Максимов Алексей Анатольевич : другие произведения.

Ангел

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о техниках сновидения в условиях большого города. О любви, жизни и смерти. С продолжением.


  
  
   Ночь тянется бесконечно долго. Темная аллея незаметно перешла в закрытую галерею. Плавно покачивающиеся тела перламутровых колон наполнили темноту волнами холодного свечения. Невозможность соразмерить длину шага с преодолеваемым расстоянием изматывает. Казалось, что он никогда не сможет подняться на эти три ступени, а до едва различимой арки дошел за один шаг. Сердце гулко забилось. Удержаться: " Я все еще здесь". Может быть, всего этого нет? И аллея, и колонны, и длинная, заросшая лопухами, пустынная тропинка - все это только мое воображение? И достаточно закрыть глаза, представить скамью, себя сидящим на ней - и все! Но нет. Мир реален. Пространство косно, но измеряемо, а потому преодолимо. Главное - не оборачиваться. Идти только прямо. Белые тела колонн слились в пульсирующие студенистые стены, сходящиеся где-то на недоступной взору высоте. Повеяло сыростью, песок под ногами вспучился и, медленно опадая, образовал ряд правильных холмов. Знак. Пространство реагирует на воздействие. Не дать убедить себя в том, что я его часть. Я вне него. Ощущение своей эмульсивности -- лучшее средство защиты. Под ногами забулькала пузырящаяся болотная вода. Запах растительной гнили мешался с острым запахом сырого дыма. Край поляны накренился, оплывшие стволы деревьев мотнулись влево. Вытянутые вперед руки по локоть провалились в отвратительное болотное месиво. Луна, гримасничая и колыхаясь, огромным желтком расплылась в чернильной воде канавы. " Здесь... здесь... вот и тропинка". Ноги подгибаются. Ниже, ниже. Сухой гравий. Пальцы нащупали тонкие стебли травы, шероховатые края камней, смятый комок сигаретной пачки. "Все как прежде. Я все еще здесь. Только бы вспомнить слово... "Ватные ноги не слушаются. Тонкая не отступная, как комариный звон, мелодия, стеклянные голоса. " Не думай об этом! Это все только кажется. Этого нет". Тропинка. Три огромных шага. В ушах шумит. Дальний край поляны придвинулся вплотную. Листья мокрыми лоскутами висят на лиловых скользких сучьях. "Медленнее. Слишком быстро". Голова клонится ниже, ниже. Теперь слышны шорохи листьев, скрип песчинок под ладонью, журчание подземных струй - холодных, прозрачных. "Вот камень. Это - камень. Со всеми свойствами твердого тела. Он часть целого. Высокая, крепкая скала. Величественная, неподвижная, вечная. Я держу в руке часть реальной скалы. Я - реален. И мир вокруг меня - реален". Темнота со свистом и грозным шипением упала на запрокинутое лицо. Глаза открыты. "Я все еще здесь...".
  
  
   Вчера был день. Сегодня уже утро. Серый свет, длинные тени на потолке. За окном шум машин, стук входной двери - гулкий, одинокий. Утро. И чувство - это не день. Но уже и не ночь. У каждого есть Имя. Его слово. Имея силу, можешь любого заставить сказать его Имя. Зная Имя - властвуешь. Это закон ночи. И тут все средства хороши. Плохо, что не сразу начинаешь это понимать. Ну, ладно. Первые две пары пропускать нельзя. Скверное слово "нельзя". "Я не хочу"- так лучше. Белый кефир. Сборище ацидофильных бактерий, создавших свой мир. Цивилизация преобразователей. Часы отстают. Ключ - хорошее слово. Открывающий двери. Запирающий секреты. Ключ - хранитель. Замок - страж. Суть сокрыта, ее не замечаешь, пока не задумаешься. Табачная вонь в лифте. " АС\ДС", "Установлю двери "Супер лок". Падение на дно лифтовой шахты. Стук входной двери. Гулкий, одинокий. Запах асфальта, тополиного пуха, пыли. Конец семестра. Через неделю экзамены. "Я помню это". Гулко стуча на рельсовых стыках трамвай вышел из пункта А в пункт В. Подбородок вперед. Скрип щетины. "Брейся чаще, хочешь, купим тебе хороший лосьон?". Трамвай идет по рельсам. Самое время для риторических вопросов. " Ты знаешь, что тебя ждет?" "Ухудшение здоровья, разрушение внутренних органов, головного мозга, деградация личности". "У таких нет будущего, либо - либо". "Я знаю".
   Длинный чугунный забор Ботанического сада. Верхний край решеток ступеньками поднимается все выше, выше. Арка входных ворот. Теперь ниже, ниже. Медленнее. Остановка. Впереди девушка сидит. Лица не видно. Волосы красивые. Темный пушок вдоль шейных позвонков. Вниз за вырез ворота. Немного продвинемся и посмотрим на ее грудь... Лучше бы не двигался. "Для тебя существуют только красивые, а некрасивым как быть? Ведь они тоже хотят счастья". Ну, а я-то тут при чем? Лозунг: " Все хотят счастья". Адепты учения о всеобщем счастье несчастны по определению. Не может быть всеобщего счастья, оно индивидуально, конкретно, единично. Только ему, ей, им. Только мне. Каждый имеет право на счастье. Дайте ему возможность быть счастливым, а о своем счастье он позаботится в меру своего понимания о нем. Счастье - плохое слово. Определи счастье, как наличие в коре головного мозга набора химических и электромагнитных процессов, воздействующих на определенные его центры. И все - имя теряет свою силу. Пустота. Поэтому его так любят употреблять паразитирующие на психических заболеваниях специалисты. Что там Фауст нашел в конце своей жизни? Общественный труд на общественное благо? Мироустройство муравейника? Старый, мудрый человек, проживший долгую, насыщенную событиями и чувствами жизнь. Что он понял в ней, что хотел передать нам перед своей смертью? Тающий фосфоресцирующий след черного пуделя над белой поверхностью сыпучего снега. Если он и видел сны, то ничего в них не понял.
  
  
  
   Все началось с толкования снов. " Ах, ничего они не значат. Просто ночной кошмар. Не ешь на ночь". Нет. Все имеет причины и следствия. Не может сниться " что угодно". Во сне мы видим определенные, строго обозначенные образы. Осмысливая прошлое, прогнозируя будущее, освобожденные сном от жесткой конкретики дневного сознания, мы наши мысли, ощущения, эмоции преобразуем в ряд последовательно возникающих образов. Бывает, что этот ряд связан между собой некой логикой, сюжетом, но это не главное. Эмоциональные оттенки имеют гораздо большее значение. Яркость образов, выпуклость, их необычность, странность. Классика: огромные глаза, красные, блестящие губы, большой половой член, толстый нос, волосатые руки, странные, неземной красоты птицы, гигантские лестницы, всевозможные мифологические персонажи, ведьмы, черти, ангелы. Замороченные бытовыми проблемами, придавленные поведенческими стереотипами, мы порой не понимаем сути происходящего даже в реальном "дневном мире". А что говорить о "пространстве сна" с его запредельными для понимания взаимосвязями, прихотливостью сюжетов, тонкой вязью эмоциональных оттенков. Культы сновидений, обрядовые традиции многих народов, целые цивилизации стоились на объяснении мироустройства посредством логики сна. Чего стоит только понятие "блужданий души" человека во время его сна. Отсюда всего один шаг до реинкарнации и вечной "бессмертной" души большинства религий мира. Но именно эта кажущаяся отделенность сновидений, эфемерность взаимопроникновения реальности и сна, помогает отказаться от" дневного" способа познания бытия, приводя в действие звериные силы нашего подсознания. И сон разума рождает не чудовищ, он освобождает скрытые в нас первородные сути разрушения и созидания. Они лишены свойств культурологического детерминизма Добра и Зла. Эти понятия неизмеримо узки для понимания вселенских процессов, заставляющих содрогаться мироздание в чередующихся пульсациях сжатия и расширения. Одно ясно, и это очевидно, сон разума освобождает "темные", слепые силы. Венский сластолюбец обобщил свои, довольно однообразные сновидения, и, применив новое учение, так сказать, расширительно, заставил еще не отошедшее ото сна человечество краснеть, осознавая свои многочисленные комплексы. Мне интересно не то, почему во сне люди видят "это или то". Меня интересует именно "это и то". Но об этом завтра.
  
  
  
   После универа заехал к Марине. Родители ее были дома. Мать все время толклась рядом. Отдал Марине журнал с деньгами. Она его бросила на тумбочку под зеркалом. Чего я боюсь? Смотрю на свое отражение. Темное ночное стекло. Свет настольной лампы. Сонный уютный мирок письменного стола, клавиатура с "мышью", монитор. Оранжевые руки, желтое пятно лица, на столе яркий круг от лампы. Границы мира. В детстве боялся темноты, боялся огромного шкафа, стула с одеждой на спинке - неизвестность пугала. Воображение, освобожденное отсутствием зрительной информации, с жуткой готовностью населяло темноту страшной нежитью. И вот уже я слышал чье-то осторожное дыхание, скрип открываемых дверей, постукивание когтей, шорох одежды. Ночные существа окружали меня. В любой миг они могли броситься и растерзать мое пропитанное страхом тело. И я замирал, парализованный немым ужасом. Глаза вытаращены, сердце колотится. Нельзя ни пошевелиться, ни вскрикнуть. Я закрывал глаза и осторожно забирался под одеяло. Постепенно страх сменялся дремотной настороженностью. Ночные существа переползали, перелетали из темноты моей комнаты в сумрак предсонного бреда. Я начинал яснее различать их фантастические личины. Они смотрели на меня, но я уже не испытывал прежнего ужаса. Я просто смотрел в их мерцающие глаза.
   Страх темноты свойственен всем детям. Чуть повзрослев, я понял, что темнота сама по себе не несет опасности, что в темноте я сам ее часть, одна из многих составляющих, действующая полноправная ее сила. И страх прошел. Я чувствовал, лежа в своей детской кровати, что упругие холодные струи пронизывают все невидимое пространство вокруг меня. И все оно наполнено медленным тяжким движением. Вспышки холодного внутреннего света на мгновения открывали передо мной что-то невообразимо далекое, сумрачно прекрасное. Тогда я, конечно, не мог понять всей глубины и значимости происходящего, но сознание сопричастности навсегда избавило меня от детского страха темноты. И сейчас, достаточно вызвать в памяти то ощущение силы и покоя, представить закрученные в огромную спираль туманно-черные, пронизанные сиянием пульсирующие массы, и я вновь чувствую свою нерасторжимую связь с этим вечным движением. Я закрываю глаза. Вдох, выдох - покой и сила темного пространства как сферой покрывают меня.
   Этой весной произошел смешной случай. Родители Марины были на даче или еще где, не знаю. Целовались мы с ней со страшной силой. Глаза у нее потемнели, глубокие, губы горячие, влажные. Вся она такая маленькая, худенькая, а груди большие, упругие, с темно-коричневыми острыми сосками. Завалились мы в ее кровать. Снял с себя рубашку, джинсы, раздел ее. Сатиновый халат, трусы, лифчик. Все внутри кипит и замирает. И только где-то на краю сознания, как сквозь слой ваты - звонок. Марина опомнилась, глаза осмыслились. Изогнувшись белой тонкой спиной выбралась из моих рук, накинула халатик. Это соседский пацан- первоклассник из школы пришел. Дверь свою открыть не может. Я лежу, в висках стучит распаленная кровь. Слышу, входная дверь хлопнула. Марина вернулась, глаза дикие, темно-зеленые, бездонные. Скинула она свой пестрый халат, упала на меня. Только все наладилось - опять звонок. Длинный, требовательный. Марина выскочила из кровати, волосы спутанные, на груди красные пятна от поцелуев. " Родители!" И тут на меня нашло такое ощущение покоя! " Быстро одевайся!" А я лежу с идиотской улыбкой на лице. Соломенная шляпа на стене висела, сомбреро, я накрылся ею, а Маринка просто рассвирепела. В этот миг по дну сетчатки моих глаз, краем, скользнула тень огромной темной спирали. И весь окружающий мир наполнился неведомым, скрытым смыслом. И наши молодые забавы, и кровать ее истерзанная, сваленная набок подушка, молочная белизна ее грудей, темные вьющиеся волосы, весеннее солнце за окном, и даже тот пацан, а это опять был он, не мог закрыть ключом замок своей квартиры - все засияло, ожило. Ощущение полноты жизни захлестнуло меня. Но, как оказалось, этого было мало.
  
  
  
   Дочь Ковалевых умерла в 86-ом. Пневмония. Похоронили ее на Семиреченском кладбище. Желтая глинистая лента просеки под высоковольтной линией. Голубые, белые кресты, низенькие скамейки, жестяные и пластиковые венки. Кладбище новое, ему лет пять. Поэтому вид оно имеет неухоженный, унылый, сиротский. Павел Артемьевич сварил в авторемонтной мастерской нехитрую оградку из стального уголка и катанки и памятник с фотографией. Выпускница 8-го класса 105-ой школы Ковалева Юлия. "Дорогой доченьке. Мы любим тебя". Горе, безысходное родительское горе.
   Тамара Тимофеевна работала на часовом заводе бухгалтером. После смерти дочери здоровье ее резко ухудшилось: сердце, давление, ноги стали опухать. Да и годы. В 86-ом осенью ей шел 52-ой год. Юля - поздний ребенок. Долгожданный, выстраданный. Замуж вышла, когда уж и не надеялась. Все как-то не получалось, а потом и время. Павел Артемьевич - водитель. Познакомились у подружки на новоселье. Приглянулись друг другу. Расписались через полгода. А через три года, в 71-ом, родилась Юленька, радость и утешение. Близкие слезы медленно стекают по увядшим щекам женщины. Жить стало незачем и жизнь будто кончилась. Весна, лето, осень и долгая- долгая зима. Павел Артемьевич все чаще стал прикладываться к бутылке и дома редко бывал трезвым. Тихий он. Добредет до дома, молча поест на кухне и ляжет на диване в юленькиной комнате. С грузовика его сняли, работал слесарем. Так и жили. Тамара Тимофеевна стала ходить в церковь. Каждый день ходила - была она недалеко. Идет после работы домой, зайдет. Постоит перед Божьей Матерью, помолится, а когда и свечку поставит. Игумен говорит: "Не убивайся так, женщина, это грех. Ведь дочка твоя в раю. Проси у Бога успокоения, помощи проси, примирения".
  
  
  
   Однажды давно, когда я учился еще в школе, лет 16 было, приснился мне сон. У северо-американских индейцев есть такое понятие - "Сон жизни". Видевший его размышляет над ним всю жизнь, снова и снова перебирает в памяти его символы, слова и знаки. В нем он черпает веру в свое предназначение, в свою Судьбу. Видевшие сон и сумевшие растолковать его - мудрые люди. Это я не о себе, в двадцать три мудрость почти недостаток. Но я понял, что только вера порождает власть и зависимость. Уверовав в Бога человек открывает для себя огромный сияющий мир торжества Добра и Порядка. Вся история человечества, освященная незыблемостью религиозных догматов, предстает перед ним во всем великолепии своей стройности и гармоничности. От начала мира и до его конца. Верящий в Бога вместе с верой получает способность соотносить себя и то предопределенное, что называет он "волей божьей". Если же человек атеист, то и это сути не меняет. Атеизм ведь в большой степени основан на отрицании веры, на "неверии", то есть на вере, что "Бога нет". И, как всякая вера, атеизм требует безоговорочного принятия своих "незыблемых" истин. Именно это учение отрицания стало у нас общегосударственной религией. С "Кодексом строителя коммунизма" один к одному списанным с Нагорной проповеди Христа, с неприятием "космополитов", распявших когда-то Спасителя, с огнем в молодых сердцах, с верой в светлое будущее. "Каждый хозяин своей судьбы!". Верил ли кто-нибудь до конца в это? И скольких эта вера погубила? Огромным катком прокатилась Судьба по целым поколениям, по миллионам маленьких хозяев с их маленькими судьбами. С хрустом черепов, с грязью и кровью, слепо, необъяснимо, зловеще. Это было жертвоприношение богу Атеизма. Видимо, крайности действительно сходятся. Но во всем остальном атеизм, как вероучение, не хуже других религий, философских учений, психологических и политических доктрин. Всех их связывает понятие - "разделенная реальность". Вот он - действительный Символ веры. То, что разделяется и признается значительным числом людей некого сообщества - действительно и реально в рамках этого сообщества. Психологи называют это психологическими эпидемиями. Хотя, надо заметить, что и наука психология со всеми ее течениями и школами, не более чем разделенная реальность "посвященных".
   Реальны ли миры сновидений? Люди видят разные сны. Попытка связать их общностью архетипов - всего лишь предложение разделить реальность существования Ночного Мира. Но меня это интересует в более узком смысле. Толкование снов - именно здесь связываются желание познания Мира сновидений и стремление проникнуть в тайну предопределенности, предсказать Судьбу. Люди видят разные сны. Но все они об одном и том же.
  
  
  
   Отвез Марине деньги. Все правильно. Все так, как и предполагал. Но если раньше было ощущение полноты контроля, то теперь я не могу отделаться от зябкого чувства необратимости. И это можно назвать страхом. Я боюсь, до мурашек по коже. Сознание услужливо подсовывает классические примеры "исследователей Ночного Мира". Но где та грань, у которой необходимо остановиться, почувствую ли я ее?
   На прошлой неделе были на вечеринке у ее знакомых. Набрались до полной дури. Глаза у всех блестящие, какие-то стеклянные. Расползлись по углам. Как слепые ощупывают друг друга. Все это на фоне хип-хоповой лабуды, звона бутылок, запаха травки и ацетона. Запомнилась одна девчонка, наверное, нет еще и восемнадцати. Руки подняты вверх, покачивает бедрами в обтягивающих джинсах. Глаза закрыты, на пухлых алых губах полуулыбка. Веки по-детски гладки и выпуклы. Голубая короткая майка с "пасификом". Бронзовая бархатистая кожа живота с вертикальной впадиной пупка. Плавный изгиб талии от параболы последнего ребра до бедер. Тонкие загорелые руки со светлыми ладонями и белыми ногтями качаются в только ей слышимом ритме. Вошла ли она в Ночной Мир?
   Вот он ведет ее за руку. Тонкая, сияющая в луче света, рука из-под бежевой накидки. Он идет уверенно, быстро, не оглядываясь. Черный костюм, плотное тело, широкие плечи, крепко посаженная голова с круглой белой лысиной. Черное отражается в лужах перед входом. Длинные загорелые девичьи ноги, высокие каблуки. Голова опущена, челка на глаза. Жестяной шелест нагретых тополиных листьев. Кроны деревьев прикрывают вход сверху. Стрелок с крыши соседнего дома работать не может. Решает отработать вход в казино. Жарко. На краю козырька лифтовой шахты сидят сонные голуби. Мастика покрытия прилипает к подошвам кроссовок. У него еще три дня. Стеклянные блоки оконного проема лестничного марша. Две женщины в коротких юбках курят наклонившись к перилам. Лучик солнца через приоткрытое окно на белой тонкой сигарете. Струйки синеватого дыма. Ступени ведут вниз, в полутьму, сумрак, тьму. На женщинах парики. Черный и рыжий. Волосы прямые и жесткие. Отделившись от конца сияющей белизной сигареты пепел падает вниз. Легкий, серебристый.
   Говорит Серый: "Ты трахался с кокаином, нет? Правда, нет? Неужели?". Говорит, что мочку уха ему отстрелили при передаче товара. Один из прикрытия не поставил ТТ на предохранитель. Случайный выстрел. Видел на пляже, как он и еще двое менялись сумками. Пили пиво, глазели на девчонок. Серый говорит, что завязал, как только стал курьером. Что совмещать работу с дурью нельзя. Сразу сойдешь с круга. У Серого мать и две сестры младше его, отца нет. Я посоветовал ему бросить это дело совсем. Он посмотрел с любопытством. Сейчас у него БМВ, прикинут, цепи, все такое. Но ему не долго осталось. Видит ли он сны? Черт его знает! Хранитель снов угнетен. Он исчерпал все возможности остановить, изменить его Дневную Жизнь. Но он не оставит его, он будет с ним до конца.
   Хочу понять, действуют ли дневные законы в Ночном мире? Есть ли действительно что-нибудь по ту сторону Добра и Зла? Что определяет ту ось, на которой вращаются сияющие сферы Ночного Мира?
  
  
  
   Вдруг стало скучно... Надо попробовать писать на бумаге. Когда делаешь записи на компьютере теряется ценность ручного труда, неповторимость изделия. Видимо, есть некая связь между видом рукописных строчек, написанием букв, пустотой пропусков и тем, что ты пишешь. Видимо, написанное гусиным пером отличается от написанного шариковой ручкой. Представляешь, человек выбирал перо, срезал конец перочинным ножом, расщеплял его, окунал заостренный конец в бронзовую чернильницу, осторожно переносил его на лист бумаги и ...Буквы одна за другой стекали в плавные строки. Остановился, обмакивание пера, и снова строка. Буквы написаны с нажимом, мелкие точечки брызг - это перо зацепилось за шероховатость бумаги. И эта неспешность, несуетная ритмичность - полет пера к бронзовому великолепию и обратно к белой поверхности листа - оставляла простор для мыслей. Человек мог обдумывать то, что он пишет, как пишет. С шариковой ручкой время сжалось, появилась судорожная неразборчивость, невнятность написанного. А компьютер умертвил непосредственность связи пишущего с написанным. Ну, да ладно. По крайней мере, в эту записную книжку заглянуть могу только я. Это к вопросу о скрытности моего характера. Не люблю случайно любопытствующих проктологов. Хотя сам не прочь по локоть залезть в чью-либо душу.
   С чего я начал? Вдруг стало скучно. Сегодня ушел из общаги вечером часов в восемь. Разговоры: деньги, преферанс, кто с кем спит и снова деньги. Накурили - дым слоями. Принесли пакетик дряни. Забили косяк. Сказал, что пойду в булочную на проспекте. Там до 10-00. Во рту горечь. Отравление. Такое состояние - как будто хочешь спать, но сосущее ожидание подходящего момента никак не дает расслабиться.
  
  
  
   Марину в детский дом привела соседка. Сирота. Родных не сыскалось. Была, помнится, тетка Мария где-то в Тюменской области. Да, где ее сыщешь. Отец Марины ушел от них когда ей еще и года не было. А через полгода, говорят, попал под поезд. Мать - хорошая. Только пила сильно. Мужчин водила. Много их было. Дядя Вася долго ходил. Добрый. Принесет бутылку водки и Марине - конфет или пряников. На руки ее брал... "Идет коза рогатая за малыми ребятами...". Грубая мозолистая ладонь приглаживает волосы на рыжей макушке. Было ей тогда четыре года. Выпьют они с мамой бутылку, мать идет к соседке за самогонкой, да и Марину несет. "Пусть у тебя переночует". Старуха поворчит да и дело с концом. Постоянная покупательница, как откажешь. А ночью опять шум. Крики. Дядя Вася маму бьет. А через день опять приходит. Низкий, плотный, до глаз заросший иссиня - черной щетиной. Синие татуированные руки достают из кармана китайского пуховика апельсин. "Коза рогатая...". "Сам ты козел",- кричит мать из-за дверей кухни. "Сонечка, не злись, прости меня". "Да иди ты!". "На апельсин". Холодный оранжевый шар выскальзывает из детских рук и катится под кровать. Тихо звякают пустые бутылки. За дверью мать гремит посудой, долго и нудно воет водопроводный кран. Марина сонно щурится на голую электрическую лампочку под потолком коридора и вспоминает об апельсине. Под кроватью темно и пыльно. Серые валики пыли облепили старый рыжий чемодан с ржавыми наугольниками, коробку из-под обуви и огромную сетку с прелым луком. В углу у шкафа в темноте притаились старые домашние тапки с турецкими загнутыми носами. Апельсин закатился за пыльные бутылки и здесь в темноте он не оранжевый, а черный, и пахнет прелым луком. "Оставь меня в покое!". "Сонечка, ну что ты". "Оставь меня в покое... Вот-вот посмотри какой синяк... И здесь, вот...". "Сонечка, ну прости". "Ты зверь, зверь". Мать тихо плачет. Марина видит из-под кровати босые белые ноги матери и серые потертые ботинки дяди Васи. "Соня, ну не надо, прости. Давай, за мировую. Вот тут у меня...". Из кармана пуховика появляется бутылка и кусок колбасы в серой оберточной бумаге. "Ты, Вася, больше не ходи ко мне. Не надо". "Как, не надо! Может я жениться хочу! Да, вот возьму и женюсь на тебе! Не веришь?". "Трепло ты, Вася". "Нет, ты мне верь. Мариночка, иди ко мне. Огромная рука в наколках шарит под кроватью. Падают пустые бутылки. Мать заглядывает под кровать. Глаза красные, на щеке возле левого уха багровый синяк.
   - Иди ко мне, дочка. Иди. Колбаски хочешь?
   Дядя Вася гладит мамину спину, обтянутый халатом круглый зад.
   - Иди ты ! При ребенке, кобель! - Мать вскидывается.
   - Ну, ладно, ладно... Дядя Вася хитро ухмыляется.
   Мать ловит ее за рукав кофты и вытягивает из-под кровати.
   -Мариночка, грязная какая, вся в пыли. Что дядя Вася-то скажет?
   - Да,- мужчина по-хозяйски устроился за столом. Бутылка водки подернулась туманной пленкой осевшей влаги. Старый ободранный стул скрипит под его тяжелым раскинувшимся телом.
   - Руки перед едой надо мыть.
   - Вот видишь,- мать ведет ее в ванную, моет руки, белые щеки, выбирает пыльные хлопья из волос.
   - Вот-вот, красавица ты моя.
   Движения ее порывисты, торопливы.
   - Соня, а я уже и рюмки достал.
   Мать режет колбасу, кладет ее на тарелку. Раньше, до Марины, она работала официанткой на вокзале, а сейчас где-то в столовой, посудомойкой. Болгарские помидоры с огурцами, хлеб, холодная лапша с тушенкой.
   - На, колбаску, бери, бери, моя хорошая.
   Мать целует Марину. Дядя Вася уже налил рюмки.
   - За мир и дружбу,- ловит мать за талию - ну и за любовь!
   - Ну, скажешь тоже.
   Вечером Марина спала у соседки.
   Весной, когда Марине исполнилось пять лет, мать отравилась газом. То ли чайник огонь залил, то ли жить стало невмоготу. Девочка, как всегда, была у соседки. Милиция, скорая, люди с носилками, покрытыми белой простыней. Мать увезли. А о ней никто не вспомнил. Была, вроде, у потерпевшей дочка. Через три дня хватились. Нашли. Участковый, седой уже, долго кряхтел, не зная что сказать. Да и как скажешь малолетнему ребенку, что мать ее непутевая руки на себя наложила, что одна она осталась. Одна.
   - Вот что, Марина, пойдем со мной. Есть, наверное, хочешь? Да, ты не плач, не плач. Вот ведь горе.
   Случись что, у самого трое таких. Соседка суетилась в комнате, боязливо поглядывая на капитана. Вещи Маринины собирала в тот самый рыжий чемодан. А после обеда отвела девочку в приемник детского дома N 7.
  
  
  
   Равнина, Выжженная глинистая земля в сетке трещин. Пучки засохшей травы, каменистые россыпи. Мелкие песчинки поднимаются в воздух, скручиваются в жгуты, разлетаются пылевыми воронками от впадины высохшего озера. В ушах нескончаемый свист ветра. Во сне бывает трудно сосредоточиться на чем-то одном. Часто все происходящее в нем ограничено рамками эмоциональных переживаний. Поэтому второй план остается затертым, статичным, иногда грубо-бутафорским. Но некоторые детали вдруг неожиданно выступают из этой мути с какой-то запредельной хрустальной ясностью. Вот и тогда, я увидел устремленную в бледно - голубое небо сияющую скалу - двухступенчатый останец, возвышающийся над ровной поверхностью желтой земли. Перст, указывающий в миражную зыбь раскаленного неба. Камень скалы темно-серый, с кварцевыми прожилками, края его остры, вертикальные полосы теней уходят высоко вверх. И я слышу вой ветра, огибающего тело каменного обелиска.
   По руслу высохшего ручья, по мелкой разноцветной гальке движется колонна людей. Они идут по двое. Лица их скорбны. Идут медленно, повинуясь выполнению непонятного действа. Их широкие белые одежды развевает сухой ветер. Головы опущены. Они идут к скале. Вот они уже у подножия. По узкой тропинке между сухих кустов- колючек первая пара поднимается вверх по вырубленным в скале ступеням. Все выше и выше. Их маленькие фигурки в белых одеждах оказываются на самой вершине. Плоская поверхность ее имеет два уровня, две ступени, одна выше другой метра на три. У самой вершины цвет скалы становится ослепительно-белым. Острые грани сверкают, переливаются, преломляясь в струях раскаленного воздуха. Белые развевающиеся одежды почти сливаются с очертаниями камней на краю плоской вершины. Свист ветра, слепящее сияние белесого безоблачного неба. Песок и соль. Два силуэта отделяются от края скалы и медленно начинают падать вниз. Все быстрее, быстрее... И вот они уже лежат, раскинув руки, на куче камней у подножия. Залитые кровью белые одежды, черные дыры ран. Ни вскрика, ни стона, ни даже звука падения. Свист ветра в ушах, шелест песка по раскаленным камням. Следующая пара начинает свое восхождение. Чувство роковой неизбежности, неодолимой предопределенности. И страх. Вот еще два окровавленных трупа лежат на камнях. И снова кто-то начинает подъем. А вот и мой черед. Я беру за руку девушку, стоящую рядом, и мы направляемся к скале. Я чувствую ее страх, я вижу ужас в ее глазах, вижу, как дрожат ее губы. Ветер треплет длинные распущенные волосы, мы начинаем подниматься. Вот мы на верху. Здесь не чувствуется жара раскаленной, потрескавшейся земли, пронизывающий холодный ветер рвет одежду. Миг за мигом истекает время. Сила Судьбы толкает нас в пропасть, в пустоту, навстречу смерти. Что можем мы противопоставить ей кроме своего страха? Я должен сделать это. Должен. С бешено бьющимся сердцем я смотрю вниз. И вот весь сжавшись, закрыв глаза, боком я падаю. Падаю. Тугие потоки холодного воздуха с ревом мчат меня к земле. Выгнутая желтая поверхность равнины заваливается вправо. Рот открыт, но ни кричать, ни дышать я не могу. Тяжкий удар. Огненный шар с треском лопнул в моей голове. Я чувствую страшную силу, влекущую меня куда-то в темноту, липкий мрак беспамятства... Очнувшись я увидел белое небо. Я жив! Я все еще жив! Внутренним знанием, как часто это бывает во сне, я понял что падение с такой высоты редко бывает отвесным, поэтому меня отнесло в сторону на длинный песчаный язык у основания скалы. Пологий склон его смягчил удар падения. И вот, превозмогая боль, я поднимаюсь и смотрю на вершину скалы. Она еще там! И я кричу: "Нет! Нет!". Но уже поздно. Девушка подгибает колени и срывается с острого края скалы. Она медленно невесомо скользит на прозрачных воздушных струях. Ее падение убыстряется, и вот она камнем летит навстречу иссохшей растрескавшейся земле. Я закрываю глаза и падаю лицом в песок. Жгучие слезы льются из глаз. Я опять поднимаю голову и сквозь туман вижу, как ее несут на изодранном белом пологе. Белая одежда в кровавых пятнах, лица не видно. Только с фотографической четкостью вижу, как по белой свисающей руке стекает струйка крови. По запястью, по внешней стороне кисти, по указательному пальцу. Капельки крови срываются и падают в сухую желтую пыль. И это все. Я отворачиваюсь. Слезы заливают мне лицо. Чувство тоски и отчаяния переполняют меня. Теперь я один. Вот такой сон.
   Если его подвергнуть психоанализу, то результат будет один. Если его толковать в терминах бытового сонника, то выводы будут другие. Если попытаться подойти, если это возможно, к событиям во сне с точки зрения дневной логики - совсем другое. Но что-то подсказывает мне, и я хочу что бы это было именно так, что этот сон не поддается объяснению, толкованию, анализу. Объяснение этого сна - сам сон. Надо принять его как данность. Он реален. Это было на самом деле. И реальность его в ценности испытанных чувств и мыслей. И этот выжженный солнцем мир - во мне самом. Но не буду ничего объяснять. Объяснения разрушают сладкое чувство одиночества, страха и боли, которые неразрывно связаны с приятием этого жестокого, неизбежного, неодолимого мира.
  
  
  
   Холодный ветер налетел внезапно. Дождевые капли сорвались с острых краев черных листьев и дробно застучали по черному лакированному металлу автомашины. За ветровым стеклом качнулись лиловые тени ветвей, и полная луна вдруг вспыхнула в темно- синем просвете ночного, затянутого тучами неба. Поляна осветилась. Тонкие ветви ивы образовали призрачный светящийся ореол вокруг луны. Травы налились колышущимся коллоидным светом, осколки бутылок блестели в темноте, как россыпи алмазов. Дверь бесшумно открылась и я упал лицом в сырую, пахнущую осенней прелью, траву. Ноги поднялись вверх и, описав дугу, упали где-то далеко в зарослях крапивы. Перед тем как закрыть глаза я увидел свое отражение в блестящей тарелке колесного колпака. Огромное сплющенное лицо олигофрена с непомерно длинной шеей. Отражение дрогнуло и медленно беззвучно закатилось за край видимого пространства. Черная тень машины исчезла, сразу стало легче дышать. Показались, невидимые до сих пор, желтые песчаные полосы тропинок, белые скелеты молодых березок и красные сигнальные огоньки ретранслятора. "Я еще здесь". Я уперся ладонями в мокрый осклизлый слой прелой листвы. Тело неожиданно легко взлетело вверх и плавно закачалось над землей. Судорожно пытаясь удержаться на поверхности, я ухватился за тонкие ветки сирени. Подтянул ноги. Они показались из темноты, как два длинных пожарных рукава. Одна мысль попробовать опереться на них казалась невозможной. Даже вдох и выдох влияли на мое равновесие. Вдох - и я чувствовал, как мое тело неудержимо поднимается вверх. Мне приходилось торопливо выдыхать, и тогда земля притягивала его обратно. По какую сторону сна и яви я нахожусь? Теперь это не так волнует меня, как раньше. Тогда мне казалось, что если я перестану чувствовать границу Дня и Ночи, то просто сойду с ума. Так это было важно. Когда в первый раз я понял, что бессилен различить мнимое и реальное - меня охватил ужас. Мне показалось, что плита склепа, куда я, влекомый любопытством и тщеславием, неосторожно забрался, упала и навеки погребла меня под собой. Волосы зашевелились на голове. Но вместе с ужасом я почувствовал леденящее приближение гибельного восторга. Острое желание дойти в своем ужасе до возможного предела, до дна. Исчерпать это чувство до конца, до саморазрушения. И это было так ново, так необычно, что Ужас отступил. И едкая смесь любопытства и страха завладела мной. Что-то подсказывало: "Отдайся течению, созерцай"... Что я теряю? Что ждет меня впереди?
   Легкая боль где-то в затылке, ватная вялость, даже перевод взгляда с одного на другое требует усилий. Дышать тяжело, воздух втягивается в легкие через толстый слой мешковины, во рту ее прелый вкус. Пальцы рук ноют от холода. Тактильные ощущения присутствуют. Зрительные образы устойчивые. Попробую взлететь. Кусты сирени отклонились вправо и, легко скользнув по их тонким ветвям, я плавно поднялся над поляной. Березы протянули свои белые могильные длани в мою сторону. Кресты и плоские могильные надгробия прижались к земле. Серебристый свет струился с холодных молчаливых небес. Ноги, подобно хвосту воздушного змея, удивительно точно повторяли траекторию моего полета. Холодный ветер принес тонкий запах древесной гнили, прелой листвы, сырого песка. Полет продолжился. Медленное покачивание сменилось плавной быстротой скольжения. Внизу пролетели ряды темных могил, со слабыми огоньками призрачного света у изголовий. Матово-серое в своей безупречной ровности загородное шоссе. Рубиновые огни мачт ретранслятора. Высота полета заметно увеличилась. Самое время появиться страху. Я чувствовал, как что-то тугое, бархатно-маслянистое, обтекает мое тело. Я раздвигал его плечом, взрезал острым подбородком, толкал локтем. Но не ощущал встречного сопротивления. Даже шума в ушах не было. Я почувствовал, как что-то мягкое коснулось моего лица. Ассоциация сработала. Поверхность внизу покрылась колышущейся бело-черной меховой мантией. Бессчетное количество бегущих горностаев устремилось в долину. Горностаи - это реакция на "мантию". Это могут быть песцы или белые медведи. Нет, все-таки горностаи. Но вот белые волны стали резче и круче. За горностаями появились белые полярные волки. Синие холодные искры пробегают вдоль их хребтов, голубое льдистое свечение, словно шлейф, тянется за ними. Свет Сириуса отражается в их сапфировых глазах. Символов так много, что я не успеваю определять их дневной смысл. Выхватываю детали, то что бросается в глаза, а значит сильнее действует на воображение. Стараюсь запомнить ощущения. Плоская поверхность лунного диска налилась яичной желтизной, стала вдруг зловеще-выпуклой. Серые пятна морей хаотично перемещаются, уползают на ее невидимую сторону и вновь появляются. Я подтянул колени к груди, они были в липкой ржавой грязи. Осенняя некротическая забава природы. Распад, тление, холод и смерть. Я перевернулся на спину. Холодный, потусторонний волчий вой поддерживает мой полет. Я буду лететь пока воют волки. Темная зелень хвойного леса сменилась лиловыми, изъеденными дождями, оврагами. Потом показались грязно-серые речные плесы, темные коробки домов, змеиная путаница дорог, опять глинистые холмы, редкие пятна лесов и до горизонта - черная пустота мертвого моря. Сонное воображение вяло попыталось вытащить из густеющего тумана памяти все эти халдейские манускрипты, назареев в верблюжьих плащах, прыгающих, как пробки в плотной соленой воде, туристов из сытой анемичной Европы... Даже символы христианства не смогли пробиться. Пустая холодная поверхность стального цвета. И я понял - падения не будет. Для этого нужна энергия. Страха, восторга, просто желания жить. А раз этого нет - не будет и того, что питается этой энергией. Разрушитель Шива грызет просяные лепешки с сушеными финиками. Он изможден, измучен голодом и одиночеством. Даже произнесенное в Ночи имя не сделало мутный расплывчатый силуэт его синего тела яснее и подвижнее. Скоро конец. И это признаки его приближения. Пора.
  
  
  
   Не понимаю, что нас с Мариной удерживает вместе? Я звоню ей раз в три месяца, раза два захожу. Нет, секс нас не связывает. Это скорее следствие, чем причина. В прошлом, да и в этом году, у меня были подружки. Она, я знаю, тоже не отличалась постоянством. Сейчас у нее какой-то вахтовик - нефтяник. У него квартира в Восточной парковой зоне, на Сиреневом бульваре, "хонда", разведен. Марина говорит, что он интересен метафизически. Дура, если б она еще понимала, что это значит. А я думаю, все дело в его деньгах. Да, милая, есть у тебя такая страстишка. Любишь ты чужие "бабки". Да и зелье денег стоит. Из родительского кармана много не вытащишь. Марина месяца три как колется, может и больше. Ума хватает, чтобы брать чистый продукт. Суррогат пережигает вены за полгода. А за навороты надо платить. Чистота - залог здоровья. Недавно вычислил ее дилера. Но я думаю, это подставка. Фанера. Подонок капитально прикрылся. Может это вахтовик дурь ей возит? Сам-то он явно этим не злоупотребляет. И это не такое уж редкое явление среди тех, кто связан с наркобизнесом. Наверное, есть и такие, которые не пьют и не курят. Любят детей, ходят в церковь, подают нищим, читают стихи, по утрам пьют кефир и раз в неделю делают очистительные клизмы. Жен водят на премьеры в театры, выращивают на подоконниках лимонные деревья, разводят аквариумных рыбок. Собакам нравится запах наркоты от их рук. Они обожают своих хозяев. Гнусные, мерзкие подонки, убивающие детей своей отравой, насилующие невменяемых девок в угаре свального блуда, режущие вены сошедшим с ума от ломок пьяным малолеткам, заражающие все вокруг себя, убивающие все живое, злобные полуразложившиеся некрофилы. Читал, одному наркодельцу кто-то выстрелил в лицо из дробовика. Это меньшее, что я бы делал с этими ублюдками.
   Так ты говоришь, метафизически? Ведь тебе всего семнадцать. А ему - тридцать четыре. Он вдвое старше тебя. У него за плечами жизнь. Что ты знаешь о нем? Можешь ли ты хоть на секунду представить ужас и боль, которые он испытал в следственном изоляторе, куда его, двадцатилетнего парня, только что пришедшего из Афгана десантника, усадили за злостное хулиганство? Пьяная драка, сломал ключицу, пару ребер сыну какой-то шишки. Там на него наехали блатные и он защищаясь проломил голову местному "чаку норрису". Охранники избили дубинками до полусмерти, а ночью блатные обитатели бокса едва его не задушили. Они натянули ему на голову полиэтиленовый пакет, навалились потными жилистыми телами и долго, чередуя совокупление с побоями, истязали его, избитого в кровавое мясо. А на зоне его "петушиный" статус снова пытались узаконить. И он едва не убил особо резвого любителя анусов. Всякая попытка изменить свой статус в криминальной среде должна оплачиваться кровью. Своей или чужой. И это было почти чудом, что на свободу он вышел живым и здоровым. После этого он завербовался на Север. Три сезона тянул трубы, потом перешел к буровикам. Получил специальность. Появились деньги. В Свердловске умерли родители. Сначала мать, через год с небольшим - отец. Осталась квартира. Он ее продал. Обосновался в Сургуте. Прожил там пять лет. Был женат, развелся. Пробовал заняться перепродажей, возил водку, сигареты, автомобильную резину, ковры, хрусталь. Не сказать, чтобы очень разбогател. На жизнь хватало. Пятнадцать дней командировка: Уренгой, Ямбург, работа на морозе, летом еще хуже - тучи гнуса, невозможно рот открыть. Пятнадцать дней дома, в Сургуте. Потом перебрался в Свердловск. Родина. Теперь летает с вахтами. Все было. И тушение нефтяного факела. Не сработала автоматика. Буровая вышка в этом пекле сложилась, смялась, скрутилась винтом. И однажды вертолет, на котором вахту забрасывали в тундру, аварийно сел на заснеженное болото. Началась пурга и они почти трое суток просидели в замороженном чреве занесенной снегом машины. Он подморозил пальцы ног. Легко отделался. Опять повезло. Наверно, обо всем этом он тебе не рассказывал. И знаешь почему? Потому что он знает, тебе нет места в его жизни. Но еще яснее он видит, что ему нет места в твоей. Ты хорошая девочка, красивая, нежная. Только вот распутная, жадная до удовольствий, да и наркозависимость. Он знает, что ты сидишь на игле? Думаю, что да. О наркотиках он знает не понаслышке. Ведь это у него еще с Афгана. Были годы без зелья. Были срывы. Не наркотой ли он удерживает тебя? Как ты хороша наверное под кайфом! Я закрываю глаза. Бесплотный дух тонкой блестящей спицей пронзает холодное тело осеннего тумана, взлетает ввысь, замирает, звонко вибрируя, в хрустальной чистоте ледяного неподвижного воздуха. Неслышно, мгновенно пронзает дома, парки, рейсовые автобусы, сырые от копоти и смога улицы, железнодорожные мосты, сосновый лесок. Опять коробки высотных домов, ниже, ниже. Вот его дверь. Я просачиваюсь в щель у косяка, она так узка, что и бритва не войдет, но мне этого достаточно. Я уже внутри. Надо оглядеться. Вот его логово. Здесь обитают тени его видений. Холодные хрупкие, как лед, сиреневые пятна одиночества. Форма сферическая. К центру плотность увеличивается. Тонкие алые зигзаги. Пресловутые руны. Архетипы арийской культуры. Как свастики на древнеиндийских храмах. Но это все пока неважно. Длинные волосы. Белые. Лежат "солнцем" вокруг лика. Не хватает воздуха, трудно дышать. Наверно, у него проблемы с сердцем. Яркие вспышки, грозный подземный гул. Я легко проникаю сквозь нагромождение каменных глыб. Вижу длинную, грязную дорогу, уходящую вглубь зеленоватого мрака Круглого озера. Сверху падает занавес. Символ окончания. Тяжелые бархатные складки. Язычки пламени, как огни святого Эльма, взбегают по ним наверх. Сферический купол прогибается. Мне необходимо видеть и понимать. Из молочной пульсирующей зыби вдруг проступает лицо. Глаза закрыты, губы плотно сжаты. "Скажи мне твое имя...". Молчит. Мои губы онемели, не могу пошевелиться. Нужен знак преодоления. Без этого в этом мире так и останешься косноязычной, лишенной своей воли марионеткой. Маска приблизилась вплотную. Я медленно поднимаю руку. Она вяло упирается в холодное желеподобное вещество. Значит это чужой морок. Прочь! "Хранитель, подай мне знак". Видение медленно растаяло. В сфере образовалось круглое, величиной с кулак отверстие. Бледно-розовое свечение усилилось. Алые руны легли под ноги. Светящиеся треугольники покачиваются на уровне глаз. Я подошел к отверстию и каплей ртути перелился наружу. Образы исчезли. Только свет и тьма. Слишком много действий. Во сне лучше всего наблюдать. Просторная комната, широкое окно. На стене ковер. Коричневые листья, желтые, черные стрекозы. В ушах легкий звон. Пол гладкий, теплый, чистый. Ступени вверх, тонкие, нога еле умещается, приходится идти боком. Гамаки, один в углу, другой висит вертикально. Оба покачиваются из стороны в сторону. Будто с них кто-то только что встал. Кресло старое, грубое. Спинка и сиденье покрыты черной плесенью. Видно, что оно сырое, ветхое. На полу матрас, грязный, полосатый, из разорванного угла торчат клочья желтой ваты. На нем лежит он. Я знаю, что это он. Я знаю, что он ждет тебя. А вот и ты. Связана черными тонкими ремешками. На глазах белые квадраты лейкопластыря. И ты улыбаешься. Странная улыбка, никогда я не видел у тебя такой улыбки. Верхняя губа приподнята. Длинные белые зубы плотно сжаты. Это скорее хищный оскал, а не улыбка. Ты лежишь на полу, медленно перекатываясь с боку на бок. И волосы твои не темно-каштановые, а черные. Прямые, жесткие. Словно пластмассовые. Он пьет молоко. На его руке, держащей стакан, наколка. Не могу разобрать что. Ты перестала кататься по полу. Раздвинула ноги, легко прогнулась, встала на колени. Твои глаза закрыты, но ты все видишь. Или делаешь вид, что видишь. Он рядом, он за твоей спиной. Вместо кистей рук у него длинные острые крючья. Он лижет твою спину между лопатками. И кожа пузырясь отстает от тела, повисает лоскутами. Тогда он цепляет ее крючьями и медленно стягивает вниз. Ты тяжело дышишь, тебе приятно, сладкая дрожь пробегает по твоему телу. Я смотрю его глазами, смотрю на твою тонкую спину. Теперь его руки вполне нормальные, только очень грязные. Въевшаяся машинная грязь. От этого на твоей коже остаются черные полосы. Да, и не кожа это, а белое обтягивающее платье. И не грязь это, а темная, почти черная, спекшаяся венозная кровь. Похоже на ритуальное действо. На ковре качаются желто-коричневые тени цветов и листьев, мелькают слюдяные крылья блестящих стрекоз. На полу у твоих ног чернильно-фиолетовая лужа. Жидкость впитывается в пол, уходит в трещины и щели. И это действительно ритуал. Он начинает кружить вокруг тебя. Но это уже не ты. Другое лицо, зеленые, приподнятые к вискам глаза, вытянутые кверху острые кончики ушей, тонкие губы, бугристые, круто загнутые назад рога скрытые длинными рыжими локонами. Острые сосцы грудей, узкие бедра. Он кружится, подняв свои черные руки, все быстрее и быстрее. В ушах стоит низкий гул, скрип старого, долго не работавшего механизма. Все приходит в движение. Пол медленно отрывается от основания и, тяжело поворачиваясь, уходит вверх. Но это для меня вверх. Я сижу в том старом, заплесневевшем кресле, стоящем на потолке. Круг пола ввинчивается, погружается все глубже. Пора возвращаться. Я видел, но пока ничего не понял. Но время еще есть, голуби. И я узнаю все. Гул усиливается. Сфера уменьшается, стягивается, перламутровая поверхность становится матовой, почти белой. Воздуха не хватает, я испытываю легкое удушье, сердце замирает. Беззвучно, мгновенно образ сферы схлопывается, исчезает. Все нормально. Пора возвращаться. "Хранитель, благодарю тебя". Голос тих, пространство огромно. Но я знаю, я не одинок. Он всегда со мной. Откуда тогда это смутное беспокойство? Какое-то предчувствие... Всему свое время.
  
  
  
   Ночь. Время упырей и маньяков. Ночь - время охоты. Зверь ищет свою жертву. Добыча распаляет воображение ожиданием погони, слабости и падения. Тот, кто видит в темноте, видит другой мир. Для одних ночь наполнена страхом и ожиданием смерти, для других - это власть, жажда разрушения и насыщение. Маньяк в своем логове ждет знака свыше. Он готов, в кармане плаща резиновый жгут и опасная бритва. Он ждет голоса, который скажет куда идти и что делать. Сладкое чувство боли и страха. От ужаса предстоящего действа немеют губы, закатываются глаза. Жуткий захлебывающийся смех сводит горло. По его жилам прокатывается едкая смесь страха, боли, похоти и ненависти. Он готов. Одевает свой плащ, гасит голую лампочку под потолком и выходит из Света во Тьму.
   Ночь пылает потоками неоновых огней. Ночные автомобили сверкают и переливаются в разноцветных огнях рекламных щитов, названий ресторанов, гостиниц, кафе, магазинов. Ночь пульсирует в звуках музыки, доносящейся из пурпурного дыма ночного бара, в криках пьяных рокеров и звуках милицейской сирены. Ночь в глазах лениво ждущих проституток. "Вам скучно? Я разделю с вами ваше одиночество". Ты нуждаешься в этом? Возьми ее, сделай себе приятное. Люди богемы, те что начинают жить, вывалившись из транса, только к часам к трем пополудни, приобрели вполне сносный живой вид. Длинные, как железнодорожные вагоны, лимузины. Они окружены стаями девиц, прихлебателей, всевозможных дельцов шоу-бизнеса, как акулы прилипалами и лоцманами. Яркий блеск фальшивых и настоящих бриллиантов, дорогие меха, дорогие костюмы, дорогие сигареты и золото, золото, золото.
   Вход в казино ярко освещен. Яркие разноцветные блики водопадом стекают по белым широким ступеням. Подъезжают машины, служащие казино быстро отгоняют их на стоянку. Удачливые бизнесмены, культовые певцы, газетные магнаты, вальяжные наркодельцы, нефтяные короли, высокие госчиновники - вот они, хозяева жизни. Эта ночь - для них. И все вокруг - для них. Ночь свежа. На темной вороненой стали винтовки начинает оседать туманная влага. На нем черная стеганая куртка, вельветовые джинсы, кроссовки "рибок", перчатки. Куском бинта он протирает линзы бинокля. Он ждет. Но нетерпения нет в его движениях. Ждать - его работа. Хочется курить, но он легко подавляет это желание. Оставлять лишние следы ему ни к чему. Кусок брезента не дает холодному бетону вытянуть тепло из лежащего на нем тела. А вот и он. Вернее - его машина. За ней " джип" с охраной. Охранники быстро осматриваются. Один из них, с большим сложенным, зонтом бежит к машине. Время взрывается. За считанные секунды темп, плотность событий увеличивается неимоверно. Перекрестие оптического прицела пляшет у задней правой двери " Мерседеса". Дверца приоткрывается. Палец лежит на спусковом крючке, дыхание задержано. Сердце бьется ровно. Он весь там - на залитой неоновым светом площадке перед казино. Из темноты салона появляется женщина. Он это понимает раньше, чем видит ее. Кто-то из охраны подает ей руку. Мужчинам руки не предлагают. Она выходит, быстрым неуловимым движением поправляет облегающее платье, прическу, меховую накидку. Оборачивается. Он видит улыбку на ее губах. В прицеле блеснула широкая лысина, короткая шея, плечи. Охранник с зонтом приготовился раскрыть его над целью. Стрелок замер, перекрестие жестко легло на нижнюю часть затылка. Пошло вверх вместе с поднимающимся из машины. Указательный палец плавно спустил курок. Привычное ощущение отдачи. Он знал - выстрел был точным. Он видел, как изменилось лицо женщины, ее открытый рот, белое лицо забрызганное кровью, присевших на колено телохранителей, их сжатые двумя руками пистолеты. За машиной он не видел своей цели, но внутренним зрением почувствовал лежащую ничком мешковатую фигуру с неестественно вывернутыми руками, лужу крови под головой, лишенной трети черепа. Сунув бинокль и кусок бинта в сумку на поясе, он пригибаясь, на четвереньках отполз от края крыши. За спиной внизу послышались женские крики, шум автомобилей, крики охранников. Винтовка и брезент остались на краю. Все - дело сделано. Осталось чисто отойти. Мягко ступая по бетонной крошке, он быстрым шагом обошел выводы вентиляционных каналов, трубчатые остовы телевизионных антенн, спрыгнул на нижний уровень крыши, Открыл люк лифтовой шахты, по железной лестнице спустился вниз, прошел мимо электродвигателей лифта, открыл двери на лестничную площадку. Внизу тихо. Двери лифтовой он закрыл приготовленным ключом. Сейчас дорога каждая секунда. Лифт медленно, завывая и вздрагивая, ползет вверх. Двери открылись. Пахнуло его неистребимой вонью: смесь никотинного перегара и мочи. Кнопка - второй этаж. Двери открылись в темноту, тусклая лампа лифтовой кабинки осветила исцарапанные синие стены, окурки и мелкую бумажную дрянь на полу. Он быстро шагнул в темноту. Вдруг навстречу ему из пещерной тьмы лестничной площадки выплыла сутулая бледная фигура в плаще. Сердце замерло, дыхание перехватило. Это продолжалось всего один миг. Он увидел белое бескровное лицо, высокий с залысинами лоб, короткий вздернутый нос и бледно-голубые, как вареный белок, глаза. Руки в карманах широкого плаща. На лице привидения не отразилось ни удивления, ни интереса. Оно просто смотрело на него. Все произошло в течение 2-х секунд. Что-то его уберегло. Он сработал автоматически, повинуясь своему чутью. Чуть присев что есть силы врезал туда, где под плащом предположительно находился пах. Затем слева - в солнечное сплетение. И когда нелепая бледная фигура начала заваливаться вперед - внешней стороной кроссовки, как футбольный мяч - удар в белое, сморщенное от боли лицо. Привидение откинулось и рухнуло на спину. Все произошло стремительно, в полной тишине, только звуки ударов и падения. Двери лифта закрылись и тьма поглотила их. Перепрыгнув через лежащее тело, он быстро начал спускаться по лестнице. Все тихо. Вышел из подъезда, не спеша огляделся. Поднял воротник куртки и пошел вглубь квартала. Незаметно оглянувшись он скорее почувствовал, чем увидел, как из черноты приоткрытой двери подъезда за ним наблюдают холодные глаза смерти. "Проклятый извращенец". Он принял его за эксгибициониста, веселящего женщин и девушек неожиданной демонстрацией своих антропологических особенностей. Он не знал, что сегодня смерть, как никогда близко, подошла к нему, что она у него за спиной. Смотрит ему вслед. И чутье подсказывало, что это не безобидный "голыш", что это зверь равный ему по крови и жестокости. Но сейчас он отметил - чистого отхода не получилось.
   В соседнем дворе стояла белая "девятка". Ее он получил вместе с винтовкой от "фирмы". Минут пятнадцать он колесил по городу. Затем заехал на вокзал, дал телеграмму на адрес торговой базы, где работал экспедитором. Отпуск по семейным. Уезжает к родственникам. Около получаса наблюдал из окна привокзального кафе, как двое кавказцев "пасли" его машину, Вот они подошли к ней и через минуту белая "девятка" круто развернулась и бесследно исчезла в потоке спешащих машин. Допив кофе, он направился в автоматическую камеру хранения, где из ячейки достал дорожную сумку с одеждой, новыми документами, деньгами. Все, теперь его нет. Появился новый человек, с другим именем, другим прошлым и, возможно, с другим будущим. Тут же в сумке он нашел билет на автобус до соседнего городка, где есть железнодорожная станция, а оттуда - в Питер, Прагу, Кипр. Все, адиос. Автобус отходит через пять минут.
  
  
  
   Маринка - приемная дочь. Настоящего отца не помнит, говорит - попал под поезд. Мать- алкоголичка отравилась газом, когда ей было пять лет. Потом детдом. Приемные родители удочерили ее в девять лет. Говорит, что родная дочь у них умерла в 86-ом. Вот они и взяли девочку из детдома. Чтоб не было одиноко в старости. Вырастили. Почему же все так сложилось? Почему любовь и сострадание обернулись равнодушием и жестокостью? Старик как выпьет, а это случается почти каждый день, к ней: "Дочка, дочка". Марина: "Отстань, старый. Иди спать". Или еще чего покрепче. Стыд, как состояние души ей не знаком. Мать: "Марина, как ты разговариваешь с отцом?!". "Как вы мне надоели!". Накрасится, сумку за плечи - "Чао, старые". Соседки, плотоядно ухмыляясь, рассказывают. Видели ее с одним, двумя, пьяные, в машину садилась с "черными". Стыд и страх. Не об этом мечтали они, когда брали из детдома маленькую худенькую девочку. Почему же все так вышло? Наследственность?
   В некоторых странах совершеннолетие наступает, в юридическом смысле, в 21 год. Почти четверть своего срока человек готовится к самостоятельной жизни в обществе. Усваивает правила игры, постигает законы человеческих взаимоотношений. Воспитание - вещь тонкая. И ничего общего с педагогикой не имеющая. Как можно воспитать сердечность, если между родителями и детьми нет добра? А ведь все просто. Вот он ваш ребенок. Он слушает вас. Он видит это мир вашими глазами. Пока он ничего не может. Учиться у вас жить - это заложено в нем на уровне инстинкта. Не надо мешать этому естественному процессу. Не надо принимать героические позы, не надо морализировать. Если вам лично отвратительны грязные побирушки на улицах, то незачем убеждать вашего ребенка, что помощь ближним - ваш первейший долг. Прочитал то, что успел напечатать, Хотел убрать, такой скукой повеяло! Просто - Бенджамин Спок. Какое мне дело до всего этого? Да плевать мне на все на это! Я - сторонний, равнодушно зевающий наблюдатель. Родители ее, сама она, как она живет, с кем спит, что у нее на уме. Без-раз-лич-но.
   После того, как Дракон открыл мне второй ларец, дневной мир вдруг сжался в крошечную каплю маслянистой жидкости. Такую маленькую, что она без труда поместилась бы на предметном стекле микроскопа. Так же отстраненно, как наблюдатель рассматривает судорожные конвульсии каких-нибудь инфузорий, в ярком бестеневом свете я увидел знакомых мне людей, и других, которых я не знаю, и которых никогда не увижу. Все они двигались, шевелили жгутиками рук и ног, поглощали друг друга, размножались, умирали. Мир пульсировал, сверкал и переливался. И я увидел себя - крошечную субстанцию жизни, почувствовал неразрывную общность со всем этим копошащимся, суетным миром. Вот он - великий смысл и божественный замысел. Создав это стареющее, разрушающееся тело, разлагаемое болезнями, пороками, страстями, наделить его жизнью и волей. И дать ему самому в меру сил и способностей выбирать свой путь ведущий к смерти. Жизнь, как и смерть - прекрасна.
   Дракон был огромен и неподвижен. Голубые молнии с треском пробегали по его блестящей кремниевой чешуе. Свежий запах озона мешался с отвратительным запахом сероводорода. Волны раскаленного воздуха то и дело обдавали меня с головы до ног. Грозный клокочущий жар струился из ноздрей чудовища. Из-под его полуприкрытых век вытекали струи расплавленного серебра. Земля под ногами дрожала, как от проходящего рядом железнодорожного состава. Стены пещеры нависали надо мной. С потолка сыпались мелкие камешки. Стараясь перекричать этот нескончаемый грохот, я заорал: "Скажи мне свое имя!". И тут же вспомнил: "Не все близко, что далеко, и не все громко, что тихо". Закон обратной перспективы. Логика сна идет отпротивного: чтобы победить - надо быть побежденным, если ты в беде - позови слабейшего, если хочешь быть услышанным - прошепчи. И я тихо сказал: "Назови мне свое Имя". Но и на этот раз Дракон не ответил мне, только веки его пылающих голубых глаз приподнялись, и я почувствовал запах паленых волос, на лбу выступил пот а я сам был вынужден закрыть глаза и прикрыть лицо ладонями. Лучи исходящие из его глаз обжигали. И если бы он захотел испепелить меня, то ему было бы достаточно одного взгляда. Я понял, что услышан. "Прошу тебя, дай мне то, чего я достоин". Впервые за все время, что мне довелось провести в ночном мире, эта просьба далась особенно тяжело. И не потому, что Дракон символ богатства, а голубой свет сулил большие неприятности. Даже вялым разумением загипнотизированной куклы я понимал, что это не символ. Это сонная Реальность. И что это истинный обитатель Ночного мира. Усталость и апатия овладели мной. Я медленно упал навзничь, но падения не почувствовал, а увидел себя сидящим в огромном резном кресле. Подлокотники его, нагретые близостью Дракона, обжигали предплечья, но я не мог пошевелиться. Мог ли я проснуться, выпрыгнуть из этого сна? Наверное, да. Ведь там нас никто и ничто не держит. Но если падаешь - падай до дна. Тогда я об этом не думал. Я сидел и смотрел себе под ноги. Пыль веков оседала на моих плечах и коленях, и я превратился в неподвижную каменную статую. Пылающий диск солнца бессчетное количество раз освещал землю над моей головой. Она то покрывалась зеленой травой, то белым снеговым саваном. Разрастались леса, которые потом уничтожали пожары и суховеи. Лицо земли покрывалось морщинами оврагов, камень скалистых гор трескался и рассыпался щебнем. Я видел, что жар солнца идет на убыль, что диск его утрачивает былую яркость. Огромное красное, как воспаленный глаз, оно устало пересекало выцветшее земное небо. И тогда Дракон открыл первый ларец. Он был пуст. Но я понял - в нем была Пустота. И стены пещеры растворились. Я увидел вокруг себя Пустоту. И величественного сияющего Дракона в этой хрустально чистой всеобъемлющей Пустоте. Тогда Дракон открыл второй ларец. И мир изменился, потому что изменился я сам. И еще я понял, что пора уходить, что я получил все, что должен был получить. И еще я почувствовал, что если бы вдруг Дракон захотел открыть третий ларец, то сердце мое разорвалось бы от счастья и нестерпимой жалости к этому огромному и прекрасному миру, который так жестоко обделен добротой и пониманием.
  
  
  
   Вчера встретил Серого. Он с очередной куклой был в "Джангл". Вышел из ВИП- зоны. Какой-то взъерошенный, красный. С Серым мы учились в одном классе. Потом я - в университет. Он - в армию. Года два назад Серый вдруг выломился из дерьма. Что, откуда - я не знаю. Но повел он себя большим боссом. Иду я себе по тротуарчику, осенний дождик, слякоть, ветер, руки в карманах. Слева останавливается машина. Кто-то зовет меня по имени. Серый. Из окна рукой вяло так: иди сюда. Я его сразу узнал. Та же самодовольная полуулыбка, сонные рыбьи глазки, короткие рыжеватые волосы, чем-то напоминающие поросячью щетину, наверное, розовой кожей, просвечивающей через редковолосье. Ладонь широкая, лопаткой - манит. Подошел. " Садись, подвезу". Сел. В салоне тепло, накурено только. Но пахнет дорогими сигаретами. И сам Серый приодет. Пиджак какой-то переливающийся, рубашка с перламутровыми пуговицами. Из карманчика пиджака шелковый платок торчит. И весь он такой ухоженный, гладкий, вымытый до скрипящей чистоты, выбритый, одеколон, запах приятный. Серый потянулся пожать руку. Кожа сиденья тихо скрипнула. "В центр? Куда?". Машина мягко отошла от тротуара и одним ловким мощным движением влилась в быстрый поток транспорта. Кондиционер окутывал меня потоками теплого воздуха, тепло сиденья приятно перетекало на замерзшие ягодицы. "Куришь?". "Нет". Он ловко достал из пачки тонкую коричневую сигарету с золотым ободком. "Египетские... слабоваты, но вкус...". С минуту ехали молча. Учишься? Работаешь? Филолог?". Я смотрел вперед и не мог понять, зачем я ему понадобился. То, что он нуждается во мне - бесспорно. "Как живешь? Все так же, у тетки?" Ищет, чем можно меня купить. И это что-то такое, что за деньги не купишь. "Гляжу - идешь. Не виделись сто лет...". Лукавишь, рыжий, месяца три назад встречались на пляже. Он и еще двое стояли за столиком у пивной. Тихо разговаривали, смотрели на играющих в волейбол девчонок, пили пиво. Я только что прикатил на велосипеде. Через весь город - это километров десять. Велосипед - старый боевой конь. Свидетель моей неудачной спортивной карьеры. Причина постоянных ссор с теткой. С ранней весны и до поздней осени он прописывается в моей комнате. Стоит, упершись рогами руля в двери книжного шкафа. "Ты посмотри, на дверце царапины. На инкрустированном антикварном шкафу ( тетка права, шкафу лет двести) царапины. Разве нельзя не прислонять к нему это железо?". Я люблю ездить быстро, включая самую большую передачу. Люблю гонки с троллейбусами. Особенно на тех маршрутах, где расстояние между остановками большое.
   Водитель - молодая девчонка. Я догнал ее троллейбус на Онуфриева, ехал то сзади, то обгонял и делал ей рукой "привет". На Малышева она меня достала. Дорога с горки. Скорость километров 60 в час. Слышу - за спиной нарастающее гудение электродвигателей. Она пошла на обгон. На краю дороги стояли машины. Рога троллейбуса развернуты вправо до предела, но все равно мне места не остается. С одной стороны припаркованные машины, а слева в десяти сантиметрах от плеча - горячая боковина троллейбуса. В ее правое зеркало заднего обзора вижу круглые от страха глаза. Я и сам испугался. Инстинктивно, чтобы не упасть, придержался рукою о троллейбус. Вот его задняя дверь. Впереди у обочины стоял микроавтобус. Прикидываю - не впишусь. На боку микроавтобуса повторитель сигнала поворота. Оранжевый колпачок размером с пачку сигарет. И девица эта, вместо того, чтобы заканчивать обгон, начинает тормозить. Затерла. Короче, я снес плечом этот поворотник. Удержался, не упал. А падать на такой скорости - хреновато. Проскочил между троллейбусом и черным джипом и ушел вперед. Интересно, что удара я почти не почувствовал, видел разлетающиеся осколки оранжевой пластмассы. И следа на плече не осталось. Наверное, это было что-то вроде удара ребром ладони по стопке кирпичей. Концентрация. Наездишься до дрожи в ногах, тело легкое, почти невесомое. Волосы дыбом - заломило ветром, соль на лбу, на щеках, на руках. Приятно после этого окунуться, полежать на песке, прислушиваясь к ровному гудению во всех мышцах расслабленного тела.
   Вот тогда я и встретил Серого. Он узнал меня, я видел, что узнал. Но тогда я был ему не нужен. "Хорошо, что встретил тебя, выглядишь неплохо..." " А я, видишь, наследство получил. Родственник в Америке загнулся. Дедов брат. Дед, понимаешь, под Москвой ногу потерял. А брат его в это время через Литву перебрался в Швецию. После войны - в Америку. Там развернулся. И знаешь на чем? Обыкновенные почтовые конверты! Два года назад мать вызывают в управление внутренних дел. Она сама не своя от страха. Я говорю: "Мать, не бойся, сейчас не 37-ой". Там сперва долго расспрашивали кто родители, да кто где живет, да нет ли родственников за границей. А мать-то и отца своего плохо помнила. Умер он в 52-ом. Ей тогда и двух лет не было... А в Соединенных Штатах Америки родственников не имеете? Мать говорит, чуть со стула не упала. Тогда ей этот гэбист и сообщает. По просьбе американского посольства мы разыскали вас для того, чтобы вы получили по завещанию... И называет такую цифру! Мать в шоке. И не от этой кучи денег, от страха. Гэбист намекает, что надо бы эти деньги провести через такие-то счета, в таких-то банках, бумаги подсовывает, подпишите. Но мать не по умыслу, от страха: "Нет, нет я ничего подписывать не буду". Гэбист покрутился, помялся, но и то верно, не 37-ой год. Через неделю мы с матерью были в Москве, в посольстве. Там солидный такой Джон Американский и говорит, что деньги, вся сумма в долларах США за вычетом налогов, находится на ее лицевом счету в банке города Цюрих, согласно пожеланию завещателя - мистера Айвена Петрака. Мать-то до замужества Петраковой была. Теперь раз в два месяца идет в коммерческий банк и там получает... И это только проценты за два месяца! Дед Айвен умер бездетным, но перед смертью вспомнил о брате. Отписал в завещании то, что осталось после раздачи денег всяким благотворительным фондам, организациям, спортивным командам, церквям и т.д. " И если брата нет в живых, то его детям". От себя добавлю: " И внукам". Всю эту галиматью Серый рассказал в "Соколе". Это дорогущий кабак на Центральном проспекте. Денег у него действительно много. Это у него байка для внешнего пользования. Для лохов вроде меня. И для молодых потаскух, которые в мужчине еще видят не только кошелек с членом, но и просто собеседника.
   А для чего я ему понадобился - это я уже понял. Серый одинок, депрессивен, он напуган. Тонатос сосет его мозг. Он не понимает, что с ним происходит. И я нужен, чтобы объяснить ему это. Это было неделю назад. И вот вчера в "Джангл": " Здравствуй, есть разговор..." Он махнул рукой, отправляя проститутку к стойке бара. Вялая, холодная рука. Волна пробежала по спине и свела кожу на рыжем затылке. Недоумевающие глаза вареной рыбы. От постоянной улыбки на лице не осталось и следа. Ассиметрично растянутые дрожащие губы, наморщенный лоб под бледно-рыжей щетиной, втянутая в плечи голова. Судя по всему, он уже перешагнул черту. Запах распада исходит от него. Тоска смертельного предчувствия гложет его. И он не может понять почему. И продолжает идти дальше, как животное, по узкому дощатому коридору, пропитанному запахом мочи и пота тысяч и тысяч других, прошедших перед ним. Вот уже показался конец коридора, слышны властные крики забойщиков, Глухой стук падающих тел, хрип и влажное бульканье перерезанных глоток. И запах крови. Одуряющий, разящий, неотвратимый. Можно ли помочь ему? Когда Судьба запустила в него свои стальные когти, когда она с наслаждением смотрит в застланные предсмертной пеленой глаза, жадно ловит тоскливые тихие вскрики? Нет, этот человек уже потерян, судьба овладела им. Теперь он в ее власти, он сделает все, что предписано ему Судьбой. Ураган событий, роковых причин и неотвратимых следствий несет его. "Есть разговор"... Он опять, уже раздраженно, махнул рукой девице и она обиженно повернулась к своему коктейлю. " Пойдем, сядем..." Мы сели в низкие по-жабьи распластанные кресла, разделенные сверкающим стеклянным столом, башнями бутылок, рвами салатниц, зубчатыми стенами хрустальных фужеров. Окружающее пространство отступило в непроницаемую бархатную тьму. Музыка стихла. Песчинки прекратили свое падение из верхней колбы в нижнюю. Время остановилось.
  
  
  
   И опять я о Судьбе. Неуемное желание людей проникнуть за плотную завесу между прошлым и будущим порождает огромное количество всевозможных приемов и способов достижения желаемого. Все это многообразие можно подразделить на две части. Непосредственно гадания и предсказания, сделанные с помощью футурологических наук.
   Гадание на бобах, на кофейной гуще, на картах, на внутренностях жертвенных животных, по взаиморасположению брошенных костей или камешков. Гадания такого рода своими корнями уходят в глубь веков. Еще люди каменного века пытались предсказать свою судьбу, опираясь на систему знаковых событий: гроза перед большой охотой, движение столба дыма от ритуального костра. Все они имели случайный характер. И прогноз в большой степени зависел от субъективности толкователя. Главным инструментом в предсказании будущего являлся сам человек. Подсознательно выстраивая причинно-следственную цепь он аппроксимировал ее в будущее. Работа проводилась действительно огромная, учитывалось колоссальное количество разнообразной информации. Для этого оракулы и медиумы погружаются в особое состояние транса. С этой целью используются отравляющие испарения вулканического происхождения, токсические вещества, природные галлюциногены ( якутские шаманы перед своей пляской жуют мухоморы), яды, Другой способ достижения "провидческого" состояния - способы физиологического свойства. Изнурение организма лишением сна, еды и питья, воздействие на психику ритмическими звуками, дыхательные методы, гипноз. Не случайно большинство медиумов - люди с неустойчивой психикой, а порой откровенно душевнобольные. Шизофреники - предсказатели по определению. Освобождая свой мозг от контроля дневного сознания, погружаясь в сумеречную зону, медиум из бесчисленных кусочков прошлого и настоящего подсознательно находит единственный способ сложения мозаики. Любая магия использует гадательные приемы, особенно это относится к симпатической магии ( бытовая магия, магия предметов). Следующий способ проникнуть в неведомое - это науки. Их много, они различны по предметам изучения и по сфере приложения. Но все они в предсказании судьбы отталкиваются от какой-либо строго индивидуальной человеческой сути. Астрология оперирует звездными характеристиками. При рождении человек получает свой астрологический код. Оттиск, звездную печать. Это и является предметом изучения астрологии. Еще конкретнее в этом смысле хиромантия - гадание по руке. Рисунок папиллярных линий на ладони человека строго индивидуален. Эта неповторимость с точки зрения хиромантов - знак судьбы, ее визитная карточка. Не зря говорят: "Все видно, как на ладони". Таким образом, судьбоопределяющим фактором футурологические науки считают взаимосвязь исходных данных с цепью последующих событий. Ко всему вышеизложенному можно относиться с большой долей скепсиса. Материалист не примет ничего из перечисленного, идеалиста оскорбит такая трактовка первичности сознания. Действительно, искать ответы на вопросы Мироздания в чьей-то ушной раковине или на ладони, не всегда, к слову, чистых - достойно скепсиса и даже сарказма. Но если задуматься о цели исследования, то выбор средств, их эффективность и состоятельность отступают на второй план. Если опиумные гадания используют одурманивание сознания человека, его "подвальные" структуры, то астрология действует по принципу " разделенной реальности". Исходя из постулата взаимосвязи расположения звезд и светил с Грядущим, астрология имеет гармонично сложенную доктрину. Она красива и самодостаточна. И чем больше людей верит в ее истинность, тем реальнее эта взаимосвязь, тем очевиднее влияние звезд на наши судьбы. Я думаю, человек сам строит свою судьбу. И "на роду" ему ничего не написано. Но в силу неповторимости своей личности ( еще один оттиск судьбы) он выбирает строго определенные варианты своего поведения, своей жизни. И в этом он, конечно, фатален. Избежать неблагоприятной судьбы можно, если изменить структуру своей личности, стать другим человеком. А это не каждому по силам. Некоторым проще умереть, нежели поступиться своими нравственными, личностными, культурологическими или религиозными принципами. Ну чем не Фатум? Снотолкование - древняя наука. Сны, видения, галлюцинации - вот среда, на которой она произрастает. Очень много общего между одуревшей от сернистых испарений дельфийской пифией и погруженным в сон сновидцем. Оба они бродят в глубинах своего подсознания, в Долинах Ночного Мира. И мир этот не безлюден. Он ярок и плотен. Он населен ночными существами. Здесь действуют особые законы. Магические законы, ибо они являются основой любой магии. И основополагающий закон - закон равенства Знака и Предмета, равновесности Имени и Вещи. Любое слово, произнесенное в Ночном мире, имеет магическую силу. Любое желание, прозвучавшее ясно и громко, немедленно овеществится. Поэтому любое Слово, сказанное во сне, становится заклинанием, а говорящий - всесильным магом. Но во сне нам трудно преодолеть машинальность своих действий. Во сне мы безвольны, косноязычны, статичны. Это нормально. Каждый помнит непослушность своих ног, когда с кошмарной неотвратимостью нас настигал овеществленный монстр бредового сновидения. Если же во сне нам удается вспомнить, что мы спим и, собравшись с силами, произнести Слово, то все сказанное исполнится. И не только в Мире Грез. Бывает, что от этого меняется и Дневная жизнь сказавшего Слово.
  
  
  
   Сейчас ночь. Полчетвертого. Сперва хотел по быстрому набрать текст о событиях прошлой недели. Не получилось. Вчера с Мариной отправились в кино. Кинотеатр "Салют" на Центральном проспекте. Уютный, домашний. Без "Долби", конечно, но чистый, с хорошим буфетом. Марина скучает. Вахтовик улетел. Да и подсела она капитально. То молчит, то тараторит без остановки. Перед сеансом ели мороженое, в баре пили джин с тоником, я ел попкорн, Марина курила. Потом сыграли партию на электронном бильярде. Фильм старый. Я его видел года три назад. Поэтому невнимательно следил за тем, что происходило на экране. В перерывах между экспедициями под маринкину джинсовку ( "не щекоти меня!" ), упражняясь в безобидном петтинге, я занимался киносадизмом. Холодность Марины, если не равнодушие, настроили меня агрессивно. А суть этого занятия в комментариях по ходу фильма. Чем циничнее, тем лучше. Фильм хороший и мне было тяжело. Посмотрел на Марину - стало стыдно и гадко. Она смотрела куда-то сквозь экран и плакала. Я дал ей в руку носовой платок - тетка положила в карман. Тетке Марина нравится. Что бы она сказала, узнай вдруг о наших забавах? Сказал, что иду с подружкой в кино. "Мариночке передавай привет, купи ей шоколадку от меня. Вот платок". Слезы проложили на щеке две блестящие мокрые дорожки. Экранный свет дрожал и переливался в наполненных слезами глазах. Боже мой, как я любил ее в эту минуту! Жалкий потерянный зверек, грустная несчастная девочка, печальная, милая. И сам я - такая скотина. И покаянное чувство накрыло меня.
   После сеанса пошли к Городскому пруду, там в парке играл духовой оркестр пожарной академии. Его бравурные марши разлетались над темно-серой, осенне-свинцовой поверхностью пруда. Вечерние огни качались цветными дорожками на мелкой водной ряби. На другом берегу в свете прожекторов парило белое здание театра драмы. На крыше высотки областной администрации горели красные сигнальные огоньки. Куранты пробили четверть десятого. Я поцеловал ее в холодную щеку. Она смотрела на идущие по мосту машины и трамваи. На людей, на засыпанные мокрой листвой аллеи. Звуки оркестра, чистые и ясные, вдруг стали тусклыми и глухими. Холодный туман окутал верхушки столетних лип в парке. Стало неуютно, промозгло и тоскливо. "А не выпить ли нам кофе?" Услужливая память моментально вытащила на свет омерзительную рекламную шайку молодых кофеиноманов от "Нескафе". "Поедем домой". Я намотал ей на шею свой шарф и она стала походить на нахохлившегося бройлера. "Поедем". Троллейбус подошел не сразу. Мы развернулись на кольце и начали подъем по улице Малышева, ныне Кафедральной. "Слушай..." Я посмотрел на ее тихое, спокойное лицо. Ее рука медленно вылезла из кармана "навигаторки". Бледные восковые пальцы разжались. На ладони в ее розовом свечении, блестел никелированный ключ. Чем в чем, а в умении сделать приятное она знает толк. Только теперь я понял, как я хотел ее весь сегодняшний день. "Что это?"- прикидываюсь валенком. Но Марина знает, что я все понял, поэтому игру не поддерживает. "Я так замерзла там у воды". "А я тебя согрею...". Глаза у нее повеселели. На остановке в ларьке купили бутылку молдавского хереса, шоколадку, сигареты.
   - Так, ждем 24-ый. Без пересадок. Марина спрашивает:
   -Откуда ты знаешь, где он живет?
   -А я следил за тобой, крался сзади, читал твои мысли, копался в твоем белье, сидел под вашей кроватью.
   Не скажешь ведь ей, что я просто на просто влез в их сны, что я знаю то, чего они оба о себе не знают. Марина смотрит подозрительно, с сумрачной улыбкой на покрасневших губах.
   - Любишь подсматривать?
   - Это мое любимое занятие после выдавливания прыщей.
   - Хочешь меня поцеловать?
   - Скорее укусить.
   - Ты, оказывается, извращенец.
   - Нет, скорее, вампир, а ты такая аппетитная.
   - А что бы ты сделал, если бы он вдруг вернулся и застал тебя на мне?
   - Я бы сперва закончил, а потом...
   - Дурак, он сломает тебе шею. Он этим занимался там в Афгане. Говорит, это просто.
   В Марининых глазах запрыгали лиловые черти.
   - Ты по сравнению с ним щенок.
   -Поэтому я так люблю сосать женские груди.
   - Но тебя он не станет убивать. Он просто раздавит тебе яйца.
   -. Это так меня возбуждает. Ты, конечно, будешь ему помогать?
   Марина свирепеет.
   -Хочешь узнать правду?
   Секундная пауза, будто раздумывает, говорить мне или не говорить.
   - На самом деле я сплю с ним только потому что хочу, чтобы он убил меня. Прирезал, задушил, забил до смерти.
   - Значит ты тоже извращенка?
   - Я сказала правду, а ты не поверил. Правильно сделал.
   -Нет, почему? Я тебе верю. Он не зарежет тебя, он хочет живьем содрать с тебя кожу.
   Черт дернул меня за язык! Губы у Марины раскрылись, уголки поползли вниз, глаза расширились и тень страха промелькнула в них.
   -Ты испугалась?
   Булавочные зрачки оливковых глаз придавали ее лицу что-то змеиное. Она вся подобралась, как кобра перед прыжком. Надо спасаться.
   - Хочешь шоколадку?
   Марина отвернулась к окну, Мы пересекали Восточную. Свет автомобильных фар на перекрестке осветил ее белое красивое лицо. Я пальцем провел от ее виска вниз по темному мягкому локону, около уха, похожего на тонкую розовую раковину, по щеке, по ребру нижней челюсти к подбородку, вверх к пухлой нижней губе. "Ам!"- Марина поймала мой палец зубами и больно прикусила его. "Голодная!". Мы распотрошили шоколадную плитку, набили рты шоколадом. "Шоколадный поцелуй!"- теплые, пахнущие ванилью губы коснулись моего рта. Еще и еще раз. Потом она прижалась крепче и я почувствовал влажную спелость ее губ. Быстрый сладкий язычок скользнул по моим зубам. Я обнял ее, поймал ее нижнюю губу, потом поцеловал в уголок ее смеющегося рта. За спиной послышалось старушечье ворчание: "Бесстыжие, стыда нет...". Марина хотела повернуться и вломить пенсионерке. Я поймал ее за воротник:
   - Скоро выходим.
   Свет в троллейбусе мигнул и погас. Мы вышли. После убогого транспортного тепла ночь охватила нас зябким влажным запахом осеннего леса. Здесь начало восточной парковой зоны. Коробки многоэтажных домов стоят среди сосен и берез. Очень дорогой район. Чистый и спокойный. Мы прошли в глубь квартала. Марина пытливо вглядывалась в мое лицо, стараясь понять, действительно ли я следил за ней. Но я не притворялся незнающим. Во сне другая перспектива. Я уж не говорю о цветах или размерах. Там все другое. Наконец, мы подошли к длинному, как крепостная стена, шестнадцатиэтажному дому. Марина набрала код. Вошли в подъезд. Лифт поднял нас на восьмой этаж. Здесь еще один кодовый замок. После этого прошли по небольшому коридорчику с тремя входными дверями. Последнюю Марина открыла тем самым ключом.
   - Ты еще днем знала, что мы вечером будем здесь?
   - Может быть. Что бы ты хотел услышать? Да или нет?
   Марина включила свет в прихожей. Мы сбросили холодные куртки и вступили в темноту комнаты. Да, это было здесь. Конечно, ни гамаков, ни пропревшего дырявого кресла не было. Но я чувствовал - это было здесь.
   - Располагайся.
   Марина пошла на кухню. Хлопнула дверь холодильника. Послышался звон посуды, стаканов и через пять минут в темноту комнаты вкатился блестящий никелем и стеклом сервировочный столик на колесах. Его круто загнутые боковины сверкали холодным металлическим блеском. "Боже мой, вот они - его крючья!". Марина тоже что-то почувствовала. Нахмурилась.
   - Дай зажигалку
   Комната осветилась пламенем высокой розовой свечи.
   - А вот и винцо!
   - Уколешься?
   Марина никогда не употребляла сленга наркоманов. "Ширево", "ширнуться", " задуреть".
   - Нет, а ты как хочешь
   "Как хороша ты наверно под кайфом",- как заевшая виниловая пластинка.
   - Ну, хорошо, наливай вино.
   Мы молча выпили холодного сладкого хереса. Терпкий полынный привкус, приятная спиртовая горечь. Марина села рядом со мной на диван.
   - На нем ты с ним и...
   Она приложила кончики пальцев к моим губам.
   - Помолчи...
   Я откинулся на спинку кожаного дивана. Марина подобрала ноги и, как змея, свернулась у меня на груди. Ловкие маленькие пальцы расстегнули пуговицы на рубашке.
   - Не люблю волосы на груди. Вот ты такой гладкий, бархатный.
   Теплые женские губы начали целовать мою грудь и шею.
   -А я люблю волосатых женщин. Знаешь, у меня была одна, так у нее были волосатые бедра и икры, как у козы.
   -У царицы Савской были волосатые ноги.
   - Нет, ты себе не представляешь, до какой степени она была волосата. Маленькие усики, пушок...
   -У жены Андрея Болконского были усики.
   - Так еще и бакенбарды на скулах, волосатые руки, Живот и дальше вниз.
   - Ну, тебе, с твоей склонностью к зоофилии, не привыкать.
   - Но волосы на ее теле были не жесткими, наоборот, они были мягкими, шелковистыми, очень приятными на ощупь.
   - Тебя это возбуждало?
   - Нет, было такое чувство, будто гладишь звериную самку, волчицу или пантеру. А на груди у нее волос не было.
   - Ты все это придумал.
   Она поцеловала меня в губы. Я взялся за низ ее свитера. Марина подняла руки и я стащил с нее это шерстяное чудовище с мудреным кельтским орнаментом.
   - А здесь тепло.
   - Раздевайся, не замерзнешь.
   - Пойду, осмотрю местный сортир.
   Включил свет. Сливной клапан бачка слегка протекал и из-под крышки унитаза слышалось тихое журчание. Я порылся в карманах безрукавки. Она такая, с кучей карманов, внутренних, накладных. Нашел булавку. То, что нужно. Открыл ее и всадил острие иглы в косяк двери сверху. Теперь, если будет необходимо, она послужит мне "якорем". Если во сне я сумею вспомнить о ней, то переход будет моментальным. Из соседней ванной слышен плеск воды. Марина моет свое тело. Приятно, когда вокруг тебя такие хлопоты. Пока она была в ванной, я быстро осмотрел квартиру. Богато. Он любит удобство и комфорт. Кругом чисто. Не думаю, что Марина занимается здесь уборкой. На кухне встроенная техника, микроволновка, стиральная и посудомоечная машины. Дорогая керамика, мебель, домашний кинотеатр. Вообще, есть у меня такая страсть. Западаю я на дорогие ящики с электронной начинкой. А здесь было что рассмотреть. Я едва добрался до середины стопы компакт-дисков, когда Марина вернулась из ванной. Не думаю, что кто-нибудь из его музыкальных кумиров еще жив.
   - Дорогой, не трогай ничего, пожалуйста.
   - Папочка не велит?
   -Ну, подумай, зачем мне эти неприятности?
   - Понятно, о нас, других, он не знает.
   - Знает, знает. Успокойся, кстати, ванная свободна.
   - Вот и хорошо, пойду, смою с себя пот и кровь.
   Не вытерпит, уколется, пока я буду мыться. "Как хороша ты, наверно, под кайфом...". Быстро сполоснулся, прополоскал с зубной пастой рот, пригладил мокрые волосы. Вперед. Свеча заметно оплыла, в воздухе пахло горячим парафином.
   - Иди ко мне.
   Марина в моей рубашке. Кисти рук спрятаны в длинных рукавах. Лукавый Пьеро. Оставляя мокрые следы подошел к ней.
   - А ты уже, как пионер, всегда готов.
   - А вот ты еще нет, ты еще спишь, сейчас я разбужу тебя.
   "Как хороша ты, наверно, под кайфом...". После того, как все закончилось, она еще долго что-то говорила, целовала меня. Я взял ее руку и провалился в беспамятство сна. Не знаю, может мне что и снилось, я не помню. Это был тот случай, о котором говорят: "Уснул, как умер".
  
  
  
   Серый, он же Слава Серегин, школьный знакомец, случайный человек в сфере моих интересов. Тучи над ним сгустились. Особое ощущение дает знание того, что сам он об это еще не догадывается. Лишь легкая тень внутреннего беспокойства, зябкий холодок потустороннего. Наверно, это страшно - чувствовать за спиной гулкий звук шагов и стук когтей.
   - Сегодня настроение паршивое. Пью и водка не берет... Помнишь, ты сказал, чтобы я бросил это дело. Почему ты тогда это сказал?
   Раньше я думал, что такое сверхзнание дает реальную власть. Ни деньги, ни страх, ни слава, нет. Только знание будущего. Предчувствие грядущего. Только оно дает свободу выбора, а значит и власть. Потом я понял, что это только видимость. Пока ты жив, тебе не преодолеть инертности предопределенного. И тот крохотный миг в потоке его движения, который, как тебе показалось, ты смог проконтролировать, тут же оказывается погребенным под невероятно косной, неуправляемой лавиной Прошлого. Жирные красные черви расползаются из-под лопаты Землекопа.
   - Я что-то не помню. Так в чем дело?
   - Не пойму, заболел, что ли? Тоска, ничего не хочется, уехать, что ли, в Штаты?
   Скажу я ему то, что знаю. И то, что его ждет. Но ведь это бесполезно. И дело не в том, поверит - не поверит, а в том, что ему уже никуда не деться. И информация, которую он сейчас услышит от меня, непостижимым, дьявольским образом еще крепче затянет петлю на его шее. А все потому, что и это укладывается в многовариантный план его судьбы.
   - Беги.
   - Что?
   - Беги, что есть сил, брось все - деньги, шмотки, мать, умри и родись заново.
   У Серого глаза вылезли на лоб. Натуральный столбняк. Кривая улыбка пропала под личиной неподдельного страха.
   - Закрой глаза, обратись к самому себе. Что ты слышишь? А слышишь ты - беги.
   Вся выпитая водка, наконец-то, бросилась ему в голову. Он покраснел. Злобная ухмылка расплющила его и без того широкое лицо. Розовая кожа глянцево поблескивала сквозь редкие рыжие волосы.
   - Ну, ты, придурок... Ты хоть понял сам, что мне сейчас сказал... Ты, гнида ученая, я тебя свое говно заставлю жрать.
   Бутылки на столе опасно покачнулись. Это он задел столик мотающимся коленом. Из-за соседних столов на нас с интересом начали поглядывать разряженные девки. Пьяные джентльмены бычили свои схваченные шелковыми галстуками и бабочками шеи. Делали вид, что им на все происходящее наплевать. Подлетел официант в жилетке. Но это только подлило масла в огонь. Серый бросил перед ним на стол смятые купюры. Строгое лицо работника клуба озарилось холуйской улыбкой и он, схватив со стола пустые бутылки, скрылся в лиловом полумраке.
   - Я к тебе как к человеку, душевно... Ты дешевый лох, таких я имею пачками...
   Пора его остановить.
   -Ты помнишь Землекопа?
   Серый по пьяной инерции еще что-то пытался сказать. Замолчал. Вспомнил.
   - Землекоп стоит по пояс в яме... На дне ямы ползают жирные, красные черви. Землекоп смотрит вниз... Лопата вгрызается в плотную черную землю... Из-под нее выползают огромные, с толстым багровым ободком, скользкие черви.
   Это называется монологом в режиме "рубленой капусты". Не важно, что ты сказал. Важны интонация, ритм, позволяющие проникнуть в подсознание, и ключевое слово, чтобы овладеть им.
   - На огне ты жаришь куски оленины. Дым клубится вокруг тебя... Под ногами упавшее птичье гнездо. Ты запомнил, как хрустела под каблуком тонкая скорлупа?.. К тебе приходила ведьма с удавом?... Ты летишь на Зов. Летишь в небесах. Перед тобой яркое голубое свечение. Летишь на Зов Неведомого... Ты разбил зеркало, ты пропал, твоя жизнь завершена.
   Серый оцепенело уставился на меня. Белые поросячьи ресницы задрожали и бессмысленные голубые глазки закатились, высматривая что-то под сводом черепной коробки. Рука, которой он пытался делать " пальцы", замерла на пол движении. Хранитель встал на защиту своего хозяина. Оберегая от неизбежного он отключил его.
   -Обращаюсь к твоему подсознанию. Спасайся, беги. Белая игральная кость. Черные точки. Беззвучно падает в круглое черное озеро. Слово "пять"- знак пробуждения. Пятерка - твой знак. Отсчет. Раз- два... Помни, ты в беде... три-четыре... Не верь никому. Пять.
  
  
  
   Я долго искал встречи с ним. Иногда казалось, еще немного и я его настигну. Ощущение того, что он рядом, не проходило. А началось все с того, что в своем сне я столкнулся с чужеродным образом. Плотность его структуры была необычайно велика. На ощупь она походила на поверхность полированного металла. Холодная и непроницаемая. Форма: усеченный конус, цилиндр, полусфера. Геометрическая завершенность придавала дополнительную силу его вторжению. Он начал появляться в самых разных ситуациях. Чужеродный и неустранимый. В своих попытках избавиться от него я опустился до примитивного перемаргивания. Моргнешь - картинка сменится, изменится образный ряд, география сна, его энергетика. Не меняется только его смысловая ткань. Но потом я подумал о целях, которые преследует этот агрессор. Оставаясь индеферентным по отношению к моему Ночному Миру, "чужак" не мог и взаимодействовать с ним. То есть, его присутствие по сути ничего не меняло в его структуре. Но тогда как, а главное, зачем он так настойчиво обозначает свое появление в моих снах? Объяснять все это с помощью дневной логики было бы бессмысленно. Почему? Да потому - Что. "Чужак" есть, он приходит, значит он необходим. Хранитель впускает - значит он безопасен. Дневная логика рисует этакого троянского коня. Полусфера раскрывается и выползшее "нечто" пожирает меня изнутри. Нет, суть противоборства не в уничтожении, а во влиянии. Суггеренд видит лишь то, что определяет Суггестор. Образы рождены подсознанием, а структура чужеродна, навязана извне. Строго говоря, чистых снов, то есть снов без следов постороннего влияния, очень мало. Так же, как мало в природе чистых химических элементов. Сонные миры пронизывают друг друга, они переплетаются, взаимообогащаются, усиливаются. Есть много способов определения "свой - чужой". Засланная величина, как правило, непроницаема, неконтактна. Главная цель таких посещений - повлиять на Судьбу спящего. И в таких случаях лучше доверять своему Хранителю.
   Наконец, я понял, что металлическая поверхность и геометрическая форма - это мое собственное восприятие "чужака". И что его истинный облик мне не определить. Интересно, когда я сам проникаю в чей-нибудь сон, как я выгляжу в нем? Конечно, это не важно, но интересно. И я начал экспериментировать. Прошло довольно много времени, я научился чувствовать его присутствие в моем Ночном Мире. Я сокрушал его, повергал во прах, заклинал Словом, отдавался ему, звал на помощь Точильщика. Мне было интересно, радостно оттого, что в Ночном Мире я не одинок, что есть в этом безбрежном океане, по крайней мере, еще один навигатор. Да, вот так. Но у этой сказки грустный конец. И эта грусть сродни чувству человека, забытого на необитаемом острове, который вдруг в минуту тихого помешательства принимает след своей босой ноги на песке за признак присутствия на этом диком острове еще одного человека. Он радуется, прощаясь со своим одиночеством, он торжествует, он ищет встречи, он облазил свой островок вдоль и поперек. Все тщетно. Боже мой! Это был я сам!.. Эта мысль так потрясла меня, что великолепное здание моего Ночного Мира содрогнулось. И с его стен посыпались позолота, каменная резьба, гнутое железо флюгеров. Да, я одинок. Но у меня есть огромный бескрайний мир. И весь он мой. Слабое утешение. Я переоценил свое значение в нем. Я просто статист, зритель, кричащий "Браво!", бросающий на сцену цветы и, в редких случаях, допускаемый за кулисы. От высоты кружится голова. Настоящие обитатели Ночного Мира всемогущи, они прекрасны и непостижимы. Их образы отражают состояния души. Это окрашенное эмоциями, отношение спящего к действительности. Юнг называл их архетипами. Сила этих образов велика, сознание наделило их сверхъестественной мощью. Они могут излечить больного, дать силы отчаявшемуся, одарить гениальной мыслью. Дьявол Тартини оказался меломаном, а Сонный Дух Менделеева - великим химиком. Надо принимать этот мир, как данность, вне зависимости оттого, что мы думаем и знаем о нем. Живые и мертвецы, люди и звери, сказочные существа, духи, привидения - его обитатели. У разных людей они разные. Они добрые и жестокие, коварные и преданные, прекрасные и уродливые. Все они - слепок подсознания, его анатомическая карта. Их многообразие и фактурность - производные от глубины внутреннего мира. Подсознание питает их своей энергией, наполняет их тела светом и тьмой. Только здесь Рай спускается с небес, и я чувствую росисто-медовый запах его спелых яблок. Нигде Ад не подступает ко мне так близко. И я слышу треск ледяных глыб и вой адского пламени.
  
  
  
   Моя булавка работает. Марина позвонила, сказала, что Игорь нашел в постели крошки шоколада, обозвал шлюхой, забрал ключ. Что она боялась даже слово сказать в оправдание, придумать что-нибудь. Боялась, что он убьет ее.
   - Ты знаешь, иногда я думаю, что он когда-нибудь прибьет меня, он ведь псих, ненормальный. У него все запястья изрезаны. Сам говорил, что у него голова в двух местах проломлена.
   Звук охотничьего рожка в темном мокром лесу. Тени ночных животных. Лоснящееся, будто смазанное маслом, тело большой кошки. Прячется в высокой прибрежной траве. Бледно-желтые пятна на поверхности пруда - мертвая рыба качается на тихой зыби. Стая ворон с карканьем кружит над расщепленной вершиной черного дерева.
   - Ты сегодня не приходи. Позвони через неделю. Деньги принесешь потом. Мне кажется - он за мною следит...
   - Старая достала - когда найду работу. Опять рыдала - дочь свою вспоминала... Но я ведь не просила забирать меня из детдома... Надоело.
   О себе надо знать все или ничего. В первом случае будешь представлять, что ожидать от себя. Во втором - не окажешься в плену дурных предчувствий, порожденных скудностью информации. Психологи утверждают, что человек формируется до пяти лет. С этим трудно согласиться, хотя доля истины в этом, конечно, есть. До пяти лет Марина видела картины далеко выходящие за рамки детского мира. Спившаяся мать, ее истеричная ласковость, сменяющаяся полным равнодушием. Вереница сожителей, собутыльников. Омерзительная своей открытостью пьяная похоть. Брань, слезы, побои, голодные дни, когда мать куда-то пропадала. Отец бросил их, когда Марине не было и года, почти сразу после этого попал под поезд. Об этом, по ее словам, она знала всегда. Маленькая светловолосая девочка в грязном, заношенном платье. Сидит на стуле перед директором детдома. Рядом участковый, который ее привел. Девочка сидит прямо, грязные ручки на коленях - прикрывают дырки на линялых колготках. Спокойно и тихо рассказывает об отце, который их бросил и за это его задавил поезд. О матери:
   -Она хорошая, купила мне мармелад и газировку. Дядя Вася маму бил, а как напился и упал, тогда мама стала его бить тапком по лицу.
   Чему научилась она за эти пять лет? Всему, что определяет ее как личность сейчас? Неужели правы психологи и теперь агрессия для нее единственный способ взаимоотношений между ней и всем остальным миром? С годами приходит понимание того, что агрессия многолика. Даже забота, даже желание счастья может быть агрессивным. И ее наркотики - это агрессия направленная вовнутрь. Если она не может найти объект агрессии во внешнем мире, то неизбежно начинает заниматься саморазрушением. Был ли я объектом нападений? Был. И косвенно, и непосредственно. Я думаю, когда-нибудь будет до конца понято неудержимое желание одних - созидать и, не менее сильное, желание других - разрушать. Идея равновесности Добра и Зла.
   Один продвинутый маньяк-убийца, насиловавший старушек, малолетних детей, убивавший просто так, походя, в камере смертников составил своего рода пояснительную записку, в которой подробно рассказывал, как он стал зверем. После медицинского института он работал в геологической партии где-то на Магадане. Там в горах они наткнулись на озеро с удивительно чистым, прозрачным льдом. Образовалось оно недавно. И в геологическом смысле интереса не представляло. В 30-е годы в тех местах работали заключенные Гулагов, что-то добывали, то ли алмазы, то ли золото. Люди умирали от голода, болезней, холода. А с захоронением в условиях вечной мерзлоты были проблемы, поэтому и решили сбросить несколько сот умерших людей в небольшое озерцо, оставшееся от размыва пород горячей водой. Потом это озеро замерзло, промерзло до дна, навечно. Так вот этот, серийный убийца с жутковатыми подробностями описывал, как он ходил к этому озеру и сквозь прозрачный, как хрусталь, лед рассматривал тела, а порой и лица, убитых полвека назад людей. Мало того, он утверждал, что ходил туда на "подзарядку". Мертвецы неохотно отдавали ему "свою энергию", но он требовал, он был силен и они давали ему то, что он хотел получить от них. Конечно, этот ублюдок уже тогда был больным, с большим приветом. Потом он стал врачом "скорой помощи". Тогда и появились первые оскверненные и убитые. Так вот его теория. Являясь носителем Зла, он аккумулирует в себе соответствующую энергию. Как только он умрет, равновесие Добра и Зла нарушится. И поэтому его смерть будет означать рождение нового носителя Зла, нового, еще неведомого монстра. Как тут не вспомнить о родовых проклятиях. О детях, которых Судьба поражает за грехи родителей. До седьмого колена. За чьи грехи ты расплачиваешься? И в силах кто-нибудь снять это проклятие? Это если объясняться в терминах мистицизма. Естественнонаучное объяснение лежит в сфере генетики и психологии. Плохая наследственность, дурное влияние. Но как бы не толковать это - вывод один. Человек зависим, ущербен, инертен. Он орудие и в тоже время объект подавления. Они вивисектор, и жертва жуткого опыта. Почему я вдруг связал Марину с этим маньяком? Потому что почувствовал приближение чего-то неотвратимого.
   Булавка не дает мне спокойных снов. По утрам встаю разбитый. Голова тяжелая. После того, как приехал вахтовик, решил разобраться с его рунами. Академический случай. Свастики и руны - это графические символы религиозных философий древних Ариев. Говорят, что свастика - это изображение строения Галактики, символ цикличности бытия, ритуальное изображение солнца. Почему во сне буровика арийские символы? Надо сказать, что арийская свастика не имеет с нацистской ничего общего. У древнеарийской свастики концы лучей креста загнуты влево. То есть, графически вращение символа определено по часовой стрелке, вправо. Гитлеровская свастика - в обратную сторону. И если первая - знак порядка, гармонии, созидания, то вторая - знак разрушения, хаоса, распада. Как тут не вспомнить, что Гитлера кое-кто считал и считает черным магом, а кое-кто и Антихристом.
   Дождался появления свастики и активизировал ее. Полезла мешанина из немецких маршей, поднятых рук, штурмовых колонн. Все это поверхностные, сопутствующие образы. Именно с этим ассоциируется свастика у большинства людей. Лишь однажды из темноты всплыл древнеиндийский храм и ступени к нему, испещренные маленькими паучками свастик.
   Видел Марину в его снах, видел и ее змеиные сны. Змеиные - это мой термин. Это сны извивающиеся, изменчивые. Переливающиеся перламутром и ониксом, яркие, гипнотизирующие, разящие. Когда часто влезаешь в чьи-то сны - накапливается груз стереотипов. А это мешает. Свои и чужие образы вьются, переплетаются. Слипаются в один ком. Поэтому более трех-четырех раз работать с одним и тем же сновидцем не стоит. Но булавка, хочу я этого или не хочу, втягивает меня в мир его снов. Известный трюк шаманов от психологии. В течение пяти минут не думайте о белом медведе. Забудьте о нем. Ведь о скольких, действительно важных, вещах вы забыли. Неужели вы не можете забыть ненужного вам белого медведя? Забыть о том, что в косяке двери торчит моя булавка, я не могу. Даже если физически там ее уже нет. Вахтовик сел на свой унитаз с протекающим клапаном сливного бачка и под тихое журчание предался фекальному трансу. Вдруг увидел - торчит. Откуда? Вытащил, закрыл, подумал и бросил в унитаз. Все. Но в моем мозгу она осталась. Попробовать "взмахнуть" картинку? Святой Джон и святой Дик, помогите мне. Надо "мысленно" избавиться от этой булавки, иначе придется проникать в его квартиру и делать это наяву.
   Последнее время Игорь близок к принятию важного решения. Его афганские сны стремительны, кровопролитны и он всегда одерживает верх. Запомнился один, где он изнемогая несет на спине маленького скулящего оборвыша в пуштунской шапчонке, в пропитанных кровью шароварах. Спускается по черным, вылизанным зноем и ветром камням склона. На разноцветной гальке дна высохшей речки он вдруг сбрасывает его со спины, срывает автомат, переводит флажок предохранителя на одиночный и лепит ему пули в лоб, в грудь, в живот, в бок, в спину. Выстрелы рвут теплое мясо, рубиновые брызги теряются в пестроте галечника. Сухая пыль, мелкий серый песок моментально впитывают ручейки кровавой влаги. Афган и тюрьма - вот те места, где он собрал богатый урожай подсознательных образов.
  
  
  
   Автобус остановился на пустой площади в центре какого-то поселка. Дверь открылась и влажный вечерний воздух потек по узкому проходу между рядами автобусных кресел. Вошли двое. Мужчина пристроился на своем чемодане в начале прохода, а женщина прошла дальше, на задних сиденьях было свободное место. После выстрела у казино прошло чуть более 2-х часов. В автобусе он незаметно, но внимательно осмотрелся. Ничего не показалось ему подозрительным. Дело, которым он занимался, научило его скрытности и осторожности. Недоверие - главная составляющая его взаимодействия с миром. Он не доверял никому. Заказчикам - потому что хорошо понимал, какую опасность он для них представляет, заговори он вдруг. Посредникам - потому что с ним они делят немалые гонорары за проделанную работу. Клиентам - потому что знал, при неудачном стечении обстоятельств он из охотника сам превратится в добычу. И если говорить в терминах сафари, они не глупые парнокопытные, они - хищники. Жестокие и беспощадные. Не доверял окружающим его сонным пассажирам автобуса, потому что любое его движение, любое слово, неизвестно почему оставшееся в их памяти, метит путь его отхода. Вот и сейчас смутное беспокойство заставило его обернуться. Маленькие испуганные глаза на круглом одутловатом лице, приоткрытый рот. Женщина от неожиданности моргнула сначала одним, потом другим глазом и спряталась за спины впереди сидящих пассажиров. До Сторожевого еще час дороги. Километров 70. Стрелок досадливо поморщился. Чистого отхода не получилось. Что-то там не заладилось с самого начала. Скорее всего, у заказчика сдали нервы. Начал дергаться - клиент всполошился. Посредник рискует своей репутацией, деньгами. Он же - своей жизнью. Дело просчитывается до мелочей, до секунды, с резервированием подходов и отходов. И если его охрана построена толково, со знанием дела, то проходить приходится до трех ее уровней. Внешний - это осведомители в среде конкурирующих групп, в посреднических фирмах, уличные и гостиничные проститутки, бармены, работники клубов, купленные менты, адвокаты, менеджеры казино, продавцы наркотиков - на улицах много чего можно услышать. Чем шире сеть, тем больше информации. И как только появляется слушок о намерении - "тело" начинают охранять особо тщательно. Второй уровень незаметен, но имеет огромное значение. Здесь задействованы специалисты слежки, аналитики, стрелки экстра-класса. Спектр их действий необычайно широк. От прослушивания телефонов, просмотра электронной почты, до отслеживания потенциальноопасных персон и снайперского прикрытия. Третий уровень - пресловутые "шкафы", в нужный момент в ловкости превосходящие обезьян. Это цепкий, натренированный глаз, мгновенная реакция, а если понадобится, то и живой щит. Бороться с защитой можно лишая ее информации о себе. Никаких прямых контактов с посредниками. Система условных знаков и тайников. Минимум передвижений. Сведения о теле собираются самостоятельно. Выбор времени и места с надежными дублями. Винтовка тщательно осматривается и пристреливается. В зависимости от продолжительности выбирается и прикрытие. Это может быть и грузчик в магазине, и частный таксист, и коммивояжер, и свободный фотограф, продавец мороженого, мойщик окон. На тот случай если его прошлые дела где-то всплыли, в "отстойнике" приняты меры, чтобы его отсутствие не бросалось в глаза. За потенциально опасными наблюдают. И если ты попал в поле их зрения - приготовься прикрыться. И самое разумное сейчас - тихо, без плеска упасть на самое дно, отлежаться, отползти в сторону.
   До истечения срока выполнения дела оставалось три дня. Выбрал четыре точки. Все взвесил и остановился на месте с самым надежным отходом. Стрельба по движущемуся "телу", вечерняя темнота, блики огней казино, глушоный выстрел - все это затруднит охране сразу вычислить место "лежки". Неожиданность. Клиент остается неприкрытым при выходе из машины секунду, полторы. И поэтому особенно зачищать это место не будут. Никто не подумает, что кто-то решится сделать это именно здесь, где стрелять придется на пределе. Он все точно рассчитал. И если бы не пьяный чудак в лифте - все было бы хорошо. Недобрые предчувствия - заиграла старая язва. Стрелок сморщился и сглотнул слюну. Ночь набирала силу. Лес по обочинам слился в плотную черную массу. Огни встречных машин, слабые огоньки редких деревень, ровное гудение двигателя. В Полдневом, это поселок перед Сторожевым, вышла половина пассажиров. Вышла и та женщина. Когда она проходила мимо него, он отвернулся и внимательно осмотрел ее отражение в черном стекле автобуса. Самая заурядная внешность, нигде ее не видел, за это он мог поручиться. Она быстро прошмыгнула мимо него, не поднимая головы, крепко прижав к груди потрепанную кожаную сумку. Только на выходе она мельком взглянула на него и ужас заплясал в ее круглых глазах, губы дрогнули и она почти выбежала из автобуса. Двери закрылись, автобус тронулся. Усталость накатилась на него. Он закрыл глаза. Мысленные картинки одна за другой вспыхивали в его голове. Мозг искал объяснения. Язва огромной пиявкой присосалась к желудку. Смертельно хотелось спать. Напряжение последних трех дней не могло не сказаться. Ровно гудел двигатель, автобус мерно покачивался, сон легкой пушинкой опустился на темя. Он заснул, Заснул, казалось, на минуту. И проснулся, как будто его разбудили. Открыл глаза и почувствовал приближение опасности, как тогда у дверей лифта. Он почувствовал это сейчас, здесь. Автобус подъезжал к Сторожевому. Из темноты выплыл ярко освещенный вокзал, пыльная привокзальная площадь, черные неподвижные тополя, белая кирпичная коробка сортира, железнодорожные склады. Автобус остановился. Дверь впереди открылась и в салон поднялся бодрый усатый старшина милиции. Прищурившись оглядел пассажиров, поиграл дубинкой и вышел. Он заставил себя не спеша взять сумку, куртку, вытащить из пачки сигарету и вставить ее в рот. И вот он выходит. Милицейский УАЗ, рядом с ним четверо ментов. Двое с автоматами. В кабине хрипит рация. Не спеша он достал из кармана зажигалку, милиционеры спокойно наблюдали за ним, положив руки поверх автоматов. Добрый знак.
   - Гражданин, минутку.
   Усатый мент подошел сзади.
   - Ваши документы.
   Стрелок поставил на пыльный асфальт сумку, одел куртку и молча достал из внутреннего кармана "новый" паспорт.
   - Соколов?
   - Да.
   - Иван Сергеевич?
   - Да
   - Откуда едете?
   Не спеша подтянулись другие милиционеры. Он назвал поселок, мимо которого проезжал.
   - А билет у вас почему от Свердловска?
   Это он уже узнал у водителя автобуса.
   - Да я сперва к приятелю в Свердловск, а теперь вот на поезд, до Москвы. А билет еще раньше купил, от Сторожевого.
   - Покажите билет, пожалуйста.
   - Поезд вот должен через сорок пять минут...
   - Мы не отнимем у вас много времени, но вам придется пройти с нами.
   " Случайность",- пронеслось в голове. В унылом привокзальном опорном пункте его усадили на деревянную лавку, принесенную, видимо, из зала ожидания.
   - Разрешите курить?
   - Курите... Итак, гражданин Соколов... Иван Сергеевич, 63-го года рождения, русский...
   Зашел милиционер в бронежилете, но без автомата, передал усатому пухлую папку.
   - Сивунов, зайди сюда!
   Старшина крикнул громко, по-хозяйски. Вошел молодой краснорожий сержант.
   - Посиди вот с ним.
   Он кивнул на Стрелка. Сам взял папку подмышку и вышел. Если уходить, то сейчас. По-тихому завалить сопляка, выйти в коридор и заделать из его автомата остальных, кто попадется. А там - в лес. Наверное, проверяют его паспорт, но тут "зацепа" нет, паспорт чистый, не придерешься. Чего же они хотят? Вернулся усатый. Спокойный, свежий, бодрый.
   - В Северском где проживаете?
   Стрелок сказал.
   - Так...
   - А в чем дело, командир?
   Нервы натянуты. Главное - не дать страху заставить сделать глупость.
   - Где работаете?
   - Да считай, нигде. Грузчиком в магазине.
   - в Свердловске 15-го августа были?
   - Не помню, а так часто приходилось ездить за товаром. В магазине знают.
   - Это мы проверим... Ну, что, Соколов, похоже ты сегодня никуда не поедешь.
   Молодой сержант задумчиво трогал прыщ на шее. За стеной голос говорящего по телефону.
   - Да... да, оперативники уже выехали, есть... есть, начальник здесь, да.
   Нет, увязать нельзя. Усатый мент закрыл папку.
   - Встань-ка, приподними руки.
   Он начал быстро охлопывать бока, спину.
   - Руки за голову. Сивунов, осмотри сумку.
   Сержант еще раз погладил свой прыщ и встал.
   - Да, ты руки-то не опускай, урод...
   Усатый не успел закончить своей фразы. Крепкая, как стальная шпилька, фаланга согнутого среднего пальца врезалась в его кадык. Внутри шеи что-то хрустнуло, усатый выпучил глаза, хватая губами исчезающий воздух. Удар каблука в грудь отбросил его к сейфу. Сивунов ошалело замычал и бросился вон из комнаты. Он успел поймать его за ремень. Рванул на себя. Опрокинул. Перехватил тонкую розовую шею в замок. Сержант тихо пискнул, мотнул ногами опрокидывая стулья. Автомат соскользнул с его острого плеча.
   - Эй, старшина, что там у тебя?
   "Задавить бы тебя, поганец, живи".- Стрелок бросил ватное тело сержанта на пол. Схватил автомат, снял предохранитель, передернул затвор. Прислушался. В углу перебитым горлом хрипел старшина, его ноги в блестящих черных ботинках мелко дрожали. За тонкой перегородкой послышались шаги. Дверь открылась. Короткая очередь отбросила синюю фигуру, комната наполнилась грохотом и дымом. Полетели щепки и куски штукатурки. На улице послышались крики. Стрелок выключил свет и чернота за решетчатыми окнами наполнилась мельканием серых теней. В коридоре летала цементная пыль. Он перебежал к дверям соседнего кабинета и присел. За дверями было тихо. От сильного толчка двери распахнулись. Грохот выстрелов, алые вспышки у дульного среза. Короткая ответная очередь. В комнате кто-то вскрикнул и рухнул за письменный стол. От выстрелов звенело в ушах. Стрелок, пригнувшись перебежал к входной двери". Ваша мать пришла..." Первое, что он увидел - разворачивающийся УАЗ. На ходу, падая в кусты сирени справа от входа, он полоснул очередью по его желто-синему боку. За спиной зазвенели стекла разбитого пулями окна. Стреляли с двух сторон. Из-за угла здания выпал мент в фуражке с высокой тульей, блеснула кокарда, грохнул пистолетный выстрел. Пуля огненным пальцем чиркнула по скуле, в глазах потемнело. Он упал на четвереньки и пополз. Вторая пуля срезала ветку над его головой. Он перевернулся на спину и выстрелил. Автомат дернулся и замолчал. Стрелок выпустил его из рук и побежал. Сухие ветки кустов цеплялись за куртку, за спиной надрывались автоматные очереди.
   - От леса, от леса отрезай его!
   Стрелок свернул влево. Голова гудела, сердце рвалось из груди, в глазах плыли огненные круги. Он заметил, что не может поднять левую руку. Рукав куртки порван, с пальцев капает кровь. Правой рукой он засунул левую в карман. Бежать стало легче. Из-за беленого штакетника выбежала черная лохматая собака. Она залилась захлебывающимся пронзительным лаем, норовя ухватить его за штанину. Он на бегу достал ее носком ботинка. Шавка завизжала и откатилась прочь.
   - Вот он, бежит к переезду!
   Метнулся свет фароискателя. Милицейский УАЗ нырнул на засохших буграх грунтовки. Стрелок вбежал на шлаковую насыпь. Справа мигнул алый глазок семафора. Он пригнулся и пролез под товарной платформой, побежал дальше. Слева ударила очередь, оранжевые искры заплясали вокруг него. Рядом пуля угодила в головку рельса, брызги металла на мгновение осветили узкий черный проход между буферами вагонов. Скользнул в него, пригнулся, пролез под цистерной. Над станцией вспыхнули добавочные прожектора, справа послышался гудок приближающегося поезда. Огненный глаз тепловоза показался из-за поворота. Тяжело загудели рельсы, утробный рокот двигателей сотрясал землю. Черная громада состава отделила его от огней станции. "Сейчас". Стрелок поднялся с земли и побежал рядом с вагонами, ухватился здоровой рукой за скобы ступеней, подтянулся, прижался к дощатому боку, быстро поднялся и, перевалив через край, упал на кучу сырого песка. Состав медленно проходил станцию. За выходной стрелкой тепловоз дал гудок. Стрелок осторожно приподнялся и оглянулся назад. Около белого здания вокзала плясали синие всполохи милицейской мигалки. От пота и грязи саднила царапина на скуле. Руку лучше пока не тревожить. Кровь, вроде, перестала сочиться. Состав скоро остановят. Поэтому минут через десять надо его покинуть. Потом лесом до трассы и в Свердловск. Там легче спрятаться, отлежаться. И недели через три с новым паспортом, новым именем, новым лицом... О том, что еще два трупа повисли на нем, Стрелок не думал. Не знал он, да и не мог знать, что причиной его задержания была та женщина в автобусе. Выйдя на своей остановке, из диспетчерской автостанции она позвонила в поселковый отдел милиции и сказала, что в рейсовом автобусе видела человека, который полгода назад напал на нее в лифте. Спасло ее то, что маньяк не смог быстро оттолкнуть ее и нажать кнопку "стоп". Лифт дошел до седьмого этажа, дверь открылась и перед глазами подвыпивших супругов предстали : полная женщина в изодранном платье, с круглыми от ужаса глазами и оскалившийся лысоватый мужик с опасной бритвой в скрюченных птичьих лапах. Женщина вывалилась на руки оторопевших спасителей, дверь лифта закрылась и страшное видение кануло в преисподню... Это случайное сходство едва не стоило Стрелку жизни. Так снова в его Судьбе обозначилось присутствие Лифтера.
  
  
  
   В длинной затененной комнате пол завален грязными суконными одеялами. Засаленные груды рваных тряпок. Затхлый запах грязи, плесени, преющего старья, кажется, порой доходит до плотности киселя. От этого запаха перехватывает дыхание, слезятся глаза. Над серединой комнаты в наклонном потолке - зарешеченное квадратное окно. Через него сияющий голубой луч почти вертикально падает на бледно-серые суконные валы, причудливо ломая на их складках черную тень решетки. Действие уже началось. Голые бетонные стены с торчащими пучками скрученной арматуры, наклонный потолок с разводами подтеков и пятнами копоти. Задняя стена комнаты так далеко, что я не могу разглядеть, есть ли там дверь или нет. На боковых стенах двери нет. Может быть она за спиной? Но обернуться я не могу. " Не оборачивайся!". В луче света прямо на грязном тряпье, лежит голое тело. Клубится голубой туман. Изображение окружающего дрожит и преломляется в разноплотных слоях воздуха. У бледно-голубых ног тела я замечаю какое-то движение. Это шевелится оживший ком грязного тряпья. Но потом я вижу короткие узловатые руки, коричневые от грязи и времени, с обломанными желтыми ногтями. На левой руке шесть пальцев. Все они короткие, с широкими суставами. Ладони плоские, почти квадратные, с черной сеткой въевшейся грязи. Ухватившись за ноги, существо пытается оттащить тело с этого сияющего голубого квадрата в темноту. Я слышу глухое сопение, жестяной хруст заскорузлого тряпья. Чтобы видеть яснее я приближаюсь. Существо вскидывает голову и замирает. На меня смотрят два круглых кошачьих глаза. Их зеленый блеск действует завораживающе. Существо рассматривает меня и это длится долго. Я хочу понять происходящее и поэтому принцип неучастия откладываю до лучших времен. Приближаюсь. Существо маленькое, мне по пояс. Из-за свисающих с боков длинных лоскутов, клоков шерсти, каких-то грязных шнурков, распустившихся концов пеньковых веревок я не могу разглядеть его ноги. Голова едва выступает из-за линии покатых плеч. Спутанные седые, с желтыми прядями волосы, лежат на плечах и спине. Нос приплюснут, на переносице мелкие складки, какие обычно появляются у желающих чихнуть. Лба не видно. Щеки заросли клочками жесткой рыжей щетины, около крыльев широкого носа длинные усы. Чем-то напоминающие кошачьи. Существо показало ладонь. Синий туман качнулся, обтекая его низкорослую фигуру.
   - Пора.
   - Скажи мне твое имя.
   - Я тебя вижу, я наблюдаю за тобой.
   - Твое имя, мне больше от тебя ничего не нужно.
   - Сказанное - ложь. Я вижу тебя.
   Буквальность сна порой условна. Иногда абсолютна.
   - Скажи мне твое имя.
   Мысленно говорю я. И так же мысленно получаю ответ. Теперь я знаю его имя. " Точильщик". Он берет за одну ногу, я за другую и мы оттаскиваем холодное, застывшее тело в темноту. Свет гаснет. Я знаю, что сейчас произойдет, но ни тени страха, ни даже легкого беспокойства нет. Я стою в стороне и наблюдаю за Точильщиком. Как только я уйду, он подымет кожу на груди тела, раздвинет ребра и достанет сердце. Он будет пить кровь. Но это будет потом.
   - Точильщик, дай подарок.
   - Пошел на хуй.
   Надеюсь, эта буквальность ответа условна, так как я не чувствую его неприязни. Я собираюсь уходить. Точильщик отрывается от созерцания распростертого тела. Он протягивает мне руку. Это ключ. Он держит его двумя толстыми пальцами за квадратный деревянный брелок. На нем какие-то знаки. Не могу разобрать. Ключ ложится на мою ладонь. Он холодный осязаемый, плотный. Я могу ощупать его, рассмотреть со всех сторон. "Анна, сестра моя Анна". Синебородый нетерпеливо завозился в своем гробу.
   - Благодарю тебя, Точильщик.
   Дверь. Я знаю, если ты в комнате, найди выход и выйди. Тем более, что голубой цвет - признак грядущего несчастья. Я выхожу и оказываюсь на длинном балконе, опоясывающем гроздь слепленных вместе разновеликих башен. За перилами балкона далекая туманная земля, розовая полоска восхода и, у самой кромки горизонта, мелкие золотые облачка. Для одного сна образов слишком много. Пора.
   - Точильщик.
   Произношу я про себя новое имя. И чувствую внутренний отклик.
   - Я знаю тебя.
   И тут же получаю прямой и незамысловатый его, видимо, обычный ответ.
  
  
  
   Раз уж речь зашла о Точильщике, то, я думаю, пришло время рассказать и о некоторых других персонажах. Двоих я уже упоминал, это Лифтер и Стрелок. Не знаю, может быть они и имеют реальные сущности, судя по некоторым признакам, даже наверняка имеют. Одно скажу определенно - в реальном мире встречаться с ними мне не приходилось. По счастью. Один - наемный убийца, другой - сексуальный маньяк. Почему именно эти двое так подробно и ясно выделились на общем фоне сонных образов? Скорее всего, они стали компенсацией невозможности для меня в реальном мире акта жестокого насилия. Я не могу изнасиловать кого-нибудь, не могу убить или изувечить. Не могу размахивать опасной бритвой перед побелевшим лицом парализованной жертвы. Хладнокровное убийство незнакомого человека за деньги или для повышения собственной значимости - все это невозможно для меня. Мое реальное "Я" отторгает саму мысль об этом. Подсознательное же хитро прищуривается, бренча ключами от многочисленных подвалов, чуланов, душных сундуков, змеиных колодцев. Особенно нежно оно ощупывает ключ от камеры пыток. Именно здесь, в этих сырых запутанных штольнях, переходя с одного уровня на другой, опускаясь все ниже и глубже, все что невозможно наверху становится осуществимым, возможным, желанным, доходящим до состояния сладостного восторга. В реальном же мире я лишь изредка могу получить ключ от книжного шкафчика и, в который раз, прикоснуться к истертым корешкам "Венеры в мехах" или сочинений нежного маркиза. Поэтому можно уверенно сказать: Лифтер и Стрелок - это я. Ночной жутковатый нетопырь, кровавый оборотень, выползший из черной глубины смрадного подземелья. Хотя, может быть, ассоциируя себя с ними, я только использую уже готовые, реально существующие образы. Может быть это Стрелок в Свердловске завалил этим летом всесоюзного и заслуженного артиста, народного исполнителя патриотических песен, а ныне преуспевающего бизнесмена, торгующего наркотиками под прикрытием фирмы, занимающейся цветными металлами и нефтепродуктами. Пуля в голову, траурное представление в Колонном зале, похоронное великолепие на Ваганьковском. Может быть это Лифтер наводил ужас на весь город в конце прошлого месяца? Девять изрезанных трупов. От 13 до 67 лет. И то что они появились в сновидениях - хороший признак. Общаясь с ними во сне, я сохраняю свою реальную сущность в общепринятых рамках морали, этики, законности. Это очень важно в свете некоторых наблюдений последней недели. Бэндлер описывает случай из своей практики, когда одна шизофреничка, генерируя мир внутренних образов не могла отличить, где реально произошедшее событие, а где ее вымысел. Он советовал ей все вновь представляемые картинки обводить черной рамкой. Таким образом она могла свободно ориентироваться в событийном ряду, четко определяя где явь, а где фантазийный морок. У нормальных людей есть свой способ отличия Реальность-Нереальность. Но задай вопрос кому-нибудь - в чем он состоит. И испытываемые затруднения слегка, на миг пошатнут уверенность в своей стопроцентной бесспорной нормальности. Отчего же нормальные люди так любят наблюдать сцены насилия, поедая попкорн перед кино и телеэкранами? Почему сцены жестоких убийств привлекают респектабельных бюргеров? Кто не любит почитать криминальную хронику за утренним кофе?
   Почему я позволил Стрелку уйти от погони? А Лифтера сделал недосягаемым, неузнаваемым, неуловимым ? Все это происходит само собой? Или реальная сущность этих образов не позволяет произвольно менять их судьбу? Или подсознательно я хочу, чтобы они оставались теневыми выразителями моей сумеречной жизни? Но вероятнее всего здесь задействовано и то, и другое. Мир многолик, Вымысел беспределен, а Судьба непостижима.
   Очень колоритен Точильщик, но еще интереснее Беглец. При этом, о его внешнем облике я ничего не могу сказать. Я его не видел. Я его чувствовал. Чувствовал его быстрые искрящиеся мысли, чувствовал огонь в крови, струящейся под бронзовой загорелой кожей. Видел миры его ясными лучистыми глазами, слышал шорохи листвы и крики зверей. Беглец всегда ассоциировался со словом Свобода. Он выбегал из сияющей полуденным зноем дали и пропадал в золотом мареве раньше, чем часы успевали пробить двенадцать. Скрип песка и хлопанье парусов, шум набегающей волны и радостный крик голодной чайки. Беглец - вестник перемен. Поэтому так редко мне доводилось встречаться с ним. И об этом я всегда думаю с чувством тихой грусти.
   Был период, когда я легко и качественно добивался взаимодействия с обитателями Сонного Мира. Эмоции били через край. Небо Грезы из жидкого хрусталя пересекали искрящиеся радужные полосы. Воздух, пропитанный Волшебством, вспыхивал холодным огнем электрических соцветий. Голова кружилась. Пьянящее чувство переизбытка кислорода заставляло взлетать и парить над яйцеголовыми статуями умерших богов. Легкое покалывание в затылке, в ладонях, в кончиках пальцев веселило и я едва удерживался, чтобы не расхохотаться. Именно тогда я узнал Убийцу Альбатросов. Стрелка из арбалета, острого на слово, прямого и неотвратимого, как стальная арбалетная стрела. В этих тихих озерах, соединенных между собой сетью заросших каналов, на старой заброшенной мельнице я встречался с зеленоволосой Лолитой. Голос ее, похожий на нежное журчание светлого ручейка в тени столетних деревьев, до сих пор отзывается в моей душе чувством умиротворения и покоя. Водяные лилии, мягкие водоросли, плечи ее цвета бледно-зеленого мрамора, покрытые мокрой рыбачьей сетью, бездонные зеленые глаза, легкий звенящий смех. И вся она: изменчивая, ускользающая, свежая, как струи плавного речного потока. Такой она была в те счастливые Времена. Тогда я засыпал с ощущением творящегося чуда, с радостной надеждой о новой встрече в Стране Грезы. Мир был ясен и чист. Любовь и покой были его небом и землей.
   Хотя встречаться приходилось с разными персонажами. Был Нечто. Темный, непонятный, непроницаемый. Нечто и Черное Подобие Коровы ( ЧПК), как я теперь понимаю, два вампира. Они жили своей закрытой, неприметной для сторонних глаз, сумеречной жизнью. И в этом они похожи на гомосексуалистов. Их вампиризм приемлем, но говорить о нем не принято. Именно Нечто научил меня терпимости и самоуважению.
   Крысолов, сам напоминающий огромную толстую крысу - опасный, хитрый, имеющий в отношении меня ряд корыстных интересов. Его жесткий звериный ум порой ставил меня в тупик. Только он один торговался со мной, только он один требовал у меня волосы "живых", только он так настойчиво расспрашивал меня о реальном мире. Но как неожиданно он появлялся, так внезапно и пропадал. Порой на годы.
   Ну, вот. Пришло время рассказать нечто интересное. Месяц назад я встретил Крысолова. И это был не сон! Он вышел из арки проходного двора, оглянулся, неслышно, как призрак, прошел рядом со мной и пропал за углом. Я настолько был поражен, что с полминуты не мог двинуться с места. Побежал, заглянул за угол. Был уверен, что не увижу его. И снова холодок ужаса пробежал по спине. Примерно в десяти шагах я снова увидел Крысолова. Он в упор смотрел на меня. Мерзко ощерился и вяло поднял руку со скрюченными пальцами. Он узнал меня. Рваный засаленный пиджак, когда-то синий, теперь от грязно-голубого до черного. Мятая вязаная кепка, землистого цвета лицо, вытянутое, изрезанное глубокими морщинами, мелкие желтые зубы. В левой руке он держал маленький серебряный топорик. На лацкане его пиджака сиял круглый значок продавца "Гербалайфа": " Ты хочешь изменить свою жизнь? Спроси меня как". Мимо нас проходили люди, почти задевая локтями, но никто не обращал на него внимания. Ни на него, ни на его блестящий топорик. Это выглядело настолько гротескно, что я несколько раз переморгнул, стараясь изменить сновидение, но это был не сон! И Крысолов еще раз махнул мне рукой. Небрежно так: "Пока". Быстро повернулся и пропал в толпе.
  
  
  
   Утром звонила мать Маринкина - не знаю ли я где ее можно найти. Прикинулся, минут пять впаривал ей о какой-то подруге. Короче, полный откат. Конечно, она сейчас у вахтовика. Обкололась и лежит чуркой на том самом диване. Грязная, подлая дрянь. Мать ее начала рыдать в трубку - Марины уже неделю нет дома, я тебя прошу, я тебя умоляю... Все правильно, так Марина совсем сойдет с катушек. Этот хренов нефтяник, подонок, убийца, лагерный педераст опустил ее до своего скотского уровня. Я дал его адрес. Будь, что будет. А часа в три, в четвертом, пришла Марина. Я был в университете, она с теткой распивала чаи. Пришел в полпятого. "Племянник, где тебя носит? Договорился с девушкой идти в кино, а сам?". Обычная женская привычка мелкого обмана. Недели две не звонила, а потом является и жалуется тетке на мое невнимание. Марина купила билеты в "Мир кино" на "Звездные войны. Эпизод 1" Но в кинотеатр в тот вечер мы не попали. Так получилось, что почти сразу мы разругались. Просто я рассказал ей о звонке матери. Еще ни разу я не видел ее такой злой. "Ты тупой, пафосный ублюдок". "Думаешь, мне нравится с тобой трахаться под твои дурацкие рассуждения?". "Ты - дерьмо, и весь твой мир - дерьмо". "Меня тошнит от тебя, убери свои руки, недоносок". " Ты полное ничтожество..." Никчемный, пустой, самовлюбленный, эгоистичный, отвратительный. Я ее спросил: "Ты не беременна?". После длинной череды спецопределений я узнал, что я - вонючий подонок с вареным членом и тухлыми яйцами. Потом она намотала ремень сумки на кулак и кинулась дубасить меня, норовя острым носком туфли ударить по голени. Я сказал: "Все. Конец раунда. Ты победила". Развернулся и ушел. Но этим боксерский вечер не кончился. Отец Марины, понукаемый своей женой, поехал к вахтовику. Сначала все было вроде мирно. Даже выпили вместе. Но потом соседи услышали шум, звон стекла, крики. Вызвали милицию. Игорь старика здорово помял. Говорят, что они после драки опять сели за стол и снова пили водку. Потом драка возобновилась. Я думаю, Игорь просто издевался над стариком. Для этого он и напоил его. Ведь если бы он захотел, то смог бы вырубить его одним - двумя ударами. Когда приехали менты, отца Марины уволокли в "воронок". Вахтовик отказался писать заявление, просил отпустить старика. Милицейская ругань, угрозы и прочее. Отца Марины, пьяного в дугу, отвезли в отделение милиции. Мать не удержалась, пришла сама. Соседи ей рассказали. Часов в одиннадцать она привела пьяного, избитого супруга домой. Уложила его на раскладушку, а сама всю ночь тихо проплакала на кухне, кляня свою глупость, свою старость, свою судьбу. Сейчас она со всей ясностью поняла, какая пропасть разделяет ее и Марину, Как из трещины ежеминутного сравнения ее с умершей дочерью постепенно образуется ров, а потом и зияющая, бездонная пропасть отчуждения. И теперь ни чувство долга, ни страх безвозвратной потери не могли скрыть от нее, что они, родители, всегда, в глубине души, были чужие этой девочке, подростку, а теперь взрослой девушке. И в этом не было ничьей вины. Потому что так было суждено. У них никогда не было дочери кроме той, умершей в 86-ом. А у Марины никогда не было родителей кроме матери - алкоголички, отравившейся газом, и отца, которого она никогда и не знала. Аминь. И долго смотрит мать на черно-белую карточку Юленьки, пока слезы не застилают ей глаза. И просит она прощения у Бога за то, что хотела счастья, но не получила его и не дала приемному ребенку. Просит прощения у Марины за то, что не смогла дать ей родительского тепла, не научила ее мудрой науке добра и понимания. Просит прощения у Юленьки за то, что не уберегла, за то, что она теперь одна лежит в холодной, глинистой земле. Там, где нет ни тепла, ни материнской ласки. Лишь прах и тлен, и смертный ужас загробного небытия. Прости, прости, прости.
  
  
  
   Сегодня утром, когда я был в университете, приезжали менты. Оставили повестку. Пришел в районный отдел на Циолковского к пяти, как было указано, кабинет N 201. Дежурный сказал, что там никого нет и чтобы я подождал в коридоре. Почти час я просидел на откидном фанерном стуле, такие, сбитые по шесть штук, стояли раньше в кинотеатрах. Стены коридора, свежее - выкрашенные темно-синие, сюрреалистически сочетались с желтыми дверями кабинетов. Бледно-розовые пятна старинных светильников на потолке с четко видимыми нитями спиралей, горящих в полнакала ламп, дополняли эту картину. Иногда где-то хлопала дверь, мимо меня проходил работник этого учреждения с папкой под мышкой, в форме или в штатском, снова хлопала дверь и все затихало. Наконец, дверь 201-го кабинета открылась. В дверном проеме показался маленький лысый человечек и неожиданно громким низким голосом назвал мою фамилию. Я зашел:
   - Мне сказали, что здесь никого нет.
   Маленький человечек что-то писал в записной книжке.
   - Так. Ваше имя, фамилия... Проживаете... Место работы... Учитесь... Итак...
   Он назвал мое имя и отчество.
   - Вы знакомы с Серегиным Вячеславом Николаевичем?
   - Учились в одном классе.
   - Когда вы в последний раз видели Серегина?
   - В "Джангл" , 15-го или 16-го... 16 сентября.
   - Вы были один?
   - Один.
   - О чем разговаривали?
   Ну, и так далее. Он спрашивает, я отвечаю.
   - Дело в том, что Серегин ушел из дома и не вернулся. Есть основания считать, что он был убит.
   Маленькие глазки буравчики забегали в поисках следов замешательства, страха, еще бог весть чего.
   - В ресторане вы поссорились с Серегиным, в чем суть ссоры?
   - В "Джангл" я попал случайно...
   Потом рассказал обо всем, что знал и слышал о Сером. О том, он сам мне рассказывал, включая его американского деда и отстреленную мочку уха. По реакции лысого коротышки я понял, что ничего нового к портрету Серого не прибавил, а если и прибавил, то эту лабуду ему жевать не пережевать.
   - А где ты, студент, был 2-го октября?..
   Коронный вопрос. И по тому, что он перешел на "ты" я понял, что все больше и больше нравлюсь ему. Значит, где-то я ошибся.
   - Где был? В университете был, в библиотеке был, вечером в столовой был, с подружкой гулял, домой пришел в 11, чуть позже.
   Глазки бегают, ищут несоответствия, ловят микродвижения моих глаз, проверяют невербальные ответы. "Он что-то знает, но не хочет говорить..." Нет, я хочу говорить, но не знаю о чем! Представляю, что было бы, расскажи я ему вдруг о Землекопе. Ладно, это уже не мои проблемы. Для Серого я сделал все, что мог. Будет ли правильно, если я узнаю кто его убил? Я уверен, сейчас Серому это совершенно безразлично. Дух Серого отлетел. Сейчас ему, обладателю иной сущности, глубоко безразлична муравьиная возня земной жизни. Причем это верно с любой точки зрения. Даже с позиций атеизма. Нет человека - нет проблемы. И теперь все дело в том, хочу я этого или не хочу. А ведь я предупреждал Серого. Может потому и предупреждал, что знал - Судьба сильнее? Хотел быть причастным к Великим процессам, тем самым потешить свое самолюбие? Как же - перст Судьбы! Хранителя беспокоит моя личная безопасность, он не может быть объективным. Сейчас мне необходим Точильщик. Зарешеченное окно кабинета медленно заплыло сиреневым туманом, пурпурные медузы, проходя сквозь стены, столы и сейфы, заполнили сузившееся пространство между потолком и полом. Коротышка удивленно округлил рот и, качнув жаберными крышками, пропал в лиловой впадине закрывающихся глаз. Точильщик появился внезапно. Он быстро двигался между камнями, толкая перед собой тележку. Ее дощатый короб был накрыт куском линялого брезента, но я знал, что под ним. Точильщик по-кошачьи щурит свои желтые глаза, рыжие усы топорщатся. На границе воды и воздуха он останавливается и протягивает мне свою узловатую, коричневую руку. Вот она выходит из воды. Точильщик сжимает пальцы в тяжелый кулак и криво отставленным шестым пальцем показывает что-то позади меня. "Не оборачивайся". У меня еще будет время посмотреть, что там. Поэтому я наблюдаю за Точильщиком. Он опускает руку, по водной поверхности побежали концентрические круги, но это не помешало мне разглядеть, как Точильщик приподнял край брезента и я сразу узнал эти толстые губы, широкий нос и рыжую щетину над узким лбом. Веки плотно закрыты. Казалось, они срослись. Так бывает у слепцов, лишенных глазных яблок. Лицо трупа было синее, вздувшееся. Руки подняты к подбородку, пальцы сжаты вокруг невидимых весел. Точильщик закрыл брезентом свою тележку. И через миг я уже видел его сутулую спину, мелькающую среди подводных камней. Только после этого я обернулся. Вернее, мир повернулся вокруг оси моей шеи. И я увидел то, что было у меня за спиной. Маленькую вертикальную щель. Яркий свет струился через нее, легкий золотистый туман переливался, вспыхивая желтыми искрами. Бронзовые жуки и янтарные пчелы кружились вокруг нее. Золотые паутинки сияли, медленно покачиваясь в струях теплого воздуха. Я приблизился вплотную и только тогда понял, что это была замочная скважина, и что я знаю, какой ключ должен быть в нее вложен...
   Следователь все еще что-то писал в своей записной книжке. Глянцево - костяной блеск его лысины мешает сосредоточиться. Значит Серый убит. У следователя, видимо, тоже есть подозрения. Серого убили. А я знал, что его убьют и ничего не сделал. Бесполезное, зловещее знание. От него разит мертвечиной. Предсказания сбываются - к этому нельзя привыкнуть. Всякий раз с напряженным ожиданием неизбежного соседствует потаенная мысль - а вдруг на этот раз я ошибся? И я хочу и не хочу этого. Мне жутко и интересно одновременно. Сейчас я стараюсь не подходить к краю колодца. Еще год назад все было по-другому. Его бездонная глубина преследовала меня всюду. Я часами смотрел в его черный зев, вдыхал ледяной воздух пустоты. Свинцовые капли с черного крюка падали в бездну и, казалось, вместе с ними вниз летит моя душа. Желоб каменного стока, ледяная корка на камнях, которыми колодец выложен изнутри, эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами. А тогда это было все, о чем я думал. Я уже знал, что должен прыгнуть в этот колодец, но почему-то говорил себе: "Меня поглотит колодец". Бездна из глубин колодца поднимется и поглотит меня. В этом было желание подавить страх, обмануть себя. Я по пояс свешивался над краем бездны. Я бросал туда мелкие камешки. Иногда я чувствовал толчки холодного воздуха, будто далеко внизу начинал двигаться гигантский поршень. Ледяная крошка, водяная пыль вырывались из каменного жерла и дрожащими каплями оседали на камнях, на металлических частях ворота. Я грезил полетом, Я старался предугадать, что я почувствую, когда ощущение надежной опоры сменится зыбкой упругостью свободного падения. Что будет в его конце - об этом я не думал. Само падение было для меня тем сияющим образом, в блеске которого померкли все другие мысли, чувства, желания. По счастью, мне удалось удержаться на краю. И тогда я понял, что стремление к разрушению, к распаду - основная составляющая Судьбы. Очень легко отдаться свободе падения, лететь туда, куда устремлен вектор хаоса, упиваться саморазрушением, с восторгом наблюдать крушение Внешнего и Внутреннего Мира. Очень легко. Гораздо труднее тупой, жестокой силе противопоставить кропотливое, ежесекундное стремление к организации. Созидать из мертвого хаоса Пустоты мир, пространство и время. И в этом человек равен Богу. С этого момента колодец перестал быть символом мистической предопределенности. Но тайна так и осталась не разгаданной. И это не беспокоит меня. Есть нечто, познав которое нельзя остаться человеком. Колодец - это вход в иные миры, где нет места человеческой сущности.
   - Студент... эй, парень... да-да, в 201-й пришли кого-нибудь, здесь у меня свидетель без сознания, пришли дежурного...
   Голос еле слышен, его суетливая неразборчивость мешает сосредоточиться. А сейчас я должен додумать эту мысль до конца. Это очень важно. Внутренним обостренным зрением я снова и снова охватывал яркий переливающийся образ. Он становился все рельефнее, сияющие грани понятий складывались определенным образом. Голубые искры пронизывали его сверкающее тело. И каждая новая вспышка света, новое гармоническое изменение формы заставляли мое сердце замирать от чувства внутреннего восторга. Еще немного и я смогу познать все!
   - Ну, вот, что это с тобой, парень? Лежи, не поднимайся... Ничего, родным я позвоню... На наркомана не похож...
   Белая лента с квадратными люминесцентными светильниками поплыла надо мной. Боковое зрение зацепило чей-то бледно-голубой халат, марлевые повязки. Значит я в больнице? Везут на каталке. Потолок больничного коридора вспыхивал и снова погружался в полумрак. Сейчас темно, значит через пять секунд вспыхнет мертво-голубой квадрат люминесцентной лампы. Эта определенность чередования света и тьмы успокаивала. Этот мир еще не утратил понятий закономерности. Остановились. Звук открывающихся дверей лифта. Голубой свет сменился на бледно-желтый. В больничном лифте, в отличие от подъездного, не было той агрессивной вони. Пахло формалином и мокрой резиной. Вверх - в реанимацию, вниз - в морг. Лифт остановился. Снова длинный коридор. Он бесконечен. Я здесь уже целую вечность. Я не помню сколько столетий длится мой путь. Зрение пытается уловить неясные знаки на этой бесконечной белой ленте. Это необходимо, чтобы научиться различать прошедшие столетия, складывать их в тысячелетия, заглядывать в глубь времени, думать о будущем.
   - Дыхание отсутствует, зрачки расширены, не реагируют на свет.
   Нет, не могу. Мелкие трещины на потолке, пятна, царапины, стыки бетонных перекрытий - все это случайно, не имеет глубинного алгоритма. Я просто в отчаянье. Поэтому я чувствую тоскливый смертный холод, пробирающийся вдоль позвоночника.
   - Так, раздевайте его... На стол.
   Чего они хотят? Они собираются меня реанимировать. Я умираю? Чушь! Я чувствую, думаю - значит существую. Готовят дефибриллятор. Пора вставать. Зубчатые колеса часового механизма пришли в движение, освобожденная пружина будильника весь напор запасенной энергии выплеснула в звоне и треске утреннего пробуждения. Последний раз, продлевая сон, вяло сократилось разбуженное сердце. И вот оно уже мощно и радостно толкнуло сонную, густую кровь по молодым, упругим артериям. Тепло жизни поднялось из глубины тела, и ощутимей стал утренний холод на теплеющих щеках. Радость пробуждения, сладкое желание поднять руки и потянуться. Все, я проснулся.
   - Эй, Иван, погоди, Не могу понять.
   Женский голос.
   - Пульс и давление нормализуются.
   Открыл глаза. Хмурые серые лица реанимационной бригады.
   - Люди, не надо меня бить электротоком, я еще живой.
   - Помолчи, умник. До нас ему что-нибудь кололи?
   Я зевнул и вдруг почувствовал чугунную тяжесть, будто на грудь положили пару "блинов", культуристских "разновесов". Неужели я все-таки умираю?
   - К чему забивать голову подобной ерундой? Не все ли тебе равно?
   Крысолов поднял свою скрюченную лапу с моей груди. Дышать стало легче. Грязно-серый в пятнах халат с завязками сзади.
   - Ты не рад меня видеть?
   Землистого цвета лицо собралось в многочисленные складки и морщины. Он улыбался.
   - Твое имя Крысолов. Я знаю тебя. Я наблюдаю за тобой. Ты ничего не можешь мне сделать.
   - Все правильно. Но ты мне и не нужен. Твоя главная проблема - ты сам. Берегись зеркала.
   - Это совет?
   - Мой совет - не задавай вопросов. Больше узнаешь.
   - Чего ты хочешь?
   Крысолов опять сморщился, мелкие острые зубы придавали его лицу нечто звериное, жуткое. Голубые огоньки заплясали в его глазах.
   - Скоро мы расстанемся с тобой, мне очень жаль. Эта встреча одна из последних. А сейчас мне нужна капля живой человеческой крови.
   - Прочь, ты не можешь коснуться меня!
   - Неужели?
   Желтый скрюченный палец опустился на мой лоб. Я почувствовал острую жгучую боль. Под закрытыми веками вспыхнули сиреневые пятна, бирюзовые искры закружились, наполняя голову треском и грохотом высоковольтных разрядов. Запах горелой кожи, паленых волос, одуряющий запах озона. Меня что-то подняло в воздух и встряхнуло. Я открыл глаза.
   - Парень, ты что сидишь здесь? На какое время повестка? Я же сказал тебе, в 201-ом никого нет.
   Толстый милиционер с повязкой дежурного. Я ошалело огляделся. Часы в коридоре показывали без двадцати шесть. Послышались шаги, кто-то быстро поднимался по лестнице, пошел по коридору. Дежурный повернулся. По темно-синему сюрреалистическому коридору шел плотный лысоватый человечек.
   - Евгений Петрович, к вам...
   - А, хорошо, заходи.
   Низкий голос не вязался с его пухлым розовым лицом, но я не удивился. Я узнал его. Я был готов.
   - Так.
   Человечек пригладил редкие ворсинки на темени.
   - Итак... Вы знакомы с Серегиным Вячеславом Николаевичем?
   Это было так смешно, что я едва не расхохотался. Следователь удивленно посмотрел на меня.
   - Вы чему смеетесь? Я сказал что-нибудь смешное?
   - Нет.
   Коротышка опять поднял руку, чтобы придать ворсу на голове надлежащее направление, но вдруг передумал.
   - Что - нет?
   - Да, я знаю Серегина. Учились в одном классе. Видел его 16-го сентября часов в пять, в "Джангл". Он меня пригласил. Зачем - не знаю. Он был пьян, скандалил. Я был с ним около двадцати - тридцати минут. Потом я ушел.
   - Дело в том...
   Чтобы подавить приступ смеха я схватился за нос и начал вращать, приминать, поглаживать его.
   - Дело в том, что Серегин подозревается в распространении наркотических средств. Тебе что-нибудь известно об этом?
   "Тебе"- еще одна схожая деталь двух вариантов сна. Но здесь Серый жив. Опять говорю о сумке на пляже, о давнем разговоре, об отстреленной мочке уха, не забываю об американском наследстве. Следователь кивает головой, что-то рисует в толстой записной книжке. Потом он расспрашивает о знакомых- друзьях Серого, о девочках, о его матери, о сестрах. Что слышал, кто сказал. Вот он достал из кармана рубашки сигареты. Глядя мне в глаза размял и закурил. "Говори, студент, говори". Коротышка ведет себя так, будто я сижу по уши в дерьме. Полностью в его власти, расслабленный недоумок. Пустил струю дыма прямо в лицо. "Давай, студент, вспоминай все, что знаешь. Вывернись наизнанку. Докажи мне, что ты хороший, умный парень, с которым приятно разговаривать, у которого и в мыслях нет ничего плохого". А ведь ему безразлично все, что я ему тут рассказываю. И сам я ему безразличен. И Серый с его наркотиками. Ну, поймают они его, осудят, посадят. Пришьют ли его конкуренты, будет ли он дальше торговать своим зельем - для них все едино. Как для мясорубки - кусок мяса или неосторожно оставленный палец. "Я вижу, ты начинаешь умнеть, студент, понимаешь, что я могу с тобой сделать все, что тебе даже и не снилось. Я могу так поломать твою жизнь, что ты потом и жить дальше не захочешь". Пуская клубы дыма следователь медленно заходил по комнате. От зарешеченного окна до сейфа, по диагонали.
   - Какая, говоришь, у Серегина машина?.. А да, уже говорил...
   Зашел сзади. Пыхтит в затылок. Метод нависания. Несанкционированное проникновение в мою личностную зону. Или принюхивается к чему-то. "Нервничаешь, студент, если понадобится, ты еще раз пять будешь мне всю эту ерунду пересказывать". Изображение замерцало, задергалось. Так бывает, когда в проекторе рвется старая кинолента. Кадр сползает набок, идет рывками. И все кончается резким хлопком и ослепительно-белым сиянием экрана. Это сновидение должно закончиться. Сразу и полностью. Обычно, после пробуждения сонные образы исчезают из сознания, уступая место реальности. И механизм разделения работает строго и четко. Но иногда происходит нечто, что на какое-то время удерживает нас в стране Грез. И мы вплываем в реальный мир окруженные аурой сонных видений и ощущений. И реальность окрашивается эмоциями, чувствами сна, зрительные образы сновидений переплетаются с реальными картинками. Происходит завораживающее слияние двух миров. Это соединение зыбко, эфемерно, летуче, как легкая дымка над росистой травой утреннего луга. Еще минута и лучи восходящего солнца растворят этот сказочный полусон в потоках сияющей обновленной жизни. Но в эти минуты наиболее ощутимо, как тонка и, во многом, условна грань между сном и явью. Но сейчас я хочу, чтобы этот сон во сне кончился. Цена за жемчужину становится слишком высокой. Я должен выпрыгнуть из сна. Избавиться от него. За спиной послышался хриплый смешок Крысолова.
   - Нет, дорогой, так просто ты не уйдешь. А все потому, что ты сам не хочешь этого. Ведь здесь тебя никто и ничто не удерживает. Не хочешь, а потому и не можешь.
   - Ты хитер, я буду хитрее. Я разрушу этот сон изнутри. И главное мое оружие - причинно-следственность.
   Фантомы не выносят логики и анализа. Перед собой я увидел огромный лабораторный стол с подставками для пробирок, аналитические весы, бутыли, реторты, колбы. И я понял, что увязаю во сне все больше и больше. Я забыл основные Законы сна. Не сопротивляйся - отдайся силе. Стань ее частью. Я засмеялся и не узнал своего голоса. Я поднял руку и ощупал свое лицо. Прикосновения я не почувствовал, будто ощупываю что-то чужеродное, постороннее. Сухая и жесткая, как смятый пергамент, кожа, редкая щетина на подбородке. Уже понимая, что происходит, я взглянул на свои руки. Скрюченные желтые пальцы с кривыми обломанными ногтями. В глубине комнаты вспыхнул золотой квадрат зеркала. "Я помню то, что должен помнить". Ноги вдруг стали ватными, суставы заледенели и я не смог сделать ни шага. Но зеркало приблизилось настолько, что мне было достаточно встать на носки, чтобы заглянуть в него. Языки пламени заплясали по краям пылающего квадрата. Я изо всех сил тянулся вверх, холодный пот заливал мне глаза, струился между лопатками и я не видел, скорее почувствовал, как нижний край зеркала качнулся и его сияющая поверхность повернулась ко мне. На миг все померкло. Но потом, как бы издалека, через пелену дыма или тумана, я разглядел чье-то лицо. "Я помню!" Оно приближалось, и я напрягал зрение, чтобы рассмотреть его. "Кто-то забыл совет друга". "Я не забыл, я помню". Зеркало приблизилось почти вплотную, но отраженное в его глубине лицо ничего не говорило мне. Это был не я. "Ты забыл!". Крысолов захихикал, потирая руки. Звук от этого был такой, будто на ветру зашелестели сухие дубовые листья. Потом появился еще один звук. Тонкий и тихий, как полет осеннего комара. В зеркале что-то вспыхнуло, языки пламени метнулись, разбрасывая вокруг золотые искры. По гладкой поверхности побежали волны, и тонкая косая трещина с хрустом и шипением пересекла его. Ослепительное голубое пламя молнией скользнуло вдоль раскола и в черном вихре метнувшихся теней я увидел оскаленную звериную личину Крысолова, взлетевшее и медленно опустившееся лезвие топора. Шеей почувствовал его жгучее прикосновение. И ледяной холод, который проник в мое тело вслед за погружающимся металлом. Где-то далеко я услышал звон и скрежет разлетающихся, крутящихся осколков зеркала. "Кто-то говорил мне - бойся зеркала".
   Из разговора со следователем я понял, что Серый жив. Мало того, его разыскивают по какому-то серьезному делу. То ли он убил кого-то, то ли видел кто убил. Но ведь Точильщик вез в тележке его труп. Странно. Объяснение этому, конечно, есть. Просто я еще не знаю всего. У меня сложилось такое впечатление, что ни Серый, ни его дела того лысого следователя и не интересовали. Все ходил вокруг, заглядывал в глаза, принюхивался. Интересно. Я-то ему зачем? Или это моя паранойя? Было уже около восьми. Серый жив - здоров, все что знал - рассказал. Вот опять остановился за спиной. Обернулся - коротышка протянул свои розовые пухлые ручки, водит ладонями над моей головой. Выражение глаз полубезумное, пот выступил на лбу, губы шевелятся. Увидел, что я обернулся, отдернул руки, спрятал их в карманы широких брюк, заходил по комнате, перекатываясь с пятки на носок, будто ничего и не было. Я замолчал. Он тоже. Минуты две ходил. Я уже хотел спросить можно ли мне идти домой. Но он как-то быстро обошел мой стул, сел за стол и в упор, не мигая посмотрел на меня.
   - Ковалеву Марину Павловну знаешь?
   Тонкая льдинка звонко треснула, рассыпая в пустоте остановившегося воздуха чистые звуки падающих осколков. И это мне что-то напомнило. Сердце подкатило к горлу и замерло.
   - Что молчишь, студент? Ковалеву знаешь?
   Зябкий холодок побежал по спине. Заморозил кожу на затылке.
   - Да, знаю.
   Следователь довольно погладил нежную поросль на голове. "Ну, вот, дружок, ты и попался. Смотри, как забегали глазки, трешь веки, касаешься уголков губ, оттягиваешь ворот рубашки. Всего одна секунда, а ты уже не тот, что прежде. Ты - мой. И ты знаешь это".
   - Так, значит знаешь. Хорошо... А что это ты так растерялся? Кому это ты там моргаешь?
   Голос лилипута стал громким и властным. Чтобы казаться выше он привстал из-за стола.
   - Давай, студент, рассказывай. Все что знаешь о ней. Спишь с ней? Не слышу!
   - Да.
   - Давно она колется?
   - Месяца три - четыре.
   - А сам? Воздерживаешься? Травку покуриваешь?.. А этот... Игорь Котов, буровик, с ним ты знаком?
   - Нет.
   - Твоя подружка у него живет? Видишь, студент, я все знаю.
   "Нет, не все, лысый ублюдок".
   - Что ты там бормочешь? Ты хоть понял, что попал в серьезную историю?
   - Какую историю?
   - Убийство с отягчающими.
   - Какое убийство?
   - Ты говори, студент, рассказывай, где надо я тебя поправлю... Давай с самого начала. Где, когда познакомился с гражданкой Ковалевой?
   - Года три назад. Жили рядом.
   - Где она работает-учится?
   - Нигде. Сейчас нигде. Кончила школу в прошлом году.
   - Когда она познакомилась с Котовым?
   - С полгода назад. Около года.
   - А сейчас, перед тем как ответить, подумай.
   Следователь сел на край стола передо мной.
   - Кто убил Ковалевых Павла Артемьевича и Тамару Тимофеевну?
  
  
  
   Ковалевых убили днем, в воскресенье. А в субботу приходила Марина, собрала свои вещи. Сказала, что будет жить у вахтовика и чтобы они не лезли в ее жизнь. Внизу у подъезда в машине ее ждал Котов. Мать, как во сне, помогла дочери уложить в сумку одежду. Думалось, что все это на время. Все образуется. Поживет отдельно, успокоится, обдумает все хорошенько. Но чувство, что происходит что-то страшное, непоправимое, говорило об обратном. Они расстаются навсегда. Нити, связывавшие их долгие годы, рвутся. Пустота холодного отчуждения вошла в уставшее сердце. Отец сидел на кухне, делал вид, что читает газету. Внизу хлопнула дверь машины, темно-зеленая "хонда" отъехала от подъезда и ушла в сторону Московского шоссе. Вечером Тамара Тимофеевна достала из буфета бутылку наливки. Готовила к Новому Году. Поужинали, смотрели по телевизору на агонизирующего ведущего "Угадайки". Утром не спеша собрались и поехали на Семиреченское кладбище. На могилу дочери. Сторож кладбища показал, что видел их около часа пополудни. И что они направлялись вглубь кладбища. Именно там находилась могила Юлии Ковалевой. Больше их никто живыми не видел. Людей в тот день было мало. Да и с дорожки это место не просматривалось, мешали разросшиеся кусты сирени. Нашли их только вечером. Собиратель бутылок наткнулся на их тела. Они лежали рядом, бок о бок. Убийца оттащил их в небольшое углубление между оградками могил и наскоро забросал опавшими листьями. Они были убиты ударами топора по теменной и лобной частям головы. У Тамары Тимофеевны была еще одна рубленая рана в области левой ключицы. Смерть наступила быстро, если не сказать мгновенно. Орудия убийства не нашли. Но все это я узнал потом, много позже. А тогда от ужаса я почти ничего не понимал. У Павла Артемьевича был пропуск на автобазу. По нему их и опознали. Марину нашли, когда она в понедельник пришла домой за оставленными вещами. Шмотки, аудиокассеты, еще какая-то мелочь. К ней я пошел сразу после ментовки. Позвонил, долго никто не открывал. Хотя, с улицы я посмотрел, во всех окнах квартиры горел свет. Потом звякнула цепочка, замок и в ярком прямоугольнике дверного проема появилась она. В глубине квартиры сам с собой разговаривал телевизор, в ванной лилась вода. Радио на кухне рассказывало о новостях предвыборной компании.
   - Заходи...
   - Я все знаю.
   На секунду в ее пьяных глазах появился признак осмысленного интереса. Смешанное чувство страха и гадливости.
   - Что ты знаешь?
   - О твоих родителях.
   Она привалилась спиной к двери шкафа. Расслабленной рукой откинула с лица волосы.
   - Что же ты такое можешь знать?
   Усмешка ее действительно была кривой, губы не слушались. Она была пьяна вдрызг. Я прошел мимо нее в глубь квартиры. Везде горел свет. Даже настольные лампы были включены. Зашел в ванную, закрыл воду. Выключил телевизор. Постоял посреди комнаты, не зная что делать, что говорить. Марина по-прежнему стояла у стены в коридоре. Подошел, закрыл входную дверь. Она подняла опущенную голову.
   - Хочешь выпить?
   Я попытался ее обнять. Она вяло отстранилась с гримасой досады и отвращения.
   - Вот этого не надо. Что ты пришел - утешать меня? Не надо меня утешать. Пусть они здесь где-то, пусть они меня слышат,- она невидящими глазами обвела стены и потолок коридора, - я все равно скажу. Не жалко. Не за чем им было жить. Им давно надо было умереть, вместе со своей дочерью. А я им никто, посторонний человек, поэтому мне не жалко. И не трогай меня,- она скинула мою руку с плеча.
   - Будешь пить - заходи. Нет - проваливай.
   На кухонном столе стояли полбутылки водки и синий пластмассовый стаканчик. Я налил его почти до краев, выпил. Теплая водка обожгла сухое горло. Горячая волна поднялась от живота к груди. Сразу почувствовал, как я устал. Отломил кусок хлеба. Вкус хлебного мякиша пресный, чуть кисловатый - рот наполнился слюной. Я вспомнил запах водки, и легкая тошнота перешла в сильнейшую рвоту. Я едва успел добежать до ванной и вытолкнуть из себя отвратительную смесь беловатой слизи и спирта. Желудок еще пару раз сжался, стараясь освободиться, очиститься, но безрезультатно. Я с утра ничего не ел.
   Вдруг в коридоре что-то лопнуло, с грохотом посыпались осколки стекла. Я выбежал из ванной. Марина стояла опершись окровавленными руками в стену коридора. Тяжелые алые капли падали на желтый линолеум. Кровь на лице, на стенах, на полу. Она стояла согнувшись, ее колотил безудержный истеричный смех. Она посмотрела на меня, икнула и снова замотала головой, вскрикивая и захлебываясь. Осколки стекла хрустели под ногами. "Я помню об этом". Я подбежал к ней, встряхнул ее. Она пьяно отмахнулась, алые капли брызнули на обои. Она хотела что-то сказать, но не могла. Оттолкнулась от стены, покачнулась - страшная, окровавленная, безумная. В блестящих, как стеклянные пуговицы, глазах метнулся дикий ужас. Смех сгибал ее пополам, рвал легкие, раздирал губы. И это был уже не смех. Короткие визгливые вскрики перешли в протяжный звериный вой. Волосы на лбу, черные от крови, слиплись в заломленный петушиный гребень. Подняв над головой окровавленные руки она пошла на меня. Под ее ногами хрустели осколки разбитого зеркала. И я вдруг почувствовал, что ее глазами на меня посмотрела сама Смерть. Я в ужасе отшатнулся, но через секунду наваждение спало и я потащил в ванную сопротивляющуюся Марину. Она кулаками разбила зеркало, поранила лоб. Порезы не глубокие, но многочисленные. Особенно на руках. Промыл, обработал йодом, залепил пластырем. Позвонил тетке. Заохала: " Ах, бегу, ах, бедная, да что же это". Отнес притихшую Марину в ее комнату, положил на кровать. Она лежала закрыв глаза, сложив на груди руки, как покойница. Легкая, сухая, с черными запекшимися губами, с желтыми йодными пятнами на лице и руках. И снова Смерть дохнула на меня. Запах разложения, сладкий запах подбирающейся смерти.
  
  
  
  
   Убийство Марининых родителей потрясло меня. И мысли о том, что я, находясь рядом, не смог определить приближение этого жуткого события, поначалу просто не приходили в голову. Но потом, как будто с чьей-то подсказки, я вспомнил блестящий топор Крысолова. Вспомнил с чувством радостного облегчения. " Ну, вот, видишь!". И вообще, ощущение какого-то детского восторга, балаганной экзальтации не покидали меня недели две после того страшного воскресенья. Я был словно в тумане.
   Ковалевых я знал хорошо. Тетка была знакома с Тамарой Тимофеевной. Не знаю точно, но вроде когда-то давно она с ней жила в одной комнате общежития. Потом тетка вышла замуж, переехала в Пермь. Дружба их распалась. Прошло лет пятнадцать. У тетки муж умер, инсульт. Детей у них не было. Так вот. Она поменяла Пермь на родной Свердловск. И волею случая оказалось, что Тамара Тимофеевна живет в соседнем доме. Прежняя дружба перешла во взаимную симпатию пожилых женщин. А я познакомился с Мариной. Тогда ей было тринадцать лет. Она никогда не была "гадким утенком". И мне, уже открывшему для себя галлюцинаторные миры Набокова, жарко бросилась в глаза золотисто-нежная тонкость ее шеи и рук. Полуденный демон только проснулся. Было еще только раннее утро. И мне оставалось лишь тихо наблюдать. Влажно обмирать по ночам, а днем предаваться внезапной грусти, тоскуя с какой-то неземной нежностью о ее тонком, прозрачном теле.
   На дискотеках, которых почему-то было много в то время, я обнимал хохочущих студенток, пахнущих смесью дезодорантов, пота и фруктовой жвачки. Целовал их влажные прыгающие губы. Бормотал какой-то бред, шалея от доступности и вседозволенности. Круговерть каких-то постоянных вечеринок, развлечений, попоек, любовных приключений продолжалась весь первый и второй курс. Потом это стало как-то надоедать. Да и учеба занимала много времени. Это был период мистических стихов, снобистского увлечения психологией. Я честно отдал этому два года. В это время я писал текстовки банде гаражных музыкантов. Печатался в университетской газетке. Имел четырех подружек. А в Чечне шла война. Политические шакалы грызли друг другу глотки. В универе фашисты устраивали свои сборища. Менты лупили студентов у здания областной администрации. Продавцы наркотиков, почти не прячась, толкали в туалетах и читальных залах свой товар. Экстези уже выходил из моды. Девицы взобрались на копытоподобные танкетки. Пацаны косили от армии. Криминальная хроника превратилась в боевую сводку бандитских разборок. Но это все, "все это"- было другим миром. Потому что сфера моего мира отделила "все это", не давая проникнуть отраве в кровеносную систему внутреннего мира. Я словно колпаком прикрыл себя, свой дом, своих друзей, любимую тетку и, конечно, подрастающую Марину. И вот срок настал. Двери открылись. Карта легла на свое место. Мозаика сложилась. Это была весна, был яркий свет голубого неба. Время хрустящих под ногами льдинок, скрежета трамваев на кольцевых разъездах, насморочной грязи, убийственных сосулек на карнизах домов. Почему все это закончилось так страшно? Сейчас я думаю, а не было ли с самого начала признаков распада, тех мелких пятен, которые ложатся на радужную оболочку наших глаз, обрекая на болезни, увечья, горе, страдания? Не знаю.
  
  
  
   Последний месяц не делал записей. До сих пор в голове крутятся обрывки фраз, напряженные лица следователей. То вдруг нахлынет волна пережитых чувств, и я весь сжимаюсь от обиды и унижения. Все перемешалось. Я благодарен тем, кто с самого начала не считал меня убийцей Ковалевых. Просто у них такая работа - оправдывал я медлительность и тупость следственной системы. Порой мне казалось, что я слышу скрежет и хруст этой ржавой машины. " Они должны проверить все версии",- говорил я себе, сидя на откидных нарах следственного изолятора. Как-то так вышло, что после Котова, которого трясли, наверное, дня три, взялись вдруг за меня. Котов нашел свидетелей. Вот ведь случай! Он был у себя дома, пил пиво, смотрел футбол, он заядлый болельщик. Так вот. Он не только сходу вспомнил когда, на какой минуте, кто забил, кому дали желтую карточку, так его еще десяток людей видел в то воскресенье. Соседи по лоджии видели, как он курил. Бабки у подъезда - как он выходил купить хлеб и пиво. Киоскерша - как он купил четыре бутылки " Балтики" и сигареты. Хозяин собачки ( ризеншнауцер) вспомнил, как разговаривал с ним. И так целый день. Я же был в университете. С утра до вечера просидел в библиотеке. Не помню, чтобы я видел кого-то из знакомых. И меня никто не вспомнил. В столовую не ходил, не было денег, читал, готовился к зачету, грыз сушки. Есть у меня в библиотеке любимое место, за витринами книжной выставки, в углу у окна. За окном двор университета. Снаружи это солидное послевоенной постройки здание, с колоннами, фронтоном, с золотыми буквами, с бронзовой фигурой революционного деятеля, чье имя он носил когда-то. А сзади - ободранные красные кирпичные стены, разросшиеся кусты акации и сирени, полигон электротехнического факультета с колоннами фарфоровых изоляторов, с черными от технической грязи трансформаторами. Там я и просидел весь день. Сушки в животе разбухли и, чтобы не погибнуть от обезвоживания, я иногда прикладывался к бутылке с пепси. Утром взял книги, вечером сдал. Девчонка-библиотекарь вроде бы меня вспомнила. Но что я делал с 9 утра до 17, когда я сдал книги и пошел проветрить свои в конец отупевшие мозги? Пошел вниз по проспекту, свернул к Суворовскому училищу. Шел по лужам, выстланным желтыми березовыми листьями. Радовался жалкому осеннему теплу, новым ботинкам, которые начистил водоотталкивающим кремом и они, от хождения по лужам, покрылись ртутными шариками свернувшейся влаги. Жаркий мех куртки заставил меня остановиться, расстегнуться и закурить. "Что вы делали с 17-00 до 19-00 ?" Да ничего не делал! Сидел, глазел на студенток, катающихся на роликах, слушал городские звуки, наблюдал, как красный солнечный шар погружается в тело темно-синей тучи. Сразу стало холодно. Подул пронизывающий ветерок. И я понял, что капитально промерз. Поднялся и пошел на трамвайную остановку. Именно в то время, когда я был в библиотеке, на Семиреченском кладбище убивали Ковалевых. Уже потом, на допросах я вспомнил топор Крысолова, его предостережения. Конечно, ничего такого я вслух не говорил. Вспомнил его хитрые глазки, пустые, ускользающие, вспомнил блеск вознесенного лезвия. Что-то связывало Крысолова с этим убийством. Может единственным связующим звеном был я сам? В один из тягостных вечеров я додумался до того, что решил будто это я навел Крысолова на стариков Ковалевых. Самого Крысолова, у меня не было в этом никаких сомнений, я воспринимал не иначе, как реальную и страшную силу. Он был в дневном мире, более того, он убивал в нем. Следователь Коротков, или Коробков, не знаю как правильно, он единственный учуял мое внутреннее смятение, этот потусторонний экзотерический душок. Он понял, что я просто парализован страхом. Поэтому-то он в меня и вцепился. Все перемешалось. В расслоения реальности проникли образы Ночного мира, иногда целые образные блоки. Сопрягаясь таким образом с дневными ощущениями они и синтезировали внереальных уродов. Только этим я объясняю появление Днем Крысолова, Точильщика и весь этот полубред с реанимацией. И еще я подумал, что пришел срок расплаты. Нельзя безнаказанно проникать в мир потустороннего. Есть нечто несовместимое с этим реальным миром, то что запретно. Прикосновение к нему рождает отторжение. Лишь тонкий слой на границе раздела, подобно молекулам пара между водой и воздухом, когда не разобрать где жидкость, а где уже газ. Именно в этом тончайшем слое я попытался выстроить свою империю. "Анна, сестра моя Анна"- меня сгубило грубое любопытство. Подземный толчок на дне океана у побережья обернулся стометровым водяным драконом. Но страшная пустота залила душу, когда я вдруг понял, что изначально был готов к этому. Более того - хотел этого. Нечто жуткое должно было случиться. За все надо платить. И это вселенский закон равновесия. Тончайшая энергетика Ночного Мира в реальном мире вскормила лютого оборотня. Лифтер окреп, он пресыщен страхом своих жертв. Голоса с Темной Стороны больше не издеваются над ним. Он упивается своим величием, своей властью над стадом глупых людей, снующих по улицам его города. Иногда ночью он выключает свет. И когда в глазах перестают кружиться розовые пятна, он видит под собой поток переливающихся огней ночного проспекта, подсвеченные дома на набережной, рубиновые гирлянды сигнальных огней на телебашне. Он простирает над всем этим свои когтистые руки. И подобно огромному нетопырю взмывает в холодную пустоту ночного неба. "Как я велик!" Кожистые перепонки покрыты редкой рыжей щетиной. Густой от холода воздух упруго обтекает предплечья и срывается с концов крыльев. Он чувствует силу и власть. В его горящих зеленых глазах рождаются молнии. Он взглядом пронзает бетонную скорлупу многоэтажных домов. И чувствует, как вздрагивают во сне от леденящего ужаса ничтожные человеческие существа.
  
  
  
   Когда сейчас я пытаюсь вспомнить то, что я делал, о чем думал тогда в камере. Не могу описать подробно. Будто все это было не со мной. В памяти остались отдельные картинки. И вдруг, как из колодца, всплывет какая-нибудь фраза, звук. Не помню, чем меня там кормили. В камере кроме меня были еще люди, не помню их лиц. Комната, где меня допрашивали, была в другом здании. И то, что меня переводили, вспоминается по смене теплого вонючего воздуха камеры на холодный, почти ледяной, воздух галереи, и тяжелый застойный воздух комнаты с пыльным решетчатым окном, длинным столом и тремя стульями. Помню, что на столе всегда горела лампа. Короткова помню смутно. Низкий, плотный, лысый. А голос его помню хорошо. Густой, какой-то нарочито акцентированный, чем-то напоминающий оперный речитатив. И весь он - в движениях, в позах, его подвижное лицо, с какой-то вычурной мимикой - все это было со словом "слишком".
   Допрос он начинал плаксивым голосом обиженного подростка. Вопросов не помню. Где? Когда? Кого видел? Что делал? Для него это была разминка, поиск повода для перехода в следующее состояние - обвинительная речь оперного баритона. Ее начало можно было определить по словам: "Ты думал, что я никогда об этом не узнаю...". Потом следовала минута свирепой ярости. Он вдруг замирал надо мной, шумно выпуская воздух через волосатые ноздри, расширял свои кукольные глазки. Оказывал "давление". После этого, считая, что я нахожусь в состоянии каталепсии, транса, анабиоза или еще там чего, начинал вращать растопыренными короткими пальцами над моей головой. И если поначалу он как бы стеснялся это делать, то теперь, уверовав, что я - точно его клиент, крутил руками уже не обращая на меня внимания. Две минуты по часовой, две - против. Затем спрашивал трагическим шепотом: "Это ты убил Ковалевых?.. Зачем?". Он почти умолял меня:
   - Ну, не ты, то кто?
   Пауза
   - Ведь тебе что-то известно. Известно, я чувствую - ты что-то скрываешь от меня... Ты думаешь, я никогда не узнаю, а я узнаю. Ты сам мне все расскажешь... Смотри мне в глаза, я это вижу на дне твоих глаз.
   Он грубо хватал меня за подбородок своими толстыми короткими пальцами и поднимал голову вверх. И я видел голую лампу под потолком, сонных мух, ползающих по ее витому шнуру. Видел черные волосы в широких ноздрях его приплюснутого носа.
   -Тебе некого бояться. Не бойся меня, студент. Расскажи мне все, все что знаешь...
   Итак в течение часа. Затем заключительный номер его программы. Вялые осенние мухи бились о муть грязного стекла. Коротков медленно отступал, Расслабленно опускался на скрипящий расшатанный стул, откидывался и закрывал глаза рукой.
   - Студент, я вижу - тебе что-то известно. И это что-то не дает тебе покоя. Расскажи мне и тебе станет легче. Поверь мне. Я занимался этим делом, когда тебя еще не было на свете. И не такие, как ты,- он шевелил пальцами с гримасой вялого отвращения,- ломались и рассказывали самое сокровенное. Доверься мне, я единственный, кто тебе поверит.
   Он смотрел себе под ноги и, казалось, засыпал. Губы его еле шевелились. Но я уже знал, что за этим последует. Коротков проделывал это изо дня в день. Он вдруг, как бы к слову, начинал рассказывать истории из своего детства. Как маленьким мальчиком он со своим отцом ходил в весенний лес за березовым соком. Они привязывали стеклянные бутылки на стволы деревьев, и сок из надрезов по марлевым жгутам стекал в узкие горлышки. Как сок наполнял бутыли, как они пили его. Светило солнце. Летали проснувшиеся насекомые. Слышалось пение птиц, эхом отзывавшееся в еще пустом, гулком лесу. Редкая травка зелеными стрелками протыкала мокрый слой прелых прошлогодних листьев. И жизнь продолжалась. Она перетекала по корням берез к их стволам. По невидимым капиллярам поднималась выше, толкая изнутри набухшие почки, заставляя разворачиваться маленькие, зеленые, остро пахнущие листочки. Все продолжалось и жизнь торжествовала. Сок стекал в бутыли. Капли падали. Мутноватая жидкость искрилась и переливалась расплавленным перламутром. Он рассказывал это, пододвигаясь все ближе и ближе. И через несколько минут оказывалось, что его губы почти касаются моего уха. И тут он начинал орать:
   - Мерзавец, негодяй, подлая тварь, я заставлю тебя рассказать все, что ты знаешь!
   Из ящика стола появлялась толстая деревянная линейка и он начинал колотить ею по столу передо мной.
   - Подними голову, выродок, отвечай, кто убил Ковалевых!? Я заставлю тебя говорить!
   Затем он аккуратно убирал линейку в стол, садился на стул, доставал большой клетчатый платок, шумно и ловко высмаркивался, вытирал губы, складывал его и прятал на дно бокового кармана своего пиджака. Снова открывалась папка с "моим делом", оформлялся протокол, Задавались вопросы типа: сколько времени я обычно проводил в университете, где готовился к лекциям, каким транспортом добирался до универа, ну и т.д. Затем он давил кнопку звонка и вошедший охранник уводил меня в камеру.
  
  
  
   Вчера снова появился Стрелок. Он сидел на холодной длинной скамье под козырьком ипподрома. По серому кругу бегали разогревающиеся рысаки. Крики жокеев, тренеров, блеск спиц, изогнутые, откинувшиеся тела в легких двухколесных повозках. Свист стеков, глухой топот копыт, фырканье лошадей. Стрелок сидел засунув руки в карманы, немного наклонившись вперед. Я решил не будить его. Не знаю как, но течение времени чувствуется и здесь. Скорее всего, оно ничего общего не имеет с реальным временем. Видимо, это неосознанное стремление соотнести последовательность событий с какой-либо временной шкалой. Я много раз замечал, что в Ночном Мире за пару минут может случиться столько такого, что один пересказ займет полдня. Во Сне время изменчиво, неуловимо, то оно накатывает со скоростью ночного экспресса, то начинает петлять и спотыкаться, скручиваясь в упругие спирали. Бывает и так, что причины и следствия в событийной цепи замыкаются сами на себя, конец переходит в начало и, проскочив несколько кругов, вдруг понимаешь, что ты неожиданно завис. Раньше мне казалось, что в этом есть некий знак, указание обратить на происходящее внимание. Хранитель ничего не делает "просто так". Но потом я начал понимать, что в Ночном Мире нет понятия времени. Поэтому-то оно во сне означается толщиной и длиной. Как пример: толстое стекло - долгие страхи, широкая полоса леса - жизненные трудности, препятствия в течение долгого времени. Хранитель не чувствует времени. Ведь сон снится весь, сразу и только яркость и детальность прорисовки создают иллюзию последовательности. Подобно тому, как в луче фонаря ночного посетителя антикварного магазина появляются четкие силуэты бронзовых статуэток, каминных часов, цветные ковры и темное золото икон, так и ночные образы высвечиваются один за другим в едином хороводе сна. Все это уже есть. Хранитель делает их видимыми, воспринимаемыми. И ткань сна вяжется сразу с начала и конца. Случается, что петли наезжают друг на друга. Ткань сборит, стягивается и спящий попадает во " временную петлю". Похоже, и в этот раз я безнадежно завис. Стрелок сидел в позе воскового манекена, лошади обреченно буйствовали в бесконечном круговращении. Я зацепился за звук стартового выстрела и "сошел с круга". Иначе я рисковал так ничего и не узнать о Стрелке. А не встречал я его уже давно. Стрелок поднял голову и я понял, что он изменился. Неожиданно пришло желание заговорить с ним. Я бы спросил его:
   - Как дела?
   Он бы ответил:
   - Да, так, хреново. В общем, нормально.
   - Кого на этот раз ты выслеживаешь?
   - Да я и сам не знаю, то ли я охотник, то ли охотятся на меня. Сейчас вот - место выбираю, да отходы готовлю. Клиент - так, мелочь какая-то.
   Вот такой разговор. "Осень наемного убийцы". Желтая полоска березовой аллеи на другой стороне ипподрома прогнулась под напором атлантического циклона, пахнуло сыростью, осенним прелым листом и этой горьковатой усталостью природы, которая исподволь отравляет сознание, лишая сил и умения жить не умирая. Ранение, которое поначалу казалось пустяковым, ночью проявилось жестоким ознобом. Промозглый холод осеннего леса через пулевое отверстие высосал последние силы. Понимая, что на трассе и на железной дороге его будут искать в первую очередь, Стрелок наудачу шел километров десять по старым вырубам, вышел на лесовозную дорогу. Там, стараясь сохранить последние крохи тепла, забрался в стог сена. Острая дергающая боль в руке не давала ему забыться, но усталость, молодость и то, что он начал согреваться, взяли свое и он уснул. Что ему снилось не берусь даже предположить. Хотя фантазия сразу ухватилась за возможность сырых версий и фантастических догадок. А что же это - сон во сне? Видения видений. Мне снится наемный убийца, которому снится птица. Той птице приснилось море, за морем хрустальные горы. Как на рентгеновском снимке я видел внутри стога зародыш человеческого существа. Розовые перепонки век прикрывали бессмысленные голубые глаза, лишенные черноты зрачка, возможности посмотреть внутрь себя, познать себя. Стрелок хотел жить. Жить любой ценой. Обычная осторожность достигла остроты звериного чутья. В этой смертельной игре победитель получал жизнь. Стрелок любил ощущать жизнь, любил шум крови в ушах, знобящее чувство опасности, любил усталость и голод, как доказательство того, что он еще жив. Когда он убивал другого, было ли в этом стремление еще раз доказать себе, что он снова жив? Не знаю. Хотя, предполагаю, он старался думать обо всем этом, как о работе - ничего личного. Мне платят - я делаю. Но верно также и то, что насколько он не ценил чужую жизнь, настолько же дорожил своей.
   Утром его разбудил шум лесовоза. Еще не зная, что он скажет водителю, как себя тот поведет, он уже бежал к машине. Хмурый бородатый мужик с помятым рябым лицом.
   - Помоги, земляк, ты на базу? Возьми, отстал, заблудился.
   - Садись, ноги только оскреби, вон грязи налипло.
   Через день молодой лейтенант будет допытываться у водителя: что говорил попутчик, как был одет, где сошел, куда собирался идти.
   - А что он сделал?
   - Да, в Сторожевом двоих наших убил. Так что тебе, можно сказать, повезло, Живой остался.
   " Да что я, - дня через три вспоминал произошедшее бородач, крутя тяжелую баранку ревущего лесовоза,- я ему поперек дороги не стоял". И привычной рукой трогал рукоять обреза, завернутого в тряпье под сиденьем слева. "А места здесь, конечно, глухие. Это верно".
  
  
  
   В изоляторе я капитально простыл. Так, что неделя проведенная там, для меня обернулась двумя неделями больницы и еще двумя - койки дома. Выпустили меня быстро и сразу. Подписал бумаги, получил по описи вещи. Коробкова или Короткова не видел. Да и не особенно хотелось. "Ты, студент, сам виноват, нечего было умничать, прикидываться. У нас здесь, студент, шуток не понимают". Затем он замолчал, глядя куда-то сквозь меня:
   - А то, что ты скрыл от меня... смотри, тебе с этим жить.
   Его глаза почти увлажнились. Если бы не его манера переигрывать, то можно было подумать, что говорил он со мной вполне искренне. А дальше произошло совсем уж странное:
   - Я ведь знаю того продавца "Гербалайфа".
   И он с прежней силой, с прежней злостью посмотрел на меня.
   - Какого продавца?
   Промямлил я и, еще не договорив, вспомнил. И пока я на грани паники боролся со своим замешательством, изо всех сил стараясь не выдать себя, Коротков отвернулся, пригладил ворс на темени, поиграл толстыми пальцами. Может это был один из его приемов? Скорее всего, он рылся в моем компьютере. Нашел записи о Крысолове и теперь старается дожать меня. И ему это почти удалось. Когда я это понял, меня охватила злость, почти ярость. Жирный недоумок вдруг решил, что может копаться в моей голове, как в собственном кармане. Но как он открыл мою записную книжку? Без "комбинации" она не откроется, хотя, если задаться целью... Не могу поверить, что этот толстяк пересмотрел все мои дискеты. То, что он перебрал бумаги в столе, перетряхнул книги, перерыл мои рубашки (нет ли на них пятен крови?), залез на антресоли, где лежит всякий спорт-хлам, переворошил теткину рухлядь на балконе, что он, наконец-то, нашел тот, необходимый ему топор, но что он часами сидит перед монитором и разбирается с учебными программами, читает мою последнюю курсовую работу по филологии, играет в мои "игрушки" или ломает код моей записной книжки, этого я не могу себе представить. Я его недооценивал? Я ничего о нем не знаю. Вообще, месяц прошел под знаком общего отупения. Я был просто уничтожен этой смертью, арестом, всеми этими делами с Марининым заявлением. Было ощущение, что из головы откачали ее содержимое и сосущая вакуумная пустота тянет куда-то вверх легкие, сердце. И это состояние полной апатии с одной стороны помогло справиться со стрессовой нагрузкой, с другой - лишило способности понимать и действовать.
   Топор нашли не сразу. Может быть сперва не знали, что искать, а через день пришли утром, сразу на балкон - и вот топор уже приобщен к делу, как орудие убийства. Я, конечно, не знаток всех этих оперативно-следственных дел, но, мне кажется, реально, если преступления раскрывают, то, как правило, по "горячим следам". А там, где необходим анализ фактов, целенаправленный поиск заменяют тотальной проверкой - может кто и попадется. Действуют методом пересекающихся множеств. Кто "знал", кто "видел" и кто "был в это время на это этом месте". Множества пересеклись, круг сузился. Вычислили тех, "кому выгодно" и тех, "кто привлекался", ну и так далее. Поэтому заказные убийства так трудно раскрываются. Множество тех, "кому выгодно" очень велико и неуязвимо в силу поминутного алиби, а среди тех, "кто видел" и "знал" или даже тех, "кто мог что-то знать" случается эпидемия со смертельным исходом. Исполнитель, если это профессионал, уже далеко. Если это "одноразовый киллер" - где-нибудь на дне придорожного озерца или еще в каком-нибудь тихом неприметном месте. Вот и сейчас, придумали более менее правдоподобную версию и подгоняют под нее все и всех. Кому нужна смерть пожилых супругов? Кому они мешали? Менты сработали обычно и примитивно. Все дело в их квартире! Двухкомнатной, со смежными комнатами, с совмещенным санузлом. Квартира отошла Марине. Тряхнули ее. То, что она наркоманка они, кажется, сразу узнали, но за одно только это уже не сажают. Начали ее обрабатывать. Я не знаю точно, но, видимо, вопрос был такой: "А не подозреваете ли вы кого-нибудь?". Почему Марина назвала меня? Почему ответственность за смерть родителей она возложила на меня? Одни вопросы.
   Да, этот топорик был на балконе всегда. Иногда тетка просила разрубить курицу или мясо на рагу. Туристский топорик, с пластмассовой рукояткой. Вот тут-то и припомнился им классик, проходимый по школьной программе. Всплыл в памяти образ студента с топором. Студент есть, топор есть, преступление есть. Дело за наказанием.
   Крысолов предупреждал меня, Точильщик указывал путь. Вчера снилась вода, сочащаяся из стен. Струи воды по стене. Нащупываю пальцами щель, она не глубокая, но я чувствую напор холодных струй, стараюсь проникнуть по водоносному каналу к его истокам. Руками я не могу прикрыть трещины. Вода сочится сквозь пальцы, руки немеют от холода. Меня охватывает отчаяние. Предупреждение Хранителя более чем ясное. Вода из стен - незащищенность, проникновение, угроза неожиданного нападения, ослабление волевой сферы. И разве я сам не чувствую разлада внутри себя? Тоскливое ожидание прихода ночи. Инертная, холодная трясина безысходности. И я погружаюсь все глубже и глубже.
   Адреналин бурлит в крови и ты добиваешь укусившего тебя гада. Вроде все хорошо. Но вот уже в сердце проникает неодолимая усталость, тело цепенеет и ты немеющими губами пытаешься что-то прошептать. Воздуха не хватает, сознание меркнет и тебя накрывает огненный вал отравления.
   Хранитель отвернулся от меня? Я, разрушая внутренние связи, предаю его? Что бы не случилось. Навсегда. Это ли поможет мне выжить? Только это.
   - Какого продавца?
   Коробков наклонил голову набок, как высматривающий короеда дятел.
   - Того.
   Он ребром ладони легко ударил себя по шее под правым ухом.
   - С топориком.
   - Хотите, чтобы я ответил - спросите конкретнее.
   Коротышка надул розовые щеки и задвигал губами в сердитой пантомиме сосредоточенности.
   - Студент, я не знаю, что ты там думаешь внутри своей головы, но хочу сказать. Ты в большой беде.
   - Не понимаю, о чем это вы.
   - Все ты понимаешь.
   Коротков покрутил растопыренными пальцами у меня перед лицом, будто проверяя, сохранил ли я зрение.
   - Я знаю тебя, я за тобой наблюдаю.
   Мантрическая форма окончания еще более уверила меня в том, что записную книжку открыли.
   - Ты переоценил свои силы, ты выпустил демона. И он рядом, он сожрет тебя.
   Коробков смотрел мне прямо в глаза, он был спокоен, даже задумчив. И я впервые увидел, что глаза у него зеленые с белесой агатовой поволокой, живые, блестящие глаза астрального охотника. Воздух вокруг его головы уплотнился, тонкие искрящиеся нити сплелись за его плечами в ослепительно- белый круг. Я видел, как вышедшие из его ладоней голубые лучи плавными дугами пересеклись над его головой. Мир изменился, пространство вокруг него вспыхнуло и померкло, неуловимо, но явственно я почувствовал, что сам воздух приобрел кристальную прочность. Сквозь льдистую поверхность я видел светящийся силуэт охотника. Он смотрел на меня из другого мира. Между нами была бездна. Не знаю почему, но мне стало легче. Что-то вдруг разрушило ледяной затор и мутная темная вода, только что грозившая накрыть меня с головой, с яростным ревом устремилась по расчищенному руслу.
   - Спасибо.
   Видимо то, как я это сказал, озадачило Коробкова. Он удивленно вытаращил глазки-пуговицы, дернул пухлой щекой.
   - Тебе у нас понравилось? Или нет - рад, что выбрался отсюда?
   - Если хотите, я расскажу о...
   Внутри что-то сжалось от восторга и страха.
   - О продавце " Гербалайфа".
   - Какого "Гербалайфа"?
   Сцена повторилась с точностью до наоборот. Коротков переспросил:
   - Какого "Гербалайфа", студент? Опять мудришь?
   Неужели все опять повторяется? И выхода нет?
  
  
  
   Прошедшие две ночи Лифтер провел в ожидании полнолуния. Он знал, что это случится, но полной уверенности не было. Если не будет полной луны, не будет и Энергии. Энергию дает Ум. Ум приходит из пустоты. Он почти неслышно садится сзади на плечи и только легкая щекотливая дрожь выдает его присутствие. По тончайшим каналам, идущим от затылка к темени, он проникает в черепную коробку. Затем происходит легкая борьба и Ум, как более сильный и агрессивный, захватывает "кнопку". Лифтер почти не сопротивляется. Опыт подсказывает ему - сопротивление бесполезно, Ум все равно добьется своего. Но если будешь упорствовать - наказание неизбежно. Он может заставить смеяться или плакать на улице или в трамвае и все будут считать его сумасшедшим.
   Первое время Ум не был таким. Он был добр с Лифтером. Он говорил: "Ты одинок - поэтому я твой друг. Я буду заботиться о тебе". И в самом деле. Чтобы не случилось, Ум всегда приходил на помощь. Даст совет или подскажет нужное слово. "Ум, я не могу заснуть!" "Я твой друг, я дам тебе сон". И веки наливались теплой тяжестью, тело растворялось в неге и покое. Ум говорил, что надо делать, чтобы люди не узнали о слабости Лифтера. Потом Ум изменился. Он все чаще стал кричать на него. Называл всякими обидными словами: " тетка, слякоть, слизняк", " Ну-ка ты, пакость". Ум кричал на него и Лифтер боялся, что окружающие это услышат. Иногда, чтобы доказать ему свою власть, Ум "делал ему испытания". Он говорил: "Ну-ка ты, пакость, сейчас ты поднимешь руки локтями вверх! Сопротивляйся мне, ну! Сопротивляйся! Слабак, тряпка, скорее суй руки в карманы! Сопротивляйся! Нет, не успел, видишь, руки твои крюки, опять вверх полезли". Судорожно напрягаясь, Лифтер закатывал глаза и изо всех сил старался удержать поднимающиеся руки. Какая-то невидимая сила выворачивала суставы, отдирала пальцы от одежды и тянула локти вверх. Лифтер мычал от боли и стыда. "Только посмей мне зареветь, заставлю ходить по проводам". От ужаса волосы на затылке Лифтера встают дыбом. Дважды Ум заставлял его " ходить по проводам". Было такое чувство, будто тысячи маленьких злых электронов, сидящих внутри проводов, подобно стае голодных муравьев прогрызли подошвы его ботинок и вцепились в ступни. Но самое ужасное было потом, когда они прокололи кожу и по кровеносным сосудам устремились вглубь его тела. Было чувство, будто тело вдруг наполнилось кипятком. Тысячи злобных тварей грызли его изнутри. Лифтер кричал, катался по земле, плевался, стараясь освободиться от маленьких злых чертей. Из глаз сыпались искры, слезы разъедали веки, каждый сустав, каждый позвонок был атакован насекомыми. И когда казалось, что наступает полный хаос и он растекается в месиво кипящей плоти, наступала тишина. Боль проходила и только тело гудело и потрескивало.
   Ум приходил, когда хотел, так же внезапно исчезал. Так продолжалось долго, полгода или даже год. Лифтер потер вспотевшие от страха руки. "Да-да, это случилось ровно год... Случилось - год". Сам Лифтер не умел красиво и долго говорить. Мысли путались. Слова налезали друг на друга. И он, чувствуя свое косноязычие, не пытался высказывать свои мысли вслух. Другое дело, когда в голове был Ум. Он ловко в нужный момент давил " кнопку" и слова сами собой сыпались с языка. Лифтер видел, что в такие моменты все просто поражены его красноречием. Даже "ненавистные твари" смотрят на него с интересом. Ум подсказывал, как сидеть, советовал, где сделать паузу, где улыбнуться. Ум знал и умел. И Лифтер чувствовал себя на вершине счастья. В такие минуты он был готов простить Уму все. И его грубость, и его высокомерие. И даже себя Лифтер не считал неудачником. Разве сам он не заслуживает восхищения?! Да, он велик! Его все любят, все уважают. Его, а не того, кто сидит в голове. Такой настрой не понравился Уму. Тогда-то он и заставил Лифтера в первый раз ходить по проводам.
   И вот недавно Ум пришел и сказал: "Ты, пакость, теперь я буду владеть твоим телом, а ты убирайся вон". Лифтер попробовал возразить: " А я, куда я-то денусь?". "Ступай к электронам в провода". "Я не хочу, я боюсь их!". "Ну, ты, плаксивая баба, заткнись!" Лифтер тихо присел в угол и заснул. Утром, нет, было темно, значит ночью, Ум сказал: "Я не справедлив к тебе, ты дашь тело, а я дам тебе энергию" И Лифтер сразу все понял. Ведь это лучшее, о чем он мог мечтать! Да, ему нужна только энергия. С энергией он станет другим человеком, нет! Он станет сверхчеловеком! Он станет сильнее, умнее, он сможет летать. И все остальные будут трепетать перед ним! А "ненавистные твари", которые только и ждут повода выказать ему свое презрение, унизить его, обозвать, даже они будут смотреть на него с вожделением. И Лифтер согласился.
   Ум давал ему энергию малыми дозами. В первый раз Лифтер ничего не почувствовал и сомнение завладело им. Неужели Ум обманул его? Но Ум опять стал добрым и тактичным. Он объяснил Лифтеру, что его организм перерождается, а для этого необходимо время. Теперь Лифтер целыми днями в полудреме лежал на диване, прислушиваясь к изменениям, происходящим внутри. Иногда раздевался и рассматривал свое тело. На работу в фирме времени не хватало. Лифтер уволился. Ум нашел ему место ночного сторожа. Ночью Лифтер выходил на территорию автобазы и, если не было облаков, с упоением разглядывал голубую планету. Луна притягивала его, ее синие лучи через отверстия глаз проникали в душу. Даже если небо закрывали тучи, он каким-то чутьем угадывал, в какой его части скрывается голубое светило. Ум не обманул его. Лифтер чувствовал изменения. Он стал будто бы выше и шире в плечах, руки стали длиннее, почти до колен. Постоянная плаксивая гримаса сменилась выражением значимости и силы. Нос приплюснулся, крылья носа приобрели хищные очертания. Взгляд его стал жестким, уверенным, спокойным. Он заметно облысел, волосы исчезли не только на голове, но и на груди, на руках.
   "Ну, вот. Пришло время почувствовать Энергию в полной мере. Сегодня полнолуние, ты видишь, я держу слово, сдержи свое и ты. Я получаю тело, ты - Энергию". Когда Ум забрался в его голову и завладел телом, он оставался внутри. Но теперь он не испытывал ни страха, ни обиды. Лифтер спокойно наблюдал, как его тело движется, выполняя команды Ума. Он покидал свое тело, как змея - старую кожу, как нож - ножны. Неотвратимо, бесповоротно, без сожаления. В первое мгновение вне тела он вдруг почувствовал, что его сущность, ранее ограниченная телом, теперь, не имея оболочки, стремительно расширяется. Но в следующий момент она так же быстро сжалась. Это было приятно. Уже давно Лифтер не испытывал ничего подобного. Он видел свое тело, видел Ум внутри головы. И Ум сказал: "Возьми Энергию полнолуния, она твоя". И тонкая сладостная боль пронзила его. Словно упругая, не толще волоса, огненная нить обвила, рассекая его на части. Темная сила оторвала от земли и бросила в холодное ночное небо. Глаза Лифтера открылись. Он видел все. Далеко внизу маленькими мерцающими букашками по улицам ночного города ползли машины, темные коробки домов были усеяны светящимися точками окон. Лифтер раскинул руки и плотные потоки воздуха подняли его еще выше. Над собой он видел бледно-голубые звездные дыры. Луна, холодный сгусток голубого огня, теперь занимала полнеба. И это радовало Лифтера. Что там внизу - не различить. Все земное стало мелким, незначительным, ничтожным. Даже Ум в его теле не интересовал его. Он уже забыл о нем. Он был спокоен и уверен.
  
  
  
   Как-то за всеми этими делами совсем забыл о Сером. Помню, Коробков о нем расспрашивал. И Точильщик выкатил его на тележке. Тогда я совсем поверил в то, что Судьба настигла свою жертву. И мои предостережения не помогли. Я так был в этом уверен, что в первое мгновение решил - День перешел в Ночь, я не заметил " перехода". Дух "покойника" появился из-за колонны станции метро. Автоматически пальцы сложились в три замкнутых кольца. Я не хотел контакта с ним. Я не был готов к нему. Появление духа, если ты специально не искал встречи с ним, не обещает ничего хорошего. Это, как правило, вестник несчастья, знак беды, величина, засланная в Ночной Мир с целью повлиять на Судьбу сновидца. Но этот дух был слишком самоуверен и краснощек для покойника.
   - Ну, вот мы и встретились.
   - Здорово...
   То, что мои предсказанья не сбылись и Серый вполне здоров, породило легкое чувство вины, зря напугал человека. А то, что он все-таки жив - чувство досады. Неужели я ошибся?
   - Ты не рад меня видеть?
   Серый наклонил набок круглую голову.
   - А я тебя очень рад. Пойдем, покатаемся.
   Мы вышли на улицу. Подъехал черный " мицубиши паджеро". Сели на заднее сиденье. С одной стороны от меня сидел здоровый парень в "косухе", с другой - Серый. Того в "косухе" я сразу узнал, недавно видел с Мариной у дома Котова. На переднем - еще один, прыщавый. Лицо в багрово-синих пятнах, за ушами, вся шея. Водила всю дорогу молчал, как будто ему до всего этого и дела нет. Отвез - привез. Начал Серый:
   - Санек, это тот самый...
   Санек посмотрел на меня равнодушно, мельком и снова отвернулся к окну. Прыщавый довольно хмыкнул, что-то поправляя под курткой. Машина тронулась и мы поехали вниз по проспекту Металлургов. Серый откинулся на сиденье, достал сигареты. Прикурил. Дым не спеша подплывал к приопущенному стеклу и с шипением вытягивался наружу.
   - Я слышал, ты пенсионеров пришил...
   - Нет, на этот раз не я.
   Надо сказать, что если Серый хотел меня напугать, то это у него получилось. Вдруг решил, что меня везут, чтобы где-нибудь шлепнуть. Сердце колотилось так, что я чувствовал его биение даже где-то в горле. В ушах стоял какой-то гул, глухой, как сквозь подушку. Во рту пересохло, с ужасом я почувствовал, что меня сейчас вырвет. Сидел сцепив пальцы между коленями. Серый понимающе подмигнул. Вижу, как тебе страшно, но хорошо, что не подаешь виду. "Может все и обойдется?"- пронеслось в голове.
   - А у меня неприятности... Из-за тебя.
   - Какие неприятности...
   Я не успел договорить, как парень в "косухе" локтем ударил меня в переносицу. В голове будто взорвалась хлопушка, что-то хрустнуло, перевернулось. В глазах потемнело и только потом я почувствовал дикую боль. Это первоначальное ощущение боли было таким сильным, что последующие удары по голове, по шее, по спине я почти не чувствовал. Кто-то схватил меня за волосы и начал оттягивать голову назад. В глазах все вертелось, я опустил руки, которыми прикрывал лицо. Из носа надулся и лопнул кровавый пузырь. Санек так же равнодушно смотрел на меня, вытирая рукав "косухи" о полы моей куртки. И тут я услышал голос Серого:
   - Я говорю, неприятности из-за тебя. Что там ментам напел про меня? Говори, падла, а то убью.
   Еще не совсем хорошо соображая, я замотал головой и тут же получил удар локтем справа в солнечное сплетение. Из легких как будто выкачали воздух, я разевал рот, силясь вдохнуть хоть немного. Слышал, Прыщавый что-то быстро говорил. Видно ему тоже хотелось поучаствовать. Серый отвечал, они долго спорили. Наконец, машина остановилась. Серегин потащил меня за ворот, я выпал из машины, ударился о порог.
   - Вставай, простудишься. Что? Совсем плохо?
   Я встал на четвереньки и медленно поднялся.
   - Узнаешь место?
   Желтая стена молодого березняка, остатки завалившегося забора, верхушки высоковольтных опор с гирляндами изоляторов.
   - Узнаешь? Ты здесь стариков-то замочил?
   И тут я увидел через дыры ветхого забора голубые и белые кресты.
   - На меня, падла, валит.
   Это он сидящему в машине Саньку. Прыщавый встал сзади, мельком я посмотрел на его побледневшее лицо, от этого прыщи казались почти черными трупными пятнами. И опять в голове промелькнула мысль: "Неужели я просмотрел переход?" Это заморочка из новых. Где-то за месяц до убийства я начал замечать, что иногда теряю грань между Днем и Ночью. Днем, в универе или по дороге домой вдруг наступает провал. Ночные образы вплетаются в ткань дневного мира, трансформируются, реагируют на изменения его структуры. В общем, День и Ночь слились в нечто среднее. Именно так днем я видел Крысолова, Точильщика и других. Да, были и другие. И это не обязательно существа Ночного мира. Порождение подсознания, собственный морок еще причудливее, еще сложнее. Свое неотличимо от действительности. Потому что собственные образы оперируют теми же чувственными понятиями, что и я сам. Они думают и действуют так, как думал и действовал я сам. И, в этом смысле, я не могу отделить вымысел от реальности внутри самого себя. "Переходы " случаются внезапно. О том, что произошел "переход" можно догадаться, но прямых признаков нет. Иногда дневной морок заводил меня так далеко, что я начинал верить в него, поддаваясь фантастическому предчувствию чуда. Мне порой казалось, еще немного и я смогу уловить ускользающую суть происходящего. Разом и навсегда понять все, вместить в себя весь мир, принять его и раствориться в нем. Краски становились ярче, образы поражали своей выпуклостью и четкостью. Мир сиял и переливался. Именно это нездешнее, нереальное сияние и служило мне индикатором "перехода". Потом со временем я нашел и другие признаки.
   И в тот раз я подумал о "переходе". Но это была реальность. И, видимо, опасная реальность. А Коротков не зря спрашивал о Сером. Не зря. И то, что Серый замешан в убийстве Ковалевых - это действительно так. Но в тот раз я затылком чувствовал, как Прыщавый в своих мыслях уже доставал из-под куртки, заткнутый за пояс джинсов, пистолет. Чувствовал тупую боль в затылке, как раз там, куда примеривался выстрелить подонок. Я чувствовал смерть. Свою смерть. И это было отвратительно.
   Стало заметно холоднее. И мы все опять сели в машину. Серегин спрашивал о Коробкове, о следственном изоляторе:
   - Понравилось на нарах?
   Было видно, что он успокоился и мой рассказ о том, как Коробков стучал линейкой по столу, даже развеселил его. Прыщавый достал из бардачка бутылку "Дж. Уокер". Скрутил пробку и приложил горлышко к своим изъеденным прыщами губам.
   - Ну-ка, погоди.
   По всему было видно, что Серегин у них за главного. Он взял бутылку и налил виски в одноразовый стаканчик.
   - Будешь?
   "Косуха" повернул голову, отрицательно мотнул и опять уставился в надвигающиеся сумерки.
   - Хлебнешь?
   Я криво улыбнулся разбитыми губами.
   - Ничего. Ты, надеюсь, не в обиде? На, выпей.
   Он сунул мне стакан с шотландским самогоном. Спирт обжег губы, даже слезы выступили. Прыщавый, вновь завладевший бутылкой, гнусно хмыкнул.
   - Ты видел, Санек, еще одного придурка?
   Серый не спеша тянул виски из стакана,
   -Такой же, с приветом.
   Обо мне они будто забыли. Иногда Серый толкал Прыщавого и тот наливал мне в стакан уже водку. Они говорили о вокзале, о поезде, который надо встретить, о девках из местного стрип-шоу. От алкоголя у меня онемели губы, боли я уже не чувствовал, только носом дышал с трудом. Голова начала запрокидываться, усталость навалилась, стакан выскользнул из рук.
   - Да хрен с ним. Пусть валит. Эй, стукач. Ну, давай поднимайся... Санек, выйди.
   Дверь открылась и поток холодного воздуха ворвался в душный прокуренный салон. От свежести и холода в голове начало тонко звенеть.
   - Я говорю, хрен с ним. Так подохнет.
   Это он кому-то из своих.
   - Иди, проветрись!
   Серый ногами вытолкнул меня из машины. В глазах метнулись красные огни ретрансляционной мачты, я снова ударился о порог и упал лицом в кучу мокрых листьев. "Прах к праху". "Боже мой, зачем я так напился?" Хлопнула дверь машины и наступила тишина.
  
  
  
   Холодная северная река несет свои тягучие воды к Ледовитому океану. Ее плавные изгибы на ровной поверхности тундры кажутся проявлением воли водного потока течь туда, куда ему вздумается. Низкое серое небо отражается платиновым великолепием в его широком русле. Холодные тела ледников выгладили эту землю, лишив ее холмов и впадин. И теперь она огромной неподвижной старухой возлежит на ложе миллионолетий. Земля холодна и пустынна. Малы народы ее населяющие. Слабы узы памяти, ничто не держит душу в холодной пустоте безмолвного мира. И летит она со стаями диких гусей над шевелящимся ковром бесчисленных оленьих стад, над холодной поверхностью реки на юг, к ее истокам. Заунывный голос шамана напутствует ее перед началом странствия, желая того, в чем она уже не нуждается: хорошей охоты, жаркого огня, жирной пищи. Где-то в глубине этой земли заключены древние демоны недр. Сжатые многослойной ледяной броней они почти обездвижены слепой мощью внутреннего давления. В тяжком забытьи как мгновения летят тысячелетия, их тела черны, их дыхание - голубое пламя.
   Котов улетел на вахту. Обычно он улетает на месяц. Иногда на полтора. Марина живет у него. Я больше не видел ее с того дня, когда она разбила зеркало. Недавно в одной оккультной газетке прочитал, что зеркала - это ближайшая к нам дверь в другие измерения. И традиция закрывать зеркала в доме умершего есть древнее знание о том, что зеркала и все отражающие предметы "вбирают в себя и хранят энергетическую связь с темной сущностью человека", которая может возвращаться, используя в качестве ориентира информацию отражения. Если отбросить всю эту лабуду о других измерениях, о темной зазеркальной сущности умершего человека, то остается одно - зеркало действительно мистический инструмент. Зеркало во сне - признак фатальной предопределенности. Смотреться в зеркало - долгие раздумья. Видеть незнакомое лицо - большие перемены. Символ зеркала напрямую связан с понятием судьбы. Это магический инструмент, им можно пользоваться при выдавливании прыщей, а можно убить ближнего своего. "Берегись зеркала",- о чем меня предупреждал Крысолов? И что я увидел тогда в Зазеркалье? Не помню. Несколько раз пробовал вновь вызвать образы того сна. Не получилось. Заданность структуры сна лишает видимые картинки подвижности. Они вялы и бесцветны. И если присмотреться, почти полностью повторяют набор дневных предположений и догадок. А это совсем не то. Повтор, да так, чтобы один к одному, невозможен. И даже общий эмоциональный настрой оказался недостижим. Почти неделю я старался найти зеркало и заглянуть в него. Объяснение одно - Хранитель не дает мне такой возможности. Может быть оберегает от новых бед, может не считает это необходимым.
   Свою машину Котов обычно ставит на платную стоянку за школой. Когда уезжает - отгоняет ее в гараж какой-то охранной фирмы на Белинского. Там у него знакомый, может по армии, не знаю. Машины на стоянке нет, специально проследил, телефон поставлен на автоответчик - значит улетел на Север. Свет в окнах квартиры по вечерам зажигается. Значит, там кто-то есть. И это, скорее всего, Марина. Квартира ее родителей закрыта. Окна темные. Положил печенье под резиновый коврик у дверей - никто не раздавил, целое. А если ее нет в квартире родителей, то где она? Больше негде. У вахтовика. Два раза после занятий ездил туда. Очень удобно. Там напротив дома магазин, а рядом гриль. Можно встать у окна и ждать. Взять кофе, съесть бутерброд.
   Когда лежал в больнице, потом дома со своей простудой, было время о многом подумать. Я вдруг явственно вспомнил ощущение пьянящей свободы, когда впервые проник в Мир Грезы. Мне все было интересно, во всем я пытался разобраться, все узнать, почувствовать, попробовать. Я рвал хитросплетения внутренних связей, сдвигал пласты, стараясь добраться до некой сути. Я чувствовал, видел, как иногда по живой, трепещущей ткани Сновидения пробегали судорожные волны, как рассыпалась в пыль, исчезала без следа прекрасная сонная Греза. Невообразимая сложность взаимосвязей только распаляла мое любопытство. Сложнейший, невероятно прекрасный, живой организм Ночного Мира я хотел препарировать, как наформалиненный труп. Вседозволенность и самоуверенность притупили чувство стыда. Я упивался ощущением почти неземной значимости и исключительности. Я вырывал куски из тела Грезы, воображая, будто этим я приближаюсь к пониманию ее сущности. Этот период длился долго, слишком долго. Как и прежде я ничего не понимал; без цели, но теперь уже и без ощущения внутреннего права, я бродил по бесконечной Ночной Долине, не замечая, что за спиной у меня остается пепел, песок, пустота. Могло ли это продолжаться безнаказанно? Со временем я увидел, что забавляясь с ночными образами, уже давно пересек ту опасную черту, за которой личностные составляющие моего "я" под влиянием потустороннего начали дрейфовать. Действие родило противодействие. Ночной Мир поглощал меня. Не все так безобидно. Ощущение свободного полета ушло. Пространство сжалось, воздух сгустился. Я с трудом передвигался в его кисельной вязкости. Ночные образы цеплялись за руки, взбирались по моим ногам, висли на плечах. Я не мог сосредоточиться на чем-то конкретном. Мысли растекались и пустота в голове заполнялась невообразимой нежитью. Я задыхался. Зрительные, слуховые галлюцинации дезориентировали меня, но с ними я быстро свыкся, научился не обращать на них внимания. Единственное, что раздражало - это та готовность, с которой самосознание стремилось поверить им. Видимо, в момент их возникновения что-то происходит с механизмом критического восприятия и личность оказывается безоружной. Я смирился с этим. Как бы то ни было, все это часть моей сущности. У меня хватило сил остановиться. И я едва удержался на скользком склоне. Я перестал проникать в сны других. Свои сновидения стали яснее, фактура разборчивее, язык внятнее. Главнейшее правило - во сне лучше наблюдать, но если делаешь, делай до конца, чего бы это ни стоило. Это простое правило спасло меня. Если бы я не сделал этого? Скорее всего я бы дофантазировался до полной потери контроля над генерацией образов. Ночные оборотни просто сожрали бы меня. Коробков был прав. Демон сожрет меня. Но, черт возьми, как я хочу, чтобы он разорвал меня на части! Сказал это и словно пахнуло сквозняком. Заскрипели двери, окна. Дощатые стены расселись, пропуская в щели затхлую сырость остро пахнущую тленом и запустением. Маленькое голодное существо, шлепая босыми ногами по ледяным половицам, осторожно приблизилось ко мне. Тихо всхлипывая и шмыгая приплюснутым носом, оно подошло вплотную, охватило мои колени маленькими коричневыми ручками и уткнулось сморщенным щетинистым лицом в мою одежду. Точильщик пришел сам. Я не звал его. Я давно никого не вызывал из старых знакомых. Меняюсь я - меняются они. И, может быть, наоборот. Я коснулся жестких волос на его голове, он еще больше приник ко мне. Пусть будет так. Могу ли я теперь прожить без всего этого? Амфитеатр, амфибрахий, амфетамин. Объяснение может быть простым. Привыкание переросло в пагубное пристрастие. Раз открыв двери Ночного Мира я уже не в силах закрыть их. Точильщик пригрелся возле меня и тихо сопел, размазывая по грязному кошачьему лицу обильную влагу. А я все так же стоял за столом, доедал свой бутерброд и смотрел на снующих за окном людей. Похоже, параноидальный страх куда-то не успеть, к чему-то опоздать заразен, как грипп или оспа. Эпидемия суеты накрыла вечерний город. Но я знаю, еще час - и всё успокоится. Большинство из них, заплатив дань своей паранойе, достигнут вожделенной релаксации у экранов гипнотронов. Темнота за окном сгущается и я вижу в стекле свое отражение поедающее бутерброд с ветчиной и сыром. Ну, встречу я ее. Подойду, что скажу ей? "Зачем ты меня оговорила, стерва?" Нет, не это я спрошу у нее, совсем не это.
   Интересно, что увидела она в своем зеркале? Почему разбила его, почему как безумная кинулась на меня? У каждого свой демон, свой, живущий внутри черепной коробки, людоед. И то, что она увидела в зеркале, было что-то тайное, страшное, от чего хотелось бежать. Через зеркальное отражение она заглянула в свой внутренний мирок. Разглядела его и ужаснулась. Что же так напугало ее? Отражение в оконном стекле доело свой бутерброд и придвинуло ближе к себе журнал с пятью сторублевыми бумажками между страницами. За окном уже горели фонари, людей стало меньше. На четвертом этаже зажегся свет, но почти сразу погас, задушенный вертикальными жалюзи. Неужели я просмотрел и она успела в темноте проскользнуть в двери подъезда. Ведь она должна выходить. Такие как она не делают больших запасов. Значит раз в день, в два она должна найти свою дозу. Только так она может спастись от людоеда, только так она может защититься от своего демона. "Что может быть ужаснее убийства человека?- Убийство двоих". И это правильно. Единственный вопрос, на который мне удалось сегодня ответить.
  
  
  
   После ипподрома Стрелок поехал на вокзал. Оттуда на дачу. Оделся теплее, взял бинокль, Макарова, две обоймы к нему. Без него он теперь не выходил. После того, как он едва не попался в Сторожевом, предощущение финала проявилось с новой силой. Звериное чутье, которое выводило его из любых передряг, и на этот раз спасло. Когда он выбрался из леса голодный, с застуженной рукой, полуживой от усталости, что-то подсказало ему переждать, осмотреться. Он чувствовал влияние многих сил и все они толкали его в пропасть. Он залег на даче, понимая, что дачный массив будут прочесывать в первую очередь, но другого выхода не было. Вымылся, привел себя в порядок, перевязал руку. Из тайника на чердаке появился пластиковый пакет с самым необходимым: пистолет, глушитель, патроны, две РГД-5 с взрывателями, бинокль, деньги. Через два дня он осторожно подошел к дому, в котором жил последнее время. Осмотрелся, вошел в подъезд соседнего дома, поднялся на последний этаж. Осмотрел замок дверей выхода на крышу. То, что навесной замок выполнял чисто декоративные функции, его не удивило. Даже постоянные осмотры ментами чердаков и подвалов не научили порядку и ответственности работников коммунальных хозяйств. Насторожило другое: замочная петля, которая крепилась к косяку, была аккуратно снята и закреплена на двери. Стрелок осторожно потянул за дверную ручку. Дверь не поддалась. Его острый слух уловил металлический звук сопротивляющегося запора. Кто-то не хотел, чтобы его пребыванию на крыше мешали. Стрелок спустился на лифте до второго этажа. Прислушался, всё тихо. Вышел из подъезда и не спеша направился к зданию супермаркета. Растворился в толпе, проверился на слежку, вышел на другую улицу. Выбрал дом, с крыши которого весь квартал был как на ладони. Осторожно поднялся наверх. Здесь дверь лифтовой была закрыта металлической решеткой. Замок сопротивлялся минут пять. И вот он на крыше. Не пуганые голуби, лениво загребая крыльями, взлетели с загаженной будки лифтовой шахты и скрылись за краем крыши. Холодный ветер, почти не заметный внизу, здесь заставил до конца застегнуть молнию на куртке и поднять воротник. Пригнувшись, Стрелок осторожно приблизился к краю. Ни холодные красоты облачного неба, ни иконная желтизна березовых аллей, ни сосущая пустота одиночества и тщетности, сквозящая где-то там за темной полосой туманного озера, не интересовали его. Он смотрел на крышу соседнего дома. До нее было километра полтора, не больше. Но только вооружившись биноклем, он рассмотрел то, что ожидал увидеть. Наблюдателя. Человек в темно-серой куртке наблюдал за подъездом и окнами его квартиры. Стрелок разглядел термос, спортивную сумку, полиуретановый коврик, рацию. По тому, как организованно "гнездо". Было ясно, Наблюдатель не дилетант, и что он один из элементов общей слежки. Его ищут и его найдут. Стрелок внимательно осмотрел припаркованные у дома машины, машины на платной стоянке во дворе, бригаду кабельщиков у трансформаторной будки, женщину с коляской на детской площадке, хлебный фургон, мужика с коккер-спаниэлем, двух девиц, курящих на лавочке. Где-то здесь, среди всего этого, второй и третий эшелон слежки. Осталось выяснить - кто они. Из органов или коллеги по бизнесу, друзья-конкуренты? Последний заказ не оплачен полностью. И деньги не малые. Отдыхающему на Кипре скромному российскому бизнесмену они не помешают. Что-то подсказывало - о деньгах можно забыть, работодатели попросту хотят избавиться от него. И это вполне логично. Работа сделана, исполнитель спалился в Сторожевом, на воле долго не протянет. А что он в органах расскажет - одному Богу известно. Нет человека - нет проблемы. Питерская квартира снята им полгода назад. Там его загранпаспорт, наличные, там его пропуск в райские сады Кипра. Они хотят помешать ему, Они должны деньги. Стрелок еще раз внимательно осмотрел двор, автостоянку, "гнездо" Наблюдателя. Спустился вниз. Жалкое осеннее тепло еще нагревало бурую траву газонов и воздух был наполнен запахом увядшей зелени, влажной прели и дымной горечи пересохших березовых листьев. Стрелок шел среди других людей, один из многих, неприметный, неузнаваемый. Все его дальнейшие действия сложились в четкую схему. Он был спокоен, сосредоточен, внимателен. В лифте он привинтил к стволу глушитель, дослал патрон в патронник и засунул пистолет в карман куртки. Глушитель выпирает, но сейчас это не важно. "Я террорист, я Иван Помидоров, хватит трепаться..." Дверь по-прежнему закрыта, но есть вторая дверь на крышу. С замком пришлось повозиться. И не из-за какой-то его особой сложности, а из-за того, что он заржавел. Наконец, проржавевшие внутренности замка сдвинулись с места, и замок открылся. Дверь из "гнезда" не видно. Стрелок выскользнул на крышу, про себя заметив быстрое наступление сумерек. Скоро вечер, скоро ночь - время оборотня. Нога инстинктивно выискивала места, лишенные скрипучего песка посыпки. Он приближался к "гнезду " с тыла, по-волчьи, с подветренной стороны. Он видел широкую темно-серую спину Наблюдателя, слышал тонкое шипение рации, чувствовал запах кофе. От тихого щелчка предохранителя Наблюдатель вздрогнул, его правая рука уже искала что-то под левой подмышкой. Тугой приглушенный выстрел заставил его согнуться и обхватить руками колено левой ноги. Из круглого черного отверстия рта вместе с паром вырывался тихий шипящий звук.
   - Тихо, не шевелись
   Не глядя в сморщенное от боли лицо, Стрелок достал из чужого кармана пистолет, сунул в свой.
   - Мужик, ты что здесь на крыше делаешь?
   По лицу Наблюдателя текли слезы.
   - Ты кто, мужик, что-то я тебя не узнаю?
   Из дыры в колене по темно-синей джинсе текла алая кровь. Стрелок сел рядом с лежащим телом. Вытянутая правая рука темным продолжением пистолетного глушителя уперлась в ямку под ухом Наблюдателя.
   - Ну, как хочешь, не будешь говорить - я пошел.
   - Не стреляй, я все скажу, не стреляй.
   - Только короче, брат, я спешу.
   Под ухом на коже осталось белое колечко от глушителя.
   - Что у тебя в термосе, кофе? Ты разрешишь мне налить? Да, ты не молчи, брат, говори. Что здесь делаешь?
   -Не могу... больно,- Наблюдатель всхлипывал, стараясь ладонями остановить кровь.
   - Ладно, мужик ты или не мужик? Соберись, Сколько вас?
   - Пятеро. Двое в машине. Двое в подъезде.
   - Кого ждете?
   Наблюдатель искоса взглянул на Стрелка:
   - Тебя, наверно.
   - Кто руководит?
   - Курчавый.
   - Чей человек?
   - Марата.
   - Что, Марат заказы берет?
   - Ему бабки хорошие предложили.
   - Кто?
   - Не знаю. Марат говорит, ты им деньги должен.
   - Паскуды, веришь-нет, брат, это они мне должны. По крупному. Какие все-таки сволочи бывают! Они, бляди, мне клиента заказали, я все чисто сделал, а мне за это пулю в голову?- Стрелок хлебнул из крышки термоса. Сморщился:
   - Брат, что же ты такое пойло жрешь?- Стрелок выплеснул кофе.
   - Такой жена налила.
   - Не бережет она тебя, ты тут целый день на ветру, на холоде, а она налила растворимого пойла. Ну, не стерва?
   Наблюдатель замер, глядя в бетонный край ограждения.
   - Я тебя спрашиваю. Стерва?
   - Ну, стерва.
   - Да, брат. Ты хоть успел ее вчера ночью трахнуть?
   - Нет, не успел.
   - Это плохо. Курчавый в машине или в подъезде?
   - В машине.
   - Это хлебный фургон, что ли?
   - Нет, там синий "форд" стоит.
   Наблюдатель тяжело дышал, от потери крови он ослабел.
   - Ладно, мне пора. Спасибо за кофе.
   Быстро приставил глушитель к поникшей голове Наблюдателя и выстрелил. Тело дернулось и затихло, распластавшись на коврике. Из открытого термоса поднимался затейливый парок. Глупые голуби уселись на бетонный край, переминались с ноги на ногу недалеко от темно-серого тела. Только мертвец и голуби. Больше никого на крыше не было.
  
  
  
   Выпитая водка огненным пузырем перекатывалась внутри, то подступая к горлу, то обжигая желудок. Но все эти внутренние ощущения воспринимались как-то отстраненно, как бы к сведению, не более. Может быть я просто не мог сосредоточиться на болевых ощущениях. И вообще, тело существовало отдельно. И весь я был как бы невероятно раздувшаяся голова, один оголенный мозг, сгусток серого теплого студня. Я плавно двигался над землей, просачивался сквозь кусты боярышника, парил над самой поверхностью, касался сухих кончиков пожухлых трав. Иногда я казался себе облаком и тогда я надувал щеки и ощущал упругую энергию ветра, заключенную в них. Потом на меня напал беспричинный страх, я вдруг решил, что нынешнее мое состояние и эти, вобщем-то, убогие ощущения - это все, что осталось от моего внутреннего мира. Я не хотел быть таким, я испытывал почти отвращение от своего предполагаемого облика. Но как изменить его я не знал. Неожиданно, и я воспринял ее как спасение, в голову пришла некая мысль. Это было озарение. Она казалась полной значимости и какого-то внутреннего смысла. И смысл ее был примерно такой. Не можешь изменить мир - изменись сам. Не можешь измениться сам - измени мир. Но, как обычно бывает во сне, абстрактный смысл этой фразы приобрел буквальность парадокса. Да, действительно, пролетая над кустами или травами, я не замечал ничего странного, зафронтирного. Кусты, удивляясь своей наготе, качали кистями медово-оранжевых ягод, травы послушно сгибались под тяжестью моего головотела. В Мире Снов я всесилен. В мире, в котором слово равно вещи, имя - плоти, нет ничего невозможного. Слова заклинаний просты и действенны. И после первых звуков, эхом прокатившихся над стекленеющей зыбью холодного отражения, я увидел первые признаки фантастических превращений. Вспыхнул и померк бледный осенний закат, тонкие веретенообразные облака цвета расплавленного металла скользнули за темную грань ночи и растворились в махрово - сонной трясине, неизвестно откуда взявшихся болот. Густые запахи бродящей гнили волнами окатывали деревья кладбища. Их ветви, теряя упругость, свисали к земле длинными змеиными хвостами. Осколки битого бутылочного стекла вспыхнули бесчисленными огнями в глазах выползших ночных существ. Все эти метаморфозы так увлекли меня, что я не заметил собственного перевоплощения. Не скажу, что я стал красавцем, но и не прежним уродом. Я шел по тропинке и каждый шаг порождал новые ощущения, новые образы. Кладбищенский белёный забор выплыл из темноты огромной вставной челюстью. Лечу, бегу, ползу, зябко хихикая, протискиваюсь между редкими зубами. За гранью все меняется. Любая линия во сне может стать последней гранью, и там, за последней чертой, сонный мир умирая рождается вновь.
   Всхлипывающие болотные звуки сменились гулкой тишиной. Стало заметно светлее. Я разглядел бугрящиеся камни тропинок, изъеденные ржавчиной прутья железных оградок, ветхость деревянных крестов, немую отстраненность каменных надгробий. Я шел по булыжникам центральной аллеи, панорамно обозревая шевелящееся пространство вокруг себя. Мертвецы, чувствуя мое приближение, поворачивали головы. Те, чьи кости давно истлели, появлялись передо мной в холодных струях голубого пламени. Не знаю, радовались ли они моему появлению или им было безразлично. Они выполняли свой извечный спиритический ритуал. За гранью мертвецы неразличимы. Может быть между собой, оберегая последние крохи индивидуальности, они и разнятся, но извне их спиритуальная сущность неопределима. Кем был тот светящийся столб у заброшенной могилы, стариком или молодой женщиной? Но если задаться целью общения с умершими, то делать это надо не из Ночного Мира. Живым - живое, мертвецам - мертвое. Маленький, с ладонь, язык голубого пламени замер на вершине гранитного обелиска. Я приветствую его, он слетает на средний палец левой руки. Ладонь становится ярко-синей с темно-лиловыми хиромантическими линиями. Мне захотелось хоть как-то проявить по отношению к нему свое участие, некую приязнь. И я выдавил из правой ладони желтый потрескивающий мячик шаровой молнии. Он перекатывался во впадине ладони, оставляя сухое обжигающее чувство холода. Медленно, внутренне успокоясь, я свел вместе свои руки. Что-то произошло, но что, я могу только догадываться. Может быть новый звук или вибрация, теплое сиреневое мерцание или ощущение покоя. Не знаю, но верю, что меня поняли, а поняв приняли. Я медленно шел по тропинкам кладбища. С гулкой брусчаткой центральной аллеи я давно распрощался. И теперь мягко ступал по пергаментным свиткам кленовых листьев. Я обходил могилы, касался деревьев, читал стершуюся позолоту дат и имен. Бдительные души покойников внимательно наблюдали за мной глазами черно-белых керамических портретов. Я чувствовал их присутствие, они - мое приближение. Лунный блеск на голых лакированных ветвях кленов мерцающей сетью накрыл кладбище. Скользящая игра света и тени мешала видеть приближение духа, но тонкое ощущение легкого оцепенения подсказывало о его присутствии. Мы касались внешними оболочками мягко, еле слышно и расходились. И это продолжалось так долго, что я подумал о "временной петле". Но структура сна изменилась, я увидел густые кусты сирени, толстый слой опавшей листвы под ногами. Едва заметная тропинка отходила от основной дорожки и скрывалась под ветвями сирени. Неожиданно я услышал звук шагов. Кто-то шел по осенней листве. Я затаился, просто остановился и замер. Колеблющиеся лунные тени создавали иллюзию движению и я не мог хорошо разглядеть приближающуюся фигуру. Легкая, как дуновение ветра, она прошла рядом со мной и я почувствовал тепло и биение жизни. Она спокойно и уверенно шла по дорожке, затем свернула на тропку и скрылась под ветвями кустарника. Боясь смены образного ряда, я, уцепившись взглядом за кружение лунных пятен на подоле ее длинного плаща, устремился за ней. Сразу за кустами она остановилась. Неприметно, будто из глубины земли, появился маленький огонек. Пламя свечи высветило белые тонкие пальцы, спокойное восковое лицо, длинные вьющиеся волосы. Это была Марина. И вроде не она. Никогда я не видел у нее на лице такого выражения покоя и чистоты. Длинные ресницы скрывали глаза. И от этого казалось будто она спит. Огонек свечи пропал, но лицо по-прежнему было освещено теплым мерцающим светом. Марина встала на колени и неуверенно, будто слепая, начала ощупывать землю перед собой. Она трогала упавшие листья, стебли сухих трав, мелкие камешки. Я был так поглощен созерцанием ее рук, что не сразу заметил, что коленями она опирается о край могильного холмика. Мне захотелось прочесть надпись на памятнике. Было темно, но я разглядел ее: " Дорогой доченьке. Мы любим тебя". "Ковалева Юлия Павловна. 1971-1986" . Я оторвал взгляд от надписи и успел заметить в руках Марины небольшой пластиковый пакет. Толстый, туго перемотанный клейкой лентой. Как он появился, так же быстро исчез в складках ее плаща. Сияние свечи усилилось и мне казалось, что руки и само лицо Марины просвечивают насквозь. И в этом было что-то неземное, ангельское. Поэтому я нисколько не удивился, когда увидел Ангела. Он спустился прямо сверху. Тихо, беззвучно. Может быть, подобно фотографическому чуду проявления, его сияющий образ возник из черноты ночного неба. Я не знаю. Но я видел Его. Это была худенькая, ясноглазая девочка, лет 13-14, тонкие руки ее, сложенные лодочкой, были прижаты к груди под острым подбородком. Волосы легкие, струящиеся покрывали их почти до локтей. За ее спиной я заметил два ослепительно-белых крыла, но смутно, скорее это напоминало два сияющих облака. Ангел опустился за спиной у Марины. Чистое, глубокое сияние залило все вокруг, но Марина, казалось, не замечала этого. Я видел, как что-то белесое, прозрачное, подобно струйке дыма в лучах яркого солнца, поднялось над ее наклоненной фигурой и медленно приблизилось к Сияющему Ангелу. И Он разнял свои руки и обнял, прижал к своей груди все, что осталось, всё, что было доступно ему. Я видел слезы на белых щеках Ангельского Лика, я видел скорбь в Его глазах. Мне хотелось окликнуть Марину, чтобы и она смогла увидеть Ангела, чтобы и ее душа наполнилась чистотой и покоем, чтобы и ее сердце переполнилось тихой скорбью и жалостью. Но я не сделал этого. Не смог. Не захотел. Сияние померкло. И я вновь увидел Марину, которая руками остервенело разбрасывала могильную землю. Хотела ли она раскопать гроб Юли Ковалевой? Что-то звериное появилось в ее движениях. Сомнений не было - час оборотня близок. Марина ногтями разрывала слежавшуюся землю и откидывала ее в стороны. Глухое рычание сменилось всхлипами и воем. Спина ее согнулась, острые лопатки быстро мелькали, комья земли отлетали за спину. Она что-то искала и не могла найти. Марина наклоняла голову, что-то нюхала и снова принималась рыть землю. И тогда я окликнул ее. Она медленно всем телом повернулась. То существо, что я увидел, было уже не Мариной. Вытянутая оскаленная песья морда. Тонкие бескровные губы подергивались над длинными острыми зубами, мутные желтые глаза смотрели сквозь меня. Все это промелькнуло подобно вспышке. И вновь я увидел Марину. Она аккуратно стряхнула с колен приставшие травинки и, не оборачиваясь, уверенно направилась вглубь кладбища. И был полдень, хмурое серое небо обещало ненастье. Марина пошла быстрее. Она была в черной кожаной куртке. В руках - полиэтиленовая сумка. Вот она прошла мимо могилы летчика с блестящим пропеллером у изголовья. И невидимый миру мертвец отсалютовал ей, приложив руку к золотым шнурам на летной фуражке. Я видел все это, потому что шел за Мариной. Не знаю почему, но летчик, умерший от рака простаты, отсалютовал и мне. Людей было немного, все они сидели на скамеечках у могил своих покойников, которые в это время бродили по дорожкам кладбища и увлеченно общались друг с другом. Марина шла, как обычно ходят модели на подиумах, развратной, вихляющей походкой знающей себе цену гетеры. Все ее движения были искусственны и нарочито изящны. Я хотел догнать ее, чтобы сказать, как она вульгарна, но не мог этого сделать. Она удалялась также быстро, как я стремился ее догнать. И так, лавируя между гуляющими мертвецами, мы дошли до выхода с кладбища. И тут я потерял ее. Но не расстроился, потому что уже знал, она сядет в машину. Знал, что это за машина и кто ее повезет. Мертвецы остановились, повернув головы вслед исчезающей черной дьяволице. Они тоже знали. Я уверен, знали и многое другое. Знали, видели, чувствовали. Духи молчаливы, они лишены зрения, осязание им не доступно. Хоть иногда они и воспроизводят звуки, но сам характер их наводит на мысль, что все звуковое многообразие им неведомо.
   Сейчас я даже позавидовал духам, которые не имеют никаких проблем с пищеварением. Тяжелая тошнота, которая будто улеглась, притаилась где-то в недрах организма, собралась с силами и снова начала подбираться к горлу. От крестов, венков, от всего этого кладбищенского прикида, голова шла кругом. Меня качало, как пароход в бурю. Я шел, цепляясь рукавами за острые края оградок, падал в мокрые кусты. Дорожка, такая на вид прямая и ровная, на деле оказалась петляющей и бугристой. Невидимая грязь лишала мои ноги сцепления с ее поверхностью. Мир накренился, темное ночное небо запрокинулось, ударив в лицо бесконечной глубиной космоса. Духи стояли возле своих могил, как неоновые дорожные указатели. Почетный караул самим себе. Мне было так плохо, что я не мог сосредоточиться и рассмотреть их. Запомнился призрак у могилы какого-то военного. Он стоял, держа свою голубую голову под локтем левой руки. Я вытянул губы и попробовал свистнуть. Ничего не вышло. Не было даже звука, но эхо почему-то я услышал. Причем двукратное. От этого мне стало не по себе. Смешно. Ночь, кладбище, иду один в толпе привидений и ничего, а услышал разбойничий посвист - испугался. И вообще, я устал. Я устал и хочу спать. Во сне хочу спать! Я даже хихикнул, так все это было смешно. Слушай, а может это и не сон? Самое лучшее - это спросить вон у того призрака с куском веревки на шее, самоубийца, что ли? Я махнул рукой, чтобы привлечь его внимание, но это движение критически изменило центр тяжести моего тела. Мир перевернулся и рассыпался как стекляшки в калейдоскопе. Во время плавного падения я еще успел подумать, что это правильно и я нуждаюсь в отдыхе. И еще я подумал, что они отравили меня и я умираю. Подумал и успокоился. Так даже лучше. Перед тем, как отключиться, я открыл глаза и увидел над собой белые столбы привидений, окруживших мое поверженное тело.
  
  
  
   Позавчера видел Марину. Она проскользнула маленькой крапчатой рыбкой на заднем плане моего аквариума. Важно шествующие улитки с детскими колясками почти совсем скрыли ее. Придонный полумрак вечернего часа, блестящие пузырьки из разевающихся ртов, матовый отблеск чешуи спешащих в свои убежища пучеглазых вуалехвостов, львиноголовок и простых карасей, вялые плотоядные движения двух бомжей-макроподов, копающихся в мусорных баках за супермаркетом - все это едва не помешало разглядеть серо-зеленую легкую тень. Я быстро дожевал свой сыр, допил кофе и только тогда заметил, что она не одна. И хоть было далеко, я разглядел его. Черная суконная кепка с длинным козырьком, черная кожаная куртка с косой молнией, черные джинсы. Локти кренделями, большие пальцы рук зацеплены за прорези задних карманов. Я смотрел не отрываясь, боясь что-либо пропустить, смотрел на две маленькие фигурки перед высоким крыльцом подъезда. Парень широким фасадом почти навис над Мариной. Голова опущена, пальцы рассеяно теребят край полиэтиленового пакета. Видно - ей хочется уйти, прикрыться раковинкой, забиться в щель между камнями. Но вот он развернулся - руки колесом, то ли от воспаленных подмышечных лимфоузлов, то ли от ковбойских кольтов под курткой. Сел в машину. Мне было плохо видно, вроде белая "классика". А Марина еще секунды две сомнамбулически теребила свой пакет, медленно повернулась, будто не зная куда идти - в дом или от него. Остановилась, подняла руку, набирая код замка. Я схватил свою сумку, бросился к выходу из кафе. Дверь хищно лязгнула за спиной, тщетно пытаясь ухватить за сумку. Подныривая под пузатые тела золотых рыбок, уворачиваясь от стремительно движущихся скалярий, я бежал к ее дому. Но у дверей ее уже не было. Потом мне вдруг показалось, что я вижу ее. Вот она сворачивает за угол дома. Бросился туда, но и там ее не было. Поднятая донная муть, медленно покачиваясь, оседала на шлифованный другим, нездешним морем бурый галечник. Из оцепенения меня вывел вой автомобиля - я стоял на дороге у подъезда. Эти вечерние бутерброды с кофе начинают надоедать. Надо искать новую кормушку. А сил уже не осталось и я почти физически чувствую, как сыплется песок отведенного мне времени.
   Марина знала Серого. Возможно, это он снабжал ее дурью. Я как-то вяло ухватился за эту мысль, будто всегда это знал, но вот сейчас неожиданно вспомнил. Передо мной стояла белая "шестерка". За рулем был тот, в "косухе". Машина еще раз злобно взвыла, сгоняя меня с дороги, и скрылась за углом дома. Но этим сюрпризы аквариума не закончились. Вчера я опять был у дома на Сиреневом бульваре. Утром на стоянке появилась темно-зеленая "хонда" Котова. А днем к подъезду подошла вчерашняя "шестерка". Боец в "косухе" позвонил по "трубе". Через минуту из подъезда вышел Котов. Сел в машину и они уехали. Я зашел в супермаркет, из таксофона у входа позвонил Марине. Я был уверен, что она сейчас там, что она обязательно возьмет трубку. Пять длинных гудков. С каждым гудком моя уверенность теряла в весе. И когда я уже хотел положить трубку, из ее электрических недр раздалось:
   - Да, я слушаю.
   - Это я, Марина, узнала?
   Тишина. Размышляет - сразу положить трубку или подождать.
   - Нет-нет, все нормально, никаких проблем, не клади... Просто хочу узнать, как твои дела. Ты слушаешь?
   - Да...
   - Ты не молчи, говори. Я так давно не разговаривал с тобой.
   - О чем говорить?
   - Не знаю, расскажи, что делаешь?
   - Ничего, вот журналы смотрю.
   - Игорь приехал?
   Опять тишина.
   - Нет, еще нет.
   - А когда он будет?
   - Еще не скоро, а тебе зачем?
   - Да нет, незачем. Просто так. Так ты одна?
   Пауза.
   - Одна.
   - Ладно, не скучай. Марина, мне надо тебе журнал передать, поняла? Как всегда. Ты поняла?
   - Давай об этом завтра, но сюда не звони. Я сама тебе позвоню. Завтра. После обеда, в час...
   - Идет, так я жду?
   - Пока.
   И она повесила трубку... И Котов, скорее всего, в деле. Завтра в час. После милиции Котов будет осторожен. Кто я такой? Мелкий клиент с детскими запросами. Возьмет и скинет с хвоста. А телефон наверняка прослушивается. Короткие гудки ( пи-пи-пи). Положил трубку, рычаг лязгнул, я вытащил карточку, пора бы ее обновить. Вот и поговорил. Из-за трех минут - четыре вечера в аквариуме. Доволен ли я? Нет, все как-то грустно. От того, наверное, что только сейчас начинаю понимать, какая пропасть разделяет нас. И что была она всегда. Как мог я не видеть этого? Не чувствовать?.. Нет, я видел ее и чувствовал. Видимо, на том уровне отношений это не было важным. И только теперь, в самом конце истории мне захотелось обязательного счастья. Легкого, грустного счастья. Хотя бы в виде последнего "прости" перед расставанием. Все-таки стерва она, использовала меня, оговорила. Я убил ее стариков! Нет, не верю я в помрачение рассудка. Все было рассчитано, выверено, подстроено. И сдала она меня в надежде, что менты уцепятся, начнут давить, что я сломаюсь, возьму все на себя. А когда разберутся - время уйдет. И стоит за всем этим Котов. Знал, что им будут интересоваться, поэтому подготовил себе такое алиби, не подберешься. Значит и время знал точное! А кто тогда убил? Да хоть кто, хоть вон тот, в "косухе".
   Завтра, а будет ли это "завтра"? Если Марина не позвонит, внутри все свинцовеет, сука, по себе должна знать, каково это - ждать, когда из подвала поднимется людоед. Голова раскалывается, стою перед телефоном с карточкой в руке. А в душе какой-то невротический восторг: "Завтра, завтра!". Как у смертника перед казнью: "Какое счастье, завтра мне отрубят голову! Наконец-то я избавлюсь от этой головной боли!"... А Котов, скорее всего, возит наркоту на Север. Но не сам, конечно. Он контролирует дело на месте. Здесь подготовил. Заложил товар в фуру, бензовоз или еще куда. Там встретил. Раздал дилерам. Собрал бабки. Вахта кончилась - домой. Гуляй, брат с Севера приехал! А Серый? Серый - мелкий пацан, недоносок с вмятиной от акушерских щипцов на голове. Здесь не он банкует. И кусок он ухватил не по зубам. А ума отступиться, скинуть карты - не было. Свои же его и притопили. Пока все складно. Марина расскажет Котову о моем звонке. Звонил, просил. А что Игорь решит? Что надо от меня избавляться. Серого знал, Марину знаю, о нем, возможно, догадываюсь. Так ведь и Маринка могла рассказать. О наших отношениях ему, стало быть, известно. То есть, на его весах я и дозы не потяну. Не отправлюсь ли я вслед за Серым?
   Сразу видно, филологическое образование - за пять минут целый детектив. Воображение, тренированное ночными путешествиями, работает, как хорошо смазанный механизм. И я уже внутри себя вижу Котова, закладывающего "колбасу" с героином в бензобаки трейлеров; Серого, стоящего вниз головой в зыбкой песчаной мути среди анемичных плетей подводных растений, разбухший безобразный труп с дырой в голове. Вижу себя, холодеющего от ужаса перед убийцей с пистолетом, который уже готов появиться из-под куртки. Вижу свои бессмысленно закатившиеся глаза, резкий наклон головы и кровавые брызги из того места, где только что был висок.
   Нет, ничего такого не будет. Я просто не чувствую этого. Хранитель спокоен. Я, после целого года метаний, наконец обрел знание того, что позволяет мне хоть на шаг, но отойти от бездны. Сначала я не понимал этого, наблюдал, как осыпается под ногами песок, крошатся камни, за которые я пытаюсь ухватиться. Лишь когда из бездны пахнуло смрадом разложения - меня охватил ужас. Но теперь это позади. Все хорошо... Черт возьми! Верю ли я хоть слову из всего этого. Впереди, позади - эта бездна во мне самом! И я не знаю: лечу ли я в ее разверзнутую пасть, или вишу, уцепившись одеждой за торчащий из стены корень.
  
  
  
   Синий "форд" стоял у подъезда соседнего дома, прикрытый сверху ветвями старого тополя. Стаи обитающих на нем воробьев успели основательно загадить крышу машины. Но, видимо, удобство наблюдения заставило сидящих в машине смириться с падающим сверху птичьим пометом. Стрелок переложил пистолет с глушителем во внутренний карман. Поднял воротник и медленно, будто прогуливаясь, пошел по боковой дорожке к скамейке, на которой еще с крыши заметил двух девиц. Сигареты они сменили на жевательную резинку и теперь вели разговор, совмещая его с ритмичным движением челюстей. От скамейки он свернул к скоплению детских развлекательных орудий, вырубленных местным умельцем из цельных стволов деревьев. Мимо качелей избяной крепости, целой своры деревянных гномов, каких-то столбов с перекладинами для обезьяньего лазания. Девицы замолчали с обыкновенным интересом провожая широкоплечего, ладного, интересного. Только челюсти продолжали свою бесполезную работу.
   В машине сидели двое. Стрелок достал сигареты, хоть курил редко, но сейчас было необходимо чем-то оправдать свое присутствие в этом тихом дворе. Времени для подхода мало. Если они еще не хватились Наблюдателя на крыше, то это скоро произойдет. Из выхлопной трубы "форда" вылетает белесый дымок, бойцы в машине продрогли, решили погреться. Сделав небольшой крюк, Стрелок подошел к машине сбоку, чтобы его не увидели в зеркало заднего вида. Небольшой камешек, который он поднял, гуляя среди свежесрубленных гномов, упал на капот перед лобовым стеклом. Одновременно с этим открыв заднюю дверку, Стрелок проник в автомобильное тепло.
   - Хорошо, печку включили, а то я уже начал замерзать.
   Человек, сидевший спереди на пассажирском кресле, был убит сразу. Пуля пробила подголовник кресла, выворотив его мягкие поролоновые внутренности, и вошла в голову чуть ниже левого уха. Водитель, загипнотизированный черным зрачком ствола, замер на полдвижении, медленно положил ладони на рулевое колесо. В салоне пахло пороховой гарью и скипидарным духом обувного крема.
   - Ты случайно куртку не обувным кремом начистил?
   - А? Ты чего, мужик...
   - Я говорю, обувным кремом куртку чистишь?
   - А? нет...,- боец бестолково шевелил застывшими враз губами.
   - Чем же у вас тут воняет?
   - Это вот он, сапоги свои...
   - Мне сказали "Курчавый", а ты - лысый.
   - Он Курчавый.
   - Да, ты не шевелись, сиди тихо, смотри вперед. Марат где?
   - Я не знаю, дома, может на даче.
   - Ты не знаешь, кто ему заказ дал?.. Только не молчи.
   - Не знаю, он сказал: " Должен бабки, по счетчику".
   - Вот паскуды, ладно разберемся. А в доме кто?
   - Семен с Картавым.
   - Они в квартире или в подъезде?
   - Там дверь металлическая, сразу не открыли.
   - Это правильно... Как в казарме воняет.
   - Парень, ты не глупи, ты...
   - Заткнись, падла. Слушай меня, где Марат живет, адрес?
   - Не знаю, в "Соколе" его можно найти. Он там постоянно...
   - Ну, вот и все. По рации будут вызывать - не отвечай.
   Тугой хлопок откинул лысую голову к боковому стеклу, череп промялся от удара, как резиновый мяч. Кровавые брызги хлынули на лобовое стекло и приборную панель.
   - Картавый, Кучерявый, суки блатные, вам бы мелочь по карманам тырить.
   Не прошло и пяти минут. Стрелок не спеша закрыл заднюю дверь "форда" и по тротуару направился к подъезду. Он вошел в крайний подъезд дома, на лифте поднялся на девятый этаж. Три последних этажа прошел пешком, прислушиваясь, осторожно, с приготовленным к употреблению "макаровым". Дверь на крышу открылась, узнав его по заранее приготовленному ключу. Было совсем темно, далеко внизу зажглись вечерние фонари и огни бесчисленных окон, а в небе кое-где проступили белые бусины звезд. Стало холодно и сыро. Стрелок пригнувшись быстро пересек черное пространство крыши и приблизился к лифтовой шахте своего подъезда. Вытяжная вентиляция пахнула в лицо запахом пережаренного лука, сырой бумаги - теплой вонью всех этих копошащихся где-то там внизу человеческих тел. Дверь открылась беззвучно, по-шпионски. Стрелок прошел мимо электропанели с гудящими внутри пускателями двигателей лифта, мимо сетчатого ограждения блоков, с перекинутыми через них тросами, и осторожно приоткрыл наружную дверь. Все тихо. На лестничной площадке темно. Стрелок подождал, чтобы глаза привыкли к темноте. Внизу хлопнула дверь. Легкий сквозняк принес запах табака. Рукоятка пистолета нагрелась в ладони, предохранитель снят, тупая головка пули смотрит в круглое отверстие канала ствола. Стрелок сделал первый шаг, второй. Очень тихо. Для того, чтобы быть охотником, необходимо соблюдение одного условия: ты должен слышать или видеть жертву, а она тебя - нет. Если условие не выполняется, то очень легко самому стать добычей. Еще шаг, еще. Его квартира на седьмом этаже. Скорее всего, они где-то наверху. Ждут команды по рации. Стоят курят, переговариваются вполголоса. Садятся на корточки. Собачья работа. За день устали. Не бережет вас босс. А если б я не пришел сегодня? И завтра тоже? Вы устали, раздражены, почему бы вам не перекинуться парой слов? Где-то далеко внизу зажегся свет. Хлопнула дверь лифта, и в звоне и скрежете началось чье-то вознесение. Металлические тросы как-то особенно пощелкивали, растягиваясь в шаге скрутки. В этом привычном звуке Стрелок вдруг услышал что-то постороннее. И тут же пригнулся, но было поздно. Тяжелый удар пришелся ему на левое плечо у основания шеи. В глазах метнулись розовые пятна. От удара его развернуло и бросило на стену. На миг он увидел чей-то кулак с черным обрубком глушителя. Уже катясь по лестнице он успел дважды выстрелить вверх. Кто-то большой и грузный навалился на него, перед лицом мелькнуло лезвие ножа. Прижав колени к груди Стрелок оттолкнул нападавшего и снова выстрелил. Тот слабо вскрикнул и упал навзничь, голова гулко ударилась о бетонный пол. Далеко внизу залаяла собака, дверь лифта закрылась, и собаковод-любитель поехал со своим питомцем вниз на вечерний выгул. Левая часть тела онемела, боли он почти не чувствовал. Теплая вязкая струйка крови стекла между лопатками. Его слегка замутило. Подняв в вытянутой руке пистолет, Стрелок прислушался. С верхней площадки лестничного марша раздавались редкие булькающие звуки. Будто кто-то через трубку высосал из пачки весь сок и теперь, издавая мерзкое хлюпанье, добирает остатки. Стрелок осторожно поднялся. Первый, пусть это будет Семен, лежал на спине, правая рука откинута в сторону, пальцы разжаты и револьвер висит, зацепившись защитной скобой за указательный палец. Глаза раненого были широко открыты, но свет пламени зажигалки не сузил огромного черного зрачка. Он уже что-то высматривал за гранью жизни и смерти. Из открытого рта текла струя черной крови. Картавый лежал внизу, попытка напугать профессионала ножом закончилась неудачно. Он был мертв, но глуповатое выражение его лица заставляло думать, что это стало для него большой неожиданностью. Стрелок не слышал звука выстрелов. Не слышали их и жители подъезда. Ухватив Картавого за ворот куртки, он втащил его грузное тело вверх и уложил рядом с Семеном. Казалось, эта посмертная близость обрадовала покойника, он уже перестал булькать и теперь широко улыбался окровавленным ртом. Богатый урожай криминальных мертвецов наверняка озадачит органы. Откуда, почему? Найдут квартиру с полным набором моих отпечатков, но уже с пустыми тайниками под подоконником на кухне, в ванной под керамической плиткой. Деньги, новые документы, новое имя, новая жизнь. Я все это заслужил. Но перед уходом надо оплатить счета. В ванной он стащил с себя куртку. Свитер и майка основательно пропитались кровью. Но рана не большая. Пуля скользнула по шее, разорвала кожу. Вторая пуля попала в пистолет Наблюдателя, который лежал в кармане. Стервец, чуть мне яйца не отстрелил. По всему видно, пора сваливать. Слишком часто меня стали находить пули. Бросив окровавленную одежду в ванной, Стрелок переоделся в чистое. На кухне достал из холодильника пакет кефира, сыр, колбасу. Самое время перекусить. День еще не закончен. И в кабаке, куда он сейчас отправится, поужинать, скорее всего, не удастся. Белая нашлепка бактерицидного пластыря стянула кожу на шее. Стрелок несколько раз поднял и опустил сильные жилистые руки. Пора, пистолет перезаряжен, фишки расставлены и маленький шарик начал свое стремительное вращение по ободу колеса рулетки. Пока бойцов не хватились надо задать этому "якобинцу" несколько вопросов. Пора.
  
  
  
   Пространство Ночного Мира беспредельно. Сначала я так считал опираясь только на субъективные постсонные ощущения. Действительно, находясь там нельзя не заметить полной пространственной свободы. Нигде и никогда не возникало ощущения запретности или ограниченности. Даже в пустой, лишенной дверей и окон комнате, обязательно есть выход. Его не может не быть! Повинуясь внутреннему состоянию сновидца, Хранитель выдает соответствующее оформление картинками голых стен, глубоких подвалов, тюремных камер. Но он же всегда оставляет возможность обретения выхода. За толстыми стенами пустой комнаты всегда существует другое пространство. Оно ощущается готовностью принять тебя, открытостью твоему стремлению познать его. Для этого нужно немногое. Одно слово, произнесенное в Ночном Мире. Произнесенное так, чтобы ты сам для себя понял: "Я сказал Слово". Но теперь я опираюсь не только на свои ощущения. То, что пространство Ночного Мира беспредельно, подтверждают и его обитатели. Пусть многоликий Хранитель пристрастен, но другие! Многие, с кем мне удалось беседовать, утверждали, что проникая вглубь Свитка невозможно найти начало. Даже если вызвать символы предела и тогда оказываешься в новой Вселенной, а вернувшись, не можешь узнать места, откуда начал свое путешествие. Нечто напомнил мне о Драконе с его ларцами. По его словам, Ночной Мир - это, вложенные один в другой, бесчисленное количество пространственных ларцов. Но если изменить этот образ качественно, то и тогда суть многослойности не изменится. Это несколько необычно для дневного восприятия. Поэтому я и придумал "обычную" географию Ночного Мира. В ней есть горы и океаны, материки и острова. Все это довольно условно, но так проще. Тем более, что качества пространства это не меняет. И мне, как земному существу, ближе земные образы. Все они несут свой символический смысл, но и это не мешает, а наоборот, усиливает восприятие огромного Ночного Мира. Как и в любом другом незнакомом месте, исследователю необходим надежный проводник. Дело в том, что в самом начале своих странствий я полагался только на свое понимание сути Сна. И Хранитель, как часть меня самого, не мог выполнять роль поводыря. Мне приходилось идти наугад, порой на ощупь. К слову сказать, тактильные ощущения во сне несут самую достоверную информацию. Я бродил, как в густом тумане. Выплывающие из ниоткуда зрительные образы ускользали в никуда. Но мне все было интересно и я не замечал убогости происходящего. Количество определенных мной образов множилось, но я ни на шаг не продвинулся в понимании их значения. Все определения, которые дают образному ряду разные сонники - все это только возможные варианты его толкования. У каждого сновидца свой уникальный набор образов. И только с его сонником возможна дешифровка Ночного Мира.
   Нечто появился в ряду других образов и так же вместе с ними пропал в молоке тумана. Потом, и далеко не сразу, я начал замечать повтор. Встретив обитателя Ночного Мира - спроси Имя. Слава Богу, эти простые правила были мне знакомы. Так Нечто стал моим проводником. Именно с ним мне удалось вышагнуть из тумана. В первое мгновение я оглох и ослеп от того буйства красок и разнообразия звуков, которые со всех сторон хлынули на меня. До сих пор я помню тяжкое биение восхищенного сердца и то незабываемое ощущение легкого удушья, которое я испытал, перенесясь из душного сырого ущелья на просторное высокогорье. Именно тогда я обрел возможность парить. И после этого я старался перемещаться в Мире Грезы только таким способом. Позже я понял, что паря над Ночным Миром, нельзя познать всей его многообразной жизни. А ведь она была во всем! Я переходил вброд ручьи, лежал на их покатых берегах, наблюдал стремительную игру голубых рыбок среди темно-зеленых камней, слушал разговоры диковинных птиц, перелетающих с ветки на ветку над моей головой. Огромные опаловые бабочки неслышно кружились над самой водой и черные, с синим отливом стрекозы, отбрасывали на ее поверхность изумрудные тени.
   Нечто был вампиром. Пугало ли это меня? Конечно, нет. В Ночном Мире нет места страхам. Страх, наряду с другими чувствами, один из образов, характеризующих внутреннюю жизнь сновидца. Чувство страха несет катарсисное начало. Это обновление, освобождение, избавление. А вампир, через символ крови, имеет некоторое определение родственности. Он неким образом - родственная душа. Но это, конечно, шутка. Вампир - он и во сне вампир. Другое дело, что встреча с ним во сне не будет иметь никаких жутких последствий. И, может быть, не случайно, что первым проводником, советчиком, наставником моим был вампир. Ночной Мир многолик. Порой весь Сон я пересекал огромную пустыню. И это кажущееся однообразие с лихвой компенсировалось чудесными, хрустальной чистоты видениями. И еще, внешнее однообразие пространства заставляет сосредотачиваться на деталях. Очень часто именно на таком фоне случаются пророческие сны. Иногда за короткий миг сна я успевал прожить несколько жизней, обозреть необъятные пространства, но такие сны, кроме чувства некого пресыщения, чрезмерности, ничего мне не давали. Такие сны невозможно вспомнить полностью. Они не поддаются детализации. Это случаи сонного обжорства. Но тем и прекрасен этот мир, что любое ощущение, любое событие в нем - драгоценно. Здесь, как нигде, не приемлемы однозначные выводы. Едва приметная деталь, одно движение, легкая пушинка на дуновении полувдоха - все значимо. К этому надо было привыкнуть. Здесь нет ничего вечного, незыблемого. Прекрасный, невообразимо сложный мир рассыпается в прах порой от пустяка, от еле приметной искорки едва приметной эмоции. Эта сверхзависимость пугала меня, я хотел постоянства. Причудливая текучесть образов, где законы появления не определены, алгоритмы расплывчаты - всё это лишало происходящее всякого, любого смысла. Огромные, величественные иллюзии, слитые в единую плоть, соединенные мириадами взаимосвязей, пронизанные упорядоченностью и самодостаточностью волшебной гармонии. Когда одно созерцание Волшебства наполняет душу восторгом, предвосхищением несказанного счастья. Вдруг в один миг рушится, распадается, исчезает из-за легкого сквозняка, неясного желания что-то улучшить. Это "что-то" необъяснимым образом все меняет. Алмазы превращаются в графит, жемчужины в песок, золото в свинец, философский камень в кусок кирпича. Недоумение сменялось отчаянием. Я искал внешние причины, я подозревал внутренние пороки. А их не было. Да и не могло быть. Потому что все изменения в Мире Грезы алогичны. И появление на его равнинах чего-то, что находит в душе сновидца овеществленный отклик, не самоцель, а скорее случайность, необъяснимо прекрасная случайность. Отсюда эта фееричность, сказочность, легкость. Есть опасность поддаться этой кажущейся легкости, но я твердо уяснил, что Сон и Явь неразрывно связаны между собой. И если Явь находит свое отражение во Сне, то и Сон влияет на Дневную жизнь. "Да воздастся вам по делам вашим". Существует ли другой канал соединяющий День и Ночь в подсознании человека? Не знаю. "Путешествия иссушают душу". Я доверяю предчувствиям и они никогда не обманывают меня. Это сродни обретению некого сверхзнания. Но все говорит о том, что такие каналы есть. Я видел эти светящиеся столбы, они появлялись всякий раз, когда я хотел получить ответы от обитателей Ночного Мира. Именно так, посредством этих каналов, Будущее приоткрывает мне свои карты. С тайными и явными знаками неотвратимого, возможного и несбыточного.
   Черное Подобие Коровы (ЧПК) знал все, но не сказал ничего. Его появления, всегда тщательно подготовленные, с какой-то завораживающей медлительностью, несли успокоение воистину буддийского всеприятия. Все это мало вязалось с длинными зубами и алыми толстыми губами кровососа. Он не вступал в контакт, но я научился толковать сами его появления. И ему это нравилось. Мне кажется, я ему был даже чем-то симпатичен. Может быть отличными анализами крови и ровным, хорошей наполненности, пульсом. Эти двое ( трое-четверо) были первыми, но, конечно, не лучшими наставниками.
   Чем дальше я уходил от опушки леса, чем темнее становился ртутный перелив водной поверхности над моей головой, чем глубже я опускался в пещерную сырость заброшенных штолен, тем яснее понимал, что обратного пути не будет Но я не долго колебался. К тому времени деление Бытия на Дневное и Ночное стало почти условным. Когда Точильщик толкал меня в бок и я видел свои голые ноги, покрытые лиловыми кровоподтеками, а вонь от близости логова Минотавра становилась невыносимой, я поворачивал назад и ползком выбирался из лабиринта. Пласты Ночного Мира скручивались в тяжелые пергаментные свитки. Смутные образы разлетались подобно клочьям тумана. Удаляясь, они обретали прежнюю плотность и красоту. Светящиеся звезды в ореоле раскаленных газов с легким шипением прожигали первобытную ветхость кожи и уносились куда-то за пределы моей Вселенной. Но сон не отпускал меня. В липком полубреду, уже осознавая себя, свое бесформенное, бесчувственное тело на бесконечной ледяной поверхности, я еще долго балансировал на грани, то погружаясь в теплый обморок сновидения, то выныривая на поверхность Действительности, с ее тупой болью в висках и легкой тошнотой. Меня качало на волнах сна, я видел гребни волн, бегущих куда-то за ослепительный горизонт. В голове что-то булькало и переливалось и все мое тело было наполнено влагой. Я наклонялся и она свободно лилась из меня радужными струями. Но и открыв глаза, я не был уверен, что возвращение закончено. Уже привыкнув к земной гравитации, шевеля пальцами рук и даже оторвав голову от сырой подушки, я вдруг снова видел ощерившуюся кошачью рожу Точильщика. И ночные оборотни, возбужденно шевеля алыми жабрами и белыми рыбьими глазами, снова хватали меня за ноги и тащили в сумрачную глубину нового сна. Единственное, что лишало их силы - это мое слово, громко и внятно произнесенное. Многоголосое эхо замирало где-то вдали, а они, поблекшие, разваливающиеся на глазах, униженно подставляли холодные тела, помогая мне выбраться на поверхность. Я просыпался. И в который раз отмечал про себя, что вышел из лабиринта не там, откуда вошел. Что Действительность, пусть немного, пусть чуть-чуть, но изменилась. Я чувствовал изменение. И воздух был другим, и звуки стали иными. Это была другая действительность, я вышел в другом Мире. Здесь тоже был День и все подчинялось прежним дневным законам, но сетчатка моих глаз улавливала новые, незнакомые оттенки цветов. Я кожей чувствовал подмену. Это был не мой Мир. И сколько раз это происходило, столько раз я испытывал чувство досады, неправильности происходящего. Иногда я был просто в отчаянии. Но жизнь брала свое. Солнце, или какое иное светило, совершало свой обычный астрономический обход вокруг места моего нынешнего пребывания. Привычные предметы занимали свои привычные места. Я привыкал к новым звукам и запахам. Труднее было с осязанием. Ощущение легкого сквозняка постоянно напоминало, что это иной мир, что Дверь только прикрыта и я в любой момент могу отправиться дальше.
  
  
  
   День проходил в вялом наблюдении за перемещением теней по серому потолку. Созерцание их неспешной трансформации стало его обычным занятием. Теперь он понял - невероятную ценность получаемой энергии определяет время ожидания. И еще он понял, что "Ум" в который раз обманул его. Ночью, в лунном свете, его сущность не нуждалась в оболочке, всё телесное тяготило ее, привязывало к земле. Но днем, когда получаемая энергия слабела и он с трудом мог даже не двигаться - просто дышать, именно тогда ему было необходимо убежище, в которое он мог бы забираться, как зверь в свою нору, как паук в свое гнездо, как моллюск в свою раковину. Поэтому в первую же ночь он поднялся с кровати и, опрокинув шкаф, устроил в нем закрывающееся логово. Теперь энергия не улетучивалась в пространство, и он мог сохранять ее от ночи до ночи. Под утро, когда звезды теряли свою волшебную силу и Луна едва питала его ненасытную сущность, он, притворившись телесным, сдавал дежурство дневной охране, расписывался в журналах приемки-сдачи, передавал ключи, замки, сигнализацию. Терпеливо слушал болтовню дневного сменщика, а потом, расплескивая лунную энергию, бежал в свое логово, ложился в свой "гроб" и ждал наступления сумерек. Через неделю он понял - ему нужно тело. Пусть не прежнее, другое. "Ум" торжествовал. Лифтер слышал, как он ходил по комнате около его шкафа и посмеивался:
   - Как ты там, ублюдок, мразь, недоносок?- и издевательски похлопывал ладонью в дверцы шкафа.
   Лифтеру было жаль своего тела. Он привык к нему, но договор нарушить не решился. Мощь лунной энергии подчинила его.
   - А ты найди собаку и живи в ней. А лучше - в крысе. Тебе понравится!
   Издевательство "Ума" становилось все невыносимей.
   - Я убью тебя!- кричал Лифтер из шкафа,- оставь меня в покое!
   - Не сердись, идиот. Любая эмоция забирает часть твоей энергии. А без нее ты подохнешь.
   И "Ум" в его теле уходил из дома. Лифтер догадывался, что он садится на трамвай и едет на "экскурсию". Что это почему-то очень важно.
   "Ум" был прав. Ему нужно тело. Но, конечно, не собаки, тем более, не крысы. Ему нужно человеческое тело. И он представил, каким оно будет - его новое тело. Оно будет сильным, ловким, быстрым. "Ненавистные твари" будут с вожделением смотреть ему вслед. Но он не позволит им касаться себя. Он знает, чего они все хотят. А хотят они все одного - высосать из него все жизненные силы, бросить на землю и топтать своими острыми, как гвозди, каблуками. Он не позволит им этого. Он знает, как поступить с ними.
   Вечером с "экскурсии" вернулся "Ум":
   - Эй, гаденыш, ты еще жив?- и хихикая закружил по комнате.
   - Слушай, я придумал для тебя выход. Сделай себе тело сам!
   И Лифтер сразу все понял. В этом мире много тел. Он отыщет самые достойные и возьмет от них только лучшее. Вот тогда в первый раз Лифтер взял в руки бритву. Он нашел ее недавно, рылся в старом хламе в ящиках стола. А когда нашел - понял, что искал именно ее. Несмотря на ржавчину и несколько зазубрин на лезвии, острота ее была невероятной. Приложенная к ладони, она с ужасающей готовностью вошла в руку. Изумленный Лифтер отдернул лезвие и холодея наблюдал, как тонкий белый разрез наполняется чем-то алым и жгучим. До этого он не предполагал, что его бестелесная сущность так уязвима.
   Вечером, когда он сидел на табурете у входа в караульное помещение, к нему подошел слесарь автобазы. Попросил закурить. Лифтер не курил. От мужика пахло дешевым вином и пивом.
   - Вот гляжу, недавно ты здесь работаешь, всё молчишь, да на луну смотришь.
   Лифтер молча кивнул головой. Так, чтобы тот отвязался, не мешал.
   - Сейчас многие себе на уме. Думают о чем-то,- мужик сел на грязные доски деревянного крыльца.
   - Я вот тоже все думаю, а спроси - о чем?- не знаю. Вроде думать и не о чем. Всё передумано. Так ведь нет! Всё какие-то мысли в голове роятся, крутятся. Гонишь их, хватит, пошли вон! Руками голову зажмешь...,- пьяный обхватил голову руками и улыбнулся,- легче становится....
   -А директор говорит,- продолжил он неизвестно когда и с кем начатый разговор.
   - Ты, говорит, Артемич, спец. Свою машину только тебе доверяю. Вот ты пьешь, а умения своего никак не пропьешь! Вон в боксе его катафалк стоит. Гроб лакированный. Посмотри, говорит. А чего не посмотреть? После работы и посмотрел. Хитро все, но не хитрее меня,- мужик самодовольно усмехнулся.
   - Клапанок впрыска подтянул, подсос воздуха устранил - всё, как часы... А ты мне: "Ауди-муди". Я машину нутром чую. Она, как живое.
   Лифтер прислушался.
   - Все живое свои потребности имеет. Свой голос, свой норов. Только слушай! Иной раз двигатель трясется, как припадочный, бормочет что-то в бреду. Задыхается. Так и человек, горло пережми, что с ним будет? Жена моя (ты женат? нет? ) говорит: "Ты вот машины понимаешь, а людей нет". Я и себя-то не понимаю. От того и пью...
   - Гляжу на тебя..., как тебя звать-то? Гляжу и думаю. Вот человек сидит, в небо смотрит, думает. Может он знает то, что мне надобно? Может ты мне и расскажешь все? Ну, то... О чем я додуматься не могу... Да, ладно! - пьяница махнул замасленной рукой.
   - Ты, друг, не обижайся, я поговорил, да и уйду. Машину вот сдал, ключи от нее тебе сдаю. А у меня завтра отгул на загул. Не увидимся.
   - А ты не молчи, а то слова тебя изнутри съедят. От мыслей в голове давление повышается. Поговоришь - полегоньку и стравишь.
   - Ты умный... думай. Может и мне чего скажешь. Ну, давай, пока. Пьяный коснулся острого плеча Лифтера, тяжело поднялся и направился к выходу. Луна вспыхнула в небе, будто кто-то включил ее. Лифтер втянул носом воздух, расправил плечи и блаженно закрыл глаза. Ему нужно тело. Большое, сильное тело.
   Утром пришел "Ум".
   -Эй, подонок, все спишь! Ну-ка высунь свою голову, я вложу в нее ума-разума.
   Лифтер опасливо приоткрыл дверцы шкафа и приподнялся. "Ум" стоял у окна, руки на поясе. Улыбался. Голову наклонил набок.
   - Выходи-выходи, не бойся.
   Лифтер выполз из лежащего шкафа, сел на край. А "Ум" уже взбирался на плечи. Ох и тяжел он был в его теле. Влез, ноги свесил.
   - Давай, родной, канальчики почистим.
   За спиной в хирургической кювете зазвенели острые крючки и иглы.
   - Так, думаю, начнем вот с этого. Не шевелись. Больно не будет. Ты же знаешь, рука у меня легкая. Ну, если только чуть-чуть.
   Затылок онемел. Мышцы шеи напряглись. Лифтер почувствовал тонкую сладостную боль в основании черепа. Это было приятно. Редкие волосы на голове зашевелились от удовольствия. Голова отяжелела. Лифтер чувствовал, как внутри нее движется что-то тонкое и мягкое.
   - А теперь так.
   Движение в голове усилилось и Лифтер чувствовал, как что-то задевает череп изнутри, царапает, скребет.
   - А ты молодец.
   Лифтер внимательно вслушивался в свои ощущения. Он знал, что просто так "Ум" его не отпустит, что боль неизбежна. И он ждал ее со страхом и каким-то тайным восторгом, старался предугадать ее появление. Сейчас, вот сейчас. И все внутри обрывалось от страха и ликования. И боль вошла в него. Вошла внезапно, несмотря на все его приготовления. И он едва не потерял сознание. Боль была острой, жгучей, почти невыносимой, но Лифтеру казалось, что это происходит не с ним, а с кем-то другим. Что это он медленно протыкает раскаленной иглой чей-то мягкий череп. Он видел себя сверху, свои уверенные сильные руки, острый хромовый блеск инструментов, видел место, куда вошла игла. Он прислушивался к себе и продвигал тонкое металлическое жало согласно своим ощущениям. По лицу текли пот и слезы. Лифтер был счастлив. Он уже свыкся с болью. Она стала его частью. Еще немного, вот так, вот здесь. Всё кончено. Боль начала спадать, резкими толчками она шла на убыль. Всё тело гудело. Голова была чиста и пуста. Лифтер даже чувствовал легкий сквозняк внутри. Он не заметил, как "Ум" слез с его плеч и как он ушел. Лифтер не чувствовал его ни внутри, ни вне себя. Но то, что он оставил, лежало перед ним. Это была книга. Нет, скорее, журнал. Яркий журнал, такие любят разглядывать " подлые твари". С фотографиями в непристойных позах, хищные, отвратительные звери. Лифтер открыл его на странице N7. Конечно, ведь семь - это число лунных фаз. Страницы журнала были абсолютно чистыми. Пустота белых страниц обдала снеговым холодом. Лифтер прикрыл глаза от слепящей белизны. Когда он их открыл, он уже знал. Знал, куда идти и что нужно сделать. Все это высветилось в его голове, овеществилось, приобрело крепость стали. За окном была глянцевая, шевелящаяся чернота. Узкий серп луны обещал исполнение желаний. За спиной Лифтера расправились мягкие перепончатые крылья. Лицо заострилось и вытянулось вперед. Он видел, как надевает плащ, кладет в его карман бритву. Все это уже было с ним. Или еще будет? От нетерпения по телу разошелся неимоверный зуд. И Лифтер вспомнил об электронах, но это были дружественные существа, они помогали ему видеть и понимать. От переизбытка энергии глаза налились темно-зеленым малахитовым светом. Он чувствовал прилив сил, чувствовал трепет крыльев у себя за спиной. Еще минута и он сможет лететь. Плащ застегнут, руки скрещены на груди. Огромный тяжелый маховик пришел в движение. Стремительно раскручиваясь, завывая, вибрируя он набирал ход. Лифтер стоял у окна, он был готов, он ждал. Вой маховика достиг наивысшей точки и растворился в чернильной пустоте ночи. С гулким хлопком за спиной развернулись огромные крылья. Лифтер шагнул на подоконник и рухнул в потоки черного ветра. Он летел, плавно покачиваясь на восходящих потоках. Земля, подобно огромной карте, развернулась под ним. Он видел темные пятна лесов, прямые нити дорог, уродливое нагромождение каменных глыб - это был город. Его город. Он летел туда. Там он найдет то, что ищет; то, чего заслуживает, в чем нуждается. Именно там он обретет свое новое тело.
  
  
  
   Марина позвонила ровно в час. Я поднял трубку.
   - Привет, ждал?
   - Здравствуй, как у тебя дела?
   - Ты, вот что, ты мне больше не звони, номер забудь. Ну, и все такое. Надо будет, я тебя найду. Не волнуйся - без "колес" не останешься.
   - Ты одна, Игорь приехал?
   - Я же уже сказала, нет его. Не приехал еще. Вот что, ты к трем приходи, метро "Площадь пятого года", внизу у эскалатора. Там встретимся. Ну, пока.
   Сигнал отбоя отметил вершину водораздела, глубину пропасти, абсолютность вакуума. Ничего не было. Ничего не будет. Один психолог в своей книжке признался, что не ложится, не приготовив блокнота и ручки. "Чтобы от меня не ускользнули сокровища, которые может подарить мне сон". Меня уже давно перестали интересовать те сокровища, которые он имел ввиду. Так не замечаешь необходимости воздуха, которым дышишь, пищи, которая дает энергию существования. Вряд ли он говорил о возможности выхода за Фронтир. Запредельность не интересует психологов. Да и хрен с ними. Зачем я опять спросил о Котове? Получилось так, будто я сознательно увязываю его с этими "журнальными" делами. До этого Марина даже намеком не касалась его участия в торговле дурью. Выходит, я сам напрашиваюсь на неприятности. И, вообще, зачем мне все это нужно? Да ни за чем! Злое каннибальское любопытство. Я знаю, как все произошло. Я видел это. И все это внутри меня. Я должен вытащить это наружу. Способы, какими неизбежность проявляется в судьбах отдельных людей, поражают неявным действием, косвенностью отношений. Уловить связь между причиной и следствием просто невозможно. Но это и не важно. Иногда я думаю, что с рождения в человеке закладывается какая-то программа. Он свободен в выборе вариантов, но всегда выбирает определенный, тот, что обладает необходимым соотношением внутренних ассоциаций. Все люди изначально знают свою судьбу, свое предназначение. И этот красочный витраж всегда стоит перед их внутренним взором. Потом всю жизнь они будут собирать куски смальты, осколки стекла и фарфора, стараясь воспроизвести его в своей реальной жизни. И в этом смысле все мы - творцы равные Богу, создатели своих внутренних миров. Не важно, будет ли это картина материального благополучия Рубенса или "Едоки картофеля" Ван Гога. Всё это равноценно, согласно мироустройству, всему есть особое и достойнейшее место. И в этом смысле было бы интересно вообще отделить понятие Судьбы от ее носителя. За свой короткий век человеческое существо успевает с неизменным успехом сплести нечто, что он называет своей жизнью. Эта тонкая нить свивается с другими, меняется их цвет, качество, длина и толщина. И если бы это было возможно, то мы бы увидели огромный гобелен, свисающий с ткацкого станка Всесущего. Ведь только Ему ведом изначальный замысел, только Он знает, что должно быть изображено на этом гобелене. Об этом можно только догадываться. А сам человек, с его стремлением к совершенству, красоте, познанию? Не напоминает ли он шелковичного червя? Всех интересует качество и красота натурального шелка, но кому нужен этот отвратительный уродец без способности выделывать шелковую нить? Так получилось, что в каждом из нас - частичка Вселенского Божества, Мирового разума. Все мы единичные заряды разумной Космической Энергии. И ее божественная любовь к нам - это, по сути, любовь к самой себе. Ведь только посредством нас она может существовать. Только мы - мелкие существа на Земле, на других планетах видимой и не видимой Вселенной, мы органические, а может статься, и не органические образования, являемся основой ее развития и процветания. Именно убийство и самоубийство во всех религиях мира - тягчайшее из преступлений. Убивая себя - убиваешь Бога в себе. Убивая других - восстаешь против Всевышнего. Может быть отсюда моя злость. И не любопытство это вовсе, а внутреннее стремление к справедливости. Хотя, конечно, интересно узнать, чем все это закончится. И на сколько я был близок к истине.
   Еще два часа. Амфетаминовый голод сделал из меня шизофреника. Но и тут неясность. Может это шизоидная акцентуация определила мои пристрастия. Может быть я медленно, но верно, погружаюсь в трясину безумия? А там: обеднение личностных качеств, общее отупение, безразличие, потеря связи с окружающим миром. Вот сейчас я уже не могу думать ни о чем другом. Только о том, что через два часа я наконец смогу умилостливить своего людоеда, задобрить его, откупиться от него. Мне известно, что будет, если я не сделаю этого. И Крысолов знает, он знает обо мне все. Однажды я спросил у Хранителя, какое средство самое лучшее, как мне защититься от Крысолова? Оказалось, разве не знал я этого сам, самый эффективный метод защиты - объединиться с ним. И это правильно. Крысолов - порождение моего подсознания. Он - это я сам. Но объединиться с самыми темными силами Ночного Мира... Нет, я к этому не готов. И Крысолов знает это. Ему выгодно противостояние. Противоречие - источник его энергетики. Он питается моим страхом, моим отвращением, моим стремлением противостоять. Он - зеркальное отражение, оптическое продолжение пространства Зазеркалья. Может быть отсюда его пристрастие к зеркалам? Убери объект - пропадет и его отражение. И мне так и не удается разобраться, где ангелы света, а где черти и бесенята с ангелами тьмы. Ведь Рай и Ад - суть отражения друг друга.
   Я положил трубку. Сигнал отбоя замолчал, свернулся клубком, спрятался за мембрану в телефонной трубке. Вот стерва... Она знает все. Знает, что за ее услуги я обязан ей больше, чем обязан. Иногда мне кажется, что она знает о Ночном Мире не меньше меня. Но ее знание отдает мертвечиной. Какого монстра вырастила она в своем Зазеркалье? Но ни он, никто другой ничего не смогут мне сделать, пока я иду по четной стороне улицы. Интересно, а стрелки часов не могут вертеться в другую сторону? Надо будет это учесть. Проследить, чтобы ловкие бесенята не подкрались к моим часам. С электронными, где нет стрелок, им справиться сложнее. Здесь где-то в столе валяются мои старые часы. Серо-зеленое табло мертво. Батарейка села. Ее окислившийся, покрытый белым налетом трупик успешно разъедает электронные внутренности моих часов. Выбора нет. Придется следить за секундной стрелкой, но и другие стрелки нельзя упускать из виду. Она сказала в три. Еще почти два часа. До метро 15 минут, да еще ехать минут десять. Внизу, у эскалатора. Если я выйду сейчас, то черти не смогут подобраться к моим часам, а когда я буду на месте - пусть делают, что хотят. Так я точно не опоздаю. Мне бы еще узнать, во что она будет одета. Если в своей черной куртке, то и я оделся бы, как недоумок-рэппер. Мы бы классно смотрелись. "Зда-арово, ста-аруха, че, классный прикид, в на-атуре." Помнит ли она те времена, жаркие, влажные дни и ночи Юрского периода? Неужели все это окаменело, рассыпалось в прах, исчезло, испарилось. И рев тирэксов, и тяжкий бег рогатых трицератопсов, и свист ветра в перепончатых крыльях птеродактилей. Марина, я достану тебя, где бы ты не пряталась. Я покажу всему миру, что ты есть на самом деле. Вот тогда ты не сможешь ни ускользнуть, ни убежать, ни улететь. И мы останемся с тобой одни. И больше никого. Потому-то никому ты не будешь нужна. Только мне. Подлая сучка. Хочу ли я тебя, как хотел раньше? Да, я хочу твоего мяса, хочу содрать с тебя кожу и набить чучело. Тебе это понравилось бы. Ты всегда готова сменить кожу. Проворная, ядовитая гадина. И ты не так проста, как стараешься прикинуться. Скорее всего, не знаю, но скорее всего, ты разведала входы в Ночной Мир и ты смотришься в Зеркала. Поэтому мы оба знаем знаки Судьбы. Не зря ты прилепилась к Котову. И он не догадывается, что ждет его. А ты знаешь. Он для тебя ступенька, еще один камень под ногой. Все выше и выше. Ты так считаешь. Но я знаю, что делать. Я просто выйду из игры. "Всё существующее - сон, что не сон - не существует". Я уйду из твоих снов. И больше ты не сможешь душить меня кольцами своих змеиных тел. Что тогда останется от тебя? Дохлая, больная потаскуха, с потрохами, сожженными героином. Я бы не стал напоминать о себе, если бы ты не зашла так далеко. Слишком далеко. Знаешь ли ты свое будущее, и есть ли оно у тебя? И ты, наверное, многое отдала, чтобы узнать это.
   Пол-третьего. Черти провели меня. Надо бежать. Не забыть деньги, взять журнальчик. Это твои черти. Я их узнал. Всё. Побежал.
  
  
  
   Девять часов. Вечер. Уже совсем темно. Стоит сделать шаг в сторону от разноцветных, залитых неоном улиц и ты пропадаешь в непроглядном мраке. Эффект терминации. Разделение на свет и тьму в условиях безвоздушного пространства ночного города. Дело сделано. И ничто не мешает сегодня же, прямо сейчас, конкретно так, свинтить, пропасть, начать новую, роскошную жизнь. Разнежить свое тело под лучами нездешнего солнца, прикрыться от мира солнцезащитными очками, распробовать достоинства местных вин и женщин. А деньги? Чуть больше, чуть меньше. Уверен, Стрелок даже не думал об этом. Своеобразное чувство справедливости и порядочности, как он его понимал, было грубо оскорблено. Кто-то посмел нарушить правила. Оставить это без немедленного исправления Стрелок просто не мог. Проступок, любой, в делах такого рода карается одинаково. Смогу ли я убедить его все бросить? Теперь у него все есть: загранпаспорт, деньги, визы. Путь свободен. Да и чувство меры. За несколько часов - пять трупов. Даже для Стрелка это слишком много. Ладно, того, на крыше, его никто не увидит до снегопадов, когда с крыши начнут сбрасывать снег, или когда мастер антенной бригады не полезет менять забарахлившую антенну. Но те двое в машине с простреленными головами? Лобовое стекло залито мозгами и кровью. Двигатель работает, в салоне градусов за 40, а они даже не вспотели. Бабушка возвращается с внуком из школы или тот самый собаковод со своим доберманом. Собака не может не учуять запаха свежей крови. Зачем Стрелку этот шлейф из покойников? Счет в банке, долгий-долгий отпуск, море, яхты, песок, мартини. Неужели ему не надоел этот холодный, злой город? Не дом - временное убежище, логово зверя. Сон, когда какая-то часть сознания должна бодрствовать, чтобы слышать и видеть все вокруг: шорох ветра за окном, падение капель из крана в ванной. У медиков есть такой термин: "синдром наемного убийцы". У людей его профессии за несколько лет работы не остается ни одного здорового органа. Этот синдром серьезно поражает коронарные сосуды, надпочечные железы, щитовидную железу и печень. Они умирают еще при жизни. Рискну предположить, что Стрелок не может остановиться. Он разучился жить по-другому. Жить в покое, в безопасности, спать без пистолета в руке, любоваться архитектурой, а не искать глазами удобные места для снайперских гнезд. Вряд ли убийство стало для него удовольствием. Есть азарт, игра нервов, жутковатый драйв. Или пан, или пропал. А люди? Люди либо помогают, либо мешают. Препятствия устраняются. Проблемы решаются. Стрелок любит жизнь, но относится к факту ее отъятия спокойно. Да и сам он не собирается жить вечно. Боится ли он смерти? Он живет с нею, он ею дышит. Это придает остроту его жизни. Ему нравится ходить по краю.
   Когда я говорю, что мог бы отговорить его, то подразумеваю лишь то, что мог бы переиграть вариант его овеществленного мира, сочинить его по-другому. Знаю, Хранитель будет упираться, ему хотелось бы, чтобы все продолжалось в рамках и по законам его интересов. А сюда укладывается и это презрение к чужой жизни, и звериная жестокость Стрелка. Хранитель должен следить за соотношением параметров системы. А это удобный способ сублимировать внутреннюю агрессию. И какое ему дело до того, что зараженный ею фантазм превращается в смертоносную машину? Справиться с разошедшимся Стрелком - значит договориться с Хранителем. Зверь хочет мяса. И надо бросить ему кость. Я бы нашел способ, но не сейчас. Сейчас я слаб, порой меня просто трясет, я не могу заставить себя сосредоточиться. Своеволие Стрелка раздражает, но именно теперь у него появился шанс уйти из-под опеки. И он попробует воспользоваться им. Это на него похоже. Я знаю, чувствую - он уже у "Сокола". Недавно с Серым я был там. Пусть это наконец закончится. Надо нажраться этим до отвращения, по ноздри, до тошноты. И выблевать это, исторгнуть из себя, освободиться, покончить с этим навсегда.
   Стрелок прикидывает варианты. Тщательность и обстоятельность, расчет и воля. Он понимает, что сегодня ничего не выйдет. Марат где-то в недрах ресторана "Сокол". С ним его люди. Стрелку о нем ничего не известно. Даже как выглядит. Ни его привычки, ни степень подготовки его охраны. Дело не созрело. Оно сырое. Его надо оставить. Завтра он узнает о своих "курках". Обеспокоится, залезет в нору, гад. А нужно-то, пустяк! Узнать, кто сделал заказ. А Марат знает. Знает! Клиент спешил, будь у него время - обратился бы к профессионалу, а так - времени нет, попросил первого попавшегося, кого хорошо знал. И Марат этот, какой-нибудь полуотморозок из новых... Ведь знал, что после выполнения таких громких акций, а последний покойник выставлялся в Колонном зале, исполнителей обычно убирают. Знал, потому и сумму затребовал небывалую. А когда согласились - ясно понял, кончат его. Половину запросил - отдали. Уже тогда можно было уходить. И он давно ждал такого случая. Всё было готово. Всё делалось в тайне, готовилось не один год. Жадность фраера сгубила. Думал - сделает дело, возьмет оставшиеся деньги, прикинется, перехитрит, переиграет. Может все так и вышло бы, если бы не прихватили его в Сторожевом. Что это была случайность - Стрелок не сомневался. Глупая случайность, карта так легла.
   Когда готовился, чувствовал - пасут его. Передвижения контролируют, в машине "маяк", не доверяют. И он был осторожен. Винтовку разобрал до винта, все осмотрел, патроны взял свои. Перед тем вечером, как завалить певца-депутата, осмотрел машину - могли радиоуправляемый заряд заложить. Планировал - сделает дело, уйдет в Питер, свяжется с "фирмой", проконтролирует приход денег на счет, ничего другого им не останется, и растворится в толпе богатых бездельников, слоняющихся по всему миру. Заслуженный отдых... Не получилось. Теперь приходится зачищать. Судя по всему, решение лишить его законной доли созрело на низших этажах цепочки, а условие общей санации - изначально задумано заказчиком. Это общее правило. Стрелок знал об этом, поэтому на чье-то стремление лишить его жизни не обиделся. Но мелкое кидалово было оскорбительно. А его деньги уже ушли на чей-то счет в Швейцарию или Германию. Он мог перекрошить еще с десяток "быков", но так и не узнать имен. Марата надо брать в тепле, глухом чулане, чтоб ни звука, ни стука. Для разговора, для беседы. Он должен, он скажет. В любом случае Стрелок узнает имя обидчика. А этот Марат еще не понял, в какое дело вляпался.
   Мелкий дождик сменился острой ледяной крошкой. Асфальт заблестел лаковыми переливами. Лиловые языки неоновых сияний заструились по наклонной плоскости обледенелых небес. Задул злой холодный ветер. Раненая рука и шея заныли тупо и безнадежно. Последнее время его так плотно преследовали неудачи, что сейчас он был вправе рассчитывать на везение. Хранитель доволен - бред продолжается. И сейчас он готов на все, не заботясь о правдоподобности и чувстве меры. Еще немного и он вооружил бы Стрелка огнеметом и сжег бы всех любителей ресторанного досуга. Но этого не произойдет. Ночь будет качаться в небесах огромным черным яблоком. Неоновые всполохи сотрут грань между реальностью и вымыслом. Сотрясаемый ознобом я стоял у входа в ресторан. Роскошные лимузины, лакированные символы успеха, подкатывали к ярко освещенному входу. Расторопные парни в униформе парковали автомашины. Метрдотель встречал посетителей у залитых светом дверей. Войти внутрь я даже не пытался. Фейс-контроль не пропустил бы. В прошлый раз охрана косилась на мой прикид, более подходящий для пивной, чем для престижного кабака. Я был с Серым, он велел меня пропустить. Вот такой результат расслоения общества. Сегодня я просто стоял и глазел на богатых обезьян, которые вдруг решили, что стали умнее и значительнее от умения порой ходить на задних лапах, не опираясь на кулаки. Я слышал, как униформист сказал другому:
   - Вон того видел? Косоглазый с сигарой, На Марата работает. С ним осторожнее. Любит из себя Капоне строить.
   Я приблизил его к себе, насколько это было возможно. Увидел синие бритые щеки, толстые неприятно красные мокрые губы, узкие неподвижные глаза самурая, жидкие черные зачесанные назад волосы, приплюснутый азиатский нос. Запахло вонючей кубинской сигарой. Двое длинноруких, накачанных мужика. Один - бритый, спереди. Второй - рыжий, сзади. На меня никто не обращал внимания. Я превратился в пар и, хоть меня чуть не стошнило, смешался с дымом от сигары микадо. Высокие двери заведения, сверкая никелем и полированной бронзой, открылись, обдав вошедших запахом вкусной еды, дорогих вин и больших денег. Метрдотель пожал протянутую руку самурая:
   - Прошу, босс наверху, очень рад. Приятного вечера.
   Трое, не входя в общий зал, по боковой лестнице поднялись на второй этаж.
   - У этого козла руки всегда потные. Одеколоном бы, что ли, их протирал.
   Двое из сопровождения почтительно оскалили золотые коронки. Самурай поднес ладонь к лицу:
   - Воняет старым евреем,- вытер руку о пальто. Пепел сигары упал на меховой воротник. Пройдя по краю балкона, троица гангстеров направилась к темному коридору служебной части ресторана.
   - Здесь много чего стоило бы поменять И этого козла - в первую очередь.
   "Поводов для беспокойства нет, целую, амиго". Из-под широких плащей появились короткоствольные автоматы с глушителями. Сигарный окурок закушен желтым резцом. Предохранители сняты.
   - Тук-тук. Рум-сервис!
   Двери распахнулись. Три автоматных очереди из темноты коридора ударили в набегавших со всех сторон людей Марата. Тугие хлопки выстрелов, визг пуль, угодивших в бетонные перекрытия, звон падающих дымящихся гильз, брызги крови, грохот разбитого зеркала. Трое стреляли не останавливаясь. Из-за боковой двери гулко ударили пистолетные выстрелы, от дверного косяка откололась огромная щепка и, крутясь пропеллером, улетела в темноту коридора. Бритый странно дернулся, сначала вперед, а потом, будто его ударили кувалдой в грудь, отлетел назад к стене. Ударился и сполз, закатив глаза и оскалив золотые зубы. В дальнем конце коридора послышались крики и выстрелы. Рыжий развернулся и не целясь, от живота, выпустил длинную очередь в темноту. Самурай бросился вперед, к боковой двери. Над головой лопнул плафон люстры, посыпались малиновые искры. Опрокидывая кресло и низкий стеклянный стол, самурай перекатился за диван. Пистолетные выстрелы подняли вверх клочья обивки. Качающаяся под потолком люстра придавала происходящему сценическую завершенность. Автоматный затвор зацокал опять, выбрасывая стреляные гильзы. Пороховой дым повис тяжелым сизым блином, деля пространство комнаты на верх и низ. Пули тупо бились в дерево массивной двери, в пластик стеновых панелей, выбивали пыль из ковров, крушили фарфор огромных китайских ваз. Боковым зрением самурай видел, как в проеме входной двери показался рыжий. Он стоял спокойно, опустив автомат, махнул рукой, мол все кончено. Потом вдруг запрокинул голову и рухнул навзничь. Самурай дико завизжал и, бешено стреляя, вбежал в комнату. На полу у стены сидел Марат. Ноги в черных блестящих ботинках разведены в стороны. Голова сползла набок. Руки кренделями согнуты в локтях. Лицо белое, как мел. Грудь и живот залиты кровью. Вот минута, которой Азамат ждал не один год. Он был умнее, хитрее, сильнее. Он был настоящим боссом. Он разрабатывал налеты, он договаривался с конкурентами, он держал в узде своих парней, он разогнал местную шпану и обложил данью фирмы и магазины. Он должен был иметь большую часть доходов, настоящую власть. Теперь он разобрался со своей проблемой. Еще двое-трое отправятся кормить рыб. А он пойдет дальше. Тихий шорох вывел его из полутранса. Азамат увидел черный зрачок ствола и над ним черный, налитый кровью круглый глаз Марата. Раненый хотел что-то сказать, но в груди забулькало и он передумал. Марат открыл рот и на белый дрожащий подбородок стекла алая струйка. Уходя с линии выстрела Азамат метнулся к окну, пуля снесла ему затылок и засела в дверце резного шкафа. Тяжело, как брошенный куль с песком, самурай рухнул на паркетный пол. Закушенная дымящаяся сигарета откатилась и погасла в луже крови. Марат уронил руку с пистолетом, его лицо исказила гримаса боли и ненависти. Все это сменилось тупым оцепенением. Ноги напряженно вытянулись, дернулись и замерли в неестественно вывернутом положении. Голова упала на грудь и Марат, оставляя на белой стене кровавую дугу, завалился набок.
   Хранитель получил свою кость. И это сделал я, а не Стрелок. Я лишил его возможности освободиться от контроля. И он все еще во мне. Я не могу его отпустить, потому что не знаю последствий этого. Я переделал его мир. Лишил его мотивации, у него нет необходимой энергии. Роль, от которой он зависел - сыграна. Теперь он вынужден выбирать, а это уже варианты. Но чего это мне стоило!?
  
  
  
   Голова раскалывается. Кожа на висках вздулась и посинела, губ я не чувствовал. Какая-то полная заморозка. И нос, всегда такой подвижный теплый, теперь ощущается, как клоунская насадка на резинке. Это они мне, сволочи. Неужели, сломали переносицу? Но ведь не от этого мне так плохо. Водкой меня поили. Скорее всего, насыпали в нее какой-нибудь отравы. Читал, как один убийца-гуманист напоил свою жертву водкой с клофелином, а потом, когда она отрубилась, то ли зарезал, то ли застрелил ее... А Марина знала, что в метро не пойдет, что Серый с приятелями справится и без нее. Когда Серый взял меня за плечо. "Пойдем, покатаемся". Схватил за куртку, почти за шиворот. А эти двое? Один сзади, другой справа - повели. Вроде сам иду, а убежать бы не дали. Всё внутри дрожало от страха. Думалось, а вдруг ничего и не будет, покатаемся, поговорим и отпустят. Но что-то говорило о другом. "Сейчас тебя будут убивать!" За что! Ведь я никогда, никому, никакого вреда!.. С Серегиным в одном классе учились. Контрольные у меня списывал. Тягостное ощущение, какое-то липкое, омерзительное, как паутина на лице. Я просто боюсь. Чем же они меня напоили, сволочи? Но теперь все позади. Если бы хотели убить - убили бы сразу. У них это просто... А Серый - гад. Жив, морда гладкая, красная. Но ведь я не мог ошибиться! Именно его Точильщик вез в своей тележке. Знакомый запах старья, прелого тряпья, гнили и плесени. Скрип колес. Сегодня он приехал за мной. Забавно вдруг оказаться в его тележке! Положит лицом вверх, прикроет глаза суконной ветошью и повезет. Он будет меня кому-то показывать. Так же, как показывал мне Серого... Серый жив. Но все равно, что мертв. И к этому надо привыкнуть. Он - мертвец. Прыщавый выстрелил ему в голову, когда они играли в карты на даче в Песчаном. Потом они с Саньком погрузили его в лодку, отплыли метров на сто от берега. Обвязали веревками чугунный радиатор. У Серого на даче ремонт. Хотел, чтобы красиво, блин, было. Железо за спину - и в воду. Котов боялся, что этот недоумок в милиции его заложит. Не надежный. Вырядится, как петух, и раскатывает по кабакам. Одной тачки мало, еще взял. Пора его было менять. Только намекнул - свои же и пришили. Эти шакалы любят запах крови. Убить, что высморкаться. Тупицы. Котов потер колючий подбородок. Последняя партия прошла удачно. Один бензовоз встретил в Сургуте, второй - в Нижневартовске, часть переправил в Когалым. Сдал товар, взял бабки. Прошел "карантин". Для вида покрутился в конторе. Две недели на буровой и домой. Менты Серого зацепили, вплотную подошли. Из-за стариков меня тягали. Допрашивали. Но здесь все чисто. Не подкопаешься. Хотя, конечно, это не дело. Вокруг должно быть тихо, спокойно, стерильно. Но не пусто. Кто знал, что старик увидит Марину на кладбище? Да и она, дура. Догадалась - товар прятать на могиле их дочери. Сука, не доглядишь - нагадит. Чуть все не испортила. Пришел. Где, говорит, моя дочь. Марина, дочь моя. Ничего не сказал, но я же все понял. Не просто так приходил. Или дочь, или я тебя заложу. Ведь так было!? В голове все перемешалось. Чуть его тут же не замочил. Хорошо, что одумался. А менты зацепились. Три дня одно и то же: "Причина вашей ссоры с Ковалевым П.А.?" Может бросить на время все? Слинять куда-нибудь. Хоть одному... Марину надо лечить. И одну ее оставлять нельзя. На игле, она за дозу все, что хочешь расскажет. И кому угодно. Привязалась, как собака. В глаза смотрит, говорит, что любит. И в постели хороша. Чего еще бы? А иногда взглянет, как сквозь стекло. Глаза змеиные, зрачки - две маленькие черные точки. Смотрит не отрываясь. Или стоит перед окном или на балконе, руками машет, будто взлететь собирается. Улыбается. Обнимешь ее сзади. Упадет на грудь. Плачет. Жалко девку. Помню в Афгане, у Кандагара. Разведгруппа возвращалась. У кишлака на тропке попали в засаду. Петьку сразу насмерть. Еще одного, не помню имени, из Калуги, легко в ногу. Духи из пулемета. Засели в расщелине, не подберешься. Обошли как-то сверху. Забросали гранатами. Бородач - в клочья. Помню только, зубы белые-белые на темно-коричневом лице. Смеется гад, в рай попал. А второй - парнишка, пацан, лет двенадцать. Ранило его, Живот распороло осколком. Сидит он за камнем, скулит. Ручонками тонкие свои кишочки обратно заталкивает. Капитан кричит:
   - Котов, добей. Уходим.
   Я поднял автомат. На пацана не гляжу. Капитан:
   - Все, Семен, возьми рацию, Трифонов - мертвеца на спину. Калугин (вспомнил, Калугин из Калуги) Васька, перевязался? Коли ампулу. Бегом...! Котов, твою мать, добей гаденыша... Марш! А я не могу. Смотрит он на меня, не гляжу на него, но чую - смотрит. Даже скулить перестал. И такая тоска меня взяла! Группа уже поднялась, уходят. Что на меня нашло? Обвязал его дерюжкой, там лежала, взвалил на плечи, побежал. Вдруг показалось, что жить не смогу, если его, ребенка этого, не вынесу, не спасу. Затмение какое-то. А из кишлака, вижу, пылит. КамАЗ гонит. В кузове духи. Рубахи да шаровары развеваются. Автоматами машут. Группа свернула в горы. Семен в микрофон кричит. Вертушку просит. Снизу, с дороги духи стрелять начали. Но мы уже за уступ скалы спустились. Бежим, во рту горит. Горло, как раскаленная труба. Сердце, того гляди из груди выскочит.
   - Ты чего его тащишь, брось. Брось, я сказал!
   Тут мины начали падать. Капитан за камни нырнул. А я дальше побежал. Прыгаю с камня на камень. В детстве так по болоту, с кочки на кочку. Прыгнешь, а зеленый ковер качается, ходит волнами. И весело, и жутко.
   Вышли мы тогда. Вершина плоская. Вертолет нас подхватил. Капитана ранило. Остальные, кроме Петьки конечно, живы. Взлетели, дали по духам пару очередей из пулеметов, летим, кто глаза закрыл, кто зубы скалит. Горячка выходит. Вертолетчик фляжку дал. Почти полная. Капитан лежит, морщится, в спину осколок угодил, но потом ничего. Спасибо, говорит, мужики, спасибо. И Петруха рядом лежит. Ему уже все равно. Жалко, но все же радостно, что не ты. Что жив остался и еще, Бог даст, поживешь.
   А пацана я прикончил. Сбросил на землю и добил. Бежать мешал. Хоть и маленький, но как волчонок, все норовил за шею укусить. Сбросил я его. Все равно бы сдох... Неужели старик и вправду ничего не знал? А Серый: "Какие проблемы, я сам у него спрошу". Ну, спроси, но чтоб по-тихому, чтоб концов не было. Санек рассказывал, подошли они тихо. Серый первый. Они обошли могилу с другой стороны. Слышим - говорят спокойно. Потом: "Хэ!" Будто кто-то дрова рубит. Женщина вскрикнула, но тихо так, как бы от удивления. Вышли из-за кустов. Серый стоит полусогнувшись, рука с топором поднята. Топорик маленький, деревянное топорище выкрашено желтой краской. "Хэ!"- Серый дорубил что-то на земле. Поднялся. "Всё, "- говорит, глаза бессмысленные, лицо бледное. "Прыщавый, неси стакан, нацежу сейчас - выпьешь". Топором кровавым размахивает. Меня чуть не вырвало. А Серый на лавку у могилы упал, глаза закатились, на губах пена, трясется весь. И не подойдешь - в руках топор. Потом его оттащили. А тех двоих - рядом у оградки положили. Листьями забросали. Топор я - в пакет. Унес. Потом, как к Серому на дачу ехали, в лесу бросил. Видно старик и вправду ничего не знал.
   Котову не дают покоя тяжкие предчувствия. Но его срок еще не пришел. Через год, чуть больше, его прихватят на наркотиках. Опять его будут спрашивать о супругах Ковалевых. Он все, или почти все, расскажет о своих северных делах, многих потянет за собой, но о родителях Марины не скажет ни слова. Так это дело и зависнет. Но Божий суд уже свершился. И пала кара небесная, и явился из багровых облаков Ангел мщения. Ударил гром и понеслась к земле всесокрушающая ярость молнии. Легкокрылый Ангел с грозным ликом, в доспехах сверкающих, как солнце, с мечом, подобным северному сиянию, пролетел над ужаснувшейся землей. И вздрогнули злодеи всего мира, и страх вошел в их холодные сердца. И возблагодарили они судьбу за то, что не их черед ныне. Другие падут головы, иных покарает рука Ангела. И будет это напоминанием - никто не уйдет от расплаты, каждому да воздастся по делам его.
  
  
  
   Только сейчас я понял, какую ошибку совершил. Не сделай я этого - все было бы по-другому. Если бы это было возможно! Мир выращенный мной как кристалл в колбе, вместе с правильностью формы получил неустранимые изъяны. Уродливые ржавые каверны покрыли его поверхность. В глубине его сверкающего тела я видел приметы неизбежных трещин, острые сколы предупреждали о хрупкости вещества. Насыщенный раствор до времени скрывал мелкие изъяны и я любовался растущим кристаллом, не замечая, что иные силы начали влиять на его цвет и форму. А когда заметил, то было поздно. Я пробовал примириться с досадной неизбежностью, но мелкие вкрапления перешли в неустранимые пороки. Великолепный магический кристалл, который мне казался пределом совершенства, таил в своей глубине начало распада. Его чистый цвет начал меняться и я завороженно наблюдал необъяснимый переход от нежно-лилового к стальному. Острые оранжевые прожилки пронизывали его тело от блестящей поверхности до, уже ставшей непрозрачной, сердцевины. Теперь я знаю. В конце этого превращения сапфир обратится в морион, рыба в змею, единорог в василиска. Силы тьмы вездесущи. И нет им преграды. Проникнув и овладев Ночным Миром, они подчиняют и Дневную жизнь сновидца. И нет иного способа защиты. Только неустанное, бдительное противостояние, борьба до конца. Зло многолико и надо уметь распознать его. Средство превращается в цель, любопытство - в тягостную потребность, стремление познать - в саморазрушение.
   Зловещий черный камень, символ некромантии, смешал сон и явь, ложь и правду. Крысолов входит в мои сны, как хозяин. Порой все его посещение сводится к внимательному наблюдению. Он садится рядом со мной и не отрываясь смотрит. И я не могу ничего сделать! Он стал сильнее. Что бы я не делал, все оборачивается против меня. Я теряю контроль. Я схожу с ума. Есть повод, чтобы впасть в отчаяние. Стрелок и Лифтер - эти двое из невинной забавы превратились в неразрешимую проблему. Они преследуют меня попятам. Я ни о чем другом не могу думать. Они входят в меня, лишают сил, они питаются моей жизнью.
   Хранитель просмотрел и в город вошла чума. Погребальный звон глохнет в густом тумане. Бежать некуда - зараза уже внутри. Я должен ее уничтожить. Лифтер готовит новые убийства. Он выбирает место по-моему ему одному ведомым признакам. Это для него так же важно, как и сам акт. Скорее всего, его нельзя определить по внешнему виду. В реальном мире мне не справиться с ним. Он хитер, он опасен. Это можно сделать изнутри. Именно оттуда, откуда он вышел. И то, что я чувствую его, должно сделать меня сильнее. Я вижу, как он едет в троллейбусе мимо парка. Юго-Западный район? Номер?... Он одет в длинную куртку с капюшоном, в синюю куртку, на голове вязаная шапка. Темно-синие джинсы. Ему холодно. Он сидит, глаза закрыты. Рядом стоят люди, но я их не вижу. Чувствую, что Лифтер раздражается от их присутствия. Он почти готов. Место найдено. Он успокаивается, он умеет ждать, он знает, что получит то, что хочет. Но обыкновенная раздражительность может все испортить. Поэтому он закрыл глаза. Я проникаю внутрь и стараюсь освоиться в круговерти зрительных образов. "Ум" не зря ездил на "экскурсии". Он искал место. Он все рассчитал. Он нашел новое тело. Лифтер был уверен - на этот раз все пройдет удачно. И это будет именно то тело, о котором он так долго мечтал. Все предыдущие тела не нравились ему. "Ум" находил их и говорил Лифтеру, что делать. Чаще всего это были "подлые твари". Жирные, вонючие самки. От того, что "Ум" в очередной раз посмеялся над ним, Лифтер приходил в бешенство. "Не то, не то!"- орал он на онемевших от ужаса женщин. Дикая злоба ударяла в голову, кровь приливала к лицу, он почти ничего не видел. "Не то!"- пальцы судорожно нащупывали в кармане сложенную бритву. Иногда "Ум " наводил его на молодые тела. Они кричали и бились, старались вцепиться ему в лицо. Это были настоящие "гнусные твари". Его заинтересовала гибкость и упругость их тел. Он начал раздумывать, какую часть их тела можно было бы использовать. Чтобы сделать это, ему приходилось связывать их, затыкать рот. Он разрезал на них одежду, обнажал грудь, спину, бедра. Долго осматривал, ощупывал. И тогда внутри него появлялся пульсирующий огненный ком. Он разбухал, мешал дышать, пах наливался непонятной тяжестью. И когда вся его бестелесная сущность превращалась в огромный пылающий шар, наступал коллапс. Лифтера сотрясали судорожные конвульсии, внутри что-то сжималось, растекалось, выплескивалось. Он почти терял сознание. Поэтому не понимал, почему тело, только что белое, с гладкой нежной кожей, вдруг превращалось в кровавую, изрезанную тушу. Почему он сам весь в крови? Единственным объяснением было предположение о новых изощрениях "Ума". Только он мог все это подстроить. Но Лифтер не мог не верить ему. "Ум" имел тело Его тело. И это каким-то образом обязывало его продолжать поиски. Лифтер не мог без "Ума". И "Ум" нуждался в нем. И это переполняло гордостью и чувством значимости. Испорченные тела Лифтер бросал в лифтовую шахту. С детства он привык убирать за собой. Всё должно оставаться чистым и аккуратным. Под утро он забирался в свой шкаф и забывался коротким беспокойным сном. Ему снилось, что новое тело, которое он создал, не совсем подходит ему. Голова слишком мала. От этого у него постоянная головная боль. И ощущение раздутого живота, потому что нижняя часть тела велика. Она огромна. Тугой, налитый жиром зад и необъятное, колышущееся при движении, брюхо. "Ум" крутится рядом: "Великолепно, восхитительно. Точно по тебе. Как раз впору, "- и он оглаживал его спину и плечи. "Ты просто красавец!" От похвалы приятно свербит в носу, но чувство неловкости и неудобства не дают в полной мере насладиться торжеством. "Может быть, как-нибудь привыкну, растянется",- Лифтер трогает покрытый испариной лоб. "Нет, дорогой, лучше не найти,- "Ум" снимает с груди несуществующие пылинки,- какой фасон, какой стиль!" Лифтер разомлел, размяк, у него нет сил вслушиваться в трескотню "Ума". В глубине себя он догадывается, что "Ум" опять издевается над ним, что его новое тело просто уродливо. Но сопротивляться потоку восторгов и похвал нет сил. Тесная голова не дает ни повернуть, ни наклонить шею. "Ах, ты такой солидный, я горжусь тобой!" И Лифтер не может поверить своему счастью...
   Маньяк открывает глаза. Я смотрю изнутри через дыры его глаз. На толпу людей на остановке, на серую бесконечную стену девятиэтажного дома, на огромную единицу и три круга рядом с ней. Какая-то реклама? Нет это вход в магазин. "Тысяча мелочей". Лифтер быстро встает и идет к выходу. Троллейбус останавливается. Он выходит. Идет мимо газетного киоска, мимо продавца цветов, смешивается с толпой, входящей и выходящей из магазина. Я не боюсь его потерять, я просто наблюдаю. Сейчас он ищет место. Именно туда он придет вечером. Сначала место, потом жертва. Глаза Лифтера осматривают спины прохожих. Мужчин он пропускает, его интересуют только женщины. Вот его взгляд скользит по девушке в терракотового цвета замшевой куртке, перескакивает на девочку в белой пушистой шапке. С тех пор, как "Ум" стал находить ему новые тела, Лифтер изменил свое мнение о "подлых тварях". Если раньше он ненавидел их, боялся, стыдился даже думать о них, то теперь мысль о том, что быть "тварью" не так уж и плохо, не пугает его. Они недоступны и безжалостны. На то как они ходят, садятся, говорят можно смотреть часами. Теперь Лифтер втайне восхищался ими. Он лишь делал вид, что сердится на "Ум", когда новым телом опять оказывалась женщина. "Ум" знает, что ему нужно.
   Вот он разворачивается. Я опять вижу огромную единицу с тремя нулями. Он идет обратно. Здесь вечером на остановке он будет поджидать свою жертву. Незаметно он будет следовать за ней. Недалеко стоят несколько шестнадцатиэтажных башен. В них один подъезд. Вычислить, куда направляется жертва не сложно. Он все рассчитает и войдет в подъезд раньше. И здесь в темноте он будет ждать ее. И тогда ничто ее не спасет.
   Пора остановить Лифтера. Я пущу по его следу Астрального Охотника. Пусть это закончится именно так. Наверняка у них что-нибудь на него есть. Приметы, отпечатки пальцев, обуви, анализ крови, спермы, волосы, частички кожи из- под ногтей жертвы, еще что-нибудь. Всё то, что они обычно собирают на маньяков. И пусть это сделает Коротков. Игра символов закончится новым символом. Змея пожрет собственный хвост. У тетки в записной книжке нашел телефон Короткова. Сегодня днем позвонил ему из телефона-автомата на автовокзале. Карточка почти пустая, размагниченная. Ее хватило, чтобы набрать номер и сказать три-четыре слова. "Коробков",- опять не понял, Коротков или Коробков? "Да, слушаю,- низкий голос, ошибиться невозможно,- какой маньяк? Как? Лифтер?"... Но я не обращаю внимания на его вопросы. Он еще спрашивает, по какой улице "Тысяча мелочей" в Юго-Западном районе, когда моя карта тихо отошла в мир иной. Наступила тишина траурной паузы, потом короткие гудки. Жизнь продолжается. Насколько я знаю Коробкова, он не оставит мой звонок без внимания. Первое, что придет ему в голову - что звонил сам маньяк. Потом он подумает, почему он позвонил именно ему? Он умеет думать, у него есть чутье. Возможно, он кое-что и вспомнит, но это, в конце концов, не важно. Они должны взять его! Вспомнит, конечно, вспомнит, узнает. Но теперь я не дам ему пойти по ложному пути. Ну, а там пусть разбираются. Иного способа остановить Лифтера я не вижу.
   А ночью мне приснилось, что Лифтер с огромной, как самурайский меч, бритвой гонится за мной по узкой винтовой лестнице. Мы поднимаемся все выше и выше. И я чувствую, что если бы я того захотел, то мог бы относительно безопасно продолжать подниматься по этой лестнице сколь угодно долго. Лифтеру не догнать меня. Главное - не останавливаться. Но как только я представил этот бесконечный подъем - силы начали оставлять меня. Я задыхался, в глазах потемнело. Я упал на четвереньки, ужас сковал мое тело. Топот башмаков маньяка слышался уже совсем близко. Он приближался, он был рядом. Но я вдруг понял, что стоит мне повернуть "ручку" и убавить громкость звука, Лифтер со своей бритвой откатится далеко назад. Уверенность вернулась ко мне, я поднялся на ровную бетонную площадку с выходом на круг ипподрома. Вечернее солнце золотило верхушки и без того желтых берез, легкий ветер пытался сдвинуть с места неподвижные облака. Трибуны были пусты, но я слышал шум огромной толпы, репродукторы объявляли номера заездов, имена лошадей и жокеев. Но я был один в центре пустого кольца ипподрома. Тут я заметил слабый блеск наверху трибуны. Будто кто-то забавлялся карманным зеркальцем. Все сошлось. Опять все сошлось! Стрелок смотрел на меня через оптический прицел своей винтовки Он спокойно, как в тире, уперся щекой в металл откидного приклада, подвел перевернутую галочку под мою голову. Сколько минут я уже стою здесь, чего он ждет? Он ждет или я жду? Топот и храп коней, бешеная погоня пронеслась перед моими незрячими глазами. Крики жокеев, свист стеков, рев трибун. Когда я проснулся, этот грозный, неумолкающий рев толпы еще долго звучал у меня в ушах. Рев похожий на грохот океанского прибоя. Волны накатывают одна за другой. И вот появляется она. Самая большая. Прекрасная, сверкающая хрусталем и изумрудами, поднявшая свою пенистую вершину высоко в небо. Белое огненное солнце сияет, переливается в ее толще. Крутой подъем, изгиб, крутящийся вал смеси воды и воздуха. Тяжелый, утробно-органный рев стихии. Все это несется на меня, подхватывает, возносит на самую вершину водной горы и мчит к кипящей полосе коралловых рифов.
  
  
  
   В который раз я вижу над собой это черное небо? Пустота. Ни звука, ни образа. И только холод, разливающийся по телу, признак того, что я еще жив, что ночь - и есть моя жизнь. Я не могу пошевелиться, будто тело мое вмерзло в слякоть осенней некрофилии. Мелкие кристаллики замерзшей влаги сыплются с невероятной высоты на мои холодные, не закрывающиеся глаза. Получается красиво. Умиротворение и печаль. Заостренные расстоянием пылающие миры далеких звезд игольными уколами пытаются доказать свое существование. Далекие, недостижимые и от этого - невероятно прекрасные. Я был там. В моей душе хранится тепло нездешнего солнца. С Земли его не разглядеть. Оно на другой стороне неба. Там и только там была настоящая жизнь. Я видел восходы и закаты сразу семи светил. Я видел моря из чистого золота. Нефритовые рыбки взлетали и парили над их поверхностью. Из глубины всплывали Левиафаны и воздух наполнялся тяжким плеском золотых водопадов, скатывающихся с их покатых спин. Я видел необычных птиц с человечьими глазами. Они сидели на нижних ветвях деревьев и вели неторопливые беседы. Когда они радовались, то голоса их звенели маленькими хрустальными колокольчиками, когда грустили, то укрывали головы большими перламутровыми крыльями. Я видел деревья- исполины, могучие корни которых уходили в глубь земной коры на сотни метров, а кроны, закрывая полнеба, терялись в облаках. Я видел прекрасные города, выстроенные на ветвях таких деревьев. Сверкающие дворцы с башнями из прозрачной зеленоватой слюды, с широкими лестницами и площадями. Розовый туман растекался по речным долинам. Прибрежные скалы теряли свое отражение и повисали между небом и водой. Легкие лодки с косыми парусами скользили по зеркалу озера, теряясь в солнечных бликах на золоте и серебре древних храмов. Я видел Прошлое, Настоящее и Будущее. Они не разделимы. Они все творятся в одно и то же время. Я ничего не оставлю на этой холодной, пустой Земле. Кроме, может быть, каких-нибудь пустяков. Я ухожу налегке. Я не хочу прощаться. Тонкий иней покрывает деревья, кусты, пожухлую траву. Но холод даже приятен. Он помогает ничего не чувствовать. В черном небе кружат черные птицы. Никому и ничего.
   Реальность омерзительна огромным количеством въедливых подробностей, которыми наполнено существование. Вся жизнь состоит из отвратительных мелочей. По сути, они и есть жизнь. Желание вырваться из плена этих условностей рождает потребность идеализации. Чувства- суррогаты, чувства-протезы прикрывают ущербность действительности. Знание вырождается в некую сверхценную идею с ее самоуверенной готовностью судить всех и вся, рассуждать о том, чего не было, нет и не будет. И я сыт этим по горло. Выход есть, его не может не быть. И я знаю его, знал всегда. Не раз я видел эту дверь, ничем не отличимую от многих других. Только замирание сердца, только внезапное головокружение, страх необратимости, острое щемящее чувство тихой грусти. И все это вместе. Что за этой дверью? Можно только предполагать. Но сейчас не об этом. Мне не дает покоя одна мысль. Почему Крысолов выбрал меня? Почему именно через меня выход в Дневной Мир оказался для него таким легким, а сам я - доступным и беззащитным? Может быть моя вина в том, что в своих странствиях я заходил слишком далеко? Но открытость и любопытство - не та приманка, которая вызвала из норы Крысолова. Мне кажется, не будь Ночного Мира, он нашел бы другой способ выбраться оттуда. Избранность не в обстоятельствах, она в самой сути моего существования. И у меня не было ни одного шанса? Мне не были даны силы и я не мог противостоять? И что было предметом противостояния ? В чем я проиграл? Ведь порой победить - не обязательно выиграть. Но все это не с меня началось и не мной закончится. Когда иссякнет питающая его энергия, он переберется куда-нибудь еще. И, может быть, не один, а десятки, сотни сновидцев будут обмирать во сне от приближения его хищной, мерзкой тени. Марина - его добыча. Теперь это очевидно. Я видел, как он смотрел из глубины ее зрачков. И это она, она убила своих родителей. Я это видел. Она кралась за ними в тот воскресный день по пустому гулкому кладбищу. Мать то и дело оглядывалась, она чувствовала холодный взгляд, слышала злобный шепот и глухое рычание. Дьяволица в образе черной суки вышла из сырого тумана и пропала среди крестов и могил. Она долго наблюдала за ними. Видела, как отец поправил лавочку, смел и собрал опавшие листья, как мать выдернула засохшие стебли календул и хризантем, протерла овал керамического портрета и доску с именем. Ты смотрела пока в глазах не пошли алые круги, не вздулись вены на висках и на шее. Пока голова не запрокинулась и в пустое осеннее небо из разверзнутого рта не вырвался протяжный вой.
   - А, дочка, хорошо, что ты пришла ( Бедная, родная моя девочка, как наверно одиноко и холодно лежать здесь одной).
   - Здравствуй, Мариночка, как ты? Бледная какая ( Я верю, что там, где сейчас твоя душа, тебе хорошо. А здесь осталась только твоя могилка, да мы около нее).
   - Как твои дела, успокоилась? ( Скоро и мы будем рядом с тобой, уже скоро. И больше никогда-никогда с тобой не расстанемся).
   Отец хмурится, рубит гибкие побеги сирени. Густые кусты сотрясаются от ударов, роняя последние, уцелевшие после недавнего дождя, листья. Вот он сел на лавочку, достал сигареты.
   - Садись, дочка. Сейчас, еще немного ( Что есть сейчас, что будет завтра? Нужна ли была кому-то моя жизнь?).
   - Скоро совсем холодно будет. Сегодня-завтра снег выпадет ( Вот и срок выходит. Вспомнит ли кто-нибудь обо мне? Нет, здесь я никому не нужен. Юленька, любимая моя, как плохо и одиноко мне здесь).
   Ты помнишь, как твои руки странно удлинились, когда ты взяла лежащий на земле топор? Острое лезвие тонко зазвенело, а желтое топорище было холодное, как лед.
   - Не поранься, он острый. Вчера наточил. Вон - разрослись, ничего не видно. Ничего...
   Время замедлилось, потянулось, как разогретая смола, тонкими твердеющими нитями. Воздух сгустился до плотности киселя, границы предметов расплылись, все начало расползаться бесформенными сгустками студня. Звуки вязли и тонули в колышущейся жиже. Глухое бульканье, липкие всплески, узкие круги расходящихся волн. И где-то глубоко, там в Прошлом, чьи-то легкие вскрики и тупой стук упавшего топора. Кому, как не тебе, знать, что это было? Ты видела, как растекается кровь по зыбкой шевелящейся поверхности. Тебе было интересно, получится или нет. Слово было сказано. Ты солгала, что родители видели, как ты прятала на могиле их дочери пакет с наркотиками. Ты солгала, что они грозили тебе пойти в милицию. Но ты видела, как изменился в лице Котов, когда ты ему об этом сказала. Чувствовала, как зашевелились на голове волосы от зябкого восторга. Ведь ты догадывалась, что будет потом. Именно тогда Крысолов всецело овладел тобой. Он будет в тебе, пока ты не издохнешь, не сгниешь, не рассыплешься в пыль. Возьми с собой мое проклятие.
   Точильщик появился внезапно. Он стоял надо мной и ветер шевелил лохмотья его наряда. Сморщенное кошачье лицо ничего не выражало. Он просто смотрел. "Я вижу тебя, я знаю твое имя". Он здесь. Он поможет мне. Это наполняет меня какой-то спокойной радостью и я легко и быстро встаю. Я встаю и делаю шаг вперед. От своего грязного, изломанного тела. Как мог я так долго лежать в черной, подернутой льдом, луже? Больше я не оглядывался. Точильщик скрипел своей тележкой то справа, то слева от меня. Мы шли по бесконечной дороге, а когда стало светлее, свернули к холмам. Я остановился на вершине одного из них. Впереди нас простиралось необозримое пространство. Холмы тянулись ряд за рядом до самого горизонта. Пока я стоял, Точильщик поднялся на вершину соседнего холма и пропал на невидимой его стороне. Я поспешил за ним. Но он как сквозь землю провалился. Задул прохладный ветер и из лощин между холмами поднялся белый туман. Я стоял на вершине холма и наблюдал, как клубящаяся пелена заливает окружающееся пространство. Скоро я видел лишь бескрайнее море тумана. Вот он подобрался к моим ногам, поднялся выше. Я стоял по пояс в тумане, как в молоке. Это меня рассмешило. Белесые слои перемещались, отливая перламутром и серебром. Я оттолкнулся от вершины холма и взлетел над молочным океаном. Я поднимался все выше и выше. Стая розовых шаров, похожих на огромные жемчужины, показалась справа и растаяла где-то далеко внизу. Я увидел плывущий город, наполненный воздухом и светом. Тонкие стеклянные нити опоясывали его белые, полупрозрачные дворцы. Остроконечные башни перемежались с круглыми куполами. Легкие колонны поддерживали изгибы мостов, арочные своды служили основанием для новых колонн и башен. Я видел людей на его улицах, в воздухе над дворцами и башнями. Но я летел дальше. Я видел звезды. Маленькие, размером со светлячка, и огромные пылающие шары. И я захотел спуститься. Под ногами появились ступени широкой лестницы. Синева неба сменилась темной зеленью. Малахитовые прожилки чередовались с бирюзовыми разводами. Зеленое стекло сверкало и переливалось, колонны из зеленого хрусталя уходили вверх и терялись в зеленом сумраке. Я вошел в круглый зал с многочисленными колоннами и нишами по периметру. Концентрический узор на полу был выложен из прозрачных кусочков стекла и яркий свет подсвечивал его изнутри. Послышался знакомый скрип тележки и я снова увидел Точильщика. Он пошел вперед и я последовал за ним. Мы вышли в залитый солнцем сад. Мимо спящего фонтана, мимо наклоненного треугольника, сияющих мраморной белизной, солнечных часов, мимо круглого заросшего озера с беседкой на берегу. Я видел, как все вокруг оживает, наполняется движением и звуками. Как застывший восковой лист вдруг начинает трепетать на ветру, поблескивая крошечной капелькой росы, укрывшейся между его прожилками. Лучи солнце пронизывали кроны деревьев. Привлеченные сладостью сока, по их стволам сновали блестящие муравьи. Шелковая трава ласкала ступни босых ног. Шорохи и шелест листьев, шум ветра, крики птиц - все это наполнилось дыханием жизни. На скамье под кленом я увидел две темные фигуры. Но только подойдя ближе я понял, что это были Нечто и ЧПК. Почему у них такие странные имена? Хотя не менее странно, что у них вообще есть имена. Черное Подобие поднял руку. Я видел, я понял, они узнали меня. Точильщик деловито толкал свою скрипучую тележку. Рыжая косматая голова склонилась ниже. Топорщились жесткие кошачьи усы. Когда я снова посмотрел, то увидел только пустую скамью под солнечным кленом. Что делать, таков их путь. Этот мир огромен и может уместиться в скорлупке лесного ореха, то что длится века, пролетает, как краткое мгновение.
   Дорога сделала поворот и мы вышли к излучине тихой реки. Сердце сжало сладостное предчувствие. Запахло стоячей водой, мокрым деревом и еще Бог весть чем. Вода плескалась у почерневших от времени свай, бурлила в лотке стока, обтекала неподвижное мельничное колесо. Низкая беленая мельница, крытая позеленевшей черепицей. Тропинка заросшая мхом и подорожником. Все осталось прежним. И я вспомнил с острой болью невозвратности все то, что связывало меня с этой тихой речкой, с темным зеркалом заросшей запруды, с этой старой мельницей. Еще не войдя внутрь, я уже видел маленький стол, табурет, скамью около низкого окна, полукруглый очаг. Это знакомое и милое, нехитрое убранство. И если чудо случится, то почему не здесь, где все - чудо. Я повернулся к реке, хотел и не мог произнести Слово. И не потому, что во сне так трудно сказать его. Не мог оттого, что если бы чуда не произошло, то мое уставшее сердце остановилось бы, заледенело. Легкий звук, подобный шепоту ветра, касанию тихой струны, растекся над поверхностью воды. И, о чудо!.. Окутанная потоками сбегающей воды, с белыми кувшинками в зеленых волосах, с маленькой серебряной рыбкой в прозрачных ладонях - из воды вышла Лолита. Радость и нежность переполнили меня, я замер, не смея даже вздохнуть. Конечно, этого не могло не произойти! Ведь это мой сон. Ветер играл концами рыбачьей сети, кувшинки роняли тяжелые капли на камень тропинки. Мы смотрели друг на друга и молчали. И не имело значения, что солнце клонилось к горизонту и алые блики на речных струях просвечивали сквозь ее тело. Я стремился сюда и вот я здесь. Мельница с ее колесом стала совсем маленькой, а ивы вокруг нее наоборот - выросли, почти скрыв ее своими ветвями. Прощай, Лолита, я никогда не забуду тебя, даже если жизнь угаснет во мне, все равно - пусть в крохотной искорке сознания, но я сохраню память о тебе.
   Солнце опустилось и краски померкли. Река стала шире, волны круче и острее. Холодный ветер срывал с гребней волн брызги. Точильщик плотнее завернулся в свои лохмотья, колеса тележки вязли в сыром песке. Я встал рядом, взялся за ручку и мы быстро зашагали в гору. Туда, где еще был виден алый диск вечернего солнца. Мы шли долго, пока не стемнело. Песок сменился щебнем и мне пришлось надеть свои ботинки. Тележка завывала на все голоса. Что, он ее никогда не смазывает? По обочинам росли низкие, корявые сосны. Песчаная почва и постоянный ветер с моря наложили свой отпечаток на их стволы и ветви. Скоро стало совсем темно. Но мы все шли и шли. Наконец, я протянул руку, чтобы остановить Точильщика, но вместо лохмотьев его наряда рука нащупала атлас и бархат. Вспыхнул факел и я увидел острый крючковатый нос, длинные тонкие усы, блестящие черные глаза, суровые складки у рта. Это был Убийца Альбатросов, безжалостный арбалетчик. Он появился из темноты надменный и спокойный. Неизвестно, как долго мы вместе толкали эту проклятую тележку. А Точильщик спал в ней, укрывшись ворохом разнородного тряпья. И эта ночь, и свет факела, и встреча на дороге - все это так похоже на Убийцу. Вот он рукой в перстнях коснулся своего лихо загнутого уса. Перья на шляпе дрогнули. Он улыбался. Он смотрел мне в глаза. И я видел, как золотые искорки появились и пропали в глубоких складках у глаз. Прощай, друг. Своей мудростью и верностью ты не раз спасал меня. Тебя я никогда не забуду. Где бы я ни был. Факел мигнул и погас. Ночные тени стали прозрачнее и легче. Это хорошо, что я встречаю только тех, кого хотел бы видеть. Спасибо Хранителю. Это, пожалуй, лучшее путешествие. Но путь еще не закончен и надо идти вперед. Точильщик по-кошачьи зафыркал, берясь за ручки своей тележки.
   За лесом мы увидели ярко освещенный город. Огромные бочки со смолой пылали на его высоких стенах, у городских ворот стояли воины с факелами. Их мощные тела покрывали сверкающие золотом и серебром доспехи, на головах высокие шлемы, украшенные алмазами и жемчугом, на плечах - алые бархатные плащи. Но Слово сказано. Пламя взметнулось почти до небес. Воины расступились и склонили головы. Ворота открылись и мы вошли под своды длинной галереи. С двух сторон наш путь освещали факелы. Я насчитал двенадцать пар. Открывшаяся площадь ошеломила нас светом и криками. Бесчисленные толпы в маскарадных костюмах пели, кричали, танцевали. Звуки бубнов и волынок перекрывали визгливые скрипки. Грохот барабанов сплетался с причитаньями шарманки. Тут же я видел проезжавших на открытой платформе трубачей, за ними оркестр с гитарами, от больших, похожих на широкобедрых торговок, до маленьких, которые музыканты прижимали к груди, как младенцев. Широкие юбки, узкие брюки, высокие сапоги, закатанные рукава, белые блузы, кожаные жилетки, Длинные плащи, шутовские колпаки. Всё это свистело, вопило, веселилось. Я смотрел по сторонам, а Точильщик, расталкивая толпу своей тележкой, продвигался вперед. Так мы пересекли площадь, несколько широких улиц. Огней стало меньше, дома ниже, звуки карнавала тише. Мы шли по узкой улочке, сжатые с двух сторон нависающими зданиями. Я то и дело оступался в сточную канаву. Дома кончились, пошли бесконечные заборы. Улица поворачивала то вправо, то влево и мне порой казалось, что нам никогда не вырваться из ее объятий. Но вот последний поворот и мы оказались в поле. Ни города, ни даже примет его я не смог разглядеть. Ночное поле дышало тишиной и покоем. И небо не было черным, оно переливалось едва приметным фосфоресцирующим светом. Точильщик остановился. Он, как бы раздумывая, наклонился над своей тележкой. Поднял кошачье лицо, зеленые глаза светились в темноте как две лампочки. Он подошел ко мне медленно, даже робко. Лопатки на его спине зашевелились, это я заметил сквозь слой рванья, он что-то искал в своих бесчисленных карманах и карманчиках. Потом тихо подошел и обхватил мои, ставшие ватными, колени. И было в этом столько добра и нежности, что я не выдержал.
   - Зачем? Почему я должен уходить оттуда, где живет моя душа, почему я не могу остаться?! Я не хочу терять вас! Не хочу!
   В небесах прокатилось эхо, быстрые голубые сполохи побежали по его краям. Новый раскат грома потряс небо и землю. Что-то изменилось. Я увидел ужас в круглых глазах Точильщика. Он умолял меня замолчать. Но было поздно. Порывы ветра взметнули вверх тучи пыли. Стало темно, и только голубые вспышки молний освещали притихшую землю. Точильщик бросился к своей тележке. Он выхватывал из нее свое бесценное старье и ветер поднимал распластанные старые тряпки, как стаи обезумевших черных птиц. Вот он наше то, что искал. В яркой вспышке молнии я увидел маленькую деревянную коробочку, не больше табакерки. Он поставил ее на землю. Ветер трепал его жесткие волосы, рвал с плеч лохмотья. Своей грязной шестипалой рукой, он делал над коробочкой какие-то движения. Чтобы видеть я опустился рядом на колени. Ветер достиг ураганной силы. Тележка Точильщика накренилась и опрокинулась, накрыв нас своим коробом. Стало темно, но глаза Точильщика горели во тьме и я все видел. Табакерка увеличилась в размерах, это был почти сундук. И странно, что мы все еще умещались в его тележке. Земля вздрагивала от раскатов грома, треск молний слышался прямо над нашими головами. Точильщик шевелил губами, его пальцы сжимались и разжимались в различных сочетаниях. Теперь я видел, что не коробка это, не сундук. Внутри пульсировал и бился яростный сгусток зарождающейся Вселенной. Я уже видел раскручивающуюся спираль, готовую выплеснуть энергию бесчисленного количества звезд в пространство моего Ночного Мира. "Что он делает, безумец, мы все погибнем!" Гроза снаружи усилилась, раскаты грома следовали один за другим. Но теперь это не пугало меня. Свершилось предопределенное. То, что должно было случиться. И это уже произошло. Обратной дороги нет. Мосты сожжены. Ураган поднял тележку и я успел увидеть ее бешено вращающиеся колеса. Точильщика рядом не было. Задыхаясь от пыли и душной, почти осязаемой, темноты, я пополз по земле. Я хотел найти какое-нибудь укрытие, щель, яму. Каково же было мое удивление, когда я вдруг почувствовал, что ветер уже не лишает меня воздуха, не рвет на мне одежду. Вокруг стояла глубокая тишина. Я открыл глаза и увидел сверкающую спираль Вселенной. Она висела надо мной во всем своем великолепии. Струи света исходили от нее, смыкались над моей головой в виде высокой сферы. Где-то там бушевала стихия, по небу проносились вырванные с корнем деревья, тучи песка и пыли. А здесь я слышал только биение своего сердца. Кто-то тронул меня за плечо. Это был Точильщик. Он поднял руку и отставленным шестым пальцем указал на что-то за моей спиной. И все повторилось.
   "Сфера Вселенной повернулась вокруг оси моей шеи и я увидел маленькую вертикальную щель. Яркий свет струился через нее, легкий золотой туман переливался, вспыхивая желтыми искрами. Бронзовые жуки и янтарные пчелы кружились вокруг нее. Золотые паутинки сияли, медленно покачиваясь в струях теплого воздуха. Это была замочная скважина".
   Я разжал ладонь и увидел ключ с квадратным брелоком. На темном дереве вырезана Небесная Спираль. Ключ поднялся над ладонью и плавно приблизился к замочной скважине. Он почти касался ее золотого края. И я понял, что все дело во мне. Вселенная ждет моего решения. Только мой выбор может определить Будущее. Едва я протянул руку к ключу, как он сам вошел в скважину и повернулся. Но ничего не произошло. Сверкала и переливалась Спираль Вселенной, гулко билось мое сердце. Потом я увидел, как прямо в пустоте появилась тонкая ниточка голубого сияния. Она становилась все шире и вот я уже видел, как в том месте, где находился ключ, появилась открывающаяся дверь. Полоса золотого свечения становилась все шире. И я уже чувствовал запах июльских трав, тепло разогретой земли, слышал трескотню кузнечиков, жужжание пчел, пение жаворонков. Дверь открылась и я стоял на пороге...
   Там был полдень, сверкающий июльский полдень, все было до боли знакомо. И бледные цветки донника, и узкие листья сытника, мелкие листики мышиного горошка, и розовые шарики клевера. Я выходил из темной комнаты в июльский полдень моего детства. И в этом не было ничего необычного. Я сделал шаг, еще. Тепло земли передалось моим ступням. Все это было реальным. Я видел темную полоску леса и голубое зеркало дальнего озера. А слева я заметил прямую, как по линейке проведенную, нить канала, шлюзовые камеры, корабли с убранными парусами, влекомые паровыми буксирами. Везде была Жизнь. И все дышало покоем и тишиной. Я разглядывал парусники, когда где-то в заоблачной синеве раздался долгий протяжный звон. Боммм!
   В сиянии полуденного солнца ко мне приближался человек. Он шел по траве, на ходу срывая головки одуванчиков и пуская летучие семена по ветру. Со вторым ударом он был рядом со мной и я смог разглядеть его. Молодой, загорелый, лет двадцати, не больше, волосы белые, выгоревшие, глаза серые, лучистые. Он смотрел на меня, наклонив голову набок, будто оценивая. Длинная травинка дрожала в его розовых губах. Он улыбнулся спокойно и уверенно:
   - Я жду тебя, ты готов?
   В небесах раздалось эхо третьего удара.
   - Держись за мной, не отставай.
   Беглец повернулся ко мне в пол-оборота. Ветер донес до меня сладкий запах цветочного нектара, морской соли и раскаленного песка. Ветер позвал меня в дорогу. Ветер странствий, ветер перемен. Беглец прищурившись смотрел на плывущие облака и они принимали очертания больших белых птиц.
   - Пора.
   И эхо четвертого удара пронеслось над землей. Я обернулся назад. В черном проеме открытой двери я увидел Точильщика. Разинув рот, маленький оборотень из Ночи смотрел на Дневной Мир. Он позабыл обо всем, сияние дня заворожило его.
   - Прощай, друг,- жесткие кошачьи усы полезли вверх.
   Точильщик улыбался.
   - Прощай, Бог даст, увидимся,- и он поднял свою широкую шестипалую ладонь.
   Беглец - вестник перемен. Встреча с ним - редкая удача. В его имени - голос дальних дорог, в его глазах - сияние горных вершин, в его движении - постоянство морских приливов, в его беге - неукротимость жизненной силы.
   Пятый удар - и далекое море приблизилось с грохотом прибоя и криками морских чаек.
   Шестой удар - я увидел немеркнущий свет.
   Седьмой удар - земля начала удаляться, заваливаться набок. Под ногами промелькнули квадраты полей, курчавые пятна лесов, прямые пересекающиеся линии каналов, озера, реки, где-то вдали я разглядел белую с позеленевшей крышей мельницу, серые, извивающиеся ленты дорог.
   Восьмой удар - встречный ветер обтекал мое тело, рвал волосы, одежду, на глазах выступили слезы.
   Девятый удар - я летел над серо-зеленой поверхностью моря. Крупные и мелкие острова соединялись белыми полосками мостов. Как четки, нанизанные на нить.
   Десятый удар - настиг меня высоко над землей. Воздух здесь был обжигающе холодным, но его хрустальная прозрачность была поразительной. Я видел то, что находилось по ту сторону горизонта.
   Одиннадцатый удар - прозвучал где-то внутри меня. Я почувствовал в себе новые силы. Я спокоен и уверен. Я свободен...
   Двенадцатого удара я не слышал, потому что здесь меня уже не было.
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"