты, ведь все росли в одних дворах, где правили балом псевдоворовские понятия. Даже дома такие стражи порядка обычно слушают Бутырку и Круга, а когда работают по следственному делу, тайно или явно симпатизируют бандитам, а не "терпилам".
   Дома меня ждал приятный сюрприз: на свободу из психиатрической клиники вышла Ира Варбан, она же Ира Мидж. Едва я успел включить компьютер, как из монитора на меня хмуро поглядело ее недовольное лицо.
   - Не ждал? - спросила Ира вместо приветствия.
   - Неа, - я немного опешил, --но дико рад например. Когда отпустили тебя недруги? Что за дерьмо с тобой случилось в Таиланде?
   - Да ничего особо не случилось, - махнула рукой Ира, - я там с ума сошла, посольство разгромила, в будущем побывала. Но это все мелочи. Главное произошло тут. Сраные доктора убили во мне все эмоции своими уколами. Я полтора месяца на вязках лежала. Знаешь, какая неприятная штука - галоперидол?
   - Неа, не знаю. Но я рад, что ты снова с нами, с нормальными.
   - Ага. Давай в гости приезжай, сейчас сезон грибов начинается.
   Ира проживает в славном городе Обнинске, в Калужской области.
   - Нет, ты что. Я сам тут болел, чуть копыта не отбросил. Слушай, а Рязанская область далеко от тебя?
   - Ну, между нам Тульская еще. Так-то не далеко, на собаках часа четыре ехать. А что?
   - Да у меня кореш пропал, у него деревня в Рязанской области. Вот, думаю, может стоит поискать там.
   - Он у тебя помещик что ли, - засмеялась Мидж, - на сколько душ у него деревня? Как называется хоть?
   - Он скрипач так-то, слепой. Не помню название деревни, какое-то прилагательное, а за ним какой-то древний город. Античный, кажется.
   - Ох ты ж, ни хуя себе... Ладно, подожди.
   Ирка сосредоточенно уставилась в монитор, время от времени клацая кнопками. Я понял, что окошечко скайпа она свернула.
   Через пять минут она победоносно вскинула руки:
   - Малые Фивы! Еблан, какая античность, это Египет! Приезжай давай, я тоже приеду! Только бабла у меня мало, зато есть вписка в Рязани.
   - Хорошо, Ир, я постараюсь. Только в Греции тоже Фивы есть кстати.
   - Да срать. Давай скорее, пока грибы прут.
   Сказав это, Ирка выключила скайп. Было непонятно, она меня зовет, пока не прошел грибной сезон, или она сейчас объелась грибов, и я должен приехать, пока ее не отпустило.
  
   Глава XII.
  
   Наконец, я решился ехать. У меня оставались еще какие-то деньги на карточке, правда, совсем немного. В одно время перед болезнью я пристрастился к игре на ставках, рассчитывая на свои глубокие познания в футболе. Реальность оказалась суровой, я почти всегда проигрывал. Даже на малых коэффициентах рано или поздно ставка проваливалась, и я терял весь выигрыш. Остановила от полного банкротства меня только болезнь. Как бы то ни было, у меня оставалось чуть больше десяти тысяч, я купил билеты в сидячий вагон до Рязани. До поездки оставалось три дня, и я посвятил их отдыху.
   Утром я проснулся от шума дрели. Мои соседи посвятили свою жизнь ремонту. В воздухе пахло цикутой, и это привело меня в недоумение. Я прошел на кухню и горько усмехнулся: мой уважаемый отец готовил салат из сельдерея.
   - Садись, покушай, - обратился он ко мне, - там не мяса.
   Я пришел в замешательство. Уже много лет прошло, как мы последний раз разговаривали, и это устраивало обоих.
   - Спасибо, - промямлил я. Слова стали какими-то квадратными и неудобными.
   Салат оказался вкусным, несмотря на запах, доносившийся до моей тесной квартиры из древних Афин.
   - Пап, - обратился я к нему, - почему ты меня никогда не любил? Я не говорю, что это мне было так уж нужно, просто интересно.
   Я сказал это, и тут же пожалел. Мне стало стыдно за свою сентиментальность. Отец смутился:
   - Ну, ты знаешь, я стараюсь смотреть научно... Любил, не любил... Можно говорить, что любишь...
   - Да ладно, пап, ничего страшного.
   - Слушай, - отец решил сменить тему разговора, - как ты себя вообще чувствуешь-то? Как здоровье? Мать считает, что ты из-за того, что мясо не ешь, так ослаб. Поэтому и не выдержал прививки.
   - А ты сам как считаешь?
   - Я думаю, зря ты согласился на прививку. Любые вмешательства в генную структуру могут привести к неожиданным последствиям.
   - Пап, - возразил я, - но сейчас в любом случае этого не избежать. ГМО продукты и так далее. Ученые пытаются использовать генные мутации во благо человечества.
   - Ага, - усмехнулся отец, - а ученых, даже самых умных, используют их жены. Мы живем в эпоху становления матриархата. Ты посмотри, сколько женщин сейчас за рулем, сколько имеют свой бизнес. Только самые богатые в мире еще пока мужчины, потому что у женщин проблемы с фантазией. Закончится все тем, что какой-нибудь ученый пересадит женщине ген самки тли, на этом все для мужчин закончится.
   - Причем тут тля? - удивился я.
   - Самка тли может производить другую самку тли без помощи самца. Вот научатся женщины рожать женщин без помощи нас, и все, вымрем мы за сотню лет. Ты, сынок, не ведись на бабские уловки. Слово даю, до добра это не доведет.
   Сказав эти слова, отец вышел из комнаты. Я догадался, что теперь не скоро он заговорит со мной. Я надеюсь, когда-нибудь у меня появится возможность прочесть его дневники. Но еще больше я надеюсь, что это случится не скоро.
   Всем видам транспорта я предпочитаю поезда. Каждый раз, когда мне предстоит ехать куда-то, щемящее предчувствие скорого приключения делает ожидание невыносимым.
   Поехал я с одной сумкой за плечом, практически налегке.
   Мысль о том, что попутчики в поезде часто являются вроде священников на исповеди, ввиду того, что на нужной станции исчезают не только из вагона, но и из всей жизни, и поэтому не стесняют последствиями излишне откровенных словоизлияний, конечно не нова. Но ведь истина, затертая, как медный пятак, от этого не становится менее правдивой. Так повелось, что мне часто попадаются очень любопытные соседи: от футбольных фанатов до эзотериков, и каждый пытается донести до меня свою правду, принуждает разделить ее с ним и оправдать. На фоне всех этих проповедников своих жизней выделяется один мужик, инвалид, с которым я разговорился в поезде на этот раз. Этот одноногий мужик не избежал искушения поведать о событиях своего жизненного пути, но не искал ни утешения, ни оправдания. Если говорить откровенно, по-моему, ему было все равно.
   В пути мне предстояло провести тринадцать часов, то есть один день и почти одну ночь, поэтому я решил сэкономить на билете, и не взял плацкарт. Вагон был очень старый, внутри почти все было из дерева. Основную часть публики составляли рабочие ехавшие в Москву на вахту, строить разные торговые и офисные центры, падая на арматуры со всего размаху своей пьяной души. Один знакомый строитель, армянин, поведал мне как-то примету, что во время строительства должно погибнуть людей не меньше, чем у здания этажей. Правда, чем хорошим это должно обернуться, он не сказал. Наверное, фундамент хороший получится, на костях гастарбайтеров.
   Всю дорогу веселые работяги пили и слушали через динамики телефонов блатные песни, доставая окружающих. Тем не менее, полицейские, обходившие вагон, их попросту игнорировали, я же оказался более подозрительным. У меня проверили документы, обыскали сумку, и, недовольные, с неохотой оставили. Это дало возможность сосредоточиться на однообразных пейзажах вдоль дороги и прекрасном Вагнере в наушниках. Время тянулось медленно и бессмысленно. Я захотел попить чаю. Проводница дала мне стакан в прекрасном подстаканнике, но с выражением глубокого презрения на лице. Ей не понравилось, что пакетики заварки у меня с собой.
   Рядом со мной никто не сидел, и я ехал с относительным комфортом. Мне удалось даже ненадолго заснуть, и разбудили меня только маты мужиков, выходивших в Мордовии.
   Когда я уже решил было задремать, мужик, сидевший через два ряда, потихоньку позвал меня:
   -- Браток, не сочти за наглость, неудобно даже с такой просьбой обращаться. Ты не выручишь пакетиком чая? У проводницы больно дорогой он.
   Голос у него был низкий, приятный, тон немного виноватый, но не заискивающий. Я немного подождал, но видя, что он не встает, принес ему два пакетика на выбор: зеленый и черный. Отдавая ему чай, я заметил, что правая нога у незнакомца заканчивается чуть выше колена. Мне стало неловко.
   -- Слушайте, я сам хотел попить чая, давайте я и вам заодно заварю. Вам какой, черный или зеленый?
   -- Спасибо, браток!Мне черный, если можно.
   Проводница с неохотой выдала мне еще один стакан, сопровождая это тирадой по поводу нерадивых пассажиров, ворующих подстаканники. Я вернулся к одинокому мужчине. Он представился Александром. Ехал он в Москву из своей деревни где-то в Поволжье, за протезом, который заказал уже давно. Протез стоил серьезных денег, и дядя Саша, как я стал его называть, экономил на всем, вплоть до еды. Мы разговорились, и он понемногу рассказал мне свою историю. Я не думаю, что у него, как говорится, накипело, и нужно было высказаться. Скорее наоборот, я вытягивал из него подробности. Вот эта грустная и такая обычная для России история. Я привожу ее для удобства от первого лица,опустив свои вопросы и замечания.
   Родился я в Черемнухе в 1976 году. Тогда это был большой поселок на восемьсот человек, с колхозом, школой и своей больницей. Я был третьим ребенком, после двух девочек. После меня мать родила еще мальчика и девочку, но мальчик умер через два дня, еще безымянный, а девочка попала в косилку, когда ей было три годика. Ребенком я рос молчаливым, хмурым, но в учебе старательным. Мать, библиотекарша, с детства приучила меня любить книжки, так что среди других ребят я даже выделялся, особенно первые годы в школе. Характером я был в душе слабый и робкий, но прятал это поглубже, и все считали меня хоть не хулиганом, но за себя постоять умеющим. В классе со мной училась девочка, Глаша ее звали, а полностью Гликерия. Была она тихая и скромная. Как чуть подросли мы, начали пацаны ее задирать, неумеючи оказать внимания. Ну, я заступился за нее, и с тех пор мы как-то сблизились, стали вместе ходить. Стали про нас слухи всякие пускать, но Глаша была воспитанная, ничего мне не позволяла, да и дорожил я дружбой нашей. Там вдруг рухнул разом социализм, началась разруха, девяностые эти поганые. Мы как котята в пруду барахтались, не знали что делать. В школе учителей не хватать стало, все поувольнялись, колхоз развалился. В поселок цыгане приехали, героин продавать. Люди стали пропадать. Кто посильнее стал забирать себе все, что раньше было государственное, кто послабее, запил. Глашу тоже потянуло не туда куда-то. Стала в городе пропадать, уроки пропускать. Мне вдруг жалко ее стало, думаю надо спасать девченку. Пришел к ней, говорю, выходи за меня замуж. А она засмеялась, да и ушла. Обидно мне стало, понял вдруг я, что не спасать мне хочется Глашу, а люблю я ее сильно, и нет мне без нее жизни. С горем пополам закончили мы школу, и забрали меня в армию. Служил я в Пскове, в ВДВ. Всякое было по духанке, но беспредела не было. Били только за дело, и не унижали никогда. А в это время в Чечне война шла, и нас готовили туда. В армии все по-другому чувствуется, не как на гражданке. Мы чеченцев заранее ненавидеть научились, и ждали командировки с нетерпением. В этом настроение будто бы возродилась старая Русь, те же враги инородцы, другой веры, и мы чувствовали за собой ту древнюю правду, которая давала силу нашим предкам. Я чувствовал, что мы защищаем свою землю, свою любовь.
   Наконец, после полутора лет подготовки, нас послали на юг. Сейчас пишут, что в Чечне гибли российские новобранцы, желторотики. Конечно, такие тоже встречались, но мы, хоть и не нюхнувшие пороха, были настоящими солдатами. И тем удивительнее для меня оказался страх, нахлынувший вместе с первыми смертями. Я злился на себя за этот парализующий ужас, но еще сильнее я ненавидел проклятых душманов, убивающих тех, кто мне дорог. Гликерия писала мне часто, ребята даже завидовали. Письма ее были очень добрые и давали мне надежду на жизнь после войны. Наверно, они и помогли мне выжить. Бог миловал, отделался я, как говорится, легким испугом.
   Сейчас то я по-другому на это смотрю. Невелика потеря -- пожар в доме хозяина.
   Вернулся домой героем, весь поселок меня встречал, но я глазами искал свою Глашу. Встретила она меня очень тепло, но скорее как брата. Я и так к ней, и сяк, но ни в какую. Девки за мной увивались, но я не смотрел на них даже. Она меня дразнит, а я только пуще раззадориваюсь. А уж коли даст поцеловать, так я неделю сиял, как самовар! А на Кавказе опять в то время неспокойно стало. Опять бандитам жизнь спокойная наскучила, начали они собираться под руководством Шамиля Басаева. Люди пропадать стали. Позвонил мне Сашка, однополчанин, сказал, что добровольцем туда уходит, что многие наши едут на юг, защищать свою Родину и честь. Меня тоже вдруг потянуло туда, к своим. Собрал я вещи, пошел с Глашей попрощаться, а она вдруг упала мне в ноги и зарыдала: "Не пущу, -- говорит, -- люблю я тебя. Женой твоей буду, только не уезжай". Не смог я ее оставить. И сейчас не знаю, правильно я поступил тогда, или нет. Подали мы заявление в ЗАГС, свадьбу в июне сыграть решили. Шел уже двухтысячный год. Устроился я на ферму водителем, платили мне неплохо. На жизнь хватало, да и на свадьбу откладывал помаленьку. Государство мне за службу хоть и не все выплатило, но все же кое-какие сбережения на книжке имелись. Вроде радость на душе была, ждал я свадьбы. А ведь к милой я не притронулся даже до венчания! А, с другой стороны, неспокойно на душе за братиков моих, в горах воюющих. И не подвело меня предчувствие.
   Прилетела горькая весть в начале весны. Предали моих ребят, страна же, которую они защищали, и предала. Поджали тогда боевиков, и всех бы раздавили, да занесли они пол миллиона долларов генералам, чтобы те их отпустили. Но ведь так просто не отпустишь их, погоны полетят. И отправили нашу роту на 776 высоту, задержать две с половиной тысячи наемников. Шесть человек живых осталось, всех боевики убили. Поняли мужики, что предала их родина, но сражались до конца. Пятьсот бандитов остались лежать там. Полевые командиры даже деньги предлагали, чтобы пропустили их, но наши парни честь не продали, в отличие от блядей кремлевских. Командир полка потом так и сказал: "Не верьте новостям. Променяли 84 жизни на пол миллиона долларов".
   Тяжело я пережил эту весть. Лежал на кровати и смотрел на белый потолок, вспоминал всех, кто погиб там. Очень обидно было, что не было меня там, будто предал я их даже. Глаша оказалась по-взрослому мудрой, заходила ко мне и обнимала молча. Так и прожили мы неделю вместе, в горе тихом. А потом пошла она в лес за вербой, и не заметила змею. Видно сам дьявол разбудил гадюку эту, чтоб жизнь мою уничтожить. Не довезли мою любимую до больницы, даже не попрощались мы.
   Вот так, с пару недель, весь мой мир разлетелся на куски. Даже под свистом чеченских пуль я не чувствовал такого отчаяния и бессилия, даже там мне казалось, что существует какая-то конечная справедливость. А тут меня накрыло осознание того, что Вселенная равнодушна. Богу все равно, что тут происходит, у него есть дела поважнее. А вместо души у меня была огромная дыра, в которую со свистом засасывало все, чего я касался в своей жизни: все близкие, все места, где я был, даже просто прохожие, которых я когда-то встречал на своем пути, все улетало в пустоту. Я увидел жизнь такой, какая она есть на самом деле, это было омерзительно. Меня тошнило от вещей вокруг, потому что они существовали тогда, когда моя женщина была жива, и смеют существовать теперь, когда ее нет. Я ненавидел всех людей, потому что они продолжали жить как ни в чем не бывало, а она лежала холодная, и тлела, и я не знал, куда ушла та сила, что заставляла ее веки размыкаться, а губы улыбаться. Неужели все это стало пустотой?
   Я не пошел ни на похороны, ни на поминки, я не мог как раньше разрезать пространство своим телом. Из последних сил я дотащил его до моста через речку и перевалился через периллы. Я не утешал себя тем, что после смерти увижу Гликерию, но была тихая радость оттого, что я стану тем же, чем является сейчас она. Будто бы разделю ее мертвое одиночество, ее последнюю боль. Захлебываться водой было ужасно неприятно, но от низкой температуры я потерял сознание. Пришел в себя только в районной больнице. Знакомый мужик, сосед, увидел издалека, что я прыгнул в воду, и вытащил меня. Я сильно замерз, одну ногу врачи не смогли спасти. Все радовались тому, что я пришел в себя, а я их за это ненавидел. Я умолял их дать мне какое-нибудь сильное лекарство, чтобы доделать дело своей смерти, но врачи благоразумно удалили из палаты все, что можно для этого приспособить. Одинаковые дни текли как вода в той реке, которая не смогла меня прикончить. Пустота внутри меня становилась все больше, забрав в себя всю ненависть и отвращение, которые придавали мне сил. Наконец, мне дали инвалидность и выпустили на волю, апатичного калеку, двадцатичетырехлетнего старика. Государство назначило мне скудно пособие, и благополучно забыло. Убить себя у меня больше не было сил. Так вот теперь и живу, почти все деньги жертвую в детский дом, мне много не надо. Женщину больше полюбить я не смог, а мучить без любви не смею. Вот, позволил себе поблажку, хороший протез. Только радости он мне не принесет, знаю наперед. Я не живу прошлым, оно меня только мучит. Я живу будущим, жду, когда смерть даст мне искупить свою вину перед Глашей. Я виноват, потому что она умерла одна, и мертва сейчас одна, а я могу ходить и пить твой чай.
   Тут мы подъехали к моей станции. Я оставил Александру еще чая, пожал его сухую жилистую ладонь, и побрел домой.
   Трагичность этой истории в ее обыденности. Борхес писал о четырех сюжетах, повторяющихся постоянно, но это, конечно, упрощение. Можно дифференцировать любое количество сюжетов, зависит это только от глубины анализа. И, тем не менее, история бедного отставного солдата, потерявшего друзей, ногу, любовь и желание жить, была мне знакома. От бессонной ночи и утомления мне вдруг привиделся сын Приама, родной брат Гектора, летящий вниз с обрыва, и красавица-нимфа, лежащая в траве. Может, это и есть то вечное возвращение, о котором писал Ницше. Подлинная история Земли описана в античных мифах, а все, что было потом, лишь ее кривое отражение в кривом зеркале времени. Герои творили мир, а их потомки измельчали духом, но изо всех сил продолжают играть те же роли. В психиатрических лечебницах больные лечат здоровых, как в безумных фильмах Яна Шванкмайера. Пелевин в своих фантасмагориях предположил, что существует Трубка Сталина, мистический артефакт, дающий власть в суровое время середины двадцатого века. Но реальность, в которой Тэтчер на аукционе покупает трусы Шуры Коллонтай, абсурднее в разы. Мудрец боится и вступить туда, куда безумец летит без оглядки. Рабы и аристократы поменялись местами, высота духа влечет нищету, а умелое подчинение -- успех. Но сюжеты те же, все те же. Может быть, Чечня -- это нелепая пародия на Трою? Герои защищают свою землю. Мандельштам писал, что все движется любовью. И трагедия лишь в том, что люди измельчали так, что ими движет теперь не любовь к Прекрасной Елене, а любовь к Золотому Тельцу, надо сказать, не менее страстная. Прошло десять лет, павшие давно забыты, смерть их оказалась лишь банальной трагедией, но верховным бонзам нужно называть это геройством. Только так можно завлечь новые жертвы на алтарь истории. Противостояние между народами, можно уже сейчас признать, оказалось фикцией. Противостоят только слабые и сильные. Совсем скоро голубоглазые качки в поло с веночками непременно подружатся в своих спортзалах с мускулистыми горскими борцами. Вместе вечером они будут унижать тех, кто читает Кафку и Камю. Уверен, скоро зазвучат эти призывы. И первым из них, как всегда было в истории, будет "Бей жидов!"
   Я шел по ночному городу, и звезды сияли, как глаза хтонических чудовищ, глядящих на меня из иссиня-черной бездны космоса, куда я падаю вот уже столько лет. Ужасно представить даже что будет, когда я паду так глубоко, что они смогут до меня добраться, а это неминуемо случится.
   Этот простой и, без сомнения, мужественный человек, вызывал у меня искреннюю симпатию. Он решительно ничем не заслужил того безнадежного положения, в которое попал. Но, видимо, после семнадцатого года на небе уже не монархия, а последние выборы выиграл Вельзевул. Сейчас попы говорят, что верят в бога, но сами смеются над этой ложью. Атеисты говорят, что бога нет, но всю жизнь его ищут, и иногда находят. И только сатана признается, что не знает про бога ничего. Ницше сказал, что он умер, но умер и Симон Маг. Да и сам немецкий мыслитель, кто он, как не мелкий бесенок, являвшийся Ивану Карамазову?
   Так много вопросов, на которые не даст ответы даже смерть. Мне стало стыдно, что я считал себя несчастным, а еще больше оттого, что считал людей хуже, чем они есть.
   Наступал рассвет, когда я подошел к дому. Рассвет того же солнца, которое бесстрастно согревало героев и подлецов. Какой сюжет предстоит отыграть мне, прежде чем перестать быть? Я не знаю, и мне страшно узнать это.
   В пять утра я вышел в Рязани. Ира Мидж встретила меня, что стало небольшой неожиданностью. Я рассчитывал, что как минимум до полудня мне придется ждать ее в привокзальном кафе. Психбольница будто бы даже пошла ей на пользу, выглядела она похудевшей и загорелой, только прыщей стало чуть больше.
   - Привет, родная, - я тепло обнял Иру. Одному Нергалу известно, сколько же мы не виделись.
   - Привет, - она тоже крепко меня обняла, - ты в курсе, что у тебя изо рта говном воняет?
   - Ну, - смутился я, - просто не успел почистить зубы в поезде, санитарная зона началась.
   Ира очень любит сказать что-нибудь гадкое, чтобы мне стало неловко. Вроде мелочь, а настроение испортилось. В последний раз мне так стыдно было, когда мы с Лехой вызвали проституток в сауну, а на мне были старые вылинявшие трусы. Проститутки смотрели на меня с таким презрением, будто носить такие трусы гораздо более мерзко и грязно, чем продавать свое тело втайне от мамы.
   Ирка привела меня на квартиру к своим друзьям. Там было неубрано, обои местами отсутствовали, мебель была старая, но стоял компьютер и два ноутбука, а также спали вповалку два парня, один лысый и худой, похожий на скинхэда, другой пухлый и с дредами. На экране ноутбука писатель и летчик Антуан де Сент-Экзюпери читал рэп о том, как бросил наркотики, будто ничего страшного, "ну было и было". Это все показалось мне смешным и странным. Если хаос Вселенной очерчивает Уроборос, в границы которого помещен мир людей, то воистину, сейчас этот змей имеет вид Мерлина Мэнсона, благодаря пластической операции сумевшего исполнить мечту миллионов мужчин, и отсосавшего у самого себя. Хозяева квартиры проснулись только тогда, когда Ирка включила чайник. Я поздоровался с ними кивком головы, руку протягивать не стал, и это послужило поводом для напряженной обстановки, воцарившейся между нами. Ирка, правда, не замечала этих враждебных взглядов, направленных на меня, она была занята тем, что жаловалась на тотальную ангедонию, вызванную препаратами в дурке. Потом дредастый парень (а мы так и не представились) заговорил вдруг хриплым низким голосом:
   - Вы в Малые Фивы сейчас поедете? Ир, не забудь только грибов привезти. Когда обратно поедете, позвони, потому что дома может никого не оказаться.
   - Сейчас поедем. Конечно, привезу, не ссы.
   Потом они втроем покурили через бульбулятор травы. Я хотел отказаться, но мне даже не предложили.
   Сходить в душ я тоже не решился.
   Вскоре мы с Иркой уже тряслись в маршрутке под управлением гостя с Кавказа, в сторону райцентра. Там мы поймали частника, который довез нас до поворота в деревню. Он объяснил нам, что после дождей дороги размыло, и нам придется пройтись полчаса пешком.
   Ирка обрадовалась этому. Она собирала грибы, а я вкратце рассказал ей историю самаритянского волхва. Настроение ее поднялось, она, кажется, даже дрожала от предвкушения. Грибы эти были мне знакомы, я часто видел их, но всегда считал просто разновидностью сорной травы.
   - Грибы открывают свои тайны, - заговорщицки улыбнулась Ира.
   - Да перестань, - мне захотелось ее высмеять, - никакие тайны они не открывают. Что вот тебя открылось в предыдущих трипах?
   - Не все можно объяснить в словах. Грибы позволяют выйти за границы сознания. Человеческий разум отфильтровывает бесконечность до размера слов. Об этом, кстати, догадались все выдающиеся мыслители: Сиддхартха Гаутама, Карлос Кастанеда, Виктор Пелевин и мой знакомый Серега. Но само по себе сознание не существует в физическом пространстве и никому не принадлежит, это просто линза. С помощью нее можно корректировать игру теней, если есть нужные инструменты. У Симона Мага, про которого ты рассказывал, был этот порошок.
   - Красная тинктура, - подсказал я.
   - Ага, красная тинктура. Так что все, о чем говорил тебе твой друг, вполне может оказаться правдой. Симон понял, в конце концов, что он похож на ребенка, играющего с муравьями. Муравьи не поймут ничего, они созданы, чтобы приносить матке еду, а тут еще соседний муравейник грозит войной. Зачем им понимать то, что нельзя съесть и чем нельзя похвастаться. Вот поэтому Симон и оставил их наедине с пульсирующей бесконечностью и постепенным разложением. Ищущий же и так найдет, подсказки расставлены везде.
   - Так грибы, по-твоему, это не бесплатный наркотик, а подсказка? - усмехнулся я.
   - Именно так, - Ира не заметила моего сарказма, - от священных писаний, в которых есть крупицы истины, до звездного неба, где истина рассыпана щедрой рукой.
   - Слушай, - разозлился я, - ты как ребенок, ты придумываешь оправдания своим порокам. Прекрасно знаешь, что наркотики это плохо, но выдумываешь какую-то эзотерическую и метафизическую чушь, чтобы не просто оправдать свое кайфожорство, а еще выставить себя элитой, причащенной к сокровенным тайнам.
   Некоторое время мы шли молча. Ирка набрала уже пакет грибов и положила в рюкзак. Вдруг она заговорила:
   - Мне кажется, детство - это когда не знаешь, что хорошо, а что плохо. Молодость - это когда знаешь, что ты плохой, но веришь, что сможешь исправиться. А взрослость - это когда ты полное говно, но оправдываешь это тем, что мир этот уродлив, люди все подлые, а хорошими пытаются казаться только нищие лузеры.
   Я не нашел, что ей ответить. По счастью, вдали показалась деревня. Она состояла из одной единственной улицы, не больше двух десятков домов, да и, как потом оказалось, далеко не все из них были заселены.
   В посадке, метрах в двухстах от ближнего дома, были люди. Мы подошли к ним. Это оказались три симпатичные девушки, на вид еще совсем молодые, наверное, старшеклассницы. Они не были похожи на деревенских матрешек, слишком стильно одетые, а из четвертого айфона, лежавшего на пеньке, доносилась какая-то клубная музыка. Девушки пили Оболонь из огромной коричневой бутылки. Судя по таре, валяющейся рядом, это была уже вторая баклаха.
   - Привет, девчонки, - не успел я опомниться, как Ирка взяла все в свои руки, - это Малые Фивы? Что-то они совсем маленькие.
   Вскоре мы сидели уже впятером, пиво было выпито, и Ирка достала из глубин рюкзака две бутылки портвейна. Как только она не поленилась его тащить в такую даль.
   Девушки оказались сестрами. Их звали Анна, Лена и Катя, они приехали к дедушке из Москвы. Когда совместное пьянство расположило нас к откровенности, мы стали расспрашивать девушек.
   - Девчонки, а вы давно приехали? - поинтересовалась Ирка.
   - Нет, вчера только, - Катя оказалась самой болтливой, - мы ненадолго, завтра уедем. А вы к кому?
   - Мы ищем друга, скрипача, - Ирка толкнула меня в бок, - расскажи, как он выглядит.
   Мне стало неловко, что я девушки могут подумать, будто я подчиняюсь Ирке.
   - Ну, он слепой... Среднего роста... Скрипка у него хорошая... - я вдруг понял, что плохо помню его внешность.
   - Нет, мы такого не видели. Спросите у дедушки! Пойдемте, мы вас познакомим.
   Пьяные девушки привели нас к крепкой бревенчатой избе. На черной лавке перед домом сидел пожилой мужчина, язык не повернулся бы назвать его стариком. Глаза его светились спокойствием и волей, саженные плечи говорили не о былой, а о нынешней силе. Он чуть приподнялся с лавки и крепко пожал мою ладонь своей сухой, жилистой рукой. Она оказалась намного больше моей, будто я ребенок.
   - Захар Куприянович, - сипло представился он, и жестом пригласил внутрь. Голос его показался мне знакомым.
   Будто бы специально к нашему приходу задымил самовар, и мы стали пить чай вприкуску с медовыми сотами. Девушки не стали входить в избу и остались на улице. Мы вкратце рассказали ему о том, зачем приехали. Захар Куприянович задумался.
   - Я, кажется, понял, по чью душу вы тута, - сказал он после короткого молчания, - в крайней избе, напротив попового дома, живет дед Авксентий. Он такой древний, что когда я был ребенком, он уже был дряхлым стариком. Поговоривают, что и когда моего деда за то, что он жеребенка не успел в колхоз отвести, возле амбарной стены расстреливали, Авксентия не тронули, потому что больно дряхлый уже был. Он тогда в соседней деревне жил недалече. Думали, что патроны тратить, сам загнется. А старик взял да и пережил и лысого шпиона, и рябого грузина, и даже Борьку-алкаша. Вечный он, наверное. В деревне он бобылем всегда был, не общался ни с кем особо. Так вот, приезжал к нему иногда парень со скрипкой. Только не слепой он был, по моему совсем... И вот недавно тоже приехал он, а потом пропали и старый, и молодой.
   - А когда они были тут вместе? - перебил я.
   - Да хрен упомнишь, я же следить за ними не приставлен. Вы подождите их пару деньков, может и явятся. Напротив бобылевского дома изба стоит ничейная, там нет ничего особо, но илектричество есть, да печь, если что, пожрать приготовить. Раньше там поп жил, а сейчас никого. Поселяйтесь, никто вас не выпрет. Я соседей предупрежу, чтоб чекистов не вызывали. А если друг твой явится, ты из окна сразу приметишь.
   Мы поблагодарили Захара Куприяновича и последовали его совету. Дом оказался светлым и просторным, а на кухне мы обнаружили даже старенький холодильник, куда сразу сложили все продовольствие, что у нас было. Полуфабрикатов нам хватило бы и на больший срок, а с учетом соседских огородов голодной смерти можно было не бояться.
   Ирка вскипятила чайник, который обнаружила на газовой плите, заварила вермишель и чай. Мне показалось очень странным, что в доме оставили практически все, когда переезжали. Захар Куприянович слукавил, когда сказал, что в доме почти ничего нет. На стене висели старинные часы с боем, но стрелка не двигалась. Мы стали тянуть за гирьки, но часы все равно не заработали. Был уже вечер, долгожданная еда вкупе с алкоголем сморили нас, и сон стал справедливой наградой за этот насыщенный день.
   Проснулся я от мучительной жажды. Было уже заполночь, и я практически выспался. Зря мы легли так рано, но Ирка безмятежно спала и, судя по ее виду, просыпаться в ближайшее время не собиралась. Я пошел на кухню и попил воды прямо из чайника. Вдруг мне захотелось помочиться. Туалет находился на улице, поэтому выходить не очень-то хотелось. Я подошел окну и взглянул на дом напротив. Судя по всему, там никого не было. "Надо будет завтра пойти и проверить, - подумал я, - может быть, старик обманул меня". Наконец, решившись, я вышел в туалет. Ночь была тихая и беззвездная, уснули даже сверчки и комары. По заросшей травой тропинке я пошел в уборную. Вдруг мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я постарался подавить страх, но он вышел из-под контроля, и стал разрастаться, как раковая опухоль. Лес за деревней показался мне древним, полным тайн. Вдруг у меня появилось желание пойти туда, и я с большим трудом поборол это искушение. Мне вспомнилась Настя, ее глаза цвета гречишного меда. Я даже забыл предупредить ее, что уезжаю, а телефон в этой глуши не ловил. Я услышал скрип двери, ведущей в баню, и страх парализовал меня. Дверь открылась, и я увидел в глубине черной, вязкой тьмы знакомый силуэт. Знакомый по кошмарным снам. Порождение ада, лев с человеческой головой, от египетского сфинкса его отличали два крыла на спине, круглые желтые глаза и плотоядная ухмылка. Наконец, я совладал с собой и бросился назад, в дом. Первым делом я включил во всех комнатах свет и разбудил Ирку. Мой панический страх отчасти передался и ей, во всяком случае, Ирка мне поверила, в этом сомнений нет. До утра мы сидели на кухне и пили чай, а желтые глаза, как мне казалось время от времени, смотрели за нами из окна, пока, по старой русской традиции, крики первых петухов не разогнали морок.
   Ночная тьма сменилась сумраком, который угрожающе застыл. Когда день не наступил и в десять часов утра, нами овладел страх. Это было необыкновенно, ведь, судя по отрывному календарю, висевшему на стене, восход солнца должен был наступить еще в половине седьмого, но на небе висела упрямая Селена в обрамлении венка из звезд. Тьма наступала, и это видел не только я, но и Ира.
   После завтрака мы решили сходить к Захару Куприяновичу, но перед эти залезть в дом напротив.
   Калитка была заперта на тяжелый амбарный замок. Мы быстро перелезли через нее и прошли на задний двор. Для надежности, я несколько раз громко постучал в дверь, но никто не открыл. Тогда я аккуратно отогнул гвоздики, которыми оконное стекло крепилось к раме, и выставил его. Ирка только присвистнула от удивления, подозрительно взглянув на меня. Нам повезло, стекло было единственным. С трудом мы проникли в чужой дом. У меня вспотели руки от мысли, сколько лет тюрьмы нам за это может грозить.
   Дом оказался совсем маленьким, всего две комнаты. Та, в которую мы проникли, оказалась кухонкой. В углу стоял старый холодильник "Минск", посередине дубовый стол, под ним одна самодельная табуретка. Мы с Иркой пошли в другую комнату. Обстановка там оказалась тоже довольно аскетичной. У дальней стены стоял стол, точно такой же, как на кухне. На полу лежал старый матрас. Но главным богатством этого бедного деревянного дома являлось фортепиано. На нем лежал слой пыли, но несмотря на это было видно, какой это старинный и дорогой инструмент.
   Я заметил на столике какую-то бумажку, и пошел, чтобы взять ее, но споткнулся обо что-то. В куче одеял, беспорядочно лежащих на матрасе, я обнаружил футляр от скрипки. Я сразу его узнал, это была скрипка Володи.
   - Ир, - крикнул я шепотом, - Володя был тут! Это от его скрипки!
   - Поищи еще, - отозвалась она, - может, еще что-то найдешь!
   Но больше там ничего не было. Я подошел к столу и взял с него бумагу. Это оказался тетрадный лист в клетку, на нем карандашом было нарисовано лицо мужчины с узкими глазами, залысиной и маленьким подбородком, а снизу подписано: "Полубог Полупут-Полупот".
   Я показал картинку Ире, и мы вместе посмеялись.
   - Хочешь, я что-нибудь сыграю? - предложила вдруг Ира, - только я мало что умею.
   - Ты что, дура? - возмутился я, - сейчас соседи услышат, полицию вызовут.
   - Да не бойся, тут соседи ближайшие через три дома, не услышат.
   - Ну, не знаю. Давай "Лунную сонату" тогда.
   Ирка заиграла "Лунную сонату", и она была как всегда божественна. Мелодия, а не Ирка, конечно. Вдруг я заметил, что справа внизу фортепиано открыт какой-то ящичек. Я готов был поклясться, что до этого его не было. Внутри тайника мы нашли письмо. Оно было написано на желтой, выцветшей бумаге аккуратным каллиграфическим почерком.
   - Что за чертовщина, - выругался я, - не на русском языке письмо.
   - Дай посмотрю, - Ирка забрала у меня бумагу, - да это на немецком. Я попробую перевести, но может, не все слова разберу.
   И она стала читать вслух, подолгу разбирая предложения, иногда достраивая их по смыслу:
  
   Рождение музыки из духа трагедии.
  
   Письмо Людвига ван Бетховена Леону-Фредерику Дюканжу.
  
   Доброго времени суток, мой друг... Надеюсь, мое письмо застало тебя в добром здравии, так как у твоего покорного слуги с этим серьезные проблемы... Прости, что каждый раз порчу тебе настроение своими жалобами, но боли желудка доводят меня до грешных мыслей о смерти...
   Я представляю твою высокую нескладную фигуру, склонившуюся над письмом, и тень свечи, играющую на стене, будто это индийская танцовщица развлекает своих падишахов... Мой друг, мне тебя сейчас так не хватает!.. Мир умирает, и только музыка еще спасает души. Как писал в своем гениальном произведении друг Иоганн, остановись мгновенье, ты прекрасно...
   Прости за сумбур, но боль просто не выносима... Этот идиот Ваврух, по-моему, просто шарлатан, его примочки совсем не помогают... Но стоит ли его винить, в этом мире предателей и подлецов встретить человека еще труднее, чем во времена киников... Друг Иоганн рассказывал, что при встрече с ним Наполеон снял шляпу и сказал, обыграв Диогена, будто встретил, наконец, Человека... А потом спокойно предал свой народ и стал тираном... Кругом шуты, даже наверху... Особенно наверху...
   Иногда я прихожу к мысли, что люди не достойны искусства, пусть они сдохнут от правды... Я не уверен, что они заслужили меня... Греки заслужили Гомера, но мы не заслужили Гёте...Мы заслужили бехимота...
   Мой горячо любимый друг, мне хотелось бы сказать по поводу тех, кого ты в предыдущем письме пренебрежительно зовешь шудрами... Зачастую я наблюдаю в этих простых и сильных людях то самое благородство и чистоту помыслов, коих недостает изнеженной знати возлюбленного отечества, тем, кого по нашему шутливому негласному уговору можно было бы отнести к брахманам или кшатриям... Да и в Индии разделение на варны имеет другой смысл, нежели ему придают на Западе... Там бывает, что брахман служит шудре личным священником... Разумеется, это не правило и не тенденция, ведь Знания обычно возвеличивают человека, а без всеобщего Просвещения землепашцам тяжело добиться полета духа... Но всякое бывает, мой друг, всякое... Все эти князья и графья наполняют мою душу презрением... Самодовольные их физиономии, глядящие на меня из зала, полны снисхождения: мол, ты неплохой композитор, и покуда ты играешь, признаем мы тебя равным нам, полубогам... Но я то, я то не признаю их ровней даже в час душевной слабости... Их отец зовется Сатаниэлем, и все они импотенты и педики, и клейма их видны каждому... Рябые, покрытые гнойными фурункулами, источают они мускусный запах удовлетворенной похоти... Разврат их достиг апогея, они спят друг с другом, не делая различий пола и возраста, старухи спят с юношами, старики тоже, и с девами, когда придется... Я давно бы сгинул в болотном смраде, если бы не знал, что есть Выше... Бог, его архангелы и моя бессмертная возлюбленная, вот все, что у меня осталось, но это перевесит на чаше весов гной и смегму всей этой напыщенной знати...
   Вчера мы с моим другом Ансом ужинали в ресторане, и спор зашел о том, что можно считать живым... К сожалению, я слышу лишь россыпь Божьих алмазов, и беседы веду лишь письменно...
   Я горячо люблю Анса, но иногда он просто болван... Мы сошлись на превосходстве человеческом, но я отстаивал превосходство в Божественном замысле, а он превосходство разума... Дальше, он утверждал, нужно оценивать полезность и красоту... Бабочка мила и человеку, и Богу, а паук не мил... Я же говорил, что все едины, все являются равными творениями длани Его... Тут взгляд мой упал на аквариум, из которого повар вылавливал свежую рыбу, чтобы подать ее гостям... Сердце мое сжалось, и я едва не зарыдал... Анс подумал, меня мучит желудок... Ты замечал, что рыбы плачут, и плачут горько?... Поэтому море соленое... Поэтому рыбы не могут стонать, когда их извлекают для того, чтобы обезглавить и положить в раскаленное масло... Лишь я могу их слышать, мы говорим на одном языке... Тулова рыб это плоть Христова... Они оплакивают нас всю жизнь, и умирают, чтобы жили мы... Все едино, мой дорогой Леон...
   Я не рассказывал тебе об одном странном видении, посетившем меня в молодости... В девяносто шестом я был болен тифом и прикован к кровати... Жар и лихорадка продолжались уже неделю, весь мир будто бы замедлился... Это было невыносимо, я не знаю, как выжил... С тех пор я ношу в кармане обол на всякий случай... Однажды я проснулся ночью, и мне вроде даже немного полегчало... Я услышал далекую музыку, прекрасную, невозможную... Дорожка лунного света падала в мое окно, и ложилась на гобелен... Ночь была тихая и покойная, в такие ночи плачут сердца тех, кто не спит... Я поднялся с постели и заглянул в старинное зеркало на стене... Молодой изможденный старик глядел на меня из глубины... Я скорчил ему рожу и ужаснулся... Язык был покрыт налетом, заметным даже в темноте, и очертания зубов впечатались в него... С трудом передвигаясь, держась руками за стены и превозмогая слабость, я спустился вниз в гостиную... Моим глазам предстало странное видение... За моим фортепиано сидел мужчина, и играл неземную эту музыку... Он был высок, выше человеческого роста, в красной ризе, а на груди его были прикреплены белые розы... Он не обратил на меня внимания, а я стоял, боясь шелохнуться... Музыка лилась из-под его пальцев... Потом силы покинули меня, и я упал, потеряв сознание... Меня привел в чувство доктор Шмидт, было уже раннее утро... Я до сих пор не знаю, было ли то видение ниспослано Богом, или же это плод больного разума, разгоряченного тифом... Скорее всего, второе... Я знаю, при этой болезни такое бывает... После тридцати девяти градусов воображение начинает работать с утроенной силой!.. Но музыка та была несомненно неземной, и человек не мог ее сочинить... Больше архангел Варахиил не посещал меня, но я жду его каждую ночь... Я с нетерпением жду, когда окончится мой земной путь, и архангел встретит меня, уставшего и больного, проводит назад, в ту ночь, в гостиную, освещаемую лунным светом, и снова сыграет эту мелодию... Пытаюсь наиграть ее сам, но выходит не то... Все не то, даже соната до-диез минор... Кривые зеркала...
   После этого видения в моей голове появились шумы, хрипы, шелест, стоны, и среди всего этого безумия всегда тихо звучала та мелодия, которую играл Варахиил... С годами шум становился все громче, но и мелодия тоже... Потом я перестал слышать звуки внешнего мира, и остался наедине с моей внутренней какофонией... Это очень тяжело, мой милый Леон... Мне было трудно примириться с глухотой, я скрывал ее...
   Я вставлял в фортепиано палочку, и по вибрации ее играл... Что значит для композитора потерять слух?... Это как для художника - потерять зрение... Родные и друзья снисходительно относились ко мне, а я платил им грубость... Если бы они только знали, как я несчастлив... Я не мизантроп, я просто калека...
   Но было среди моих трагедий и светлое пятно... Три года назад один венгр привез мне в ученики своего сына... Мы позанимались с ним полтора года... Я не буду распространяться о нем много, скоро он сам заявит о себе, ибо определенно гений. Мальчика зовут Ференц Лист, запомни это имя...
   Я брожу по городу, он нем и ужасен... Каналы представляются мне взрезанными ранами, а фонтаны - вскрытыми гнойниками... Иногда мне представляется, что той ночью мне все привиделось, а музыка лишь попытка спрятаться от ужасов этого мира... Свобода иллюзий оказывается иллюзией свободы... Но разве это не одно и тоже?.. Втайне я не уверен в себе, я ищу одобрения критиков, и стыжусь этого... Мне тяжело было даже признаться в грехе тщеславия...
   Мою душу изъедает страх, что друзья запомнят меня злым и черствым... Хуже всего, что они будут правы... Я несчастный инвалид, и всю жизнь за это платят дорогие мне люди... Если бы не они, я повергся бы в пучину человеконенавистничества и давно покончил с собой...
   Прости мне хаос мыслей, в голове моей рой диких ос, а в желудке поселился крот...
   Хотел бы еще отметить по поводу моих сношений с Богом... В последнее время мне кажется, что римская церковь предала Христа... Она соблазнилась там, где Он сказал: "отойди от Меня, сатана; написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи". Власть, а не царствие Божие в их умах... Мы раньше много беседовали об этом с князем Андреем Кирилловичем... Это светлый человек и большой оригинал, а оригинальность после доброты - это одно из самых редких и потрясающих явлений природы... Но полно, сейчас я веду беседы лишь с собой...
   В остальном, все по прежнему... Я обречен на одиночество, жениться мне уже не суждено, а любовь моя все сильнее... Смерти я не боюсь, хоть и чувствую ее ласковые руки на своих плечах... Я алчу ее, как потерянный в пустыне алчет воды... Береги себя и свое здоровье, мой друг, и передавай лучшие пожелания Лили и коту Беберу...
   Твой больной друг Людвиг... Боюсь, это последнее мое письмо... Скоро там, где росли волосы, будет расти трава...
   1 июля 1826 года.
  
   - Это фейк, - неуверенно сказал я.
   - Почему? - после паузы переспросила Мидж.
   - Мне так кажется. Мы как будто попали в плохой детектив. Да и имена эти, Лили, кот Бебер... Знакомые слишком...
   - И что? Даже если играют, все равно ведь интересно.
   - Не спорю. Ладно, пошли уже к школьницам и их странному дедуле.
   Мы положили футляр от скрипки и письмо на те же места, где они лежали до нашего прихода. Секретный ящик для письма с щелчком захлопнулся.
   Дверь открыла Катя. Она сказала, что дедушка уехал с вечера в город, и скоро должен вернуться. Она гостеприимно предложила нам войти. Я сумел разглядеть ее лучше. Несмотря на юный возраст, у Кати была очень большая грудь. Я не специалист, но размера четвертого, как минимум. Это казалось неестественным на фоне тонкой осиной талии, и Катя была похожа на героиню японского порно-мультфильма. Сестры ее еще спали, и мы расположились на кухне за закрытой дверью, чтобы их не разбудить.
   - Все нормально? - спросила вдруг Катя, - вы выглядите не очень хорошо. Ты в курсе, какие у тебя под глазами круги? - обратилась она ко мне.
   - У меня эти круги еще с девятого класса, - грустно вздохнул я, - а поспал я не очень прекрасно. Не пойму, я с ума схожу потихонечку, и меня глючит, или у вас в деревне какие-то странные дела творятся. Ночью вышел, пардон, по-маленькому, а из бани за мной существо наблюдало, которое я раньше в кошмарах своих встречал. Ладно, можешь вызывать скорую помощь, я не обижусь.
   Катя не улыбнулась, а только посмотрела куда-то вглубь меня долгим взглядом.
   - Вам дедушка предложил поселиться туда? - вдруг спросила она тихо.
   Я кивнул.
   Катя жестом позвала нас за собой. Мы прошли за ней в уютную беседку, увитую диким виноградом.
   - Я не знаю, где граница между правдой и вымыслом, и не знаю, существуют ли такие границы. Но я знаю одну историю про дом, где вы остановились. Мне кажется, дедушка не хотел бы, чтобы я вам ее рассказывала, но мне все равно: скоро я отсюда уеду. Вы уверены, что хотите ее услышать?
   Мы синхронно кивнули головами.
   Катя монотонно, даже будто бы механически, начала свой рассказ под равномерный ритм сверчков.
  
   Глава XIII.
  
   Грань между добром и злом тонка, как последний апрельский лед на реке, разделяющий искрящийся светом воздух и глубокие темные воды, скрывающие неведомые тайны подобно душе. Как найти эту грань, главный вопрос человечества. Философы, пастыри, моралисты и мученики пытались нащупать ее дрожащими пальцами, рискуя порезаться. Гитлер, Сталин, Пол Пот и Игнатий Лойола искренне верили, что творят свои дела во благо других людей. Но каждому воздастся по делам в первую очередь, и цель никогда не оправдает средства.
   Душный вагон пропах насквозь потом и быстрорастворимой вермишелью. Окна в поездах открывают только в мае, поэтому еще с зимы они плотно забиты поролоном и заклеены специальной пленкой -- и не мудрено, по ночам холодало, и все пассажиры кутались, кто во что горазд. Отец Петр Гончаров задумчиво смотрел в окно, на мелькающие деревья и неподвижные облака. От тяжелого воздуха и мелькания берез ему стало дурно, и он сглотнул соленую слюну. Отцу Петру было всего двадцать шесть лет, он служил дьяконом во Владимирской церкви Преображения Господня и теперь ехал в небольшую деревню, что спряталась у лесополосы в Рязанской области, с населением в пятнадцать с половиной человек. Его хороший друг, отец Андрей Прошин, служил там священником в местной церквушке, и пригласил погостить. Они вместе обучались в Тамбовской духовной семинарии, и стали там особенно близки.
   К решению посвятить себя пастырству Петр пришел сам, его отец, известный во Владимире адвокат, был категорически против, хотя многими своими поступками послужил такому выбору сына. Петр до отрочества гордился своим отцом, примерял на себя его роль, получая от окружающих частички уважения и почитания, полагающиеся его отцу. Но в старших классах школы Петр понял, что уважение не имеет ничего общего с лестью, сам он является небольшим рычажком влияния на отца, который, в свою очередь, просто наглый самовлюбленный подлец. Это открытие так расстроило Петра, что он разочаровался в материальных благах и современных идеалах.
   Его друг Андрей, напротив, с детства отличался глубокой верой и никогда не сомневался, что станет священнослужителем. Даже горы прочитанных книг по философии и истории не могли поколебать его веру. Семинарию он окончил блестяще и сам решил поселиться в глуши. Не то чтобы отец Андрей боялся искушений города, просто в деревне его душе было спокойно и мирно.
   В купе с Петром ехала пожилая женщина с седыми волосами и поблекшими от плача глазами, а также сухонький мужичок с острым носом и молодой улыбчивый узбек. Мужик молча лежал на верхней полке, на локте его была татуировка в виде паутины, он был похож на уголовника из плохих русских сериалов. Узбек рассказал, что у него в Пензе жена и ребенок, а он сам там работает водителем грузовой машины, и каждое утро развозит фрукты по супермаркетам. Он выпил чая, достал на стол пакет сухофруктов и предложил всем угощаться, а сам взобрался наверх и задремал. Отец Петр беседовал с женщиной. Она поведала ему о том, как в девяностые годы ее сына и жену убили бандиты, просто так, потому что могли. Вывезли в лес, жену сначала изнасиловали, а потом обоих застрелили, не взяв ничего ценного. Отец Петр жалел бедную женщину, он пообещал ей, что они обязательно встретятся в раю. Но женщина сказала, что этого мало, и что она предпочла бы сначала встретиться в аду с убийцами.
   Проснулся узбек, слез с верхней полки и, виновато улыбаясь, отправился в уборную. За ним поспешил необщительный мужик. Их не было минут пятнадцать. Отец Петр забеспокоился было, но женщина успокоила его, что, мол, это наверно санитарная зона, клозет закрыли проводники. Наконец попутчики вернулись, у узбека была разбита губа и сильно тряслись руки. Когда они были рядом, бросилось в глаза, что он на голову выше и на двадцать килограмм тяжелее мужика. Отец Петр вопросительно посмотрел на них. Уголовник заговорил, естественно, хриплым голосом: "Святой отец, я в бога не верю, не надо так на меня смотреть. Я знаю, что делаю. Не надо меня учить жизни". Петр покачал головой: " Я знаю, только зло всегда порождает зло". Мужик рассмеялся: "А ты это ублюдкам этим расскажи. У нас на зоне смотрящий был чеченец, так он, если видел русского первохода, сразу пробивал за него. И если находились косяки, начинал прессовать. Забирал дачки, тянул деньги с него. А другие русские в это время улыбались и жопу ему лизали". Отец Петр взял его за руку: "Ты считаешь, от того что ты разбил человеку лицо, там что-то изменилось? Если хочешь поменять мир в лучшую сторону, начни с себя. Бог тебя не оставил, поверь в это". "Да? Это тот бог, которые приказал евреям забрать себе земли, а местных жителей убить? Женщин, детей? Да зачем мне такой бог нужен? -- распалялся мужик. -- Нужно просто показать этим черножопым, что мы не стадо овец".
   Атмосфера накалялась, и Петр даже немного обрадовался внезапно появившимся полицейским. По одним им известным причинам, полицейские не обратили никакого внимания на уголовника и побитого узбека, но цепко ухватились за священника. Одет отец Петр был в простой джемпер и черный брюки, и носил жиденькую черную бороду. Полицейские взглянули в его паспорт, стали задавать дежурные вопросы: "Запрещенное, психотропное, наркотическое, оружие провозите?" Петр улыбнулся: "Наркотическое оружие не провожу". Полицейский с открытым, немного детским лицом вроде даже обиделся: "Мы что вам тут, клоуны? С какой целью направляетесь в Сосновку?" Петр посмотрел ему в глаза: "К другу погостить". "Хорошо, предъявите для досмотра багаж".
   Женщина, изумленно глядящая на происходящее, наконец, не выдержала: "Да вы что, с ума сошли? Перед вами святой отец сидит, а вы его как преступника обыскивать собрались!"
   У полицейских глаза округлились. Самый толстый, видимо, старший по званию, тихо заговорил: "Святой отец, почему вы сразу не сказали?" Отец Петр кротко улыбнулся: "Да ведь я сказал вам чистую правду. Я такой же человек, как и все. Я не сделал ничего дурного". Полицейские удалились, извиняясь и смущаясь, чем необычайно радовали всех пассажиров.
   Через полчаса деревья за окном стали замедляться, вечно недовольная проводница собрала стаканы в железных подстаканниках и люди стали собирать вещи. Петр пропустил всех вперед, сам спустился на перрон последним. Приятно было почувствовать под ногами твердую почву, размять отекшие мышцы. Он увидел Андрея, тот улыбался и махал ему. Друзья крепко обнялись, похлопали друг друга по плечам. Андрей был высок, широк в плечах, борода его была окладистая, будто был он не двадцати семи лет от роду, а всех сорока. Весь он так и сочился жизнью, как природа вокруг. Он помог Петру уложить вещи в новенький внедорожник, и машина бесшумно повезла их по ухабам. Отец Андрей, хоть и принадлежал к белому духовенству, семьи не имел. Жил он в большом светлом доме с роскошным садом. Работе в саду он и посвящал все свободное время. Петр не решился спросить, откуда у протоиерея деньги на такую машину. Они ехали мимо маленьких покосившихся домиков, которые будто бы таяли вместе с последними сугробами. Людей на улице почти не было, детей так и не встретилось вовсе ни одного. Отец Андрей рассказал, что молодежь вся, очень немногочисленная, ездит на заработки в Москву, а в выходные пьет. В церковь ходят только старушки, да на праздники приходит народ.
   Наконец, они въехали в широкие железные ворота, и Петр оглядел владения своего друга: большой, хоть и одноэтажный дом, ухоженный сад, крепкую дубовую баню. Вдруг он заметил маленькую девочку, развешивающую на веревках одежду для просушки. "Кто это? -- поинтересовался гость, -- неужели ты во грехе завел дочь?" "Ну что ты, господь с тобой, -- Андрей стал задумчиво-серьезным, -- это Настенька, местная юродивая. Она мне помогает по хозяйству, а я кормлю ее, да денежку иногда даю. Возможно, кто-то назвал бы ее одержимой, но это не верно. У Настеньки эпилепсия и синдром пляски святого Витта. Но ты не бойся, хоть к весне приступы бывают чаще, но она просто несчастная больная сиротка. Она живет у меня во флигеле"
   Девочка обернулась, и отец Петр увидел ее глаза. Они были пустыми и грустными, но в серой их глубине угадывался огонь безумия. Девочка была хрупкая и неопрятная, но черты лица ее были правильны и красивы, на вид ей было не больше десяти лет. Андрей пригласил гостя в дом.
   Мужчины выпили крепкого чая с пирогами, и пошли в баню попариться. На выбор были березовые, дубовые, эвкалиптовые и даже самшитовые веники. Жар стоял настоящий, крепкий, хватал за бока и выдавливал всю грязь. Друзья парились без устали, не отступая перед горячим паром, обжигающим легкие. Наконец у отца Петра начала кружиться голова, и он вышел в предбанник, а Андрей засмеялся и добавил жара. И было в этом что-то древнее, русское, что пережило и царей, и коммунистов, переживет и новых спекулянтов с ростовщиками.
   После бани Андрей привел Петра в гостиную, где стол ломился от угощений -- благо, Пасха была ранняя, и Великий пост уже закончился. На столе были куличи, фрукты, мясо, рыба, моченые яблоки, буженина, икра, в кувшине плескался кровавый кагор. Священники кушали, Андрей щедро подливал вино, и беседа сначала текла мирно, как глубокая река, но с каждым глотком кагора сворачивала не в то русло:
-- Послушай, а почему ты не женишься? -- как-то разом захмелевший Петр вдруг стал любопытен до откровенных подробностей, -- конкубина твоя жену-то не заменит!
   -- Друг ты мой, да разве может быть женитьба самоцелью, -- отвечал Андрей, наливая гостю кагор,-- женитьба лишь итог любви! Только любовь не есть главная добродетель. Любовь выделяет субъект, куда важнее справедливость.
   Отец Петр заметил, что у Андрея покраснело от вина лицо, но больше ничем хмель его не выдавал. На секунду промелькнула мысль о том, что пить так греховно, но другая часть Петра строго запретила говорить об этом вслух, опасаясь, что отец Андрей перестанет подливать в бокал. Тот, казалось, прочитал его мысли и засмеялся:
   -- Не бойся, Бог, если он есть, радуется, когда людям хорошо.
   -- Ты что, сомневаешься в бытии Божьем?! -- у Петра округлились глаза.
   -- Я не сомневаюсь в его небытии! Религия дает не веру, а сомнения в настоящих законах реальности. Да и законы эти существуют только в наших головах.
   Петр задохнулся гневом от этих слов:
   -- Да как ты можешь людей проповедовать с такими мыслями!
   -- А вот так! Вместо молитв нужно совершать поступки, приносящие пользу и уменьшающие страдания других людей, вот и вся истина! Книга ваша лжива, и ты сам это знаешь. Вера нужна женщинам, мужчинам ее заменила политика.
   -- Андрей, истинно говорю тебе, от лукавого твоя гордыня. Смирение удел сильных, гордыня же самый страшный грех.
   -- Совесть при отсутствии чести приводит к гордыне, как честь без совести -- к тщеславию. Посмотри на меня, разве я не честен? Не совестлив? Один немец сказал, что совесть -- это внутренняя честь, а честь -- внутренняя совесть. Он любил красное словцо, но тут был прав.
   -- Зачем ты искушаешь себя, ища истину не в тех книгах! Опомнись пока не поздно, Иисус умер за тебя! Все еще в твоих руках, Бог всемилостивый дал тебе свободу воли, а ты не выдержал искушения!
   -- Свобода воли есть ложь, и поэтому умереть можно только за чужие заблуждения! -- отец Андрей криво ухмылялся.
   -- Но как же так! Разве не испытывал ты благодать Божью, когда покойно на душе, будто ведет сам Он за руку, и радостно, будто ты ребенок, бежишь босой по росе?!
   -- Не ври себе, Петр, если и есть грех на земле, то это самообман. Вся твоя благодать, это всего лишь хорошее настроение. И, поверь, у нищих духом оно бывает чаще.
   -- Так, все, хватит! Твой нигилизм ест тебя изнутри, как червь. Я пойду спать.
   Петр поднялся, и почувствовал слабость в ногах. Вино было превосходным, оно туманило ум, а мягко накрывало, будто теплым одеялом. Отец Андрей помог дойти другу до гостевой спальни и уложил на белые покрывала.
   Петр лежал, и горько было ему, слезы душили. Что стало с его другом, как допустил он Велиара в сердце. Вспомнилось ему письмо полугодовалой давности, где Андрей рассказал одну невеселую историю.
   Как-то стал ходить к нему в церковь на службу болезненного вида молодой человек. Он ставил свечи, молился иконам, и как-то раз отец Андрей предложил ему исповедаться. Молодой человек назвался Алексеем, и не мог победить он страсть к наркотикам. Сначала, как водится, курил, потом попробовал героин, стал воровать из дома, стал обузой родным, с героина перешел на дезоморфин, и теперь готовился к смерти. Отец Андрей часами бесед и молитв сумел внушить Алексею надежду, с Божьей помощью тот перетерпел ад абстиненции. Андрей помог ему устроиться в местное рыбное хозяйство. Алексей стал бегать, яды из организма вышли, и он будто даже помолодел. И как-то шел домой отец Андрей после вечерней службы, и услышал выстрелы. Он поспешил на звук, и увидел, как Алексей из травматического пистолета расстреливает собаку. Это была Найда, беспородная дворняжка, которую подкармливали всей улицей. Найда была очень умная, зимой катала детей на санках, летом носилась с ними, купалась в речке. Алексей не заметил, что у его изуверства есть свидетель, и медленно расправлялся с животным. Он стрелял в живот, продлевая мучения. Андрей крикнул, чтобы живодер остановился. Тот обернулся, глаза его были спокойны: "Здравствуйте Ваше Преподобие. Эта гадина у меня рыбу утащила!" Отец Андрей опустил голову и молча побрел домой.
   Этот случай стал для него потрясением, но он был сильным человеком, самым сильным из всех, кого Петр знал, и не мог потерять веру из-за одного безумца. Так что же стало причиной. Петр лежал, и смотрел на узор потолка, голова его кружилась, и казался мир весь узором. Он закрыл глаза, и увидел калейдоскоп неба, который мчался на него со скоростью света, мириады звезд кружились и завораживали, и каждая была бесконечно далека и огромна, и была в этом всем какая-то тайна. Тайна, недоступная пониманию людей, и тайна сия Божественна. Петр сам превратился в сияющую точку, летящую через пустоту и тьму, и ничто этой точке не могло угрожать -- ни время, ни преграды, у нее в запасе была вечность, и счастье бесконечного полета растопило его сердце, успокоило ум, и он уснул.
   Снилось Петру, будто бы сон его становился все, глубже, полет в бесконечно Космосе все быстрее, и будто отошел он во сне. И мысль в нем родилась, что теперь он попадет в рай, и приблизит его к себе Всевышний. Он полетел к вратам, и пустили его привратники. Рай был похож на пустыню, но вместо песка твердые комья земли, и камни резали его стопы, а вдали он увидел свет. Сердце его затрепетало, Сам Саваоф, Страх Исаака, Альфа и Омега обратил на него взор и воззвал к себе. Петр побрел к Источнику, страх его возрастал, и каялся он, ибо чуял гнев Божий за грехи свои, и с каждым страхам ужас наполнял его члены. Свет был белым, но не чистым, а будто с пятнами Роршаха. Петр пригляделся, и показалось ему одно пятно туловом человеческим, а где голова должна быть, брызжет кровь, только серая. И понял он все в тот миг, и ужас наполнил всю его сущность, и стал им самим, а сердце громко стучало, ускоряя ритм.
   Петр открыл глаза, на лбу его выступили капли пота. Он сразу понял, что это сон, но страх, как и стук, не исчезал. Вдруг он понял, что стучит не его сердце, а что-то в соседней комнате. Нестерпимо хотелось пить. Петр на ощупь пошел в темноту дома. Звук доносился из комнаты Андрея. Дверь в нее была открыта, и взору Петра предстала страшная картина: отец Андрей с животной страстью совокуплялся с маленькой Настенькой. Петра парализовал ужас. Девочка заметила свидетеля соития, и подняла на него глаза. В свете свечи ее лицо казалось воплощением Лилит, в них было древнее зло, и огонь преисподней, и, самое страшное, насмешка над бедным священником. Петр потерял над собой контроль, его разум судорожно искал убежище от этой страшной картины, а рука схватила нож и всадила в шею сначала Андрею, а потом чудовищу, днем принимавшему облик больной Настеньки. И тут же наваждение отпустило, разум снова стал владыкой тела. Петр трясущимися руками стал зажимать кровь, но ее было не остановить. Его стало тошнить желчью желудочной, руки стали царапать собственное лицо и рвать волосы. Совокупляющиеся люди были безнадежно мертвы. Петр засмеялся, подумав, что пять минут назад он просто страдал похмельем, а сейчас жестокий убийца. Он пошел в гостиную, стал пить из кувшина кагор, и казалось ему, что это кровь, и не мог он напиться, пока не утопил разум. Проснулся он ближе к полудню, солнце было уже высоко, и не сразу вспомнил, что произошло, а как вспомнил, кровь застыла в его жилах. Он пошел в спальню к отцу Андрею, но тел там не оказалось. Петр испугался еще сильнее, и стал искать, но нигде тел не было. Промелькнула мысль, что все это ему приснилось, но откуда же тогда море крови. А может быть, пришли местные жители, удивленные, что отца Андрея нет на службе, и унесли тела? Ну, нет, они бы точно разбудили Петра. Он пошел в баню отмыться от крови, и увидел в бочке из-под воды расчлененные останки тел, залитые известкой. Петр закусил в кровь губу, чтобы не завыть от отчаяния и страха, в его голове всплыли ночные кадры: он рубит топором тела, чтобы замести следы. Петр потихоньку приоткрыл дверь со двора, на улице было безлюдно. Он со всех ног пустился бежать в сторону леса, а потом и по лесу, вглубь, не помня себя. Ветви кустарника резали и царапали его, корни деревьев заплетали ноги, он падал, вставал, и бежал дальше. Разум его был уже далеко, глаза были пусты и чисты, как лесное озеро. Силы оставили его, ноги подкосились и увлекли за собой тело. Околевший труп с открытыми глазами обнаружили только на следующий день в тридцати километрах от деревни.
  
   Глава XIV.
  
   Катя закончила говорить, и мы замолчали. Я думал о том, что ее рассказ, конечно же, выдумка еще детского воображения, ведь не могла она знать ни мыслей, ни даже подробностей этой страшной истории. Но в основе ее, конечно же, лежали какие-то факты, и это меня пугало. Слишком явно переплелись в последнее время внутреннее и внешнее, два этих космоса, в которых обитает человек.
   В беседку зашла Аня. Она хмуро поздоровалась с нами, а потом страстно поцеловала в горлышко бутылку дешевого пива. Было заметно, как тяжело ей дается похмелье. Ирка предложила пойти обратно, и я согласился.
   - Странные школьницы, - заметила Ирка, когда мы сели на старомодный, но еще вполне пригодный диван.
   - По-моему, вполне нормальные, - возразил я, - отрываются на всю. Им через пару лет от каких-нибудь алкашей детей рожать больных, и растить в одиночку.
   - А зачем она нам сказку эту рассказала? Про попа свихнувшегося.
   - Ну, может, просто любит сочинять. А может, и не сказку.
   - Короче, все это очень странно. Давай есть грибы.
   Она сказала это так просто, как будто имела в виду картошку с опятами. От неожиданности я только пробормотал:
   - Давай.
   Ирка достала из рюкзака несколько грибов, промыла их проточной водой, смяла в комок и проглотила. Я попробовала отказаться:
   - Да ну тебя с твоими грибами, и так тут хрень какая-то происходит. Я не пробовал галлюциногены всякие, и не стремлюсь. Без этого чердак едет.
   - Слушай, ты чё как баба. Сказал, что будешь, а сейчас соскакиваешь. Не будь ссыклом.
   Ее детская дипломатия почему-то сработала, я не захотел, чтоб она считала меня ссыклом, поэтому съел оставшиеся на столе грибы. На вкус они не отличались от сырых опят. Эффекта особого я тоже не ощутил, и через полчаса забыл, что вообще их ел.
   Мы играли с Иркой в карты и время от времени поглядывали в окно, надеясь увидеть в полумраке свет в доме напротив. Потом немного похолодало, я надел джемпер, но теплее не стало. Резко участилось сердцебиение, напомнив мне о злосчастных грибах.
   - Меня накрыло, - пожаловался я Ирке, испугавшись при этом слабости собственного голоса.
   Ирка промолчала. Тишину нарушал только стук моего сердца и хруст суставов. Карты лежали на столе, но я забыл, во что мы играем. Ирка легла на диван и закрыла глаза.
   - Меня накрыло, - повторил я жалобно.
   - Меня накрыло, - сказал я голосом Ельцина.
   - Меня накрыло, - эротично прошептал я.
   - Мня накыло - сказал я, чуть не хныча. И замолчал.
   Красные масти карт стали яркими, и резали глаза. Черные масти превратились в черные дыры, сингулярность их стала меня засасывать. Я понял, что наша Вселенная находится внутри Черной дыры, которая находится в материнской Вселенной, которая, в свою очередь, находится внутри другой черной дыра, которая находится внутри нашей Вселенной. Они все замкнуты друг на друге, как коридор зеркал! Это открытие потрясло меня, и я поделился им с Иркой:
   - Меня накрыло... - прошептал я.
   Слюни во рту кончились. Я вспомнил, где слышал голос Захара Куприяновича. Это был голос Ишума, посланника Нергала, я слышал его во сне. А в бане я видел его хозяина, грозного шумерского бога Нергала. Значит, он вырвался из меня в наш мир, чтобы нести гибель и тьму. Тьму. Точно! Поэтому больше нет солнца! Тьма вырвалась из меня наружу! Я понял все! Я понял все, как раньше это понял Бетховен.
   Вдруг меня захлестнуло волной страха. Я понял, что забуду все это, когда грибы отпустят. Необходимо срочно это записать! Искать ручку и бумагу выглядело совершенно невыполнимой задачей, но я нашел решение. Я достал телефон и записал туда все свои мысли. Телефон в моих руках пульсировал в унисон с моим сердцем. Я понял, мы с ним одно целое. И весь мир един. Я захотел рассказать это Ирке, но понял, что она это знает и так.
   - Слушай, - вдруг сказала она моим голосом, - мне ужасно не нравятся понедельники. Я думаю, священник хотел убить не девочку, а себя. Ведь поводы могут быть разные. И понедельники, и друзья. Мы одинокие, ты знаешь это? Как бегун из фильма, ты не видел. Он далеко.
   Ирка заплакала. Как ни странно, я понял все, что она хотела сказать. Думаю, я понял бы даже ее молчание. В голове моей все прояснилось, там осталось только спокойствие и камертон пульса.
   - Ир, это не одиночество, - ответил ей я, - это просто скука. Скука превратила в чудовище Нерона, не помог даже Сенека.
   Ира зло засмеялась.
   - Ты дебил! - закричала она на меня, и ударила кулаком в лицо. Из носа потекла кровь, теплая, густая и живая. Ирка не на шутку разозлилась, просто с ума сошла.
   - Тупой идиот! - закричала она, - это не солнце исчезает, это ты слепнешь. ТЫ И ЕСТЬ СЛЕПОЙ СКРИПАЧ, МРАЗЬ!!!
   После этих слов она разбила мне губу. Я лежал, сосал соленую кровь и думал о том, что слова "тупой" и "идиот" совершенно не сочетаются.
   Вдруг я увидел себя со стороны. Мое тело встало, достало из Иркиного рюкзака остальные грибы, и съело.
   "Они же грязные, - подумал я, - у меня будут глисты. Хотя, скорее всего, я не выживу".
   Я уже не захотел возвращаться назад. Вместо этого я полетел к солнцу, и полет этот был длиннее человеческой жизни. Далекий желтый карлик был единственным, что заслуживало внимания. Люди в своем эгоизме изуродовали планету, но прах тянет к праху. Все ничтожно, и все есть суета. Надежда есть у того, кто среди живых, а я пронзил пространство, и метеоры были мне друзья, а Ревущий Дьявол ласкал мой слух, вращаясь вокруг Черного Дракона. Я летел тысячи лет, и сознание мое прояснялось. Исчезли все желания: дышать, есть, пить, спать. Тело осталось в странной деревне на Земле, а его тень летела через сто пятьдесят миллионов километров, чтобы сгореть навсегда. Я знал, что суть моя - Феникс, и страшился этого. Я молил Вселенную о вечном покое, припадая устами к Туманностям и омывая слезами скопления астероидов. Когда перестаешь быть человеком, Энтропия становится страшнее холокоста.
   Солнечные ветры приятно ласкали меня, когда я этого хотел. Солнце было ослепительно, но богам не страшна слепота. Я со всего размаха врезался в Солнечную корону, упиваясь прохладой протуберанцев. Но свет меня поглотил и обманул, и по каким-то древним законам мне пришлось возродиться.
   Надо мной склонилось доброе лицо, обрамленное седыми волосами.
   - Добро пожаловать обратно, сынок. Я рад, что ты вернулся. Не буду пока представляться, ты все равно не запомнишь. Отдыхай пока.
   Я закрыл глаза, и открыл позднее.
   Безымянный врач широко мне улыбнулся:
   - Ну, здравствуй, милый друг.
   - Здравствуйте. Простите, где я?
   - Ты в отделении реанимации рязанской психиатрической больницы. Если все пойдет хорошо, мы тебя переведем в отделение первого психотического эпизода, а когда ты поправишься, то отправим домой. Говоря начистоту, тебя стоило положить в наркологичку, но уж шибко ты невменяем был. Ты помнишь что-нибудь?
   Я задумался. Кажется, я помнил все, до столкновения с солнцем. Но стоит ли об этом рассказывать доктору, я еще не решил.
   - Уважаемый эскулап, а вы не видели мою спутницу? - обратился я к врачу, - ума не приложу, куда она запропастилась.
   Доктор искренне засмеялся:
   - А вот чувство юмора - это прекрасно. Ваша спутница дома, в Калужской области. Это она позвонила нам.
   - Простите, я не верю.
   - О, надо уточнить. Она вызвала скорую помощь, а уже они позвонили нам. Ты в это время лежал на полу, улыбался и читал какие-то стихи.
   Я покраснел. Сколько себя помню, всегда очень стеснялся своих стихов, и читал их только самым близким. Врач к ним явно не относился, и меня начала раздражать его манера время от времени переходить на "Ты".
   - Я спросил, как Вы себя чувствуете, - продолжил врач, - а в ответ Вы махнули рукой и прочли какую-то ерунду. Вот, я даже записал.
   Он достал сотовый телефон, с минуту нажимал какие-то кнопки и, наконец, продекламировал торжественным тоном:
   Как-то раз, в лесу Булонь,
   Мойры пили Оболонь.
Я захотел закрыть от стыда руками лицо, но не смог. Руки были пристегнуты к кровати. Тогда я протестующее покраснел.
   Я провел в клинике следующий месяц. Однажды меня навестила мама. Она много кашляла и старалась не плакать. Понемногу я рассказывал доктору свою историю, стараясь ничего не упустить. Он поставил мне диагноз: синдром Котара в рамках острого шизоаффективного расстройства. Я понял, что не уникален, раз у этой болезни есть название. Мне назначили тимолептики, и они немного помогали. Помимо этого, два раза в неделю через мою голову пропускали ток, всего восемь раз. Я не знаю, есть ли от этого польза, но мыслей в голове стало гораздо меньше. Я часто беседовал с доктором, он хорошо ко мне относился. Мы обсуждали спорт и фильмы. Однажды я спросил его, читал ли он Кьеркегора. Доктор отрицательно помотал головой. Я успокоился: значит, он меня не убьет. Я уверен, меня не убить человеку, не читавшему Кьеркегора. Мне пришла в голову мысль, что доктор испытывает на мне яды, чтобы найти подходящий для себя. Когда-то такое же хобби было у Клеопатры.
   К моменту выписки из клиники я превратился в очень спокойного бледного худого парня. Препараты и удары током уничтожили все эмоции, биогенные амины перестали вырабатываться. У ворот меня встретила мама, и я решил пожить для нее. Мир был монохромен и предсказуем, а из-за тучи выкатился недозрелый мандарин солнца.
  
   Глава XV.
  
   Песок обжигает босые ноги, как раскаленное железо. Страдает вся редкая живность пустыни, даже кактусы выглядят обреченно. Несчастный свидетель этой безрадостной картины, еврей Авессалом, стоит на коленях, опустив голову так низко, что песок обжигает его кожу. Грубая кожа черна как смоль, он так худ, что похож на горелую веточку. Дышит Авессалом громко ртом, ноздри его забиты песком. Ему неведомо, где ближайшее селение, да и неважно. Авессалом здесь не для того, чтобы бороться за время жизни. Оно лишь песок в часах, а этому человеку принадлежит весь песок пустыни. Тонкая кожа на груди рвется, как бумага, обескровленные губы неслышно кричат проклятия себе:
   "Суши мою плоть, справедливое солнце, сухой песок, утоли мою жажду, чудовищно мое преступление, не было и не будет такого в вечности. Виноват я перед людьми, как не был виноват никто и ничто, и не наказать мне себя никогда. Я умру, и вернусь, и умру, и вернусь, и опять умру в мучениях, чтобы снова разделиться, и больше ничего не могу я, но этого мало. Принял смерть на кресте, сказав вам любить друг друга. Сгорел на костре, но научил вас, как обуздать природу. Но вина моя чудовищна, и не помочь сгорающему заживо, прикладывая ко лбу мокрую тряпку. Я могу только испытать все муки вместе с вами, и проклинайте меня, Бога вашего. К чему мне ваши молитвы, они делают лишь больнее, в слезах ваших тону я, и спасти не могу ни вас, ни себя. Страшен демон надежды, терзающий вас. Послан был, чтобы спасти от отчаяния, но стал дурманом. Любите вы сон, но боитесь не проснуться. Грезится, что сейчас ваша полна жизнь мук, но стоит перетерпеть, и все изменится. Обречены вы, и только моя здесь вина. Обречены на голод, жажду, похоть, и все ваши чувства, глаза, слух, нос, вся плоть ваша, только приносят страдание. Но нет в том ничьей вины, кроме моей. Дал я науку, чтоб избавить от боли тела ваши, но души страдают сильнее. И что бы я ни сделал, все ведет только к смерти в чудовищных муках. Не повторяйте моих ошибок, не плодитесь. В безумной гордыни я дал вам Слово, что стало проклятьем, и губите вы друг друга и себя, и брат предает брата, мать убивает младенца, и будет все только хуже. Безумен я, творец ваш, и безумие мое станет вам даром, но обернется опять на погибель. Слабы вы, не справится вам с телами, и голодный убьет сытого, и это главная истина. Материя счастлива без духа, а дух без материи. Сизигия их стало словом, а слово было боль, и слово было болью. Проклинайте меня, а не восхваляйте, мне не нужны ваши жертвы, мне нужно ваше порицание. Авель, прости меня, не брат твой виноват, а я. Он лишь хотел принести мне Главную Жертву, чтобы порадовать. Вы все невиновны, вы все жертвы. Я принял тридцать семь смертей, и дал вам тридцать семь знаний, чтоб облегчить вашу боль. И стала ваша боль в тридцать семь раз сильнее. И за горизонтом нет спасения".
   Солнце стояло высоко, небо было ясное и бледное, как маска Пьеро. Старик не мог больше шевелить губами, он неуклюже завалился вперед, как сломанная сухая веточка. Из уголка рта появилась капля крови, похожая на красную смолу. Она тут же высохла. Авессалом уставился немигающими глазами прямо перед собой. Дрожа от страха и возбуждения, к умирающему человеку подбирался шакал.
  
  
   Дополнительные главы.
  
   Глава XVI. Ира Мидж.
  
  
  
   Тайский трип
  
   Иру Мидж я увидел впервые семь лет назад на фото, где она топлес. В тот вечер я приехал к своему другу, Артему Денди. Мы с ним пили пиво, потом он рассказал, что познакомился в Интернете с интересной девушкой, и она обещала прислать на почтовый ящик свои фотографии. Похоже, непристойности фоток он удивился не меньше меня. В те времена еще не было сайта Одноклассники и контактика, общались в основном в чатах и аське.
   Вживую я познакомился с Иркой примерно через полгода, у Темы на дне рождения. Она сразу впечатлила своей безбашенностью и бешеной энергетикой. Было понятно, что эта девочка -- "свой пацан".
   Мы с ней много общались в Интернете. Она была из пригорода Обнинска, это в Калужской области. Общий язык нашли легко: оба были веселыми, но в душе пиплхейтерами и фантазерами. У них с Артемом сложились серьезные, но сумасшедшие отношения, Мидж его любила безумно, Тема же по темпераменту был флегматик, довольно холодный человек. Я искренне за них радовался.
   Когда Денди ушел в армию, я месяц даже пожил у Иры в гостях. У нас с ней сложилась настоящая мужская дружба, без намека на секс, хотя я в ее присутствии спокойно трахал одну нашу случайную знакомую. Это было сумасшедшее время. Мы работали на рынке, продавали обувь, пока не разругались с хозяевами-азербайджанцами, в отместку разгромили ларек с арбузами. С Иркой я впервые сходил в Лужники на матч Спартака, трясясь от страха на милицейских кордонах, -- у Мидж в коробочке с тампонами лежал гашиш. Как говорится, время, проведенное с пользой, не потрачено даром.
   После этого мы еще несколько раз пересекались с Иркой в Ульяновске. У них с Денди появились проблемы, отношения рассыпались. Взаимные обвинения, измены, усталость друг от друга,-- все это оказалось слишком сложным.
   И вдруг, неожиданно, Ирка позвонила мне в скайп, и сообщила, что уезжает жить в Таиланд к своему знакомому. Я за нее порадовался, пожелал удачи, заказал себе сувениров. Сначала все было хорошо, она устроилась там гидом для русскоязычных туристов, наслаждалась жизнью в азиатском раю, ездила в Камбоджу кормить голодающих детей. Потом звонки стали все тревожнее. Мидж говорила непонятные вещи про связь египетских богов и математики, про устройство Вселенной и буддистских демонов. А потом она сошла с ума. Об этом мне рассказал парень, вместе с которым она снимала квартиру в Паттаи. Переписка с ним:
  
   [20.04.2012 20:47:49] L: ты, наверное, Ирин друг?
   [20.04.2012 20:47:58] Сергей Максимов: да
   [20.04.2012 20:48:09] L: ты в курсе, что с ней?
   [20.04.2012 20:48:44] Сергей Максимов: нет, а что
   [20.04.2012 20:50:29] L: короче
   [20.04.2012 20:50:45] L: она сейчас в России
   [20.04.2012 20:55:34] Сергей Максимов: почему она уехала? с ней все в порядке?
   [20.04.2012 20:55:44] L: я просто не знаю, кто ты, и не знаю, повредит ли ей это или нет
   [20.04.2012 20:55:46] L: нет
   [20.04.2012 20:55:54] L: с ней не все в порядке
   [20.04.2012 20:56:13] Сергей Максимов: я её друг Сергей. Ей это точно не повредит
   [20.04.2012 20:58:27] L: я не знаю, что вы в вашем кругу вкладываете в слово "друг"
   [20.04.2012 20:58:57] L: но раз ты ее друг, то я тебе скажу. И это я говорю только тебе
   [20.04.2012 20:59:53] L: я думаю, ей сейчас помощь друзей будет как нельзя кстати
   [20.04.2012 20:59:59] L: Ира сошла с ума
   [20.04.2012 21:00:02] Сергей Максимов: что у неё случилось?
   [20.04.2012 21:00:22] L: из Тая ее забирала мама
   [20.04.2012 21:00:32] Сергей Максимов: то есть совсем в неадеквате она?
   [20.04.2012 21:00:42] L: в полном
   [20.04.2012 21:00:47] Сергей Максимов: а на почве чего?
   [20.04.2012 21:00:47] L: она почти животное сейчас
   [20.04.2012 21:01:06] L: обнинские врачи сказали, что случай очень тяжелый
   [20.04.2012 21:01:12] L: будут отправлять ее в Калугу
   [20.04.2012 21:02:06] Сергей Максимов: вроде в последний раз, когда разговаривали, она всякую хрень местами несла, но в целом адекватная была
   [20.04.2012 21:02:22] Сергей Максимов: хрень то она всю жизнь несла
   [20.04.2012 21:02:32] L: она с первых чисел апреля имеет невидимых учителей
   [20.04.2012 21:02:57] L: прижигает себя углями, валяется в лужах и спит в болотах
   [20.04.2012 21:03:05] L: она всегда себя так вела?
   [20.04.2012 21:03:09] Сергей Максимов: нет
   [20.04.2012 21:03:18] L: она тут потеряла всё: документы, вещи, фотик
   [20.04.2012 21:03:35] L: нашли ее в больнице
   [20.04.2012 21:04:59] L: если у тебя есть возможность связаться с ее мамой, узнай у нее
   [20.04.2012 21:05:41] L: думаю, что аккуратная поддержка друзей может быть ей поможет
   [20.04.2012 21:05:58] L: я далеко, и в психиатрии - профан
   [20.04.2012 21:06:05] Сергей Максимов: я тоже далеко. Я даже асю её мамы удалил
   [20.04.2012 21:06:14] Сергей Максимов: надо артема нати
   [20.04.2012 21:06:34] L: в общем, не распространяй особо эту инфу
   [20.04.2012 21:07:06] L: найди самых близких ее друзей, и выйдите на ее маму
   [20.04.2012 21:07:21] L: потому что на папу, насколько я знаю, выйти тяжеловато
   [20.04.2012 21:08:19] L: если надо будет, мы сможем рассказать то, что мы наблюдали за ней но это просто все за гранью
   [20.04.2012 21:09:10] L: в общем давайте. Помогайте
   [20.04.2012 21:10:48] Сергей Максимов: спасибо. Сделаем что сможем.
  
   После этого я сумел связаться с ее друзьями в Обнинске, они подтвердили, что Ира в психиатрической лечебнице, и к ней никого не пускают. Утром мы снова связались с Таиландом.
  
   [23.04.2012 8:31:27] Сергей Максимов: к Ире даже маму не пускают
   [23.04.2012 21:20:53] Сергей Максимов: расскажи вообще, как так произошло. Там походу с наркотиками проблемы какие-то. Что она потребляла?
   [24.04.2012 20:57:27] L: дудку курила. Алкоголь пила. Чтобы она что-то другое юзала, хз
   [24.04.2012 20:58:17] L: да и не было особо такого, чтоб перебирала
   [24.04.2012 20:58:44] L: как все, вечером по паре пива выпить, курнуть. Без жести
   [24.04.2012 20:59:14] L: говорила, что когда туристов возила на остров, ее монах чем-то угощал, типа пороха
   [24.04.2012 20:59:29] Сергей Максимов: она походу до того как уехала, потребляла до хрена всего. Все равно непонятно, почему кризис в Таи случился
   [24.04.2012 20:59:34] L: но хз, верить или нет
   [24.04.2012 20:59:51] Сергей Максимов: а так вообще, что она там вытворяла?
   [24.04.2012 21:05:14] L: она приехала в деревню и там себя вела уже очень неадекватно
   [24.04.2012 21:05:45] L: на третий день ее отвезли к монаху, чтобы они поговорили, может монах ее как-то вразумит
   [24.04.2012 21:05:47] Сергей Максимов: что это вообще за деревня такая. Нах ей это все нужно. Это все как-то тупо
   [24.04.2012 21:07:00] L: да деревня как деревня, на севере Тая, думали, что может она попустится, потому что там тишина покой. Хер там
   [24.04.2012 21:07:31] Сергей Максимов: а с вами когда жила, она не нормально вела себя?
   [24.04.2012 21:07:34] L: там сказали, что у нее крыша съехала окончательно
   [24.04.2012 21:07:54] L: у нее появился какой-то невидимый учитель, с которым она разговаривает
   [24.04.2012 21:08:19] L: я не знаю, как она себя нормально ведет
   [24.04.2012 21:08:57] L: покоя она нам не давала, конечно, постоянно докучала какими-то идиотскими спорами, но как больная и сумасшедшая себя не вела
   [24.04.2012 21:10:03] L: а когда вернулась - это уже пиздец был. Она себя прижигала углями, рвала на себе бинты, вернулась без всего вообще, босиком
   [24.04.2012 21:10:48] L: без документов, без рюкзака с вещами
   [24.04.2012 21:11:12] L: понятно было, что это ненормальный человек
   [24.04.2012 21:11:47] L: приходилось постоянно контролировать и сдерживать
   [24.04.2012 21:12:25] L: она уехала из деревни, и в Паттаи мы ее нашли только через неделю
   [24.04.2012 21:12:51] L: где она была все это время одному богу известно
   [24.04.2012 21:13:13] L: это расстояние километров 600 минимум, от Паттаи до деревни
   [24.04.2012 21:13:37] L: говорит, что ничего не знает и ничего не помнит
   [24.04.2012 21:14:01] Сергей Максимов: ого. Как она нашла эту деревню
   [24.04.2012 21:14:15] L: там живет в тайской семье наш друг
   [24.04.2012 21:16:03] L: он рассказал, что она там убегала из дома, свела с ума родителей (престарелых), спала в болоте, валялась в лужах, жгла себе ноги углями
   [24.04.2012 21:16:35] L: ее бинтовали, она все разрывала и убегала опять куда-то в ночи
   [24.04.2012 21:17:18] L: в общем, это с неделю где-то продолжалось, они думали, что делать, то ли в дурку местную класть, то ли отправлять ее в Россию
   [24.04.2012 21:17:37] L: в итоге она сбежала и из деревни, сказала, я еду в Паттаи
   [24.04.2012 21:17:43] L: ей дали денег на билет
   [24.04.2012 21:18:16] L: и что с ней потом было неизвестно
   [24.04.2012 21:18:42] L: нашли ее в госпитале в Паттаи, она говорила, что попала в аварию, но никаких следов аварии у нее не было, были только ожоги
   [24.04.2012 21:19:45] L: поэтому в первый день, когда она приехала, мы даже думали, что она опять изображает из себя психа
   [24.04.2012 21:20:41] Сергей Максимов: короче, психиатры говорят очень тяжелый случай, и заболела она еще когда с Кишинева они приехали
   [24.04.2012 21:20:54] L: по ходу не притворялась... а реально спятила. Хотя хз, что у нее в голове. Может очередной заскок, и она просто такие "эксперименты" ставит на близких
   [24.04.2012 21:21:46] Сергей Максимов: сейчас из нее будут растение делать, а потом потихоньку собирать личность
   [24.04.2012 21:22:27] L: нейролептики всякие будут колоть?
   [24.04.2012 21:22:48] L: а что у нее за диагноз?
   [24.04.2012 21:23:10] Сергей Максимов: шизофрения
   [24.04.2012 21:23:47] L: я подозреваю, там еще и врачи советской закалки какой-нибудь...
   [24.04.2012 21:24:06] Сергей Максимов: нет, там вроде как хорошие врачи
   [24.04.2012 21:24:17] L: ну я надеюсь
   [24.04.2012 21:24:36] Сергей Максимов: мама потом хочет её увезти подальше в глушь
   [24.04.2012 21:25:23] L: просто Сашу она уже после того как спятила, например, слушала, а мама на нее вечно орала, и она закатывала истерики постоянно
   [24.04.2012 21:25:39] L: насколько я понял, мама у нее не очень в себе, на какой-то религиозной почве, или что-то типа того
   [24.04.2012 21:26:18] L: их даже из посольства выгнали русского, вызвали копов и те их увезли
   [24.04.2012 21:26:46] L: Саша потом разбирался уже без Иры
   [24.04.2012 21:27:29] L: чтобы хотя бы справку дали о невменяемости, и хоть какие-то документы дали сопроводительные, чтобы вылететь в Россию
   [24.04.2012 21:28:34] L: потому что там подняли крик, устроили чуть ли не драку, Ира там кусалась, опять бинты на себе рвала
   [24.04.2012 21:28:45] L: менты их кормили и успокаивали
   [24.04.2012 21:30:19] L: ладно, Сергей, мне надо идти. У нас уже за полночь. держи там в курсе, как и что...
   [24.04.2012 21:30:34] L: удачи вам всем
   [24.04.2012 21:30:39] Сергей Максимов: да. Спасибо за инфу
   [24.04.2012 21:30:40] L: до связи
   [24.04.2012 21:30:42] Сергей Максимов: и вам
   [24.04.2012 21:30:50] L: пока
  
   Через пару месяцев Ира вышла на связь. Она рассказала, как валялась на вязках в дурдоме, как ей кололи нейролептики. Выглядела она как голем, бледное лицо не выражало никаких эмоций. Бескровными губами она рассказала свою странную историю.
   Ира работала гидом для русских туристов. Чаще всего это были пьяные молодые парни с пивными животиками. В ее обязанности входила обзорная экскурсия по некоторым из многочисленных островов Сиамского залива. Все проходило спокойно, к ней никто особо не приставал -- в Таиланд едут к тайкам, русских девушек хватает и на родине. Она уже месяц жила в этом райском уголке, вполне сносно изъяснялась на тайском. У Мидж феноменальные способности к языкам, она свободно говорит на русском, английском британском, английском американском, немецком, молдавском языках, и понимает немного вьетнамский и азербайджанский.
   В тот день туристов было немного, группа из восьми человек. На катере добрались до острова Ко Мук. Там ее подопечных перехватил местный гид, повел их к каким то темным пещерам, а Ира пошла гулять по острову. Сезон туристов заканчивался, кругом бродили улыбчивые тайцы и серьезные китайцы. Ира пошла по краю джунглей. Вдруг дорогу ей пересекла целая орда крыс, они бежали куда-то, спотыкаясь и давя сородичей. Мидж испугалась, прижалась к дереву. Вдруг кто-то мягко взял ее за руку. Она обернулась и увидела монаха, который дружелюбно ей улыбался. "Ты издалека, бедная, бедная Яшодхара, приходи завтра к бухте в полдень, у тебя открытый ум,-- монах улыбался и говорил тихим голосом, -- не бойся, будь спокойна". Ира кивнула головой и пошла к своей лодке. Она даже не сомневалась, приходить или нет. Всю жизнь Ира искала чуда, хоть от Будды, хоть от самого Мухаммеда, лишь бы этот мир не оказался всего лишь местом жительства белковых тел. Работала она по необходимости, когда хотела, поэтому проблемы с выходным не возникло.
   На следующий день Ира наняла тайца, который на небольшой лодке отвез ее на остров. Там она легла на пирсе и стала ждать полдень, наблюдая за флорой и фауной Южно-Китайского моря. Погода стояла тихая, безветренная, поэтому видно было глубоко. Внизу жизнь кипела вовсю, калейдоскопы мелких рыбок разбивались маленькими осьминогами, ядовитые рыбы-фугу раздувались на всякий случай, чтобы никто не вздумал их съесть. Мидж задремала. Проснулась в пятнадцать минут девятого, и поспешила на берег. Монах ее уже ждал. Он сказал ей следовать за собой и пошел, не оглядываясь. Ира с трудом успевала за монахом, несмотря на возраст, он ловко продирался через заросли, по одному ему известным тропам. Наконец они пришли к его хижине, он пригласил гостью внутрь. Обстановка в жилище была скудной, почти аскетичной -- несколько циновок, шкаф с книгами, столик, на котором лежали очки во вполне современной оправе. "Я хочу тебя предупредить, я не таец, -- заговорил монах тихим голосом, -- я тхару. Я узнал тебя по взгляду, у тебя светлая душа, но ты тяжело больна. Я могу попытаться тебе помочь. Ты не должна бояться". Ира кивнула, дрожа от возбуждения, но происходящее слишком напоминало какое-то представление, чтобы воспринимать это всерьез. Монах попросил Мидж раздеться, что она с неохотой проделала, и уложил на бамбуковый коврик. Он достал ступку и растолок в ней какие-то орехи и семена, налил туда мутной воды, бормоча при этом что-то непонятное. При этом он был похож не на шамана, а на повара, жалующегося мирозданию на некачественные товары в супермаркете. После того, как в ступке образовалась однородная жидкость, монах процедил все это через шелк. Все ингредиенты, кроме воды, остались на импровизированном фильтре. Происходящее было похоже на фарс. Старик достал из шкафчика белый порошок, похожий на муку, и щедрую щепоть бросил в воду. Затем он слил все в деревянную пиалу и дал Ире. Она сразу же влила в себя мутную жидкость, и, делая последний глоток, подумала, что монах ее сейчас усыпит и, в лучшем случае, трахнет. Однако ничего не происходило. Она лежала уже пять минут, монах сказал ей, чтобы дышала глубже. Вдруг мир начал наливаться красками, цвета стали приобретать сочность, а контуры выпуклость. Хаос мыслей в голове исчез, осталась только тишина. Монах улыбнулся, в его лице промелькнуло что-то очень древнее, и растворился в воздухе. Хижина наполнилась белым всепоглощающим светом, кожа стала прозрачной. Пространство извивалось как змея, в голове появились видения. Но назвать их так не совсем правильно, они казались куда реальнее, чем повседневный мир. Тело перестало существовать, как во флоатинг-капсуле. Ира увидела лысого человека с грустными добрыми глазами. Он улыбнулся и заговорил:
   "Здравствуй. Поздравляю тебя, ты впервые у меня в гостях. Я могу назвать какое-нибудь из своих имен, но я не знаю, есть ли среди них верное. Если хочешь, зови меня Билли Миллиган. Я бы сказал тебе, какой сейчас год, но у нас существует много разных летоисчислений, и тебе они не знакомы. Ты можешь считать это будущим, для тебя это будет наиболее верным. Я расскажу, что вас ждет. Вы заблудитесь в лабиринтах истин. Вы будете баловать плоть, думая, что это и есть ваша миссия. Вы будете изобретать новые наркотики, утопая в праздности. Ваши тела станут неспособны сражаться, и ненависть, не найдя выхода, обратится внутрь. Но ненавидеть себя под силу не всем, большинство себя любит. От диссонанса люди начнут сходить с ума, будет расти статистика массовых убийств, преступлений на религиозной почве. Доступность секса приведет к девиациям, педофилия, зоофилия, гуро, некрофилия, БДСМ, скарфинг, -- все это станет обыденностью. И, в конце концов, общество признает, что психически здоровых людей больше нет. Хаос, анархия, безумие будут править почти двести лет, пока в Израиле не сделают открытие, как можно безболезненно вмешаться в работу мозга. Точнее, ничего нового они не открыли. Давно было известно, что мозг человека работает как сложнейшая микросхема, по которой бегают электрические импульсы. Ученые просто смогли создать электромагнитное поле, мягко регулирующее работу мозга. Конечно, это открытие имело ценность не только для психического здоровья общества. Мы научились создавать любые схемы, мощнейшие процессоры буквально в воздухе. Человеческий труд стал не нужен, все управлялось автоматически, жизнь каждого индивида стала максимально комфортной. Но главное, мы научились управлять безумием. Внутри каждого человека был создан индивидуальный рай. Из глубин сознательного и бессознательного мы доставали его личное счастье, любовь, друзей, врагов, которых он побеждал, причем его рай был абсолютным. Эдем по сравнению с тем, что создали мы, был просто огородом с пресмыкающимися. Управляемая шизофрения подарила людям счастье и избавила от страданий, жаль, что ученый, открывший это, кончил плохо. Он утонул в Красном море, днем. Вокруг были сотни людей, но никто не попытался его спасти.
   И самое главное, для чего ты здесь. Ты -- часть меня. Ты реальна настолько, насколько реален я. Ты одна из моих субличностей. Я живу твоей жизнью, твоими эмоциями. И сейчас мне хочется, чтоб ты знала правду. Вселенная это единый организм, как вы уже догадываетесь, а точнее атом другой, более сложной системы, которая, в свою очередь, является атомом следующей. Самая великая в иерархии вселенных является атомом самой малой, нашей. Мироздание переплетено как лента Мебиуса, но мы не можем этого представить, потому что заперты в девяти чувствах, и не имеем схожего опыта. Не бойся ничего, смерти нет".
   Ира снова начала чувствовать свое тело. Человек исчез, реальность стала похожа на мультфильм Роберта Саакянца. Абстиненция не прекращалась, мир ускорился. Самосознание вернулось к Ире только в Калужской клинике. О последующих своих приключениях Мидж узнала из рассказов очевидцев, сама она почти ничего не помнит. Сейчас, будучи способной к интроспекции, Ира склоняется к тому, что это были просто сложные галлюцинации. Но в хижине монаха все казалось гораздо реальнее всего, что было до и после этих событий.
  
   Глава XVI. Сянькя.
  
  
   Банально конечно, но когда спишь меньше шести часов, сигнал будильника не просто будит, он скорее воссоздает меня в каком-то случайном месте, и в течение нескольких секунд я должен сориентироваться, что делать дальше. Примерно это я чувствую всегда, когда встаю, чтобы отправиться на работу. Меня зовут Санек, я учусь на юриста, и параллельно работаю на бетонном заводе. Коллектив у нас небольшой: бригадир Саныч, худой уважаемый мужик, разводящий на балконе кроликов. Он уже несколько лет работает на заводе, и поэтому все время кашляет. Пьет водку в огромных количествах, как-то поймал на удочку дикую утку; крановщик Иваныч, невысокий толстяк, носит зеленую кепку Чикаго Буллс, пьет обычно вино Белый Лотос, потом садится на бревно, кладет руки на живот и засыпает; мастер Иваныч, небольшой интеллигентный мужичек доброжелательного вида, заходит к нам нечасто, трезвенник, но однажды мужики его напоили и он смешил всех своим поведением; Бабай -- старичок, непьющий, никогда не отказывал нам в помощи и посмеивался над остальными мужиками, меня зовет как то мягко, "Сянькя"; Андрюха, парень лет тридцати, бывший наркоман, неплохой, вобщем-то, человек, предпочитает пиво, все время безуспешно пытается бросить курить; Димок, мой друг детства, мы с ним вместе устроились. Отличный пацан, с золотыми руками. Сразу научился отлично вязать арматуру, первым придумал вставлять булыжник в люк с песком, чтобы не держать вручную. Он тоже учится со мной в группе на юридическом. Вернее, он учится, а у меня с этим огромные проблемы. Хвосты тянутся еще с первого курса. Я так-то не глупый, просто ошибся с выбором профессии. Юристы напоминают мне опытных шулеров, пытающихся обмануть доверчивых обывателей. Конечно, юристы обычно ведут игру против таких же юристов, но это все делается только для того, чтобы люди не жалели о потраченных деньгах. Наедине все эти адвокаты и консультанты между собой смеются, как римские авгуры.
   Мы пришли туда работать в июне, в начале каникул. Нас сразу послали чистить галерею. Это такая лента, на которую сыплется песок, галька и цемент, а с нее уже все ссыпается в бетономешалку. Иногда песок и камни падают вниз, и вокруг образуются горы насыпи. Мы с Димком лопатами грузили все это дело обратно на ленту. Работа была не очень тяжелая, но долгая и нудная. Нас весь день никто не трогал, и мы были этому очень рады. Но потом оказалось, что это самое тяжелое, что там вообще бывает. Наш рабочий день выглядел так: мы приезжали к восьми, переодевались, включали ленту. Внизу был люк, из которого сыпалась галька, и нужно было держать его чуть приоткрытым, чтоб не падали большие булыжники. Димок придумал затыкать его камнем нужного размера. После таких инноваций мы спокойно играли в телефоне, сидели Вконтакте или просто болтали. До обеда за раствором приезжали машины, в обед мы уходили вглубь территории. Там была бетонная плита, горячая от летнего солнца. Мы ложились на нее, ели из термосов суп. Пахло летней травой и горячей землей, солнце плыло по безоблачному небу высоко над нами. Еда была очень вкусной, и мы мечтали, как получим первую зарплату. Димок познакомился в Интернете с девушкой из Москвы, и она звала его в гости. Я пока еще не решил, что делать с деньгами, но приятно было представлять, как я держу в руках эту кучу резаной бумаги.
   Постепенно мы привыкли к работе и коллективу, наловчились уезжать домой на два часа раньше. Как-то Димок в обед пропал, появился на час позже. Оказалось, он уснул на плите, а я забыл его разбудить.
   Наконец, мы получили первый аванс. На радостях, во время обеденного перерыва прошлись по всей промзоне, но отыскали магазинчик с пивом. Полторашка Охоты светлой ушла за милую душу, работалось в охотку. Деньги всегда платили по пятницам, руководство не хуже нас знало последствия мужицкого восторга.
   Вечером мы с Димком взяли еще пива, прилегли за гаражи. Небо было звездное, Большая медведица и Кассиопея ярко выделялись. Дым костра отпугивал комаров, пиво не пьянило, а расслабляло. Я был счастлив, как никогда в жизни. Из динамика телефона Михалок пел о том, что Тору нужен кованый молот, а мы помогали ему с припевом. Вдруг Димок спросил:
   -- А ты в кого веришь? Или тоже во всех?
-- Да знаешь, вот сейчас я смотрю на огонь, на искры, которые взлетают вверх, но сразу гаснут. Потом смотрю на звезды, и звезды эти похожи на такие же точно искры, только долетевшие до конца. Может, костер этот горит только потому, что на небе есть звезды. Понимаешь, огню просто есть, к чему стремиться. И звезды, это и есть древние боги огня. Так же и у нас. Бог это просто метафора. Главное, что все очень мудро устроено, и нам есть, куда взлететь. Может быть, богу, создавшему этот мир, все равно, что мы о нем думаем. Скорее всего, так и есть. Главное, это дает нам импульс, дает жизнь.
   -- А сейчас кто-то в пустыне умирает без воды, пока мы пьем пиво. Кто-то замерзает в снегах, пока ты греешь ноги у костра. Как можно радоваться каким-то сраным богам, когда кто-то умирает в муках? Вспоминай о них всегда, когда радуешься мудрости вселенной.
   Я задумался.
   -- Ну, Творец в любом случае всемогущ. Чтобы было добро и радость, должны быть зло и страдания.
   -- Ага, то есть все, кто сейчас страдают, они делают это ради того, чтобы мы тут пиво пили и на звезды любовались?
   -- Я не знаю. Но думаю, когда-нибудь и мы можем оказаться в числе мучеников. Почему бы просто не насладиться моментом?
   Костер потух, комары осмелели и построились для новых атак. Мы решили отступить по домам.
   Пиво действует на меня, как снотворное, поэтому я сразу уснул, но сон был беспокойный.
   Я видел сон как бы со стороны, как фильм, не принимая в нем участия: широкая улица, сосредоточенные люди торопятся по своим делам. Дома украшены разными вывесками, неоновыми рекламами, но прочитать что-то невозможно, все сливается в однообразно пестрый узор. Среди почти бегущих людей выделяется одна женщина. У нее седоватые волосы, серое пальто и желтые гепатитные глаза. Я знаю, она сумасшедшая. Женщина выбирает в толпе жертву и громко кричит, обращаясь к ней: "Ты! Ты! Только ты!" Прохожие делают вид, что не замечают ее, но каждый, кто умеет думать, думает о своем, а кто не умеет, просто смеется. Не знаю, откуда я знал мысли прохожих, во сне это все было естественно, в порядке вещей.
   Проснулся я в шесть утра от жажды. Я спал с открытым ртом, и просто умирал от обезвоживания. Я попил воды из чайника, лег, но уснуть не получалось. В голову лезли разные скверные мысли, все самые неприятные воспоминания оживали от летаргического сна. Я вспомнил, как мне разбили нос в клубе, вспомнил, как я изменял близким и, самое страшное, себе. Днем всем моим дурным поступкам, всем слабостям были оправдания, но утренняя роса смыла весь грим. Мне казалось, я состою из разных слоев защиты, самооправдания, масок, лжи, фальши. Но что внутри? Что есть я? Мое сознание? Но ведь это просто мысли, появляющиеся из ниоткуда. Мне захотелось содрать с себя кожу, стало невыносимо тоскливо. Боже, как мы одиноки... Дурацкая наша природа в том лишь, чтобы мы считали, что жить гораздо лучше, чем не жить. Какой, в сущности, вздор. Никак нам не посмотреть на мир объективно, у нас лишь девять чувств, а мир может быть гораздо сложнее, миллионы способов его познавать, но мы заперты в ловушку своей природы. Если взглянуть на нас с точки зрения нематод, вся человеческая культура лишь побочный продукт жизнедеятельности, главная же задача человечества -- служить кормом.
   Я не заметил, как снова уснул и проспал неприлично долго, до обеда. Разбудило меня солнце, светившее в глаза сквозь стеклопакеты. Сказать честно, я не люблю пластиковые окна, но мне нравится их шумоизоляция. Квартира еще больше превращается в отдельный мир, куда не могут попасть даже звуки улицы, а только теплый прозрачный свет. Весь прогресс, по сути, и преследует цель спрятать людей от внешних раздражений, все, что прижилось, изолирует людей: автомобили, наушники, планшетные компьютеры позволяют в любой момент скрыться в свой тихий и уютный мир. Реальность давно уже недоступна человечеству.
   Ничего интересного в этот день не произошло. Мы с Димком прошлись по магазинам, он купил себе поло ЛеКок и кроссовки Нью Бэланс. Вечер я провел с книгой, он поехал к своим друзьям. Они организовывали какой-то военно-спортивный лагерь патриотической направленности, и сейчас решали практические вопросы.
   Дни летели все быстрее. Меня это очень удивляло. Первый день на работе был безумно длинным, но затем они стали ускоряться в геометрической прогрессии. Хоть работа и была легкой, но Димок начал проявлять недовольство, что почти всю работу делаем мы. Если честно, мне это было непонятно: мы тоже не перетруждались, домой уходили пораньше, так какая к черту разница что делают другие. От добра, добра не ищут, зачем везде идти на принцип. Стало доходить до того, что Димок открыто саботировал поручения, а иногда просто прогуливал работу. Как ни странно, это все сходило ему с рук.
   Вскоре произошло одно неприятное происшествие. После работы мы переодевались в раздевалке вместе с парнями из слесарного цеха. По работе мы не пересекались, и поэтому виделись редко. Один из парней был пьян, спросил, откуда мы. Я вежливо объяснил. Он сказал, что у нас на районе есть киоск, где продают спайс, и попросил купить, а деньги, мол, он отдаст. Я неопределенно ответил, что посмотрит, по обстоятельствам. Естественно, мы про него сразу же забыли. Следующим утром он сам нас нашел:
   -- Ну, че, парни, принесли?
   -- Нет, времени не было,-- отмахнулся я от него.
   -- Вы же вчера сказали, что купите.
   -- Я сказал, что по обстоятельствам.
   -- Ты че, за пиздабола меня считаешь? Парни, они же сказали, что купят?-- он повернулся к своим знакомым с пилорамы.
   Все, кроме одного, проигнорировали вопрос, а блондин хамоватого вида кивнул.
   -- Вы че, попутали что ли?-- гопник начал повышать голос.
   Вдруг, неожиданно для всех, Димок сделал то, что должен был сделать я -- он подошел и резко ударил этого ублюдка в подбородок. Его блондинистый друг подорвался было на помощь, но, видя, что виновник веселья не встает, стал скакать с криками "Хорош! Вы че!"
   К тому времени нам уже надоела эта работа, и происшествие стало отличным поводом, чтобы уволиться. Шла середина августа, ленивое время. Начальство не стало чинить нам препятствий, и нас сразу же рассчитали: работы там было на пару месяцев, зимой бетон никому не нужен, и почти всех отправляют в отпуск. Только мастер Иваныч весело сказал, что мы еще вернемся. Домой уехали в прекрасном настроении, с надеждами и планами на будущее.
   Дома я лег спать, разбудил меня Димок. Я не хотел выходить, но он уговорил. Мы сели с ним в кафе и заказали по кружке пива. Димок показал билет в Москву, он уезжал утром. Я рассмеялся:
   -- Новая любовь, братан?
   -- Посмотрим. -- Он был очень серьезен.
   Мне стало смешно: у Димана каждый год стабильно две большие любви и минимум три влюбленности, и каждый раз все искрит, но моментально проходит. Я не говорю, что сам такой весь из себя профессор любви. У меня были только одни серьезные отношения, но длились они пять лет, а исчезли как-то сами собой. Просто наверно у отношений есть потенциал, и в зависимости от темперамента его хватает на разное время. Мы вот растянули с Катькой на пять лет, а потом просто стали друзьями. Еще через год прекратили дружеский секс. Нет, были, конечно, у меня разные мимолетные связи, но я именно так их и воспринимал. В прошлом году, правда, я ездил в Абхазию с одной прекрасной девушкой, но потом выяснилось, что у нее есть парень, прокурор. Он даже узнал мой адрес и приезжал искать свою ненаглядную. Естественно, после этого я ее бросил. Диман же, по-моему, влюблялся в каждую шлюху, которая под него спьяну ложилась. А, может, не влюблялся, а просто жалел.
   Еще, как оказалось, ему нужно было встретиться с каким-то друзьями из Интернета, судя по всему, националистами.
   -- Слушай, -- говорю я, -- меня пугает твой уклон вправо. Ты не боишься стать фанатиком или заложником идеи?
   -- А что в этом плохого? -- Димок начал заводиться, -- мы просто хотим оградить людей от плохого: наркотиков, деградации. Мы хотим, чтобы люди развивались физически и интеллектуально.
   -- А почему вы думаете, что вправе решать, что хорошо, а что плохо?
   -- По-твоему, наркотики это не плохо?
   -- По-моему, человек имеет право сам решать, как ему жить. Оставь людям свободу.
   -- Это жестоко.
   -- Наверно. Знаешь, чем отличаются хорошие фильмы про войну от плохих?
   -- Чем?
   -- В плохих наши воюют против зла, против жестоких негодяев. А в хороших показаны нелепость и бессмысленность войны. Показана смерть молодых, смелых людей, не имеющая никакого смысла.
   Мы помолчали несколько минут. Не хотелось расходиться на такой ноте, и мы выпили еще по пиву, поболтали о разном и вышли на крыльцо. Димок закурил, и с вызовом выпустил дым в лицо луне. "Все в мире относительно, -- вдруг сказал он, -- вот мы привыкли, что луна -- это маленький осколок Земли, по какому-то вселенскому недоразумению оказавшийся на расстоянии ста дней езды на поезде от нас. Но она гораздо больше Плутона. Вера, ну эта девушка в Москве, к которой я еду, сказала, что на даче у них есть телескоп". Мне вдруг стало грустно. Мы обнялись на прощание и разошлись по домам.
   Димок рано утром уехал. Первые два дня после его отъезда я провел в праздности: смотрел сериалы, сидел в социальных сетях. Потом мне стало скучно. Я создал резюме на сайте суперджобс, а пока, в ожидании результатов, решил начать снова бегать. В прошлом году я бегал по стадиону в кедах и убил колени, сейчас стал умнее и приобрел кроссовки на высокой подошве.
   Утром в семь меня разбудил сигнал будильника, и я побежал по парку. Кроссовки блестели от росы, звуки машин тонули в кронах деревьев и не долетали до меня, так что даже не хотелось включать плейер. Птицы пели, как мне показалось, с оттенком грусти, что лето подходит к концу. Пахло как в деревне, всеми травами и цветами сразу. По ярко голубому небу медленно и деловито плыла сахарная вата облаков. Вдруг, без каких-либо предпосылок, закапал дождик. Запах травы сменился запахом озона и прибитой пыли. Я пробежал, по моим прикидкам, километра четыре, и на повороте мне навстречу выскочила девушка, невысокая брюнетка. Я не успел разглядеть лицо, но не удержался, и обернулся. Фигура была потрясающая, она была худая, но с кругленькой попкой. Я улыбнулся. По всем законам жанра, в этот момент должен был прекратиться дождь и выглянуть солнце, но вышло наоборот. Зарядил настоящий ливень, причем непонятно откуда: на небе не было ни тучки, и мне пришлось вернуться домой.
   Когда я был в душе, неожиданно зазвонил телефон. Вежливая незнакомка пригласила меня на собеседование завтра в 14 00, была свободна вакансия администратора в кафе.
   Следующим утром я снова встретил в парке брюнетку. Она помахала мне рукой и улыбнулась, я догнал ее, и мы побежали вместе. Оказалось, ее звали Ирина, она училась на пятом курсе университета, на факультете журналистики. Я старался бежать быстрее, чем обычно, и изо всех сил скрывал, когда не хватало дыхания. Ирина засмеялась: "Куда спешишь, Усэйн Болт, от меня убежать хочешь?" Я виновато улыбнулся. Мы пробежали рядышком еще один круг, и пошли по домам. Ирина жила в новостройке в десяти минутах от парка.
   Дома я принял душ и выпил зеленого чая с имбирем и лимоном. Я чувствовал эмоциональный подъем, как марафонец, увидевший, наконец, финиш.
   Ближе к полудню я выгладил лучшую рубашку и брюки, почистил туфли, пылившиеся под диваном уже не один год, побрился, открыл туалетную воду, подаренную мне полгода назад на день рождения.
   В офисе передо мной было еще двое мужчин. Первый сидел высокий брюнет, уже с благородной проседью, в строгом костюме. Он был похож если не на английского лорда, то, как минимум, на его дворецкого. Вторым был небольшой мужичок, небритый, похмельного вида, с маленькими бегающими глазами. Он, нисколько не смущаясь, ковырял в носу и вытирал содержимое о спинку стула. У меня было хорошее настроение, поэтому я просто отвернулся. Наконец, из офиса вышел парень лет двадцати и кивнул головой, показывая, что можно заходить следующему. Больше всего происходящее напоминало больницу. Джентльмен в костюме пробыл в офисе не больше пяти минут, затем вышел, закрыл за собой дверь и быстро ушел. Зашел ханурик, как я про себя его окрестил, и мне показалось, начал отчитывать невидимых мне сотрудников. К сожалению, я не мог разобрать о чем идет речь, но происходящее мне не нравилось. Пробыл он внутри довольно долго, я чуть было не задремал. Наконец он вышел, настала моя очередь. Ханурик проводил меня взглядом, даже как-то чуть насмешливо. В офисе была только красивая блондинка, сидевшая за большим столом, заваленном бумагами. Я улыбнулся и поздоровался.
   -- Здравствуйте, меня зовут Александр. Вы вчера пригласили меня на собеседование.
   -- Здравствуйте Александр, очень приятно, меня зовут Анна. Напомните, вы на какую вакансию претендуете?
   -- Администратор кафе.
   -- Прекрасно, у нас есть вакансия в кафе Окна. Давайте заключим с вами договор. У вас с собой паспорт?
   -- Да, с собой. А можно посмотреть договор?
   -- Да, конечно, -- и она протянула мне стопочку нескольких листов.
   Я внимательно прочитал все, особенно акцентируя внимание на написанном мелким шрифтом. Эта фирма была частным отделом кадров, они подбирали персонал в разные коммерческие организации. За остальное они, разумеется, ответственности не несли. Стоимость их услуг около пятисот рублей. Девушка сняла у меня копию с паспорта, я подписал договор, расплатился и ушел. Мне пообещали, что завтра позвонят.
   Уже на улице я заподозрил неладное. Они брали меня на работу, не поинтересовавшись даже образованием и опытом. Но потом я вспомнил про Ирину, и мои подозрения растворились в теплом весеннем воздухе.
   Вечером позвонил Андрюха, предложил попить пивка у него в гараже. Заняться мне было нечем, и я предложение принял. Гараж оказался довольно просторным помещением, по периметру которого были полки со всякой всячиной, от солений и варений, и до одной правой ласты и ржавого штыка к винтовке времен великой Отечественной. В центре всего располагалась гордость Андрюхи, черная девятка, его ненаглядная ласточка. В углу он соорудил для нас импровизированный столик и стулья из старых колес. Не успел я сесть, как он стал хвастаться новой резиной. Мне это было немного неприятно, но я благоразумно промолчал. Возникла какая-то небольшая неловкость, которую мы благоразумно утопили в пиве. Разговор шел, как водится, о бабах и философии.
   -- А как там Димок? -- вдруг поинтересовался он.
   -- Да вроде все хорошо, уехал в Москву к новой пассии. Бегает там, с черными воюет.
   -- Эх, Сань, вот увидишь, из-за бабы вы посретесь полюбас.
   Я задумался.
   -- Да хрен знает, мне кажется, не посремся. Димку важнее его тараканы в голове, чем бабы. Вот эти паразиты могут нас развести. А бабы нет. Он, по-моему, как к животным к ним относится, в хорошем смысле.
   -- Тут он не прав, -- осклабился Андрюха, -- бабы хитрожопые существа. Это мы животные, яйцами думаем. А они головой.
   -- Я не про это тебе говорю. Понимаешь, мужик иногда что-то делает из идейных соображений, а баба всегда из шкурных. Поэтому вся ее хитрожопость невинна, она на поверхности лежит.
   -- Ну, давай за пацанов, чтоб бабы нами не рулили.
   После этого идиотского тоста мы выпили последнее пиво, и Андрюха достал из тайника литровую бутылку водки и открыл банку маринованных помидоров. Я недоуменно посмотрел на него:
   -- Ты че, дурак?
   Он с удовольствием заржал:
   -- Да не ссы, будет мало, еще достану.
   Водка пошла хорошо, предметы постепенно стали терять очертания. За гаражом появилось озерцо желтого цвета, его, наверное, хорошо видно по Google Maps. Вдруг Андрюха задал мне вопрос, которого я ждал:
   -- Ну, как у тебя дела с работой?
   Я рассказал ему про агентство. Он уверенно подтвердил мои опасения:
   -- Хрен они тебе позвонят, не мечтай.
   Если бы я был трезв, тоска немедленно пустила бы метастазы по всему моему телу, но водка такие болезни лечила как раз плюнуть. Вдруг меня стало тошнить, я едва успел выбежать из гаража. Рвало фонтаном, из носа и рта одновременно. Блевота пахла водкой и огурцами, как на заводе в день зарплаты. Мне стало смешно, я затрясся от хохота. Андрюха недоуменно на меня посмотрел:
   -- Ты че, шизик?
   -- Да не, просто подумал про одного косоглазого француза. Он думал, что экзистенциализм -- это когда мелкого чиновника тошнит от привычных вещей. Ни черта подобного, настоящий экзистенциализм -- это когда каждый день идешь на завод, вся жизнь провоняла носками и водкой. Начальник орет на тебя, потому что он просто наглее, а это ценится. И ты, хоть и прочитал всего Сэлинджера, Кафку с Шопенгауэром в придачу, боишься ему ответить, хотя еще утром обещал себе послать его на хуй.
   Андрюха высморкался и основательно заметил:
   -- Херня это все. Вот когда еще при этом курить бросаешь, это экзистенциализм.
   После этой фразы, в моей голове отложились обрывочные фрагменты вечера: мы куда-то едем на машине, я лежу и вижу звезды, Андрюха смеется и поднимает меня, а я на него за это злюсь. Проснулся, к счастью, дома. Кошка смотрела на меня, как на говно. Бегать, конечно, не представлялось возможным. Я провалялся на кровати до обеда, и решил сам позвонить в агентство по трудоустройству. Мне ответили, что, к сожалению, вакансия администратора уже закрыта, но есть вакансии официанта и бармена. Я вежливо отказался.
   Самоубийство мне показалось вполне адекватным выходом. Даже мысли об Ирине не спасали, я представлял, как она спросит у меня про ресторан, о котором я сдуру сболтнул, и мне сразу захотелось воткнуть в себя нож. Отвлек меня звонок в скайп. Это был Димок.
   -- Братан, ты вовремя, -- улыбнулся я, -- будешь моим секундантом. Я тут кишки выпускать сейчас буду, а ты пока рассказывай как там Москва.
   -- Ага, давай, -- Диман нисколько не удивился, -- короче, все офигенно. Вера просто шикарная девушка. Мы вчера ездили к ее родителям на дачу, смотрели в телескоп на звезды. Прикинь, у них лабрадор триста команд знает! И еще она всегда хочет!
   -- Кто, лабрадор?
   -- Верка! А еще я с Вованом встретился, ну ты помнишь, может, мы в контакте общались. Он рассказывал, как они Манежку мутили. А еще, у него с хачем каким-то траблы были, мы его поймали и кастетами разбили голову.
   -- Зачем?
   -- Ради идеи и справедливости. Ты же сам это знаешь, кавказский произвол абсолютно реален.
   -- Ты не боишься стать фанатиком?
   -- А разве жить и умереть ради идеи, а не ради себя, это такая плохая участь? Я пытаюсь защитить свою страну.
   -- Ты думаешь, что владеешь монополией на истину? Что твоя идея правдива, а их -- нет?
   -- Но ведь это они приехали сюда, а не я к ним. Они живут там по шариату, и пытаются его навязать здесь.
   -- Послушай, ты о них слишком высокого мнения. Их шариат появляется только тогда, когда это нужно. Он не мешает им курить дурь, а их женщинам за огромные деньги восстанавливать девственность перед свадьбой. Они лицемеры, а не фанатики. Но чем лучше ты? Ты не понимаешь, что все зло в мире от фанатизма. Каждый считает, что он один знает, как нужно жить правильно, и пытается это навязать всем. При этом всегда погибают миллионы. Потом, в результате позы, которую принимает этот мир, история называет таких прозелитистов злодеями, как Гитлера, или святыми, как князя Владимира. Это прекрасно понимают твои лидеры.
   -- Ты о ком? У меня нет лидеров.
   -- Я не это имею ввиду. Нет никакого протеста, это единственный раз, когда Кадыров оказался прав.
   -- Но раньше все было не так. Люди сражались за свои идеи.
   -- Перестань, раньше просто правда была недоступней. Кто там революционер отпетый? Дырявый Лимонов? Почему тогда он жив? Все, кто живы, не революционеры, а говно. Весь бунт Эдички -- это революция эксгибициониста.
   -- С каких пор ты антифашистом стал? Ты наверно глобалист? Космополит? Все люди равны, да? Но равенство это фишка гандонов, не желающих работать. Даже жид Бродский это писал. Править должна справедливость, каждый должен получить по заслугам. Не должны получать поровну тунеядец и пахарь.
   -- А заслуги определять ты будешь? Почему каждый, вместо того чтобы жить самому, начинает переделывать мир, заливая его кровью. Не своей, как правило.
   -- Я готов отдать свою жизнь, потому что знаю, что прав. А что ты можешь предложить? Взять в кредит Камри, а остатки спустить на блядей и драгс? Посмотри по сторонам. Молодежь поголовно лезет в ночные клубы. Как я это ненавижу! Нет ничего отвратительнее, чем нищета, изо всех сил пытающаяся пролезть в средний класс. Удается это ей в своих лживых сказках, ты сам их не раз слышал от наших общих знакомых. Вот для них и существуют клубы -- места, где нищий может выпить виски с колой в своей лучшей рубашке и единственных джинсах, среди таких же детей кухарок, притворяющихся богачами. Честнее быть Маком с Консервного ряда, чем жить месяц на Роллтонах ради лишнего коктейля в клубе. А еще можно ебать жен или дочек богачей. Это куда слаще.
   -- Ага, вот это и чувствуют негры, когда трахают белых женщин.
   Это стало последней каплей, и Диман в ярости повесил трубку. Я понимал, что не прав, но было бы неправильно сваливать вину только на похмелье.
  
   На меня опять накатил приступ, я лежал на полу, свернувшись. Мне хотелось содрать с себя кожу, перестать существовать. Отчаяние конденсировалось в воздухе, мне трудно было дышать, и я представил, как задыхаюсь. Слезы текли по щекам, но мне не было себя жалко, просто сам процесс жизни вдруг сделался невыносимым. Возможно, он всегда был таким, но разные мелкие заботы, раздувшиеся в своем значении, отвлекали меня от этой бездны. Демоны всю мою жизнь жарили меня на вертеле, но на экране напротив шел занятный фильм, и я отвлекался от страдания. Теперь же я взглянул на себя, и увиденное было ужасно. Лезвие бритвы возбуждало сильнее дыхания наяды. Но где-то в глубине я понимал, что в это болото меня загнали неудачи во внешнем мире, я был от них зависим, и это знание делало меня самым жалким существом на планете. Совершенно неожиданно я провалился в сон. Мне снилось, что я ем металлические иглы, они протыкают мои десна, язык, во рту металлический привкус крови. Боли как таковой я не чувствовал, но ощущения мои были крайне неприятны. Я проснулся, крупная дрожь била по всему телу. За окном было темно, ад продолжался. Нужно было что-то делать, чтобы отвлечься от искушения все оборвать. Я включил компьютер, нашел в социальной сети Ирину. Она не была в сети с вечера, но на ее странице оказался номер телефона. Трубку она взяла сразу.
   -- Алло, привет. Это Саша, мы с тобой вместе бегаем в парке. Прости, если разбудил.
   -- Привет Саш. Ничего страшного. Что-то случилось, у тебя голос странный?
   -- Ничего особого, просто плохое настроение. Мы не можем сейчас встретиться?
   -- Дай мне десять минут. Давай у входа в парк.
   -- Договорились.
   Где-то в груди у меня появился источник тепла, он был слабый, но мрак и холод обоих миров перестали выглядеть такими уж непобедимыми.
   Мы гуляли с ней по парку, когда она сама взяла меня за руку. Это было невинно, безо всякой подоплеки. Я почувствовал себя ребенком, которого ведет умный и все понимающий взрослый. Гудели комары, стрекотали и жужжали мириады незаметных насекомых, с честь отрабатывающих свой долг космосу. Я рассказал Ирине про то, как меня кинули, про ссору с Димком. Она сказала единственно верное, что это все ничего не значащие мелочи. Там, в свете фонаря, мы впервые поцеловались. Она обнимала меня, доверчиво прижимаясь к груди, а я смеялся и называл ее своей Лорелеей. Сверчки и букашки не обращали на нас никакого внимания, наверное, впервые они видели людей, которые занимаются чем-то дельным. Ирина замерзла, но тщательно пыталась это скрыть. Я отдал ей свою куртку. Мне понравилось, что она сразу же ее взяла, без ломаний. Утром я проводил ее до подъезда. По улицам сновали первые маршрутки и прохожие, по большей части идущие домой. Жить снова стало возможно.
   Дома я немного почитал и уснул. Спал крепко, без сновидений, и проснулся уже за полдень. Настроение было прекрасным. Проблемы, загоняющие в петлю ночью, часто утром видятся совершенно пустяковыми. Я зашел на сайт суперджобс, посмотреть вакансии. Меня заинтересовала работа продавцом-консультантом в открывающемся ювелирном магазине недалеко от моего дома. Я позвонил, мне назначили на утро собеседование. Будущее виделось в самых радужных тонах, я мечтал, как буду продавать счастливым людям золотые украшения, как мы поедем с Ириной в отпуск ну хотя бы даже в Турцию или Египет, потом когда-нибудь я получу повышение, и мы сыграем свадьбу. Небольшую, для самых близких.
   Вечером в социальной сети пришло письмо от Димана:
   "Здорово. Мы вчера оба погорячились. Я хочу извиниться, это все не стоит того, чтобы ссориться. Я не полностью с тобой согласен, но отчасти ты прав. Правый движ превратился в субкультуру. Люди приходят в него не из-за идеи, а просто потому, что затусовались с правыми. Девяносто процентов движа это модники, отпиздить дворника для них это способ поднять самооценку и повыебываться перед телками. Я уже не уверен, что прав. Я знаю, что черный беспредел нужно остановить, но не уверен, что это то, что обыватель называет "фашизмом". По моему, это антифашизм, это чурки делят людей по национальному признаку на "своих" и "чужих". Но другое дело, что российская антифа занимается тем, что воюет со скинами и охраняет гей-парады, игнорируя черный фашизм. Ладно, присмотрюсь к движу поближе, там разберемся. Как у тебя с работой? Как на личном фронте?"
   Я очень обрадовался сообщению, в свою очередь извинился перед ним, рассказал про Ирину и про ювелирный магазин. С моей души свалился камень, дела налаживались. Утром я пошел на собеседование, заполнил анкету, и мне сказали, что обязательно позвонят. Магазин еще не открылся, и набирали полный штат сотрудников.
   Следующие дни получились очень похожими: я просыпался, бегал с Ирой, потом до вечера читал книги и сидел в социальных сетях, затем мы шли с ней гулять или в кафе. Иногда она оставалась у меня на ночь. Все было чудесно, огорчало только то, что с ювелирного все еще не звонили, а деньги неумолимо заканчивались. У меня еще были кое-какие сбережения, но при самом аскетическом образе жизни их хватило бы не больше, чем на месяц. Ирина уговорила меня самому позвонить в магазин, но номер телефона оказался справочной центрального московского офиса этой компании. Я решил пойти в магазин лично. Оказалось, он уже несколько дней работал. Я возмутился, менеджер мне ответила, что ничего не знает, и дала номер отдела персонала. Вежливая девушка сказала мне по телефону, что мою анкету не пропустила служба безопасности. Я, конечно, огорчился, но еще сильнее удивился: приводов в полицию у меня не было, на учете никогда не состоял, и вообще старался никогда не иметь дел с силовыми структурами.
   Вечером мы вышли с Ирой гулять по набережной Волги. Небо было чистое и светлое, желток солнца грел особенно сильно. Так всегда бывает, когда осень еще вроде бы не пришла, но природа потихоньку уже начинает к ней приготовления. Впервые в голосе Ирины был если не упрек, то какое-то огорчение.
   -- Ну, вспомни, может быть, где-то принимали тебя? -- Она с трудом скрывала раздражение.
   -- Нет, я бы такое запомнил. Может быть, это потому, что у меня брат двоюродный сидит?
   -- А что у него?
   -- Два два восемь.
   -- Врядли из-за этого. Почему ты не спросил у них, в чем причина?
   Я начал терять терпение и заметно повысил тон.
   -- Слушай, я не дурак и сам прекрасно понимаю, что и когда мне делать. Я не разговаривал со службой безопасности, только с менеджером. Она не в курсе.
   -- А че ты на меня орешь?
   -- Я не ору, просто я не чувствую себя в чем-то виноватым. Я и сам хотел устроиться туда, без твоих нотаций.
   Мы замолчали, но тишина была еще хуже. Я обрадовался, когда ее прервал гудок парохода на Волге.
   -- Ладно, извини, в любом случае я не должен на тебя кричать.
   Я обнял ее за талию и прижал к себе.
   -- Проехали, -- довольно холодно отозвалась она.
   Весь путь до ее дома мы прошли молча, но она не вошла в подъезд, а присела на скамейку. Я немного униженно подошел и опять ее обнял.
   -- Знаешь, -- вдруг сказала она ледяным тоном, -- а твой Димок прав был. Он, как ни крути, воин. Пусть он не знает, за что драться, но себя жалеть он точно не будет. А ты просто трус, и оправдываешь это дешевым пацифизмом. Тоже мне, Лев Толстой нашелся. На словах ты Лев Толстой, а на деле сын Толстой.
   Мне стало очень обидно.
   -- Да просто я хочу быть свободным, а ему, как и тебе, нужно подчиняться какой-нибудь идее. У вас хватило ума только отказаться от одного бога, но вы не хотите, чтоб в храмах гулял ледяной ветер свободы. Твой бог -- капитал и общественное признание, его бог -- справедливость.
   -- Но разве справедливость -- плохой бог?
   -- А кто будет судить, что справедливо? Но хуже всего то, что вы навязываете своих богов другим. Вы готовы убивать, принося жертвы своим богам. Чем вы лучше Торквемады? То, что совершают фанатики своих убеждений, фанатики здравого смысла и справедливости, фанатики нации и расы, схоже с кошмарами инквизиции и реформации. Дьявол просто жалкий косплейщик по сравнению с человеком, обладающим истиной, своей истиной. Сомневающийся человек может причинить вред только себе. Первопричина зла в воле, направленной не на себя, а вовне, в мегаломании расы или, наоборот, насильственном стирании границ и разниц. Сомнение и лень скорее достоинства, чем пороки, в мире, где у каждого своя истина, исключающая другие. И да, я лучше буду Гамлетом, чем Александром Македонским. Я предпочел бы видеть рядом Пиррона, а не св. Павла, с ним гораздо безопаснее. В горячем уме всегда живет мимикрирующий хищник, он не простит, если ты не разделишь его убеждения. Я не встречал людей, поглощенных верой, и не стремящихся передать ее другим. Везде проповедуют фантомы: церкви, ратуши, мечети это вещи в себе, косвенно связанные с какими-то старыми книгами, которые написали апологеты прозелитизма, а не спасения. Это все метафизика для обезьян. Обрати внимание на социальные сети, пропаганда внутреннего мира на странице каждого! Каждый хочет стать источником и причиной событий, по большей части виртуальных. Каждый, кто говорит о философии, религии или политике, говорит МЫ, обращаясь к другим.
   -- Но что останется, если не будет всего этого дискурса?
   -- Останется апатия и отчаяние. Останутся четыре главные данности. Первая: неизбежность смерти нас и всех, кого мы любим. Вторая: свобода прожить жизнь так, как мы хотим, и не перекладывать ответственность за нее на других. Третья: экзистенциальное одиночество. И, наконец, четвертая: отсутствие какого-то определенного смысла жизни. Это все приносит в жизнь пустоту и боль, но я предпочту их ложной борьбе за счастье человечества. Ницше увидел за этими истинами свободу и прохладу полета в ясном весеннем небе.
   -- Но ты не Ницше.
   -- А Ницше говорили, что он не Кант. Это неважно.
   -- У Ницше не было меня. А у тебя есть. И нужно как-то жить в реальности, где чтобы кушать, надо работать. А у тебя с этим проблема.
   Я нашел в себе силы улыбнуться:
   -- Ты считаешь, Ницше умел не кушать? Значит, и мне придется научиться. А сейчас пора по домам, уже прохладно. Спокойной ночи моя маленькая Лу.
   Я поцеловал ее в щечку и неспешно пошел домой. Ночью было по-осеннему холодно, ветер продувал меня насквозь. Я думал о том, что не так уж много нам осталось таких встреч, это было так же верно и неминуемо, как женское предательство. Стало понятно, что мы наткнулись на что-то, что уже не сможем преодолеть вместе. Было горько от этого понимания, и от бессилия помочь ей. Наверно, женщины сильнее привязаны к земле инстинктом потомства. Дома я выпил зеленого чая с имбирем и лимоном, и долго еще не мог уснуть. Мысли перемешались, и никак не могли собраться, разбегаясь муравьями на периферию сознания и выпадая из него окончательно. В комнату попал один луч рассветного солнца, и в нем я стал наблюдать броуновское движение крохотных пылинок. Они были похожи на людей в моей голове, на всех, кого я знал близко или просто встретил в очереди в магазине эконом класса, всех, населяющих мою память. Они существовали только тогда, когда на них падал луч моего сознания. Внезапно я осознал, что этот луч мне снится.
   Утром меня разбудила ода к радости, которую я по дурости поставил на звонок телефона. Димок бодрым голосом предупредил, что завтра утром приедет. Это была хорошая новость, мне его по-настоящему не хватало.
   В ленте новостей Вконтакте я увидел объявление, что в летнее кафе требуется бармен. Работка, конечно, не ахти, но график и зарплата меня устраивали, да и кафе было спартаковское. Я позвонил, продиктовал свои паспортные данные, мне пообещали вечером перезвонить.
   В парке было многолюдно, и мне от этого было не по себе. Все прохожие казались мне опасными, когда я пробегал мимо них, я представлял, как они смеются и показывают на меня пальцем. Я ощущал себя чужим, уродом, притворяющимся человеком, и все прохожие это понимали, только взглянув на меня. Вся жизнь моя это лицедейство и ломания, фальшь и ложь. Я ни разу за всю свою жизнь не смог перебросить мост понимания к другому человеку, я просто мимикрировал. А теперь стало понятно, что за масками нет никого, я просто симулякр человека. Разрушенный мост, к которому несется желтая стрела, это отнюдь не смерть. Это тот самый мост, из-за которого плакал Ницше.
   С потенциальной работы мне так и не позвонили. Перед сном я сам набрал своему знакомому из этого кафе, он ответил, что служба безопасности забраковала меня.
   Какая нахрен служба безопасности в сраной пивнушке?! Что я сделал, чтобы меня так уверенно и безапелляционно отшивали везде, от ювелирного магазина до пивной? Ирка еще совсем пропала, так ни разу не позвонила за весь день. Я лег пораньше, и умотанный быстро уснул.
   Утром меня разбудил Димок. Он был прямо с вокзала, с сумками. Я забыл обо всех проблемах, заварил чая с имбирем и лимоном.
   -- Ну, рассказывай давай, как там Москва? Ты навсегда или на время вернулся?
   -- Москва почернела, как зубы нашего бригадира! Чурки везде, вообще везде. Но все равно там охрененно. Все вот говорят что москвичи эгоисты, никогда не помогут, всем на все плевать. А мне кажется, там люди подобрее наших земляков будут. Просто суетятся, чтоб успеть заработать немножко и за границу уехать, пока такие как я их на вилы не подняли, -- улыбнулся Димок, -- да я шучу. Девочка у меня там просто потрясающая. Не знаю, как объяснить. Я чувствую, что нужен ей.
   -- А зачем ты приехал тогда, -- засмеялся я, -- ко мне? Ты не в моем вкусе, красавчик.
   -- Да я ненадолго. Не могу же я постоянно у нее жить, сейчас ребята мне работу там попробуют найти и комнату, и я обратно рвану. Да ладно все обо мне то. Ты мне свою невесту когда покажешь?
   Я почувствовал небольшое смущение, что не оправдываю ожиданий друга:
   -- Да ну какая невеста. Мне кажется, у нас ничего не получится. Она меня тянет в другую сторону.
   -- В какую?
   -- Ну, она же баба. Ей нужен комфорт, а главное, чтоб ей все завидовали. А со мной ей будут сочувствовать.
   Димок весело засмеялся:
   -- Ну, ты скажешь тоже. Ладно, братан, мне домой надо. Давай, вечером словимся.
   Я закрыл за ним дверь и позвонил Ирке. Она мою радость не разделила, но согласилась вечером составить нам компанию.
   В половину восьмого я зашел за Ирой, и мы вместе двинулись в недорогое кафе, где нас ждал Димок. На ней были туфли на шпильках и красное коктейльное платье, которое я еще не видел. Благоухала она легким ароматом Шанель Шанс, который я ей подарил. Димок сидел за столиком и пил кофе, пребывая, как мне показалось, в какой-то эйфории. Он обнял сначала меня, потом Иру, по-дружески поцеловав ее в подставленную щеку.
   -- Так вот эта нимфа, о которой ты рассказывал, -- дружелюбно улыбнулся Димок.
   -- Надеюсь, только хорошее? -- подыгрывала Ира, -- или правду?
   -- Жаловался, что уснуть не может, мечтает всеми днями о домике на море и куче детишек, -- подмигнул он мне.
   Я почему-то почувствовал себя как-то неуютно. Потом была обязательная часть беседы, где Ирина и Дима поведали друг другу вкратце свои биографии. Ирина вела себя очень любезно, даже слишком.
   -- А Саша меня напугал, что ты экстремист, -- шутливым тоном поведала она ему.
   -- Он наверно хотел сказать, что я экстремал! -- засмеялся Димок, -- я горные лыжи просто люблю!
   -- Жалко, а я люблю экстремистов.
   Мне стало не по себе от ее откровенных заигрываний, но я старался этого не показывать.
   -- Сегодня если не равнодушен, значит экстремист. Если не пьешь, то подозрителен. -- Димок резко стал серьезным.
   -- Братан, ну ты же не будешь врать себе, -- парировал я, -- в основе всего тут воля к власти. Вся разница в том, что я пытаюсь эту волю обратить вовнутрь, во власть над собой, а такие, как ты -- вовне. И чем больше вы страдаете, тем больше ее жаждите, потому что считаете, что мир к вам несправедлив. Мне неприятны мученики, они обычно очень тщеславны.
   -- Ну ты и зануда, Саш, -- Ира поморщила носик, -- все время говоришь о всяких глобальных идеях, а сам просто боишься признать, что неудачник. Даже на работу устроиться не можешь. Какой уж тут дом на море.
   Меня будто окатило ледяной водой, но мне хватило выдержки промолчать. Мы посидели еще немного, но возникшая неловкость была слишком ощутимой, и все заметно обрадовались, когда я предложил разойтись по домам.
   Следующие несколько дней получились похожими друг на друга. Мы гуляли вечерами втроем по парку или сидели в кафе, днем же я время от времени виделся с ними по отдельности. Ира и Дима сразу нашли общий язык, его харизма и бешеная энергетика зацепили Ирину, падкую на эффекты. Случайно я узнал, что они иногда встречаются днем без меня. Я не ревновал, но мне было неприятно чувствовать себя на обочине. Я прекрасно понимал, что их общение уже перестало быть просто дружеским. И, тем не менее, когда Дима сказал мне, что любит Иру, у меня все внутри задрожало. Когда я был совсем ребенком, у нас во дворе была забава: ухватить какого-нибудь несчастливца за яйца, и потребовать перечислить названия десяти рыб или птиц, при этом все сильнее сдавливая мошонку. Примерно то же самое я почувствовал в тот момент. Я мысленно досчитал до десяти, делая глубокие вдохи, и меня отпустило. Надо отдать должное благородству Димана: он не ставил меня перед фактом, а спрашивал разрешения быть с ней. Я горько усмехнулся:
   -- Мой милый Поль, я уступаю крошку Лу тебе, но будь осторожен. Не забывай хлыст, когда идешь к ней. А себе я оставлю ледяные шапки горных вершин, с высоты которых буду взирать на ваши брачные игры.
   Димок молча обнял меня. Мне понравилось, что он так лаконичен в проявлениях. Я даже нашел в себе силы порадоваться за них, но не понимал, как дальше общаться с Ирой. Димок сказал, что она хочет со мной поговорить, но я меньше всего хотел обсасывать эти пиздострадания.
   -- А как же твоя Вера? -- вдруг вспомнил я, -- у вас же вроде все серьезно.
   -- Не знаю даже Санек. Надо как-то ей сказать. Ну, раз тебе уж смог, то ей тем более.
   В последующие дни я отстранился от общения с Ирой, с Диманом же мы общались так, будто ничего не произошло. Я не чувствовал ревности или обиды, и даже не скучал по неверной подруге. Мое уязвленное самолюбие проявлялось только в том, что Кьеркегор называл словом Angst -- экзистенциальная тревога. Димок, напротив, выглядел очень счастливым, о революциях всех забыл. Очень кстати разрешилась его проблема с москвичкой: она призналась ему, что нанюхалась амфетамина и изменила ему с другом на заднем сидении машины. Вот так у Димана получилось не просто бросить ту, кого пару недель назад называл любовью всей жизни, а еще остаться чистеньким в ее глазах. Мне все это жутко не понравилось. Однажды вечером мы сидели у меня дома и пили чай, и я высказал ему свое мнение:
   -- Ты не имел права оставить москвичку наедине с чувством вины.
   -- Почему? Она же изменила. Она трахнулась, нанюхавшись говна, со своим другом. При этом, Вера думала ,что я ей верен и скоро приеду. Согласись, внутри своей морали она изменила самым подлым образом.
   Я почувствовал, что закипаю:
   -- Слушай, а ты не охренел? Ты приехал сюда весь такой влюбленный, а через неделю отбил девушку у друга. И, при этом, совершенно не чувствуешь себя ни в чем виноватым. А знаешь почему? Просто ты до жути влюблен в себя. То, что ты имеешь завышенную самооценку, доказывается тем, что ты просто требуешь любви и уважения от всех, кто попадает в поле зрения. Не просто вежливости, а искренних любви и уважения.
   Димок неожиданно не стал спорить, а примирительно опустил голову:
   -- Сань, если бы ты тогда сказал, что против, я бы не стал с ней даже общаться. Я же спросил у тебя разрешения.
   Мне вдруг стало стыдно.
   -- Да ладно, извини, просто мне стало за Веру эту обидно.
   Мы примирительно обнялись.
   Кстати, потом, в личном разговоре, Ирина случайно проговорилась, что Димок попросил у меня разрешения встречаться с ней уже после того, как она несколько раз переспали. Чертова Лу Саломе!
   В последующие несколько дней мне было не до них -- появился вариант с работой. Одна моя знакомая, знающая о проблеме с трудоустройством, прислала мне номер телефона менеджера по подбору персонала ульяновского филиала компании Ростелеком, а также адрес ее страницы Вконтакте. Ростелекому срочно требовалось новое пушечное мясо, чтобы питать им своих акционеров. Проблема нехватки сотрудников низшего звена была для компании перманентной: работали по большей части молодые половозрелые бабенки, мечтающие устроиться на полный соцпакет и свалить в декрет. Менеджер по подбору персонала оказалась красивейшей девушкой по имени Елизавета. Но время, которое я провел без работы, натыкаясь на отказы и кидалово, уничтожило все мое самоуважение. Я набрал ее номер, и несколько минут не мог решиться нажать на кнопку вызова. Я бесцельно ходил по комнате кругами, мучаясь непонятным чувством вины. Мне казалось, будто я собираюсь позвонить не по поводу вакансий, а чтобы попросить у нее денег в долг. Наконец, я решился, и с первыми звуками ее голоса все мои комплексы исчезли, не оставив и следа. Елизавета очень вежливо и тактично предложила мне назначить удобное время для встречи. Я не стал тянуть, и через пару часов был в ее офисе. В реальности она оказалась еще красивее, чем на фотографии, и еще добрее, чем по телефону. Я ответил на несколько обязательных анкетных вопросов, и на следующий день мне назначили обучение.
   На занятие я явился ровно в назначенное время, одетый в джинсы и хулиганское поло. Кроме меня и Елизаветы там присутствовала еще одна девушка с необычным именем Элла. Я ее сразу узнал, она была звездой Вконтакте. У нее там было около девяти тысяч друзей и столько же поклонников, накручивающих лайки к ее фоткам, отфотошопленных без зазрения совести. В жизни она оказалась прыщавой и неостроумной. Обучение шло весь день, с перерывом на обед. За это время я узнал о сотовой связи ровно ни черта нового, только занес для себя в блокнот какие-то цифры о тарифах и услугах. Но мне было приятно смотреть на Елизавету, улыбаться ей. Трудоустройство в Ростелеком напоминало хитрый квест. После этого занятия нам предстояло пройти три дня стажировки, затем собеседование с какими-то офисными крысами, потом медосмотр, дальше проработать три месяца проверочного срока, пройти еще одно собеседование, и только после этого стать Специалистами третьего, самого низшего, разряда. В половине пятого Елизавета объявила нам, что с понедельника начинается стажировка, и отпустила на волю.
   Я не захотел ехать домой на маршрутке, так как экономил деньги, да и просто любил прогуляться по городу. От офиса Ростелекома до моего дома примерно сорок минут в хорошем темпе.
   Чтобы не торчать на светофоре, я пошел через подземный переход. Вдруг я увидел на ступеньках молодую девушку, готессу. Ей было, наверное, лет семнадцать, и она была безумно красивая. Ультрамариновые волосы, правильные черты лица, худенькая, и глаза, полные самой безнадежной тоски. Она сидела прямо на ступеньках, обхватив руками колени. В моей голове за считанные секунды пробежал сюжет: я подхожу, обнимаю ее, утешаю, закат, мы купаемся в океане, у нас растет сын. Видимо, от эйфории, вызванной этими фантазиями, я не нашел ничего умнее, чем спросить:
   -- А ты чего тут сидишь?
   В ее глазах тоска моментально сменилась раздражением и даже, кажется, презрением ко мне. Вместо ответа, она кивком головы указала на противоположную лестницу. Там, на самом верху (поэтому я ее не заметил), стояла толстая девушка с фотоаппаратом и буквально загибалась от смеха. Я поспешил уйти, имитируя хохот.
   Вечером ко мне заскочил Димок, и я рассказал ему эту историю. Он не нашел ее забавной, даже наоборот.
   -- Сейчас везде так, -- Димок близко воспринял произошедшее со мной, -- готессы грустят на зеркальный фотик, каждый правый мечтает только о том, чтобы одногруппницы увидели ролик, где он с такими же позерами кричит "Зиг Хайль Рудольф Гесс, гитлерюгенд СС", даже фанаты в лесу дерутся строго на камеру. И весь протест не просто ушел в Интернет, он существует ради Интернета, а на деле все сраные овощи и потребители. Поэтому любое действие не ради публики, сейчас имеет особую ценность. Вот я вчера разбил лицо мажорику в клубе, и меньше всего хочу, чтобы мои щи кто-то запомнил.
   -- Ну-ка, ну-ка, об этом поподробнее.
   -- Да ничего особенного. Мы с Иркой в Молоке отдыхали, а там постоянно вся золотая молодежь тусуется. Я отошел в туалет, выхожу, а там какой-то гусь к Ирке пристает, коктейлем угощает. И она ему этот коктейль в ебальник напудренный плеснула. Мажорик замахнулся уже на нее, но я успел раньше. Уработал его быстро, но качественно, теперь вместо нового джипа на пластику потратится. Мы сразу же уехали оттуда. Месяцок мне лучше теперь особо не светиться.
   -- А зачем она в него коктейлем плеснула?
   -- Он предложил после клуба к нему поехать.
   -- Ну, теперь ты наверно доволен собой?
   -- Да причем тут это!
   -- А чем ты отличаешься от этих позеров? Тем, что гордишься независимостью от объективов камер? Так ты нашел зрителя своих геройств в лице меня.
   -- Не в этом дело! Просто настоящий протест требует прямых и импульсивных действий. Разумность синоним трусости, безумие синоним геройства.
   -- Да, перестань. Против чего ты бунтуешь? Это больше похоже на эпатаж и понты перед девкой. Извини, конечно, но кто, если не я, скажет тебе все это.
   -- Все нормально, я поэтому и прихожу к тебе. Ты всегда говоришь правду, но сейчас ты ошибаешься. Человек, просто пытающийся смотреть на мир объективно, часто испытывает желание эпатировать окружающих, тут с тобой не поспоришь. Просто он хочет таким образом доказать себе и окружающим, что презрение и восхищение не стоят и ломаного гроша. Но каждый раз испытывает наслаждение, наблюдая разрыв шаблона обычных людей. Как писал Лимонов, ад -- это обычные люди. И если эти люди не принимают, значит, выбран правильный путь.
   Я усмехнулся.
   -- Ну, я так, и думал. Дал в морду бедолаге в клубе, и возомнил себя бунтарем. Ты осторожней с Ирой, она уже мне не Лу Саломе напоминает, а Шурочку Коллонтай.
   -- Главный мой бунт против себя, против своего страха.
   -- Дурак, страх не нужно побеждать. Мужество -- это обманутый страх, а бесстрашие -- это патология и болезнь. А Лимонов бунтарь только потому, что малолетние телки на это ведутся, и ты это без меня знаешь. Прав не он, а Сартр. Ад -- не простые люди, не бытовики, ад -- это все другие.
   Очевидно, не желая ссориться, Диман свел все к шутке:
   -- Давай уж совсем кастрируем эту идиому, и скажем просто: "Это ад"
  
  
   Стажировка проходила на первом этаже торгового центра, прямо перед входом в который находилось помещение Центра обслуживания клиентов (ЦОК) корпорации Ростелеком. Из-за нашего расположения, многие гости торгового центра принимали ЦОК за справочное бюро, и доставали вопросами вроде "а где здесь банкомат" или "на каком этаже продают зонты". Опытные консультанты вежливо посылали их куда подальше, я же каждый раз терпеливо выслушивал всех, и старался помочь, чем мог. Руководителем моей практики была маленькая добрая блондинка Оксана. Я помнил ее с университета, только она училась на филфаке, и уже закончила его. Наверно, это классический пример карьеры выпускника филологического факультета: консультант низшего звена в большой компании, с мизерным окладом. Еще меня поразило то, что в то время, когда мы с ее напарницей спорили о творчестве Достоевского, она отделалась банальным "в школе заставляли читать "преступление и наказание", но мне не понравилось". Подозреваю, на филфаке большинство студентов такие.
   В мои обязанности входило зачислять платежи на телефоны и консультировать клиентов по поводу услуг и тарифов. На деле я занимался примерно тем же, чем и дома: сидел за компьютером и читал книги. После бетонного завода, назвать это словом "работа" не поворачивался язык. Оксана оказалась очень тихой и доброй девушкой. Она жила со своим парнем Максимом и хорьком Соней. С парнем она познакомилась, когда он работал охранником в этом торговом центре, у них случился служебный роман. В ЦОКе было просто и уютно, болтливые охранники рассказывали незатейливые истории, добрая Оксана переписывалась со своим парнем, я перечитывал Бодлера. Жизнь нельзя назвать тяжелой, когда главная трудность -- это тополиный пух, залетающий в раскрытую дверь.
   Бодлер ошибся, поэт -- это не альбатрос. Скорее, это уродец, которого не принимает стая, и он понемногу отходит от социума в сторону леса, смотрит на деревья, внушающие страх, и на звезды, отражающиеся в его душе холодными искрами. Но другую, поверхностную часть его тянет обратно, туда, где он всегда был чужим и ненужным. Поэт тоскует по людям, но видит деревья и звезды, он хочет рассказать о них другим. Но чтобы тебя слушали, иногда приходится умирать.
   Среди охранников был один широкоскулый, небольшого роста, но большого веса, с прекрасным именем Сережа. Он улыбался всем продавщицам в зале, часто останавливался поболтать со знакомыми покупательницами, и получал за это от руководящего персонала. Сережа производил впечатление человека недалекого, но Оксана сообщила по секрету, что в свободное время он пишет стихи. Наверное, это было всего лишь его методом пикапа, но мне тогда хотелось думать, что он и вправду великий поэт. Работал же Венечка Ерофеев лаборантом-паразитологом по борьбе с крылатым гнусом, а Чарльз Буковски разносил почту. Поэты вообще обычно меньше всего похожи на поэтов, вот народ и принимает за них разных педиков и хипстеров.
   Когда приходит беда, люди часто потом говорят, что предчувствовали ее заранее, видели какие-то символы. Конечно, это брехня. Но брехня глубинная, архетипная, подобные суеверия преследовали наших предков тысячи лет назад. У меня никакого предчувствия не было, и символов я не видел.
   Шел третий день моей стажировки, или, как это называется официально, пассивной практики. В торговый центр зашли двое полицейских. Даже когда они направились к нам, у меня не возникло никаких подозрений. Мне ткнули в лицо корочками и пригласили последовать за ними в машину. Должно быть, я повел себя как покорный баран, которого вернут на убой: безропотно я встал и пошел, не сказав ни слова. Полицейские вели себя подчеркнуто вежливо, расспросили о том, чем я занимался вчера вечером. Потом задали несколько вопросов про Димана: как давно я его знаю, когда в последний раз видел. Я отвечал правду, которая, конечно, и так была им известна. Полицейские вручили мне повестку и сказали, чтобы я пришел завтра к десяти в отделение. Протокол нашей беседы они не составляли, но, уверен, все писалось на диктофон. Кажется, они хотели расположить меня к себе, показывали, что наши интересы совпадают. Я просидел в их Форде не больше десяти минут, и вернулся в ЦОК. Там я все рассказал Оксане и охраннику, они тоже недоумевали, но, скорее всего, заподозрили во мне какого-то преступника.
   Ночью я не мог уснуть, долго думал об этом. Диману или Ирке я решил не звонить, телефон могли прослушивать. Единственной возможной причиной мне виделась та драка в клубе. Ничего страшного, отсидит пятнадцать суток, и все. Реальный срок тут не грозит никак, кто бы не был папа этого мажорика. Ладно, решил я, утром и так все узнаю.
   В отделение ГУВД я пошел уверенной походкой человека с чистой совестью. Дежурный проводил меня в кабинет к следователю Усольцеву В.Д. Это оказался толстый бородатый мужик, похожий скорее на байкера, чем на следака. Он жестом предложил мне присесть, что я и сделал. Мы оба молчали по меньшей мере минуты три. Мне все показалось чересчур театральным, и я усмехнулся. Ему это явно не понравилось.
   -- Ты че ржешь, ты знаешь, с кем разговариваешь? -- спросил он неожиданным фальцетом, и показал на звезды на погонах. У него было по две с каждой стороны.
   Меня разозлил его тон. Такое бывает даже у добряков вроде меня, когда явная несправедливость делает нас смелыми.
   -- Понятия не имею, что означают ваши четыре звезды. В созвездии Малый Конь их десять, значит, ваша жизнь еще имеет смысл.
   К счастью, он не обиделся, а наоборот, громко засмеялся.
   -- Да ладно, расслабься, поймали мы дружка твоего. Он все рассказал, ты там не при чем.
   Я напрягся. Если бы это было из-за драки, они бы и без него, по камерам знали бы, что я не при чем.
   -- Извините, я не в курсе, а что случилось?
   -- Да дружок твой азера завалил. Кастетом в висок попал, и проломил нахер.
   У меня застучало сердце, руки стали липкими от пота. Я почувствовал, что сейчас потеряю сознание. Крупная дрожь колотила по всему телу. Следак увидел это и заволновался.
   -- Эй, что с тобой. Попей вот водички.
   Я взял у него бутылку минералки. Она была открыта, а стакана не было. Пока я пил, было ощущение, что он специально напускал туда своей вонючей слюны. Тем не менее, мне стало лучше, и я просил продолжать.
   -- Ну, я не могу тебе все детали рассказать, на суде узнаешь. Выцепил он чурку этого в подъезде, и уработал. Мотивы раскрыть не могу в интересах следствия, но уже понятно, что ты там никаким боком не проходишь. Так что свободен.
   На ватных ногах я дошел до остановки и сел в маршрутку. Но поехал я не домой, а прямиком к Ирине. Она, по счастью, оказалась дома. Без макияжа, заплаканная, бледная, она не казалась мне такой красивой, как раньше. В общих чертах, она рассказала, что произошло.
   Ирина в Интернете заказала сумочку. В тот день она была в университете, и договорилась встретиться с курьером в аллее поблизости. Этот азер Бахтияр и был курьером, он подъехал на своей десятке, отдал сумочку и забрал деньги. Выяснилось, что следующий заказ у него в районе, где живет Ирина, и он предложил ее подбросить. Дальше все было предсказуемо: он увез ее вглубь парка и, угрожая пистолетом, изнасиловал. Она, вместо того, чтобы позвонить в полицию, рассказала об этом Диману. Дальше, по словам Ирины, она сидела дома и ждала его, но он не приезжал, а трубку не брал. Появился Диман только ночью. Он рассказал, что без труда узнал у фирмы фамилию курьера, потом нашел его в социальной сети. Там он написал его другу, представившись знакомым Бахтияра, и спросил его адрес. Остальное было примерно так, как рассказал мне Усольцев В.Д.
   Мы стали думать, как помочь Диману. Его соратники по движу начали в сети сбор средств, называя Димана узником совести. По сути, таким он и был. Узник совести, страсти, обостренного чувства справедливости, помноженных на смелость.
   Ему светила сто пятая статья, от восьми до двадцати. Нужно было доказать, что он не хотел убивать этого азера. И нужны смягчающие обстоятельства.
   -- Ир, -- обратился я к ней, -- ты же рассказала мусорам про изнасилование? Это поможет нам его вытащить, лишь бы адвокат был толковый. Тебе нужно срочно пройти медицинское освидетельствование.
   Ирина упала на пол и начала рыдать. Она стонала и даже кричала, и все не могла остановиться. Мне было безумно тяжело на все это смотреть. Наконец, к ней вернулась речь.
   -- Он...Меня не насиловал...-- с трудом проговорила она, -- я наврала Диме.
   Снова потекла горькая вода, как миллионы раз в истории. Женщина из прихоти обманула мужчину. Мне захотелось ее ударить.
   -- Я... Дождусь его...Пусть он убьет меня, когда выйдет.
   Я усмехнулся:
   -- Не дождешься. И сама это знаешь.
   Больше мне у нее делать было нечего. Я пошел по парку, где впервые познакомился с Ириной. В голове было тихо и ясно, как и на небе. Дорожки были усыпаны разноцветными листьями, природа повторяла судьбу феникса. Неужели, это и есть жизнь? Когда-то, еще подростком, после своего первого опыта телесной любви, я поразился: неужели это и есть тот самый секс, о котором все говорят, вокруг которого вертится мир? И вот я шел по этим дорожкам, слушал ветер и думал: неужели это и есть жизнь?
   В кармане заиграл оркестр, исполняли Бетховена. Ужасно не хотелось брать трубку, но жизнь ведь продолжалась, я оставался ее рабом. Звонила Елизавета:
   -- Привет, Саш. Тебе удобно говорить?
   Она всегда так начинала разговор, и уже за это мне хотелось подарить ей все хорошее, что у меня есть. Но я знал, что ей это не нужно.
   -- Привет. Конечно, удобно.
   -- Саш, я сделала все, что могла, но служба безопасности отказалась тебя принимать. Я пошла к их начальнику, он не имел права, но все же рассказал о причине. У них есть доступ к базе данных, там на каждого небольшое досье. И ты там в черном списке, с прошлого августа. Вспомни, что тогда произошло.
   Я сразу вспомнил тот август, прозрачное море, скрипучая кровать. Я и грудастая красотка. Мы стелим простыню на пол, чтобы не смущать соседей скрипом. Прокурор, вот сукин сын!
   -- Лиза, спасибо огромное, я понял, в чем дело. Еще бы понять, что делать.
   Я не стал вдаваться в подробности, да и Лиза тактично не стала расспрашивать. Мы договорились, что я разрешу это недоразумение, и они меня возьмут. Но, если честно, это было не очень то и важно.
   Сил и желания жить совсем не оставалось. Я всегда хотел оборвать нить жизни своей собственной рукой. Можно было сделать эффектно, залетев на самолете пообедать в мировой торговый центр, можно красиво, как Юкио Мисима, медленно вспарывая брюхо раскаленным прутом кинжала. Это не имеет значения. Важно только то, что я не могу этого сделать. Слишком сильна во мне природа, инстинкты. А значит, мне еще придется какое-то количество раз вызываться из небытия спиритическим будильником, предаваясь самому позорному пороку, из существующих -- надежде на лучшее. Радует только то, что таких пробуждений остается все меньше.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"